Император Арконст III сидел на маленьком, специально для него сделанном, золотом троне, венчавшем огромный многоярусный постамент на Площади Церемоний. Сегодня императору исполнялось восемь лет, и в программе праздника за утренним посещением главного храма следовала продолжительная церемония принятия даров.
Ноги мальчика, обутые в мягкие сафьяновые сапожки, с вялым раздражением тыкались в алую парчовую подушку, подложенную для его удобства к подножью трона. Сидеть неподвижно, как того требовал ритуал, было невыносимо трудно. Даже Малая Императорская корона была слишком тяжела, и тонкая детская шея мучительно ныла под грузом изумрудов и алмазов, почти полностью скрывающих поверхность её массивного золотого корпуса. Кроме того, юному властителю Алвиурии было нестерпимо скучно. Впрочем, одни только стоящие возле самого трона придворные могли прочесть настроение императора в его глазах. Остальные могли лишь бросать трепетные взгляды вверх на маленькую фигурку Арконста, неподвижно, как казалось издали, восседающего в далёкой недосягаемой вышине. Постамент-пирамида был расположен так, что утреннее солнце поднималось строго за спиной императора. Его лучи всё сильнее слепили глаза, превращая вершину постамента в глуховатый силуэт: подданные должны были лицезреть божественный свет, осеняющий священную, установленную богами власть, а не самого её носителя.
Церемония шла полным ходом. Огромный помост из красного дерева у подножья пирамиды был уже почти весь заполнен драгоценными подношениями. Искушённые в тонкостях закулисных схваток придворных кланов отметили, что вальяжный старик, которому была доверена почётная и ответственная роль принимать дары от лица императора, был человеком дяди императора, могущественного Бринслорфа из рода Вактурдов, что означало новое наступление на партию регента. Однако самого регента, Элгартиса из рода Тивингров, это, похоже, ничуть не беспокоило. Он всё так же уверенно занимал своё законное место у правой руки императора, и взгляд его больших тёмно-зелёных глаз был, как обычно, цепок, внимателен и немного ироничен. Впрочем, снизу было видно лишь то, что привычная расстановка сил осталась неизменной.
Народ, запрудивший площадь, всякий раз встречал появление новой делегации оживлённым и заинтересованным гулом. Стоящие в первых рядах, вытягивая шеи, жадно всматривались через головы стражников во все детали церемонии и затем передавали свои впечатления по цепочке назад. Возле самого оцепления была настоящая давка: протиснуться туда из задних рядов было совершенно невозможно.
По традиции, всякий подносящий дары императору имел право обратиться непосредственно к нему с несколькими фразами, поясняющими особый смысл подарка, если таковой имелся. Многие, однако, не смели воспользоваться этим правом, предпочитая смиренно промолчать. К жрецам храма Богов Неба это, впрочем, не относилось. Представив взорам собравшихся огромную плиту, на нефритовой поверхности которой среди золотых аллегорических фигур, изображающих небесные тела, был вычерчен сложный рисунок императорского гороскопа, они, после напыщенных приветствий и поздравлений, пустились объяснять действие сложного механизма, который ежедневно и ежечасно менял космограмму в соответствии с изменением расположения звёзд и светил. Сам этот драгоценный механический гороскоп производил сильное впечатление, но комментарии были скучны и непонятны. Из них следовало, что астрологическая карта императора была, как и следовало ожидать, необычайно счастливой. Как и все, рождённые в этот день и час первого осеннего месяца, император должен был обладать, и притом в несравненно большей мере, чем простые смертные, такими качествами, как рассудительность, уравновешенность и углублённость мысли. О том, что этим флегматическим натурам свойственна также вялость, лень и склонность к бесплодному фантазированию, жрецы скромно умолчали.
- ...Таким образом, обратив свой взор на указатель большой золотой стрелы, его величество узнает, какие дни благоприятны для тех или иных начинаний, а в какие лучше вовсе не покидать пределов дворца, - продолжал объяснять жрец.
- Выходит, всё уже заранее известно? Что будет завтра и потом?.. - неожиданно для всех спросил Арконст, не проронивший до этого ни слова на протяжении всей церемонии.
Жрец в замешательстве застыл с открытым ртом. Повисла тягостная пауза, которую никто не решался нарушить.
- Ваше величество, гороскоп показывает лишь то, что может произойти, - тихо проговорил Элгартис, почтительно склонившись к уху императора, - всё остальное - в воле богов. Но ни один уважающий себя бог или демон не предпринимает ничего серьёзного, не поинтересовавшись расположением светил.
Мальчик тихонько кивнул головой. Жрецы и церемониймейстер вздохнули с облегчением. Теперь последний мог произнести свою обычную ритуальную фразу -"Император принимает ваш дар с благосклонной благодарностью, и милость его пребудет с вами!"
Арконст всегда удовлетворялся объяснениями регента, доверяя не столько смыслу его слов, который часто бывал ему непонятен, сколько мягким и уверенным интонациям его ровного, словно гипнотизирующего голоса. Мальчик твёрдо знал, что эта большая голова с венцом чёрных с проседью волос вокруг ранней лысины заранее знает ответы на все вопросы. Поэтому, в присутствии регента он всегда вёл себя спокойно и предсказуемо.
- Расскажи мне потом подробнее... - тихо сказал император, легонько повернув голову направо.
- Разумеется, ваше величество, - так же тихо с лёгким поклоном ответил регент. Он поистине мог гордиться работой воспитателей и наставников, которыми он, оттеснив многочисленных протеже Бринслорфа, окружил юного монарха. С каждым новым публичным выходом в словах и движениях Арконста становилось всё меньше естественной детской живости и непосредственности, и всё более проступала ритуальная неспешность и величавая царственность.
А тем временем на смену жрецам Богов Неба выступили посланцы восточной страны Уртин. Ярко накрашенные бороды оттеняли их невозмутимые смуглые лица, а ветер трепал павлиньи перья на высоких пятиярусных шапках. Парчовое покрывало слетело с изящной, сработанной из красного дерева тележки, явив любопытствующим взорам ослепительное сияние тончайшей работы золотых и серебряных сосудов, блюд и кубков.
Далее в нескончаемой череде дарителей следовали посланцы далёких варварских степей, за ними - представители маленького южного царства Локнам, за ними - старейшины ремесленных корпораций вольных городов из различных провинций самой Алвиурии, затем - снова иноземцы, потом - делегации губернаторов, сатрапов и правителей, за ними - опять жрецы и маги, и так без конца. Церемониймейстер выполнял свои обязанности добросовестно, не показывая признаков усталости. Зато сам маленький виновник торжества окончательно скис и едва не падал с трона. Вдруг он, встрепенувшись, протянул руку вперёд, указывая вниз на бархатную подушечку, на которой ярко переливался в лучах солнца большой хрустальный кубок - подарок правителя северной провинции Валфана. Такого горного хрусталя, как там, не было нигде в мире, и продажа изделий тамошних мастеров неизменно приносила имперской казне немалый доход. Но маленький император ничего этого не знал. Он просто любил разглядывать на свет цветное стекло, независимо от его ценности. Это занятие оказывало на него благотворное завораживающее действие. Не прошло и минуты, как хрустальный кубок, оказался в его руках. Боясь уронить холодный и увесистый дар, мальчик поднял его на свет и, прищурившись, стал поворачивать его, словно ловя пучки солнечных лучей в запутанные полупрозрачные клетки.
- Пусть говорит, - не отрывая глаз от кубка, проговорил император.
- Ваше императорское величество, - раздался снизу взволнованный и немного сбивчивый голос. - Работа хрустальщиков Валфаны невелика в размерах, но в неё вложено немалое искусство, известное далеко за пределами нашей славной державы. А кроме того, в основание кубка вделан алмаз, которым четыреста лет владел главный храм Валфаны. Жрецы передали его нашему достойнейшему правителю, а тот распорядился заключить его в основании кубка, который мы сегодня имеем честь поднести тебе! Этот алмаз, несущий силу молитв многих поколений жрецов и магов, будет теперь всегда возле тебя, о наш великий император! А если повернуть кубок под определённым углом к солнцу, то на одной из граней алмаза можно будет прочесть начертанное золотой гравировкой имя и титулатуру великого императора в обрамлении картуша из скрещенных змей, означающих неизменное благоволение богов.
Стоящие возле трона вельможи одобрительно закивали. Кто-то старался осторожно вытянуть голову и разглядеть алмаз, действительно заметно мерцающий в массивном основании кубка.
- Тысяч двенадцать - один алмаз без кубка! - раздался чей-то восторженно-взволнованный шёпот.
- Каке там двенадцать! Двадцать пять - не меньше! - шикнул в ответ другой неистовый шептун.
- Мне нравится эта вещь, - заключил Арконст, наконец, вдоволь налюбовавшись подарком.
- Не прикажет ли ваше величество отметить правителя Валфаны особым поощрением? - последовал вкрадчивый вопрос регента.
- Да... И мастеров тоже... Пусть ещё что-нибудь сделают.
Голос мальчика стал явно бодрее, и опасения придворных, что он не дотерпит до окончания церемонии, немного развеялись.
Далее императору были преподнесены древние талисманы из далёкого монастыря на полуострове Талмагам, драгоценные одежды для исполнения ритуалов, веер из бело-зелёных перьев редчайшей и чудоносной птицы Смокх, серебряный щит с тонкой чеканкой, изображающей сцены славных деяний рода Мингартов, пара чудных породистых коней, крытая золотым балдахином повозка из слоновой кости и многое, многое другое.
