Летом меня с Ножиком отправили делать ленкомнату в 4-ой роте. Заодно нарисовали стенды с бравыми марширующими солдатиками для плаца. Эта рота размещалась в одном здании со знакомым нам "дисбатом", но на втором этаже. Жизнь здесь текла мирно и неспешно. Правда, Ножик как уже старик ставил себя выше. Отчего отношения с ним временами не ладились. По происхождению он был "белый узбек", русский по виду, но азиат по месту рождения и ментальности. При общении с настоящими узбеками всегда держишься на дистанции, а с этим расслабляешься, и лишь потом осознаешь, что человек тебе совсем чужой, в чем-то даже хуже ловкача "земели". Ножик любил изображать тоску по России, украдкой рисовал березки. К счастью, через пару недель его куда-то забрали, и я опять остался сам по себе. Однажды снизу ко мне заскочил знакомый круглоголовый "дисбатовец", припомнив старое, ткнул в грудь и поспешно скрылся.
Для обмена опытом (и по пути что-нибудь скоммуниздить) меня водили в зону. Заключенные работали с железом в тесных и ужасно шумных цехах. С некоторой опаской я передвигался среди черных и синих роб рядом с моим привычным к такому окружению провожатым. Внутри зоны надзиратели ходили без оружия. Местный художник показал свои произведения нарисованные полусухой кистью по белой ткани: цветные портреты охранников, зэков и Прищуренного. Профессионализм, срока и возраст художников в зоне были выше солдатских. Исхудалый, как все здесь, мастер не упустил случая воздействовать на меня своей пропагандой: "Мы такие же как вы люди, солдаты тоже как зэки срок тянут!" Мысленно мне пришли на память слова замполита: "Их послушать, так они все тут политические, а сами убийцы и насильники!"
Тем временем, пол в ленкомнате покрывался слоем использованных одноразовых бумажных трафаретов, работа подходила к концу, готовые стенды стояли прислоненными к стенам. Каптёрщиком (помощником ротного старшины-завхоза) был знакомый мне Лёня Кваша. Как и я он оказался малопригоден для конвойной службы, а потому обзавелся занятием по своему нраву, - подвизался внештатным журналистом дивизионной газеты, для чего привез из дома фотоаппарат с принадлежностями. Как и в моем случае, это "хобби" встретило неодобрение непосредственных начальников, особенно командира взвода Романенко. Столкнулся с ним один раз и я. Молодой лейтёха бывал у нас в художке, любил облучать морду ультрафиолетом от прыщей, прикрывая глаза деревянной линейкой. Как-то в приказном тоне хотел нагрузить меня стенгазетой... После помянутой мною стычки с Романенко, Леню отправили служить в 4 роту. Здесь он сходу отличился. Будучи поставлен на вышку для охраны колонии, открыл огонь по приблизившемуся с внезапной проверкой новому комбату Козлову. Тот с перепугу залег в грязную тропу наряда. Отлично ведь знал, что часовой может пропустить к себе только начальника караула! Вонь поднялась большая, приехала целая комиссия в составе комполка Кравченко, начальника политотдела Берест и опера КГБ, до поры сидевшего при штабе в особой комнатке, где он принимал своих осведомителей из числа затраханных солдатиков. Кравченко, уяснив ситуацию, посмеялся и объявил Лёне отпуск на родину. После этого жизнь его на новом месте наладилась. Правда, Козлов попробовал отомстить, послав по душу Кваши его "ситного друга" Романенко, назначив его командиром роты, но всё обошлось...
Однажды, когда работа моя уже почти закончилась, Лёня пригласил к себе в каморку, где в ходе неспешной беседы я помог ему набросать заголовок для газеты. "Ты ведь русский?" - осторожно спросил он. Надо заметить, что по внешности меня часто принимали за кого-то "черного". У нас на Вятке встречается смуглый тип внешности с некоторой монголоидностью, все мои предки за последние века были коренными жителями. Чуть позже во втором батальоне ко мне проявил интерес узбек-хлеборез, - отвешивал куски белого с маслом покрупнее. То ли принял за своего городского узбека, то ли хотел попросить оформить дембельский альбомчик. Вскоре его убрали, обнаружив какую-то инфекцию.
От летней жары и постоянного ношения сапог поврежденный еще перед армией во время игры в футбол большой палец на ноге совсем поплохел - припух, раскраснелся и покрылся пупырышками, из под ногтя пошла гнойная жидкость. Грибок - частый солдатский недуг, его лечили в санчасти ванночками с марганцовкой. Использовали для этого продолговатые пустые консервные банки (цинки) на 700 патронов. В ящике помещалось две таких. Я стал лечиться подручными средствами. Попросту подрезал лезвием больной ноготь как можно короче пока от него почти ничего не осталось. Почерневший огрызок отвалился сам. Ноготь отрос только через год, когда я уже был на гражданке.
Письмо от 26 июня 1973 года:
Здравствуй, мама!
Посылать мне сейчас ничего больше не нужно, так как где-то в июле переедем на новое место. За посылку спасибо. Журнал "Наука и жизнь" N5 я купил здесь, так что его не нужно. Приехать теперь ко мне нет возможности. Пока не вернусь к себе в часть, не раньше августа. У меня всё в порядке. Привык уже к такой жизни. Конечно, честно, говоря, наша служба кое в чем значительно "привольней" в сравнении с другими, время идет быстро. Нас сейчас трое художников в полку, а через полгода останусь один - буду старшим. Что касается учебников......
До свидания. Женя.
Письмо от 11 июля:
Я пока на старом месте, а те два письма мне привезли с части. Пробуду здесь до 25 июля, так что писать мне не стоит. Тем более, приехать. Потом мы, возможно, поедем еще в одно место, сразу напишу. Живу вполне нормально, работаю в меру, остается время по вечерам: читаю журналы, решаю задачи. Иногда ходим в город за краской, 6-ой номер НиЖ купил здесь. Денег мне не нужно, расходовать особо некуда, да, и еще не получил "зарплату" за два месяца - 7,60. Если буду прилежно трудиться, то осенью могу приехать в отпуск (мои коллеги уже были, но они на полгода больше прослужили). Честно говоря, мне даже и не очень хочется, пусть лучше пораньше отпустят...
Письмо от 11 августа:
Понемногу приступаю к работе. Место мне дали - теплицу. Работы много, месяца на два. Но, конечно, хватит времени и на решение задач и на телевизор. Так что жду бандероль с журналами. А вот посылки не надо. Нужен ремешок для часов. Погода теплая, но уже чувствуется осень. Вообще, лето нынче дождливое, в прошлом году было сухо...
