Кое-кто утверждает, что перед нашествием
мы услышим из глубины зеркал бряцанье оружия.
(Хорхе Луис Борхес, Маргарита Герреро
"Книга вымышленных существ")
На самом деле никакого бряцанья не было, только смутный шорох, который длился не более недели. На беду, в нашем мире давно забыты древние легенды, а потому никто не придал этому значения, кроме некоторых особо чувствительных людей, испытывавших страх и нервное возбуждение. Мы не были готовы, а потому ничего не смогли противопоставить нашествию, случившемуся изнутри.
Они просто вошли в наши дома. Некоторые из них были обликом ужаснее ночных кошмаров -- многорукие, с горящими глазами, изрыгающие из пастей вонючий дым и размахивающие оружием. Другие напоминали фантастических животных, не всегда страшных, порой даже прекрасных, но именно эта красота оказалась наиболее губительной, ибо там, где надо было спасаться бегством, люди, очарованные изяществом тварей, шли навстречу собственной гибели. А иные были похожи на нас... если не приглядываться слишком пристально.
Зазеркальные вошли в наш мир почти без боя, но не нашли в нем ничего, к чему стремились. Наши напичканные химией продукты не годились им в пищу, а наши слабые женщины не могли разделить с ними ложе, ибо не были готовы выдержать напор настоящей страсти.
Но главное, нашем мире почти не осталось энергии, потребной для их жизни, и пришельцы начали вымирать. Первыми пали самые могучие. Они просто оседали среди улицы бесформенными кучами плоти, а потом рассыпались пылью. Подобные же животным покинули города, чтобы найди более подходящие для существования места. Что с ними сталось, неизвестно.
А вот те, что послабее, похожие на людей, стали искать выход, ибо назад им пути не было -- для обратного перехода через зеркала тоже требовалась энергия. Человекоподобные существа попытались приспособиться и начали выпивать энергию из наших машин. Ее хватало, чтобы поддерживать их существование, но ни на что больше.
Они поселились среди нас, в наших домах и квартирах. Нет, нас никуда не выгоняли. Просто мы оказались куда менее черствыми и порочными, чем сами о себе полагали. Многие из нас сами приглашали к себе пришельцев, жалея и сочувствуя им.
Я тоже привела к себе одну. У нее были синие волосы и черно-синие глаза с вертикальными зрачками, под взглядом которых иной раз становится неуютно. Когда мы встретились, она была страшно худа, даже измождена, а я почувствовала в ней родную душу. Чем-то мы с ней действительно похожи. Когда стоим рядом -- словно две сестры, старшая и младшая, а может, мать и дочь, но я не люблю, когда мне напоминают о моем возрасте.
Я назвала ее Ильди -- по единственному булькающему звуку, который она время от времени издавала. Она не возражала. Ильди вообще была покорна -- садилась, куда покажут, ела, что давали. Правда, ее подташнивало от нашей еды, но она все равно старалась.
Я поселила ее в своей городской квартире и старалась сделать все, чтобы ей было удобно. Иногда мне казалось, что я понимаю, чего она хочет, но чаще я просто действовала по наитию, надеясь, что ей от моей заботы не станет еще хуже. Но она слабела с каждым днем, смотрела на меня грустными глазами, вздыхала и булькала чуть слышно: "Ильди... ильди..."
Когда в машинах совсем не осталось силы, я решила увезти ее на дачу. Мне и самой было непросто приспособиться к новой жизни: я уже не могла, как в юности, взлетать на двенадцатый этаж по лестнице, а лифты больше не работали. А еще я не представляла себе, как жить, если электрическая плита отказывается служить, а по вечерам приходится зажигать свечи, потому что света тоже больше нет. Да и работы не стало.
Зато на даче в подполе оставалась еще прошлогодняя картошка, и были крупы, которые мы обычно запасаем, как перед войной, да и на грядках кое-что проросло, несмотря на то, что я не прилагала к этому никаких усилий.
