Аннотация: Автор описывает неожиданный и волнующий контакт, происшедший между разнополыми зрителями, сидящими рядом в театральном зале.
Анна МАЯКОВА
ПЕТЕРБУРГСКОЕ ТЕАТРАЛЬНОЕ ПРИКЛЮЧЕНИЕ
Рассказ
Скажу вам - замечательно иметь подругу в Петербурге. Когда накатит тоска, можно сесть без пяти двенадцать в "Красную стрелу" и в восемь утра следующего дня выйти из вагона в Петербурге, направиться на площадь Восстания, встать, потянуться и полной грудью вдохнуть бодрящий утренний воздух. Окинуть взглядом все еще темные окна гостиницы "Октябрьская", что напротив, и, подхватив сумку, зашагать к метро.
На "Парке Победы", где я вышла, было безлюдно. Неудивительно - ведь сегодня первый день Нового года. Все еще спят после праздничных застолий, кроме меня и двух подвыпивших мужчин, бурно выяснявших, уважают ли они друг друга. Я дошла до светофора, пересекла сияющий огнями Московский проспект и оказалась у памятника Чернышевскому, на голове которого сидела черная ворона.
- Эй! - крикнула я и махнула рукой. - Прочь! Тебе там не место!
Ворона каркнула в ответ и улетела.
Через четверть часа я уже сидела за столом и с удовольствием поедала салат, оставшийся от праздничного ужина. Подружка Зоя, совсем не уставшая, а свежая, как роза, хлопотала по хозяйству, спрашивая о моих домашних: как внучок? как Поленька? как Лизочка? Я отвечала односложно, краем глаза поглядывая на диван, на который мне хотелось завалиться и закрыть глаза.
- Ты устала,- заметила мое состояние подруга. - Выпей чаю и ложись.
Постелив белоснежную простыню на диван, я легла и закрыла глаза. В голове все еще слышался звук постукивавших на стыках колес. Словно в тумане проплыли улыбающиеся лица попутчиков, с которыми я встретила новый год: маленькая Сашенька, ее молодые родители. Я провалилась в сон.
С Зоей мы познакомились несколько лет назад на семинаре у Ангелины Могилевской, весьма успешно проповедовавшей идеи позитивного мышления, почерпнутые у американки Луизы Хей, среди московских пенсионерок и безработных. Зое явно здесь было не место - у нее был вид процветающей женщины. Как я узнала позже, недавно взыскательная комиссия отобрала ее, талантливого зоотехника-практика, для участия в международном проекте по животноводству "ТАСИС". Возможно, приехав из своего совхоза в Москву, Зоя чувствовала себя одиноко и искала новых знакомств. Мы обменялись телефонами и вскоре подружились, радуя друг друга. Зоя - провинциальной искренностью и доверчивостью, я - знанием Москвы, театров, музеев.
Честно говоря, тогда мне было худо - я потеряла работу, прозябала, на хлеб зарабатывала тем, что подвозила пассажиров на машине. Стыдясь такого положения, я избегала старых знакомых. Новая дружба с Зоей была для меня подарком небес. Я была ей благодарна за любовь и внимание. Через год Зою перевели в Петербург, и я иногда навещала ее.
В этот приезд мы собирались пойти в БДТ. Заранее купив билеты, подружка позвонила мне по телефону - обрадовать. Вообще-то, я люблю музыку и предпочла бы Мариинку, но БДТ тоже здорово.
Проснувшись и открыв глаза, я увидела, что Зоя принимает лекарство - у нее разболелась печень.
- Тебе придется пойти в театр одной, я плохо себя чувствую,- сказала Зоя. - Я звонила двум приятельницам, чтобы перепоручить тебя им, но, как ты понимаешь, в праздники у всех свои планы. Извини.
Она казалась расстроенной. Я хотела отказаться от культпохода, но мы решили, что я должна пойти - жаль было купленных билетов и новогоднего вечера. Я позвонила в театр, чтобы узнать, как добраться. Лет тридцать назад я была в БДТ, но за давностью лет дорога выветрилась у меня из памяти.
