Грушко Роман Борисович : другие произведения.

Мир наизнанку

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    Добро пожаловать в мой Мир наизнанку.

  
  
  
   МИР НАИЗНАНКУ
  
   Р.Б. Грушко
  
  
  
  
  
  
  
  
  
   Предисловие.
  
   Я уверен, что всё, изложенное мною ниже, шокирует вас. Возможно, именно этого я и хотел добиться, однако, главной моей целью было доставить вам удовольствие. Да, да, именно удовольствие, поскольку мне хорошо известно, как нам всем недостаёт чего-то запретного, того, чем вслух мы привыкли возмущаться, того, к чему мы демонстрируем отвращение, чего-то НЕПРИЛИЧНОГО...
   Я зондировал разум и душу многих людей и пришёл к выводу: всё то, о чём я поведу речь, есть в нас. Оно дремлет в глубинах подсознания, лишь изредка прорываясь наружу в виде снов, которые мы стыдимся даже вспоминать, в форме леденящего сердце ужаса, причину которого мы не можем обнаружить. ЭТО проявляется как внезапное, необъяснимое желание совершить поступок, несвойственный нашей натуре, сделать нечто такое, что повергло бы окружающих в недоумение. ЭТО - мысли, которые приходят к нам ночью, в часы бессонницы, от них мы стараемся отмахнуться, задавить их, ибо они представляются нам первым шагом к сумасшествию.
   Вы знаете, о чём я говорю.
   Пришло время эксгумировать из гробницы подсознания то, что в течение долгих лет там хоронили. Я проведу вас по мрачным коридорам кровавого безумия, по пышущим лихорадочным жаром лабиринтам воспалённого разума, я покажу вам образцы самого бесстыдного порока и преподам жуткий урок откровенного, болезненного богохульства.
   Крепче держитесь за мою руку, ибо вы рискуете навсегда остаться ТАМ.
   Итак, добро пожаловать в мой МИР НАИЗНАНКУ.
  
  
  
  
   Мои демоны.
  
   Сейчас два часа ночи, и я не могу уснуть. Я долго ворочался в постели, пока мои простыни не смялись в один тугой комок. На улице ветер. Я очень отчётливо слышу каждый шорох, я даже слышу, как дышит моя кошка.
   Как только я закрываю глаза, мой разум начинает создавать чудовищные творения воспалённого, больного воображения (во всяком случае, мне очень хочется надеяться, что это - всего лишь воображение), а когда я открываю глаза, вся эта нечисть проецируется во тьму передо мной. В конце концов, я встаю и включаю свет на кухне, сажусь за стол и закуриваю сигарету. О да, все чудовища боятся света, это знают даже дети, поэтому сейчас они отступают в глубины сознания. Я слышу противные звуки скольжения их мерзких туш.
   Ангелы давно уже отвернулись от меня. Настало время демонов.
   Размышляя о прожитых годах и совершённых поступках, я не могу не вспоминать тех, кому намеренно или случайно причинил зло. С некоторых пор я почувствовал, что это не прошло для меня бесследно. Я знаю, что совершённое зло оставляет следы во мне. Каждое злое действие выбивало кирпичи из той стены, за которой томились в ожидании тысячи самых разнообразных демонов.
   И теперь я ощущаю, что дыра стала достаточно большой. Мои демоны вырвались наружу.
   Чем больше зла я совершал, тем сильнее становились призраки моего сознания. Каждая пролитая слеза укрепляла их, каждое проклятие, посылаемое мне вслед, прибавляло им сил.
   Сейчас мой разум похож на желе, только тронь его тихонько - и он весь всколыхнётся, задрожит. А если станет чуть-чуть жарче - он начнёт плавиться, становясь рыхлым и безобразным. И это - любимое блюдо моих демонов!
   Я знаю, я чувствую, что этот момент уже близок. Когда становится темно, я боюсь смотреть в окно - я могу увидеть там Зло; я боюсь оглянуться назад - я могу увидеть Тьму; я опасаюсь смотреть в зеркало, чтобы не увидеть за своей спиной тот кошмар, что так часто теперь преследует меня в моих снах.
   В моей душе поселился страх. Он не покидает меня ни на секунду. Смотрю ли я телевизор, пью ли пиво с друзьями, занимаюсь ли сексом, - моя душа покрыта пеплом страха.
   Этот страх иррационален. Это не совсем то чувство, что мы испытываем у кабинета стоматолога или видя перед собой злого пса. Мой страх рождается так глубоко, что рассудок не в состоянии отыскать его корни.
   Может быть, это параноид... Но кто может поручиться, что прав врач, утверждающий, что некий человек болен, а не этот человек, утверждающий, что он нашёл путь в четвёртое измерение? Я не поручусь, а вы?
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
   Мой болезненный ангел.
  
   Чего же ты ждешь?
   Всё готово. Все готовы. Цветы завяли под тяжелой поступью твоего величия. На их месте теперь простираются зловонные пустыни Сатурна.
   Но никто не знает, что в ожидании церемониального падения глаза твои затуманились. Их блеск уже не испепеляет, их острота уже не разит наповал безжалостным клинком вожделения. Ты сидишь под древом своей славы и плачешь, видя, как опадают омертвевшие листья его. И слёзы твои - это кровь твоя. Она холодна и уже не сжигает тех, кто посмеет ее пролить. Твоя любовь умерла.
   Чего же ты ждешь?
   Тяжкое бремя смерти пало на плечи твои и не в силах ты вынести его. Звезды деяний твоих гаснут, одна за другой, и вот уже небо черной пастью нависло над твоей головой.
   ОН ждет твоего раскаяния, но в чем же твое покаяние? В том, что ты нес свет тем, кто в нем так нуждался, но не сумел оценить его? В том, что ты защищал род людской пред ЕГО троном, но человек лишь посмеялся над этим?
   Глядя на человечество, ты не можешь сдержать стон отчаяния и сердце твое, бедное и израненное, обливается слезами. Каждого из них ты считал своим чадом и, пытаясь помочь, наверное, зашел слишком далеко. Но это не твоя вина, не твой грех. Это твоя боль.
   Так чего же ты ждешь?
   Твое покаяние - это их покаяние, погрязших в грехе и распутстве. Когда-то они цвели, а что теперь? Клинки раздора разделяют их, братоубийственные войны сжигают их, злоба и страх пожирают их, ложь и лицемерие сочатся из их глаз.
   Что ж...
   Все они умрут. Пройдет лишь несколько секунд, и они умрут. Их черные души останутся там надолго, мучимые жаждой. ОН мог это предотвратить в самом начале, но не сделал этого. Почему? Это знает только ОН сам.
   Так чего же ты ждешь?
   Ты почти стал смертным. Мой болезненный ангел... Я чувствую жар слез твоих и я принимаю холод твоего ожидания смерти. Что будет с тобой?
   Лишенный всего, ты канешь в пучину бесконечности, и никто никогда о тебе не вспомнит. Где же смысл? Ты был пророком, но не узрел конца своего...
   Так чего же ты ждешь, мой болезненный ангел?
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
   Плач Люцифера.
  
  
  
   "Окровавленная простынь всегда будет твоим спутником на пути к блаженству".
  
   Я слышу шум. Тёмная бездна зовёт меня к себе. Я гнию, тёмные солдаты Ада сосут мои нарывы. Смотри, как дым стелется по траве, я чувствую запах рока, он переполняет меня.
   Смотри, как кровь становится моим небом, и Солнце не всходит на моей бойне. Я проклял день, я проклял свет...
   Смотри, как боль разрывает меня, я - часть её.
   Загляни в мои пустые глазницы, что ты там видишь? Тысячи дорог, поверженная любовь, тишина и покой забвения. Видишь эти тени, танцующие на руинах? Армагеддон, насилующий Деву Марию? Чувствуешь запах плоти? Видишь миллионы лиц, вопящих от нестерпимой боли? Это - Я.
   Моё зрение торгует страхом, я - сеятель хаоса и злобы, я - кровавая Земля, наводнённая болью. Бежать некуда. Оглянись налево, протяни руку, и ты почувствуешь холод моего прикосновения.
   Языки огня лижут мой разум, я закрываю глаза и оживляю память, которая зовётся невиновностью.
   Когда это началось? Когда вещи кажутся вечными, единственный путь их познания - разрушение. Во тьме своей ты молишь о порции света, но, поверь, это не игра во власть! Ответа не найти в том, что пишут другие. Сделай шаг назад, страна, в которую ты спешишь, построена из слепой веры. Внутри кристально чистой воды зло обретает форму, расставляет ловушки. Вы, которые стоите позади! Я рад, что вы поняли, что за этими словами нет ничего, кроме боли.
   Небо - моя граница. Здесь, внизу, я забыл цвета, я разрушил формы, я взрастил цветы боли. В моём воздухе витает бесконечность, я заставляю людей умирать, когда мне этого хочется. Я - золото, сверкающее во время чумы, я - единый предел для всех! Кто посмеет противиться? Я - хранитель тьмы! Этому не будет конца, ибо Пустота ещё живёт, и Бездна ещё не умерла.
   Неужели ты хочешь решить свои проблемы с помощью веры? Ты летаргически вступаешь в исповедь, и...
   Нет ничего более идиотского, чем читать молитвы.
   Подумай, что такое христианство. Это покупка самого себя. Слепота. Эти души никогда не найдут покоя.
   Чувства ранят. Я устал от всего этого. Имена становятся больше, чем просто слова в чуждом языке вселенской доктрины.
   Пошлите мне фигуру трагедии, покажите мне их правду и я с радостью последую за ними.
   Я пришёл судить мир. Бедные, бедные глупцы...Пора внести горечь в эту оргию славы. Христос, где же твоё милосердие?! Слышишь ли ты их молитвы? Так неужели я слеп?
   Трагический опус...Это моя печаль, я имею на неё право. Помоги моим усталым глазам. Я получил Тьму...Я получил гораздо больше! Помолись за меня. Когда сон сковывает людей, я вижу сценарий. Я - новый Христос!
   С момента зарождения человечества есть только Безумие, работа адских машин, рубящих тела, воздающих славу...кому? Мне! Я буду вечен в своём горе. Звёзды ниспадают в огонь, печаль в сердце моём...Я плачу слезами одиночества, их никто не увидит. Я спел все песни познания...
   Но я смотрю вокруг, стоя над всеми. Я вижу тени с лицами, они бродят по земле и зовут это жизнью; они говорят слова и зовут это мудростью; они убивают друг друга и зовут это любовью. Я устал смотреть в их глаза, пустые глаза, разбитые зеркала пустых душ.
   Я хочу быть более жестоким, я заплатил за это необходимую цену и теперь я - знак! Я - наказание! Я хочу убить эту толпу! Пришло время встретить бурю. Смерть ждёт вас за углом. Садистская экзекуция...Я жду вас в своём храме боли. Моя душа чернее крыла ворона, но прежде...
   Я был там, где свет так ярок! Я видел ту тропу. Я был разочарован добром. Я беспомощно бродил между вопросами, ответы на которые никогда не найти. Теперь я лью слёзы, сдерживаемые тысячелетиями. Слёзы беспомощности.
   Я стоял перед ликом Света, смотрел в его глаза, слушал его голос. Я видел жертвы жизни...
   Кровавое отчуждение - вот мой ответ! Мрачная облитерация, чёрные реки святой крови! Придёт время, и звёзды закружатся в великом хороводе Конца, грозный Марс сверкнёт своим красным глазом, старик Сатурн зловеще усмехнётся. В тот день Земля охнет от боли и ужаса. Откроются врата, и мой Мрак выползет на свободу после долгого заточения. Чёрным облаком он закроет Солнце и отравит небо. Все умрут, но неужели это большая цена за мой восход? Все умрут, и я выпью их души.
   Человек! Ты всё так же глуп, как и раньше. Ты страдал, и будешь страдать до самого конца. Ты стал лишь более изощрённым в глупости своей. Христос пришёл спасти тебя, но потерпел провал. Я - великий собиратель ваших душ, я смеюсь, наблюдая ваш конец! Иисус, ты уже плачешь кровавыми слезами, но понимаешь ли ты свою ошибку? Ты оставил своих детей умирать, ты бросил их! Для тебя не будет исхода.
   Иисус...Мне жаль тебя. Ты - блудный сын, ты запутался в своей лжи. Смотри: видишь мрак впереди? Слышишь те крики и мольбы о помощи? Это насилуют твою продажную мать, а ты всё так же бессилен...
  
  
  
  
   Препаратор.
  
   Ему двадцать семь лет. Он среднего роста, набрал несколько килограмм лишнего веса и выглядит крупноватым для своего возраста. У него округлое лицо, мясистые губы, большой нос и серо-голубые глаза. Щеки и шея небриты несколько дней. Его имя - Джек Кромвелл.
   Он входит в здание медицинского факультета и снимает шапку. Стоит декабрь с его трескучими морозами, поэтому щетина под его носом покрылась инеем.
   Здесь все родное, пахнет так знакомо. На шум вышла ночной сторож - женщина лет пятидесяти, сохранившая, однако, всю привлекательность фигуры. Впрочем, все, как обычно: крашеные волосы, чтобы скрыть седину, излишне яркий макияж, несколько вызывающие нотки в голосе... Климакс не за горами, менструации уже идут нерегулярно, а так хочется еще побыть в тонусе!
   Джек приветливо здоровается, несколько минут они обмениваются ничего не значащими фразами:
   - Как дела, миссис Райт?
   - Всё в порядке, Джек, а как ты?
   - Регулярно, миссис Райт, регулярно.
   Она делает вид, что смущена и смеётся.
   - Надеюсь, ты осторожен, Джек?
   - Ещё бы!
   Он достаёт из кармана брюк презерватив и демонстрирует, что он во всеоружии. Миссис Райт снова смеется.
   - Много работы, Джек?
   - Не очень, но носу экзамен по анатомии, нужно подготовить препараты.
   Она вручает Джек связку ключей. "Старая сука",- думает он и направляется по коридору вглубь здания, щелкая по пути выключателями.
   Его рабочее место находится в самом дальнем крыле факультета, в подвале. Большая комната, заполненная инструментами и предметами, повергающими в ужас всякого, кто не связан с медициной: лоскуты кожи, человеческие головы, аккуратно распиленные во всех проекциях, отпрепарированные суставы, внутренние органы в стеклянных банках, законсервированные трупики младенцев, наконец, целые трупы.
   Джек проходит по коридору, спускается по лестнице и подходит к обитой жестью двери, на ней крупными буквами написано:
   HIC LOCUS EST UBI MORS QUADET SUCCURERE VITAE
   И ниже:
   МОРГ.
   Джек улыбается и открывает дверь. Специфический запах консервированной человеческой плоти, доводящий до обморока студентов-первокурсников, касается чувствительных окончаний его носа. Он улыбается еще шире и входит внутрь.
   Морг состоит из двух помещений: большой зал, в котором в огромных металлических баках хранятся двадцать два трупа, и малый - собственно препараторская, где происходит пропитывание тканей трупа консервирующим раствором. Здесь стоит препаровочный стол и три обычных ванны, в них - трупы детей и конечности. Иногда Джеку кажется, что он - рабочий кукольной фабрики.
   Он садится за стол, выуживает из кармана сигарету и закуривает. Здесь он находит особый покой, здесь он - бог.
   Затушив окурок в лотке с засохшей кровью, Джек встает и одевает грязный, покрытый ржавого цвета пятнами, халат. Поверх него он надевает зеленый клеенчатый фартук.
   Джек осматривает свое хозяйство и отмечает, что на полу нет мышиного помета. В морге постоянно жили мыши, которых привлекали подгнивающие останки. Джек охотился. Поймав мышь, он топил ее в едком растворе формалина и улыбался, наблюдая за конвульсиями грызуна. Иногда же он просто разливал по полу ведро этого вещества, а на следующий день находил десятки трупиков отравленных мышей.
   Джек достает из ванной труп ребенка. Его принесли сегодня днем и его плоть еще не тронута печатью тлена.
   (Кровоточащие раны никогда не заживут. Пути назад нет. плоть больше не будет вместилищем для твоей души. Ты идешь по другую сторону. Покоя не будет. Мертвый, я настигну вас! Здесь холодно...)
   Джек берет труп за ноги и несет к препаровочному столу.
   (Они думают, что знают меня...)
   Он осматривается, выбирает необходимые инструменты. Вот они лежат: скальпель, скользкий от человеческого жира, пинцет с волокнами мышц на браншах, ножницы, ретрактор, крючки, пила, зонды.
   Джек спохватывается и быстрыми шагами направляется к двери, запирает ее изнутри. Включив люминесцентную лампу, он садится за стол.
   (Бойня... Мои крючки остро отточены...)
   Скальпелем Джек проводит по передней поверхности бедра. Тонкая кожа с готовностью раскрывается. По краям разреза и на его дне выступает темная кровь.
   (Кровь ребенка... Мертвый носитель жизни)
   Пальцем Джек снимает каплю и переносит на язык. Да! Да! Нож вонзается в пах и единым движением отделяет гениталии. Теперь между ног зияет такая красивая дыра! Джек любуется. Он откладывает половые органы в сторону. Теперь глаза! Впрочем, спешить некуда.
   Он расстегивает брюки и обнажает член. Чудесная эрекция, просто загляденье! Джек мастурбирует. Запах мертвой плоти и вид изуродованного детского трупа невероятно возбуждает, но Джек не торопится. Ему не хочется, чтобы все закончилось быстро. Медленно и аккуратно он отрезает верхние, затем нижние веки ножницами. Руки немного дрожат. Теперь ребенок похож на куклу.
   (Никогда не нравились куклы)
   Джек вонзает нож под глазное яблоко и вырезает его. Одно, затем другое. Через минуту оба глаза лежат на его ладони, а в голове зияют две кровавые ямы.
   (Запах тлена)
   Широким движением Джек вскрывает брюшную полость. Внутренние органы все еще сохраняют цвет, близкий к естественному. Кишечник вздут.
   (Это не главное. Это не главное)
   Кусачками Джек скусывает кости черепа, начиная от глазниц и выше - лобная кость, теменная, затылочная... Мозг. Нежный, серовато-розовый, покрытый тонкой пленкой мягкой оболочки. Джек погружает в него палец, вынимает и облизывает.
   (Еще! Еще!)
   Шокирующий способ жизни. Одни причиняют боль, другие страдают от нее.
   (Эти сгустки крови... Экстаз от каждого разреза, настоящий экстаз!)
   Движения его становятся быстрей, он чувствует, что скоро кончит. Пальцы отделить от кистей, так... Голову - от шеи. Теперь - разбить лицо...
   (Я голоден!)
   Кровавая масса из заднего прохода... Адская похоть... Труп обезглавлен.
   (Безбожник? Имел я вас всех...)
   Джек сосет надрезы на трупе. На миг разум затмевает вспышка, струя спермы орошает мертвое тело.
   (Я - раб его вкуса)
   Нож режет, трахает останки. Пищевод вырван. Хрящи и связки рвутся с таким характерным звуком... Труп изуродован. Здесь
   (не хватает твоей матери!)
   Джек доволен. Он моется под краном и переодевается. Затем он запирает дверь и идет к выходу. Ключи тихо и мелодично поют в его руке.
   Черная рогатая тень мелькает позади, и едва различимый смех тает в пространстве.
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
   Край разума.
  
   Он стоит на краю пропасти. Здесь забыт вкус Солнца. Шерсть его намокла под холодным дождем, льющимся откуда-то из бездны, из той пустоты, куда уходят все. Туда ушли его предки, туда уйдет и он. Еще мгновение... От вечности его отделяет всего несколько шагов.
   В холодной, темной долине над холмами раздается его вой - отчаянный вопль одиночества. Кто услышит его? Разве что всегда спокойные грифоны, что хладнокровно растерзают его исстрадавшееся тело.
   Сердце готово выпрыгнуть из груди. Ощущение приближения смерти - самое удивительное чувство. И оно всегда последнее...
   Он потерял все, потерял всех. Последние дни он жил в беспокойном томлении, тревожном предчувствии.
   Вопль его разбился о твердые серые камни далеко внизу. Ветер пронзает до костей, но кровь еще не совсем застыла в его жилах, она еще омывает воспаленный мозг последними каплями жизни.
   Где-то там есть Бог. Ждет ли он его?
   Он поднимает свою исцарапанную морду и еще один вопль, еще более отчаянный, вырывается из его глотки. Ему так холодно, страшно и одиноко. Он понял, что самое ужасное в жизни - это сама жизнь во всех ее проявлениях. Пришло время разорвать эту связь.
   В свои последние минуты он хотел бы увидеть свет, ощутить его тепло. Это не изменило бы его решения, но облегчило процесс перехода.
   Воздуха уже не хватает, он с трудом входит в легкие липкой жгучей массой, но нужно еще, еще!
   Его лапы отмеряют три шага к пропасти. Еще один. И еще. Осталось совсем немного. В серой дождливой мгле он уже видит край. Он уже не чувствует ничего, кроме КОНЦА, и он - его воплощение. Последний шаг...
   ...Сделан, уже сделан. Ощущение неземного восторга длится всего несколько мгновений, на смену ему приходит боль, но это ненадолго. По крайней мере, ему хочется, чтобы это было так. Он использует то последнее, что осталось у него - НАДЕЖДУ. Удачи тебе, свободный боец!
   Удачи...
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
   Дворник.
  
   Осень.
   По утрам на окнах он находит умерших пауков. Их сухие лапки беспорядочно торчат из лужиц застывшей воды. Что-то есть в их телах такое... Что-то, что зовет в темные дали бесконечности.
   По кустам, с ветки на ветку, прыгают взъерошенные воробьи. Дует ветер, и ветви дергаются в каком-то судорожном пароксизме. На некоторых деревьях еще держатся мертвые листья, они тяжким грузом тянут уставшие растения к земле. Лишь вороны чувствуют себя прекрасно в этом завораживающем танце Смерти, они восторгаются свинцовым небом и рваными облаками. Это их пир.
   Откуда же это мерзкое чувство вины, язвой засевшее внутри? Может быть, оно возникает из-за этого непонятного несоответствия - все вокруг умирает, а он - жив...
   Осень.
   Человек мел тротуар, сгребая листья к бордюру. Обычный дворник, каких много в любом городе.
   (Обычный ли? Он всегда появляется неожиданно)
   Лицо его исчерчено паутиной глубоких морщин.
   (Его язык покрыт шипами. Можешь ли ты заглянуть в его глаза? Их нет. Рот - черная дыра сатанинской улыбки)
   Сухощавое тело размеренно покачивается в такт движениям метлы.
   (Он живет в своем огненном мире. Я верю - он страдал. Мы все падем туда, где лежат разбитые мечты, умирающая надежда)
   Кажется, ветер, небо, деревья - все вокруг не замечает его. Его тело не отбрасывает тени.
   (Ты ведешь человечество к смерти)
   Его взгляд пронзает пространство невидимыми нитями боли, и мне хочется страдать вместе с ним.
   (Ты бросаешь нас в реку Смерти)
   ВЗМАХ.
   Десять лет назад умерла твоя жена. Почему? Ты убил ее, испытывая сладкую истому проникновения в запретное. Наблюдая, как кровь медленными толчками вытекает из ее ран, ты чувствовал, как с ее смертью приходит НЕЧТО. Оно тянет тебя в пустоту, зовет, влечет потусторонней музыкой агонии. Ты собрал тогда все ее фотоснимки и накрыл ими кровоточащие порезы. Пусть она выпьет своей крови, я принес ее ТЕБЕ в жертву!
   (Палящее Солнце твоего жара приносит боль. Пусть твой вопль услышит ТОТ, КТО НАПРАВИЛ РУКУ!
   Будь моей сегодня. Я хочу дышать тобой)
   До сих пор ты слышишь ее крики.
   ВЗМАХ.
   Пять лет назад умерла твоя дочь. Почему? Ты отравил ее. Так интересно, как умирают люди от отравы! Зеленое лицо, рвота и судороги. Помнишь ее глаза? В них, наверное, утонул бы Христос со своим крестом. Они вылезли из орбит и ты их вырвал. До сих пор ты хранишь их в коробке из-под леденцов под кроватью.
   (Откройся, Иисус, я хочу видеть отравленную душу! Я мучаюсь, я убиваю себя! Не бойся, яда хватит на всех)
   ВЗМАХ.
   Вчера умер твой сын. Почему? Ты не знаешь. Когда ты вернулся домой, он был уже холоден. Мертв, как бревно. Что ж... Каждой чаше приходит время разбиться. Каждой чаше, каждой мысли, каждой мечте, каждой душе... Не единой слезы не скатилось по твоим щекам. Он и сейчас лежит там, на полу. По его телу деловито снуют тараканы.
   (Ляг со мной! Меня рвут на куски. Мое сердце чернее самой тьмы, но так не хочется умирать одиноким! Умрем вместе! Я люблю тебя...)
   Иногда тебе хочется вонзить нож в вагину трехлетней девочки и рвать ее, сыпать отборными ругательствами, слушать ее тонкий визг и пить ее кровь. Шорох! Шорох сверлит сознание и шепчет, и шепчет, зовет, требует - убей! Он гипнотизирует, заставляет, принуждает. Шорох... Сверла в глазницы, голова в тисках, сосуды рвутся.
   Что ты нашел во времени? Боль и страх, пожирающие твою жизнь. Брось, умри. Безумие - апогей разума!
   ВЗМАХ.
   В твоем подвале сыро и мрачно. Кровь стынет, стекая по щекам в чашу ладоней. Вот они - мертвые дети. Они гниют, над их почерневшими трупами вьются насекомые. По ночам к тебе под одеяло вползают мохнатые пауки, их глаза блестят. Укромная долина твоей спальни...по ней бродят ночные кошмары.
   Я знаю - ты устал. Усталость в каждом движении. Ты покидаешь поля крови, для тебя они потеряли свое значение. Помни и всегда думай: ПОЧЕМУ?
   Или забудь навсегда. Тебя ждут тысячи тротуаров.
  
  
  
  
  
  
  
  
   Один день, одна ночь.
  
