Харченко Александр Владимирович : другие произведения.

Часть первая. Тропы Тьмы

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Школа кожевенного мастерства: сумки, ремни своими руками
Оценка: 5.07*7  Ваша оценка:
  • Аннотация:
    Первая часть романа «Честь и Право» — о военинструкторе, отбивающем от нападения бандитов поселение эвакуированных людей после ядерной катастрофы.


Честь и Право

(роман)

   Часть первая. Тропы Тьмы
   Это было самое прекрасное время, это было самое злосчастное время, -- век мудрости, век безумия, дни веры, дни безверия, пора света, пора тьмы, весна надежд, стужа отчаяния, у нас было все впереди, у нас впереди ничего не было, мы то витали в небесах, то вдруг обрушивались в преисподнюю, -- словом, время это было очень похоже на нынешнее, и самые горластые его представители уже и тогда требовали, чтобы о нем -- будь то в хорошем или в дурном смысле -- говорили не иначе, как в превосходной степени.

Ч. Диккенс

   1. Военинструктор.
   Ещё мели над Сибирью поздние метели, но в распадках по солнечной стороне выползли уже навстречу солнцу тонкие стрелы трав -- предвестники буйного лета. Комья грязного снега таяли в перелесках безобразными лужами, выползали погреться на стволы берёзок энцефалитные клещи -- бич сибирской весны. В низких небесах, где свистели атомные ветры, появлялись первые стаи перелётных птиц, по заводям и бочажкам среди прошлогодней травы плавали длинные, похожие на пулемётные, ленты окунёвой икры. Оранжевое марево цветущих огоньков освещало временами лесную тень, и в самый тёплый апрельский час страшно разоралась вдруг в своей луже первая полусонная жаба.
   По разбитому гусеницами просёлку ехал через степь верхом одинокий путник. Кобыла редкой игреневой масти чётко ступала широкими копытами по сухому, не поднимая без нужды грязных брызг. Седок её, чувствуя все опасности одиночного пути, часто озирался и время от времени тянул руку к оружию -- кавалерийскому автомату "Галил" со складным прикладом, висевшему через седло. Этот человек вряд ли был опытным наездником, но в седле держался уверенно и, судя по всему, умел постоять за себя. Сотню лет назад в нём признали бы сельского агронома, а ещё чуть раньше -- продкомиссара, но сейчас по облику его нельзя было сказать ничего определённого ни о его профессии, ни даже о точном возрасте.
   Въезжая в туннель под железнодорожной веткой, всадник снял автомат с предохранителя, перекинул на плечо -- вперёд дулом. Едва туннель кончился, дорогу заступили трое: замызганные, в камуфляжной одежде с серыми меховыми воротниками, ружья наперевес.
   -- Дозорный патруль... документы!
   -- Извольте, -- ответил всадник, расстёгивая планшетку. -- А почему не по форме? Положено иметь повязки патрульных и значок территориального отряда.
   Замызганные переглянулись.
   -- Так у нас тут все свои, вроде бы. Кому повязку-то в глаза тыкать?
   -- Я вам не "свой". Чесанул бы сейчас из автомата -- двое б точно полегли. Почём я знаю -- может, вы бандиты!
   Старший из троих прочитал листы документов, вернул.
   -- Были б мы бандиты -- лежал бы ты, мил человек, ничком в канаве. Мы ж тебя ещё за туннелем приметили! С первого выстрела завалили бы жаканом.
   -- Не из ваших ружьишек, -- ответил всадник, -- туннель сам по себе метров пятьдесят, да и ветер боковой. Так что в будущем не советую даже пробовать. Ещё нарвётесь на профессионалов! Туннель -- местечко лакомое, не сегодня, так завтра кто-нибудь из лихих людей захочет тут сам на ваше место "дозором" встать!
   -- А мы тут не задерживаемся, -- махнул рукой старший. -- Мы из трудкоммуны для перемещённых лиц. Понимаешь, у нас девчонка сбежала. Переселенка. Без еды ушла, без документов, вообще безо всего. Вот ищем теперь.
   -- Куда ж она собралась?
   -- А чёрт её знает! Может, родных искать пошла. А может, в голову что стукнуло. Всякое же случается на свете!
   -- Не пришибли бы её по дороге, -- задумчиво сказал верховой.
   -- Не та беда, чтоб не пришибли, -- влез в разговор второй дозорный, -- а главное, чтобы к куркулям не ушла. У куркулей застрянет -- пиши пропало.
   -- Они её быстро в оборот возьмут, -- прибавил третий.
   -- Цыц, -- негромко, но убедительно сказал старший, возвращая всаднику документы. -- Это у нас, товарищ военинструктор, главная головная боль. Живут тут куркули рядом, никак их вытурить не можем. Прямо "Поднятая целина" какая-то получается.
   -- Вот, значит, как? -- удивился всадник. -- А что за куркули?
   -- Богатейчики местные, -- пожал плечами тот, который завёл про куркулей весь разговор. -- Капиталисты. У них тут вроде как элитный интернат, для детей разных шишек. Понабрали добра народного, гады! Да что говорить: задержитесь у нас, мигом всё сами увидите.
   -- Вы сейчас, товарищ военинструктор, прямо к нам в трудкоммуну и поезжайте, -- сказал старший. -- Нам сейчас без военной подготовки кадровых -- просто никак. Вот и про ружья наши вы верно сказали, а мы ведь и не знали раньше. Случись что, и впрямь со ста метров палить бы начали. А мы, тем часом, дальше побежим. Хоть кровь из носу, а девку до темноты найти надо!
   -- Товарищ Олег, он живо кровь из носу покажет, это точно, -- поддакнул другой дозорный.
   -- А может вам, ребята, помочь? -- предложил всадник.
   Трое переглянулись.
   -- Ну нет, товарищ Керн, ты вперёд поезжай, -- сказал старший. -- У нас это не в заводе. Кому что поручили -- тот и делает. Дисциплина!
   -- Дисциплину надо уважать, -- согласился всадник, пряча документы в планшетку. Рука, которой он придерживал автомат, лишена была двух пальцев. Три оставшихся -- большой, указательный и средний, -- он приложил к кожаной, отороченной мехом фуражке, отдавая по старинному обычаю воинскую честь. Дал шенкелей игреневой кобыле -- лошадь пошла прежним ровным ходом, удаляясь от туннеля и от железнодорожной насыпи.
   Замызганные дозорные угрюмо и подозрительно глядели ему вслед.
  
   День клонился к вечеру, когда всадник достиг своей цели. Широкий бетонный забор из плит с эмблемами "Метростроя" окружал с трёх сторон небольшой посёлок; с четвёртой начинались поля, обнесённые в два ряда колючей проволокой и тонкими режущими спиралями бритвенно-острой концертины. На полях, перекапывая землю мотыгами и лопатами, возилось множество людей. Их удлинённые тени перекрещивались с широкими бороздами взрыхленной земли; черенки инструментов ритмично ходили в руках, точно маятники; с поля доносились неразборчивые отзвуки какой-то песни.
   Над воротами висел большой флюоресцирующий транспарант с надписью "Красная Зона". Чуть ниже привинчена была табличка, тщательно стилизованная под старинные вывески на учреждениях: "КУЗНЯ ГОРЯЩИХ СЕРДЕЦ. Сельскохозяйственная образцовая трудовая коммуна для гражданских лиц, перемещённых из зон вероятного радиационного поражения". В самом низу имелась ещё одна табличка, жёлтая и непонятная: "Черту без команды дежурного в обе стороны не пересекать!".
   Черты видно не было.
   Всадник въехал под сводчатую арку ворот. Человек с повязкой дежурного небрежно закинул за спину автомат Никонова, проверил документы приезжего. Приосанился:
   -- Давно ждём военинструктора. Наше руководство было извещено о вашем прибытии. Проезжайте с богом, товарищ Керн! Конюшня для личных лошадей администрации у нас налево.
   Путник неторопливо и осторожно въехал в посёлок, осмотрелся цепким взглядом, запоминая расположение зданий. Проехал в указанную часовым сторону, спешился, под уздцы ввёл лошадь в конюшню, принялся хлопотать: здоровой рукой расстёгивал сбрую, снимал перемётные сумы, оружие, рюкзак...
   -- Вы, гражданин, почему здесь лошадь ставите? -- окликнули его. -- Это не для граждан конюшня!
   Приезжий оглянулся на голос: у дверей стояла пухленькая женщина лет тридцати на вид, с портативным компьютером в руках, опрятно одетая, в отличие от прочих обитателей посёлка, пока что попадавшихся приезжему на глаза.
   -- Мне сказали на пропускном пункте, что здесь конюшня для персонала. -- Путник чуть наклонил голову. -- Но я могу перевести лошадь в любой момент туда, куда укажут.
   -- У нас личное имущество, включая транспорт, вообще-то принято сдавать, -- твёрдо сказала женщина. -- Так вот, пойдите и сдайте. Всё, что у вас есть. И явитесь в приёмную эвакогруппы.
   -- Большая часть того, что у меня есть, -- возразил приезжий, -- мне не принадлежит. Это собственность городского рабочего комитета, пославшего меня сюда в качестве инструктора по военной подготовке и самообороне.
   -- Ах, вот оно что! -- Лицо женщины сразу же выявило заинтересованность. -- Вы военинструктор! А я -- инструктор по дисциплинарно-правовым вопросам, ваша, так сказать, коллега. Зовите меня Тамара Фёдоровна.
   -- Очень приятно, -- путник слегка поклонился. -- Александр Петрович.
   -- Ну зачем же так официально? -- вздохнула женщина. -- Я вас буду звать Сашей. Не возражаете? У нас тут отношения вообще-то очень товарищеские. Даже более чем. Ну, я вам всё обязательно покажу, а пока что устраивайтесь. Корпус для персонала у нас прямо за администрацией. Внизу под корпусом наш арсенал, а стрельбище -- прямо напротив, у стены, так что вам будет очень удобно.
   -- Вы бы хоть документы у меня проверили для начала. -- Керн взвалил на спину свою поклажу и направился к выходу. -- Как вы не боитесь доверять едва знакомому человеку!
   -- А кого нам тут бояться? -- фыркнула женщина. -- Осторожность, конечно, надо проявлять, но это обычно, знаете, когда массой... А так -- кто нас тут тронет?! Место тихое, одинокое. Насыщение оружием ниже всякого минимума. Ну, если не считать того, что в арсенале хранится, конечно же.
   -- И никто не пытается сохранить для себя что-нибудь?
   -- Ну, во-первых, тут у нас поселение для перемещённых лиц. Для беженцев из города, собственно. Они вообще-то привыкли к стадному действию: один пошёл -- другие повторили. Поэтому больших сложностей с контролем мы не испытываем. А во-вторых, у нас к нарушителям очень строго относятся. Такое уж суровое сейчас время... Но вообще-то у нас тут давно уже тихо. Друг с другом население ещё иногда вступает в конфликты, но администрация пока что в безопасности.
   -- А можно полюбопытствовать, зачем вам тогда военинструктор?
   -- Есть тут по соседству... нечисть всякая. Долгая история, долгая и мерзкая. Товарищ Олег вам потом сам всё обязательно расскажет. А можно встречный вопрос, любопытства ради: что у вас с рукой?
   -- Оторвало пальцы взрывателем, -- ответил Керн. -- В молодости, прямо перед бойней, я учился в военном институте. На учениях призывники, болваны, принялись играть с гранатой, а я её у них отобрал, и вот поплатился...
   -- Ни одно доброе дело не проходит безнаказанным, -- вздохнула его спутница. -- Как же вы теперь стреляете?
   -- Хуже, чем обычно, -- ответил Керн. -- Мне не всякое оружие подходит. В городе мне кое-как подобрали пистолет под левую руку и карабин, с которым я могу управляться. А вот дробовик, к примеру -- уже никак.
   -- Ну, хоть в теории-то военной вы подкованы?
   -- Как знать! С одной стороны, образование имею, а с другой -- не представлялось как-то случая проверить свои знания на практике. К счастью, у нашего тогдашнего правительства оказалась голова на плечах, чтобы не лезть очертя голову в мировую драку. А в экспедиционный корпус ООН меня не взяли по ранению. Держали в резерве. Так что -- не повоевал. Полевого стажа не набрался.
   -- Ничего. Теперь повоюете!
   -- С кем, если не секрет?
   -- Не секрет. Военная тайна. Впрочем, разве вас в городе не информировали о наших планах?
   -- Нет. Не уверен, что они сами о них что-то знают.
   -- Мы должны освободить этот край от всякой нечисти. Навести образцовый порядок. Причём это будут преобразования, по глубине и значимости превосходящие любую революцию. Мы чётко видим задачу, поставленную новым временем: жить по-старому нельзя, думать по-старому нельзя, а значит, всё должно радикально измениться. И наша трудовая коммуна -- один из тех очагов нового строя, которые станут полигоном для этих судьбоносных изменений!
   -- Это понятно, -- кивнул Керн. -- А стрелять-то в кого собираетесь?
   -- В кого прикажут, -- ответила ему на это Тамара Фёдоровна.
  
   Небольшой комнатушке с двумя койками уготована была роль жилища Керна. Соседом его должен был оказаться старшина дозорных -- тот самый, что остановил его на выезде из-под путепровода. Кроме коек, в комнате имелся деревянный стол, два чайника -- спиртовой и электрический, задёрнутая тряпицей вешалка, служившая гардеробом, и ящик с принадлежностями для чистки одежды, обуви, оружия... Четыре таких комнатушки выходили на общую веранду, где стояла печь; отдельная дверь с веранды вела в санузел. Пока Керн раскладывал свои скудные пожитки, пришёл на веранду пожилой бородатый мужчина. Повозился с печью, вылил два ведра горячей воды в бак, соединённый с душем, разбавил холодной водою на четыре ведра.
   -- А вы военный, да? -- спросил он, не поднимая глаз.
   -- Можно считать, что да, -- согласился Керн.
   -- Много, значит, расстреливать теперь будут?
   Керн подумал и честно сказал, что не понимает вопроса.
   На пожилого мужчину это произвело довольно неожиданное впечатление. Он вдруг разозлился сверх всякой меры.
   -- И расстреливайте на хрен! -- сказал он вдруг с неясной злобой. -- Зверьё, большевики, "Котлован", "Чевенгур", "Архипелаг ГУЛАГ"! Век бы вас бил и век бить буду! А я тут... воду вам носить!..
   От такого подхода вспыхнул и сам Керн.
   -- А ну, прекратить истерику! -- тихо, но жёстко произнёс он. -- Срам. Институтка. Вы где этой дряни набрались?!
   Пожилой мужчина вдруг задрожал. Глаза его наполнились ужасом, в уголке рта показались слюни. "Больной, псих, -- подумал Керн. -- Лечить надо!"
   - Ну и стреляй! -- выкрикнул вдруг пожилой. -- Думаешь, я вас не вижу, да?! Думаешь, насквозь не вижу?! Ты, мразь красная! Бей, стреляй! Всё равно мне один конец!
   Керн хотел что-то ответить, сообразить, но тут из соседней комнаты вышел сероглазый юноша в атласном халате и в мягких шлёпанцах, изображавших симпатичных ушастых пёсиков.
   -- Бенедиктов, -- сказал он.
   Пожилой повернулся к нему, взвизгнув от неожиданности и страха. Юноша неожиданно вскинул руку, в воздухе свистнуло: через лоб и переносицу пожилого, наискось от глаз, пролёг кровавый рубец. Хлынула тёмная, блестящая кровь. Свистнуло ещё раз, и такой же рубец протянулся от левого уха пожилого по щеке вертикально. Но тут Керн опомнился и перехватил руку юноши.
   -- Отпустите, коллега, -- попросил тот. -- Этот тип давно напрашивается. И, по-моему, он ещё не всё получил.
   -- А сдачи схлопотать не боитесь?
   Юноша воззрился на Керна.
   -- От врага -- сдачи?! За что, собственно?!
   Керн потратил меньше секунды на то, чтобы сориентироваться в обстановке.
   -- Идите, Бенедиктов, я вами лично займусь. Позже. А вам, -- он повернулся к юноше, -- я, конечно, благодарен, но дело в том, что я сам привык вступаться за свою честь.
   -- Да просто сил нет слушать, как такая вот мразь нас сволочит в открытую! Прогадили страну нашу, а теперь...
   -- Они, небось, тоже думают про нас, что мы прогадили их любимую Российскую империю...
   -- Так что с того, что думают? Их время кончилось. И на этот раз -- бесповоротно, если только не быть слишком глупыми или милосердными. У нас сейчас -- власть, у нас -- оружие! Не спускать же им!
   -- Я согласен, спускать нельзя. Но думаю, что за слова надо бить в ответ словами, не то вы создадите вашим оппонентам ореол великомученика. Вы ведь не симпатизируете нацистам и их методам?
   -- Как можно! Нацисты отрицали роль русского народа, его особой духовности в строительстве будущих общественных отношений. Я, честно говоря, был бы оскорблён...
   -- Так что хорошего в том, что вас обвинят в применении нацистских методов?!
   -- Кто обвинит -- переселённые? У нас за это наказывают, и строго. Население тут язык не шибко распускает. Действия администрации критике не подлежат, здесь вам не буржуазная демократия. Хватит уже, довысказывались! Это пусть куркули демократию у себя разводят!
   -- Второй раз слышу сегодня про куркулей, -- заметил Керн. -- А что, куркули разводят демократию?!
   -- О-о! -- воскликнул юноша. -- У них чуть что, сразу либо комиссия, либо выборы, или вообще уполномоченного назначают! Смех один!
   -- Никакой дисциплины, значит?
   -- Да нет, дисциплина есть какая-то. Сами увидите ещё. Ну, я вас заговорил уже, наверное. Идите, помойтесь с дороги, пока вода не остыла. А Бенедиктова к вам вечером пришлют. Мой вам совет: не пожалейте ему плётки. А если глаз выбить боитесь -- возьмите мой кастет, у него шип тонкий, неглубокий, но режет -- лучше некуда. В горло только кастетом не надо. У нас тут с лишними трупами -- сами знаете, какая строгость!
   -- Большая строгость?
   Юноша удивлённо посмотрел на Керна.
   -- Ну, мы ведь трудовая коммуна, а не лагерь смерти! У нас всё чётко: кроме беглецов, убийц и преступников на половой почве -- никаких смертных наказаний. Штрафные санкции -- либо в карцер, либо в рыло, как сейчас вот. Так что, если вы, товарищ, в городе привыкли к настоящему террору, тут придётся немного поумерить темперамент. -- Он хохотнул. -- Идите-ка лучше в баню, в смысле -- в душевую. Потом сами всё узнаете!
   Вот так дела, подумал про себя Керн.
  
   Помывшись и почистив одежду, Керн зашёл в конюшню, чтобы позаботиться о лошади -- и, к своему удивлению, обнаружил, что лошадь уже накормлена и вычищена. Вернулся, сдал секретарю администрации положенные документы, получив взамен пропуск и талон на питание в административной столовой. Остаток вечера он провёл в своей новой комнате, окончательно приводя себя в порядок и рассматривая плакаты, украшавшие стены. Плакаты безграмотно изображали: виды атомных взрывов и действия при атомном нападении; венерические заболевания; вред, происходящий от пользования компьютерами, телетехникой и от чтения иллюстрированных журналов; пользу, проистекающую от простой и здоровой еды. Отдельно висели в плексигласовой рамочке "Правила внутреннего распорядка коммуны" для администрации и для населения. Администрации предписывалось проявлять гражданскую и политическую бдительность, следить за чистотой морального облика, помнить, что администрация коммуны представляет высшую территориальную власть в глазах гражданских лиц, действовать строго в рамках дисциплины и служебных инструкций. Перемещённому же в коммуну населению вменялось в обязанности выполнять все требуемые работы, не покидать без пропуска территорию коммуны, не иметь личного имущества, за исключением обусловленных гигиенической необходимостью индивидуальных предметов, не носить оружия, включая острые предметы обихода, и постоянно повышать уровень своего культурного единства с сотоварищами по коммуне. На столе подле чайного оборудования лежал старинный, столетней давности песенник, часть песен в котором была отмечена карандашными пометками "Обяз. к изуч.". Под песенником обнаружилась сложенная в несколько раз географическая карта Сибири, Дальнего Востока и Монголии, выполненная в довольно крупном масштабе. Карту испещряли красные чернильные точки и штрихи, а под заголовком вверху карты выведено было каллиграфическим почерком: "Красная Зона".
   Керн раздумывал над увиденным, не находя себе места. Беспечные, грязные, одетые не по форме бойцы дозорного отряда плохо совмещались с его представлениями об организации любой, в том числе гражданской службы. Но это были всего лишь его представления! А вот юный сотрудник администрации в пушистых тапочках, безнаказанно избивавший кастетом пожилого истерика, не лез уже в представления иного рода. В общечеловеческие представления. Керн, переживший два кризиса и чужую атомную войну, не был моралистом и ханжой, но он понимал и знал меру необходимой жестокости. Повешенные у дороги мародёры не вызывали у него ни жалости, ни любопытства. Зато окровавленное лицо незнакомого дядьки, в сознании которого боролись с исступлённым надрывом забитое животное и невежественный, плохо воспитанный человек, отпечаталось в сердце Керна калёным клеймом. Значит, и администрация, и простые жители трудовой коммуны -- все они были озлоблены, безрассудны и совершенно безответственны в поступках и словах. Это означало червоточину, слепое нечто, подъедавшее постепенно самые устои человеческих взаимоотношений и судеб. И первым побуждением Керна, заметившего эту червоточину, был отказ от дальнейшей борьбы, отказ от назначения и жизни здесь, в коммуне. Но он справился с этим минутным проявлением слабости. Что бы ни творилось здесь, он приехал не зря, и зря уезжать тоже не собирается. И ни при чём здесь ни долг, ни дисциплина; просто кто-то должен принять на себя весь тот груз, что, по-видимому, бессильны поднять все жители трудовой коммуны!
   Без пятнадцати восемь, как того требовал внутренний распорядок, Керн вышел из комнаты, запер двери и направился в столовую администрации.
  
   В столовой его ждали; высокий, моложавый человек в штатском костюме пригласил его за столик. Подошла хмурая официантка с жёлтыми неровными пятнами на лице, быстро сервировала стол. Ужин по нынешним меркам выглядел богато: паста, разогретая консервированная колбаса, салат из зелёной фасоли с грибами, жареная рыба и даже два сорта вина: белое и красное. Вина, впрочем, было немного -- по одной рюмке.
   -- Приятного аппетита, товарищ Керн, -- сказал встречавший. Он уже успел представиться. Это и был Олег Кристаллов -- "товарищ Олег", руководитель трудовой коммуны.
   Пока Керн беспощадно расправлялся с едой, "товарищ Олег" внимательно присматривался к нему. Керну пришлось рассказать ещё раз о причинах потери пальцев.
   -- Храбрый вы человек, если не врёте, -- заметил Олег. -- Впрочем, скоро проверим. А как нам вообще наше здешнее общество?
   -- Я противник телесных наказаний, -- ответил Керн, испытующе глядя в глаза собеседнику. Тот выдержал взгляд без эмоций. Только дрогнул уголок глаза, да расширились немного зрачки на карих, узорчатых радужках.
   -- Вы хотите что-то сказать, товарищ Керн?
   -- Да. Я успел побывать свидетелем избиения истопника в нашем коттедже.
   -- Ах, да, Бенедиктов. Мы уже занялись этим случаем. Дело в том, что этот Бенедиктов позиционирует себя как непримиримый враг всякого народовластия. Он, мол, монархист, или что-то в этом роде. А у Юрия, который его бил, монархисты во время переворота убили младшую сестру. Сам Бенедиктов попался на вредительстве -- хотел задать некачественного овса лошадям, но был вовремя схвачен за руку. Поэтому переведён на подсобные работы. Ну, Юрий как услышал его пропаганду, так сразу и... Вы, в общем, понимаете!
   -- И что теперь с ним будет?
   -- С Бенедиктовым? Административный арест. Ранки ему уже обработали, просто мелкие царапины, даже шрамов не останется. А вот за свою агитацию он посидит, как раньше говорили, в холодной. Враг есть враг!
   -- А Юрий понесёт ответственность?
   -- Отстраним от руководства трудовой деятельностью на тот же срок. Отправим в дозор, пожалуй. А вообще-то лечить обоих надо. Психи!
   -- Почему бы вам просто не вышвырнуть этого Бенедиктова восвояси из коммуны? -- спросил Керн. -- Раз он такой непримиримый враг общества, пусть поживёт в одиночку!
   -- Он станет бандитом, вы же понимаете. Нельзя этого допускать.
   -- Но и такими методами, как Юрий, вы не воспитаете в нём ничего, кроме ненависти и страха.
   -- Если он докатится до черты, он пересечёт её под нашим контролем, -- мягко ответил Олег, запивая красным вином фасоль. -- И тогда мы будем иметь полное право повесить его. Без жалости. Но вреда перед смертью он успеет нанести гораздо меньше, а польза с него хоть какая-то будет.
   -- Жестокая философия, -- сказал Керн.
   -- А вы как хотели? После атомного гриба старые философские рассуждения всё чаще кажутся смешным баловством. Нужно приноравливаться жить в совершенно новом темпе, новыми ритмами. Как вам, кстати, вино?
   -- Аргентинское, -- определил Керн.
   -- Разбираетесь, -- одобрил Олег. -- То-то и видно, фамилия у вас дворянская. А Пэ Керн. Стихи Пушкина про чудное мгновение.
   -- Мой дальний предок был беспризорником, -- усмехнулся Керн. -- Прибился на Урале к геологической партии, геологи его потом в люди и вывели. И фамилию дали геологическую: керн -- это такая каменная болванка, которая вынимается при пробном бурении. В этом смысле я, против ожидания, не дворянин и даже не немец. Но фамилию ношу с гордостью: больше сотни лет прошло, а никто в нашем роду фамилию так и не опозорил.
   Товарищ Олег усмехнулся.
   -- Честь, значит, имеете?
   -- Имею и впредь собираюсь.
   -- А если общество, так сказать, решит на временной основе изъять вашу честь и дать вам взамен нечто более важное?
   -- Что может быть важнее чести?
   -- Право!
   -- Эти понятия равнозначны; более того, одно без другого не существует. Право и честь неотъемлемы ни друг от друга, ни от их обладателя. -- Керн положил в рот последний кусок колбасы. -- так что я, пожалуй, откажусь обменять честь на право: ведь у меня есть и то, и другое в неплохой пропорции, а оставив одно, я рискую потерять и второе. Кстати, о втором. Вас не смутит, если я подберу хлебом подливку? Я голоден, и к тому же -- привычка.
   -- Ни в коем случае! Кушайте на здоровье. Быть может, приказать вам принести вторую порцию?
   -- Не стоит, это бессмысленное расточительство. А теперь, коль уж мы говорим о серьёзных материях, позвольте вас спросить -- зачем вам здесь всё-таки понадобился военинструктор?
   -- Это слишком серьёзный разговор, -- наклонил голову товарищ Олег. -- Не для стола. Завтра придёте ко мне, и я введу вас в курс дела. Хорошо?
  
   Перед сном Керн обошёл посёлок коммуны. Выписанный ему пропуск давал право входить куда угодно, кроме арестантского барака и арсенала. Но он, воспользовавшись случаем, заглянул в столовую для перемещённых и в жилые дома.
   В столовой уже закрывали помещение. Женщины в фартуках мыли алюминиевую посуду. Ещё одна женщина, постарше, сидела за грубо сколоченным деревянным столиком в углу и строгала хозяйственное мыло на тёрке. Мешок с мыльной стружкой стоял подле неё на табурете.
   Керн присел на стуле напротив неё.
   -- Новый, что ли? -- спросила у него женщина.
   Тот кивнул.
   -- Сперва одежду сдать надо. Тут свою одежду не положено.
   -- А почему -- не положено?
   Женщина вздохнула.
   -- Потому что одежда общественная. А значит, если ты своими делами занимаешься, то ты у общества одежду украл. Понятно, какие правила?
   -- А за нарушение, значит, и побить могут?
   -- Могут. Но редко. Обычно на штрафные работы назначают, и всё. А уж кто отказался, того в арестантскую. За нарушение внутреннего распорядка.
   -- Уехать отсюда не хотите?
   -- Хочу, а нельзя. Документов нет, одежда -- и та казённая. Поймают, как беглянку. Они же нас всех ненавидят!
   -- А за что ненавидят?
   -- Средний класс мы, -- ответила женщина с невыразимой печалью. -- Вот, значит, как мы называемся. Средний класс мы были. Революцию, значит, не делали. А если бы сделали мы революцию, тогда не было бы ничего, ни этой проклятой войны бы не было, ни остального. А мы не хотели революцию делать. Вот теперь и платим по грехам нашим. А это, говорят -- наше чистилище.
   -- Кто говорит? -- спросил Керн.
   -- Старший по воспитательной работе. Юрий Лантанов. Не встречались ещё? -- Сардоническая улыбка едва тронула левый уголок рта женщины. -- Ьудете много стоять где не положено -- встретитесь непременно.
   -- Он что, поклонник террора?
   -- Нет, он садист. Садист и педераст. Если вы стукач, можете так и передать ему. Я его ненавижу.
   -- Я здесь человек новый, -- тихо произнёс Керн, -- и не знал, что всё так плохо.
   -- Давно вас привезли?
   -- Я сам приехал.
   -- Господи боже мой! Сюда?!
   -- Да, по направлению. Я инструктор, -- он запнулся на мгновение, -- по технике безопасности. Имею дело с опасными производствами. Вот, -- в качестве доказательства он продемонстрировал свою покалеченную руку.
   -- Опасные производства, -- медленно ответила женщина. -- Вот, значит, в чём дело. Значит, опять режим ужесточат. Ну, что встал! Иди. Сдавай меня! Карцера я не видала, что ли?! А остальное мне уже не страшно.
   -- Почему? -- механически спросил Керн.
   -- Рак у меня! Третья стадия, понятно! Чихала я на вас на всех, уроды! Чихала, и всё!
   Молодые женщины, мывшие посуду, бросили свою работу и смотрели теперь на Керна с опаской, в которой читался, однако, подспудный гнев.
   -- Продолжайте работать, -- бросил Керн и вышел.
  
   На улице он встретил Тамару Фёдоровну. Та шла куда-то по посёлку, накинув тяжёлый прорезиненный плащ прямо на вечернее пышное платье. Заметив Керна, окликнула его.
   -- Как вам наш контингент? Познакомились?
   -- Я бы не считал их такими безопасными, как вы объяснили при нашей встрече.
   -- Это у них от бессилия. Никто не любит дисциплину, а эти -- особенно. Что они из себя представляли раньше? Ноль без палочки, безрезультатно помноженный на раздутое самомнение. А осознать себя винтиком в производственном процессе -- на это нужно большое время. Вот на нас и срывают злобу. Но мы обычно не реагируем. И вам, кстати, не советую. Пусть лучше выговариваются, чем молча зубами скрипят. К тому же, пока они считают, что могут говорить относительно безопасно, мы знаем, что они замышляют. Буржуй по природе своей болтун, ему надо выговориться. Если вдруг возникнет что-нибудь вроде заговора или подготовки к бунту, администрация быстро узнает об этом.
   -- А если против вас будет работать по-настоящему опасный элемент?
   -- Какой именно? Уголовными мы не занимаемся, сразу заворачиваем всех, кто имел судимость. Это не наш профиль. Люди с твёрдыми политическими убеждениями в беженцы не идут, либо проявляют себя очень рано. С такими мы работаем в зависимости от их устремлений. Если активный поддаётся воспитанию -- мы перетягиваем его, вербуем кадры. Если нет -- тут уж по обстоятельствам... -- Тамара Фёдоровна развела руками. -- Ну, а остальные -- быдло, квашня. Сидели сиднями в своём среднем классе, гребли крохи с начальственного стола. И тут тем же занимаются. Стоит не уследить -- тотчас начинается меновая торговля, да ещё пересуды: у кого койка лучше, у кого грабли шире...
   -- То есть, вы проводите жёсткую уравнительную политику.
   -- Конечно! Эти типчики привыкли соревноваться в каждой мелочи, кичиться раздобытыми материальными благами. Поэтому на первом этапе перевоспитания мы должны научить их отрешаться от этого. Они должны прийти к мысли, что материальное благосостояние -- иллюзия, что искать ключи к счастью нужно только внутри, в самом человеке.
   -- А когда они поймут это?
   -- Тогда им предстоит сделать следующий шаг: понять, что сам по себе каждый из них вовсе не представляет такую вселенскую величину духовности, как внушали им до войны. В себе, с собой они не найдут ни счастья, ни покоя. Им нужен будет кто-то, кто способен это дать.
   -- Обычно в таких случаях люди ищут счастья и покоя в половых отношениях.
   -- У нас это категорически запрещено. С этим строго до фанатизма: никаких поцелуев, никаких детей, никаких семейных посиделок. Беременных и детей до семи лет включительно мы просто не принимаем, дети с семи до одиннадцати лет отселяются в особый детский городок -- потом вы его увидите, там очень хорошо. Это наши самые верные кадры. С двенадцати лет дети на общем режиме, только спят отдельно от взрослых и находятся под постоянным надзором. В этом возрасте ребёнок наиболее непослушен и, как вы знаете, способен на самые отчаянные поступки. Ну, а с семнадцатилетнего возраста -- полный переход на общий режим. Как видите, всё предусмотрено.
   -- Неудивительно, что вас беспрестанно обвиняют в тоталитаризме.
   -- А мы и не скрываем! -- Тамара Фёдоровна выпростала руку из-под плаща, ткнула в грудь Керну. -- Я вас понимаю. Вы молодой человек. Вас всё время заботит -- не перегнём ли мы палку, не впадём ли в тотальную диктатуру? Я вам открою секрет: впадём, и впадём с удовольствием, потому что это единственный выход. Все эти разглагольствования о правах, свободах, демократиях и личностях продолжались без малого триста лет, а кончилось всё атомным грибом и проеденной до дыр планетой. На фоне того, что уже случилось, все эти детские страхи перед тоталитарной антиутопией выглядят просто смешно. И потом, вы можете не знать этого, но стадо по-настоящему любит тоталитаризм. Оно привело к власти Гитлера, оно в конце концов сделало важнейшим именем страны призрак усопшего Сталина. Оно обожает смертные казни и антитеррористические операции, оно кричит, что ему нужна сильная власть. И в норме этой сильной властью становятся отпетые мерзавцы и фанатики. Так не лучше ли отойти от стереотипов прошлого и хоть раз-другой дать эту власть в руки людям по-настоящему честным, увлечённым идеей, готовым положить свою жизнь ради будущего справедливого мироустройства?!
   -- Не думайте, что я уже составил своё мнение, -- пожал плечами Керн. -- Но, конечно, мне странно видеть такое отношение к людям. Странно и непривычно.
   -- А вы видели, на что они способны, когда выходят из-под контроля? Половина из них в прошлой их жизни была татуирована, то есть, пардон, украшена художественным боди-артом! Они увечат своё тело и считают это искусством. Они пили по праздникам спиртное, смотрели идиотские фильмы со специальной кнопкой для возбуждения хохота, они покупали всякую дрянь, грабили планету и считали себя при этом "успешными людьми"! Нет, товарищ Кристаллов прав! Тысячу раз прав!
   -- В чём?
   -- Он называет то, что тут происходит, чистилищем. Человечество не погибло в войне. Ему дан второй шанс. Но оно должно заплатить за этот шанс, должно искупить грехи прошлого и сделать над собой усилие, чтобы очиститься. Для рывка в будущее это необходимая мера. А значит, наша жестокость в борьбе с его пережитками -- не более чем вынужденная жестокость хирурга. Вот так-то, Саша!
   Тамара Фёдоровна вновь закуталась в плащ -- оборки платья зашуршали по жёсткой ткани.
   -- Ну. Мне пора. Встретимся завтра, на планёрке у товарища Олега. Спокойной ночи!
   Она повернулась и вошла в длинный приземистый барак с загадочной табличкой "Подр. жилсект. 2". металлическая дверь захлопнулась за нею; в окошке у двери погас тотчас голубоватый неровный свет.
   Керн посмотрел ей вслед и медленно пошёл в свою комнату, рассматривая яркие весенние созвездия над головой. Гончие Псы тянулись за Большой Медведицей; пытаясь напиться из её ковша, распласталась по горизонту звёздная Рысь; Лебедь безмолвно парил в вышине, отдавая земным пажитям своё спокойное серебристое сияние...
   2. Гостиоры.
   Керн собирался поспать, но поспать ему не дали. Вернулся его сосед по комнате -- тот самый дозорный, который встретил его в туннеле у железнодорожной насыпи.
   -- Ну что, -- спросил Керн, -- нашли беглянку?
   -- Не-а, -- сказал его сосед, раздеваясь. -- Ушла к куркулям. Теперь сдаст им все наши планы. А ты, сосед, тут зря сидишь.
   -- Почему это зря?
   -- Тебе в арестантский блок, с истопником Бенедиктовым разбираться. Не знаю уж, чего вы там повздорили, но ты ему теперь должен вынести взыскание. В соответствии с обстоятельствами дела.
   -- Наш общий сосед Юрий посоветовал мне бить Бенедиктова кастетом.
   -- Юрка фашист, -- ответил дозорный. -- Не знаю, откуда у него это, но смотреть на него противно. И слушать его тоже противно.
   -- А почему его тогда не... -- Керн выразительно щёлкнул пальцами по раскрытой ладони. -- За ворота -- и пинка, чтоб неповадно было!
   Дозорный пожал плечами.
   -- Не того масштаба фигура. Он -- гостиор.
   -- Кто, кто?
   -- Гостиор. Не слышал, что ли, никогда?
   -- Слово-то латинское, -- сказал Керн, -- но что означает -- я без понятия.
   -- Отстали вы в городах, -- упрекнул его сосед, -- того и гляди, обуржуазитесь. Гостиор означает "воздающий". "несущий возмездие". Это от слова "гостиментум". По всей Красной Зоне есть свои гостиоры.
   -- Откуда они взялись?
   Дозорный откинулся на кровати, приложил палец к губам.
   -- Лучше не спрашивай! Нам с тобой, товарищ Керн, такие вещи и сниться-то не должны! Говорят, это очень древний культ. Говорят, они ждали своего часа, чтобы вернуться, войти в силу и помочь человечеству избавиться от тьмы. Упаси тебя наш христианский бог становиться у них на дороге! Они владеют знаниями, которые были древними ещё на заре римского владычества -- там есть и яды, и чары, и тайное оружие для убийства...
   -- Ниндзя какие-то, -- поёжился Керн. -- Но Юрий как-то не показался мне особенно посвящённым в древнюю мудрость.
   -- Не будем разговаривать об этом, -- предупредил дозорный, -- особенно на ночь глядя. Я тебе вообще-то не должен был это говорить. Но я видел у него браслет, и я знаю, что по Красной Зоне есть секретный рескрипт: оказывать гостиорам всяческое содействие. Скорее всего, Юрий здесь на испытаниях. Так что не надо его злить понапрасну. Я вот, к примеру, не уверен, что он сейчас нас не слушает...
   -- Ну, вы же не давали присягу охранять все тайны гостиоров?
   -- Это не та вещь, с которой я стал бы связываться. И тебе, мил человек, не советую. Боже сохрани! А теперь иди. Иди, тебя ждут там, в арестантском. И, кстати, будь осторожен. Это может оказаться для тебя испытанием.
   -- Тьфу, пропасть, поспать нельзя спокойно, -- сказал Керн и вышел обратно под звёзды.
  
   В арестантском блоке, бетонированном продолговатом здании с маленькими окошками под крышей, у Керна дважды проверили документы. Керн надеялся, что его проинструктируют, но этого не произошло. Часовой провёл его мимо узкой лестницы, ведущей вниз, и отпер металлическую холодную камеру размером с ванную комнату. В камере не было ничего, кроме табурета и ограждения из ржавых рельс, делившего камеру напополам. Истопник Бенедиктов сидел за рельсовой оградой, скрючившись от холода.
   -- Разберитесь с ним побыстрее, -- сказал часовой. -- Дверь захлопывается снаружи. А если захотите выйти -- вот вам ключ.
   Он отдал Керну магнитную таблетку, отпиравшую электронный замок на дверях, и ушёл. Керн сел на табурет, посмотрел внимательно на Бенедиктова.
   -- Так они вас проверяют, -- сказал Бенедиктов, стуча зубами от холода. -- Просто проверяют. Знали, кого к вам послать. И что сказать мне перед этим, тоже знали. Чтоб завёлся, значит, как следует. А я подставился, как дурак. И Юрка этот... ждал меня, значит, гнида!
   -- Что же они вам такое сказали, Бенедиктов?
   -- Что не зря к нам новенький приехал. Я ведь, мил человек, последние деньки жизни не зря провёл, так сказать. Я тут, мил человек, крематорий строил. Крематорий, понимаешь. С пропускной способностью шестнадцать тел за час.
   -- Вам, Бенедиктов, лечиться надо, -- ответил Керн. -- Напридумывали тут себе всяких ужасов.
   -- Это не ужасы. -- Истопник поднялся, встал, опираясь о решётку. Голос его стал вдруг плаксивым, речь, до того отрывистая и лающая, полилась изо рта гладким потоком. -- Ужасы -- это когда детишки умирают. Когда мать вкладывает ребёночку в рот таблетку с ядом, чтоб не мучалось дитятко -- вот это ужас. А ещё ужаснее, когда она за эту таблеточку сама сюда идёт добровольно и в рабство отдаётся. Вот таких я ужасов навидался, что будь здоров. А крематории уже не ужас. Это, как говорится, закономерное следствие исторического развития. Появились, видать, у нас в лагере лишние едоки. И до сих пор-то не по-людски жили, а теперь, значит, просто сдыхать пора. И с меня начать, чтоб другие знали...
   -- У вас тут что, голодно? -- удивился Керн.
   -- А ты как хотел? На ужин -- суп из картошки. На завтрак через раз -- тюря или бульон овощной. Мяса вообще не видим. Соль -- три грамма на неделю, вредно, говорят, больше. А картошку, её разве без соли съешь? Четверг -- пост, одна вода кипячёная. Воскресенье -- сухой пост. Полночи ждём, чтоб на понедельник, как воду дадут, так и промочить сразу горлышко...
   -- А вроде бы поля вокруг, да и вода есть.
   -- А кто их обрабатывать будет, поля эти? Нас на работу водили, так всё больше песни петь заставляли. И песни-то какие удивительные! -- Бенедиктов вдруг откинул голову и прохрипел свистящим, тонким голосом, напрягая кадык: -- Красная заря мультилокальная над страною древней загорится, и тогда история глобальная мировым пожаром разгорится! Мировым пожаром загорится, разгорится, -- повторил он уже обычным своим голосом.
   -- Что-то у вас с рифмой слабовато, -- заметил Керн.
   -- Я, что ли, эту нежить большевицкую сочиняю?! -- возмутился Бенедиктов. - Ходим, тяпками машем, а толку никакого. Кто, например, в наших широтах картошку в апреле сажает? Земля как камень, помёрзлая! А сегодня разнарядка вышла -- и все на картошку. А в прошлом году озимые посеяли, а как снег лёг, так Кристаллов всех погнал на поле с этими озимыми -- траншеи рыть. Сам не знаю, зачем ему эти траншеи нужны были. В декабре, аккурат под Новый год, всё зарыли обратно. Может, тогда ещё под трупы готовил место... А озимые, конечно, тю-тю!
   -- Но ведь это же колоссальная растрата! -- возмутился Керн. -- И зерновой материал, и человеческий труд имеют стоимость, и немалую. Вообще-то это преступно!
   -- Это ты своим дружкам-коммунистам объясняй потом, -- посоветовал истопник, дыша на окоченевшие от металла руки. -- Им на стоимость плевать, и на людей им плевать. Все здесь их рабы. А кто вякнет -- того теперь к стенке!
   -- Пусть так, -- сказал Керн, -- но есть ведь ещё зерно и картошка. Их просто так не добудешь. Откуда у вас берётся посадочный материал?
   -- А куркули дают, -- ответил Бенедиктов, кажется, раздосадованный наивностью нового военинструктора.
   -- Это как? -- удивился Керн. -- Вы, значит, с ними тут меновую торговлю поддерживаете? А я так понял из объяснений, что с куркулями тут уже воевать готовы!
   -- Готовы, наверное. Только нам не докладываются. А торговли с куркулями никакой нет. Дань берут с них три раза в год, и всё.
   -- Дань?
   -- Ну, вроде того. Натуральная, собственно, дань получается. Сказали им, значит, наши руководители так: давайте нам то-то, то-то и то-то, а не дадите -- ляжет на вас ответственность за гибель всех наших перемещённых лиц! Потому что кормить их мы не имеем возможности, а вы имеете. Вот, значит, и кормите.
   -- И куркули усовестились и кормят?
   -- А куда деваться? Там куркули-то эти... сказать стыдно! Детишки, соплячьё, интернат разместили в бывшем санатории. Вроде как они там сами на земле хозяйствуют. А наши их так ненавидят -- дым стоит коромыслом! Всё там не так, и всё у них не как надо, а что сами их свинину и рыбу жрут -- так это и правильно. Теперь, вроде, им из города подвозить начали, так тут же выяснилось, что куркулей терпеть больше нельзя и что им пора показать, где раки зимуют! Типично большевистская психология!
   -- Если бы не эти ваши постоянные упоминания о зверствах большевиков, я бы верил вашему рассказу больше, -- заметил Керн. -- Я немножко знаю историю не по Солженицыну. А так, простите, я склонен делить все ваши рассказы и ужасы как минимум на четыре.
   -- А ты сам большевик потому что, -- сказал Бенедиктов зло и как-то особенно весело. -- Ты на себя посмотри. Ты же и есть большевик. Только наивный ещё, маленький. Власть тебе над людишками в ручки только-только плыть начинает... Вот я сейчас с тобой треплюсь, а через час ты будешь измышлять, как меня прикончить половчее, чтоб не мучать без нужды. Это потому, что в тебе совесть ещё не вся выветрилась. Я тут таких видал. А поваришься три недельки -- и готов, ещё один комиссарчик на свет народился! Эх, об одном жалею -- не выжгли мы ваш весь сучий род в девяностые!
   -- Опять истерика, Бенедиктов, -- недовольно сказал Керн.
   -- А что, мне плясать прикажешь?! Ты меня скоро кончать будешь, а я тут сижу с тобой, как с человеком! Да я бы... я бы!..
   -- Успокойтесь и придите в себя, -- приказал ему Керн. -- Продолжим чуть позже.
   Он повернулся и вышел из камеры, захлопнув дверь за собой.
  
   У выхода из арестантского блока Керна ждал Юрий.
   -- Ну что, как вам этот субчик?
   -- Спившийся интеллигент, на которого дурно действовал своими романами Андрей Платонов. Дядьку надо лечить в дурдоме, -- ответил Керн уверенным голосом, думая между тем о своём. -- По-моему, он тронулся от житейских переживаний.
   -- Да нет, он становится опасен, -- ответил Юрий, разглядывая звёзды. -- Знаете, у него появилась какая-то уверенность. Сегодня, назначая его на работы в наш жилой сектор, дежурный комендант был твёрдо уверен, что Бенедиктов выкинет какую-нибудь гадость. Приезд нового человека, знаете ли, такой повод! Я, честно говоря, тоже был уверен, что он либо разведёт агитацию, либо попробует с вами расправиться. Хотелось поближе посмотреть в такой обстановке на него и на вас.
   -- Так это была ваша провокация?! -- возмутился Керн.
   -- Считайте это испытанием твёрдости духа.
   -- Но он мог меня, к примеру, убить или изувечить!
   -- Во-первых, лучше вас, чем кого-нибудь из нас. В конечном итоге, незаменимых специалистов у нас нет, а по первому нашему требованию городская рабочая организация вышлет нам нового военинструктора. Ваши раны или ваш труп послужили бы к тому прекрасным стимулом, лишний раз демонстрируя всю опасность создавшейся обстановки. -- Юрий улыбнулся с неожиданной мечтательностью. -- Да нам и не нужен был бы военинструктор, который не умеет постоять за себя в сложной ситуации. Время сейчас жёсткое, лишние люди, не соответствующие своим обязанностям, человечеству больше не нужны. Так что не вздумайте обижаться! Ну и во-вторых, я был рядом, сидел, можно сказать, в засаде, и появился сразу же, как только разговор у вас пошёл на повышенных тонах. Я был готов прийти к вам на помощь, и пришёл. Надеюсь, это отчасти извиняет наше невнимание к вам, не так ли?
   -- Что этот Бенедиктов нёс про крематории?
   -- Ерунду, конечно. Я же вам говорил: здесь не лагерь уничтожения, никаких лишних трупов. Он, небось, и сам уверен, что его пустят в расход сегодня ночью. Иррациональная ненависть к кому-нибудь, в его случае -- к коммунистам, это хороший способ выпустить пар. К сожалению, люди в таком состоянии становятся неуправляемыми. Он ведь уже сломался внутренне, этот Бенедиктов, и сейчас главное -- не дать ему проявить себя в отчаянных поступках, в каких-нибудь последних импульсах угасающего "эго". Бенедиктов должен суметь переступить через себя, понять, что он только материал, сырая глина в руках истории. Он ведь, в сущности, нам не враг!
   -- Почему не враг?
   -- Он ничего не делает, -- объяснил Юрий. -- На действие такие, как Бенедиктов, не способны. Они только лают. Вот есть у нас другие враги, настоящие. Эти -- да, это проблема! Тут по окрестностям такие деятельные мерзавцы живут, что диву даёшься. Скоро заведут себе по чёрному джипу и будут раскатывать по местным дорогам, как хозяева жизни!
   -- А для чего строили печи, о которых говорил Бенедиктов? Или вообще никаких печей не было?
   -- Вагранки это. Металлолом будем переплавлять. Развивать, так сказать, собственное промышленное производство. Хватит уже, надоело в земле копаться, всё равно в Сибири зона рискованного земледелия. Сколько ни суй в землю, хрен что вырастет! Займёмся лучше тяжёлой индустрией.
   -- А металлолом где будете брать?
   -- На подводах из города возить будем. Чугуна много идёт сейчас.
   -- И на что переплавлять?
   -- Да просто -- на чугунные чушки. А их уже -- обратно в город, на заводы. Теми же подводами.
   -- Не дороговато ли выйдет таскать туда-сюда чугун гужевым транспортом?
   -- Коммунисты денег не считают. Если потребуется, впряжём людей, это недорого. А потом, когда развернёмся -- проложим сюда узкоколейку. Вот это будет уже настоящее дело! Согласны?
   Керн механически кивнул, продолжая размышлять напряжённо о чём-то своём, сокровенном.
   -- Так что с Бенедиктовым-то сделаете? -- побеспокоил его Юрий.
   -- А почему вы думаете, что я ничего ещё с ним не сделал?
   -- Я опять был рядом. Не бросать же товарища в таком деликатном деле! -- Юрий снова мечтательно улыбнулся. -- Если хотите, могу даже помочь его побить. Партийная солидарность, скажем прямо. Или, может, хотите отпустить его?
   Керн посмотрел на Юрия долгим, изучающим взглядом. Потом решительно сказал:
   -- Отпускать без наказания врага наших идей я не вижу смысла. Тем более что вы понесли дисциплинарную ответственность, вмешавшись в наш с ним спор.
   -- Кто это вам сказал про ответственность?
   -- Олег Кристаллов.
   Юрий снова заулыбался.
   -- Да, этот может. Так что, предлагаете наказание?
   -- Наказание, но соответствующее правовым нормам. Я, простите, не палач, и избивать людей кастетом не приучен. Предлагаю продлить его арест до одних суток.
   -- Тогда нам придётся принести ему одеяло, а утром суп.
   -- Пусть так, -- сказал Керн. -- Но раз задача в том, чтобы сломать его убеждения, есть прекрасный способ сделать это. Я скажу ему, что я партийный ревизор из центра и что я спасу его жизнь, так что он должен мне сапоги лизать. Это может сработать. Сильные мужчины обычно сентиментальны.
   -- Вы и в самом деле так наивны? -- поморщился Юрий. -- Не будет он лизать ваши сапоги. Таких, как он, гадов ломает только боль. Но в вашей методике есть здравое зерно: забыть его в камере на некоторое время -- это хороший способ напомнить ему о его обязанностях истопника. Ведь у нас твёрдая дисциплина, и каждый занят своим делом. Раз истопник сидит в камере, все помещения для населения не отапливаются. А не отапливаются они потому, что истопник слишком громко демонстрировал свои политические убеждения сотрудникам администрации. Ночи ещё холодны, людям придётся прилично помёрзнуть. И как вы думаете, что наш контингент, наш средний класс заявит этому истопнику, когда тот вернётся в своё жилище? Людям вовсе не приятно сидеть в холоде только потому, что назначенному администрацией ответственному истопнику вздумалось не вовремя вякнуть что-то лишнее. Думаю, после этого у него резко поубавится сторонников идейной базы, не так ли?
   Юрий взял Керна под руку.
   -- Искусство управления людьми -- это прежде всего искусство тонкого манёвра. Учитесь, товарищ Керн! Учиться, учиться и учиться -- вот главная историческая задача нашего класса на пороге будущего бесклассового общества!
  
