Старик снова попытался остановить меня своим окриком, однако, я ничего уже не слушал, и подобные обращения были совершенно бесполезны. Совершенно не соображая, куда я бегу, я бросился в темноту, прочь от стола с красно-чёрным узорчатым покрывалом, прочь от этого маньяка.
Мне хотелось поскорее выбраться из этого мрачного дома, погруженного во тьму. В темноте я наткнулся на какую-то стенку, и с размаху пребольно ударился об неё лбом с такой бешеной силой, что голова затрещала от адской боли, и мне показалось, что она вот-вот развалиться.
Я остановился и оглянулся, чувствуя, что теряю под ногами опору и съезжаю по стенке. Керосиновая лампа плыла в темноте, приближаясь ко мне в жутком молчании. Меня как подбросило. Держась одной рукой за разламывающуюся голову, второй я зашарил во мраке, ощупывая стену и продвигаясь вдоль неё неизвестно куда. Тут на пути мне попался какой-то шкаф. Моя ладонь опёрлась о его бок, и из него , едва я прикоснулся, с шелестом , грохотом и невообразимым шуршанием на пол повалились, посыпались стопки, ворохи какой-то бумаги, образовав целый завал на моём пути. Пытаясь перешагнуть его, я ступил ногой на скользкую бумагу. Нога, выставленная вперёд, поехала, растягиваясь в шпагате. Я поскользнулся, кувыркнулся в воздухе на спину и проехал по бумажной куче, как по снежному склону.
Старик уже было потерял меня и шарился где-то позади, но. услышав шум, поднятый мною быстро сориентировался и пошёл прямо ко мне.
Огонёк керосинки был уже совсем близко, когда я нашёл в себе силы подняться и продолжить бегство.
Эта немая, жуткая погоня кому угодно могла бы показаться сценой из фильма ужасов. Потёмки странного дома, придурковатый старик с керосинкой в руке, рыщущий во тьме, и я, бедный, перепуганный мальчишка, мечущийся в поисках выхода из этого кошмара, случившегося наяву. Вообразите себя на моём месте. Только хорошо представьте себе всё это, и вы почувствуете, как мороз пройдёт по вашей спине.
Я молча, с тяжёлым сопением, которое как мне казалось, выдавало старику, где я нахожусь, пробирался вперёд, ощупывая рукой стенку в потёмках, а старик так же молча меня преследовал, не отставая ни на шаг, но и не в силах догнать меня. Я слышал где-то совсем близко позади себя шарканье его ног, его сопение. Казалось, что он вот-вот меня настигнет. Но проходило время, а этого не случалось.
Вдруг рука моя нащупала дверной косяк. Я попробовал толкнуть закрытую дверь. Она поддалась, правда, с таким странным скрипом, будто вела в какую-то пустоту. Однако я не обратил на это никакого внимания, и только бессознательно, с каким-то непонятным облегчением обрадовался, что она нашлась. Я распахнул её - при этом петли её противно заскрипели, заныли ржавчиной - и, не раздумывая ни секунды, безо всяких колебаний шагнул в неё.
Однако, о Господи, в тот же миг радость моя сменилась холодным ужасом, потому что нога моя не нащупала за порогом никакой опоры и провалилась в тёмную бездну, в неизвестность, в пустоту, во мрак. Сердце моё зашлось от страха, вспорхнуло, встрепенулось, словно птица малая и юркнуло куда-то в пятки.
Я повалился куда-то вниз и, чувствуя, что падаю, инстинктивно ухватился рукой за ручку двери, второй ногой, ещё стоявшей на твёрдом, зацепился за выступ порога. Это и спасло меня от моментального падения. Однако дверь, открываясь всё шире под нажимом тяжести моего тела, увлекала меня за собой, и тело моё растянулось как верёвка, повиснув над пустотой.
Я мог бы вернуться обратно, но для этого потребовалось неимоверное усилие мышц живота, спины и пояса, чтобы подтянуть настежь распахнувшуюся дверь к порогу, за который я зацепился носком ноги. Для этого надо было бы быть незаурядным силачом, не таким, как я, во всяком случае.
