Ханжин Андрей Владимирович : другие произведения.

Зримое отсутствие

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Школа кожевенного мастерства: сумки, ремни своими руками
 Ваша оценка:

  От автора
  
  Никогда еще так трудно не давалась мне поэзия, как дались эти десять стихотворений. Угасание чувств, отсутствие эмоций, всяких эмоций, привели меня к практическому молчанию. Вот уже шестой год я нахожусь в камере, в тесной трехместной камере, куда не проникают никакие интересующие меня известия, где не происходит ничего, кроме мелких житейских столкновений. В первые годы заключения мне еще удавалось находить в себе возмущение, как вдохновение, удавалось превращать отчаяние в лирику. Но без жизни, без ощущения жизни мои творческие силы крошатся и смешиваются с пылью. Эти десять стихов - все, что я могу сегодня сказать и вам, и себе. Все, что я смог сказать за последние месяцы. В них мало света и надежды, как мало света и надежды осталось во мне.
  Я хочу поблагодарить тех, кто поддерживал меня все это время, не будучи знакомым со мной. Особенно я благодарен Григорию Саони за понимание и критику, без которых всякий художник обречен на отчаяние. Спасибо. Мой почтовый адрес: Москва, 111020, Е-20, а/я 201. Ханжин Андрей Владимирович. Буду рад вашим письмам, как воздуху.
  
  
  
  
  
  
   * * *
  
  Просто сердце стучит: доживи - я тебе подыграю,
  Доживи до рассыпчатой в листья мелодии строк,
  Досмотри, как деревьев канва утопает на грани
  Горизонта, багряно всплакнувшего в синий платок.
  
  Полонез темноты. Фуэте придорожного вихря,
  Что глаза припорошил столетьями, стертыми в прах.
  Будто клавиши - мы - без руки пианиста затихли,
  Лишь деревьев кайма утопает в ослепших глазах.
  
  "Мы" - безликое "я". Это вечер и вечная осень
  Научили уставшее сердце стучать в тишине,
  Будто всем на земле... Только всякий у осени просит:
  Удержись на ветвях, не сорвись, не заплачь обо мне.
  
  И невидимый след корабля в океане рождений -
  Наша жизнь. И волна заливает тетрадям борты.
  Мы блуждаем по линиям рук, как размытые тени
  Тех деревьев, которые тонут в морях золотых.
  
  Тишина, боже мой, тишина между словом и смыслом.
  Тишина - как финал затянувшего паузу "Фа".
  И опять не хватает тревожной душе пианиста,
  Чьими пальцами были бы набраны наши слова.
  
  Назначение слов - обмакнуть поседевшие кисти
  В акварель горизонта текущих в безвременье дней,
  И рукой неумелой эскиз ускользающих истин
  Наложить на себя и прижаться затылком к стене.
  
  И проснуться. И ждать. И смотреть через шторы на гнезда,
  Опустевшие гнезда вернувшихся в небо грачей.
  И вздыхая, закачивать в легкие утренний воздух,
  Жизни нить разжигая на тонкой сердечной свече.
  
  
  
  
  
   * * *
  
  А ты догоришь. Я на пепле твоем
  Глаза разолью - станет дно океана.
  И будет подводное наше жилье
  По капле сочиться из жерла фонтана.
  
  И гости столицы пригоршни монет -
  Как вечную дань этим омутам тихим -
  Рассыпят по дну нами прожитых лет
  И у парапета возложат гвоздики.
  
  Как будто простили нас... Ты догоришь
  Дорожным костром на изломе орбиты.
  И космоса черного строгая тишь
  Глазами богов по вселенной разлита.
  
  Не знаю я, где начинается свет -
  На дне ли, любимая, в церкви ли, в море...
  Мы тонем, как древние камни планет,
  В рутине прочитанных где-то историй.
  
  Мы тонем. Я в пепле твоих островов
  Ищу черепки нашей свадебной чаши.
  И кровью застывшей спасительный кров -
  Не стою - пишу для истории нашей.
  
  
  
  
  
  
  
   * * *
  
  Тишина. Двое мертвых в постели.
  За ночь вытекли неба глаза.
  Заштрихован, размазан, рассеян
  Проступившего утра пейзаж.
  
  Заштрихован. Авто и вороны
  Не гудят, не кричат. Тишина.
  Двое насмерть друг в друга влюбленных
  Спят, как будто земля сожжена.
  
  Ни забот, ни житейской скрижали,
  Ни печали, ни слез по ночам.
  Двое мертвых друг к другу прижались,
  О бессмертье во сне бормоча.
  