   Керн вернулся в комнату в поганом настроении. Не спалось. Было около часу, за окном натягивало с юга тучи, по комнате сильно пахло сморчками.
   Сосед Керна, дозорный, не спал.
   -- Ну, и как? -- спросил он. -- Пришил Бенедиктова?
   -- С чего бы! -- удивился Керн. -- Руки марать.
   -- Плохо, что не пришил. Это Юрка тебе подлянку подстраивал. Годишься ты в гостиоры или нет. Если рука твёрдая и в сердце жестокости много -- тогда годишься. А так -- застрянешь здесь. Сошлют в управленцы нижнего звена. Или, как меня, в дозорные. А мог бы и вообще из администрации в население укатиться, только бумажки у тебя увесистые. Но Юрка теперь будет сильно недоволен.
   -- Да зачем ему? -- спросил Керн, укладываясь.
   -- Вербует в гостиоры. Это, брат, такое дело! Страшное дело. Загадочное. Ни на одну голову не налезает. Опять же, они там на тайном посвящении должны отдать часть себя.
   -- Какую часть? -- заинтересовался Керн.
   -- А-а, -- дозорный окончательно потускнел лицом. -- Давай спать. Не убил -- и ладно. Но только смотри теперь в оба. Как бы промах нигде не сделать.
   -- Я редко промахиваюсь, -- успокоил его Керн.
   Оно помолчали, возясь на жёстких постелях. Каждый слышал, что другой не спит, погруженный в тяжкие мысли.
   -- А что, говорят, много расстреливать будут? -- спросил вдруг Керн шёпотом.
   -- Говорят, много будут расстреливать, -- таким же шёпотом ответил ему дозорный.
   -- А кто говорит?
   -- Товарищ Олег говорит. Красную Зону крепко придётся почистить. А там и за Периферию возьмёмся.
   -- А Периферия -- это где?
   -- А везде. Где по-старому живут. Вот где мне никого не жалко! Довели, понимаешь, всю планету до ручки...
   -- И что же, прямо всех под расстрел?
   -- Ну, кого куда! А ты их не жалей, не жалей! Ты тут в первый год не был, а тут такие суки сидят! То им подай, так их обслужи, этого им надо, того надо, работать они не будут и не желают... Тьфу! И всё время -- права, права, права! Только у них и есть права! А мы -- быдло сермяжное! Нет, правильно товарищ Олег их к ногтю берёт! Я бы всех тут под пулемёт поставил! Только по-честному, без гостиоров без этих... А ну их всех! Давай, товарищ, спать, два часа ночи уже, а в шесть -- опять подъём. И мне ещё втык будет, за девку сбежавшую. Давай... давай!
   Он поворочался ещё минутку и захрапел.
   Заснул и Керн -- мозг его утомлён был странными впечатлениями сегодняшних суток.
  
   Керн проснулся под утро; в окне серело, по цинку подоконника стучали редкие дождевые капли. Соседа не было, койка его стояла смятая и неряшливая. Стрелки стояли на пяти часах. Спасть хотелось мучительно, но переживания и мысли давили сильнее, чем тяга к сну.
   Два дня назад, в рабочем комитете, Керн даже представления не имел о том, с чем ему предстоит столкнуться. До этого времени он работал в отряде гражданской защиты Дозорной Службы, строил на случай новых бед противорадиационные убежища на городских окраинах. В комитет его вызвали прямо с работы. Изложили суть проблемы: рабочая коммуна, расположенная в двух днях езды от города и населённая беженцами из заражённых районов, оказалась во враждебном, бандитском окружении. Требуется помочь коммунарам организовать крепкую и грамотную оборону.
   Керн согласился не задумываясь: по временам он чувствовал в себе военное призвание, столь дискредитированное в глазах общества страшными событиями последних лет. Он был готов и к тому, что придётся принимать крутые меры. Когда экологи, подсчитав последствия третьей мировой войны, объявили, что земной биосфере осталось жить чуть меньше года, во многих местах стало по-настоящему страшно. В трудных условиях выживали лишь те человеческие общества, которые умели противостоять гибели коллективными, общественными усилиями. Так случалось уже не раз, и всякий раз, стоило обстановке чуть поправиться, как находились те, кто стремился оседлать и направить в свою пользу это коллективное движение. Потребовались столетия эволюции общественных механизмов и технологий, чтобы распознать такие поползновения в зародыше. Носителями объективной части этого знания стали те социологи и историки, которые нашли в себе смелость отказаться от господствовавшей в последние предвоенные времена "цивилизационной" модели развития общества, вернуться к поиску глубинных закономерностей человеческого жизнеустройства. Это знание, точное и сложное, было совершенно открытым для любого, кто соглашался с его необходимостью; тем большее горе несли людям авантюристы, пытавшиеся облечь объективные истины исторических процессов в сладкую облатку готовой к употреблению идеологии. За отважными учёными-гуманитариями объявлена была призовая охота; "гуманитарное" становилось синонимом всяческой лжи, а между тем полуобразованные сладкопевцы продолжали сулить человечеству мгновенное и беспроблемное избавление от всех бедствий. Это была верная смерть. И это поняли. По всему миру люди объединялись, стихийно или организованно, чтобы дать окончательной всеобщей гибели отпор. И смерть отступала. Уничтожались радиоактивные отходы, очищались города и поля, вновь появились продовольствие, инструменты, медицинские принадлежности... Организованная жизнь оказалась способна победить и на это раз. Но каждый день этой жизни был полон борьбой.
   Поэтому Керн не мог рассчитывать на то, что жизнь его пройдёт среди безоблачных горизонтов. Люди его поколения готовы были расплачиваться за иллюзии своих предков, и высокая цена вовсе не пугала их. Но то, что он увидел здесь, в трудовой коммуне, выходило за рамки его представлений об этой необходимой цене. Безнадёжно неэффективное производство, подчёркнутое разделение между "населением" и "администрацией", лагерный режим, люди, ущемлённые в каких-то неотъемлемых своих правах настолько, что готовы были выговориться об этом первому постороннему, карцер с решётками из ржавых рельс, а теперь ещё и тайное общество каких-то "гостиоров" - всё это никак не вязалось с той спокойной и строгой организацией, которая до сих пор была для Керна привычной средой. Первым побуждением его, ещё после встречи с Тамарой Фёдоровной, было бежать отсюда. Однако самые элементарные понятия о дисциплине, чести и долге запрещали ему побег. Керн получил приказ от доверившихся ему людей, и он будет выполнять этот приказ -- по крайней мере, до тех пор, пока на основании убедительных доказательств не сочтёт его преступным. Но никто -- ни рабочий комитет, ни комиссар окружного дозора, ни любой другой советчик или лидер, -- не мог вменить ему в обязанность мириться с несправедливостью и злом. Зло следовало изобличить, отделить его от иных дел и уничтожить. Этого требовало от Керна одно из важнейших человеческих чувств -- осознание чести.
   Но в этом месте, где не было ни ориентиров, ни советчиков, Керн чувствовал себя так, словно стоит в прилив на крошечной отмели посреди безбрежного моря, и волны уже набегают на песок, заливая первыми брызгами его сапоги.
   -- Нет данных, -- сказал он вслух, чтобы избавиться от нахлынувшей волны постыдного отчаяния. -- Нет никаких данных!
   Он сжал руками голову -- и уснул ещё на сорок минут, до того мига, когда звонкий колокол ударил во дворе неритмичный, тревожный сигнал к побудке.
  
   В столовую Керн явился как образец военной закалки: шаг чёткий, на одежде ни соринки, в красных от недосыпа глазах -- блеск внимательного напряжения. Здесь было довольно много людей, одетых разнообразно и красиво. Керна усадили за столик с завхозом -- пожилым человеком с келоидными рубцами на правой щеке, и фигуристой чернокосой девушкой, которую ему представили как Наталью Крестьянку. Наталья отвечала за организацию быта и досуга, поэтому тотчас же спросила Керна, не может ли он починить полевую армейскую вошебойку. Вшей в трудкоммуне не было, но для этого приходилось дезинфицировать одежду и вещи специальным сильно пахнущим раствором на основе фосфорорганического яда, которого Наталья искренне боялась. Четвёртое место за столиком пустовало -- здесь должен был сидеть дозорный Алибек, сосед Керна по комнате, которого с утра никто не видел.
   -- Небось, товарищ Олег ему фитиль вставил, -- сказал завхоз. -- Сколько раз дозорным говорили, черту обновить и ночное патрулирование завести! А они дрыхнут, гады, как клопы в полдень! Вот сейчас товарищ Олег ему устраивает.
   Товарища Олега тоже не было видно. Его столик, за который он вчера приглашал Керна, был сегодня пуст. Зато над столом появились за ночь выполненные маслом старинные портреты каких-то незнакомых Керну людей.
   -- Вы знаете, кто это? -- спросила у Керна Наталья Крестьянка, заметив, что Керн разглядывает портреты.
   -- Понятия не имею.
   Завхоз, доедая шницель по-африкански, сказал, что это, видимо, какие-то классики революционной мысли.
   -- Во всяком случае, не все, -- ответил Керн. -- На многих из них -- костюмы восемнадцатого века, а в те времена классиков революционной мысли было не так уж много. И я поручусь, что на портретах нет ни Вольтера, ни Дидро.
   -- И среди них есть женщины, -- добавила Наталья Крестьянка. -- Я думаю, что это кто-то из беженцев заявился сюда со своей коллекцией. Бывают у нас иногда коллекционеры.
   В голосе её прозвучали вдруг интерес и неподдельная жалость.
   -- Коллекцию выставили бы в клубе, -- заметил Керн. -- Или у вас не так?
   -- У нас вандалов много. До трети населения, а то и больше -- психически нездоровые люди. Сейчас клуб -- очень неподходящее место для коллекций. Видите, какие старинные картины?
   -- А в столовой, где не очень чистый воздух, картинам будет легче? -- удивился Керн.
   -- Это никакая не коллекция, -- вмешался вдруг завхоз. -- Я не знаю, откуда это взялось. Но это не коллекция. Все коллекции я самолично ставлю на баланс, и списываю тоже самолично.
   -- А куда вы их списываете? -- спросил Керн.
   В этот момент к их столику подошёл Юрий. У него тоже были красные глаза. Уголок губы приподнят был в прежней сардонической улыбке.
   -- Доброе утро, товарищ Лантанов, -- сказал пожилой завхоз, поднимаясь и вытягивая по швам руки. Наталья слегка поклонилась, не вставая.
   Юрий, точно не заметив их, протянул руку Керну.
   -- Жёсткий вы человек, товарищ Керн. Рад буду работать с вами!
   -- А что случилось? -- встревожился военинструктор.
   Юрий сел на свободное место, сделал знак рукой. Официантка у раздаточного стола суетливо убежала на кухню.
   -- Бенедиктов ночью умер, -- сказал Юрий, глядя в глаза Керну. -- Поморозил почки и умер. Всё правильно, товарищ Керн.
   -- Я не думал, что у него больные почки, -- сказал Керн, похолодев.
   -- Не думали. Но вы видели, что ему плохо, что он страдает от холода больше, чем был должен. Всё верно. Вы просто продлили ему арест. Вам не в чем себя винить. Вас никто не винит. Это специфика работы, товарищ Керн!
   Молчаливая официантка принесла Юрию прибор, поставила на стол странный завтрак -- щавель с зелёным луком, рубленые яйца, три ломтя маринованного кабачка-цуккини. В высоком запотевшем бокале Юрию подали кислый обрат с ломтиком зеленоватого тепличного лимона.
   Керн сидел, точно громом поражённый.
   -- Вообще-то вы не врач, -- сказал Юрий, пригубив из бокала. -- Вы не обязаны были знать, что у него больные почки, не так ли? Опять же, почки могли быть не больными, а, скажем, просто отбитыми. Предыдущим негуманным обращением. Наша клиентура, весь этот диссидентский сброд, часто нарывается на негуманное обращение. Они его вообще-то заслуживают, не так ли, товарищ Керн?
   -- Чего вы от меня хотите? -- спросил Керн.
   -- Хочу посмотреть на вашу реакцию. Вы хороший судья, товарищ Керн. Вы умеете выбирать адекватные наказания. И я сейчас хочу убедиться, что вы умеете испытывать чувство гордости, когда судьба приводит в исполнение ваш приговор. Нам нужны твёрдые люди, товарищ Керн!
   -- Я могу осмотреть тело?
   -- Не можете. Зачем вам тело, вы же не врач! Но вы можете осмотреть свидетельство о смерти, справку от нашего врача, а справка -- это куда важнее, чем тело. Куда важнее и куда интереснее. В справке нет ни слова о том, что Бенедиктов умер от почечной недостаточности, вызванной побоями. Там просто написано -- умер от почечной недостаточности, обострившейся под действием холода. Наш врач товарищ Карбонов хорошо знает порядок. Он никогда не напишет лишнего. Справка есть справка, товарищ Керн.
   -- Когда его похоронят?
   -- У нас не хоронят, у нас кремируют. У нас просто нет земли, чтобы хоронить мертвецов. Земля -- народное богатство. Мы уже давно перешли на кремацию. Собственно, Бенедиктова сейчас уже кремируют.
   -- А у вас есть крематорий?
   -- У нас есть вагранки. Я ведь вам вчера вечером говорил про вагранки. Нам не нужны специальные печи для крематория. Вагранок нам достаточно, товарищ Керн.
   ...Позже Керн не мог вспомнить, как и почему он оказался на улице. Сотрудники администрации смотрели на него с вежливым сочувствием -- значит, он не натворил ничего такого, что заслуживало бы осуждения с их стороны. Видимо, он даже доел свой завтрак, найдя в себе силы продолжать светскую беседу. Но потом ему явно стало дурно. Мутило, в глазах двоилось, как при отравлении, и мыслью, приведшей его в себя, было то, что он, видимо, сидел слишком близко от Натальи Крестьянки и надышался от неё фосфорорганическим ядом, которым здесь принято было травить вшей.
   Тамара Фёдоровна нашла его на скамейке перед клубом.
   -- Вам что, нехорошо, Саша?
   -- Ночь не спал, -- ответил Керн. -- Голова кружится.
   -- Я уже слышала, отчего вы ночь не спали. -- кивнула Тамара Фёдоровна. -- Ну да ладно, собаке, как говорится, собачья смерть. Но у нас, простите, порядок строгий: к десяти часам вам надлежит явиться на совещание у товарища Олега. Сегодня большой день, великий день, -- мечтательно сказала она вдруг, глядя в пасмурное апрельское небо. -- Двадцать второе апреля послезавтра. Сегодня будет раскрыто всё, что готовилось так давно!
   -- И что? -- спросил Керн.
   -- Разве вы не знаете? Это наш праздник, Нововоскресение! Величайший день в человеческой истории. День, когда красная звезда осияла мир. И послезавтра, в этот великий день, наконец-то начнётся в мире то, к чему мы готовились все эти долгие годы.
   -- Тамара Фёдоровна, -- спросил вдруг Керн. -- Скажите, вы -- гостиор?
   Она остановилась и вдруг загадочно улыбнулась.
   -- Конечно, -- сказала она. -- Но вы знаете, вообще-то о таких вещах не принято орать на улице...
   3. Совещание.
   В рабочем кабинете Олега Кристаллова стояли два больших стола, накрытых сукном. По стенам в скучном порядке висели портреты и чередующиеся репродукции старых советских открыток. Народу собралось много -- человек сорок. Товарищ Олег указал Керну на место рядом с председательским; подле него сел Юрий Лантанов, а напротив -- плечистая молодая женщина с грубыми мужеподобными чертами лица. Керн машинально отметил, что пожилых людей среди членов администрации всего трое.
   За спиною товарища Олега стоял на подставке странный флаг -- красно-чёрный, с алой звездой в чёрном круге по центру. По сторонам от флага на постаментах высились гипсовые бюсты Горького и Сталина; Керн заметил, что у Сталина нос был отбит, а Горький склеен по частям грошовым суперклеем. Женщина с мужеподобным лицом неодобрительно нахмурилась, перехватив взгляд военинструктора. Керну вдруг стало весело и страшно.
   Олег Кристаллов поднял руку, призывая собравшихся к тишине. Застучали по разбитому паркету ножки стульев: члены администрации устраивались поудобнее.
   -- Объявляю собрание открытым, -- сказал Кристаллов. -- Председательствую я.
   В конце стола несколько человек захлопали.
   -- Как вам известно, -- продолжал товарищ Олег, -- мы находимся на поворотном круге нашей истории. Красная Зона, наш проект, ширится и разрастается, семимильными шагами захватывая пространство и время. Осталось совсем немного до того часа, когда наши усилия диалектически перейдут в новое качество. Сегодня -- канун великого дня, дня триумфа нашей светлой идеи. Марс, красная звезда войны, находится в противостоянии с Землёй, зовя на битву. И мы, товарищи, готовы принять этот бой!
   В кабинете вновь захлопали. На этот раз аплодисментов было куда больше.
   Керн сидел, озабоченно прислушиваясь к своему состоянию. Его психика, чутко реагировавшая на окружающий мир, подверглась в последние сутки суровому испытанию; только привычка размышлять и сопоставлять спасала его пока что от истерического мировосприятия. И всё же его серьёзно беспокоила та нервозная весёлость, которая охватывала его всё больше и больше -- должно быть, как своего рода реакция на творящуюся вокруг нелепость. Нелепость с кровавым душком. Впрочем, такой ли уж он кровавый? Все говорят, что Бенедиктов мёртв, но никто не хочет представить тому свидетельств. Возможно, Бенедиктов просто сбежал. Керн наверняка бы сбежал на его месте. Или это всё какая-то дьявольская инсценировка, издевательски проработанная проверочная ситуация. В конце концов, если эти люди с их пафосными речами так безнадёжно глупы и злы, почему "население" трудовой коммуны до сих пор терпит их? Почему все не разбежались отсюда, не устроили переворот или, в конце концов, не нажаловались по инстанциям -- тому же рабочему комитету, например?! Керн серьёзно сомневался в том, что спирали Бруно и колючая проволока могут удержать в повиновении массу людей, в общем-то здоровых, не доведённых до истощения и не сознающих за собой никакой особой вины. Да и виденные им жители коммуны говорили об администрации как минимум со злобой. Впрочем, это была злоба обречённых... Сумасшедший дом какой-то! Керн яростно сжал больную ладонь -- уголки ногтей впились в кожу. Это немного помогло, и Керн стал слушать дальше.
   Олег Кристаллов вкратце обрисовывал ситуацию.
   -- Внешнеполитическое положение нашей коммуны, -- говорил он, -- скверное до крайности. Вокруг везде куркули, в соседнем районе -- тоже куркули, в городе -- разложение и всеобщее презрение к идеалам. Но наша Красная Зона тем и отличается от Периферии, что мы не привыкли сидеть сложа руки. Нашим рукам мы всегда найдём занятие, товарищи! И вот сегодня, готовясь к великому празднику, мы должны утвердить список первоочередных задач и мер, чтобы идея Красной Зоны в нашем районе показала себя с самой триумфальной стороны!
   Снова зааплодировали.
   -- Наша основная задача есть задача дисциплины, -- сообщил товарищ Олег. -- С дисциплиной у нас плохо до крайности. Никакие усилия не могут помочь нам поднять сознательность населения. А раз нет дисциплинированной сознательности, значит, для создания дисциплины придётся сознательно прибегнуть к террору несознательного, недисциплинированного элемента. Эта мера вынужденная, временная и необходимая. Я правильно, товарищи, говорю?!
   -- Правильно, -- сказал Юрий Лантанов.
   Керн ожидал аплодисментов, но на этот раз никто не хлопал. Все сидели тихо, грустно шевеля лицевыми мускулами, точно раздавленные тараканы на стене. Один лишь Юрий выражал горячий энтузиазм. Он ежесекундно стрелял торжествующим взглядом то в товарища Олега, то в Керна, то в собравшихся. Прядь мягких белых волос сбилась ему на глаза, и он всё время откидывал её нервным жестом раздражённого триумфатора.
   -- Террор необходим, -- раздражённым голосом сказала женщина с мужеподобным лицом. -- Мы уже убедились, что наш средний класс не понимает других методов управления, кроме террора. Но для осуществления террора необходима стальная воля, а также готовность отвечать перед своими товарищами, перед историей, перед всей Красной Зоной. Кто из нас готов на такую ответственность?!
   -- Я, -- сказал Лантанов.
   -- Ты не готов, Юрий, и ты это знаешь. Тебе одно дело -- наказывать истопника, холуйскую душонку, а как тебе в морду двинули, так ты три дня лежал и плакал, помнишь?!
   Лантанов собрался вызвериться в ответ, но вмешался товарищ Олег.
   -- Никто из нас не совершенен, -- сказал он примирительно. -- Конечно, с товарищем Юрием в тот раз обошлись несправедливо, но это дало ему много поводов работать над собой, совершенствоваться. А что до ответственных товарищей -- это больше не проблема. По нашему требованию городская рабочая организация прислала нам прекрасного, опытного товарища. Прошу вас встать, товарищ Керн!
   Керн поднялся.
   -- Это наш новый военинструктор, -- объяснил товарищ Олег, -- думаю, многие из вас уже успели с ним познакомиться. Человек он смелый, ответственный, надёжный. Вот ему мы и поручим организацию всяческих силовых мер -- сперва здесь, в трудовой коммуне, а потом и против куркулей.
   -- Но он, как я понимаю, будет при этом считаться представителем городской организации, а не администрации трудовой коммуны? -- спросила женщина с мужеподобным лицом.
   -- Совершенно верно, товарищ Жанна, -- кивнул Олег Кристаллов. -- Товарищ Керн должен рассматриваться как прикомандированный специалист. К администрации он не имеет прямого отношения, хотя и подчиняется нашим инструкциям и требованиям.
   -- Отлично, -- ответила женщина. -- Именно так и нужно.
   -- А почему он тогда питается в столовой администрации? И пользуется нашей конюшней? -- возмущённо спросил длинный, худощавый субъект, сидевший у дверей.
   В кабинете загалдели.
   Товарищ Олег поднял руку кверху.
   -- А что, вы хотите, чтобы он жил здесь на общем положении?! -- спросил он.
   -- Это было бы разумно, -- согласился худощавый.
   -- Мне так не кажется. Товарищ Керн приехал сюда выполнять ответственную, важную и сложную работу.
   -- И грязную, -- заметила вдруг с места Наталья Крестьянка.
   -- И грязную порой, -- согласился товарищ Олег. -- А что поделать? Наши руки, слава богу, чисты, но кто-то должен ведь брать на себя и труд возиться с грязью! Я считаю, что с этой точки зрения задачи товарища Керна заслуживают уважения.
   -- Всё равно. Сидеть в одной столовой с палачом -- это, простите, мерзко! -- возмутился худощавый. -- Я думаю, его нужно изолировать. Само его присутствие будет подрывать дух нашего коллектива, спаянного в первую очередь самыми высокими идеалами!
   -- В этом есть доля истины, -- почти не раскрывая губ, прибавила женщина с мужеподобным лицом. -- Мы вынуждены идти на крайние меры, охраняя завоевания нашей идеи, но кто сказал, что мы должны испытывать от этого счастье?
   -- Счастье -- это... -- начала Тамара Фёдоровна, но худощавый перебил её.
   -- Никто из наших товарищей не согласился заниматься силовыми акциями! -- воскликнул он. -- Нет, я не отрицаю их необходимости, мы решили, что они нужны! Но кто сказал, что мы должны заботиться об их оправдании?! Мы выше этого, наша идея прежде всего чиста! Я же не пускаю в свою постель трубочиста или сантехника! Так почему я должен терпеть присутствие профессионального убийцы там, где мы столько лет мечтали о высоком идеале человечности?!
   -- Да что вы такое говорите, товарищ Марат?! -- заорал вдруг на него Олег Кристаллов. -- Товарищ Керн приехал сюда бороться, понимаете, сражаться сюда приехал! Ему, не вам, подставлять голову под пули и спину под нож! И всё это, обратите внимание, ради торжества наших идей! Именно наших, общих, выстраданных! Это интеллигентское чистоплюйство, то, что вы сейчас демонстрируете, чистоплюйство и барство, с нашими принципами никак не совместимое! Да, мы должны осуществлять террор и чистку! Да, у вас не хватило духу заняться этим! Но кто вам сказал, что вы имеете право безнаказанно оскорблять и презирать того, кто пришёл вам на помощь?! Я уж не говорю про то, как это опасно -- оскорблять человека с ружьём...
   Товарищ Олег замялся на мгновение, отпил глоток воды из пластикового стаканчика.
   -- Я всё же думаю, -- сказала товарищ Жанна, -- что мы должны сразу постановить: администрация коммуны не имеет никакого отношения к тем методам и действиям, которые принесёт с собой в нашу работу товарищ Керн!
   Бритоголовый мужчина средних лет, сидевший в одном ряду с Керном у окна, ткнул в неё пальцем.
   -- А я считаю -- имеет! Должна иметь отношение! Откуда это неуважение к человеку?! Вы все хоть понимаете, что за чушь вы тут сейчас несёте? Мы не смогли справиться с управлением другими методами, кроме организованного террора. Потом мы не смогли организовать террор и вызвали специалиста. Кстати, я сомневаюсь, что он специалист по организации террора! Я совсем не разделяю убеждения наших тётечек, что любой военный обязательно хладнокровный насильник. Достаточно уже того, что он не трус, как некоторые... А теперь эти некоторые, не стесняясь присутствием пока ещё постороннего человека, уже демонстрируют новый акт трусости, такой немыслимый, что мне тошно на это смотреть. Они заранее, обратите внимание -- заранее, до того, как приняты хоть какие-то силовые меры, уже пытаются обелить себя, заявить о неучастии в этих мерах, о неоправдании их! Стыдитесь, товарищи! Гитлеровские генералы -- и те были честнее вас. Они хоть говорили, что не разбираются в политике и выполняли преступные приказы по долгу, а вы хотите свалить на товарища Керна сразу всю ответственность, и политическую, и моральную! Я бы на месте товарища Керна повернулся сейчас и вышел отсюда!
   -- Не имеет права! -- жёстко сказала товарищ Жанна.
   -- А ты за оппортунизм ответишь! -- заорал худощавый на бритоголового. -- Лично мне ответишь! Первым ответишь, понятно, по первому же ордеру!
   Кристаллов вновь поднял руку, призывая к тишине.
   -- Товарищ Керн, -- спросил он, глядя прямо в глаза военинструктору, -- вы хотите уехать?
   -- После всего сказанного -- да, хочу! -- чётко ответил Керн.
   Раздался взрыв воплей и улюлюканья.
   -- К порядку!!! -- багровея от натуги, заорал товарищ Олег.
   В кабинете немного успокоились.
   Женщина с мужеподобным лицом ткнула в грудь Керна пальцем.
   -- Ты, -- сказала она. -- Ты вообще кто? Мы тебя знать не знаем. Тебя прислал рабочий комитет. Прислал по нашему требованию. Ты -- ресурс. Мы могли вместо тебя сеялку потребовать, а могли потребовать пулемёт. Это была бы техника. А ты что? Ты -- хлюпик. Мы вот тебя арестуем и переведём в тот карцер, где Бенедиктов сидел! Туда тебе и дорога!
   -- А вы, очевидно, рассматриваете себя как особый случай? -- спросил Керн.
   -- Я и есть особый случай. Мы здесь все -- особый случай. Мы -- носители идеи, мы с ней родились и с ней всю жизнь жили. С ней и умрём! А ты что из себя представляешь, Керн?! Тебе сказали -- приехать и поступить в наше распоряжение. Вот и всё. А ты тут уже самостоятельность проявляешь. Ты умный, наверное. Да?!
   -- Да, -- сказал Керн. -- Я умный.
   -- У нас тут умных не любят, -- сказала товарищ Жанна. -- В общем, так, -- она повернулась к Олегу Кристаллову, -- я предлагаю его арестовать и поместить на спецрежим, а всё, что он привёз, реквизировать. И вернуться к моему изначальному предложению -- обеспечивать спецмеры силами самого населения нашей коммуны.
   -- Думаю, -- сказал Керн, -- в этом случае вам придётся объяснить свои действия городскому рабочему комитету.
   -- А ты не пугай, мы пуганые, -- сказала мужеподобная женщина, отшатнувшись от него на полшага. -- Не тех ты размеров фигура, чтобы тобой рабочий комитет заинтересовался.
   -- Ошибаетесь, мадам. Ваше коллективное обращение к рабочему комитету было составлено, по всей видимости, в таких трагических тонах, что вам прислали ведущего специалиста городской дозорной службы по гражданской обороне.
   -- По гражданской обороне? -- удивился Юрий Лантанов.
   Керн повернулся к нему.
   -- Увы. Видимо, вы забыли приписать, что вам здесь был нужен палач. Возможно, в следующий раз вы выразитесь поточнее!
   -- Нам нужен компетентный и исполнительный сотрудник, вот и все дела,-- сказал товарищ Олег, но женщина с мужеподобным лицом его не слушала. Она смотрела теперь только на Керна.
   -- Да он блефует! -- обращаясь ко всем, воскликнула она. -- Они все врут, все, кто сюда приходит! Послушаешь такого, вечно расскажет, что шишка. А на самом деле -- враньё обыкновенное, и всё! Пшик на него, и мокрого места не останется!
   -- Нет, товарищ Жанна, -- возразил с достоинством Керн. -- Я не блефую.
   -- По-моему, это должно быть написано в его документах, -- сказал бритоголовый.
   Товарищ Олег пробормотал, что закрутился вчера с делами и совершенно забыл посмотреть документы. Порылся в ящике стола, нашёл командировочное предписание Керна, двумя пальцами держа его за уголок, продемонстрировал товарищу Жанне.
   -- Видели?!
   -- Вообще, конечно, изумительно, -- добавил бритоголовый. -- Человек приехал работать, вы сперва при нём же обсуждаете, какие грязные функции ему собираетесь получить, потом тут же авансом демонстрируете своё полное презрение, а под конец ещё и обсуждаете, как бы его половчее к ногтю взять. Как это, товарищи, называется?!
   -- Это называется -- утрата чувства политической реальности, -- поддержал его Юрий Лантанов. -- Всем нам прекрасно известно: насилие необходимо. Сколько можно демонстрировать это моральное чистоплюйство?! Кто-то должен насиловать. Почему мы не уважаем тех, кто собирается насиловать во имя наших идей?
   -- Вы собираетесь насиловать, товарищ Керн? -- спросила Наталья Крестьянка, пытаясь изобразить лукавую полуулыбку.
   -- Чем дальше, тем больше, -- буркнул Керн.
   Женщина с мужеподобным лицом заметалась.
   -- То есть, это значит, ты нас насиловать собрался?! Да ты что себе... ты кто вообще...
   -- Сядь, товарищ Жанна! Сядь! -- приказал ей Олег Кристаллов.
   -- Я могу высказаться? -- спросил военинструктор.
   -- Да ты кто, чтобы тут высказываться?! Подумаешь! Нашёлся! Ты...
   -- Слово предоставляется товарищу Керну! -- крикнул Кристаллов. Все примолкли.
   Керн медленно повернулся к собравшимся.
   -- Меня прислал городской рабочий комитет, -- сказал он, чётко печатая слова, -- чтобы помочь вам, администрации трудовой коммуны, обеспечить безопасность и навести порядок. В моих приказах не было ни слова о терроре, насилии, репрессиях. Однако, уверяю вас, если это понадобится -- я готов на самые экстремальные меры. Однако, товарищи, я неприятно поражён. Столько пафоса, оскорблений и барских, чистоплюйских замашек! Кто дал вам право оскорблять меня, обсуждать мою личность, мои способности и намерения в таком хамском ключе?! Что, собственно, вы сами из себя представляете? Вас тут около пятидесяти человек, и вы не можете навести порядок в рассчитанной на тысячу двести жителей трудкоммуне? И после этого вы берётесь так относиться к человеку, который приехал вытаскивать вас из вашей ямы? Естественно, при таком отношении я хочу уехать! Но я не уеду.
   Он повернулся к Олегу Кристаллову, сжимавшему стакан с водой в белых от напряжения пальцах.
   -- Я сюда приехал не на курорт, -- объяснил он. -- Меня прислал рабочий комитет, прислал делать работу. И я буду её делать. Но я -- не грязная лопата, которой можно выгрести дрянь из отхожего места, а потом сжечь её на костре, чтобы избавиться от дурного запаха. Я -- не только исполнитель, я -- представитель власти. Рабочий комитет прислал меня к вам, а это значит, что я здесь представляю рабочий комитет. Я -- власть, я -- контроль!
   -- Я внушаю любовь добрым и ужас злым, -- вставила Наталья Крестьянка.
   -- Совершенно верно, -- кивнул Керн. -- Внушать это просто необходимо. Так вот, вам придётся не только использовать меня как сотрудника, но и считаться со мной как с представителем власти. Народной власти.
   -- А полномочий от московского правительства у вас, случаем, нет?! -- издевательски выкрикнул кто-то.
   -- Нет, как и у вас, -- парировал Керн. -- В этом смысле мы с вами в равном положении.
   В кабинете прокатился смешок.
   -- Он, видимо, не в курсе, -- глухо проговорила мужеподобная женщина. -- Мы не в равном положении. Олег, может, ты объяснишь ему?
   -- А что я ему объясню?! -- возразил Кристаллов. -- Он всё правильно говорит. Он приехал сюда работать, а не изображать мальчика для битья.
   -- Но он -- случайный человек, -- ответила товарищ Жанна. -- Мы о нём ничего не знаем. Раз -- и вычеркнули его. А мы -- нуклеус, мы -- носители идеи. У нас есть школа, у нас есть опыт, у нас есть долгая взаимная притирка, экзамены, привычка к сосуществованию в особой социальной атмосфере. И ещё кое-что есть, о чём лучше не распространяться.
   -- Гостиоры, что ли? -- удивлённым тоном спросил Керн.
   Собравшиеся хором охнули.
   -- Откуда вы знаете о гостиорах? -- свирепым голосом спросила товарищ Жанна.
   -- Я обязан многое знать по должности, -- ответил военинструктор. -- Было бы странно, если бы я не знал таких вещей!
   -- Но вы сами-то, надеюсь, не гостиор?!
   -- О таких вещах я не стал бы распространяться в публичном собрании, -- брезгливо проговорил Керн.
   -- Он не гостиор, -- подала голос Тамара Фёдоровна, -- он не отмечен тайными знаками и не знает их. Но я начинаю доверять этому человеку.
   -- Вы же видите -- это не наш товарищ! -- сказала женщина с мужеподобным лицом.
   -- И это хорошо, товарищ Жанна, -- вновь вмешался Олег Кристаллов. -- Ведь наши товарищи не смогли выполнять те элементарно необходимые действия, которых требует безопасность трудовой коммуны. Подумаешь, понаклали вокруг концертины! И я хочу отметить ещё раз, что в отношении товарища Керна большинство собравшихся с самого начала взяло неправильный тон.
   -- Мы вместе уже почти три года, -- сказал худощавый товарищ Марат. -- Мы с таким трудом достигли единства. Нашему организму никто не нужен со стороны.
   -- Мы же не возражаем против Сашиного присутствия, -- добавила Тамара Фёдоровна. -- Пусть Саша работает у нас, пусть учится быть как мы, становится хорошим товарищем. Но зачем же так демонстративно вводить его в коллектив?! Коллектив -- это прежде всего наше коллективное завоевание!
   -- А он в наш коллектив и сам войти теперь не захочет! -- воскликнула вдруг Наталья Крестьянка. -- Мы ему не понравились. Он и так будет нас дичиться, вы посмотрите только на его глаза!
   -- Я не хочу, чтобы он дичился, -- твёрдо сказал Кристаллов. -- Я хочу, чтобы он усвоил наши цели, наши нормы и нашу светлую идею Красной Зоны. Вот чего я хочу от вас и от товарища Керна!
   -- Тогда его надо как следует научить, -- сказала Тамара Фёдоровна.
   -- А это я не возражаю. Учите сколько влезет. Вы ведь готовы учиться, верно, товарищ Керн?!
   Керн кивнул.
   -- А раз так, -- сказал Кристаллов, -- то вношу на рассмотрение вопрос: принять товарища Керна в полноправные члены нашей администрации! Голосуем? Я -- за!
   Он поднял руку, и вслед за тем множество рук поднялось по всему кабинету. Подняли руки и Наталья Крестьянка, и Тамара Фёдоровна, и Юрий Лантанов.
   -- Есть кто-нибудь, кто против?
   Одиноко поднял руку худощавый Марат.
   -- Воздержавшиеся? -- спросил Олег Кристаллов.
   Воздержавшихся было двое -- товарищ Жанна и незнакомый Керну бородатый юноша, сидевший у самых дверей кабинета.
   -- Поздравляю вас, товарищ Керн, -- сказал Кристаллов, -- вы приняты на испытательный срок. Обычно у нас голосуют единогласно, но вы, по всей видимости, очень противоречивая фигура.
   -- Товарищ Олег, не дезориентируйте Сашу, -- попросила Тамара Фёдоровна. -- Мы просто отвыкли от посторонних членов в нашем маленьком коллективе.
   -- Я считаю, -- вмешалась товарищ Жанна, -- что нуклеусу посторонние вообще не нужны.
   Кристаллов поморщился.
   -- Только не будем начинать всё сначала! Собрание решило. А теперь давайте перейдём непосредственно к делу. Послезавтра нам предстоит порадовать наших врагов принципиально новыми формами организации нашей борьбы! Пусть Марс, красная звезда нашей победы, вечно сияет над нашим коллективом, никогда не заходя за горизонт!
   Люди вокруг Керна повставали с мест и в едином порыве подняли вверх скрещенные ладони.
   -- Объявляю перерыв, -- сказал товарищ Олег.
  
   В перерыве к Керну подошла товарищ Жанна.
   -- А ты ничего держался, -- сказала она, положив ему на плечо сухую кирпичную ладонь. -- Может, из тебя и выйдет толк. Только придётся побороться с этим твоим ячеством.
   -- Я занимаюсь ячеством?! -- удивился Керн.
   -- Ну да. "Я послан рабочим комитетом, я представляю власть..."! Ты что, думаешь, что ты сильнее остальных? Или значимее? Тут знаешь какие люди собрались!
   -- Какие? -- полюбопытствовал Керн.
   -- Проверенные!
   -- Видите ли, товарищ Жанна, я же не пытаюсь вас учить или навязывать свою точку зрения. Я пока что слушаю, изучаю. Если мне прикажут, в общем случае я буду подчиняться. Но меня как-то оскорбил тот подход, что мне заранее не подают руки. Да ещё и называют палачом, хотя я никого здесь ещё не убил.
   -- Здесь? А где убил?
   -- Я состою в дозорных патрулях несколько лет, за это время мне доводилось стрелять в бандитов. Надеюсь, мои выстрелы достигали цели. Если бы мне пришлось возглавить расстрельную команду, я сделал бы это не задумываясь. Закон есть закон.
   -- Так чего ты оскорбился, когда тебя назвали палачом? Здесь тебе точно придётся стрелять в людей. Причём без всякой команды, самому.
   -- Во-первых, это ещё не факт. Во-вторых, даже если это так, то я не собираюсь выносить самостоятельно смертные приговоры. Видимо, делать это будет кто-то другой, а на меня возложат приятную обязанность исполнителя. Тогда кто из нас палач и осквернитель ваших идеалов -- я, делающий свою работу, или тот, кто приговаривает к казни людей? Допустим даже, что наша ответственность одинаковая, но почему тогда я заслуживаю презрения, а жестокие судьи, требующие смерти виновным, могут продолжать считаться вашими товарищами? В-третьих, мне не понравились намёки на то, что я буду отвечать за все силовые акции единолично, хотя моя роль в них сводится к слепому исполнению ваших распоряжений. Ну, и напоследок, я как-то удивлён тем, что вы так дружно решили показать мне на моё место у входа, рядом с грязной половой тряпкой.
   -- А ты что, обиделся?
   -- Да, конечно. А кто бы не обиделся?
   -- У нас обижаться не принято. Особенно на нуклеус. Нам-то уж точно видно, кто чего заслуживает!
   -- И я заслуживаю, чтобы об меня ноги вытирали?!
   -- Ноги не ноги, а должен сперва доказать, что заслуживаешь доверия. А то Олег с Лантановым тебе только сапоги ещё не лизали!
   Керн усмехнулся.
   -- Они хотят меня завербовать. Поэтому и пытаются понравиться. А вы прямая -- говорите то, что думаете. И я это, кстати, ценю.
   -- Так ты на меня больше не обижаешься?
   -- Нет. За что тут обижаться? Говорите что думаете, делаете что говорите. Это важное свойство натуры. Вот на кого я обижен -- так это на вашего товарища Марата. То, что он демонстрирует, это обычное чистоплюйство.
   -- Сопляк он ещё. Не понимает.
   Товарищ Жанна снова положила руку на плечо Керна.
   -- Так что, товарищ Керн! Работать будешь?
   -- Буду, -- честно сказал Керн.
   -- И не удерёшь?
   -- Я буду выполнять приказ комитета, -- уклончиво сказал Керн, но сказал это таким твёрдым тоном, что мужеподобная товарищ Жанна сразу помягчела и расцвела.
   -- Давай тогда, товарищ Керн, на "ты". Нечего мне "выкать", не в городе. Мы с тобой всё сделаем как надо. Смотри, не подведи, военинструктор!
   Керн улыбнулся:
   -- Постараюсь оправдать доверие!
   -- Я за Олега глотку перегрызть готова, -- невпопад сказала товарищ Жанна и ушла обратно в кабинет.
   Керн постоял в задумчивости секунду. Увидел Юрия Лантанова, приводившего себя в порядок перед большим ростовым зеркалом. Лантанов, увидев в отражении взгляд военинструктора, сунул расчёску в карман, приветливо кивнул.
   -- Молодцом держались, товарищ Керн! Я вами прямо залюбовался. Нам такие люди во как нужны! -- он протянул к Керну ладони с расставленными пальцами.
   -- Нормально, -- ответил военинструктор.
   -- Вы на коллектив внимания не обращайте. Пошумят, притерпятся к вам и успокоятся. Меня тоже так принимали, когда я от куркулей сюда пришёл. Ничего, теперь все вежливые стали... Слушайте, вам в туалет не надо?
   -- Нет, пока незачем.
   -- Вы скажите, если что, я вас провожу. Вообще, вам ничего сейчас не нужно?
   -- Нет, спасибо. Разве что один личный вопрос. Если только он не будет слишком неприличным.
   -- Вы меня смущаете, -- сказал Лантанов. -- Но вам я готов ответить на всё, что угодно. Если только это не тайна.
   -- Не знаю, тайна ли это. Мне просто захотелось узнать вашу настоящую фамилию.
   -- А как вы догадались, что Лантанов -- не настоящая?
   -- И Лантанов -- не настоящая фамилия, и Кристаллов -- не настоящая фамилия, и Наталья Крестьянка -- не крестьянка вовсе. Это как раз элементарно. Более того, я знаю, почему у вас именно такие фамилии. А вот настоящую фамилию всегда интересно знать.
   -- У нас это не принято, -- смутился Лантанов. -- Пришёл в коммуну -- оставь своё прошлое за порогом. Так завещал Антон Макаренко, великий педагог и коммунар.
   -- Но он не завещал окружать коммуны концертиной...
   -- У меня другие сведения, -- загадочно улыбнулся Лантанов. -- О Макаренко мы знаем в основном из работ самого Макаренко, в которых некоторые технологические приёмы перевоспитания просто скрываются от публики. Впрочем, Макаренко -- это у нас очень сложный вопрос. Нам ближе педагогический опыт Всеволода Крапивина.
   -- Кажется, этот педагог тоже был противником концертины.
   -- Далась вам эта концертина, в конце-то концов! -- притворно рассердился Юрий. -- Какой вы всё-таки... противный! Зануда, как все военные!
   -- Профессия обязывает, -- улыбнулся Керн.
   В кабинете прозвенел звонок, вновь призывая на заседание.
   -- Пора уже, -- сказал Лантанов. -- А насчёт фамилий -- это вы правы, конечно. Вот у Кристаллова, к примеру, настоящее имя -- Черевяк. Дмитрий Черевяк. Товарищ Жанна на самом деле Марина. А фамилию её я запамятовал. Ну, и так далее... Пойдёмте уже, люди ждут.
   Он взял Керна под локоть и повёл в кабинет Олега Кристаллова.
   Военинструктор про себя отметил машинально, что свою собственную фамилию Юрий Лантанов так ему и не назвал.
  