2-ой батальон
С августа более двух месяцев я проработал во 2-ом батальоне. Здесь был просторный военный городок на четыре конвойные роты, плюс, рота патрульно-постовой службы (в особой серо-синей форме похожей на милицейскую). Оформлял плац на протяжении 120-ти метров. В центре на фоне знамени бюст святого Ленина, от него в обе стороны стенды: "Наши маяки", "Строевые приемы", "Слава ВЛКСМ", "Воину о пятилетке" и другие. Писал и рисовал картины по большим и тяжелым щитам из листового железа. Для вертикальной доминанты соорудили два пилона из стальных труб с железным пламенем сверху. Ну, и, конечно, разная мелкая работа. Приезжал раз Ушкань и покритиковал за излишние "художества": "Надо в плакатном стиле рисовать, а не картины писать!" Под самым грандиозным моим полотном в духе "Строители Коммунизма" я оставил полоску для текста. Предложил замполиту строчку из популярного марша "Мы рождены чтоб сказку сделать былью!", но тот засомневался в правоверности данной фразы, отложил подумать. Так и осталос пусто.
Моя мастерская находилась в теплице, вход в которую был через небольшой кирпичный пристрой запертый на замок. Из большого гвоздя я сделал себе собственный ключ, который перед моим отъездом выпросил местный любвеобильный сержант дабы на тепличных столах с сухим мягким грунтом драть приходящих девок. В дальнем углу за теплицей был лаз в заборе. Кстати, солдатам в компот из сухофруктов подсыпали витамины и соли брома для успокоения половых функций. Кто об этом знал, не употреблял данный армейский деликатес.
В теплице из крана под потолком бежала теплая вода, и после работы я мог с удовольствием ополоснуться. Работал с творческим увлечением, стенды колотил столяр-узбек, монтаж помогали делать солдатики. На пару недель приезжал Ножик. Имея звание старика и приятную для баб внешность, он пробовал ходить в мини-самоволки. Однажды вылез из дыры в заборе раздосадованный увиденным: "Там девку портят!" Сходили с ним посмотреть, но никого не обнаружили.
От тех дней в моей памяти сохранилось интересное наблюдение. Август, моросит дождик, от нечего делать я смотрел через окно на стаю воробьев, прыгающих по пустому солдатскому плацу. Не обращая внимания на непогоду, они вырывали друг у друга увесистую корку хлеба. Унести её подальше и неспешно расклевать в укромном месте никто из них не мог. В виду своей сухости на части она так же не делилась. Оставалось только бороться за один случайный откус. Так продолжалось минут пять.
И вдруг произошло удивительное. Нашёлся один смышлёный воробей, который не стал пытаться схватить хлеб, а начал отгонять от него всех других своих товарищей, кроме одного, который таким образом получил возможность спокойно насытиться и удалиться. После этого охранник приступил к трапезе, а сторожить его обед стал один из воробьёв окружавших это пиршество. Так они сменяли друг друга не менее трёх раз. Мне надоело смотреть, да, и дождик кончился, пора было идти по своим делам...
Иногда мне помогал молодой солдатик Паникаровский. Казарменная жизнь явно тяготила его, с одобрения замполита, он пристроился к нашему ремеслу, помогал как мог, перенимал навыки. Приезжал Ушкань, смотрел мои творения, покритиковал за излишнюю живописность: "Проще надо делать, в плакатном стиле!" Между тем стало холодать. Из трех кирпичей и нихромовой проволоки я сварганил козла - самопальный обогреватель. Однажды меня вызвал замполит для делового разговора. И вот минут через двадцать к нам врывается солдат и кричит "Пожар! Теплица горит!" Мы побежали, за углом здания открылась неприятная картина: столб дыма и огня над моим убежищем! Уходя я закрыл дверь, а в теплице остался столяр! Как потом рассказали, он выскочил через стеклянную крышу с криком: "Писар горит!? Писар горит!" Полыхало сильно, в мастерской оставались краски и другое горючее. Подогнали рукав и потушили, но помещение стало не пригодно для моих занятий. С уцелевшими пожитками я перебрался в спортзал. В остатках вещь-мешка, лежавшего в тумбочке, сохранились мои книжки-учебники с тремя червонцами в них, только края чуть обуглились. Мать присылала в письмах и посылках, часть я оставлял. Плюс, солдатские три рубля восемьдесят копеек ежемесячно.
Последние недели моего пребывания скрасил местный писарь. После ужина он делал уборку в канцелярии и приглашал меня поиграть с ним в шахматы. Игрок я был от случая к случаю. Дома научился кой-чему, играя с дядями. Первые вечера еврейчик выигрывал все партии подряд, чему был видимо рад. Мы стали почти друзьями. Но где-то на пятом рандеву я свел на ничью, потом стал иногда выигрывать, а под конец второй недели стал всегда побеждать. Писарь потускнел, перестал казаться другом и звать на чай...
Надо сказать, устроиться писарем была моя заветная мечта. Ротный писарь являлся важной неприкасаемой фигурой, ему доверялось даже ставить факсимиле командира на второстепенных документах. Например, я уверен, что подпись "Уалиев" в моем военном билете поставил именно писарь нашей роты. В писари брали с высшим образованием, или, хотя бы, средне специальным. Окончившие вузы служили всего год, поэтому писари сменялись довольно часто. Перед призывом я успел несколько месяцев потолкаться в Кировском политехе, что давало мне некоторый шанс. И этот шанс у меня был. Раза два я по несколько дней работал в штабе полка, где помогал тамошнему писарю (толстенькому узбеку в возрасте) художественно оформлять документы, чертежи и карты, то есть, стажировался на должность. К несчастью, что-то в наших отношениях не заладилось, мы повздорили, и узбек дал обо мне плохой отзыв.
Письмо от 18 сентября:
... Вот уже 7 недель как я здесь, сейчас работаю один, никто меня не беспокоит. Служба, прямо скажу, райская, живу свободно. Утром встаю при общем подъеме, заправляю койку и иду сразу к себе в теплицу. Умоюсь, почищу зубы, побреюсь, минут 20 уйдет на какие-то мелочи (посмотреть вчерашнюю работу, подумать, почитать), а потом уже и завтрак. Иду в столовую, заготовлю там на себя и поем неспеша. После завтрака еще полчаса пошатаюсь и начинаю работать часа полтора. Час отдых (читаю или прогуляюсь по двору), и так до обеда в 2 часа дня. С трех до 6-7 доделываю работу поставленную перед собой на день. После ужина в девятом часу занимаюсь учебой (сейчас пишу письмо) до 10-11 часов вечера. А потом иду в роту спать, там уже обычно отбой. Помощник тут у меня есть, библиотекарь батальона, бывший учитель математики. Щиты сбивает, выпиливает... До свидания, пора браться за учебники. Осталось 260 дней. Женя.