  Заштрихован, размазан, зачеркнут.
  Виснет дня наступившего сеть.
  Они вновь оживут - двое мертвых.
  Оживут, чтобы вновь умереть.
  
  
  
  
  
  
  
   * * *
  
  Это я, это я... Покажите мне желтое море,
  Что забилось дождями в поплывший дорожный гудрон.
  Я бреду по Москве в колпаке циркового героя,
  Тоже кашляя хрипло в капелле бульварных ворон.
  
  Я ползу по аллеям, цитируя вслух Моисея.
  Что мне рай - если веры осталось на горечь в губах!
  Покажите мне, ангелы, яму, где ветер осенний
  Провалился в затишье, заснул и застыл и зачах.
  
  Это я, это я в луже перьев из черного воска
  Тщетно пробую встать, ухватившись за тень лопуха.
  Только сыпятся звезды с небес, как сухая известка
  На железные крыши в проплешинах ржавого мха.
  
  И уже не спасти мне ночей, где сожгла Береника
  Переписку в стихах с посвященным в безумие по.
  Это я, это я... Вот души моей мертвая книга...
  Неразборчиво, черт! Не прочесть. Не понять ничего.
  
  Это я, это я за пророком бреду по аллеям.
  Это я мастерил фонари из пробитых кирас.
  Покажите мне, граждане, яму, где ветер последний
  Заметает листвой все, что прежде печалило нас.
  
  
  
  
  
  
  
   * * *
  
  Бросался в стихи, словно в двери трамвая,
  В смешение шума, борсеток и шуб.
  Летел с костылей инвалидного рая,
  Дождей за спиной волоча парашют.
  
  Поверьте мне, гранды хрустальных бараков,
  Что исповедь стоит умения жить,
  Что мир только в тех пустынях одинаков,
  Где некому стало молитву сложить.
  
  А ты, часослов, перепетый кукушкой,
  Забойщик добытых в Элладе Венер,
  Неужто и ты шепнешь богу на ушко
  О том, что с химерами знался Гомер.
  
  Химера. Печаль. Полулев - полукобра
  В лохматом манто колченогой козы.
  Причем здесь истерика русского вопля,
  В надрывной тоске прокусившей язык.
  
  Поверьте мне, шефы брезгливых дворецких,
  Я ваших сокровищ не в силах объять.
  Я просто сижу, как пузатое нэцке,
  Курю и пытаюсь трамвай рифмовать
  
  С несчастьем, где пот самой гибельной пробы
  Повалит на женские шубы жреца,
  И будут в дверях этой дикой утробы
  Стихами глухого будить мертвеца.
  
  
  
  
  
  
  
   * * *
  
  Мне жаль, что я остался жив.
  Не выпил сахарной отравы,
  Пусть и настоянной на лжи
  В кувшине с жидкостью кровавой.
  Я разучился умирать
  От ран пронзивших сердце строчек.
  Стихи печатать и кричать
  От безразличия. И почек
  Ломать, как жалкую судьбу
  Раскрепощенного фантаста.
  Я разучился петь в гробу
  И научился пить лекарства.
  Апостол улиц, звездочет
  С коньячным запахом героя,
  Чья жижа черная течет
  В кувшин все тот же с пьяной кровью.
  Умою губы - нет греха
  В забитых насмерть афоризмах.
  Слепая исповедь стиха
  Не пробуждает жажды жизни.
  Палач невысказанных слов
  Ведет мечту на гильотину,
  Где смех отрезанных голов
  Зашит в тома, вкраплен в холстины.
  Мне жаль, что нечем оправдать
  Себя, бредущего по кругу
  Небытия. И череда
  Спешащих букв срезает угол -
  Увитый лирикой тупик,
  Колодец с плесенью созвучий,
  Откуда ласковый двойник
  Скребется лапкою паучьей.
  Скучает. Спит. Не досмотрел
  Финал игры на растерзанье.
  Мой бутафорский самострел
  Плюется в зрителей слезами.
  А я рассек себя строкой,
  Чтоб превратились в камни слюни.
  И как беспомощно живой,
  Жалею, что еще не умер.
  
  
  
  
  
  
   * * *
  
  Радость моя, саблезубая бабочка Ева!
  Кофе остыл. Отравись, я тебя подожду.
  Было темно от любви и от долгого гнева.
  Было тепло - как, наверное, будет в аду.
  
  Трещины губ твоих, будто плывущие сети,
  Манят погибших романтиков бездной беды.
  Имя твое - как проклятье. Никто не ответит,
  Что разглядел в твоей смерти надежды следы.
  