Церемония уже подходила к концу, когда у помоста незаметно появился высокий человек в длинной одежде из грубой мешковины. Невозмутимо встретив недоуменные взгляды придворных, он быстрым движением откинул с головы капюшон, подняв к императору черноволосую с густой проседью голову. На его смуглом лице не читалось и тени подобострастия, а больших карих глазах светилась непоколебимая уверенность. Аскетичная простота незнакомца несла, при всей своей неожиданности, такую значительность и достоинство, что даже напыщенный церемониймейстер рядом с ним как-то поблёк и стал казаться жалким в своём помпезном павлиньем одеянии. Складки плаща незнакомца разомкнулись, и вперёд вытянулась рука, держащая грубый деревянный посох.
- Пророк Света послал меня к тебе, император, чтобы передать его дар. Этот посох, много лет служивший самому Пророку, укажет тебе истинный путь Добра в земных деяниях, а через них - и дорогу в вечному блаженству в мире ином!
Церемониймейстер в нерешительности застыл, беспомощно поглядывая наверх, не решаясь принять небывалый подарок.
- Кто его пустил? - еле слышно спросил регент у стоящего рядом начальника охраны. Тот неопределённо пожал плечами.
- Все, кто получил разрешение предстать перед императором сверх составленного нами списка, утверждались чиновниками Бринслорфа, если не им самим, - последовало разъяснение секретаря по тайным поручениям, словно из- под земли выросшего за спиной Элгартиса.
По лицу регента скользнула лёгкая улыбка.
- Прикажете убрать его? - пришёл, наконец, в себя начальник охраны.
- Нет, отчего же... Пусть поговорит... - снова улыбнулся Элгартис. - Надеюсь, славнейший Бринслорф хорошо всё видит и слышит. Секретарь и начальник охраны понимающе хмыкнули.
- Кто этот человек? Чего он хочет? - прозвучал звонкий голосок юного императора.
Улыбка мигом слетела с лица Элгартиса, и он наклонился было к своему августейшему подопечному, собираясь дать надлежащие объяснения, но тут вновь громко и уверенно зазвучал голос незнакомца.
- Зло пропитало мир! Повсюду таится оно - и в храмах, и в домах, и в твоём императорском дворце! Зло поселилось в душах, и не спасёт от него древний Закон Алвиурии! Везде простёрло Зло свои щупальца, и нет от него защиты, кроме как в Слове Пророка Света! Но тебе, невинному отроку, дано выскользнуть из сетей Зла, если обретёшь ты истинный путь Добра. Прими же этот посох, и помни, что за тебя возносит свои молитвы к престолу единственного Бога Пророк Света Фервурд!
Таких слов, обращённых к императору, столица не слышала за всю свою многовековую историю. Потрясённая площадь притихла настолько, что в сгустившемся воздухе было слышно нервное щёлканье алмазных чёток в руках Бринслорфа, который, побледнев, поедал глазами непрошеного проповедника.
- Может всё-таки убрать? - озабоченно переспросил начальник охраны.
Задумавшись на пару мгновений, регент, не ответив, решительно двинулся вниз в сторону говорящего.
Площадь проводила его заинтригованным шёпотом. Охранники, сомкнувшие было кольцо вокруг посланца Пророка, почтительно расступились.
- Его Величество Арконст III выслушал тебя с большей благосклонностью, чем ты того заслуживаешь, дерзко нарушая священный этикет императорских церемоний, - твёрдо, но совершенно спокойно, без малейшей суровости в голосе провозгласил Элгартис. - Более того, император принимает твой дар с благосклонной благодарностью, и милость его, я надеюсь, будет с тобой.
- А ты, почтеннейший, видимо забыл о своих обязанностях, - обратился он к церемониймейстеру, который тотчас же подхватил злосчастный подарок.
- Великому императору не чуждо ничто человеческое, и он тоже любит посмеяться, - продолжал регент, обращаясь к толпе. - Хотя есть, однако люди, над которыми смеяться не пристало. Тут, скорее, нужен уход...
В толпе то здесь, то там послышались хихиканья, переходящие в волны дружного, заражающего ряд за рядом, смеха.
- Нет! Это не я вас развеселил, жители Канора! - перекрикивая смех толпы, завершил Элгартис. - Подлинным автором этой шутки является высокочтимый Бринслорф, с чьего позволенья этот человек был допущен к императорской церемонии. Что ж! Всякому случается перепутать ритуал вручения даров с вечерним комическим представлением. Не будем слишком строги - сегодня День Рождения императора!
Толпа ответила взрывом восторженных возгласов, в которых потонули дальнейшие слова регента. На этом церемония вручения даров была завершена. Возле помоста замелькало множество людей, и никто не мог бы проследить, куда делись посланец Пророка, церемониймейстер и сам Элгартис. Многие, впрочем, заметили с каким раздражённым и подавленным видом Бринслорф, расталкивая своих приближённых, пробирался сквозь пышный и многочисленный эскорт к самим носилкам императора. А те удалялись в сторону дворца, где маленькому виновнику торжества предстояло вытерпеть долгий праздничный обед, за которым должны были последовать выступления придворных поэтов, словесные состязания риторов, турнир мастеров боевых искусств и многое другое. Длинными, очень длинными казались маленькому императору его дни рождения.
* * *
Человек, стоящий перед большим бронзовым зеркалом, как всегда внимательно вглядывался в своё отражение, тщательно подмечая все происходящие за последние два месяца изменения. Отражение было мутным и кривоватым, и это было неудивительно - откуда в дешёвой гостинице на окраине Канора взяться хорошему зеркалу? Но брат Анмист, а это был именно он, видел всё достаточно ясно. Он видел даже те изменения, которые ещё только должны были произойти. С тех пор, как он обратился к своему сверхсознанию и опекающим его высшим силам с просьбой переформировать его внешний образ в соответствии с тщательно продуманным замыслом, он не покидал этой маленькой гостиницы. Почти всё время он проводил в своей тесной комнате, где, кроме одолженного у хозяина большого зеркала, стоял лишь грубоватый стол, жёсткая лежанка и низкая табуретка. Анмист редко выходил из комнаты, но даже мимолётные встречи с хозяевами и постоянными жильцами производили на последних тягостное и пугающее впечатление. Они не могли не замечать изменений, происходящих с непостижимой для непосвящённых в тайные монашеские искусства, быстротой, и тихий ужас всё сильнее овладевал ими. Анмист стал немного выше ростом, изменился силуэт плеч, пальцы вытянулись и приобрели иную форму, чёрные волосы стали светло-русыми. Посветлели и глаза, немного выпрямился нос, губы изменились совершенно и разрез их стал жёстче Теперь для знавших его раньше Анмист стал неузнаваем.
Он осторожно ощупал лоб, внимательно вглядываясь в нечёткое изображение, и после шести долгих вдохов и выдохов приступил к очередному диалогу со сверхсознанием - новый образ не был ещё завершён.
Берясь за эту нелёгкую и долгую затею, Анмист преследовал несколько целей. Во-первых, ему было необходимо основательно проверить силу своего сверхсознания и его попечителей в тонком мире - только во всеоружии своих возможностей он мог быть уверен в победе над Сфагамом. Во-вторых, покидая Братство Соляной Горы, он прекрасно осознавал, что в любом случае никогда туда не вернётся. Для него начиналась совсем новая жизнь, где всё решала его собственная воля, и для этой жизни требовался новый внешний образ. Тот образ, что дали ему родители и сформировали тридцать четыре года жизни, больше не годился - Анмист не признавал более никаких предопределений, кроме своего собственного воления. И в-третьих, новый образ был менее зависим от патриарха-наставника, связь с которым через глубокие медитации поддерживалась постоянно. Пока что эта связь была ему нужна. Но Анмист подспудно готовился к её разрыву. Он уже внутренне решился обменять помощь настоятеля на осознание того, что поединок со Сфагамом - это его и только его дело, быть может, главное дело его жизни, а не просто поручение некоего третьего лица, хотя бы даже и самого его многолетнего наставника. Но для этого надо было быть очень сильным. Анмист осознал это особенно остро, когда, выйдя на образ Велвирта, увидел, что тот, вслед за Тулунком, покинул мир живых. Теперь главным помощником был не престарелый патриарх, а таинственные силы тонкого мира, опекающие его сверхсознание, и путь к которым открылся через последний посвятительный ритуал, что совершил над ним настоятель перед самым отъездом из Братства.
Отойдя от зеркала, Анмист остался доволен. Сверхсознание активно откликалось на все его запросы и переформирование образа шло достаточно быстро. Впрочем, Анмист не особенно спешил. Он твёрдо знал, что Сфагам не появится в столице раньше, чем через месяц, как знал он и то, что по истечению этого срока он появится непременно - немного раньше или немного позже. Оставалось только ждать и накапливать силы.
В дверь осторожно постучали, и в комнату вошла хозяйская племянница, молодая женщина, выполняющая обычно большую часть работы по обслуживанию постояльцев.
- Я принесла воду и фрукты, как обычно... - тихо сказала она, стараясь не смотреть на Анмиста.
Тот молча кивнул, продолжая издали смотреть в зеркало.
