Грумдт Г. : другие произведения.

Три рассказа освойствах времени

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Школа кожевенного мастерства: сумки, ремни своими руками
 Ваша оценка:
   Три рассказа о свойствах времени.
  
  
   История первая.
  
  Среди многих и многих проблем, всю мою жизнь волновавших меня, была и такая: а куда, извините, делся уэллсовский Путешественник во Времени? Из книги мы знаем, что он не вернулся в свою викторианскую Англию. Но вот куда он попал?
  
  Куда?
  
  Проблема начала волновать меня в третьем классе. Тогда я за ночь прочел "Машину Времени" (прочитанный мной экземпляр был уникальным: на стр. 24 текст в нем неожиданно обрывался и повествование начиналось еще раз, после чего доходило до стр. 49, без всяких объяснений перескакивало на 53-ую и следовало далее уже без приключений), итак, я за ночь прочел "Машину Времени", понял из прочитанного едва ли четверть и...
  
   Но сначала нужно чуть-чуть объяснить читателю, что за человеком был автор этих строк в третьем классе.
  
  * * *
  
   В третьем классе я был законченным антисоветчиком. Причем законченным антисоветчиком я был именно только в третьем классе. В классе первом-втором я был умеренно пламенным октябренком, а в четвертом неожиданно ссучился и стал членом районного пионерского штаба. Но вот в середине третьего класса я был, повторяю, убежденнейшим диссидентом. Настолько убежденным, что даже рисовал карикатуры на Косыгина и на Брежнева. Вышеназванные карикатуры (бывшие точной копией карикатур в газете "Правда", с поправкой на то, что вместо дядьки в цилиндре там был изображен дядька с бровями, а вместо ястребоклювых израильских агрессоров на них фигурировал невзрачный мужик с бородавкой, подписанный для верности поперек живота: "Косыгин"), так вот, вышеназванные карикатуры я даже разбросал однажды по родной Перевозной, высунувшись из окошка собственной комнаты.
  
   Ни малейших, в прочем, последствий эта глупость моя не имела.
  
   (Потом, в самом-самом начале лихих 90-ых, я даже всерьез подумывал подать заявление в Петросовет и выхлопотать себе небольшую пенсию в качестве юного борца с режимом. Но - поленился).
  
   Итак, в 1972 году я был диссидентом. К диссидентству меня подтолкнули два человека: наша соседка Виктория Викторовна и Роберт Джеймс Фишер. Роберт Фишер разгромил железного Т. Петросяна, а Виктория Викторовна использовала этот факт в целях разнузданной антисоветской пропаганды.
  
   Виктория Викторовна была одинокая и пожилая еврейка с усами. Собственных детей у нее не было, она их очень любила и - одновременно - жутко боялась. И когда мы с матерью не помню, зачем зашли к ней в гости, Виктория Викторовна сперва напоила нас чаем, потом всучила лично мне шоколадку... а потом... а потом вдруг завела довольно-таки странный разговор: о литературе.
  
   - Ты любишь читать? - спросила меня она.
  
   (Дурацкий вопрос. Еще бы спросила: ты любишь дышать? А писать? А пукать? А какать?)
  
   - Люблю, - ответил я. - Кто ж не любит.
  
   - А какая твоя самая любимая книга?
  
   - "Гамлет".
  
   - Хм... - удивилась Виктория Викторовна. - А... почему?
  
   - Там классно на шпагах машутся.
  
   - Хм, - опять недоуменно пожала плечами Виктория Викторовна, - а что ты еще любишь, кроме... "Гамлета"?
  
   - Люблю рисовать. Люблю нырять с открытыми глазами. Но это все раньше. В детстве. А сейчас я больше всего на свете люблю играть в шахматы.
  
   - И ты хорошо играешь? - спросила меня Виктория Викторовна.
  
   - Да, нет, не очень, - честно признался я. - Немного не хватает ума. И еще я жутко психую, когда проигрываю.
  
   - Хм... Это плохо. Человек обязан уметь владеть собой.
  
   - Я знаю, но у меня не выходит. Я очень нервный.
  
