Стена пятиэтажного каменного дома заслоняла всё. Где-то там, за ней, глухо-немой слепой громадиной, жил город, полный расцветок и звуков. И куда-то сосредоточенно-обречённо ползли троллейбусы, семенили с авоськами старухи, неслись детские крики. И зачем-то гнусаво вещало радио, бормотали транзисторы, брюзжали экраны.
Унылая стена заслоняла всё. Для заправщика сифонов оставалось немного: замызганная ветка посеревшей от времени акации и растерзанный листьями в клочки лоскут неба.
Как многие мужчины, человек этот родился дальтоником. Все цвета, кроме красного, сливались для него в серый, а с презрением парившая высоко вверху голубизна не манила, казалась не загадкой, а просто - изодранной серой тряпкой.
Заправщик сифонов царил в своей деревянной с цементированым полом будке. Его (заправщика, не пола) не касались ни великие стройки коммунизма, ни бесконечные, в разных экранных вариантах, сомнения Гамлета, принца Датского, а огромного, во всю стену плаката, на котором изображён был на возвышении очередной ДОРОГОЙ, а вокруг и слегка внизу - восторженные массы, он просто-таки и не замечал.
Люди, не те, с плаката, а обыкновенные, всегда усталые, раздражённые, с утра толклись в деревянной с цементированым полом будке. Общение с ними происходило через барьер. Через барьер протягивались пустые сифоны и возвращались наполненные, через барьер же скользили зелёные бумажки и мокрые копейки сдачи, через барьер передавался туда-сюда единственный стакан, из которого мужчины тут же пили принесённое с собой пиво, через барьер же обсуждались последний футбол, события в новой военной точке, опасность нашествия свежего врага, и болтовня сионских мудрецов. Женщины торопились, но всё-таки успевали обговорить проблемы хлеба насущного (в буквальном смысле ), аморальное поведение молодёжи, ужасы мафии...
Заправщик сифонов вежливо поддакивал. Руки его механически вставляли сифоны в установку, нажимали на нужные рычажки, отсчитывали монеты, а в голове свербило чёткое сознание того, что человек сейчас возьмёт тяжёлый сифон и уйдёт, и забудет о заправщике сифонов, а заправщик сифонов - о нём, до другого раза. Впрочем, боли эта мысль не причиняла: обе стороны интересовали друг друга лишь только потому, что на свете существуют сифоны... Голубые, жёлтые, чёрные, - одинаковые для их заправщика в своей постылой серости. Некоторые, правда, он отличал по царапинам, вмятинам... Если те были, а если нет - не отличал вовсе. Ещё заметил, что рисунок шероховатостей делал сифоны чем-то похожими на владельцев... Открытие немножко рассмешило.
После работы заправщик сифонов приходил домой, отпаривал замученные ноги, ужинал - и уже был вечер, а потом быстро наступала ночь, тягучая, и, одновременно, короткая.
И вот однажды... Пожалуй, и рассказать о человеке нечего, если бы не это "однажды", которое и случается-то не всегда, но если уж повезёт, выдаётся только раз, у некоторых - один-единственный раз за целую жизнь.
Итак, в одно обычное утро заправщик сифонов почувствовал, что вот сейчас, немедленно, сию минуту произойдёт нечто важное. Он задрожал от охватившего его волнения. А потому что сифон, зажатый в руке, показался необыкновенным. Собственно, был всё тем же, серым пятилитровым сифоном и отличался от миллионов собратьев одним маленьким нюансом: к горлышку для удобства крепилась красная плетёная ручка.
Заправщик сифонов не любил красного цвета, назойливо разрушавшего гармонию мира, но тут красного набралось чуть-чуть, а сама ручка казалась такой изящной...
Он медленно поднял глаза. С той стороны барьера, отделявшего и одновременно привязывавшего окружавший мир, строго поблёскивали очки. Сверкание придавало очкам ощущение не только строгости, но и загадочности, а маленький, сжатый девичий рот усиливал впечатление.
Возвращая наполненный сифон, заправщик нечаянно коснулся мокрыми пальцами чужих, нервных, горячих, и его тело просквозила длинная, терпкая, неведомая до сих пор боль.
Всё изменилось. После работы, шальной, пошёл не домой, а в парк. Потом ещё бродил по улицам, кутил: на углу Чернышевского купил и тут же съел два жирных чебурека, а через дорогу - в магазине "Воды-соки" выпил позавчерашнего бархатного пива. Улыбался встречным, радовался ответным улыбкам, даже обращал внимание (правда, при этом чувствовал себя виноватым) на хорошеньких женщин... Купил мороженое какому-то чужому пацану, погладил рукой чьего-то глазастого пса... И любая мелочь умиляла, а неожиданности переполняли душу радостью в этот тёплый чудесный, пропахший метеолой вечер.
