Она устроена, как и все русское, - бестолково и на века.
Осознание этой глухой бесконечности, кирзово топающей и тявкающей, лупящей по почкам и подхихикивающей, барствующей спьяну и холуйствующей с трезвых глаз, безнадежность этой тупой бесконечности делает людей вычурно совестливыми.
Восточный округ.
Улица. Пятиэтажный дом, построенный при масоне Хрущеве. Язык не поворачивается назвать его "жилым". В некоторых окнах горит свет - мутно-желтый или гнойно-коричневый, как глаз алжирского бербера.
Глушь.
Нельзя услышать ни одного звука, который хотя бы был не отвратителен человеческому уху. Монотонный промышленный шум из-за грязно-бетонного забора авиамоторного завода. Наверное, им удалось сделать в этом году настоящий работающий авиамотор... Такая же монотонная, но с подвизгиванием, песенка идиота - из под опущенного автомобильного стекла. Тявкает что-то...
Осознание этой глухой бесконечности швыряет смятенную душу к обклеенной разноцветным говном двери винной лавки.
Не бывает водки по двадцать три рубля! Это меньше доллара... Минус сама бутылка, минус зарплата рабочим, минус амортизация оборудования, минус накладные расходы: аренда цеха, склада, электричество, охрана, минус перевозка, минус магазинная наценка... Что же за жидкость внутри? Покупаю. Пью. Всю. Один.
Осознание этой глухой бесконечности, дребезжащей и тявкающей, надрывно-пьяной, сопливой, исповедальной в дури своей и бессмысленности своей, осознание это вколачивается ржавым гвоздем в правый висок и болит надсадно, визгливо, как песенка жизнерадостного идиота из под окна замызганной восьмерки.
Переставляю ноги.
Другая улица. Нарядная, как цыганская лошадь, как жизнь трансвестита.
Неужели и она - русская...
* * *
МОДА НА СЕБЯ
Легко быть "просто" художником. Отгородиться ширмой "чистого искусства", надуть бесцветный вакуум подкрашенным газом общеупотребительных добродетелей, усесться в этом высокоморальном склепике в образе Сам-себе-Божества и рассуждать о бренности и суете происходящих вокруг событий.
Легко быть "просто" человеком. Идеальное рабство - невмешательство в цикл событий, от которых, может быть, зависит собственная жизнь. Хотя ведь в том и рабство - сохранение любой ценой собственной жизни.
Состояние животного крепостничества, когда под "протестом личности" подразумеваются исключительно нападки на существующую политическую систему государственной власти, привито, видимо, в тех же застенках порабощенного сознания.
Отсюда - побег. Побег в "чистое искусство", в слепую кишку наживы ради наживы, в беспробудную политическую оппозиционность, в моджахеды, в порносайты, в бирюлевские шайки и, в самое убийственно аргументированное, - в "просто жизнь".
Но побег - это уже не обыкновенное рабство. Это - рабство обезумевших. Физически ощутимое расщепление сознания, когда свобода определяется только свободой преступления и свободой отупения. Ведь в состоянии побега - все вокруг враги и лжецы.
Как же мне знакомы эти "норки" и "явки", где молятся ласковым музам пришибленные поэты или сурово тужатся мыслями о перманентной революции законспирированные припадочные неудачники!
Не к конформизму призываю, а к свободе выражения.
Пусть будет модно жить в России. Модно выражаться на русском языке. Модно восхищаться имперским прошлым. Модно иметь модного президента. Модно быть сознательным. Модно быть образованным. Модно критиковать буксующую внутреннюю политику. Модно обсуждать современное искусство. Модно трудиться и отстаивать плоды своего труда. Модно помогать обездоленным. Модно заниматься общественной деятельностью. Модно уважать себя, свой народ, свое правительство, свою страну. Модно быть самим собой.
Это - прогрессивная мода.
Участие!
Когда последний клошар возомнит себя Диогеном, когда таксист поведает историю улиц, по которым везет вас, когда на балконах в будний день появятся российские флаги, когда мы наберемся смелости говорить о себе правду, когда осенью будет грустно, а весной - радостно, когда личная боль станет общей болью, а чужое счастье не вызовет приступа массовой ненависти, когда...
Свои боги и свои дьяволы, свои герои и свои негодяи, свои победы и свои поражения - и своя собственная способность судить обо всем этом...
Тогда - свободное творчество.
Тогда - свободная жизнь.
Тогда - смысл.
* * *
ГЕНЕРАЦИЯ ПОБЕЖДЕННЫХ
Можно криком разрушить стены...
И нет никакого отчаяния, и нет никакого перекрестка, и кажется, что нет уже ни прошлого, ни будущего, а есть лишь вырванное из пособия для начинающего марчендайзера обреченное настоящее.
- Корчагин! Корчагин!
- Да полно вам, бросьте. От Павки остались уж бренные кости...
Отцы рассказывали:
"Мы знали эту девушку и ее историю. Отец у нее был генерал, командир дивизии. Но, добровольно вступив в армию, девушка не пошла в его часть. Она прослыла метким снайпером, но летом была ранена, и ее по ранению хотели демобилизовать, так как нога срослась не правильно. Тогда, чтобы вернуться в армию, она стала автоматчиком при отце - генерале. Девушка была совсем юная, хорошенькая. Американский журналист восторженно расспрашивал ее и яростно записывал ответы.