Электрички тоже больше не ходили, но на дачу нас отвез сосед. Когда появились пришельцы, ушлый парнишка быстро просек, чем дело пахнет, и запасся горючим впрок. Он только потребовал, чтобы Ильди не вздумала выпить силу из его машины. Уж не знаю, как они друг друга поняли, но сосед успокоился насчет своей "коняшки", загрузил наши вещи в багажник, а нас -- на заднее сидение. И повез.
На прощание я отдала ему мамины золотые кольца и кулон с изумрудом. Парень был доволен. Чудак, он не понял, что мир никогда больше не будет прежним и то, что сегодня кажется ему ценным, завтра станет никому не нужным хламом. Но это был его выбор. Мы остались, а он вернулся в город.
На даче стало как-то проще. Ильди с раннего утра уходила на огород. Не знаю, что она там делала, мне некогда было за ней следить, но по-моему, большей частью она просто сидела на земле, поджав под себя босые ноги. Через пару дней я заметила, что на тех грядках, у которых она проводила время чаще всего, начала пробиваться незнакомая растительность. Я понадеялась, что съедобная, но уточнять не стала. Там разберемся.
Готовила я покуда на плите, но газ в баллоне грозил вот-вот закончиться, а новый было взять неоткуда, и потому я с сомнением поглядывала на печь -- готовить в ней я так и не научилась, до сих пор как-то не было необходимости.
В городе Ильди время от времени застывала у зеркала в прихожей и смотрела с тоской, морща тонкий носик. А потом сникала окончательно и отходила, ссутулив плечи. На даче большого зеркала не было, а маленькое, настольное, гостья взяла в руки сразу по приезде, покрутила да и отбросила в сторону, окончательно утратив к нему интерес.
Где-то через неделю после нашего переезда неожиданно дали электричество. Вместо того чтобы сделать что-то полезное -- к примеру, накипятить побольше воды для стирки, я почему-то включила старенький телевизор, которым и в прежние времена не особо интересовалась.
Там как раз выступал наш премьер-министр. "Ну вы держитесь", -- говорил он. Ильди, которая присела рядом со мной на диванчик, раскачивалась, глядя на экран, и тихонько подвывала. Телевизор затрещал, защелкал и выключился, и я вздохнула с облегчением: мне не понравилась болезненная реакция гостьи. Она, как мне казалось, только-только начала крепнуть и приходить в себя, а тут -- такое.
Я сначала думала, что Ильди из русалок или каких-нибудь морских дев. Это ее синие волосы навели меня на такую мысль. Но когда я привела ее на озеро, она проявила лишь умеренный интерес: села на берегу, задрав подол платья и погрузила ноги в воду, однако плавать не пыталась.
Зато на следующий день она исчезла с самого утра, а потом явилась, держа в руках несколько крупных рыбин. Я слышала, что в окрестных ручьях водится форель, мальчишки хвастались, как ловили ее, но улов свой никогда не показывали, и со временем я уверилась, что они сочиняют.
Рыбе я обрадовалась -- хоть какое-то разнообразие, а то каши с растительным маслом и картошка надоели до дрожи. Но Ильди этим не ограничилась. Спустя дня три она снова куда-то ушла, а вернулась с огромным мешком, в котором что-то билось и трепыхалось. Это оказались птички, похожие на куриц, только чуть помельче. Когда Ильди вытряхнула мешок в сараюшке для садового инструмента, птицы побегали кругами, а потом расселись по углам, словно всегда тут и жили. Кажется, новым жилищем они были вполне довольны. Кормила и ухаживала за ними тоже Ильди.
Она оживилась, стала иногда улыбаться, растягивая тонкие губы и обнажая два ряда острых треугольных зубов. Во всяком случае, я предпочитала думать, что это именно улыбка. Не то чтобы я боялась пришелицы, просто не всегда понимала.