Каждый день стал для заправщика сифонов мучительным сплошным вопросом: придёт ли Она сегодня... Или завтра... Или всё же ещё сегодня...
Этот человек со своей робкой улыбкой по-прежнему стоял в будке, из окна которой виднелась только ветка акации, по-прежнему разговаривал с людьми ни о чём, по-прежнему не путался в счёте. Но трепеща ждал Её, чувствовал Её приближение, прикасался - как причащался - к Её руке, передавая сифон... И тогда время останавливалось для него: он предвидел заранее, за долю секунды уже знал, что вот сейчас это произойдёт, его и Её пальцы в назначенной Высшими силами точке пространства пересекутся... И пытался замедлить без того бесконечный момент ожидания, чтобы ещё сильнее и дольше ощущать в себе накатывавшую волну, заполнявшую до отказа всё его тело, мозг и каждый отдельный атом, свой безмолвный крик, уже знакомую, растянутую по нервам терпкую боль. Потом, сверкнув очками и едва кивнув, девушка уходила, а он оставался, от кончиков пальцев ног до последнего волоска на голове захлёстнутый, наэлектрилизованный счастьем. И почти немедленно в голове возникало: придёт ли Она завтра.
Она, даже если образовывалась очередь, никогда не вступала в разговоры. Молчала, иногда улыбалась, редко-редко бросала незначимое слово, - он запоминал, потом перебирал в памяти ещё и ещё весь спектр звуков, тонов, мелодий, всего того, из чего это слово состояло. Он не смел заговорить с Ней: Она принадлежала другому миру, в котором не существовало ни его ветки, ни крохотной, снятой чёрт знает где комнатушки, ни облупленного барьера, а сифон в том Её мире места, скорее всего, не занимал вообще.
Выяснилось, что Она может быть резкой. Случилось вот что: в очередь врезался здоровенный парень, быстро освоился, заметил Её, улыбнулся и громко, как будто бы не окружали люди, произнёс:
- Миледи пьёт только газированную воду?
- Это касается только миледи, - последовал ответ.
Эпизод смутил, почему-то возникла какая-то постыдность, но быстро забылась: парень явно был из тех, что заправщик сифонов терпеть не мог, самоуверенных нахалов.
В остальном всё шло своим ходом. Где-то вокруг строилось, разрушалось, опять строилось. Военные точки меняли имена. Гамлет, долго метавшийся по экранам со своим извечным вопросом, сменился мудрым и честным, уверенным во всём колхозным милиционером.
И только неожиданно наползшая на город зима замучила заправщика сифонов мыслью: как часто станет появляться Она теперь.
Снег за окном сыпал и мгновенно превращался в хлюпавшую грязь.
- Завтра будем ноги ломать, - сообщил кто-то из очереди.
- Может, не замёрзнет? - с надеждой усомнился кто-то другой.
Горлышко сифона с красной плетёной ручкой держала протянутая через барьер мужская пятерня, в безымянный палец врезалось обручальное кольцо.
- Сегодня утром расписались, - объявил парень, тот самый... Да, именно тот самый... Ну конечно же, тот самый... - А вечером свадьба, сегодня план тебе на пятилетку выдам. - Из рук его, кроме того, знакомого, Её, букетом торчали ещё несколько сифонов разных калибров. - Приходи на свадьбу-то. Приглашаю. Тоже невесту найдешь.
Заправщик заставил себя вежливо улыбнуться. Один за другим он брал сифоны, передаваемые ему через барьер здоровенным парнем, закладывал в установку, нажимал на рукоять давления газа.
Парень показывал кому-то красную плетёную ручку: - Здорово удобно... Моя жена... Уже жена... Галка...
- Это она - Галка, - подумал заправщик. - Всего-навсего Галка.
Здесь можно было бы придумать, что герой полюбил другую (и впямь на свадьбу пошёл), или, наоборот, ещё больше сжался, почерствел, или стал знаменитым писателем... Вариантов уйма. Много можно было бы нарассказывать, много... Но каждый поймёт, что всякие этакие росказни - заведомая ложь. Потому что на самом деле больше уже почти ничего не произошло: заправщик сифонов пришёл после работы прямо к себе домой, съел холодное крутое яйцо, а если оно было всмятку, то это несущественно, и задумался. Он сидел долго, уставившись в одну точку, затем, по-видимому, так ничего и не придумав, вздохнул, включил зачем-то электрический свет и повесился.