- Так вы ничего не боитесь? - спросил он, явно ожидая гордое, или восторженное, или величественное "нет", которое ему было, как мы догадывались, страшно нужно для корреспонденции, уже набросанной в уме. Но маленький, игрушечный голубоглазый солдатик в складной шинельке и крохотных сапожках, солдатик, у которого на счету было немало срезанных снайперской пулей врагов, вдруг густо покраснел, опустил глаза и ответил чуть слышно:
- Боюсь мышей. Их тут ужас как много. Деревни сожжены, и они все перебрались в окопы, в блиндажи и ведут себя нагло, как эсэсовцы. А я ужасная трусиха"
Когда же, при каком историческом пожаре, эти наглые, как эсэсовцы, мыши расползись по всем мало-мальски значимым каморкам российской нашей жизни и приступили к методичному обгрызанию наших душ, к подтачиванию нашей веры в себя.
А мы... Мы - проклятое поколение, у которого никогда не было настоящих, достойных собственных ценностей. Ценностей, называвшихся у древних тольтеков "предметами силы". Ценностей, добытых в личных схватках, нечеловечески выстраданных, ценностей победителей.
Мы вылупились из Золотой эпохи Брежнева, не зная ничего, кроме хоккейных побед и бесконечных социальных поражений.
Мы складывали шляпы из большевистских газет, напяливали их на головы, и эти конструкции заменяли нам разум.
Кто там пищит?..
Мы чувствовали электричество лжи, бьющее в соприкосновениях. Нас тошнило от замогильных здравиц на транспарантах. Нам не терпелось начать!.. Но не было никаких эсэсовцев, а были только расплодившиеся местные мыши...
Инфантильные и несамостоятельные, мы играли в "баррикады" и в "независимость", рукоплескали крушению империи, приняв эту чудовищную трагедию за концертик питерской рок-группы. Ведь мы уже были детьми поражения... Откуда нам было знать об ужасах трагедий.
Щебенка впечатлений. Обшарпанная мелочь чувств.
Жаль, что сорванный с постамента Феликс не зашиб напоследок нескольких активистов из первых рядов...
Или так:
Мы заканчиваем свое физическое существование и переходим к метафизическому растворению, как наивысшей стадии политического бытия.
Государство - дух.
Урарту.
Или государство - оборотень.
А как же маленький голубоглазый солдатик с неправильно сросшейся ногой, со снайперской винтовкой, в шинельке?.. Тоже - Урарту...
Мы выползли, как жабы, из под позолоченного брежневского иконостаса, жадные до впечатлений, в одинаковых кирзачах, однородно обритые или однородно лохматые, бесчувственные, полусонные, прожорливые, и принялись хапать блестящее!
Тихо, как мыши.
Потом - как разросшиеся крысы.
Потом - как зажравшиеся и небитые холуи...
Потом - как предприимчивые урки.
Мы и теперь еще чувствуем хихикающую в эфире ложь. Нас по-прежнему поташнивает от растянутых рекламных здравиц. Мы ностальгически глядим на баррикады... Но нет вокруг никаких эсэсовцев, а есть только расплодившиеся мы сами.
- Так вы ничего не боитесь?
* * *
NAZI
1. Демократия - это непрерывный процесс обретения гражданами все новых прав, свобод и возможностей (по мере все усложняющихся общественных потребностей).
Демократию нельзя построить, но можно и нужно развивать.
2. Все в России начинается с Европы.
Протест против уродливых форм действительности будет выглядеть еще более уродливо по той лишь причине, что протестующие - плоть от плоти наследники этой самой действительности.
Бунт обреченных - это слепая стихийная безжалостная месть, а не произведение внутриполитического искусства.
Ни какая идеология, ни какие технологии, ни какие репрессии не в силах заставить единожды осознавшего себя человека отказаться от первичной самоидентификации, одним из пунктов которой является национальная принадлежность.
Если даже шестимиллионная орава познеров примется двадцать четыре часа в сутки вдалбливать одному единственному сидорову догматы о первичном ветхозаветном сродстве всех со всеми, то добьется от сидорова одного только, вполне себе русского, вопроса: если все вокруг равны и все всем братья, то откуда взялись евреи?
Почему-то прогрессирующий русский национализм XXI века, традиционно что ли, увязывают с нетерпимостью именно к евреям. Почему-то великороссы соглашаются с этой традицией.
Так кажется.
Предположу, что все обстоит иначе. На самом деле и больше чего бы то ни было мы не можем перенести самих себя вчерашних, свое разрушенное прошлое. Каждый их нас, русских, поодиночке, сознательно или подсознательно, испытывает к себе национальное отвращение.
Отсюда - самолюбование, как радикальная терапия по нейтрализации этого отвращения.
Отсюда - мнительность, как характерная черта всякой недоразвитости.
Отсюда - желание сбиться в стаю, как способ отразиться одновременно в тысяче зеркал и поверить в правоту личных заблуждений.