Караулка
Вскоре после возвращения из 2-го батальона судьба снова занесла меня в 5-ю роту, но на сей раз я оказался в караульном помещении возле охраняемой колонии. Там требовалось оформить класс боевой подготовки. Посреди небольшой комнаты на втором этаже караулки стоял огромный стол-макет колонии, еще не совсем готовый. Предстояло увешать все стены наглядной информацией с картинками типа: ухищрения применяемые осужденными для совершения побегов. А также описанием технических средств охраны и, разумеется, иконостас из членов политбюро. Портреты полагалось вывешивать слева направо по алфавиту, но Брежнев шел впереди Андропова. В самом конце вереницы богов присобачивали кандидатов в члены - запасных игроков советского ареопага (их иконки иногда бывали чуть меньшего масштаба).
Для увеличения полезной площади я придумал раздвижной стенд, под которым открывалась черная доска для письма мелом, а сбоку - экран для демонстрации диафильмов. Это чудо инженерной мысли показали прибывшему с проверкой генералу из дивизии. Ему понравилось, пожал мне руку. Сопровождавший его фотокор щелкнул, и где-то наверно сохранилось фото. Для скорейшего завершения работы прислали сверхсрочника из 11 роты, который умел рисовать зэков со зверскими рожами. В последний вечер он принес из города бутылку водки. Я, не привычный к крепкому, выпил мало. Досталось, в основном, нашему столяру-салаге.
Ночевал я в маленькой коптерке без окон прямо на полу. Помощники постелили в классе. На утро меня подняли и полусонного потащили к вальяжно сидевшему за столиком сержанту. Им оказался знакомый кореец, за год успевший сделать карьеру. Перед ним на столе варился чефир в огромной кружке, из которой торчали проводки, уходившие в розетку. "Дыхни!" - он понюхал, и разочаровано отпустил меня. Оказалось, ночью мои собутыльники курили и подпалили ватник. На дым сбежались караульные, сверхсрочник быстро смотался. Не знаю, какую кару придумали для нашего столяра, я его больше не видал.
Клуб
В начале ноября я вернулся в ядро полка. Любимчик Ушканя трудяга Чернов (ему доверяли рисовать профиль Ленина) еще весной съездил в отпуск и теперь досиживал последние дни до отправки на родину, выполнял дембельскую работу: популярным в ту пору специальным приборчиком выжигал на лакированных фанерках семью начальника политотдела. С ним вместе в отстроенной за лето новой мастерской работал плотник - неторопливый салага Белов. Я присоединился к их компании. Нашими соседями и друзьями по неволе были киномеханик Бочко с помощником. Всю эту Ушканьскую бригаду (кроме, разумеется, Чернова) накануне 7 ноября спешно бросили на покраску клубного зала. Мазали щетками на длинных палках всё: стены, пол, кресла, сцену. Под конец работы мне стало нехорошо, и я ушел в художку, где провалялся на полу около часа. Когда вернулся, узнал, что Бочко еле живого утащили в санчасть и делали укол.
Став своим в клубе, я мог перед началом сеанса незаметно шмыгнуть за экран на сцену, где на мягких стульях президиума с удобством разваливаясь полулёжа смотрел кино с обратной стороны. Иногда крутили довольно свежие ленты, такие как "Земля Санникова" и "Иван Васильевич меняет профессию". В соседний кинотеатр Маяковского наших солдат на дневные сеансы пускали даром (за то, что зимой помогали чистить площадь перед входом). Там удалось посмотреть не рекомендованный для конвойников комедийный фильм про зэков "Джентельмены удачи", а также первую серию "Крестного отца", вскоре запрещенного.
После убытия Чернова в начале декабря Ушкань выписал из дальней роты Меткова, моего земляка из Кирова. Медко, как его кликал прапор, считал себя приблатненным, по вечерам отрабатывал удары на самодельной груше из мешка с песком, которую прятал в дальний угол. Однажды Ушкань обнаружил ее, но не смог понять назначение. Метков комплексовал, что попал служить в ВВ. Всячески пытался скрыть свое пребывание в "погонах цвета крови". Для чего письма друзьям отправлял из города, а перед дембелем сжег свои военные фото и раздобыл черное трико: "Переоденусь сразу, как за ворота выйду!" Раза три при мне он через шоферов покупал вино, и мы втроем выпивали его перед ужином. Один раз ужин задержался, и я полчаса толкался по казарме заметно навеселе. По вечерам мы торчали в мастерской, занимались своими делами, мастерили, рисовали для души, я зубрил математику по толстому учебнику для поступающих, который стащил в библиотеке, куда меня на пару дней взяли оформлять стенды. Дверь для безопасности запирали изнутри на изготовленный мною накидной засовчик. Окно завешивали темной светонепроницаемой шторой, так что снаружи могло показаться, что внутри никого нет. Но однажды явился Ушкань и разглядел свет в щели. Долго не мог ворваться, а потом когда я незаметно снял засов и он вошел, так и не смог понять способ замыкания двери.
В соседний с художкой теплый склад завезли мешки с сухарями (сначала там были штабеля фанеры). Один мешок рассыпался, надзиравший за нами Ушкань взял сухарь, пожевал и бросил обратно... Мои товарищи стали подбивать на нехороший поступок. Голодными мы не были. Частенько в добавок к столовке покупали в буфете кефир с печеньем. Но ароматные крупные сухари манили вечерней порой. В общем, я согласился, и как истинный Овен взял инициативу. Скобу на гвоздях аккуратно оторвали и вынесли полмешка. "Женек, кинь сухарик!" - это Белов. Второй раз залезли уже без меня и утащили больше. Помощник киномеханика как-то раздобыл ключ от склада Ушканя и мы всей кучей забрались в его чертоги. Обнаружили там свои давно потерянные вещи, а заодно скопировали удачные трафареты.
Письмо от 11 ноября:
У меня всё нормально. Последнюю неделю работы мало, есть время для занятий. Книга, о которой ты пишешь, у меня есть, сейчас по ней и занимаюсь. Что касается посылки, то напишу дополнительно, так как собираюсь получить свой приемник, но это еще не решил окончательно, неплохо было бы слушать радио по вечерам у себя в мастерской. Погода теплая, выпавший снег тает, но даже если будут холода, мерзнуть негде. Недели через две от нашей худ. бригады останусь я один. Да, пока я ездил по командировкам, меня вывели за штат роты.
До свидания. Мой привет Лене с Наташей, бабушке и всем остальным. Женя.