   - Хм... - вконец растерялась Виктория Викторовна. - Но ты все-таки должен научиться держать себя в руках.
  
   - Угу, - согласился я, - должен.
  
   Мы помолчали.
  
   - А вы следите за матчем, Виктория Викторовна?
  
   - Каким матчем? - в очередной раз удивилась она.
  
   - Петросяна с Фишером.
  
   - Ах, ты это про Роберта, - некрасивое лицо Виктории Викторовны вдруг озарилось какой-то странной полуулыбкой. - Ну, да... слежу... потихонечку...
  
   - А жалко да, Виктория Викторовна, что наш Петросян проигрывает?
  
   - Да, нет, - неожиданно произнесла Виктория Викторовна, - не жалко.
  
   - По-че-му?!
  
   - Ну...потому... что я болею... за Фишера.
  
   - За ко-го?!!
  
   - За Фишера.
  
   Вот так Виктория Викторовна! Пришел мой черед удивляться.
  
  ...Наконец собравшись с духом, я прошептал:
  
   - А разве так... можно?
  
   - Можно, - убежденно кивнула седой головой Виктория Викторовна, - иногда можно.
  
   - Но, Виктория Викторовна, - не унимался я, - но Петросян же за нас, а мы же... за мир во всем мире!
  
   - А Фишер? - улыбнувшись, спросила Виктория Викторовна.
  
   - А Фишер - он за... фашистов!
  
   - Ну, почему за фашистов, - недоуменно хмыкнула Виктория Викторовна. - Причем здесь фашисты. Ведь это же просто игра. А Фишер он...молодой. А Петросян очень старый и... не-сим-па-тич-ный.
  
   И на тонких губах Виктории Викторовны вновь заиграла загадочная полуулыбка.
  
   Да она в него просто влюбилась! Она была просто-напросто влюблена в этого самого Роберта Фишера.
  
  Вот это да!
  
   Вот так Виктория Викторовна!!!
  
   - Понимаешь, Миша... - продолжила она, но я ее уже больше не слушал...
  
  * * *
  
   ...Болеет за Фишера, - возвращаясь домой, все думал и думал я. - Странная она какая-то. С усами. И болеет за Фишера. Говорит, что так можно. Хотя б иногда. Нет, какая-то она все-таки странная. Наверное, просто дура. Дура психическая.
  
   Но семя сомнений уже было заброшено.
  
  И мало помалу оно проросло. Оно проросло в моей детской душе, ибо воспринявшая это семя душа была душой потенциального отщепенца и диссидента. И в следующем матче - со Спасским я уже не только и сам вовсю болел за Фишера, но и мало помалу из умеренно пламенного октябренка превратился в воинствующего антисоветчика, рисующего карикатуры на Брежнева и Косыгина.
  
  И во всем была виновата Виктория Викторовна.
  
  А так же Роберт Джеймс Фишер.
  
  А так же (хотя мне даже сейчас нелегко объяснить эту связь) в этом отчасти была виновна прочитанная мною той осенью книга - уникальное издание "Машины Времени", где на стр. 24 повествование начиналось сначала, доходило до страницы 49, а потом перескакивало на 53-ую.
  
  
  * * *
  
  
   А несколько месяцев спустя после моего знакомства с Викторией Викторовной" мы отправились на задний двор рыть клады. Почему мы отправились рыть их именно на задний двор? Ну, как-то глупо было на собственном нашем дворе рыть клады. Они ведь там давно вырыты. Вот нам и пришлось забираться подальше.
  
   (Правда, был еще довольно многообещающий в смысле кладов полуразрушенный старый дом у Банного мостика. Но в нем, как гласила молва, обитали садисты. Они ловили детей и отрезали им пальцы бритвами. Здесь уже не до кладов).
  
   Вот мы и пошли на довольно перспективный в смысле кладов и относительно безопасный в смысле садистов задний двор и там - в весьма и весьма заманчивом закоулке между гаражом и кирпичной стеной - занялись интенсивными поиском сокровища. Пришли мы туда втроем: Герка, я и еще один парень, имени которого мне через тридцать лет уже не вспомнить, тем более, что даже в те времена все звали его только по кличке: "Дурдом" (сокращенно - "Дурик").
  