Выйдя на Сенной, я не узнала город: вокруг высились современные торговые центры, сияла праздничная иллюминация. Нарядные веселые питерцы спешили по своим делам. Поспешила и я. Дойдя до Фонтанки, свернула налево, следуя полученным в театре указаниям. Шагая по набережной, вспомнила эпизод, связанный с Товстоноговым, бывшим главным режиссером БДТ.
В течении двух долгих месяцев я работала с польской эстрадной группой "Ежи Грюнвальд и его команда" в качестве переводчика и администратора Госконцерта.
Мы объездили десятки городов. Это был хороший "чес" по городам и весям, выражаясь современным сленгом. По возвращении группу, и меня в том числе, поселили в гостинице "Москва", что на Манежной площади. Завтра в Шереметьево мы простимся...
Я сидела в буфете и в одиночестве доедала свой гостиничный завтрак, когда вошел Товстоногов. Его нельзя было не узнать: в прессе того времени часто появлялись его фотографии и публикации о нем. Он взял кофе и, спросив разрешения, сел за мой столик. Слово за слово, мы познакомились. Он представился как Георгий Александрович. Беседа текла легко. Мы шутили по поводу погоды, обсуждали различия между москвичами и ленинградцами, театра не касались. Через какое-то время, хитро прищурив глаза за толстыми стеклами очков, он спросил:
- Вам что-нибудь говорит фамилия Товстоногов?
-Разумеется, - ответила я, не колеблясь. - Это известный ленинградский театральный режиссер, и мне кажется, что это вы. Не так ли?
-Так, девочка, так, - улыбнулся он.
В этот момент в буфет ввалилась шумная компания моих поляков.
- Пани Аня, пани Аня! - закричали они. - У нас проблема. Мы вас искали.
Я встала из-за стола:
- Это мои великовозрастные "дети" - польская эстрадная группа. Они завтра улетают домой. До свидания, Георгий Александрович.
-До свидания, красавица. Приходите на спектакль. На чье имя оставить контрамарку?
-На имя Анны, что на шее, - отшутилась я и, присоединившись к полякам, вышла...
Боже мой, как давно это было! Но я помню все.
Вот и театр, красивое бело-зеленое здание. Оно прекрасно подсвечено. К нему с трех сторон стекаются потоки людей. Сегодня дают "Двенадцатую ночь" Шекспира. Я взошла на небольшой мостик, перекинутый через Фонтанку, чтобы сделать несколько снимков. На обратном пути меня остановила бедно одетая сгорбленная старушка:
-Лишнего билетика нет?
-Есть, - я достала билет. - Держите.
Старушка взглянула на билет и покачала головой:
-У меня таких денег нет.
-Какие деньги! Это вам новогодний подарок, - сказала я и сбежала с мостика.
Побродив по театру и выпив бокал шампанского в буфете, я направилась к своему месту,ожидая увидеть рядом уже известную мне старушку. Однако на ее месте сидел молодой человек лет двадцати трех, коротко стриженный, в светлом свитере, нос тюпочкой. Я миновала его и села рядом, недоумевая - где же старушка?
Свет погас и начался спектакль. Некоторое время я следила за перипетиями знакомых с детства героев. Фильм "Двенадцатая ночь" с Кларой Лучко я смотрела столько раз, что знала его почти наизусть. Затем мои мысли вновь возвратились к старушке. Вероятнее всего она отдала билет своему внуку. Я скосила глаза в сторону внука. Ежик волос, тонкая бледная рука. Юноша напряженно смотрел на сцену. Вдруг на меня снизошло прозрение. Никакой он ей не внук. Старушка так зарабатывает на жизнь: делает ставку на жалость, напрашивается на подарок, затем перепродает билет желающим. Дело ясное. Я успокоилась и стала смотреть на сцену. Что там Орсино? А его прелестный слуга? А шут, которого, к всеобщему удивлению, играла Алиса Фрейндлих, переодетая в в в мужское платье?