- Сегодня День рождения императора. Весь город гуляет. На всех площадях представления. В доме-то и не осталось никого - все в городе. Если б не работа - сама бы пошла, - по-прежнему глядя в сторону, продолжала она трогательно пытаясь придать голосу беззаботные нотки, будто сама убеждая себя, что говорит с совершенно обычным человеком.
- Мне это не интересно, - бесстрастным голосом ответил Анмист.
Женщина пожала плечами и вышла из комнаты.
"Хотя почему не интересно? Это было неинтересно в прошлой жизни. Но теперь начинается совсем новая жизнь, в которой ничего не утеряно из старой. Мало кому такое удаётся. Так неужели новое сознание не найдёт ничего достойного внимания в мире, над которым оно достойно господствовать?"
Усмехнувшись своим мыслям, Анмист быстро накинул длинный чёрный плащ, прицепил к поясу меч в чёрных посеребрённых ножнах и, спустившись по узкой лестнице со второго этажа, вышел на улицу. Возившаяся возле входной двери женщина проводила его оцепенело-растерянным взглядом, лишний раз отметив, что теперь он стал уже совершенно не похож на того человека, который поселился у них два месяца назад.
Глава 2
- Разбежались наши друзья кто куда! - прострекотал Валпракс. - Шныряют где-то, и не уследишь за ними!
- А мы на что? - глухо отозвался Тунгри. - Это ведь наша игра - что захотим, то и сделаем.
- И то верно! А то сидим, словно зеваки на представлении. Только смотрим да смотрим!
- Давай-ка раскинем дороги, как в самом начале. Глядишь, и повеселее игра-то пойдёт.
- А тебе, наверное, не терпится отыграть свой последний смертельный ход, а Тунгри?
- Вот уж нет! Свой последний ход я поберегу до самого конца. У тебя ведь ещё все три!
- Точно, точно! - с довольным видом затарахтел Валпракс, неспешно отрываясь от земли и поднимаясь над кронами деревьев.
- Погоди, давай решим, куда направить наших друзей, чтобы им тоже было не скучно, - Заструился Тунгри вверх вслед за Валпраксом.
- Давай, давай решим... - донёсся из вышины голос набирающего высоту красного демона.
* * *
- Учитель! Смотри! Лес стал совсем другим! Вот эти деревья... И поляна другая!.. - возбуждённо восклицал Олкрин, едва заметив, что Сфагам вышел из медитации.
- Ничего не понимаю! Лошади на месте... а всё совсем другое! - продолжал Олкрин в растерянности метаться по поляне.
- Когда мы ни с того, ни с сего оказались на дороге в Амтасу, ты вроде бы не слишком беспокоился, - спокойно проговорил Сфагам.
-Тогда... да, тогда тоже...
- Кто-то не оставляет нас своим вниманием с того самого дня, как мы уехали из Братства. Помнишь, я рассказывал тебе, как меня накрыли шапкой и подставили лактунбу?
- Кем же это надо быть, чтобы ТЕБЯ накрыть шапкой?
- Уместный вопрос. Но ещё важнее понять, чего он хочет. Что он от нас ждёт? Каков смысл его действий? И кто мы здесь - просто шарики на столе?
Олкрин замолк, напряжённо задумавшись.
- Я давно всё это заметил, - продолжал Сфагам. Мне кажется, я научился чувствовать связь с этими силами. Это значит, что ЕГО решения обусловлены МОИМИ действиями. Именно так, а не наоборот. Но если ему что-то не понравится... Правда, он там не один. Это я почувствовал через медитации...
Олкрин слушал учителя с подавленным видом, широко раскрыв глаза.
- Ты теперь тоже в этой игре, - сказал Сфагам. - И ты сам это выбрал, хотя мог несколько раз уйти. И правда, мне было бы за тебя спокойнее, если бы ты ушёл. Но теперь это вряд ли получится. Похоже, я всё-таки научил тебя выбирать.
- Да что им от нас нужно?! Убить, что ли нас хотят?
- Вот! Это и есть главный вопрос! Убить нас им ничего не стоит. Не в этом суть... Когда здесь у нас должно что-то произойти, то это сначала происходит в тонком мире. А потом люди придают этому форму. Всё это было известно ещё в давние времена. Ты помнишь?
- Да, да... Первая часть Книги Круговращений.
- Так вот... В тонком мире что-то созрело... Что-то очень важное, иначе этим не занялись бы такие мощные силы. Они наводят меня на то, чтобы я это почувствовал и сделал. В этом и есть смысл их действий. Сначала они меня проверяли, затем, не переставая проверять, следили, куда ведёт меня моя судьба, а теперь - выводят на главную дорогу. Но главное... Самое главное знаешь в чём? В том, что сделать это могу только я. Я и больше никто. Другой сделает по-другому, и это уже будет не то. Такого в прежние времена не было. Теперь некоторые люди стали настолько особенны и самостоятельны, что стали вровень с богами и другими силами тонкого мира. Вот таким людям и предстоит менять мир. Поэтому, чтобы придать форму событиям тонкого мира, я должен САМ всё понять и ЗАХОТЕТЬ это сделать. Это должно стать главным, по сути, единственным делом моей жизни. Иначе ничего не выйдет. Поэтому не только мы зависим от них, но и они от нас. Главным образом от меня... Потому я так за тебя и беспокоюсь.
- Значит, я буду ещё ближе к тебе!
- Посмотрим... Ты пока не познал закон своей судьбы. И ещё... тут есть ещё кое-что... Это я тоже понял через медитации. В тонком мире созрело не одно событие... Как бы это сказать... Ох уж этот наш несчастный язык! Словом, или одно, или другое. Или я, или кто-то другой. И мир станет другим. Это в том мире можно одновременно идти и вправо и влево. А здесь - никак. ...За тем, другим, стоят большие силы. Очень большие. Но если они победят, а решится это всё здесь у нас и довольно скоро, то мне нечего будет делать ни в этом мире, ни в том. Понимаешь?
Олкрин ошалело смотрел на учителя.
- Так вот оно что! - наконец выдавил он, почему-то стянув с головы шапочку и сжав её в руках.
- Пожалуй, со всей ясностью я понял всё это только сейчас. И ты помог мне найти слова, - закончил Сфагам своё размышление. - Ну ладно, - словно очнулся он, - неплохо бы выяснить, куда нас на этот раз закинули.
- Раньше дорога была там, - Олкрин указал рукой в сторону.
- Теперь её там нет, можно не проверять.
Перед тем, как вскочить в седло, Сфагам усмехнулся.
- Помнишь, у Тианфальта...
-Он дверь мне открыл и светильник зажёг,
Лица же его разглядеть я не мог...
-Постой, говорю, дай хоть слово скажу,
Успеешь, дружок, не тебе я служу! - подхватил Олкрин
-Вот именно, не тебе...То есть не нам... Поехали... Куда-нибудь приедем. Пусть они сами заботятся, чтобы мы не заблудились.
Лошади легко ступали по гладкой почве редколесья, и вскоре за деревьями показалась просёлочная дорога. Двинувшись по ней, всадники нагнали неспешно едущий обоз из нескольких купеческих повозок.
- Куда ведёт эта дорога? - спросил Олкрин у долговязого охранника на пегой лошади.
- Эта дорога? - с удивлённым видом переспросил тот. - Она всегда вела на большой тракт под названием Дорога Белых Камней. Неужели не слышали?
- Как не слышали? Она идёт с юго-востока к самому Канору.
- Ну да! Чего ж спрашиваешь?
-И далеко ли до главного тракта?
- Если боги помогут - к вечеру дойдём до города Митралфа, а там - до большой дороги - день, полтора. А вы что, не знаете, куда заехали?
- Ну, да, что-то вроде... - проговорил Олкрин, отъезжая в сторону и притормаживая лошадь.
- Ты слышал, учитель? - обратился он к Сфагаму - Выходит, мы перелетели через всю страну и оказались в центральных землях недалеко от Канора!
- Похоже на то. Уж они-то точно знают, где находятся и куда едут.
- Учитель... - голос ученика стал сбивчивым и неуверенным. - Ты знаешь, если от Митралфа свернуть не на большую дорогу, а на юго-запад, то в двухй пути будет Лантарк... А там мои родители живут... Ты ведь говорил, что когда-нибудь мы их навестим... Может быть...
- Почему бы нет? Ведь не зря же мы здесь оказались. И то, что до столицы недалеко, - тоже не зря. Что ж, заедем на пару дней к твоим родителям. Они ведь знают, что ты уехал из Братства?
- Конечно, знают. Настоятель сказал, что напишет им письмо.
* * *
Маленький городишко Лантарк затесался между вторым и третьим поясом крепостей, окружающих столицу империи. Сюда, в центральные земли Алвиурии вот уже много веков не ступала нога неприятеля, и местные города по примеру Канора жили и росли, не замыкаясь в кольце крепостных стен. Лишь самые древние из них сохранили кое-где, в память о былых временах, старые бойницы и измельчавшие, заросшие бурьяном рвы. Жизнь в этих местах была размеренной, спокойной и скучной. Если что и происходило - то только в столице или больших городах. Здесь же ничего не менялось веками. Таким благополучно-сонным городком был и Лантарк. Жили в нём большей частью лесорубы, ремесленники и мелкие торговцы, то есть народ самый обычный и незатейливый. Правда, жители Лантарка считали себя выдающимися огородниками, но то же самое говорили о себе и обитатели соседних городков, а выяснение истины в этом вопросе никого особенно не интересовало.
Приближаясь к родным местам, Олкрин волновался всё больше и больше, а когда за последним поворотом открылся спуск в лесистую долину, где среди подёрнутого дымкой кудрявого лесного моря темнели, сгрудившись тесно друг к другу, невысокие крыши Лантарка, он почти совсем потерял равновесие духа. Он то начинал беспричинно тревожиться, не случилось ли чего с его родными, то беспокоился, не рассердятся ли родители на то, что он покинул Братство, то сокрушался, что оставил их одних, покинув отчий дом. Впрочем, невозмутимые замечания учителя в ответ на его сумбурные и подчас бессвязные реплики в немалой степени успокоили юношу, и, въезжая в город, Олкрин уже не рисковал "потерять лицо". Только напряжённо-растерянный вид и неровное дыхание выдавали его волнение.
Была середина дня, и отец Олкрина, как и большинство жителей города, работал на лесоповале. Но мать его оказалась дома. Открыв дверь, она долго не могла вымолвить ни слова, переводя взгляд широко раскрытых глаз с нежданно появившегося сына на стоящего рядом Сфагама. А потом были долгие объятия, слёзы, много-много слов, радостные хлопоты... Мать собралась было отправиться на базар за продуктами для праздничного стола, но Олкрин побежал туда вместо неё. Ему хотелось заодно пройтись по родному городу. К Сфагаму мать Олкрина испытывала не только заинтересованное восхищение, но и своеобразное подобие почтительного страха. Она всё время боялась что-нибудь не так сказать или сделать. Видимо, в своём письме патриарх дал Сфагаму такие характеристики, которые обычный человек мог принять за сверхчеловеческие. По этому поводу Сфагам, как всегда в таких случаях, испытывал не только неловкость, но и некоторую внутреннюю боль. От не любил, когда люди выставляли перед ним барьер страха, пусть даже незлобного и уважительного. Он знал, что его сосредоточенная немногословность и внешняя непроницаемость поначалу производит на простых людей немного гнетущее впечатление. Но с этим приходилось мириться. Впрочем, когда женщина в шутку назвала его человеком-загадкой, а он ответил, что человек-загадка стремится стать человеком-отгадкой, барьер скованности между ними исчез и разговор стал живее и проще.
Время летело быстро, и пришедший, наконец, с базара Олкрин застал учителя беседующим с возвратившимся домой отцом. Для парня было особенно важно увидеть рядом отца и учителя, и глаза его засветились счастьем. Отец Олкрина был высок и широк в плечах, а движения его были неторопливы и даже медлительны. Говорил он не спеша, задумчиво глядя в потолок, часто моргая маленькими светлыми глазками и теребя тронутую сединой бороду своими большими натруженными пальцами. Была в нём не только та особая умудрённая непосредственность, которая часто бывает присуща простым людям, но и какое-то невыразимое всепонимание, то тихое и далёкое от всяких рассуждений и скрытое от всех суетящихся "знание заранее", что даётся лишь постоянным и непосредственным внутренним вслушиванием в мир. "Не только крепкое здоровье передал он сыну", - отметил про себя Сфагам.
Стены комнаты раздвинулись, принимая всё новых и новых гостей. Неожиданному появлению Олкрина были рады все - и родственники, и соседи. Мать героя дня с поразительным проворством священнодействовала, никого не подпуская к кухне, и вскоре на длинном столе одно за другим стали появляться соблазнительные кушанья - пышущие жаром домашние булочки с румяной корочкой, печёный речной окунь, приправленный свежей зеленью и красным перцем, свежеиспечённые пироги с грибами и капустой, варёные бобы с острым соусом, горячие сырные лепёшки с золотым озерцом растопленного коровьего масла наверху. Но особый восторг гостей вызвало появление огромной бутыли с домашним вином, которую хозяйка втащила в комнату, высоко держа её двумя руками над головой. Тут Сфагам краем глаза заметил, что мать Олкрина всё же не совсем одна в своих кухонных заботах. За спиной хозяйки суетилась миловидная светловолосая девушка в скромной, но опрятной одежде. В конце концов её всё же удалось отправить к гостям, и она, как-то особенно тепло и открыто улыбаясь Олкрину, присела рядом с ним.
Надежды Сфагама тихонько отсидеться в сторонке оказались безнадёжно наивны, а все просьбы не делать его рабом гостеприимства -тщетны. Довольно скоро ему пришлось понять, что его отказы от непривычной еды и вина не будут поняты, и он решил смириться - едва ли не в первый раз за многие годы.
"Хочешь узнать человека - попробуй еду в его доме". Сегодняшнее застолье давало прекрасный повод убедиться в справедливости этой старинной пословицы. Еда была не просто вкусной, а словно пропитанной теплом и жизненными силами приготовивших её рук. Сфагам чувствовал это особенно остро после долгих и жёстких самоограничений, необходимых при монашеском образе жизни. А отпив немного сладкого домашнего вина из глиняной кружки, он увидел внутренним взором всю жизнь родителей своего ученика в мельчайших подробностях. Но сосредоточиться на своих мыслях не удавалось. Олкрин увлечённо рассказывал о произошедших с ними приключениях, не упоминая, впрочем, о походе к гробнице Регерта - учитель запретил об этом рассказывать, и внимание гостей то и дело обращалось на Сфагама. Тому приходилось вступать в разговор, что-то пояснять, отвечать на вопросы. При этом чьи-то руки непрестанно подливали вина в его кружку, и увиливать от возлияний удавалось не чаще, чем через два раза на третий. В конце концов Сфагам почувствовал, что на фоне лёгкого головокружения его воля начинает терять контроль над сознанием, а это состояние было для него одним из самых невыносимых. Надо было выйти на воздух. Он прервал разговор и сколь можно незаметно вышел из дома, обещав хозяевам через некоторое время вернуться. Он уже укорял себя за то, что позволил этим простодушным людям заставить его нарушить правила самоограничения. Да и для ученика это было не самым лучшим примером. Решив завтра поговорить с ним об этом, Сфагам присел на землю возле скрытого вечерней тенью простенка, откуда взору открывалась безлюдная вечерняя улица, и начал упражнения по концентрации ума и очистке силовых потоков своего тела. Упражнения длились недолго, но когда мастер, завершив занятие шестью глубокими вдохами, поднялся с земли, на городок уже спустилась ясная осенняя ночь. Светила яркая полная луна, и её свет рассыпал лимонные блики по стенам и крышам домов. Состояние Сфагама улучшилось, но он остался недоволен - его обычная сверхчувствительность сильно притупилась. Он собрался было вернуться в дом, откуда на всю улицу разносились весёлые возгласы, но тут перед ним как из-под земли вырос маленький тщедушный человечек с клюкой в стареньком плаще и широкой, надвинутой на самые глаза повязкой на лбу.
- Почтеннейший мастер, - обратился он к Сфагаму, горбясь и глядя снизу вверх, выворачивая голову, - как прекрасно, что именно сегодня ты почтил эти места своим посещением!
- А что особенного в сегодняшнем дне?
- Полнолуние... - незнакомец вскинул голову вверх, и его маленькие буро-зелёные глазки тускло блеснули. - Первый день полнолуния... В этих местах это день особенный. Не так просто... Именно об этом тебе хотели рассказать мои друзья. Ты ведь человек не простой, - корявый палец осторожно указал на пряжку с уроборосом, - и уж наверняка не откажешься увидеть что-нибудь новое и необычное, а?
Ни сам человечек, ни его разговор Сфагаму не понравились. Да и та волна, которая от него исходила и которую мастер, несмотря ни на что, безошибочно схватывал, была какой-то странной. Предложение незнакомца вполне могло таить в себе опасность, и самым благоразумным решением было бы, разумеется, прекратить разговор и вернуться в дом.
Незнакомец застыл, согнувшись с почти неестественно задранной вверх головой. Сфагам задумался. Возвращаться в дом, где из него делали героя и заставляли пить превосходное домашнее вино, мучительно не хотелось. К тому же он понимал, что в его присутствии ни Олкрин, ни его родители не чувствуют себя в полной мере свободно, и это его тяготило. Но главное было даже не в этом. Он отчётливо понимал, что, пойдя за незнакомцем, он попадёт если не в опасную, то, по крайней мере, глупую и бестолковую историю. И в то же время ему как никогда остро хотелось отключить контроль здравого смысла и отдаться игре случая. Это было бы настоящей проверкой его догадки о том, что теперь кто-то внимательно следит за тем, чтобы с ним больше не происходило НИКАКИХ СЛУЧАЙНОСТЕЙ. Хотелось не противиться течению неясных и неправильных обстоятельств, а следовать им и наблюдать развитие ситуации со стороны - так он ещё с собой не играл. И именно сейчас, после того, что он узнал и понял в гробнице Регерта, что-то настойчиво подталкивало его к этой игре. Конечно, такие игры могли кончиться плохо, но он мастер Высшего Круга, мог кое-что себе позволить.
- Уж не боишься ли ты, мастер? - хихикнул незнакомец, ещё сильнее выворачивая голову.
"Да, ничего хорошего тут не будет, - подумал Сфагам. - Ну, тем лучше! Может быть, дела пойдут так, что тем, кому я нужен, придётся показаться. Вот это будет здорово. Хотя, скорее всего, это какая-нибудь скучная чушь".