А еще я стала замечать, что теперь именно она главная в моем доме, а моя роль сводится к простым действиям, необходимым для поддержания жизни -- приготовить обед, постирать белье. Я и не возражала. Тем более, и сама Ильди трудилась немало.
К середине лета дачный поселок окончательно ожил. Соседи приезжали на машинах, груженых одеждой и запасом привычных продуктов, глушили моторы, чтобы никогда больше их не заводить, и оседали в дачных домиках. Кое-кто из них говорил, что это временно, но по-моему, они и сами не верили в собственные слова.
Некоторых я знала, они были моими дачными соседями и в прежней жизни, другие явились словно из ниоткуда, уверенно заселили пустующие дома и вскоре тоже стали восприниматься как свои. Но главное, во всех приехавших семьях жили пришельцы. Очень разные, в большей или меньшей степени похожие на людей, чуждые нам, но больше не чужие.
Еще я заметила, что соседство наше стало более мирным, чем раньше. Возможно, новая жизнь давала меньше поводов для ссор. Сосед справа больше не расходовал воду из общего колодца на мытье своего автомобиля, а скандальная тетка из дома напротив неожиданно совершенно спокойно отнеслась к чужим детишкам, обрывающим ее смородину.
И я поняла: это потому, что чужих детишек больше нет. Все свои -- и люди, и существа из Зазеркалья. Окончательно я уверилась в этом, когда, заглянув в зеркало, увидела узор из тонких чешуек, украшавший мои виски. И сама я изменилась: черты лица словно заострились, но не от излишней худобы, а просто стали четче, ушла возрастная расплывчатость; седина из волос никуда не делась, но сами волосы показались мне более густыми и живыми, чем пару месяцев назад.
Я стала присматриваться к соседям и заметила и в них тоже изменения. Иногда они были не такими явными, как у меня -- просто походка у женщин становилась более плавной, а плечи мужчин наливались силой. Но главное, менялись взгляды, из них уходила усталость и злость.
Еще у нас открылись новые умения, о которых мы не подозревали раньше. У всех разные, но вместе они дают нам надежду выжить в новых условиях.
"Они все-таки завоевали нас, -- догадалась я, -- исподволь, изнутри, войдя в наши дома не с оружием в руках, но будучи приглашенными". Как ни странно, эта мысль не вызвала у меня неприятия. Я ведь и раньше знала, что мир никогда не станет прежним.
Я догадывалась, что где-то там, далеко, все еще существуют города. К нам больше не приезжали оттуда автомобили, не поступали радиосигналы и электричество, однако это не значило, что городов больше нет. Но обратно к покинутой цивилизации я не стремилась.
Наш мир словно разделился на два, и каждый сделал свой выбор, в каком из миров ему жить. Без сомнений, с какой-то внутренней твердой уверенностью, что иначе нельзя.
Я и сейчас не сомневаюсь, что поступила правильно. Мне нравится мой новый мир и моя жизнь в нем. Ей свойственны размеренность, равновесие и нотка ожидания.
Сосед справа ждет урожая с диковинного дерева, выросшего в его саду -- поглядывает на него, улыбается мечтательно... У него хорошая улыбка, но раньше я почему-то этого не замечала.
Соседка слева ожидает рождения малыша. И что-то мне подсказывает, что дитя это будет особенным, не человеком более, а подлинным существом нового мира. Она тоже улыбается, но эта улыбка направлена внутрь, а не наружу, и я отвожу глаза, если мне случайно доводится встретиться с ней взглядом, иначе становится неловко, словно я подглядываю за чем-то интимным.
А я жду... возвращения животных, что пришли к нам через зеркала. Когда мир обретет утраченные силы, вернутся и они -- верные спутники наших гостей... Мне представляется, что одно из них непременно поселится на нашем дворе и позволит любоваться с собой, а может, и прикасаться время от времени -- осторожно, как к любому чуду.
Я тоже улыбаюсь. Новому миру нравятся наши улыбки -- они помогают ему набираться сил.
28-29 мая 2017 |