Причем здесь евреи?
Не причем.
Абсолютное наше русское большинство, знает оно о том или не знает, живет в соответствии с культурно-историческими и философско-экономическими законами христианского мира, базирующимися в свою очередь на греко-иудейском фундаменте.
Рано или поздно и мы придем к такому же осознанию и применению действительности, к которому подошли теперь ведущие страны Запада, переболевшие в свое время всеми тревожащими нас ныне эпидемиями.
Придем потому лишь, что нет никакого иного "особого" пути.
Именно с этой точки зрения я приветствую наших родных националистов, фашистов, шовинистов и великодержавных экстремистов!
Мы проходим неуравновешенный период национального взросления. Мы только-только избавляемся от инфантильности крепостного состояния. У нас было столько "отцов", что мы оставались вечными пасынками. Как нация, мы еще и до сих пор не можем принять ни одного самостоятельного решения.
И юношеские игры патриотов сейчас жизненно необходимы стране, чтобы по-возможности безболезненно пережить затянувшийся возрастной кризис, когда личная дерзость молодости не все понимает в зрелой мудрости старших.
Отрицание отрицания все равно неизбежно.
Нужно лишь верно себя истолковать и на этом основании определиться в мировом пространстве.
А евреи здесь не причем.
* * *
УЛЬТИМА ЭСПЕРАНСА
Ты что ли скажешь мне, что я поступаю не верно...
Одна гигантская акула съедает столько же рачков, сколько их съедает миллион сельдей.
Если ты утверждаешь, что государство - это Гигантская Акула, то лучше быть съеденным рачком, чем одной из миллиона тех сельдей, которые, выпучив зенки и разинув безмолвные пасти, мечутся в акульем брюхе, дожирая не переварившуюся пищу и сами, в это же время, перевариваются, сожранные...
Лучше знать свою ничтожную гибель, чем пресмыкаться перед гибнущим величием.
Если бы Льву Троцкому в одиночной камере Николаевской тюрьмы попалась не книга по истории франкмасонства, а жизнеописание Игнатия де Лойлы, мы жили бы в совсем по иному устроенном государстве.
Историческая закономерность не в силах отвергнуть случайность, тот самый печоринский фатализм.
Невозможно считать акулу миллионом обезумевших сельдей. Это множество проворных, скользких сельдей могут возомнить себя акулой, но все они перевариваются, сожранные...
Если бы в родовом замке Игнатия де Лойлы обнаружились желанные им рыцарские романы, а не жизнеописания христианских святых мучеников, мы жили бы в совершенно иначе развившемся мире.
Ты скажешь, что бессмысленно ставить вопросы, на которые никто и никогда не сможет получить ответ...
This is the end....
Бессмысленны только легко разрешимые вопросы. А все настоящее - безответно.
И я жду.
Твоя цивилизованная и эмансипированная сельдь жрет мои ожидания. Но лучше быть сожранным твоей зарождающейся гильотиной, чем дать тебе повод почувствовать себя Войной, Акулой... Потому что ты - сельдь.
И я жду, когда ты осознаешь себя Гильотиной.
Моя любовь...
* * *
ДРОМОМАНИЯ
Когда сидишь на одном месте, начинает казаться, что людей и явлений вокруг очень мало, а самого себя очень много.
Но как только трогаешься в путь, все совершенным образом меняется: людей и явлений вокруг становится даже слишком много, а самого себя становится ничтожно мало.
Талантливые политические прагматики научились смешивать этот метафизический коктейль в таких пропорциях, при которых бесконечное и стремительное движение прогресса разумно уравновешивается определенной неподвижностью - фиксацией достигнутого в человеческом сознании.
Так нации накапливают положительный опыт и обретают уверенность в собственных силах, для дальнейшего движения.
Россией правит Неподвижность.
И когда стоишь на одном месте, кажется, что людей и явлений вокруг ничтожно мало, а самого себя величественно много.
Наша Великая неподвижность так чудовищно приспособилась к окружающему миру, так изощренно овладела искусством самообмана, что стала принимать лишенную всякого смысла суету за поступательное движение исторического процесса. А всю действительную мощь своей первобытной энергии направила только на одно - на укрепление Неподвижности.
Розовым мрамором и изразцами червонного золота украшаем и укрепляем мы зыбкие берега своей смрадной трясины, засасывающей в свое бездонное нутро любую жизнь, любую мысль, не приспособленную к этому заповедному гниению.
Наша философия - самоедство. Наше восстание - погром. Наша религия - розовые берега и волдыри из червонного золота. Наша свежая мысль - побег.
И не в чем, и некого обвинить... Ни Рюриковичей, ни Ломоносова, ни Распутина, ни Достоевского, ни Романовых, ни Джугашвили, ни Михалковых, ни протопопа Аввакума - это все поросшие брильянтовым мхом болотные кочки, пасынки великой Неподвижности, то, на чем мы стоим.
Мы - мухоморы на этих чавкающих кочках.
Но как только трогаешься в путь, все совершенным образом меняется: других людей и других явлений оказывается удивительно много, а самого себя совестно даже рассматривать в гостиничном зеркале.