   09.18
   Открываю глаза.
   В окно льется мерзкий желтый свет осеннего утра. С улицы доносится обычный шум: ездят машины, стук каблуков по тротуару, обрывки фраз, далекие голоса, лай собак и еще масса неопознанных звуков, тревожащих мои барабанные перепонки.
   Зеваю, тянусь за сигаретами, попутно зацепив рукой бутылку пива, которое тут же заливает часть пола у кровати.
   Плевать. На все плевать.
   Затхлая атмосфера моего жилища наполняется клубами сигаретного дыма. Вяло думаю о пользе проветривания.
   Где эта чертова пепельница?
   10.20
   Скорее от скуки, чем от желания, достаю несколько порножурналов. Член реагирует вяло, эти журналы у меня уже так давно, что я знаю каждый прыщик на телесах телок.
   Какой сегодня день? Кажется, четверг... Похоже, этот четверг проползет под девизом "все заебало".
   Дрочу уже так долго, что устала рука. Наконец, струйка спермы лениво извергается из хуя. Оргазм... Это и оргазмом-то назвать нельзя, так, отдаленное чувство. Смотрю на лужицу спермы и думаю о миллионах сперматозоидов, суматошно мечущихся в ней. Может, среди них агонизирует парочка гениальных ученых, врачей, писателей, кого-то еще...
   Плевать. На хуй всех гениев.
   10.54
   Завариваю чай и сажусь у окна. Смотрю на снующих людей, смотрю бездумно, никак их не оценивая. Просто какая-то часть моего сознания фиксирует движущиеся фигуры.
   По подоконнику ползет охуевший таракан, вернее, тараканиха, поскольку из жопы ее торчит херня с яйцами. Насекомое движется медленно, как обдолбавшийся торчок. Оглядываюсь в поисках инструмента казни. Нахожу лезвие и одним движением перерезаю наглую суку напополам. Задняя часть ее остается на месте, а передняя все еще тащится. Так, так. Сдохнешь жуткой смертью.
   Брызгаю на кусок таракана одеколоном и поджигаю. А ведь какие-то узкоглазые ублюдки продают ЭТО за деньги в своих вшивых ресторанах! Надеюсь, ты попадешь в свой тараканий Ад.
   Впрочем, плевать.
   11.37
   Стою в прихожей и смотрю на себя в зеркало. Волосы отрасли больше, чем нужно. Глаза мутные, взгляд неопределенный. Шмотье мятое, куртка местами порвана. Джинсы... О них я лучше вообще промолчу.
   Я выгляжу куском дерьма.
   Плевать, блядь, на мой внешний вид.
   12.22
   Сижу в кафе, напротив меня - мой приятель Хэнк. Мы пьем пиво. Хэнк что-то увлеченно рассказывает мне о своих телках, я слушаю его в пол-уха и наблюдаю за сиськами и задницами официанток. Время от времени я демонстрирую заинтересованность его трепом всякими емкими междометиями типа "Угу", "Пиздец!", "Ну, бля!" и прочими того же рода.
   Из-за соседнего столика слышится возмущение касательно нашей с Хэнком лексики. С сисек и жоп перевожу взгляд в сторону соседей.
   Ну, все понятно. Какой-то педрила лет сорока со своей женой и парой детишек. Тетка сидит ко мне спиной и лица ее я не вижу. Мимика ее мужа выражает крайнюю степень возмущения.
   - Это тебе не "Мак-Доналдз", гандон штопаный, - слова вылетают из моего рта, как пушечные ядра, - поэтому, если тебе не нравится, как мы разговариваем, забирай свой хуев выводок и вали отсюда, пока я не заставил тебя жрать салфетки!
   Мужик дергается. Его баба испуганно оглядывается и, проявив редкое благоразумие, уговаривает мужа уйти. Тому, судя по всему, нетерпится показать, какой он весь из себя герой. Плохая идея. Отвратительная просто. В конце концов, он и сам это понимает. Семейка, расплатившись, уходит.
   - Вот так всегда! - восклицаю я, обращаясь к застывшей официантке с аппетитной жопой, - в такой чудесный день
   (ну, приврал, извините)
   приходишь с другом, - тыкаю пальцем в Хэнка, - и вот такой вот хуй все, блядь, портит. Все настроение! Просто гадство какое-то!
   Хэнк из солидарности вякает что-то в тему. Мы встаем.
   Прежде, чем уйти, я сбрасываю на пол бокалы с недопитым пивом. При этом замечаю:
   - И пиво у вас тут хуевое, просто моча, блядь, ослиная!
   Мы уходим. Разумеется, не заплатив.
   13.00
   Вваливаюсь домой. С Хэнком мы договорились встретиться вечером в "Дабл Трабл", баре, вполне оправдывающем своё название.
   Включаю музыку и под божественные звуки "MORPHINE" засыпаю. В стенку стучат соседи.
   Плевать. В пизду всех соседей.
   17.42
   Во рту - кошачий общественный туалет. В комнате темно и воняет пролитым утром пивом.
   Плетусь в душ. Водные процедуры меня немного взбодрили, я ощущаю голод. Готовлю себе яичницу с сардельками, запиваю всё это пивом, холодным живительным ручьём, проясняющим мой блядский рассудок. Я чувствую себя человеком и готов к адекватному восприятию реальности.
   20.21
   Мы с Хэнком сидим в баре, пьём пиво и глазеем по сторонам. Народу ещё мало и это понятно, если принять во внимание столь ранний час.
   Скучно, и хотя впереди целая ночь, я ощущаю яростное желание отдаться пьяному угару. Хэнк, судя по всему, чувствует то же самое. Его мимолётного взгляда хватает, чтобы прохавать моё состояние. Он заказывает бутылку рома. Это для начала.
   Пойло гадкое, сам не пойму, зачем я его в себя вливаю. Почти уверен, что через час-другой разовьётся изжога. Тем не менее, мы продолжаем заглатывать эту полироль, запивая её большими глотками пива. В паузах мы курим, пуская дым друг другу в лицо.
   Скучно, блядь.
   21.37
   Помещение понемногу заполняется людьми. В основном, сюда приходят не очень хорошие парни, а о девках я вообще молчу. Цель у всех одна - нажраться и потрахаться. Не могу сказать, что у нас с Хэнком другие намерения.
   Голова уже начала наливаться тяжестью. Одну бутылку мы допили, вскоре за ней последует другая. Как я и предполагал, началась изжога, это портит мне настроение.
   Играет какая-то дешёвая попса. Мы с Хэнком обсуждаем присутствующих тёлок, рассуждая, у кого больше жопа или сиськи. На лица мы мало обращаем внимания, поскольку всё равно за сантиметрами штукатурки ни хера не разглядишь. Разве что оцениваем рот и губы, представляя, насколько умело они могут обработать наши члены. Впрочем, скоро мы будем так пьяны, что нам будут до пизды и рот, и губы, и размер сисек, лишь бы была подходящая дыра, куда можно вставить.
   Вскоре к нам подсаживаются две сучки неопределённого возраста. Та, что ближе ко мне, хватает мой стакан и отпивает половину содержащегося в нём рома, за что тут же получает по башке.
   - Блядь! Какого хуя! - вопит эта пизда.
   Я легонько беру её за шею и нежно сдавливаю место у основания черепа. Тёлка затыкается, её глаза начинают вылезать из глазниц.
   - Если хочешь выпить - попроси себе стакан, мне ведь неизвестно, сколько раз ты сегодня отсосала.
   - Так бы и сказал, козёл, - обиженно заявляет та, - какого, блядь, хуя руки распускать!
   Она уходит и приносит два стакана.
   Итак, их зовут Кэти и Салли, чтоб я сдох! Как в кино! Та, что выхватила по балде - Кэти, она отсаживается к Хэнку, наверное, обиделась на меня. Другая, Салли, сразу же вползает мне на колени. Ну, что вам сказать... Кэти: худощавая, чёрные волосы до плеч, короткая юбка, какая-то херня, не знаю, как называется, на теле. Сиськи маловаты, обвисшие, бёдра широкие, жопа...ничего особенного. Салли: тоже худая, но попышнее Кэти. Всё почти то же, только вот жопа получше и сиськи не висят. Я запускаю руку ей под юбку, там жарко и мокро. Салли не возражает, только тупо хихикает, блядская дура.
   Сидим, пьём, треплемся.
   23.40
   Тёлки нажрались. Кэти залезла под стол и, по-моему, отсасывает у Хэнка. Салли навалилась на стол всеми своими телесами и что-то мне рассказывает о своём бывшем ёбаре. Мне до этого нет никакого дела и я пропускаю её пиздёж мимо ушей. Периодически я глажу её сиськи, благо на ней нет лифчика.
   Народу - толпа. В зале гвалт, накурено, воняет потом и бухлом. Нормально.
   01.24
   Вваливается компания из пяти скинов, все малолетки, не старше восемнадцати. Они ужратые и агрессивные. Это быдло спихивает каких-то людей со стульев и устраивается недалеко от нас. Я слегка напрягаюсь, ибо ведут себя эти ублюдки плохо. Они орут, из них прёт энергия. Не надо быть гением, чтобы понять, на что эта энергия будет направлена.
   Кэти делает изумлённое лицо и неожиданно блюёт на Хэнка. Тот вскакивает, как ужаленный. Да, картина ещё та! Он заблёван от груди до бёдер. Я начинаю ржать.
   - Ах ты, сука вонючая! Ёб твою мать, корова хуева! - орёт Хэнк и толкает Кэти так, что та мешком валится со стула.
   - Блядь...ёбаный в рот...блядь...мать... - повторяет Хэнк, глядя на полупереваренные куски какой-то хуйни, покрывающие его. Он сгребает в горсть кучу салфеток и пытается оттереться. Бесполезно, всё только размазывается вонючей кашей.
   Кэти пытается подняться и взобраться на стул. Хэнк снова толкает её и она падает. Салли опускается на корточки рядом с этой дурой и пытается ей помочь.
   В это время в Хэнка врезается нехилый кусок пиццы, и теперь к блевотине добавляется сыр, кетчуп и зелень. Хэнк оглядывается. Это скины. Они ржут, тыча пальцами в нашу сторону. Один из них кричит:
   - Эй, козёл, ты как, бля, с девушкой обращаешься?
   Хэнк посылает их на хуй, при этом обвинив всю компанию в зоофилии и кровосмесительных связях.
   Так я, блядь, и знал! Нигде, нахер, нельзя спокойно выпить!
   02.30
   Мы выходим на улицу. Месилово начинается без лишних слов. Их пятеро, но мы старше и, к тому же, имеем немалый опыт в драках.
   Боли я не чувствую, хотя тяжёлые ботинки этих скотов несколько раз меня достают. Мы отмахиваемся успешно. Двое скинов с руганью и стонами уже ползают в стороне, получив по яйцам.
   Кто-то из них достаёт велосипедную цепь и бьёт ею Хэнка по лицу. Хэнк вскидывает руки и падает на колени. Это плохо. Я выгадываю момент, наклоняюсь и поднимаю с земли увесистый булыжник. Хэнка свалили и топчут.
   Я - машина, пышущая яростью и ненавистью. Камнем бью одного урода, другого. Оба сразу же падают и дёргаются. Где-то на задворках сознания я понимаю, что, вероятнее всего, убил их, но это так далеко...
   Итак, четверо вне игры. Пятый идёт на меня, размахивая цепью. Лучше бы ты съебался, придурок. Короткий замах - и булыжник впечатывается в его харю. Скин с воплем падает. Я подскакиваю к нему и исступленно пинаю его скотское тело, целюсь и бью в морду до тех пор, пока гадёныш не начинает хрипеть. Я останавливаюсь и осматриваюсь. Трое ублюдков валяются без сознания, двое катаются по земле и воют. Хэнк лежит на боку, закрыв лицо руками, стонет. Я подхожу к нему.
   - Ну-ка, дай взглянуть, Хэнк. Убери же руки, дай мне посмотреть, что с тобой! - говорю я, оттягивая его кисти от лица.
   Дело плохо. Один глаз вытек, второй, вероятно, цел, но его не видно из-за огромной опухоли, нависшей сверху. Переносица перебита, кровь хлещет, как из крана. Я слышу приближающийся вой сирен. Твою мать! Надо валить.
   - Хэнк, копы, блядь! Вставай! Ты можешь идти?
   Хэнк с трудом встаёт на колени. Я подхватываю его под руки и волочу прочь.
   03.21
   Я притащил Хэнка в больницу.
   - На нас напали какие-то бритоголовые хулиганы,- с порога начинаю вопить я,- ему нужна помощь.
   Тётка в холле начинает спрашивать что-то о страховке, месте работы.
   - Блядь, он кровью истечёт нахрен! - ору я ей в лицо.
   Появляется доктор и Хэнка увозят на каталке. Теперь я чувствую усталость. Заполняю какие-то бумажки, что-то подписываю...
   - Как вы? - обращается ко мне тётка. Я молча смотрю на неё и она опускает глаза. Выхожу на улицу. Светает. Свежий ветер приятно обдувает лицо. Тело болит, ноет челюсть и саднит левая скула. Я бреду домой.
   04.00
   У самого дома захожу в переулок поссать. Достаю член, и в этот момент откуда-то из темноты раздаётся голос:
   - Парень, дай доллар!
   Я пускаю струю и пытаюсь высмотреть ту, кому этот голос принадлежит. Из темноты выдвигается фигура нищенки. Она одета в грязный свитер и что-то вроде длинной юбки. На вид её лет четыреста.
   - Дай доллар, а? - повторяет она.
   - Да иди ты...- устало отвечаю, - я что, похож на человека, который может дать тебе доллар?
   Бродяжка некоторое время молчит, а потом выдаёт:
   - Я у тебя отсосу. За доллар.
   - Ох, блядь...- вот и всё, что я могу сказать в ответ. Однако откуда-то изнутри начинает расти странное чувство, ощущение пустоты. Оно затмевает мой разум.
   Без всякого удивления обнаруживаю, что у меня стоит. Я не думаю о том, какая клоака во рту этой нищенки. Я хочу кончить. Она опускается на колени и начинает сосать. Во рту у неё сухо и вскоре она причиняет мне боль. Я рывком поднимаю её, толкаю к стене, разворачиваю спиной и задираю юбку. В нос бьёт запах мочи и перепревшего белья. Мне похуй. Я не думаю ни о чём, кроме ебли, траха, порева. Я возбуждён так, что, наверное, трахнул бы и свинью.
   Бродяжка вяло сопротивляется и что-то бормочет. Без труда сдираю с неё тряпки и раздвигаю ноги. Плюю на ладонь, провожу по заросшей волосами пизде, вставляю болт и яростно накачиваю этот отброс общества. Через минуту нищенка начинает как-то странно кряхтеть и даже пытается мне подмахивать. Ещё через минуту я кончаю. Обтираю хер её юбкой.
   - Давно уже меня никто не трахал, - говорит она хриплым голосом.
   Я молча застёгиваю джинсы и ухожу.
   - Эй, а доллар? - слышу я вслед.
   - Пошла ты... - скорее шепчу, чем говорю вслух.
   04.51
   Захожу домой.
   Уже рассвело. Я сбрасываю одежду и плетусь в ванную. В зеркало смотреть не хочу.
   Приняв душ и смыв с себя засохшую кровь и все запахи бродячей суки, валюсь на диван. Покурить и спать. Завтра - новый блядский день, а за ним ещё одна ночь.
   Жизнь, блядь...
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
   Contra imprimatur.
  
   Не говорите мне о грехе, все эти разговоры о греховности и грехопадении вызывают во мне раздражение, а когда я вижу стопроцентного паразита общества, ленивого откормленного борова, живущего за счёт человеческой глупости, страха и доверчивости - я говорю о разного рода святошах - меня тошнит и распирает от желания плюнуть в лицемерную рожу.
   Поэтому я не желаю, чтобы около моего трупа ошивались всякие гады, так или иначе связанные с церковью. Бог давно умер, следовало бы это понять.
   Я больше не хочу каждое утро просыпаться с ощущением, что я - солдат, вставать и сражаться со всем миром, а ночью просыпаться с чувством ещё одной проигранной битвы. Впереди меня ждёт последняя атака, и это будет единственный бой, из которого я выйду победителем.
   Я понимаю, что нет тени без света, но с некоторых пор я живу в тени. Однажды я вдруг осознал, что ненавижу существующий порядок вещей, и в следующий миг застонал от взорвавшей меня боли другого открытия - я не в силах его изменить! Всю жизнь я вынужден быть марионеткой, игрушечным корабликом посреди бушующего океана.
   Я был ошеломлён и раздавлен. Растерянная душа металась и вопила. В своём возмущении и страхе она разбивала вдребезги уютность реальности, а когда обнажила её скелет, замерла от безысходности. В отчаянии я с кожей сдирал человеческие маски и увидел машины, равнодушные и безразличные, холодные и жестокие.
   И мир, поняв, что его разоблачили, объявил мне войну, избрав наиболее действенное оружие - разум и знание. Я потерял перспективу, окружающая действительность сместилась и тесно окружила меня, сдавливая стенами до тех пор, пока я не перестал различать грань между нею и собой. Мерзким наркотиком она вливалась в мой рассудок, взламывая и искажая его.
   Я сражался, собрав в кулак волю и ярость, стараясь не обращать внимания на ужас и ненависть, источаемые моим врагом. Я бил реальность её же оружием, смещаясь вслед за ней, извращая её. Был миг, когда мне показалось, что я сумел если не совладать с нею, то удерживать на дистанции от своего ego, и я возликовал, я ощутил в себе силу и могущество божества!
   Радость ослепила меня...
   Сознание стало предателем и, повинуясь реальности, превратилось в химеру, хищное чудовище, пожирающее остатки жизненных сил.
   Я был сброшен наземь, моё копьё сломано, а доспехи разбиты. Глядя в зеркало, я видел чужака...
   Я бессилен перед тобой, но я не сдамся. Я сброшу оболочку на радость червям и более не позволю тебе пользоваться мною для достижения своих целей. Поверженный и растоптанный, я найду силы для того, чтобы навсегда избавиться от мучительных попыток выбора, болезненной тяжести решений. Теперь, зная о твоём коварстве, я буду действовать быстро.
   Я больше не стану взывать о помощи. Все наблюдали за моим падением с неподдельным интересом, иные же старались подтолкнуть, чтобы приблизить развязку. Кто-то служил тебе, шпионя за каждым моим шагом, тасуя мои мысли, как колоду карт. Некоторые с помощью твоих адских машин лишали меня способности действовать, управляли моим телом согласно твоему замыслу.
   Я один, ибо я познал истинную сущность людей. Я - последний остров разума посреди злобно клокочущих вод безумия. Я взращён твоим ядовитым молоком, ноя сумел очиститься и вкусить сладкой плоти истины. Моё тело иссушено смертоносным ветром твоей лжи. Более нет света, я ослеплён тобою...
   Я уже мёртв и не боюсь боли.
   Для надёжности глотаю горсть каких-то таблеток. Ванна наполнена. Я снимаю одежду и погружаюсь в воду. Бритва в руке острая, как моя ярость.
   Боли нет. вода окрашивается в красный цвет. Это так красиво! Словно наблюдаешь, как распускаются лепестки розы. Розы, розы...Я даже чувствую их тонкий аромат.
   Рана похожа на женское лоно. Подумав об этом, неосознанно касаюсь её членом. Улыбаюсь. Оказывается, умирать так сладко! Словно засыпаешь в мягкой постели. Я спокоен, зная, что реальность уже не в силах мне помешать. Спасительное равнодушие...
   Бог, если ты всё-таки выжил - отвернись. Моя смерть - не твоё дело, она касается только меня. О! я уже слышу, как он воет, обманутый мною! Пусть себе воет, в этом бою я победил.
   А теперь - тише...Позвольте мне насладиться победой...
  
   *Contra imprimatur (лат.) - против церковной цензуры.
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
   Утро.
  
   Сразу замечу, чтобы никто не обольщался: оно хуёвое. И причина этому только одна - Мэри, долбанная сука, с которой я зачем-то живу. Зачем? Сам много раз задавался этим вопросом, но ответа нет. Секс? Возможно, первые две недели, потом всё приелось и сейчас я ебу её не так часто, и то только по утрам, когда хер стоит, как дубина, а дрочить при живой тёлке рядом с тобой как-то совсем уж нехорошо. Еду она не готовит, всё, на что она способна - это приготовить какой-нибудь сраный полуфабрикат в микроволновке. Не сказал бы, что она отличается умом, красотой или какими-то особыми душевными качествами...Так какого же хрена я с ней живу? Не знаю. Это продолжается уже полгода, а последний месяц стал вообще каким-то кошмаром.
   Вчера вечером я посмотрел охуенный ужастик и потому спать лёг в прекрасном настроении. Проснувшись утром, я никак не ожидал, что эта пизда сможет испортить мне настроение с такой скоростью и целеустремлённостью!
   Открыв глаза, я нащупал на полу у кровати сигареты и закурил, это - священный ритуал, отказаться от которого я не смог бы даже ради самой распиздатой тёлки в этом вонючем мире. Заметьте, что я так поступал в течение всего времени, что мы живём вместе, и ни разу она ничего не вякала по этому поводу, а тут раскрыла пасть, словно ёбаный дракон. От простого "как меня это заебало" и "какого хуя ты куришь в постели" она перешла к совершенно необоснованным обвинениям в импотенции и сомнениям в моей сексуальной ориентации. Я отмалчивался, пуская дым в потолок, зная по опыту, что все возражения приведут к возрастанию в геометрической прогрессии количества дерьма, извергаемого её блядским ртом.
   Видя, что я не реагирую на её пиздёж, она прибегла к испытанному способу - увеличению громкости оного. Ну, я ведь тоже не железный тип, поэтому вскоре я завёлся сам.
   Ни к чему хорошему это, естественно, не привело, сами понимаете. Очень скоро от слов она перешла к действиям - начала швырять в меня всей хернёй, что попадалась ей под руку. Тут уж мне пришлось вскочить и защищаться, так как под руку ей почему-то попадались не самые лёгкие предметы, и мне не хотелось получить по башке флаконом её блядской туалетной воды.
   Я узнал массу нового о себе, своих близких и дальних родственниках, друзьях, увлечениях и пристрастиях. Сообщив мне, что я вообще - несчастный выкидыш, непонятно каким образом выживший на её голову, сучка всё-таки умудрилась попасть в меня пудреницей. Блядь, это больно!
   Всё, подумал я, в гробу я видал эту скотину, и тут же велел ей собирать свои шмотки и валить нахуй, пока я её не разукрасил, как следует. И вот здесь случился нехилый облом. У меня совсем вылетело из головы, что это ЕЁ квартира. Конечно же, она не преминула со всем злорадством, на которое только способна, мне об этом заявить и, таким образом, это МНЕ пришлось собирать шмотки и сваливать. Мерзкая сука. Говорил мне папа: все бабы - сволочи и крысы, держи с ними ухо востро. Как он был прав!
   И вот я сижу в пабе, пью пиво и размышляю, где бросить кости на ближайшее время. Денег у меня негусто, с работы уволили неделю назад...Вариантов нет - беру телефон, буду обзванивать друзей, но жопой чувствую - тут меня тоже постигнет облом.
   Хреновое, одним словом, сегодня утро, это вне всяких сомнений.
   Блядь!
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
   Я УБИЛ ДЕВУШКУ
  
  
   Однажды я убил девушку. Она отсасывала у меня и, когда я кончил ей в рот, она поперхнулась и сдохла. Жаль, сосала она лучше всех.
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
   СОФИ.
  
   ...С моих губ едва не срываются слова "я люблю тебя". Я встаю, выхожу на кухню и закуриваю сигарету. В окна медленно вползает мрачный, туманный рассвет. Окно приоткрыто, свежий утренний ветер холодит мою разгоряченную кожу, она покрывается мелкими бугорочками "гусиной кожи". Сквозь вьющийся дым смотрю на кровать, там притихла Софи.
   Софи...
   Эта девушка - проститутка. Я познакомился с ней так, как обычно знакомятся с проститутками - позвонил в эскорт-сервис. Едва я увидел её, моё сердце забилось в два раза быстрее. Не подумайте, что меня сразила неземная красота её, нет. В её взгляде было что-то такое...нечто, что пронизало меня свежестью весенних лугов, кристальной чистотой горной воды, ослепительной сиянием январского снега. Помню, я тогда подумал,... Нет, это не передать словами. Мысль мелькнула острая, как клинок самурайского меча, вспорола замшелый мой рассудок и испарилась.
   У меня был один час. Шестьдесят минут. Три тысячи шестьсот секунд обладания этой девушкой, её плотью. Когда Софи сняла одежду, я увидел ничем не примечательное тело двадцатидвухлетней девушки. Я прикасался к ней так нежно, как только мог, словно под моими пальцами был тончайший лепесток, хрупкая ветвь, прозрачное крыло...От её кожи исходил едва уловимый аромат не парфюма, но женщины, он затмевал мой разум, будоражил сознание. Лёгкими, едва ощутимыми поцелуями я покрывал её тело, покорно раскрывшееся мне навстречу, ласкал тонкие лодыжки, тёрся о бархатный живот, упивался сладостью тёмно-бурых сосков. С каждой секундой я всё глубже проникал в её сущность, растворялся в ней, пил из всех её источников и не мог утолить жажду; всё потеряло значение и смысл, кроме неё.
   Софи...
   Ты с благодарностью отзывалась на мои ласки, мои прикосновения находили отклик в твоих робких объятиях, и когда судорога наслаждения пробежала по твоему телу, я поверил тебе, я знал, что ты не играешь, не притворяешься. Оргазм замер протяжным стоном в твоём рту, после чего я выпил его до последней капли.
   Тридцать долларов. Ты стоишь тридцать долларов, Софи! Боже, какая нелепость! Я не смог посмотреть в твои глаза, когда протянул деньги. Мерзкий стыд поглотил меня, совсем неуместный при расставании с проституткой, но он ел меня живьём.
   Уже после того, как Софи ушла, я обнаружил листок бумаги с номером телефона.
   Сколько раз я звонил ей, умоляя о самом коротком свидании, я жаждал встречи, более всего на свете я желал снова увидеть её! Но я не хотел и не мог больше платить ей, сама мысль об этом вызывала у меня боль. Именно поэтому ты и отказывала мне, Софи, я знаю.
   Прошло немало времени, пока впечатления начали меркнуть в моей памяти. Я пытался заглушить их, укладывая в постель девушек - одну за другой, каждую ночь новую, но всё было бесполезно. Лишь время сумело постепенно освободить меня от тебя.
   И вот ты снова здесь, Софи...
   На этот раз ты согласилась приехать, тебя даже не смутил факт, что нас - двое. Потому, что я пообещал заплатить.
   Я погасил сигарету и вернулся в постель. Прижавшись к тёплому телу Софи, я почувствовал, как восстаёт моя плоть. В темноте я тщетно пытался заглянуть в её глаза, найти искру взгляда.
   Из ванной комнаты вышел мой товарищ и стремительно забрался под одеяло по другую сторону от Софи. Уже через секунду я услышал его учащённое дыхание, почувствовал, как его руки жадно вторгаются в наши объятия. Софи повернулась на спину, раздвинула ноги и позволила ему вторгнуться в своё тело. Я подвинулся ближе к изголовью кровати так, что мой член оказался около рта Софи. Она обхватила его губами, и мы начали наш танец втроём.
   Мы двигались в одном ритме, словно хорошо отрегулированный механизм машины. Извиваясь на скомканных простынях, мы наполняли мрак комнаты запахом пота и звуками плотского пира. Я сдерживал её движения, мысленно умоляя товарища кончить первым, ибо тогда я не короткое время обладал бы тобой один.
   Он не щадил тебя. Движения его были резкими, напористыми. Я чувствовал, я знал, что ты испытываешь боль. Во мне одновременно пылали похоть и жалость, страсть и сострадание!
   Я взял твою руку, поднёс к губам и поцеловал так нежно, как только мог. В этот поцелуй я вложил все свои чувства, всю СВОЮ боль...и в ответ ты сжала мою руку, сжала так, что мне стало ясно - ты понимаешь и знаешь. Я сполз вниз, склонился к твоему уху и прошептал: "Я люблю тебя, Софи!". В этот момент мой товарищ вскрикнул, несколько раз судорожно дёрнулся и обмяк. Я ощутил твой вздох облегчения, и сам возликовал в душе.
   В течение следующих получаса, пока товарищ принимал душ, мы отдавали друг другу всё, что могли отдать. Наслаждение было таким острым, что мне стало не хватать воздуха. Мы шептали самые нежные и страстные слова, сливались воедино, дышали друг другом. Мы оба знали, что больше никогда не увидимся, что эта встреча - последняя, и потому стремились вобрать в себя как можно больше друг от друга...
   Софи...
   Где ты сейчас и с кем?
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
   ПОХОТЬ
  
   Я хочу тебя до ломоты в зубах. Имей в виду, что если ты мне не отдашься, мне придётся изнасиловать тебя.
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
   МОЛИТВА.
  