- Так где, ты говоришь, твои друзья?
- Не то чтобы далеко! - оживился незнакомец. - Как выйдем из города - так до перекрёстка дорог. А оттуда - чуть в сторонку. Близко, рукой подать!
Беззубый рот уже открылся, чтобы отвечать на следующие вопросы, но их не последовало.
- Ну, пошли...
Незнакомец даже немного удивился быстрой сговорчивости мастера. Его пегие брови на миг высоко приподнялись, а в следующий миг он уже шустро шагал вперёд по ярко освещённой лунным светом улице.
Сфагам едва поспевал за своим странным проводником, чья походка по мере удаления от города непостижимым образом менялась. Подскакивая на каждом шагу, незнакомец словно застывал на миг в воздухе, и чем дальше, тем дольше становились эти мгновения странного парения. Сфагам удивлялся сам себе. "Откуда такая необычная уверенность? Даже Гембра не рискнула бы лезть в такие авантюры", - подумалось ему. На некоторое время воспоминания о подруге нахлынули на него тёплой волной, и он почти перестал обращать внимание на зеленовато-серое мерцание дороги, уводящей всё дальше от города.
Глава 3
- Вот и перекрёсток! - с довольным видом объявил незнакомец, тыча перед собой палкой. - Это место непростое. Не все это понимают, конечно. Думают, пересекаются просто дороги, и всё... Хочешь, туда поезжай, хочешь - сюда... А толку то... А вот раньше не так думали. В старину-то знали, для чего перекрёстки делаются, - не только чтоб туда сюда по земле ездить!
Неожиданная болтливость проводника, ни проронившего до этого ни слова, насторожила Сфагама, но долго размышлять об этом не пришлось. Незнакомец стал в центре пересекающихся дорог и, уставившись на луну, воздел вверх руку с клюкой.
- Мы были, мы есть, мы будем, - охотники перекрёстка!
Мы видим, мы слышим, мы ловим, - охотники перекрёстка!
Гостями стоим у порога, за ним же - хозяева мы, - охотники перекрёстка!
- продекламировал незнакомец внезапно изменившимся голосом, и всё вокруг неуловимо изменилось. Это заставило Сфагама вспомнить старую монашескую поговорку о том, что тонкость ощущений приходит тогда, когда начинаешь различать, насколько изменился мир после того, как ты моргнул глазом. Теперь показалось, будто всё сущее на ничтожно малый миг смахнулось и провалилось во тьму, чтобы тотчас же появиться вновь, как ни в чём не бывало. Но что-то изменилось...
- Пойдём, мастер. Уже совсем близко! А то ещё опоздаем...
Они сошли с дороги и углубились в лес. Проводник уверенно раздвигал клюкой высокую густую траву и низенькие кустики.
- А вот и дырявый камень. Сюда-то нам и надо.
Посреди широкой, ярко освещённой луной поляны возвышался причудливый обломок скалы. Своими текучими формами он походил на взметнувшийся вверх и застывший гребень волны. Струящееся каменное тесто огибало несколько правильной формы отверстий с гладко отполированными краями. Сфагам подошёл к камню и стал внимательно его разглядывать. Он даже легонько притронулся к гладкому краю одного из отверстий. Камень был тёплым, почти горячим. В ответ на прикосновение отверстие затянулось пеленой лёгкого полупрозрачного дыма, который с каждой секундой становился всё гуще и плотнее.
Тем временем вокруг послышался нарастающий треск и шорох. Между деревьев замелькали смутные тени, и одновременно с разных сторон в полосе лунного света стали показываться странные существа. Первым Сфагам увидел низкорослого сгорбленного, если так можно было сказать, человека с неимоверно широкими плечами и длинными, до земли, крюковатыми руками. У него была густая, торчащая во все стороны грива, огромный клыкастый рот и большие круглые, навыкате, глаза. Рядом с ним от древесного ствола отделилось ещё одно человекоподобное существо с сильно вытянутой и вверх и вниз безносой головой, узкими глазками-щёлками и тонкими руками с множеством длинных пальцев. А с противоположного конца поляны им навстречу спешил, шурша по траве кольчатым хвостом, человек-змея с круглой лысой головой и птичьими лапами вместо рук. А вслед за ним с шумом двигался некто, напоминающий гигантского рогатого ежа с получеловеческим лицом.
Сфагам отступил в тень, следя за тем как гости ночной поляны смыкают круг возле дырявого камня, который, тем временем дымился всё сильнее и сильнее. Струйки сизовато-жёлтого дыма сплелись в единый густой поток, который, стелясь над травой и постепенно застывая, стал приобретать всё более ясные очертания. Из вязких дымных струй соткалась фигура необычайно грузного бородатого человека, голова которого была словно прилеплена задом наперёд так, что лицо находилось на месте затылка. На этой неестественно вывернутой голове была надета плоская круглая шапочка с кисточкой, наподобие тех, что носят судебные исполнители и их помощники. Толстяк полулежал на низкой кушетке, обрисовавшейся из того же сизого дыма и, похоже, чувствовал себя вполне удобно. Ноги его, впрочем, так и не выплыли до конца из дымовой массы, и кручёный жгут сизых колец тянулся от его тела к самому большому отверстию в камне.
- Камня нашего у опять собрались и мы вот! - провозгласил толстяк тоненьким голоском кастрата, вскинув вверх свои короткие пухлые ручки. -Здесь ли все?
- Все, кого ты звал, почтеннейший Тиганфи, - Ответил проводник Сфагама, отвесив предводителю сборища низкий поклон.
Имя Тиганфи было знакомо Сфагаму. Так в центральных землях Алвиурии называли одного из демонов-предводителей зловредных духов, населяющих ближние к человеку пространства запредельного мира. Внешность его описывали по-разному, и в древности ему даже ставили храмы, чтобы умилостивить его и таким образом избавить себя от бед и несчастий. А ещё называли его хозяином подлых обстоятельств или просто демоном невезения...
- Собрания последнего нашего дня со натворили вы интересного что, перекрёстков охотники, итак? - пропищал Тиганфи, вновь открыв свой маленький, почти детский ротик.
Поляна отозвалась хором разнообразнейших звуков, общая интонация которых выражала ехидный восторг и самодовольство.
- Послушай, почтеннейший Тиганфи! - выступил вперёд длинношеий урод с двумя парами ушей и длинным острым подбородком. - Пока другие пробавлялись мелкими делишками вроде порчи молока, пожаров и поедания пищи за больных, я основательно потрудился с одним учёным книжником. Долго искал я изъян в его душе, за который можно было бы зацепиться! А как зацепился, так и пошло! Где изъян души - там и изъян тела. А мне только дай пробить человека болезнью - я уж с него не слезу! Теперь никто не увидит его трактата, и не выполнит он своего предназначения! Мой, мой он будет, мой! Я таких ям вокруг него накопал... Если сам рукопись не сожжёт, так потеряет. А не потеряет, так никто читать не станет. А прочитают - не поймут, не услышат. А услышат - забудут, не оценят. А бороться он больше не сможет. Высосал я его силу-то! И не напишет он больше ничего!
- Эка невидаль! - вступил в разговор другой бес со сморщенным коричневым лицом и длинной, до земли, седой бородой. - Вот ты всё сам бегаешь-хлопочешь, а я сижу себе спокойно, за меня всё старики делают. Из молодых силы сосут и себе жизнь прибавляют. Раньше-то, когда люди нас в лицо знали, понимали они всё про такие делишки и умели общую силу-то беречь! Стариков если не убивали, как в совсем давние-то времена, то и умирать не мешали. Отправляли от молодых подальше, чтоб силы не высасывали, те и не заживались долго. А теперь каждый норовит жить долго-долго, до последнего! А уж злобы, злобы-то у них сколько! Через эту злобу и тянут силы-то. Мне и делать почти ничего не надо!
- Да и мы не зеваем! - раздался из-за спин непонятно кому принадлежащий скрипучий голос. - Тут кто-то споткнулся, там кто-то с кем-то случайно не встретился, - глядишь, и вся жизнь по-другому пошла. Большие-то боги за всем не уследят. Вот и кормимся мы силами неслучившихся событий и несделанных дел. И всегда кормиться будем! А дело у каждого своё - кто хлеб в печи портит, кто мысль человеческую губит.
Тиганфи обхватил руками голову и развернул её лицом вперёд.
- Не спорьте, - заговорил он. - Все мы давно друг друга знаем и все делаем одно дело - крадём силы человеческих душ, когда они исходят на творения их рук и мыслей, чтобы отлиться в живые дела, ибо живые дела - это порядок форм, хранящий силу человеческого переживания. Это кирпичики их мира. Мира, из которого нас изгоняют.
- О, почтеннейший Тиганфи, ты всегда говоришь так красиво и мудро... - пропищал сбоку чей-то льстивый голос.
- Не сбивай с мысли! - взмахнул ручками оратор. - Впрочем, - Тиганфи усмехнулся, - в умножении форм их мира есть и для нас выгода! Они теперь нас гораздо меньше замечают и винят во всём слепые обстоятельства, забывая, что за зримыми формами знакомых им вещей, таких подлых и непослушных, стоим мы. Уж мы-то знаем, насколько слепы слепые обстоятельства! Мы - хозяева неслучайных случайностей. Мы - охотники перекрёстков!