Я попытался согнуться. Напрячь мышцы пресса и поясницы, но это оказалось тщетно. Единственный положительный эффект, который был достигнут мною при этом, так только то, что замедлилась скорость, с которой распахивалась дверь. Однако она продолжала неумолимо открываться всё шире и шире, и через несколько мгновений, лопнув, как перетёршаяся тетива лука, я повис на ручке двери, болтаясь из стороны в сторону над чёрной бездной.
Под тяжестью моего тела дверные петли отчаянно завизжали и заскрипели, застонали на тысячи ладов, переходящих один в другой. Я почти физически ощутил их напряжение на грани срыва, ощутил, как гвозди, держащие их, вылезают из дерева. Дверь начала коситься, отвисать, готовая в любой момент сорваться со своим грузом вниз, оторвавшись от косяка, но всё же выдержала и не упала.
Пальцы моих рук тут же заболели от дикой, непривычной для них нагрузки, и я бы сорвался от невыносимой боли, если бы не ухватился второй рукой за другую дверную ручку.
Отворяясь, дверь донесла меня до шершавой цементной стены, о которую я ударился спиной, и остановилась в таком положении. Я почувствовал, как из темной бездонной пустоты подо мной повеяло сыростью, замшелостью и прохладой.
Вот так, болтаясь в темноте, я испытал самое большое из всех потрясений сегодняшнего вечера. Несколько раз холодная, липкая дрожь пробежала волнами по всему моему телу от пяток до головы и обратно, крупные капли пота покрыли моё лицо, и я едва не потерял сознание от испуга. Потом вдруг на меня напало такое безволие и слабость, что я уже хотел расцепить пальцы и упасть вниз, но сделал последнее усилие удержаться от этого, подстёгнутый страхом неизвестности.
Едва я справился с обуявшим меня малодушием, как тут же в проёме двери блеснул огонёк, показался сначала тусклый, мерцающий язычок слабого пламени керосинки, а потом едва освещённое им лицо старика, который, щурясь, вглядывался в темноту.
Он смотрел куда-то вниз, явно думая, что я шлёпнулся туда.
-Ай-яй-яай! - вырвалось из его груди, и мне показалось, что во вздохе этом звучит неподдельное сожаление и сочувствие, как будто старик жалел меня. В это мгновение мне захотелось отозваться, чтобы он понял, что я не упал вниз, а болтаюсь здесь, на двери, но что-то заставило меня поостеречься.
Старик вынес лампу вперёд, дальше от двери, насколько это позволила сделать его вытянутая рука, и моему взору предстали едва различимые в темноте, проступающие из мрака, блестящие влагой, осклизлые камни стенной кладки, колодцем уходящие вниз. Вверху, чуть выше двери, поблескивал мелкими каплями влаги цементный серый потолок. Внизу же, насколько хватало света керосиновой лампы, был виден колодец из осклизлого камня, уходящий в темноту.
Старик не заметил меня, висевшего на двери, а всё продолжал смотреть вниз, пытаясь угадать что-то в кромешной тьме, которую еле-еле рассеивал мерцающий керосиновый огонёк. Он прислушался к воцарившейся тишине, и я затаил дыхание и стоны от сумасшедшей боли, крутившей мои пальцы, а потом нагнулся нагнулся вниз , приложил руку ладонью ко рту и крикнул в потёмки: "Эге-гей! Эгей-гей!!!"
Раскатистое эхо гулко ударило в потолок над дверью, несколько раз отразилось от него и ушло куда-то глубоко вниз. Я подумал, что подо мной никак не меньше доброго десятка метров пустоты, отделяющей меня от дна колодца.
Старик подождал, прислушиваясь, не раздасться ли отклик и снова закричал громко и протяжно: "Эгей-гей-гей!!!" Но, естественно, ответа не последовало, да и не могло последовать, потому что, превознемогая боль в пальцах, я висел здесь, рядом с ним, в каких-то полутора метрах.
Не дождавшись ответа, старичок скрылся за дверью, исчезнув в темноте, и я снова остался один во тьме над пропастью. Ни единым звуком не выдал я себя за это время, и теперь продолжал висеть на двери.