Письмо от 14 декабря:
...Получил бандероль, всё сохранилось, спасибо. Бабушке за шоколад тоже спасибо. Один учебник мне подойдет, даже очень. А второй уже меньше. В общем, всё было очень вкусно, только журналы надо бы послать сначала самые старые, - в них идут продолжения. Что касается приемника, то я всё еще сомневаюсь, но, конечно, если он уже в дороге, то пусть едет. Я теперь старший художник, работает нас четверо.
Парткабинет
Зимой Ушкань затеял капитальный ремонт парткабинета - спецпомещения для проведения закрытых партийных собраний, этакое Святилище партийной власти, коммунисткая синагога (художники политотдела, в таком раскладе, являлись "богомазами"). Стены от пола до высоты роста планировалось обить темным деревом, а стены облицевать мягкими плитками с рельефами в виде серпа и молота (советский эквивалент свастики). Плитки раздобыли на соседней стройке Дома Политпросвещения. Углы многих из них оказались отбитыми, пришлось подлеплять гипсом, а потом белить. Были и другие изыски оформления, включая цветные полированные портреты еще живущих вождей и давно мертвых теоретиков марксизма-ленинизма (иконы советских святых и пророков грядущего Рая-Коммунизма).
Понятно, что мне такая непрофильная работа была не по душе. Забравшись на леса и проковыряв в стене пару дырочек под пробки, я начинал дремать в тепле под музыку из приемника, который прислали из дома под Новый год. Иногда удавалось по вечерам услышать знакомую вятскую речь Кировского радио. Также интересно было увидеть на экране телевизора кировскую дикторшу, которую взяли работать на центральное телевидение. В эту зиму я несколько раз побывал на спектаклях театра музыкальной комедии. Увидел весь местный опереточный репертуар: "Роз-Мари", "Сорочинская ярмарка", "Трембита" и тому подобные спектакли. В мягком кресле в полумраке под музыку приятно подрёмывал. Ходили туда группой человек двадцать все свободные от службы. На 23 февраля солдатикам в фойе устроили командную игру с молодыми зрительницами, какие-то соревнования и викторины. В общем, я прибалдел, окончательно забросив свою "партийную" работу.
Ушкань прибегал изредка, грозил, увидев недостаточное усердие, но до поры оставлял в покое. Через месяц такой работы его терпение кончилось, и как-то раз в особо нервозном настроении он палкой подцепил мой приемник и тот упал на пол. Отвалилась ручка настройки, треснула шкала. Со словами "Солдатам иметь радио не положено", он хотел забрать его, но я вцепился в свое добро. Завязалась потасовка, мы валялись по пыльному полу. Победила молодость! Уже в дверях, на ходу отряхивая мел с кителя и брюк, разгоряченный прапор брызгал слюной, материл меня, обещал жаловаться начальнику политотдела. План его мести оказался такой. В художке в дальнем углу шкафа валялся мой вещь-мешок, привезенный из последней командировки во второй батальон. Помимо пары слегка обгорелых учебников, второсортных трафаретов и баночек с красками, там, среди вороха писем и бумаг, включая вырезки из журнала "Огонёк", были и мои рисунки, некоторые из которых прапор посчитал эротическими. Для большей дискредитации он подбросил пару картинок с голыми бабами. Шмон сделал, когда никого не было, а вечером, как бы случайно, открыл шкаф и вывалил содержимое моего мешка перед коллегами. Изъял "порнографию" и побежал с нею доносить на меня начальнику политотдела. Заручившись таким образом поддержкой, он устроил другую гадость: сговорился с ротным, и тот, имея на меня давний зуб за опоздание на вечернюю поверку и отказ рисовать стенгазету, придрался к чему-то и влепил трое суток ареста.
Письмо от 6 марта:
Здравствуй, мама! Меня неожиданно забросили в одно место - работа. Скоро уже кончу, а пока нет времени нисколько. Поздравляю с праздников 8-е марта! Женя. Осталось 90 дней.
Гауптвахта
Вскоре по прибытии на гауптвахту меня вызвал к себе начальник политотдела майор Берест. Видимо, хотел выяснить обстоятельства, за что его человек был наказан. Возможно, он сделал это формально, или из амбиций, но хочется верить, - из простой человечности... Замполиты всех рангов, от ротных до полковых и выше, имели благообразный вид. Так уж их отбирали для этой должности, или они по ходу службы приобретали такую маску? - Наверно и то и другое. Главной обязанностью их было воспитание военнослужащих в духе советской коммунисткой идеологии, верности партии, правительству и начальникам. В общем, занимали место священнослужителей и капелланов, хотя функции и права их были много шире.
Я стоял перед сидевшим за столом майором уже как арестант, без ремня. На его расспросы пытался объяснить свое поведение неформальным социальным статусом "старослужащего". Он криво улыбался на это. Какие там права могли быть у такого как я!? Отпустил с миром отбывать срок, посоветовал на прощание: "Веди себя как положено военнослужащему, иначе в дисбат попадешь".
Арестованных солдат держали в общей темной камере размером, примерно, три на три метра. Маленькое окошко под потолком, свет от лампочки из отделенной решеткой прихожей. Вдоль стен на высоте метра тонкие доски, сидеть неудобно, на ночь на них клали горизонтально еще досок, и получалась большая лежанка почти во всю камеру. Под голову шла общая наклонная доска-подушка. Когда губарей много - выдаваемые для сна шинели сцепляли в одну трубу, внутрь которой все забирались. В виду тесноты, лежали на одном боку, переворачивались по команде. Для сержантов и прапоров была отдельная небольшая двухместная камера. В карцере-одиночке хранились тряпки и щетки... Сначала нас было немного, но потом народа прибавилось. Большинство отбывало "детский срок" трое суток (столько мог пожаловать своими правами ротный), поэтому состав быстро менялся. Отношения нормальные (все ребята уже потертые службой), камера теплая - за год до того отбывавший срок столяр из хозбанды заделал стеклом дыру в окошке под потолком. Первое, что я увидел при вселении, одно из немногих местных развлечений - выдавливание друг другу прыщей на спине.
На третий день моего срока к нам, как бы случайно, заглянул мой старый знакомец командир 5-ой роты, "дисбата". Узнал меня как старого друга и на глазах повеселел. Недавно его повысили до зама комполка. После его ухода, прибежал начальник караула молодой сержантик Ленда и радостно сообщил мне: "Откуда он тебя знает!? Добавил десять суток!" Помнил, гад, больше года! Служака Ленда получил указание насчет меня, и всячески стал донимать, заставил мыть караульное помещение.