   Этот самый Дурдом был той еще сволочью.
  
  Он лишил меня звания Главного Психа.
  
  Это почетное звание перешло к нему после того, когда будущий Дурик, подравшись с Яшей Портным, укусил его за нос, да так удачно, что из носа у Яши фонтаном забила алая кровь, и Яша, всерьез испугавшись, что умирает, тут же помчался домой, к маме, после чего из дома выскочила тетя Рая и до ночи гонялась за Дурдомом с половником.
  
   Короче, Дурик - он и в Африке Дурик. Ну, а мне, как не выдержавшему конкуренции, пришлось опять становиться нормальным.
  
  * * *
  
   ...Итак, мы пошли на задний двор, где, выбрав уголок позаманчивей, часа полтора от души покопались, после чего устав, как собаки, совсем уже было решили идти восвояси, как вдруг - и не кто-нибудь, а именно я - наткнулся ножом на огромный кусок мрамора, наверняка скрывавший под собою сокровище.
  
  Или подземный ход.
  
   На счет подземного хода нас надоумила тетя Рая. Дело в том, что к нашим раскопкам на какое-то время присоединялся и Яша Портной. Но прокопав минут с двадцать, Яша страшно устал и, как всегда, вернулся домой, к мамочке, где тут же, естественно, все рассказал тете Рае, после чего тетя Рая его, естественно, выпорола и заперла на замок.
  
   И вот томящийся под домашним арестом Яша и выбросил нам из окна накарябанную чернильным карандашом записку:
  
   Мама сказала чего роитись еще провалитись.
  Она сказала что там есть Подземный Ход.
  
  Тетя Рая - взрослый человек. Как не поверить тете Рае? И то, что под мраморным камнем скрывался Подземный Ход, можно было считать фактом почти что доказанным. Но вот куда он ведет?
  
   И здесь меня осенило:
  
   - Он ведет в Большой Дом! - выпалил я.
  
   - В какой Большой Дом? - удивился Герка. - В какой такой Большой Дом, Профессор?
  
   (В глаза и, особенно, если ему от меня чего-нибудь было надо, Герка всегда называл меня "Профессором". А за глаза и, если не надо, употреблял другую дворовую кличку - "Гандон").
  
   - Ка-а-ак, мужики, - торжествуя, продолжил я, - вы чо, в натуре, что ли, не знаете, что такое Бо-о-ольшой Дом? Да я просто-таки обалдеваю с вас, мужики! Да чо вы вообще тогда знаете?
  
   - Не тяни, Профессор! - недовольно прикрикнул Герка.
  
   - Короче, так, мужики, Бо-о-ольшой До-о-ом...
  
   - Это который на Литейном?
  
   - Ага. На Литейном. Так вот Большой Дом - это Ке-Ге-Бэ!
  
   - Ке-Ге-Бэ?
  
   - Ага. Ке-Ге-Бэ! Они, в Ке-Ге-Бэ всех держат в страшных подземных темницах! Там, в этой ужасной подземной тюрьме целых тысяча сто прорытых вниз этажей!
  
   - А кого они там держат? - побледнев, спросил меня Герка.
  
   - Тех, кто сочиняет анекдоты, - торопливо пояснил я, - сочинит человек анекдот, его хуяк - и в Ке-Ге-Бэ! Там его сначала, ясное дело, пытают: вырывают ноздри, жгут пятки огнем...
  
   - Как в королевской Бастилии?
  
  - Ага. Только Бастилия - это хуйня! Когда это было? В каменном веке! Теперь - Ке-Ге-Бэ. Так вот, если человек во всем признается, его выпускают, т.е., конечно, не выпускают... расстреливают! А вот, если не признается, его продолжают держать в подземной тюрьме: сначала на пятом этаже, потом на пятьдесят пятом этаже, потом на девяносто девятом, а в конце он оказывается на самом-самом последнем тысяча сто восемнадцатом и проваливается в кипящую подземную лаву. Вот что такое Ке-Ге-Бэ!
  