Теперь я начал думать, как выбраться отсюда. Хлипкая дверь уже порядком отвисла и перекосилась, и я опасался, как бы она вообще не сорвалась с петель, отягощённая моим весом. К тому же боль в пальцах усиливалась с каждой минутой, и я чувствовал, что продержусь ещё не долго. Болел перенапрягшийся от неимоверного усилия живот, ломило спину. Металл дверных ручек всё глубже врезался в мясо, давил на косточки фаланг. Я чувствовал, как пальцы мои теряют силу и способность держать на весу моё тело. Ещё немного, и я должен был неминуемо сорваться вниз.
Кто пробовал хоть когда-нибудь висеть на самих пальцах, а не на ладони, должен без труда понять все мои ощущения от такого "приятного" положения, в котором я очутился. А кто не пробовал, то пусть попробует и испытает всю прелесть нестерпимой, резкой, усиливающейся боли, которая, в конце концов, становится настолько пронзительной и невыносимой, что проще разжать пальцы и упасть вниз, чем продолжать висеть. В другой бы ситуации я не проделал бы подобный фокус и за миллион, предложи бы его кто-нибудь мне, а теперь же я висел с добрый десяток минут, и страх перед высотой подстёгивал мою слабеющую волю, заставляя продолжать висеть дальше. Возможно, что, удивись я, чего это так долго вишу и не падаю, то тут же бы полетел вниз, но я не удивлялся и вообще думал лишь о том, как мне выбраться из этого положения. Я знал, что в таких ситуациях необходимо быстро и хладнокровно искать путь к спасению, а не поддаваться панике.
Поначалу мне всё-таки показалось, что положение моё безнадёжно, и единственный выход - это упасть вниз, а там - будь, что будет. Я повис у самой стенки и не мог ничем достать до дверного порога. Но тут мне в голову пришла простая и гениальная мысль.
Я висел, как уже сказал, недалеко от стены, и если бы смог оттолкнуться от неё как следует ногами, то, пожалуй, меня бы донесло на двери до порога даже в том состоянии, в каком она была. А там уже оставались сущие пустяки. Воистину, безвыходных положений не бывает, и часто спасение кроется в самом, казалось бы, неблаговидном обстоятельстве положения.
Действовать нужно было осторожно, не торопясь, не делая резких движений. Поэтому я аккуратно и медлен, не взирая на сильную боль мышц живота, поднял правую ногу, согнул её в колене, примостил подошву своего ботинка на скользкую поверхность каменной кладки, а затем, убедившись, что нога не поедет по слизи, покрывающей стену, куда-нибудь в сторону, плавно, но с силой оттолкнулся. Отчаянно заскрипев, полуразвалившаяся дверь медленно понесла меня, описывая дугу, к спасительному порогу. Но то ли всё-таки я слабо оттолкнулся, то ли сила противодействия движению в петлях, испытывающих большие перегрузки, была слишком велика, и она не дошла до конца, а остановилась где-то посередине. Теперь я барахтался в пустом пространстве, не имея возможности достать ни до стены, ни до порога.
Я уже не мог висеть, пальцы вконец онемели, и кроме этого начали болеть и сами руки. Чувствуя, что вот-вот сорвусь, я в отчаянии разболтался на двери подобно колбасе, и под влиянием моих последних усилий она к моему счастью подалась немного в сторону дверного проёма. Можете не верить мне, говорить, что вот, так все говорят: "К счастью!" Но это на самом деле случилось, иначе бы, теперь я знаю точно, мне настал конец, приснилась хана, как говорят в некоторых сферах.
Да, дверь, скрипя, чуть двинулась в сторону порога, но теперь я почувствовал, что достану до дверного косяка ногой. Последним усилием воли я заставил себя сделать это и подтянуть дверь к проёму в стене. Когда же я уже почти что выбрался оттуда, где-то внизу в тёмной глубине колодца что-то звякнуло и лязгнуло с металлическим отзвуком. Глянув вниз, я увидел слабый мерцающий огонёк, едва пробивающийся сквозь тьму. Приглядевшись, я понял, что это керосинка старика. Свет её был где-то далеко внизу, и кроме него во мраке ничего увидеть было невозможно. Вдруг яркая оранжевая вспышка озарила колодец, и там, на дне или у дна его запылал, жирно коптя чёрным густым дымом, поднимающимся вверх по колодцу кучерявыми клубами, смолянистый факел, возникший здесь будто из средневековых времён.