   Вторая часть совещания началась с того, что товарищ Олег любезно продемонстрировал всем собравшимся две карты. Одна из этих карт представляла собой увеличенную копию той карты Сибири и Центральной Азии, которую Керн нашёл в своей комнате. То была карта Красной Зоны; товарищ Олег объяснил Керну, что там, где на карте стоят красные точки, у нуклеуса есть соратники и единомышленники. Всё это управлялось каким-то координационным центром, но как именно осуществлялось управление -- Керн совершенно не понял.
   Вторая карта показывала район, где располагалась трудовая коммуна. Карта эта была покрыта пёстрым чередованием синих, красных и зелёных клякс, нанесённых спиртовым фломастером. Кристаллов объяснил, что синие объекты принадлежат куркулям; администрация коммуны почему-то твёрдо полагала, что куркули занимают объекты, принадлежащие именно трудовой коммуне. Зелёные отметки показывали на принадлежность строений и территорий к нейтральным группам, вроде местных деревенских жителей или даже дачников; однако эти территории, как понял Керн, предлагалось впоследствии реквизировать, а жителей переселить в трудовую коммуну. Наконец, в районе действовало несколько плохо вооружённых банд. Главарь одной банды, Ахтыров, сбежал в своё время из коммуны и отличался, по словам товарища Олега, крайней свирепостью в отношении членов администрации.
   Керн поймал себя на том, что в глубине души он очень хорошо понимает этого Ахтырова.
   -- Со всем этим отребьем нам придётся иметь дело уже в самом ближайшем будущем, -- сказал Кристаллов, подводя итог своим объяснениям, -- и прежде всего это касается вас, товарищ Керн. Судьба, не раз уже избиравшая для революции Лион и Париж, Крым и Петроград, Корею и Кубу, ныне уготовила роль очага восстания нашему Тетеринскому району. Мы должны быть готовыми не посрамить эту миссию!
   Аплодисменты после этих слов превратились в настоящую овацию.
   -- А теперь поговорим по вопросам внутренней безопасности, -- предложила товарищ Жанна. -- Я сформулирую, если можно.
   Олег Кристаллов, ещё восхищённый и расслабленный овацией в свою честь, кивнул в знак согласия.
   Товарищ Жанна встала и весьма ёмким языком изложила ситуацию.
   За последний год коммуну покинуло разными способами множество её членов. Зимой людей останавливало от ухода отсутствие тёплой одежды и средств для добычи огня, а также то, что беглецов легко было выследить по следам на снегу и притащить обратно. С наступлением весенних оттепелей проблема становилась всё более серьёзной. Если в позапрошлом и даже в прошлом году массового бегства можно было не бояться, поскольку люди предпочитали бесплатную кормёжку и крышу над головой превратностям жизни в поражённом мировой войной "свободном обществе", то теперь ситуация изменялась на глазах. Несмотря на все усилия администрации, из внешнего мира в трудовую коммуну проникали слухи о каких-то начинающихся глобальных преобразованиях, о создании на уцелевших территориях нового международного альянса, о возрождении производства. Это заставляло "средний класс" -- силу, до войны ориентированную прежде всего на потребление товаров и на осуществление мелких административных функций, -- серьёзно беспокоиться в ожидании лучшей доли, которую они могли бы легко упустить, сиднем сидя в коммуне. Нарастал гражданский протест -- явление, неслыханное в предыдущие два года существования организации. Окрылённые величием масштабных идей полного преобразования мира, члены администрации игнорировали поначалу эту волну меняющегося настроения. Возможно, момент был упущен. Люди начали волноваться и бунтовать. Дошло до того, что в марте месяце множество наиболее активных возмутителей спокойствия сидело по баракам, окна которых предусмотрительно были забаррикадированы снаружи. Оставшись на голодном пайке, без дров и без бани, часть нарушителей режима пошла на мировую, приняв требования администрации; однако теперь, когда снег уже почти растаял и по ночам температура не всегда падала ниже нуля, несознательное население вновь становилось всё наглее и наглее. Многие убегали к куркулям или к бандиту Ахтырову. Жители коммуны устраивали митинги протеста. В один из таких митингов ворвался как-то Лантанов с плёткой, охаживая отребье направо и налево; однако у него не только отобрали плётку, но и засветили ему кулаком в глаз. С тех пор Юрий серьёзно недомогает по нервной части и стал активным сторонником самых жестоких усмирительных мер. Население болтает что попало, не выходит на работы и регулярно угрожает послать депутации к городским или даже областным властям -- за помощью в борьбе против носителей светлой идеи. Но хуже всего то, что пора начинать уже посевную, если верить старинным церковным календарям для крестьян, а эти возмутительные тунеядцы саботируют всю работу и орут тем временем во всю глотку о каких-то своих "неотъемлемых личных правах". Дошло до того, что драпать из коммуны начали не только организованные группы мужчин, но и одинокие молоденькие девушки.
   -- Она ведь может там теперь всё что угодно сотворить, у куркулей у этих! -- возмущалась товарищ Жанна. -- Сексом, к примеру, заниматься начнёт! Или вообще там -- платьев накупит!
   Олег Кристаллов смущённо хихикал в кулак при мысли о такой перспективе для беглянки.
   -- Олег, это не смешно, -- обиделась товарищ Жанна. -- Мы строим новый мир, а они трахаться будут?!
   Беглецов выходило столько, что пора было устраивать перепись. Но даже эта элементарная задача выглядела слишком опасной для исполнения, с точки зрения рядовых членов администрации. Товарищ Жанна предлагала выделить отряд для осуществления силовых акций разного рода прямо из состава населения коммуны, но это выглядело слишком опасным. Население, получившее в свои руки оружие и власть, могло не ограничиться протестами и применить к администрации коммуны грубую силу. Большинство других сотрудников не согласилось с этим вариантом, и принято было другое решение: вызвать из города опытного военинструктора.
   -- Вот видите, сколько у вас будет работы, товарищ Керн? -- подвёл Олег Кристаллов своеобразный итог выступлению товарища Жанны.
   Керн согласился и сказал, что он начнёт свою работу с переписи населения коммуны.
   4. Население.
   В блок номер один, где помещалось двести расчётных человеко-мест, Керна не вызвался сопровождать никто. Военинструктору объяснили, что в этом бараке помещаются молодые мужчины -- самая опасная и агрессивная часть "перемещённых", с которыми проблем было больше всего. Кристаллов выписал ему документы на осмотр и перепись обитателей блока. Керн предъявил эти документы часовому, стоявшему с ручным пулемётом наизготовку подле служившего блоком строения. Отворились ржавые засовы на дверях, и Керн вступил во мрак обиталища страшных "перемещённых лиц".
   Воняло.
   В первый миг военинструктор подумал, что попал на переоборудованный под жилище склад со стеллажами, но тотчас понял свою ошибку: всё помещение блока номер один было в беспорядке перегорожено самодельными, кое-как сбитыми трёхъярусными нарами. Десятка три худых, перекошенных фигур попрыгали с этих нар на пол, издавая стоны и неясные угрозы. Не обращая на них внимания, Керн здоровой рукой дёрнул тюфяк на ближайших нарах; бязь тюфяка поползла под пальцами от ветхости, на пол посыпались травинки и хвоя, издававшие характерный запах прелого силоса.
   -- Чекист с инспекцией пожаловали, -- сказал со злобой высокий дискант из-под нар.
   -- Точно, пришёл!
   -- А мы ему сейчас навалим -- и уйдёт!
   -- Где-то кастет был. Вовка, дай кастет!
   Керн демонстративно передёрнул затвор автомата. Держа автомат в одной руке за рукоятку управления огнём, прицелился в угрожающие фигуры.
   -- Тра-та-та-та-та! -- изобразил он языком.
   -- А это у нас нельзя, -- ответил всё тот же дискант. -- Это не принято. У нас тут свободное трудовое воспитание нового человека.
   -- Иди-ка сюда, новый человек! -- пригласил Керн.
   -- Ему нельзя идти, -- сказал кто-то. -- Он теперь под шконкой живёт.
   -- Таковы правила, -- поддержал молодой басок.
   -- Ну, тогда ты подойди. Посмотрим на твоё трудовое воспитание!
   -- А ты что тут за птица, что раскомандовался?! -- нагло спросил тот же басок. -- Мы тут таких не знаем. А с администрацией у нас договор строгий: они нам -- пайку, мы им -- отчётность. Только они отчётность вести не умеют!
   Зловещие перекошенные фигуры уныло захохотали.
   -- Я умею вести отчётность, -- сказал Керн. -- И приход, и, в особенности, расход. Так что, ребята, время собирать камни!
   -- Какие мы тебе ребята? Мы -- перемещённые лица!
   -- И требуем уважения к нашим правам, -- добавил дискант.
   -- Вы имеете право молчать, -- согласился с ним Керн. -- Вы имеете право оставаться под шконкой. Слушайте, вы мне все уже надоели. Кто тут у вас за старшего?!
   Фигуры молча переглянулись.
   -- За старших у нас администрация -- с них и спрос...
   -- Ну хоть какая-то организация у вас есть?!
   -- Кто организованный был, те давно смылись, -- вступил в разговор новый голос. -- Кому тут торчать интересно, при таких большевистских порядочках?!
   -- А вы чего тогда не смылись, раз вам неинтересно?
   -- Неудобно как-то без документов, -- сказал басок. -- На работу не устроишься. Опять же, по специальности без документов не берут.
   -- А какая у тебя специальность?
   -- Пейстер я. Был. Пейсты вставлял в проги. На компе, понимаешь?
   -- Программист, что ли?
   -- Нет. Программисты, они же кодеры -- это кто сами проги пишет. А мы пейстеры. Берёшь готовый кусок кода, который кодер написал, и вставляешь в прогу. Прилаживаешь, отлаживаешь. Потом убеждаешь юзеров до самого дедлайна, что без этого куска ему жизни не будет.
   -- Интересная работа. И что, без документов не берут?
   -- Раньше, чтобы взяли, высшее образование нужно было. А лучше два. Конкуренция больно уж мощная была! А теперь вроде как и с образованием потребности нет особенной. А без диплома куда податься? Я прошлый год бежал, всю осень промытарился, а потом вернулся сюда потихоньку. Здесь хоть жить можно нормально!
   -- А что, -- спросил Керн, -- нормально здесь жить?
   -- Да уж лучше, чем в армии, -- сказал тот, что рассуждал о "большевистских порядочках". -- Только идеологии многовато. Коммунистов бы всех повырезать, тогда вообще лет пять без проблем перекантоваться можно!
   -- И одежду сменить хорошо бы, -- поддержал ещё один. -- Одежда вся уже секонд-хенд, так сказать.
   -- Да не лезьте вы с одеждой пока что! -- Бородатый человек лет тридцати на вид подошёл к Керну поближе. -- Ты вот что скажи: ты кого стрелять приехал -- нас или их? -- он ткнул пальцем куда-то в двери.
   -- Разберёмся, -- пообещал Керн.
   -- Ребята, да он затрахал уже! -- сказал дискант из-под нар. -- Гоните его в шею, давайте дальше шпилить!
   -- Тебя затрахали, так помолчи лучше! -- оборвали его. -- Он сейчас как с автомата чесанёт, и до свиданья!
   -- А автоматик-то у него ничего, -- отходя, сказал бородатый. -- "Р-4", южноафриканский клон с израильской винтовки "Галил", то есть родной племянник нашего "калашникова". Переключатель под левую руку, дополнительный режим огня по три выстрела, кавалерийские антабки и противопылевой кожух для действий в бушвельде. Магазин рожковый, на сорок пять патронов натовского калибра.
   -- Очень интересные сведения, только на хрен нам их надо, -- заметил басок.
   -- Ты не разбираешься, так и помолчи, -- ответил бородатый.
   -- Где бы аддон достать с такими пушками? -- замечтался критик "порядочков". -- Посмотрели бы на них в действии.
   -- Он тебе сейчас в натуре действие покажет.
   -- А ну заткнись! -- посоветовал Керн.
   Перекинув автомат на грудь, он подошёл к кучке людей и прямо среди них сел на нары.
   -- Насекомые вас не беспокоят?
   -- Клопы бывают, а вшей нет. Если что подцепишь, так сразу сифилис.
   Жители блока захохотали.
   -- Так что, кого расстреливать-то приехал? -- повторил свой вопрос бородатый.
   -- Дурак ты, -- оборвал его обладатель баска. -- Если б нас, так он бы вызывал наружу по одному, по два. Так что он в администрацию приехал, порядки менять.
   -- Так что теперь, без жратвы оставят? -- встревоженно спросил голос из-под нар. -- Пока там, в Москве, разберутся, кто теперь за что отвечает...
   -- Новое начальство сперва сопрёт всё, что можно! Эти хоть кормили!
   На лицах обитателей блока отпечаталась неподдельная человеческая тревога.
   -- Нужно сперва замену руководству сформировать, -- сказал бородатый. -- Прислать, так скажем, новый состав администрации. Чтобы чётко было прописано -- кто отвечает за кормёжку, кто за одежду, и так далее. Документы все перерыть и вернуть владельцам. Деньги, ценные вещи -- тоже, если что-нибудь ещё не пропили. А уж потом снимать местную администрацию и... того... Мы, кстати, поможем, если что. Только оружие нам дайте!
   -- И надо, чтобы нам всем справки выписали, если кто-нибудь уйти захочет.
   -- И подъёмные выдали! Хотя бы консервами, если денег нет!
   -- Так же нельзя с людьми обращаться! Живём ведь хуже скотов!
   -- Ни денег карманных, ни магазина!
   -- Компьютеры тут вообще запрещены! Куда я без компьютера?!
   -- И сети беспроводные нельзя!
   -- С беспроводными сетями, -- сказал Керн, -- сейчас везде большие строгости. Очень уж вредно. И от сотовой связи отвыкать приходится: нет средств на поддержание инфраструктуры, а ущерб для здоровья большой. Сейчас любая лишняя радиация -- нагрузка на природу. Зато оптоволоконные сети начали тянуть сверхбыстрые. У нас в городском аэропорту теперь на каждом кресле в зале ожидания -- шнурок с разъёмом.
   -- То есть, программистам в городе работа будет?
   -- Программистам -- не знаю точно. А вот операторам, инженерам по кабельным сетям работы точно невпроворот. Нужно же всюду проложить эти кабели, настроить всю инфраструктуру. Хотя я в этом ничего не понимаю. Не стану темнить лишнего.
   -- Ну, это скучно, -- сказал басок.
   -- И наверняка не очень-то денежно, -- поддержали его с верхних нар.
   -- Вам туда пока идти никто и не предлагает, -- заметил Керн.
   -- Да мы так, рассуждаем в порядке размышлений... Здесь бы порядок навести, вот что!
   -- Чтоб жить не мешали, -- вставил дискант из-под нар.
   -- Вообще, чтобы по-нашему было. Так-то всё нормально, жить можно. Но вот с идеологией с этой... все глаза намозолили! То нельзя. Это нельзя. Живи так-то и так-то! А мы, между прочим, живём в свободной стране!
   -- И к тому же составляем её интеллектуальную элиту, -- добавил дискант.
   Керн обвёл взглядом собравшихся.
   -- У вас есть конкретные предложения по реформированию?
   -- Конечно. Во-первых, раздать новую одежду и документы. Во-вторых, отдать под суд большевистских руководителей коммуны. Переименовать вообще эту коммуну во временное поселение. А то, знаете, слово какое-то плохое! Разрешить свободное перемещение между бараками, сделать отдельные комнаты, провести эту самую кабельную сеть, телевидение. Открыть магазины, продуктовый и бытовой. Разрешить всем зарабатывать по вольному найму, выезжать в город, сделать до города автобусный маршрут. Проволоку колючую убрать. А то люди про нас нехорошее думают.
   -- Проволоку убирать -- ни в коем случае! -- не поддержал оратора бородатый. -- Понабежит бандитов, всё поразворуют! Наоборот, усилить охрану.
   -- Мы же здесь можем вообще открыть спецгородок! -- воскликнул ещё один. -- Настоящий научный спецгородок! Тут контингент-то какой!
   -- Да тут торгашей много, менеджеров разных, -- поправил бородатый. -- Какой тут спецгородок! Быдло одно живёт... В соседних бараках жлобьё такое! Пристукнут за пайку, если их распустить.
   -- Я думаю, всех интеллектуалов отселить отдельно надо, -- подал голос из-под нар дискант. -- И сделать из нас отдельный институт, режимный. Как НИИЧАВО.
   -- А что! Если зарплату хорошую дадут, мы и работать можем!
   -- И общежитие для нас -- дело привычное, -- поддержал тему бородатый. -- Что, может, дадите денег?
   -- Я передам ваши предложения, -- сухо пообещал Керн. -- А вот скажите мне, почему тут так воняет?
   -- Так техничка придёт только в пять, -- ответил обладатель баска.
   -- И у неё, как всегда, не хватит времени на уборку, -- поддержал его тот, кто кричал про "большевиков".
   Обитатели блока номер один дружно захихикали.
   -- Ну ладно, -- сказал Керн, -- предварительная ситуация мне ясна. Вы хотите, чтобы здесь сделали институт, вроде НИИЧАВО. Режимный. А проволоку оставить, чтобы жлобы держались подальше. Нормально будет?!
   Все загалдели, что да, дескать, это будет нормально.
   -- Хорошо, -- пообещал Керн, -- я лично передам московским властям ваше предложение при первой же возможности. Но мне понадобится официальная бумага: список живущих здесь людей, с указанием фамилии, имени, отчества, даты рождения, даты прихода в коммуну, основной профессии и военной специальности. Это для отчётности. И сразу же начнём разбираться.
   -- С администрацией нашей разбираться?!
   -- Ну да.
   Керн встал, брезгливо отряхнул налипшие травинки с брюк цвета хаки. Направился к выходу.
   -- Ребята, -- спросил кто-то, -- а он нас не нагреет?! Тот, бритый, тоже обещал и нагрел.
   -- Хуже вряд ли будет, -- ответил на это басок.
   -- Смотри, автоматчик! -- не унимался первый голос. -- Нагреешь -- потом хуже будет! Мы здесь не засидимся, а справедливость, она на свете везде найдётся!
   Керн, не отвечая, взялся за ручку двери.
   -- Слушай, -- бородатый нагнал его, -- может, у тебя курево есть?
   -- Не курю, -- военинструктор пожал плечами.
   -- А ну тебя на хрен, -- обиженно сказал бородатый и вернулся к остальным жителям блока. -- Ну его! По-моему, обыкновенное кидалово!
   Керн, не дослушав последних слов, вышел на свежий воздух, показавшийся ему небывало ароматным. Часовой взял у него бумаги, написал время ухода. Подле часового ждал Керна Юрий Лантанов.
   -- Ну, как? -- спросил он.
   -- Да нормально, без эксцессов, -- вяло пожал плечами Керн. -- Поговорили. Обещали сделать список проживающих, но, скорее всего, не сделают.
   -- Я не про это, -- хмыкнул Лантанов. -- Как вам, так сказать, наш контингент?
   -- Я не в восторге, -- честно сказал Керн.
   -- Теперь вы понимаете, что заставляет нас думать о суровых методах? Это скоты, настоящие скоты! Человеческого языка они не понимают, и в этой жизни не поймут никогда! С ними жить нельзя, с ними работать нельзя, их можно только насиловать постоянно, вот честное слово!
  
   В женский блок Керну в одиночку было нельзя. Туда его сопровождала Наталья Крестьянка.
   -- Товарищ Керн? А вы не женаты, случайно?
   -- Пока нет, а в чём дело?
   -- Ну... для женатого мужчины в повседневном женском быте гораздо меньше тайн.
   -- Кгхм? -- вопросительно кашлянул Керн.
   -- Пойду скажу им сперва, чтоб нижнее бельё с батарей прибрали.
   -- А, понятно! Хорошо, хорошо...
   В женском блоке, против ожиданий Керна, тоже пахло отнюдь не цветами. Вместо нар здесь стояли дачные раскладушки, отделённые друг от друга ширмочками из натянутой меж досок некрашеной бязи. В конце длинного коридора, образованного краями ширмочек, стояла старая стиральная машина, а на ней -- электроплитка на две конфорки. На электроплитке кипело ведро с водой.
   -- Женщины сами готовят? -- спросил Керн у Натальи Крестьянки.
   -- Нет, это в гигиенических целях. Для стирки, -- пояснила та.
   Женщин было довольно много; никто из них не выглядел моложе тридцати пяти лет. Все они сидели рядком на своих шатких кроватях и равнодушно смотрели на идущего по проходу Керна.
   -- По женской части у нас порядок образцовый, -- похвасталась Наталья Крестьянка. -- Все и работницы, и песни поют, и сознательные. Понимают, чья рука их кормит!
   -- А можно мне перемолвиться с ними парой слов наедине? -- попросил Керн.
   -- Пока нельзя, -- улыбнулась в ответ Наталья. -- Таков, понимаете, порядок! Потом, если хотите, можно будет. Но это позже, гораздо позже... и лучше, конечно, не в этом блоке, а в номере пять. И всё равно, желательно это делать, так сказать, под контролем старших товарищей. Уж поверьте мне!
   От этих слов на Керна потянуло чем-то неприятным, вроде кладбищенского холодка.
   Он ограничился переписью в блокноте всех присутствующих женщин; каждая из них указала ему на свой род занятий до появления здесь, в лагере. Военинструктора поразило, какое количество женщин представились ему как "жена бизнесмена" или "жена менеджера". Керн, воспитанный в небогатой трудовой семье, даже понятия не имел, что такое количество случайно собранных в одном месте людей может не иметь собственной постоянной профессии.
   -- А вы, небось, из пролетариев будете? -- спросила его одна из женщин.
   Отец Керна был историком, а мама работала на заводе проектировщицей, но военинструктор, подумав, согласился, что он будет из пролетариев.
   -- Предки, небось, пили? -- продолжала допытываться женщина.
   -- Почему вы так думаете? -- поинтересовался Керн.
   -- Вид у вас того... простоватый. Так всегда бывает, когда родители пьют. Вы, наверное, и в тюрьме сидели, да?
   -- Нет, -- улыбнулся ей Керн, -- не успел.
   -- То-то и оно -- "не успел", -- кивнула женщина, вглядываясь в Керна с каким-то холодным сочувствием.
   -- Разговорчики, Миладова! -- резким окриком прервала её Наталья Крестьянка.
   Керн пожал плечами и двинулся дальше. Сзади почти откровенно перешёптывались: "сразу видно, из рабочего района... обыкновенный гопник... лицо бандита... да разве же нормальный человек палачом работать станет?.. наоборот, парня пожалеть надо... испортила его наша рассейская жизнь...".
   -- Вы на них не обращайте внимания, -- шепнула в ухо Керну Наталья Крестьянка. -- Бабы -- они такие. Всегда посудачить любят!
   -- А вы не препятствуете?
   -- Если препятствовать, так тут вообще никого не останется. А эти -- и в столовой по разнарядке, и техничками, и в поле работают! Это мужики у нас стервозные сверх меры, бычьё одно!
   -- В других женских бараках у вас такой же порядок?
   -- Не в бараках, а в блоках. Здесь, между прочим, не тюрьма, а место для трудового воспитания нового человека. Но порядок у женщин везде образцовый, это да. Разве что девчонки в четвёртом иногда пошаливают, знаете, немножко так. Но за это у нас в пятый легко загреметь.
   -- А в пятом... блоке? Там что у вас?
   -- А, это для порченых. В половом смысле, понимаете. Ну, бывает, кто-то работал раньше по интимной части, или там просто опытом делиться любит. А у нас это не принято, распаляет нездоровое воображение. Видели наш лозунг? "Любовный роман -- всё ложь и обман!". Вот так-то, товарищ Керн!
   -- Звучит как стихи, -- заметил Керн. -- А кто, собственно, придумал этот лозунг?
   -- Тамара Фёдоровна, конечно. Она у нас по работе с населением.
   -- А почему вы предлагали мне перемолвиться словечком с женщинами именно в блоке номер пять?
   -- Они к мужчинам привычные. Понимают.
   Керн только рукой махнул. Он не стремился пока что вникать в подробности сверх самого необходимого.
  
   В блоки номер три и семь пришлось идти самому. Здесь на топчанах жили спокойные, много что повидавшие в жизни мужики. Про Керна они знали, что он палач, что он убил Бенедиктова и что скоро он примется за всех остальных. У Керна возникло ощущение, что это их нисколько не волновало.
   -- Как судьба повернётся, -- говорили они. -- Чего тут дёргаться-то попусту! Всё одно -- человечеству крышка!
   -- А вдруг не крышка? -- поддавшись искушению, вступил в спор Керн.
   -- После ядерной войны -- всему крышка, -- резонно объяснили ему. -- Суди сам: ядерная зима -- раз, глобальное потепление -- два, всё отравлено радиацией -- три, жрать нечего -- четыре. Работать никто не хочет и не умеет -- пять. Какая разница, где жить и что делать? Ну, лет на десять, может, ещё хватит всей этой камарильи. Потом, глядишь, император какой-нибудь появится. Помучает оставшихся ещё лет сто, а там либо от рака все помрут, либо реки пересохнут. В общем, мы всё, что могли, уже сделали. Пожили -- и хватит, а как помирать -- так какая, мать её, разница?!
   Однако, хотя в целом мужики и собирались помирать, в частностях индивидуальной жизни каждый из них проявлял немалую практичность. Среди них было заметно даже некоторое стремление к коллективизму, связанному прежде всего с совместным использованием орудий труда.
   -- Я блесенок наделал, -- повествовал Керну один из мужиков, -- всю зиму ходили по очереди рыбу ловить. Тут в проруби хорошо на блесну идёт! Жалко вот только, морда у меня не задалась! Будь у меня морда, я б столько толстолобика брал! С толстолобика можно жиру натопить рыбьего, он вместо масла хорошо идёт. А на жиру уже и окунька поджарить можно, а?! Ты, если меня там приписали, ты блёсны за мной не выбрасывай, ладно? Они на следующую зиму мужичкам ещё и не так пригодятся! В следующую-то зиму, чай, консервы кончатся, жрать-то совсем нечего станет. А так, глядишь, ещё кто лишний годик и продержится, а?!
   Керн попытался рассказать, что в городах и крупных сёлах жизнь, наоборот, налаживается, что рабочие комитеты и международные службы вовсю работают над новой организацией жизни, над спасением и восстановлением Земли, что у них это получается, пусть ценой огромных усилий, но зато с относительно малыми жертвами и при самых широких перспективах будущих побед. Мужики не верили, отмахивались. В этой жизни они ещё ни разу не видели никакой перспективы. Повседневность приучила их думать в терминах выживания, жить исключительно задачами сегодняшнего дня. Они жаловались друг другу на скверную, неустроенную и неопределённую жизнь даже в те благословенные прошлые денёчки, когда треть из них имела собственный "лексус" или "ауди". Эта жизнь требовала от них повседневной заботы о выживании, и виноваты в таком положении дел были все -- разумеется, кроме самих мужиков.
   Администрацию мужики ненавидели зоологически, до судорог. Однако ненависть эта соседствовала с самым позорным, шкурным страхом, удерживавшим мужиков от какого бы то ни было открытого протеста. Керн сперва удивился -- как может такой страх соседствовать с открытым равнодушием к своей и всеобщей смерти? Его сомнения тут же были развеяны: мужики боялись не казней и расстрелов, а перспективы остаться без куска хлеба и крыши над головой.
   -- Вон, волков голодных сколько вокруг бегает! -- поучал Керна тот, что остался без морды. -- Выпендрились и поубегали с коммуны, теперь жрут что попало целую зиму подряд! Белок жрут, воробьёв жрут, пропастину, пропади они пропадом! Как ещё от цинги не передохли! Нет, я отсюда ни ногой. Здесь вот крыша есть, картошка есть, авось, за лето и морда какая-нибудь заведётся. Буду тут жизнь доживать. Какая мне разница! Всё равно уж мало осталось, так хоть помру в человеческих условиях.
   -- А как же администрация?
   -- А перебить бы их к лешему с их трудовым воспитанием! На хрен они сдались?! Лозунгов понавешали, а барак законопатить на зиму не могут -- щели в полпальца, мать их...
   Щели были законопачены, очевидно, трудами самих мужиков. Смесь из глины, мха и соломенной сечки покрывала изнутри бараки три и семь во всех местах, где отвалилась штукатурка.
   -- От таких толку не дождёшься, -- говорили мужики про администрацию. -- Такие, как они, людям всю жизнь попортили, отродясь зарабатывать мешали. И Советский Союз они придумали. И войну устроили -- тоже они!
   -- А вы не думаете, что я один из них? -- спрашивал Керн с тревогой.
   -- Да ну на хрен! Ты -- человек серьёзный, деловой. Сразу видно -- работяга! Ты сюда работать приехал, у палача хлеб нелёгкий. Мы же всё понимаем! Кто выжить хочет, тому выбирать не приходится, может так случиться, что и в палачи при коммунистах пойдёшь. А эти уроды, они только языками трепать горазды. Сами куре голову свернуть не могут, если только не напугать их как следует!
   -- И не напугали?!
   -- А как напугаешь? Сам говоришь, в городе такие же сидят, как они. Рабочий комитет! Пришлют роту с пулемётами и положат всех в ров без разбору!
   -- Так всё равно ведь помирать? -- удивлялся Керн.
   Мужички качали головами.
   -- Помирать тоже по-разному можно. Одно, скажем, дело: сижу я тут, а за мной приходят -- пожалуйте, мол, в канцелярию, а потом в подвал и на тот свет. Судьба! Ничего не попишешь, ничего не сделаешь. Сила солому ломит! А совсем другое дело -- скажем, мы бунт подняли, тут уж вы пришли и всех постреляли без разбору. Это значит, мы ещё и виноваты окажемся? Время сейчас такое, что если сам виноват, оно ещё хуже выходит. Сам себе срок сократил, значит, сам себе и пулю в башку вгоняешь. Нет, мы сопротивляться не будем. Крыша есть, еда есть... а на том свете не пойми ещё что предложат!
   Керн переписал их без лишнего труда. Так переписывают машины на стоянке или загнанных в стойло лошадей.
   -- А об этих у вас какое мнение? -- спросил его Лантанов, когда Керн вышел из седьмого блока.
   -- Этим ещё пахать и пахать, -- ответил Керн. -- Нужно только придумать, как убедить их в этом.
   -- Вот я и говорю, -- обрадовался Юрий, -- настоящий тягловой скот. Быдло! А туда же, лезут митинги устраивать... Мало я их плёткой! Мало!
  
   В отдельном крошечном флигеле, под номером одиннадцать, жило духовенство. Такового числилось по канцелярской ведомости восемь человек.
   Во флигеле не было туалета -- духовенство ходило на двор, в деревянную будку. Заглянув во флигель, Керн обнаружил там две трёхъярусных "шконки" уже знакомой ему самодельной конструкции. На нижнем ярусе сидели сытые бородатые мужчины и играли в шашки. Под одной из шконок здесь тоже жили: там лежал на ватнике ничком бритоголовый человек в оранжевой рваной одежде.
   Керн, не вступая в лишние разговоры, деловито пересчитал обитателей флигеля.
   -- Одного не хватает, -- сказал он. -- Куда восьмого девали, святые отцы?
   -- Ахтырову третий месяц обедню служит, -- сказал нараспев самый молодой из бородачей.
   -- Твою мать, -- проговорил дозорный, сопровождавший Керна, и закрыл дверь флигеля снаружи.
   Так и закончился визит Керна в одиннадцатый блок.
   Он хотел ещё посмотреть на подростковые блоки, но туда его не пустили. Эти блоки назывались "жилыми секторами" и имели свою нумерацию -- номер один -- для девочек, номер два -- для спецконтингента, номер три -- для мальчиков, номер четыре -- штрафной. Тамара Фёдоровна сказала, что сама представит все необходимые данные по подростковой части, и заверила Керна, что подростки не представляют никакой опасности для режима коммуны.
   -- С точки зрения трудового и идеологического воспитания, подростки -- наш самый благодарный объект, -- уверяла она Керна. -- Мы даже обсуждали несколько раз, не доверить ли им часть контрольных функций. Например, в составе дозорного патруля подростку выдаётся ружьё. Он горд своим ружьём и готов выполнять приказы. Это суть небольшой военной игры, такой полезной для подростка, но она не должна быть слишком увлекательной: вся эта милитаризующая дисциплина вредно действует на творческую инициативу ребёнка. Как вы знаете, из трудовых коммун Макаренко не вышло ни писателей, ни поэтов, ни даже кинорежиссёров! А нам нужна новая педагогика, творческая. Но, с другой стороны, если человек не приспособлен к творческому труду, то творчески насиловать его совершенно ведь необязательно, его можно приспособить к разным другим функциям! Включая, конечно же, и функцию военную, правильно? Вот я думаю, товарищ Саша: что, если во время, свободное от ваших основных обязанностей, вы как бы выберете по моей рекомендации несколько молодых людей, которых можно обучить военному делу? Займётесь с ними разной дисциплиной, основами строя, обучите за своим и чужим оружием ухаживать? Это ведь было бы очень полезно! Когда Красная Зона победит, представляете, как будет красиво? Трубы, часовые, строй у флага. И среди всего этого -- мои воспитанники, выходцы из трудовой коммуны "Кузня Горящих Сердец"! Правда, это прелесть?
   -- Выглядит интересно, -- дипломатично сказал Керн. -- А вот что это у вас такое -- спецконтингент?
   Тамара Фёдоровна помялась немного.
   -- Не очень важно пока что, -- сказала она наконец. -- Это имеет отношение к гостиорам. Раз вы про них знаете, не будет большой беды, если я расскажу немного. Но только не расспрашивайте меня специально!
   Керн улыбнулся:
   -- Я умею хранить секреты. Я же военный! Честное слово, я совершенно не стремлюсь проникнуть в ваши тайны. Даже не знаю, с помощью чего гостиоры собираются осуществлять своё тайное возмездие? Романтики ради, надо бы кинжалом!
   Тамара Фёдоровна вспыхнула.
   -- По-вашему, Саша, я способна справиться с кинжалом?! Вы меня не за того человека принимаете, ей-богу! Нет, у нас всё гуманно. Специальный быстродействующий яд. Даже самые слабые женские руки смогут легко подсыпать или впрыснуть его... Ну ладно. Не будем об этом. В принципе, я не должна это рассказывать постороннему. Идите-ка лучше в душ, а там пора и обедать. Время за полдень, обед будет в два, а пропускать политинформацию перед обедом у нас, кстати, тоже не принято.
  
   В столовой перед обедом Керна поймал Кристаллов, отвёл в сторону.
   -- Ну, как вам наш контингент?
   -- Я вам сочувствую, -- честно сказал Керн.
   -- Теперь вы понимаете всю необходимость дисциплинарных мер?
   -- Быть может, начать с мер экономического характера?
   -- Мы и так крепко закрутили им гайку, -- вздохнул товарищ Олег. -- Отобрать у них можно только еду и топливо. Но тогда они скорее восстанут, чем согласятся работать. Это иждивенцы, принципиальные паразиты, привыкшие к тому, что общество им всё даёт. С подростками ещё хоть как-то можно работать, но вот взрослое население... Это готовый материал для куркулей, не более того!
   -- Думаете, если перестрелять треть, остальные возьмутся за ум?
   -- Треть -- это много. Надо сперва выявить саботажников, пропагандистов. Начинать бить надо с них! Остальные -- стадо, они пойдут за любым вожаком, от которого не пахнет хищным... Но для начала вы должны сбить нам это стадо в кучу!
   -- Вы отводите мне роль овчарки?
   -- Это не самая плохая роль на свете, не так ли? Овчарка возвращает в стадо заблудших, охраняет от волков, не даёт в обиду пастыря. Защищает его жизнь.
   -- Добрый пастырь и сам полагает жизнь свою за овец своих, -- заметил военинструктор.
   -- Жидковаты мы для этого, -- возразил Кристаллов. -- А роль овчарки у вас получается прекрасно. Второй день подряд никаких провокаций, никаких выступлений и побегов. Вас боятся! Если б ещё не эта девица, удравшая прямо к куркулям с нашими планами под юбкой!..
   -- О, как романтично! Шпионаж?!
   -- Да нет, обычное упущение. Ваш новый приятель Юрка Лантанов разоткровенничался при ней в столовой. Она быстро поняла, что к чему, и не дала Юрке шансов испытать на ней своё новое изобретение.
   -- Какое изобретение?!
   -- А он не хвастался? Тогда неважно. Главное -- она удрала, и теперь куркули будут относиться к нам, мягко говоря, с настороженностью. Ну и хрен с ними, пусть относятся, -- с неожиданной злобой прибавил он. -- Вот когда вы нас всех натаскаете как следует по людям стрелять -- тогда мы от этой нечисти точно камня на камне не оставим. Пользуются, понимаешь, нашим добром! Этих мне как раз совсем не жалко... Пойдёмте, однако, в столовую, товарищ Керн. И не обижайтесь на овчарку. По нынешним временам это комплимент -- быть овчаркой среди баранов, ослов, глухих тетерь! Или вы собак не любите? -- прищурился на него товарищ Олег.
   -- Скажем так: отношусь к ним нейтрально, -- ответил Керн.
   -- А раз нейтрально, так в чём проблема? Давайте за стол...
   Обед, как и говорила Тамара Фёдоровна, начался с политинформации. Выступал товарищ Марат -- худощавый юноша, невзлюбивший Керна и брезговавший его обществом. Он поведал собравшимся, что в Парагвае идут революционные события, и что, хоть в Парагвае и нет пока что Красной Зоны, но, судя по всему, что-то похожее на Красную Зону там, несомненно, есть. После него взяла слово Тамара Фёдоровна и рассказала, что светлая идея Красной Зоны есть идея, несомненно, русская, так как только русский народ-богоносец мог взяться вернуть царство божие на земле, осеняя себя вместо крестного знамения светом красной звезды Марс. Связано это было с тем, что русские напрямую происходят от древней крито-индийской цивилизации.
   -- Поэтому многие из нас и носят теперь русские имена, в знак принадлежности к старейшему и славнейшему из родов человеческих, не загрязнённому чуждой кровью -- к роду Ноева сына Иафета, основателя микенской культуры, -- завершила она своё выступление, полное скрытой страсти.
   Встав на возвышение в углу столовой, она, Юрий Лантанов и ещё один юноша, также воздерживавшийся от приёма Керна в администрацию коммуны на утреннем совещании, пропели торжественную песню на незнакомом военинструктору языке. Товарищ Олег, любезно наклонившись к уху Керна, пояснил, что этот торжественный гимн называется "Йогиня и Богиня", посвящён таинству рождения живой Вселенной и исполняется только на санскрите перед обедом во вторник.
   Молчаливые разносчицы, которых Керн теперь знал как обитательниц женского блока номер два, подали еду. Керн был переполнен тошнотворными мыслями и впечатлениями, есть ему не хотелось, но в конце концов молодость и аппетит взяли своё: военинструктор воздал должное и обеду из четырёх блюд, и горячему шоколаду, и "блюду от шефа" -- салату из весенних травок с сыром и дарами моря, давно утраченным здесь, в Сибири, деликатесом.
  
   Лошадь Керна второй день исправно вычищали, однако животное нетерпеливо било копытом при виде хозяина, требуя прогулки. Керн попытался отпроситься у Олега Кристаллова поездить по окрестностям и "привязать к местности" объекты, виденные им на карте. Товарищ Олег, однако, отказал категорически.
   -- Рано вас ещё из коммуны выпускать! Неровен час, удерёте! Я же вижу по глазам, что не всё у нас вам по душе. Вижу, вижу, не отворачивайтесь! А хотите лошадку выгулять, так поездите прямо тут, по территории. Вон, в поля прокатитесь! Там и места много, и вид хороший. Я вам и спутника найду, чтоб не случилось чего!
   Спутником, разумеется, оказался Юрий Лантанов.
   В коммуне после обеда наступил "тихий час", который длился с трёх до пяти, и Керн мог довольно свободно располагать этим временем. Лантанов хотел устроиться прямо к нему в седло, ссылаясь на то, что сам он был скверным наездником. Однако Керн предпочёл вместо того дать Юрию урок кавалерийской выездки.
   Шагом, не торопясь, они миновали бараки жилого посёлка и спустились к широкой речке, где сходил уже последний прибрежный лёд. У речки двумя ярусами пересекались под прямым углом лесозащитные полосы -- тёмно-зелёная пихтовая и прозрачная, рыжевато-серая, состоящая из высоких обнажённых тополей. Сквозь эти полосы струились к речке широкие глинистые промоины -- талая вода уносила в них тонкий слой плодородной почвы, перекопанной наспех трактором. Копыта лошадей вязли в грязной глине.
   Лантанов сперва стремился разговаривать с Керном о том, о сём, но быстро примолк: управление лошадью требовало от неопытного всадника внимания и определённой сноровки. Керн несколько раз советовал своему спутнику "не доворачивать шлюс", и на этом всякие разговоры прекратились. Лошади шли вдоль берега реки, фыркая на ранних мошек; за исключением чавканья их копыт, в мире стояла звенящая весенняя тишина. И вот в этой тишине выплыл вдруг над лесом чёткий, серебряный, трубный звук, метнулся к редким облакам, разнося над окрестностями звенящую мелодию древней боевой песни:
   "Слышишь, тру-у-бы игра-а-ют?
   Час распла-а-ты наста-ал!"
   Кобыла Керна встала как вкопанная, захрапела; лошадь под Лантановым прядала ушами, силясь уловить неведомый звук. Ещё не успело смолкнуть в перелесках трубное эхо, а уж взвились далеко за полем на противоположном берегу потревоженные птицы, и докатился тонко, как комариное пение, издалека в ответ тот же самый трубный призыв. Впрочем, этот ответный звук был проще по исполнению, и ещё слышался в нём какой-то иноземный, чуждый русскому уху элемент: "VЖlker, hЖrt die Signale! Auf zum letzten Gefecht!" -- явственно пела кому-то далёкая труба.
   Отзвучало -- и смолкло.
   -- Это-то ещё что такое? -- спросил Керн у своего попутчика, держа здоровой ладонью скомканные поводья.
   Лантанов пожал плечами в недоумении.
   -- Куркули, наверное, -- сказал он наконец. -- У них дозорные каждый день в четыре часа на трубах упражняются. Но вот такого вот сигнала я ещё ни разу от них не слышал.
   -- Не слышали? -- спросил военинструктор. -- Или не знаете?
   -- Знаю, в том-то и дело, -- ответил Лантанов с лёгкой дрожью в голосе. -- Я ведь жил у них. До того, как сюда перебрался. Этот сигнал у них боевым считается. Боевым, понятно?! Накрылись мы, похоже, медным тазом!
   -- И что это значит?
   Юрий тяжело вздохнул. Ответил медленно, выталкивая из себя слова.
   -- Нам крышка!
   Военинструктор увидел вдруг, что его спутник испуган по-настоящему.
   -- Знаете что, поехали-ка обратно, -- предложил он.
   5. Куркули.
   Того, что произошло в следующие три-четыре часа, Керн не мог себе представить ни при каких обстоятельствах.
   В коммуне царила паника. Члены администрации отчаянно метались туда-сюда между конюшнями, складами, административным корпусом. Товарищ Олег, подозвав к себе Керна, вручил ему бразды командования и велел немедленно проверить расположение огневых точек по наружному периметру. Пока Керн занимался этой бессмысленной и неблагодарной работой, вдруг как-то само собой обнаружилось, что всё руководство коммуны укатило по дороге в неизвестном направлении, оставив по себе апрельскую грязь, растасканную в обилии на сапогах по общественным помещениям, и прихватив взамен все запасы продовольствия из административной столовой.
   На столе у товарища Кристаллова лежал тетрадный лист с большой расплывшейся печатью. На листе было сказано, что военинструктор товарищ Керн остаётся временно исполняющим обязанности коменданта вплоть до окончания критической ситуации. В помощь Керну оставлены были шесть стрелков дозора, четверо из которых тоже незаметно дезертировали.
   Осмотрев поселение, военинструктор вернулся в кабинет товарища Олега и всё-таки не выдержал -- расхохотался до истерики. Он хохотал и хохотал, бил себя в грудь кулаком, перхал, сипел и рвал горло, но остановиться был физически не способен: мозг не сдюжил. Истерика, ожидавшаяся с самого утра, длилась минут пять.
   Отсмеявшись, Керн нашёл в столе Кристаллова пачку хорошей дорогой бумаги и стилопринтер. Вооружившись этими канцелярскими инструментами, он составил краткий документ, от которого веяло романтикой далёких лет революции.
  
   В 2-х экз.
   В связи с паническим бегством администрации трудовой коммуны для
   перемещённых лиц N61-обл. принимаю руководство коммуной на себя
   (в соответствии с мандатом областного рабочего комитета) -- КЕРН.
  
   Далее следовала чёткая роспись, за нею -- число и печать.
   Теперь, уже в новом своём качестве, Керн нашёл своего соседа по комнате -- дозорного.
   -- Ну, -- спросил тот, поражённый размахом тотального бегства, -- может, население тоже отпустим?
   -- Посмотрим, -- ответил Керн.
   -- Не боишься куркулей?
   -- Боюсь, -- сказал Керн честно. -- Я всегда боюсь того, чего не видел. Вот увижу -- и перестану бояться.
   -- А с населением-то что делать? Выпускать или не выпускать?
   Керн вспомнил свои контакты с "населением" и пожал плечами в недоумении:
   -- Пусть пока сидят... под шконками. Позже разберёмся, что с ними делать. Лучше скажите всё, что знаете об этих куркулях.
   О соседях-куркулях стрелок дозора Алибек Мухтаров знал куда меньше, чем о таинственном и секретном обществе "гостиоров". В нескольких скупых фразах он поведал, что куркули явились сюда, в эти края, два года назад, скооперировались со школой-интернатом, принадлежавшей ранее Красной Зоне, и, действуя обманом и наглостью, постепенно захватили разнообразное имущество и сельскохозяйственные объекты вокруг одинокой и всеми покинутой трудовой коммуны "Кузня Горящих Сердец".
   -- А на что они живут, куркули эти? -- спросил Керн на всякий случай.
   Дозорный с готовностью принялся загибать пальцы.
   -- Известно на что! Кирпичом спекулируют -- раз. Свинюшек на наших фермах откармливают -- два. Автомастерскую открыли, ремонтируют там, газогенераторы ставят, инженерию всякую. Это три! Ну, и земелька их... тоже... кормит.
   Последнюю фразу Алибек произнёс замирающим от тоскливой зависти тоном.
   -- Где они берут кирпичи?
   -- Заводик построили...
   -- Да... интересные куркули! Получается, они ведь сами работают?
   -- И сами тоже. Но тут важно, что они детей эксплуатируют, школьников. Платят им гроши, едой платят, а сами набивают суму! -- со злостью сказал Алибек.
   -- В наше время и еда -- много, -- философски заметил Керн.
   -- На еду детям государство ещё выделяет, -- ответил дозорный. -- Даже этим выделяет, -- он полупрезрительно ткнул пальцем через плечо в сторону блока номер один, -- а уж детям и подавно. Их учить надо, лечить, воспитывать! А не к кирпичам приставлять...
   Керн усмехнулся иронически:
   -- Мне казалось, вы здесь чтите опыт Макаренко.
   -- Кто чтит, а я нет, -- возразил Алибек. -- Макаренко, он вроде Сталина был: при нём всё работало, а нет Макаренко -- и где, собственно, его педагогические успехи? Вот кто всегда ставил себя над коллективом! Причём над любым: что над учениками, что над коллегами... Одно слово: заведующий! -- В этот последний термин дозорный вложил почему-то изрядный запас потаенной душевной боли.
   -- Вы педагог по образованию? -- с интересом спросил Керн.
   Мухтаров помолчал минуту.
   -- Да, -- ответил он наконец. -- Был учителем физкультуры. Только вот поработать не пришлось.
   -- Война?
   -- Да не совсем. У нас перед войной, когда в Европе уже пошла заварушка, чехи жили. Мигранты. Так вот, пацаны чехи в школе распустились, ну и... начали наших бить. Я одного поймал, а он с ножом. Я нож отобрал, в морду ему пару раз -- тут такой скандал подняли! У нас европейских мигрантов правительство защищало: они, мол, работать умеют, не то что наша сволочь русская... извини.
   -- Ничего, ничего, продолжайте, -- сказал Керн.
   -- Ну вот, -- закончил дозорный, -- меня от преподавания отстранили, ушёл я работать в мастерскую. А потом через полгода -- хлоп, и под суд. Кто-то всё-таки добился, чтобы мне устроили примерно-показательный. Присяжные меня оправдали, а судья на них как принялась орать! Тут же все протоколы порвали -- и три года колонии! И газетчики заорали: ура, ура! Тьфу! -- Алибек сплюнул с досадой.
   -- И что, попали в колонию?
   -- Да нет, в СИЗО только отсидел. Как в Китае драка пошла -- нас сразу на строительство укрытий. А тут апелляция вышла, заменили приговор условным, без права жить в городе. Уехал я сюда, а тут уж прибился к ребятам... Такая вот история, товарищ Керн!
   -- Да, дело обидное, -- согласился военинструктор. -- А ваша настоящая фамилия, значит, Нишанов?
   Алибек посмотрел на него с интересом.
   -- Откуда знаешь? Неужели на суде был? Или слыхал где?
   -- Слыхал, только потом, краем уха. Дело в том, что я руководил постройкой противорадиационных укрытий. Мне как-то попалась вся эта история в документах строительных бригад. Но я не совсем понимаю, почему вы решили сменить фамилию?
   -- Она демократическая какая-то. Нишанов -- это был такой парламентарий. Когда он был спикером советского парламента, Советский Союз развалился, а здесь этого не любят вспоминать.
   -- А Мухтаров-то почему? Откуда такая фамилия?
   -- Ну, меня совещание переименовывало. Администрация собралась и решила... Вроде как, раз я тут в сторожах хожу, то и фамилия у меня должна быть, как у сторожевой собаки кличка -- Мухтар. А мне куда податься? Мухтаров и Мухтаров, звучит оно неплохо... Тут вообще все переименовываются. Кроме Тамары Фёдоровны -- она до войны была знаменитой поэтессой, фамилию менять не хотела.
   -- А остальные все поменяли?
   -- Да, тут принято индустриальные фамилии носить. Лантанов, Кристаллов, Прессовский. Это в честь Сталина и Молотова, если что...
   -- Да я уже понял, -- сказал Керн.
   Дозорный замолчал вдруг, вглядываясь в вечерние дали.
   -- Смотри-ка ты, -- сказал он вдруг. -- Куркули к нам едут. И потёмок ведь не боятся, а то!
   Сказал -- и потянулся за оружием.
  
   Приехавших было пятеро: трое стрелков с повязками дозорного патруля, сидевших верхом на гнедых откормленных жеребцах, за ними -- юная девушка, высокая, но худенькая, на буланой юркой кобылке, а в хвосте колонны ехал мужичок лет пятидесяти, в ленинской кепочке из дублёной кожи и в стёганой ватной куртке, в резиновых сапогах с высоченными отворотами -- словом, такой типичный охотник или рыбак, какого можно почти во всякий сезон встретить без труда любой в сибирской глуши. Мужчины вооружены были хорошими самозарядными карабинами разных моделей, девушка же из оружия имела только нож.
   -- Смотри-ка, -- толкнул дозорный Керна в бок, -- бегляночка наша вернулась. Ну, видать, крепко метелить нас будут.
   Керн спокойно вышел навстречу гостям.
   -- Проезжайте внутрь, -- вежливо, но без энтузиазма пригласил он. -- Что вам угодно?
   Передовой, крепко сбитый молодой человек в зимней меховой шапке, ухмыльнулся кривовато:
   -- А это мы сами посмотрим, чего нам угодно! И тебя, бандюгу, не спросим!
   -- В таком случае, -- Керн навёл на него автомат, -- могу предложить для начала познакомиться с короткой очередью разрывными.
   Второй седок с повязкой дозорного выхватил плеть-нагайку и направил на Керна лошадь; остальные шарахнулись, заслоняя собой девушку.
   -- Стой, Паша, -- сказал пожилой тому, что был с нагайкой.
   Паша, не переча старшему, осадил коня.
   -- Да он безрукий! -- воскликнул он, приглядываясь к Керну. -- Эй, вояка, ружьишко-то отдай! А то ведь уронишь случайно...
   Керн отошёл на пару шагов назад, вскинул автомат, удерживая его одной лишь искалеченной рукой за рукоятку управления огнём, как пистолет. Поймав в трезубец прицела ветхий, ничему уже не служивший телеграфный столб в углу площади, военинструктор надавил на спуск. Перестуком раскатилась короткая очередь, раздался громовой треск: дерево столба, разбитое на высоте человеческого роста в щепы, покосилось и рухнуло у забора коммуны. Всё произошло едва ли за секунду, а мгновение спустя автомат Керна вновь смотрел в лицо передовому молодцу с повязкой.
   -- Мастер, -- согласился пожилой.
   Девушка вдруг подъехала к нему, наклонилась с седла к самому уху пожилого, сказала несколько быстрых слов.
   -- Дайте, я угадаю, -- предложил Керн. -- Мадемуазель сообщает, что раньше меня тут не видела, и что я тот самый палач, которого по особому распоряжению выписали из города.
   -- Хорошая игра угадайка, -- ответил пожилой, -- ну, а нам-то что с того?
   -- В таком случае, на правах хозяина разрешите представиться: новый руководитель коммуны, Александр Петрович Керн. А с кем, как говорится, имею честь беседовать?!
   -- Со мной, -- сказал коренастый седок. -- И с нами со всеми.
   -- Этого мне недостаточно, -- ответил военинструктор. -- В том смысле, что мои бумаги -- вот, -- он протянул здоровой рукой копию своего приказа о вступлении в должность руководителя и мандат от рабочего комитета. -- А ваших документов я не видел. Я видел только ваше оружие. Я сомневаюсь, что вы умеете применять это оружие законно и с толком. И, как следствие, я и в самом деле вполне могу стать вашим палачом.
   Парни с повязками всё-таки посрывали свои карабины с плеч. Керн флегматично указал им на безмолвные ряды строений за своей спиной.
   -- Сочувствую вам, господа, но не советую. Вы и ваши лошади сейчас -- отличная мишень для ружейного огня залпами, и на такой дистанции полуготовая картечь в наших ружьях не успеет даже толком рассеяться, прежде чем поразит цель.
   -- Красиво разговариваете, -- заметил пожилой. -- По-книжному. К чему это?
   -- А к тому, -- сказал Керн, -- что вы, вижу, совсем тут отвыкли от человеческой речи. Хамство и казачья нагайка, право же, не лучший способ вести себя в гостях.
   -- Это мы ещё посмотрим, кто тут в гостях... -- завёлся коренастый, но карабин всё-таки убрал.
   -- А разве так не видно? -- удивился военинструктор. -- Вы у нас в гостях, конечно. Прошу вас привязать лошадей у коновязи и проследовать в мой кабинет. Только там... гм!.. пока что имеет место некоторый беспорядок. И, уважаемый Паша, прошу вас перестать тыкать в меня стволом карабина. Меня это нервирует.
   -- Вы еврей, что ли? -- вдруг с удивлением спросил третий всадник с повязкой.
   -- Откуда такой странный вывод?! -- удивился Керн.
   -- Ну, во-первых, фамилия у вас подходящая. Во-вторых, разговариваете так смешно, вроде как одесский еврей в юморесках. И потом, вы только что ответили вопросом на вопрос, а это национальная черта.
   -- Насколько мне известно, настоящие евреи, не из юморесок, обычно лишены этих специальных признаков, -- ответил Керн, которому уже начали надоедать посетители. -- Так вы спешитесь и пойдёте со мной, или мы вежливо распрощаемся?
   -- Давайте слезать, ребята, -- предложил коренастый. -- Чего мы, в самом деле? Бояться их тут, что ли?
   -- Один только вопрос, -- сказал вдруг пожилой. -- Где Черевяк?
   Керн не понял вопроса.
   -- Что? Какой червяк?!
   Приехавшие дружно засмеялись.
   -- Где товарищ Кристаллов? -- переспросила девушка, и Керн вдруг вспомнил, что руководителя коммуны и в самом деле звали Дмитрий Черевяк.
   -- Он уехал, -- честно ответил Керн. -- Он очень быстро уехал. Как и вся администрация.
   -- Можно ещё раз посмотреть на ваш мандат? -- спросил пожилой.
   -- Можно, -- военинструктор протянул ему бумаги.
   Тот долго вчитывался в них при свете карманного фонарика, потом махнул рукой.
   -- Пойдёмте, Керн, поговорить надо с вами как следует.
  
