"Христос воскреси"- желтозубой ухмылкой произносит папертиевая старушка выпрашивающая мелочь. "Во истину"- нехотя отвечает бородатый Петр Никитич, интеллигентски полизывающий зачерствевший малость кулич. "Бога нет, я читал"- думает про себя бородач с боязливыми глазенками и консервным ножом в руке. Кабинетно закамуфлированные мысли в его изрядно поседевшей голове окунают его в омут страшной человеческой натуры и червивого царства рутинной самодостаточной обыденности. Его по-детски пьяные ручонки отпускаемые с сутулистых плеч за что-то периодически пытаются хватануться, кого-то задушить пальцасто скрюченными суставами. Маленькая тонкая трубовидная шея с повязанным выцветшим галстуком и заплатанный преподавательский пиджак со всклоченным воротником срастаются в гармонии с потайным миром-каморкой этого загадочного типа с кудрявой бородой, ожидающего своего трамвая.
Трамвайная остановка малолюдна, на прокисшем тоской асфальте поеденным оврагами видны лишь случайные фигуры людей. Помимо бородача и папертиевой старушки ясно различима фигура полногрудого мужчины безграмотно срисованного с картин Мунка, пакостно полысевшего со свернутыми в трубочку ушами.
На улице этого города промозгло сухо и хочется блевать. Покосившиеся от серости дома стараются сильнее сжаться и вытерпеть заплешины постыдной пустоты. В рассеянном воздухе витает запах человечины и мокрого бензина. Редкие прохожие в противогазовых масках преодолевают расстояния от дома до единственного продовольственного магазина города, а также иногда садятся в одномаршрутный трамвай. Трамвай- единственное что здесь движется и как-то пытается выжить, перекатываясь колесами по ненавистным ржавым рельсам.
Бородач пытается завести разговор. Тема погоды никому не интересна. Полногрудый предлагает бородачу выпить и достает из кармана бутыль с мутной жидкостью. Бородач в силу своей хронической трезвости и интеллигентских манер отказывается, тем более что подъезжает трамвай. В трамвае, как в бараке или гробу сыро и много крыс и червей. Окна трамвая за неимением стекол забиты деревянными досками, а щели закупорены мягкими детскими игрушками, но это не спасает и все равно дует. Среди посетителей трамвая: угрюмый очкастый дед с потерянным сугубо внутренним взглядом; тростиночная высохшая от радиации старушка с авоськой камней; притрушенный мальчик, собирающий цветы и конечно водитель- усатая женщина бальзаковского возраста, совокупившаяся душой и телом с проклятым трамваем.
Бородачу надо было выходить на третьей остановке- станции Зеркальная. Окнистый серый дом стоит вровень с остановкой станции. Параллельно дому примостилась часовая лавка, ее хозяин одноглазый блондин, поговаривают, что он когда-то пытался остановить время, но время его остановило, да так, что он до сих пор владелец этой лавки проклятьем заклейменный вселенским часовым механизмом. Бородач свернул в подворотню, где повстречал похоронную процессию. Хоронили сиамских близнецов. Хотя умер один из близнецов, второму лишь пришлось присоединиться, а то уж как то неудобно получилось бы. Гроб гладко отшлифован и выглажен, имеет форму сердечка. Процессия состоит в основном из сочувствующих и прочих некрофилов, впереди идет бровистый юноша с портретом Ленина. Бородачу становится жалко и он пускает серую как муха слезу. Оперевшись за кирпичную стену, он читает выцарапанную ногтем надпись:
НЕТ, СМЕРТЬ ЕЩЕ НЕ КОНЕЦ,
КОНЦА НЕ БУДЕТ,
БУДЕТ СВЕТ, ПИСК, ВИЗГ,
А В ЛУЧШЕМ СЛУЧАЕ- МАВЗОЛЕЙ
Бородач не дошел до следующей подворотни. Его схватили двое. По закону военного времени приговор привели почти сразу же. Он на миг прозрел, закатился приступом эпилепсии, отплевывая пену изо рта и закатывая глазницы, он ощутил страх перед глобальностью всевышнего, смех перед приближающейся смертью, боль перед затягивающейся петлей на шее и горечь перед несовершенством. Его последнем желанием было остаться.