Эшелон, деловито постукивая колесами на стыках, тяжело лез в горку. На краю заваленной углем тендерной платформы, лицом вниз валялся немецкий солдат. Из-под левой лопатки торчала стрела, вокруг которой расплылось темное пятно, уже подсыхающее по краям. Второй немец обнимал кучу угля ближе к середине. Тоже мертвый. И тоже со стрелой. Только в печени.
Еще один фриц, в котором по голому грязному торсу однозначно определялся кочегар, удобно раскинулся у самой будки, одаривая ясное небо двумя улыбками.
В углу будки аккуратно пристроился машинист, ничуть не более живой, чем остальные. Рядом с тушкой винноубиенного, не менее аккуратно пристроился лук, самодельный, но добротный, с толстой тетивой, сплетенной чуть ли не из жил какого-то животного.
Единственным живым на паровозе был невысокий жилистый человек восточной наружности, одетый в рваную гимнастерку и измочаленные форменные штаны. Человек, суеверно посматривая на рычаги управления, неутомимо работал лопатой, словно решил выяснить, в состоянии ли он забить топку углем быстрее, чем давление в котлах превысит все допустимые ограничения, но при этом не забив пламя. Красноармеец негромко ругался на жуткой смеси ломаного русского и неломаного, но совершенно непонятного, языков:
- Очата об барад! Зачем шакал-нэмэц страна пришол? Билять его мама! Комбат убыл, лейтенант убыл, сержант Свинарэнка тожэ убыл! Руям сиёхай! Кому Шамси палав варыт тепер? Вах, нехорошо! Шайтан-арба, уголь кушать, на станцыя ехать! Кали хар! Быстро ехать, болшой кирдык дэлат! Шакал умирай, афтат хушк шавад!
Непонятный шум на тендере привлек его внимание. Лопата в руках мгновенно сменилась на трофейный карабин. Но тревога оказалась ложной - от тряски одно из тел сдвинулось со своего сыпучего "постамента". Самозваный кочегар зло сплюнул и вернулся к своему занятию. Лопата так и мелькала...
- Шамси шурпа на весь рота делал. Лагман делал. Лепешка пек. Палав для целый батальон варыл! Сам комбат хвалил, говорил, таджикский палав - настоящий палав! Зачем грязный шакал пришел? Комбат убыл. Лейтенант убыл. Сержант Свинарэнка тоже убыл. Все убыл. Шамси винтовка взял, стрелял. Много шакал убыл. Только патроны кирдык. Такдир! - речитативом, словно молитву говорил красноармеец в такт размеренному движению рук. - Шамси лук дэлал, к урус пошел, домой пошел! День шел, седьмой шел. Везде шакал, урус нэт савсэм. Решил, не дойдет к урус. Умрет от нэмэц. Нога сильно болит. Халва пахнет. Кирдык Шамси. Видит станцыя, много шакал. Шайтан-арба разогнать, балшой кирдык будэт. Не зря Шамси умрет. Полез на шайтан-арба. Кали хар! Шамси два шакал лук убил! Два зарезал, как баран! Станцыя балшой кирдык будет!
Красноармеец на секунду перевел дух и поудобнее перехватил лопату.
- Думал, Шамси тожэ убыл, глупый ишак? Думал, в нога пуля попал, патроны кирдык, Шамси Абазаров тоже кирдык? Я твоя нэмэцкий мама ымэл! - последние фразы таджик орал, перекрикивая рев котла и свист перегретого пара. - Шамси лук делать умэй! Стрэлять умэй! Шайтан-арба ходы, шакал убивай! Сильно быстро ехать, станция балшой кирдык делать. Граната, бомба взрывай, бензин гори, патроны гори! Шакал-нэмец кирдык, ишак-нэмэц кирдык! Весь нэмэц кирдык! За комбат мэсть! За лейтенант мэсть! За сержант Свинарэнка мэсть! Шамси за всэх мэсть!
Он остановился, кочергой разровнял беспорядочно набросанный уголь на колосниках и осторожно, с явной опаской, вдавил пятку на регуляторе...
- Шайтан-арба гоняй! Станция савсэм кирдык! Такдир!
***
Эшелон летел с горки, с каждым мгновением приближаясь к станции. Первыми неладное почуяли не часовые на въездном посту и не охрана на платформах эшелона. Самым бдительным оказался майор Остерман, комендант станции. В обязанности престарелого ветерана, еще юным фенриком травленного французским фосгеном в окопах Западного Фронта, не входило встречать каждый прибывающий поезд. Но обожженные легкие майора давали о себе знать и через двадцать пять лет. Остерман при первой возможности выходил из тесного помещения комендатуры, вдохнуть свежего воздуха. Терпкий аромат близкого соснового бора перебивал даже вонь нефтепродуктов и прочего креозота, в изобилии носящуюся в атмосфере...