   Пожилого звали Левицкий. Судя по документам, он был главой тетеринской районной администрации. Трое парней, как и следовало ожидать, были тетеринскими дозорными, а девушка -- той самой сбежавшей жительницей трудовой коммуны, за которой вчера безуспешно отправили погоню.
   Ныне Левицкий сидел против Керна в кабинете Кристаллова и чётко, но совершенно бесцветно ставил новому руководителю колонии условия.
   -- Вашу администрацию -- в полном составе отдать под суд райтрибуналу. Население -- обеспечить документами и свободой перемещения, после чего создать ему условия для занятий производительным трудом. Оружие и другие членовредительские инструменты выдать районной администрации. А эту девушку немедленно обеспечить всеми документами и личными вещами -- она переезжает к нам работать и жить. Исполняйте, Керн.
   Военинструктор подумал несколько секунд. Затем сложил из пальцев здоровой руки увесистый шиш, сунул его под нос Левицкому и пошевелил для убедительности большим пальцем.
   -- Так выкусить изволите, или подать постного масла?!
   -- Я его всё-таки пристукну сейчас! -- порываясь вперёд, вспылил здоровенный Паша. Керн не успел уклониться: страшный удар в ухо сбил его прямо вместе с креслом, опрокинул навзничь. Здоровяк из дозорной службы, перескочив через стол, прыгнул прямо на Керна, но тут военинструктор уже не растерялся: нанёс ему в живот ужасающей силы удар ногами. С развороту ударил в лицо, заломил руку болевым приёмом -- что-то захрустело в суставе у нападавшего, как медведь хрустит в малиннике. Двое коллег незадачливого дозорного подскочили с двух сторон; на Керна обрушился град ударов и пинков. Но и стоявший на карауле Алибек Мухтаров не растерялся: выпалил дробью в потолок, разряжая ствол и отвлекая нападавших, а затем полез в драку с прикладом наперевес, держа ружьё, как дубину...
   -- А ну, хватит! -- прикрикнул Левицкий.
   Окровавленный Керн поднялся с пола, всё ещё заворачивая руку Паши. Оглядевшись, отпустил её. Паша покорно поплёлся на своё место.
   -- Вон отсюда! -- жёстко сказал Керн, показывая на дверь.
   -- Что-о?! -- Левицкий гневно нахмурил брови.
   -- Я сказал -- вон! Банда! Теперь я знаю, за что вас здесь так ненавидят! Вы не люди, вы -- стая псов! Пошли прочь отсюда -- из моего кабинета, из моей коммуны и вообще из моей жизни!
   Мухтаров, успевший перезарядить ружьё, сопроводил эту патетическую тираду Керна недвусмысленным движением ствола.
   Левицкий, должно быть, погасил свой гнев.
   -- Давайте всё же поговорим спокойно, Керн, -- со вздохом сказал он.
   -- Я с самого начала разговора был спокоен, -- возразил Керн. -- Это вы проявляли лишние эмоции. В результате здесь уже пролила кровь, и это не ваша кровь, Левицкий.
   -- Вы сильный и смелый человек, -- произнёс Левицкий. -- Но сила и смелость, даже честь -- это в вашем случае пустые слова. Ведь вы защищаете зло. В интересах общества было бы куда лучше, если бы вы оказались трусом, циником и предателем.
   -- Трусов, предателей и циников здесь было достаточно и без меня, -- возразил Керн, -- зачем нужно было выписывать из города ещё одного. И, кроме того, я не знаю общества, в интересах которого было бы наличие хоть одного лишнего предателя и циника. Они, знаете ли, прежде всего безусловно вредны...
   -- Но вы руководите рабовладельческим анклавом!
   -- Я занимаюсь этим меньше трёх часов, а вы уже хотите, чтобы я тут проводил реформы?!
   -- Мы тут сами проведём всё, что надо! -- ухмыльнулся коренастый дозорный, так и не снявший свою зимнюю шапку. -- И реформы сделаем, и учёт произведём, и тебя у стенки оприходуем -- будь здоров! Так что ты свою кровь... того... не береги лишнего.
   -- Мухтаров! -- жёстко, по-военному, окликнул Керн.
   Алибек вытянулся у стола.
   -- Слушаю, товарищ Керн!
   -- Этих троих -- в арестантский блок! Достали!
   -- Что-о?! -- Левицкий подался вперёд.
   -- Они не умеют держать себя на людях, -- ответил военинструктор, -- тем более в гостях. Гостиоры прямо какие-то, прости господи! Народные мстители... Придётся дать вам урок вежливости, раз родители не справились. Пусть пока посидят в холодной, а там мы сами разберёмся, кого из вас к стенке...
   -- Ты что, совсем очумел? Истерик! -- прошипел Левицкий, подавшись вперёд. Керн остановил его движением руки.
   -- Я вас сперва научу разговаривать по-человечески, -- спокойно ответил он. -- Вот тогда и придёт время для серьёзных разговоров. А пока вы, вижу, только лаете на хозяина в чужом подворье -- а я здесь хозяин, это ясно вам?!
   -- Куда уж яснее, -- начал было Левицкий, но тут его перебила девушка, сидевшая до сих пор тихо на своём стуле.
   -- Да чего вы слушаете?! Брать их всех надо, брать, вязать! Он палач, убийца, в газовую камеру людей сажать будет! Разговаривать с ним ещё! На хрен надо?! Сюда отряд надо, истребительный отряд, а не разговоры с ними разговаривать!
   -- Такие обвинения требуют доказательств, -- спокойно сказал Керн. -- Соблаговолите предъявить на всеобщее обозрение газовую камеру.
   -- И предъявлю! -- закричала девушка. -- И соблаговолю!
   Крикнув это, она принялась стучать по столу кулачком. Левицкий смотрел на неё с пониманием.
   -- Так идёмте, -- предложил Керн.
   -- Идёмте, -- согласился Левицкий. -- Я тоже хочу на это посмотреть.
   -- Хорошо, -- сказал Керн. -- Только мы втроём. А вы, Мухтаров, стерегите здесь этих хамов, и если кто из них рыпнется -- сажайте в него картечью без промедления. Такие гости нам на хрен не нужны, как выразилась бы наша мадемуазель!
   Парни с повязками угрожающе зарычали.
   -- Я и говорю -- собаки, -- сказал Керн, задержавшись у дверей кабинета. -- Мой вам совет, парни: учите обратно человеческую речь. Скоро здесь всё изменится, и говорить вам придётся почти исключительно с людьми.
   -- Ты, что ли, изменять будешь? -- пренебрежительно фыркнул Паша.
   -- Я, -- кивнул головой Керн. -- А случись что со мной -- так и другие найдутся.
  
   Пересекая аллею, ведущую от административного здания коммуны к подсобным помещениям, девушка не переставала угрожать и жаловаться. Звали её Ириной. Худые руки Ирины беспрестанно находились в движении: она то тыкала пальцем в разнообразные строения, объясняя Левицкому, какие функции эти строения несут, то грозила кулачком Керну, предвещая скорое падение его власти. Левицкий отмалчивался.
   Так они подошли к арестантскому бараку. Керн отпер двери ключом и, к своему изумлению, обнаружил за дверями стрелка из числа дозорных по коммуне. Стрелок недружелюбно навёл на них дуло карабина.
   -- Без разрешения руководителя нельзя!
   -- Я теперь руководитель, -- сказал Керн.
   -- А что с Олегом?
   -- Драпанул ваш Олег, -- рассеянно сказал Керн. -- И остальные драпанули.
   Левицкий неожиданно посмотрел на Керна с нескрываемым интересом.
   -- Проходите, граждане, -- разрешил дозорный. -- Мне, товарищ руководитель, оставаться на карауле?
   -- Нет, -- ответил ему Керн. -- Следуйте за мной.
   Они прошли через пустовавший арестантский блок, открыли металлическую дверь в конце коридора и увидели влажную лестницу, спускавшуюся в полуподвал. Судя по всему, там располагалась котельная, но в арестантском блоке давно не топили. При свете электрического фонарика, который дал Ирине Керн, все четверо начали спускаться.
   -- Тут-то нас и шлёпнут, -- сказал Левицкий. -- Пуля в затылок...
   -- Мы экономим боеприпасы, -- ответил Керн. -- Зачем нам пускать пулю в затылок, когда у нас есть современная и удобная газовая камера? Добро пожаловать в нашу...
   Он осёкся.
   Луч фонарика выхватил из тьмы причудливое стеклянное сооружение, напоминавшее высокий аквариум с несколькими гранями. За стеклом виднелось металлическое офисное кресло, на котором бессильно обвис прикрученный ремнями человек. Глаза его были прикрыты низко натянутой шерстяной шапочкой, но по очертаниям нижней части лица, по широким рукам Керн сразу узнал Бенедиктова.
   -- Вот и пришли, -- суровым, изменившимся до неузнаваемости голосом сказал вдруг Левицкий.
   Девушка бросилась к стеклянному коробу, нашарила рукой какие-то отмычки, судорожно принялась отпирать одну за другой... У Керна возникло странное чувство: точно он смотрит на всю эту сцену откуда-то со стороны, из невообразимой космической дали. Он вспомнил, что учёные называют это состояние "деперсонализацией" и относят к психическим болезням; от этой мысли он как-то сразу успокоился и взял себя в руки.
   -- Не сметь! -- окликнул он негромко. -- Не подходить!
   Девушка уставилась на него со смешанным чувством ненависти и недоумения.
   -- Если там смертельный газ, мы все погибнем, -- сказал военинструктор уже обычным тоном. -- Дозорный! Принесите какое-нибудь маленькое животное. Да живее, чёрт возьми!
   Стрелок скрылся на лестнице -- только загрохотали над головой по коридору его сапоги.
   -- Не сбежал бы, -- вслух подумал Керн.
   -- Да нет, никто не сбежит, -- зловеще пообещал Левицкий.
   -- Смотрите, он задёргался! -- воскликнула вдруг Ирина, вглядываясь в сидевшего на кресле Бенедиктова. -- Он жив! Жив!
   -- Это может быть агония, если его отравили только что, -- предупредил Левицкий.
   -- Не говорите глупостей! Кому бы это понадобилось в последние три часа?!
   -- Это мы разберёмся...
   -- Ни с чем вы не будете здесь разбираться! Пристрелю, в конце концов, к чёртовой матери -- надоели! А ну, помогайте мне! Дверь надо открыть, а этого вытащить. И сразу же -- бегом отсюда! Мало ли какая там, в самом деле, дрянь!
   Левицкий поразмыслил секунду, потом открыл засовы на стеклянной раме. В нос шибануло омерзительным химическим запахом. Керн, прикрыв нос локтем, зашёл в камеру, тремя движениями острого штыка перерезал путы Бенедиктова и выволок его наружу. Бывший истопник закашлялся и глухо завыл.
   Подбежавшая Ирина схватила запястье Бенедиктова.
   -- Жив! Пульс неровный, но жив! Нужна камфара, стрихнин... успокоительные! Кислород нужен!
   -- Вы врач? -- спросил Керн.
   -- Фельдшер.
   -- Хорошо. Фельдшер. Тащите его в больничный корпус! Левицкий, помогите...
   -- А вы?!
   -- Хочу понять устройство этой машины, -- зло сказал Керн. Вновь испытывая полуобморочное чувство отделения от собственного тела. -- Мне ведь с ней ещё работать и работать. Как главному палачу Тетеринского района. Да не стойте же, как жена Лота, тащите его немедленно! Я сейчас догоню!..
   Левицкий с сомнением покачал головой, взял под мышки Бенедиктова и поволок на лестницу. Керн вошёл в камеру, светя себе фонариком. Устройство для казни и в самом деле оказалось довольно немудрящим: под решетчатым сиденьем стоял эмалированный таз с маленькой лужицей вонючей жидкости на дне. В тазу плавал брусок серы -- такие бруски используются в полевых аппаратах для выкуривания вшей. Брусок этот с одного угла немного обгорел и оплавился.
   Военинструктор с некоторым облегчением выбрался наружу, на свежий воздух, и помог Левицкому тащить Бенедиктова в медицинский блок.
   -- Идите вперёд, Ирина, -- распорядился он, -- подготовьте всё к приёму пациента.
   -- Чем его травили?
   -- Сернистым газом, -- сказал Керн. -- Но, судя по всему, он нашёл ловкий способ потушить серу. Думаю, сейчас он страдает прежде всего от шока, плюс к тому -- от голода и холода. Этим вы и займётесь...
   -- Вы за это ответите! -- сказала Ирина, вновь сжав кулаки.
   -- Я за это уже отвечаю, -- поправил её Керн, -- разве вы не видите? А вы ведёте себя безответственно: у вас пациент, вам отдано распоряжение, и вы стоите вместо этого и предвкушаете сведение личных счетов... Живо в лазарет!
   И Керн, подхватив Бенедиктова под ноги, двинулся дальше.
   Ирину как ветром сдуло. Проводив её задумчивым взглядом, Левицкий удивлённо посмотрел на военинструктора.
   -- Любите вы командовать, -- заметил он. -- Вы всегда так командуете?
   -- В вашем районе по-другому нельзя: скурвятся! -- резко ответил ему Керн.
   -- Злой вы, -- сказал Левицкий с одышкой. -- Жалко даже, что вы такой злой. Из вас бы иначе большой толк вышел.
   -- Зато вы и ваши головорезы -- истинное воплощение добра и порядка в Тетеринском районе!
   -- Мы делаем свою работу: защищаем людей от насилия, устанавливаем справедливость, помогаем больным и ослабленным, возвращаем людям человеческое достоинство. Мы приносим пользу.
   -- Пока что я не заметил от вас никакой пользы, если не считать окровавленного носа и фингала на скуле!
   -- Не я, а вы управляете лагерем, где людей сажают в газовые камеры!
   -- Это точно: теперь здесь управляю я, -- согласился Керн. -- А позвольте вас спросить -- почему? Я сюда приехал вчера, и уже управляю этим, как вы выразились, лагерем. Помогаю вытаскивать людей из газовых камер, организую и налаживаю жизнь, даже гостей, как вы заметили, принимаю! А гости эти бьют меня по морде, и ещё имеют наглость заявлять тут же, что они -- хранители справедливости и добра, а я, значит -- тёмная сила! Какой прогресс -- стать тёмным властелином царства смерти и тьмы всего за сутки с копейками! А вот, простите, почему вы, ревнители высших добродетелей, не положили всему этому конец гораздо раньше?! Вы-то сидели тут со дня рождения этой самой коммуны, вы не могли не знать, что у вас под боком творится! Но вы ведь так и не вмешались! Почему вы не вмешались, раз вы такое добро?!
   -- Это трудно объяснить, -- нахмурился Левицкий.
   -- Нет, это легко объяснить. Очень легко! Вам просто не мешала коммуна. Вам и вашим делам! А теперь эта девушка рассказала вам о планах нападения на вас, которые вынашивала местная администрация! Вот тут-то вы и взвились! Пока у вас тут под боком людей мучают, морят голодом, пытают -- это всё вам было неважно. Вы на своём кирпичном заводике добро творили -- только не то добро, которое людям в радость, а то, которое потом в кладовые сносят! Вот что вы делали! А теперь только припёрлись, давай тут мне сразу высшую справедливость олицетворять! Знаете, как тут вас называют?!
   -- Куркулями, -- ответил Левицкий.
   -- А знаете, за что?
   -- За то, что мы богатые, -- сказал пожилой человек. -- За то, что у нас есть всё. Еда есть, машины, лошади, завод, школа, электричество. А тут ничего не было, кроме демагогии. Вот за это они нас куркулями и называют. Неужели непонятно?
   Керн открыл спиной дверь медицинского блока, где уже суетилась Ирина. Внёс Бенедиктова в помещение ногами вперёд. Тот окончательно пришёл в себя, принялся вырываться; Керн поставил его на ноги и за шкирку дотащил до больничной кровати, около которой суетилась девушка, держа в руках шприцы и спирт. Тяжело, шумно отдышался, вышел в коридор, прислонился к стене, окрашенной на высоту человеческого роста зелёным больничным кобальтом.
   -- Я тоже так подумал, -- сказал он вышедшему вслед за ним Левицкому.
   -- Что вы подумали? -- переспросил тот.
   -- Что вас тут называют куркулями, потому что завидуют вашему богатству.
   -- А что, -- спросил Левицкий, -- теперь вы думаете что-то другое?
   -- Да, -- сказал Керн, глядя ему прямо в глаза. -- Теперь я думаю, что вы и есть куркули!
   6. Ожидание.
   -- Так этого оставить мы, конечно же, не можем, -- тяжело дыша, сказал Левицкий. -- Придётся с вами разбираться как следует.
   Они вновь стояли в кабинете руководителя коммуны -- просторном, похожем больше на зал заседаний. Сейчас Керн и Левицкий беседовали с глазу на глаз; невзирая на протесты приезжего, военинструктор всё же избавил себя от присутствия троих вооружённых молодых людей, да ещё и приставил к ним Мухтарова для контроля.
   -- Пишите в город, -- упрямо нагнув голову, произнёс Керн.
   -- Сами разберёмся! Принять меры мы можем прямо на месте.
   -- Принимать меры я вам запрещаю. Я тут сам ещё ни в чём не разобрался, а значит, и вы не сможете.
   -- Ох, какое самомнение! На каком, интересно, основании вы ставите себя выше нас?!
   -- Я здесь руководитель, а вы нет. Это вам достаточное основание?! Самоуправства, основанного на амбициях ваших архаровцев, я вам не позволю. Это будет означать только замену одних свихнувшихся молодчиков на других, а они, с моей точки зрения, ничуть не лучше. Только ещё и невоспитанные, в гостях себя вести не умеют. Пишите в город.
   -- Вы понимаете, что я могу вас арестовать?
   -- Понимаю. Арестовывайте на здоровье! Только выберите сперва для себя подходящую статью: самоуправство или бандитизм! -- Керн резко махнул рукой, опустился в кресло. -- Садитесь, Левицкий. Вы чего от меня хотите: продемонстрировать и укрепить свою власть? Или прекратить тот бардак, который здесь творится?
   Левицкий явно хотел продемонстрировать и укрепить свою власть, но признаваться в этом прямо было явно выше его душевных сил. Он покачал головой и предложил такой вариант:
   -- Я напишу в город, а вас пока арестую.
   -- Не выйдет! Пока я сижу под арестом, вы тут натворите дел, а мне потом расхлёбывать.
   -- Может, мы вас потом расстреляем!
   -- Тогда расхлёбывать придётся новому коменданту. Я только сегодня бывал уже в этом нелепом положении, и мне не хотелось бы подкладывать такую же свинью кому-нибудь другому. Словом, вы тут руководить не будете. Забирайте своих стрелков и убирайтесь к дьяволу!
   Левицкий хотел что-то гневно ответить, но тут в приоткрытую фрамугу вновь донесло издалека чистое пение серебряных труб. Было ровно девять вечера.
   -- Красиво играют, сорванцы, -- прислушавшись, сказал Левицкий. -- Прямо за душу берёт!
   -- А кто это играет? Ваши?
   -- Да нет, соплячьё. Школьники! Мы их тоже к делу разнообразному приставили: курей кормить, свинюшек, глину копать. Сейчас время такое, всем работать надо. Заодно и дозором стоят, раз в две недели в порядке очерёдности. Либо по тревоге, как сегодня. Вон, как до музыки своей дорвались. Сигна-ал!
   Левицкий на мгновение усмехнулся каким-то своим мыслям.
   -- Не опасно школьников в дозоры выпускать? -- удивился Керн. -- Тут вроде бы бандиты попадаются. Да и оружие в руки детям давать я бы всё же не рисковал без крайней нужды...
   -- А у нас крайняя нужда и есть! -- прорвало Левицкого. -- Вот крайняя нужда и есть! У нас рабочих рук нету, вообще никаких рабочих рук, ни квалифицированных, никаких! Вы тут сидите, у вас работников целый полк, а они не делают ничего, только песни революционные поют и жрут свою баланду! Ну ничего, мы этот порядок изменим! Все работать будут! А соплячьё это... с них на работе толку мало, вот их и ставим в дозоры! И им нравится, кстати, нравится! И стрелять они готовы, не хуже нашего с вами готовы! А кого я в дозор стоять отправлю? Инженеров, которых тут семь человек на район? Автомеханика? Формовщиц с кирпичного? Сами подумайте!
   Керн покачал головой.
   -- Поясните мне вашу мысль, -- попросил он тихо. -- Вы что, детей отправляете в дозоры потому, что они вам на производстве не нужны? Поэтому вы их посылаете жизнью рисковать?!
   Левицкий как-то сник.
   -- Не всегда, -- сказал он. -- Только когда тревога. Или просто в разъезды. Детей много, ездят они редко. И они стрелять умеют, будьте уверены! Они бандитам спуску не дадут!
   -- А бандиты им, если поймают? Дадут им бандиты спуску?!
   -- Что вы ко мне пристали?!! -- заорал Левицкий. -- Это вообще несвоевременный вопрос, если хотите знать! Это я вас обвиняю, я, а не вы меня, и не переводите, пожалуйста, разговор! Будьте мужчиной, в конце концов! Умейте понять, что такое ответственность! Нам выжить сейчас надо, вы понимаете -- выжить! Вы что, совсем не понимаете? Вообще не понимаете?! Мы пережили атомную войну! Сейчас всё станет по-другому. Всё! Сейчас нет времени рассусоливать: дети там, не дети... У меня наших, тетеринских, две тысячи пятьсот человек, и у всех семьи, между прочим, всех кормить надо! А дети эти -- приблудные, городские, их нам по разнарядке выделили! По разнарядке! Почему я их кормить должен?! Что за слюнявый гуманизм?! Нам дети не нужны, нам специалисты нужны, здесь, по сельскому, понимаете, хозяйству! Их работать приставили, и вас приставим, и коммуну вашу всю приставим, будьте уверены! Сейчас всем выживать надо, пусть другие выживают как умеют, а мы будем выживать, как нам надо! Я же их в дозоры посылаю, между прочим, на работу посылаю, а не на удобрения перевожу, как вы тут нас перевести хотели!
   Керн помолчал несколько секунд.
   -- Значит, -- сказал он, -- обитатели трудовой коммуны потребны вам прежде всего как источник практически бесплатной рабочей силы, упрощающей выживание двух с половиной тысяч ваших тетеринских сограждан?
   -- Время сейчас суровое, -- глухо ответил Левицкий. -- Каждый сам знает, о чём ему заботиться. Вон, Ира -- врачиха, она ценный человек. А кто не ценный, того зачем надо?
   -- Дети, значит, не ценные люди.
   -- Зато мы газовые камеры не строим! -- яростно, с глубокой моральной правотой в голосе воскликнул Левицкий.
   Новый руководитель коммуны зевнул, провёл устало по лицу рукой -- точно стряхивал прилипчивое наваждение.
   -- Пошли вон, Левицкий! -- приказал он. -- Забирайте своих подонков и сваливайте. А врача я оставлю у себя, вам её не видать больше. И учтите: если вы или ваши люди ещё раз подъедете к коммуне на выстрел -- этот выстрел раздастся.
   Левицкий широко, открыто усмехнулся.
   -- Не раздастся, -- сказал он. -- мы как раз подошли к самому главному. У меня к вам, дорогой вы мой, ультиматум! Завтра на рассвете я пошлю столь дорогих вам школьников штурмовать коммуну. И они пойдут, будьте уверены! Особенно после того, как мы расскажем им о вашей газовой камере. Хотел бы я посмотреть, как вы будете стрелять в них! А чтобы не пропустить ни одного кусочка этого зрелища, я поставлю сзади кинооператора. И передам диск с этим фильмом в город, на радость вашим коллегам из рабочего комитета. Но вы стрелять в детей, наверное, не будете -- и по этой причине, и потому, что вы гуманист, конечно же. Поэтому они ворвутся сюда, посмотрят своими глазами на ваше барачное житьё-бытьё и повесят вас. За ноги, как Муссолини. Вам всё понятно, Керн?!
   -- Куда уж яснее, -- согласился военинструктор, перекладывая автомат на грудь. -- А теперь убирайтесь!
   Левицкий, подняв высоко голову с видом одержавшего моральную победу человека, вышел в двери кабинета. Керн с размаху ударил его в затылок ствольной коробкой автомата; пожилой обмяк и упал ничком, издавая глухие стоны. Военинструктор схватил его за шиворот и поволок наружу из административного корпуса. На свежем воздухе Левицкий пришёл в себя и тотчас получил ещё один удар в голову -- сапогом. Это успокоило его окончательно. Керн втащил грузного Левицкого в арестантский блок, с усилием поволок в подвал, к открытой газовой камере. Обрывком верёвки, которой был привязан Бенедиктов, скрутил незадачливому гостю руки и ноги под сиденьем дырчатого стула. С размаху задвинул стул в камеру и закрыл задвижку.
   -- Тут тебе и место, -- с неожиданной для самого себя злобой в голосе сказал он, полюбовавшись на творение своих рук.
   Бегом покинув арестантский блок, Керн выбежал к воротам коммуны. Бросил на ходу в приоткрытое окно караулки, где дозорные стерегли своих коллег -- тетеринских стрелков:
   -- Мухтаров, этих не выпускать! Сбегут -- все головой ответим!
   -- Есть! -- чётко воскликнул в ответ Алибек.
   -- Я скоро вернусь, -- убегая, прокричал Керн.
   Открыл ворота коммуны, вывел из конюшни свою игреневую кобылу -- и умчался в апрельскую ночь, скованную тонким серебряным ледком.
  
   Его остановили очень быстро, сразу же за переездом. Подъехали четверо пацанов лет по четырнадцать, только один с ружьём, и ещё у одного -- старинная труба. На таких трубах когда-то играли бездарно в пионерских лагерях, подражая легендарному "Артеку".
   -- Стой, кто таков?
   -- Из города, военный уполномоченный рабочего комитета. Принял управление трудовой коммуной на себя в связи с бардаком... извольте посмотреть мандат!
   Тот, что с ружьём, козырнул, взял бумаги Керна.
   -- Давно руководите?
   -- Часов шесть, -- признался Керн.
   -- Много вас приехало?
   -- Один как перст. Да и предыдущая администрация удрала, заслышав торжество вашего боевого гимна. Собственно, я поехал искать помощников.
   -- К вам в коммуну поехали наши старшие товарищи, разбираться в тамошних делах. Они вам помогут.
   -- Чёрта с два! -- сказал Керн. -- Они не помогать приехали, а грабить. Ваш главный начальник Левицкий сказал такие вещи, что я был вынужден арестовать его вместе со всей депутацией.
   -- Арестовать Левицкого?!
   -- Ну да.
   -- А по какому, собственно, праву?
   -- Территориально наша коммуна его власти не подчинена, он впёрся к нам с вооружёнными молодчиками, вёл себя по-бандитски. Угрожал, что завтра отправит на штурм нашей коммуны здешних школьников.
   -- Это мы и есть. А что такое там, с этим штурмом?
   Керн коротко рассказал, чем именно угрожал ему Левицкий.
   -- Словом, -- закончил он, -- после эдаких угроз я решил, что штурма не допущу, и сам поехал искать вас. Хотите -- вешайте меня прямо здесь. Тут вы хотя бы в своём праве это сделать. А там -- Левицкий точно свалил бы всю ответственность на вас.
   -- Не понимаю, -- сказал старший, -- зачем вам это всё нужно.
   -- Что -- это?
   -- Ну... приехать сюда, с нами связываться. -- Он явно был растерян и не знал, что делать с Керном дальше.
   -- Разве не очевидно? -- усмехнулся военинструктор. -- Мне нужны помощники. Хотя бы на самое первое время, пока я не найду их среди жителей коммуны.
   Вооружённый парень помотал головой.
   -- У нас самих людей раз-два, и обчёлся...
   -- А может, ему девушек дать? -- поинтересовался вдруг ещё один, без трубы и без оружия. -- После Вари Забелиной девушки только и плачут, что дела нет настоящего. Слушайте, гражданин, давайте, мы вам девушек дадим!
   -- Конечно! -- обрадовался Керн. -- Дайте мне девушек!
   -- А вдруг он их обижать будет? -- тот, что с трубой, даже привстал в стременах, и Керн увидел, что это совсем ещё пацан, лет тринадцати, от силы -- четырнадцати. -- Как мы проследим, чтобы он их не обижал?!
   -- Ездить будем и следить! При нас не обидит!
   -- Да он Левицкого обидел, со всеми его телохранителями! Валера, ты только посмотри на этого пирата!
   -- Я не "Валера", а "товарищ командир группы"! -- огрызнулся вооружённый. -- Ещё раз, и отправлю карабин чистить. А с этим гражданином, -- он демонстративно отвернулся от Керна, -- надо бы отдельно разобраться. Откуда я знаю, к кому он тут ночью ехал -- к нам или к Ахтырову в банду!
   Пришлось Керну в очередной раз объяснять недоверчивой аудитории, что, замышляй он злое, -- положил бы уже в сей миг всю пытающуюся разговаривать с ним группу.
   -- А всё равно, гражданин, -- обиделся вооружённый, -- у нас комендантский час, а коммуна ваша -- враждебный объект, находящийся с двух часов дня на военном карантине. Так что, извините, вы задержаны. Прошу сдать оружие и ехать за нами в комендатуру дозорной службы.
   -- Оружие мне не вы выдавали, -- ответил Керн на это, -- не вам его и забирать. Тем более ночью и на глухой дороге. Если хотите, конечно, могу отомкнуть магазин -- это всё, что я обещаю. А в комендатуру вашу я поеду, конечно же. Чует моё сердце -- может, мне там хоть девушек дадут!
   Старший из конников фыркнул, разворачивая лошадь; лошадь тоже фыркнула, посмотрев на кобылу Керна. Ребята окружили военинструктора с четырёх сторон и тронулись по дороге крупной размашистой рысью -- пошли куда-то в южную сторону, тронутую светом чистой морозной луны.
  
   В придорожных кустах, однако, ждали их неприятности. Вышел мужик в засаленном ватнике, ни дать ни взять беглый зэка. Вышел и сказал:
   -- А ну, слазь с лошадей на ...!
   Керн проклял себя страшными словами за то, что отстегнул магазин автомата. Впрочем, в затворе должна была оставаться одна пуля -- выезжая из коммуны, он дослал её в ствол и оставил там, вопреки всем правилам безопасности. Зорким глазом военинструктор осмотрел кусты и приметил там с десяток вооружённых чем попало людей. Они представляли опасность, как и мужик на дороге, но опасность эта была несравнима с холодным блеском пулемёта "Печенег", высовывавшегося из корней ракиты по левую сторону.
   -- Ах ты, рыло бандитское! -- сказал вооружённый подросток и потянулся за своим ружьём.
   -- Гони!!! -- заорал ребятам Керн, пиная ближайшую к нему лошадь пяткой в бедро.
   Подростки, однако, растерялись. Грянул из кустов выстрел -- пуля, оставляя в воздухе отчётливый след, пронеслась меж Керном и мальчиком с трубой. Не теряя времени, Керн приподнял свой автомат, выпустил единственную пулю туда, где в ракитах должен был лежать пулемётчик; донёсся сдавленный крик -- попал! Выстрел испугал лошадей. Три из них понесли, четвёртую Керн стукнул по ушам, задев заодно и наездника. Мужик на дороге попятился и был смят.
   -- Карьер! -- заорал военинструктор, давая шенкелей своей игреневой лошади. В свете луны его кобыла казалась отполированной серебряной статуей, демаскируя и всадника, и себя.
   Захлопали частые выстрелы карабинов и охотничьих ружей. Один из подростков вскрикнул вдруг; рукав его окрасился кровью. Лошади, недисциплинированно и вразнобой, пошли всё же неплохим карьером, унося седоков сквозь наполненную пулями ночь. Позади них, в засаде, послышались выхлопы мотора и надсадный вой -- из придорожной трясины полез наружу уродливый джип "патриот" с кляксами защитного камуфляжа. Окошко джипа подле водительского спустилось, из него высунулась голова, а затем -- ствол автомата.
   -- Левее держи, левее! -- крикнул ребятам Керн.
   Стиснув шлюс, он лихорадочно перезаряжал обеими руками магазин. Больная ладонь подвела -- длинный прямой рожок выскользнул, упал на седло; военинструктор лишь случайным везением прихлопнул его, когда рожок уже соскальзывал вниз по крупу. Коротко лязгнула защёлка магазина. Из джипа ударила длинная, частая очередь; трассирующие пули понеслись чуть правее и выше всадников. Машина нагоняла, уверенно петляя прямо по мокрому полю. Керн сорвал с плеча оружие, держа его на свой обычный манер, как пистолет. Вскинул "Галил" вверх стволом, прихватил повод -- и рискованно помчался наперерез преследующей машине. Стрелок в "патриоте" тоже не дремал: пуля провела ровную строчку у глаз Керна, выбив давлением воздуха крупную слезу. Военинструктор вытянул руку и затаил дыхание, целя в переднее стекло машины метров с пятнадцати. Из ствола его автомата вырвалось пламя, трепещущее, как мотылёк. Стекло "патриота" прошила наискось ровная черта трассы; затем стекло вылетело, и машина завалилась на бок, продолжая по инерции уже не управляемый никем манёвр поворота. От ракитовой рощицы бежали к машине люди, стреляя и размахивая ружьями; до них было метров двести, и прицелиться толком из своих охотничьих "пукалок" они не могли, но Керн помнил и о пулемёте "печенег", оставшемся в кустах позади. Он подъехал к машине, не глядя внутрь, выхватил с усилием торчащий из дверного окошка автомат. В машине негромко молились. Военинструктор отъехал от поверженного транспортного средства, разложил приклад своего автомата, с безопасного для себя расстояния прицелился в бегущих и дал очередь, до конца опустошая магазин. Многие попадали -- залегли они, или же были ранены, понять не удавалось; впрочем, Керна интересовало отнюдь не это. Дав кобыле шенкелей, он пустился по полю вскачь, нагоняя ребят. Впрочем, те отъехали недалеко. Все они, даже раненый, разинув рты, наблюдали за ходом этого маленького сражения. Тот, что был с оружием, уже успел привести его в боевую готовность и теперь приветствовал Керна, салютуя взметнувшимся к небу стволом.
   -- Чего ж ты, командир, не стрелял?! -- возмутился Керн. -- Дистанция велика была?!
   -- Так патронов же нет, товарищ руководитель коммуны! -- виновато сказал тот. -- Нам же патроны не положены! Не по возрасту, говорят!
   Керн только сплюнул с досады.
   -- Продержишься? -- он подъехал к раненому.
   Тот не отвечал, качаясь в седле неестественно и прямо, точно его подпирали палкой. Рука парня была залита кровью от плеча до пальцев, рукав пропитался насквозь. Керн понял, что мальчик испытывает тяжёлый шок, и только сила воли позволяет ему не потерять до конца сознание, не выпасть окончательно из седла. Поставив лошадь бок о бок, он аккуратно перетащил к себе раненого.
   -- Теперь -- галопом!.. У вас врачи есть?
   -- Есть. Только не знаю, доедем ли до больнички...
   -- А машины у вас на выстрелы не выезжают?
   -- Только по сигналу регулярных дозоров.
   -- Тогда, -- решил Керн, -- возвращаемся полями в коммуну. У нас есть медпункт и фельдшер, а если надо будет ампутировать -- съездим за врачом.
   При этих словах раненый всхлипнул и повернул голову.
   -- Сиди тихо, -- сказал Керн, которому раненый подросток щекотал нос шевелюрой. -- На войне всё бывает.
   Краем глаза при этих словах он не уставал следить за бандитами, поднимавшимися один за другим с промозглой пажити.
   -- Не вздумалось бы этим архаровцам чесануть из пулемёта... -- заметил он.
   -- Нет, эти больше не нападут, -- убеждённо ответил командир патруля. -- Эти силу поняли. А стреляете вы неплохо, товарищ Керн! Здорово, я вам скажу, стреляете! Эх, повезло же коммуне! -- прибавил он вдруг с оттенком мечтательности, пуская коня в галоп. -- Нам бы в наш дозор, да такого вот военинструктора!
  
   Рана была плоха; нанесли её картечью. Кость задело, но не раздробило, а вот с мышцами руки у парня было совсем плохо, и Керн по требованию фельдшерицы Ирины сбил ломиком навесной замок с сейфа, на котором грозными бюрократическими буквами стояло: "Список А". В сейфе этом совсем не было ни наркотиков, ни учётной документации, но Ирина всё же нашла какую-то комбинацию лекарств и ввела её раненому. Кровь, подходящую по группе, дали Мухтаров и тот мальчик, что ездил с трубой. Два часа Керн ассистировал при операции, старательно, но не слишком-то умело. Наконец, в окровавленный таз брякнулась последняя расплющенная чечевица картечи, и на рану легли аккуратные широкие строчки швов. Раненый уснул в соседней палате с бесноватым Бенедиктовым, уже пришедшим к тому моменту в себя и требовавшим жесточайшей расправы с ненавистными ему коммунистами.
   Тем временем и по всей коммуне творился непорядок. Жители, не получившие в семь часов положенной вечерней пищи, стучали пустыми тарелками из алюминия в окна жилых блоков. Пронёсся слух, что администрация сбежала. Новый руководитель коммуны, покинув операционную, отправился в женский барак, чтобы наладить работниц на кухню, однако женщины наотрез отказались подчиняться ему, обвиняя при этом во всех смертных грехах разом.
   -- Я тут революционные митинги созывать не намерен! -- прикрикнул Керн. -- Хотите жрать -- идите и готовьте: вон зерно, вон картошка, даже маргарин есть! А не хотите -- пошли вон по баракам! Я за вас не ответчик и не прислуга.
   Его неожиданно попытался усовестить один из тех мордоворотов, что приехали в коммуну вечером вместе с Левицким.
   -- Как так хамски можно... с женщинами?
   На Керна, доведённого уже до ручки, было в этот миг страшно смотреть!
   -- А с детьми можно -- по-хамски?! Вы своего жирного охранять сюда притащились, а пацаны за вас, уродов, с бандитами по дорогам драться должны?! Без патронов?! Эй, Мухтаров! Ещё один вопль с их стороны -- и я вам приказываю принять самые решительные меры! Поставьте-ка этого Левицкого со всеми его жлобами к стенке и шлёпните. Доставьте мне удовольствие. А то я в этих газовых камерах ни черта не понимаю, пулю им всем в лоб, труп в овраг -- и ну их к растакой-то матери!
   -- Натуральный палач, -- решили женщины хором, но еду готовить всё-таки пошли.
   В бараках опасно шумело и митинговало: чуя слабину власти, радостно пробуждалась народная стихия. Вопли Бенедиктова, разносившиеся над коммуной в ночной тишине, подливали в огонь бунта ложечки горючего касторового масла. Из барака номер одиннадцать полезли вдруг озверелые бородачи, призывая вслед за истопником к крестовому походу на "коммунистов". В руках духовенства мелькали кастеты и заточки. Мухтаров и второй стрелок дозора тотчас открыли по номеру одиннадцать частый огонь гелевыми пулями, загоняя на место взбеленившееся "духовенство" коммуны. В остальных же бараках, где оконные проёмы заделаны были фанерой в целях экономии, решили как-то сами по себе, что это охрана расстреливает кого-то по приказу Керна. Момент был критическим: возмущение масс достигло пика, и теперь было неясно, что пересилит в людских душах -- страх перед оружием или жажда мести. Страх победил. Женщины разносили по баракам торопливо сваренный ужин, приправляя нехитрую еду рассказами о сотнях расстрелянных. Образ Керна -- "палач, настоящий большевик" -- обрастал всё новыми леденящими кровь подробностями.
   Военинструктор тем временем зверел всё больше. Он чувствовал, что сбивается с ног и что падать ему тем временем никак уже нельзя. Поэтому он отыскал подростка с бесполезным ружьём -- Валеру.
   -- Видите, что творится? -- спросил он, показывая вокруг.
   Тот кивнул. Его самого поражал до глубины души размах происходящего.
   -- Тогда вот что, -- сказал ему Керн. -- Вот вам обойма боевых патронов для вашей пукалки, а вот вам ещё одна, снаряженная. И сделайте мне одолжение: либо немедленно убирайтесь отсюда, чтоб вашего духу тут не было, либо поступаете под начало моего командира Алибека... Нишанова.
   Мальчик вытянулся по стойке "смирно".
   -- Есть! -- сказал он.
   -- Что -- "есть"?!
   -- Есть -- поступить под командование! Тут, судя по воплям, такое жлобьё засело, что...
   Керн окликнул Мухтарова.
   -- Смотрите, -- сказал он, -- эти товарищи временно к вам прикомандированы. До семи ноль-ноль -- комендантский час. Левицкого и его свиту из коммуны не выпускать! Население из бараков не выпускать! В случае необходимости -- известите меня, я отдам новые приказы.
   -- А вы что делать будете?
   Руководитель коммуны пожал плечами.
   -- Поужинаю и посплю. День суматошный получился, товарищи. Вы-то выспались днём, после рейда, а я -- нет. А ребят, кстати, меняйте по сменам: один караулит -- двое спят. Больше народу нам здесь и не понадобится. Бандиты вот прорвутся разве что...
   -- Товарищ Керн, а можно вопрос? -- Подросток разглядывал его с возрастающим поминутно любопытством.
   -- Конечно, можно. Военных тайн пока не держу.
   -- Неужели вы сейчас сможете заснуть? В такой вот обстановке?!
   -- А какая тут обстановка? -- Керн повёл рукой вокруг. -- Нормальная полевая обстановка, ничего особенного. Впрочем, если вы нервничаете и вам будет спокойнее, когда я бодрствую...
   Мухтаров и Валера удивлённо переглянулись.
   Керн отдал им военный салют и вышел из кабинета.
   -- Ну и человечище, -- сказал ему вслед Мухтаров.
   -- А вы давно его знаете? -- спросил подросток с деланным небрежением к собственному вопросу.
   -- Да как сказать, -- Мухтаров задумался. -- Считай, я его и не знаю вообще. Он вчера только приехал. Чуть не перестрелял меня с моим дозором, как котят. Потом объяснил мне, дураку, что и как... А мы ведь, я вижу, коллеги. Ты тоже дозорный старшина.
   -- Да какой у нас дозор! -- отмахнулся Валера. -- Так, понарошку. Патронов вон, и то не дают!
   -- Шеф у вас -- сволота редкостная! -- подтвердил Алибек. -- Не буду жалеть, если его Керн шлёпнет.
   -- Левицкий, что ли? Он нам не шеф. Он тут за хозяйчика, весь район под ним. А у нас в школе директор Красавина, вот она нормальная тётка. Только она вообще была против, чтобы нас в дозоры пускали, и на машинах учиться не позволяла. Малы, говорит, ещё. Ну, на общем собрании Левицкий вопрос и двинул: сделать из нас в дозоре лёгкую кавалерию, а оружия не давать. Чуть опасность -- сразу трубить и наутёк! Так, собственно, и нормально было, пока тут ахтыровцы не распоясались! А теперь: просим, просим патронов, а нам говорят -- уговор дороже денег!
   -- Дура ваша директриса! -- в сердцах сказал Алибек. -- Сказала бы: не пущу детей в дозор, пока бандитов не повыбьете, и всё!
   -- А она так и сказала, -- согласился Валера. -- У нас девушка была, Варя. Её курьером в город отправили. Ахтыровцы её остановили, и... Ума не приложу, как она живая домой вернулась! Тут-то Красавина и сказала, что хорош в игрушки играть. У нас парни, конечно, в бутылку полезли, а с другой стороны -- теперь Левицкий точно прав. Нам теперь если патроны выдать, так точно на Ахтырова охотиться пойдём. Так что до сегодняшней ночи расставили нас на всю зиму только вроде сторожей -- по вышкам.
   -- А сегодня что?
   -- Ну, вчера от вас женщина прибежала. Говорит, вы там печи построили и газовую камеру, всех нас сжигать будете и воевать решили. Тут Левицкий к нам в школу заявился и говорит: сколько, мол, от этих гнид терпеть можно? Дайте нам ваших дозорных, пусть ночь постоят в секретах, а наутро мы возьмём всю эту трудкоммуну -- одни мошки полетят! Они же, говорят, для Ахтырова и база, и людей поставляют, и продовольствие! Пока не прихлопнем их, вас, то есть -- так всему району и терпеть.
   -- И что, директриса ваша согласилась? И патронов для вас не вытребовала?
   -- А её на совещании не было, заболела она, -- вздохнул Валерка. -- Говорят, спорыньёй отравилась. А может, ваши отравили, тоже ведь дело возможное. Так что вместо неё выступил начальник районного дозора. И сразу давай орать: вы не пацаны, а трусы, без винтовки в руках защититься не можете, морду бить не умеете! И всё такое. Ну, общее собрание и проголосовало: выступать!
   -- Соплячьё, -- рассудительно сказал Мухтаров.
   -- Да уж, не фельдмаршал Кутузов! -- рассердился вдруг юный стрелок. -- А каково слушать, когда взрослые мужики тебе один за другим оскорбления в рыло тычут?! И всё у девчонок на глазах! И это после того как два года на чужом иждивении прожил!
   -- Разве ж вы не работали?
   -- Работали, а что толку? Семь потов сойдёт, а урожаю потом с гулькин нос. Ни навыков, ни силы не нажили. Какие из нас крестьяне! Вот нам с общественного поля и давали... от щедрот!
   -- Ничего! -- решительно произнёс вдруг Мухтаров. -- Скоро здесь всё изменится!
   -- Изменится?! Думаешь, он что-то изменит? -- спросил Валера с презрением и надеждой, разумея под ним Керна.
   -- Нет, -- покачал головой старший дозорный. -- Не он. Мы.
  