А они, можно было бы добавить, жили долго и счастливо и умерли в один день. Но и это неправда: и времена не те, и рай в шалаше, и сами шалаши...
Да и вообще, всё это - просто никчемная болтовня.
1974
Короткая новелла о короткой любви
Годы проносятся, играя нами: кого-то старят уже с самого детства, другого, не задевая, оставляют ребёнком на всю жизнь. И делают его смешным или жалким и никогда - равным для снисходительных тех, кто с годами в ногу...
Дети и взрослые... Дети, влекомые потоками лет, вырастают, а потом с такой же стремительностью впадают в детство. Взрослые и дети...
Смотришь в зеркало на свои морщины, и вспоминаешь цепь предательств, обид и унижений, через которые прошёл ты сам... А рядом тянется другая, такая же, через которую провёл ближних... Кто-то предал тебя, кого-то - ты... Тебя обманули, ты обманул... Тебя унизили, ты унизил... Тебя облаяли, ты в ответ...
А годы пролетели. А повседневность засосала. А дети, уже твои, глядят на тебя недоверчивыми, полными слёз огромными глазами.
Так растёт всепоглощающая подлость. Так наступает момент, когда ты, в полном сознании, поёшь ей дифирамбы и вместе со всеми вопишь "ура" низколобому ничтожеству или молчишь, когда от тебя требуется молчание... И годы идут, бегут, летят...
Самый же милый неприхотливый народ - это дети. Что им надо? Игрушку-трещалку и солнышко над головой. Вот уже и солнышка не хватает: нужен снег строить крепость. Дети любят играть в войну.
Зато чуть позже игры меняют названия: юность играет в дружбу, в справедливость, в любовь. Взрослые играют тоже, во всё вместе, в обыденной жизни - в войну, на сцене - в справедливость и любовь. Иногда увлекаются так самозабвенно, что ненадолго превращаются в детей. Только вместо снежных крепостей строят воздушные замки или каменные тюрьмы... Да и правил, понятных и постоянных, всё ещё не придумали.
Ох, уж эти старые сводни! Море, солнце и ветер, рвущий волосы, голоса и шелковые платья...
Когда Он увидел Её на борту катера, Он просто не смог не подойти... А Она не смогла не улыбнуться ему... Так начался их роман. Летний, согретый одесским солнцем.
Катер курсировал от Лузановки до Шестнадцатой станции и обратно. Она вбегала по трапу на Морском вокзале, поднималась на палубу, куда "посторонним вход воспрещён" и ждала Его. Он в своей капитанской фуражке присоединялся к Ней, едва закончив погрузку. Они проводили вместе весь день, даже загорали там, на верхней палубе... Бледнел на фоне тела салатовый купальник, выгорали длинные волосы.... А ещё Она играла на гитаре и пела Ему свои смешные и немножко странные песни.
В выходной день они удрали от всех людей. Заплывали далеко в море. Там Он целовал Её солёными губами и они говорили друг другу всякую чушь. Играли в красивые слова.
- Мы не расстанемся!
- Нет, о нет! Мы тоже расстанемся, как миллионы других расставались и ещё будут расставаться миллионы раз до нас и после нас. Но каждый уносит с собой воспоминание... - Она улыбалась ему и обещала: - Во всяком случае, я буду тебя помнить.
- Не хочу, - настаивал Он. - Не хочу тебя потерять.
Однажды, в ответ на это, Она безразлично произнесла, уьыбнувшись как-то криво, одним углом рта: - Я не говорила тебе... У меня есть муж.
Он побледнел и потом бледнел всякий раз, когда Она вспоминала о муже. А Она теперь вспоминала часто, и Он понял: Она любила того человека.
Она почему-то не считала, впрочем, что изменяет, но растолковывала свои мысли сложно и не очень понятно.
Она целовала Его, но Он чувствовал, что видела другого. Она сама путалась, пытаясь как-то объяснить это Ему.
Катер вновь и вновь проносил двоих по морю, вдоль пляжей, к Шестнадцатой станции, возвращался на причал Лузановки, опять и опять, туда - обратно, туда - обратно... Массы людей, а двое - только вдвоём.
Но конец приходит всему и всегда, тем быстрее, чем меньше ожидаешь его наступления. Настал день Её отъезда. Они прощались на перроне. Он подал ей букет красных пионов.
- Я люблю тебя, - сказал Он. - Я не хочу, чтобы ты пропадала. Ты хоть напишешь мне?