Кормили губарей в последнюю очередь, что останется на кухне, но оставалось достаточно, часто даже больше обычной нормы. Утром выводили на уборку снега с плаца. Однажды его навалило много, и я придумал "рацуху": взял в художке лист фанеры и мы парами в припрыжку как маленькие бульбозеры быстренько и весело справились с этим нудным делом. Изредка привлекали к другим хозработам, обычно грязным и тяжелым. Ушкань придумал мне свое наказание, крыть вонючим лаком фанерные листы для отделки парткабинета. Сбылась его угроза: "Спать будешь на губе, а работать у меня!" Но моя подневольная работа не понравилась, и для партийной синагоги раздобыли полированные плиты из строившегося поблизости Дома Политпросвещения. А мою продукцию прапор с офицерами растащили по своим норам.
Последние дни заключения я остался один в камере. Бездельничал, от одного дармового работника толку мало. Однако, для меня нашлась дембельская работёнка - ликвидация последствий авария канализации в кухонном туалете. В сопровождении рослого казаха, с которым мы год назад стояли рядом в ночном оцеплении на морозе, я прибыл на место. Нечистоты залили полы местами на 20 сантиметров, люди в туалет пробирались по мосткам. Меня вооружили совковой лопатой и помойным ведром. Мой конвоир скорчил "Фу-у!", и убрался на свежий воздух. Отчерпав жижу, я снова напустил воды, снова отчерпал, и потом еще раз или больше. И только после этого протер шваброй. Часа два провозился, работа нетрудная, легче, чем мыть трехэтажную лестницу. Только сапоги потом воняли недели две.
В первую ночь после губы солдатская пружинная койка показалась мне пуховой периной. За издевательства надо мной на губе и надменное отношение к старикам вообще, Ленде устроили разборку в бытовке. Заводил Метков. Меня не позвали. После этого немец стал вежливым и предупредительным ко мне, решил, что я это устроил.
После всех наших проделок Ушкань стал запирать на вечер художку, лишая нас приятного время препровождения. Торчать в казарме на глазах всей роты не хотелось, приловчились забираться к себе через форточку, окно плотно завешивали. Понятно, что с Ушканем отношения окончательно испортились. Поэтому вскоре меня отослали в очередную командировку.
3-я рота
Зима кончилась, и началась весна. Третья рота была самой маленькой, не больше 50 человек. И всё у нее было маленькое, почти по-домашнему уютное. Здесь было самое приятное место в полку. В столовой комнате маленькие квадратные столики на четверых. В первый день супчик мне поднес лично местный замполит, молодой лейтенантик. Не раз обедали с ним вдвоем за одним столиком. Дородная повариха готовила вкусно. Работа была не сложная, даже мелкая, - подновить агитацию на стенах. Ездили с лейтенантом в магазины за красками и прочим необходимым. Спал я тут же в маленькой комнатенке отведенной мне для работы. Из окна второго этажа хорошо видна не широкая улочка с одноэтажными частными домиками. После отбоя сержанты бегали к соседским бабам...
По возвращении с этого курорта, выяснилось, в ядре полка началась дембельская лихорадка. В первую апрельскую партию отправляли отличников боевой и политической подготовки из числа старших сержантов, спешно пришивавших широкие лычки на погоны. Мне с моими заслугами перед мачехой-родиной светила последняя партия в конце июня. Попытка сорваться пораньше под предлогом вербовки на строительство Бама не имела успеха, - туда брали только комсомольцев. При моих нарушениях режима и вялотекущем анархизме вступление в ряды Коммунистического союза молодежи не представлялось возможным.
Демобилизация
В начале мая от греха подальше меня отослали в 8-ю роту, которая квартировалась отдельно в поселке Первомайский в 20-ти километрах от Омска. Работы оказалось немного, и после двух недель местный замполит стал нагружать пошлыми стенгазетами и прочей мелочевкой, не достойной моего пера. Погода стояла теплая, я скучал, наблюдая из окна своего кабинета на втором этаже кусок улицы и вход в здание казармы. Там частенько сержанты трепались с девицами. Особенно выделялась одна, я даже разок окликнул ее со своей высоты по имени... Пару раз от безделья выходил во двор позагорать. Там мне попался на глаза наш зам по тылу, приехавший для очередной раздачи слонов. Май подходил к концу, шла демобилизация моего призыва, загорать здесь было тоскливо до боли в сердце. Я набрался смелости, подошел к нему и объяснил ситуацию: мол, работу закончил, прошу меня вернуть в ядро полка. Через несколько дней мне выписали увольнительную и отпустили своим ходом в часть.
Автобус весело мчал через равнинные поля и пригородные поселки, солнце светило и грело, на душе радостно. Эта, пожалуй, первая за всю службу в армии вольная поездка была началом возвращения домой. Психологически я уже был свободен. В городе зашел на почтамт, который иногда посещал за посылками. На этот раз я сам отправил кое-что... Это была выжженная на фанере картинка, подарок для девушки.
В роте меня ждал неприятный сюрприз: с моего призыва уже никого не осталось, кроме разжалованного за какую-то провинность казаха-сержанта. В нашей художке не нашел я и своего кировского земляка Меткова. Хорошо, что успели перед моим отъездом проститься. Он протянул мне руку: "Кентами мы с тобой не были, но мужик ты нормальный, своих не продашь!" Всех дембельнули кроме меня! Встретившийся в казарме сержант Ланге, пару месяцев назад надзиравший за мной на губе, надоумил сходить с просьбой к моему негласному шефу - начальнику политотдела майору Берест. Опыт обращения не по уставу к старшим офицерам у меня уже был.
На мое счастье, Берест (уже подполковник) оказался у себя в кабинете. Я с понтом доложил о своем прибытии, а дальше напрямую сказал, что всех, мол, уже демобилизовали. Тот для проформы спросил, был ли я в отпуске. Не был. По телефону поговорил про меня с начальником штаба Паниваном. Ситуация оказалась такова: сейчас в связи с побегом заключенного демобилизация приостановлена, но документы на меня приготовят и как только запрет снимут - отправят домой. Не больно весело, но придется ждать... Остаток дня как-то прошатался между казармой и клубом. Повидался с киномехаником Бочко. Прапор Ушкань, радостно потирая руки, быстренько удумал отправить меня завтра в учебку рисовать для салаг наглядную агитацию на плацу. В общем, нагнал тоски...