   Керну и в самом деле следовало поспать. Он мог, подобно всякому молодому и достаточно здоровому человеку, обходиться без сна по две или три ночи, но ясность его мышления за эти сутки с лишним оказалась под серьёзной угрозой извне, и Керн чувствовал это. За все прошлые годы жизни, прошедшие среди различных по духу, но всё же целеустремлённых и не лишённых некоего жизненного оптимизма коллективов, он ни разу ещё не встречался с клоакой такой степени тесноты и концентрации. Там, в городе, судьба могла быть неясной и трудной, но она не приводила и к пучине безумия -- разве что в среде самых развращённых и реакционных классов, куда Керн допущен не бывал. Здесь же, в глубинке, поражённой преувеличенным во много раз ужасом новой мировой войны, реакция просто и естественно брала свою дань. Военинструктор отчётливо понимал, что рабочий комитет послал его сюда не для того, чтобы расправиться с этой дремучей Вандеей и не для того, чтобы поддерживать выбранный ею гибельный путь -- и всё же в течение целого дня он чувствовал себя то беспощадным Симурдэном, то кровавым маркизом де Лантенаком, и за каждым росчерком пера или движением автоматного дула мерещился Керну холодный нож гильотины. Между тем, обстоятельства требовали от него не столько крови и мести, сколько обыкновенного человеческого достоинства. Сдавая фактическое руководство Мухтарову-Нишанову и возвращаясь в свою комнату, Керн преследовал лишь одну цель: восстановить в себе запасы этого достоинства, чтобы не превратиться окончательно в фанатичную и крикливую машину, отдающую негодные приказы из одного лишь чувства внутреннего протеста.
   Скинув сапоги, военинструктор опустился на кровать; автомат -- на предохранитель и в глубокую складку, между матрацем и жёсткой рамкой, -- так всегда под рукой. Навалились впечатления, сдавливая натруженный мозг. Керн нашарил в кармане дорожного плаща фляжку, глотнул один раз мерзкого хлебного пойла -- "бренди", прополоскал рот. Больше пить было нельзя. По жилам разошлось резкое, блаженное тепло. Он проверил засовы, ставни и лёг, раздевшись до исподнего, в скрипучую кровать, успев мимоходом подумать, что ночью его непременно возьмут сонного и завтрашним же утром расстреляют...
   Проснулся Керн от лёгкого шороха. Такие звуки подчас действуют на нервы сильнее близкой канонады. Он зашевелился в своей послели, протянул руку к часам; была почти половина четвёртого ночи. Новоиспечённый руководитель выглянул за окно, но увидел только лунищу, свесившуюся под самый горизонт, да ещё странные синие отсветы из полуразбитых окон блока номер один. "Телевизор смотрят, что ли?" -- удивлённо подумал он, закрывая вновь глаза, но тут шорох повторился. Шорох явственно шёл из-под кровати. Керн похолодел, представив себе громадную крысу, пожирающую неприкосновенный продовольственный запас в его рюкзаке. Осторожно, стараясь не шуметь, вынул свой "Галил" и разложил металлический приклад. Затем резко, с хаканьем, ударил два раза изо всех сил прикладом вниз, в подкроватное тёмное пространство -- и тотчас, босой ногой дотянувшись до выключателя, врубил в комнате неяркий верхний свет.
   С визгом и руганью выкатилось из-под кровати что-то тёмное, большое -- и Керн, уже держа автомат наготове, признал в этом Юрия Лантанова!
   -- Какого чёрта вы дерётесь?! -- обиженно спросил Лантанов, держась обеими руками за бок. -- Вы мне ребро сломали! Это самоуправство, товарищ Керн!
   -- А какого чёрта вы шебуршитесь у меня под кроватью в полпятого ночи?! -- с возмущением заорал на него Керн в ответ. -- Вы вообще должны были уехать! А не уехали -- так где вас, я спрашиваю, носило?! В конце концов, чёрт с вами! Шли бы к себе в комнату и спали бы спокойно! Чего ради, собственно, вы тут ошиваетесь?!
   Тут Юрий Лантанов расплакался, запустив пальцы в рук в свои длинные белые локоны. Он был жалок. Он был не нужен никому, его никто не любил, и он научился платить людям взаимностью за эту нелюбовь. Коммуна "Кузня Горящих Сердец" стала смыслом его жизни, надеждой на воспитание нового человека, способного понять его, Юрия Лантанова, до конца! Он вступил в тайное общество "гостиоров", чтобы принять на себя труднейшую миссию избавления человечества от духовных упырей и разных социальных паразитов. И как ему отплатила коммуна за верность её идеалам?! Его, Лантанова, назначили в передовое охранение при эвакуации, чтобы он с двумя стрелками расчистил дорогу от засад разных ахтыровцев и куркулей! Его просто бросили вперёд умирать. Подставили под пули! Он вернулся обратно, но тут бегает живой Бенедиктов, люди тут -- мерзость и грязь, готовая расправиться с ним по минутной своей прихоти! И он, потеряв голову от страха, стыда и гнева, бросился в то последнее место, где мог рассчитывать на поддержку и защиту! И что он, Лантанов, получил здесь?! Прикладом в брюхо! А если у него теперь будет сломано ребро и ему всю жизнь придётся ходить с деформированной грудной клеткой?!
   Чем больше Керн слушал это, тем сильнее отчего-то забавлялся. Должно быть, перенесённое напряжение и в самом деле не лучшим образом сказалось на его нервах. Он поднёс незадачливому гостиору мокрое полотенце, чтобы тот приложил его к своим синякам, а затем налил из фляги глоток всё того же вонючего "бренди". Всё ещё всхлипывая, Лантанов достал гребешок и принялся расчёсываться, наклоняя голову влево-вправо в медленном ритме.
   -- И что ж теперь со мной будет? -- глотая сырость, спросил он. -- Выгоните?
   -- А что я, собственно, должен делать?! -- спросил Керн.
   -- Мне и податься некуда, -- вздохнул Лантанов. -- Либо к Бенедиктову на расправу, либо к бандитам этим. Лучше уж сразу стреляйте, товарищ Керн! А если оставите, -- затараторил он вдруг, -- так я буду дисциплину соблюдать. Честное слово. Я дисциплину умею! Вам понравится, обязательно! И поручите мне, что хотите, я всё буду делать! Сапоги чистить, портфель таскать, раздевать вас перед сном -- всё с удовольствием буду! Готовить тоже умею, убирать... Товарищ Керн?
   Он стоял перед Керном, вытянувшись в струнку, и по телу его пробегала жадная нервическая дрожь. Так дрожит хорошая борзая перед тем, как её спустят с поводка. Так дрожит стареющий офицер, почуяв близость разрекламированной кокотки. Керну было тошно, страшно и смешно. Но уже так мало сил оставалось у него на все эти чувства, что не они диктовали в следующий миг решение всей судьбы Лантанова, а лишь бесконечная, равнодушная усталость, безраздельно владевшая в этот роковой миг начальником коммуны.
   Керн вытянулся на кровати, пряча автомат, и погасил освещение.
   -- Полезай, Лантанов, обратно... под шконку, -- засыпая, сказал он.
   7. Метания.
   Утро Керн начал с реформ. Заспанного Мухтарова он довольно безжалостно отослал сопровождать Валеру -- за помощью извне. Затем вскрыл отмычкой архив и не обнаружил там никаких личных документов на обитателей коммуны, за исключением журнала санитарного осмотра. То ли администрация при бегстве увезла эти документы с собой, то ли уничтожила, то ли они просто были надёжно припрятаны где-нибудь в другом месте.
   Раскрыв в кабинете санитарный журнал, Керн наугад выписал себе на отдельный лист два десятка фамилий. Потом обошёл блоки, где как раз дожёвывали утреннюю еду, и вызвал отобранных жильцов в административное здание.
   -- Расстреливать будут? -- вяло, без оживления спрашивали жильцы.
   -- Я изобрёл более гуманный способ, -- серьёзно возражал им Керн.
   В кабинете, где ещё вчера помпезно заседала администрация, теперь набились сами обитатели трудовой коммуны. С недоумением они оглядывали друг друга, тихо спорили, по какому именно признаку их отобрали из общей массы. От многих мужчин пахло спиртом: видимо, режим воспитания нового человека в коммуне всё-таки был слабоват. Военинструктор рассадил пришедших по стульям и, взгромоздившись неприлично на край стола, скучным голосом поведал им следующее.
   -- Господа, я позвал вас, чтобы сообщить вам пренеприятнейшее известие. Я -- новый руководитель коммуны, я лозунгов не жалую, и поэтому я буду налаживать здесь нормальную, повседневную трудовую деятельность. В связи с этим должен сказать, что меня ни к чёрту не устраивает уровень вашей трудовой и социальной активности. А посему -- попрошу упаковать чемоданы и убираться ко всем чертям.
   Собравшиеся медленно и тяжело удивились.
   -- Как это -- ко всем чертям?!
   -- А вот так: вы едете домой.
   -- Но у нас и дома-то нет. Куда мы поедем, мутировать в радиоактивную пустыню?
   -- Не мутируете, -- успокоил военинструктор. -- Как известно, американо-китайский ядерный конфликт в военном смысле Россию не затронул. Наши пострадавшие территории, с которых вас эвакуировали, были поражены исключительно радиоактивными осадками. Постановление правительства, касавшееся эвакуации и перемещения населения с заражённых территорий, принято было три года назад, и эвакуация осуществлялась сроком на один год, вплоть до проведения работ по дезактивации...
   -- Так, и что? -- подал голос бородач из первого блока.
   -- А вот что: радиоактивность, вызванная ядерным взрывом, подчиняется хорошо известному каждому грамотному человеку "правилу семёрок". А именно: в течение семи часов радиация на местности убывает в десять раз, через срок, в семь раз больший, то есть через сорок девять часов -- в сто раз. Ещё в семь раз большее время даёт тысячекратное уменьшение уровня заражённости, затем уровень убывает в десять тысяч раз. Наконец, через семь в пятой степени часов заражённость падает примерно в сто тысяч раз. Семь в пятой степени -- это шестнадцать тысяч восемьсот семь часов, или чуть меньше двух лет. Если учесть, что население эвакуировалось из областей, где уровень радиации составлял от половины рентгена до одного рентгена в час, и что в этой местности велись дезактивационные работы -- сейчас там радиационный фон измеряется микрорентгенами. А отсюда вывод: жить там можно. Посему собирайте-ка, граждане, ваши вещи, и другим дармоедам скажите, чтоб тоже паковались. Вон из моей коммуны!
   Огорошенные этой невиданной новостью, люди молчали несколько секунд. Затем вокруг них заклубилось, заклокотало быстро густеющее облако народного недовольства. В этом бурном облаке скрылась и утонула логика, затем канули во мглу этические нормы, и только отдельные молнии гнева, метившие главным образом в Керна, освещали эту смутную тучу.
   Известно ли Керну, что рак щитовидной железы всё равно развивается в местах, подвергшихся атомному заражению, во много раз чаще?!
   Откуда Керн знает, что радиация ослабляется от времени? Он ведь палач, а не физик!
   Не подумал ли Керн о том, где будут жить и работать люди, вернувшиеся в свои полумёртвые, эвакуированные города?!
   Неужели он думает, что они пойдут работать на производство или на строительство?! Они, слава богу, представители среднего класса -- состоявшиеся, самодостаточные люди, которых лишила всего чужая война!
   Может быть, он думает, что на него не найдётся управы?!
   А где Кристаллов?! Кристаллов -- сам из среднего класса, он мог бы понять их чаяния и нужды! Он-то и покажет Керну всю глубину его, Керна, неправоты!
   А что они будут жрать там, в городе?!
   В самый разгар этой гневной дискуссии часы пробили девять, и тотчас протрубила во дворе труба, бросая в низкое утреннее небо задорный боевой сигнал.
   Поскольку все мы люди,
   Должны мы -- извините! -- что-то жрать!
   А вы нас хотели кормить болтовнёй?!
   Довольно! Хватит болтать!
   Люди замолчали, поражённые, прислушиваясь к этим неожиданным и страстным звукам. Керн выглянул в окно: мальчишка-трубач, прижав свой старенький горн к груди, стоял на подгнившей сторожевой каланче и слушал ответ небес -- ответ, не заставивший себя долго ждать. Как и вчера, ответ этот носил ярко выраженный тевтонский акцент, столь хорошо знакомый Керну по современным записям симфонических оркестров Вены, Берлина и Гамбурга.
   Drum links, zwei, drei! Drum links, zwei, drei!
   Wo dein Platz, Genosse, ist!
   Reih'die ein in die Arbeitereinheitsfront,
   Weil du auch ein Arbeiter bist!
   -- Что это?! -- то ли воскликнул, то ли громко пробормотал один из обитателей номера одиннадцать, рефлекторно крестясь задом наперёд.
   -- Ответ истории на все ваши ультиматумы, -- ухмыльнулся Керн, -- на несколько сот лет вперёд. Поэтому рекомендую прекратить вашу пустую дискуссию и принять меры к реализации моего распоряжения: повторюсь ещё раз -- вы едете домой!
   -- А если мы не хотим? -- Вперёд выступила крупная, массивная женщина, упирая руки в бока.
   -- А как же репрессии и расстрелы, которые ждут вас здесь?! -- язвительно спросил Керн. -- Это вам больше нравится?!
   -- Нас репрессии не касаются, -- ответила та. -- Мы люди мирные, в поле работаем, что начальство делает -- то и скажем. А кого надо, того сами репрессируйте! Мы ещё и поможем!
   Такой поворот в логике обитателей коммуны абсолютно не устраивал Керна. Он был, во-первых, непредсказуем, а во-вторых, совершенно бесполезен с практической точки зрения.
   -- Мы вам никого расстреливать тут больше не дадим, -- возмущённо добавил бородач из первого блока. -- Мы возьмём власть в свои руки. Организуем правление, превратим вашу коммуну в нормальный кооператив и будем работать на земле. А вас расстреляем.
   -- Прекрасная идея, -- согласился Керн. -- А вы умеете работать на земле?
   -- Нет, так что с того? Наймём таджиков. И деревенской пьяни здесь полно. За бутылку и вспашут, и уберут, и за свиньями поухаживают!
   -- Хорошо, -- вновь согласился Керн. -- А где вы возьмёте бутылку?
   -- Купим, как где? -- удивился бородач.
   -- Купите! А на что?
   -- Вытрясем денег с крестьян. Найдём уж способ, наверное!
   -- Будь у крестьянина деньги, он бы сам, наверное, бутылку купил? -- предположил Керн.
   Собравшиеся снова зашумели.
   -- Крестьянин -- он дурак...
   -- Что уж мы, не найдём, где и как денег добыть?..
   -- У нас в России так всегда делается: украсть ящик водки, за полцены продать, выручку пропить! Мы ж всё равно умнее, что-нибудь придумаем!
   -- По закону их ущучим! У нас адвокаты есть!
   Очевидно, городской "средний класс" и в самом деле был не в ладах с азами политической экономии. Однако же и в его рядах после краткой дискуссии возобладала более здравая точка зрения.
   -- А вдруг правда не дадут? Тогда надо с администрации будет деньги трясти! Должны же нас как-то финансировать из города?!
   -- Двести семьдесят рублей на человека в день, -- добавила женщина, утверждавшая, что она работает в поле.
   -- Да, двести семьдесят. А поллитра дешёвой водки уже сейчас -- тысяча сто рублей. Теперь спирт -- ещё и горючее, не забывайте.
   -- Ну, это в городе. А здесь самогон варят! Здесь дешевле...
   -- Здесь дороже, -- Керн покачал головой. -- Водка уже давно стала главной валютой для взаиморасчётов. За рубль, как при поэте Некрасове, давно дают уже не то что пятьдесят копеек, а сразу в морду. На вокзале в Барнауле я видел, как с бабкой расплачивались за картошку тайскими батами! Так что ваших двухсот семидесяти на ежедневный пипифакс, и то не хватит. Так что прожектов строить не советую...
   -- Но нас же должны здесь обеспечивать, в конце-то концов!
   -- Тогда кушайте что хотите -- на двести семьдесят. Выберите себе правление, как собирались, заведите казначея -- и хозяйствуйте сколько влезет! Да, кстати, тут ко мне вчера наведался районный руководитель, некто Левицкий, в сопровождении вооружённой банды. Он весьма недвусмысленно дал мне понять, что за каждого, кто сбежит, я отвечаю головой -- ему как раз нужны рабы, способные за еду поднять в районе сельское хозяйство...
   -- Вот мы ему тебя и продадим, -- сказал на это обитатель блока номер одиннадцать, продолжавший украдкою креститься задом наперёд. -- Думаю, за тебя кой-что получить можно.
   -- Угу. Пулю в голову, например, -- согласился военинструктор. -- Только вот покупателя своего я в газовую камеру отправил. Надоел он мне за вчерашний вечер. А сейчас, знаете ли, и вы надоедать начали!
   -- А уж ты-то как надоел! -- крикнули в ответ сразу несколько голосов.
   -- Надоел?! -- обиделся Керн. -- Ну, не знаю, я же такой душечка... Знаете что, а давайте-ка я приглашу Лантанова -- помните такого, с плёткой? И дам ему стрелков дозора в охрану. Пусть он с вами поговорит, раз я вам скучен...
   -- Да его вообще казнить надо, убийцу! Ты что, совсем одурел -- на народ такого выпускать!
   -- По-вашему, меня тоже казнить надо -- так какая мне, собственно, разница! Лантанов, он у меня -- вот где! -- Керн показал сжатый кулак. -- А вы с ним справиться не могли, и со мной тоже не сможете. Или, думаете, я слаб, раз вас плёткой в глаза не тычу и революционных песен петь не заставляю?! В последний раз по-хорошему говорю: эта коммуна будет перестроена в предприятие, в трудовой коллектив! Это моё распоряжение, это моё право, и я имею честь сообщить об этом вам! А вы работать не желаете и не умеете, а дармоедов мне не надо, а в дискуссии я с вами вступать тоже не намерен. Поэтому я вам и предлагаю: катитесь вон!
   -- Не вы нас сюда прислали -- не вам нас и выгонять! -- крикнул кто-то.
   Керн слегка вздрогнул: точно такие же доводы он и сам вчера приводил Левицкому.
   -- А я вас не выгоняю, -- сказал он, стараясь казаться сдержанным. -- Я вам самим предлагаю уехать. Но вы, конечно же, вольны остаться: это будет ваш добровольный, совершенно демократический выбор. А вот начальствовать здесь и устанавливать свои порядочки я не дам -- ни вам, ни Левицкому, вообще никому! Я здесь буду работать, и все, кто останется, тоже будут здесь работать. Это -- требование времени, а я превращаю требование в прямой приказ! Моя обязанность руководить этой коммуной, значит, и право моё -- отдавать нужные распоряжения. И вы либо будете их выполнять, либо уберётесь! Либо... -- Военинструктор демонстративно вскинул кулак здоровой руки, по-прежнему сжатый так, как будто в этом кулаке всё ещё содержался противу воли Юрий Лантанов. -- Или пусть меня снимают официально, так же, как назначили. И тогда -- можете под суд. Под трибунал, куда угодно... ясно вам?!
   -- Ничего не понимаю, -- сказал молчавший до тех пор мужик с седым бобриком на голове. -- Вам зачем вся эта морока, я не понимаю просто? Сели б сами и уехали отсюда. А мы уж выживем, разберёмся сами как-нибудь.
   -- Вы-то выживете! -- со злобой перебил его молодой бородач из блока номер один.
   -- Сами выживем и вас научим, -- кивнул седой. -- А в этом смысле гражданин начальничек прав: как потопаешь, так и полопаешь. Только я не хочу топать по чужой указке! Хватит уже, натопались! Песни, пляски...
   -- Флаги, -- прибавила женщина.
   Керн, по устоявшейся уже привычке, сложил из пальцев шиш и продемонстрировал собранию.
   -- Эт-то ещё что такое?!
   -- Это -- демонстрация намерения выполнять служебный долг, -- сообщил военинструктор. -- Ваше мнение по сравнению с ним -- ничто. Вы можете катиться, вас никто не держит, а вот что и как буду делать я -- на посту руководителя коммуны, обратите внимание! -- это вас не касается ни в коей мере. Нос не дорос мне советовать. И, как говорится, заседание объявляю оконченным! Дежурный, проводите их, да последите, чтоб не спёрли чего по дороге... в смысле, проследите за соблюдением общественного порядка!
   -- Слушаюсь! -- сказал дежурный, стрелок, стоявший вчера на часах в блоке для арестантов. -- Пошли, граждане!
   -- А вы, -- сказал Керн на прощание уходящим, -- подумайте крепко ещё раз и доведите сказанное до сведения ваших соседей. Кормить и обеспечивать вас даром никто не будет. Распродавать и разворовывать коммуну, драться над её имуществом я вам тоже не дам. Будем работать как положено. А кому не нравится -- у нас демократия, может убираться, проездные документы получите у меня с четырёх до шести вечера в любой день.
   Ворча, люди принялись вытекать в дверь мимо дежурного. Перспектива покинуть коммуну, ещё вчера казавшаяся многим из них райской мечтою и выражением высшей формы социального протеста, теперь повернулась самой неприглядной стороной. Сибирские и дальневосточные города в это время не представляли никаких особенных удобств для жизни, а привычная деятельность "среднего класса" -- управление и торговля -- могла и в самом деле оказаться совершенно невостребованной в современных реалиях. Люди, собравшиеся в трудовой коммуне, уповали только на неясное, но вымечтанное будущее, когда твёрдая московская власть вновь вернётся на эти земли и восстановит, ценой необходимых жертв среди городского и сельского пролетариата, весь прежний жизненный уклад. Тогда обитатели коммуны могли бы рассчитывать вернуться к своим старым занятиям, пребывая притом во всём привычном блеске славы -- славы мучеников тиранического режима!
   Жернова истории, доселе перемалывавшие их судьбы, совершили маленький, но неприятный оборот. Деспотия Кристаллова и его клики, призывавшая к "дисциплинарным мерам" вроде газовой камеры, казалась им теперь более желанной и удобной, чем твёрдость нового руководителя коммуны, намеренного прежде всего организовать самую обыкновенную работу. Ведь при Кристаллове во всех неудачах, в голоде и бедности коммуны, в плохой организации труда и быта можно было винить подлое и некомпетентное руководство; Керн же -- это поняли многие -- предлагал им полагаться в дальнейшем прежде всего на себя.
  
   Тем временем приехали в коммуну гости: пятеро взрослых людей, в том числе две женщины. Все они были вежливы с Керном, и Керн принял их вежливо: к ним он не имел пока что никаких претензий.
   -- Где Левицкий? -- спросили в первую очередь.
   -- Я его отправил в газовую камеру, -- сообщил военинструктор.
   -- Это как так? -- недоумевали гости.
   -- Он мешал мне работать. Впрочем, можете его забрать оттуда -- под честное слово, что он больше никогда не будет устраивать идиотских провокаций. Иначе я его расстреляю.
   -- Да что он сотворил?!
   -- А вы не в курсе? И, кстати, я могу посмотреть на ваши мандаты? А то тут, вижу, многие зарятся на нашу территорию: земля и рабы нужны, знаете ли, всем. Но мы теперь свободные люди, мы будем сопротивляться...
   За все эти разговоры Керн моментально получил репутацию "свирепой личности". Гости, однако, предъявили документы: то была делегация рабочих с кирпичного завода, абсолютно не предупреждённая о планах главы тетеринской администрации. Рабочие получили новости о ночном нападении бандитов и о том, что коммуна сама готовилась завтра поутру напасть на близлежащие объекты, поэтому выслали собственных представителей -- для переговоров или, если потребуется, для драки. Выслушав историю Керна, рабочие проявили не слишком-то много эмоций.
   -- Что Левицкий, что Кристаллов, -- сказали рабочие. -- У этой парочки давние и прочные хозяйственные отношения: феодалы они вонючие, вот что. Но держать его в газовой камере -- это тоже ни в какие ворота не лезет!
   -- Так забирайте его, и пусть идёт вон, -- посоветовал Керн. -- А то мне работать надо, а он мешает, под руку лезет.
   Делегаты предъявили актуальный вопрос:
   -- Как именно вы намерены работать, Керн?
   -- Сам не знаю, -- признался тот. -- Союзников нет, помощников нет, коллектива нет, бандиты кругом. Да и контингент тут подобрался такой, что хоть сейчас открывай для них филиал ГУЛАГа. Но ничего, я справлюсь. Они из города военинструктора выписали, а я попробую найти кого-нибудь более толкового: агрономов поищу, механиков, инженеров...
   -- На них сейчас и в городе дефицит, а? -- резонно возражали рабочие. -- До войны этот самый средний класс составлял семьдесят два процента населения. А работать-то кто будет? На работающих везде дефицит... все остальные только устраиваться умеют.
   -- Ну вот, вы же работаете, скажем?
   -- А мы сами, это... средний класс были. Просто жрать надо что-то, вот и переменили профессию. А так, у нас тоже дармоедов на шее много сидело: подай им то, подай сё, да ещё не замай их демократические свободы! А как же?
   -- И куда вы их девали?
   -- Да к вам же сдали. Тут теперь и сидят, по баракам. Грабят нас, сволочи: в прошлом году администрация коммуны буквально шантажом вырвала у нас продукты -- свинину, рыбу, масло, картофель, топливо. Кое-как сами зиму прожили, а эта мразь тут тем временем на нашей жратве революционные песни распевала! Ну, в этом году все уже сказали -- хватит с нас! Больше кормить не будем!
   -- Понятно. Администрацию перевешать, население приставить к принудительным работам... Отличная, полная глубокого смысла экономическая программа. Как говорит ваш лидер Левицкий, всякий выживает как может. Вот вы и решили выживать... всех.
   -- Ну, какая здесь была администрация, такую и повесить не грех. А насчёт принудительных работ -- это, извините, уже личная инициатива Левицкого. И, в конечном итоге, кто знал, что тут начнутся всяческие реформы?
   -- А кто додумался выставить безоружных детей в дозоры? Тоже один Левицкий? Или вы ничего не знали?
   -- Тут уж, как говорится, и смотреть нечего: наша вина! Не думали мы, что бандиты так распоясаются. Но как беда случилась, детей с дозора убрали, что бы там Левицкий ни кричал по этому поводу. А уж вчера выставили, был грех. Боялись вашего... штурма. Хотели, кстати, выдать им боевые патроны, да Левицкий запретил.
   -- Смотрю, у вас Левицкий уже за всё виноват, а сами-то вы беленькие получаетесь!
   Рабочие рассвирепели.
   -- А ты нас не суди! Знал бы, что мы пережили тут...
   -- В городе в эти годы, думаете, лучше было? Электричество -- два часа в день! Горячая вода -- тю-тю! Выселено сорок процентов, а оставшимся работать за них приходится. Плюс бомжи, плюс иммигрантские общины, подозрительно быстро объединившиеся по национальному признаку... Плюс преступность. И мы, между прочим, разгребли там что смогли! Если бы не политика центра...
   -- А что такого сотворил центр? (Слово "сотворил", по всей видимости, имело в этой среде большое хождение).
   -- Риэлтерские конторы, банки скупают за бесценок недвижимость в эвакуированных районах, -- ответил Керн. -- И по ряду признаков я догадываюсь, кому она будет перепродана. У нас, скажем, только что не без усилий выставили из города целый филиал "Норинко-Армалит" -- американо-китайской оружейной конторы...
   -- Американо-китайской? Да ведь Америка с Китаем и подрались!
   -- Люди дерутся, а капиталисты деньгу гребут, -- пожал плечами Керн. -- Мне что, объяснять вам азы политэкономии?! Вон, скажите им, что они драку устроили: лидеры обеих сверхдержав дружно засели сейчас на Формозе и прекрасно спасаются в этом укреплённом местечке от международного трибунала! А их эмиссары уже рыщут по миру, надеясь по дешёвке прикупить что-нибудь ещё, и наши власти, конечно же, не откажут им в любезности... Даже частные квартиры эвакуированных теперь перепродаются: принят закон, разрешающий делать это, если квартира была не востребована собственником в течение одного года.
   -- Но... это же революция!
   -- Революция?! -- Керн презрительно повёл рукой. -- С кем тут прикажете делать революцию? С кем вы сами собираетесь её делать?! С Левицким? Со "средним классом", торчащим из-под шконок?! Или, может, у вас есть экономическая идея? Центр по подготовке политической сознательности?!
   -- Нет, но квартиры...
   -- Квартиры -- дерьмо, первичный стимул! Заняв некоторое количество квартир, ваши революционные массы засядут в них с дробовиками и не будут никого пускать к себе на порог -- вот и вся ваша революционная идеология! Неужели до сих пор неясно: прогнило всё, и всё надо менять! Мы чуть было не погибли. Мы, собственно, продолжаем гибнуть. Нам говорят, что осталось десять лет до полного вырождения биосферы, и если меня это не очень пугает -- это потому только, что нам уже отводили после войны на всеобщую гибель двести семьдесят дней, а потом два года, но счёт пошёл теперь уже на десятки лет. На этом фоне ваша квартирная революция выглядит, извините, желудочным спазмом. У вас отберут эти квартиры так же, как отобрали в прошлый раз: не тем, так другим способом.
   -- Так что же делать? Сидеть тут и ждать?!
   -- Вы не хуже меня знаете, что делать, а придуриваетесь тут, что не знаете. Нужны разумные перемены, по возможности, не отягощённые желанием мести и быстрого личного обогащения. Но, к сожалению, необходимость таких перемен мало кто понимает; поэтому будьте готовы к тому, что все ваши усилия могут оказаться бесплодными, быть может -- на протяжении нескольких поколений. И всё же надо пытаться. Остановиться сейчас -- смерть не только для нас, но и для всей Земли!
   -- Но мы хотим прожить и свою жизнь по-человечески!
   -- До тех пор, пока вы живёте не за чужой счёт, это ваше неотъемлемое право. А вообще-то я как раз и говорю о человеческой жизни: человеческой, а не скотской, которая возомнила о себе и чуть не убила наш мир. Все эти "главное -- честно работать!" и "нужно прежде всего помнить о своих близких!" обернулись социальным невежеством, аполитичностью, а в итоге вышли большой бедой, самой большой в истории человечества. В отсутствие общественной цели, перспективы никакая работа вообще не имеет смысла: ни самая интересная, ни самая высокооплачиваемая, ни даже самая стабильная. Думать по-другому -- преступная ошибка, за которую мы платим кровью и потом.
   -- Большевизм проповедуете, Керн! Не страшно вам в наше время большевиком быть?
   -- Я, если нужно будет, могу вам хоть "Некрономикон" проповедовать. Я вообще ничего не боюсь: меня всё равно шлёпнут, не те, так другие, а когда и за что -- не знаю и знать не хочу! А большевики, к вашему сведению, вымерли ещё сто лет назад, не выдержав конкуренции со Сталиным и его несвоевременными идеями...
  
   За обедом новый начальник коммуны неожиданно для себя разговорился с Лантановым. Тот осмелел немного, вылез из-под кровати, подал вернувшемуся из умывальной комнаты Керну свежее полотенце (тот побрезговал), но за стол садиться не стал: ел свою тушёнку, лёжа на полу и нервно вздрагивая при каждом шорохе снаружи.
   -- Вы им, товарищ Керн, правильно не доверяете, -- дрожа над миской, проникновенным шёпотом говорил Лантанов. -- Это скоты, сами видите, все до единого скоты. Ни чувства долга, ни веры в идеалы вы у них не найдёте. Они уважают только силу!
   -- Так не бывает, Юрий, -- покачал головой Керн. -- Так не бывает.
   -- А вы вспомните, сколько раз вам приходилось силу показывать, чтобы разговор завязался, -- предложил Лантанов. -- Они ж без этого вас не уважали! Как думаете, почему я по коммуне с плёткой ходил?
   -- Фашист потому что, -- ответил военинструктор.
   -- И ничего я не фашист! А просто, если человек сам не понимает, зачем дисциплина нужна, так его только силой принудить и можно. Вы что думаете, они за собой сами подтирать научились? А сколько усилий надо было, чтоб от самогонки их избавить? Чтоб хоть кого-то в поле вытащить, работу настоящую показать?! Это Олег их попортил своим либеральничанием, всё песенки учить заставлял. А как опасность -- так в кусты, зараза! Мной же и прикрылся, мало я ему... А вы, товарищ Керн, либеральничать не станете, поэтому я с вами и остался. Я вам ещё не раз пригожусь. И я умею быть верным, я без шуток! Как собака! Прямо служить вам готов. Только возьмите меня, пожалуйста! Вы не пожалеете, честное слово! Хотите вот, хоть сразу ошейник на меня оденьте, -- Лантанов достал из-под кровати украшенный стразами металлический ошейник, набросил на себя, как хомут, просунув под белые пряди волос. -- Только не выгоняйте! А то пропадёте вы тут, честное слово, пропадёте вы в одиночку...
   -- Лантанов! -- повысил голос Керн. -- Снимите немедленно ошейник и сядьте по-человечески! Что у вас ещё за фантазии?!
   Юрий хлюпнул носом, снял ошейник и положил его на кровать Алибека Мухтарова. Пригибаясь и поглядывая в окно, залез на табуретку, придвинул её к столу.
   -- У меня на самом деле очень много фантазий, -- пожаловался он. -- Фантазирую и фантазирую, иногда даже начинаю... Бояться! Меня из интерната за это выгнали. Жить, говорят, с тобой невозможно. А я тоже с кем угодно жить не готов! -- выкрикнул он вдруг. -- Дисциплины не знают! А дисциплина нужна, с детства нужна, хорошая домашняя дисциплина. И вы, товарищ Керн, с ними лучше не либеральничайте. Съедят, съедят, сомнут, животные... твари... Вы их не знаете, товарищ Керн, но я-то их знаю!
   Военинструктор доел тушёнку, резким движением (Лантанов попятился) выдернул из планшетки блокнот и карандаш.
   -- Ваши предложения изложите в письменном виде, -- сказал он. -- Расстрелы и газовые камеры не предлагать.
   -- Да я же не зверь, я же не волк, -- забормотал Юрий, принимая блокнот как драгоценный дар. -- Я же понимаю... Газовые камеры, это так, это для блезиру... Посидит ночку в газовой камере, окстится, потом дисциплину соблюдать легче, правда? Я ж не Кристаллов, не Тамара эта самая Фёдоровна! Надо дело делать, в людей их превращать надо, вот что я скажу, товарищ Керн...
   Руководитель коммуны, не дослушав до конца Лантанова, схватил свою куртку и выбежал прочь.
  
   У входа в административное здание его ждала небольшая делегация: там были мужчины и женщины, пожилые и помоложе, а среди них -- фельдшер Ирина, стрелок дозора с воспалёнными от бессонницы глазами и житель из одиннадцатого блока -- тот, что ходил в оранжевом.
   -- Мужчина! -- окликнули его. -- Гражданин Керн! Поговорить...
   Военинструктор подошёл к собравшимся, коротко кивнул.
   -- Прошу в кабинет.
   Пришедшие чинно расселись, зашушукались, и Керну пришлось их поторопить дежурным "Слушаю вас!"; после этого из толпы выпихнули солидного дядю с аккуратно подстриженной бородой, похожего на царского министра.
   -- Вот мы тут послушали руководителя районной администрации господина Левицкого, -- сказал солидный, -- и так поняли, что мы ему кругом задолжали. В том числе и за наше, так сказать, успешное освобождение от тирании коммунистов. Как следствие, гражданин Левицкий предлагает нам должок-то выплатить. А мы себя должными не считаем, и платить мы никому ничего не собираемся. Вы, господин Керн, как думаете, наша община что-нибудь этому Левицкому должна?
   -- Думаю, что нет, -- сказал Керн. -- Разве что обнаружатся какие-нибудь документы на этот счёт. В любом случае, долги трудовой коммуны -- пока что забота её администрации, а не населения.
   -- Золотые слова, -- согласился солидный господин. -- А вам известно, что Левицкий собирался вас повесить?
   -- Он говорил мне что-то такое, -- кивнул Керн, -- но у него не получилось. Наоборот, это я отправил его в газовую камеру. Но я не могу не признать, что за Левицким стоит сейчас историческая правота.
   -- Какая такая правота?! -- Собравшиеся бурно зашумели.
   -- Историческая. Под его руководством районные власти сумели сохранить средства производства, более того -- наладить производство. А тут, в коммуне, в это время жрали их хлеб и валялись под шконками. Вы себе администрацию грамотную, и то подобрать не смогли! Вас всякая сволочь по глазам нагайками хлестала, а вы терпели. Вот теперь Левицкий весь в белом, а вы... э-эх!..
   -- Неправда! Мы тоже работали!
   -- Вы вот именно что работали, а надо было трудиться. Труд -- он, знаете ли, осмысленный, он перспективу имеет. Остальное -- так, нагрев атмосферы путём перевода продуктов питания в калории. Ну скажите мне сами, какая у вас тут может быть осмысленная перспектива?!
   -- А у вас есть осмысленная перспектива?!
   -- Вы ко мне по делу пришли, или вы мои убеждения хотите проверять?!
   -- И то, и другое. Какие ж могут быть дела, если убеждений нет? А так у нас к вам вообще-то предложение. Только оно, так сказать, не для всех. Не для митинга!
   -- Я, конечно, по митингам главный спец. Только и делаю, что митингую, -- горько сказал Керн.
   -- Ну, вы-то нет, а вот были тут, что без митингов есть не садились. А предложение у нас, господин Керн, такое: Левицкому этому ни черта не отдавать, а захватить землю под коммуной по праву работающих на ней людей. Земля тут чистая, плодородности средней -- у нас агроном вот есть, Дарья Тимофеевна, она разбирается. Пока холодно и голодно, в городе делать всё равно толком нечего. А мы тут тем временем развернёмся: построим посёлок с коттеджами, электростанцию, парники, да и вообще организуем себе дачи. А дармоедов и сельских тутошних жлобов -- пинком и на свалку!
   После этой филиппики воцарилась тишина: люди ждали, затаив дыхание. Мельком Керн подумал, как несуразно выглядит всё это положение: вот есть люди, есть у них какая-то инициатива, задумка, есть, наверное, и воля задуманное исполнить; а вот поди ж ты -- обязательно надо поговорить с каким-никаким начальством, надо, чтобы кто-то сказал "добро!" и разделил тем самым с ними всю меру ответственности.
   -- Ну, допустим, -- сказал он. -- Дачи -- это хорошо, дармоедов проучить тоже не мешает. А работать на дачах кто будет -- крестьянин за бутылку? Или гастарбайтеров наймём? С утра мы этот вопрос уже обсуждали. Все сошлись на том, что они не бобики -- вкалывать, и что пущай работает спившийся пролетариат. Только вот беда: нету у нас тут под рукой пролетариата! Не спившегося нету, ни трезвого -- никакого! А если и есть у нас пролетариат, -- Керн уже почти орал, -- так только с приставкой "люмпен-", причём это вы сами, граждане, вот вы, самый вы наш замечательный "средний класс"!
   Люди сидели тихо, поражённые этой неожиданной вспышкой гнева.
   -- И нечего орать, -- сказал мужчина, похожий на царского министра. -- Мы прекрасно понимаем, что сейчас рабочего ни за какие коврижки не купишь. Сейчас рабочие везде нужны, а где нужны сильнее всего, туда их просто мобилизовали. У здешних жлобов помощи не дождёшься, и не надо. Три шкуры потом сдерут за эту помощь! Так что если уж работать, так самим. Но мы согласны! Потому что коттедж и дача на чистом месте -- это тебе не за светлое будущее работать! Не за высокую идею, небось! Тут всё ясно, всё своё, а за своё мы точно от работы не отступимся.
   -- Отступитесь, -- пожал плечами Керн. -- Вы работы этой ещё, как говорится, не нюхали. И Левицкий тот же не от хорошей жизни себе работников подыскивает: у него проблемы те же, за энтузиазм работать никому не хочется, а повышать, как говорится, уровень жизни -- не на что. Вот и ищет, где кусок урвать пожирнее. И вы искать будете! Но вообще-то вы предлагаете, как говорится, хоть какой-то конструктив. Он, конечно, развалится при первом же соприкосновении с реальностью, но это всё же шаг. Так что я вас, пожалуй, поддерживаю. Будем реформировать коммуну!
   -- Но вы так и не ответили на вопрос о ваших убеждениях, -- сказала вдруг Ирина. -- А это, сами понимаете, очень важно... Нужно же знать, кому мы доверяем руководство.
   -- А вы доверяете мне руководство?
   -- Конечно. Мы же к вам сами пришли! Вы человек решительный, суровый, дармоедов и тунеядцев не потерпите ни за что. Вот вам нами и руководить. Если, конечно, убеждения не помешают!
   -- Вам мои убеждения помешают, -- устало сказал Керн. -- Я вам не стану преподавать азы политграмоты, я сегодня уже пытался, но не помогло. Но с вашими нынешними представлениями о жизни вы дальше могилы не уедете, и ещё других с собой в эту могилу утянете. Но я попробую показать вам впоследствии лучшую перспективу, чем ваши дачки... А пока что, -- военинструктор задумался, -- считайте меня... большевиком! Так всем будет удобнее: и вам, и остальным жителям, и, в особенности, блаженному истопнику от интеллигенции господину Бенедиктову. Он с удовольствием напишет на старости лет мемуары, как я в этом лагере смерти угрохал сорок два миллиона человек, пока ваши дачи строил. И назовёт эти мемуары "ГУЛАГ-2": удобное название, стильное и думать не обязывает.
   8. Открытие.
   Тем временем приехали и долгожданные гости: те, за кем Керн посылал Валеру и Мухтарова -- учителя и инструкторы подростков. Керн здраво рассудил, что те, кто смог в условиях смутного времени вырастить своих воспитанников порядочными людьми, вряд ли откажут ему в совете и помощи.
   Он не ошибся. Приехавших было мало, всего трое, но зато они энергично поддержали все инициативы и реформы Керна. Рабочие с кирпичного завода тут же обвинили их в "недостатке конструктивной критики", но руководитель коммуны в конструктивной критике на этот момент как раз совершенно не нуждался. Ему нужно было действовать.
   -- У нас тут бред и анархия, -- сказали Керну приезжие. -- Так что на местный опыт не оглядывайтесь. А то свихнётесь, как Кристаллов. Действуйте, как считаете нужным, а мы поддержим!
   Керн вкратце описал им планы преобразования коммуны.
   Все, кто не желает работать, должны быть удалены.
   Все, кто желает работать, должны заработать на неквалифицированной работе достаточно, чтобы приобрести инструменты, оборудование и материалы для более квалифицированного труда. Впоследствии они будут являться прямыми собственниками этих инструментов, материалов и земли, создав кооператив или артель -- то, что будет более соответствовать установившейся в коммуне форме общественных отношений.
   Учитывая взрывоопасную обстановку в коммуне и вокруг, алкоголь и азартные игры временно находятся под строгим запретом. С другой стороны, запрещается "организованный досуг" в форме пения революционных песен и строевых маршировок вокруг флага. Необходимо организовать широкомасштабную культмассовую работу. Это -- первое дело, в котором Керн не доверяет пока что самим обитателям коммуны. Ему нужна помощь со стороны.
   Нужно сообщить в город, в рабочий комитет, о том, что здесь творится. Это второе дело, в котором просит помощи руководитель.
   Наконец, пора бы подумать об избавлении округи от бандитов, ибо люди, которые стреляют по ночам дробью в детей, заслуживают того, чтобы их истребили без лишней жалости. Здесь уже все, у кого есть совесть, определённо должны помогать друг другу.
   Все пункты программы Керна были встречены приехавшими с молчаливым одобрением.
   -- Надо будет, чтобы вам в помощь кого-нибудь прислали из города, -- сказал один из воспитателей. -- Вот у нас немцы в соседях, так там ребята работают -- будь здоров! А всё почему? Из города к ним приехал рабочий комиссар. Так что думаете -- перетряхнул месяца за два всю их куркульскую натуру. Если б не он, нам бы тут немцы точно Сталинград устроили! А так -- ничего, сагитировал их за мир и добрососедские отношения...
   Слушая их, Керн думал, что неплохо бы ему познакомиться с этими немцами и с этим комиссаром -- авось, научили бы, вразумили, как быть и как действовать дальше. Но сердцем новый руководитель хорошо понимал, что не найдёт ответа извне ни на один из своих вопросов -- хоть сколько жди помощи, не дождёшься! Любое дело, любое доброе и полезное начинание казалось ему сейчас искрой пламени, брошенной в жидкое дерьмо в тщетной надежде, что оно разгорится: ведь и личный опыт каждого человека в отдельности, и исторический опыт всего человечества подсказывает, что в определённых условиях даже дерьмо способно гореть! Но дерьмо, пузырясь и булькая, загораться явно не спешило, и оставалась лишь тщетная надежда на то, что "скорбный труд не пропадёт", и падающие искры хотя бы подсушат эту дрянь до нужной кондиции. Керн поймал себя на том, что начинает постепенно терять всякое уважение к человеческим правам и достоинству обитателей коммуны, обращаясь вместо этого к неприятному опыту Юрия Лантанова. Сейчас "гостиоры" уже не казались ему таким ужасным и однозначным злом.
   Приезжие привезли раненому кое-какие травы и лекарства, взяли несколько написанных Керном писем, чтобы передать их как можно быстрее в город -- и уехали, вновь оставив военинструктора во мрачном одиночестве.
   Шум из жилых блоков всё усиливался. Жители требовали от власти (от него, Керна!) обеспечить им человеческие условия содержания. Требования час от часу росли, и Керн начинал бояться в ответ вспышки собственного маниакального гнева.
  
   Часа в четыре пополудни Керна позвали случайные свидетели -- смотреть на убийство; оказалось, что в его комнату забрёл Мухтаров и выволок из-под шконки товарища Юрия, крайне недовольного таким поворотом дела. Сейчас кадровый дозорный избивал несостоявшегося садиста, держа его одной рукой за мягкие белые волосы, а другой -- выламывая руку. Сапоги Алибека смачно и часто врезались в стройные бёдра идейного строителя нового мира. Лантанов уже не отбивался, а только беспрерывно орал, как поднятая за шкирку напаскудившая кошка.
   Откуда-то набралось зрителей, в основном -- бородачей из блока номер один.
   -- А ну, все вон отсюда! -- заорал натужно военинструктор, размахивая своим автоматом. -- Вон!!!
   Повторять дважды не пришлось: репутация "палача" ещё не успела развеяться за Керном.
   Начальник коммуны подошёл к дерущимся, отобрал у Мухтарова стонущего Юрия, швырнул того обратно -- под шконку. Повернулся к дозорному с гневом и разочарованием на лице:
   -- С ума сошёл?!
   -- А что, собственно, этот подонок... в моей комнате?!
   -- Спасается от суда Линча, разве не видно? -- Керн отыскал полотенце, брезгливо вытер руки. Рухнул на кушетку, под которой мелким частиком билось сердце товарища Юрия. -- Если вы хотели наказать его, это было нужно делать раньше, Мухтаров!
   -- Но он же... -- Дозорный нагнулся к уху Керна и сказал одно слово, характеризовавшее Лантанова с наихудшей стороны.
   -- А то я не вижу! -- Руководитель коммуны усмехнулся. -- Тут, знаете, с нормальными людьми вообще плохо. Я на вас рассчитывал, а вы сделали такое шоу для этих... этих...
   Не найдя нужных определений, Керн просто ткнул пальцем за окно.
   -- Гужбанов, -- подсказали из-под шконки.
   -- Ты хоть молчи, -- посоветовал Керн. -- А то плохо кончится.
   Под шконкой затихли.
   Керн помолчал с минуту.
   -- Понимаешь, -- сказал он Мухтарову откровенно, -- я в тупике. В ауте, как принято было выражаться четверть века назад. Я действительно не знаю, что делать. Это -- болото.
   Дозорный усмехнулся. К этому моменту успел немного остыть, и теперь настроен был на философский лад.
   -- Быстро ты прошёл свой эволюционный путь, -- ответил он. -- Эти, -- он ткнул под кровать большим пальцем, -- сперва месяца два не могли поверить, с чем имеют дело. Кричали, что человек по природе хорош, что дай ему идею и мысль -- и человек тотчас же устремится к звёздам... До "болота" они дошли уже на моей памяти! А там и гостиоры присоединились, и газовая камера, и всё остальное. А населению плевать! Население давно научилось обходить всю эту трескотню, двигаясь по кратчайшему пути непосредственно к баланде.
   -- Значит, я сволочь, -- сказал военинструктор.
   -- Человека формирует среда, -- ответил ему Алибек. -- эта среда хочет сформировать из тебя сволочь, здесь выживают только сволочи, здесь нет коллектива. Но это совсем не значит, что ты можешь распускаться. Не смей распускаться, Керн! Ты для них перемены. А уж к чему, в какую сторону будут эти перемены -- зависит от тебя.
   -- Здесь кому-то нужны перемены? -- удивился Керн.
   -- Мне, например. Да и среди жителей не многие-то были довольны прежней властью.
   -- Кажется, теперь прежняя власть станет для них идеалом!
   -- Так всегда бывает. По крайней мере, в России. Тебя это не должно удивлять!
   -- Но что мне делать? -- вздохнул Керн.
   -- Думать, Керн. Думать!
  
   И Керн думал. Впрочем, это не помешало ему провести вечером ревизию склада посевных материалов; склад был пуст, за исключением двух мешков заплесневелого гороха. Мухтаров объяснил руководителю коммуны, что находившаяся на складе картошка была за несколько дней до того частью закопана в промёрзшую землю, частью же раскрадена. Следовательно, даже при условии должной реорганизации рабочей силы коммуне всё равно угрожал голод.
   -- Руки опускаются, -- пожаловался военинструктор.
   По темноте уже доложили ему, что в виду коммуны показывались пару раз конники-ахтыровцы. Беззащитная коммуна представлялась райским местом для грабежа. Керн приказал усилить бдительность, а потом вдруг принял неожиданное для себя самого решение: запер двери административного кабинета и пошёл спать.
   Около полуночи меж блоков расшумелись: оказалось, естественно, что никто не получил баланды на ужин. Керн проснулся, умылся ледяной водой и вышел к толпе.
   -- Чего орёте, сограждане?
   В ответном потоке нестройных жалоб звучало желудочное возмущение.
   -- Так я вам должен сварить кашку? Или вы не знаете, где продовольственный склад? -- заинтересовался руководитель коммуны. -- Или, быть может, вы не знаете, где кухня?
   -- Наших к складу и близко подпускать нельзя, разворуют, -- ответил в толпе солидный баритон.
   -- Ах, ваших нельзя? Вам нужны наши! Хорошо, я сейчас позову товарища Лантанова и поручу ему организовать вам вкусный ужин в его стиле...
   Раздался вой голодного возмущения.
   Керн дождался пока страсти утихнут, и заключил коротко:
   -- Ваша еда отныне -- ваше дело. Назначайте дежурство по кухне, организуйте складскую службу, ревизионную комиссию, что угодно. С деловыми предложениями -- ко мне. Если не хотите с этим связываться -- я в любой момент выдам вам документы, и вы можете покинуть коммуну в двадцать четыре часа. А если у вас будут деловые предложения -- обращайтесь ко мне с ними, но, пожалуйста, в рабочее время. По ночам работают только очень глупые и неумелые администраторы, и я не хочу с самого начала записываться в их число. Ключи от складов продовольствия у дежурного. Спокойной ночи, граждане!
   Игнорируя крики и жалобы на произвол, Керн повернулся спиной к толпе и ушёл к себе в комнату.
  
   Поспать, конечно же, не удалось: нервы были на пределе. Именно в эту ночь Керн отчётливо понял, что ему не удастся положиться ни на помощь из города, ни на соседей, самым естественным образом озабоченных своими интересами. Перед ним стоял выбор: верить ли самим обитателям коммуны? Факты говорили за то, что эти люди, развращённые общественной безответственностью, индивидуализмом и неумелым руководством, потеряли уже ту социальную основу, которая позволяет сформировать крепкий и дружный коллектив, противостоящий любым трудностям. Теория, напротив, гласила, что общественную жизнь человека формирует среда; имея производительные силы и технологии, позволяющие им улучшать жизнь, люди стремятся ради собственного блага объединяться в коллективы различного рода: семьи, племена, общины, артели, предприятия и целые общества. Теория эта подтверждалась историческим опытом, но противоречила опыту личному; выбор, стоявший перед руководителем коммуны, был вовсе не так очевиден и прост.
   Поразмыслив, Керн оттолкнулся в своём выборе от противного. Неверие в людей уже имело место здесь, в коммуне; попытка "перевоспитать" её обитателей, создав из них "нового человека" и регламентировав их унылую жизнь до мелочей, окончилась идейной катастрофой для всей коммуны, утратой человеческого облика. Прежние руководители хотели, чтобы население коммуны поверило в них, в их духовное мессианство; не добившись этого, они утратили всякую веру, в том числе и веру в самих себя. Ныне Керну предстояло восстановить симметрию, поверив в жителей коммуны, сделавшихся волей случая его согражданами -- и товарищами в беде. Теперь ему предстояла задача, колоссальная по сложности, но всё же вполне осуществимая: пробудить в этих своих согражданах стихийное чувство коллективизма, совместного существования, и предложить для каждого из проявлений этого чувства разумные формы организации.
   Внутренний спор не занял много времени; по сути, выбор Керна уже виден был во всех его предыдущих распоряжениях. Но на смену сомнению пришёл страх. Личность, индивидуальность развивалась по законам психологии; к каждой личности были применимы простые, полудетские критерии намерения и поступка: плохой, хороший, добрый, злой, честный, трудолюбивый... С коллективом дело обстояло иначе; коллектив был системой, лишённой индивидуальной морали; его суть полностью зависела от двух вещей -- экономической базы, на которую опиралось существование коллектива, и совершенства внутренних механизмов системного регулирования. Примитивная охота и собирательство породили первобытный коммунизм, недалеко ушедший от стада; совершенствование производительных сил вытолкнуло на поверхность натуральное хозяйство, а с ним матриархат и господство суеверий -- более десяти тысяч лет унылого застоя, пропитанного жестокими магическими ритуалами. Далее на лестнице развития шли железо, патриархат и войны; с ними -- рабство, вполне прогрессивное на фоне матриархальных времён; развивая и совершенствуя экономическую базу трудом бесчисленных рабов, человечество додумалось до новых витков прогресса: феодализм, колонизация. Машина и разделение труда породили буржуазию -- странный класс, начавший разлагаться вскоре после рождения, во времена весёлого Рабле; буржуазия первой выдвинула требование личной свободы, индивидуальности, такой далёкой от коллектива и его интересов -- потому что впервые смогла выжить индивидуальность вне рамок коллектива. С той же закономерностью в недрах капиталистической системы вызрели семена новых общественных формаций, по сей день проходящих обкатку на страшных полигонах истории; эти эксперименты были бы невозможны, если бы производительные силы экономики не поднялись на небывалую высоту. Третья мировая война, атомные бомбардировки и миграции населения подорвали ресурс производительности. Человечество стояло на краю пропасти, вновь запахло натуральным хозяйством и общиной, и лишь накопленные запасы самомнения граждан относительно их личной свободы -- буржуазии тоже кое за что надо сказать спасибо! -- мешали тотальному торжеству идеологии туземных царьков, к типу которых принадлежал, например, Левицкий. Производительные силы кормили и обеспечивали коллектив; но они же неумолимо диктовали ему форму, логику, способ существования. Какие же производительные силы он, Керн, видит за коллективом обитателей коммуны? Какой строй они способны породить на основании неумолимых экономических законов?
   Керн беспокойно заворочался на кровати. Неблаговидные поступки Левицкого представали теперь перед ним совсем в ином свете. В конце концов, трудно обвинять человека в неблагородных поступках, если благородство приносит твоему коллективу проигрыш и гибель. Другое дело, что вовсе незачем ставить этот принцип на вооружение: неправильно, когда человек человеку волк, даже если к волкам своей стаи он относится лучше, чем ко всем другим. Думая о сегодняшнем дне, не следовало упускать из виду перспектив будущего. В том числе и перспектив морали. И эта кажущаяся очевидность легко замыкалась в порочный круг: условия существования диктовали мораль, мораль не могла не отразиться на условиях существования.
   Оставался ещё соблазн прибегнуть к энтузиазму, поднять уровень моральных стандартов коллектива над серой пеленой реальности. Это лекарство выглядело сильнодействующим и опасным. Чтобы проявлять энтузиазм и следовать моральным нормам, коллектив должен был видеть впереди соответствующую цель, то есть цель важную, полезную и реально достижимую. Нет спору, что такая цель развития, ясно и чётко продиктованная коллективу, могла бы стать основой некоего кредита новой морали; но, чтобы это использовать, Керн должен был гарантировать коллективу и разумные сроки достижения этой цели, сроки выплаты кредита -- или стать лжецом, попусту растрачивающим небогатый ресурс общественного доверия. За свою жизнь он перевидал немало демагогов, пытавшихся присосаться к величайшим источникам человеческих сокровищ -- энтузиазму и самопожертвованию -- и пить, пить из этих источников без конца; такие люди оказывались на поверку либо маньяками, жаждавшими привести мир в соответствие со своими идеалистическими представлениями, либо ненастыными властолюбцами, либо расчётливыми паразитами, менявшими пустые обещания на хлеб. Но даже если предположить, что ложная или недостижимая цель могла быть провозглашена людьми с самыми чистыми намерениями -- она сама по себе была вещью грязной и мерзкой, как всякая крупная, корыстная ложь. Никто и никогда не имел права на подобные эксперименты. Обман любого рода отпадал, и Керн был искренне рад тому, что даже не задумался серьёзно над самой его возможностью.
   С той же резкостью, хотя и не так брезгливо, Керн отмёл в своих размышлениях и различные попытки преобразования самой психологической природы человека, "перевоспитания" его социальных, экономических и моральных потребностей. Дело воспитания личности, важное и полезное само по себе, по законам диалектики превращалось в насмешку над самой идеей прогресса, едва задачи его попадали в область деятельности полуграмотных идеалистов. Подобно горе-биологам, пытавшимся путём "перевоспитания" вырастить сливу из сосны, эти "духовные вожди" брались за переделку человеческой психики без учёта основополагающего фундамента -- биологии. О неграмотности их попыток свидетельствовало хотя бы то, что практически все эти системы игнорировали или прямо запрещали в формировании личности роль полового инстинкта, сводя его к выполнению подконтрольной функции слепого размножения. В попытках противостоять буржуазному индивидуализму организаторы "новой морали" ставили во главу угла не новые формы отношений, а самые тёмные и архаические чувства, доминировавшие в психике людей докапиталистического периода: ритуал, аскезу, слепое подчинение, личную преданность, чувство необходимости жертвы. Буржуазная формация, со всей отвратительностью её индивидуальной философии, была естественным прогрессом по сравнению с этими уродливыми порождениями прошлых веков; наскоро состряпанные из пещерных представлений о коллективизме "новые личности" и "новые общества" гарантированно рушились перед напором буржуазности; так проявлялось действие неумолимых исторических законов, заставляющих старое убраться, пока его не убрали силой.
   Однако человеческие взаимоотношения всех веков, старых и новых, содержали в себе не только сиюминутную конкретику. Приходилось признать существование "вечных ценностей", столь пламенно отрицаемых прагматиками. Не будь этих ценностей, не было бы литературы, поэзии, философии, а возможно, и самого стремления общества вперёд, к улучшению. Не случайно те из идеалистов, что тяготеют к "тёмной" философии уничтожения и гибели, с особенной яростью требуют уничтожения или принижения искусства, культуры, гуманитарных наук. Всегда, в любые времена тьмы и горя, находилось место для явлений личности, достойных памяти потомков, то есть коллектива в самом широком смысле этого слова. Не будь это так, современного читателя или зрителя не волновали бы деяния Сарпедона или Рамы, Спартака или Марка Аврелия, королевских мушкетёров или рыцарей из легенды об Артуре, Робеспьера и Уленшпигеля... Каждому подвигу и каждому злодейству, всякому герою прошлого люди стремятся дать оценку; значит, есть в самом большом коллективе -- человечестве -- общие знания о морали, общее представление о том, что такое правда. Погибающий буржуазный индивидуализм, впрочем, пытался уничтожить эту общность, породив течение "постмодернизма", призванное разрушить старые представления о красоте, не породив ничего нового. Влияние этого течения на культуру было резко отрицательным, но нельзя было сомневаться, что и оно явилось в свой должный срок, порождённое закономерностями бытия, и в свой же срок должно было скончаться, освободив поле для всходов новой культуры. Неминуемый рост интереса к истории, к историческому был прямым ответом на сиюминутность существования личности в "постиндустриальную" эпоху, эру высочайшего разобщения мира. Это возвращение, в свою очередь, открыло дорогу самым древним, самым варварским способам объединения по национальному, религиозному или даже родовому признаку; оно породило колоссальную войну, которая стёрла с цивилизации умело нарисованный макияж; оно же открывало путь к возможной новой эре -- эре мирового воссоединения на новых, отвечающих требованиям современной практики началах. Керн не принадлежал к числу глупцов, которые видят во всякой катастрофе или буре путь к некоему естественному обновлению. Но не следовало упускать из виду открывавшиеся горизонты; предыдущие типы систем доказали свою неэффективность; вопрос стоял в любом случае так: возвращение к первобытному или создание нового, невиданного доселе? Опыт истории учил: возможно то и другое, главное -- в точном выборе инструментальных средств. Но стоило ли на развалинах старого строить старое вновь?
   Значит, опираясь на проверенные, "вечные" достижения человеческого коллектива, Керн должен был найти новые формы взаимодействия личностей; формы эти должны были увлекать и привлекать, обеспечивая, по крайней мере, не меньшее качество и радость жизни, чем следование индивидуалистическим представлениям. Задача выглядела сложной, решать её следовало в комплексе остальных задач; но ради спасения коллектива от форм варварской дикости рискнуть стоило.
   Кряхтя, Керн выбрался из постели, зажёг ночник над столом. Под кроватью зашевелился Лантанов, кося охальным глазом на военинструктора; в ответ Керн зыркнул свирепо, повергая "гостиора" в психологический нокаут. Полузасохшим роллером руководитель коммуны принялся выцарапывать на случайном листке бумаги названия главных элементов в привидевшейся ему периодической системе человеческих отношений.
  
   В первую, важнейшую из колонок он поставил то, без чего человек не может жить, что обеспечивает его биологические потребности и нужды: сохранение жизни, пищу и продолжение рода.
   Напротив, в крайнем правом столбце, выписал Керн потребности высшего порядка; не имея ни времени, ни должного опыта, он доверился классическому искусству и поставил эти потребности в том порядке, как они представлены были в "Маленьких трагедиях" Пушкина: свобода -- творчество -- любовь.
   Эти два крайних столбца в глазах Керна были равными по силе; кажущийся их антагонизм приводил к естественному союзу, а тяга разумного существа к тому и другому ряду возможностей была, пожалуй, равнозначной: отчаявшись сплавить эти противоречия в гармоничное и уравновешенное соединение, разум легко выбирал что-то одно. Сила притяжения у элементов этих рядов была наиболее фантастической; без их участия не имели смысла ни жизнь, ни сознание. Но и те, и другие элементы были базовыми, исходными; это были строительные кирпичики, движущие личностью, но не подталкивающие её к союзу с другими носителями разума -- союзу, способному усилить и упрочить любое сознательное движение.
   Отталкиваясь от найденной им схемы, Керн выписал ещё один столбец понятий, правее первого; это были помыслы, заставляющие человека искать общества ради собственных нужд: слава, выгода и власть. То были помыслы индивидуальности, помыслы, продиктованные биологией личности; равновесие сознания требовало противовеса им, и в предпоследней колонке выросли три новых слова, с помощью которых сознание надевает на личность узду коллективизма: долг, клятва и ответственность. Не обладая силой животной притягательности, эти три последних слова считались тем не менее добродетелями всех времён и всех сколь-нибудь развитых культур; они вносили свет разума в животный хаос потребностей, служа для них тем, чем служит камертон для музыкальных струн. Служение этим целям у честных людей вызывало интуитивное ощущение верного выбора.
   Справа, на полях листка, Керн выписал неожиданно для себя ещё три понятия, игравшие в его новой периодической системе роль благородных газов: то были правда, знание и вера (её военинструктор вписал после некоторых колебаний: вокруг этого понятия уже много столетий велись сомнительные и авантюрные манипуляции; в конце концов, он решился -- вера нужна разуму не только и, честно говоря, не столько в религиозно-мистическом варианте, как нужна она в виде уверенности в конечной целесообразности, справедливости всякого рода сознательных действий). Эти понятия горели светом вечных истин; страшно далеки они были от кипения человеческой природы; реакции между другими элементами психики могли выделять их из окружающего хаоса, способствовать их накоплению, но в каждый конкретный момент содержание их в любой личности представляло, с точки зрения Керна, абсолютную величину. Иначе говоря, они годились как цель, но средством не являлись.
   В зияющий промежуток между правыми и левыми столбцами военинструктор вписал, ближе к левому краю, три первичных связи для всякого известного ему коллектива: родство, дружбу и наставничество. Отсюда начинались и крепли связи личности с личностью, здесь формировался и проверялся характер, здесь сознание кристаллизовало свои навыки разумного -- социального! -- взаимодействия. Это были, так сказать, естественные отношения; без них было плохо, но к ним тянуло уже на уровне полусознательном, не инстинктивном; рассчитывать здесь на одну только биологию было бы в корне неправильно. Сознательные потребности того же порядка были уже способны объединять людей в коллективы; Керн выписал их правее, и место кончилось -- в этот последний уместившийся на листке ряд встали понятия: труд, закон, народ. Над местом труда Керн думал долго, дольше, чем над словом "вера"; он боялся, что девальвирует роль этого великого символа западной философии. В конце концов, он решил, что труд поставлен им на должное место; хорошие люди любят трудиться, но человек обычно видит в труде результат его, а не самоцель; результат же труда укладывается обычно в концевые, сильные понятия.
   Так была почти закончена его периодическая система, плод случайного ночного вдохновения. Как и в системе химических элементов, были здесь "металлы" биологической природы, качество и энергия которых оттачивалась полумиллиардом лет эволюции; были и "неметаллы", порождённые новой силой природы -- разумным сознанием, сплавившим слои планетарного вещества в пульсирующую извилинами новую кору ноосферы. Эти выверенные временем страсти лежали в ячейках, как патроны лежат в магазине; они были готовы к немедленному и сложному взаимодействию; и всё-таки, чего-то не хватало в этой таблице. Не было в ней четвёртой подгруппы, того дивного ряда вещей, который оказался бы способен сплетаться в сколь угодно сложные цепи, свиваться кольцами, сжиматься в недвижные пружины и воспарять летуче к небесам, не теряя свойств сложного соединения; в химии эта подгруппа породила углерод -- праотца жизни во всей её сложности. Атомы углерода обеспечивали самое важное, что могло послужить материалом сложных конструкций живой материи -- равенство; соприкосновение углеродистых радикалов могло приводить к их усложнению без предварительного распада; то был буфер, воздвигнутый на пути чванного цинизма окисляющих всё неметаллов и пустопорожнего индивидуалистического шипения едких щелочей. Таблица же Керна не содержала такого чуда; любая из сущностей, приведённых в ней, подразумевала скрытую конкуренцию: любовь боролась с ревностью, а подчас и с любовью же; труд одного, лишённый смысла, оказывался принадлежностью другого, кто реализовывал с его помощью свою мечту; соревнование Ниобы и Лето в чадолюбии легко выигрывалось губительными стрелами Артемиды. Благородные добродетели крайнего правого ряда обеспечивали равенство, но это равенство было статичным, покоилось оно на той незыблемости, что зачастую оказывалась за рамками повседневного сознания; служить обществу строительным материалом они не могли.
   -- Чёрт-те что, масонские тайны какие-то, -- неодобрительно сказал Керн, глядя на листок. В этот момент ему крайне не нравилась вся его затея: люди голодают, бандиты под боком, а он развёл тут философию на ровном месте!
   Сунув листок в карман, он вышел под звёзды. На улице крепко подмораживало; изо рта шёл пар, под ногой невзначай хрустнула лужица. Чисто, по-апрельски, вызвездило в небе; зелёно-голубые и жёлтые огоньки созвездий показались вдруг Керну дальней россыпью городских фонарей. Он вспомнил вдруг своих товарищей из рабочего комитета; что обеспечивало их общность, что превращало их из стада, толпы, боевой единицы в коллектив, такой непохожий на здешних жителей? Достоинство? Да, это верно. Каждый из них знал цену себе и своим товарищам; цена эта не раз проверялась и была величиной, отнюдь не подверженной колебаниям биржевых торгов. Военинструктор достал листок, хмыкнул иронически, накорябал в свете фонаря вертикально поперёк свободного пространства: "Достоинство". Стало легче. Наконец-то захотелось по-настоящему спать. Вертя листок в руке, он вошёл обратно. Лантанов за это время выполз из-под кровати, убедился, что Мухтарова в комнате нет (должно быть, дозорный ушёл от неприятного соседа в другое место), и теперь стоял у окна, пожирая руководителя коммуны преданным и несчастным взглядом.
   Керн вновь уселся за стол, поглядел на свою бумажку, протянул руку за пепельницей и спичками, намереваясь сжечь это позорное творение некомпетентной мысли. Чувство тягостной незаконченности на мгновение заставило его передумать. Он вновь взял роллер, нарисовал в пустующем промежутке широкую стрелку и приписал ниже стрелки два слова, обведённых жирным, как имена египетских фараонов, картушем. То были названия двух недостававших элементов в его системе:
   "ЧЕСТЬ И ПРАВО"
  
   Он отбросил роллер, хрустко протянул пальцы, удовлетворённый осознанием выполненного дела; затем вновь решительно подвинул пепельницу, принялся трубочкой скручивать бумагу. Лантанов, верный своей кошачьей привычке, подкрался сзади, перехватил внезапно его руку:
   -- Что? Что вы там написали, товарищ Керн? Стихи?
   Да, подумал военинструктор, это почти стихи. Во всяком случае, мои стихи выглядели бы примерно так же глупо. Вполне достойное развлечение для этого зверёныша. Низко же ты пал, товарищ Керн: ты пал так низко, что от тебя волнами расходится лирика.
   -- Я размышлял, -- сказал он медленно и глухо, -- о том, что делает человека человеком.
   -- И как, вам удалось?
   -- Не думаю. Поэтому и собираюсь сжечь это апокрифическое писание.
   -- Разрешите, я посмотрю? -- попросил Лантанов с каким-то избыточным энтузиазмом.
   А почему бы и нет, подумал Керн, пусть посмотрит. Один чёрт. Должен же найтись хотя бы один читатель у получасового приступа ночного бреда!
   Без лишнего смущения он развернул перед товарищем Юрием свою "периодическую таблицу", водя колпачком роллера, объяснил ход своих мыслей и рассуждений.
   Лантанов молчал, кивая. Внезапно Керн увидел, что он воспламенён. Это страшило.
   -- Ни в коем случае не выбрасывайте и не сжигайте эту штуку, товарищ Керн, -- хриплым от возбуждения голосом сказал он. -- Это гениально. Это величественная мысль! Нужно немедленно показать это товарищу Мухтарову! И всем другим тоже показать.
   -- Почему? Потому что я руководитель коммуны? -- спросил Керн, иронически улыбаясь.
   -- Потому что в этом есть смысл! -- воскликнул Лантанов. -- Настоящий смысл, честное слово! Это действительно гениально, Керн, вы гений. Это ответ на очень, очень долгие искания! Я и представить себе не мог, какой это восторг! Разрешите, я вас поцелую?
   -- Нет, -- сказал Керн.
   9. Комиссары.
   Прочистив мозг от философской накипи, Керн прекрасно выспался.
   Утро не принесло никаких новостей; в жилых блоках вяло митинговали, еда для населения по-прежнему отсутствовала. В столовой администрации хозяйничал Мухтаров, смущённый вчерашней своей выходкой; у хозяйственных мужичков он выменял на что-то личное несколько крупных лещей и теперь жарил их на противне.
   -- Понадобятся пищевые ресурсы, -- заметил Керн, принимаясь мыть грязную посуду.
   -- А? Что? -- не расслышал дозорный.
   -- Жратва, говорю, понадобится! Нужно доставать где-то посевной материал. А где?
   -- Пошлём батраков к куркулям, -- пожал плечами Мухтаров. -- Им же нужны были рабочие руки! Вот пусть и отрабатывают. Но по справедливой цене!
   -- Идея неплоха, хоть и припахивает.
   -- От Лантанова тоже припахивает, -- не сдержался вдруг Алибек, -- а вы с ним в одной комнате спите!
   -- Лантанов, он как собака дурная, -- буркнул руководитель коммуны. -- В человеческом обществе пакостит, а без людей сдохнет. Сопляк он и мразь безмозглая, вот что я скажу. Выгнать его -- либо помрёт, либо к бандитам прибьётся и испаскудится окончательно. А это, я скажу, ответственность!
   -- Собираешься проявлять гуманизм и всепрощение?
   -- Насчёт всепрощения -- не знаю, а гуманизм проявить придётся. Я здесь пока что власть, и я же -- закон; кому нужно то и другое без гуманизма? Это просто нелепость какая-то, это тирания!
   -- Ага, -- рассеянно сказал Мухтаров. -- То-то наш Юрочка с утра бегал по лагерю как оглашенный и рассказывал про твои философские изыскания средь ночи.
   Керн густо покраснел.
   -- И что он рассказывал?
   -- Он в основном орал от восторга. Что-то там было про честь и право. Я так понял, что он тебя пытался соблазнить, а ты дал ему философскую отповедь.
   -- Ты б ему, конечно, без философии дал по морде! -- разозлился вдруг военинструктор.
   -- Тут уж давать либо по морде, либо ещё как...
   -- Ты помнишь, как ты мне три дня назад про гостиоров рассказывал? -- спросил Керн. -- Сам чуть под шконку со страху не залез. А теперь, чего уж там стесняться, валяй дальше храбрость проявлять. Можешь этого Лантанова изнасиловать, у тебя же оружие теперь и власть, а у него -- ничего, кроме собственных блондинистых локонов...
   -- Не надо меня пялить, товарищ начальник, -- расстроился Мухтаров, -- я просто этого изверга терпеть не могу.
   -- А я, конечно, счастлив, когда он пускает газы у меня под кроватью! И ещё счастливее я, когда он носится по коммуне, перечисляя всё, что ему удалось подсмотреть на обрывке моего пипифакса! А что поделать? Человек, всё-таки человек, хоть и паршивый донельзя. Сам же вчера говорил, мы же оба сами знаем: нельзя думать, что можешь воспитать нового человека! Нужно учиться жить и работать с теми, кто есть рядом.
   -- Это и есть твои "честь и право"?
   Керн припомнил свои философские штудии.
   -- Да нет, всё сложнее. Понимаешь, -- сказал он, выставляя на стол первую порцию вымытой посуды, -- тут штука в том, что нужно заинтересовать людей в отношениях с другими людьми. А такие отношения в больших масштабах подразумевают определённое равенство. Одно дело, скажем, семья или учитель со своими учениками: там равенство исключено ситуацией, но там существует взаимная заинтересованность. А вот когда люди делают общее дело -- тут без какой-то формы равенства не обойтись. У капиталистов всё просто: имеешь право работать и получать, получил заработок -- вали. При этом в политической жизни ты ноль без палочки. А вот что делать в нашей ситуации, когда работать можно в лучшем случае за еду? Отказаться от равенства? Можно, конечно, но это возврат к деспотии...
   В нескольких словах Керн поведал Мухтарову свои ночные раздумья о необходимости кредита доверия к новой морали, об организующем начале во взаимных отношениях свободных людей.
   -- Смотри, мозги себе этим не прожарь, -- предупредил Алибек, выкладывая на блюдо готовую рыбу.
   -- Ты Кристаллова с его бандой хунвейбинов тоже агитировал, чтобы мозги себе не жарили?
   -- Так то интеллигенция, -- хмыкнул дозорный. -- У них, так сказать, потребности иного порядка. Как начнёт кто чего рассказывать -- так потребность рот открыть и слушать, а как до дела дойдёт -- сразу кишка тонка. А мы с тобой работяги, нам все эти мозговые выкрутасы до лампочки. Зато вкалывать умеем! Садись, лещей будем шамать: лещи с икрой сегодня попались, жирные!
   -- Знаешь что, -- посоветовал Керн, -- ты при мне интеллигенцию не лай. Я сам из интеллигенции, так что могу и обидеться.
   Дозорный был поражён до глубины души.
   -- Это как так -- из интеллигенции? Да по тебе за сто метров видать, что ты мужик рабочий. Простой ты человек, правильный, нам бы таких побольше...
   -- Развратил тебя Кристаллов, -- сказал Керн и вышел из-за стола.
   -- Эй, а лещи?! -- воксликнул Мухтаров. -- Лещи же!
   Но лещи Керна более не заинтересовали. Жизнь показалась вдруг полным дерьмом, круг сознания сузился. Руководитель коммуны убрался в свой кабинет и занялся мелкими, но неотложными делами.
   Через двадцать минут постучал в дверь осторожный и перепуганный Мухтаров.
   -- Эй, -- сказал он, -- ты чего? Ты обиделся, что ли?
   -- Обиделся, -- сказал Керн.
   -- Дурья башка! -- поразился вновь дозорный с подлинно восточной непосредственностью. -- Я тебе комплимент говорю, а ты обижаешься! Сам посуди, ну кому б ты был нужен, будь ты интеллигент? А так у тебя и семья рабочая, и сам ты руками работать умеешь, а не только что языком трепать. Или ты на самом деле в философы решил податься, а?!
   -- Да хоть бы и в философы! -- заметил Керн. -- Что у вас у всех за страсть классифицировать людей? Свой, чужой, рабочий, служащий, интеллигент. Враг. Полезный человечек. Вот как по-твоему, я полезный человечек?
   -- Ты по-своему полезный человечек, -- возразил Мухтаорв. -- Я тут ни при чём.
   -- Вот, видал? Я полезный человечек. А я, представь себе, не хочу вообще быть человечком -- ни полезным, никаким. Я человеком быть хочу! А в этом вопросе полезность -- критерий скользкий. Вопрос в том, кому полезно, что полезно, как и для чего. А это требует знания. А знания -- это и есть то, что ты называешь интеллигентностью. Правильно называешь, кстати! Можно три тысячи книг перечитать, а знаний и ума не набраться. А можно знать сто книг и быть притом, как ты выражаешься, философом. Всё зависит от того, может ли человек дать ответ на основной вопрос философии и вообще всякой науки.
   -- Это про то, что первично? Бытие или сознание? Основной вопрос философии, это вот, что ли?
   -- Это схоластика, а не философия, -- отмахнулся Керн. -- А основной вопрос, который должен задавать и задаёт себе всякий думающий человек -- это такой простой вопрос: зачем? Зачем такая-то и такая-то вещь, какую пользу или вред она приносит? Зачем делать то-то и то-то, что за выгоду или что за проблемы это потом принесёт? Если человек не задаёт себе постоянно этого вопроса -- "Зачем?", -- он быстро становится человечком. Винтиком он становится. Потому что необходимый ответ на этот вопрос находят за него другие люди. А я винтиком быть не желаю ни при каких обстоятельствах.
   -- Ну, -- сказал Мухтаров, -- винтики ведь тоже нужны. Без винтиков не соберёшь ничего, правильно?
   -- Не соберёшь, -- подтвердил Керн. -- Поэтому винтики миллионами делают на скобяных фабриках. Или на каких-то там ещё. А человека вырастить -- это не винтик склепать, здесь терпение нужно, понимание. Человека ведь не только мать растит, его, по большому счёту, всё человечество растит, вкладывается в это лет пятнадцать как минимум. Дороговат материал для винтиков получается, а? Дешевле уж было бы клепать эти винтики из чистого технеция... или астата.
   -- Что-то тебя совсем на философию потянуло, -- равнодушно проговорил Мухтаров. -- Может, ты и правда скрытый интеллигент.
   -- Сделай мне одолжение, -- попросил Керн, -- вали отсюда, пока мы не поссорились окончательно.
   Мухтаров помолчал немного и нашёл единственный достойный выход.
   -- Извини, -- сказал он, -- я думаю, что влез в дела, в которых ни бельмеса не понимаю. Наверное, я был здорово неправ.
   -- Здорово неправ, -- кивнул военинструктор.
   -- Я постараюсь не вылезать без повода со своим мнением, -- пообещал Алибек.
   -- Постарайся, -- согласился Керн.
   -- Пошли леща есть. Остыл уже лещ.
   -- Пошли.
  
   Аккуратно доев костлявую, жирную рыбину, начальник колонии взялся за дела вплотную. Он составил список профессий и знаний, первично необходимых для выживания коммуны; не тем способом, так другим, но список этот предстояло заполнить. Девять востребованных специальностей, помимо очевидно необходимых медработников, включали в себя слесарей, электриков, агрономов, химиков... Список вакансий Керн распечатал на стилопринтере и вывесил у дверей, как на настоящем предприятии.
   Первым пришёл химик.
   --Я химик, -- сказал он. -- А зачем вам химик?
   Керн принялся загибать пальцы на здоровой руке.
   --Анализ почвы. Проверка чистоты воды. Фильтрационная система -- её надо отладить. Удобрения. Пиротехника. Вот вам пять базовых задач.
   --А лабораторию с оборудованием дадите? -- поинтересовался химик. Это был длинный, лысеющий дядька с огромными потными руками.
   Военинструктор сочувственно улыбнулся.
   --Дорогой мой человек, мне нужен химик, а не паразит на всём готовеньком...
   Химик хихикнул.
   --А в чём я вам удобрения сварю? А пиротехнику?
   --А вы придумайте, -- сказал Керн.
   И химик ушёл думать. Он был отнюдь не дурак.
   Затем пожаловали плотники. Эти помялись недолго, и спросили прямо от дверей, чем и когда их будут кормить, если они будут сотрудничать с администрацией.
   --А вот чем администрацию кормят, тем и вас будут, -- ответил на это Керн. -- Разносолы Кристаллов с собой уволок. Чтобы Наталья Крестьянка в дороге не похудела, случаем. Так что теперь как потопаешь, так и полопаешь, и нас всех это теперь касается в равной степени!
   --А инициативу зажимать не будете? -- спросили плотники.
   --Куркульскую, бандитскую и собственническую инициативу зажимать буду обязательно, -- пообещал Керн. -- В остальном препятствий к проявлению инициативы не вижу. Предлагаю вам начать трудовую деятельность с изготовления нормальных топчанов по числу жителей коммуны, да с запасом. Надоели, знаете ли, шконки! Да, и ещё: снимите-ка с ворот эту вывеску с горящей кузней, а то со стороны на Маутхаузен сильно похоже.
   --Как же оно будет, без шконок-то? -- недоумевали мужики. Шконка уже успела стать для них мерилом относительного положения в обществе.
   Керн успокоил их, сказав, что в городе прекрасно обходятся без шконок, и здесь тоже как-нибудь обойдутся. Плотники ушли работать, и уже через несколько минут от ворот донеслось деловитое тюканье.
   Украдкой, бочком, зашёл к Керну и человек в рваной оранжевой одежде, живший под шконками в блоке у духовенства. Это был довольно молодой буддийский лама, имевший смежную мирскую профессию электрика по высоковольтному оборудованию.
   --Жить нормально дайте, -- изложил он свои условия трудового соглашения. Керн перевёл его в комнату, где ранее жил Лантанов, и уже через час в коммуне начал кое-как налаживаться свет. Новый руководитель искренне пожалел на минуту, что под шконками не нашлось заодно и пары водопроводчиков, но приходилось довольствоваться тем, что есть.
   Ближе к вечеру засуетились и деловитые мужички, почуявшие, что пришло их время. На Керна обрушился поток предложений: достать, выменять, распродать то и сё, причём предлагающие не скрывали, что рассчитывают получить на этих сделках некую личную комиссию. Большую часть этих предложений пришлось завернуть с порога, как отдающие неприкрытым бандитизмом и воровством.
   --Советский Союз мы так однажды уже распродали, -- назидательно сказал очередному горе-купчине военинструктор.
   --Так зато и пожили как люди, хоть лет пятнадцать! -- возразил тот. -- Торговали, веселились...
   --А дальше вы эту пословицу помните? -- спросил Керн и выгнал коммерсанта прочь.
   Встречались, однако, и предложения, показавшиеся Керну дельными. Он был далёк от сельского хозяйства, но всё же имел некоторое понятие о картошке и курах -- двух основных источниках пищи, которые хотя бы в теории могла позволить себе колония. Уже к ужину (которого не было) нашлись несколько энтузиастов, создавших для Керна план развития пищевого производства на лето. Дело оставалось за малым: добыть посевной материал взамен загубленного Кристалловым, а заодно и цыплят.
   --Так или иначе, -- рассудил Керн, -- а завтра придётся ехать к немцам на поклон!
   Хуже всего было с инициативой в женском корпусе. Ни одна женщина так и не откликнулась на призыв к сотрудничеству; зато от просительниц и возмущённых активисток не было отбоя -- требовали еды, гигиенических средств, улучшения жилищных условий и даже особого, более чуткого и культурного отношения со стороны администрации.
   --А на каком, собственно, основании? -- поинтересовался руководитель коммуны.
   --Мужчина должен заботиться о женщинах, -- убеждённо отвечали ему.
   --Мужчины и позаботились: дали свет, наладили воду, конопатят вон дыры. А вы могли бы позаботиться, например, о еде на ужин. Запас кое-какой ещё есть, нормы известны. Иначе буду выдавать сухим пайком! Мужчины себе и на костре баланду приготовят, а вы?
   --А нам извольте подать в столовой! Наймите персонал...
   --Обнаглели, -- констатировал Керн. -- Знаете что, барыни и барышни, я о вас стал очень плохого мнения. Впрочем, если вам нужен мужчина, который о вас будет заботиться, я могу на вас жениться. Сделаем тут гарем для трудящихся женщин Востока, с Лантановым и евнухами. Я вам найму персонал, а сам буду вашим трёхбунчужным господином и повелителем; вы будете меня ублажать, а я...
   После таких слов в Керна запузырили тяжёлой бутылкой из-под рапсового масла. Военинструктор увернулся, но толпа разъярённых делегаток пошла на штурм. Выскочил Лантанов, где-то раздобывший гибкий тонкий прут из стали-серебрянки; вид у гостиора был страшен и нелеп до колик. Керн задумчиво перевёл предохранитель автомата в боевое положение, навёл ствол на толпу.
   --Если вы думаете, что я не посмею стрелять в женщин, -- сказал он, -- вы глубоко ошибаетесь. Истребление паразитов -- дело благое и необходимое, а самка паразита есть явление более опасное, чем самец, так как даёт жизнь новым паразитическим поколениям. Возвращайтесь в бараки, или я открою огонь. А завтра вышвырну вас отсюда, чтобы и духу вашего тут не было!
   --С педерастом живёшь! -- крикнули из толпы.
   --Лучше уж с педерастом жить, чем с такими, как вы, бабами, -- спокойно сказал Керн.
   В толпе вновь завыли, но тут уже заявился и Мухтаров с ружьём. Трое мужчин, из которых каждый был страшен и безумен по-своему, убили в женском активе желание бессмысленно сопротивляться неизбежному. Ругаясь и осыпая оскорблениями новую администрацию, женщины побрели спать.
  
   Зато заявились дети из подростковых корпусов -- пацаны, девчонки вперемешку.
   --А мы поели, -- сказал один из подростков, немного постарше других. Он носил круглые роговые очки, как мальчик-волшебник из знаменитого довоенного романа, и куртка у него была тщательно заштопана. -- У нас горох был и соль. А пацаны дозорные из посёлка нас готовить научили, на костре.
   --Здорово, -- кивнул руководитель коммуны, коря себя последними словами за непростительную забывчивость. -- У вас и дежурные по кухне теперь есть, наверное?
   --Есть, -- грустно сказала девочка в порванном платье. -- Только взрослые отобрали у нас ужин. Пообедать мы успели, а поужинать уже нет. А теперь они нам приказывают в женском корпусе полы мыть и воду греть.
   --А что это они вам приказывают?! -- возмутился Керн.
   --Вот мы и пришли спросить, что это они нам приказывают!
   Пришлось идти разбираться. Снова злобный вой, снова крики возмущения, густо приправленные осознанием собственной несомненной правоты:
   --А как же трудовое воспитание?! Дети должны работать на общее благо!
   На этом месте Керн окончательно побелел от ярости:
   --Ах, вот как?! Бенедиктова сюда!
   Примчался взмыленный истопник Бенедиктов, в руке -- кочерга, в глазах -- скорбный и немой вопрос: почему так плох мир, как с помощью духовных усилий можно сделать его стократ лучше и прекраснее?
   --Ты... -- сдавленно просипел Бенедиктову Керн. -- Ты, беспощадный борец с большевиками за свободу, мораль и нравственность... Иди сюда, смотри, моральный ты наш! Эти... эти люди, -- военинструктор поправил душивший его воротник, -- они ограбили детей, отобрали у них ужин, а теперь заставляют работать на себя, как рабов! Это так по-вашему, так против большевизма, либеральненько так... Ну-ка, посмотри этим детям в глаза! Объясни им, почему так надо! Объясни, почему им стать рабами, быть рабами -- так необходимо ради вашей и нашей свободы! Давай, Бенедиктов, давай, я хочу услышать в натуре, как работает внешнее пищеварение у либерального русского мыслителя! Агитируй за рабство ради высшей свободы, что же ты встал, Бенедиктов, что же ты замолчал?! Пришёл твой час!
   Бенедиктов смотрел на Керна затравленно:
   --Не буду я такого говорить! Хоть убивайте, не буду!
   --Да?! -- Руководитель коммуны издевательски расхохотался. -- А что же вы будете говорить? Ничего не будете, да?! Позиция русского интеллигента -- ничего не говорить, ничего не делать, никому не помогать, стоять над схватками?! Скажите тогда и это -- вслух скажите, вот этим ребятам, что да, вы одобряете их рабское положение, но одобряете молчаливо, со стыдом, с ощущением того, что вы к этой дряни сами никак не причастны... Давайте же!
   --Чего вы от меня хотите, господин Керн? -- Бенедиктов был, кажется, слегка ошарашен.
   --Я вам не господин, слава богу! Хоть от этой гнусности я в жизни избавлен -- господствовать над такими, как вы! И нет, я от вас ничего не хочу -- хотел только, чтобы вы своими глазами увидели, как свободные обращают свободных в рабство... Катитесь философствовать в свою преисподнюю, к чёртовой матери, не желаю вас больше видеть и минуты лишней, раз у вас в такой ситуации ни чести, ни совести не нашлось, чтобы за детей заступиться! Интеллигенция... тьфу!
   --А вы, гражданин Керн, не плюйтесь! -- Бенедиктов оперся на кочергу. -- Давайте разберёмся как следует. Что здесь, собственно, случилось?!
   --Я с этим разбираться не буду, -- сказал Керн. -- Надоело. Чтобы с этим административными методами разбираться, тут ни один ГУЛАГ не справится. А чтобы по-человечески разбираться, надо людьми быть, а не скотами. Завтра же эвакуирую детскую группу отсюда, а остальных -- на спецрежим, сгною в этом могильнике к чёртовой бабушке, как отходы прошлого...
   Бенедиктов хотел было разразиться привычной тирадой о кровавом большевизме, но тут собравшиеся вокруг взрослые жлобы, ища у него поддержки, хором принялись объяснять, что бесплатный детский труд на благо взрослого населения коммуны является важной частью воспитания подрастающих поколений. В этих объяснениях с первых секунд нашлось столько вранья и хамства, что истопник даже растерялся. Кроме того, самые отчаянные требования возмутили и нескольких родителей, присутствовавших на стихийном митинге; до них наконец-то дошло, что на рабском положении окажутся не абстрактные чужие дети, а их собственные возлюбленные чада, и что в качестве обоснования этого рабства предполагается не просто какая-то мелкая коллизия, а изначальная природа людей, понуждающая некоторых из них быть рабами хотя бы в силу своего происхождения. Начавшись с детей, практика эта могла легко распространиться и на взрослых. Бенедиктов с ужасом почувствовал вдруг, что оказался в центре зародившейся бури, и что ему не остаётся ничего другого, кроме как играть роль благородного борца за идею вплоть до неизбежного ужасного конца...
   Керн уже не слышал ничего этого. Он отправился к себе и завалился на койку, сняв только сапоги. Лицо его по-прежнему закаменело, в губах не осталось ни кровинки, воспалённые глаза блестели. Лантанов налил ему стакан воды.
   --Плохо? -- сочувственно спросил он.
   --Отстань, -- попросил военинструктор.
   --Нас они тоже так же поначалу ломали, -- тихо сказал Лантанов, садясь на табурет у входа. -- Мы думали, пройдёт.
   --И что вы сделали-то в итоге?! -- с досадой воскликнул Керн. -- Если б вы сделали что разумное! А так-то -- о чём с вами говорить?! О кузнях горящих сердец?! Ещё больше их развратили, а это уметь было нужно...
   --Да, -- согласился Лантанов так же тихо, -- развратили. И они нас развратили тоже.
   --Вижу, -- кивнул ему Керн. -- Но посочувствовать не могу. И сам не имею права поддаться разврату. Если уж крайний случай, то скорее пуля в лоб, чем так... А, чёрт, тоже нельзя! Оставлять это так, на самотёк -- чем так жить, так лучше нам было б тогда сгореть в атомном огне вместе с Америкой!
   --Экие у вас самоубийственные настроения, -- посочувствовал шефу Юрий. -- А ведь вы должны быть образцом стойкости и выдержки!
   --Как Кристаллов, или как Тамара Фёдоровна? Или как вы, Лантанов? "Делать жизнь с кого бы"?! -- Керн иронически прищурился. -- Я же военинструктор, а вынужден работать чем-то вроде санитара в психушке. Вы хоть понимаете сами, Лантанов, что вся вот эта вот стихия за окном -- это психическая болезнь общества, достоевщина?! И вы, между прочим, её часть... Я просто не могу к этому с ходу приспособиться. Слишком разительны перемены.
   --В городе по-другому?
   --В городе люди остались, -- вздохнул Керн. -- Кому без перспективы жизнь не мила. Остальные ищут, где бы дожить. Бегут, уносят ноги. В катакомбы, в пустыни, в пещеры...
   --Я вижу, вы стихи любите, -- уважительно заметил Лантанов.
   --Кто ж их не любит! -- Руководитель коммуны закинул руки за голову. -- Бывают, наверное, отклонения, но это либо отсутствие культуры, либо тоже болезнь какая-то. Есть ведь люди, которые и музыку на слух не воспринимают!
   --А музыку вы тоже любите? Какую?
   --Слушайте, Лантанов, а зачем вам это знать?
   --А вы думаете, -- обиделся Юрий, -- я тут каждый день могу с кем-то о музыке поговорить? Я вот "Роллинг Стоунз" люблю, Рокко Сиффреди ещё...
   --А Рокко Сиффреди -- это разве композитор? -- усомнился Керн.
   --Ох, прошу прощения, замечтался. -- Лантанов встрепенулся всем телом. -- Я его с Гаэтано Пуньяни перепутал. Как композитора, я люблю Пуньяни, конечно же. А лучше всего, на мой взгляд, это второе действие "Щелкунчика". Вальс цветов, та-ля-ля, та-ля-ля-лям!
   В этот миг в двери постучали. Лантанов юркнул под шконку, опасаясь гневного Алибека, но в двери вошёл Бенедиктов. Он был снова жестоко избит, старые шрамы, оставленные плёткой Юрия, открылись и кровоточили, а левый глаз истопника заплыл, как восковая свеча на электроплитке.
   --Нелюди... -- глухо произнёс он. -- Сволочи! Идите туда, Керн, там детей били!
   --Вам к Ирине надо, Бенедиктов, -- сказал Керн, поспешно вставая и обуваясь.
   --Ирина там уже. Меня-то ногами били, а я кочергой. И дети пострадавшие есть ещё. Надо меры принимать.
   --Какие меры, Бенедиктов?! -- успел спросить Керн, выскакивая за дверь.
   --Да расстрелять половину, и то не жалко! -- Истопник вышел вслед за военинструктором. -- Мерзавцы, над детьми такое учинять! Взрослым, которые там родители, тоже досталось. И вас, говорят, убивать собираются!
   --А, вы тоже собираетесь...
   На это Бенедиктов не нашёл ответа. Вслед обоим мужчинам выскочил Юрий со своим прутом наперевес.
   --Так что там произошло?
   Истопник по привычке глянул на Юрия исподлобья, потом вскинул голову:
   --Обычное дело, мразь большевицкая зашевелилась! Всё отнять, всё поделить! Дети, мол, общие, и пусть теперь трудятся на всех! Я сказал на это пару ласковых, так они на меня попёрли буром. Уголовный элемент! Ссучился, говорят, в активисты подался, на красных теперь работаешь! Ну, я -- это не так интересно, а детям они сказали: кто, мол, прямо сейчас работать не пойдёт, того прямо тут и разложим! Пацанов выпорем, а с девочками на глазах у пацанов такое сделаем, что все на всю жизнь запомнят. Какая-то мамаша на этом месте начала дёргаться, так эти большевички её повалили, стали ногами пинать, сказали, что с неё и начнут. Ну, тут я взял кочергу и показал этой красной сволочи...
   Керн, хоть и трясся от гнева, не выдержал -- расхохотался.
   --Вам смешно, -- сказал обиженный Бенедиктов, -- а на мне опять живого места нету! Я ещё с газовой камеры не отошёл...
   --От этого мне вовсе не смешно, -- сказал Керн. -- Смешно мне оттого, что вы, Бенедиктов, только что дрались с белыми бандитами и рисковали своей жизнью за дело свободы, как заправский красный комиссар. Хотите не хотите, а революция за такое дело ордена даёт! Справедливая это штука -- история, она всех, кто выжил, рано или поздно учит уму-разуму.
   Говорил он всё это толчками, на ходу -- боялся не поспеть. Но Бенедиктов понял.
  
   Керн вбежал в толпу, отшатнувшуюся от него, как от пожара. Толпа уже присмирела -- зачинщики, должно быть, сбежали, а остальные поняли, что зашли слишком далеко в своих стихийных действиях. Несколько самых трусливых или самых сознательных принялись вразнобой объяснять руководителю коммуны, куда и как ушли зачинщики. В стороне, прямо среди грязи и ночной стужи, Ирина при свете одинокой ртутной лампы зашивала разорванную скулу шипящему от боли Алибеку Мухтарову.
   --Почему не в лазарете?! -- гневно бросил Керн.
   --Нельзя их без присмотра оставлять! -- ответила Ирина за Мухтарова. -- Сволочь бандитская!
   Керн накинулся на остальных:
   --А вы чего рты раззявили! Зачинщиков -- обратно, я, что ли, за ними шляться буду?! Если хоть один ребёнок пострадал -- я всех, кто здесь стоит, пущу в расход, кроме тех, кто дрался с этими бандюгами! И Левицкого, -- припомнил он вдруг, -- тоже заодно с вами! Идеечки-то знакомые, если что! Так что, граждане бандиты и работорговцы, у вас было почти два дня, чтобы одуматься, а филиал банды Ахтырова я вам тут развернуть не дам. Не дам! А ну-ка, марш за зачинщиками! -- прикрикнул он. -- Стоять они мне тут ещё будут!
   Вновь, едва ли не в сотый раз за эти дни, лязгнул затвор керновского автомата, досылавший патрон в казённик. Толпа попробовала загудеть и завозмущаться; Керн вскинул ствол -- что он не шутит с оружием, знали уже все. Люди отхлынули, как грязная пена с полосы прибоя.
   --Не разбегаться! -- окрикнул начальник коммуны. -- Пять человек -- за зачинщиками, остальным стоять! Среди подростков жертвы есть?
   --Троих похватали, -- сказал парнишка в роговых очках, -- но сделать ничего не успели. Этот, с кочергой, так распсиховался, а потом и дозорный помог. Они на них переключились, изверги. Ну да вы не бойтесь, товарищ начкоммуны, у них оружия тоже нет, а мы сами себя в обиду тоже больше давать не станем!
   Эти слова исторгли у кого-то в толпе желудочный стон ненависти. Стонущему, впрочем, дали сразу же по загривку, и он замолчал. Полдесятка мрачных людей и впрямь отделилось от толпы, направляясь к блоку номер один. Остальные стояли среди промозглой весенней ночи, начиная всё больше дрожать от холода и от страха.
   --Кончать пора этого начальничка! -- заорал кто-то из толпы. -- При Кристаллове хоть какой-никакой порядок был!
   --Кормили! -- поддержал женский голос!
   --Кому положено, под шконкой жили! -- добавил жару густой поповский бас-профундо.
   Керн вдруг увидел лицо Лантанова. Оно стало весёлым и злым.
   --Ну что, командир, -- спросил Юрий, помахивая своим прутком, -- будете и дальше в демократию играть? Или расстреляете кого-нибудь? Олег, тот не расстреливал. Воспитательными мерами обходился! А вы -- дали слабину, теперь они вам тут всё развалят!
   --Кончать их всех троих, большевичков! -- выкрикнули в толпе.
   --Четверых, а не троих! Бенедиктов-то, гляди, тоже с ними! Скурвился!
   --Ну что же, -- сказал Керн. -- С рабовладельцами и работорговцами воевать буду без пощады! Чести у вас, похоже, и на понюшку не наскрести, а коли так, то и права ни на что нет! Всех в барак номер один, мужчин, женщин -- без разбора! Запереть рабовладельцев накрепко! Нишанов! Стеречь строго, наблюдать! При попытке побега -- открывать огонь на поражение без предупреждения!
   --А ты, командир, куда?!
   --Охранять детские блоки. Медицинскую секцию тоже переносим туда. И если хоть одна подлюка сунется, то пристрелю на месте! А пока -- пусть под шконками митингуют, ахтыровцы полуготовые! Ненавижу... Марш отсюда!!!
   Кто-то, подобрав осколок кирпича, запустил им в Керна; Керн уклонился и выстрелил в ответ. Раздался короткий вскрик, и человек, кидавший камень, повалился навзничь. Толпа шарахнулась; послышались крики ужаса. Подстреленный испустил последний предсмертный хрип и замер навсегда -- пуля, войдя в живот и отскочив от перебитого позвоночника, перемолола ему все внутренности, прежде чем выйти наружу сплющенным комочком меди из-под левого ребра.
   --Первый есть, -- отступая, сказал военинструктор. -- Следующих положу очередью! Считаю до трёх: раз, два...
   Люди шарахнулись, побежали с воем, оставив мёртвое тело на грязной и мокрой земле. Навстречу им бежали другие -- от бараков, от кухоньки, от детских блоков; этими людьми, бежавшими сюда, неожиданно и умело предводительствовал лама-электрик. У многих подбегавших людей в руках были доски, палки, прутья стали-серебрянки, такие же, как у Юрия Лантанова...
   Керн отступил к широкому бетонному столбу, служившему опорой мачты освещения. Раздвинув приклад винтовки, нацелился в бегущих.
   --Не стреляйте, Керн! -- крикнул электрик, подбегая ближе. -- Мы в подмогу вам пришли! Мы свои, свои!
   Подбежали человек двадцать, встали плечом к плечу с Керном, с Бенедиктовым, Лантановым, Ириной. Дышали тяжело, гневно; в руках -- примитивные, но убийственные орудия; в глазах -- решимость.
   --Вы что, с ума посходили?! -- крикнул один из подбежавших вдогонку толпе. -- Сказано -- всем в блок номер один! Ещё трупов хотите?!
   Бенедиктов бросил свою кочергу на землю, отошёл в сторонку, демонстративно вытирая руки о ватник.
   --Ну всё, -- сказал он, -- в этом я участвовать не буду. Это уже комиссарство. Одно дело -- детей защищать...
   --А другое -- позволять тем, кто на них нападал, шляться по коммуне без присмотра? -- спросил Керн. -- Впрочем, я вас не останавливаю, Бенедиктов. Идите куда хотите. Только помните: вам теперь они опаснее нас, намного опаснее! Они за своих никогда никого не держат, а вы им теперь -- враг.
   --И что же мне теперь -- в большевички подаваться?! -- иронически спросил истопник, вытирая рукавицей большой закопчённый нос.
   --Нет, Бенедиктов, большевика из вас ещё долго не получится, -- с сомнением сказал Керн. -- А вот комиссаром вы сегодня уже побывали. Я вам имел удовольствие об этом сказать... Идите, товарищи: надо взять под охрану детей, а этих мерзавцев всё-таки собрать воедино и присматривать по очереди. Нишанов, отдадите часовым оружие согласно разнарядке, сами -- спать! А вы, Ирина, оприходуйте труп. Кто это такой был вообще?
   Ирина и несколько вновь подошедших людей долго вглядывались в тело при неверном, грязноватом свете ртутной лампы.
   --Это вообще не наш, -- сказал кто-то наконец. -- Должно быть, с Левицким пришёл, из куркулей. Или, кстати, из банды Ахтырова. Правильно вы его положили, мразь такую!
   --Кстати, Левицкий сбежал, -- доложил Керну мрачный Мухтаров. -- Помогли ему. Вынули запор, и...
   --А как же молодые парни из отряда, дозорные? Они же вроде бы охрану несли?
   --Те, кто у ворот был, те ничего не видели. А двое, которые на часах с ружьями стояли, те мертвы. Горло им перерезали обоим, -- прибавил торопливо Мухтаров, так что стало понятно -- всё плохое, что могло случиться, уже случилось, и помешать этому никакой, даже самый мудрый, приказ Керна более не в состоянии.
   Военинструктор вновь прислонился к бетонной мачте освещения и крепко, до зелёных огней под веками, зажмурил воспалённые глаза.
   10. Оборона.
   Одна беда -- беда, а две беды -- уже катастрофа. Вынужденный действовать сразу на два фронта, Керн несколько минут чувствовал, что он близок к отчаянию. Это поняла и толпа, раж которой сильно охладили и вид убийства, и страшные вести о зарезанных подростках. Бунтовщики без сопротивления дали себя запереть в блоке номер один, и над коммуной воцарилась благословенная тишина.
   Чтобы хоть чем-нибудь заняться, Керн осмотрел место трагедии. Неясно было, что стало с Левицким -- то ли его похитили, то ли освободили. Зато было совершенно понятно, что и как случилось с подростками: два диверсанта бесшумно прокрались по неосвещённым задворкам складской зоны, одновременно напали на дозорных со спины и в одно движение перерезали им горло.
   --Профессионалы,-- прокомментировал Алибек Мухтаров, в голосе которого сквозило не меньшее отчаяние, чем у Керна.
   --Электрика сюда,-- скомандовал военинструктор вместо ответа.
   Прибежавший лама-электрик выслушал распоряжения начальника коммуны, кивнул. Дюжина людей кинулась по крышам и столбам туда-сюда, повинуясь распоряжениям мастера, и уже через несколько минут территорию окружил дрожащий, подвижный частокол прожекторных лучей, шаривших окрест. В неверном свете прожектора блеснули стёкла машины, укрытой в лесочке поодаль, выступили из мглы на мгновение силуэты всадников, гарцующих за распадком...
   --Ахтыровцы! -- со злобой сказал Алибек. -- Эх, сюда бы пулемётов...
   --Упустили они момент! -- Керн неожиданно повеселел. -- Вот если б они на нас напали всей бандой, пока мы с этой мразью сопли жевали! -- Он погрозил кулаком в сторону блока номер один.
   --Вот, кстати! Что ж они не напали-то?!
   --А если это не ахтыровцы, а люди Левицкого? -- предположил внезапно Лантанов.
   --Всё равно. Решительности им не занимать, опыта, похоже, тоже. Не знаю, чего они боятся, но чего-то, видимо, всё-таки боятся, иначе бы нам так не повезло, -- ответил Керн.
   --Вот бы знать, что их так напугало! -- вздохнул Мухтаров.
   --Знал бы прикуп, жил бы в Сочи... Думаю, они просто трусят даже одной-единственной автоматической винтовки. Это самое разумное объяснение, но меня оно не полностью удовлетворяет. Могли бы организовать похищение или убийство. А пока, коль скоро нам повезло -- давайте-ка укреплять оборону!
   Все жители коммуны, не принимавшие участия в бунте, были привлечены к работе. Наполняли нашедшиеся на складе мешки землёй, создавали из них баррикады. На верхнем этаже административного корпуса, в двухсветном зале собраний, оборудовали снайперскую позицию. Снайперского нарезного оружия не было, но Керн рассчитывал поживиться им у бандитов, поэтому приказ на оборудование огневой точки всё же отдал. В ночи, в грязи, люди таскали на второй этаж и в дальние бараки тяжеленные, сочащиеся весенней грязью пластмассовые мешки, скользя и ругаясь.
   --А эти, которые бунтовали, -- со злобой сказал кто-то, -- сидят сейчас, небось, как короли, и хихикают над нами!
   --Не хотел бы я оказаться на их месте, когда мы победим, -- заметил электрик.
   --А в особенности, если мы проиграем, -- добавил кто-то из таскавших мешки.
   Бандиты больше не мелькали -- боялись приближаться к пространству, освещённому прожекторами. Один раз Керн заметил какое-то шевеление в прошлогодней сухой траве -- вскинул автомат, дал короткую очередь; шевелиться там перестало. Возможно, подумал Керн, это проснулся байбак. Или грязь сползла в овражек. Но перестраховка всё равно нужна.
   За мешками наступила очередь лопат. Грязь, выкопанная и сложенная в мешки, бралась не абы как, а по плану; теперь в тех местах, где её копали, зияли мокрые ямы, которые предстояло превратить в полноценные окопы. Свет, слепивший бандитов, мешал им прицеливаться в работающих людей, но у Керна не раз заходилось сердце при воспоминании о пулемётных очередях в ночи. Если у мерзавцев достаточно патронов, чтобы подтянуть пулемёты на выгодные огневые позиции и открыть барражирующий огонь, жертв не избежать. Бандиты, однако, по-прежнему себя никак не проявляли. Что же там творится?!
   Оставив при окопах двух толковых помощников, военинструктор забрался на верхний этаж административного здания. В полевой бинокль видно было мало, но увиденное вовсе не обрадовало Керна: в перелесках кишело движение, и какие-то зыбкие, неясные массы двигались по степи в предрассветных сумерках. Боятся нападать ночью, со злобой подумал Керн. Значит, просто ждут рассвета. Вот тогда нам будет всё: и пулемёты, и самодельные броневики, и кавалерия... А у нас -- моя винтовочка, плюс дюжина паршивых пукалок в руках у необученных стрелков. Всё. И не эвакуируешься! Кругом чёртова сибирская лесостепь, десятки километров дороги, и на каждом километре -- либо рабство и безумно-долгий, унизительный плен у куркулей, либо смерть, смерть, смерть... Нет, недаром сбежало бывшее руководство коммуны при первых признаках опасности! Теперь за всех и за всё отвечать ему, Александру Петровичу Керну! Эх, хоть бы гранаты были... Гранаты!
   --Лантанов!
   Прибежал Юрий Лантанов -- глаза больной ищейки, волосы грязные: вымотался парень за ночь, лица на нём нет.
   --Аммиачная селитра есть на складах? И горючее какое-нибудь?
   Лантанов чуть не запрыгал от радости:
   --Аммонал! Думаете... поможет?!
   --Не помешает, это уж точно.
   --А... детонаторы?
   --Бензиновые пары. Идите, приставьте женщин к производству! Или нет, скажите лучше Алибеку, чтобы организовал всё. Вас к себе женщины могут и не подпустить! Первые две-три гранаты -- испытать в поле, чтобы эти знали, что у нас неплохо с оружием! А остальные -- раздать обороняющимся. И быстрее же, дьявол разрази, скоро уже рассветёт...
   Лантанов умчался с быстротой гомеровского Гермеса, а военинструктор, переместившись к северо-восточному окну, стал почти со злобой всматриваться в полосу серого, дрожащего света, отделившую слабо всхолмленный горизонт от почти безоблачных небес. В разгорающемся световом поле отчётливо проявлялись страшные детали будущего сражения: вот в овражке за кустами -- машина, из неё торчит коротенький ствол автоматического гранатомёта, вот пулемётное гнездо у края рощицы, а вот и за непаханым, поросшем сорняками полем -- едва видимые, полупризрачные в утреннем тумане силуэты всадников с оружием за спиной. Откуда же их столько?!
   Слева, за западным окном, грянул взрыв, потянулся лентой белый дымок, и тотчас заурчал мотор машины в колке -- той, что с гранатомётом. Грузовик, словно стряхивая сонное оцепенение, выполз лениво на край овражка; из-под колёс его заднего моста летела грязная, комковатая земля. Вслед за машиной поднялась ещё одна -- джип с пробитыми стёклами, в окно которого высунулся уже для острастки ствол автомата. И третья машина выползла из-за пригорка, с запада, ближе к дороге, что вела к станции, выползла и ухнула негромко, выбросив столбик белого дыма.
   --Ложись! Мина! -- крикнул Керн в окно.
   Мина хлопнула прямо над вторым корпусом -- по крышам, прорывая железо и бетон, покатился визгливый рой осколков. Судя по отсутствию криков и стонов, раненых не было. Интересно, подумал военинструктор, сколько у них там может быть боезапаса? Но времени проявлять интерес не было -- направо, от реки, покатилась в поле, отделявшее коммуну от приречных зарослей, целая лава конников -- сотня, пожалуй, не меньше, все на сытых лошадях, все при оружии, а передовые ещё и распаковывали на ходу какое-то знамя. Ну надо же, поправляя прицел, подивился Керн: даже знамя у них есть, а! Всё как у больших! Ну, хорошо: на конницу -- не более двух магазинов, потом надо будет попробовать разобраться хотя бы с одной машиной, а потом... а потом уже, скорее всего, ничего не будет. Но для начала...
   Серая полоса рассвета внезапно, как индикаторная бумага под каплей кислоты, окрасилась ярко-розовым. Из кабины джипа хлестнул по мешкам с песком пулемёт -- коротко, зло, недвусмысленно. Затем машины вдруг остановились. Остановилась и пехота, продвигавшаяся за ними -- не менее полусотни бандитов, все в зимней грязной одежде, вооружённые кто чем, они собрались к машинам, забегали, засуетились. Чего они ждут -- теперь, когда рассвело и можно стрелять сколько хочешь в почти безоружный лагерь переселенцев?! Быть может, решили вновь послать диверсантов, уничтожить очаги серьёзного сопротивления? Бандитам тоже не хочется рисковать своими драгоценными жизнями, они воюют не за абстрактные принципы, а за себя, любимых, за золотые бранзулетки на пузе и по карманам, за сытный борщ, за своё право без предисловий пинать холопа и нищеброда в лицо кованым сапожищем...
   На всякий случай, военинструктор осмотрел комнату: не ползёт ли диверсант? Комната выглядела надёжно защищённой: снаружи почти ничего не видно, а внутрь просто так не попасть, во всяком случае, не дёрнув на себя скрипучую тяжёлую дверь. Скрип двери он, пожалуй, заметит... Керн вновь вернулся к созерцанию творившейся за окном сцены. Там, видимо, что-то решили; теперь и машины, и люди двигались не к колонии, а к дороге, на соединение друг с другом. Решили, видимо, предпринимать штурм через главные ворота, подумал начальник коммуны, перемещаясь к северо-восточному окну. Здесь ситуация выглядела не лучше: кавалерия, летевшая к ограде коммуны, перешла с рыси на галоп, покрыв уже более половины расстояния. Ну что ж, с них и начнём...
   Керн пристроился за мешками с песком, упёр подстволье в подоконник, чтобы не слишком вело при стрельбе очередями. В прорези прицел замелькали передовые конники: один -- с саблей, как в гражданскую войну, потом знаменосец с опущенным на манер копья флагом, моложавый субъект -- совсем сопляк, моложе Лантанова, пожалуй! -- с охотничьим нарезным карабином у левого стремени и трубой -- в правой руке. Ёлки же палки, а! Ещё и труба! Ну всё, как у больших! Совести вот только не нажили, похоже... Ну, ничего, ещё метров четыреста -- и многим из них совесть уже не понадобится!
   --Мухтаров! -- крикнул Керн из окна. -- Слушай мою команду! При приближении машин -- гранатами! По пехоте -- беглый огонь с близкого расстояния! Справа кавалерийская лава, берегитесь! То-о-овсь!
   С машин у дороги заработали пулемёты. Били по крыше и стенам корпуса -- видать, услышали командира. Мин для миномёта у бандитов то ли больше не было, то ли там старались соблюдать экономию, а вот из пулемётов лупили почём зря. Работали целых два пулемёта -- единый ПК под винтовочный старинный патрон, и ручной малокалиберный, способный при необходимости пробить прицельным огнём на полкилометра. Свист пуль, проносящихся мимо, почти не беспокоил Керна. К этому он успел однажды привыкнуть, как и к мысли о том, что будет, когда такая пуля воткнётся в тело... Он заставил себя унять неизбежную холодную дрожь и снова сосредоточиться на кавалерии.
   Передовые конники были примерно в сотне шагов от намеченного Керном рубежа стрельбы, когда знаменосец поднял кверху руку с древком -- и в рассветных лучах заполоскалось, закружилось в воздухе алое полотнище с пятиконечной звездой посередине -- древний боевой стяг организованного восстания против всяческой несправедливости и рабства. Вслед за знаменосцем поднял правую руку и горнист, и над лесостепью понёсся звучный голос трубы, в аккуратном, протяжно-размеренном тоне которой слышался отчётливо уже знакомый Керну акцент:
   VЖlker, hЖ-ort die Signa-ale!
   Auf zum le-etzten Ge-fecht!
   Die In-ter-na-tio-na-a-le
   ErkД-ampft das Men-schen-re-echt!
   --Ур-ра-а-а! -- заорал кто-то из подростков-дозорных, охранявших ворота. -- Ура, ребята! Наши! Наши идут!
   Со стороны машин послышались проклятия и выкрики. Моторы вновь заревели, одна из машин дала в сторону наступавших кавалеристов длинную пулемётную очередь -- не достигшую, впрочем, цели. Керн, не вполне ещё опомнившийся и овладевший ситуацией, переместился всё же к другому окну, откуда открывался вид на дорогу. Бандиты отступали -- организованно, в полном боевом порядке. Чтобы немного нарушить это благолепие, Керн дал очередь по джипу и, возможно, попал: послышались едва разбираемые проклятия, угрозы и ругань. Затем и пехота, и автомобили предпочли смотаться под прикрытие леса, где гарцевал на опушке ещё десяток вооружённых всадников. Конный отряд нёсся им наперерез; в разгорающемся алом свете зари сверкали стволы взятых наизготовку карабинов, и труба продолжала выводить над лесостепью победные такты атакующей мелодии:
   Reinen Ti-isch macht mit dem BedrД-a-nger!
   Heer der Skla-aven, wa-ache auf!
   Ein Nichts zusein, tragt es nicht lД-anger
   Alles zu wer-den, strЖmt zu-hauf!
   Заскрипела, заорала дверь; Керн обернулся -- в комнату на верхнем этаже вбежал потный, но торжествующий Лантанов.
   --Драпают, товарищ Керн! Немцы приехали, весь их дозор здесь собрался! Ребята говорят, им эти ахтыровцы давно поперёк горла! Ну, сейчас тут будет...
   Начальник коммуны помрачнел:
   --Не сунулись бы сейчас эти немцы в лес, на ахтыровские пулемёты!
   Но приехавшими дозорными командовал, по всей видимости, достаточно опытный человек. Отогнав бандитов, конница повернула не к лесу, а на юг, под защиту стен и укреплений коммуны. Ахтыровские пулемётчики больше не посмели стрелять по ним и тоже предпочли уклониться от непосредственного боевого столкновения, затерявшись в берёзах, в овражках и непролазном буреломе. Поле несостоявшегося боя целиком и полностью осталось за нечаянными приезжими.
  