Чадящее красное пламя, переливаясь оранжевыми всполохами, заплясало, запульсировало внизу в диком, завораживающем танце, от которого невозможно было оторвать глаз. Отсветы его озарили влажные стены колодца своим светом, придавая им красно-бурый оттенок. Из мрака высветились кирпичи, покрытые слизью, заблестевшей, заигравшей светом.
Сперва, ослепленный светом вдруг появившегося факела, я различил потом внизу небольшую дверь, из которой выглядывал старик. Теперь я видел, что колодец действительно глубок, и моё тело только что болталось на высоте метров в пятнадцать от того места, где старик открыл нижнюю железную дверцу. Но, приглядевшись, я обнаружил, что под дверце ещё метра на три продолжается стена.
Насколько мне было видно, я разглядел, что дверь защищена выступающей в колодец полукруглой решёткой из толстых прутьев, а на самом дне происходит какое-то кишащее движение. Что-то мокрое, поблескивающее слизью шевелилось там. Мне показалось, что я слышу плеск воды, раздающийся снизу.
Вдруг дверца с лязгом закрылась, факел исчез. И в колодце снова воцарился мрак и тишина.
Только это случилось, как я тут же вскочил на ноги с пола, на котором лежал, наблюдая, и снова двинулся в темноте, сам не зная куда. Ощупывая руками стены, я вскоре снова наткнулся на порог какой-то двери. Наученный горьким опытом, я теперь не шагнул в неё сразу, как в прошлый раз, хотя она и была открыта, а присел на корточки и ощупал, есть ли за этой дверью твёрдая опора. Пальцы мои ощутили крашенную или покрытую лаком поверхность деревянного пола, и тогда, поднявшись, я шагнул за порог.
Двигаясь осторожно и опасаясь задеть что-нибудь в темноте и наделать тем самым шума, который мог моё местонахождение, я вдруг наткнулся на какие-то стеллажи и полки, плотно заставленные книгами.
Я пошёл вдоль них и обнаружил, что за первым стоит такой же второй, за ним третий, четвёртый. Между стеллажами были сделаны узкие проходы. Можно было подумать, что я оказался в помещении какой-то библиотеки. Это было удивительно, поскольку я не ожидал встретить в этом доме что-либо подобное. Стеллажи стояли друг за другом ровными рядами. Их было много, очень много, больше десятка, так это точно, и все они были заставлены какими-то книгами и папками самых разнообразных размеров.
Проходя мимо всего этого, я, наконец, добрался до глухой стены и убедился, что дальше пройти невозможно. Не оставалось ничего, как идти обратно. Возвращаться. Едва эта мысль пришла мне в голову, как меня бросило в дрожь. Но делать было нечего. Из этого помещения не было другого выхода. Я очень боялся, что, идя назад, наткнусь на старика. Так это и случилось.
Едва я покинул комнату, в которой заплутал между книжных полок, как увидел, что по коридору, в котором я очутился, раскачиваясь влево-вправо, ко мне продвигается огонёк керосиновой лампы, той самой керосиновой лампы, которая была в руках у старика.
Словно пришпоренный нетерпеливым всадником, я бросился прочь от этого страшного маленького огонька, не разбирая дороги, что-то роняя и опрокидывая на своём пути. Несколько раз я больно ушибся и чуть не разбился насмерть. Вылетев на бетонную лестницу, ведущую куда-то вниз. Я скатился по ней кубарем и растянулся на полу в полный рост, даже не успев испугаться. Вставая, я подумал, что, пожалуй, точно убьюсь, если буду убегать и дальше.
"Собственно говоря, какого дьявола я удираю от какого-то несчастного старикашки?" - подумалось мне вдруг. Страха как не бывало, и я, отряхнувшись, стал подниматься вверх по лестнице.
Старика я увидел, когда почти поднялся наверх. Огонёк его лампы был почти рядом с моим лицом. Я пригляделся и увидел его лицо, искажённое страданием и болью. Во всех его членах, в его ссутулившейся фигуре чувствовалась усталость и разбитость, а волос побелел, став седым.
