Тяжелые двери бальной залы, рассохшиеся от времени, болезненно скрежеща старым деревом, открылись, впуская незваную гостью в давно всеми забытую гостиную. Она сделала неуверенный шаг, переступая через порог комнаты, осторожно, чтобы не вспугнуть дремотную тишину, запечатанную здесь многие годы, не прерываемую звуками рояля, задорным смехом, шорохом кринолина и светскими беседами. Заходящее февральское солнце окрашивало стены в янтарно-красный цвет, пробиваясь сквозь пыльные окна и играя бликами в кусочках расколотых зеркал. Наборный дубовый паркет, сверкающий некогда своей начищенной поверхностью был разбит, скалясь выщербленными местами, где уже давно не хватало дощечек. От его блеска не осталось и следа. Кто бы мог подумать, что на грязном, прожженном в нескольких местах полу, покрытом осыпающейся отсыревшей известью, откалывающейся лепниной, и осколками зеркал когда-то танцевала вся здешняя и приезжая элита на устраиваемых балах и приемах. О былой роскоши здесь напоминали лишь резные двери, которых время пощадило больше чем саму гостиную.
Она сделала несколько неуверенных шагов, болезненно морщась от хруста мусора под ногами. Столбцы пыли, потревоженные за много лет, взвились в воздухе, размеренно танцуя в закатных лучах. Раз, два, три; раз, два, три, они словно вальсировали в такт игравшей музыке, которую еще помнили эти стены. В глазах блеснул задорный огонек, сглаживая старческие морщины. Она раскинула руки и несмело двинулась по залу, кружась в подобии пылинки. Больные ноги неуверенно переступали по захламленному полу, то и дело, натыкаясь на кусочки паркетной доски или гипсовой крошки, противно скрипевших под подошвой сапог. В голове играла знакомая мелодия, будоражившая сердце и разум. Прикрыв глаза, она танцевала, ощущая, как прожитое время поворачивается вспять, убирая следы прожитых лет. Шаг, походка стала легче; два, в движениях проявилась плавность; три, кожа помолодела и приобрела шелковистую нежность; четыре, на щеках появился румянец, а губы налились малиновым цветом. С каждой минутой танец давался все уверенней, увлекая ее за собой, а музыка играла все громче, заглушая эхо от гулких шагов в пустой зале. Она кружилась, забыв о времени; кружилась, широко раскинув руки, задорно улыбаясь, обнажая ровный ряд блестящих, как жемчужины, зубов. Вихрь вальса подхватил её в свои объятия и уносил все дальше и дальше в прошлое, где она - молодая аристократка с копной светло-русых волос завитых в тугие локоны, застенчиво прячет свое хорошенькое личико за шелковым веером.
- Римма! - сильные руки подхватили её, спасая от падения. - Голубушка, так и разбиться недолго.
Перед ней стоял он. Тот, кого она потеряла во время войны. Тот, кто был в ее мечтах, позволяя иногда поиграть с собой. Бравый гусар, не замечающий её страданий и пылких взглядов.
- Закружилась я, право, Арсений! - щеки предательски вспыхнули. - Вы же знаете, как я люблю танцевать.
- Так от чего же одна? - он взял ее похолодевшие ладони в свои. - Не заболели ли вы часом? Руки, словно лед.
- Спала я плохо этой ночью. Поэтому и дурно мне.
- Что вас тревожит, Римма?
- Война. Проклятая старуха, что тянет руки к вам.
- Я ухожу на завтра.
- Что? - в ее глазах испуг. - Как смеете вы оставлять меня?
- Это мой долг. Рожден для боя я.
- Арсений! - она выдернула ладони из его рук, пряча лицо за раскрытым веером. - Вам лучше знать, как поступить.
Оставив кавалера одного в раздумьях, Римма ушла, скрывая раскрасневшиеся от слез глаза. А через месяц ей пришло письмо, что: "Нет Арсения в живых. Погиб гусар от рук врага".
С тех пор, тоска и боль, все, что чувствовала она в богатой роскошью гостиной. Среди огромного количества приглашенных, она искала глазами лишь его. Но зря. Ничто не радовало юную девушку: ни двухметровые зеркала в резных позолоченных рамах, выполненные на заказ; ни хрустальная люстра, украшенная восемью тысячами подвесок; ни паркетный пол из зеленого дуба; ни огромный камин, у которого она так любила посидеть с другими девицами и обсудить возможных женихов; ни лепка, ни резьба, что так нахваливали гости. Все потеряло смысл. Она возненавидела балы. Отвергнутые гордой девушкой кавалеры разочаровано покидали ее дом, провожаемые усталыми взглядами ее родителей. Наряды, заботливо выбранные матушкой и доставленные от лучших мастеров, лежали не распакованными в коробках, перевязанных атласными лентами. Годы летели. Родители давно лежали в земле, погребенные на свои же накопленные деньги, а она так и осталась наедине со своей печалью, не сумевшая справиться со съедавшей ее тоской или попросту не желавшая что-либо менять. А жизнь, так и прошла, оставив свой отпечаток на когда-то молодом и прекрасном лице.
Она кружилась по залу, мечтательно напевая себе под нос, пока не оступилась на осколке стекла. Старческие суставы предательски подогнулись, и она упала на колени, ободрав огрубевшие ладони о старый паркет. От неожиданности ахнула, широко раскрыв глаза. Испуг пробежал мелкой дрожью по телу, проступил испариной на морщинистом лбу. Опустив устало голову, взглядом зацепилась за что-то страшное, пугающее. Молодость, неумолимо оставившая ее, ехидно улыбалась из разбитых кусков зеркала на паркетном полу. Молодость, что игриво кружилась по зале, собирая на себе восхищенные взгляды мужчин и которой она так и не смогла насладиться, проведя всю жизнь в затворничестве, оплакивая погибшую любовь, кривлялась в ее собственном отражении. По щекам ползли слезы горечи о потерянном времени, которое дается каждому один раз и которым она так никогда уже и не воспользуется.