   Не будучи даже в общих чертах знаком с бытом поселений, созданных на российской территории европейскими иммигрантами ещё в преддверии мировой войны, когда сытая и благополучная дотоле Европа вновь стала местом страданий для миллионов людей, Керн был уверен, что главу дозорного отряда, приехавшего из немецких поселений, зовут обязательно Ганс, в крайнем случае -- Юрген. Однако главу дозорных звали Николай Семёнович Лиственников, и был он, как и Керн, военинструктором, присланным из города по запросу. В отряде у Лиственникова были, конечно же, и немцы, а талантливого горниста даже звали всё-таки Йоргеном -- впрочем, предки его были родом из Швеции, а сам Йорген успел родиться и вырасти здесь, и оттого считал себя коренным сибиряком.
   --Мы здесь ненадолго, товарищ Керн, -- сообщил Лиственников. -- Мы тут, а они там, у нас, грабить начнут. Так что поможем, чем можем, и назад. Извините уж, что так получается!
   "Поможем, чем можем" включало в себя ещё два автомата и снайперскую винтовку, шесть нарезных карабинов, два десятка боевых гранат, ракетницу, штык-ножи -- целое сокровище, если с ним правильно обращаться. Не забыты были и патроны -- их запас, хранившийся в оцинкованных ящиках, позволял теперь хорошенько вооружить подростков-дозорных настоящим боевым оружием.
   --Ещё бы пулемётик, -- с тоской сказал Керн, -- и мы бы их выкурили!
   --Пулемёта не имеем, товарищ, -- с сожалением сказал Лиственников. -- Есть два ручных, но оба при деле. А то к нам по ночам тоже диверсанты лезут... Сожгли мукомольню, чуть не оставили посёлок без электричества. Вот, может, вы у бандюков их собственный пулемёт ночью позаимствуете?
   --Идея хороша, да бойцы у меня неподготовленные. Боюсь, против опытных диверсантов нашим не сладить. Зря людей положим!
   --Они у вас тут хоть шевелиться стали! -- с уважением заметил приезжий глава дозорных, оглядывая коммуну. -- Наши приезжали к вам, говорили, что тут совсем уже стадо, биомасса... Что вы им такое дали, товарищ Керн, что они задвигались?
   --Две вещи: честь и право, -- ответил военинструктор, вспомнив свои ночные штудии. -- Больше у меня ничего нет, чтобы им дать. А это есть.
   --Но это очень много! -- восхитились хором несколько приезжих. -- Честь и право -- это, товарищ, такие вещи, за которые человеку и умереть порой не жалко!
   --Важнее, что за них жить не жалко, -- ответил на это слегка смущённый Керн. -- Только, боюсь, восторги преждевременные. Боя-то ещё толком не было. А биомасса -- вот она, заперты в бараке. При них детей режут, а они кашки требуют! И плевать им, что их в рабство возьмут, они искренне верят, что им хуже не будет, а уж они-то при любом рабовладельце устроятся... Незаменимые специалисты! -- Начальник коммуны хотел сплюнуть в сердцах, но вовремя вспомнил про моральный облик бойца и удержался. -- Кстати, -- чтобы перевести разговор со смущавшей его темы, -- а как вы про нас узнали, что мы тут в осаде?!
   --Так радио же! -- удивлённо ответил Йорген.
   --Какое радио? -- не понял Керн.
   --Ну, вы передали в эфир, что вам тут крышка, -- пояснил Лиственников, -- мы подорвались и поехали выручать. По-соседски, так сказать. Что мы, не знаем, что ли, что такое ахтыровцы?!
   --Гм... -- удивлённо сказал Керн. -- Радио. Ну ладно. Спасибо вам, товарищи. Выручили.
   --Не стоит благодарности, -- усмехнулся Лиственников.
   Конники собрались, салютовали, уехали -- на рысях, с развёрнутым знаменем, с громкой песней, летевшей вдаль по-над землями сибирскими:
   Blaujacken, he! Wann greift ihr an?
   FЭrchtet ihr OzeanstЭrme?!
   Wurden im Hafen euch eurem Kahn
   Rostig die PanzertЭrme?!
   Керн посмотрел им вслед, послушал, как смолкает, перекатываясь над полями, жёсткий речитатив припева -- "Links! Links! Links!", -- и отправился раздавать патроны.
   --Эй, начальник, -- окликнули из блока номер один. -- Скажи там бабам, чтобы со жратвой пошевелились! Жрать охота, пузо подвело!
   --Вот же мразь! -- воскликнула в сердцах выцветшая, некогда полненькая женщина, сортировавшая упаковки с перевязочными пакетами на деревянной скамье у ворот. -- Мразь же! У нас люди гибнут, война, а они там -- жрать им неси! Правильно вы, товарищ Керн, их расстреливать начали! Может, всех их того... в расход надо?!
   --Тогда и нас всех тоже надо... того, -- тихо сказал военинструктор. -- Так далеко зайти можно. Сперва тех в расход, потом этих, а потом возьмёт да останется над всей землёй один лишь солнцеликий вождь Олег Кристаллов! Нет уж, матушка, придётся нам и из них людей заново делать, раз уж родители недосмотрели, а общество напакостило. Вот так вот!
   --Эк вы меня -- "матушка"! Я вас, может, и не старше буду! -- заулыбалась женщина. -- Откуда ж вы знаете, что у меня дети?!
   --По заботливости, -- пожал плечами Керн. -- Я мать всегда от кого попало отличу, и в первую очередь -- по этому признаку.
   Женщина подошла к нему, ткнулась головой в плечо, тихо погладила ладонью грудь военинструктора, сжала другой рукой его раненую, беспалую руку.
   --Спасибо вам, кто бы вы ни были, -- вполголоса произнесла она. -- Мы ещё до войны забывать начали, что мы люди. Задолбали друг друга всем, чем можно, кидались, как собаки бешеные, чуть что не по нам. Потом переселение, лагерь, потом Лантанов этот с плёткой. А вы в нас людей видите, и нас заново научили этому. Спасибо вам, товарищ Керн!
   Он погладил женщину по голове, потом осторожно высвободился, опасаясь случайного наплыва чувств.
   --Нишанов! -- крикнул он. -- Ну, то есть, товарищ Мухтаров! Давайте ко мне сюда!
   Подбежал Алибек, вооружённый настоящим автоматом Никонова и оттого вполне довольный жизнью.
   --Выяснить, кто связывался по радио с немцами, и откуда они взяли радиоаппарат. Всех участников -- ко мне, срочно!
   Участников доставили через несколько минут. Три молодых парня из числа бывших обитателей первого блока сразу же заныли:
   --А чего? Радио нельзя, мы помним... Но надо ж чем-то заниматься было...
   --По-моему, неплохо получилось! Помощь же пришла... За что нас наказывать?!
   --Хотите, конфискуйте аппарат, только не разламывайте! Мы его три месяца собирали! Паяли на угольке, плату обломком бритвы проскребали...
   --Тихо! -- сказал Керн. -- Ноете, как на базаре! Кто организатор постройки радио?
   Два парня, помявшись, вытолкнули третьего вперёд.
   --Мы вместе всё делали, но он инженер, а мы так, любители... Наказывать, так всех!
   --Назначаю вас начальником радиоузла коммуны, -- обратился Керн к инженеру. -- Вы двое -- дежурные операторы, вахта -- посменно, одному быть на узле всегда! Для охраны радиоточки получите охотничий дробовик. Вход в радиоточку должен быть запрещён всем, кроме вас и меня, либо моего сменщика на посту руководителя коммуны, либо, в случае ранения оператора, санитаров. На связь выходить отныне только по моему распоряжению. Слушать эфир можете хоть круглосуточно. Начальник узла!
   --Да, есть! -- растерянно ответил инженер. -- Так точно!
   --Поговорите с Бенедиктовым, что есть в коммуне для радиооборудования. Может, для улучшения антенны, или вышку поставить. Займитесь немедленно! И подберите помещение, чтобы охранялось, чтобы там не шлялся кто попало... Выполнять!
   Все трое радиолюбителей припустили по территории коммуны мелкой рысцой. Мухтаров проводил их задумчивым взглядом:
   --А порядок-то у нас армейский намечается, как считаешь, Керн? Не хуже получится, чем у заезжей немчуры, а?
   --Слушай, Алибек, -- вздохнул Керн, -- иногда в своих высказываниях ты бываешь удивительно пошлым. Тебя бывает просто неприятно слушать. Люди для нас приехали под пулемёты, жизнью своей рисковали, не говоря уже про имущество, а ты их "немчурой заезжей" кроешь! Да и "армейский порядок" -- это всё что угодно, но вот только не комплимент нашим усилиям! Противная это штука -- армия...
   --Чему это она противная?
   --Человеческой природе она противная, -- снова вздохнул военинструктор. -- Когда ж мы, мать-перемать, навоюемся-то? Треть Земли разнесли в щепки, непонятно ещё, переживём ли это всё? За ближайшую тысячу лет семьсот миллионов детей умрёт только от злокачественных опухолей, не дожив до совершеннолетия. А уродства? А раны? А неизбежные последствия голода, нищеты, массовых эпидемий? А всеобщее озлобление, одичание, оскотинение, а вот такие вот?! -- Он презрительно ткнул стволом винтовки в сторону блока номер один. -- Сколько нам ещё лет, столетий, разбираться со всем этим? Сам не знаешь, куда бежать, за что хвататься, не знаешь, есть ли у нас вообще будущее! И сверх всего этого -- ещё вводить армейские порядки, а значит, впереди новые войны, парады, диктатура генералов и полковников с квадратно-гнездовым мышлением... Не надоело ли?
   --Ты же сам военный, -- ответил на это Мухтаров, -- а на армейские порядки гонишь. Что б тебе, может, тоже тогда в программисты податься?!
   --Я бы в педагоги пошёл, -- сказал Керн, -- да не возьмут. Там тонкость нужна, там людей любить надо, и понимать, чем ребёнок от взрослого отличается. Да и тётки-педагогички в школе наверняка заклюют. Боюсь, не выдержу. А военное дело... ну что же, будет народ, будет дело, которое надо защищать с оружием в руках -- будем, значит, защищать, учиться всему заново. Но это не повод армейские порядки на гражданку тащить! Начнётся с разной там отдачи воинского приветствия, а кончится -- золотыми погонами, "чего изволите?", "пшёл вон, хам!". А в финале всенепременно -- либо очередная война, либо массовое предательство. Я за чужие золотые погоны, да и за свои тоже, жизнь отдавать не хочу, понимаешь, Алибек, не хочу -- и всё! И другим не хочу снова позволять сделать такую жуткую дурость!
   --Но должна же быть дисциплина!
   --Дисциплина -- вопрос другой. Причём дисциплина должна быть не только внутренняя, а прежде всего -- внешняя, контролируемая. Особенно вот с такими вот, -- военинструктор вновь презрительно махнул стволом автомата в сторону первого барака. -- Но для создания и, в особенности, для осознания пользы дисциплины есть много механизмов, отличных от военного стиля мышления. Афиняне, при всех их странностях, были куда более могучими и стойкими воинами, чем пресловутые спартанцы с их милитаризмом. И Рим брал себе провинции прежде всего не легионами, а законом и порядком общественного управления. Когда это стало не так, когда в военных исчезла гражданственность и появились императоры, избираемые дрессированными легионами -- Рим погиб медленной, мучительной смертью.
   --Непростой ты человек, -- покачал головой старшина дозорных. -- Смотри, как бы тебе за это оправдываться однажды не пришлось! Народ, он простоту любит.
   Керн ничего не ответил -- лишь в третий раз шумно, тяжело вздохнул.
   --И насчёт немцев этих, -- добавил Алибек, -- я бы тоже не расслаблялся. Они, конечно, нам против ахтыровцев чуток помогли, но в бой вступать не стали. Ещё бы: у бандитов и пулемёты есть, и машины кое-какие! А вот если мы с бандюками справимся, тут к нам могут и люди Левицкого нагрянуть, а то и немчура эта: платите, мол, должок за военную помощь методом добровольно-принудительной отработки! И попадём мы, в сущности, в такое же рабство! Так что, Керн, ты за спиной следи, когда за мылом наклоняешься. Честь и право твои -- хорошая штука, когда о них рассуждаешь в два часа ночи, а в настоящей жизни простому человеку всегда проблем с три короба насыплют и работать на себя заставят -- успевай только поворачиваться!
   --Знаешь что, пойду-ка я посплю немного, -- сказал на это руководитель коммуны.
  
   Разбудили Керна лязг и грохот во дворе. Как ошпаренный, он метнулся к окну, сжав автомат наизготовку. Двор у ворот коммуны был ярко освещён тёплым послеполуденным солнцем. Во дворе грохотал железом огромный допотопный бронетранспортёр; подле него люди в синих блузах-моно разгружали грузовик. В центре двора кучкой толпились какие-то люди; Лантанов узнал Кристаллова, Тамару Фёдоровну, плоскую кирпичную женщину -- товарища Жанну... Накликал, подумал он. Что всё это значит?!
   Он умылся, вышел в двор, подошёл к бывшим хозяевам коммуны, стоявшим наособицу от бурлившей во дворе работы.
   --А, Саша, -- приветствовала его товарищ Жанна, обняв Керна за шею кирпичной рукой. -- Вот видите, -- добавила она, обращаясь к остальным коллегам, -- всё-таки стало всё по-моему. Товарищ Керн вооружил народ, и народ теперь будет бороться с бандитами, биться до последней капли крови за нашу с вами власть! А вы боялись, чудаки! Я всегда вам говорила: Керн теперь наш товарищ, и...
   --Мухтаров! -- крикнул Керн, стряхивая руку Жанны со своей шеи.
   Вновь мигом, точно из-под земли, явился старшина дозорных.
   --Арестовать этих и препроводить в блок номер один! За дезертирство и мародёрство...
   --Будет исполнено, командир! -- злорадно ответил Алибек. -- А ну, пошли!
   --Позвольте! -- холодно сказал Олег Кристаллов. -- Здесь какое-то недоразумение... У меня есть бумага из города... от рабочего совета!
   Керн, стараясь не глядеть на Олега, протянул руку, и Кристаллов вложил в неё плоский крафтовый пакет. В пакете содержалась одна-единственная бумажка, отпечатанная на допотопном лазерном принтере:
   "Решения военинструктора т. Керна считаю правильными. Назначение т. Керна руководителем коммуны подтверждено секретариатом у.р.совета в рабочем порядке. Дезертировавшее руководство коммуны направляется в спец.распоряжение т. Керна в качестве рядовых сотрудников, чтобы трудом и, при необходимости, кровью искупить вину перед товарищами, доверившими им серьёзное дело. Наст.сопр.бумага прилагается к: БТР-70 с 2 БК -- 1 шт., грузовик с доп.воор. и БК разл. типов -- 1 шт. Выдано 29 апреля -- исп.об. нач.секретариата у.р.совета ТОКМАКОВ".
   --Токмаков, -- медленно, со вкусом, произнёс Керн, вникая в смысл присланной бумажки.
   --Токмаков страшный человек, -- заявил бывший секретарь администрации коммуны. -- Расстреливает почём зря. Себя не щадит, и на других ему наплевать. Если, говорит, мы победим, то будем все жить вечно, а тогда и расстрел не страшен -- всё равно живыми к своим вернёмся! А если не победим, говорит, то и плевать тогда на такую жизнь...
   --Гостиор, что ли? -- фыркнул Керн.
   Тамара Фёдоровна зябко поёжилась.
   --Нет, -- сказал подошедший Лантанов, -- гостиоры всегда верят в окончательную смерть. Это не гостиор.
   --О, Юрочка! -- воскликнула товарищ Жанна. -- Вас так и не убили?
   --Он, в отличие от вас, не дезертировал, -- жёстко сказал Керн. -- Стоял на боевом посту, если что. И выполнял все инструкции, как положено.
   --Так вы с ним... -- Жанна хихикнула. -- Вы всё-таки... это... товарищ Керн!
   --Да, -- радостно сказал дурак Лантанов, -- мы с товарищем Керном делим теперь одну койку! Я снизу, а он сверху! Товарищ Керн даёт каждому из нас то, чего мы заслуживаем, а вы вот этого не понимаете, и не поймёте никогда!
   --Не выдавайте свои мечтания за действительность, Лантанов! -- строго одёрнул его военинструктор. -- Наши пламенеющие сердца навеки разделила шконка!
   Керн хотел сказать Лантанову ещё какую-нибудь гадость, но не сказал, потому что Алибек Мухтаров громко, заразительно захохотал. Вслед за ним захохотал и сам Лантанов, и руководителю коммуны ничего не оставалось, кроме как присоединиться.
   --Смех без причины -- признак дурачины, Мухтаров, -- строго сказала Тамара Фёдоровна, грозно нахмурившись и поджав губы в линеечку.
   Керн тотчас перестал смеяться.
   --Лантанов, -- произнёс он совершенно официальным тоном, -- разведите этих сотрудников по работам. К радиоузлу -- не подпускать! Пусть займутся укреплением стен или окопами. Там надо ещё семьсот-девятьсот мешков с землёй, чтобы защититься от пулемётов. И покормите их чем есть. А я пойду, разберусь с приехавшими товарищами...
   Рабочие, разгружавшие грузовик, и экипаж приехавшего бронетранспортёра обступили Керна со всех сторон.
   --Ну и обстановочка же у вас тут! Эти заявились прямо среди ночи в управляющий рабочий совет, стали требовать, чтобы им дали новое руководящее назначение. А там вместо Семеновской, которая днём в секретариате работает -- напоролись на Токмакова! Токмаков зверь полный, они его по какому-то своему обычаю пытались перекрестить в "Токамакова", так он вашему Кристаллову в щи с вертушки заехал! Ну, потом слово за слово вытянул и про ахтыровцев, и про куркулей, и про порядочки в здешней коммуне... Мы приехали, он уже отбушевал, так всё равно всё выглядело так, будто он сейчас от злости рехнётся! Насилу отбили у него эту вот банду, -- говоривший кивнул на Кристаллова с компанией, -- а то он бы их там и порешил всех, прямо в секретариате! Хотел тотчас же сам сюда ехать, разбираться с рабовладельцами всех мастей, как он сказал, но у него там дел шибко много... Вот, собрали с миру по нитке, приехали на помощь, кто мог. Ну, и этих он прислал. Как что-то вроде штрафбата, что ли... Сказал, если вы их шлёпнете здесь, то он вас поймёт и суда требовать откажется. Но, честно говоря, они там себя так вели, что тут я Токмакова понимаю!
   --Ладно, фиг с ними, со штрафниками! Вы это нам бронетранспортёр привели?
   --Да, в ваше полное распоряжение. Вот грузовичок потом вернуть придётся. А для БТР топлива почти нет, ещё на сотню километров хватит только. Патронов к пулемётам зато -- хоть завались! И мы все в вашем распоряжении, восемь человек, действительную военную проходили, хотя и без боевого опыта. Водитель грузовика и экспедитор -- тем придётся вернуться, ждут их в городе сильно, работы много очень там...
   --Ну, -- с облегчением сказал на это Керн, -- теперь дело у нас пойдёт! Дадим прикурить ахтыровской банде! И куркули пусть знают, что рабочие своих не бросают в беде.
   При этих словах несколько приезжих как-то вдруг и сильно погрустнели.
   --Что, -- спросил Керн, -- совсем там плохо, в городе?
   --Да ничего хорошего, в общем-то, -- махнул рукой водитель, торчавший из кабины грузовика. -- Ну и ладно, всё равно прорвёмся! Там, здесь -- какая разница! Сволочь, она хоть где сволочь, её не рассматривать, а бить надо! Вот и будем бить, и тут, и там!
   --Засунь лучше башку обратно в кабину, -- посоветовал приезжий, разговаривавший с Керном. -- У бандитов тут пулемёты, а то, неровен час, и винтовка снайперская есть. И останешься ты тут лежать навеки...
   --Типун тебе на язык! -- обиделся водитель. -- Да и кабина моя, разве она от пулемёта защитит! Хотели бы напасть, давно напали бы. Своими ведь глазами видят, что тут налаживается оборона, вот и не суются. Как бы они, товарищ командир, не рассредоточились! Лови их потом по перелескам... -- водитель, скрываясь в кабине грузовика, ловко сплюнул сквозь приоткрытое боковое стекло на землю.
   --Может, и впрямь измором решили взять, -- сказал механик бронетранспортёра. -- Под прицелом в поле не поработаешь, а сеять-то пора. Токмаков сказал, что город ждёт от коммуны благодарности в виде хоть какого-нибудь продовольствия по осени.
   На лице Алибека при этих словах отразилась печать полной безнадёжности -- "я же тебе, командир, что говорил?!".
   --Всё в порядке, Мухтаров, -- вслух ответил ему Керн. -- У нас теперь вообще всё есть. Вот разве что сапёрных танков нет. Давай, двигайся живее, пора нам налаживать оборону!
   11. Штурм
   К вечеру всё было готово. Бронетранспортёр с обученными стрельбе рабочими и дозорными, заправленный и снаряженный, выдвинулся на позицию у ворот; в окопах сидели стрелки, включая пулемётчиков с малокалиберными ручными пулемётами и спокойного, ответственного парня с допотопной "базукой", в задачу которого входило разнести бандитский грузовик с гранатомётной установкой, буде тот приблизится. Сто пятьдесят бутылок со взрывчатым аммоналом и двадцать с зажигательной смесью розданы были по дозорным постам. На верхнем этаже административного блока, где ещё прошлой ночью оборудовали засидку для снайпера, теперь и в самом деле разместилась снайперская огневая точка. Опытные стрелки получили автоматы или нарезные охотничьи карабины, неопытные, но полные энтузиазма юные дозорные вооружены были не менее страшным оружием ближнего боя -- дробовиками двенадцатого и шестнадцатого калибра с пулями Полева, а то и с картечью. Многие подростки, невзирая на опасность, горели жаждой боя; ими руководило не только задетое обещаниями и речами будущих рабовладельцев чувство справедливости, но и гнев, разгоревшийся от жажды отомстить за зверское убийство двух дозорных. Пересчитав запас патронов, Керн организовал для подростков импровизированный тир, и к вечеру коммунальный посёлок гремел дружными залпами выстрелов, так что в первом блоке снова всерьёз забеспокоились -- не начались ли давно обещанные массовые расстрелы? После десятка выстрелов Керн погнал бойцов чистить оружие и отдыхать. Женщины и мужчины поделовитее, объединившиеся без лишних напоминаний вокруг гордого своими новыми обязанностями Бенедиктова, накормили скромным ужином всех без разбора -- и бойцов, и тружеников. Везде, кроме первого блока, царило странно приподнятое настроение, какое часто бывает у людей перед первым в их жизни большим боем и какое мало кому посчастливилось до сих пор испытать.
   Но боя не было -- бандиты скрылись. Должно быть, их полевые командиры чётко представляли себе, на что способны автоматические винтовки и крупнокалиберный пулемёт в стрелковом бою. Случилось то, чего опасался Керн -- ахтыровцы (или "люди Левицкого", если верить худшим опасениям Лантанова) готовы были перейти от подготовки прямой атаки и разгрома коммуны к тактике измора, к регулярным, но болезненным москитным укусам, способным погрузить непривычных к опасностям обитателей поселения в панику. А дальше -- простая тактика: ждать, когда тот или иной житель коммуны даст дёру -- и ловить его уже готовеньким, без документов и без связи, делай с таким потом что хочешь...
   --Выкурить бы их! -- сказал Керн старшине дозорных, возвратившись в свою комнату.
   --Да как их выкуришь! -- сплюнул Мухтаров. -- Тут армия нужна. Разбегутся, суки, по подворьям: не жечь же крестьянское хозяйство в отместку за то, что по округе ихний вооружённый отброс шляется?!
   --Отчего бы и не пожечь? -- вступил в разговор Юрий Лантанов. -- Можно и пожечь, и заложничков взять, если сами по-человечески себя вести не умеют. Церемониться с ними, что ли, а, товарищ хозяин коммуны?!
   На это Керн молча указал Лантанову в промежуток, зиявший между койкой и полом. Лантанов намёк понял и тему далее развивать не стал. Военинструктор расстелил на столе карту, достал циркуль, карандаш, курвиметр, офицерскую линейку -- и погрузился в сложные расчёты, сопровождающие от века всякую серьёзную военную науку.
   За окном заметно потемнело -- наступал вечер, канун новой ночи, полной опасностей. Приехавшие назад сотрудники коммуны шумно устраивались на ночлег в нижних этажах административного корпуса, требовали чего-то от жителей и прикомандированных, пытались разогнать по бытовым поручениям бурно сопротивлявшихся этому молодых дозорных, только что перечистивших после стрельбы всё своё новенькое оружие. Где-то хрипло кричала, надрываясь, точно на митинге, плоская со всех сторон "товарищ Жанна": "Долой оружие из детских рук! Дети не должны убивать!".
   --Лантанов, -- не отрываясь от карты, брезгливо сказал Керн. -- Иди, приставь эту дуру к какому-нибудь полезному делу. Надоела.
   --А если она меня побьёт? -- удивился Юрий.
   --А ты её тогда арестуешь, и в карцер. У вас тут без меня какие порядки были? Кто их устанавливал? Вот пусть сами и соблюдают! В общем, меньше слов, больше дела... бегом!
   И в самом деле, по прошествии некоторого времени крики "товарища Жанны" разом утихли. В сумеречной тишине, лишённой человеческих голосов, стало вдруг отчётливо слышно, как исполняет вокруг лампочек свою нехитрую арию первая весенняя мошкара.
   --Хорошо-то как, -- сказал Алибек. -- Вот бы всегда так было!
   Керн кивнул, не отрываясь от карты.
   --Жалко, -- добавил Мухтаров, -- что всё это однажды наверняка кончится. И начнётся всё опять, как раньше было.
   Военинструктор поднял глаза на своего помощника:
   --Это ты про что говоришь?
   --Ну, про мир, -- ответил Мухтаров. -- Будет снова мирное время, и опять гады отовсюду поползут. Опять людишки испаскудятся, опять начнут к себе в норы жратву таскать, считать себя за всех самыми умными... Пузо отъедят! И расстанемся мы с тобой, товарищ Керн, на веки вечные, потому что поедешь ты к себе в город и там превратишься в такую же паскуду!
   --С чего это я в паскуду превращусь? -- обиделся руководитель коммуны.
   --Да с того, что я тебе говорил уже. Парень ты наш, простой, как три рубля, а щи строишь сложные, будто ты там что-то знаешь или видишь такое, до чего нам, работягам, и дела нет. Как заговоришь про свою ересь эту, так хоть из дому беги. Честь, блин, и право! Два дня над этим думаю, и понимаю всё ясней -- ахинею это ты какую-то выдумал, чтобы сам перед собой выпендриться: гляди, дескать, какой я умненький-то, а! Не надо жизнь усложнять, правда, она в простоте только... Вот как сейчас у нас тут.
   Керн резко -- скрипнули половицы -- оттолкнулся от стола:
   --И где ты у нас тут такую правду видишь, чтобы ради неё жить стоило?!
   --Да вот же она! -- Мухтаров ткнул за окно. -- Война! Вот она, правда-то настоящая...
   --И как ты её понимаешь, правду эту?
   --А вот так, -- Алибек вытянул ладонь к военинструктору, принимаясь загибать пальцы. -- Первое: войне неважно, жив ты или нет -- важно только, кто побеждает. Второе: никому нет дела, кроме тебя и командира, поел ты или не поел, где ты боеприпас взял, как и чем ты врага убил -- есть задача, и ты её должен исполнить, хоть пальцем зарежься для этого; вот тебе и смысл твоей жизни. Третье: копить, тратить, о себе заботиться -- ничего не надо, потому что сегодня-завтра убьют тебя, и тут уж неважно, каким тебя убили, хоть ты грязный, хоть голодный, хоть холодный; смертушка для всех одна, и любым тебя примет. Отсюда и четвёртое: на войне, на передовой, во всяком случае, не разжиреешь -- брюхо бегать мешает и пули просит, а богатство и барахло разное суть то же брюхо, только что внешнее, а не внутри. Значит, получается, что из всех событий жизненных война лучше всего даёт равенство и общее дело. А здесь у нас и пятый вывод: товарищество! Вот мы с тобой в одном окопе сидим, и я тебя насквозь вижу, что ты такой же, как я, парень; а услышь я тебя в городе, с твоими честью и правом, так -- тьфу! -- даже и не остановился бы! Прошёл бы сторонкой, да побыстрее: мало ли какой ещё барчук нам, работягам, свою ерунду толкает, лишь бы самому за лопату не браться! А здесь, на войне, я тебя уважать начинаю, за твою преданную полезность нашему общественному делу...
   --Да уж, кивнул Керн. -- Спасибо, уважил. А пока вот что, простой человек Мухтаров: как ты думаешь, не собрать ли нам боевой отряд и не двинуть ли на окрестные сёла -- в поисках ахтыровцев?
   --С ума сошёл, командир? -- Алибек в ужасе взглянул на военинструктора, искалеченная рука которого зависла над картой, над небрежно брошенным поперёк лесов и полей курвиметром. -- Мы отсюда, а бандюки-то сюда! Как узнают, так сразу и сунутся, всей силой своею! И чем, и кому тогда коммуну оборонять?!
   Керн уставился немигающими, хищными глазами на Алибека.
   --Ты уверен, что они все сюда сунутся?!
   --Точно! С колонной нашей они связываться не станут, там пулемёты, машины. А у нас здесь, в коммуне, база -- и припасы, и хозяйство, и женщины, и всё, что им нужно. Пока мы по сёлам ходим, они тут угнездятся со всей своей бандой, и пиши пропало.
   --Может, не со всей? Может, они разделятся?
   --А зачем им разделяться? Тут, кроме коммуны, ни оборонять, ни грабить нечего, вот ещё железнодорожный узел разве. Да там уже тоже два сарая осталось, и ходит мало что по железке в наши-то дни: тока нет. Думаю, в общем, что такой план, как ты предлагаешь -- им просто подарок: все придут сюда кровушку сосать! И конец тогда нашей коммуне.
   --Отлично, -- сквозь зубы сказал Керн. -- Просто отлично!
   Алибек Мухтаров внимательно посмотрел на руководителя:
   --Ты что задумал, командир?! Сдать нас решил?!
   --А ты таким, как эти Ахтыров с Левицким, сдашься? -- спросил Керн.
   Мухтаров отрицательно покачал головой:
   --Нелюдь они. Звери. С такими не договоришься...
   --То-то и оно, -- кивнул военинструктор. -- Уж если ты, простой человек, их боишься, то мне и подавно приходится. А ты тут про меня такие гнусности выдумываешь.
   --Обиделся? -- удивился Алибек. -- А ты не обижайся, нехорошо это.
   --Давай-ка лучше спать, -- предложил Керн.
  
   А наутро, едва занялась заря, начальник коммуны собрал в штабной комнате совещание, куда, помимо Алибека, приглашены были рабочие из города, Лантанов, ребята-дозорные и обалдевший от такой чести Бенедиктов. Совещание было секретное, о чём Керн и предупреждал каждого, кто входил в комнату, предлагая удалиться всякому, кто не сочтёт возможным долго держать язык за зубами.
   --Итак, товарищи, -- начал Керн, когда все приглашённые собрались, -- я за ночь принял следующее оперативное решение: мы отсылаем тяжело вооружённую колонну в окрестные сёла на прочёсывание, чтобы выкурить оттуда бандитов. Попросим помощи у колонистов, они тоже кровно заинтересованы в подобной операции. Думаю, нам не откажут!
   Мухтаров заскрипел зубами, но военинструктор остановил его порыв движением руки:
   --Я ещё не закончил. Мнение, которое разделяют все опрошенные мной специалисты, однозначно гласит: в случае начала такой операции ахтыровцы бросят на неприкрытую коммуну все или, во всяком случае, наиболее сконцентрированные свои силы, чтобы захватить наших людей и ресурсы. В этом и заключается суть плана. Оголив коммуну, мы предлагаем врагу напасть на неё и, таким образом, находим основные силы противника сосредоточенными в одном определённом месте, что делает возможным организовать отпор.
   --Оставив женщин и детей в заложниках? -- перебила юная дозорная, сама ещё по сути ребёнок, старавшийся изо всех сил заставить всех забыть об этом факте.
   --Нет. Я намерен эвакуировать детей и большую часть женщин, кроме добровольцев, на несколько дней, пока идёт операция -- женщин под видом военнообязанных, детей в грузовиках и на подводах, -- вместе с группой, выступающей на охоту. Попросим соседей позаботиться о них, авось колонисты за пару дней не перемрут там от жадности, а наградой им станет освобождение района от банды. Если не получится договориться с соседями, сделаем оперативную базу в ближайшем селе, фактически оккупировав его. Люди Левицкого с нами не особенно церемонились, почему мы-то с ними цацкаться должны?! Но я надеюсь, что колонисты проявят человеческую солидарность в этом случае...
   --Ага, -- удовлетворённо произнёс другой дозорный. -- А здесь, значит, оставить замаскированные боевые силы!
   --Совершенно верно, -- кивнул Керн. -- Много оставить не получится, основные сокровища -- броневик, пулемёты -- это у нас наперечёт. Поэтому по сигналу о начале штурма грузовик с пулемётчиками и ударной группой должен стремглав ринуться сюда, чтобы ударить налётчикам в тыл. Имейте в виду, что ахтыровцы не дураки и могут заминировать или просто перекопать дорогу между ударной группой и коммуной, поэтому придётся заранее двигаться в объезд. А здесь -- да, здесь останется небольшая группа, и надо будет вооружить большую часть оставшегося населения -- всех, кто способен держать оружие. Возможно, даже актив этот чёртов привлечь!
   --Нас, нас оставьте, -- заволновались дозорные.
   --Это никак невозможно. Вы местные жители, ахтыровцы знают вас чуть ли не в лицо, как и их подпевалы-куркули. Так что поедете вперёд, на лошадях, с трубами и со всем, что положено в таких случаях. Будете оповещать население об операции, требовать соблюдения гражданской законности, женщин и детей охранять будете, держать связь -- понятно?! Ну, и в ударную группу выделите своих. Вот так вот!
   Молодёжь просияла, почуяв дело.
   --А кого оставим в обороне? -- подал голос Бенедиктов.
   --Тех, кого в колонну посылать не надо. Помощников наших из числа коммунаров, добровольцев, способных стрелять. Актив этот гостиорский подключим, чтоб ему пусто было. Больше некого!
   --Нельзя активу оружие давать, -- вдруг сказал глухо Лантанов. -- Это как психу бомбу. Накуролесят сверх меры!
   Бенедиктов злобно взглянул на поборника радикальных мер:
   --А ты, значит, из актива уже выписался?!
   Юрий полыхнул в ответ:
   --Товарищ Бенедиктов, не забывайтесь! Я провозвестник светлого будущего, а не вредитель и не трус! Если мне надо умереть за это будущее, я умру не задумываясь! А эти люди спасали свою шкуру, на наших глазах спасали, да ещё имеют наглость учить нас, как жить! Я против того, чтобы им выдавать оружие, товарищ Керн!
   --Вот что, ангел мой, -- сказал Керн проникновенно, -- я тоже против того, чтобы им позволять тут шевелиться, но если я прикажу стрелять, то они должны стрелять.
   --Нельзя! -- поддержал внезапно Лантанова один из парней-дозорных. -- Вас же они первого и пристрелят, товарищ Керн!
   И Керн сдался:
   --Ну, нельзя так нельзя. Пусть тогда создают здесь массовку, изображают трудящееся население коммуны. Хоть на что-то они годны, а, Лантанов?!
   --Это можно, -- важно согласился Юрий.
   --А вы, товарищ Керн, с кем будете? -- спросил один из городских рабочих. -- Здесь останетесь, или пойдёте прочёсывать деревни?
   --Здесь останусь, конечно, -- ответил Керн, -- здесь потруднее будет. Ну, и с должности руководителя коммуны меня никто не снимал. Также, как знатока местных условий, оставляю здесь в помощь товарища Ниша... Мухтарова, прошу прощения. А командующим атакующей колонной я назначаю товарища Родченко, -- он указал на одного из городских рабочих. -- Возражений, самоотводов нет? Нет. Отлично, начинаем подготовку. И помните: наш оперативный план -- секретный, все за пределами этой комнаты должны только знать, что мы готовим штурм ахтыровцев всей своей силой. За работу!
   С шумом, со стуком стульев люди стали расходиться из актового зала.
   К Керну подошёл Бенедиктов:
   --Это что же получается, -- спросил он, -- вы меня на секретное совещание пригласили?
   --Ну да, -- кивнул Керн, -- а что? Неужто в вас секреты не держатся? А в организации обороны зданий коммуны мне нужна будет вся ваша помощь. Вы же истопник, значит, знаете наперечёт все здешние подвалы, колодцы и коммуникации.
   --Значит, вы мне доверяете, -- полуутвердительным тоном спросил Бенедиктов.
   --Доверяю, -- кивнул Керн, -- разумеется. Вы же не бегаете и не орёте впустую, а занимаетесь важным и полезным делом, с чего бы мне вам не доверять? План подземных помещений и коммуникаций поселения у вас есть где-нибудь?
   --Будет план, -- пообещал Бенедиктов и убежал куда-то с трясущимися руками.
   Военинструктор тяжело вздохнул, глядя ему вслед, и в сопровождении нескольких дозорных направился в радиокомнату -- связываться с соседями-колонистами.
  