- Нет, - улыбнулась Она.
- Как же я тебя найду? - В Его голосе звучало отчаянья. - Я же не смогу тебя так найти!
- Зачем? - Она пожала плечами. - Лучше так. И всё останется, как было.
В поезде она тоскливо смотрела в одну точку и думала о том, как быстро всё кончилось. И как войдёт в свою пустую квартиру, где никто, ни одно существо не ждало её, потому что у неё никого не было. Она думала о том, зачем обманывала Его, но чувствовала облегчение, когда вспоминала, что не оставила своих координат, а, значит, ждать, надеяться, разочаровываться всякий раз, когда зазвонит телефон и это будет кто-то не тот, не придётся. Она живо представила себе, как вдалеке от моря начнутся будни, похожие друг на друга.
Иногда Он возникал перед глазами, она снова чувствовала на губах солёный привкус Его губ и тогда улыбалась, только плечи опускались под неведомой ношей.
А он проводил поезд несколько рассеянным взглядом, купил ещё один букет точно таких же красных пионов и зашагал вдоль перрона. Он ходил взад-вперёд, встряхиваясь и тоже улыбаясь каким-то своим мыслям, но эта улыбка отличалась от той, какой в поезде улыбалась Она. Он всё больше и больше распрямлял плечи, приобретая всё более и более уверенный вид. Он даже мурлыкал себе под нос какую-то песенку, из тех, смешных и странных, которые пела ему Она.
Через двадцать минут должен был прийти поезд, в котором из отпуска возвращалась Его жена.
Цепная реакция
Памяти моего друга, Тома Марковского. Он был прекрасным человеком, а ещё - очень красивым, гениальным и преуспевал в карьере. Он ушёл из жизни через 3 дня после того, как отметил свой 25-й день рождения.
О шит! - Сказала Кэт и нахально уставилась на Джо зeлёными кошачьими глаза...
Не пойдёт. Было бы, пожалуй, и недурное начало для короткого рассказа, да ведь штамп... К тому же, зачем дерьмо английское, когда в русском своего хватает... Ну, да, герои - американцы, но они же в переводе... Как всё-таки удаётся этой речи выражать многообразие мыслей и эмоций скупыми на мягкие, щедрыми на шипящие односложными словами... Как всё-таки сложно выразить своё отношение к Сан Франциско... Волшебный город, из которого хочется бежать без оглядки... Какой чёрт опять подсунул штамп! Нет, нелегко быть автором, когда всё, кажется, давно придумано, записано и ничего нового в голову не идёт.
А герои живут себе, двигаются, разговаривают, обжигаются...
Наливая кофе, Кэт наклонила голову. Поток волос, раздвоившись, устремился вниз и с обеих сторон закрыл лицо.
- Занавес, - подумал Джо. - Антракт.
Кэт продолжала стоять в такой позе, которая вызывала у наблюдателя немедленное строенное желание глубоко вздохнуть, с хрустом потянуться, расправить плечи...
- Кокетничает, - без особой радости отметил он. - Конечно, заметила, что я подхожу... А окликну - изобразит удивление...
Джо с раздражением взглянул на каштановую химеру и вдруг обнаружил крошечное колечко волос, прилипшее к изгибу обнажившейся шеи.
Этот круглый теневой штришок не вязался с прямыми резкими линиями Кэт и трогательно расстраивал гармонию делового рабочего утра. Джо внезапно успокоился, даже как-то обмяк.
Молодая женщина, наконец, подняла голову и тут же выругалась, обжёгшись вырвавшейся из нужного направления струйкой кофе.
- Не столько больно, сколько обидно, - жаловалась потом Кэт, смазывая палец кремом от ожога, в минуту добытым Джо. - И всё у меня так... Всегда... Обидно.
- Сейчас пройдёт, - пообещал Джо. - Хороший крем очень.
- Забудь о боли, - насмешливо пропела Кэт, передразнивая теле-рекламу. - "Спаситель" с тобой. - Нервно крутанула стаканчик. - Знаешь, моё повышение снова накрылось.
- Опять обожжешься, - заметил Джо. - И на этот раз больно.
- Как ты думаешь, почему меня не повышают?
- Брось, - лениво протянул он. - Не сегодня, так завтра. Стоит ли волноваться из-за лишнего полтинника...
- Причём тут моё авто. - Джо глотнул, подумал и добавил: - И почему во множественном числе? Предлагал же я тебе место в моей группе...
