Метель началась ещё ночью, и к шести утра набрала силу. Утренний сумрак слился с серым небом, уже неделю укутанным сплошной облачностью, и белой завесой, колышущейся и взвивающейся за окном. Казалось, на улице зябко, и лучшее на сегодня - остаться дома. Больше того, перспектива остаться под одеялом тоже не выглядела неуместной. К восьми утра метель превратилась в самый распресамый чудесный снегопад. Такой до невозможности зимний и сказочный, о каком всегда мечтаешь в новогоднюю ночь. Огромные хлопья, неправдоподобно влажные, медленно кружились и оседали. Иногда, подхваченные случайным порывом ветра, или опомнившейся силой тяжести - они стремились вниз и тяжело мокро шлёпались на землю. Несколько минут на улице - и даже Снежная Королева могла бы позавидовать такому убранству! Вот разве почти мгновенно тающий на лице снег немного выбивался из общей картины. Но его было много! И поскольку полностью стаять он всё равно не успевал - сие расхождение с образом Снегурочки (или снеговика...) всерьёз можно было и не принимать.
Миновал полдень. А снег всё шёл и шёл. Был четверг, 21 апреля.
Впрочем, стоило выйти из дома - и оказалось, что всё не так плохо. Ветер едва возникал и тут же передумывал возникать. Снег в его отсутствие вёл себя вполне цивилизованно. Единственное подлинное неудобство - слякоть. Она была везде, её было много, и , учитывая непрекращающийся снегопад, стоило ожидать, что её будет становиться всё больше. Полностью свободная ото льда река, на тёмной воде которой каждое мгновенье возникал и тут же исчезал призрачный покров, казалась скорее ноябрьской, чем апрельской. Огромные раскидистые ракиты по берегам недоумённо замерли, словно испугавшись возникшей вдруг пышной кроны, сквозь которую неожиданно весело проглядывали пушистые жёлтые серёжки.
Ленивое течение реки было совсем незаметно. При желании ветер легко гнал волны против него. И тогда можно было вообразить близость моря, приливы и отливы которого мало заботятся о том, что река всё-таки течёт и что ей всё-таки полагается делать это всегда в одном направлении. А может река и сама воображала себя морем, когда ветер шутливо или упорно обращал её вспять?
Река не была своенравна, как горные реки. Ей, спокойной равнинной реке, пристало с тихой ленью (или с достоинством!) медленно до неподвижности катить свои воды, чтобы прибрежные деревья могли во всей красе отражаться в них. Маленький родник, которым была река в самом начале пути, разливался крошечным озерцом, глубиной едва до колен. На дне озерца лежали камешки - самых разных цветов и форм. Несколько больших камней всех оттенков песчаника выступали из воды - и мокро поблёскивали. По ним можно было дойти почти до середины озерца, не входя в воду. По берегам таких камней было больше, да и сами они были больше. На них, нагретых солнцем и совсем - совсем тёмных, можно было легко изображать Алёнушку или Русалочку. Или просто сидеть и смотреть - на воду или в небо.
Из озерца вытекал ручей - полноводный и довольно извилистый. Он становился глубже, шире, вбирал в себя другие родники и ручьи, постепенно разливался и успокаивался - чтобы стать Рекой. Ещё дальше разливалась и становилась глубже уже она. И те, кто видел её только здесь, где сейчас замирали испуганные ракиты, с восторженным изумлением смотрели - когда оказывались на берегу в её среднем течении. Тут она могла быть только величественной - и никак иначе. Нельзя было говорить "ленивое течение" о Реке, с одного берега которой в пасмурный день другой был не так уж и ясно виден. И такой она оставалась, пока сама не становилась притоком, вливаясь в поистине великую Реку, один берег которой не везде был ясно виден с другого даже в ясную погоду.
Обо всём этом Река тоже могла думать, когда глубокой апрельской ночью вдруг пошёл снег.