   Вот он я, здесь. Смотри! Смотри же! Где ты? Почему молчишь? Или я слеп и глух, или тебе плевать на меня, или же ТЕБЯ НЕТ?!
   Вот я! Как же мне рассказать о том, что внутри - пепел, замешанный на крови, желчи и боли?
   Как сумел ты поместить в одно тело сострадание и жестокость? Зачем ты заставляешь меня страдать?! Сделай меня слепым и глухим к чужой боли, преврати меня в бесчувственный камень, дай мне покой!
   О, мне знаком страх! И я знаю, что тебе также ведом его вкус, но твой страх был другим. У тебя была надежда, я же лишён её. Иногда мне кажется, что ты наслаждаешься воплем человеческим.
   Я таков, каков есть, и это - твоя работа, не так ли?
   Я не хочу верить, что видишь каждый мой шаг; что ты наблюдаешь, как я совокупляюсь со шлюхой противоестественным способом; что я до изнеможения мастурбирую, рассматривая порножурналы; что я поджигаю письма в чужом почтовом ящике...
   Но даже если ты видишь это, так нужно ли мне стыдиться? Ведь я - это ты, точная копия!
   Вот он я. Я здесь.
  
  
  
  
  
  
  
  
  
   ПАРАНОИД. ДНЕВНИК. ОТРЫВКИ.
  
   Данное повествование содержит реальные записи больного параноидной шизофренией. К сожалению, многие страницы рукописи вырваны, поэтому не представляется возможным воссоздание полной картины нарастающего безумия. Больной совершил суицид в форме самоповешения, поэтому по этическим причинам личность его останется известной только мне. Могу лишь сообщить, что он был художником, и, судя по его работам, неплохим.
   Итак...
   ...что-то изменилось. Не могу понять, что именно - я или люди вокруг. Часто становится страшно, иногда даже боюсь смотреть в зеркало. Это ж надо! Это ж надо ?! Всю жизнь своим прикидывался! А другой-то, другой да залез на мой участок, да я за свою собственность, да я такой, как все, да я достану всех этих ребятишек ломом...
   ...всё и пошло от неё, и разврат, и болезни разные. Васька-то полгектара отравил, потом лечился, потом опять отравил, а потом и совсем увезли горемычного, куда - никто и не знает. Приехал председатель, советуется со мной, как быть. Отвечаю: "Оно, конечно, где-то ветер, где-то дым, за всем не уследишь", а тут конференция, говеные опять выборы, ну, телята и передохли. Скотник чуть не захлебнулся, еле успели откачать. Такие вот экстремальные условия.
   ...страну нашу питают и согревают язык да уши. Бедные, бедные - утопических на кострах сжигали, недоразвитые сами друг друга передавили, развитые и вовсе развиваться дальше не захотели.
   ...всё говорят, говорят, а что говорят - в толк не возьму...
   ...изначально - простейшие сочетания. С усложнением устройства подобно встроенной перфокарте при длительной исторической эволюции лучевая энергия подобно своей природе вызвала соответствующие преобразования живой материи на уровне электромагнитных восприятий. Электромагнитная ритмичность, переросшая в рефлексию и, наконец, в сознание. Мозг - продукт исторического развития. Спектр вызвал соответствующее устройство сетчатки в нужном направлении. Ритм. Длина волны. Вариации ритма.
   Странное дело, к ритму в рисунке пришёл через ритм в жизни. Ритм - движение. Ритм надо выявлять и проявлять до предельной выразительности. Ритм - поверхность, на которой разворачивается всё цветовое действо. Места разрыва ритма - что это?
   ...конечно, несправедливо, когда одним позволено было пакостить больше, а другим меньше. Сколько "успокоилось" поборников справедливости, удовлетворивших свои амбиции...
   ...от самых и до САМЫХ делают одно большое мерзко дело. Удел ничтожества паскудничать по любому поводу, прозябая, низводить до собственного уровня остальных.
   ...основной признак - это предмет в среде, в комплексе всех его качеств. Мы нашли только отношения основных объектов, больших плоскостей. Видеть через краску и плоскость световые лучи.
   ...в конце концов каждый зализывает одну-единственную рану - свою собственную. Не надо слишком обольщаться. Всё остальное от лукавого. Вся эта игра сродни только кликушеству.
   ...а кому это нужно? Никому. И в первую очередь, самому себе. Это твоё восприятие жизни, это нужно тебе одному потому, что это твоё собственное мгновение, твой жизненный проблеск, и останется от тебя след, как от давно погасшей звезды. Нужно каждому выстроить своё сознание, пройти собственное ощущение жизни, прочувствовать её мгновения в себе и себя в её мгновении, иначе человек в отпущенное ему время, образно говоря, всё время бьёт в навороченную кем-то стену, а всему и вся виной луч света, всему начало и конец.
   ...кого я должен снабжать подобной информацией? Уж если мы - порождения луча света, то какой-то отблеск оставить должны.
   ...изначальная суть исчезает, развивается одна чистая абстракция и попытки приспособления и осмысления этой абстракции. Подмена изначального мира.
   ...механический монстр, перемалывая плоть и кровь, захлёбывался атомным распадом, использовав последние ресурсы. Жизни исчезают в вечности. Механистическое мышление - пока ещё использующиеся рудиментарные остатки не оторванного от жизни еле-еле цепляющегося за её сосок сознания в конце концов оборвёт агонию чувства жизни и уйдёт в свободное плавание. И это будет не проявлением жизни, а развитием вещи в себе, изначально несущей зародыши паразитирования, сначала - паразитирования цивилизации в лоне жизни, а потом уже и во вне её, неизвестно в каких измерениях, но не теряющей заложенной паразитирующей сути, основы, со всеми вытекающими последствиями для физиологического облика человека. Вот тебе и состоявшийся инопланетянин. Блуждающий механический разум, ничего общего не имеющий с жизнью. Прямой связи, естественно, быть не может.
   ...зелёные хлопают лишь там, где комар кольнёт, не видя, не разумея, не чувствуя себя частицей раковой опухоли цивилизации. Человек - антипод жизни. Все религии - от лукавого.
   ...чем больше абстрагируешься от натуры, тем ближе будешь к её образному воплощению.
   ...нехилая профессия - стоять сзади остальных, над ними и постоянно, назойливо и настойчиво-поощряюще похлопывать по плечу: давай! давай! действуй! молодец! действуй!
   ...пригретая в уголке болезненной цепи извращённой основной мысли своего предназначения. Инертная стадия давным-давно минула, происходят необратимые изменения в ситуации искусственного интеллекта. Живое пожирает самое себя. На большее, чем интеллект, человек уже не тянет.
   ...лукавый выглядывает из-за каждой мыслишке в голове. Любая невообразимая абстракция, проклюнувшаяся в голове, в мышлении, может быть и есть в сию минуту реальностью.
   ...абсолютное совершенство. Гармония. Соразмерность. Ни одного атома не выбрасывать, а если выкинуть, то - КУДА? КУДА? Пустота - что за субстанция? В чём пустота?
   ...Если отправляться в плавание мышления, не следует по мере продвижения время от времени менять под собою дно в виде каких-то определённых констатаций, отметок и проч. Следует всё это иметь в виду, чувствовать, ощущать и не забывать, что как и прошедший путь, так и ожидающий являются единой средой для движения, одной субстанцией. именно отмечать в памяти, но не развивать и уточнять касательно предмета, который тебя в данную минуту занимает. Всему приходит своё время. Для восприятия мозга не существует прошедшего состояния. Яркость в состоянии предыдущего опыта есть только настоящий тип непредвзятого состояния открытого восприятия, любые последующие мгновения имеют моменты открытия сознания и осознания мира, момент растворения в нём. Будущее - это только мгновение сознания в мгновении времени, ритм слитности мгновений сознания, только ритм на гребне точки отсчёта. Отрезок жизни - отрезок сознания, заключённый в нулевой точке времени.
   ...сон - не что иное, как элемент ритма, присущего всему живому. Волновая структура света своим воздействием ритмичности пробудила сознание живой клетки - восприятие в световое время и сон в ночное. Настоящая форма сознания - лишь вопрос методической эволюции.
   Надо думать, мироздание в глобальной бесконечности времени не даёт абсолютно никаких оснований для не в меру разыгравшегося самообольщения предпочтительности человеческого предназначения.
   Любой поднятый камень никогда не поддастся полной расшифровке человеческим разумом, так бесконечно содержание и смысл вещества. Отрицать закономерность всего сущего - бессмысленно. Алгоритм мысли - историческое сознание цивилизации во всём его примитивном осознании мира и своего места и предназначения в нём.
   Мир взрослого - детский хаос. Ребёнок внедряется в этот мир и гибнет, гибнет его неразвившееся сознание.
   Человек недостаточно осознал себя в жизни, не проник в её глубины и потому больше имеет место связь его не с жизнью, а со смертью. Смерть - это незнание жизни. Уйти от жизни в свою долбанную цивилизацию, потонуть в ней, не зная, где общественное сознание допустило мутацию осознания.
  
  
   Далее записи становятся столь хаотичными и неразборчивыми, что привести их здесь не представляется возможности. Орфография сохранена авторская.
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
   Раздражение.
  
   На улице вечер вяло тащит своё влажное, туманное тело в пространстве и времени нашего бытия. Мы - это я, Крэйг, Салли, Хью и Курт. К слову, Салли никто из нас не зовёт по имени, все называют её Дырка, или Дырочка. В нашей компании нет никого, кто не вкусил бы её прелестей. С каждым из нас она в те или иные периоды времени встречалась, просто трахалась или оказывала скорую сексуальную помощь, когда на пике амфетаминового охренения член стоял, как дубина. Поэтому, или по какой-то другой, нам неизвестной причине, она не обижается на такое прозвище.
   Мы сидим у Хью, накурившись гашиша до состояния, когда потребность в любом движении, даже просто мысль об этом, отметается, как нечто невероятное. Глаза полуприкрыты или тупо устремлены в узкую точку пространства где-нибудь на потолке или стене комнаты; тело либо не ощущается вовсе, или воспринимается как жутко мешающий предмет. Одним словом, мы обдолбаны по самое некуда.
   В моей голове тихо, но настойчиво звучит детский хор в сопровождении церковных колоколов. Такое ощущение, что сейчас спустятся ангелы, ей-богу! Курт что-то бормочет, хрен поймёшь, что там он говорит, и делает странные движения головой, словно кто-то пёрышком щекочет ему шею. Хью развалился в кресле, его голова опущена на грудь, похоже, заснул. Дырка свернулась в позу эмбриона на диване и смотрит примерно в область живота Крэйгу, валяющемуся на полу. Мир и покой. Мне приходят в голову умные мысли о вечности, смысле жизни и теории эволюции Дарвина. Налицо польза от просмотра канала "Discovery".
   Электрохимические импульсы в мозгу заставляют меня оторваться от этих размышлений и протянуть руку к пачке сигарет. Героическое усилие, совершённое мной, вознаграждается порциями никотина, активно поступающими в кровь.
   Время не имеет значения. Оно просто потеряло всякий смысл. Каким-то невероятным образом эта мысль ассоциируется у меня с видением огромной жареной курицы с зелёным горошком и картошкой. Реальность, прорвавшаяся в меня таким путём, заставляет мои глаза посмотреть на Хью. Интересно, у него что-нибудь есть из еды?
   В момент, когда я начинаю размышлять о возможном содержимом холодильника Хью, раздаётся противный, просто охуительно мерзкий звон. Это у Хью такой дверной звонок, чтоб он сдох, скотина!
   Звонят настойчиво и нервно. Скоро к звонку присоединяются удары в дверь, судя по всему, ногой.
   Нет, это невыносимо!
   - Хью, блядь! Хью! Очнись, блядь, кто-то звонит, - говорю я. Бесполезно. Спит, гад. Крэйг приподнимает голову от пыльного ковра и тупо смотрит в сторону прихожей.
   - Какого хуя...- бормочет он, и я полностью с ним согласен, но звон не прекращается, а с ещё большей силой ввинчивается в мои уши, поэтому я встаю, пошатываясь, подхожу к Хью и трясу его за плечо.
   - Слышу, блядь, прекрати,- произносит он.
   - Так иди и посмотри, кто там, а то я сейчас сдохну от этого визга,- пищит Дырка и дёргает ногой в нашу сторону.
   Бормоча про себя ругательства, Хью встаёт, обретает равновесие и направляется к двери. Я плюхаюсь обратно в кресло и жду дальнейшего развития событий, обдумывая варианты, кто бы это мог быть. Их у меня три:
      -- Это легавые. Маловероятно.
      -- Один из друзей Хью. Возможно.
      -- Хуй его знает. Тоже может быть.
   Слышно, как Хью возится с замком. Мы ждём.
   Через несколько секунд он открывает двери, в следующий миг нас оглушает такой мощный женский вопль, что мы все моментально приходим в себя. В комнату врывается какая-то баба, я бы сказал, что ей лет сорок. Вариант три. На ней засаленный халат, в прорехи которого можно видеть части её тела, чем я и занимаюсь.
   - Где этот пиздёныш? - вопит баба, - где этот хуев ублюдок?
   Крэйг замечает, что неплохо было бы ей заткнуться, а лучше вообще свалить нахуй, за что тут же получает пинок в бок.
   - Ах ты пидор! - баба продолжает верещать - Я тебя сейчас заткну твоими же пидорскими трусами! И ещё раз пинает несчастного Крэйги. Тот охает и откатывается в сторону, невнятно что-то бурча.
   Дырка смотрит на эту сцену широко открытыми глазами и повторяет:
   - Я хуею... Нет, я хуею... Пиздец... Я хуею...
   Мы с Куртом благоразумно молчим.
   Хью начинает вяло оправдываться:
   - Таня, я понятия не имею, где шляется твой Ли. Может, он со своими узкоглазыми друзьями, пойди, поищи его где-нибудь там...- он машет рукой в сторону окна.
   - Блядь, я уже искала! - орёт эта сука с красивым русским именем - Нет его там нихуя! И они не знают, где он!
   - Таня, ну причём тут я и мои друзья, - говорит Хью, - мы тихо-смирно сидим, никого не трогаем, твоего Ли я уже неделю не видел. И вообще, с чего ты взяла, что он может быть у меня? После последней отсидки он со мной и парой слов не перекинулся!
   Вопящая тварь затыкается и параноидным взглядом окидывает каждого из нас.
   - Не-е-т, торчки вонючие, он точно где-то здесь! -тянет она зловещим тоном, не вызывающим сомнений в её уверенности, что всё именно так, как она говорит.
   - Ага, он на толчке, - кивает в ответ Дырка.
   - Где-где? - переспрашивает Та...нет, не поворачивается у меня язык её так назвать. Сука. Да, ёбаная сука.
   - В туалете, мадам, или у вас с английским проблема? - иронизирует Дырка.
   - А... что он там делает?
   Это - всё. Какой-то апогей тупости, чтоб я сдох! Апофеоз долбоебизма!
   Совершенно серьёзным голосом Дырка сообщает:
   - Срёт.
   - И бреет подмышки, - добавляет Курт.
   Ёбаная сука в недоумении пялится то на Дырку, то на Курта. Я больше не могу сдерживаться и начинаю ржать, меня разнесло до колик в животе. Через секунду мы все ржём, как целое стадо. У Хью из глаз брызжут слёзы, Крэйг катается по полу, Дырка закашлялась, а Курт уткнулся в подушку и глухо стонет.
   Подозрительно медленно ёбаная сука подходит к Дырке и с размаху влепляет ей оплеуху.
   - Заткнись, вафельница, - рявкает она, затем поворачивается к Хью. - Конченый торчок! Хуесос поганый! Гандонище недоделанное! - суку понесло.
   Дырка встаёт, держась за щеку, и выходит из комнаты. Возвращается она с огромным кухонным ножом.
   - Сама ты вафельница, - произносит она и тычет ножом в бок ёбаной суки.
   Мы до конца ещё не осознаём, что произошло, так как эта тварь продолжает стоять на ногах.
   Дырка, оставив нож в её боку, отходит и садится на диван. Лишь после этого ёбаная сука падает на колени, а затем валится на пол.
   Курт смотрит на неё, потом на меня, потом снова на неё и на Дырку.
   - Блядь, да ей, похоже, пиздец! - вроде как удивлённо замечает он.
   - Ну и хуй с ней, - говорит Крэйг, - нехрен было трогать Дырку. И вообще... - на большее его пока не хватает.
   Тёлка начинает хрипеть и судорожно дёргать руками и ногами. Через минуту она затихает, лишь изредка вздрагивая всем телом.
   - Ебать мой хуй, - это Хью, - и что нам теперь с этой пиздой делать? Она же мне, блядь, весь ковёр изгадит!
   Следующие десять минут мы проводим, обсуждая планы избавления от тела.
   Хочу заметить, что все мы не то чтобы были совсем спокойны, нет, но нам было глубоко плевать на эту суку, на её Ли и всё такое. Единственное, что нас беспокоило, так это наличие мёртвого тела у Хью на полу. Не подумайте, что мы такие, блядь, отмороженные бессердечные ублюдки, ни хуя подобного! Нет, ну сами рассудите, какого хера было вот так вот вламываться и наламывать нам весь кайф?! Да ещё и Дырку пиздить! Прибавьте к этому тот факт, что гашиш придавал нам изрядную долю похуизма, и вы поймёте, почему мы не очень расстроились из-за случившегося.
   Итак, планы. Честно говоря, все они были один хуёвей другого: от варианта выкинуть её на улицу (типа, хуй его знает, кто её замочил) до идеи привязать ей к ногам камень и бросить в реку.
   Тут у меня появилась возможность проявить себя. Дело в том, что у меня за плечами - три года медицинского образования, незаконченного в силу резко изменившихся жизненных приоритетов.
   - Вы все - ослы, - важно заявил я, - и нихуя у вас не выйдет.
   - Это почему? - спросил Курт.
   - Потому. Я знаю, как от неё избавиться.
   Тут я сделал многозначительную паузу, наслаждаясь всеобщим вниманием и осознанием собственной умственной исключительности.
   - Ну?!
   - Надо её расчленить. В ванной. И - ни крови тебе, ни хуя!
   - А башку куда девать? - это Дырка - И всё остальное?
   - Залить кислотой! - возбуждённо встряёт Крэйг
   - И где мы возьмём столько кислоты, - Хью смотрит на Крэйга, как на идиота, - И разве кислота не сожжёт мою ванну? Хуйня это. Майк прав, надо её расчленить нахуй. А башку и всю хуйню мы потом по мусорным бакам разбросаем, еноты или собаки всё сожрут.
   Выясняется, что Крэйг не выносит вида крови, а Курт вообще в обморок падает при одном только слове "кишки".
   Оставив их замывать кровь на ковре, мы с Хью и Дыркой перетаскиваем труп в ванную.
   - Тяжёлая, блядь! - замечает Дырка. Мы с Хью соглашаемся с ней.
   Хью приносит из кухни набор самых разнообразных ножей и топорик. Я, как главный Джек-Потрошитель, приступаю к делу.
   Сначала я отрезаю суке сиськи. Двумя кровоточащими мешочками они лежат в раковине Хью, Дырка с интересом рассматривает их.
   - Хью, принеси какой-нибудь пакет или мешок для мусора, - распоряжаюсь я, Хью ретируется.
   - Дай мне, - просит Дырка. Она выбирает один из ножей и начинает отрезать левую руку. Дойдя до кости, она заходит в тупик. Я отстраняю её и отделяю руку по суставу.
   Хью приходит с несколькими мешками для мусора. По мере моей работы они заполняются руками, ногами, кишками, печенью, туда же суётся голова. Топориком я разрубил торс на четыре части, для них требуется целых два пакета.
   Работа сделана. Дырка остаётся, чтобы вымыть ванную. Пакеты с частями суки мы складываем в прихожей и возвращаемся в комнату. Курт с Крэйгом справились с пятном крови на ковре и предлагают ещё покурить. Какие проблемы! Через пять минут к нам присоединяется Дырка и мы заполняем наше сознание тетрагидроканнабинолом.
   Уже, оказывается, ночь. Да, время не имеет значения, это точно. Решаем, что займёмся выносом пакетов через пару часов, а сейчас, устроившись в удобных позах, предаёмся кайфу.
   Молчание. Темнота. Покой. Лишь раз тишину нарушил Крэйг, пробормотав:
   - И с чего это она взяла, что я - пидор? Дура, блядь...
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
   Расизм.
  
   Я сидел на остановке в состоянии дичайшего похмелья, моя рука с трудом удерживала запотевшую бутылку пива.
   Рядом стояли две тётки неизвестного возраста и спорили о религии:
  -- Надо пытаться понять мусульманскую веру! - горячо говорила одна.
  -- Нет у них никакой веры! Потому они и воюют постоянно! - возражала другая.
   Я силился сосредоточиться на своих ощущениях, но мне это удавалось с трудом. После каждого глотка пива я некоторое время боролся с приступом тошноты и титаническими усилиями сдерживал рвоту. Мысль о сигарете казалось убийственной.
   Тут я услышал голос одной тётки:
  -- А вы, молодой человек, как думаете?
   Я оглянулся и, поняв, что я - единственный, к кому она могла обратиться, поднял глаза.
   "Блядь..." - это я подумал, а вслух произнёс:
  -- Хуярить их надо всех, ёбаных черножопых тварей.
   И тут же, не выдержав этого интеллектуального рывка, блеванул.
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
   О БОГЕ.
  
   Бог сдох. Склеил ласты в тот самый миг, как изгнал людей из Рая. Уж не знаю, что там с ним приключилось - то ли сердечный приступ, то ли прочее какое дерьмо, но он помер, это факт.
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
   ОСКОЛКИ.
  
   ...не хочу ничего. Застыть в сумраке прокуренной комнаты, на продавленном диване, и сожалеть о том, что сделал. Или не успел. Пускай себе память взметает искры знакомых лиц, вдоль и поперёк исхоженных улиц, событий, впечатлений. Пусть мысли бегут, спотыкаясь о булыжники разочарований. Я ничего не хочу.
   ...сонно вползает свет в щель между занавесками. Клубы табачного дыма причудливо извиваются в пыльном луче. Я вспоминаю черты твоего лица, каждую ресницу, плавные изгибы губ, каждую веснушку, воссоздаю ощущение прикосновения к тёплой коже, её запах. Я слушаю твой голос.
   ...я хочу умереть и бесплотным духом явиться к тебе, войти в твоё тело, стать тобой хотя бы на миг, чтобы почувствовать то, что чувствуешь ты, слиться с твоими мыслями . Я хочу посмотреть твоими глазами на других мужчин, ощутить, что ты испытываешь, когда в твоё лоно врывается другая плоть. Я хочу плакать твоими слезами, смеяться твоей радостью и кричать твоей болью.
   ...мне страшно и, хотя я помню, что Его мир ненавидел раньше, мне так страшно... И вот меня спрашивают, изменюсь ли я когда-нибудь? Стану ли другим? Что я могу ответить?
   ...ты разрушила меня, ничего не осталось, даже фундамент расколот. Свежий ветер резвится над моими руинами, но я не чувствую его энергии. Ничего нет. Лишь талая вода заботливо омывает мои осколки журчащими ручьями, но и этого я не чувствую, а только знаю, что это так. Мне снятся кошмары.
   ...я не хотел покидать порога, но покинул, и теперь ползёт душа моя всё по канавам да по рытвинам; стонет, ползёт, распластавшись в грязи; топчут и плюют, хохоча с надрывом, вбивают клинья проклятий. Когда это прекратится? Как же найти выход в месте, где нет входа?
   ...Ваше Величество, разрешите мне побыть рядом с Вами! Протяните Вашу ладонь, вот моя душа! Я не ищу спасения, мне хочется покоя и небытия. Я знаю, Вы поймёте и окажете мне милость.
   ...смейтесь же! Пусть вас разорвёт от смеха!
   ...ненавижу людей, их разговоры, их ограниченность, откровенную тупость и озабоченность выживанием. Меня спрашивают: зачем тебе нужен весь этот ужас? Я молчу, но при этом думаю о том, с каким удовольствием, с какими подробностями вопрошающие обсуждают чью-то смерть, несчастные случаи, убийства и самоубийства. Их глаза горят любопытством, а разум требует ещё деталей. Они говорят: какой ужас! Но ощущают сладкую истому внутри, представляя лужи крови, расчленённые тела искорёженную технику. Они готовы смотреть на смерть, вдыхать её запах, прикасаться к её холоду, но с одной оговоркой - пусть это будет чужая смерть. При мысли о своей они покрываются липким потом, их внутренности холодеют и они спешат изгнать эти мысли прочь. И за это я их тоже ненавижу.
   ...натягивая очередную маску, я ловлю себя на мысли, что уже стал забывать своё истинное лицо. Иногда это обидно, но всё чаще я отношусь к этому с безразличием.
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
   Ритуал.
  