  Лица твои - то ли Вяземской, то ль Воронцовой -
  Яркой наложены маской в оскал дьяволиц.
  Выпей вот это - из чаши с потеком пунцовым,
  Выпей и руку лизни мне, как комнатный шпиц.
  
  Радость моя, меланхолии бледная Эльза,
  Ты ли увянешь на сломанной спице цветка...
  Смотрит на землю Господь микроскопами Цейсса
  И не находит живых, не находит пока.
  
  Горы Святые - губернии Псковской Саяны,
  Первые камни ступеней, ведущих во тьму.
  Ангел жасминовый мой с молоточком стеклянным,
  Хрупко и больно... И верю, что мне одному.
  
  Строки и пепел и бунт. В Петербурге холера.
  Муза безумия спит у скитальца в ногах.
  Кофе остыл. Поцелуй тебе, сладкая стерва,
  Как целовал Магдалину влюбленный Аллах.
  
  Ночь пережить, только ночь! Я найду твои лапы,
  Мягкие лапы в стилетах кошачьих когтей.
  Кофе остыл. Я сломал над ним горлышки ампул -
  Капля за каплей - Настасья. Как саван постель.
  
  Радость моя, бессарабская девка Мария,
  Будет темно от любви - как бывает в аду.
  Будет танцмейстер Иогель шептать твое имя,
  Словно проклятье. Пей. Я тебя подожду.
  
  
  
  
  
  
  
   * * *
  
  Был прежде гнев,
   Теперь одна усталость.
  Огни упавших в сумрак городов,
  В графине притаившаяся жалость
  И горечь не запомнившихся снов.
  
  Был прежде крик,
   Теперь смешно и просто
  Смотреть на трубадуров пустоты.
  По мартовской грязи бетонный остров
  Дрейфует, натыкаясь на кресты.
  
  Была судьба,
   Теперь пути к успеху...
  Понурые романтики бредут
  В гламурный рай, где труженики цеха
  Загробных дел строгают им приют.
  
  Был пастернак,
   Теперь трава у дома
  И брошенный в траве макет Земли,
  С которым бунтари и мажордомы
  Покой своей ничтожности нашли.
  
  
  
  
  
  
   * * *
  
  Отравы мне!
  Глоток чумы
  Во время пира на могиле
  Страны, в которой спалим мы
  Свои пергаментные крылья.
  Страны, где, корчась, Пугачев
  Молился колокольным пушкам.
  Души, что Чеховым - врачом
  Лечила приступы удушья.
  Любви, откуда растеклась
  Тоска по роще Академа.
  Отравы мне!
  Чтоб пелось всласть,
  Чтоб бился врубелевский демон
  Копытом в поднятую бровь
  Богоявленского собора,
  Где Ганнибал бессмертных строф
  Увидел призрак Коммандора.
  Отравы, девка!
  Темноты,
  Где меркнут всполохи искусства,
  Где звезд разинутые рты.
  Окно.
  Мерцающая люстра.
  Тетрадь.
  Последняя тетрадь -
  Как плац под медным властелином,
  Где мы учились умирать,
  Чтобы в беспамятстве не сгинуть.
  
  
  
  
  
  
   * * *
  
  В отсутствии неба и здравого смысла,
  В безличии суток, в бесчувствии боли,
  Я, тенью порвавшего с жизнью артиста,
  Хрипеть и шептать продолжаю с собою.
  
  Последняя роль - станционный смотритель.
  Я в кинотеатре пещерных иллюзий
  Тяну из себя ариаднины нити,
  Не видя, как в сердце сплетается узел.
  
  И хочется крикнуть, но горло устало
  Глотать не услышанных выкриков сгустки.
  И вновь из покрытого саваном зала
  Мне кто-то в любви признается по-русски.
  
  Хрипеть и шептать продолжаю с собою.
  Смотрю, как вечерних туманов гречиха
  Звеняще шипит в сквозняке колоколен,
  И узел на сердце, и больно, и тихо.
  
  Не верю, не знаю... Шагаю на ощупь,
  Как тень моряка, утопившего карту.
  И есть ли причал в этой каменной роще,
  Поплывшей в оттаявшей лужице марта.
  
  Не знаю. Из зала фонтаны дельфинов
  Бьют в тучи кровавыми струями смеха.
  Но осень в рядах и на небе не видно...
  Нет, неба не видно. Лишь мертвое это.
  
  Лишь отзвук былого в бесчувствии суток,
  Лишь солнца ожог в безразличии боли.
  И я, как Пьеро, потерявший рассудок,
  В Дантеса играть продолжаю с собою.
  
 Ваша оценка:

Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"