Толпа страшилищ радостно зашумела.
-Я свёл пару, от брака которой родится великий злодей. Будут знать, как жрецов не слушать!..
- А я исхитрился сделать так, что великий полководец на прошлой неделе родился мёртвым!
- А меня на днях одна старуха в деревне вызвала для приворота. Приворожить-то приворожила, да не знает, что такие нити этим порвала, что раздавят её сверху, как букашку, чуть не вперёд заказчика... Хи-хи...
- Да замолчите вы, наконец! Я должен сказать вам важную вещь! Не для того мы собрались, чтобы друг перед другом хвастаться! - писклявый голос предводителя бесов перекрыл беспорядочную разноголосицу. - У них там непростые вещи происходят... Они настолько поднялись и зазнались, что собрались придать Единому человеческий образ.
Бесы ехидно захихикали.
- Это не так смешно, как вам кажется, - продолжал Тиганфи. - Это значит, что они смогут теперь собрать силы своих душ в одну точку. И в этой точке родится новый бог - их бог, человеческий... А это значит, что мы больше не будем иметь над ними такую власть, как сегодня, ибо никто из нас по отдельности не сможет противостоять этой силе. Мы сильны, пока их энергии, проистекая из естества, почти все в естество и возвращаются, пока почитание множества богов и демонов связывает их с лоном первозданного мира. Но теперь они, похоже, решили покинуть это лоно. Им захотелось подняться вверх и растворить Единое в человеке.
- Значит, надо и нам объединяться, а иначе загонят они нас в глухие деревни, где люди всегда за старину держатся!
- Только и останется, что скотину портить!
- Тише... Возможно, и у нас скоро появится большой хозяин! - заявил Тиганфи, - они ещё не скоро поймут в своём ослеплении, что не человек определяет закон Единого, а Единое использует человеческие страсти в своих целях. Делая своего нового бога, который оторвёт их от исконной природы и будет нести им благо, они своей же энергией создадут и его противоположность! Того, кто будет благом для нас. Они уже ищут и взыскуют его, и в нашем мире собирание этих силовых лучей уже давно заметно.
- Бесы одобрительно загудели.
- Ещё не одно столетье пройдёт, пока наша власть над ними ослабнет, но и в нашем мире грядут изменения... А-а-а... А ты кто? Я что-то тебя не помню? - короткий пальчик Тиганфи указал на стоящего в тени Сфагама. Все взгляды устремились на него.
- А это, - подскочил к предводителю таинственный проводник, - мастер тайных монашеских искусств. В его сумке лежит амулет, выданный самим великим императором Регертом как пропуск в тонкий мир. Пока этот человек живёт среди простых смертных, но после смерти он сможет стать одним из нас, да будет на то воля высших сил!
Оглушительный хор бесовских голосов разнёсся далеко по лесу. Тиганфи медленно воспарил со своей кушетки, таща за собой вверх дымовой шлейф. Голова его быстро завертелась на широких покатых плечах.
- Тянуть этим с нечего и то, смерти после присоединиться нам к готов он если! Нечего делать здесь смертным а!
- Так что, мастер, нравится тебе наша компания? - спросил мгновенно оказавшийся рядом проводник.
- Нет, не нравится! - громко ответил Сфагам, - И вряд ли понравится после смерти!
- Ха! А вот это мы сейчас посмотрим! - в ту же секунду из его клюки, как из ножен, выскочило длинное тонкое лезвие и трижды просвистело у самого лица едва успевшего увернуться Сфагама. Но четвёртый удар уже был остановлен его мечом. Нападающий неестественно высоко подпрыгнул и вновь оказался лицом к лицу с монахом. В прыжке он мгновенно преобразился. Теперь у него было плоское скуластое безбородое лицо с парой узких глаз. А на лбу под щеголеватой шапочкой был широко распахнут третий глаз, вытаращенный и злобный.
- Ха! - снова выкрикнул бес, вновь замахиваясь своим длинным тонким и острым, как бритва, мечом. Но каскад встречных ударов заставил его опять отпрыгнуть назад, как мячик.
Под писклявый хохот своего предводителя бесы двинулись на Сфагама со всех сторон. Отбиваясь, тот отступал в лес в сторону дороги, вполне осознавая всю безнадёжность своего положения. Убить беса обычным оружием было нельзя. Можно было лишь временно разрушить его телесную оболочку. И хотя терять эту оболочку нечисть не торопилась и потому не спешила подставляться под удар мастерского меча, силы были явно не равны.
Корявая когтистая лапа, казавшаяся за момент до этого обычной веткой сухого дерева, зацепила Сфагама за плечо и потянула было к себе, но с треском упала на землю, отсечённая лезвием меча. Но тут же что-то тяжёлое сильно толкнуло Сфагама в грудь так, что он едва устоял на ногах, а живое змеистое корневище принялось в это время проворно оплетать кольцами его сапог. Несколько резких и точных ударов меча ненадолго отбросили нападающих и дали возможность Сфагаму вырваться из чащи в редколесье. Здесь драться было легче. Бесы продолжали наседать. Из высокой травы высунулась зубастая козлообразная морда. Мохнатые когтистые лапы вцепились в руки Сфагама, пытаясь вырвать меч. Тот едва успел тремя жёсткими ударами отшвырнуть козломордого, как сбоку опять налетел трёхглазый со своим длинным мечом. Одновременно уходя от ударов свистящего над головой чьего-то тяжёлого кольчатого хвоста, Сфагам отбил атаку трехглазого и даже вроде бы задел его коротким контрвыпадом. Но точно понять это было невозможно, поскольку тот вновь, как мячик, отлетел назад и скрылся в высокой тёмной траве. Нанося удары направо и налево, Сфагам чувствовал, как на его одежду летят густые брызги вязкой зловонной жидкости грязно-бурого цвета. Злобно воющее, визжащее и шипящее кольцо подступало со всех сторон, и обороняться становилось всё труднее и труднее. А над деревьями на вершине дымового столба возвышалась грузная фигура Тиганфи, издали наблюдающего за схваткой.
Наконец, после того, как меч Сфагама рассёк горло бледному упырю с шишковатой головой, паучьи лапы подползшего снизу беса опутали ноги монаха и повалили его на землю. Ему всё же удалось освободиться и отбросить в сторону безобразное тело, но сверху к нему, лежащему на земле уже тянулись трудноописуемые конечности сразу нескольких злыдней. Жуткие силуэты почти скрыли густо бирюзовое ночное небо. Скупые тускло-лимонные блики скользили по рогам, клыкам, когтям, паучьим челюстям... На чудовищных мордах уже отразилось некое подобие торжества, когда откуда-то сверху внезапно упал сгусток огненного света. Бесы взвыли и отпрянули назад, а огненная стена отсекла их от почти поверженного противника. На фоне слепящих оранжевых огней, неистово мечущихся во всех направлениях, была различима огромная полуптичья-полуослиная голова. Она медленно повернулась к Сфагаму. Лунный свет скользнул по её причудливым формам и растворился в нарастающем огненном сиянии. Волна света и жара обдала Сфагама, вконец слепя глаза и отключая сознание.
* * *
Открыв глаза, Сфагам увидел над собой невысокий деревянный потолок. Сквозь маленькое окошко лился мягкий свет прохладного осеннего утра. В следующий миг Сфагам понял, что лежит на невысокой и довольно удобной лежанке в чистой и не лишённой уюта комнате. Его одежда была аккуратно сложена на стоящем рядом стуле. К нему же был прислонён и меч. Разжав напряжённо стиснутый кулак левой руки, Сфагам обнаружил в нём тот самый амулет - цветок, оплетающий корнями камень, - который он получил в гробнице Регерта. Ещё не успев ничего понять, он заметил, что в открытое окошко залетела маленькая птичка с нарядным красно-синим брюшком. Пропрыгав по подоконнику, она, будто прекрасно осознавая что делает, порхнула в комнату и пристроилась на поднятом под тонким одеялом колене Сфагама. Повертев головкой, она замерла, уставившись на человека.
"Благодарю, что защитил моё смиренномудрие", - отчетливо прозвучал в голове Сфагама голос Регерта.
Птичка завертелась, словно очнувшись от сковывающего наваждения, и вмиг вылетела на улицу.
Сфагам вздохнул и в задумчивости уставился в потолок.
- Ты уже проснулся, мастер? - послышался за дверью женский голос.
В комнату вошла мать Олкрина с подносом в руках. На нём был кувшин с водой и кружка.
- Уже утро? - спросил Сфагам, ловя себя на явно глупом вопросе.
- Давно уж утро... Олкрин сказал, что ты никогда так долго не спишь. Мы уже беспокоились...
- Со мной всё в порядке. Просто вчера...
- Да! Олкрин уже всех нас отругал за то, что тебя заставили пить вино. Кто ж знал-то...
- Ничего страшного... со мной всё в порядке, - повторил Сфагам.
"Неужели всё приснилось?" - подумал он.
- А одежду твою я еле вычистила... А что там на ней такое было - так и не поняла...
Женщина уже почти скрылась за дверью, когда её нагнал вопрос Сфагама.
- А не знаешь ли ты, что такое дырявый камень?
- Дырявый камень? - Женщина пожала плечами. Вроде, не слышала...