   - Да-а... - прошептал зачарованный моим красноречием Герка.
  
   - Хм-хм-хм, - скептически вымолвил Дурик и поправил красивые импортные очки. - Ма-ло-ве-ро-ят-но.
  
  Мужественное лицо Герки, еще пару секунд назад излучавшее восхищение моим рассказом, исказилось легкой гримаской сомнения. У меня всю жизнь так: триумф пополам с обломом.
  
  - Край-не ма-ло-ве-ро-ят-но, - повторяет Дурик.
  
   А вот этого я ему прощать не намерен. Мало того, что Дурик лишил меня звания Главного Психа (а почетное это звание, кроме чисто морального удовлетворения, приносило и некоторые практические дивиденды: с Главным Психом считалось хорошим тоном не драться, а стремительно от него убегать, оглашая весь двор преувеличенно громкими криками: "Ой, боюсь! Боюсь! Боюсь! Боюсь!") так вот, мало того, что он лишил меня этого громкого звания, но и явно старался сейчас подмочить мою репутацию главного дворового энциклопедиста и эрудита.
  
   А уж этого я не простил бы никогда и никому. Гордо выставив левую ногу, я отпарировал:
  
   - Ты хочешь, типа, сказать, что ты - типа, умный?!
  
   - А что? - почти не робея, выдохнул Дурик и вновь поправил свои не по годам дорогие очки.
  
   (Дать бы ему сейчас с разворота в рыло! Но... Главного Психа лупить не принято).
  
   - Ты хочешь сказать, что ты самый здесь башковитый?
  
   - Ну?
  
   - Что, типа, умнее всех?
  
   - Ну?
  
   - И даже МЕНЯ?
  
   - А что?
  
   - А ни фига. Чем докажешь?
  
   - Чем хочешь.
  
   (Ах, дать бы ему сейчас с разворота в рыло! Да так, чтоб пластмассовая перемычка очков лопнула и очки разлетелись на две половинки!)
  
   - Чем хочешь, говоришь? Тогда давай устроим дискуссию.
  
   - А что это такое?
  
   - Не, я то-о-орчу! Говорит, типа, умный, а сам, сука, не знает, что такое "дискуссия". Не, я то-о-орчу! Короче, дискуссия - это...
  
   Я смерил соперника ненавидящим взглядом, изо всех сил раздувая интеллектуальные мускулы.
  
   - Короче, дискуссия - это когда человека спрашивают: "А на какой остров сослали Наполеона?", а человек отвечает: "В 1814 году на остров Эльба". А потом его спрашивают: "Чему равняется скорость света в вакууме?", а человек отвечает: "Триста тысяч километров в час. Доказано Эйнштейном". А потом его спрашивают: "Кто самый главный писатель по литературе?", а он говорит: "Лев Толстой, второе место у Жюль Верна". Вот что такое дискуссия. Понял?
  
   - Понял, - кивнул своей подстриженной почти под ноль головою Дурик.
  
   - Ну тогда спрашивай.
  
   - А на какой остров сослали Наполеона?
  
   (Не, Дурик - он и в Африке Дурик!)
  
   - В 1814 году на остров Эльба, - покрутив пальцем у виска, ответил я.
  
   - А вот и неправильно! А вот и неправильно! Наполеона сослали на остров Святой Елены!
  
   - Да какой там Елены! На Эльбу!
  
   - Нет, на Елену!
  
   - На Эльбу!
  
   - На Е-ле-ну!
  
   - На Э-эльбу!!!
  
   - Не, на-а Е-ле-ну! - верезжит Дурик. - На Е-ле-ну!!! А Эльба, если хочешь знать, это вообще не остров, а река в Германии, на которой наши в 1945 году дали пиздячки американцам! Правда, Гера?
  
   Огромный (в полтора раза больше меня) Герка минутку-другую колеблется (он ведь все же слывет моим, а не Дурика лучшим другом), но потом, вздохнув, отвечает:
  
   - Да... правда.
  
   (Друг - называется!)
  