- Да, а потом они будут говорить, что ты меня повышаешь, потому что я с тобой сплю. - Взгляд Кэт влюблённым уже не казался. Скорее, там было написано обычное женское любопытство. - И доказывай потом всему этажу... - Её рот искривила нервная гримаса. - Действительно бы, так пусть говорят, но... - Кэт запнулась и замолчала.
- Намёки кончились, пошли упрёки, - подумал Джо и поперхнулся глотком успевшего остыть кофе. Злоба и раздражение мгновенно вернулись, с головной болью впридачу.
- Брось, - вслух сказал он. - И подумай о том, что в моём возрасте есть люди, которые гоняют на "Ройсах"... А в твоём ещё кто-то вынужден грабить банки... - Джо шумно отхлебнул из своего стаканчика. - Или заниматься любовью, деньги вперёд.
- В моём преклонном возрасте, - подчеркнула Кэт. - В твоём юном возрасте. - Она закурила сигарету, мстительно усмехнулась. - Что ж, банки вполне заслуживают того, чтобы их грабили. - Кэт усмехнулась снова: - А мужчины - чтобы хватать эйдз от продажных...
- Плевать я хотел на эйдз! - запальчиво перебил Джо. - И не докуривай до основания: там больше всего никотина.
- Плевать я хотела на никотин, - сказала Кэт. - Хоть бы схватить этот чёртов эйдз и помереть к чёртовой матери!
Во время обеденного перерыва двадцатипятилетний руководитель группы финансов Джо Торней принимал поздравления в ресторане "Робинзон". Гвоздь программы - традиционное "Happy birthday" - был торжественно преподнесён под занавес. Когда Маи-таи и Пина-Колады были высосаны до последней льдинки, а отбивные обсосаны до последней косточки, к столу медленно приблизились три официанта. Средний держал на вытянутых руках блюдце с изящно оформленным шоколадным пирожным, в центре которого горела махонькая желтая свечка.
Официанты - юный китаец, крохотная хрупкая филлипинка и густобровый итальянец, - старательно тянули, каждый с присущим своему племени акцентом: "С днём рожденья, Джо Торней...".
Виновник Торжества смутился, покраснел, дунул, тут же вспомнил, что забыл загадать желание, но огонёк потрепетав погас.
- Кэт непременно усмотрела бы в этом какую-то символику, - подумал Джо. Он чувствовал себя скверно. Утром Кэт успела испортить ему настроение на целый день, да ещё и ляпнула-таки напоследок на новую рубашку остывшей кофейной жижей, растяпа... С днём рождения не поздравила. И в ресторан не явилась... Скорее всего, просто забыла... Повышай вот таких... С памятью, в которой ничего не задерживается, и с такими же руками, из которых всё валится...
Джо машинально взглянул на свою белую холёную ладонь. Удлинённые, с крупными чистыми ногтями, одних этих пальцев достаточно, чтобы свести с ума любую женщину. Он вздохнул и кто-то не преминул пошутить по поводу вздохов из-за предстоявшей старости. А когда, наконец, празднество закончилось, и группа финансов вернулась на работу, Джо звякнул домой.
- Спасибо. Уже нравится. - Джо потянулся к столу за сигаретой. И тут только заметил на кресле для посетителей со вкусом упакованный свёрток. Джо дотронулся до мерцавшей серым обёртки. Он заметил, что всё ещё продолжает держать в другой руке трубку только, когда услыхал исступлённый гудок, а потом с остервенением швырнул трубку на рычаг и погладил свёрток рукой. Это, конечно же, была обещанная книга Нострадамуса: Кэт тоже увлекалась всякой ведьмовщиной, чертовщиной, гаданиями, предсказаниями и прочими магическими штучками-дрючками. Джо закурил и набрал рабочий номер приятельницы.
Они пошли на обед через день, после работы. Джо выбрал "Старый Запад", где дринки разносили полуодетые девицы и можно было посидеть в освещённом одними свечами отдельном кабинете.
Разговор начался с обмена официальными любезностями.
- Мне очень приятно проводить с тобой время, Кэт.
- Мне очень приятно это слышать, Джо.
На самом деле, у неё упало сердце. Предисловие, а главное, - его тон, - Кэт предполагала бы другое развитие сюжета.
- Я должен поговорить с тобой.
Она кивнула. Всё уже было ясно, но она хотела услышать приговор от него. Джо ёрзал под её взглядом, но продолжал: - И мне очень не хотелось бы, чтобы этот разговор стал последним в наших отношениях.
Кэт казалась спокойной и молча смотрела на Джо. Она терпеливо ожидала продолжения.
