Боровцов: Дурак ты, братец. Никаких у тебя понятий нет. Кабы у тебя были такие понятия, так ты бы не женился да не развел семьи. Я не глупей тебя, я, может быть, не один раз видал таких-то людей, что не берут взяток, и разговаривать как-то раз привел Бог, так уж они и живут, как монахи. Далеко тебе до них! Что ты нас обманываешь! Те люди почитай что святые! А то вот еще масоны есть. Ты уж живи хоть так, как все мы, грешные. Ты разве бы не брал, -- да не умеешь -- вот что надо сказать.
Кисельников: Я уж теперь и сам понимаю, что я ничем не лучше других, а ведь мне хотелось-то быть лучше.
Боровцов: Ну мало ль что хотелось.
Кисельников: Как вспомню я свои старые-то понятия, меня вдруг словно кто варом обдаст. Нет, стыдно мне взятки брать.
Боровцов: Конечно, стыдно брать по мелочи да с кислой рожей, точно ты милостыню выпрашиваешь; а ты бери с гордым видом да помногу, так ничего не стыдно будет.
Боровцова: И что это за стыд такой? Нешто у вас другие-то в суде не берут?
Кисельников: Все берут, маменька.
Боровцова: Так кого ж тебе стыдно? Нас, что ли, или соседей? Так у нас по всему околотку, хоть на версту возьми, никто об этом и понимать-то не может. Берут взятки, ну, значит, такое заведение, так исстари пошло, ни у кого об этом и сумления нет. Это ты только один, по своей глупости, сумлеваешься.
Боровцов: Что ты толкуешь: "Стыдно!" Ведь я тебе не говорю: "Возьми дубину да на большую дорогу иди". А ты подумай-ка хорошенько да брось свой стыд-то.
Кисельников: И то, папенька, надо бросить.
...
Анна Устиновна: Вот что, Кирюша; ты меня послушай! Никакая мать своему сыну дурного не пожелает. А коли посоветует, так уж этот грех на ней будет, а сыну Бог простит. Вот теперь ночь, мы с тобой одни... ты видишь нашу нужду... переломи, Кирюша, себя, бери взятки... я за тебя, Кирюша, Бога умолю, -- я каждый день буду ходить молиться за тебя, я старуха...
Кисельников: Что вы, маменька, говорите!..
Анна Устиновна: Конечно, мать-то должна добру учить; да уж ты, Кирюша, не брани меня. Видя-то нашу горькую бедность...
Кисельников: Маменька, маменька, не мучьте меня!
Анна Устиновна: Прости меня, Кирюша! Душа-то у тебя какая чистая!
Кисельников: Ах, маменька! Нет, нет. Вы любите меня, вот вам и кажется, что у меня душа чистая...
Анна Устиновна: Стыдишься ты брать-то.
Кисельников: Был у меня стыд, а теперь уж нет, давно нет.
Анна Устиновна: Так отчего ж бы тебе...
Кисельников: Вы думаете, я не взял бы?..
Анна Устиновна: Так чего ж ты боишься?
Кисельников: Взял бы я, маменька, взял бы.
Анна Устиновна: Так бери! Вот тебе мое благословение!
Кисельников: Ах, маменька! Взял бы я... да не дают... (Опускается головой на стол.) За что мне дать-то! Я не доучился, по службе далеко не пошел, дел у меня больших нет, за что мне дать-то?
Анна Устиновна: Экой ты у меня бедный! Экой ты у меня горький!
...
Неизвестный: Вы господин Кисельников?
Кисельников: Точно так-с.
Неизвестный [садясь]: Вы, должно быть, очень бедно живете?
Кисельников: Сами изволите видеть.
Неизвестный: Да. Ну, это может поправиться. У меня много частных поручений; если хотите, можете заниматься у меня. Вам тысячи рублей в год будет?
Кисельников: Как вы изволили сказать?
Неизвестный: Тысячу рублей.
Кисельников: Мне тысячу рублей-с!.. Это благодеяние такое-с... Я, помилуйте... так благодарен-с... Мне и во сне-то... Позвольте узнать, с кем говорю-с.
Неизвестный: Это вам все равно; вы узнаете после. Я поверенный по многим большим делам.
Кисельников: В суде я вас никогда не видал-с.
Неизвестный: Я сам не бываю, у меня есть агенты, которые за меня ходят по судам. Я только вчера приехал; а впрочем, я все знаю, что у вас в суде делается.
Кисельников: Кто-нибудь из наших сообщает-с?
Неизвестный: Да, ваши у меня бывают, забегают частенько и, кажется, остаются мною довольны. Что это у вас делов-то сколько?
Кисельников: Работа-с; надо же чем-нибудь жить.
Неизвестный: Оно так, а все ж таки на дом-то брать дела неловко, запрещено законом.
Кисельников: Коли вы поверенный по делам-с, так вы изволите знать, что не всякий закон исполняется.
Неизвестный: Ну, конечно. Вам верят, вы человек честный, оттого вам и дают. Да тут всё и дела-то неважные. А вот у вас есть дело Черноярского.
Кисельников: Почем же вы знаете-с? Я его только сегодня взял.
Неизвестный: Я вам говорю, что мне все известно. Вот это дело, будь я ваш секретарь или столоначальник, я бы вам не дал.
Кисельников: Отчего же? Я его еще и не смотрел.
Неизвестный: Оттого, что искушение велико. Покажите мне его.
Кисельников: Да как же-с!
Неизвестный: Покажите, я вам говорю. Чего вы боитесь! Вот оно у вас в платке завязано.
Кисельников [развязывая платок]: Вот-с, дело Черноярского-с.
Неизвестный: Это дело с лишком во сто тысяч, как же его вам поверили?
Кисельников: Отчего же не поверить-с? Я всегда-с...
Неизвестный: Оттого, что тут есть документ; если его испортить, так и все дело пропало.
Кисельников: Как же это испортить-с?
Неизвестный: Ха, ха, ха! Вы не знаете? Ну, взять написать что-нибудь да потом ножиком подчистить. Вот какие дела доверяют! Ай, ай, ай! [Качает головой]
Кисельников: Как же это можно-с! Такая фальшь-с... Кто же решится?
Неизвестный: Кто решится? Дадут тысячи три-четыре, так всякий решится.
Кисельников: Нет, уж вы не извольте беспокоиться, у меня будет сохранено, у меня и руки-то не подымутся.
Неизвестный: Не подымутся. Так я вам и поверю. Такие же у вас руки-то, как и у всех.
Кисельников: Нет, меня еще Бог миловал, я никогда...
Неизвестный [отворотясъ, отсчитывает деньги]: Вот вам три тысячи! Марайте документ, пишите что-нибудь.
Кисельников [встает]: Как! Что вы-с! Помилуйте-с!
Неизвестный: Садитесь! Вот деньги. Сосчитайте прежде.
Кисельников: Да зачем-с?
Неизвестный: Сосчитайте, я вам говорю. [Кисельников машинально считает] Ну, сколько?
Кисельников: Три тысячи-с.
Неизвестный: Ну, положите их к себе в стол.
Кисельников [смотрит на него умоляющим взглядом]: Нет, зачем-с, зачем-с! Не нужно бы-с!
Неизвестный: Ну, милый мой, ну, дорогой мой! Голяк ведь ты! Бери, бери, после спасибо скажешь.
Кисельников: Право, не нужно бы-с! (Убирает деньги.) Ей-Богу, не нужно бы-с! Господи! Что же это я делаю! [Плачет]
Неизвестный [развернув дело]: Об чем же ты плачешь, мой милый? Видно, в первый раз. Ну, теперь бери перо [Кисельников берет перо] Пиши что-нибудь. Что-нибудь пиши, все равно.
Кисельников [дрожа]: Написал-с.
Неизвестный: Что ты пишешь-то! Вот потеха! Ну, да все равно! Вот ножичек. Почисти, чтобы видно было, что тут была подпись. [Кисельников чистит ножом] Ну, вот так. Ну, довольно! [Берет дело, складывает и кладет на стол] Знаешь ли, что ты наделал?
Кисельников: Ничего не знаю-с. Уж вы меня не погубите. Семейство-с!
Неизвестный: А то руки, видишь ты, у него не поднимутся! Ох вы, горечь! Я и не таких, как ты, покупал. Любо с вами дело делать. Вашему брату ничего заветного нет, все продаст! Ведь ты, знаешь ли, ты мне за три тысячи полтораста тысяч продал! Теперь с нас по этому документу немного взыщут. А пойдет следствие о подлоге, так опять-таки нам выгода та, что дело затянется, в Сибирь-то пойдешь все-таки ты, а не мы. Ты хоть уж покути на эти деньги-то, чтоб не даром отвечать. [Хочет уйти]
Кисельников: Как же это-с! Нет, вы позвольте-с! Куда же вы-с? Я еще в себя не приду.
Неизвестный: Что ж, мне тут и сидеть с тобой! Утешать тебя! Да ты не бойся, мы за тобой будем следить, до Сибири не допустим. А ты пока деньги-то не сори, чтоб подозрения не было. Прощай! [Уходит]
Кисельников: Что я наделал! Что я наделал! [Развертывает дело и смотрит] Уж теперь поправить ничем нельзя. А-ах! Дрожь какая-то! Уж не подсыл ли это? Сейчас могут наехать, накроют меня и с деньгами. А может быть, и нумера записаны? Вот когда лихорадка-то! Да хоть и не с подсылом, так как же я дело в суд-то понесу! Столоначальник взглянет, сейчас меня и арестуют, не дадут и с детьми повидаться. А там лишение чинов, каторга, станут над головой шпагу ломать; ну вот и колодник! Ах ты, батюшки, как зубы стучат! Да и холодно что-то у нас. Вот ведь недавно, полчаса каких-нибудь, был я честный человек, чиновник; хоть бедный, а обыватель; идешь это по улице и ничего; тот руку подает, другой руку подает: "здравствуйте", говорит; на рынок ходишь, в праздник в церкви стоишь, что другие, то и ты; а теперь за железную решетку, в серое сукно оденут. Хоть деньги-то детям останутся; отца-то у них уже не будет. Спрятать бы деньги-то! Маменька!
Кисельников [входит Анна Устиновна]: Маменька, деньги вот..., вот!
Анна Устиновна: Какие это деньги, Кирюша?
Кисельников: Деньги... Тут много.
Анна Устиновна: Да вижу, что деньги, да откуда они у тебя?
Кисельников: Три тысячи. Спрячьте их, подальше спрячьте, чтоб не нашли.
Анна Устиновна: Да куда же я их спрячу?
Кисельников: Ах, Боже мой! Ну, по щелям, за обои, в тряпки заверните. Чтоб вам деньги-то остались, чем вам жить-то с детьми после меня.
Анна Устиновна: Спрячу, спрячу, нигде не найдут. Откуда ж ты взял-то их, скажи ты мне?
Кисельников: Взял... вот тут... барин приходил... Ах, маменька, как мне страшно!
Анна Устиновна: Да ты опомнись, ишь ты весь дрожишь. Что такое с тобой случилось?
Кисельников [взявшись за голову]: Да-да-да! Ах я дурак! Ведь еще, может быть, я и не попадусь. Побегу я в суд, положу дело-то в шкаф, дежурный спит теперь! Где фрак-то, маменька? [Снимает халат]
Анна Устиновна: Здесь, здесь, вот он. [Надевает на него фрак]
Кисельников: А проснется дежурный, так я скажу, что забыл что-нибудь, а дело-то тихонько и суну в шкаф. А после скажу, что не брал. Сделал одну подлость, сделаю и другую. [Хочет идти]
Анна Устиновна: Постой! Куда ты без галстука-то! Дай я завяжу тебе.
Кисельников [в то время, как Анна Устиновна завязывает галстук]: Там двое видели, как я брал; а я запрусь, скажу, что не брал, не брал. Я, маменька, скажу, что не брал. [Со слезами] Запираться надо, маменька, только одно осталось; одно мне и осталось.
Анна Устиновна: Да что ты? Бог с тобой!
Кисельников: Маменька, ведь я на волос от каторги... Завтра же, может быть...
Анна Устиновна: Кирюша, Кирюша!
Кисельников [в изнеможении опускаясь на колени]: Маменька, ведь я преступник... уголовный преступник!