Острый взгляд старого служаки тут же отметил слишком большую скорость приближающегося состава... Не исключалась возможность, что машинист-лихач просто форсит перед дружками, или прелестницами из женского персонала, и с минуты на минуту начнет торможение, но... В голове щелкнул неведомый переключатель из штатного в боевой режим... Рискуя сорвать горло, комендант заорал: "Аларм!". Сознание еще успело поставить маленькую отметку, что не было предупредительного гудка, который обязан звучать при въезде на станцию...
Но было поздно. Вернее, стало. На очередной развилке паровоз срезал стрелку и на полном ходу протаранил стоящий на параллельном пути эшелон с боеприпасами. Оба состава начали складываться, будто "змейка", детская игрушка, которую Остерман подарил внуку перед отправкой на фронт. Складывались медленно, словно бы нехотя... Переворачивались вагоны, пришпоренными лошадьми вставали на дыбы платформы, лениво заваливались еще движущиеся цистерны. Рассыпающиеся из ящиков снаряды окунали хищные рыльца в лужи авиационного бензина. Бенгальскими огнями рассыпались искры, рождающиеся при ударе металла о металл...
"Это конец, - безразлично проволочила отнявшиеся ноги старая уставшая мысль, - сейчас вспыхнет. Неминуемо... Почему еще не полыхнуло? А вот, началось..."
Пламя взметнулось, заливая станцию. И в этот момент майор увидел в самом центре бушевавшего ада паровоз. Старая заслуженная машина. Очень похожая на тех трудяг железных дорог Германии, что везли юного Остермана на его первую войну...
Паровоз, с появления которого все и началось, стоял нерушимой скалой. Волнующееся с обеих сторон море разъяренного металла и огня словно боялось прикоснуться к исполину. А может, разрушительное пламя Армагеддона боялось не паровоза, а человека. Того, что, по-турецки скрестив ноги, устроился на крыше будки и, с каменным лицом, вызвавшим бы у Карла Мая приступ дежавю, выпускал пулю за пулей в лежащую на боку цистерну, бывшую первой в уже несуществующим эшелоне. Истратив последний патрон, человек небрежно отбросил винтовку, встал на ноги и обвел возникший хаос довольным взглядом. Глаза странного человека на долю мгновения задержались на лице коменданта, и губы растянулись в улыбке.
Видимо, близость смерти до предела обострила чувства майора. Или, может, Провидение подарило на краткие мгновения неизвестные ранее способности, компенсируя скорую смерть. За крошечный промежуток времени Остерман успел понять всё, что хотел сказать этот человек. И пониманию вовсе не помешало то, что слова звучали не по-немецки и не по-русски...
"Ты хотел полакомиться чужой шурпой, грязный шакал? - говорили мудрые старые глаза молодого парня. - Ты не пришел, как дорогой гость в дом друга. Подлой змеей приполз из-за угла, чтобы ужалить хозяина. Ты наешься нашей шурпы до самого горла! Самого лучшего лакомства, приготовленного мастером-ошпазом! Не хочешь? А кто тебя спрашивает? Уже поздно! Ты сделал выбор, когда пришел незваным. Думал, что на тебя не найдется управы? Убедись в своей глупости, безмозглый баран, потому что Шамси Абазаров уже здесь и готов отвести твою душу в Джаханнам вместе с душами всех, кто явился вместе с тобой!
Не надейся, что те, кто не попадет туда сегодня, надолго задержатся на чужой для вас земле. Ибо таких, как я, много, и каждый готов указать путь стае грязных шакалов.
И не тешься мечтой, что ты расчистил дорогу последователям. Там, в долине Зеравшана, уже родился новый Шамси Абазаров. Тот, который будет убивать шакалов, пришедших через двадцать лет. А за ним появятся еще и еще. Когда бы вы ни явились, вас всегда будет ждать "железный" Шамси. Может быть, у него будет другое имя, может, он окажется русским или чукчей, но это буду я, Шамси Абазаров, кашевар сто восьмой дивизии, пришедший сварить из вас шурпу для демонов. Такова ваша проклятая судьба!"
Человек улыбнулся, повторил прозвучавшее заклинанием: "Такдири лаънати!", распахнул руки и принял удар пламени...
***
А может, это было совсем не так. Кто сможет поведать, что и как было, если от станции осталась большая дымящаяся воронка?
Достоверно известно только то, что когда полыхнуло, секунда в секунду, в далеком горном поселке Варз неожиданно проснулся и подал голос совсем еще маленький мальчик. Напрасно женщины суетились над младенцем. Ребенок отталкивал материнскую грудь и орал так, что сбежались соседи со всех окрестных дворов...
Но трехмесячный Шамси Абазаров не плакал. Он кричал, и в этом крике отчетливо слышались сдерживаемая мужская боль и вызов. Вызов всем, кто жаждет попробовать чужую шурпу...