Хозяин дома не ожидал, что встретиться со мной, и, наткнувшись на меня у лестницы, вздрогнул всем телом и отпрыгнул даже назад.
-Кажется, я не переживу сегодняшней ночи! - произнёс он. -Вы меня так напугали своими поступками.
Он тяжело вздохнул, а я ответил, не чувствуя абсолютно страха, владевшего мною полностью ещё несколько минут назад:
-Я был напуган гораздо больше.
-Но чем? - удивился старик. -Чего вы так испугались и почему так отчаянно бросились удирать?
Я смутился:
-В самом деле, я и сам не могу сказать, что со мной произошло. Стало вдруг страшно и всё. Бывает же такое!
-Бывае, бывает, - согласился старик с неохотой, - я не знаю, каким чудом ты вообще остался жив. В этом доме столько опасностей...
Он развернулся и побрёл прочь, а я пошёл за ним следом, чувствуя себя снова в безопасности, спотыкаясь в темноте о разбросанные мною же во время бегства предметы.
Мы прошли мимо той самой двери, ведущей в колодец, куда я чуть не угодил. Видимо про него сказал старик, когда удивился, как я остался жив. В тусклом свете керосинки её раскрытый проём показался мне похожим на разинутый рот мертвеца.
Наконец, преодолев бумажный завал, устроенный мною, мы вернулись в ту самую комнату, где всего лишь полчаса назад мирон сидели и пили кофе.
Старик предложил мне сесть за стол. Голос его был надломленный и усталый, не похожий на прежний, звучавший совсем недавно. Я был поражён. Как тяжело отразилось происшедшее на этом старом человеке. Он действительно был старым, более того, он был древним, дремучим старцем. Теперь это было хорошо видно, и я снова удивился, как это вообще можно было испугаться его, старого и слабого.
-Садитесь, - повторил своё предложение старец.
Я подчинился его словам и сел на свой стул, на котором восседал перед своим дурацким бегством. Старик тоже сел, как и раньше, напротив меня, откинулся на спинку стула, явно отдыхая от перенесённого.
Да, страха в этот момент снова. Как и не бывало. Теперь я просто сидел напротив своего собеседника, с любопытством ожидая, что же будет дальше. Старик. Умей он читать чужие мысли. В праве был посчитать моё поведение форменным издевательством над собой. Но, видимо. Он тоже решил поиздеваться надо мной, только другим образом, а именно, задолбать глупыми вопросами.
-Так чего же вы побежали-с, молодой человек? - спросил он снова, прищурившись.
-Я не побежал, а решил уйти, просто решил уйти, - ответил я.
-Гм, но так, как вы, из гостей не уходят, вы согласитесь, пожалуй?
-Хм...Наверное.
Старичок слегка оживился, почуяв. Видимо, что нашёл зацепку для беседы.
-Вот видите, - сказал он, - видите, к чему может привести несоблюдение правил хорошего тона? Нужно было встать, сказать, что вы желаете меня покинуть, и я бы вас проводил. Смею вас заверить, юноша, между прочим, что вы чуть-чуть не погибли из-за опрометчивых действий. Вы были на волоске от гибели, и я, честно говоря, не могу понять вообще, каким чудом вы уцелели. Поймите, вы чуть было не погибли, молодой вы человек.
-Я как-то об этом сам догадался, - сказал я.
-Я же предупредил вас, что вы стоите на пороге большой тайны. В таких случаях надо быть более хладнокровным. Любая, даже самая маленькая тайна, когда она собирается раскрыться, щекочет нервы, ну, а тем более, если эта тайна большая. Тут уж держись, так и подмывает пуститься наутёк.
Старичок разговорился. Видимо, хорошее настроение вернулось к нему. Он произнёс витиеватую речь по поводу великой пользы вежливости. Кое-где при этом он даже улыбался, а потом вдруг, как это у него хорошо получалось, резко замолчал. Пригнулся ко мне, навалившись на край стола и спросил заговорщическим шёпотом, будто боялся, что нас кто-то подслушивает: