Гусев Борис Петрович : другие произведения.

Отпуск

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Школа кожевенного мастерства: сумки, ремни своими руками
 Ваша оценка:

   Глава первая
  
   Крейсерская яхта вошла в гавань и встала у пирса. С причала завели широкий, удобный трап и пассажиры, бормоча слова благодарности, сошли на берег и, пройдя шагов десять, заняли свои места в комфортабельном автобусе. На палубу энергично поднялся подменный экипаж. Не прошло и часа, как передав все дела, прежняя команда направилась к стоянке такси, чтобы оттуда, прямиком, в большой город за семьдесят километров, в аэропорт и кто куда. Он же, всю жизнь свободный художник, а ныне помощник капитана по культурной части, пошёл в город. Утренний весенний туман медленно ворочался и клубился, рассеиваясь, как... Стал искать сравнение, но не нашёл.
   Остающаяся за спиной яхта "Бабочка" (до этого "Рихард Вагнер" и ещё цепочка имён) была плавучей клиникой, предлагающей своим пассажирам курс самых современных восстановительно-омолаживающих процедур. Он, как и все члены команды, посещал всё, что было можно и нужно, за символическую плату. Весна, море, остаток бледной Луны, красота. Накатывает на серо-розовую гальку волна чистого аквамарина и с шелестом, врачующим душу, откатывает. Самочувствие - прекрасное! Так хорошо, что можно закурить крепкую сигару и крепко, крепко выпить.
   Из порта идёт небольшой улочкой. Букинистические и антикварные магазинчики, художественные галерейки, маленькие бутики, крошечные кафе и уютные мини-отели. Во всём вкус, приглушённые тона, элегантность. Людей мало, в легчайшей муаровой дымке их силуэты размыты, легки. Цветы. За витринами - всё стильно, настоящие вещи, порою - роскошь. Взгляд цепляется за японский, начала двадцатого века, чайный сервиз в одной антикварной лавчонке. Из этого сервиза в родительском доме когда-то была одна только сахарница. Удивительно! Идёт мимо, попадает на большую улицу, платаны и другие дерева, всё больше вечнозелёные. Без особых изысков, благородные фасады домов в три-пять этажей. Никаких проводов, ящиков от кондиционеров, не говоря о спутниковых "тарелках". На ходу зашагивает-запрыгивает в, под старину, трамвай, предполагающий для желающих возможность и такой посадки, едет. Много свежих афиш. Самая крупная - выступление имитаторов группы "KISS". Ничего, ещё пару рейсов, и он точно не откажет себе в удовольствии.
   Видит трёхъязычное объявление о сдаче жилья, тремя разными шрифтами, сходит с трамвая, идёт обратно, сворачивает, углубляется. Становится теплее, щебечут какие-то трогательные птахи. Доходит. Черноствольные молодые дубы за высокой оградой, ярко-зелёная трава в мелких белых цветках. Дом в глубине. Наследник, тут же появившийся на пороге, оказывается, передумал сдавать, продаёт всё целиком, дом с участком и всем содержимым. Неискренне извиняется, что ввёл в заблуждение, после признаётся, что покупателей совсем нет, а так, хоть кто-то заходит, всё-ж какое-то движение. С заискивающей улыбкой приглашает зайти, посмотреть. Не зайти, после такой улыбки, что сбежать не заплатив из парикмахерской.
   Заходит, смотрит. Много фотографий, богатая библиотека, грустная собака двенадцати годов, коллекция фотоаппаратов. На пюпитре кабинетного рояля, фортепьянная соната Н. Мясковского. Любительские, без претензий, но душевные портреты девушек с осиными талиями, в светлых сложных платьях. Смотрят прямо и открыто. Несколько поэтичных ню. Пейзажи хрустальной прозрачности, в радужном свете мотыльки, золотые солнечные блики, цветение. Чинно-благородно. Шикарный винный погреб, пить - не перепить.
   Мирно откланявшись и пожелав удачи, (хотя за такие деньги, этим домом ещё очень долго можно торговать) возвращается на центральную улицу и двигается дальше. Вскоре его внимание привлекает вывеска на двухэтажном здании: "музей", "кафе", "гостиница". Перед входом, арт-объект, лабиринт в форме сердца, вполне уместный, многодельный, переливающийся. Он обходит его против часовой стрелки, смотрит, может где есть кнопка, или на худой конец рычаг. Ему хочется его запустить, такая красота должна шевелиться. Какой-никакой там шарик или ещё что-нибудь вроде человечка, чтобы перемещалось там, не хватает. Но нет, и пояснительная табличка отсутствует.
   Заходит в дверь гостиницы-музея-кафе. В глубине стойка с кофе-машиной, за ней девушка, столики с удобными креслами. По одной стене открытые полки, на них книги, журналы, "винил". По другой сплошь, "шпалерной" развеской, небольшие портреты хорошо всем известных личностей: Толстой, Ганди, Авраам Линкольн, мать Тереза и т.д., тем не менее, под каждым портретом табличка: "Портрет неизвестного (-ой), холст/масло". Всматривается и точно, с первого взгляда вроде бы как Фридрих Ницше, но чем больше смотришь, сходство, прямо на глазах, рассыпается, и видишь, нет, совсем даже и не Ницше, а как бы даже и не Зигмунда, в некотором роде, Фройда.
   Подходит к полкам, вот "Тарантул" Боба Дилана, проза Джона Леннона, многостраничная лирическая поэма гениального штангиста, альбом с живописью популярного космонавта. Пролистывает пластинки -- исключительно фольклорная музыка в "миноре" и зажигательное "диско". Лёгкое и весёлое безобразие, от которого сразу же настроение поднимается ещё на пару градусов. Осмотревшись, с одобрением, справляется у девушки за стойкой (на стене, за её спиною, известная картина М. Шагала, с влюблёнными в небе, только висит она в перевёрнутом виде): Это кто же оформлял, хозяева или дизайнер?
   - Хозяева - доброжелательно отвечает та.
   - Непростые люди, да? - с приятной иронией, спрашивает он.
   - Вроде бы непростые, хотя, как определить?
   - Определить не сложно. Непростому - нужно чтобы было красиво, со вкусом, простому - чтобы правильно. Толстой - прост, Чехов - нет. Одному, чтобы всё прекрасно, другому, чтобы босиком, землю пахать, кониной питаться, там, пороху, брат!
   - Да? А Достоевский? - девушке весело, она смеётся.
   - Достоевский - сложен, но прост! Как Гоголь с Пушкиным!
   Смеются оба.
   Продолжает: - Ладно, шутки в сторону, кофе как у вас, без цикория? У меня от него изжога.
   - Как же без цикория-то можно, да без овса, это и не кофе тогда...
   А ведь ещё совсем недавно жил у себя на даче под Москвой, в размеренном кругу ежедневных малых дел и ответственностей, всем довольный, не помышляя никуда больше двигаться. До этого год прожил в Риге, (где в своё время и родился в русской семье). Снял тогда квартиру в родном районе, в доме, с видом на бывший свой дом. Ездил в Саулкрасты, где была родительская дача. Гулял по Юрмале от устья Лиелупе до бывшей мастерской, некогда, театра-студии в Майори. Ходил, вспоминал, фотографировал. Пытался собрать во что-то цельное, все свои заметки, записи, да так и не собрал. Ничего, сейчас будет время. После уехал в город Кропоткин, где по-молодости жил и работал пару лет, что на славной реке Кубани, провёл там тоже около года. Затем год в Санкт-Петербурге. Крым - два года. Думал там и остаться, уже начал серьёзно присматриваться, прицениваться, но вернулся в Москву, не спеша выбирал новую дачу, относительно рядом с прежней, выбрал. Думал, что всё, осел и укоренился, всё реже и реже куда-либо выезжая. Небольшой дом, прекрасный вид, живопись, большие холсты, редко - графика. Посадками и прочим, не обременялся, нанимал желающих.
   Там было хорошо, когда приехал смотреть дом, прошёл быстрый летний дождь, и вода уходила через светло-зелёный ковёр участка в лёгкую песчаную почву с радующими лопающимися звуками, с приятным пощёлкиванием и потрескиванием, капала на карнизы, такая живая пьеска, ласкающая и светлая. Яблони, груши, вишни, жимолость. Внизу озеро, благоуханная земляника по склонам, малинники. Рассветы и закаты. Сосны у озера, с длинными, почти, как у пиний, иглами, бликует солнечный свет, отражённый водой на мощных ветвях. В дупле одной живут пчёлы, в полтора раза крупнее обычных. Иван-да-марья, незабудки, шмели. Всё приспособлено-налажено, всё хорошо. Но приехали двое и предложили взять на себя художественное решение реконструируемой яхты, концепцию, дизайн, а после и войти в команду. Завершившийся рейс - первый, ему очень-очень понравилось.
   Вначале плавания шли на двигателе, под его мощную и, одновременно, еле ощутимую пульсацию замечательно засыпалось. Дальше вошли в течение и двигались на парусах, лёгкое порхание. На судне, помимо прямой, врачебной специализации, имелось несколько мемориальных кают-музеев известных деятелей культуры, открытых для посещения на несколько часов в день, после чего "музеи" снова превращались в жилые каюты для экипажа. Пассажиры - исключительно совсем-совсем пожилые семейные пары, прожившие вместе, в любви и понимании всю жизнь, трогательные, спокойные, без претензий, всем довольные и благодарные в самом начале рейса, но по мере прилива жизненных соков, приходили в себя, начинали смотреть веселее, рысить по палубам,, под напором живительной терапии. Лишь суровый капитан, морской волк, Пётр Василич курил, пил и ругательски ругал всех - медиков, нерадивых членов команды, погоду и вообще всё, что придётся, кроме пассажиров, им любезно улыбался.
   Удивительно, но одну из пар он ранее видел, много лет назад, но сразу же их узнал. Когда-то на автовокзале в Керчи, после посещения горы Митридат, встал в очередь на маршрутку в посёлок, где отдыхал (Курортное, он же Мама Русская), за крупным мужчиной. Мужчина имел внешность римского воина, патриция-центуриона, держал в руках подробную качественную карту местности и внимательно её изучал. Серые пятиэтажки, холм пожарного водоёма, пирамидальные тополя. Представилось, что вот именно здесь, на этом самом месте и произошла битва, в которой был наголову разбит плачевный сын великого Митридата, после чего в Рим полетело сообщение от победоносного полководца: Veni, vedi, vici. Потекли мысли... Но тут к мужчине подошла супруга и спросила указывая на карту: Что пишут?
   Тот, не растерявшийся бы и под огнём дивизионных миномётов, не нашёлся что ответить. А та вздохнула и продолжила: На месте стоит очередь, совсем не двигается...
   Он интересуется у девушки, поставившей перед ним чашку с кофе: А что тут у вас за музей?
   - По большей части выставки из частных собраний, но серьёзные. Сегодня вечером будет лекция, после концерт и ночной киносеанс, - сходила и положила перед ним ним на стол программку.
   Девушка смотрит на часы, достаёт корзинку и начинает кормить с пальца детским питанием очаровательного пушистого дымчато-серого котёнка. Котёнок самозабвенно, с урчанием и зажмурившись, погружается в процесс насыщения. Когда какой-то звук привлекает его внимание, то он не переставая есть и не сбиваясь с ритма, распахивает свои светло-серые глаза, непонимающе-изумлённо смотрит и снова, от удовольствия прикрывает глаза... Когда-то у него был почти такой же.
   - Как зовут гражданина?
   - Васенька, - ласково отвечает девушка.
   - Конечно, Васенька.
   Смотрит на чашку, бисквитный фарфор с выдавленной гроздью сирени, удивительно, такая же, как в доме его тренера.
   Когда ему было тринадцать лет, он предложил своим одноклассникам и парочке соседей-приятелей записаться на занятия яхтенным спортом. До этого было самбо, конный спорт (троеборье), бокс, что сказать - советские времена, секции и кружки. Поехали на ближайшую водноспортивную базу, что на полноводной реке Лиелупе.
   На яхты шкиперами-юнгами их не взяли, для академической гребли оказались малы, а для гребли на байдарке - в самый раз. Направили в сторону небольшой группы, где их будущий тренер показывала, как правильно проводить весло в воде. Подошли, тренер обернулась, совсем молоденькая девушка, латышка, очень привлекательная. Увидев его, отчего-то побледнела, глаза её на миг широко распахнулись, отвернулась, и снова, через усилие, ещё раз посмотрела.
   Записались. Бегали кроссы, выполняли физические упражнения, играли в спортивные игры. Скоро пошли и тренировки на воде. Сначала в обязательных спасательных жилетах и со специальными "поплавками" на байдарках, чтобы не переворачиваться. Когда вода немного прогрелась, вышли без "поплавков" и, конечно же, каждый из них по нескольку раз, перевернувшись, пуская пузыри, искупался в реке.
   Как-то на одной из тренировок тренер сказала, чтобы в следующий раз они захватили свои дневники, ей, мол, интересно посмотреть, как они успевают и что они вообще из себя представляют в плане умственных способностей. Привозят, она забирает на проверку. Тренировка заканчивается, всем возвращает, ему нет, предлагает задержаться. После душа, переодевшись, заходит в эллинг с каноэ и байдарками. Проходит в крошечную "тренерскую". Она сидит за письменным столом углубившись в страницы его дневника, щедро украшенные красными чернилами "замечаний". Медленно, играя, поднимает глаза и с прорезавшимся акцентом начинает его отчитывать. Ему отчего-то делается весело, но он не улыбается и не дерзит, отвечает туманно, но корректно, зачем-то трогает тёплый бок чайника на электрической плитке, собственно, куда ей, прекрасной и трепетной, что-то ему объяснять? Смешно же.
   Через неделю, он единственный вышел на построение без дневника и браво заявил, что дневник, замешкавшись, в спешке забыл дома и что готов понести заслуженное наказание. Она стала смотреть в его глаза, не пересмотрела, отвела. Ещё через неделю всё повторилось. Она медленнее, чем обычно шагала вдоль ряда, (видя его пустые руки) и очень спокойно и сдержанно комментировала то, что открывалось её взору. Дойдя до него, стала ждать объяснений. Он же душевно, философски, ей улыбнулся и опять отговорился, тем, что спешил и оттого запамятовал, но, вот в следующий раз не позволит, так сказать, обстоятельствам взять верх над собою и будет с ними, то есть обстоятельствами, отчаянно бороться. И очень может быть, но обещать и гарантировать он не станет...
   Ребята улыбались. А она же вдруг вспыхнула и сказала, что на сегодня он отстраняется от занятий и может переодеваться и ехать домой. Он сразу же вышел из короткого строя, обогнул её и не спеша направился в раздевалку. Тренер же через пару секунд строгим голосом скомандовала: Стой!
   Он, удаляясь в том же неспешном ритме, добавил в тон: Стрелять буду!
   Ребята засмеялись.
   - Стой, я сказала!
   Не остановился, будто и не услышал приказа.
   Тогда она в несколько прыжков догнала его, схватила за плечи и развернула к себе. Вид имела самый решительный, дерзкий, казалось сейчас вот и влепит... , но вдруг самым трогательным образом заплакала. И тут же всё в нём перевернулось, стал бормотать какие-то извинения, успокаивать, просить прощения, впервые дотронулся до неё. Она вытерла глаза, впервые улыбнулась ему, и они двинулись обратно.
   Через день, вернувшись домой из библиотеки, застал её обстоятельно чаёвничающей с его матушкой в гостиной, чем был несколько озадачен и слегка покороблен. Было сразу видно, что они нашли общий язык и их голоса, далее, будут звучать в унисон. По этому случаю, следующую тренировку пропустил, о чём сам же и пожалел, как-то пусто было, да и неправильно. А ещё через парочку недель она пригласила его к себе домой, в загородный дом их семьи, совсем рядом от базы, на берегу реки, (когда бежали очередной кросс, показала). Сказала, что у неё есть интересные книжки на русском языке и то что он выберет, она ему подарит.
   Аккуратный невысокий забор, жмёт кнопку звонка, за забором двухэтажный особняк, всё чисто, ухожено. Она выходит, идёт к калитке, здороваются, ведёт его в дом. Знакомит со своими: отец - положительный, высокий, в ослепительно белой рубашке и джинсах, занимающий какой-то ответственный пост в судебной системе республики, мама - красавица без возраста, младшая сестра, улыбается ему - с которой у него сразу же устанавливается, как говорится, душевный контакт. Все на него смотрят с несколько непропорциональным, как ему кажется, по отношению к его скромной персоне, интересом. Вдвоём поднимаются в её комнату, на втором этаже, по ощущениям, что на пятом, видно далеко.
   Она пробует завести беседу, но разговор не клеится, отчего-то он наглухо закрыт, в полной обороне. Вручив ему стопку книг, тренер оставляет его одного. Он отбирает четыре и смотрит в окно, на противоположный берег большой реки. За окном начинается мелкий дождь. Затем внимательно разглядывает картину в строгой серой раме, городской пейзаж, окраина Риги, по-видимому самое начало тридцатых годов двадцатого века, серенький летний день, пара лошадок на переднем плане, дымит заводская труба... Чем больше смотрит, тем ему спокойнее, отличная работа. Застеклённые полки с её книгами. Для студентки, заканчивающей первый курс института физической культуры, диапазон литературы весьма широк. Большинство на латышском, но есть на немецком и на английском, даже на русском: Тургенев, Чехов, Бунин, "Мороз - красный нос" Некрасова.
   Возвращается с кофейником (керамика) и маленькими бутербродами. За окном темнеет, дождик мелкой россыпью стучится в стекло. Наливает кофе в чашки (а вот чашки - бисквитный тончайший фарфор с гроздьями сирени, такие же, как и та, что у него сейчас в руке).
   Сидят совсем рядом, молчат каким-то странным, наполненным, глубоким молчанием. Он отказывается от обеда, как она его не уговаривает. Вскоре провожает его на электричку.
   Среди книг было отличное дореволюционное издание "Робинзона Крузо", с иллюстрациями Лейча, Линтона. На третьей стороне обложки он обнаружил штамп букинистического магазина с ценой и датой, книга была куплена за неделю до его прихода. Ехал домой электричкой со свободно, самими пассажирами открывающими-закрывающими, входными дверьми. После той поездки, такие уже, как они их называли "старые" электрички, ему больше не попадались, запомнил. Стал вести дневник и первой была запись: Был сегодня дома у т. Подарила книги. Дала с собою яблок, вкусные.
   Так и повелось:
   23 сентября. Было необычное солнце после дождя. Попробовал на каноэ, перевернулся.
   4 октября. После воды, бегали кросс, до моря, потом пляжем и обратно. На пляже видели голую парочку. Играли в футбол, неплохо, я в защите.
   12 ноября. Сегодня воскресенье, купил на толкучке диск "Burn", Deep Purple, то самое. Вчера бегали к морю, на воду уже в этом году не пойдём, вода стала другая, вязкая. Искали янтарь, нашёл четыре кусочка.
   18 ноября. "На монетах Золотой Орды верблюда чеканили вместо крысы, а слона вместо свиньи, потому что обманом и хитростью, им удалось первыми увидеть солнце, (а не как в китайском переплыть реку)".
   27 ноября. Сегодня выпал первый снег. Снег не такой, как в детстве, я его сейчас не люблю. Дочитал полное собрание сочинений Джека Лондона, до этого Жюля Верна. Она сильная.
   4 декабря. "Нужно найти гнездо озёрной черепахи. Подождать, когда та уйдёт и воткнуть вокруг гнезда плотный и крепкий частокол из веток. Она возвращается, обходит всё кругом и уползает. Возвращается с "разрыв-травой" во рту и прикасается к веткам - те падают. Ту траву она бросает, она ей больше не нужна, нужно её взять и идти к месту, где закопаны сокровища. Под ногти нужно засунуть кусочки этой травы, тогда заклятия не действуют. У каждого клада есть своё заклятие: то он для того только, кто его в той жизни закопал, чтобы в этой вынуть, то для сироты, или кого-то, кого очень сильно обидели..."
  14 декабря. После уроков дрался со Скорым, у него из носа сильно пошла кровь, решили, что потом продолжим, странный он какой-то, чего ему надо?
   7 января. Спортивный лагерь. Новый год прошёл скучно, она праздновала с тренерами. Вчера мы не на шутку разошлись, она заглянула, попросила не шуметь, потом ещё раз, а на третий пришла с Карлушей, (тренером каноистов, отличным мужиком, участником олимпиады в Мехико). Тот снял свой разношенный кроссовок сорок седьмого размера и всем по очереди, через одеяло, по хорошему такому удару по тыльной части. Подходит ко мне, говорит: Переворачивайся, чего ждёшь?
   Я ему говорю: Это - исключено.
   Он приказывает: Быстро!
   Я отвечаю: Нет, этого не будет.
   Она ему что-то сказала на своём, и они начинают разворачиваться, смотрю на наших, переворачиваюсь и говорю: Ладно, хорошо, согласен.
   Карлуша так по-крестьянски, хитро, улыбается и говорит: Нет, не захотел со всеми, теперь от них получишь, побольше, поувесистей.
   13 апреля. Четыре дня тому назад в раздевалке перед физрой дал в глаз старшекласснику, (тот стал нас оттуда выгонять), поставил ему здоровый синяк. Два дня ощущал себя очень мощным. Вчера тот зашёл на перемене к нам в класс и почти без разговора дал мне в глаз, тоже хороший такой фингал. Т. сильно ругается.
   20 апреля. Уже было две тренировки на воде. Выиграл олимпиаду по истории среди школ нашего района. Старшеклассника Валерой зовут, ходили на горку, дрались - помирились, теперь за руку здороваемся. Хорошо, что я до байдарки занимался боксом, поставленный удар, если с байдарки вдруг уйду, вернусь. Был у неё дома в Риге, красиво.
   19 мая. Вчера она позвонила и пригласила меня к себе домой, в городе. Когда приехал, то она подарила четыре суперовских нулевых "пласта", (все незнакомые, кроме "Queen") говорит, что получили посылку от родственников из Мюнстера, в Германии, (там, многие из местных, кто уехал, живут). Три музыкальных журнала. Плакат, объёмный, переливающийся, Pink Floyd!!! Они вчетвером на фоне неба, внизу день, облака, а вверху - ночь, месяц и звёзды, совсем внизу камин в центре с горящими дровами и много всего, деталей. Не знал, что такие вообще бывают! Спасибо ей!
   3 июня. Послезавтра едем в спортивный лагерь. Вчера встретились в центре, посидели в "Птичнике". Она красивая, когда накрашенная - вообще, все на неё глядят. Потом дошли до "Палладиума", посмотрели "Три дня Кондора", отличный фильм. Её знакомые странно как-то на меня смотрят, конечно, с таким мелким! Она им говорит, что я у неё тренируюсь.
   7 июня. Теперь я сильнее её, бегали, и так вообще. У Гарьки выменял крутой эспандер. Купить новые гантели - 5 кг, эти лёгкие. Нужно продолжать, не останавливаться. Завтра едем в спортивный лагерь.
   Ну и всё в таком направлении.
   В летнем спортивном лагере ему понравилось, было хорошо. Всё лето прекрасная погода и теплая вода в реках, а рек было две. Во всех играх она была в противоположных командах, вступала в единоборство, пыталась обвести, отобрать или наоборот посильнее послать в него мяч. Белые, легкие царапины на её загорелой блестящей коже после футбола. Всей группой вечерами ходили в кино, всегда сидели рядом. Как-то к ней из города приехала подруга, а он после ужина один пошел к реке и взяв свою лодку отправился на самостоятельную тренировку, увидел девушек, они заплыли довольно далеко. Тренер сказала что-то вроде: Прямее толчковую руку.
   Он кивнул и направился дальше, успев заметить изумление на лице её подруги.
  Потом пришёл день летнего солнцестояния, для местных, самый большой праздник в году. Они к нему готовятся, по возможности варят пиво, запасаются водкой и едут на природу, плетут венки и поют песни, жгут большие костры, прыгают через них, ищут цветок папоротника, гоняются друг за другом со стеблями аира и совершают прочие безумства на почве алкогольной интоксикации.
   После завтрака подошла и сказала: Мы с тобой поедем, после обеда, никуда не уходи.
   Тренировка на воде. Обед. После обеда атмосфера начинает зримо вибрировать. Старшие делаются возбужденно-приподнятыми, деятельными, младшие от них не отстают, разбредаются группками по окрестностям. Ехать не то что бы не хочется, но к нему этот праздник никакого отношения не имеет, совершенно чуждо, не Новый же Год.
   После обеда читает, все из их комнаты уже разбрелись. Приходит она и предлагает: Давай тебя подстригу, пока есть время.
   - Спасибо, не нужно, хочу длинные волосы.
   - Зачем? Ты что? Тебе не пойдёт! - пугается она
   - Посмотрим, сейчас, чего говорить? - отводя в сторону книгу, которую она хочет отнять, отвечает он, - Да и нет у меня уверенности в вашей руке...
   -Ну, пожалуйста! - просит тренер, - А то не возьму с собой.
   -Правда?!! - радостно восклицает он, - Всё, я пошёл!
   -Как с тобой тяжело... - печально вздыхает она.
   Он назидательно читает ей вслух из исторического романа, который взял сюда из дома: "Мужчина, похож на орех, наружность твердая, внутри - мягкий. А женщина же подобна персику - снаружи - мягкая, дальше - упираешься". И, кстати, почему ваша подруга на меня так посмотрела? И в городе, ваши знакомые? Давно хотел спросить, что во мне такого они видят?
   Тень пробегает по её лицу, молчит, затем произносит: - Я не заметила, может тебе показалось. Не обращай внимания. Ну, будем стричься, несу ножницы, да?
   - Наверное, я об этом ещё не раз пожалею, но если умеете, то несите, только чего-то сомнительно... - насмешничает он.
   Она по-прежнему для него тайна за семью печатями. При всех - придирчива, строга, может и голос повысить, задирает, подшучивает, порою весьма резко. А когда наедине, то совсем другая. Что между ними может быть общего? Чем он ей вообще может быть интересен? Совсем маленького его не раз и не два уводили к себе домой старшие девочки и говорили своим домашним, когда те возвращались со своих работ: Вот, он - будет мой братик, будет у нас жить!
   И далеко, случалось, уводили, надолго, пока родители и соседи из его дома прочёсывали ближние и дальние окрестности. А тут что? Правда за эту весну он перегнал её в росте, раздался в плечах. Но они из совершенно разных, не пересекающихся, вселенных, миров, - думает он, стараясь ровнее держать спину и делая лицо помужественнее, когда она отхватив очередной клок волос с его головы, всматривается в дело рук своих, вся такая ладная, красивая, чужая.
   Вскоре подъезжает легковушка с водителем, пожилым, из местных. Устраиваются, машина выруливает на дорогу. Мимо проносятся густые леса, небольшие поля, рощи. Она интересуется у него: "А ты никогда не хотел научиться нашему языку?" Отвечает: "Когда я был маленький, мама хотела меня записать в латышский детский садик, там ей сказали, что в группе уже один русский есть, второго они взять не могут, потому что тогда, через месяц, вся группа будет говорить только по-русски. Ну, а в школе, не научишься, хотя у нас очень хорошая учительница, наша классная..."
   Ещё он думает, что учить латышский язык, на котором книги стали выходить не от случая к случаю, а сколько-нибудь регулярно, в последней четверти девятнадцатого века, не самая разумная трата времени. Он знает их возражения: мол, ты живешь на этой земле, должен знать. Но у неё есть родственники и в Канаде, и в Австралии, вряд ли они вообще имеют представление о языке индейцев или аборигенов, на землях которых живут. Тем более, осталось еще человек двести, носителей языка самого первого, исконного, финно-угорского населения этого края, ливов, от которых и прежнее название страны - Ливония, что-то не видно у местных тяги к овладению этим языком, и одного слова, поди, не знают. И вообще, он решил, что как только будет возможность, он уедет жить в Москву. А Рига ему совсем не интересна, чужой город, хоть здесь и родился, названий улиц не знает и не хочет знать, не то что язык учить, на котором до революции и надписей тут в городах не было вовсе, русский, немецкий - и только. Он извлекает из кармана серебряный браслет в их национальном стиле и протягивает ей: -Это вам, с праздником! Я его сам сделал. (По полированному обручу полосы инея, лёгкое чернение и синеют лучистые звезды, в эпоксидную смолу добавил пасту из стержня двенадцатицветной шариковой ручки, которую привёз папа из заграницы, вещь, без сомнения, удалась, да.)
   - Ты сам это сделал? Ого! - она изумлённо разглядывает своё запястье, потом вытягивает руку с браслетом вперед, чтобы водитель тоже смог увидеть и оценить.
   Приехали. День тянулся и тянулся. Народ, не худший из народов, готовился, разминался пивом. Пока не пришло время идти на природу, для прыжков через костры и прочих бесчинств. Через костры он тоже прыгал, и выпил полстакана мутного крепкого пива, но, тем не менее праздник впечатления не произвёл, да и ей, похоже, не очень-то было весело и комфортно. Заночевали у каких-то дальних родственников или хороших знакомых её родителей. С утра сходили на речку. Сизо-перламутровые облака, сосны, гобеленовое покрывало, пакет с бутербродами, сложенная одежда, маленький транзисторный приёмник, иногда слегка шипит, музыка, рок, на польской радиостанции. К обеду вернулись в лагерь, став чуточку ближе друг другу.
   Рядом от спортивного лагеря, в полукилометре, были развалины орденского замка рыцарей-меченосцев. Всей группой поднимались на стены, на самый верх, и любовались закатами. Как-то во время тренировки, метрах в трёх от байдарки, из воды выпрыгнула огромная рыба, длиной где-то с метр, чёрная. Тренировался он серьёзно, с настроением. Овладел техникой, прежде работал только руками и, вообще, неправильно, теперь вник. Неплохо выступил на соревнованиях, и она пообещала ему одну из шести новых, цельнодеревянных байдарок, что должны были скоро поступить на базу. Ближе к сентябрю вернулись в город. Пошёл в школу и стал нормально учиться, в новом дневнике не было ни одного замечания, стояли одни пятёрки и совсем немного четвёрок. Усиленно тренировался. На выходные шли в театр, или на концерт, реже, на хороший фильм. Много читал. Потом был зимний спортивный лагерь, запомнился кросс, в сильный ветер, мороз, на десять километров, не стал её обгонять, прибежали вместе, оценила. Ездили в маленькие, старинные, немецкие городки на территории республики, выдаваемые местными за свою собственную историю, на что он обязательно указывал, сочувствуя тяжкой доли местного населения, отчего экскурсоводы приходили в негодование.
   Пришла весна, лёд сошёл, открылась вода, были установлены лёгкие, деревянные причалы-настилы и снова ходили на байдарках до самого устья и обратно. Хорошо законченный учебный год и благодатное лето. Спортивный лагерь, в том же городке. Первое место на соревнованиях в своей возрастной группе. Но вместо трёх летних месяцев, теперь два. Он старался её ничем не огорчать, привык к ней, только иногда, (как раз вошли в моду анекдоты про чукчей) добродушно и заслуженно, как ему казалось, называл её чукчей. Она же отвечала ударом острого и крепкого кулачка под рёбра, тогда отдалялся, на время, от пяти до двенадцати минут. Она его тоже, но не заслуженно, как ему казалось, так же, при случае, звала...
   Сейчас, здесь, допив кофе, решился и попросил показать ему номер, без особых излишеств, но чтобы всё-всё было. Пока шли наверх он с удовольствием смотрел на себя в отражающих поверхностях, да, что не говори, а современная медицина, терапия, творит чудеса. Провожатая открыла дверь, вошли. Номер был хорош, решён в странной цветовой гамме, с претензией, всё как-то матово и трепетно серебрилось и даже кусочек моря в окошке имелся. Заглянул в душевую, просторно, никого.
   Махнул рукой, да и вселился, через какое-то время, обустроился. Вытребовал электрочайник себе в номер, а после прилёг на кровать, закинул руки за голову и опять погрузился, словно в пышно-сбитую перину, в воспоминания.
   ...Тогда, восьмого августа, они вернулись из лагеря в Ригу и через пару дней она предложила ему поехать в места, откуда происходили предки её матушки. Согласился. Она созвонилась и договорилась с его мамой и, ранним утром, встретившись у четырёхгранной башни часов на Центральном вокзале, едут экспресс-электричкой на юго-запад края. Затем на автобусе до маленького посёлка, а оттуда другим ветхим, но чистеньким автобусиком, который довозит их до краснокирпичного, давно необитаемого, но с целыми стёклами, постоялого двора. (Круглые неохватные кирпичные столбы с вделанными в них навеки железными кольцами для привязи лошадей и довольно хорошая сохранность здания, стоящего перед гранитной брусчаткой когда-то оживленного тракта.) Там их забирает пожилой водитель, ещё минут пятнадцать езды по грунтовой дороге и высаживает их у тропинки. Говорит, что ещё вчера перевёз всё необходимое в дом, всё готово.
   Неспешно двинулись на покатый высокий холм-гору, самую высокую точку в округе. Стрекотали кузнечики, в ясном небе плыли неспешные облака. На самой вершине оказалась старинная могила с железным, почти без ржавчины, крестом с выпуклыми готическими буквами довольно обширного текста, с оставленным кем-то высохшим и блестящим букетиком полевых цветов. Поинтересовался, о чем повествует надпись, она вкратце пересказала романтическую историю, некогда разыгравшуюся в этих местах. Присели отдохнуть на тёплые, широкие и выветрившиеся камни могильного ограждения. Замечательный вид на дальние дали, леса и озёра. Достав из сумки бутылку лимонада, открывает и протягивает ей. Она подносит её к губам... И вдруг словно пелена падает с его глаз, он - видит её! Какая же невероятная красота! Сердце стучит где-то в горле, ему нехорошо. Она возвращает бутылку, та выскальзывает из его враз одеревеневшей руки и катится вниз описывая широкую дугу, оставляя пенный шлейф. Не может пошевелиться, сердце бьётся где-то в горле. Она смотрит внимательно, понимает, улыбается печально и грустно, гладит его по плечу, вздыхает и произносит: - Вот видишь, чукча.
   Он энергично трясёт, стряхивая наваждение, головой и бодро рапортует: Никак нет, римлянин Третьего Рима, а четвёртому не бывать, приложим силы!
   Приносит бутылку, командует, больше самому себе: - Поехали дальше!
   Он категорически не хочет любви, ему это не нужно, он знает, ничего кроме боли это не принесёт, и ничего другого, кроме жутких страданий, не будет. На летнем небе, высоко-высоко, серебряная капля самолета медленно, оставляя за собою белый след, скатывается куда-то за горизонт.
   Дошагали до большого дома с несколькими сараями у озера. Невысокий недавно крашенный забор. Яблони, на траве красные, с белой мякотью, душистые плоды. Цветы, много цветов. Она открыла дверь, внутри светло и свежо, чисто. Распаковали вещи, под холодной водой старинной "колонки" вымыл фрукты и овощи, вернулся в дом. Она уже была в шортах и белой футболке, раскладывала по тарелкам еду, но аппетита совсем не было, кое-как что-то поклевал.
   После обеда звала его купаться в озере, отказался, чувствовал себя разбитым, гудела голова. Отверг таблетку, прилёг на диван, она принесла подушку, плед, укрыла, уснул. Стали сниться сны...
   Проснулся к ужину, всё было странное, необычное, яркое и какое-то колышущееся. Голова прошла. Всё вызывало интерес. После ужина прошлись берегом озера до леса, но углубляться не стали. Собирал для неё позднюю землянику и малину. Малину она ела с его ладони, землянику по одной стягивала губами, с травинки "кукушкины слёзки". Коричневая от загара. Бабочка малинница смятенно кружила подле. Пролетел небольшой, правильный клин из озёрных чаек. Тихое, светлое и нежное ликование природы. Пока он спал, она купалась в озере, нарвала и сплела сложный венок из жёлтых кувшинок и сейчас была с ним на голове, очень её красил. Спросил (голос загудел баритоном): - Бывала здесь зимою?
   Задумалась, после ответила, что да, когда-то каждый год, на зимние каникулы. Зимою здесь тихо и хорошо, и много всего интересного.
   -Рождество, Новый год, - произнесла на латышском, опять задумалась.
   Вечером плескались в озере, пили душистый чай из трав и листьев, сидя во дворе и глядя на первые звезды, луну, озерную гладь. В темноте разглядел шевеление под яблоней и крадучись прошёл туда, но что-то быстро юркнув, больше не появлялось. Когда вернулся, заметил слёзы на её лице. Сделал вид, что не заметил. Легли в разных комнатах, долго ворочались, не могли уснуть, не спалось.
   На следующий день, после завтрака, пошли в огромный сарай, где находился старинный автомобиль, стояли какие-то сельхоз агрегаты, веялки-сеялки, прочий инвентарь. Она сняла с полки мешок с резиновой лодкой. Снёс к берегу, накачал. Накачал подушки-сиденья и они направились в сторону небольшого острова посреди водного простора, куда она предложила направиться ещё вчера. Была тиха, задумчива, а он, на вёслах и всё пытался её рассмешить, имитируя местный акцент, голосом доброжелательным, отстраненно и слегка гнусаво вещал: Драввстуйте, проходите пажалуста, пасмотрити налева, здесь ми праводим малэнки кспиримент. К мизинцу правой ноги Оскара Язеповича, ми подключаим лектрическое питание твэсти твацать вольт. Оскар Язепович, как ви себя ощущаете? - Чувствую себя хорошо, котов отдать жизн за родной колхоз! - Замичатилно-замичатилно! А тепер посмотрите, пажалуста, направа, здесь у нас находится отна милая девушка... - ну и так далее, всё в таком роде. Был у него в доме, в Риге, парень, из старших, балагур, сейчас он его копировал.
   Вскоре подошли к острову, втащили лодку, он взял сумку. Высокая, но какая-то редкая трава, жидкие кусты, в самом центре круглое, метра три, окно чистой воды. Рядом с ним они и расположились. Она достала и постелила покрывало, загорают. Тишина и умиротворение. У него продолжается ярчайшее и полное восприятие этого мира. Она спрашивает его: -Ты можешь для меня что-то сделать?
   - Всё! Погоди, нет, кроме, как выучить латышский, этого, прости, не смогу, их бин чукча!
   - О-о-о! - с притворным негодованием тянет она, и, свернув с серьёзного: Чтобы тебе тогда такое? Вот! Достань мне оттуда, со дна, горсть песка, - и указывает на маленький водоём.
   - Что мне за это будет? - он уже на ногах, поправляет плавки.
   - Ты достань сначала, а там поглядим.
   Сразу же после её слов бросается в воду. Он готов к тому, что глубина там метр-полтора, и он застрянет вниз головой и даже хочет этого, чтобы повеселить её, так, подрыгать ногами. Но нет, глубоко, он открывает глаза: ясно видны четыре толстые, якорные цепи они держат этот большой плавучий остров. В следующее мгновение, начинает спуск вниз, в темноту. Метров через пять температура воды восемь-десять градусов, начинает сильно давить на барабанные перепонки. Ещё через какое-то время приходится поворачивать обратно. Наверх выходит с внешней стороны острова, там где они причалили. Оттуда крикнул, что скоро вернётся, забирается в лодку и энергично гребёт к дому. Там, на берегу несколько приличных камней, берёт гранитный булыжник, килограммов восемь, грузит его в плавсредство и так же стремительно, мухой, обратно.
   Она, волнуясь, ждёт его. Он кидает камень на берег и снова ступает на остров. Подхватив булыжник, уверенно шагает к центру.
   Она пробует остановить его, увещевает и отговаривает, что туда, мол, нельзя, там самое глубокое место в озере. Чтобы он прекратил, она пошутила, не нужно, затем уже совсем серьёзно:
  - Пожалуйста, я тебя очень прошу! Я всё сделаю, что ты захочешь, останься!
   - Если увижу, что до дна далеко, сразу же поверну, рисковать не буду, обещаю, честно!
   - Тогда и я с тобою.
   - Что ты! Знаешь, как там холодно? Бр-р-р!!
   И, крутанувшись, как метатель молота, с камнем в руках, прыгает в воду и быстро, помогая себе ногами, идёт вниз. Сейчас - проще. Круг, в который он вошёл, вскоре превращается в маленький светлый кружок с длинным лучом тающего света. Вот и дно, глубина метров под тридцать, на песчаном дне непонятное сооружение похожее на полуразрушенный алтарь или основание памятника, из крупных каменных блоков. Его посещает яркое чувство "уже было" и, не задерживаясь, зачерпнув песка он уверенно идёт вверх, к той светлой точке.
   Выбрасывает вперёд руку с песком. Дышит, смывает песок. Она помогает ему выбраться и, полуобняв, ведёт к покрывалу, укладывает и, горячая от солнца, согревая, ложится на него, замёрзшего, успокаивающе касаясь губами, шепча:
   - Как ты мог, зачем ты так, а если бы с тобой что-нибудь случилось? Я бы точно уже не смогла... Там же так глубоко!
   Отбивая зубами дробь, отвечает: Подумаешь, ерунда, метров восемьдесят, сто двадцать...
   Но ему очень хорошо, он доволен, чувствует, что это нужно было сделать. Твёрдо знает. И как-то так, совсем незаметно, постепенно, вне времени, они оказываются в эпицентре мощного урагана, закручивающего их выше и выше, перемещающего в гулкий, какой-то невероятный восторг, на вершине которого оба теряют сознание. А когда приходят в себя, то для него, всё ещё тоньше и ярче, нежнее и обострённее. Через несколько секунд она тихо, как-то обречённо говорит:
   - Я должна что-то тебе рассказать.
   Его окатывает волна ледяного холода, страха, он торопливо просит:
   - Нет! Прошу тебя, ничего не говори, не сейчас! Давай всё забудем, не надо! Прошу. Я люблю тебя, ты же знаешь.
   - Нельзя. Это нужно, а то будет нечестно, неправильно. Я не смогу. Ты меня спрашивал, почему на тебя так смотрят все мои знакомые? ...
   И она рассказывает, что в её классе учился мальчик, волейболист, умница, отличник из очень хорошей семьи. Они с первого класса сидели за одной партой, всегда были вместе. Её сложный характер и исследовательские наклонности разнообразили их отношения. Тот мог час ждать её на морозе, а она из своих соображений и прихотей так и не являлась на сеанс в кино или ещё куда. Мучила, проверяла. Жаждала бурных страстей, драм и пылкости на фоне своих действительно горячих чувств, приязни и симпатии к тому. Лет в шестнадцать уже собралась прекратить испытывать парнишку на прочность, решила, что тот достоин, так и быть, выйдет она за того замуж.
   Позвонила, назначила встречу, пришла минута в минуту. Но здесь уже молодой человек неожиданно подвёл её. Она впервые в жизни ждала, а того всё не было и не было. Ей приходилось успокаивать себя тем, что её поклонник, выработал, по-видимому, свою тактику и запаздывает, чтобы зря тут не топтаться, не тратить время. Тем не менее, раздражение нарастало. Прождав, в итоге, тридцать пять минут, крайне оскорбленная, ушла. Дома заявила, что всё кончено, тот для неё умер. Ей овладела настоящая холодная ярость, она искренне желала зла своему бывшему избраннику. Однако, проведя остаток вечера и часть ночи в очистительных раздумьях, решила, чтобы всё было справедливо, ей нужно суммировать то время, что тот напрасно её ранее прождал и ждать столько же, в свою очередь, так будет правильно, а дальше, как получится. Утром тот не пришёл в школу и в обед она позвонила ему домой. Его рыдающая мать поведала, что с молодым человеком случилось несчастье, вступился за двух их ребят, которых избивал какой-то русский хулиган, а тот, насмерть его ...
   Она не успевает закончить свой рассказ, он вскакивает и еле успевает отбежать в сторону, его выворачивает наизнанку. Ему очень-очень плохо, сразу же его заливает ртутно-малиновый жар, сознание пытается подобно птичке бьющейся о стенки клетки покинуть его. Идут к лодке, она садится на весла, он же ложится на прохладное резиновое дно. Силы оставляют его, всё - огонь. Кое-как доходят до дома, он падает на диван, ему всё хуже и хуже. Стучат в голове её слова: "У вас с ним одно лицо, как близнецы, такие же глаза, улыбка, поэтому так на тебя и смотрят все мои знакомые, кто его видел, а сейчас я вас уже не различаю. Ты, конечно, совсем, совсем другой, но это надо всё время помнить..." Она приносит градусник, говорит, что нужен врач, он отговаривается, что, мол, с ним такое - раз в год, а утром он будет бодр и свеж, огурцом, а теперь ему нужно просто поспать, отключиться, она хочет лечь с ним, но ему хватает сил ещё пошутить, что так он не уснёт и проваливается в другое время, на много столетий тому назад, всё совершенно въяве, не сон, но сама жизнь.
   ...Там, где он очутился, ему за тридцать лет, он во главе небольшого конного отряда, все, кроме арьергарда, в белых плащах с красными крестами и под крестом - меч, "Орден меченосцев", здесь, в этом самом крае. Какой-то уже день в пути, едут по глухим чащобам и урочищам, огибая гранитные валуны, доломитовые утёсы, пересекая ручьи и речки. Внимательно смотрят по сторонам, от замка далеко и сюда они выдвигаются в первый раз.
   Небольшое селение, из-за их спин выезжает состоящий у них на службе местный и вступает в разговор с вышедшим навстречу стариком. Объясняет, что приехали с миром, по своим надобностям, ничего им не нужно, а что будет надо, то купят. (Действительная цель экспедиции в том, чтобы как можно надёжнее укрыть самое ценное, что ордену, им, удалось вывезти из Святой Земли, оставленной из-за невозможности и далее противостоять воинам ислама. Сейчас же их принуждают влиться в другой, новый и чуждый, незаметно набравший силу, вес и влияние, в подчёркнуто национальный "Тевтонский", имеющий постоянный контакт с римской курией и владыками Запада.)
   Отряд покидает селение, едут до ранних сумерек, затем разбивают лагерь на вершине высокого холма (того самого, на котором он вчера был с тренером), но никакого озера нет, хорошо видна вся округа, далеко внизу бежит ручей. Все молятся, просят указать им путь к нужному месту. Не успевают разойтись, какие-то шорохи в небе, яркий свет, шум и свист, взрыв. Бегут туда, вниз и вскоре стоят у дымящихся краёв огромной ямы, прямо в русле речушки-ручья, смотрят на то, что упало с неба, большой металлический шар, расколовшийся на четыре почти одинаковые части.
   Остаются здесь на нужное время. Из чистого, белого железа вскоре выкуют цепи, на которых будет держаться остров, посреди огромной запруды-озера. Переговоры с Тевтонским орденом затянут на три года, потом те приедут сюда вместе с ними. Откроют плотину и остров ляжет на дно. В круге, в его середине, хранилище из каменных блоков, в нём самая громоздкая часть сокровищ, они их и отдадут. Но самое ценное, основное, останется в другом месте-тайнике, рядом...
   Когда он открыл глаза, в комнате было светло, над озером висела яркая луна. Было тихо, всё спало, она тоже. Бесшумно встал, оделся, прошел на кухню, не включая свет, взял шариковую ручку, достал из-за хлебницы тетрадь. Сел на стул, на спинке висел венок из кувшинок, стал писать, как он, совсем ещё мальчишкой, шёл по Риге, в Старом городе, свернул на небольшую улочку, туда же и двое ребят, повыше, постарше и поздоровее, уже какое-то время шедшие за ним. Настигают, преграждают дорогу, спрашивают: Русский?
   Он, уже год, занимающийся боксом, смотрит в их подлые, бесцветные лица и его руки сами вылетают: в носы, по печени, по голове, град ударов, ногами, а то уже третий раз, за два месяца, всё им неймётся, всё у них свербит, всё им мало, гансам тупым!
   Сзади его хватает за куртку сильная рука и резким движением, разворачивая, чуть не опрокидывает. Еще один местный, почти совсем взрослый парень, говорит строго и так назидательно: Сейчас пойдешь со мною в милицию. Ненормальный, псих?
   Аккуратный кнопочный ножик, который он выменял на две пачки жевательной резинки и носил с собою, после того, как огрёб от настоящих уличных волчат с Москачки (самый большой и неспокойный район Риги, населённый, по преимуществу, русскими), уже который день лежит у него в куртке, ждёт своего часа. Сухой щелчок лезвия, резкий, короткий полукруг рукою. Парень вскрикивает, прикладывает ладонь к боку, а он сильно толкает его открытой ладонью на тех, кого "замесил" немногим ранее, тот падает. "Встаёт на рывок", после переходит на шаг. Выходит, из Старого города, ножик выбрасывает с Октябрьского моста в Двинку, на той стороне садится в троллейбус, затем трамвай, долго-долго, до позднего вечера ходит по незнакомой окраине города (когда он был у неё в гостях в первый раз, приезжал за книгами, именно эти места, две фабричные чёрные трубы, изобразил художник на пейзаже, что был в её комнате) и уже совсем под вечер, автобусом, возвращается домой. Никогда и никому об этом не рассказывает, не вспоминает, не беспокоится и не думает.
   Закончив писать, берёт большой фонарь и направляется в сарай за лопатой и маленьким ломиком. Спускается к берегу, идёт метров семьдесят, затем, продираясь через кусты и заросли, переплетённые вьюнками и ежевикой, вверх, ещё двадцать. Небольшое углубление, начинает копать, вскоре обнажается каменная плита, металлическое кольцо, вставляет в него ломик, проворачивает. Плита отодвигается, небольшой лаз. Включает фонарь, пролезает внутрь, встаёт и обходит истлевший скелет в шёлковом камзоле, шляпу с изгрызенными перьями. У него не более четырёх минут, а то так же, как и этот барон, кому был поставлен крест на холме, над пустой могилой (как, якобы, утопившемуся от несчастной любви в этом озере, а на самом деле встретившему свою смерть здесь, в настоящей сокровищнице ордена), останется тут, навсегда. Ему хватает гораздо меньшего времени. Берёт всего один камень, большой рубин из большого золотого античного ритона и выбирается наружу, остальному, по-видимому, лежать в том месте до конца времён. Лаз закрывается, всё приводит в прежний вид. Идёт обратно. Она спит. Он дописывает в тетради: "Этот камень нашел только что на берегу, прими, пожалуйста, от меня. Я уехал в Ригу, не волнуйся, спасибо тебе за всё, (ты же знала, что это был я?), прости". Быстро собирается и уходит, на прощание отрывая лепесток кувшинки из её венка. Добирается до Риги и в тот же день уезжает в Питер, к бабушке...
   Он вернулся из воспоминаний сюда. Собрался и вышел к берегу моря. Вскоре был на пустом пляже. Удобно устроившись под небольшой сосной долго просто смотрел, после достал тетрадку и стал править свои заметки. Светлые полоски облаков золотились, полчаса дул несильный ветер, стих. Ему захотелось разжечь костёр, остаться здесь ночевать. Увидел бегущего кромкой прибоя спаниеля. Вскоре появилась и его хозяйка. Незамеченный, он увидел, как женщина остановилась и, не успел он кашлянуть или ещё как-то обозначить своё присутствие, осталась без одежды и пошла в воду. Спаниель заложив крутой вираж, пробежал мимо него, взрывая песок и умчался спасать хозяйку. Тряся ушами, кидался за нею навстречу волне, негромко, деликатно лая, повизгивая и поскуливая. Что ж, нельзя ставить даму в неловкое положение. Отложив книгу, встал, полностью разделся сам и пошёл к воде.
   Искупался, не стали знакомиться. Вскоре женщина ушла, и он засобирался обратно. Поел в небольшом, на три столика, китайском кафе. Вернулся в свой номер, вовремя, пошёл дождь. Клонило в сон, он и не боролся, погрузился в места, из своего рижского детства, у самой Зундской протоки, между Мореходной школой и "Ригасельмашем", что назывались "болото". Они, детвора, проводили там свои нескончаемые дни. Само "болото" представляло собою котлован, остроугольный треугольник, на дне которого было два, соединённых меж собой пруда, росли высокие, дуплистые чёрные ольхи, имелся заброшенный сад с вишнями и сливами в потёках янтарной смолы, яблонями и старинной, ветхой спортплощадкой. Местность была несколько мрачноватая, в прудах никто никогда не купался и не ловил рыбу, но их компании от восьми до двенадцати малышей здесь было самое то, раздолье. Потом сюда стали потихоньку, по ночам, привозить грузовик, другой, мусора, то с фабрики грампластинок, то с разных швейных фабрик, а то и с "табачки". Несколько лет так продолжалось. А после спилили деревья, засыпали пруды (случайно видел проходя мимо, как из одного, рабочие, вытаскивали полную сеть крупных, серебряных карасей) И сразу же "болото" застроили гаражами.
   Нет, не уснул, сон не шёл.
   Вышел на улицу, дождь уже закончился, по мостовой бежит чистая вода, желтый свет фонарей, сиреневое небо. Неспешно идёт. У одного из открытых подъездов - кукла в наряде невесты. Не верится, что совсем рядом, меньше пяти минут, поля с холмами и пригорками, кустами и ракитами над неспешно текущей, вдоль моря, рекой. Магазины, галереи, кафе с ресторанами, расслабленные и спокойные люди. Заглянул в небольшой подвальчик с филателистическим товаром, но высокие цены, даже его, ко всему привыкшего, несколько ошарашили. Только и купил, что марку с виноградной улиткой, да марку с тёмно-синей стрекозой. Положил в бумажник. Посидел в кафе. Вернулся в гостиницу, заглянул в "музей".
   Выставка живописи из собрания некоего коллекционера, максимум по четыре работы одного художника. Чем занимался сам собиратель, кто таков, места не нашлось? Но были приведены достаточно здравые рассуждения ценителя об искусстве, любопытные истории, связанные с экспонатами, здравые мысли о предмете.
   Надолго задержался у маленькой, бумага/масло, вещицы А. Куинджи. Похожая, почти такая же, была ...
  
   Глава вторая
  
   В доме Ларисы. Их мамы приятельствовали. Не созванивались, друг к другу в гости не ходили, но встретившись на улице, а встречались часто, подолгу стояли, беседуя о чём-то своём. Соседки. Его семья жила в первом из построенных в Риге, в советское время, микрорайонов. Семья Ларисы рядом, на улице с двухэтажными особняками, до войны принадлежавшим местной буржуазии. В те времена, в тех домах жили, как правило, по четыре семьи, по две на этаж. У её родителей была большая, благоустроенная квартира на втором этаже, в стиле "северный модерн", дома. Окно её комнаты выходило в сад, на огромную яблоню и высокую жёлтую черешню, весной залетали майские жуки, летом комары и мухи, осы.
   Мама её была, что называется, русская красавица, пышная, синеокая. Отец неопределённого восточного происхождения, хотя свободно владел латышским, немногословный, корректный, подтянутый. Сейчас бы он определил его, внешне, как потомка британского офицера и женщины из высшей индийской касты. Лариса была младшая дочь. Средняя, которую он видел пять-шесть раз, стала преподавательницей русского языка и литературы, маленького роста, метр пятьдесят пять, всегда в брюках, с тяжёлой походкой, но с прекрасным лицом и самыми синими глазами, что он видел. Старшая - карлица с лицом ослепительной красоты, которую он видел всего один раз и чью лучезарную, сияющую, слегка высокомерную улыбку запомнил на всю жизнь.
   Домой к ним попал просто. Его мама и мама Ларисы пересеклись и, как обычно, остановились для продолжительной беседы. (Сейчас он вспомнил, главным образом нагоняли жути друг на друга всякими страшными, непроверенными слухами и историями). Той же дорогой, мимо, шёл и отец Ларисы. Остановившись и поздоровавшись, он предложил пойти к ним, а то чего мол стоять на морозе, а так, чай, конфеты, печенье. Ему самому тогда от силы было лет пять. Вскоре оказались у них дома. Женщины пошли на кухню, а отец Ларочки (так её звали их мамы) повёл его познакомиться со своей дочкой, ей тогда было лет одиннадцать-двенадцать. Она лежала в постели, не повернулась и не взглянула в их сторону, белая, безжизненная и угасавшая, смотрела в окно на серое, хмурое, прибалтийское небо, уходила. Её отец подхватил его под мышки, изобразил гул самолётного двигателя, крутанув пару раз и устроив рядом с ней на кровати, сказал:
   - Ну, вы тут поиграйте, - и ушёл.
   Он спросил: - Болеешь?
   Девочка безразлично посмотрела на него, потом внимательнее и задумавшись, нехотя ответила: - Не знаю.
   - А умеешь на лыжах?
   - Нет.
   - Я тоже нет, мне старший брат не даёт, говорит мелкий ещё. Я его уже один раз побил.
   - А он тебя?
   - А, ерунда, он всё время. Ты смотрела "Триста спартанцев"?
   - Нет.
   - Была на Чёрном море, в Крыму?
   - Да, в Артеке.
   - Моя мама тоже, когда маленькая была. Тебе понравилось?
   - Очень.
   - Мне тоже, мы летом ездили, в "Ласточкином гнезде" были, в Ботаническом саду, там лестница с золотыми рыбками, видела?
   - Да, видела, красиво.
   - А хотела бы сейчас, туда?
   - Да, хотела бы.
   - Я бы тоже, только теперь всё. Они дачу купили...
   В тот первый раз он подарил ей кольцо-перстенёк, которое сам сплёл из разноцветных проволок (была польза и от старшего брата), восьмёрка - знак бесконечности, надел ей на палец. В самый раз. Слабый румянец окрасил её щёки. Этот нежно-розовый цвет на белом произвёл на него сильнейшее впечатление, воздействие, один из поворотных и самых дорогих моментов в его жизни.
   Нужно сказать, что никого прелестнее и добрее неё он так и не увидел за всю свою жизнь. Она никогда не повышала на него голос, не сердилась, не учила, только очень подробно интересовалась им, его мыслями. Рассказывала удивительно интересные, глубокие и умные вещи. Он же воспринимал её, как что-то само-собою разумеющееся, как своё. Играли, разговаривали и пока он не пошёл в школу, очень часто оказывался у них дома, но сам к ним никогда не ходил. Кто-то из её домашних приводил его, позже она сама.
   Загадывала ему загадки. Если он не отгадывал, задавал вопрос, на который она давала односложный ответ: нет или да.
   - Это на земле?
   - Да.
   - Это сделано человеком?
   - Нет.
   - Это можно потрогать? ...
   Ей было с ним интересно, он всегда, в любую минуту мог её рассмешить. Она легко научила его читать и считать, за успехи дарила почтовые марки, у её отца, была большая полка с альбомами. Одаривала царскими купюрами, монетами разных стран и эпох, редкими открытками, спичечными этикетками.
   Их дружба продолжалась до его тринадцати лет, пока её семья не переехала в Москву. Последний раз они виделись, когда Лариса со своей мамой приезжала к ним на дачу.
   Дачу, в детстве, он терпеть не мог, (вернее прикладывать там свои усилия), домашние начинали кричать на него, обзываться. Он же хотел одного, чтобы его оставили в покое, пока он читает (читал он всё время). А его заставляли полоть или предпринимать ещё что-нибудь, такое же бессмысленное.
   - Ты долго ещё там будешь валяться, быстро иди! - кричит уже в четвёртый раз мама.
   - Да, сейчас, уже иду, - спокойно и негромко отвечает он, и вправду шёл, только уже через какое-то время, незаметно, неизвестным образом, оказывался не на грядках, а на речке, с книжкой в руках.
   Речка перевешивала всё. Глубина её была по колено. Дно каменистое, от мелкого гравия до внушительных валунов. Обитали в ней форель и лососи, минога, крупные пескари и вьюны, гольянчики и, совсем редко, окуни. На перекатах маленькие бычки, со спичечный коробок, необычного вида и на рыб не похожие, которых можно было поймать руками. Поймать и отпустить, трепещущих. Прилетал зимородок, садился на ствол ближней ольхи, вниз головой, смотрел на него, на воду. Холодная чистая и быстрая вода. Мальки миноги в прибрежном иле, маленькими змейками, ручейники в домиках.
   Как-то раз его там застал дождь. Он скинул брюки, вошёл в воду, положил одежду в сухое место и встал под огромную ель на другом берегу. Дно в этом месте оказалось даже не песчаное, илистое. Книжку прижал к груди и стал, медленно и не опасно увязая, смотреть, как мимо проплывают сухие иголки и листики. Круги от дождевых капель одновременно расширяясь, тоже быстро плыли по течению. Постепенно он принял градус наклона дерева и застыв, всё смотрел и смотрел на эти круги, на эту воду, пока на берег не вышла лисица. Сонная, она словно стряхивая с себя что-то прилипшее, подёргивала брезгливо бочками, подошла к самой кромке воды и стала лакать, как кошка, воду. Потом их глаза встретились, её зелёные, с золотыми искорками и его. Она продолжила пить, не отводя взгляда, а он медленно стал тянуть к ней руки, мол, хочешь, иди ко мне. Лиса не захотела, развернулась, махнула хвостом, приглашающе в ответ и спокойно, с достоинством, удалилась, пока он тщился выдернуть увязшие свои конечности.
   Да, тогда она со своей мамой приехала электричкой на станцию, а они встретили их. Шли лесными дорожками и тропинками. На следующий день пошли вдвоём с нею на речку и он ей всё показывал и рассказывал, речкой дошли до моря, часа два, со всеми её поворотами и изгибами, совсем не устали. В приморском посёлке пообедали в столовой и вышли к морю, купались, до синих губ и грелись в песке, смеялись. После брели по кромке прибоя, пересекли ещё одну речку, дошли до протоки, соединяющей большое озеро и море, по ней вверх, к станции. Видели чёрного журавля. Купили билеты и проехав пару остановок, вернулись на дачу автобусом. Она ему рассказывала о Рихарде Вагнере, как тот покидал, спасаясь от кредиторов, Ригу. Про оперу "Летучий голландец". Про "Илиаду" Гомера, перекидывая между двумя историями лёгкие мостики, некое отражение Улисса в морском скитальце, бродяге. И это было так интересно, имело такую высокую ценность, смысл.
   Когда вернулись, матушки перебирали малину для варенья, а они по очереди сходили в душ. Когда он вышел оттуда, его мама сказала: Отнеси Ларисе, только постучись, - и указала на высокий бокал и кувшин с густо-розовым напитком.
   Постучался, она пригласила войти, открыл дверь, вошёл. Наполнил бокал поставив его на прикроватную тумбочку, крестообразный густо-розовый отсвет на белой салфетке. Отложила в сторону какой-то толстый, литературный журнал, сказала как-то уж слишком с чувством: - Спасибо тебе.
   Окинул её одним взглядом, закрыл глаза, кивнул, вышел. С книжкой уселся на крыльце. Ночевать они не остались, совсем уже вечером проводили гостей на электричку, и всё, больше он её не видел. В сентябре снова в школу. Постылый город без неё совсем опустел. Записался, с приятелями, на байдарку.
   И вот он, молодой человек, более-менее разобрался в себе, своих интересах. Выходит из Центральной публичной библиотеки им. В. Лациса города Риги, где занимался в читальном зале (смотрел американские журналы по искусству и читал Д. Джойса "Портрет художника в юности", миланское издание семьдесят шестого года на русском языке). Пересекает парк, домой не хочется, идёт дальше. Выходит, к городскому каналу, кусты сирени, пустая скамейка, месяц назад здесь ему гадала молодая цыганка, нагадала долгую, счастливую жизнь. Он присаживается, думает, что нужно вернуться ещё раз к "Пьесе Љ 5". Смотрит на отражающийся в воде, изначально "Немецкий театр", а тогда Театр оперы и балета Латвийской ССР. Отражение разбивается в легкую рябь, скользит меж берегов лодка, специальным агрегатом косит водоросли. Он пытается что-то записывать в свой блокнот-тетрадку. Небо становится светло-сиреневым, облака белоснежными с розовым. Хочется пить. Утолить жажду? Нет, жажда ценнее, чем её утоление. Плотность воздуха равна плотности воды, минус жажда и плюс вон те "анютины глазки" и серебристая перламутровость в лёгких тенях. Ему нравится это место, любимая скамейка.
   Год тому назад он написал рассказ. До этого были попытки стихосложения, что-то историческое, в прозе. Одна небольшая вещь, о том, как познакомился с девушкой в электричке, ну и так, по мелочи. Попытки без особого результата, но не огорчался, сами эти занятия были удовольствием и чистой радостью.
   Так вот, как-то вернувшись домой вечером (год назад), в одиночестве пройдя по городу километров двадцать, стал писать и писал пока не поставил точку, исписав каким-то не свойственным себе, без помарок и правки, ровным почерком тетрадь в восемнадцать листов. Утром позвонила девушка, познакомился с ней пару месяцев до этого в "диско-баре" ресторана "Щецин" (в "Щётке"). Училась она на заочном отделении в Латвийском госуниверситете, английскому языку. Сама из Вильнюса, замужем за лётчиком гражданской авиации, действительно красавица. Он ей тогда дал свой телефон, что-то такое рассказывал о Джойсе, Кафке, Прусте, танцевали. Думал - не позвонит. Нет, позвонила, зовёт в Юрмалу, прогуляться, позагорать. Договариваются встретиться через сорок минут в парке, у тумбы памятника Барклаю-де-Толли. Он берёт с собою тетрадку с рассказом, который сам ещё не перечитал. Встречаются, он просит её ознакомиться с рукописью, ему интересно её мнение. Присаживаются на скамейку. Смотрит, как меняется её лицо по мере чтения. Она осторожно закрывает тетрадку, отдаёт ему, глаза блестят, яркий румянец, произносит:
   - У меня чуть сердце не остановилось, идём.
   Ведёт его в свою гостиницу "Латвия" в номер на семнадцатом этаже и без долгих слов они оказываются в состоянии лесного пожара, когда затаптываешь пламя, а оно вновь и вновь с негромким хлопком вспыхивает.
   Тетрадку он сохранил, рассказ действовал на всех, но, само собою, по-разному. У всех девушек реакция чёткая и определённая, подарить свою любовь, нежность, у друзей-товарищей, растерянность, недоумение, никто из них не сказал что-нибудь хорошее, не порадовался за него. Папа купил ему дорогущие костюм и обувь, мама стала готовить всё, что ему хотелось. Вошёл в "православную тусовку" Риги. Все выказывали интерес, внимание и полное уважение.
   Сейчас здесь, на скамейке, он пытается ощутить ту волну, то отрешённое настроение, как тогда. Не очень успешно. В городском канале отражаются деревья и облака, он всё пишет в большом блокноте, но вот прямо перед ним, в полушаге, останавливается женщина, в руках несколько пакетов. Медленно поднимает взгляд и вскакивает, почти кричит, восторженно: Лариса!
   - Здравствуй, рада тебя видеть! Не отвлекаю? - она сияет улыбкой, ставит пакеты рядом с ним.
   - Здравствуйте! Нет, что вы! Тоже рад вас видеть, очень, только что вспоминал, как мы с вами в кино ходили, на "Лисы Аляски".
   - Мы всегда с тобой на "ты" были, помнишь?
   - Да, конечно помню.
   - Не поможешь мне, я тут рядом, - она указывает на свою поклажу, - как у тебя со временем?
   - Свободен.
   - Тогда пойдём.
   Дошли быстро. Перешли улицу, (бывшая Большая Песчаная, Большая Александровская, Александровский бульвар, Бульвар Свободы, Гитлер-штрассе, а тогда Ленина).
   - С родителями всё в порядке?
   - В полном. Твои как?
   - Тоже.
   - Отлично!
   Углубились в Старый город. Достав из сумочки большой ключ, она открыла подъезд трёхэтажного здания с кремово-розовым барочным фасадом.
   Поднялись на второй этаж. Распахнула большие окна, налила в бокалы освежающий напиток, включила проигрыватель. Крошка алмаза опустилась на виниловый круг - проникновенная, нежная мелодия. Пошла в душ. Вышла в белом махровом халате, распахнутом... Когда они немного пришли в себя, жизнь для обоих изменилась, засияла новыми гранями. Прояснилось- утоление жажды не менее ценно и важно, чем сама жажда.
   У неё было трое суток, после - чемодан, вокзал, Москва. Он ещё в первый день позвонил домой, предупредил, о своём предстоящем отсутствии. Их никто не беспокоил, телефон молчал. Один раз сходили в ресторан. Тела их стали подобны натянутой тетиве лука, сплетенной из двух основ, лука, выстреливающего их душами-стрелами в самые-самые выси. Почти не спали, не одевались, чем больше впитывали, тем становились всё более лёгкими, невесомыми. Лица их утончились, вспыхнули ярче. Вздрагивая от лёгких прикосновений, жалея друг друга и милосердно добивая. Через пять дней проводил её на вокзал. Уехал на дачу (она её помнила, хвалила). Написал несколько неплохих рассказов и много плохих...
   Он постоял ещё у крошечной работы Куинджи, после вернулся к себе в номер. Спал беспокойно, что-то его звало в дорогу. Оставив номер за собою, поехал на автовокзал. Успел к отправлению редкого автобуса в самую глухомань. Прошёл к свободному месту у окна. Смотрел на дома, на небольшие скверы, редких прохожих. Вон, вдалеке, играют в футбол, улыбнувшись, вспомнил выражение Марадоны "Бегают, словно стая бездомных собак". Откинулся на сиденье, попытался задремать. За окном автобуса, совсем близко к стеклу, пролетела чайка, от скользнувшей по лицу тени открыл глаза. Дорога постепенно забирала всё выше и выше. Стал устраиваться поудобнее, из кармана куртки выскользнула зажигалка, вчера купил вместе с пачкой сигарет, конечно, как же не закурить при таком здоровье.
   Сошёл с автобуса в маленьком городке, на конечной, там весна только-только начиналась. Двинулся вверх, мимо старых, но ухоженных особнячков. Огромные, сильные деревья, белки, вон одна сидит, застыла с маленькой куколкой "пупсиком", держит её в лапках перед собою, задумалась о чём-то. Доносятся подходящие этому всему: весне, влажным деревьям, небу и грустной белке - звуки музыкального ящика, в котором медленно крутится огромная металлическая, со множеством отверстий-петелек, пластинка. Высокий минор. В солнечном, рассеянном свете стали падать, в прихотливом кружении, аккуратные снежинки. Подумалось, в таком месте и в такую погоду хорошо для себя открывать Марселя Пруста.
   Дошёл до высокого мокрого леса, начинающегося сразу же за последним из домов. Посмотрел с сомнением на свою обувь. Развернулся и направился в торговый центр. Приобрёл всё необходимое для похода по горной местности, включая крошечную палатку, "пенку", спальный мешок и вообще всё. Переоделся там же. Всё, в чём был до этого, сложил в пакет и выбросил. Плотно пообедал. Вернулся к лесу и сориентировавшись по компасу, углубился в чащобу.
   Такого леса он ещё не видел - фантастически непроходимый бурелом. Скользкие, холодные стволы лежат вповалку, висят под разными наклонами. Похоже поздней осенью здесь прошёл ураган. Когда всё просохнет, придут рабочие с пилами и наведут порядок, а сейчас мрак. Но попадаются и совсем трухлявые, треснувшие стволы, так что ещё вопрос, придут ли? За буреломом - стена высохшего, гибкого и колючего бурьяна, ростом с него, непроходимая, пружинит. Прошёл. За нею - скользкий овраг, за оврагом - осыпи, расщелины, снова бурелом, каменная круча, и так - час за часом. Какой-то мрачный лабиринт. Когда силы окончательно иссякли, расположился на небольшом ровном пятачке, снял рюкзак, установил палатку, приготовил всё к ночлегу. Ожесточённо съел три энергетических батончика, запил морсом из пакетика, курить уже почему-то не хотелось.
   Быстро разделся, сложил одежду и забравшись в палатку, нырнул в спальный мешок. Явственно вспомнил, следующий, через две недели после первого, приезд Ларисы. Снова тот дом, но квартира другая. Через три дня поехали, по его просьбе туда, где она жила некогда со своими родителями. Близился тот неминуемый момент в интимных отношениях между мужчиной и женщиной, охваченных страстью, когда, если они не станут сдержаннее, то кто-то получит рану или ссадину, не совместимую с получением полного наслаждения. Вышли из дома, улочками Старой Риги дошли до остановки трамвая, на "единице" проехали свою остановку, вышли у Ботанического сада, куда часто когда-то ходили. В подобии эротического танца задержались у пруда, посетили оранжерею, покружились у магнолий, растворились в кустах сирени.
   Дошли до её прежнего дома, немного сумрачной, всегда прохладной, двухэтажной серой виллы. Вошли в подъезд, знакомый запах, она позвонила в квартиру на первом этаже. Дверь открылась, появилась маленькая, сухонькая старушка-латышка в кокетливом фартучке с яркими пятнами краски, узнавшая и обрадовавшаяся их появлению. Заходить в гости не стали, Лариса попросила разрешения минут пятнадцать-двадцать отдохнуть в садике за домом. Пожилая женщина, смотревшая на них с полным одобрением, радушно разрешила им это сделать.
   Сад располагался на больших террасах. Здесь всегда было как-то по-особенному, словно время остановилось в межвоенном двадцатилетии. Дорожки посыпаны кирпичной крошкой, тропинки жёлтым песком. Всё живое благодарно тянется к солнцу. Обнялись, молчат. Такая персидская, мешхедская, в "розовом" стиле, миниатюра. Полевая, крапчатая гвоздика, где и всегда, розы жёлтые и бордовые, светлая частичка Луны в дневном небе над ними.
   Оттуда они идут к станции пригородных электричек, небольшому вокзалу, куда до революции поезд шёл прямиком из Санкт-Петербурга и где останавливались на короткий отдых перед последующей дорогой на Рижское взморье сиятельные особы. В просторном зале ожидания касс картина, панорама Риги со стороны Двины, белый речной трамвайчик на переднем плане. Электричка, поездка к морю, пляж. Счастливо, уместно, вернее единственно возможно, в обоюдном желании потакать, холить и лелеять. Без всякой спешки, всё запомнить, испить.
   На следующий день к нему на дачу (папа в море, мама у бабушки в Питере). После электрички сначала на пляж. Черника, брусника, моховички и маслята, цветущие всё лето кусты стелющегося над белым песком шиповника, стрекозы. Выходят на песчаный обрыв, с него - море, залив, под ним маленькая речка, та самая, с форелью и прочим многообразием рыбного царства, долго вьётся прежде чем найдёт лазейку меж дюн и вольётся в море. Мягкий свет заливает малолюдные просторы. Чайки, далёкие корабли, поцелуи - огненные снежинки. Дождь - редкие капли с чистого неба, бегут купаться, укрыться в море. Он говорит ей:
   - Давай останемся на даче, будем там вдвоём с тобою жить. Я стану настоящим писателем. Научусь играть на рояле, всё что тебе нравится. Буду готовить, мыть посуду, тебе ничего не придётся делать. Давай? Я серьёзно.
   Она смеётся, целует, одобрительное движение её длинных шелковистых ресниц.
   С пляжа, автобусом, поехали на дачу. В посёлке зашли в магазин, купили продуктов. Вошли в дом. Время на даче течёт медленно, подобием широкого полукруга, затем возвращается, на всё его хватает. На подоконнике в его комнате кубик Рубика, в каждой клеточке написано слово из четырёх букв (море, небо, хлеб, хочу, утро...) Всё исполнено простого человеческого порядка, счастья. Ларисе здесь по-настоящему нравится, хорошо.
   Он говорит:
   - Никогда в жизни я тебя ни о чём не спрашивал, так ведь?
   Она рассматривает его фотографии.
   - Да, не спрашивал, искреннее спасибо тебе за это! А что ты, совсем забросил байдарку? - и показывает фотографию, на которой он в лодке приближается к финишу.
   - Ты права, извини, всё понятно, больше никогда не буду... Хочу, чтобы мы с тобою ещё хоть один раз вместе встретили Новый год! Ты умела сделать так, чтобы был настоящий праздник! Не ожидание, а праздник, торжество!
   Когда-то давным-давно, он ещё не пошёл в школу, они зимой в ясный солнечный день поехали в Юрмалу. Тропинками, протоптанными в снегу, вышли на лёд Рижского залива и дошли до торосов, вертикально стоявших под разными углами из ровного льда. Толстые стены высотой до пяти метров, лабиринты ледяного дворца, фантастически красивое зрелище. Они заходили внутрь. У стен, лежал толстый слой снега. Одеты были тепло, захотелось лечь туда, где снега было много. Легли, она прижала его к себе, честно попытались заснуть, но было слишком светло, совсем не холодно. Он навсегда запомнил то ощущение, свет, тишину, покой, искорки снежной пыли.
   За всё время, после того, как она тогда уехала с родителями в Москву, она приснилась ему всего один раз. То был чёткий, ясный сон, он его, как водится, забыл по пробуждении, но один фрагмент запомнился. Россия, Гражданская война. Вот он, молодой мужчина, смотрит в окно, какой-то губернский город, зима, небольшая колонна красноармейцев ладно и споро выдвигается в предчувствии настоящей, беспощадной и яростной драки, издалека доносятся звуки выстрелов. Отрывая от себя руки вцепившейся в него красавицы, бежит в коридор, обувается, накидывает неказистую выношенную солдатскую шинель, хватает ветхую и пыльную, со сломанным козырьком, гимназическую фуражку, свидетельства его ничтожного статуса и полного отсутствия амбиций и бежит догонять рабочих, солдат и матросов. Присоединяется к последнему ряду, хмуро-оценивающие взгляды строгих "товарищей", сразу же видящих, кто он и что, офицер из "бывших". Идти сейчас с ними значительно легче, чем знать, что к ней, любимой и любящей, он уже не вернётся. Вот открытые ящики с патронами на паре старых столов. Несколько раздолбанных винтовок без штыков. Он ловко подхватывает одну, споро заряжает, набивает карманы патронами. На них высыпается эскадрон белочехов. Сытые, пугливые кони с широкими спинами, лоснятся, блестят. И вот здесь он точно на своём месте, другой человек, умелый боец. Пошло дело. А та прекрасная женщина - Лариса...
   Ещё через месяц после, они поехали в Крым. В Крыму он не был с самого раннего детства. Ездил малышом, с мамой и маминой подругой, медленным пассажирским поездом. Как-то проснувшись ранним-ранним утром увидел в окно совсем замедлившегося, еле ползущего поезда, тихую речку с утренним туманом, первыми розовыми лучами, пышнейшие нежно-зелёные облака деревьев и кустов. Несколько рыбаков, слившихся с пейзажем, застывших с удочками на берегу и сразу же происходит мгновенное узнавание - вот оно, моё, Родина! Ещё запомнилось, как поезд шёл по тонкому перешейку, море, вода с обеих сторон. Сам Крым - сказка, словно обратное течение света, где всё доступно зрению. Цветущий сад наслаждений и удовольствий, хорошо знакомый по всем прошлым жизням. Легчайший, стеклянный шелест изысканных, нездешних мелодий. Платье её, соскользнувшее со стула, на белые босоножки. Сине-зеленый свет. Голос Ларисы, мелодия его, что уносит стремительно и далеко. Только что стояла под душем, отшагнула в сторону и струятся еще какое-то время узкие и быстрые ручейки по её коже. Как спасение, как самый нужный подарок, как слезы которых не будет, не прольются. Само течение жизни, такой, как нужно.
   Ресторан в Ялте, светло-бирюзовые стены с позолоченной лепниной под потолком. Приличные копии Снейдерса и Виллема Кальфа. Она в белом платье в узкую синюю полоску с серебряным пояском. Глаза её лучатся и мягко сияют. От её красоты саднит сердце. Улыбается припухшими блестящими губами, светлыми на загорелом лице. Всё заливающая, щемящая нежность от которой наворачиваются слёзы, так хочется, чтобы она была счастлива. Танцуют. С балкона-террасы смотрят на огромный греческий круизный лайнер швартующийся в порту. Возвращаются на такси, улица крута, их спины вдавлены в сиденья, пальцы переплетены. Благоустроенный домик из известняка, довольно высоко, из окон - море, ниже, вровень с окном, плоская крона большой сосны-пинии. И два, как одно, как пять и десять, тысяча и снова два.
   Утром, на такси до канатной дороги и уже на Ай-Петри. От станции на вершину. Спускаются через Алупку. Со стороны моря свежесть, облака. Ощущение жизни - единственно возможное. Их домик, сад, цикады, густые заросли алычи вдоль забора, цветы и травы, абрикосовые, черешневые деревья, гранат и хурма. Она сидит в белом кресле на веранде. Он выходит из дома, в руках бокалы с прохладным напитком, какое-то время молча смотрят друг на друга и снова в дом. Засыпают.
   Едут в Никитский ботанический сад, любуются розами спускаются каскадной лестницей с золотыми рыбками, спускаются к морю, купаются, засыпают, обнявшись, на пляже, на два часа.
   Она лежит с закрытыми глазами на широкой кровати, по её лицу бегают солнечные зайчики, блики, чуть улыбается. Воркует горлица, минуту назад спланировавшая с усиливающимся шелестом на какое-то из деревьев в саду. На то, что происходит дальше, незащищенному человеческому глазу смотреть невозможно, как на солнце. Лёгкий ветерок с гор колышет тюль с узором корабликами. И уже светят фонари и кажется, что их комната отделяется от дома и плывёт над верхушками деревьев, над крышами и проводами, с тем, чему всегда жить в памяти, что он видит сейчас, по прошествии сколько всего.
   И снова рассвет - розовое золото, счастье, подлинное, настоящее. Едут в Ливадию, любуются царским дворцом. Доходят Солнечной тропой до ротондовой беседки, до Гаспры. Обедают, возвращаются и больше никуда не ходят. И всё-таки уезжают. Едут троллейбусом на вокзал в Симферополь. Поезд до Москвы, от Москвы - одному. Когда он был совсем маленький, то как-то раз спросил у неё, как можно пить мёд, ну, по усам текло, а в рот не попало? Нет, попало! Снова и снова они будут просыпаться и засыпать под движение волн морей-океанов, прореженных светом вселенской любви, неисчерпаемыми, даруемыми и даруя, чьи имена в вечности выведены им на сизом стекле тамбура вагона, проплывающего в Ригу мимо Останкинской телебашни.
   Она приехала к нему на Новый год. Был праздник, неделя праздника и всё, перед расставанием сказала, что надолго уедет, пусть он её не ждёт, не поминает лихом, он, как и был, так и есть свободен.
   Жизнь продолжалась. Следующее лето, он инженер-технолог третьей категории, так написано в его трудовой книжке, трудится на Рижском опытном заводе технологической оснастки, но выполняет обязанности диспетчера цеха. Закончился обеденный перерыв, лежит с блокнотом на холме над "пожарным водоёмом", рисует. Рисунок ему нравится. Он уже заметил, что лучше всего получается, когда он полностью отключается от того, что делает рука, а сам думает о чём-то, вспоминает хорошее. Хочется попробовать пером и тушью. Пора возвращаться к своим подчинённым, давать задания подсобному рабочему Ване Караневскому, умевшему, как и он сам растворяться в пространстве ввиду надвигающихся трудозатрат, перемещений деталей от участка к участку. К водителю автокара, заслуженному ветерану, с двумя орденами Славы, Дашко. Отдавать распоряжения мастерам, что запускать в первую очередь, что пока ещё подождёт.
   И можно подниматься на второй этаж за свой стол, под стеклом которого вырезки из западных музыкальных журналов. За другим столом начальник ПРБ Коля Чуйков, за ещё одним - старший инженер Виталик Савченко. На столах чашки, в чашках хороший коньяк, которым их угощает приехавший из Кургана правильный снабженец. Среди прочего цех производит и остро дефицитные ножи для деревообрабатывающих станков, за этими ножами и едут к ним со всех концов страны.
   Правильный снабженец отличается от неправильного тем, что идет вначале к ним, знакомится, если приехал в первый раз, в любом случае, проставляется. Рассказывает парочку свежих анекдотов, вселяет заряд бодрости и оптимизма, потом говорит, что ему надо и, без проблем, оформив по-быстрому все документы, получает. Неправильный же решает через главного диспетчера завода, после с бумажками приходит к ним, кладет их на стол, с положительной резолюцией и перечнем желаемого и ждёт. Коля и Виталик, отличные мужики, но не ленятся играть в одну и ту же игру. Кто-то из них медленно, тщательно изучает бумагу, потом с недоумением передаёт другому, другой так же долго, с изумлением на лице внимательно изучает её, заглядывая на другую сторону и на просвет, после чего произносит:
   -У нас же план, откуда, да и столько?
   Другой спрашивает:
   - А кто-подписал-то? А-а, главный диспетчер, ясно, ну пусть он тогда и ищет, изыскивает и выдаёт.
   И неправильный снабженец долго бегает за Колей, бегает за Виталиком. Этот вот - правильный, вернется к себе с тем, зачем сюда приехал, да ещё с избытком. Главное, чтоб не завелись, ресторан, Юрмала.
   Спускается в цех, настроение прекрасное. Ему здесь нравится, за короткое время он узнал всё о производстве и, как вообще всё в жизни движется. Дорогу заступает красавица цеха, инструментальщица Любочка, черный атласный халатик струится на её крутых бедрах, яркие карие глаза озорно блестят, протягивает к нему руку, хочет ущипнуть, он ловко уворачивается, перешучиваются. А вот и Шурочка, из экономического отдела завода, женщина лет двадцати семи, совершенной красоты, платоническая любовь Коли, Виталика, да и всех, наверное, остальных мужчин завода, которую каждый день после работы встречает муж латыш на машине. Смотрит на него глубоко и загадочно, мягко отвечает на приветствие. Идёт директор завода, человек со сложным характером, поборник чистоты и порядка, здоровается с ним за руку.
   После работы, когда все расходятся, в цеху остаются Коля и Виталик, они работают на двух больших шлифовальных станках, шлифуют пресловутые ножи, а он рядом, разливает вторую бутылку, что презентовал им давешний снабженец. Мужчинам немногим за сорок, зарплата итээровцев со всеми премиями и прогрессивками, всё же маловата. Тем более Коля заядлый рыболов, у него мотоцикл "Урал" с коляской, палатка, надувная лодка и на выходные ездит рыбачить, стараясь выбираться в Псковскую область, где по его словам, на озёрах, настоящая рыбалка, а не то что здесь. Женат, имеет огород, раз в три-четыре месяца запивает, примерно на неделю. Виталик, похож на небольшого медведя, ходит на все хоккейные и футбольные матчи, сам был борцом, мастер спорта, три дочки, приходит на работу раньше всех и уходит позже. В дни получки его встречает жена, маленькая сухонькая женщина. В глазах Виталика, обычно, видна легкая угнетённость, он много и к месту шутит. Коля тоже, но острее. Основной предмет, объект их юмора, латыши с их "высокой культурой", за многие столетия накрепко в них закреплённой совсем и близко не сентиментальными, в этих вопросах, немцами. Они эрудиты во многих областях, просто хорошие люди.
   Шлифовка этих ножей одно из самых прибыльных занятий. Потом мастер закроет наряды на рабочих-шлифовщиков и все довольны, всем работы хватает, серьезные рабочие в цеху получают за четыре сотни.
   - Наливай, Петрович! - говорят ему, наливает. Шуршат станки, высоко в окнах на крыше медленно гаснет долгий летний прибалтийский день. Пьют, закусывают шоколадкой, он с Виталиком закуривает, Коля же интересуется-утверждает:
   - Ну что, завтра отваливаешь? Сено, девушки?
   - Точно.
   Завтра ему ехать в подшефный совхоз, сам вызвался, тем более они с Колей вполне взаимозаменяемы. Неделю назад по заводу ходил замдиректора их подшефного совхоза "Хлебный", искал электрика, он же как раз был у начальника цеха, когда тот пришел. Электриков никто не давал. У него же есть разряд, допуски, приехавший спросил, сможет ли он электрифицировать один объект? Ответил: - Ja (Да). - Latvieski saprot? (Понимаете по-латышски?) - приятно удивился дяденька. - Kapec ne? (Почему бы и нет?) Обговорили сроки, детали, аккордную плату.
   Коля с Виталиком пускаются в разговор о совхозе, сыплются грустные, смех сквозь слёзы, анекдоты о "Продовольственной программе", разными историями в тему. После обсуждают, что нужно бы оформить накопившиеся рацпредложения, рацухи. Хорошо, спокойно, правильно.
   На следующий день отъезжающие собираются около самого старого здания на территории завода, когда-то в нём собирали моторы для прекрасных автомобилей "Руссо-Балт". Он подходит, спортивная сумка через плечо, бодр и свеж и сердце начинает биться гулко и быстрее, среди едущих - Шурочка, великолепное создание, как здесь оказавшаяся, непонятно. Всего человек семнадцать, половина-наполовину, рабочие и служащие. Здоровается. Вскоре подкатывает старенький, но чистый тёмно-желтый автобус. Первыми входят женщины, когда он проходит мимо Шурочки, намереваясь устроиться где-нибудь в глубине, она отодвигается поближе к окну и делает приглашающий жест, предлагая занять место рядом. Забрасывает свой багаж наверх, присаживается. Автобус выруливает с территории, им предстоит ехать километров сто пятьдесят в самую южную оконечность края.
   За время дороги беседуют, что и говорить, ему приятно. Она сразу предложила перейти на ты. Ей нравится Ремарк, Хеменгуэй, художественные фильмы Франция-Италия, классическая музыка (Вивальди и Моцарт), она непринужденна, обворожительна. Он вспоминает одного своего приятеля, который как-то рассказывал, что приехал в один город, зашёл в кафе и к нему подошла такая красивая официантка, что у того пропал всякий аппетит, вот что-то подобное испытывает и он, но издалека, как и не с ним.
   Приезжают, расселяются, идут в столовую. Он вытребовал себе в качестве помощника, Шурочку. Приступает к работе, она читает книжку, иногда внимательно и задумчиво смотрит на него, весёлого. открытого и предупредительного. Вечером третьего дня все идут на концерт, из города приехал один из лучших эстрадных коллективов республики. Зал Дома культуры полон, за большими окнами еще совсем светло, они с Шурочкой рядом. На сцене девять музыкантов, две певицы и певец. За клавишами руководитель коллектива. Песни на местном языке, через две на третью, перемежаются жемчужинами англоязычной эстрады. Отличная аппаратура, профессионализм, атмосфера высококлассного представления. Одна певица яркая брюнетка, другая, блондинка, певец, двухметровый атлет в броне мускулов, с квадратным подбородком викинга, - классный вокал, они слаженно, умело и раскованно двигаются. В блондинке он, с приятным чувством, узнаёт младшую сестру своего тренера. Почти час чистого удовольствия.
   После концерта к нему подходит замдиректора совхоза, с которым сложились нормальные рабочие отношения и предлагает остаться на неофициальную часть вечера. Он говорит, что не один, тот не возражает. Народ расходится, они с Шурочкой идут прогуляться, а когда возвращаются, ряды стульев из зала уже убраны. У окон стоят накрытые белоснежными скатертями столы, ломящиеся от обилия еды, у одной из стен стоят ящики с алкогольными и прохладительными напитками. Из колонок негромко льется хорошая музыка, местный бомонд, дамы в вечерних туалетах, скромно присоединяются и они. Вскоре появляются переодевшиеся музыканты, все рассаживаются. Он ловит на себе взгляды сестры тренера, но не смотрит в её сторону. Угощение выше всяких похвал, среди напитков выделяется пиво, сваренное местным умельцем. Вечер удаётся - танцы, веселье, смех, но они не задерживаются. На обратной дороге Шурочка грустна и молчалива. Он же ведёт повествование о местной флоре. Недавно изучил всемирную энциклопедию растений, затем такую же Советского Союза и, наконец, Латвии.
   - Вот, арника горная, - он плавно, как заправский лектор, указывает на небольшой кустик, - на территории Советского Союза встречается только в прибалтийских республиках и на Западной Украине. Что можно сказать об этом растении? Оно...
   Шурочка перебивает: Ты не заметил, как на тебя та певица, блондинка, всё время смотрела?
   - Нет, не заметил, что с того? С тебя, к примеру, соло-гитарист с ударником, да и вообще, вся худшая половина человечества, глаз не сводит.
   - А ты?
   - А я?...
   Их словно кинуло, буквально впечатало друг в друга. Сошли с дорожки, смогли, успели углубиться в заросли. Вернулись в общежитие, у него с собой из Риги была бутылка коньяка "Белый аист", забрали, у неё нашлись конфеты, одели куртки. Ночевали на объекте. Глаз почти не сомкнули. После ему сказали, что сестра тренера приходила в общежитие, искала его. Он почему-то знал, что так будет, так сложится.
   Когда их трудовой десант вернулся в Ригу, вышли на работу, но и там они находили местечки и время, чтобы побыть вместе, оставаясь никем незамеченными. Иногда встречались в городе, в квартире её тётушки. Их обоих это всё устраивало, планов на будущее не строили, она была чрезвычайно осторожна.
   Как-то раз они шли к месту их встреч у её родственницы, он впереди, она за ним, в метрах четырёх, уже почти пришли. Он почувствовал чей-то взгляд, посмотрел и увидел на другой стороне улицы Ларису. Через секунду он оказался перед ней. Лариса сказала:
   - Сейчас вернёшься, извинишься, скажешь, что я соседка, ты договаривался купить мотоцикл, но мы переехали. В шесть вечера в гостинице "Рига", в холле. Иди.
   Он вернулся к ждавшей его Шурочке, прямо подошёл к ней, сказал:
   - Извини, пожалуйста, можно я ничего не буду говорить в своё оправдание?
   Она внимательно смотрела на него, после, смягчившись, ответила:
   - Можно, конечно, это хорошо, что не стал мне врать. А она красавица, я вас видела в Ялте прошлым летом, на набережной.
   - И запомнила?
   - Я запомнила тебя мальчишкой, когда с девушкой латышкой тебя первый раз увидела, давно это, правда, было.
   - Пойдём, я тебя до остановки провожу?
   - Нет уж, не надо. Спасибо тебе. Всё, я пошла, хорошо было.
   - Очень, тебе спасибо!
   В гостиницу он приехал раньше, но долго ждать не пришлось, сразу пошли в её номер. Лариса, с участием, спросила: Всё нормально?
   - Да, расстались.
   - Ты сегодня свободен?
   - Абсолютно. Могу взять отгулы, накопились. И вообще, всё что скажешь, ты знаешь.
   - Хочешь в Питер? Сейчас, я сама.
   - Может в Крым? Да!
   И соскакивает зубчик колёсика с препоны и вновь работает тонкий механизм. Всё словно прозрачный поток, идущий через них, и они сами этот поток. В высоком нежном миноре, словно живой многоцветный драгоценный камень, медленно меняющий свои цвета на ещё более чистые, звучные и благородные. И они идут по нему вверх, всё выше и выше. Муаровые тени и переливы на шёлковой коже, перламутр, сокращают и удлиняют дорогу, в гармонии, памяти. В полной зависимости и в крайних степенях свободы.
   Ноябрь в Ялте, тёплый, блаженный.
   Он говорит: Больше всего на свете, я бы хотел быть с тобою и жить здесь.
   - Знаю, я тоже...
  
   Глава третья
  
   Утром, позавтракав, продолжил своё путешествие. Птиц не видел, но пенье слышал. Порою сам себя ощущал птицей, летящей в сложном лабиринте. Смотрел на порхание неизвестных бабочек. Через пять часов сложнейшей дороги дошёл до реки. Спустился к воде, снял с себя поклажу, подумал, а сколько по карте, километров, наверное, немного. Пообедал. После стал готовиться к переправе, снял обувь, полностью разделся. Натёрся соусом на основе жгучего перца. Сложил все вещи в водонепроницаемый мешок. Водонепронецаемый фонарик на обруче надел на голову и вошёл в воду быстрой реки, оттолкнулся, нырнул, заработал руками-ногами и открыл глаза.
   На другом берегу отвесная, скрывающаяся вершиной в облаках скала, под ней глубокий омут. В этом омуте живут две огромные хищные рыбы (откуда-то он это знал). Они питаются не пережившими непогоды горными баранами и прочей живностью. Где-то в скале, под водой, есть вход в тоннель, предположительно единственно возможный из проходов на ту сторону. Во всяком случае должен быть. В любом случае надо пробовать.
   Видит двух монстров (доисторического вида, в костяных панцирях), те неотвратимо направляются в его сторону и сворачивают, уходят вверх по течению, соус им не подходит. Выныривает, набирает воздуха и дальше. Пересекает ледяную воду, какое-то время скользит вдоль скалы, пока, к своей радости, не попадает в подводный лаз. Воздуха как раз хватает, всё, удобные ступени, небольшая пещера.
   Фонарик освещает лиловые стены. Достаёт из мешка полотенце, насухо вытирается, одевается-обувается. Идёт, внимательно смотрит под ноги, пока вдали не начинает брезжить свет. Проход сужается, он с трудом, ползком, протискивается и наконец оказывается в глубине декоративного грота, с обратной стороны неприступного утёса-скалы, в полузаброшенном, но чистом старинном парке. Из парка виден раскинувшейся внизу на многие километры город. Отсюда город напоминает живописный холст на котором уже много-много раз что-то писали, а после счищали, до грунта, до основы. Что-то во всём такое родное, хоть и не очень знакомое, но узнаваемое.
   Идёт путанными дорожками к воротам, на выход. Улица, ещё несколько минут ходьбы и он у старинного особняка. Открывает металлическую, прямо произведение искусства, калитку. Отворяет дверь в дом, ничего не заперто, преступность в городе прочно держится на нуле. Поднимается на второй этаж, раздевается, идёт в ванную, долго лежит в горячей воде. Спальня, кровать, засыпает, снится ему сон, когда просыпается, вспоминает обрывки сна: ...уже не на шутку, по-настоящему, занялся революционный пожар во Франции, полетели в корзины, из-под ножа гильотины, головы аристократов. Ему же, во сне, слегка за тридцать и его нанимает некий сметливый герцог, с заданием-поручением вывезти из Франции, в Россию, где у герцога давние интересы и связи, своих незаконнорожденного сына-юношу и юную же родственницу. Юноша учтив, мечтателен, прекрасно образован и решительно не приспособлен к жизни. Девушка - прекрасна. Он же, сам, где нужно, смел и решителен, напорист, но всегда, во всём и везде, крайне осторожен и весьма предусмотрителен. Впрочем, чувство острой опасности и неприкрытой угрозы, которое от него исходит, заставляет ощутивших себя санкюлотами и якобинками представителей третьего сословия, благоразумно держаться в стороне.
   Сон реален, захватывающ. Сложная дорога через Францию. Всё же случается несколько кровопролитных стычек. Благословенная Италия. Вот они уже приближаются к Венеции, где и должна произойти развязка, по замыслу врагов герцога. Ощущение, что их аккуратно ведут прямиком на скрывающихся в засаде охотников. Но они ускользают, влившись в странствующую труппу театра комедии дель-арте, где замечательно приживаются. В беглецах просыпаются недюжинные способности к сцене, в нём, неожиданно, яркий комический дар. На сцене они, трое, в своих амплуа, более чем на своём месте. Девушка занимается костюмами, юноша - текстами, вникает в постановочные тонкости, а он сам, декорациями и бутафорией. И вскорости, в составе труппы благополучно прибывают в пределы Российской Империи, где всё и устраивается в их судьбах самым наилучшим образом. В девушке он легко узнаёт Ларису, к которой, не то что не прикоснулся за всё время, не посмотрел неподобающим образом.
   Проснулся отдохнувшим. Сиреневые весенне-струящиеся сумерки, первая звезда чуть светлее неба. Встал с ложа, оделся, спустился на кухню, заварил чай, сделал пару бутербродов. С подносом вышел на улицу. Мимо протёк, зная куда и зачем, ухоженный кот. Он его позвал показывая розовую ветчину, но тот посчитал ниже своего достоинства подобные вольности, гордо махнув хвостом, скрылся в зарослях кустов. Представил, как прямо сейчас, где-нибудь в московской или самарской квартире, хозяйка всё обыскала, везде заглянула в поисках драгоценного мурлыки, а тот выберется после из шкафа или из-под дивана с таким видом, что никуда, мол, и не уходил, спал себе.
   Отнёс и вымыл посуду, переоделся и пошёл на улицу. Навстречу, по другой стороне, шла укутанная с головою в темную накидку так, что совсем не было видно лица, стройная женщина.
   Он широко улыбнулся и сказал на неизвестном-известном ему языке:
   - Риштэ, дхоли!
   Та поправила ожерелье из огромных жемчужин-камей на своей дивной шее, изображающих страдальческие лица раздавленных ею мужчин и неприступно бросила-ответила:
   - Кхем.
   Он только раззадорился:
   - Джала! Оккатин рина о-о!
   - Ре пен! - чуть мягче отвечала та.
   - Оокто те ре пен, оокто! - подняв руки в шутливом испуге продолжил он и тут же с неподдельной страстью в голосе добавил:
   - Белим карами то, окарам са, джали!
   Женщина ничего не ответила, но так вильнула бедром, что дальше он зашагал в задумчивом настроении, не двинуться ли ему в противоположную сторону, следом. Притормозил и полюбовался на собирающуюся расцвести яблоню, на серебристый бархат нежно-зелёных листьев, ярко-розовые звёздочки готовящихся распуститься цветков. Пролетели в лёгком танце две бабочки. Тепло. Ладно, есть ещё время, куда денется.
   Пошёл дальше, из-за гор взошла луна. Стало ещё светлее. Во дворе одного из домов у антикварной, очень дорогой машины редкого, изумрудного цвета, двое любителей что-то подкручивали, подтягивали. К автомобилям он был равнодушен, но такие ему нравились, одобрял.
   Зашёл в ресторан, поднялся на второй этаж, посетителей было совсем мало. Заказал пожилому официанту горячее, салат, коньяк и кофе. Музыканты проникновенно играли для самих себя, до наступления танцев, щемяще-лирические, возвышенно-минорные композиции. В больших окнах - чудесный вид, полоса облаков, могучие деревья большого парка через дорогу. Но, того особого, ресторанного, настроения, бодрости и предвкушения - не было. Народ всё никак не собирался. Не было и компаний, как и не было женщин-девушек уставших от одиночества, всё по двое, трое, четверо. И он, вскоре, с чувством лёгкой досады, но сытый, покинул заведение.
   На вечерних улицах было совсем малолюдно. Зажглись фонари, памятники и статуи потемнели и утяжелились, но ночь всё никак не опускалась на город, строгий, элегантный и ветхо-роскошный. Двойственная атмосфера, в которую погружаешься и кажется, вот, она уже овладела тобою, но что-то опять куда-то зовёт или вспоминается и снова идёшь, не обращаешь внимания. Например, что таблички с названиями улиц и номерами домов все в разном стиле, разных эпох. Вот увидел лежащую на асфальте, кем-то утерянную, золотую запонку с лиловой жемчужиной, не стал трогать.
   Зашёл в пустой торговый центр, с покидающими его последними продавцами. Поднялся лифтом в кафе на крыше, полюбовался видом. У барной стойки сидел странно-знакомый мужчина, вгляделся, узнал, обрадовался. Когда-то работали вместе на заводе в Риге.
   Поздоровались, тот тоже был ему рад. Отметили, что каждый выглядит замечательно, пошли с бокалами к столику у стены. За то небольшое время, что он там трудился, чуть больше полтора года, никогда между ними не было сложностей, конкуренции, зависти. Над столиком витраж с подсветкой. Так же ясно, как каждая трещинка, пузырёк в стекле, им видно и понятно, что и как происходило в их жизнях. Посмотрели друг на друга, сочувственно. Что тут скажешь, пожалуй, что и ничего, лишне.
   - В шахматы, партию? - предлагает товарищ.
   В шахматы он, прямо скажем, не так, чтобы силён, а вот в бильярд бы, да, но соглашается и на шахматы.
   Им принесли доску. Ему достались белые и как-то всё прояснилось для него в этой, в общем-то и не такой уж и сложной игре. Выдвинулся пешкой (она же, в сути своей, матрёшка, скрывающая в себе все возможные ипостаси солдата, воина, бойца). Давний хороший знакомый ответил ходом конём (оказавшимся мощным грифоном, пегасом, колесницей). Игра на обычные шахматы или любые их разновидности (цилиндрические, квантовые и т.д.) - совсем не похожа. Следующий ход и вот они, вдвоём, шагают по территории их завода, мимо пышных кустов сирени, жасмина и шиповников, греет ласковое солнце, шумят берёзки, лепечет глянцевая листва тополей. Направляются в сторону столовой. Товарищ внимательно слушает его рассказ о Кандинском.
   Следующий ход - и они куда-то едут на заводском автобусе, человек пятнадцать, мастера участков, молодые инженеры. Ровный гул работающего мотора, шуршание колёс. Приятель достаёт местный журнал на русском языке, раскрывает и протягивает ему. Он читает, там стихи за авторством коллеги. По-настоящему хорошие такие стихи, не стыдно. Радуется, искренне поздравляет, сам же он недавно приобрёл масляные краски в наборе, для занятий живописью, плюс несколько тюбиков, охра золотистая, тиоиндиго чёрная.
   Обмен ходами и оказываются у реки, под песчаным косогором. На той стороне - заливной луг с травами и полевыми цветами. Поздний май тысяча девятьсот сорок первого года. Закопченный котелок с доспевающей ухой, куст черёмухи, первые соловьиные настройки, дымок костра уходящий прямиком в небо. В том времени, товарищ, практикующий врач, он же, наоборот, военный, лучшие друзья с детства и на всю жизнь.
   - Давай, уха уже готова, - идёт к бережку, достаёт из воды, из мокрого песка бутылку. Там в реке быстро ползёт улитка по ярко-зелёному стеблю водоросли, застыл маленький франт окунь. Вдохнув полной грудью, возвращается, наливает в маленькие стопочки.
   - Спасибо тебе, никогда не забуду, -произносит он.
   - Пожалуйста, - отвечает тот, - Как, сильно тяжело было?
   - Нет, не тяжело. Следователь приличный, быстро разобрались, обычный оговор.
   Уха прямо из котелка.
   - Как с женой, сыном?
   - Чужие люди, хорошо сын сейчас заканчивает училище. С ней, ты знаешь, всегда было сложно, а он - полностью в неё, моего - ничего, к большому сожалению. Думал, пока сидел, выйду, то брошу всё и куда-нибудь, подальше, на Алтай, лесником. Нет, не отпустили.
   - Ничего, сейчас всё будет хорошо.
   - Точно могу тебе сказать, нет, не будет, к сожалению. Империалистическая, это так, разминка была. Ни за что не остался бы служить, если бы не это. Эх, ещё бы годик, а лучше два. Но ничего, Третьему стоять, а Четвёртому не бывать.
   Странным образом, но в ходе игры не "съедена" ни одна фигура, наоборот прибавляются новые. Видоизменяется в сторону увеличения, поле, шахматная доска. Фигуры уже двигаются сами. Вот уже и начало Великой Отечественной войны, боевые действия, вторая линия обороны, чуть в глубине.
   Побежали первые наши отступающие, встречали их короткими ударами в скулу, приказывая лежать и не шевелиться. После хлынула основная масса. Вот и совсем молодой офицер несётся, оглядываясь через левое плечо (что он там видит?) его сын в той жизни. Выбежал, остановился, узнал.
   - Папа! Там немцы!!
   - Где?
   - Там, там папа! - энергично тыкая в пространство у себя за спиной.
   - А ты тогда почему здесь?
   Все его бойцы отвернулись. А сын же, в недоумении, похлопав длинными, своей мамы, ресницами, что-то пытается сказать, но слов не находит. Вгляделся в отца, всё понял и пошёл обратно, вначале медленно, потом быстрее и быстрее.
   После боя он искал его (один из солдат говорил, что видел своими глазами, как тот погиб). Был тяжелейший разговор - объяснение с женой. Жена (его тренер по байдарке из этой жизни) сказала, что видела сон и детально описала всё, что тогда произошло, спросила правда ли? Сказал - да, правда, именно так всё и было и если бы повторилось, то ничего бы не изменилось. Успел перехватить её, кинувшуюся к окну, пресекая попытку выброситься, уберёг. На следующий день - разошлись. Прошёл всю войну без единой царапины. Был комендантом маленького городка в Саксонии. Воевал с Японией. Был военным советником в Корее. В середине пятидесятых, ему стало известно, что сына его тогда даже не ранило, просто отбросило ударной волной и присыпало землёй. Без всякого плена, нашёл общий язык с вражеским офицером сразу же принявшем в нём участие. Сын, благодаря своей маме, знавший три языка и прекрасно музицировавший на фортепьяно, со временем женился на сестре своего спасителя потерявшей мужа на Восточном фронте, стал управляющим семейного дела). Вёл жизнь спокойную и обеспеченную, в Бельгии, той её части, что именуется Фландрией, росли у них с женой две чудесные дочки и трое от первого мужа. Но однажды вышел в море на небольшом судёнышке и попав в шторм, обратно, увы, не вернулся.
   Роскошным цветком раскрывается пешка на которую посмотрел и вот он снова в этой жизни, художник. Отличное зрение, знает и чувствует цвет, линию. Проницателен в искусстве, в жизни - нет. Идёт с приятелем, по Нью-Йорку, а приятель - в прошлой жизни, один из бойцов его подразделения. Таймс-сквер. Говорит: Смотри какие девушки классные, только чего-то они все не по погоде.
   На язычке Бродвея, вливающегося в Пятое авеню, стоит штук двенадцать классных, модельной внешности, девушек в джинсах и топиках, почти все курят. У сплошного окна-стены студии МТВ, на втором этаже, появляется оператор с камерой на плече, на камере яркий фонарь. Рядом с ним, ассистент, начинает энергично всплескивать руками адресуясь к красавицам. Сигареты в ту же секунду летят на асфальт, а девушки вытаскивают картонки с надписями и сердечками из-под топиков и изо всех сил начинают изображать приступ радости и энтузиазма. Прыгают, машут руками, кричат. Камера отворачивается, ассистент делает небрежный жест и красотки сразу же прячут картонки и снова закуривают.
   - Снимают кого-то, типа поклонницы, - замечает один.
   - Как же по-другому, - соглашается другой.
   Вышли на Вторую авеню, съели по куску пиццы и со стаканчиками кофе продолжили свой путь.
   Подошли к мексиканцам, затарились, поехали на Брайтон. Зашли в магазин-гастроном, купили отлично приготовленной еды. Вышли к океану, пусто, хорошо. Сели, пообедали, покурили. Прибежал фоксик, терьер. Дал ему остаток котлеты, - тот ел у него из руки, после сказал ему: Ну, беги, - убежал.
   Прилетели чайки, бросил им хлеба.
   - А это ты зря, - весело сказал приятель.
   И точно. Через несколько секунд над ними вращалось мощное, с криками, пикированием и клёкотом, белое облако-воронка.
   Ход. Москва, первая персональная выставка, и сразу, Гербовый зал Кремлёвского дворца съездов. Другие выставки, главным образом в Москве.
   Ход, и его комната в Риге. После того августа, когда он ездил с тренером к озеру и ушёл в ночь, оставив письмо, прошло полгода, комната изменилась. В ней сделали хороший ремонт, поменяли мебель. Теперь на стене плакаты "Адам и муравьи", Брюс Ли и "Блонди". Папа в море, мама в санатории. Он читает Ремарка, скоро придёт его подружка, Агнесска. И придёт Валера (тот старшеклассник, с кем они когда-то дрались) со своей Натали. Днём он отвёз заказчику серебряные браслеты, с местным, национальным орнаментом и колоритом, на вырученные деньги купил "бонны" и отоварился в "Альбатросе". Поэтому на столе стоит пара заграничных бутылок с яркими этикетками, а на кухне запекается утка с рынка.
   Звонок в дверь, вроде бы рано гостям. Идёт открывать и застывает. За порогом она, тренер. Улыбается трогательно, беззащитно, говорит: Здравствуй, шла мимо и зашла, можно? Мне всего два слова тебе сказать.
   Приглашает её войти, помогает снять пальто. Смотрит на её ставший заметным живот и высокая, медленная волна нежности и тепла накрывает его, спрашивает: - Мне не кажется?
   Она счастливо улыбается и говорит: - Я так сильно этого хотела!
   Проходят в его комнату, она осматривается, простая, добрая. Потом присаживается на диван и делает приглашающий жест рядом, спрашивает: - Ну как ты?
   - Плохо, - признаётся он, - Скажи, ты же ведь знала, что это я?
   - Да, - соглашается она, - знала. Тебя со второго раза нашли, по всем школам ходили с теми двумя. Они рассказали, что сами к тебе полезли, а он... Мне тебя показали, я упросила папу. А вскоре ты приехал записываться ко мне в группу...
   В следующее мгновение они уже в объятиях друг друга, что-то объясняют, слёзы, целуются, утешают, но это так, всё равно ничего не изменишь. Через какое-то время отстраняются, он говорит: - Хочешь кофе или чай?
   - Нет, спасибо. Знаешь, я выхожу замуж и скоро уеду отсюда, совсем. Он хороший человек, наш дальний родственник, живёт в Германии, на десять лет старше. Я ему всё рассказала. Ты же не будешь злиться на меня, искать?
   - Нет, не буду.
   - И вот что, тот камень, что ты оставил, знаешь, сколько он стоит?
   - Более-менее. Красивый, да? Тебе, вам, то есть, - он указывает взглядом на её живот...
   Через какое-то время они прощаются. Он идёт в кладовую и приносит обратно в свою комнату объёмный плакат "Пинк Флойд", диски с "Мэйд ин Джапан" Дип Перпл и другие, которые она ему подарила, книги, о Робинзоне Крузо, ещё какие-то...
   Он хотел позвонить своим, сказать, что на сегодня встреча отменяется. Ложится на диван и видит того, молодого барона, ищущего сокровища и нашедшего их себе на беду. Видит его в другом времени, в своём отряде, среди рыцарей-меченосцев, его прозрачные, цветом и видом, как вода, глаза и узнаёт в том мальчишке, который тогда со своими дружками-волчатами дал ему, как следует оторваться, у пруда завода "Компрессор", после чего он и стал носить тот кнопочный ножик, с удобной ручкой из текстолита. Всё складывается в необычайную, причудливую мозаику жизни. Она расширяется, показывая свою безбрежность. Но ведь можно же и переходить? Так пойти? Нет, так нельзя, будет ещё хуже, или лучше?
   Им принесли пледы, на террасе стало свежо.
   Ходом одной из фигур, пересечь, с книжкой в руках, два луга. И снова лес и долгожданная встреча с речкой, единственно дорогого, что он оставил там, где родился, в которой живут форели и другие интересные рыбы. Чтобы всё вдруг стало, хоть на полсекунды, совершенно ясно и прозрачно, понятно. И вправду стало, ровно на полсекунды.
   Товарищ спрашивает: Надолго ты здесь?
   - Нет, отпуск, скоро обратно, в рейс.
   - Что ж, можно и обратно, - соглашается тот.
   Ход, и вот он идёт обратно, домой, закончились уроки в Первоначальной школе. Весна, тонкие деревца из пространств залитых водой, под водою - лёд, на льду - конфетти от новогодних хлопушек, осколки от ёлочных игрушек, серебряный дождик, автобусные и троллейбусные билеты. Лист из школьной тетради с красной "двойкой", кто-то давно его удалил, зарыл глубоко в снег. "Старые" пятнадцать копеек, раздавленная перьевая ручка с расплывшимся чернильным пятном, какие-то нитки. Остановился и смотрит, так всё чётко, неизбежно. До того, пока мягко не касается его плеча ладонь Ларисы. И снова всё весело и хорошо.
   А вот, вот, ещё верный ход. Они с приятелем-соседом, с которым вместе росли, но учились в разных школах, идут в художественный музей Риги. Сосед колок и язвителен, проявляет эрудицию, сыпет: здесь - дробно, там - пёстро, тут - нет общего движения.
   Перед одной из картин, сообщает: Композиция - даже не слабая, ерунда, но вот как ему удалось, смотри, без всякого видимого глазу перехода, небо, внизу светлое и набирает, набирает и вверху уже почти ночь?
   Он же посмотрев и подумав, отвечает: Хочешь, я так сделаю?
   По лицу соседа на секунду пробегает тень раздражения, но отвечать ничего не стал, перешли к следующему холсту.
   Развитой сосед, всегда на два шага впереди всех сверстников, действительно во всём неплохо разбиравшийся, бывший в курсе всех культурных новинок и поветрий, сочинявший песни под гитару, рисовавший. Некогда были, практически, в дружеских отношениях, но прочитав его, удавшийся, первый рассказ, приятель отчего-то ощутил себя уязвлённым и как бы даже обиделся на него. С тех пор тепло уходило из их взаимоотношений. После той прогулки по музею, он и купил набор масляных красок и на небольшой картонке добился желаемого эффекта, с переходом, соседу показывать не стал. Дальше больше, стал заниматься, получалось, стал дарить, когда просили. Всерьёз увлекся, потянуло, и стал художником.
   - Не понял, это чей ход был? Или не ход?
   - Да без разницы.
   Закат зеленый, предвещающий счастье. Десятый год двадцатого века, выпуск в Царскосельском артиллерийском училище, после Великая война, Кавказский фронт, Гражданская, он советником-помощником у М. Фрунзе (так сложилось), все военные конфликты, Испания, финская, Отечественная - высота, глубина, ширина. Всё словно в хрупком сосуде. Тайна за четырьмя печатями. Загадка. Загадка сложная, трудная...
   - Это на земле?
   - И на земле.
   - Это можно потрогать?
   - Хочешь? ...
   ... Он уже один, и довольно давно, товарищ куда-то незаметно ушёл, а к нему направляется женщина дивной красоты. Неужели это Лариса? С ней он разговаривал у своего дома на непонятном языке? С укутанной в покрывало? Нет?...
  
   ...Сквозь сон доносится голос, её ладонь трогает его лоб.
   - Как ты себя чувствуешь? Уже скоро закат, нельзя спать.
   Тренер. Окончательно просыпается, отвечает: Чувствую себя хорошо!
   - Что тебе снилось, ты так ворочался, даже разговаривал во сне?
   Он честно пытается вспомнить, но почти всё уже куда-то кануло, забыл. Энергично мотнув головой, окончательно освобождаясь от остатков сна, отвечает:
   - Сложное что-то, вначале корабль какой-то, вроде как океанская яхта. А я и художник, и моряк, и вообще, много всего. В шахматы, необычные какие-то, ещё играл. И что-то историческое такое... Нет, уже не помню. А ты сны запоминаешь?
   - Нет, редко.
   - Ну, чего тогда, искупаемся?
   - Пойдём. А завтра на остров, видишь вон там, круглый такой, на резиновой лодке, хорошо?
   - Можно и на остров, он мне тоже, кажется снился. Красивый венок, идёт тебе очень, ты его сама сплела?
   - Сама, чукча.
   - Ну откуда я знаю, может ты волшебная Золушка...
  
   Примечания, дополнения и комментарии
  
   Но над морем, - заметил он, - бродят Три оленя больших; вереницею длиной за ними Следом всё стадо идёт и по злачным долинам пасётся. Публий Вергилий Марон"Энеида "
   Вопрос о родстве искусства с обрядом не решён ни в ту, не в иную сторону.
  
   Раз в два или три месяца, жена будила его неистовым тормошением.
   Вот и сейчас. Он открыл глаза и спросил: Что?
   - Как ты мог? Изменщик!
   - Это сон, тебе приснилось. Спи, всё хорошо.
   Жена, придя в себя и убедившись, что всё в полном порядке, через пару секунд, как всегда, снова заснула. Он же, разбуженный, полежав какое-то время и поняв, что не уснёт, встал, оделся и прошёл в лабораторию-мастерскую. Его всегда интересовало, почему вороны, питаясь, мягко говоря, всякой не полезной пищей, живут триста лет. Что является причиной такой невероятной стойкости их иммунитета? В чём тут секрет? Всё что касается их крови, антител и прочей физической стороны дела, было им выяснено-исследовано в полном объёме, с привлечением самых квалифицированных и авторитетных специалистов, но без результатов и каких-либо удовлетворительных ответов. Но вот недавно он приобрёл знаменитые камеры, которыми Би-Би-Си снимало, так сказать "изнутри", закрепив на шеях птиц или животных, свои роскошные фильмы-зарисовки о жизни этих существ в дикой природе. Теперь и он, установив их на пяти пойманных воронах самолично отслеживал, чем те питаются, не едят ли они какую-нибудь траву или ещё что? Включил запись и вдруг заметил, как птица осторожно, воровато подпрыгивая приближается к ... Но тут, как и всегда, раз в два или три месяца ...
   Удивительно душистые яблоки, сбитые с веток ливнем, лежат на столе, душистый горошек в прозрачной вазе, задёрнуты шторы.
   Почти у каждого античного поэта от Гомера до Овидия, у многих философов, мы найдём упоминание о Лабиринте, созданном Дедалом и Икаром на севере Крита, в Кносе, про который Плиний пишет, что тот был копией египетского в Крокодилополе, уменьшенной в сто раз. У кого-то из античных авторов, писавших о нём, Лабиринт представлен подробнее, детальней, с мозаиками, светильниками, потайными дверями, у кого-то менее, широкими и свободными мазками. Но никто не говорит, что видел его лично, побывал в нём сам, или говорил с человеком утверждавшим такое. Не найден он и до сих пор, оттого, по-видимому, что мы попадаем в него сразу же как рождаемся, в двойной, общий для всех и свой личный, одновременно откапывая, и одновременно строя его.
   Штормтрап - верёвочная лестница с деревянными ступеньками.
   Посконник коноплевидный цветёт не синими, а розовыми цветами.
   С самого начала, с бесконечно малой элементарной частицы, до существующего ныне множества Галактик, прошло, согласно Постоянной Макса Планка, около тринадцати с чем-то миллиардов лет. С того самого момента, как Ева надкусила яблоко, что и послужило причиной Большого Взрыва. Всё разделилось на это и то, здесь, и там. Вся форма Вселенной, (и когда-нибудь будут предъявлены научные доказательства) - точная копия съеденного прародителями плода. А какое именно яблоко, (нет единства среди тех, кто серьезно занимается вопросом), (Malus domestica) - яблоко культурное или гранатовое яблоко (Punica granatum), или, к примеру, айва, так ли уж не важно. Какое было, такое и найдут.
   В девятнадцатом веке вереском называли можжевельник, в литературных произведениях того времени "вересковая трость" - можжевеловая.
   Рангоут - собирательное слово для обозначения всех деревянных, надпалубных частей корабля: мачт, рей, гиков и т.д.
  
   Единственно на кого можно смотреть снизу-вверх - это родители.
   Классик сказал: жалость унижает человека, это неправда, унижает, когда жалеем самих себя, всех же остальных можно и нужно.
   Ближе к утру я лежал на белой кровати в комнате, пахнущей дачей и свежевымытым полом. Высокая береза за окном отбрасывала колеблющуюся узорчатую тень за светлую штору, шумела и что-то шептала, шептала. И.Бергманом в "Laterna magika"
   В 480 году предводитель германских наемников, бывших к этому времени основной силой Рима, Одоакр, поднял мятеж и захватил фактическую власть в государстве. Последний император, подросток Ромул Август, был просто отправлен в ссылку. Одоакр отослал все знаки императорской власти в Константинополь вместе с короткой запиской: " Как солнце одно на небе, так на земле должен быть один император" . Среди посланных им корон, пурпурных мантий и даров находились трофеи, захваченные Титом Флавием в поверженном Иерусалиме в 70 году, все христианские святыни и многое другое. Видимо Одоакр хотел избежать проблем для нового, совсем небольшого, без особых амбиций, молодого государства. Считал нужным начать всё с чистого листа. Культура, амбиции, свет учености перетекли во Второй Рим. На Запад опустилась тень тёмного средневековья, а в Константинополе работал университет, развивались науки, люди лечились в отличных больницах, зачитывались великими философами, кипела торговля с самыми отдаленными землями. Когда воцарялся следующий император, патриарх надевал на него царский венец и после криков : " Достоин!" , к царю подходил мастер с образцами мрамора и предлагал ему сделать выбор того, что пойдет тому на гробницу...
   Почти тысячу лет прошло. Пал Константинополь после героической обороны под натиском войск Мехмеда II в 1453 году. Племяннице последнего византийского императора Софье Палеолог с братьями, (жизнь которых не сложилась), удалось спастись из великого города. Основанный Константином I Великим, Второй Рим пал при Константине XII. Она же покинула его не с пустыми руками, в повозках за старинными православными книгами хранилось то, что пришло из Рима Первого и было приумножено Римом Вторым - святыни. Через какое-то время на ста пятидесяти с чем-то повозках, приданое прибыло в Москву. "Либерия", так называемая Библиотека Ивана Грозного. Иван Третий, дедушка Четвёртого, женился на Софье. До этого Василий II и русское духовенство отвергли Флорентийскую унию 1439 года, с главенством Папы в вопросах веры. Был смещен греческий митрополит Исидор, подписавший ее от России, и мы стали оплотом и защитой Вселенского Православия. Было противостояние на Угре, закончившееся паническим бегством ордынцев по Преславному чуду Богородицы. Как сказал Н. Карамзин: Россия вышла из сумрака теней.
   Утомительное хождение трёх человек по мастерским на Нижней Масловке, коллекционера живописи со своей женой и сопровождавшего их художника.
   - Всё, понятно, интересного нет - сказал коллекционер, ничего для себя так и не нашедший.
   - Согласна, - поддержала его жена.
   - Ещё одна мастерская, и всё, - предложил художник, стучась в следующую дверь.
   Открыла маленькая, сухонькая старушка, хорошо за восемьдесят, аккуратная, светская, располагающая. Разочарование - огромные холсты со свинцово-серыми, утомительно-блёклыми пейзажами Севера, унылые натюрморты в гамме старых кухонных тряпок и прочее, никому не нужное. Огромное количество работ на трёхъярусных стеллажах, с потемневшими от времени подрамниками, с размочаленными по краям холстами, торчащими нитями. Хозяйка предложила чай, сказала несколько слов о Белом море и тундре. Оделив каждого чашкой бодрящего напитка, продолжила: "Даже не знаю, что со всем этим теперь делать?" Сочувственно, отводя глаза, они покивали.
   - Ведь он действительно старался, верил в своё искусство.
   - Кто? - поинтересовалась гостья.
   - Мой муж, Царствие ему Небесное, это всё его.
   - А-а, - с плохо скрываемой радостью сказал коллекционер, - а то как-то совсем с вами не совпадает...
   - Нет, что вы, у меня совсем другие вещи, - она развернула лёгкий мольберт на колёсиках стоявший в уголке: На фоне летнего луга и высокого неба с белоснежными облаками, девчушка лет шести с венком из полевых цветов готовилась дунуть на белую пушистую головку одуванчика. Верные тона, отсутствие сентиментальности, слащавости, дидактики. Уловимое портретное сходство ребёнка и милой женщины прожившей большую и сложную жизнь, долгую как...
   Единственное одинаковое слово во всех славянских языках - калина.
   "Подобно тому, как мы проводим девять месяцев в материнской утробе не для того, чтобы вечно оставаться там, но для того, чтобы появиться на свет уже способными воспринимать окружающую жизнь, так точно и в течение всей нашей жизни земной, от младенчества до глубокой старости, мы только созреваем для новых родов, в мир нетления..."
   Этот мир видел четыре подлинных чуда. Первое - ваяние древних греков; Фидий, Пракситель, Мирон... Второе - живопись Высокого итальянского Возрождения - Леонардо, Микеланджело, Рафаэль... Третье - германская музыка, от Баха, Моцарт, Бетховен. И четвертое - русская литература: Толстой, Достоевский, Чехов. Й. Гюней
   Когда Святое Семейство бежало от царя Ирода в Египет, по дороге их захватила банда. У жены предводителя болел, умирал младенец, сын. Богоматерь взяла его на руки и дала ему грудь и младенец сразу же выздоровел. Святое семейство с почётом отпустили и помогли добраться до места. Когда Христа распинали с Ним распяли и двух разбойников. Один поносил Господа нашего, а другой сказал: Мы-то с тобой виноватые, по делам и мука, а Он? Имей хоть теперь немого понимания... Это был тот самый младенец, выросший в своей среде, сам ставший главарём, но раскаявшийся в последний момент. И Господь сказал ему: Будешь сегодня рядом со мной и Отцом Моим...
   Особый свет, освещающий самые высокие и неприступные стены и самые потаённые уголки сложного, головоломного лабиринта. Лабиринта одновременно рождающегося и бывшего всегда, в котором Тесей пьёт чай с Минотавром, а Ариадна вяжет свитер Одиссею, с небом, где Икар сможет летать сколько захочет, выше солнца, дальше самых ярких и горячих звёзд.
   Рассказ назывался "Иволга и розы".
   Лучшее, что может сделать для себя художник, как можно дольше оставаться неизвестным. А Матисс
   Песня, поющая нас.
   "На Кипре, все деревья овеяны легендами. Говорят, злые духи боятся маслины, поэтому если летом прикорнуть под ней, то приснятся приятные сны. Чтобы уберечься от дурного глаза киприоты жгут листья оливы. Инжира чураются. Никто не спит под ним ни днём, ни ночью, опасаясь заболеть. Во дворе инжир не сажают, так как если видеть его каждое утро, можно навлечь на себя напасть, потерять удачу в делах и даже здоровье. Невысокого мнения киприоты и о кипарисах. По преданию, бытующему в районе Месория, когда иудеи решили распять Христа, деревья сговорились между собой не допустить, чтобы их использовали для казни. Лесорубы срезали и обтёсывали под зловещее орудие дерево за деревом, но все они ломались. Дровосеки уговорили лишь кипарис. С тех пор он растёт лишь на кладбищах, его древесина не идёт даже на топку".
   Вселенная состоит из трёх уровней: Досветового, земного времени или мира брадионов. Выше - уровень люксонов, скорости света. И третьего тахионов, частиц принадлежащих миру сверхсветовых скоростей. В сверхсветовом мире уже нет такого явления как время, то есть нет прошлого, настоящего и будущего. Р.Дютей
   Сразу после Первой мировой войны во всех развитых странах мира, в университетах и научных центрах принялись ставить опыты; как из неживой материи получить живую. (А основа любой живой материи - клетка, а клетка по сложности - вещь с которой всё созданное человеком от сверхзвукового истребителя-бомбардировщика-штурмовика до самого навороченного компьютера тоже самое, что деревянный кубик по сравнению с огромным жилым домом.) Время от времени приходили сообщения от научных деятелей о том, что де, мол, удалось создать нестабильную молекулу какой-нибудь органической кислоты, но повторными опытами эти прорывы не подтверждались. К восьмидесятым годам прошлого века все программы на эту тему закрылись в виду отсутствия сколько-нибудь положительных результатов. Так и не были выплачены премии. Что отнюдь не мешает держать на стенах храмов науки портреты учёных утверждавших, что в крупе сами собой зарождаются мыши, а в грязи лягушки.
   Четыре вынесенные Адамом из рая листка. Первый лист упал и съела его гусеница и получился из него шёлк. Второй упал и...
   Температура в открытом космосе - минус двести семьдесят градусов. Солнечные лучи, там, где проходит орбита нашей Земли, нагревают поверхность тела, в среднем, около плюс ста двадцати. Вне атмосферы - абсолютный вакуум в котором жизнь невозможна. Всё попавшее в сферу земного притяжения с ускорением летит к поверхности (все тела из космоса бывают четырёх видов: камень, металл, стекло, лёд с космической пылью и прочими включениями) скорость такова, что от трения о воздух оно кипит и взрывается. (Внутри него температура минус двести семьдесят, снаружи, из-за трения, несколько тысяч градусов тепла). Большинство метеоритов бесследно сгорает. Смешно, когда говорят, что на Землю что-то, само собою, могло попасть. А после развиться во всё живое (наука палеонтология предъявляя миллионы отпечатков и окаменелостей всех геологических эпох не имеет ни единого доказательства существования промежуточных форм жизни. Абсолютно исключает подобное развитие событий и наука генетика).
   Идеалом героев, созданных Диккенсом, является хороший дом, счастливая семейная жизнь. Герои Бальзака стремятся приобрести великолепные замки, накопить миллионы. Однако ни герои Достоевского, ни герои Толстого, ни герои Тургенева не ищут ничего подобного. Русские писатели требуют очень многого от людей. Они не согласны, чтобы люди выпячивали на первый план свои интересы и свой эгоизм... Русская культура ставит слишком высокие требования, обрекает на мучительные поиски истины. Й. Гюней
   Лепесток кувшинки между страниц.
   Небо - летейской воды синева, простор меж двух берегов.
   Не прав океан оставляя сверкающий жемчуг на дне, а морскую траву вознося на гребень высокой волны. И всё-таки жемчуг - есть жемчуг, трава - остаётся травой. (из индийской поэзии)
  
   Из "Читрасутры", диалог между недавним принцем, ставшим царём и призванным им мудрецом:
   - Поведай нам правила живописи, о мудрец.
   - Без науки танца - правила живописи недоступны, ваше величество.
   - Расскажи о науке танца, а после расскажешь о живописи.
   - Техника танца трудно доступна тому, кто не знает музыки. Без музыки танец не может существовать.
   - Тогда расскажи нам о музыке.
   - Музыка не может быть понятна без пения стихов...
  
   Опора искусства письма в красоте поступков человека.
   Султан-Али Мешхеди
   Не мы беспечно проводили время, но время нас беспечных провело! Желанья наши не увяли, но из-за них увяли мы.
   Бхатрихари.
   Пенье кукушки пройдя неведомыми сферами претворяется в синий цвет василька.
   В. Хлебников
   ... и порою кажется, что живопись потерялась, сбилась с пути на больших мировых дорогах. Но она всегда словно блудный сын, который возвращается, когда его уже более не ждут.
   Э. Фромантен
   В любом ювелирном кольце уже есть четыре смысла: бессмертие - без начала и конца, сближения, знака и совершенства.
   Десятки рабочих часов проводит учащийся протирая до дыр бумагу и зачерняя до блеска сапожной ваксы соседнее пятно в тщетных попытках вызвать сияние света. Попытки совершенно безнадёжные, ибо непосредственное эмоциональное воздействие белого и чёрного на бумаге настолько незначительно, что само по себе не может служить средством передачи освещённости объёма... Мне приходилось неоднократно убеждать учащихся в правильности этих указаний... несколькими прикосновениями резинки...Н. Радлов "Рисование с натуры"
   Среди долгожителей не зарегистрировано ни одного лентяя, скучающего или живущего прошлым человека.
  
   Чем человек умнее и добрее, тем более ума и добра он замечает в других людях.
  
   Хранилище-лабиринт, некогда построенное Аристотелем Фьораванти, (среди прочего сделанного им в нашей стране), под "Библиотеку Ивана Грозного", "Либерию", - того, что привезла Софья Палеолог и что потом прибавлялось, надёжно хранит достойные удивления вещи и книги.
   Стол надёжно стоит на четырёх ножках, дружба, да и любые отношения - тоже, вот они; желание добра другу, взаимный интерес, взаимная искренность, прощение ошибок.
  
   В живописи разница между силой и правдой весьма ощутима, так же как в других искусствах. Примером может служить следующая история о Барри и Гаррике. Не многие артисты обладали большей силой, чем Барри, а одно время он даже разделял успех с Гарриком. Они поочерёдно играли Лира в течении пятидесяти спектаклей. Публика поняла, какая между ними была разница, когда появилась эпиграмма, последняя строчка которой была: Барри вызывает у нас громкие рукоплескания, а Гаррик - слёзы.
   Д. Констебль
   Словом, "роль", в Древней Греции, а затем и в Древнем Риме, назывался деревянный кругляк с намотанным на него куском пергамента, с текстом и указаниями артисту.
  
  
   По преданию, Создатель шёл любуясь созданным Им растительным царством наших широт. Все цветы, травы, кустарники и деревья радовались, только маленький беленький цветок плакал. Создатель взял его на руки и спросил о чём тот плачет? Цветок отвечал, что он плачет оттого, что такой маленький и не видит Его. Тогда Создатель поцеловал цветок и тот стал земляникой.
  
   Постигни!
   В двадцать своих лет на "Ракете", на подводных крыльях, совершил путешествие из Сочи в Ялту. Шли, попав в небольшое волнение, вместо четырёх часов -- больше шести. Вошёл на борт в состоянии похмелья, постоянного недосыпании и лёгкого истощения, убегая от слишком уж разгульного, по факту, отдыха. Поскакала гончей "Ракета" по приличным волнам, большинство пассажиров - в лёжку, он же и ещё несколько мужчин принялись за коньяк с минералкой (был крошечный бар на борту с барменом), у самого старшего из компании оказалась с собой и закуска. Пошли анекдоты, занимательные рассказы, он ожил, открылось второе дыхание. Уже в темноте - Ялта, порт, такси, снимает комнату. Утром, как следует выспавшись выходит в коридор и видит дочку хозяев, студентку из Москвы, пьют кофе и через двадцать минут после того как он её увидел, у них первая близость, ещё через три дня, хоть возвращайся в не такой уж, как оказывается, жаркий Сочи...
   Безоблачной ночью холодом дышит звёздное небо. В белом инее стынут травы, каменеет на дороге размятая грязь, льдом застекливаются лужи. И каждый раз думаешь: конец грибам, помёрзли. Но всегда оказывается, что они есть.
   К. Яковлев
   Встав на пути 3-го танкового корпуса генерала кавалерии фон Маккензена, входившего в состав 1-ой танковой армии Клейста. Бои с 49-ым горно-стрелковым корпусом генерала пехоты Рудольфа Конрада.
   Китайский лабиринт "Девять излучин реки" - знак круговорота Великого пути...
   "Мир до Курбэ, совсем не то, что мир после Курбэ", "Курбэ учителя не нужны".
  
   Пускай похоронит
   Тропинку в горах снегопад
   Какое мне дело
   Я ведь знаю что никогда
   Даже в самый ясный солнечный день
   Ты меня навестить не придёшь
   (из японской поэзии)
   Чем дальше на север, тем белее снег
   Светлее снег, чище вода.
   Абсолютно все руководствуются понятиями блага и справедливости.
   "Был и кустом, был и птицей, и рыбой морской бессловесной "
   По одной из социальных сетей, получил письмо, писала незнакомая женщина, чтобы передать привет от своей знакомой, девушки из времени, когда ему было двадцать три. Дело было на Кубани, в маленьком городке, какое-то время он там жил и работал. Летом, в выходной шёл по центральной улице, обратил внимание на девушку, сердце дёрнулось, показалось, что это Лариса. Поняв, что - нет, направился за ней. Девушка зашла в кинотеатр, он следом, купил билет. Большое и пустое, наполненное светом фойе. Зашёл в буфет, купил шоколадку, (чтобы шуршать фольгой в самые ответственные моменты)). Прошёл в зал, человек пятнадцать зрителей, свет погас, начался какой-то "киножурнал", закончился, вошло ещё три человека. Она присела рядом, в руках такая, вроде пляжной, сумка. Начался фильм. Угостил её шоколадкой, она его конфетой. Показывали неплохой американский фильм. Военный корабль, в результате научного эксперимента, проваливается из военных сороковых в восьмидесятые двадцатого века, вернее два матроса, одного, через какое-то время, затягивает обратно, а другой остаётся.
   После киносеанса пошли в парк. Она была из соседнего городка, гостила у бабушки, зачем сюда приехала, не сказала. Поехал её провожать, за двадцать километров. Не успел автобус как следует набрать скорость и выехать из города, стали целоваться.
   Доехали. Бабушка, жившая одна, сразу же его приняла. Остался там. Не только внешне, хотя и внешне тоже, она была очень похожа на Ларису. Разгорелась подлинная страсть, магнитом тянуло друг другу, а притянув, погружало в самые глубины подлинной, очищенной от всего лишнего, страсти. Пару раз называл её другим именем, но она не обращала внимания.
   Рядом протекала Кубань, ещё ближе было старое русло славной реки. Купались, загорали. По ночам пели цикады, благодатный Юг. Говорили мало, больше о любимых фильмах, книгах, о чём-то ещё. Да слова и не требовались, как-то они сразу очень подошли друг другу, из одной среды, одного теста. Для него, в общем-то, ничего серьёзного, чистая радость видеть такой знакомый румянец на её щеках, искорки в глазах, беззаботный, лёгкий смех почти на каждое его слово, стремление прижаться, впитать прекрасное время. Равная, свободная, прелестная девушку с отличной фигуркой, бесконечно милая и приятная. Всё было прекрасно. Но однажды между ними произошёл примерно следующий диалог:
   - Можно я задам тебе только один вопрос? - спросила она.
   - Конечно можно, пожалуйста!
   - Ты мне ответишь правду, хорошо?
   - Да.
   - Тебя же ведь Геня послал?
   - Кто? Какой Геня? - этого он точно не ожидал.
   - Ты обещал мне сказать правду.
   - Нет. Я не знаю никакого Гени, серьёзно. Меня никто не посылал. Ты что, так шутишь?
   - И ты не учишься с ним в ...?
   - Нет, не учусь. Что с тобой?
   - Скажи мне правду, я тебя очень прошу, это навсегда останется между нами, я поклянусь.
   - Отвечаю на твой вопрос, честно, я не знаю никакого Гени и никогда не знал. Я с тобой встретился совершенно случайно, ты мне сразу понравилась, пошёл за тобой в кинотеатр, до этого мне никто о тебе ничего не говорил, ничего о тебе не слышал.
   - Не хочешь говорить - не говори...
   - Послушай, ты уж какую-то совсем мне незавидную роль отводишь! Ты что думаешь, я стал бы? Для чего, с какой целью?
   - Хорошо, тогда второй вопрос, кто такая Лариса?
   - Вот здесь, извини, я бы тебе рассказал, но времени совсем нет, пора уже и честь знать, провожать меня не надо...
   Быстро собрался и уехал, она не удерживала. Пока не получил письмо, от её знакомой, редко, но вспоминал, испытывая чувство благодарности. Ведь известно же, что жизнь без благодарности, что баскетбол без мяча, бегаешь туда-сюда, как собака...
   В состав заката входили тогда, прожитые теперь года.
   Э. Лимонов
   - "Ты всё шутишь, Диоген", - сказал Александр...
   из письма Диогена - Фаномаху
  
  
  
  
  
 Ваша оценка:

Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"