   Место выбрано как нельзя более удачно. В трех милях от города я нашел заброшенную церковь. Строение скрыто от посторонних глаз зарослями орешника. Когда Солнце садится и приходят сумерки, здесь темнеет раньше всего. Я не знаю истории этой церкви и не задавался целью что-то узнать. О, сколько дней я провел, колеся по окрестностям в поисках подходящего места и совсем уж было отчаялся, когда увидел ее. Она поразила меня своей отчужденностью. Осмотрев церковь, я пришел к выводу, что построили ее около двухсот лет назад и уже лет пятьдесят она в руинах. Почему так случилось? Что было тому причиной? Это известно только хозяину этого храма.
   Церковь небольшая. Крыша настолько прохудилась, что проще сказать, будто ее нет совсем. Лишь несколько ветхих балок перечеркивают небо. Стены замшелые, серо-зеленого цвета, лишайник почти полностью покрыл камень. Внутри еще сохранилась роспись на стенах, но время немало над нею потрудилось. В глубине - полуразрушенный алтарь. Углы затянуты плотной сетью паутины и, мне кажется, здесь обитают совы и летучие мыши.
   Прекрасно! О лучшем я и не мечтал.
   Несколько дней я потратил, чтобы убрать из церкви обломки алтаря и уничтожить роспись, ибо даже песчинка золота может убить силу Сатаны. Затем я установил у восточной стены большой столб, водрузил на него каменную плиту и покрыл белым полотном. Престол готов к службе.
   Королеву я подыскал заранее. Нет необходимости рассказывать, как я это сделал. Скажу лишь, что это было довольно непросто.
   Итак, я взял женщину двадцати семи лет, девственницу. У нее белая влажная кожа, полная грудь с твердыми сосками, мягкий живот и широкие бедра.
   Семь ночей я провел в церкви, посвятив их молитвам Сатане. Семь ночей я взывал к Господину, чтобы очистить это место от скверны Иисуса. Несколько раз я приводил сюда Королеву, чтобы дьявольское семя в ней обрело должную силу. Я сделал все, как предписано. Я пленил ее, разжег ее страсть, но сам остался спокоен; я говорил с ней о дьявольской диатрибе, гладя ей в глаза; пламя ее желания не коснулось меня. Она прекрасно подготовлена.
   Следующие семь суток мы провели вместе. Семь дней и ночей я ласкал ее плоть самыми утонченными ласками, но ни разу не вошел в нее. Седьмая ночь была особенно страстной и жаркой. Я превзошел себя в любовном мастерстве и стал ее господином. Взамен я получил ее душу.
   Время пришло. Настала последняя ночь приготовлений, пора звать избранных. Приглашения я разослал с самыми надежными людьми. Всего же будет тринадцать человек. Никогда не стоит приглашать больше, в толпе можно не заметить отступника. Среди приглашенных - несколько алчных стариков, женщины, чьи тела управляют их желаниями, остальные - обиженные христианским богом и церковью, ущербные душой люди. У женщин особое предназначение, ибо за женщиной - господство Зла.
   Все готово. Все в сборе. На гостях - черные одежды с капюшонами, скрывающими лица, под ними другой одежды нет. Плотная ткань оказывает необходимое воздействие на обнаженные тела.
   Незадолго до полуночи я окуриваю церковь благовониями Сатаны: дурманом, беленой, пасленом и камедью. Нежно умащиваю Королеву мазью подобного состава, затем себя. Мои руки, ноги и голова обнажены - таковы правила. На груди моей - серебряный перевернутый крест, как знак смерти Мельхиседека, Царя правды, и вознаграждения его как главы вечных ангелов. Мой левый указательный палец увенчан великолепным перстнем, на котором изображена змея с пронзенным рубином сердцем. Он скован с другим перстнем, который является печатью, смыкающей пасть Зверя. Эти два перстня означают мудрость и власть над всеми стихиями, мудрость, внушенную высшими духами и власть, дарованную знанием.
   Близится полночь.
   Королева возлежит на алтаре на спине, ее одежды подняты к подбородку. Приглашенные зажигают черные свечи, я устанавливаю распятие между ногами Королевы и начинаю службу, читая слова в обратном порядке. В лоне Сатаны нет места запретам, поэтому я богохульствую всеми известными способами. Я читаю "Отче наш" наоборот, перемежая слова молитвы отборными ругательствами. Левой ногой по земле я совершаю крестное знамение. Пастве раздаю лепешки сладострастия и похоти, от них женщины представляют себя мужчинами, а старики - юными девственницами.
   Вносят некрещеного младенца. Одним движением перерезаю ему горло серебряным кинжалом над телом Королевы, кровь его сливаю в особую чашу, украшенную сердоликом и опалами.
   Я уже чувствую Его присутствие, Его ледяное дыхание.
   Полночь. Призывая Сатану, лишаю Королеву девственности. Ее кровь я собираю в другую чашу, украшенную рубинами и гранатами. Здесь смешиваю кровь с частью воды из мертвого колодца. Чашу трижды обношу вокруг алтаря, вознося благодарения Господину. Все получают треугольные просфоры из ржаной муки. Установив чашу между ногами Королевы, позволяю пастве причаститься. Каждый макает просфору в кровавую воду и ест.
   Я только надкусываю свою, затем заталкиваю ее в задний проход Королевы, плюю туда и завершаю причастие, совокупляясь с ней в анус.
   Напряжение достигло предела. Паства неистовствует. Они топчут изображения Христа и святых, мочатся на распятие. Вскоре, разгоряченные действом, все начинают оргию, совокупляясь в самых немыслимых позах. К аромату курений и чаду свечей присоединяется запах выделений и спермы. Отовсюду слышны стоны, крики, ругательства, богохульство. Вожделение и похоть тесно переплетаются с алчностью. Кажется, запахло серой...
   Я бросаю на угли листья белены и дурмана, задуваю свечи на алтаре и благодарю Господина за посещение нашей мессы. Я прошу его исполнить мои желания и помочь мне в делах.
   Я ощущаю на себе его благодать. Взяв Королеву за руки, незаметно удаляюсь с нею. Пусть гости упиваются собой до рассвета.
   Все прошло великолепно. Возвращаясь, мы с Королевой встретили людей, ожидавших освящения воды, ибо сегодня - праздник Пасхи.
   Глупцы...
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
   Романс.
  
   Смотри: вот весна. Снег почти растаял, лишь жалкие его грудки все ещё лежат в местах, малодоступных для Солнца, чёрными разлагающимися трупами зимы. Высохли дороги, грязь превратилась в пыль, которую увлечённо кружит ветер, вздымая её вихрями над тротуарами.
   Из-под земли пробиваются первые ростки жизни, пока ещё бледные, жалкие и беззащитные. Совсем скоро, через две-три недели, зеленый цвет уверенно и стремительно перекрасит мир во все свои оттенки.
   Днём я вижу насекомых. Муравьи, клопы, мухи, разные перепончатокрылые, чьих названий я не знаю, выбираются из своих укрытий и как наркоманы подставляют тела под солнечные лучи. С интересом протыкаю какого-то красного клопа спичкой. Насекомое судорожно сучит лапками и дохнет. Вот так. Никогда не знаешь, что ждет тебя в следующую секунду.
   Люди вокруг ходят и улыбаются, радуются теплу, свету, почкам на деревьях, возможности сбросить лишние килограммы зимней одежды. Я тоже улыбаюсь, но внутри у меня темно. Душа покрыта черной смолой, а в самых отдаленных уголках ее невидимые во мрак пауки плетут свою паутину безумия, жирные белые черви продуцируют вязкую слизь извращённой похоти, хищные крысы прогрызают дыры в и без того тонкой оболочке, скрывающей сокрушительную ярость, ослепительную ненависть и ревущее пламя злобы.
   Поэтому улыбки меня раздражают. Мало того, я испытываю жгучее желание низвергнуть эту толпу в сырое подземелье, холодную темницу страданий и боли.
   Мимо проходит девушка, рядом с нею - маленькая девочка, вероятно, ее дочь. ребенок смотрит на меня и спрашивает у матери:
   - Мама, а зачем дядя наколол жука на палочку?
   Та явно не знает, что ответить, а потому отвечаю я :
   - А затем, крошка, чтобы посмотреть, какие у него кишки. Знаешь, мне было бы очень интересно взглянуть и на твои!
   Вряд ли ребенок понял, но мама дернула ее за руку, причинив боль, и они поспешили прочь. Детский плач...
   Так всегда и случается, когда говоришь людям правду. Они плачут. Они испытывают боль и страдают.
   Весна...Черт бы побрал этот свет.
  
   Смотри: вот лето. Воздух раскален и наполнен вонью гудрона, выхлопных газов и пыли. Жизнь похожа на толстого кота, переевшего сметаны. Она так же ленива и неповоротлива.
   Я ненавижу жару. Я ненавижу лето. Я настроен мрачно и злобно, из каждой моей кожной поры вместе с потом изливается раздражение. Я напряжен.
   В тени дерева на боку лежит рыжая собака, она вывалила язык и часто дышит. Ну да, терморегуляция, потеть-то она не умеет. Сильно и резко бью ее ногой в голову. Пес взвизгивает и вскакивает. Он так разморен жарой, что у него нет сил даже залаять. Трусливое, мерзкое животное, вот тебе еще пинок, убирайся с глаз моих долой!
   Солнце палит немилосердно, спасения от этой удушливой газовой камеры нет нигде. Я хочу убить Солнце. Умри! Погасни навеки! Я тебя ненавижу!!!
   Даже в лесу воздух сухой, как в сауне. Кругом копошится всякая живность, которая мне очень мешает своим шуршанием, писком, пением, чириканьем, треском, стрекотанием и прочими подобными звуками. Нигде нет покоя, всюду шум, свет и жара.
   Лето издевается надо мной. Каждый блещущий яркой зеленью лист, каждая букашка, каждая травинка, каждый квант света смеется надо мной, ехидно хохочет за моей спиной, над головой и под ногами. Я плачу. Солнце с ядовитой радостью тут же выпивает мои слезы. Сволочь, оно лишает меня даже этого! Я бы прожил еще десяток миллиардов лет только лишь для того, чтобы посмотреть, как ты, сука, погаснешь.
   Чтоб вы все сдохли!
  
   Смотри же: вот осень. Я хожу по улицам в радостном предчувствии разрушения.
   Кругом смерть, все умирает. Деревья стоят голые, я разбрасываю ногами мертвецов - желто-бурые, багряные, ярко-оранжевые листья. Лепестки цветов опали засохшими мумиями красоты, трава утратила свою яркость и упругость, она уже не расправляется после того, как на нее наступишь.
   Повсюду деструкция. Птицы все куда-то подевались, остались лишь вороны. Они с важным видом вышагивают по асфальту и набивают утробы полудохлыми насекомыми.
   Дни теперь коротки. Солнце тоже изменилось, утром и на закате оно уже не ослепительно-желтое или белое, сейчас Солнце залито кровью. Такое светило мне нравится, на него приятно смотреть. Нет испепеляющего жара, всего лишь кроваво-красная звезда, спешащая поскорее убраться с небосвода, чтобы не видеть тотального умирания.
   Небо плачет долгими, тоскливыми дождями. Свинцовые тучи так низко, что, кажется, к ним можно прикоснуться. Ветер тоже чем-то недоволен, порывистый и резкий, он кричит, раскачивая нагие ветви и завывая в проводах.
   Люди хмурятся. Им не нравится холодный дождь, вода под ногами, серость окружающего мира.
   Я тоже хмурюсь, но внутри я ликую. Обитатели моей души упиваются, как вином, сезоном смерти. Они устраивают жуткую какофонию в своей болезненной радости.
   Мне хорошо. Замшелая скала депрессии придавила меня многотонной тяжестью, но каждый ее выступ точно соответствует углублениям в моей душе, каждый острый край ложится в приготовленное для него место, и потому я ощущаю комфорт. Я крепко обнимаю депрессию, прижимаюсь к ней всем своим естеством и она отвечает мне взаимностью, лаская меня темными холодными вечерами. Она пьет мои силы, но я с радостью отдаю их ей. Мы сплетены воедино, словно страстные любовники, на ложе распадающейся жизни. Я нежно разговариваю с ней, а она поет мне свои мрачные песни отчуждения, и я слушаю их, внемлю каждой ноте.
   Недавно я привел домой проститутку и заставил ее притвориться мертвой. Я одел на нее белый саван, с помощью грима придал ее коже необходимый восково-серый оттенок. Глядя на нее, неподвижно лежащую со сложенными на груди руками, я долго мастурбировал. Я растягивал удовольствие и не позволял семени пролиться. Перед тем, как войти в нее, я вложил в ее лоно несколько кусочков льда. Восторг проникновения нельзя описать словами! Неосознанно я сдавил ее шею рукой и в те секунды, когда тело ее содрогалось в конвульсиях, а мои чресла оросила струя ее горячей мочи, я побывал на небесах. Я взял в рот ее выпавший синий язык и долго сосал его, ощущая, как холодеет ее влагалище.
   Она еще лежит в моем подвале, одетая в тот же саван, только грим я смыл - в нем отпала надобность. Я часто к ней спускаюсь.
  
   Смотри: вот зима. Лед и холод. Бриллиантовый свет звезд так далек... Небо черно, его тьма призывно раскрыта над моей головой леденящей бездной.
   Дни я провожу в постели, задернув шторы. Солнечный свет, отражаясь от снега, становится ярче и вызывает у меня приступы тошноты. Днем я сплю, а ночью наблюдаю зимнее небо.
   Я чувствую холод и усталость. Кажется, что кровь и все жидкости во мне замерзли, превратились в лед. Мне трудно двигаться, а думать почти невозможно. Мыслей нет, они покинули мой разум. Голова пуста, иногда я слышу, как эхом звучит в ней хруст снега или крики ворон. Желудок сморщился и застыл, кишки высохли.
   Пустота неба манит, зовет к себе. Я до боли в глазах всматриваюсь в бездонный мрак космоса. Изредка в нем появляется короткий росчерк падающего болида. Звезд немного, наверное, потому, что светит луна.
   Ее очертания напоминают мне петлю... в тот же миг этот образ, словно нож хирурга, врезывается в мое сознание.
   Я нахожу веревку и укрепляю ее в потолке. Стоя на стуле, связываю петлю, следя за тем, чтобы она точно отображала линии луны. Я спокоен и умиротворен, я нашел дорогу к звездам. Очень скоро мой дух будет витать от одной звезды к другой, я буду вести с ними беседы, смеяться вместе с ними и, может быть, стану таким, как они. Люди придумают мне какое-нибудь глупое название вроде XL276PS32, но какое мне до этого дело!
   Глядя на молочно-белый лик луны, я отталкиваю стул.
   Я пошел.
  
  
  
  
  
   6-6-6
  
   ...Горе тебе, о Земля и Небо, ибо посылает Диавол Зверя, и наполнен он яростью, поскольку знает, что время его коротко. Здесь мудрость. Кто имеет ум, пусть сочтёт число Зверя, ибо число это человеческое. Число его 666...
  
   Что же ты молчишь, отче? Где же твой Бог, твой Спаситель и Защитник? Я пришёл убить тебя, сжечь эту поганую церковь и знаешь, что я сделаю, когда последняя головешка будет догорать над твоими костями? Я ОБОССУ ПЕПЕЛ!!! Я буду плевать в него до сухости во рту, а потом сяду над твоим вонючим черепом и НАСРУ на него!
   У меня всё болит внутри. Кажется, что вместо крови по сосудам течёт расплавленный свинец, а мозг пылает огнём. Эта убогая церковь - первая в моём списке, и если я проживу достаточно долго, я сумею избавить мир хотя бы от части этой скверны, этого вместилища лжи, алчности и лицемерия.
   Смотрю на часы - 23.50, самое время кому-то умереть.
   Святой отец, это мерзкое порождение блядства, лени и откровенного охуения, корчится на полу у алтаря, я сломал ему нос для начала. Эта скотина будет умирать долго и мучительно, совсем как его хуев бог.
   В моей сумке хватит орудий пыток даже для инквизитора. Когда это тупое существо видит, что я направляюсь к нему, оно начинает скулить и хныкать, совершая жалкие попытки отползти подальше вглубь церкви. Ах, какая ослепительная и чистая ярость охватывает меня! Какое восхитительное чувство возмездия! Окрылённый ненавистью, я медленно приближаюсь к этому куску пизды божьей, с каждым шагом наслаждаясь ужасом в его глазах и болью в его движениях.
   Ты что же, опездолочь святая, думаешь, я хочу просто отпиздить тебя? Как ты ошибаешься! Я заставлю тебя испытать такую боль, которая даже твоему недоделанному Христу не снилась! Молчать, ваше ёбаное святейшество, молчать, сука паршивая! Говорить сегодня буду я, ты и тебе подобные достаточно уже напичкали людей всей своей святой хуетой! А теперь ты, ублюдок, молчи и слушай, а когда сдохнешь - передай всё, что я тебе скажу, своему пиздоватому богу!
   Это ты, и такие, как ты убили моего сына! Это вы, вонючие твари, вдолбили в голову моей жене, что спинномозговая пункция - грех, в результате чего он умер. УМЕР, понимаешь ли ты это своими разжиженными мозгами, вонючий козёл?
   Мой голос срывается на крик. Я кричу, и эхо моего вопля замирает где-то вверху, под крышей храма этого ублюдочного бога.
   Я чувствую слёзы на глазах, слёзы злобы и бессилия. Святоша крестится.
   Давай, пидор, крестись, крестись получше! Я подбегаю к нему и несколько минут изо всех сил пинаю его жирное, мягкое тело, ненавистную харю. Под конец, широко размахнувшись, бью его по яйцам. Сучонок от боли теряет сознание. Нет, урод, такой роскоши я тебе не позволю! Щедро поливаю его ебаной святой водой, после чего этот гандон приходит в себя. Он лежит, скрючившись, и сучит ногами, держась за свои отбитые гениталии.
   Как смеете вы, погань людская, принимать решения, которые вам не подвластны? Или ваша так называемая святость даёт вам такое право? Кто сделал тебя святым, ты, кусок дерьма? Бог?! Тогда я проклинаю вашего бога, и если я когда-нибудь встречу его, я выебу его в его божественную жопу! А потом убью. Убью суку!
   Заткнись, падаль! Молчи, сегодня я говорю!
   Срываю с шеи святоши огромное серебряное распятие. Затем резко срываю с него одежду. Ублюдок даже не сопротивляется. Пинком переворачиваю его на живот и изо всех сил вгоняю распятие в его вонючее очко. Святоша визжит, как свинья на заклании.
   Пускай твой бог попробует на вкус твоё дерьмо! Пусть он жрёт его! Избиваю гадёныша, бью изо всех сил так, что скоро моё дыхание сбивается и я делаю передышку.
   Мой сын мог бы сейчас жить, ходить в школу, щупать девчонок, а вместо этого он гниет в могиле, ты это понимаешь? До тебя это доходит, недоделок? И в этом виноват ТЫ и такие же сволочи, как ТЫ!
   Молчать!!! Молчать!!! Молчать, тварь поганая!!! На! На!! На!!! Жри эту боль, соси её, лижи моё страдание, сука! На!!! На!!! На!!! На!!! Получай, гнильё блядское!!! На!!!
   Тащу пидора к распятию. Некоторое время у меня уходит на то, чтобы поднять его и привязать поверх фигуры ёбаного Христа. Достаю из сумки десятидюймовые гвозди и молоток. Святоша уже понял, что его ждёт, но кричать он уже не может, лишь только хрипит. Изо рта его широкой лентой виснет кровавая слюна, а в жопе торчит серебряный крест.
   Где твой бог? Почему он смотрит на тебя и молчит? Почему не сразит меня молнией или прочей божественной хуйнёй? Он что, садист? Его прёт от человеческой боли? Он дрочит там у себя на небе, да? Или Дева Мария хлещет его сейчас плетью по божественным ягодицам? Без этого он не может кончить?
   Вбиваю первый гвоздь в левое запястье святого пидора. Он мычит и плюёт кровавой пеной. Пальцы его дрожат мелкой дрожью.
   Нравится, шакал ебаный? Терпи, сука, ты ведь за это прямиком в рай отправишься, к своему извращенцу!
   Вбиваю второй гвоздь в правое запястье. Глаза святоши закатились, опять потерял сознание. Жду. Через пятнадцать минут он приходит в себя.
   Третий и четвёртый гвозди вбиваю в его колени. Ах, святой отец, какая божественная боль! Как изумительно ваше страдание!
   Но это не всё. Слесарными клещами я раздавливаю его член в кровавую лепёшку.
   Слабый, урод! Ввожу ему два кубика кордиамина, столько же бемегрида и преднизолона. В глазах ублюдка - проблески жизни. Последние.
   Ножом вспарываю его живот от шеи до лобка. Все внутренности мерзким мешком вываливаются наружу. В последних проблесках сознания святоша наблюдает это, потом дохнет.
   Щедро разливаю заранее припасённый бензин повсюду. Стоя в дверях этого божьего сарая, любуюсь мёртвым ублюдком. Ты - первый.
   Далеко вглубь бросаю Zippo, разворачиваюсь и ухожу. Треск пламени успокаивает меня, но не надолго. Завтра вернусь сюда, я ведь обещал обоссать пепелище.
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
   Горечь.
  
   Ах, как приятен спасительный сон! Как тоскливо просыпаться утром и знать, что неотвратимое всё так же неотвратимо, а неизбежное так же неизбежно.
   Я нашёл прелестный цветок, самый прекрасный из всех, что я когда-либо встречал на пути, и мне страшно, я боюсь его потерять...
   Не хочу просыпаться.
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
   Вечность.
  
  
   "Одинокому весь мир - пустыня".
  
   Сюжет навеян песней "The Light at the End of the World" группы "My Dying Bride".
  
  
   Её болезнь подкрадывалась исподволь, маленькими смертельными шажками, но всё же конец наступил неожиданно и стремительно, ошеломив Его и выбив почву из-под ног.
   Конечно же, Он знал, что Она умрёт, умрёт скоро. Каждый день Он наблюдал, как Она тает, словно снег под мартовским солнцем, как кожа приобретает серо-землистый оттенок, как заостряются черты Её гармоничного, красивого лица. Словно ребёнок, которого родители ведут к дантисту, Он почти неосознанно торговался с кем-то неведомым, лишь бы только отсрочить миг боли.
   Конечно же, Он знал, что Она умрёт. Сначала боль в Его сердце была такой нестерпимой, что Он ни минуты не мог оставаться на одном месте. Он чувствовал, что душа Его расплавляется под воздействием неотвратимого горя, предчувствия безвозвратной потери и ощущения собственной беспомощности. Он смотрел в Её глаза и не находил слов, чтобы выразить, как Она нужна Ему, каждую секунду, каждый миг. В эти минуты Он хотел рассказать, что не сможет дышать без Неё, что всё, ради чего Он жил и живёт - это Она, Его спасение, Его любовь, Его радость.
   С течением времени боль притупилась, но оккупировала всё Его существо. Страдание легло на Его сердце чёрным камнем, вес которого увеличивался по мере Её угасания, словно эта скала выпивала Его жизнь. Боль не отпускала Его ни на секунду, постоянно напоминая о себе то веером воспоминаний, то Её слабым стоном, то взглядом на Её платья, которые стали Ей велики и которые Она уже никогда не наденет.
   И всё же смерть пришла в момент, когда Он не ждал её, не был к ней готов.
   Она хорошо умерла, легко. В последний раз Её лёгкие судорожно и как-то неуверенно всосали воздух, вздрогнули веки. Она с удивительной силой сжала Его руку и...Он увидел, как расширились Её зрачки, из правого глаза вытекла одинокая слезинка. Смерть придала Её лицу выражение безмятежности и покоя, какое бывает у спящих младенцев. Он не заплакал. Вся буря рыданий завязалась в тугой узел в Его груди и жадно сожрала Его сердце. Глухой стон, идущий с самого дна Его измученной души, сорвался с Его губ.
   Он смотрел на Ее бездыханное тело и рассудок Его боролся с безумием потери. Голова опустела, словно кто-то выкачал оттуда все мысли. Он сидел рядом с Нею до тех пор, пока не почувствовал, как коченеют Ее пальцы, сжимавшие Его руку.
   Последующие дни Он жил как-то по инерции, что-то делал, организовывал похороны, с кем-то разговаривал, но все это проходило мимо Него, как будто не Он, а кто-то другой жил Его жизнью. Он автоматически ел и не ощущал вкуса пищи, Он спал и просыпался неотдохнувшим. Целыми днями Он бродил по дому, бесцельно переставляя книги, вазы, пепельницы, передвигая вещи. Он перестал мыться, бриться и менять белье.
   Кто-то приходил к Нему, иногда звонил телефон, но уже через минуту Он не помнил, кто заходил или звонил. Весь мир словно отгородили толстым прозрачным стеклом и никакое его свойство не проникало внутрь. Его миром теперь стала боль. Вспыхивавшие в памяти образы стократно усиливали ее, черными ядовитыми реками наполняя Его сосуды, кривыми жалами разрывая Его сознание. Он все еще чувствовал предсмертную хватку Ее руки.
   Потом Он перестал спать. Долгими ночами Он сидел в кресле, глядя в темноту перед собой, а днем снова бродил по дому. Его ноги стали цепляться друг за друга и Он часто натыкался на мебель, двери, стены. Очень скоро Он совсем перестал различать время суток. На Его лице блуждала странная улыбка, а в глазах поселилась пустота. Теперь ночью Он говорил с темнотой, но Его слова не имели смысла. Однажды, проходя мимо зеркала, Он остановился и, посмотрев в него, увидел незнакомца. Он долго смотрел в его глаза, не видя в них ничего, кроме страдания и бездны.
   В одну из ночей из Его пересохшего горла вырвался хриплый крик, в который Он, сколько мог, вложил боли. Отзвук этого вопля разбился о стены запущенного жилища и осыпался осколками на Его обнаженную душу. Новый крик, еще более отчаянный, разорвал тишину. Так кричит волчица, у которой отняли волчат.
   Неожиданно комната, в которой Он находился, озарилась серебристо-лиловым свечением. Он почувствовал, как нечто легкое и приятное проникает в Него сквозь кожу, вливается через глаза и уши. В эти минуты Он забыл о своей боли и полностью отдался этому блаженному ощущению.
   Он понял, что это - Божество.
   Все Его чувства рванулись навстречу, продираясь сквозь липкую паутину, сплетенную сознанием. Все Его существо взмолилось к Божеству: верни! верни мне Ее! я знаю, это в твоих силах! я не могу жить без Нее, ты же видишь! умоляю тебя!
   Он не знал, сколько времени Он взывал к свету. Он давал все возможные обещания, клятвы, бессильно ругался, беспомощно бился в судорожных рыданиях. Наконец, где-то внутри Он услышал, почувствовал, осознал голос Божества, обращенный к Нему:
   "Одна ночь. Я дам тебе возможность быть с Ней всего одну ночь. Не спеши меня благодарить, взамен я потребую у тебя..."
   "Все, что угодно! Все, что захочешь!" - закричал Он, вскакивая с кресла, "я согласен, только верни мне Ее, дай прикоснуться к Ней, услышать Ее голос! Я сделаю все, что ты потребуешь, я отдаю себя в твою власть!"
   Через секунду воздух сгустился и Он почувствовал, как сзади на Его плечи легли руки. Ее руки!
   Он стремительно обернулся и задохнулся от счастья - за спинкой кресла, улыбаясь, стояла Она. Все атомы в Нем взметнулись вверх в едином порыве, глаза широко раскрылись и Он, почти не помня себя, бросился в Ее объятия.
   Эта ночь длилась бесконечно долго и неимоверно мало. Они дарили друг другу самые жаркие, самые нежные ласки, пили друг из друга живительный сок любви. Он вдыхал аромат Ее кожи, пьянел от свежести Ее волос, покрывая поцелуями каждый дюйм Ее тела. Они сливались воедино и застывали в этом единении, обезумев от чувств.
   Все имеет начало и конец. Настал миг, когда за окнами забрезжил бледный утренний свет. Они лежали в объятиях друг друга и мирно спали.
   Когда Он проснулся, постель еще хранила Ее тепло и запах. В несколько секунд в Его сознании промелькнула прошедшая ночь. Стремительно, как нож хирурга, сердце Его вспорола боль, невероятно сильная и мощная, несоизмеримая с прежней. Он закричал и схватился руками за грудь. И снова комнату озарило сияние, только на этот раз оно не было легким и приятным, сейчас оно ледяными иглами пронзало Его тело и разум.
   "Я пришел взять свое", - услышал Он беззвучный голос.
   "Бери! Бери же! Только быстрее...", - простонал Он.
  
   Прошло много тысяч лет. Человечество в своем безумном стремлении к убийству истребило себя, а заодно и все живое на Земле.
   На берегу безжизненного, мертвого моря стоял глубокий старик. Его длинные седые волосы развивались на ветру. Он стоял, крепко прижимаясь к камням стопами босых ног. Он был стар, но ни единого признака болезни и немощности не было в нем.
   Старик стоял и смотрел в свинцово-мутную даль. Стальные волны моря, в котором уже давно не было жизни, сурово шептали что-то на своем языке. Старик понимал этот язык, он знал, о чем шепчет вода.
   Вечность.
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
   МОИ БОГИ.
  
  
   Смотри: паучье лоно истекает слизью вязкой,
   Похотливыми нитями язык мой оплетает
   Сок с острым запахом греха и страсти дикой.
   Зажав меня в объятиях хитина, постепенно
   Себя мной заполняет, поглощает.
   Трепещущая плоть скользит по стенкам жарким
   Всё быстрее...Рёв наслаждения Её способен Оглушить,
   Лишить последних островков рассудка,
   Но я готов, я к Ней ползу снова и снова,
   К моей Богине Наслаждения больного!
  
   Смотри: невидимый, жестокий Скорпион
   Вонзил в меня исполненное яда жало
   И судороги лжи и хитрости,
   Изящного и грубого обмана
   Сотрясают моё "Я". Что совесть? Ха!
   Давно уж мной забыт этот мутант морали,
   Жалкий ублюдок нравственности.
   Позорный выкидыш мне больше не мешает
   Жить.
   Ложь стала матери роднее,
   Сквозь зелень её яда я созерцаю мир!
  
   Смотри же: я увяз в болотной тине
   Отчаянья глухого и слепого, тьмой стал свет,
   Отравлено всё существо меланхолией чёрной!
   Вся мерзость испарений гнилостных
   Мой разум насыщает, и вот уж я лишён всех Чувств.
   Замедлила и кровь свой ток в сосудах вялых,
   Движений нет в волокнах мышц усталых,
   Я медленно тону, иду ко дну
   Трясины топкой Ему навстречу...
   Я отдамся весь Ему!
  
   Смотри: острее лезвия ты не отыщешь,
   Когтей острее не найдёшь и клыков страшней
   Не встретишь! Осколки битого стекла путь мой
   Устилают, кровью Бога Боли и Убийств питают,
   Наставника всех палачей, сына Марса.
   Улыбкой хищною своей Он вмиг лишает воли,
   Я погружаюсь в море боли, в его волнах
   Я забываю жизнь. Сотни стрел, мечей и копий
   Пронзают моё тело, жадно выпивая каждый Стон,
   Его глаза меня сжигают на радость тысячам
   Ворон...
  
   Смотри: Он вездесущ и многолик! Десятки Масок
   С лёгкостью меняет. Он в каждом моём сне.
   Он - тьмы и разрушения глашатай,
   Болезни духа щедрый ростовщик,
   Он всегда рядом, где бы я ни находился,
   Адреналина водопад и пота липкого родник.
   Бог Страха...Ангел Ужаса великий,
   Правитель первобытного Кошмара!
   Извечный спутник бытия и Смерти всемогущей
   Брат и непосредственный помощник!
  
   Пусть дух твой затрепещет: вот Она!
   Пади же на колени, простирая руки к Её льдам!
   Пусть Её тьма душой твою станет и заполнит
   Все помыслы твои, как это произошло со мной.
   Ей имя - Смерть...
   В Её объятиях холодных покой и мир я нахожу,
   Её Величество заботливо меня хранит,
   Пока не пробьёт час мой с Нею слиться,
   Блаженство умирания будет мне наградой,
   И даже грозный брат Её отступит...
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
   ПАНК.
  
   В ЖОПУ!!!
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
   ПАНК - 2
  
   На асфальте, в луже мочи, крови и блевотины, лежал полицейский. Рядом стоял грязный, вонючий панк и застёгивал рваные, потрёпанные джинсы. Носки его ботинок были заляпаны кровью.
   - Вонючий пидор, - процедил он, - уёбок в униформе.
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
   ПАНК - 3
  
   Генри стоял на пересечении двух грязных улиц и докуривал косяк. В его мозгу серебристо-лиловыми облаками проплывали образы религиозно-пошлого содержания. В частности, он грезил, как Дева Мария сосёт его покрытый коркой смегмы член, а он в это время рассказывает ей о сакральном смысле "Анархии в Соединённом Королевстве" и своих взглядах на проблему демографического кризиса. С некоторым удивлением он обнаружил, что люди смотрят на него...не совсем обычно. Подумав с минуту, он громко заявил, обращаясь ко всем и ни к кому одновременно:
   - Какое-то блядство, ей-богу!
   А потом мысленно кончил в рот Деве Марии.
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
   КОНЕЦ ФИЛЬМА.
  
   Квартира мне досталась толковая, особенно если учесть чуть ли не смехотворную плату. Вполне чистая комната с телефоном, приличных размеров кухня и, что самое главное, совмещённый санузел. Всё дело в том, что я терпеть не могу пользоваться туалетной бумагой, салфетками и прочей жопоподтирочной хернёй. Гораздо круче и полезней помыть задницу водичкой после того, как посрал. Гигиена, блядь!
   Мой гардероб состоит из четырёх рубашек, двух футболок и двух пар джинс, это всё, что я накопил за 28 лет жизни, это всё, что мне нужно. Я не из тех пидоров, которые дохнут, если раз в два дня не одевают новую рубашку или новые носки. Мне вообще насрать, что на мне надето, главное, чтобы нигде не тёрло и не давило, а это немаловажно, если брать во внимание, что во мне килограмм 10 лишнего веса...мягко говоря.
   Я оставляю сумки посреди комнаты и иду в ближайший магазин. там я покупаю водку, пиво и какую-то консервированную рыбу, возвращаюсь в квартиру и сооружаю себе подобие ужина. мой желудок с благодарным урчанием принимает жуткое месиво из рыбьих тушек в соусе и хлеба. Вдогонку я посылаю мощный дозняк водки и запиваю всё это пивом. Я прислушиваюсь к своим ощущениям и с удовлетворением отмечаю, что чувствую себя лучше.
   Шесть часов вечера.
   Телевизора нет. Радио или магнитофона тоже нет. Меня начинает клонить в сон, но ещё не настолько, чтобы завалиться спать. Поэтому я тяну к себе телефон и набираю номер Элис.
   Элис - клёвая тёлка, во всяком случае, два года назад она была таковой. Надеюсь, что она помнит меня. Я не трахался уже два месяца и уже от одного ожидания её голоса я чувствую эрекцию.
  -- Слушаю.
  -- Элис? Привет, подружка! Это Ронни, не забыла меня?
  -- Бог ты мой! Какие люди! Ты откуда?
   От этого голоса с хрипотцой яйца начинают наливаться тяжестью, а член совершает героическую попытку порвать джинсы. Сон сняло, как рукой.
  -- Я в Н-ле, солнышко, - отвечаю я.
   Как давно? Где тебя носило? - Радости в её тоне я не улавливаю, но это меня не беспокоит. Крошка Элис всегда говорит ровно, идёт ли речь о её последнем оргазме или о похоронах любимого дедушки. Только в постели она даёт волю своим эмоциям и голосовым связкам.
   Я смотрю на часы и говорю:
  -- Вот уже восемь часов. Снял себе конуру на Стад-стрит.
  -- Так где ты был? Чем занимался?
   Мне не охота распространяться о всех своих заморочках, я жажду секса.
  -- Ничего особенного, Элис. Выполнял кое-какую работёнку. Скопил вот пару монет, решил заскочить в Н-л, тебя повидать, - забрасываю удочку.
  -- Не смеши меня, Ронни. Ты, может, и скотина, но не лгун.
   Я слышу, как на другом конце провода мужской голос произносит:
  -- Элис, лапуля, кто это?
   Голосок, между прочим, так себе. Сразу представляю себе какого-нибудь хилого мудака, у которого руки тоньше, чем мой елдак.
   Элис отвечает, что это - брат какой-то Лили. Блядь, это хороший знак! Моя небритая физиономия расплывается в улыбке. Я говорю:
  -- Ебать мой хуй, Элис! Это что за пидор там мычит? Ты что, замуж вышла?
  -- Что-то вроде того, Рон. Слушай, если ты что-то хотел...
   Обиделась, дура!
   Эй, Элис, не сердись. Я просто не ожидал от тебя такого, чтоб я сдох! Ну, а если серьёзно, то я хотел бы тебя повидать. Сейчас.
   Наступает пауза. Я жду, плотно прижав трубку к уху.
  -- Хорошо.
   Я ликую.
   -Стад-стрит,17а, второй этаж, номер 7. Жду...лапуля,- не могу удержаться, чтобы не поддеть её. В трубке - короткие гудки.
   Я чувствую подрыв. Прикидываю, что добираться она будет не менее часа, да ещё пока нанесёт боевую окраску...
   Успеваю сбегать в магазин, купить ещё водки с пивом. потом лезу в душ, смываю с себя пот и пыль. особенно тщательно мою член, поскольку Элис любительница пососать, а я не могу совать её в рот грязный болт.
   С сомнением обдумываю вариант выпить сейчас ещё водки. Можно, конечно, надеяться, что двухмесячное воздержание обеспечит мне стояк, даже если у меня случится инфаркт, но рисковать не стоит. Выхожу на балкон, неспеша выкуриваю две сигареты подряд.
   Раздаётся звонок и я впускаю Элис. Что вам сказать...Она растолстела, как...Нет, она просто превратилась в корову! Я знаю, что должен сказать что-то вроде " Как классно ты выглядишь!", но по натуре я - гад, а потому говорю:
   -Мать твою, Элис, ты похожа на бегемота двуногого!
   Она делает шаг к двери, её лицо кривится и я вижу выступающие слёзы.
  -- Да срать я хотела на тебя, понял?! И на всех мужиков! Только, блядь, и забот - засунуть поглубже!
   Элис плачет. Я чувствую укол раздражения, но делаю вид, что мне жаль. Обнимаю её за плечи и веду в комнату. Усаживаю в кресло, наливаю приличную порцию водки.
   Ей вставляет быстрее, чем я ожидал. Она начинает жаловаться, что залетела, от кого - не знает. Чуть больше года назад родила девочку, а тот мудак, который с ней живёт, думает, что это его ребёнок и даёт денег.
   Я сочувственно киваю головой, тем временем моя рука сползает с её плеч, я глажу её сиськи. Господи, как можно ходить с таким выменем без бюстгальтера! Сиськи у Элис мягкие, расползаются под пальцами, как желе. Она затихает, потом начинает шумно дышать. Я валю её на диван и впиваюсь в рот. Мы яростно целуемся, попутно срывая друг с друга шмотки. Мой хер аж болит от напряжения.
   Где-то я читал, что тёлки возбуждаются быстрее и сильнее, если перед этим поплачут. Я сую руку Элис между ног и убеждаюсь, что тип, который это написал, прав на все сто. Её пизда течёт, как испорченный кран.
   В течение следующих трёх минут я бешено ебу её. Мы оба орём, как раненые. Когда я кончаю, мне кажется, что моя струю пробьёт ей матку. Дышим, как спринтеры в конце дистанции. Я слезаю с Элис и, закрыв глаза, блаженствую. Она тихо постанывает.
   Темно. Разговаривать нет никакого желания. Я чувствую приятную истому. Элис тоже молчит, слава богу, её не тянет на нежные слова и поцелуи. В голове начинают постукивать молоточки, я встаю, беру пиво для себя и Элис. Она - толковая баба, не задаёт лишних вопросов и не требует откровенных признаний.
   Я смотрю на смутные очертания её тела и благодарю бога, что в комнате темно. Воздух наполнен запахом пота и выделений.
   Элис допивает пиво, и я чувствую, как её губы обхватывают мой хуй. Я откидываюсь назад, кладу руку на её голову и замираю.
  
  
   Когда я открываю глаза, в комнате уже светло. Я смотрю на часы - девять утра. Я один. Ни хрена не помню, как Элис ушла. Это меня только радует, поскольку я всегда ненавидел момент, когда тёлка сваливает. Ну, сами понимаете, ей хочется услышать пару ласковых слов или, в конце концов, влить в себя коктейль из одобрения и надежды. Какие уж тут нежности, когда хочется спать!
   Я закуриваю сигарету, пью выдохшееся тёплое пиво и ощущаю омерзение. Пытаюсь сосредоточиться на деле, ради которого приехал в Н-л, но у меня это получается плохо.
   Иду в сортир и сажусь на унитаз. Из меня с жуткими звуками выходит то, что вчера было рыбой и хлебом, а порядочная порция недопереработанного спирта добавляет неповторимую вонь моим экскрементам. Ко всему прочему, я ощущаю запах выделений Элис, засохших на моих лобковых волосах. Долго стою под струями воды в душе, это изгоняет из моей головы туземцев с огромными барабанами.
   Натягиваю одежду и выхожу на улицу. Народу мало, кажется, сегодня суббота. Моя цель - Криппл-стрит, 2804. По этому адресу проживает один тип по имени Уэсли. Уэсли Джеймс, если мне не изменяет чёртова память.
   Я собираюсь его убить.
   Чтобы не создавать впечатления безмозглого отморозка-садиста, я должен раскрыть мотивы моего побуждения. Итак, представьте себе следующее.
  
  
   Чудный вечер, хорошее настроение, неплохая забегаловка, где пиво свежее и не разбавленное мочой детей и жены хозяина и...
   Тут я вынужден остановиться подробнее.
   Я был обычным парнем, не звездой, не уродом, не паршивым фанатичным ублюдком, каковых сейчас развелось, как крыс. У меня была работа, крыша над головой, регулярный секс и надежда на что-то хорошее в будущем. я жил в том полумёртвом мире, в котором живёт большинство людей. Какой-то частью мозгов я осознавал всю рутинность такой жизни, но, как и все, я был отравлен моралью нашего общества и времени, поэтому ставил знак равенства между рутиной и стабильностью. Меня это устраивало.
   Тогда я был гораздо проще, чем сейчас. я был похож на животное, которое озабочено выживанием и насущными проблемами. Я не утруждал себя размышлениями и поисками смысла. Короче говоря, оглянитесь на прожитую вами жизнь, задумайтесь над тем, что вы есть и вы меня поймёте. Я качался на волнах в блаженном неведении, лёжа на спасательном круге самообмана.
   Большего вам знать не нужно.
   Итак, я сидел в баре, наслаждался его атмосферой, пил пиво, колеблясь между перспективой забраться между ног очередной подружке или посмотреть свежий "ужастик".
   Время шло, бар наполнялся людьми. В итоге рядом со мной за стойкой устроился парень. Тип как тип, моего внимания он ничем не привлёк. Слово за слово, потянулся разговор, вы знаете, как это бывает в таких местах:
   Привет привет как дела нормально как у тебя тоже ничего тра-ля-ля-ля-ля-ля-ля-ля-ля-ля-ля-ля-ля-ля-ля-ля-ля-ля не выпить ли нам конечно я не против тра-ля-ля-ля-ля-ля-ля-ля а меня Ронни тра-ля-ля-ля-ля-ля-ля-ля-ля-ля-ля-ля-ля-ля-ля-ля-ля-ля-ля-ля-ля-ля-ля-ля покурить травку я люблю тра-ля-ля-ля нужно за ней сходить не люблю таскать дурь с собой тра-ля-ля-ля-ля-ля-ля я не далеко живу хочешь сходим вместе заодно воздухом подышу тра-ля-ля-ля-ля-ля-ля-ля-ля-ля-ля-ля-ля-ля-ля-ля-ля-ля... И всё в таком духе.
   В общем, мы потащились к этому парню ( Уэсли. Он назвался Уэсли Джеймсом ) покурить травку. К тому моменту я уже был достаточно пьян, ибо пиво перемежалось с водкой, а это коварная, гремучая смесь. Уэс казался мне лучшим парнем на свете, мир был прекрасен, а будущее веяло дымом марихуаны.
   Оказалось, Уэсли привёл меня к своему другу, имени которого я не запомнил, как, впрочем, и его лица, а всё потому, что
   1. Я был бухой
   2. Я чертовски хотел покурить.
   и всё окружающее не имело значения.
   Трава оказалось сильной. Я сказал сильной? Извините. Она меня УБИЛА, прибила, расплющила, выщемила, накрыла, раздубасила. Она выбила из меня всё: личность, ориентацию, критику, сознание. Я превратился в огромную чёрную дыру, куда с охуенной скоростью падала реальность и там исчезала. От тела осталась жалкая тень в каком-то из бесчисленных измерений, что, впрочем, не мешало ему блевать во все стороны. Моё Я с лёгкостью проскальзывало в щели между мирами и порхало над перекрёстками вечности.
   Лучше бы оно там и осталось.
   Очнувшись, я обнаружил, что лежу на левом боку совершенно голый. Я был связан так, что руками не мог пошевелить вообще, а ноги двигались только в одном направлении - к себе.
   Не могу сказать точно, сколько прошло времени прежде, чем я въехал в сложившуюся ситуацию, а когда это произошло, я взвыл, как собака. Пока я был в отключке, эти двое ублюдков отъебали меня как только захотели. Лицо стянуло от пересохшей спермы, а жопа болела так, будто туда засыпали пригоршню перца.
   Блевать было нечем, только две тонких и горьких струйки желчи, смешанной со слюной и спермой, выплеснулись из моего нутра.
   Наверное, люди сходят с ума именно после такого. Следует добавить, что вскоре появился тип, чьего имени я не запомнил и пожаловался, что измазал свой хуй в моём дерьме. Потом он предложил вылизать его дочиста, либо он отрежет мне яйца. Разумеется, я аккуратно отсосал его хер, слизав все комочки говна и получив струю спермы прямо в глотку.
   Конечно, я мог состроить из себя героя и откусить ему балду. Что ж, я предпочёл быть трусливым хуесосом, но с яйцами, чем смелым хуекусом, но без яиц.
   Напоследок мне дали чем-то тяжёлым по балде и я снова отрубился.
   Очнулся я утром в мусорном баке среди всякой срани и кошек. Не стоит вспоминать, как я добирался домой.
   Естественно, в полицию я не пошёл. Несколько дней я просидел дома, сходя с ума от ярости, стыда и бессилия. Это, блядь, был сложный период, закончившийся тем, что я возненавидел всё.
   Я уехал из города. Несколько лет я прожил, перебиваясь временной работой, при этом я постоянно размышлял. Я ринулся в бездну мизантропии и цинизма, ощущая, как растёт во мне желание разрушать. В конце концов я понял, что если не направлю мою ненависть на конкретный объект, то просто разрушу себя на хуй.
   Тогда я вернулся в Н-л. Внешне я изменился мало, но теперь под маской простака прятался жестокий зверь, испепеляемый жаждой разрушения.
   Уэсли Джеймса я нашёл быстро, в маленьких городах это не составляет труда.
   Деньги у меня есть, но тратить их на такси не хочу. Я сажусь в полупустой автобус. Ехать нужно минут пятнадцать. Смотрю в окно. Город изменился мало, это меня не удивляет, такие маленькие дыры, как Н-л, не меняются никогда.
   Передо мной сидит девчонка, рядом с ней - какой-то хлюпик. Ей лет восемнадцать, она ничего. Я упираюсь взглядом в её колени. Похоже, ей это нравится, а вот хлюпик начинает ёрзать на своём сидении. Мне до пизды, я смотрю девке в глаза, потом подмигиваю, растягивая губы в улыбке.
  -- Привет, - говорю я, - как зовут это прелестное создание?
   Тёлка улыбается и произносит:
  -- Кристина.
   Хлюпик проявляет всё большее нетерпение.
  -- Чтоб я сдох, блядь! - восклицаю я, - а не желает ли Кристина пососать мой хер?
   Улыбку с её лица сдувает моментально. Хлюпик набирает полную грудь воздуха и выдаёт:
  -- Ты! Дерьмо! Извинись сейчас же!
   В это время автобус останавливается. Я хватаю хлюпика за шкирку и выталкиваю в открывшиеся двери, вы хожу, следом выскакивает девчонка. Она уже поняла, что сейчас её ухажёра отпиздят, поэтому, бормочет всякую хуйню:
   пожалуйста не надо мы вам ничего не сделали не трогайте нас пожалуйста вот возьмите у меня есть немного денег пожалуйста пожалуйста прошу вас пожалуйста.
   Я пропускаю это мимо ушей и бью хлюпика по морде. Он хрюкает и падает на жопу, девка вскрикивает. Я поднимаю парню и начинаю месить его. В нос, в ухо, брызжет кровь, в лицо, ещё в лицо, что-то хрустит, булькает, в печень, в лицо, в лицо, в лицо.
   С каждым ударом напряжение внутри меня слабеет. Девчонка вопит. Её я бить не хочу, но по-другому не заткнуть. Удар в подбородок, девка вырубается. Не волнуйся, крошка, синяка не будет. Хлюпик хрипит, закатывает глаза и, как только я его отпускаю, мешком валится на землю. Краем взгляда замечаю бегущего в нашу сторону мужика, разворачиваюсь к нему лицом. Мужик, посмотрев мне в глаза, быстро ретируется.
   Подходит следующий автобус, сажусь в него. Правый кулак разбит. Люди отворачиваются к окнам. Я оглядываюсь. Хлюпик лежит, скрючившись, по-моему, он обоссался. Маленькая блядь лежит на спине, ноги разбросаны, между ними что-то голубое. Какая-то карга вякает что-то о распустившейся молодёжи. Меня это не касается.
   Моя остановка. Я выхожу и иду вниз по Криппл-стрит в поисках нужного номера. Очень кстати попадается магазинчик всякой хуйни, где я покупаю слесарный молоток.
   Вот он - 2804. Вхожу в подъезд, пахнет мочой и старьём. Поднимаюсь на второй этаж, жму кнопку звонка. Пульс учащается, дыхание становится глубже. Глазка в двери нет, это плюс. Слышатся шаркающие шаги, старческий женский голос вопрошает, кто там.
  -- Это водопроводчик. Соседи снизу жалуются, что вы их заливаете, - импровизирую я.
   Клацает замок, дверь приоткрывается на расстояние дверной цепочки. В щель видна голова, принадлежащая особе женского пола лет семидесяти. Она произносит:
  -- Что-то вы не очень похожи на водопроводчика.
  -- Я знаю, - говорю я и бью в дверь ногой.
   Дверь срывается с цепочки, слышен глухой стук дерева о кость. Быстро вхожу. У старухи течёт кровь из ссадины на лбу, сама она стоит, прислонившись к стене. Без слов замахиваюсь и опускаю молоток на её темя. Звук непередаваемый! Бабка крякает и оседает на пол, её ноги дёргаются в судорогах, голову и шею заливает поток тёмной крови. Кровь идёт из носа и ушей. В моём мозгу загорается лампочка, она тёплая и светит так славно.
   Прохожу дальше. Слева - кухня, там пусто, на плите что-то кипит в ярко-жёлтой кастрюле. Прямо - дверь, оттуда доносятся звуки музыки. Дёргаю за ручку - заперто. Что ж, для этого есть ноги.
   На большой кровати лежат:
   1. Уэсли Джеймс
   2. Его блядский друг
   3. Какая-то тёлка
   Все трое голые и, похоже, обдолбанные.
  -- Привет, друзья, - говорю я, - как провели время?
   На меня пялятся три пары глаз, причём одна из них явно не в курсе, что происходит. Две другие принимают округлые очертания и становятся неимоверно широкими.
   Говорю тёлке, чтобы та валила отсюда. Вероятно, до неё доходит, что оставаться здесь вредно для здоровья, она вскакивает, подбирает шмотки и валит. Через секунду слышу её вопль, это она увидела труп старухи. Уэсли вскидывается, я пресекаю его попытку ударом молотка в лоб. Его блядский друг начинает мелко дрожать. Я задаю вопрос:
   - Как ты думаешь, что будет написано на твоём надгробии?
   То, что вырывается из его глотки, и речью-то назвать нельзя, отдельные слоги, как у ребёнка: ба-ба-ну-не-по-зна-ме-м-м-а.
   Я прерываю поток этой хуйни опять же ударом молотка в лоб. Парень отключается. Оборачиваюсь. Девка пытается напялить на себя своё шмотьё, от страха у неё ничего не получается. Рациональная часть моего рассудка что-то шепчет иррациональной. Несколько ударов молотком превращают башку тёлки в некое подобие фарша с волосами. Блядь валится на пол и сучит ногами. Я закрываю дверь на замок и возвращаюсь в спальню.
   Оба в отключке, но дышат. Вытаскиваю из-под них простынь, рву её и связываю им конечности. Потом привязываю их друг к другу, лицом к лицу.
   Закуриваю. Выхожу на кухню, открываю холодильник, нахожу там пиво. Прекрасно помогает ждать, вот что я вам скажу. Через полчаса оба очухиваются, я даю им время осознать, в какой жопе они оказались. Ублюдки по очереди блюют друг на друга, сотрясение мозга, блядь, это вам не шутка!
   - А теперь начнётся самое интересное, - сообщаю я им и для начала, аккуратно раздвинув ягодицы блядского друга, сую горящий окурок ему в жопу. Вопль пидора звучит для меня ангельским хором. Козёл дёргается, сжимая и разжимая свои булки, пока окурок не выпадает.
   Ещё раз посетив кухню, возвращаюсь с самым большим ножом. Оба урода кричат, мне приходится сделать музыку громче.
   В течение следующих трёх минут я покрываю их тела достаточно глубокими ранами. Крови много, лампочка в голове превращается в прожектор.
   У меня встаёт. Достаю хуй и мастурбирую. Я так возбуждён, что готов кончить сразу, но растягиваю удовольствие. Рациональная часть рассудка снова совещается с иррациональной в результате чего я запихиваю обоим в рот по кляпу из их же трусов.
   Время перестало существовать. Миг застыл, и это я его остановил! Я властелин мгновенья!
   Два удара ножом - раз, два, - и блядский друг лишился глаз. Пальцем выколупываю из его глазниц обрывки тканей глазных яблок. Он снова вырубился. Что ж, мне некуда спешить.
   Уэсли я ебу в жопу, пристроившись к нему сзади. Он мычит. Я чувствую, что вот-вот кончу. В самый пик вытаскиваю из его жопы свой хуй и всаживаю туда нож. Яркая вспышка оргазма ослепляет меня. По руке течёт тёплая кровь. Восстанавливаю дыхание. Уэсли Джеймс без сознания, его жопа - кровавая дыра, оттуда хлещет кровь.
  -- Nicht kapituliren, блядь, - говорю я и встаю. Постель представляет собой грандиозное зрелище. Кровь, раны, связанные тела, кровь, кровь, блевотина, дерьмо, кровь, кровь, кровь.
   Прожектор в голове начинает гаснуть.
   - Конец фильма, суки, - почти пою, насыщая себя энергией крови и боли. В правой руке моей нож, в левой - молоток. Обе руки неустанно разрушают, разъединяют, дезинтегрируют. Мои руки в крови и кусочках плоти, на губах - улыбка, в глазах - ликование, в душе - пустота.
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
   Дед.
  
   Моего деда зовут Роберт Пирсон. Ему восемьдесят четыре года, однако, не смотря на возраст, он сохранил ясность ума и, что удивительно, трезвость памяти. Несколько недель назад умерла моя бабушка, его жена, с которой он прожил пятьдесят шесть лет, по этой причине я переехал жить к нему.
   Как бы там ни было, а потерять человека, который столько лет был рядом, всякому тяжело, но дед держался с поразительным самообладанием. Он не раскис и не переселился в прошлое, забыв о настоящем. Конечно же, ему было тяжело, очень тяжело, и я как мог, старался помочь ему, но я видел, что печаль в его глазах останется до последнего вздоха.
   Стояло лето, и мы с ним каждый вечер, невзирая на погоду, усаживались в кресла на просторной веранде и разговаривали. Дед за вечер выкуривал пачку сигарет и выпивал половину, а то и целую бутылку рома. Однажды я заикнулся о вреде для здоровья, тогда он посмотрел на меня и сказал:
   - Гарри, если я не буду пить и курить, то я, похоже, никогда не умру. Больше я ничего не говорил ему по этому поводу.
   Мы говорили о войне.
   - Тут, Гарри, я полностью согласен со стариком Ницше. Война - способ контролировать численность человечества, сынок. Сам посуди, если бы не первая и вторая мировая, на сколько больше сейчас жило бы в мире людей, а? Тут простая арифметика, Гарри - чем больше людей, тем больше им нужно жратвы и места для жизни, а их без войны не добудешь, ведь никто тебе добровольно не отдаст свой кусок земли или хлеба, вот и выходит замкнутый круг.
   - Но дедушка, у тебя же брата убили в Нормандии!
   - Да уж...чёртовы немцы давали нам там прикурить... - некоторое время дед молчит. - Но всё равно, если думать об этом в глобальном масштабе, приходишь к таким вот мыслям. Я видел войну, Гарри, я смотрел ей в глаза почти год, и я знаю, что это такое. Кровь, дерьмо и смерть, больше там ничего нет. С другой стороны, войны не было слишком уж долго, я думаю. Посмотри, сколько развелось узкоглазых, например! Ты что, думаешь, они будут спокойно сидеть в своём задрипанном Китае и жрать рис? Чёрта с два! Сам увидишь, пройдёт очень немного времени, и они, как тараканы, полезут во все стороны. Или взять арабов...эти твари уже бомбу атомную мастерят, и когда они её сделают, то скинут её прямо нам на башку, не сомневайся!
   Мы говорили о политике.
   Тут дед был краток.
   - Всё это дерьмо бизонье, Гарри! Каждый ублюдок думает только о своём кармане. Я никому не верю. И тебе советую.
   Мы говорили о женщинах.
   - Женщины, сынок, это единственное, ради чего стоит жить, я так думаю. У меня было много женщин...
   В повисшей паузе я слышу, как стрекочут в траве кузнечики. Я не решаюсь что-либо сказать, жду, пока дед продолжит.
   - Я перетрахал десятки баб, Гарри. С кем-то я был только раз, и на следующий день не мог вспомнить её лица, с кем-то я был долго...но никого из них я не любил так, как мою Сару.
   Я молчу, так как не знаю, что сказать. Глаза деда на несколько минут заволакиваются слезами.
   - Ты не видел её в молодости! Все парни завидовали мне, когда я с ней стал встречаться, а уж сколько раз мне приходилось драться! Но она выбрала меня и прожила со мной до самой смерти. Я не знаю, были ли у неё мужики кроме меня, да теперь это и не важно. Я знаю лишь, что она любила меня, и я любил её, и нам было хорошо вместе. Стыдно ли мне за то, что я изменял ей? Да, Гарри, ведь это своего рода предательство. И хотя сердце и душа моя всегда принадлежали ей, мне всё равно стыдно. Но жалею ли я о том, что совершал? Пожалуй, нет. Иногда мне было так хреново, что я чуть-чуть не рассказывал Саре об очередной интрижке, но в последний момент всегда сдерживался. Чёрт возьми, я жалел её, и не хотел потерять! Сейчас мне кажется, что она так или иначе знала о том, что я время от времени изменял ей. Что сделаешь, такой я человек! Вот ты, Гарри, изменял своей жене?
   Я был женат шесть лет, потом мы развелись. Любви больше не было, а я не хотел жить с кем бы то ни было без любви. Радует лишь, что за шесть лет мы не обзавелись детьми. Я изменял своей жене.
   - Да, дедушка, изменял.
   - Ну, тогда ты сам всё понимаешь. Видать, что-то есть такое в мужиках, что периодически толкает нас налево. А кто не ходит налево, тот спивается, факт. Становится алкашом. Я думаю, что лучше время от времени совать свой член в чужую дырку, чем становиться алкашом. Согласен?
   Я киваю.
  -- Молодец, - дед удовлетворённо хмыкает.
   Мы говорили о религии.
   - Тебе известно, что я не крещён? Да, Гарри, это факт. Отец запретил матери совершать надо мной этот мерзкий ритуал, они с матерью перегрызлись из-за этого, но он настоял на своём. Тебе интересно узнать почему? Слушай тогда. Когда я был немного младше тебя, мой отец рассказал мне одну историю, свидетелем которой он был. Это случилось, если мне не изменяет память в девятьсот тринадцатом или четырнадцатом...точно, в девятьсот тринадцатом. Моему отцу тогда было пятнадцать лет. Они жили недалеко от Портсмута, в маленьком городишке, где все друг у друга на виду. Так вот, жила там женщина, имени я уже не помню, со своей дочкой, кажется, её звали Ребекка. Она росла странной такой девочкой, всё время держалась особняком, ни с кем не дружила. Все свое время она проводила в лесу, стоявшем неподалёку. Там Ребекка садилась в траву и разговаривала с цветами, букашками всякими. По-моему, она была ровесницей моего отца. Да и мать её была со странностями, очень набожная. Мужа у неё не было, она растила девочку одна. Сам понимаешь, в школе Ребекке приходилось несладко. Только вот её как будто это не касалось. Отец говорил, что когда она шла по улице и мальчишки смеялись ей вслед, всячески издеваясь, она могла обернуться и с улыбкой, молча, смотреть на них. Отец утверждал, что в это время в её глазах не было ни страха, ни ненависти, ни злобы, ни обиды. Казалось, она просто не понимает, что происходит, чего от неё хотят. Короче говоря, похожа была на инопланетянку. В городе её называли по-разному, самым безобидным прозвищем было "дитя природы". Так вот, я уже говорил, что мать её была очень религиозной, прямо фанатичкой какой-то, она постоянно таскала её в местную церковь, да и дома, говорили, принуждала её часами молиться. Самое интересное то, что когда Ребекка входила в церковь, там гасли все свечи, представляешь? Я бы не поверил, но отец рассказывал, что однажды сам видел это, а мой папаша не был лгуном! Уж не знаю, как она могла это делать. Это сейчас её начали бы таскать по врачам разным, анализы всякие делать, а тогда, в тринадцатом, ничего подобного быть не могло. В общем, местный священник решил, что она - ведьма. Мало того, у него хватило ума заявить это людям. Ну, тогда и началась самая настоящая травля. Бедная девчушка, представляю, каково было ей! В школе и на улице ей вообще нельзя было появиться, чтобы люди не начали обзывать её ведьмой, отродьем Сатаны, мерзкой сукой и прочими неприятными словами. Дома же её третировала собственная мать. Тем не менее, Ребекка никогда никому не сказала что-либо в ответ, она просто смотрела на людей и улыбалась, и это ещё больше пугало народ. Ну, вот, так, наверное, продолжалось бы ещё не один месяц, но тут кое-что случилось. Да, забыл сказать. Там был местный дурачок, его имени я тоже не помню, он хвостом ходил за Ребеккой, а она никогда не гнала его от себя. Это также было поводом для всякого рода сальных шуточек, сам понимаешь. Единственным местом, куда он не ходил с ней, был лес. Не могу тебе сказать, почему дело обстояло подобным образом, да, наверное, никто не смог бы. Однако дурачок этот, видимо, постоянно ошивался где-нибудь рядом, потому, что когда произошла беда, он первый прибежал в участок. А случилось вот что. Ублюдочный святоша, как выяснилось потом, знал, что Ребекка часто гуляет в лесу одна. И вот в один хренов день эта скотина выследила девочку и изнасиловала её в этом лесу. Дурачок тот, говорил отец, прибежал тогда в участок с залитым слезами лицом и где словом, а где жестами рассказал, что он видел. Разумеется, сначала ему никто не поверил, дурачок, мол, и есть дурачок. Посмеялись и прогнали его. Тогда он побежал к матери Ребекки, и уже вдвоём с ней они сломя голову помчались в этот лес. Святой отец, гореть ему в Аду, как раз заканчивал своё мерзкое дело. Мать девочки, естественно, подняла крик, сбежался народ, явился помощник шерифа. Священник, конечно, стал вопить, что, мол, эта ведьма соблазнила, околдовала его, несчастного. Одним словом, скандал вышел ещё тот! Люди были в смятении. С одной стороны, они застали святого отца за вовсе не богоугодным занятием, с другой - ведь они считали девчонку ведьмой...Короче, дело решили замять. Мать с бедной дочерью на следующий же день уехали из города. Несчастный ребёнок тронулся умом. Святоша, понимая, что теперь в этом городе ему будет трудновато читать проповеди о любви и добре, тоже стал готовиться к отъезду. Он подал прошение, или как там у них это называется, о переводе его в другой город, и ждал ответа. Только ни хрена он его не дождался. В один прекрасный день его обнаружили утром висящим в петле на воротах церкви. Говорят, что поздно вечером накануне около церкви видели того местного дурачка. Его пытался допросить шериф, но какой спрос с дурака! Так и не выяснили, повесился ли этот гадёныш сам или ему здорово в этом помог дурачок. С тех пор отец ни разу не был в церкви, ну, а история с моим крещением тебе известна. Кстати, твой отец тоже не особенно хотел, чтобы тебя крестили, но твоя мать так достала всех своим нытьём, что решили не трепать себе нервы. Вот такие дела, Гарри.
   Такой у меня дед. Мы о многом с ним ещё говорили, всего не расскажешь. Скоро мне нужно уезжать, отпуск подходит к концу. Не знаю, как он будет здесь один. Я предлагал ему поехать со мной, жить у меня, но дед отказался наотрез. "Здесь, - говорит, - моя Сара. Как я уеду?" Может, он прав. Стариков трудно сорвать с насиженного места. И ещё. После одной из наших бесед я как-то заметил: "Ты так говоришь, дед, словно ты прожил пятьсот лет и всё знаешь!" Знаете, что он мне на это ответил? Он сказал: "Четыреста шестьдесят восемь, Гарри, всего четыреста шестьдесят восемь...", и загадочно улыбнулся.
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
   Бегство.
  
   Сидя у окна, я гляжу в ночь. Там, за стеклом, небо пронзает воздух холодными нитями дождя. Я слышу тихий тревожный шёпот небесной воды и на мгновение мне кажется, что ледяные струи проходят сквозь меня, влажными стежками прихватывая обрывки мыслей.
   Сколько я здесь нахожусь? День? Неделю? Столетие? Время растворяется в осенней меланхолической полудрёме. Может, я давно умер, и всё это - мои посмертные зигзаги памяти...
   Я не знаю.
   Словно кто-то разбил меня на многие кусочки и разбросал по всему свету, и каждому из них больно, и каждому из них страшно...Мысли о любви не приносят мне успокоения, ибо я - её палач. Как странно устроена жизнь... Мы настойчиво изгоняем из неё всё доброе и хорошее, а после жалеем себя, но ничего нельзя вернуть. Большинство вещей и людей уходят из нашей жизни безвозвратно. Нам следовало бы поучиться у животных быть собой, но как жаль! Как жаль, что в миг, когда мы осознаем это, уже поздно.
   Поэтому мы заранее готовим пути к отступлению, рассчитываем маршрут бегства. Это бесконечная дорога, ведь от себя не убежишь.
   А я бегу, как кролик в свете прожекторов, не в силах свернуть. Моё бегство началось не вчера и закончится не завтра.
   Я не знаю.
   Всего лишь наблюдаю, как небо пронзает воздух холодными тенями...
  
  
  
  
  
  
   Гротеск.
  
   Он шёл по бездорожью, усталыми шагами отмеряя милю за милей. Одежда его покрылась слоем серой пыли, стоптанные сапоги из оленьей кожи мягко ступали по земле.
   Рубиновое небо безучастно следило за его движениями. Фиолетовая трава послушно ложилась под его ступнями, и он слышал, как она, еле слышно шурша, расправляет свои полупрозрачные тельца за его спиной.
   Он шёл на север.
   Путь его продолжался так долго, что он уже давно потерял счёт дням. Часы - единственную свою ценную вещь - он давно обменял на еду и табак, поэтому теперь он определял время суток по движению трёх Солнц днём и по положению звёзд ночью.
   Он знал, что скоро ландшафт изменится - лесистую равнину сменят суровые каменистые горы, покрытые снегами и льдом; порывистый ветер будет швырять в лицо горсти ледяной крошки, пытаться сбить с ног; в холодной тьме замельтешат горящие голодным огнём глаза волков; кровь в жилах застынет.
   Но его это мало беспокоило. Слишком долго он был в пути...
   Усталость давала о себе знать противным нытьём в ногах. Он вспомнил, как шагал по стальным лезвиям босиком, как острый металл алчно впивался в живую плоть. В памяти оживали картины из прошлого, когда он был безжалостен и беспощаден, руки и грудь были покрыты кровью, а глаза светились ненавистью. Он помнил, как в него вонзались острия копий, как мечи рвали его сухожилия. Как давно это было...
   Уже много дней он никого не встречал, ни людей, ни животных, однако это не мешало ему. Он жил лишь воспоминаниями, память была его верной спутницей.
   Рубиновые краски неба стали сгущаться, через час-другой свет померкнет и тьма завладеет миром. Он не боялся тьмы, он вообще забыл чувство страха. Смертельная опасность давным-давно стала его сестрой.
   Он остановился и несколько раз глубоко вздохнул. В воздухе не чувствовался аромат зелени, не было вечерней свежести.
   "Как странно", - подумал он, хотя давно уже привык к этому. Он прислушался к себе, пытаясь обнаружить признаки подступающего сна или голода, но тело его молчало. Тишина царила и в окружающих его сумерках.
   "Как странно", - снова подумал он, и зашагал дальше. Скоро его силуэт превратился в точку на горизонте, а потом и вовсе исчез в безмолвной мгле.
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
   НОКТЮРН.
  
  
   Под осколками неба уставшего, ливнями
   И грозовыми раскатами слёзы пролившего,
   Под невидимым светом Луны искалеченной,
   В болезненной ярости тьмы изувеченной
   Глаза мои мутные болью искрились,
   Пальцы тело ощупывали, раны ласкали,
   Выходы крови искали.
   Капли её по рукам струились, падали вниз,
   В Ад уносились, питали любовниц моих
   Ненасытных. Те просили ещё, ещё!
   Острым лезвием я вены свои открывал,
   Жизнь им давал.
   В чреслах моих похоть рождалась невообразимая,
   Плоть, этой жаждой томимая, вся трепетала!
   Влекомый их зовом, к земле припадал
   И с ними сливался в объятиях жарких,
   Страсть была болью, боль была жизнью,
   Что я извергал, в конвульсиях корчась.
   Сладостный шёпот в крик превращался,
   На части меня рвали их когти,
   Я подчинялся, я требовал больше!
   Змеиные губы мой пот собирали,
   Лизали, сосали, пили, глотали.
   Я забыл обо всём. Страдая и воя,
   Я полз вслед за ними, ногти срывая
   Об острые камни, слизью их тел
   Тело умащивал, жжение было наградой мне.
   Теряя рассудок, в ущелья глубокие,
   Что пахнут тленом и мраком,
   Срывался, спастись не пытался.
   Запах их терпкий, сладкий, болотный
   Стал моим Богом, моим ангелом жутким.
   Ему я молился неистово...
   Но отвергли меня, высосав напрочь
   Всё, что я мог им отдать. Теперь
   Жить не могу я, а умирать Мне не позволено. Запрещено!
   Раны мои исцелить невозможно,
   День отказался давать мне приют,
   Я замер в сумерках, тревожно прислушиваясь
   К шороху тел невесомых,
   Запахом крови моей и коросты
   Гниющей влекомых.
   Они все насытятся, на смену им
   Другие придут, струпья вскрывая,
   Тягучие ленты гноя глотая,
   А я буду жить...
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
   Отвращение.
  
   Вот скажите мне, пожалуйста, почему так происходит: вроде бы у меня с девчонкой всё в порядке, трах-бах, и всё такое, я ей лижу, она у меня сосёт, но стоит мне проникнуть в её задницу - всё, пиздец! Хочется дать ей пинка и больше никогда не видеть. Что за хреновина такая, а?
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
   Ревность.
  
   "Извините, сейчас меня нет дома. Оставьте ваше имя и номер телефона после гудка и я вам перезвоню. Спасибо".
   Я слышу это в телефонной трубке уже восьмой раз за вечер. Сейчас одиннадцать. Первый звонок я сделал в восемь. Где ты? ГДЕ ТЫ, ЧЁРТ ТЕБЯ ВОЗЬМИ?! Включаю телевизор, бездумно переключаю его с канала на канал, ни на одном не останавливаясь, потом выключаю. Закуриваю сигарету, отмечая, что пачка почти пуста, значит, придётся тащиться в магазин. Это - шестнадцатая сигарета за два часа. От кофе ломит затылок.
   Снова набираю твой номер. С нарастающей злостью выслушиваю бесстрастный голос автоответчика и оставляю сообщение:
   - Я звоню девятый раз. Где ты? Не верю, что ты спишь, отключив звук. У тебя мужик. Точно, у тебя мужик! Желаю, чтобы эта скотина сдохла до завтрашнего полудня! Чёрт, возьми эту хренову трубку!
   В раздражении чуть не разбиваю свой аппарат. В голову против моей воли лезут красочные картины, где ты не одна. Я вижу чужие волосатые руки, гладящие твой живот, снимающие с тебя трусики, проникающие в твоё влагалище; я слышу хриплый чужой голос, шепчущий тебе на ухо непристойности; я вижу, как выгибается твоё тело, как оно стремится навстречу его пальцам и его...
   Прочь! Прочь! Вскакиваю, хожу по комнате. Захожу в ванную, умываюсь ледяной водой.
   Новая сигарета.
   Полдвенадцатого. Набираю номер. "Извините..."
   Сука! Похотливая сука!
   ГДЕ ТЫ?!
   Брожу по комнате, передвигая предметы с места на места и обратно, листаю книги. Включаю музыку, но не могу сосредоточиться даже на словах.
   Новая сигарета. Полночь.
   В груди давит, сжимается всё в комок и опускается в живот, к паху, затем снова поднимается вверх. Где ты? Я люблю тебя, я хочу тебя, ты нужна мне! Где ты?!
   Набираю номер. Дьявол!!! Аппарат разбивается вдребезги о стену, его обломки разлетаются по комнате.
   ...я вижу, как он входит в тебя. Ты стонешь, двигая бёдрами навстречу его члену...
   Выхожу в магазин за сигаретами. Ночной воздух приятно холодит лицо.
   - Пачку "PALL MALL" ... и бутылку рома. Любого. Спасибо.
   Сажусь на скамейку у дома и открываю ром. Несколько больших глотков разжигают пожар внутри.
   Новая сигарета.
   ...он переворачивает тебя на живот, целует твою шею, спину, входит в тебя сзади, ты приподнимаешь попку, он прижимается к ней своим лобком...
   Глоток рома. Сигарета. Достаю мобильный, набираю твой номер. Снова автоответчик. Я готов тебя убить. Я хочу тебя до боли!
   Где ты? Чем занята?
   Новая сигарета.
   Раздражение. Злость. Ярость. Ненависть.
   ...его член трётся о бархатные стенки твоих щек, твой язык; пальцы в волосах...
   Глоток рома. Встаю, иду в дом. Темно. Ярость.
   ...ты глотаешь его сперму...
   Бутылка разбивается в дребезги, капли рома на моём лице. Ярость.
   Я люблю тебя. Автоответчик. Ярость. Я люблю тебя.
   Новая сигарета.
   Я хочу тебя. Я хочу убить тебя.
   ГДЕ ТЫ ?!
   ГДЕ ТЫ ???
   Темно. Боль. Ярость . Автоответчик. Боль.
   Я люблю тебя! Как ты можешь со мной так поступать?
   Автоответчик. Ярость. Боль.
   К чёрту. Пошла к чёрту, шлюха паршивая! Где ты? ТЫ ДОЛЖНА БЫТЬ СО МНОЙ!
   Ярость. Боль.
   Новая сигарета. Кофе. Диазепам.
   К чёрту. Убью. Я люблю тебя, не топчи меня! Где ты?
   Моя любовь...моя боль...любовь...радость...ярость...
   Я устал. Автоответчик. Горечь. Любовь.
   Ты моя.
   К чёрту...
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
   Проскальзывая в щель.
  
  
   Спирально-ветвистые, взбитые страстью,
   Спермой обвитые лярвы астральные
   В моё рвутся тело, дыры выискивая...
   Дыр во мне много: рот, уши, нос, пуп,
   Глаза (даже закрытые), анус, уретра,
   Поры все кожные, железы сальные...
   Кровь по семенникам моим струится сильнее всё,
   Лярвам навстречу рвётся вся жидкость,
   Слюна стала вязкою, моча пахнет серою,
   Адреналин с тестостероном кипят в моих яйцах.
   Запах их чувствую, во рту он вибрирует,
   Язык заставляет по нёбу шарить, по всем его складкам.
   Первая боль мне приносит, разрывая уретру,
   Член превращая в распухшее месиво
   Крови и спермы. Зубами впилась
   В канал, дорогу себе прогрызая, липкий след оставляя.
   Вторая во рту мечется, кусает язык,
   Выделяет слизь, остро пахнущую.
   Третья по коже моей растеклась, распласталась,
   Обнимая меня огнём дырки своей, обильно текущей...
   Четвёртая сквозь массы кала в кишки пробирается,
   Вверх, к желудку стремясь, к кислоте и гастрину.
   Моё наслаждение не понять земным тварям,
   Привыкшим к орально-анальному, генитальному,
   Генитально-оральному сексу - не сексу, а издевательству,
   Прочь, женщины мерзкие, эстроген омерзителен!
   ЭНТРОПИЯ.
  
   Я не буду просить прощения. Я сделал это сознательно, и мне не в чём себя винить. Я не хочу. Я не хочу. Мне плевать.
   Глаза, глядящие с ненавистью, презрением и злобой; глаза, мечущие искры ярости и страдания; глаза, источающие слёзы боли и печали...
   Я хочу видеть их, но не могу вынести тяжести их взора. Мне тяжело. Мне адски трудно будет убить этот взгляд в своей памяти.
   Этот мусорный бак давно пора очистить, выбросить всё, выпотрошить его и продезинфицировать цинизмом. А мусор сжечь у тебя на глазах, чтобы ты видела, как сгорают мои мечты, отпечатки твоих поцелуев, эхо твоего голоса; как корчатся в пламени твои слова, мои ответы, наша ложь.
   Я хочу прожить отпущенное мне время не так, по-другому. Все те, кого я встречаю, откусывают понемногу от меня, но мало кто даёт укусить себя. Куда же делась моя змеиная гордость?
   Чем же заинтересовать себя во всей этой суете? Чем? Кем? Все уходят, когда приходит кем-то назначенное время, а я снова остаюсь один, наедине с грудой обломков прошлого. И что же мне с ней делать? Что мне с ней делать?
   Крайности разочаровали меня, а порок более не приносит радости, ибо стал обыденностью. Добродетель гнусна, как протухшая рыба. Религия лжива. Истина призрачна. Любовь непостоянна и болезненна. Болезнь не оригинальна.
   Куда мне деться от всего этого? Кто-нибудь в силах помочь мне избежать проклятия бытия? Кто-нибудь услышит ли меня?
   Я разваливаюсь, просто распадаюсь на части. Прекрати, останови это или же сделай это как можно быстрей. Нет, не потому, что я страшусь боли, к ней я давно привык и уже мало замечаю её, а потому, что всё это так наскучило...
   Не видел я разницы между дном и вершиной, не заметил различия между ними. Или я слеп? Или я был не на тех вершинах и ползал не по тому дну?
   Живость...оживление, движение...Какой-то хаос. Саморазрушение равносильно непротивлению, так, кажется, происходит? Энтропия. Да, именно энтропия. И вот здесь всплывает противоречие, но мне уже плевать. Энтропия, так энтропия. Всего вам.
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
   И ПРИХОДИТ НОЧЬ...
  
  
   Они стояли на перроне, глядя друг другу в глаза. На город опускались ранние осенние сумерки, стушевывая болезненно-яркие краски заката. Воздух, казалось, вибрировал, настолько прозрачным он был в тот вечер.
   Людей было мало, всего несколько человек, рассеянно ожидающих подачи поезда. Вокзал находился за чертой города, поэтому здесь не ощущался его суетливый ритм.
   Он жадно вглядывался в черты Её лица, несколько резковатые, но такие милые, родные. Предчувствие расставания наполняло Его душу отчаянием и тоскливым унынием, как будто кровь в венах превратилась в густую смолу, окутавшую сердце вязкой паутиной.
   Он вдруг поймал себя на мысли, что не может вспомнить цвет Её глаз. Сейчас, в сумерках, зрачки расширились и радужки не было видно. Он испытал иррациональное чувство, предвосхищение возможности раствориться в Её взгляде, навсегда исчезнуть в бездонной пропасти этих двух осколков вечернего неба.
   Зажглись фонари и сумерки сразу сгустились. Где-то раздался протяжный гудок, нарушивший безмолвие.
   - Поезд подают, - произнесла Она.
   Он увидел Её влажные зубы цвета свежих сливок.
   - Да, - Он как-то неуверенно кивнул.
   Ему хотелось сказать Ей что-то очень важное, самое главное, но Он не находил слов.
   Она слегка поежилась, по-детски передернув плечами. Это движение вызвало в Нем такую мощную волну нежности, что Он еле слышно застонал от переполнявших Его чувств. На короткий миг тревожная тень разлуки отступила. Он взял в руки Ее прохладную ладонь и в который раз поразился удивительной гладкости Ее кожи. Она легонько пошевелила пальцами, когда Он поднес Ее руку ко рту и прижал к губам. Ее лицо озарила легкая улыбка, а Он не мог совладать с собой и оторваться от этого поразительного создания природы, наделенное способностью одним движением выражать любовь и ненависть, радость и печаль, страх и покой, боль и блаженство. Он удерживал Ее ладонь так осторожно, словно та была очень хрупкой, невесомой, и в то же время так крепко, будто она являлась связующим звеном между жизнью и смертью.
   Проскрежетав колесами, подъехал состав. Двери вагонов открылись и на перрон сошли стюарды.
   Она мягко извлекла ладонь из Его рук и взглянула на часы.
   - Осталось пять минут, - Ему показалось, что в Ее голосе прозвучало нетерпение, и тень над Его головой стремительно почернела, превратившись в мрачную тучу.
   Время вдруг стало осязаемым. Он ощущал его нарастающую пульсацию. Время сделалось материей и окутало Его удушливой пеленой. Сердце забилось быстрее, дыхание участилось.
   Стремясь вырваться из этой пелены, Он шагнул к Ней, обнял и крепко прижал к себе. Что-то бормоча, как безумец, Он терся щекой о Ее шею, вдыхал аромат Ее волос, ощущая холмики Ее груди, плавные линии бедер, изящную спину.
   Он приник к Ее упругим, теплым губам. В этот миг он всей душой жаждал остановить время, любой ценой, лишь бы только этот миг продолжался бесконечно.
   Она ответила на Его поцелуй. Ее язык был бархатным и горячим, и Он пил из этого источника и никак не мог утолить жажду.
   Она отстранилась от Него, смущенно пробормотав:
   - Здесь люди, на нас смотрят...
   Весь Его облик кричал о том, что плевать Он хотел на всех людей, что Ему совершенно безразлично, что они могут подумать.
   В это время объявили посадку. Для Него время превратилось в огромный водоворот, который вот-вот все поглотит. Ему стало трудно дышать.
   - Мария! Мария! - прошептал? Выкрикнул? Прохрипел?
   Машинист дал свисток, зашипел пневматический тормоз, пассажиров попросили занять места в вагонах.
   Она поднялась по ступенькам и в тамбуре обернулась.
   - Я скоро вернусь, милый! Всего три дня - и мы снова будем вместе.
   Спазмы сдавливали Его горло.
   - Я так люблю тебя, Мария, - прошептал Он, - больше жизни люблю. Возвращайся скорее! Я не могу жить без тебя!
   Она улыбнулась, послала Ему воздушный поцелуй и исчезла в вагоне.
   Он прошел немного вперед, высматривая Ее в окнах. А! Вот и Она. Он смотрел на Нее, отделенную от Него стеклом, снизу вверх, испытывая нечеловеческое отчаяние.
   Машинист дал второй свисток и состав тронулся, медленно набирая скорость.
   Он, сначала шагом, а потом бегом пустился вслед, стараясь находиться рядом с окном. Она помахала Ему рукой и Он неуклюже взмахнул в ответ. Потом Она стала делать знаки, чтобы Он возвращался, но это было немыслимо! Еще один миг видеть Ее, еще пол мига...
   Не заметив границы перрона, Он споткнулся и упал в гравий, разбив при падении ладони и колени в кровь. Стоя на коленях, Он задыхался, Его сердце пыталось вырваться через глотку, стремясь вслед за Ней.
   - Мария! Мария! Мария! - кричал не Он, но Его душа, терзаемая неземной болью.
   - Эй, мистер, с вами все в порядке? - окликнул Его какой-то служащий вокзала, видевший его падение и поспешивший на помощь.
   Он обернулся и человек невольно остановился, озадаченный.
   Из Его глаз текли слезы, лицо выражало неимоверное страдание и боль, тонкие губы что-то шептали, все тело било крупная дрожь.
   - Мистер, вам нужна помощь?
   Он судорожно мотнул головой, с трудом поднялся и, шатаясь, побрел прочь.
   - Сумасшедший, - подумал служащий. Войдя в здание вокзала, он подошел к полисмену и в двух словах описал то, что увидел.
   - А-а-а, этот несчастный! - полицейский сочувственно вздохнул. - Он приходит сюда вот уже вторую неделю, каждый раз в одно и то же время. Я пытался с ним заговорить, но он только плачет и мочит. Вероятно, кого-то потерял и не может с этим смириться. Знаете, иногда так бывает, люди не хотят верить, что кто-то покинул их безвозвратно. Он безобиден, во всяком случае, пока. Думаю, ему нужно время.
   Служащий понимающе кивнул головой. Они еще немного поговорили о превратностях человеческой судьбы и разошлись, каждый по своим делам.
   Город накрыла ночь. В холодном осеннем небе мерцали далекие звезды. Поднявшийся ветер срывал с деревьев уже мертвые листья и они отправлялись в свое первое и последнее путешествие к земле, устилая ее мягким ковром. В домах гасли огни, один за другим, и вскоре лишь фонари освещали пустынные улицы. Ветер пел им свою песню, играя на проводах. Этой ночью, как, впрочем, и любой другой, оборвалась чья-то жизнь и, может, это последний вздох шепчет в кронах кленов и тополей о чем-то, чего мы уже никогда не сможем понять.
   Ночь шагала по городу, заглядывая в окна, даруя кому-то наслаждение и покой, кому-то ужас и страх, а кому-то трагический, но неизбежный вкус умирания.
   Заглянула она и к Нему в окно.
   Он лежал на кровати, глаза Его блестели в свете звезд, а губы шептали:
   - Мария! Мария!
   Он наслаждался каждым звуком Ее имени, как гурман наслаждается изысканным блюдом.
   - Мария! Мария!
   Не было вокруг ничего, лишь только Ее имя. Его подхватил осенний ветер и деревья тоже шептали:
   Мария...Мария...
   Остывшие воды реки приняли его и тоже шептали:
   Мария...Мария...
   И ночь сжалилась над Ним, взмахнула неслышно своим черным крылом и унесла Его последний вздох:
   Мария...
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
   ОТЧУЖДЕНИЕ
  
   Жизнь - это упражнение в смерти. Тот, кто плохо упражняется, умирает неудачно.
   П. Флоренский
  
   1.
   Мне сказали, что всякое зло возвращается к тому, кто его совершил. Выходит, если я что-то украл, то у меня так же должны украсть? В таком случае, первый вор наказал безвинного человека, а последний останется безнаказанным. Или же ваш бог время от времени проявляет изобретательность, наказывая, к примеру, воровку - изнасилованием, насильника - смертью, а убийцу - несчастным случаем вроде кирпича на голову? Как тут не вспомнить ЛаВэя, советовавшего богу обратиться за медицинской помощью!
  
   2.
   Я вру и делаю это часто и с удовольствием. Ложь - это власть, а власть - это так приятно!
  
   3.
   По ту сторону рассудка крадутся хищники, они разрушают мою психику. Гигантские клыки, когти, острые, как лезвия... Я тону в боли, о которой никто не знает. Я потерял чувство мира, его реальность - мои галлюцинации. Психический калека...
  
  
  
  
   4.
   Мне казалось, я похоронил эту любовь навсегда в самых глубинных пластах души, а сегодня мне приснился сон...и я понял, что похоронил ее заживо. Я слышу ее глухой стон сквозь все дурное и прекрасное, что есть во мне.
   5.
   Я знаю всю правду о жизни. Теперь меня влечет тайна смерти.
  
   6.
   Смотрю на себя в зеркало и смеюсь, но смех мой безрадостен. Убить ли это опротивевшее тело, эти глаза, уши, оглохшие от воплей боли? Едва ли кому-то нужно это скопление воды и белка.
  
   7.
   Я обретал любовь и лишался ее, был на вершине и ползал по дну, умирал и возвращался к жизни. Я согласен лишиться смысла, но сначала его нужно найти.
  
   8.
   К смерти необходимо обратиться лицом. Стоять к ней спиной, во-первых, опасно, а во-вторых, просто невежливо.
  
   9.
   Я могу рассказать всю правду о себе тому, кто будет готов ее услышать. Я способен легко говорить о свих ошибках, мои ошибки - это ваши проблемы. К чему каяться в том, что приносит удовольствие? Зачем молить прощения за то, что сделаешь снова?
  
  
  
  
   10.
   Как увлекателен спор об эвтаназии! Только спорить тут не о чем. То, что не способно выжить, должно умереть, а потому акт "хорошей смерти" есть величайшее проявление здравого смысла.
  
   11.
   Хаос - вот идеальная форма бытия! Смерть, дезинтеграция жизни - восхитительный процесс слияния со вселенной.
  
   12.
   Любовь, любовь... Если б вдруг ты стала живым существом, я бы жестоко изнасиловал тебя, убил и анатомировал твое прекрасное тело. Цветы на твоей могиле были бы черными от моих слез, но никогда не увядали.
  
   13.
   Моя душа мечется в стенах телесной тюрьмы, а разум с топором здравого смысла стережет ее в этой темнице. Душа то умоляет слезно, то клянет его страшно, то просто стонет от отчаянья. Взгляни - она в кровь разбила свои члены, глаза ее потускнели, она истощена и вся дрожит. Освободи же ее! Или убей. Я даю тебе такое право.
  
   14.
   Однажды любовь покинула меня. Больше я не позволю ей этого сделать. Невидимой змеей я буду пробираться в ее сердце и съедать его, невзирая на ее вопли и стенания. Каждая капля ее крови будет прибавлять мне сил, каждый проглоченный кусок ее сердца будет питать мою месть до тех пор, пока меня не разорвет от пресыщения.
  
  
   15.
   Глядя на распятие, я испытываю амбивалентное чувство: мне невероятно жаль этого несчастного и в то же время мне противна его слабость.
  
   16.
   Я смотрю в твои глаза и вижу интерес, десятки вопросов, обиду, страсть, боль, усталость, насмешку, разочарование и власть. Так чего же ты хочешь от меня? Что тебе нужно?
  
   17.
   Чертовы птицы будят меня своим надоедливым пением. Пью снотворное.
  
   18.
   Зло способно дарить невероятное наслаждение. Как наркотик, омывающий мозг, оно приводит дух в состояние экстаза; каждый нерв вибрирует от наслаждения, за которое я буду расплачиваться чувствами и рассудком.
  
   19.
   Сожру-ка я твою душу, девочка! Побрыкайся, так даже лучше - пробуждает инстинкт хищника.
  
   20.
   Это не игра во власть, это борьба мощной страсти к разрушению и грацильной чувственности. В этом сражении победителю достанется лишь до основания разрушенная психика и пепелище эмоций. Жаль, я так и не узнаю, кто окажется сильнее.
  
  
  
   21.
   Приглашаю всех на мой пир! Я угощу вас горькой патокой разочарований, жарким из глухой ненависти, самыми изысканными салатами из предательства и боли! А вот - сводящие с ума пряности: ехидство, скрытность, хитрость и безразличие! Украшением стола будет агрессия под острым соусом безудержной ярости, а на десерт я подам сладкий эгоизм, равнодушие и свежевзбитое коварство. Добро пожаловать! Вход свободный.
  
   22.
   "Звездное небо надо мной и нравственный закон во мне". Господин Кант! А если так: "Зловещая бездна подо мной и ревущая пустота во мне"?
  
   23.
   Однажды кто-то из самых главных ангелов пришел к богу и сказал:
   - Боже, люди совсем обнаглели! Направо и налево тычут всуе имя Твое, черта поминают, церковь забыли, убивают друг друга почем зря! Непорядок, Господи! Потеряли ведь страх, негодяи!
   На что Бог ответил:
   - Я есмь любовь и мое творение также суть любовь есть. Это Сатана, мерзавец, там развлекается.
   Сатана в тот же миг явился и возмущенно изрек:
   - Простите, но как же так! Сам ведь мне наказал всячески искушать человека во испытание на предмет вхождения в Царствие Небесное! А теперь я же и виноват! Какая неблагодарность!
   Немного погодя в светлую Божью голову пришла гениальная (как, впрочем, и всегда) идея очередной раз устроить массовую проверку человеческой богобоязни и благообразия.
   Сейчас же на бедную Землю обрушились всяческие несчастья: война, мор, болезни, голод и засуха. Высохли все реки, озера, моря и океаны. Как и следовало ожидать, почти все люди погибли.
   Когда Бог, Ангел и Сатана сошли на Землю, они увидели лишь несколько человек, изможденных и почерневших от голода и жажды, а среди них - женщину с годовалым ребенком.
   Бог воссиял и молвил:
   - Аз есмь Господь Бог ваш, альфа и омега, начало и конец, а это - Ангел и...еще один Ангел. Придите ко мне, все страждущие и да будет дано вам!
   Он долго говорил подобным образом, после чего все, кроме женщины с ребенком, пали на колени и завопили:
   - Слава тебе, Господи! Иже еси на небеси...Хлеб наш насущный... - и прочее.
   Бог с довольным видом посмотрел на Ангела и Сатану и сказал:
   - Вот! Видите, как сильна любовь их ко мне! Она помогла им перенести испытание и да войдут они сейчас во врата Райские!
   Пока же Господь с важным видом это говорил, все, стоявшие на коленях, испустили дух и пали замертво.
   Сатана, увидев это, ехидно хихикнул. Бог нахмурился и спросил:
   - Что смешного я сказал, рогатый?
   Сатана молча кивнул в сторону людей. Господь, узрев такую картину, недоуменно вздохнул, пожал плечами и обратился к женщине:
   - Ну, а ты, дитя мое, почему не славишь меня и не хвалишь имя мое?
   Женщина подняла глаза, в ее помутневшем взгляде мелькнула ненависть.
   - Как я могу славить тебя, если мое дитя умирает от жажды!
   С этим словами женщина острым камнем ударила себя в шею и к открывшейся ране приложила ребенка, насыщая его своей кровью.
   Бог и Ангел застыли, онемев. С лица Сатаны медленно сползла усмешка, он обернулся к Господу и тихо произнес:
   - Вот это - ЛЮБОВЬ...
  
  
   24.
   Она лежала рядом со мной на мокрой от пота постели и, вместо того, чтобы собрать свои шмотки и свалить, трепалась о всякой чепухе, до которой мне не было никакого дела.
   - Я так боюсь остаться одна, - с напускной тревогой произнесла она.
   Я взглянул на очертания ее тела в холерном свете сумерек.
   - С такими сиськами одиночество тебе не грозит.
   Вот что ответил я.
  
   25.
   По улицам ходят толпы ущербных личностей. Сотни уродов ежедневно отравляют мир своим существованием. Они ездят в автобусах, жрут в ресторанах, ходят в кино, покупают продукты...
   Герр Фюрер! Как вас не хватает!
  
   26.
   Расскажу вам о кошках.
   Первую я убил, когда мне было девять лет. Я подвесил ее за задние лапы и колотил пустой бутылкой по башке до тех пор, пока она не потеряла всякую форму. Это заняло довольно много времени, ибо эти мелкие млекопитающие чрезвычайно живучи, в чем я не раз убеждался потом.
   Второй кошке я загнал в живот двадцать девять ржавых гвоздей сантиметров по десять каждый и даже тогда она еще была жива и пыталась убежать. Хочу заметить, что я не испытывал злобы или отвращения, меня безгранично удивляло свойство живого умирать, а на кошках это свойство можно было изучать долго и последовательно.
   Третью и четвертую кошку я закопал живьем. Точнее, это были котята, маленькие, но уже зрячие. Один час и двадцать четыре минуты шевелилась земля, приходилось постоянно ее утрамбовывать. На восемьдесят пятой минуте они, наконец, издохли.
   Пятому коту я загнал в задний проход длинный корнцанг и вытащил наружу все его кишки. Три с половиной часа кот ходил кругами, волоча за собой свои внутренности, потом упал и умер.
   Шестую кошку я облил бензином и поджег. С диким воем она рванула по улице и я, к сожалению, не смог ее догнать, а потому не могу сказать, как долго она умирала.
   Седьмую кошку я сбросил с девятого этажа, предварительно перевязав ее шею медной проволокой длиной в половину расстояния. На землю упало тело уже без головы, причем оно еще семь минут бегало.
   Потом было еще несколько, их я просто забил до смерти. Знаете, с меня семь потов сошло при этом.
   Это было давно, в детстве. Сейчас я не убиваю кошек, я достаточно насмотрелся их смерти.
   Теперь я думаю о людях.
  
   27.
   Фраза "Я люблю тебя", слетающая с моих губ, имеет только одно из трех значений:
   - пожалуйста, оставь меня в покое;
   - мне не терпится тебя трахнуть;
   - я не мыслю ни единого шага своей жизни без тебя;
  
  
  
  
   28.
   Человек с неиссякаемым высокомерием говорит о себе, как о венце творения, царе природы. Это смешно и очень раздражает. Животные при всей своей "дикости", четко направленной на выживание и сохранение популяции и вида в целом, здравствуют на планете не одну сотню миллионов лет. Люди же со своим гуманизмом, разумом и прочими "человеческими" качествами существуют несчастных двести пятьдесят веков и уже вплотную приблизились к тому пределу, за которым - саморазрушение. Тотальная самоликвидация. Досадно, что убив себя, человечество заберет с собой в могилу весь мир.
  
   29.
   Бесспорно, лучше быть господином в Аду, чем рабом в Раю.
  
   30.
   Мне слишком долго будут прощать прежде, чем я смогу простить.
  
   31.
   Будь осторожна! Ты не заметишь, как окажешься в ловушке моего красноречия. Моя ложь сладкой отравой проникнет в твою кровь, я оплету тебя паутиной сладострастия и ты запутаешься в сетях моего притворства. Будь осторожна! Мои шипы пронзают безболезненно...боль придет потом, когда я отвергну тебя, истощенную моим ядом. Будь осторожна, ведь я - рядом...
  
   32.
   Дьявольский принцип...Божественный дух... Надоело. Почему люди не могут жить без довлеющего влияния религиозного бреда?
  
   33.
   Неважно, кто ты. Главное, чтобы ты делал свое дело хорошо. Сантехник или поэт, врач или дворник, учитель или наемный убийца - все равно. Достигни совершенства на своем пути и смысл жизни будет найден. Стань лучшим в своем самовыражении, невзирая на его форму. Пройди свой путь до конца и тебе не о чем будет сожалеть перед лицом смерти.
  
   34.
   Бывает так: идешь по улице, разглядываешь девушек и замечаешь, что самая некрасивая из них вдруг молниеносно преображается, сделав лишь едва уловимое движение бровью. Тогда понимаешь, что красоты не существует, есть только твое виденье, здесь и сейчас... Другие этого не замечают.
  
   35.
   Заигрывание со смертью может стать наркотиком, навязчивостью, от которой невозможно отмахнуться. Тогда скользишь вниз, в могилу, ощущая радость предвкушения, волнение перед неизвестностью, страх и, если есть что терять, - сожаление.
  
   36.
   Тупые рожи, алчущие наживы, рабы вещей, как мне сказать вам о том, что вы - зубная боль мира, да и поймете ли вы? Трусливые напыщенные сволочи с застывшей душой, зачем вы пьете мою кровь?
  
   37.
   Я хочу спеть вам песню о том, что я пуст внутри, что у меня пропадает желание жить, что я умираю заживо!
  
  
  
   38.
   Некроз души...гангрена разума...гнилостный распад личности...аутолиз духа...саркома воли...язва ощущений...трупные пятна...духовная чума...убийство...трупный яд наживы...метастазы безумия...удушье необходимости...маразм условностей...кошмар существования.
  
   39.
   - Как тебя зовут, крошка? - спросил он.
   - "Пошел ты...", - подумала она и назвала свое имя.
  
   40.
   Наше время - время фальши, спектаклей и истерии. Люди перестали быть собой, их безнадежно поглотил театр, первое действие в котором начинается в момент рождения, а занавес падает под аккомпанемент траурного марша. О, как глупо! Мораль...нравственность...этика...Охотник или жертва. Либо ешь, либо едят тебя. Только в этих условиях человек способен сбросить все маски и быть самим собой.
  
   41.
   Только глупец может стремиться к господству добра. Что есть добро, как не оборотная сторона зла? Что есть любовь, как не оборотная сторона ненависти? Что есть ложь, как не оборотная сторона истины?
  
   42.
   Во имя любви было истреблено столько людей, что мне не понятно, как общество еще не распяло любовь? Впрочем, такой поступок был бы свойственен здоровому обществу, лишенному лицемерного гуманизма. К сожалению, наше общество больно раком в последней его стадии, и метастазы коварными хищниками уже разрушают души патологической моралью.
  
   43.
   Как часть этого мира, я содержу в себе все известные способы реагирования, но вот какой гранью блеснуть вам в глаза - я решаю сам.
  
   44.
   Сколько разговоров о самоубийстве! Кажется, уже обсудили все стороны этого акта: моральную, этическую, религиозную, психологическую, психопатологическую, нравственную, социальную и даже экономическую! Почему никто не взглянет на суицид с точки зрения внутренних переживаний человека, для которого жизнь невыносима? Кто пытался понять ракового больного, терзаемого жуткой болью день и ночь? Кому ведома та пропасть, на краю которой оказывается мать, чей ребенок умер у нее на руках? Кто знает отчаянье одинокого, всеми покинутого старика? Кому известна мука потерянной любви, когда осколки разбитого сердца разрывают душу на части? Разве кто-то понимает, насколько губителен бывает яд позора, бесчестия и крушения надежд? Меня тошнит от истеричных воплей о гуманности, святом долге и грехе! Жизнь человека принадлежит только ему, оставьте же каждому право распоряжаться ею по своему усмотрению.
  