- Дырявый камень - это место такое. В лесу, - раздался из-за её спины голос отца Олкрина, который услышал вопрос Сфагама. - Нехорошее место... Все знают...
- А далеко ли оно?
- От нас-то? День пути, не меньше. Только никто туда не ездит. А ты откуда про это знаешь?
- Так... Кто-то вчера в разговоре помянул...
* * *
За завтраком Сфагам ничего не ел и не пил, кроме фруктов и воды. Олкрин был явно неспокоен. Ему хотелось поскорей закончить с едой и остаться с учителем наедине. Наконец, они вдвоём вышли на небольшой уютный внутренний дворик.
- Полагаю, особенно задерживаться не стоит... - начал Сфагам
- Учитель, - заговорил Олкрин взволнованным голосом, - позволь мне остаться на некоторое время с родителями! Хотя бы ненадолго... Они были так рады... А если теперь снова... так быстро...
- Да, я их понимаю... И тебя тоже. Нельзя же вытравлять из себя всё человеческое. Оставайся пока дома.
Олкрин просиял.
- Я думал, ты будешь меня осуждать...
- Ну, вот ещё!
- Тогда, может быть, и ты останешься. Они так тебе рады...
- Нет, мне надо ехать. Сегодня же. Я заеду за тобой через некоторое время. А сейчас позови своих, будем прощаться, - сказал Сфагам, про себя даже радуясь такому повороту событий, ибо в ближайшее время, как он безошибочно чувствовал, ему, как никогда, понадобится побыть одному.
Глава 4
Гембра ехала в Канор. Форму офицера императорских войск она сменила на обычные лёгкие и не лишённые изящества доспехи. А меч был тот самый - подарок правителя Амтасы. По счастливой случайности ей удалось отыскать его среди гор трофейного оружия, и радости её не было предела. Остался при ней и её боевой конь, на котором она носилась во главе отряда императорских кавалеристов по дорогам Лаганвы. Да! Здесь она послужила императорской армии не за страх, а за совесть! И когда она на выезде из провинции нагнала длинный обоз Андикиаста, стратег сам выехал ей навстречу и не без видимого сожаления принял назад серебряный офицерский медальон. Впрочем, он понял её натуру и больше не убеждал остаться на службе. Но его слова о том, что в столице его дом всегда будет для неё открыт, не были простой вежливостью, которая, прямо скажем, и не была особенно свойственна полководцу. Но, лишённый также и чванства, он чувствовал людей и умел ценить дружбу.
Теперь все мысли Гембры были связаны со столицей. Ей неоднократно доводилось бывать в Каноре, но всякий раз, приближаясь к священному центру империи, она не могла побороть в себе необъяснимый трепет. Когда в первый раз она оборванной девчонкой после полугода скитаний по дорогам страны ступила под свод уходящей в небеса въездной арки, голова её была полна всяких небылиц, что сочиняют про столицу никогда не бывшие в ней провинциалы. Она почти верила в то, что улицы в Каноре вымощены золотыми кирпичами, а по ночам их обходят, сверкая глазами-изумрудами, оживающие статуи богов-хранителей. У неё не было ни малейших сомнений в том, что на крытые листовым золотом крыши дворцов можно смотреть только ночью - иначе ослепнешь, а в императорском дворце, обрисовать облик которого воображение решительно отказывалось, обитали страшные чудовища, которых император только по своей бесконечной милости не натравливал на своих недостойных подданных.
И хотя Гембра скоро узнала цену всем этим и иным вздорным россказням, Канор всякий раз по-новому поражал её. Случалось ей въезжать в столицу, сопровождая богатые купеческие обозы, чувствуя на себе уважительные взгляды стражи. Случалось входить пешком, среди толпы бедняков без гроша в кармане. И всякий раз столица открывалась новыми образами и красками, наводила на необычные мысли и наблюдения. Так, однажды Гембра поняла причину той безотчётной зависти, которую с самого рождения испытывали провинциалы к жителям столицы. Пребывание рядом с Властью и переживание её неизъяснимой благодати - вот то, чего так взыскует душа провинциала и что так легкомысленно не ценится жителями столицы. Так и говорили в народе - "Из Канора небо ближе". Отсюда, а вовсе не из сказок о якобы сказочном богатстве канорцев, вырастал тот причудливый сплав ворчливой неприязни и плохо скрываемой зависти.
Гембра любила Канор, как древний охотник любил лес, где всё одновременно и знакомо и незнакомо, где можно вмиг пропасть, попав в зубы хищнику, а можно неожиданно набрести на неслыханную удачу. Этот необозримо огромный город, где линии человеческих судеб сплелись в такой непостижимый клубок, что и самим богам не разобраться, был тем волшебным местом, где возможно всё, и это неизменно манило и притягивало. Только здесь Гембра, всю жизнь безотчётно гнавшаяся за неожиданным и непредсказуемым, могла в полной мере почувствовать себя в своей стихии и, следуя собственной природе, отдаться ведущим и неизменно выручающим её силам.
В этот раз у неё не было никакой особой цели. Зато был хороший конь, достойная одежда и оружие, а также кошелёк, туго набитый серебряными виргами. Сейчас она была свободна как никогда, но радостное предчувствие нового было почему-то окрашено странным привкусом. Ей казалось, впрочем, нет, не казалось - она просто твёрдо знала, что в этот раз здесь, в столице, с ней произойдёт нечто неизмеримо более важное, чем все её предыдущие приключения. Может быть, это будет самым важным событием её жизни, но приведут её к этому не те силы, что вели её прежде. Теперь всё зависело от неё самой. И было две тревоги: первая - не проехать бы мимо и вторая - не стал бы этот её визит в Канор последним в её жизни. И холодок неясной тоски сочился не из страха, который Гембра привыкла не замечать, а от самого появления этих необычных предчувствий. Но всё это лишь слабо шевельнулось где-то глубоко в душе и растворилось, уступив место радости новой встречи со столицей.
Все въездные арки в Канор имели три пролёта. Через центральный, самый широкий, въезжали в город солидные и достойные люди, через правый - тянулись тоскливым этапом пешие бедняки, а через левый полагалось проезжать только гонцам, посыльным и всем иным, кто хлопотал по казенным поручениям. Те же, кто регулярно подвозил в город обозы с продовольствием из ближайших пригородов, вообще въездными арками не пользовались.
В этот раз Гембра с гордостью проследовала через центральный пролёт, достойно встречая изучающие взгляды стражников с начищенными медными щитами и короткими тяжёлыми копьями. К самому Дню рождения императора Гембра не поспела - задержали мелкие дорожные препятствия, но и теперь, два дня спустя, город продолжал гудеть в праздничной суматохе. Из-за скопления народа проехать по центральным улицам верхом было почти невозможно, и Гембра, оставив коня на попечении хозяина небольшой гостиницы, в которой ей уже приходилось как-то останавливаться, не торопясь направилась к центру города.
Сказать, что Канор был большим городом, означало бы не сказать ничего. Город был необозримо огромен. Говорили, что в нём, не считая приезжих, живёт три миллиона человек, и строили в столице всегда с размахом - правители не любили тесноты и скученности. Так что добраться от въездной арки до центра города было делом небыстрым - на это мог уйти едва ли не целый день. А в праздник, когда улицы были запружены народом, даже крытые повозки, за небольшую плату перевозящие людей из одного конца города в другой, не давали особой экономии времени.
Вот продавец жареных орехов, который сидел на этом месте ещё с тех пор, как Гембра была здесь в последний раз. Чего только не произошло с ней за это время, а он всё сидит, как кукла и продаёт свои орехи, провожая снующих мимо людей пустым невидящим взглядом.
Вот знаменитая Дорога Белых Столбов - широкая галерея обелисков, по которой под звуки походных труб и барабанов проходили возвращавшиеся с войны войска. Именно здесь между рядами гладких, устремлённых в небо обелисков боги древней столицы вновь возвращали одичавшие и опьянённые кровью души воинов к законам и правилам повседневной мирной жизни.
Налево от Дороги Белых Столбов начинался базар - один из шести больших канорских базаров. Свернуть - означало застрять там до позднего вечера, что никак не входило в планы Гембры.
Перейдя широкий мост, украшенный по случаю праздника разноцветными гирляндами, она кратчайшим путём направилась к высившейся впереди каменной громаде Храма Всех Богов. От него начиналась центральная часть города, где всегда происходило что-то особенное и любопытное.
Дворец императора, по размерам сопоставимый с небольшим городом, имел форму круглой цитадели, от которой лучами отходили три циклопических флигеля, каждый из которых имел пять этажей, а центральная башня цитадели уходила острым шпилем в поднебесье. Флигели были почти одинаковы, но тот, что был немного больше двух других, выходил фасадом на огромную площадь, другой край которой примыкал к не менее громадному, чем императорский дворец комплексу сооружений вокруг священной горы Аргренд. А в ней была скрыта святая святых алвиурийского народа - Пещера Света. Пространство между флигелями было самым богатым и роскошным местом центральной части города. Здесь на больших и маленьких площадях императоры в память о своём царствовании устанавливали монументы, обелиски и храмы. Здесь, в окружении пышных садов, блистали мрамором и цветным камнем дома придворных вельмож, сюда стекались зрители на турниры боевых искусств, здесь, на огромном крытом ипподроме, состязались в скорости водители колесниц. Неподалёку от ипподрома высилось массивной красной кубикулой здание главных публичных бань. Их широкие круглые арки будто приглашали всякого прохожего зайти внутрь под высокие прохладные своды, где его, кроме услуг умелых банщиков, ждали разнообразные кушанья, прохладительные напитки и библиотека, не говоря уже о приятной беседе.