- Ты останешься моим другом, правда?
В его голосе металась надежда. Кэт пожала плечами, но опять промолчала. - Мне очень хочется, чтобы мы остались друзьями, - горячо сказал Джо. - Ты мне нравишься, очень. Давай, все-таки, останемся друзьями.
- Ты кого-нибудь убил? - Кэт криво усмехнулась. - Ну ладно, не томи...
- Понимаешь, я этого не афиширую...
Он опять заёрзал, закурил. Он явно нервничал. - Всё-таки, карьера. Но я не хочу причинять тебе лишних страданий, поэтому решил признаться... - Джо затянулся и надолго замолчал.
- Решил и прекрасно, - резко сказала Кэт. - Так в чём же твоё преступление?
- Какое преступление? - он пожал плечами. - И почему это - преступление? Потому только, что большинство живёт иначе и не желает понимать, что не все могут жить одинаково, потому только, что не все бывают одинаковыми от природы и я принадлежу к меньшинству?
- Понятно. - Кэт принуждённо улыбнулась. - Кажется, я начинаю догадываться... Ты хочешь сказать, что тебя не привлекают женщины?
- Тише! - Джо огляделся. - Я не хочу, чтобы на работе знали.
- Признаться, я действительно не догадалась бы сама... Ни за что не подумала бы... - Кэт изо всех сил старалась не показать, что чувствует себя не в своей тарелке. - Но ведь мы живём в Сан-Франциско, - сказала она. - Чего уж тут переживать? С работы здесь за это не увольняют, в тюрьму не сажают, не линчуют...
- Про тюрьму не уверен, но на другую работу могут не взять. - Джо сидел красный, раздражённый. Спокойствие Кэт было неприятно. Закати она истерику, ему бы это польстило, по крайней мере. - Я и тебе не хотел говорить, но просто побоялся, что ты в меня влюбишься...
- Я? - нарочито удивленно протянула Кэт. - Это было бы интересно...
- Должен заметить, что женщины вообще-то имеют такую привычку... В меня влюбляться. Обычно меня их проблемы не волнуют, но ты... - Кэт только улыбнулась, да ещё не без сарказма, и тогда Джо осенило: - Выходит, ты тоже? Как я?
- Вот уж нет, - Кэт расхохоталась. - Но это же не значит, что я готова увлекаться всеми подряд... С чего ты взял, что я в тебя влюбилась бы? Я и не собиралась.
- Ты со мной кокетничала, - с обидой напомнил он.
- Да мало ли, с кем я кокетничала, - она ещё раз усмехнулась, видимо, чтоб добить окончательно. - Люблю вообще флиртовать. Кокетка я, от природы, понимаешь? Слушай! - Её рот округлился, в глазах сверкнуло любопытство. - А вы друг с другом кокетничаете?
Джо поперхнулся вином и закашлялся. Взгляд его выражал ошарашенность с подмешанной горечью.
- Но ведь ты же сам начал, - пробормотала она. - Мне жутко любопытно, как это у вас происходит?
Он осведомился ледяным тоном: - Ты имеешь в виду, как мы делаем любовь?
- Ну, я не о технике... - Кэт смешалась и взяла сигарету. Она чиркнула спичкой, не заметив зажигалки, предложенной Джо. Демонстративно, что ли...
Он аккуратно погасил огонь.
- Послушай, - что это мелькнуло в её голосе? Неужели, надежда? - А пробовал ли ты когда-нибудь с дамой?
- Меня никогда не привлекали дамы, - тихо сказал Джо. И опустил "до тебя".
- А вдруг бы тебе понравилось? - настаивала она.
- Меня не привлекают женщины, - он развёл руками. - Вот ты, например. Могла бы ты спать с женщиной? Пришло бы тебе это в голову? Вот и мне...
- Но это против Бога, - перебила Кэт. - В Библии же написано...
- Да кто же меня создал, такого?
- А ты уверен, что создан, а не стал таким?
Он опять пожал плечами. Оба молча курили, пока Джо не расплатился. На прощанье Кэт сказала: - Ты не думай, я тебе не судья. Конечно, останемся друзьями.
Он кивнул.
- Если хочешь, - Кэт улыбнулась, - я даже могу притвориться на работе, что у нас с тобой... Ну, чтоб никто не догадался...
- Я был бы тебе признателен, - ответил Джо.
Всю дорогу, пока вела машину, Кэт плакала и думала о Джо. Приехав домой, она включила свет, посмотрела на себя в зеркало, потом вспомнила: сейчас он с другом...