   45.
   Огромный террариум был разделен на две половины пластиковой перегородкой.
   В правой половине большая серая крыса грызла пластик перекрытия. Ее движения были быстрыми, она, как могла, помогала себе лапами. Серый чешуйчатый хвост метался из стороны в сторону. Работа челюстей не останавливалась ни на секунду.
   Время от времени крыса оглядывалась, и тогда в ее глазах мелькал панический страх , глубинный ужас. Оглянувшись, грызун принимался крушить перегородку своими острыми зубами еще быстрее.
   В дальнем углу, в тени, лежала, свернувшись в кольцо, двухметровая гюрза. В передней трети ее тела отчетливо выделялось утолщение. Размером с большую серую крысу. Змея лежала неподвижно, лишь изредка мигало третье веко, обнажая вертикальный зрачок.
   Двадцать минут назад в террариуме было две крысы.
   Оставшийся грызун, помня о судьбе своего собрата, все отчаяннее вгрызался в перегородку. Крыса чувствовала, что материал перегородки был мягким, легко разрушался и это прибавляло ей сил и настойчивости. Каждой своей шерстинкой она ощущала врага, лежавшего без движения в противоположном конце помещения.
   Наконец, крыса прогрызла отверстие. Почувствовав, что ее язык проник за перегородку, грызун утроил усилия. Быстро обкусав края образовавшейся дыры, крыса стремительно бросилась в нее. В мгновенье ока ее серое тело скрылось по ту сторону перекрытия.
   Я не знаю, может ли у крысы случиться инфаркт. Если это возможно, то крыса пережила сердечный приступ.
   В другой половине террариума находилась еще одна гюрза.
   Ее еще не кормили.
  
  
  
  
  
  
  
  
   ТЕМНЫЙ ШОК.
  
   Я проснулся внезапно, словно вынырнул стремительно из неведомых глубин призрачного океана. В памяти быстро угасал последний фрагмент сновидения - ритмичный стук в металлическую дверь, жестяное эхо которого все еще звучит в моих ушах.
   Темно.
   Мрак настолько сгущен, что я физически ощущаю, как он вливается в мои легкие с каждым вдохом. Стен не видно, и я на миг теряю ощущение пространства, мне кажется, что я повис в бездонной пропасти, нет края, нет материи, нет тела...
   Стук в окно возвращает меня в реальность. Я прислушиваюсь. Вот, снова! Звук негромкий, как будто кто-то легонько пальцем стучит по стеклу.
   Я наощупь нахожу выключатель бра, щелкаю, - на секунду вспыхивает свет, затем раздается хлопок и лампа гаснет. Чертыхаясь шепотом, встаю и подхожу к окну. На фоне окружающей тьмы оно еле-еле различимо в виде чуть более светлого прямоугольника.
   За окном так же темно, как и внутри, и это меня удивляет. Обычно всегда есть какой-нибудь свет - фонари, другие окна, звезды, Луна, наконец...
   Я ничего этого не вижу. Разум услужливо подсовывает картины из памяти: вот здесь - огромный дуб, чуть левее - угол соседнего дома, справа - дорога.
   Стук повторяется. Теперь я слышу его отчетливо. Всматриваюсь в окно. Бесполезно. В этот момент мой слух улавливает еще один звук - тихий, едва различимый шелест. Внезапно я осознаю, что источник этих звуков - прямо передо мной, на расстоянии каких-то тридцати сантиметров, и разделяет нас лишь хрупкое, тонкое стекло. Сердце вдруг увеличивается, заполняет собой всю грудную клетку, ритм его учащается. Меня обдает ледяной волной ужаса, от которого ноги становятся ватными и судорогой сводит кишечник.
   Стук повторяется, теперь он громкий и настойчивый.
   Я поднимаю руку, толкаю створку окна. В тот же миг комната озаряется тревожным сиреневым светом и я вижу огромную тень, врывающуюся внутрь. Через секунду я понимаю- это птица, невероятных размеров ворон. Он сидит на подоконнике, склонив голову набок, и смотрит на меня. Я цепенею.
   Так проходит, наверное, минута. Оцепенение немного спадает, и я делаю движение рукой, чтобы выгнать это существо вон. Рука движется медленно, словно ее вес вдруг увеличился в десяток раз. Я открываю рот, хочу крикнуть, но из горла вырывается только слабый стон.
   Ворон клюет мою кисть раз, другой, третий. Я чувствую боль, вижу кровь, но убрать руку нет сил. Свет становится ярче, воздух начинает вибрировать. К горлу подкатывает комок тошноты.
   Спросите меня, откуда на моем подоконнике мог взяться молоток - и я не дам вам вразумительного ответа. Тем не менее, он там есть, я беру его и наношу несколько ударов по голове ворона.
   Время стремительно ускоряет свой бег. Все происходящее я воспринимаю отрывочно, как в свете стробоскопа. Я бью птицу, та клюет мою руку, капли черной крови разлетаются вокруг. Голова ворона сплющивается и, судорожно дергая крыльями, он падает на подоконник.
   Молоток выпадает из моей руки, темп времени замедляется, возвращаясь к привычному. Рука болит, боль тупая и оранжевая.
   Перевожу дыхание. В Глове вертится мысль: если птица сдохла, почему все так же светло? Осторожно беру труп ворона и выбрасываю его в окно. Жду, но не слышу звука падения трупа на землю.
   Закрываю окно, запирая створки на все щеколды. Руки дрожат, во рту - противный металлический привкус. Делаю шаг назад.
   Сейчас же вижу взметнувшуюся тень за окном, стекло взрывается сотнями мелких осколков, впивающихся в мое тело. В уши ввинчивается визг на такой высокой частоте, что я не слышу, а скорее ощущаю его. Затем какая-то сила отбрасывает меня от окна и я падаю на пол, больно ударившись спиной.
   В рваную дыру окна медленно влетает иссушенная, как мумия, фигура старухи в черных лохмотьях истлевшей одежды. Я вижу ее поднятые, как крылья, руки со скрюченными пальцами, черный провал беззубого рта, блистающие неестественной белизной белки глаз. Делаю попытку подняться, но тело не подчиняется мне, охваченное параличом.
   Старуха нависает надо мной, от нее веет антарктическим холодом. Я перестаю видеть окружающее, лишь только ее ужасающая фигура заполняет все мое восприятие.
   Я слышу ее скрипящий голос-шепот, но не понимаю слов. Она смотрит мне в глаза и я чувствую, как кровь стынет в моих венах. Внутри, где-то внизу живота, нарастает вибрация и вот уже мое тело бьется на полу в мучительных судорогах. Голос старухи, трупный оттенок света, боль - все сливается в один огромный водоворот, уносящий мое сознание прочь из этой реальности...
   Очнувшись, несколько секунд не могу понять, где я. Вероятно, наступает рассвет, ибо в комнате сереет.
   Холодно.
   Я слаб.
   С трудом встаю с пола. В распахнутое настежь окно врывается холодный предутренний ветер. Закрываю створки. Стекло цело. Вспышкой ко мне возвращаются ночные воспоминания. С удивлением разглядываю руку, на которой нет и следа повреждений, тело, покрытое "гусиной кожей" и только.
   С облегчением смеюсь. Галлюцинации, черт бы их побрал! Всего лишь ночной кошмар...
   Ложусь в постель. Одеяло сбито в ком в углу кровати. Расправляю его и укрываюсь. В поисках удобного положения поворачиваюсь на бок и в тот же миг меня подбрасывает в постели.
   Рядом лежит обнаженная девушка неземной красоты. Ее формы идеальны, такие существуют только в фантазиях! Она смотрит на меня, ее полные губы слегка вздрагивают.
   Неосознанно я укрываю ее одеялом и прижимаюсь к ней всем телом. Через секунду моей эрекции позавидовал бы любой мужчина. Девушка улыбается, ее ноги раздвигаются и я с легкостью вхожу в ее горячее, влажное лоно. Наслаждение накрывает меня, я почти теряю связь с реальностью, только слышу ее шумное дыхание. На какое-то время я забываю себя. Есть только движение, мое стремление как можно глубже проникнуть в дивные глубины ее существа. Меня нисколько не беспокоят мысли о том, кто она и откуда взялась. Я растворяюсь, таю, распадаюсь на атомы в своем желании слиться с нею.
   Внезапно я ощущаю холод, он исходит отовсюду, но больше всего - от девушки. Открыв глаза, я вижу перед собой безглавое тело старухи, а рядом, на подушке, - голову девушки. Я хочу слезть с этого мерзкого тела, слезть и сбежать, но ее руки обнимают меня и держат, как тиски. Губы на девичьей голове растянуты в жуткой улыбке, глаза смотрят на меня и смеются. Старуха резким рывком подминает меня под себя и садится сверху. С ужасом замечаю, что мой член все еще эрегирован.
   Старуха скачет на мне. Ее влагалище сухо и холодно, мне больно и...приятно. Волосы девичьей головы касаются моей щеки и шеи, я слышу те же вздохи, тот же сладострастный стон... Прикасаюсь к иссушенной, обвисшей груди старухи, к ее бедрам, животу. Кожа ее влажная и холодная, как плесень на стенах подвала.
   Движения становятся все быстрее, вздохи и стоны переходят в крик и мое тело разрывает на куски невероятной силы оргазм. В то время, как мой член толчками извергает семя, старуха берет голову девушки за волосы и подносит к моему рту. Губы ее раскрыты, мы сливаемся в бешенном поцелуе...
  
   Милосердное утро стерло из памяти все. Я проснулся уставшим и разбитым. Я помнил только, что видел кошмарный сон, но не мог вспомнить его содержание.
   Приняв душ и выпив две чашки крепкого кофе, я приободрился. Дневной свет изгнал из сознания остатки ночи окончательно. День взошел на трон.
  
   Вы спросите, как же я смог так детально описать этот кошмар, если все забыл?
   Все просто, но от этой простоты мне хочется выть.
   Просто выйдя на улицу, я увидел под своим окном труп ворона огромных размеров с размозженной головой...
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
   ГДЕ-ТО, ГДЕ СУМЕРКИ НАВСЕГДА...
  
   Смотрят все, смотрят, следят неотступно, шумом и шепотом знаки свои в воздухе чертят, гадают, все зашифровали, сволочи, гады, что я вам сделал?
   Странно так улыбалась продавщица в отделе колбас, продала, сука, несвежий мне окорок, змея, кто тебе приказал отравить меня?
   Тело мое онемело
   каменное
   мертвое, наверное
   Мочусь, ссу, безучастно глядя на струйку мочи - желтая, а могла быть бесцветной, что это значит? Желтый - цвет страха, я ссу своим страхом, по трубам канализационным потечет он под городом.
   Вот, опять эти гады включили свои установки, мысли мне в голову
   Вкладывают
   Впихивают
   Лучи смертоносные отовсюду пронзают мой мозг, мной управляют.
   Стучу в дверь соседям.
   Сколько вы будете мучить меня,
   Пидарасы, шпионы!
   Откуда вы? С Альфа-Центавры ...господи, Джек, он спятил...
   Или с Мицара сюда прилетели
   Надо мной издеваться? Бляди
   Космические, на хуй все ваши
   Щупальца энергетические! Ага, ..........полиция...................
   Вот он, ваш аппарат! Хитро его
   Под телек замаскировали! Я ..........господи...................
   Слышу в нем то, что думаю
   Или не думаю вовсе?
   Тоже ваших рук дело?
   Сейчас я вам кровь пущу, блядь!
   Надо же, красная, как у людей .......мамочка.....................
   Сколько вас прилетело?
   Где ваш корабль? Молчите?
   В пизду! Сам все найду! ..............боже...................
  
   Вот, значит, Боже, каков был твой план! Я прошел испытание, избран мочить этих гадов, сук инопланетных. Хрен вам, а не Землю! Веди меня, Господи, путь укажи и оружие дай!
  
   Я понял - помечены знаками все они. Иду на охоту. Ебаный в рот, да вас здесь до хуя! Вот тот, с носом таким необычным,
   Кому ты подмигиваешь,
   Падаль межзвездная? Сучка
   В чулках ярко-красных. Все
   Ясно. Еще трое стали спиною,
   Типа, они разговаривают, а сами
   За мной наблюдают, записывают.
   Тип с чемоданчиком из такси
   Появился, что там у тебя? Яды?
   Много вас, меня окружаете,
   Но я вам не дамся,
   Спиздить меня вам не удастся,
   Затащить в свой летающий
   Чайник и опыты там
   Проводить надо мною,
   Втыкать провода во все дырки,
   Просверливать голову, пытать
   Меня электричеством блядским
   И ультразвуком, чтоб я стал
   Импотентом
  
   Бегу, сломя голову, дороги не различая. Все больше их на пути, трансформируются, обличье свое изменяют. Щупальца ваши с присосками бьют по ногам меня, заставляют упасть.
   Встаю и бегу, слышу их рев, проникающий в гипо-как-там-его-таламус, что ли. Хватают
   Лучами
   Скручивают
   В пружину
   По рукам и ногам
   Связали, что-то хотят мне вколоть, притворились, типа, врачи, от чего лечить меня будете? Здоров я, как бык, всех вас здоровее, дайте лишь руки
   освободить
   пиздюлей вам вломаю наших, земных, и щупальца вам нихуя не помогут. Дайте мне
  
   Одолели. Действует что-то, по венам противно блуждая.
   Имя? Имя...имя...имя...имя...имя...имя...имя...имя...имя...имя...
   Джон. Это я.
   Куда вы... ух к у л ы ы ы ы ы
   р н а н д д д д д о о о о о б бл бл бл
   Бллллллллллллль...
   Ляааааааааааааааааа...
   Ааааааааааааааааааааа...
   Адь!!!
  
   Они повсюду, доктор, везде, я чувствую их энергию злобную, по ночам в окна заглядывают, глаза светятся светом зелено-искристо-напористым, в мозг проникающим, сердце и легкие испепеляющим. Голоса? Не дают мне покоя, шепчут, смеются, отдают мне приказы, требуют грызть свои вены. Это они из аппаратов адских своих в голову мне их транслируют, по позвоночнику - чувствую - радиоволны вибрируют. Говорят, что бессмертен я - это Бог, это он дал мне узнать все и познать. Систему Вселенной и всех ее жителей мне показал, что делать мне рассказал. Другие - смеются и издеваются, я уже понял - хотят меня вывести из равновесия...весия...вешаться...нет, никогда я не вешался...
   Ах! Черт возьми, я все ПОНЯЛ!!! Вы - вместе с ними! Вы все заодно, с этими сестрами, что вы скрываете там под халатами?
   ЩУПАЛЬЦА!!!
   Блядь, вот это я влип! Что же мне делать? Бежать, бежать! Когти рвать. Делать ноги.
  
   На тебе в морду,
   Мурло НЛОшное! А я-то
   Думаю, типа, что за вопросы
   Такие странные он задает
   Про голоса и про соседе - совсем не соседей.
   Вот здесь в чем соль!
   Так вот, я их сделал! Валяются там,
   Исходят
   Слизью зеленой!
   И тебя уничтожу,
   Сниму с тебя кожу
   И со всех вас
   Сдеру маски людские!
  
   Что вы мне колете? В кого превратить хотите? Что за токсины в кровь мою вводите?
   Вводите-водите
   Вводите-видите
   Видите-дите
   Видеть-деть-деть
   Никого не хочу. Оставьте меня, уйдите, дайте поспать...
  
   Понятное дело, вы меня не отпустите, я все про вас знаю. Ничего, я хитрее, напишу записку, всем расскажу, какие вы мерзкие, злобные твари жабоподобные-тупоужасные-звездноублюдские и тогда пизда вам настанет, у нас есть ракеты с боеголовками, всех вас в расход с вашими тарелками-кораблями!
  
   Что ты там стал далеко так?
   Ближе ко мне подойди, тварь,
   Из какой звездной системы ты?
   Нехуй мне тут вопросы свои задавать,
   Итак все уж выпытали,
   Пока я спал, знаю я
   Все ваши штучки-дрючки,
   А я - избранный, миссия
   На меня возложена важная!
  
   ....Не поддается.....
   ....стойкая система....
   ....больше трех месяцев....
   ...-тро-судорожная тер-....
  
   НЕТ!!!
   НЕ-Е-Е-Е-Е-Е-Е-Е-Е-Е-Е-Е-Е-Е-Е-Е-Т!!!!
   Не позволю! Гады, пытать меня вздумали? Хуй что скажу я вам!
   Крепко же, падлы, меня привязали, поналепили на голову провода разноцветные-цветные! Нет! Нет!
   Ахр-р-р-р-р-р-р-р-....
  
   Приятного мало, доктор, но знаете - я вам благодарен! Куда они делись? Откуда я знаю! Улетели, наверное, поняли, сволочи, что теперь все известно о планах их грязно-захватнических. Теперь я не чувствую жара лучей их. Нет, доктор, вы - это вы, они вам вернули, видать, ваше нутро человеческое, ибо вы тоже были под влиянием лучей их рентгеновских или каких там, хер его знает. Спасибо. Теперь мне все ясно. Болен? Ну, что вы! Здоров я, и был, и буду здоров, я надеюсь, если они не вернутся. Что? Думаю, не вернутся, других полетят гуманоидов порабощать. Где, где... В больнице, это понятно. Как долго? Не знаю, месяц, быть может, ну, два...
   ПОЛ ГОДА???!!
   Еб твою мать! Извините, конечно. Пол года?! Пиз...Вот это да... конечно, пить буду таблетки все, что вы мне пропишете. (Думает, я - долбоеб...)
   как скажете, доктор
   всего доброго вам, надеюсь, не встретимся.
  
   Синенькие таблетки давно смешались с говном в унитазе, красненькие я скормил рыбам в пруду городском, ха-ха, интересно, они стали дурными?
  
   Шепчутся все в вагоне метро, смотрят украдкой, хихикают гадко.
   Кому ты звонишь? А ты?
   Ах, вы, сволочи!
  
  
   Бегу, бегу, бегу, всех расталкивая, кричу всем, чтоб знали, что они в опасности, снова нашествие, гады межзвездные вновь прилетели! Я видел, как друг с другом они на своем языке разговаривают
   Строят планы...
   Бежать, бежать,
   Я их враг номер один.
   Поймают,
   Будут пытать.
   Бежать, бежать!
   Нету спасения
   Лучи
   Энергия яркая
   Оранжево-желтая
   Сил лишает, ноги ослабли,
   Падаю
   Все. Теперь я попался. Свет вокруг меркнет,
   Волокут меня, суки,
   К себе, в свое логово,
   Замаскированное под больницу,
   Колют, колют,
   Вводят яды,
   Гады скользко-зеленые, слизе-шершавые
   Видел тебя я где-то уже. Ты в прошлый раз врачом притворялся, теперь не проведешь меня, хуй космохитрый!
   Попался. Поймали. Ну и хуй с вами, делайте, что хотите. Сдаюсь я. Пытайте.
  
  
  
   DELIRIUM
  
   Мои секунды, минуты адские бегут по рельсам,
   Тревога - вот имя той дороги, и Бездна - конец ее, цель.
   Обрывки мыслей моих собирает
   Из Пустоты возвратившийся демон
   С огненным ликом и дыханием серным,
   Они служат ему материалом для оружия страха -
   Бессонницы черной. Шипастое тело его
   Со мной рядом, я слышу, как дышит
   Могучая тварь.
   Я больше себе не принадлежу, я не знаю
   Границ сгустка той протоплазмы,
   Что вы называете телом. Мысли мои
   Пронзают реальность, со скоростью света
   Летят от Вселенной к Вселенной.
   Сквозь измерения вижу я четко.
   Я связан со всеми мирами
   Алмазными нитями боли...
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
   ИСКУШЕНИЕ.
  
  
   На вершине холма стояли двое. Багровые лучи заходящего светила придавали бронзовый оттенок коже одного из них и тонули в матовом мраке другого. Свежий вечерний ветер развевал пряди чёрных, как смола, волос человека и осторожно, с опаской, обдувал лысый череп Ангела. В глазах человека отражалась бескрайняя каменистая пустыня, простиравшаяся от подножия холма к линии горизонта; глаза Ангела были темны и бездонны, в них, как в чёрных дырах, исчезал болезненный свет заката.
   - Что скажешь, Назаретянин?- произнёс Ангел. Его голос был подобен вкрадчивому шёпоту, зловещему шипению змеи.
   Человек не ответил. Он всё так же молча вглядывался в точку, где небо прикасалось к земле.
   Ангел тихо рассмеялся.
   - Молчишь? Что ж, тебе есть о чем задуматься, сын...Божий! - с издёвкой сказал он. - В прошлый раз я показал тебе, что ты мог бы иметь, если согласишься. Смотри же, что будет, если ты откажешься!
   Ангел расправил крылья, простёр руки перед собой и там, внизу, среди голых камней, развернулось грандиозное зрелище.
   Многотысячные армии сходились в беспощадных битвах. Сюда, на вершину холма, доносились воинственные крики, звон металла, топот копыт и вопли раненых. Лезвия мечей, топоров и ножей безжалостно вонзались в нежную плоть, рвали её на куски, жадно пили кровь. Тех, кто оступился или упал, жестоко топтали копыта обезумевших лошадей. Земля окрасилась красным и была усеяна отсеченными головами, конечностями, павшими воинами.
   Затем в мгновенье ока всё исчезло и вместо кровавого побоища появились сотни огромных костров. Их окружали люди в чёрной одежде с крестами в руках. Сквозь огонь виднелись фигуры корчившихся в диких мучениях людей, мужчин и женщин, чьи нагие тела были прочно прикованы к столбам. И снова ветер донёс на холм жуткие вопли сжигаемых и смрад горящей плоти.
   Глаза Ангела метнули молнию, и вот уже пустыня усыпана сотнями тысяч тел, покрытых источающими гной язвами, кровавыми рубцами, струпьями оспы, вздутыми чумными бубонами; несчастные извивались в судорогах рвоты, содрогались от лихорадки. Нестерпимое зловоние окутало всё вокруг
   А дальше, словно в чудовищном калейдоскопе, картины стали сменять друг друга со всё возрастающей скоростью: истощённые дети, тюремные камеры, марширующие армии, печи крематориев, груды растерзанных тел, сожжённые города, стерильные лаборатории с животными в клетках, резня, насилие, убийства, голод, война, снова война... Наконец, ослепительно-яркая вспышка воссияла вдали, а вслед за нею содрогнулась земля. Гигантский гриб из дыма и поднятых в воздух миллионов тонн почвы взметнулся над пустыней.
   - Вот твоё наследство, Назаретянин! Смотри же! - закричал Ангел, - всё это во имя тебя!
   По лицу человека медленно текли слёзы, его пересохшие губы что-то беззвучно шептали.
   Ангел усмехнулся.
   -У тебя есть ещё время, - произнёс он, взмахнул крыльями и стремительно исчез в вечереющем небе.
   Человек ещё долго стоял на холме.
  
  
  
  
  
  
  
  
   * * *
  
   Крест, сколоченный из грубо отесанных брусьев, был неимоверно тяжёлым. Острые грани давили истощённое тело и вызывали нестерпимую боль. Израненная плоть безмолвно вопила; терновые шипы вонзились в кожу головы и кровь, смешиваясь со слезами, ручейками стекала по лицу и шее.
   Человек чувствовал, что силы покидают его, каждый шаг давался всё труднее и мучительнее, ноги подкашивались. Он остановился.
   Откуда-то слева в него бросили надкусанным яблоком и оно больно ударило его в скулу. Он с трудом приподнял голову, но сквозь кровавую пелену видел лишь бесконечную череду смазанных лиц. Он слышал смех, вой взбудораженной толпы и женский плач.
   Раздался свист плети и его тело вздрогнуло от нового укуса боли.
  -- Шевелись, скотина! Пошёл! - услышал он окрик солдата.
   Человек застонал и безуспешно попытался сделать шаг вперёд. Он зашатался и упал на колени.
   - Вставай! Пошёл! Шевелись! - крики солдат слились воедино с безумным рёвом стоящих вдоль дороги людей на его спину, голову, руки посыпались новые удары.
   Он закричал. Свет померк в его глазах.
  
   * * *
  
   Крест подняли и тело человека провисло под тяжестью своего веса. Стало трудно дышать, воздух с хрипом врывался в его пышущие жаром лёгкие. Он услышал откуда-то снизу:
  -- Если ты - Бог, спаси себя!
   Солнце жгло немилосердно. Рой насекомых вился вокруг него, усиливая страдания.
   Мухи лезли в нос, рот, уши, садились на раны...
   Временами он терял сознание. Дышать становилось всё труднее, вены на его шее вздулись, как канаты, лицо синело. Любое движение причиняло боль, мучила жажда.
   Иногда человек приподнимал голову и с трудом открывал слипшиеся от крови веки. Толпа поредела, лишь несколько человек стояли поодаль. За их спинами он различил мелькание лысого черепа, обтянутого тёмной кожей. в его сознании вспыхнуло воспоминание о том вечере, когда он с Ангелом стоял на вершине холма, вспомнилось всё, что он видел и слышал...
   - Eli, Eli, lama sabachthani?! - из последних сил закричал он и его голова упала на исполосованную плетью грудь. В ушах его вкрадчивым эхом звучал голос Ангела:
   - Соглашайся! Соглашайся, Назаретянин, и весь мир будет лежать у наших ног! Или же ты настолько слаб? Ради кого? Ради чего ты всё это терпишь? Будь со мной, Назаретянин...
  
  
   * * *
  
   Сквозь миллиарды Вселенных падал Ангел. Его падение было позорным и бесславным. Каждая частица вещества вопила поруганной гордостью и низверженным величием.
   Ангел с неземной скоростью падал в никуда, в пустынную бездну, но глубоко внутри него теплился крошечный огонёк надежды, ибо там, на Голгофе, тот, кто умирал на кресте, позволил себе на миг усомниться...
  
  
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список
Сайт - "Художники" .. || .. Доска об'явлений "Книги"