   Закипело во дворе, замутилось, заиграло пылью и медью -- импровизированное войско Керна готовилось двинуть в бой. При виде бронетранспортёра что-то давнее, неизбывное шевельнулось в груди многих обитателей коммуны, и к военинструктору потёк жиденький ручей добровольцев, прослышавших о будущей охоте на бандитов и куркулей. Кое-кто из этих добровольцев помнил ещё строевые команды и приёмы обращения с оружием; теперь городские рабочие пытались превратить их в подобие воинского подразделения. Над нестройными рядами гремела идиотская песня, дружно избранная новобранцами в качестве марша: "Над Землёй везде будут петь... столица, водка, советский медведь наш!". Люди помозговитее заправляли бронетранспортёр, готовили его к походу, помогали механику с наладкой и проверкой узлов грузовика.
   Тем временем военинструктор распоряжался в коммуне. Укрепления были уже готовы и смотрелись, пожалуй, довольно внушительно. Керн оставил в обороне стрелка с базукой, двух стрелков с лёгкими ручными пулемётами. Остальные обороняющиеся вооружены были автоматами, дробовиками, а кое-кто и пистолетами различных марок, на которые Керн не возлагал в бою особенной надежды. Самым опытным бойцам военинструктор раздал шесть самодельных ручных гранат, одну допотопную противотанковую, два взрывпакета с отрезками бикфордова шнура. В резерве оставалась мелкокалиберная снайперская винтовка охотничьей модели, которую, несмотря на прекрасную оптику и точный бой, и Керн, и Мухтаров оценили как "пукалку" за её патрон двадцать второго калибра.
   --На кабаргу пойдёт, -- сказал Керн, -- а на ахтыровца уже не очень. Да и опытные снайперы у нас в основном в первом блоке сидят, я таким не то что винтовку, шило не доверю в нынешних обстоятельствах.
   Винтовку он попробовал сплавить уходящей группе, но и там от неё отказались.
   --К ней всего девятнадцать патронов, а потом она превратится в ценный ресурс, от которого толку ноль. Прикладом, и то лупить нельзя, прицел попортишь! Таскать её ещё...
   И Керн, плюнув, оставил винтовку в оперативном резерве.
   К полудню всё было готово. Колонна с переодетыми наспех под солдат женщинами, прикрывая разместившихся на подводе и в грузовике маленьких детей, выступила в поход, имея дирекцией село Замятное, находившееся от коммуны в шести километрах; по дороге детей и часть небоеспособных женщин должны были в лесочке забрать союзники-колонисты, увести к себе под прикрытием ночи на два-три дня. Вечером колонна должна была дислоцироваться в селе, начать проверки, пользуясь мандатом рабочего комитета, а поутру -- выступать дальше, уводя внимание врага от коммуны. Военинструктор проверил ещё раз, что все участники операции чётко понимают суть своей оперативной работы, получил от механика заверения, что грузовик пройдёт ещё не одну сотню километров -- и, благословясь, махнул рукой. Взвился на антенне грузовика красный флажок, заревел натужно бронетранспортёр -- колонна двинулась без лишней помпы, в пыли и грязи весеннего тёплого дня, растянувшись обесцвеченной, линялой змеёй по просёлку. Пока шли машины и люди, Керн стоял в воротах, держал под козырёк, а потом, когда ворота закрылись -- поднялся на обзорную вышку и долго-долго смотрел вслед уходящим. Если бы какой-нибудь гостиор или иной строитель светлого будущего, мало знакомый с историей народных движений, услышал в этот момент Керна, он мог бы упрекнуть его за недостаток революционности и даже за религиозные заблуждения, ибо военинструктор, сам того не осознавая, тихо напевал себе под нос совершенно не атеистическую старинную песенку: "Warownym grodem jest nasz BСg, obrona i schronieniem...".
   А как скрылась колонна, так Керн вернулся на укрепления и до вечера суетился там, проверяя то один сектор, то другой, и всё время ему казалось, что какой-то сектор, какую-то маленькую лазейку он упускает. Командовать операциями такого масштаба ему ещё не доводилось, и молодой человек нервничал по-настоящему, боясь, что его некомпетентность и авантюрный дух будут стоить лишних жизней. Время от времени Керн напрягал ухо, тщась уловить дальние звуки выстрелов, разрывы гранат: как там колонна, не попала ли в засаду, не началось ли кровавое побоище? Но весенний воздух, пропахший жабами и прошлогодней листвой, был по-мирному тих -- лишь длинные косматые облака причудливых расцветок, бешено несущиеся в стратосфере, напоминали обитателям земной тверди о недавней атомной бойне. Обитатели коммуны занимались своими делами: оставшиеся в добровольцах женщины варили из очисток и резервной тушёнки баланду, электрик в обрывках жёлтой рясы тянул куда-то толстый кабель на фарфоровых изоляторах, в первом блоке отчаянно торговались за невесть откуда взявшийся заморский плод киви. Из отдельного барака, где разместились на ночлег бывшие представители администрации коммуны, доносились визгливые, протестующие голоса Олега Кристаллова и товарища Жанны: "мы, красные меченосцы грядущего будущего, должны уметь демонстрировать друг другу хорошо развитый флаг и меч...". Наскучив бессмысленным шатанием и безмолвными внутренними упрёками, Керн вернулся к себе в комнату -- Мухтаров мирно спал на койке, Лантанов накрывал на стол, проследив, чтобы военинструктор поел как следует.
   --Пойду подежурю, -- сказал он Керну, -- а вы вздремните пока. Кто его знает, какая ночь будет, а вы и так спите мало!
   Но поспать Керну не удалось -- только он лёг, как постучала Ирина. На Ирине было летнее короткое платье и туфли, и Керн почувствовал, глядя на неё, что мёрзнет от одного её зябкого вида.
   --Пойдёмте куда-нибудь, -- предложил он, -- да разве же так можно ходить при минусовой температуре?!
   Он отвёл её в рабочий кабинет, поставил на спиртовку любимый чайник Олега Кристаллова, служивший для чайных церемоний. Потом подумал, снял шинель и осторожно укрыл ею ноги девушки.
   --Я слушаю вас, -- сказал Керн.
   Ирина долго молчала, кусала губы, глядя на военинструктора, а потом сказала:
   --Знаете, Александр, нельзя же быть таким бесчувственным сухарём, как вы! Это обидно!
   --Так я, значит, сухарь бесчувственный, -- вздохнул Керн. -- А в чём это проявляется?!
   --В вашем отношении к женщинам, например.
   --Ох, вот оно как! -- удивился руководитель коммуны. -- И что же я, бесчувственный, не так делаю с женщинами?
   --Да всё не так. Не любите вы нас за что-то, вот что!
   --Любопытно. А можно узнать конкретнее, в чём и к кому проявляется эта нелюбовь?!
   Ирина замялась:
   --Ну вот... к Тамаре Фёдоровне, например!
   Керн хмыкнул:
   --Так она не женщина, она гостиор! Их послушать, так им вообще признаков пола иметь не положено! Узнай она, что вы вечером в платье пошли, а я при этом ещё и оценил, какие у вас ноги стройные -- тут нас обоих тотчас же за ручки, и под расстрел! За нарушение породных стандартов красного меченосца в вопросах половой морали...
   Ирина зарделась. Шинель Керна аккуратно сползла с её перекрещенных ног на сторону.
   --Красные меченосцы -- это что-то новое, -- сказала Ирина.
   --Да ничего нового, -- отмахнулся Керн, вновь аккуратно укутывая ноги Ирины шинелью. -- Блажь обыкновенная это всё, и гостиоры эти блажь, и прочая вся эта ерунда. Нового человека они, видите ли, делать хотят! Ничего не имею против нового человека, но не тогда же, когда уже существующий человек живёт по-собачьи, а то и хуже -- на положении дров для растопки! Ненавижу это!
   Ирина задержала руку Керна в своей:
   --Ненавидите! -- сказала она пылко. -- А что вы любите... Саша? Или кого?
   --Думаете поймать меня на бесчувственности? -- ответил Керн грубовато, потому что в вопросе Ирины содержался слишком уж откровенный намёк.
   Девушка смутилась:
   --Я просто хотела знать...
   --Зачем вам это знать? Я не нуждаюсь пока что в услугах личного психолога. Социальный психолог -- тот здесь пригодился бы, да. А если вы хотите задать прямой вопрос, так и задавайте его прямо!
   --Я вам... не нравлюсь?
   --Нравитесь. Но я вас мало знаю, а то, что я о вас знаю, вызывает некоторые вопросы, простите уж за откровенность!
   --Какие ещё вопросы?! -- Ирина вспыхнула негодованием.
   --Я боюсь, что вы принадлежите к числу любителей справедливости. А я уж, простите, не облечён честью и правом устанавливать мировую справедливость -- поэтому, как правило, больше полагаюсь на милосердие. И я боюсь, что однажды эта разница во вкусах приведёт нас с вами к откровенному конфликту.
   --Я тоже за милосердие, я же врач, -- поспешно сказала девушка.
   --Нет. Вы за милосердие для своих, для тех, кого вы избрали и взяли под защиту. И за справедливость к врагам. А так нельзя: уж либо так, либо эдак. Иначе кончится очень плохо!
   --Вот уж от кого не ожидала таких речей, так это от военного... и от революционера! Ведь революция -- это прежде всего установление справедливости к врагам!
   --Революции всегда милосердны, -- покачал головой руководитель коммуны. -- Озлобиться революционера заставляет подлое и немилосердное сопротивление старого мира, подкреплённое потоками вранья и клеветы. Вот у контры как раз принцип: своим всё, врагам закон, а закон беспощаден. Большевики отпустили из тюрем своих злейших врагов, а те стреляли в Ленина и подняли гражданскую войну, в которой обвинили революционеров. Нет, не надо упрекать революцию в отсутствии милосердия -- тем она и отличается от бунта, что освобождает лучшие из качеств в ныне живущих, современных людях, а не ждёт, пока народится на свет мифический "новый человек"!
   --Но как понять, какие это лучшие качества? И когда эти качества действительно лучшие, когда милосердие настоящее, а когда -- простая мягкотелость и нерешительность?!
   --Э, я сам думаю над этим вопросом. Надумал мало... -- Керн поскрёб пятернёй затылок, затем решительно протянул Ирине исписанные бумажки про честь и право, порядком заляпанные предыдущими читателями. Девушка удивилась, но честно взяла бумажки и принялась вчитываться в буквы, написанные ровным почерком военинструктора.
   --Удивительно, -- сказала она наконец. -- Простите меня, я и вправду считала вас более... примитивным, что ли. Это было нечестно. И я была неправа. Но... извините, такие вещи, как здесь написано, в каждом конкретном случае нельзя определять в одиночку. Должен быть для важных случаев контрольный орган, совещательный суд, что ли...
   --Это хорошая идея, -- ответил Керн, -- её надо обдумать.
   --Можно мне взять это почитать? -- спросила Ирина. -- Я хочу тоже подумать над этим как следует.
   --Можно, -- кивнул руководитель коммуны. -- Это же просто черновик. Набросок идеи.
   --Фундамент личности внутри и стропила снаружи, -- медленно произнесла Ирина. -- Или, скорее, так: костяк личности и сильные мускулы общественных связей, приводящие этот костяк в движение. Вот почему вам не нужны новые люди... Александр Петрович... вы видите силу в людях нынешних и прошлых, вы видите, как эта сила движется в будущее. Так ведь, да?!
   --Я об этом в таких словах не думал, -- признался Керн.
   --Простите меня, -- произнесла Ирина, вставая. -- Я думала, вы мальчишка, а я женщина. А теперь я поняла, что это я девчонка, а вы... Вот вы -- настоящий ангел, вы, а не эти поганые меченосцы.
   --Я не ангел, -- пробормотал военинструктор, -- я и в бога-то не верю. Только не надо говорить глупостей, что он, дескать, зато верит в меня. Мне это неинтересно.
   --"Ангел" по-гречески значит "вестник", -- ласково сказала Ирина. -- Вот вы и есть вестник -- вестник того, что в нашем мире не всё потеряно, что всё на самом деле только начинается, и будет ещё много интересного и хорошего. Впрочем, возможно, вы не ангел, а просто бог. Это вы верите в людей, хотя люди не верят в вас. А я буду в вас верить!
   --Вера -- явление иррациональное, -- вздохнул Керн, -- а я рационален донельзя.
   --Тогда, -- сказала Ирина, отбрасывая шинель Керна в сторону, -- я сделаю так.
   Она крепко обвила руками шею военинструктора и поцеловала его в губы.
   --Только не думайте, -- произнесла она, отстраняясь, -- что я жду каких-то обязательств. Просто буду знать, что целовалась со сверхъестественным существом, явившимся в наш мир, чтобы спасти нас всех. Пусть мне завидуют вечно!
   Военинструктор засмеялся:
   --Я не привык к такому прагматическому обращению, -- сказал он, -- я всегда считал, что на ласку надо отвечать лаской...
   Эту ночь они провели вместе, в бывшем кабинете Кристаллова, среди аляповатых чернильниц и бюстов вождей, которые Керн то ли не посмел, то ли ещё не успел употребить на баррикады.
   --Заря занимается, -- сказала Ирина под утро, -- мне пора идти. Только не говори пока никому, ладно? Ты-то свирепый, а на меня эти гостиоры всю жизнь ножи точат...
   --Не скажу, -- пробормотал руководитель коммуны, поспешно одеваясь.
   Он снова не выспался.
  
   День прошёл на удивление спокойно, лишь чуть за полдень из радиорубки доложили Керну, что караван с детьми и женщинами размещён благополучно у колонистов, а в тринадцать сорок семь дозорные засекли со стороны Медведок одинокий выстрел из дробовика -- ну да мало ли кто и почему может стрелять по весне в сельской местности! Фортификационные работы были завершены полностью, причём за примитивной линией наружных укреплений, вызывавших у опытных бандитов разве что смех, следовала незаметная снаружи линия внутренняя, которая, пожалуй, сделала бы честь англичанам у Роркс-Дрифт или японцам, укреплявшим хребет Какадзу. Керн остался доволен, осматривая проделанную работу, и посвятил остаток дня стрелковой подготовке своих бойцов. Между делом выяснилось, что Кристаллов со товарищи всё-таки попытались, пользуясь некоей занятостью руководителя коммуны, переложить порученные им строительные работы на плечи других жителей поселения; за это сперва была побита Наталья Крестьянка, но потом им всё-таки удалось задуманное -- работали бывшие члены администрации так нарочито безобразно, что в итоге сами же строители отстранили их от дела. Керн пришёл в ярость и пригрозил, что начнёт карать немедля, но угроза эта осталась невыполненной -- слишком много было других забот.
   Уже около девяти вечера, когда красный диск солнца принялся деловито закатываться за пасторальные берёзки, один из наблюдателей-коммунаров подбежал к военинструктору и сообщил, что слышит из ближайшего распадка странные звуки, напоминающие медленный перестук конских копыт. Тихо ругаясь, Керн полез на вышку административного корпуса с биноклем. Коммуна жила обычной вечерней жизнью; давно уже раздали еду, и теперь где-то мыли посуду, где-то латали одежду и обувь, заранее рассчитанную производителями-капиталистами на короткий срок жизни и оттого портившуюся с колоссальной скоростью. Керн сознательно не стал объявлять тревогу, чтобы создать у противника впечатление беззащитного посёлка, мирно занимающегося своими делами. Это тревожило его, но другого решения он не пока нашёл. Поэтому, взбираясь на башенку по крутой деревянной лестнице, Керн продолжал думать о чести и праве -- вернее, о той мере этих двух понятий, которая разрешает командиру ради победы рисковать жизнями вверенных ему людей, повинных, по сути, только в том, что они оказались не в том месте и не в то время.
   В смотровом окне военинструктор залёг с биноклем, силясь рассмотреть творившееся в распадке. Распадок выглядел мирно: переплетение ветвей и сухостоя, старая трава, на дне -- всенепременное болотце, густо заваленное по поверхности икрой травяных лягушек. От болотца, прощаясь с заходящим солнышком, высоким голосом крикнула маленькая пташка, чирок-свистунок, не потерявшая ещё весеннего брачного наряда. Провожаемое этим криком, солнце закатилось окончательно в фиолетовую мглу горизонта, и наступили гражданские сумерки: длинные, весенние, призрачные, разбитые на части горящими в небесах облаками фантастических очертаний. Керн прильнул к окулярам бинокля, сектор за сектором рассматривая естественные укрытия вокруг коммуны.
   Рядом, как змея, прополз Мухтаров.
   --Ну что, командир? Пусто?
   --Пока не видно ничего...
   --Может, и померещилось парню. Лес-то ещё прозрачный, авось, увидели бы, если б целый отряд подошёл.
   --Может, и померещилось. Эх, снайпера бы сюда! Винтовка есть, а снайпера-то нет.
   --Толку-то с этой пукалки! Пять и шесть десятых миллиметра...
   --В походе никакого толку, а здесь, может, и был бы. На триста метров она, пожалуй, дострелит, а значит, любой, кто закопошится слишком близко, получит пулю. Тащи её сюда, наверх, на всякий случай! И патроны тащи!
   --Хозяин барин, -- Алибек пожал плечами, свалился вниз по лестнице. Керн вновь остался в одиночестве, цепко осматривая окрестности со своего командного пункта. Когда Мухтаров вернулся через пару минут с винтовкой и патронами, руководитель коммуны всё ещё не поменял позу.
   --Чисто? -- вновь тревожно спросил Мухтаров.
   --Чисто, -- прошептал Керн, -- а что толку? За ночь могут в любой момент подползти. Хорошо ещё, миномётов у них нет. Обработали бы нас на дистанции...
   --А и были бы, -- резонно возразил Мухтаров, -- они бы их так с ходу в дело не пустили. Сам говорил, что им ведь нас не завоевать надо, а захватить живьём, им люди нужны и ресурсы, а не развалины с трупами. Разве что уж на крайний случай... Пойдём вниз, похаваем -- совсем стемнело!
   Керн кивнул, поднялся на ноги -- и вдруг, схватившись за широко растворённую оконную раму, повернулся на каблуках к соседнему окну.
   --Ну-ка, стой! -- прошептал он. -- Видишь вон то поле? За леском слева?
   --Ну, вижу...
   --Кусты видишь? У самого края лесочка?
   --Ага.
   --Так вот, я готов поклясться, что днём их не было!
   --Что?!
   --Ш-ш... Давай-ка, скомандуй туда прожекторы!
   Алибек стрелой унёсся вниз, а Керн прильнул к окну, едва высунувшись из-за подоконника. На сей раз в руках у него вместо бинокля была винтовка, снаряженная вперемешку бронебойно-зажигательными и трассирующими пулями. В сумерках мерцающая тритиевая мушка на стволе винтовки казалась экзотическим светлячком, непонятно какими судьбами залетевшим в сибирские степные просторы.
   Не прошло и двух минут, как на высоких столбах вспыхнули ослепительным светом мощные светодиодные прожекторы по две тысячи ватт каждый, ловя в перекрестье световых полей подозрительные кустики. Среди сучьев и ветвей заметались, задвигались человеческие и конские силуэты, ветерок донёс отдалённые проклятья, а потом, один за другим, грянули два винтовочных выстрела, и одинокая пуля задела прожекторный провод, выбив длинную искру. Разом взвыли над коммуной сирены, наводя тревогу, побежали гуськом люди, прячась за укрытиями, защёлкали затворы, взводимые там и сям.
   --Ракету! -- крикнул Керн прямо из окна.
   С шипением взвилась двойная красная ракета -- сигнал штурмовой группе возвращаться, -- а затем повисли в небе, лопнув пузырями света, две осветительных ракеты на парашютах, озарив сумеречную лесостепь ярким белым огнём. На две стороны от коммунарских укреплений взоржали кони, послышались выстрелы, улюлюканье, рёв моторов мощных джипов -- обнаруженные на дальних подступах к коммуне, ахтыровцы пошли на её штурм. План Керна сработал!
   12. Возмездие
   Поначалу бандиты ехали к ограде коммуны сторожко, без лишней торопливости, памятуя о крупнокалиберном пулемёте, но потом как-то спохватились и прибавили ходу, решив, должно быть, проскочить побыстрее опасный участок. Керн строго-настрого приказал своим добровольцам без команды не стрелять, и приказ пока что выполнялся неукоснительно. Чёрные крылья атакующих сомкнулись на поле перед оградой коммуны; из рядов осмелевших ахтыровцев доносился злобный хохот.
   --Гранаты и пулемёты, -- негромко скомандовал Керн.
   Всего метров шестьдесят оставалось бандитам до ворот, когда из окопчиков по сторонам просёлочной дороги полетели в джипы бутылки с зажигательной смесью, осколочные гранаты и горящие взрывпакеты с аммоналом. Взрывы осветили, выхватили во мгле машины и лошадей; раздался мат и крики ужаса -- сопротивления ахтыровцы не ожидали. По смешавшемуся строю нападающих ударили короткими очередями ручные пулемёты, усиливая панику. Керн приложился к своей винтовке и выпустил в один из джипов -- самый красивый, со шнорхелем и лебёдкой, старинную любовь хозяина, наверное, -- несколько бронебойно-зажигательных патронов. Джип подскочил в воздухе, точно наткнувшись колесом на барьер, затем задымился и вспыхнул фонтаном искр из-под капота. Нецензурно бранясь, из машины полезли вооружённые люди; военинструктор флегматично снял ещё троих -- сбил три мишени, как на стенде в тире, подсвеченном огнём горящих машин и ракет. Новый рой гранат и горящих бутылок ещё больше вывел бандитов из состояния сладостной самоуверенности. Многих ранило или контузило. Матерясь и жалуясь на судьбу, уцелевшие ахтыровцы повернули обратно, к лесу.
   --Не отпускать, -- всё так же спокойно сказал Керн, поворачиваясь к Алибеку Мухтарову.
   --В атаку! -- приказал тот добровольцам.
   Вслед убегающим ахтыровцам поднялись, побежали с криками люди -- дробовики наперевес, ножи и лопаты наготове. Кое-кто подобрал у раненых куркулей оружие посерьёзнее. Ещё десяток бандитов полёг при бегстве, но к тому времени догорели в небе осветительные ракеты, а прожекторами, шарившими по полю, управляла слишком уж неопытная рука. Части ахтыровцев удалось скрыться в распадке, за пределами досягаемости дробовых охотничьих ружей.
   --Назад! -- крикнул Керн преследовавшим бандитов коммунарам.
   Лама-электрик сообразил выключить прожекторы, и люди отступили в темноту, не став лёгкой мишенью для залегших куркулей. Потерь среди людей военинструктора не было, если не считать трёх легко раненых в суматохе бойцов. Бандиты потеряли пять машин, семь лошадей и около пятидесяти человек убитыми и серьёзно ранеными. Две повреждённых машины, оставленные куркулями в панике, подлежали ремонту и восстановлению.
   --Раненых сюда тащите, -- распорядился Керн.
   --Допрашивать будем? -- хищно оскалился Лантанов.
   --Лечить будем, -- серьёзно ответил руководитель коммуны.
   На самом деле, разумеется, пришлось и допрашивать, и лечить. Ирина сбилась с ног, делая перевязки и таская пули маленькими пулевыми щипцами. Семь раненых были признаны ей безнадёжными, и она, пытаясь справиться с муками совести, истратила на них почти все обезболивающие, имевшиеся в коммуне. Остальные не только держались, но и производили сильное впечатление своим поведением на не привыкших к таким вещам обитателей коммуны. Бандиты держались заносчиво, требовали услуг, а один из них, не понимавший по-русски, всё время ругался страшными ферфлюхтами, фиками и кое-чем похуже.
   --Ты гляди-ка, -- поразился Алибек, -- у соседей-колонистов, значит, рыльце тоже в пушку! Глянь, какой фриц-дриц выискался! Эй, ты, Гитлер капут, девятое мая скоро! Ферштеен, сука?!
   --Оставь его, Мухтаров, -- приказал Керн, -- и займись делом. Это всё ещё только начало, остальное у нас впереди. Не разбежались бы гады!
   Но гады не разбежались. Около полуночи из распадка, где по вечернему времени кричал чирок-свистунок, послышалось отчётливое характерное татаканье, а вслед за тем по всему двору коммуны с негромкими хлопками принялись взрываться осколочные выстрелы из гранатомёта; кто-то из бандитов со знанием дела обрабатывал Керновы фортификации, решив, видимо, лучше перебить часть потенциальных пленников, но расправиться с защитниками коммуны во что бы ты ни стало.
   --Ох, ни фига себе! -- простодушно сказал Алибек, вставая с пола. От близкого взрыва забило ему рот пылью, а уши и голову -- тягучей болью.
   --Гранатомёт ликвидировать надо, -- ответил ему на это Керн. -- Ты был прав... давай, ищи снайпера! Попробуем их там из той винтовки снять!
   Мухтаров побрёл на позиции, а военинструктор короткими перебежками перебрался на внутренний командный пункт, где его ждали неутешительные новости:
   --Семь наших убито... Раненых восемнадцать... Пятерых недосчитались, и из первого блока при штурме исчезло минимум девять человек. Лантанов ранен в руку, вернулся в бой. Стреляли навесным огнём, знают, должно быть, от наших перебежчиков, где у нас и что. Сюда тоже две гранаты попали, да спас настил. Плохи дела!
   --Отставить, -- отмахнулся Керн, -- мы тут воюем, а на войне все дела плохи! Ну да ничего, ночь коротка, а к рассвету подоспеет наше подкрепление из колонны. Тут-то мы всех бандитов и накроем разом!
   --Подоспеет ли? Не перехватили б! Ахтыров тоже не дурак, понимает, чем чревата наша техника. Наверняка отрядил кого-нибудь зажать наш грузовик заранее...
   --Тогда бы мы услышали выстрелы, -- заметил военинструктор, -- и, к тому же, на этот случай у нас тоже был предусмотрен план. Я дал инструкции -- в случае уничтожения грузовика прибегнуть к силам колонистов для переброски оружия и атаки кавалерией. Максимум, лишний час задержки. Продержимся ведь час?!
   --Товарищ Керн, мы за сорок секунд больше двадцати человек из строя потеряли...
   --Ну, так и гранат у них не бесконечное количество. Это всё превратности войны: мы бьём их, они бьют нас, а побеждает тот, у кого сильнее экономика. Но за нами-то город!
   --А за ними, небось, поезда разграбленные...
   --Небось! -- фыркнул Керн. -- То-то и оно, что разграбленные. Бандит не умеет рачительно пользоваться тем, что у него есть, он живёт одной минутой. Не того они поля ягоды, чтобы экономить и припасать свои арсеналы. Кроме того, их ведь ещё таскать надо, а большая часть машин-то либо у нас осталась, либо подбитые в поле стоят. Так что, товарищи, прекращаем панические разговоры и готовимся отражать новый штурм...
   --Нам бы только день простоять да ночь продержаться, -- подал голос кто-то из коммунаров, сидевших дотоле кучкой под настилом.
   Все, кто распознал цитату, негромко, но дружно захохотали.
   Вернулся Мухтаров:
   --Нет снайперов! Девица одна говорит, что умеет стрелять, ну, я ей свой автомат дал, а она не знает, с какой стороны предохранитель. Говорит, ей раньше муж уже заряженную винтовку подавал всякий раз. А где я ей здесь такого мужа найду?!
   Сидевшие на командном пункте опять грохнули хохотом.
   --Не смешно, -- отрезал Алибек. -- Наши лучшие стрелки ранены или убиты, а пополнение взять неоткуда. Лантанов, чтоб ему пусто было, бегает с отшибленной правой рукой, а так бы я его стрелять научил. Придётся тебе, Керн, самому лезть на вышку!
   --Тогда пришли мне туда порученца, -- кивнул Керн, собираясь. -- Попробую сам сбить этот гранатомёт!
   --Та-та-та, командир, -- остановил его Мухтаров, -- не так быстро! Сейчас темень полная, и ни гранатомётчикам, ни снайперу не справиться. Они-то могут стрелять по пристрелянным площадям, если знают как, да и здания видны на фоне неба, а ты куда целиться будешь -- в распадок?! Думаю, эту схватку можно отложить до утра, просто не выводить людей из укрытий. А до утра я тебе найду ординарца...
   --Мухтаров, -- строго сказал Керн. -- Кто здесь командир -- я или вы?!
   Алибек насупился, засопел:
   --Приказ я выполню, товарищ руководитель...
   --Вот и отлично, выполняйте!
   И Керн, ловко прячась между укрытий, вновь полез на вышку административного корпуса.
   Винтовка и в самом деле не производила серьёзного впечатления -- лёгкая, с пластмассовым прикладом и шестикратной игрушечной оптикой. Но Керна не так беспокоил внешний вид винтовки, как невысокие баллистические качества патрона, разменявшего едва ли не третье столетие своего существования и всё это время использовавшегося главным образом для спортивной и развлекательной стрельбы. Военинструктор, к стыду своему, совершенно не знал, как это оружие поведёт себя на реальных боевых дистанциях. Спортивные винтовки, разработанные под этот патрон, имели смехотворную прицельную дальность всего около трёх сотен метров -- меньше керновского автомата...
   Понадеявшись на удачу, военинструктор зарядил злополучную винтовку, зачем-то протёр рукавом ствольную коробку, прицелился в темноту. На лестницу взобрался Алибек Мухтаров. Дозорного изрядно шатало.
   --Плохо, командир, с ординарцами, -- сказал он. -- Все, кому можно доверять, либо на постах, либо Ирке-фельдшерице свет держат. Электрика позвать разве что, так он нужен провода чинить... Кого позвать прикажешь?!
   --Лантанова, -- сказал Керн.
   --Господи! Про него-то я и забыл!
   Алибек скатился вниз по лестнице и вскоре вернулся в сопровождении Юрия Лантанова, имевшего благодаря руке на пращевидной повязке весьма воинственный и живописный вид.
   --Вы ходить можете? -- спросил у Юрия руководитель коммуны.
   Лантанов кивнул:
   --Так точно!
   --Будете моим порученцем.
   Юрий просиял:
   --Да с вами я, товарищ руководитель, на всё готов!
   --Вот и отлично! Идите, найдите электрика и скажите, чтобы навёл на тот распадок основную прожекторную группу. Пусть врубит её в час ноль три, и сверьте у него часы. А потом скажите ракетчикам, пусть подвесят над этим лесочком ещё одну "люстру" -- тоже в час ноль три, и тоже часы проверьте. Вам всё ясно?!
   --Да для даунов же работка, что тут неясного?! Разрешите выполнять?!
   --Выполняйте.
   Керн вновь остался в одиночестве. Поколебавшись, отложил винтовку в сторону, взял свой автомат, проверил прицел. Лантанов сильно задерживался, пока, наконец, не вернулся.
   --В первом и восьмом бараках сильно волнуются, -- сказал он торопливо, -- поэтому товарищ Мухтаров просит разрешения выпустить тот, старый актив коммуны, чтобы они не дали нетрудовому элементу разбежаться и нарушить безопасность. И ещё, он вооружил трофейными карабинами нескольких бойцов, а дробовики у них отдал другим добровольцам. И ещё...
   --Моё задание выполнено? -- перебил Керн.
   --Так точно! -- сияя, сообщил Лантанов.
   --Тогда передай там внизу: все меры, принятые сейчас товарищем Мухтаровым, считаю верными и одобряю полностью. -- Военинструктор хотел что-то добавить, но не выдержал и широко зевнул: сказалась выматывающая бессонница последних ночей. -- Оборонять укрепления, что бы ни случилось, за ворота не выбегать, при возобновлении обстрела -- прятаться в укрытиях... А главное -- найди мужика с базукой и передай ему, чтобы, когда врубят свет, он влепил заряд туда, куда ему отсюда трассирующие пули покажут!
   Он снова зевнул, наблюдая, как Лантанов спускается вниз по лестнице, потом лёг у окна и прильнул щекой к прикладу своей верной винтовки.
  
   Ровно в час и три минуты пополуночи прожекторы вновь вспыхнули, заливая светодиодным светом распадок; тотчас же послышался треск винтовочных залпов, и один из прожекторов погас, разбрасывая искры. Как и ожидал Керн, гранатомётчики сменили дислокацию, и это было до крайности удачно: смертоносная машина стояла прямо на ровном поле, в небольшой промоине, кое-как замаскированная сухой травой. До неё набиралась едва ли четверть километра, и, когда вспыхнула над полем новая осветительная ракета, позиция гранатомётчиков была перед Керном как на ладони. Военинструктор мысленно пожалел, что не предусмотрел такого варианта: сейчас до позиций врага достала бы даже многократно обруганная им винтовка. Однако же времени на пересмотр планов не оставалось; Керн вскинул привычным движением приклад, прицелился -- короткая трасса ушла в промоину, а вслед за нею, оставляя огненный хвост, пошла гранатомётная ракета. Целое мгновение ничего не происходило; затем бахнуло, треснуло, сверкнуло в поле -- встал, свистя дождём осколков, огненный гриб выше крыш, вывернулся чёрным фестоном, потянулся по ветру во мрак. Керн, втянувший после выстрела голову в плечи, услышал сперва стук осколков по стенам и потолку смотровой площадки, а вслед осколкам застучали и винтовочные пули. Это, впрочем, его мало беспокоило: автоматический гранатомёт бандитов явно смолк навеки!
   --Тринадцать! -- крикнул Керн во тьму, что было мочи. Это был условный сигнал погасить освещение.
   Прожекторы выключились, и вновь настала темень. Раза два с позиций коммунаров коротко чесанул пулемёт, издалека донеслись вопли и брань.
   --Чисто работают ребята, -- улыбнулся Керн поднявшемуся на площадку Лантанову.
   Тот вдруг осторожно придвинулся, прячась под подоконником, и протянул военинструктору руку на перевязи:
   --Спасибо, товарищ Керн! Спасибо вам, Александр Петрович! Каких сволочей с вами кончаем, а!
   Керн осторожно пожал ладонь Юрия.
   --Не больно вам, Юрий?
   --Да пустяки. Даже стрелять могу. Левой рукой из револьвера, я умею! Только бы их, гадов, забить насмерть сегодня!
   И ещё многие люди, стоявшие внизу с оружием в руках, поверили в этот миг в победу.
   Но у войны много лиц, и одно из них война открыла довольно быстро. Через тридцать минут после расстрела гранатомётчиков со внутренних укреплений коммуны донёсся одинокий выстрел и короткий, сдавленный вскрик.
   --Два! -- вновь громко крикнул Керн, приказывая включить внутреннее освещение -- и вовремя! По двору от внешнего поста бежали гуськом, пригнувшись, тёмные фигуры с обрезами, с револьверами; у переднего был нож. Керн открыл огонь из автомата, срезал двоих, но тут кончились в рожке патроны: от недосыпания мутились мысли, военинструктор забыл сосчитать собственные боеприпасы. Прыжками Керн помчался вниз, туда, где разгоралась стрельба. Бесполезный автомат, как неудобная гиря, болтался у него на шее, бил металлическими выступами в мягкие места.
   Но атака диверсантов уже захлебнулась; они взломали ворота первого блока, убили двух часовых, подняли панику -- и были расстреляны дозорными с других укреплений ещё до того, как Керн подбежал к полю битвы. Оценив обстановку, военинструктор изменил свой путь, побежал наперерез возможному пути отхода -- и был вознаграждён; на него напрыгнул с ножом в руке коренастый, грузный мужчина в вязаной шапке-балаклаве, скрывавшей лицо, в камуфляжном охотничьем костюме.
   Драться врукопашную Керн не умел, а складной приклад его винтовки не давал особых преимуществ в ближнем бою. Инстинктивно руководитель коммуны сумел увернуться от первого удара, но тотчас на него обрушился второй; левую руку разрезало болью, хлынула кровь, пропитывая лоскуты, оставшиеся от рукава куртки. Керн ударил вслепую раз, другой, сумев высвободиться из ближнего боя, отскочил в сторону. Под ноги попался труп убитого коммунара с дробовиком, зажатым в руке; Керн схватил дробовик, ударил преследователя в лицо тяжёлым деревянным прикладом. Тот вскрикнул и захрипел, занося нож в порыве смертной ярости. Керн повернул дробовик дулом к нему и выпалил в упор картечью, превратив живот нападавшего в огромную смрадную яму.
   --Помогите! -- крикнул с неожиданной силой диверсант, валясь набок. -- Помогите! Мама... мама!
   Как из-под земли, выросла из мрака Ирина с фельдшерской сумкой наготове.
   --Не жилец, -- по-простому сказала она. -- Задета брюшная аорта. Странно, что он ещё жив. Сильный, видимо, человек!
   Она стянула с умирающего балаклаву, чтобы облегчить его дыхание, и взорам обоих молодых людей предстало искажённое предсмертной мукой лицо Левицкого.
   --Ну, вот и встретились, господин районный начальник, -- сказал Керн без тени милосердия в голосе. -- А я-то уж думал, куда вы подевались!
   --Врача мне... Врача! -- прохрипел Левицкий.
   --Я здесь, -- быстро сказала Ирина.
   --Лечите меня... быстро! Тащи в больничку. Зашивай... кровь давай... всё, что нужно!
   --Поздно, -- ответил на это Керн.
   --Молчи, сволочь! Ты меня убить хотел!
   --А ты -- меня. И убил многих. Подростков тех убил...
   --Так вы коммуняки, рабское отродье, -- прохрипел Левицкий в ответ. -- Вас только кнутом можно учить, а если вылез из-под кнута, тогда вам на тот свет одна дорога! А я-то человек, я и жить хочу по-человечески...
   Сказав это, он задёргался, почернел и умер в мучениях, пуская ртом кровавые пузыри.
   --Вот так-то бывает, -- сказал Керн над его трупом, и это надгробное слово разом заставило и Керна, и Ирину навсегда потерять к убитому всякий интерес.
   Над территорией коммуны засвистели одинокие пули, прилетавшие с ахтыровских позиций на освещённые места, где по временам копошились тени защитников.
   --Девять! -- скомандовал военинструктор.
   Свет погас, уступив место ночному мраку. Тогда Керн подошёл к Ирине, нашёл её губы своим ртом и, слившись с нею в поцелуе, слушал долго-долго -- целую вечность -- как бьются их сердца, пережившие очередное мгновение войны.
  
   Серая полоса за северным горизонтом по весеннему времени даже и не думала исчезать насовсем, а к трём часам начала разгораться снова, возвещая скорый рассвет. Керн добрался до барака номер один, где выслушал сводку о потерях. На сей раз диверсанты были застигнуты врасплох и перебиты все до единого, а защитников погибло от их рук девять, ранено было трое, да ещё двое получили ранения от винтовочной пальбы. Но не это было самым отвратительным, а то, что из первого барака вырвались, освобождённые диверсионной группой, два десятка мужичков, которые с баграми и топориками принялись тотчас же заниматься классическим русским бунтом -- то есть, попробовали грабить, насиловать и жечь. Весь бывший актив коммуны, приставленный Керном к охране порядка у первого блока, немедля поразбежался кто куда, поэтому за дело взялись сами защитники территории; двенадцать человек из числа беглецов удалось арестовать и поместить в тот самый изолятор с неработающей газовой камерой, трое или четверо по-прежнему скрывались невесть где, а пятерых пришлось убить, так как ни логика их, ни лексикон не отличали их ничем от ахтыровцев.
   Разъярённый Керн приказал Лантанову найти и арестовать по новой весь актив, пригрозив военно-полевым судом. Лантанов убежал и вернулся ни с чем, сказав, что Кристаллов и Наталья Крестьянка уже арестованы Алибеком при попытке проникновения в радиорубку, товарищ Жанна засела в женском туалете, куда ему, Лантанову, к сожалению, даже заглядывать запрещено, а Тамара Фёдоровна внезапно заняла наблюдательную вышку, вцепилась обеими руками в ту самую мелкокалиберную винтовку и сказала, что, пока она жива, ни одна мятежная сволочь по коммуне бегать свободно не будет, и так и надо это передать товарищу Керну. Остальные красные меченосцы сами бегали где попало, и руководитель коммуны приказал Лантанову вылавливать их и помещать под арест по одному. Он бы и ещё что-нибудь сказал, но тут из лесочка поодаль послышалось знакомое уже ржание коней и урчание моторов; бандиты, потеряв много людей и техники, решили отступить подобру-поздорову!
   --Эх! -- Керн до боли сжал кулак на перевязанной руке, которая теперь, как и у Лантанова, висела на подвесной праще у груди. -- Всё насмарку! Уйдут ахтыровцы!
   --Разрешите, товарищ командир, из пулемётов чесануть напоследок, -- попросил подбежавший боец, руководивший ночной обороной у ворот.
   Керн подумал секунду:
   --Нет! -- сказал он твёрдо. -- Вероятность попадания низка, а боеприпасы надо экономить. Эх... не успели наши!
   Но он недооценил "наших": оперативна группа не только успела к нужному моменту, но и неплохо подготовилась к нему. Едва лишь ахтыровские боевики показались из лесочка -- небольшими группами, в разные стороны, всё как положено, -- как ударил короткими, жующими очередями крупнокалиберный пулемёт, а вслед ему затрещали, залопотали пулемёты станковые. От коммуны из-за лесочка слышен был лишь грохот стрельбы и отдалённые крики, но затем, после двух гранатных разрывов, добавился и новый звук -- тяжёлый, ритмичный топот множества конских копыт, громкий переливчатый рокот боевого сигнала трубы в предрассветной мгле:
   Слышишь, тру-у-бы игра-а-ют?
   Час распла-а-ты наста-ал!
   Вооружившись биноклем, Керн вылез на бруствер наружного укрепления, но и бинокль не помог: видно было лишь слаженное движение, качание травы, да ещё металось в отдалении за деревьями маленькое, как лоскут, полотнище, изначально серое, но наливавшееся кровью с каждой секундой надвигавшегося рассвета -- алое знамя борьбы и свободы.
   Выстрелы стали реже, крики тише. Потом настала полная тишина, среди которой отчётливо слышался лишь дальний рокот мотора грузовичка, приближавшегося к коммуне. Навстречу ему, действуя по приказу, выехал небольшой отряд конников, охранявший Ирину с медицинскими инструментами -- там, среди атакующей колонны, наверняка были раненые и не хватало врачей.
   Взлетела в светлеющее небо, свистя, одинокая зелёная ракета -- условленный сигнал об окончании успешной операции.
   Банде Ахтырова пришёл конец.
   Керн поднялся с бруствера, повернулся лицом к постройкам и башням коммуны, смутно темневшим в сером полумраке сибирского рассвета, широко улыбнулся и зевнул, успев краем глаза заметить крошечную искорку огня в окне смотровой площадки на башенке административного корпуса, там, где он сам лежал пару часов назад, мучительно выбирая между забытой мелкокалиберной винтовкой и своим верным автоматом.
   И упал навзничь, ударившись затылком оземь, о мокрую росную глину.
   На груди его расплылось тёмное пятно -- крошечное, едва различимое во тьме.
   Лантанов, подбегавший к Керну с какими-то новостями, сперва не понял, что произошло. Потом увидел, понял и закричал -- страшно, пронзительно, по-бабьи, с неизбывной волчьей тоскою в голосе.
   На крик сбежались люди отовсюду, подняли Керна на руки, понесли в ворота коммуны, навстречу выбежавшим невесть откуда Мухтарову, Кристаллову, добровольцам, женщинам, раненому электрику в жёлтых обмотках.
   Но руководитель коммуны всего этого уже не видел.
  
   В коммуне распоряжался невесть откуда взявшийся Олег Кристаллов, подле которого суетилась Наталья Крестьянка. "Товарищ Жанна", визжа и прыгая от возбуждения, сгоняла людей на центральную площадку перед зданием администрации.
   --Митинг! Митинг! -- кричала она.
   Из административного корпуса, сжимая в руках пресловутую мелкокалиберную винтовку, вышла Тамара Фёдоровна, подошла к Олегу мелкими, семенящими шажками. На Керна, лежащего на плащ-палатке у края площади, она старалась не смотреть.
   --Он... умер? -- спросила она осторожно.
   --Откуда я знаю! -- раздражённо отмахнулась Наталья Крестьянка. -- Фельдшерица-то наша уехала, жди её теперь!
   --А кто будет осматривать... тело?!
   Подошёл Алибек Мухтаров.
   --Он умер, -- сказал он, не обращаясь ни к кому.
   Олег Кристаллов вздрогнул и поднял голову.
   --Так, -- произнёс он твёрдым, уверенным командным голосом. -- В создавшихся обстоятельствах руководство коммуной, как профессиональный администратор, принимаю на себя. Вы все немедленно поступаете в моё беспрекословное подчинение!
   --Вас вообще-то отстранило городское руководство... -- заметил Мухтаров.
   --Не рассуждать! -- завизжала подбежавшая "товарищ Жанна". -- Исполнять приказ товарища начальника!
   --Мне он не начальник, -- мрачно ответил на это Мухтаров. -- И уж точно не товарищ. Где врач?!
   Тамара Фёдоровна наставила на дозорного ствол винтовки:
   --Пристрелю, как бешеного пса! -- тихо произнесла она таким тоном, что Мухтаров понял: эта пристрелит.
   --Хорошо, хорошо, -- кивнул он.
   --Так, -- сказал Олег Кристаллов. -- Первое: товарищей из города в коммуну не впускать. Вы, Мухтаров, сейчас поедете к ним с Тамарой Фёдоровной, скажете, что всё у нас в порядке, и от имени главы коммуны попросите сразу же уехать. Придумаете что-нибудь, чтобы их отсюда убрать. А то неудобно получается: такую победу одержали, а при покойном товарище Керне все запасы деликатесов-то были... того... разворованы! Кормить победителей нечем.
   Мухтаров скрипнул зубами.
   --Так, -- повторил Кристаллов. -- Это первое. Второе: строго-настрого запрещаю кому бы то ни было связываться с городом через радиорубку. Незачем волновать товарищей сведениями о гибели товарища Керна и о мятежных настроениях в коммуне. Мы сами разберёмся, с учётом хорошего знания местных условий. Позже, когда устаканится всё, тогда я сам составлю рапорт и опишу всё, чегот мы достигли благодаря сплочённости и грамотным действиям администрации коммуны.
   Тамара Фёдоровна кивнула.
   --Дальше, -- жёстко продолжил Кристаллов. -- Товарища Керна немедленно похоронить где-нибудь за территорией коммуны. Могилу никак не отмечать, потому что товарищ Керн, при всех его достоинствах, был убийца и палач, и будет неправильно, если кто-нибудь из обитателей коммуны осквернит его могилу сознательными гнусными действиями. Если этот Бенедиктов ещё жив, то пусть он и закопает немедленно Керна. А потом, -- он перевёл взгляд на Тамару Фёдоровну, -- потом вы должны избавиться всё-таки от этого Бенедиктова. Ответственной за эту акцию, как мы и договорились на нашем последнем собрании красных меченосцев, назначаю вас!
   Женщина с винтовкой снова кивнула в ответ.
   --И последнее, -- сказал Кристаллов. -- Керн, конечно, наворотил тут дел, выставив администрацию нашей коммуны в самом неприглядном свете. Но он жил и умер за наше дело, поэтому наш долг -- отдать ему честь за это. Поэтому сегодняшний день я объявляю днём траура по товарищу Керну, а нашу героическую коммуну я предлагаю переименовать в во владение ордена красных рыцарей грядущего имени военинструктора Керна. Кто "за"?!
   --Вы не можете отдать Керну честь, -- сказал вдруг Алибек Мухтаров. -- Нет у вас чести. И права у вас тоже нет.
   --Молчи, пёс! -- гаркнула Наталья Крестьянка. -- Знай своё место!
   --Мухтаров, -- грозно посмотрел на старшего дозорного Олег. -- Вы почему ещё здесь?!
   --Я, кажется, ясно сказал, что вы мне не указ, -- ответил Мухтаров, -- и я вам не подчиняюсь! У вас нет ни чести, ни права здесь распоряжаться!
   --Тамара, пристрели его! -- скомандовал Кристаллов.
   Тамара Фёдоровна послушно вскинула винтовку, в упор ткнула в грудь Мухтарова. Щёлкнул боёк, но выстрела не последовало. Алибек страшно захохотал:
   --Винтовочка-то... тю-тю... не заряжена! -- Он выхватил оружие из рук Тамары Фёдоровны и так ткнул Олега, что тот зашатался. -- А вы, банда, сейчас вернётесь обратно под арест! Митинг им, сволочам!
   --Подождите, -- Кристаллов грозно прищурился. -- А вы-то по какому праву здесь, собственно, распоряжаетесь, Мухтаров? Вас же нет, вам голос подавать не велено, ваше дело под порогом лежать и хозяйское слово слушать! Ишь, раскомандовался, опричник!
   --Мой хозяин народ, -- сказал Алибек, -- а вы тут больше не хозяева. И запомните эти два слова: честь и право! У нас, дравшихся с бандитами по велению революционной совести, есть и то, и другое! А у вас только... это... меч красный, в общем! Ну, некогда мне с вами рассусоливать, валите под арест!
   Подходили один за другим люди, участники ночной обороны. Выстраивались кружком, слушали Мухтарова, смотрели на бывшую администрацию с откровенным недоумением, а кое-кто и с гадливостью.
   --Вас в кунсткамеру надо, -- сказал кто-то.
   --В аквариум их, -- поддержали из толпы. -- С красными меченосцами...
   Над головами прокатился зловещий смешок. Большинству, впрочем, было не до смеха: куда-то уносили Керна, передавая безжизненное тело, как великую драгоценность.
   --Ну, товарищи, так же нельзя, -- растерянно сказал Олег Кристаллов, глядя в основном под ноги собравшимся. -- Мы творим великое дело, а вы... Где, чёот его побери, Лантанов?! -- голос Олега вновь окреп. -- Где начальник по воспитательной работе?! Пусть посмотрит, какое воспитание он тут навёл! Примите же, в конце концов, меры!
   --В первый блок их всех, -- сказал в толпе кто-то.
   Мухтаров поднял голову, высматривая говорившего.
   --Нельзя их в первый блок, -- ответил он деловито, -- убьют их там. Мы же не палачи, не садисты какие-нибудь! Нельзя становиться на одну доску... с этими! На это нам история права не давала!
   Сквозь толпу протиснулся Юрий Лантанов: повязка на руке пропитана кровью, на грязных щеках две дорожки от слёз.
   --А ведь это вы его убили, -- сказал он. -- Вы, Тамара Фёдоровна. Я видел, как вы с винтовки целились, а потом он повернулся, и вы выстрелили...
   --Лантанов! -- окрикнула строго Наталья Крестьянка. -- Что за бред вы несёте?!
   --Суд разберётся, -- со вздохом ответил Алибек Нишанов. -- А пока -- всех под арест. И разделите их, чтобы заговоры не плели... рыцари меча и орала, мать вашу...
   --Да что вы все себе позволяете?! -- Кристаллов наконец-то взорвался по-настоящему. -- Хамы, жлобьё, быдло, пролетарские морды! Что вы такое... без нас, без подлинной ткани революционной мысли! Только и знаете, что брюхо набивать! Мало вас Керн стрелял, мало!
   По собравшейся толпе пошёл гневный гул, но тут ворвался в толпу электрик, державший в руках какую-то бумажку, и всё внимание, к счастью для Кристаллова и его соратников, тотчас переключилось на него.
   --Радиограмма из города, из рабочего комитета, -- сказал он. -- На имя исполняющего обязанности руководителя коммуны!
   Кристаллов, не глядя, протянул руку, но Мухтаров опередил его -- взял бумажку, погрузился, шевеля губами, в чтение. "Товарищ Жанна", осмелев, выхватила бумажку из рук Мухтарова и почтительно передала её Олегу.
   --Откуда связь с городом?! -- спросил Кристаллов. -- Я же приказывал, никакой связи...
   В толпе захохотали, наконец-то осознав очевидное положение вещей. Кучка людей, претендовавших на лидерство, стояла среди враждебно настроенной толпы и даже не видела, что все их действия вызывают либо протест, либо брезгливый смех. Ничего более комичного и нелепого нельзя было и ожидать от этой горстки самообъявленных рыцарей, привыкших повелевать множеством эвакуированных людей, как своими крепостными крестьянами.
   --Что пишут-то? -- нетерпеливо спросили из толпы.
   Кристаллов не ответил. Вместо этого он сделал попытку убрать бумажку в карман своих широких брюк, но десяток сильных рук тотчас перехватил его руку. Бумажка вновь оказалась у Мухтарова.
   --Читай! -- потребовали из толпы.
   Алибек поднёс бумажку к глазам и прочёл вслух прыгавшие по линиям бумаги буквы:
   "Поздравляем с победой над бандитами, ждём сообщений о подготовке к с/х севу. За смерть т.КЕРНА виновные ответят головой перед чрезв.трибуналом. Подтверждаю вышеизложенным приказ старое рук-во коммуны арестовать, при любой попытке применить силу или адм.ресурс, утаить инф-цию и необх.вещи расстрелять немедля без суда и следствия. Поручением рук-ва у.р.совета срочно выезжаю принять рук-во коммуной на себя, получив чрезвычайные полномочия. Выдано 2 мая -- исп.об. нач.секретариата у.р.совета ТОКМАКОВ"
   Тамара Фёдоровна побледнела, Наталья Крестьянка тихо заплакала, а из уст Олега Кристаллова вырвалось крепкое ругательство. Одна лишь "товарищ Жанна" не выказала ни малейшего испуга.
   --Ничего, -- во всеуслышание заявила она. -- Найдётся у нас и на Токмакова винтовочка! За нами ведь будущее, а следовательно, мы будем жить вечно!
   --Молчи, дура, -- сказал на это Кристаллов.
   --Токмаков -- это по-настоящему страшно, -- подтвердила сквозь слёзы Наталья Крестьянка, прижимаясь лбом к плечу брезгливо отодвинувшегося Олега.
   Во двор въезжал грузовик, за ним входили строем по два кони, на которых восседали счастливые и гордые дозорные, а за дозорными ехала на своей лошадке сиявшая от счастья фельдшерица Ирина. Ей не терпелось поскорее обнять Керна и рассказать ему, какой же он, военинструктор Саша, молодец, и как они теперь наконец-то заживут мирной жизнью.
   Эпилог к первой части
   В наше время памятники всё больше тяготеют к изображению человеческой красоты: монументальные герои, женщины с бёдрами и бюстами, от которых античные боги плачут слезами зависти. Если уж изображают героев прошлого, то символически, аллегорически: то они прорывают грудью цепи, то режут пенную волну, то поднимают к небесам что-нибудь безусловно ценное: ребёнка, искусственный спутник, пробирку с лекарством...
   Наши предки были не столь искушены в выражении эмоций. Поэтому лет через двести после Керна поставили среди пахотной земли, на месте давно снесённого общежития коммуны, небольшой памятный камень, изображающий то ли записную книжку, то ли символическую скрижаль. А на камне том написаны на старинном языке два слова:
   ЧЕСТЬ И ПРАВО
   Экскурсантов у этого памятника, ясное дело, немного. Бывает так, что забредёт в тень влюблённая парочка, ищущая уединения, или попадётся памятник на глаза группе чудаковатых реконструкторов-игроков, желающих во что бы ты ни стало посвятить отпуск имитации древних страстей и сражений прошлого. Постоят, прочтут, удивятся -- задумаются, что здесь к чему было, просто ли так поставили предки памятник, или же стоит эта страница прошлой жизни того, чтобы в неё хоть разок заглянуть?
   А вы загляните.

Оценка: 5.07*7  Ваша оценка:

Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"