Она вытерла слёзы и подбежала к телефону.
- Я согласна, - пробормотала Кэт, услышав протяжное "хеллоу". - Согласна разделить с тобой квартиру.
С Джо они действительно остались друзьями. Проводили вместе обеденные перерывы, свободное время. Ездили вдвоём на Тахо, ходили на лыжах, в Калистоге сидели в минеральном бассейне... Гуляли...
На работе сплетничали.
- Странно, ведь живёт он как будто на Кастро... Я был почти уверен...
- На Кастро, да ещё - с другом...
- Выходит, теперь он стал лезбиянкой...
- А она, значит, - педерастом?..
- Но она явно "straight"...
- Ну, в конце концов, могли же мы и ошибаться...
Через несколько месяцев, на день рожденья Кэт, Джо повёл её в "Робинзон".
- Должен поблагодарить тебя, - начал Джо. - В моей лояльности теперь не возникает сомнений.
- Шеф спрашивал меня, - согласилась Кэт, - не собираемся ли мы пожениться.
- Если честно, я польщён.
Джо скосил глаза на входную дверь, наклонился к Кэт и прошептал: - Вижу наших. - Он дотронулся рукой до её щеки и опять прошептал: - Если я тебя сейчас поцелую... Ради шутки, не возражаешь?
- Я и не ради шутки не возражаю...
- Оказывается, это не так уж плохо, - удивлённо отметил Джо, продолжая дотрагиваться губами до губ Кэт после слегка затянувшегося для шутки поцелуя.
- Вот сейчас, наконец, ты меня обидел, - объявила Кэт.
- Тебе не понравилось? Я должен немедленно повторить попытку, чтобы себя реабилитировать.
- Я хотела сказать, что до сих пор все, кто со мной целовался, были от этого в восторге, - мечтательно повторила Кэт. - А ты говоришь, неплохо.
- Я неточно выразил свою мысль, я в восторге... Можно, я поцелую тебя ещё раз?
- Разве в дверях опять стоит кто-нибудь из наших?
Неизменное трио официантов с неизменной свечой в неизменном пирожном исполнили неизменное "Happy birthday".
Кэт загадочно улыбалась и не произносила ни слова.
Джо повертел в руках счёт и нарушил молчание: - А вот теперь я чувствую себя каким-то извращенцем.
- Нам с тобой противопоказано отмечать дни рождения...
- Но я действительно должен признаться...
- Надеюсь, на этот раз не малолетки?
- А сколько тебе исполнилось?
- Ага, в таком случае, признавайся: приятно и неожиданно.
- Вечно вы всё знаете заранее... Насколько всё-таки проще иметь дело с мужчинами... Я чувствую себя предателем, Кэт. Я хочу тебя так, как никогда не хотел ни одного...
- Он всё-таки в меня влюбился! - торжествующе кричала Кэт, влетая в свою квартиру. - Я победила!
- Поздравляю.
Ответ был кратким, тихим, ледяным и радости не выражал. Сочувствия тоже.
Пытливо взглянув на подругу, Кэт обняла её и улыбнулась: - Но дорогая, твои опасения напрасны. Ни один мужчина в мире, - шептала Кэт, - ни один не нужен мне с тех пор, как в моей жизни появилась ты.
СЕАНС
Эмма дошла до буквы "Ф" и сосредоточенно зашевелила губами.
- Ой, у тебя же ничего не поместится! - Испуганно воскликнула Лиза. - Ещё же прорва букв!
- Да? - Озабоченно сказала Эмма и округлила глаза. - Представляешь, я совсем забыла алфавит.
- Можно подумать, выучила эй-би-си, - усмехнулся Толик.
- Ну, в конце Э Ю Я, - размышляла Лиза. - Там же где-то твёрдый знак, мягкий...
- Ишь ты, знаки помнит, - не то с сарказмом, не то с восхищением вставил Толик, но Лиза проигнорировала.
- И ещё куча шипящих, - задумчиво молвила она. - Всегда в конце путаюсь...
- "Ы" пропустили, - напомнил Толик. - Грамотеи.
Последней буквой, которая влезла в полукруг, была "Ч", оставшиеся кое-как прилепились по бокам. Пересчитали, оказалось ровно тридцать три.
- О'кей, - одобрительно сказала Лиза.
- Вот боюсь, что это вил хёрт, - усомнилась Эмма. - Надо же, как неаккуратно.
- Доунт ворри, - посоветовал Толик. - Если эти типы найдут "А", то они грамотные, найдут и всё остальное... И всё равно я в это не верю.