Рядом с банями располагался императорский зверинец, где все желающие за небольшую плату могли поглазеть на диковинных зверей, которых привозили в Канор со всех концов света. Харчевни в этой части города даже не были похожи на харчевни. Все каменные - двух-, а то и трёхэтажные, - они походили на своеобразные храмы еды, где к принятию пищи относились как к священнодействию. Если сюда приходили утром - то, как правило, на целый день. Если вечером - то на всю ночь. Столы и стулья делали всегда из дорогого дерева, а само помещение, явно подражая дворцовой моде, украшали самым экстравагантным образом - от гирлянд цветов до бассейнов с живой рыбой в середине зала. Музыка здесь никогда не смолкала, вино лилось рекой, а о подаваемых блюдах ходили рассказы по всей стране. Каждый хозяин такого заведения утверждал, что именно он является главным хранителем секретов дворцовой кухни, которые он свято уберегал от соседей-соперников. У тех были, впрочем, те же самые секреты. Вторые этажи обычно предназначались для особо почётных посетителей, а на третьих неизменно располагался публичный дом.
Одна из таких харчевен, стоящая в большом, открытом для свободного посещения саду, была местом особенно примечательным. К ней была пристроена знаменитая галерея Длисарпа, названная так по имени её строителя и первого владельца. Это место с давних пор облюбовали поэты и, сделав его местом своих встреч, обычно читали здесь друг другу свои сочинения. Хотели того строители или нет, но под сводами галереи человеческие голоса приобретали неожиданно мощное и торжественное звучание. Когда декламирующий стихи автор возбуждённо ходил по галерее среди тонких изящных колонн, звуки его голоса, наполняя всё окружающее пространство, казались голосом самого божества. Со временем возле галереи появились скамьи, на которых рассаживались смиренные слушатели из числа ценителей поэтического искусства, коих в столице всегда было немало. Однажды Гембра сюда случайно забрела, но быстро ушла. Тогда ей всё это показалось скучным. Сейчас, наверное, было бы не так...
Ступив на главную площадь страны, она с улыбкой вспомнила байки о единорогах и фениксах, которые якобы во множестве гуляют перед фасадом императорского дворца, который, впрочем, и без них производил потрясающее впечатление. Гигантские, уходящие в небо пилоны из цветного мрамора, опоясанные скульптурными рельефами. и сама главная лестница, огромная, бесконечная, с широкими площадками, где неподвижно стояли стражники в чёрно-серебристых с фиолетовой перевязью доспехах, не символизировали, а напрямую выражали несокрушимую мощь Алвиурийской империи.
Площадь была столь огромна, что даже в праздничный день на ней было довольно просторно, и людская толчея не мешала разглядеть, что происходило вокруг. Там, где высоко вверх было вознесено полотнище с портретом юного императора, на высокой круглой сцене давали представление столичные актёры. Действо шло уже давно, и протиснуться поближе было невозможно.
А в другом конце, где высился трудноописуемый конгломерат сооружений вокруг священной горы, шла торжественная церемония: жрецы совершали предварительные обряды с прибывшими паломниками.
По традиции каждый человек, рождённый на земле Алвиурии, имел право хотя бы раз в жизни воочию увидеть Пещеру Света. После долгих посвятительных обрядов неофиты допускались во внутренние помещения огромного храмового комплекса и оттуда - к самой скрытой в толще горы святыне. Обычно они останавливались на дальних подступах к сияющим воротам, но многим и этого оказывалось достаточно - люди часто падали без чувств, теряли дар речи или способность двигаться. Многие впадали в долгий транс, нарушать который считалось недопустимым святотатством. Но были редкие случаи, когда некие ничем с виду не примечательные люди оказывались способны пройти вперёд намного дальше остальных. Такие становились посвящёнными. Сияние Пещеры меняло их. Менялась с этого момента и сама их жизнь: обычно они вступали в корпорацию жрецов. Но некоторые возвращались в мир и становились живыми святыми, чьё слово было законом. Речи этих людей никогда не бывали пустыми или вредными. Их речи записывали и переписывали, их деяния вдохновляли сочинителей и живописцев. В тех местах, откуда был родом тот или иной посвящённый, его жизнь неизменно обрастала легендами, запечатлеваемыми на стенах храмов и богатых домов.
Каждый, посетивший священное место и увидевший своими глазами Пещеру Света, имел право носить на одежде особый знак - выдаваемую жрецами маленькую сделанную из серебра семиконечную звёздочку. Никаких дополнительных прав она не давала, но к таким людям в народе относились с уважением.
Паломников допускали к Пещере несколько раз в году по праздникам. День Рождения императора был единственным светским праздником, когда жрецы Пещеры Света, как и в праздники храмовые, в течение трёх дней допускали паломников к святыне.
Только сейчас Гембра поймала себя на мысли, что почему-то никогда всерьёз не хотела присоединиться к паломникам и увидеть Пещеру Света. Впервые она поняла, что этому мешал безотчётный и неизъяснимый страх сорвать покров непостижимости с главной тайны мира, отчего эта тайна, став ближе и доступнее, соприкоснётся с миром обыденности и лишится своей надчеловеческой запредельности. Пещера Света существует - это было доподлинно известно и этого было достаточно, чтобы власть воображения над священным образом оберегала его от разъедающего соприкосновения с реальностью. Пока глаза не увидели чудо - это своё, внутреннее чудо с которым непереносимо больно расставаться. А вот рассказы о Пещере и о диковинных видениях и ощущениях паломников она слушать любила...
- ...Итак, друзья мои, несмотря на все аргументы моего оппонента, я продолжаю утверждать, что человек по природе своей зол! - донёсся до Гембры зычный, с оттенком торжественности голос оратора, звучавший со стороны специальной, вымощенной цветной мозаикой площадки - давнишнего места неофициальных состязаний городских риторов. В отличие от регламентированных публичных диспутов учёных книжников и толкователей священных текстов, здесь всё было живее и проще. Не скованные сухим ритуалом ораторы обращались за поддержкой прямо к публике, и её реакция зачастую служила главным аргументом, подводящим итог спору. Впрочем, определённые правила были и здесь. Всякий, желающий принять участие в дискуссии, первым делом занимал один из свободных сегментов центрального круга, обрисованного терракотовыми камнями мозаики. Воспользовавшись своей законной очередью, он мог высказывать не слишком развёрнутые суждения по поводу обсуждаемой темы. Те же, кто был намерен в срочном порядке сказать нечто важное или представить публике развёрнутый монолог, бросали свой плащ на середину круга. Публика всегда наблюдала за этим ристалищем с не меньшим азартом, чем за петушиными боями. Были тут свои любимцы и фавориты, с которыми речистым и самоуверенным простакам из народа лучше было не связываться
Сейчас в кругу стояли лишь двое - высокий черноглазый с орлиным носом мужчина, чей голос и услышала Гембра и его противник - сутулый старик с огромным круглым черепом, с которого свисали редкие и длинные седые пряди. Опершись на палку, старик, щуря свои маленькие подслеповатые светло голубые глазки, немного насмешливо улыбался, внимая своему оппоненту.
У края площадки стояло несколько молодых людей с восковыми дощечками наготове.
- Зол, зол и ещё раз зол! - повторял оратор, тряхнув чёрной с густой проседью шевелюрой. - Только человек способен организованно уничтожать себе подобных, только человек готов доставлять себе наслаждения ценой страданий другого и ценить справедливость лишь до тех пор, пока она полезна, и, наконец одному лишь человеку свойственна гордыня - мать всех пороков! Что можно на это возразить?
- Во-первых, я бы возразил, что всё это всем давно известно, - начал свою речь противник, с удивительной для своего возраста лёгкостью поигрывая палкой, - во-вторых, несмотря на всё это, мир почему-то до сих пор не рухнул, и человеческие пороки не стали царствовать безраздельно. Следовательно, и благое начало заложено в человеческой природе и именно оно, несмотря на все изъяны и ошибки, ведёт корабль души по морю жизни.
Старик открыл было рот, чтобы продолжить свою тираду, но в эту минуту на площадке под приветственные возгласы слушателей появился ещё один участник диспута - крепкого телосложения человек, задрапированный в белоснежный франтоватый плащ с золотыми застёжками и чёрной бархатной каймой.
- А! Почтеннейший Мелварст! - приветствовал нового оппонента старик. - Какими откровениями ты удивишь нас сегодня?
- Скажи, скажи что-нибудь из своих изречений! - раздались подзадоривающие возгласы публики.
Мелварст на секунду застыл, изображая вдохновенную работу мысли. затем воздел руку к небу и театральным голосом изрёк: "Я знаю всё!..." И, выждав эффектную паузу, добавил: "Но ничего не понимаю!"
Публика ответила восторженными смешками.
- Блистательно! - воскликнул первый оратор. - Это стоит записать!
- Это всё пустяки... - заговорил Мелварст, - сегодня я привёл к вам человека поистине удивительного! Я беседую с ним уже второй день, и чем дальше, тем больше я убеждаюсь, что действительно ничего не понимаю.