1 июня в 7 утра меня заботливо разбудил дежуривший по роте Ланге: "Собирайся скорее, из штаба звонили, тебя сегодня демобилизуют!" И началась приятная суматоха. Прежде всего, надо было приодеться в парадку. В отличие от обычных стариков, готовившихся к дембелю за много недель и месяцев, я в этом плане был не готов совершенно. Заранее удалось приобрести лишь дорожную сумку, в ней хранились мои учебниками для поступления в вуз и шикарная коллекция иллюстраций шедевров Эрмитажа из журнала "Огонёк". К моему сожалению, пышнотелые мадонны с кающимися грешницами исчезли... Глядя на Меткова, хотел обзавестись гражданской одеждой, но брюки с рубашкой мне выслать не успели. В каптерке нашелся лишь мой китель, чистенький малоношеный. Никто из дембелей на него не позарился из-за малого размера, мне и то еле налазил. С остальным было плохо. Пришлось одеть что осталось: мешковатые штаны, затасканную рубаху, какие-то ботинки и помятую фурагу. Кое-как погладив весь этот конвойный прикид, я после завтрака (на выходе из столовой мне попался ничего не подозревавший Ушкань: "Готовься ехать!") прибыл в штаб, где уже томились два моих товарища по увольнению прибывшие из дальней роты. После короткого напутствия (обыска вещей не было), нас вывели на плац. По пути опять попался Ушкань, он уже всё знал, даже сдержанно попрощался и выразил благодарность. У кпп меня нагнал наш замполит, спросил про трафареты, я соврал, что всё оставил новому молодому художнику Паникаровскому, только сегодня прибывшему в ядро полка из 2-го батальона (осенью он иногда помогал мне в теплице и чему-то научился). На деле трафареты лежали в моей дембельской сумке с нарисованным мной гербом родного Слободского города! Всё происходящее уже воспринималось как во сне.
На вокзале по предъявленному требованию нам выдали билеты, один поезд уходил на восток через пару часов, а другой - мой - на запад, чуть позже. Солдатам на дорогу выдавали по 27 рублей. Мои товарищи предложили скинуться на вино и отметить событие в жизни... Взяли поллитра водки и три бутылки вина. Пили в вокзальном буфете. Потом где-то на путях. Чуть не прозевали поезд. С трудом, как в кино, затолкали нашего товарища в последний уходящий вагон... Помню, чемоданчик его раскрылся, выронив незнатное солдатское содержимое.
Остатки вина допивали вдвоем уже в вагоне... На другой день в послеобеденную жару выскакивали опохмелиться пивом на большой стоянке. На вторые сутки я остался один, земляк вышел под утро где-то еще в Перми. За окном мелькали два года не виданные мною елки. Напротив сидела и читала книжку взрослая девушка. Попробовал с нею заговорить, мол, а знаете ли вы где родился Грин? Она глянула в предисловие - в Вятке, вроде. Нет, парировал я - в Слободском, как и я! Пожала плечами и читает дальше. Худосочный ощетиненный Вэвэшник в помятом обмундировании и без наград был ей неинтересен... Уже на закате Слободской автобус вез меня по родным холмам, в низинах выплывал густой туман. Врываюсь к себе - все в сборе, охи, ахи, сковорода жареной картошки и пиво с дядей. Я дома!...
Эпилог
В 90-х годах с Внутренних войск сняли позорную конвойную функцию. Полк, в котором мне довелось послужить Советской Родине, принимал участие в Чеченских войнах, но в 2004-ом был расформирован. Впрочем, созданное на его базе новое подразделение ныне влилось в ряды Росгвардии. Жизнь продолжается. Из сослуживцев в сети нашлись только Якимчик и Кваша. Один живет в Казахстане, собирается перебраться в Томск к детям и старым друзьям. Другой уже лет двадцать обитает в Штатах.
С земелей Перваковым мы встретились на свадьбе общего знакомого Аркана. В перерыве он завел меня в туалет и повинился: "Ты на меня не держишь зла?" - "Ты тогда тянул на сержанта, а я..." Разговор двух однополчан не задался... Он работал в воинской части за рекой "на горке", много пил и рано умер от инфаркта... Почему я не стал оправдываться? - Не в моем характере это, тем более, предать земляка, даже несмотря на все его насмешки и мелкие пакости. А не смолчи я тогда, и не видать бы ему сержантства! Но нет, поступил я правильно: избавился от докучливого человека и показал себя выше его, честнее и благороднее.
Армейский опыт изворотливости и смекалки сохранялся у меня несколько лет, но постепенно выветрился. Многое о тех непростых годах уже давно забылось. Кое-что даже видится в романтических цветах. Это чувство силы мужского братства вооруженных людей, когда печатаешь шаг или мчишься навстречу ветру в открытой автомашине с надежным АКаэмом у ноги... У мамы сохранились мои письма со службы. Большинство коротенькие, но в некоторых есть интересные детали. Если судить по ним, то жил я припеваючи. Конечно, о плохом старался не писать. Мама и без того тяжело заболела от переживаний, когда с месяц не получала от меня весточек. Два письма в августе 72-го не дошли до нее, в них я расписал подробности своей службы. Видимо, после проверки их изъяли. Сержант мне тогда дал нагоняй: "Сам знаешь за что!"
Навсегда запомнилась "прогулка по ночному Омску" в день милиции 10 ноября 72-го... Дежурный собрал в ленкомнату всех свободных от службы смотреть и слушать выступление Министра Внутренних дел Н. Щёлокова. Пьяненькому лейтенанту показалось, что мы не достаточно внимательны. И он скомандовал "в ружье!" В долгополых шинелях гонял нас увешенных автоматами, противогазами, подсумками и лопатками больше часа. Особенно трудно было мне с моим освобождением от кроссов, вечно больным горлом и тяжелыми сапогами не по ноге... Сержантов и всех своих обидчиков я люто ненавидел, и при случае готов был убить, хотя конкретного намерения не припомню. Они это наверняка чуяли, в караулы с оружием посылать опасались, и, в конце концов, смирились с моей должностью художника. Учебные стрельбы были организованы весьма хитро. Каждый шаг солдата на огневом рубеже контролировали старшие офицеры, с которыми в реальной службе почти не сталкиваешься; при этом сержантов уводили в дальний угол стрельбища, а саму стрельбу вели из положения "лёжа", магазин с патронами присоединяли непосредственно перед выстрелами.
В ротных развалах старой наглядной агитации однажды мне попались альбомы выпуска 1950-х годов. На многочисленных картинках были изображены доблестные воины НКВД - чекисты - борющиеся с врагами народа всех мастей. Бандитами и кулаками, шпионами и диверсантами, заключенными взбунтовавшихся колоний, изображенных с особо зверскими лицами... История Внутренних войск начиналась при дедушке Ленине с отрядов конвойной стражи. Так нас учили в "застойные" времена стареющего генсека Брежнева и его верного министра внудел Щелокова. Имя Сталина тогда не поминали, неприятное прошлое приказали забыть, а зэков звать осужденными.
Хороший вопрос: как пошла бы моя служба, не назовись я тогда в первый день художником? Наверно попал бы в отдельную роту, ходил в караулы через день, в свободное время неспешно рисовал стенгазеты и чертил таблицы. Мог устроиться вполне нормально и даже стать писарем. Мог за меткий выстрел с вышки по живой бегушке получить отпуск с выездом на родину. А мог бы при случае перестрелять свой караул и податься в бега. И ловили бы меня тогда всем родным полком. Учитывая отличные стрелковые навыки, жизнь свою продал бы дорого. И тогда не было бы этой повести... Написать ее собирался долго, первые черновые заметки появились еще 14 лет назад. И вот только нынче взялся, легко начал и быстро закончил. Сначала написал самую приятную главу - "Демобилизация". Будем надеяться, что мои воспоминания будут кому-то интересны и поучительны.
Художником-оформителем на гражданке я работал изредка, чтобы лишь чем-то заняться на несколько месяцев. Эта работа казалась теперь довольно скучной и утомительной. Впрочем, приобретенные навыки пригодились, когда я увлекся радио конструированием; армейским ножиком ловко нарезал печатные платы.
В клубе швейной фабрики, где томился на сцене голышом перед призывной комиссией, в 79-80-ом годах я устраивал самодельные несоветские дискотеки. Ныне там обосновались судебные приставы.
Военкомат время от времени напоминал о себе: уточнить размеры обмундирования или просто для проверки и очередного штампика. Один раз даже призвали на неделю обеспечивать учебные стрельбы призывников. Учитывая моё конвойное прошлое, поставили стоять в оцеплении среди зимнего леса. Пули свистели в вышине, некоторые грохали в верхушки ближних сосен. В конце дали стрельнуть самому. По возвращении учил молодежь чистить оружие... Больше в руки не брал. В 90-х меня еще раз вызывали за чем-то, но я не пошел... При оформлении бумаг на пенсию последний раз посетил наш военкомат, он давно в другом отдельном здании. Тогда узнал, что уже года три как сняли с учета. С работниками распрощался как со старыми приятелями: "Пришел к вам молодым, а ухожу без пяти минут пенсионером!"
Часы "Полет" - подарок мамы - удалось сохранить. Еще на учебке их присмотрел сержантик, но в наглую отобрать побоялся. Первые месяцы по прибытии в роту я носил их в кармане, а ночью прятал под подушку. Учитывая любимое развлечение сержантов - многократные повторения команды отбой-подъём - делать это было не просто. Однажды Михалев их, всё-таки, заметил: "У тебя что, часы?!" Я хладнокровно ответил, мол, дали на хранение. Больше так не прокалывался. Ремешок снял и выбросил, без него удобнее незаметно зажать часы в кулаке, когда раздетый прыгаешь в кровать. К слову, зубную щетку и пасту проносил все годы службы в кармане брюк, оставлять в тумбочке или еще где, было опрометчиво... После службы бритвенными приспособлениями я пользовался не часто, разве что, когда в институте началась военная подготовка. (Видимо, учитывая "чекистское" прошлое, меня поставили командовать "отделением" студентов.) Всю остальную жизнь подстригаю бородку ножницами.
На память о службе сохранился военный билет. Все два года он был со мной, лежал у сердца в кармашке куртки, отчего его краснокожая обложка потрепалась, а странички с записями пожелтели от времени. На них перечислены основные даты моей военной службы: когда призван, когда выдан автомат и противогаз, когда демобилизован, когда встать на учет по месту жительства, данные о здоровье и многое другое. О своей службе во Внутренних войсках не рассказывал никому кроме домашних, в Советские времена это считалось позорным. Старики еще помнили охранников НКВД, да, и уличная молодежь была не по наслышке знакома с колониями и прочими органами МВД...
Евгений Харин, Слободской город, декабрь 2016 года.
Из переписки с Андреем Якимчиком 2009 года:
...Я понимаю, что служба в конвойных войсках МВД СССР - не лучшее время для мальчика с комплексами, нонконформиста, не очень крепкого физически. Говорю это потому, что в значительной мере это относится и к "инструктору политотдела". Мне было легче, так как я был старше, за плечами четыре года общежития Томского политехнического института. Правда, на момент призыва я был женат, полугодовая дочь.
Командиром полка вначале бал подполковник Бисаров. В войну служил командиром пулеметного взвода НКВД в заградотряде у Рокоссовского. Его сменил Кравченко, которому довольно быстро дали папаху. Когда мы были салагами, командиром 1-го батальона был престарелый подполковник (фамилию не помню), тоже участник войны. На стрельбище он постоянно смотрел, чтобы соблюдалась безопасность. Даже сказал, что на войне из-за безалаберности погибло немало солдатиков. Сменил его бравый м-р Макаров, который вскоре стал зам.командира по боевой подготовке, а когда уволили Панивана (как он говорил пошел сдавать мочу - отслужился), стал начальником штаба. Макаров был чужак, он не служил до этого в МВД. Макаров был спортсменом - боксером, велел отремонтировать спортзал.
Уверяю тебя, что старший сержант Михалев, который ассоциируется у тебя с негативными эмоциями (кривые ноги, прыщавость) на самом деле был не хуже, а даже лучше многих. Его кривые ноги были все в варикозных венах от длительного стояния в караулах. В комсомол он тебя блатовал не из убеждений, для улучшения показателей взвода.
Относительно "грехопадения" - членства в комсомоле и КПСС. Я без особого энтузиазма состоял в обеих этих организациях из прагматических соображений. А мазюкать коммунистические иконостасы не грехопадение!?
Начальник политотдела майор Берест был выпускником Томского государственного университета. По моему разумению жрецы редко верят в то, что проповедуют. Берест был просвещенным жрецом, библиофилом. Давал читать мне интересные книги, отнюдь не классиков марксизма-ленинизма. Я его оцениваю как порядочного человека. Меня как-то пытались посадить на губу, привели к нему уже без ремня. Он выслушал, позвал нач. штаба Панивана и отмазал меня. И когда тебя привели к нему, он хотел понять стоит ли за тебя заступиться - ты же служил в его ведомстве. На новый год поймал нас во взводе связи (я, Сикорский и Тихонов пили вино), убедился что спиртного мало, махнул рукой и ушел. Когда мы уходили на дембель, ему дали очередную звездочку. Он провожал первую партию 15 мая, в которую дембельнулся и я.
Подполковник Пидоря занимал должность зам.начальника политотдела (должность майора). Он был уже старым, его держали, потому что он был участников войны, по этой же причине у него было звание подполковник. Был совершенно безобидным мужиком, как-то взял меня домой, чтобы я помог грузить и двигать мебель. Оставил меня на ночь. Вечером мы плотно поужинали и выпили.