- Сейчас поверишь, - пообещала Лиза. - Сейчас забегает.
Выключили верхний свет, зажгли свечку, нагрели блюдце, всё по правилам. Эмма и Лиза положили на блюдце пальчики. Толик наблюдал. На устах его играла улыбка.
- Здравствуйте! - Загробным голосом начала Эмма.
- Привет, привет, - расхохотался Толик.
- Ты что? - Испугалась Лиза. - Никого же ещё нет. Их же надо вызвать.
- Есть здесь кто-нибудь живой? - Почему-то с угрозой в голосе произнёс Толик. - А мёртвый?
В ответ на молчание, он прибавил, уже игриво: - Хелло, духи!
Блюдце чуть-чуть шевельнулось.
- Духи! - Загробно и торжественно произнесла Эмма. - Мы хотим с вами поговорить.
Блюдце завертелось вокруг своей оси.
- Сами и шевелите, - убеждённо заявил Толик.
- Заглохни, дурак, - прошипела Эмма и продолжала гнуть свою линию. - Можете ли вы поговорить с нами? - Вещала она. - Да или нет?
Девочки напряженно помолчали и Эмма ещё раз отчётливо и внушительно повторила: - Да! Или! Нет!
Толик беззвучно зашёлся хохотом.
Блюдце медленно, как будто нехотя, поехало к букве "Д" и остановилось.
- Спасибо, а дальше? - Шепотом сказала Эмма.
Блюдце так же нехотя поехало к букве "А".
- Ол райт. - Из округлостей Лизиной груди вырвался вздох облегчения. - Начали.... Да, а кто это говорит? - Переспросила девушка.
Блюдце резво, как будто только и ждало этого вопроса, подскочило к букве "Г".
- Вот теперь правильно. - Порадовался Толик.
- Г-о-ш-а, - дуэтом прочли девушки, следуя за остановками блюдца.
- Обшибка вышла, - удивлённо заметил Толик.
- Гоша! - Воскликнула Лиза. - Что это за Гоша? Ладно, был бы хоть Гриша, тогда Распутин...
- Попрошу не подгонять факты, - раздался тенор неугомонного Толика.
- Моего дедушку звали Гоша, - укоризненно, будто все должны были знать, как звали её дедушку, проговорила Эмма.
- Вот ты и водишь, - Толик подвёл итог: - Сто процентов!
- Если так, - с чувством заявила Эмма, - садись сам!
Они поменялись местами и Толик возложил на кромку блюдца грубые, по-мужски очерченные руки.
- Ну, конечно, - язвительно заметила Эмма. - Теперь его вообще сдвинуть невозможно.
И действительно, блюдце словно прикипело к столу.
- Гоша! - Опять игриво позвал Толик. - Ты где?
Блюдце встрепенулось и шустро побежало по буквам. Слово составило к вопросу неплохую рифму.
- Мой дедушка никогда не матерился. - Эмма, кажется, не на шутку обиделась.
- Гоша, а Гоша! - Примирительно сказал Толик. - Что ж ты так ругаешься? Может, лучше поболтаем? По-хорошему?
Блюдце сконфуженно молчало.
- Рассердился, - решила Лиза. - Этот придурок, - она кивнула в сторону Толика, - сейчас нам всех распугает. Давай, Эмка, опять вместе.
- Ясно, водите! - Огрызнулся "придурок". - Я же и виноват оказался.
Как только Эмма опять прикоснулась к блюдцу, оно дёрнулось и насторожилось, как бы нетерпеливо ожидая вопросов.
- А теперь кто говорит? - Поинтересовалась Лиза.
Блюдце горячо сорвалось с места, галопом скакнуло к букве "Д", затем к "В", затем к "О". Проделав этот марш-бросок, оно нерешительно остановилось.
- Спасибо, а дальше?
После недолгих размышлений, блюдце медленно поползло на "Й", потом маленько призадумалось и, уже оставив всякие сомнения, уверенно двинулось к "Р", а после - к "А".
- Двойра. - Прочла Эмма. - Это ещё что такое?
- А это, вероятно, моя прапрабабушка, - откликнулся Толик. - А ты разве не знала, что есть такое еврейское имя?
- Первый раз слышу. А дальше?
Блюдце радостно понеслось к букве "Г".
- Ага, - протянул Толик. - Опять, значит "Ге"... Ну что ж, "Ге" - оно и есть "Ге", иначе не назовёшь. - Глубокомысленно заявил он и в заключение изрёк: - Во тарелка даёт!Только что не летает!