Юноша переменил позу, и наши локти соприкоснулись. Меня словно током ударило. Это было так неожиданно. Я застыла. А тепло юноши перетекало в мое тело, будоража душу и заглушая голос рассудка: "Господи, опять искушение? Зачем? Разве я не отлюбила свое? Не отмучилась?" Поколебавшись с минуту, я убрала локоть. Волшебство закончилось. Когда зажегся свет, юноша резко встал и направился к выходу. Я с грустью проводила глазами его тонкую юношескую фигуру.
Антракт пошел весьма прозаично - стояла в нескончаемой очереди в туалет. Возвратившись на место, юношу не увидела. "Неужели ушел?" - с неожиданным сожалением подумала я. Он вошел в зал, когда погасили свет. Быстро прошел к своему месту. Когда садился, я взглянула ему в лицо. "Да?" - спросили мои глаза. Он ответил быстрым дерзким взглядом: "Конечно, да. Не сомневайся".
С замиранием сердца я ждала, когда он прикоснется к моему локтю, чтобы вновь ощутить это волнующее тепло. Словно читая мои мысли, он осторожно придвинул ко мне локоть. Это игра. Теперь мой ход. Едва заметным движением я приближаюсь к нему. Теперь не только локти, но и наши предплечья соприкасаются, что усиливает мое волнение. Мы играем в непростую игру под названием "якобы прикосновение". На самом деле мы не касаемся друг друга. Мы останавливаемся в миллиметре друг от друга, мечтая о прикосновении. Разумеется, это лишь иллюзия близости. Она исчезнет, растворится в воздухе, как только зажжется свет.
Мы то приближаемся, то отдаляемся. То даем надежду, то отбираем ее. Я вдыхаю едва заметный аромат его одеколона. Наверное, "Hugo Boss". Отлично "отбивает" здравый смысл. Иногда мне кажется, что я слышу биение его сердца. Боковым зрением вижу его склоненную голову, нос тюпочкой, срезанный подбородок. Безумно хочется положить ладонь на его склоненную голову, но нельзя. Это против правил. Я вздыхаю и отодвигаюсь.
В конце мы долго аплодировали, радуясь тому, что можем что-то делать вместе. Артисты несколько раз выходили на поклон. Но все. Занавес закрывается. Игра окончена. Юноша уходит. Я роюсь в сумочке, чтобы найти таблетку валидола - разболелось сердце. Спускаюсь в гардероб, бесчувственно стою в очереди, беру шубку, одеваюсь у зеркала. И вдруг в отражении, среди сотни лиц, вижу лицо юноши. Он стоит на возвышении, взгляд его блуждает в толпе, словно ища кого-то. Видит меня в зеркале, смотрит не отрываясь. В его взгляде призыв, надежда и еще что-то, чего я не могу знать.
Надев берет, я поворачиваюсь и иду к выходу, не сводя с юноши глаз. "Ты пробудил мои чувства. Вызываю тебя на дуэль", - говорит мой взгляд. - Ты готов?" Увы, юноша не был готов. Не выдержав моего взгляда, он опустил глаза и стоял, потерянный. Я молча проследовала мимо и вышла в ночь. Театралы небольшими группами расходились кто куда, на ходу обсуждая удачный спектакль. Кто-то сожалел, что нет уже с нами Товстоногова, а я сожалела о юноше.
Какое-то время я шла в толпе, становившейся все реже и реже. Теперь передо мной шагали на высоченных каблуках лишь три девушки. "Совсем как я в молодости", - подумала я и обернулась, чтобы попрощаться со своим театральным приключением. С неба, как и должно быть в Петербурге, моросил мелкий дождь, видимый лишь в свете уличных фонарей. Набережная Фонтанки была пуста. Лишь силуэт знакомой старушки мелькнул на мосту и исчез...