Зам. командира части по тылу был п/п Баланов, толстый такой дяденька. Я был дежурным по кухне и поварята-узбеки поменяли масло на водку, что было обнаружено при взвешивании. Он дал мне 1,5 часа на нормализацию, поварята быстро нашли масло, Баланов поулыбался, беззлобно матюгнулся, - обошлось без всяких последствий.
Жены молодых офицеров были все импортные. А вот нескольких омичек, которых я знал, были красотки. Одна была комсомольской деятельницей (даже фамилию помню - Бабич), не больше 25 лет, красавица, сложена великолепно. Приходила к Бересту и заявляла, что ей нужен духовой оркестр, причем прямо сейчас. Берест не мог отказать комсомольской богине и собирал наших лабухов за полчаса вместе с автобусом. Имел знакомство со всякими симпатичными девками из библиотечного техникума. А ты не помнишь, я притащил их в часть и устроил вечер встречи. Их чуть по углам не растащили. Мы даже танцульки играли, я на бас-гитаре немного полабал.. Утром Паниван меня спросил: ты что за блядство устроил в части?
Вообще у нас во время службы была небольшая компания изгнанных из вузов ребят постарше. Мы держались друг друга, у нас были общие интересы. "Где же вы друзья - однополчане?"
Из нашего призыва была сформирована команда на стройку БАМа. Они отбыли в сопровождении прапора в самых первых числах мая (раньше 1-ой партии). Доехали до первой большой станции, отобрали документы у прапора, побили его и разбежались кто-куда. Берест даже шутил, что я собрал эту гоп-компанию (конечно, ерунда, мое участие было второстепенное).
Общаюсь с Леней Кваша из 1-ой роты. У этого нескладного еврея постоянно были неприятности по службе. Сейчас он живет в Америке, продает подержанные машины в страны СНГ, ругает Россию за то, что последнее время не идет бизнес. Нашел еще кое-кого из сослуживцев.
Ты мне на дембель подарил картинку с гимнасткой на фанерке, она до сих пор у меня сохранилась и напоминает те далекие времена. Как быстро прошло время!
Тебе бодрости и вдохновения.
Андрей Якимчик
Уважаемый Андрей!
...Когда обнародовал свой стриптиз "Звуки Времени", понимал, что появление из небытия старых знакомых теней отца Гамлета неизбежно, но ты пока первый. Написать об армейских буднях хочу более подробно, теперь уж наверняка возьмусь.
Бригада у нас была немалая: упорный и по-своему талантливый художник старичок Чернов (ему доверяли рисовать Прищуренного в кепке),
доморощенный "хиппи" Домбровский (слушать ваши с ним споры-разговоры на учебке в мае 73-го было немногим удовольствием за все два года),
хитрован Бочко с помощником, ну, и заступивший на моё место Паникаровский. Бочко в письме летом 74-го рассказал, что наш замполит замучил беднягу, требуя с него мои трафареты (на выходе КПП капитан остановил меня, но я, не смигнув соврал, что все бумаги отдал П. В утешение я послал два значка с гербом нашего города (Бочко и замполиту, который собирал дань с дембелей борзыми значками).
Не помнишь ли, как я попал на стажировку к нач. штаба? У него был толстый писарь узбек-годичник, мы с ним не поладили, и сын Солнечного Узбекистана не дал рекомендацию, а я так надеялся прокайфовать второй год отсидки. Вообще, в армии все заняты собственным выживанием, и поступки надо рассматривать с такой точки зрения. Серости в таких условиях нет: есть белое и чёрное...
Послесловие
Годы идут. Кроме Якимчика и Кваши из армейских друзей никто больше не объявился. Должны же еще жить, не все же умерли! Но молчат, не выходят на связь. Опять как везде всплыли одни штабные придурки. Иногда переписываемся - перезваниваемся. Стареем и незаметно забываем прошлое...
Современный вход в нашу часть.
Бывший 2 батальон, ныне учебное подразделение Росгвардии.
Дизель-электроход "Казахстан". Несбывшаяся мечта прокатиться на нем две недели до Салехарда и обратно. А меня уже готовили к этому рейсу, учили что и как там делать в карауле... Камеры в трюме, куда ведет узкая лестница, один часовой (блатной старик) стоит на ее площадке у иллюминатора, другой ходит внизу вдоль коридорчика мимо камер с зеками. Старшие в карауле офицер и сержант, они вместе с отдыхающими часовыми находятся отдельно в каюте на верху. Пристани Тара, Усть-Ишим, Тобольск, Березово, Лабытнанги и конечная Салехард. Везде колонии, зеков грузят и высаживают после гражданских.
![[]](/img/h/harin_e_a/yorotkie/20201215_164201.jpg)
![[]](/img/h/harin_e_a/yorotkie/output108.jpg)
![[]](/img/h/harin_e_a/yorotkie/20201215_171923.jpg)
![[]](/img/h/harin_e_a/yorotkie/output101.jpg)
![[]](/img/h/harin_e_a/yorotkie/output109.jpg)
![[]](/img/h/harin_e_a/yorotkie/output100.jpg)
![[]](/img/h/harin_e_a/yorotkie/output106.jpg)
![[]](/img/h/harin_e_a/yorotkie/e1751b62c1477e3219eeda423c1566b0.jpg)
![[]](/img/h/harin_e_a/yorotkie/output105.jpg)
![[]](/img/h/harin_e_a/yorotkie/output107.jpg)
![[]](/img/h/harin_e_a/yorotkie/20201215_184128.jpg)
![[]](/img/h/harin_e_a/yorotkie/20210329_225439.jpg)
![[]](/img/h/harin_e_a/yorotkie/20201215_184827.jpg)
![[]](/img/h/harin_e_a/yorotkie/output102.jpg)
![Z []](/img/h/harin_e_a/yorotkie/20201216_144744.jpg)
![[]](/img/h/harin_e_a/yorotkie/img_20180724_144519.jpg)
![[]](/img/h/harin_e_a/yorotkie/20201126_202940.jpg)
![[]](/img/h/harin_e_a/yorotkie/output103.jpg)
![[]](/img/h/harin_e_a/yorotkie/output104.jpg)
![[]](/img/h/harin_e_a/yorotkie/slobodskoj1972_gerb.jpg)
![Z []](/img/h/harin_e_a/yorotkie/20201216_203909.jpg)
![D []](/img/h/harin_e_a/yorotkie/20201220_161810.jpg)
![[]](/img/h/harin_e_a/yorotkie/116855.jpg)