   - Да я вам книгу сейчас покажу! - уже осознав свое поражение и именно из-за этого удесятеряя мощность голоса ору на них я. - Да я вам книгу сейчас покажу, где черным, сука, по белому написано, что Наполеона в 1814 году сослали на остров Э-эль-ба!
  
   - Ты, Гандоша, не кипятись... - пытается утихомирить меня Герка.
  
   (Вот я для него уже и "Гандоша"!)
  
   ...ты, Гандоша, не кипятись и Дурика лучше не трогай. Дурик знаешь, какой башковитый мужик! Ты, Гандоша, ему не ровня.
  
   - Это он по отметкам у вас башковитый. А по книжкам я лучше знаю.
  
   - Ты ему и по книжкам - не ровня, - добивает меня Герыч.
  
   И Дурик туда же:
  
   - Да ладно-ладно, Профессор. Учись проигрывать.
  
   ("Учись проигрывать".
  
   Ах, ты, сука...
  
  "Учись проигрывать".
  
  Хуяк - и левым кулаком по правому стеклу!
  
  Хуяк - и правым кулаком по левому!
  
  А потом - и предателю Герке апперкот в челюсть!
  
   Правда... правда, огромный и сильный Герка и троих-четверых, таких, как я, не напрягаясь, положит).
  
   - Нет, ко-неч-но, - истекая иронией, словно раненный боец - кровью, продолжаю я, - нет, ко-неч-но, если у вас тут за-го-вор...
  
   - Какой такой заговор? - удивляется Герка.
  
   - Но вы же с Дуриком из английской школы. А я...
  
   - Ну?
  
   - А я... из обычной.
  
   - Ты чего, окончательно чокнулся?
  
   - Ну, у вас же школа о-со-бен-на-я. Вы же ин-тел-ли-ген-ты...- выговариваю я и внутренне готовлюсь к тому, что Герка меня сейчас ударит (а у Герки удар - о-го-го! Месяца три назад он с одного удара вырубил Перебаскина из шестого класса). - Ведь вы же, блин, оба...
  
   (Вот сейчас и ударит).
  
   - Мужики! Мужики!!! - прерывает нас истерический возглас Дурика.
  
   Мы оборачиваемся.
  
   На Дурике нет лица.
  
   Вернее, у него сейчас точно такое лицо, с каким он чуть было не откусил полноса Яше Портному: морда вся белая, губы прыгают, глаза за стеклами дорогих очков размером с будильник. Дурик тычет рукой куда-то нам за спину.
  
   Мы переводим взгляды туда.
  
   Прямо за нашим импровизированным раскопом возвышается нечто, напоминающее небольшую телегу, сделанную из хрусталя и черного дерева. Посередине телеги сидит одетый в парадно-выходной костюм человек и, безуспешно дергая за какую-то намертво заевшую ручку, обреченно выкрикивает:
  
   - Вотантри ату тром? Вотантри ату тром? Вотантри ату тром ?
  
   Хм... Человек кричит не по-русски. И даже не по-английски (иначе бы Герка с Дуриком его поняли). Скорее всего, он кричит по-немецки. Или по-итальянски.
  
  
   - Раша? - еще громче кричит человек. - Изит Раша?
  
   Ну, что такое "Раша" даже я знаю.
  
   - О, я-а! Я-а! - отвечаю я по-иностранному. - Даз ист Раша. СоветИк Юнион.
  
   - От эйдж? От эйдж ? - вопрошает меня водитель хрустального кара.
  
   - Нихт ферштейн! - пожав плечами, ответствую я.
  
   После чего разворачиваюсь за помощью к приятелям:
  
   - Герка, Лешка, а вы не знаете, как будет "не понимаю" по-иностранному?
  
   При этих моих словах Герка вздрагивает и начинает медленно-медленно говорить:
  
   - Итс вэ... Нет! Не так! ...Итс ви энд ов вэ найнтиф... итс ви энд ов вэ твентиф сенчури нау .
  
   - Квэк квок? - во всю глотку кричит человек. - Квэк квок брак? Хау тити тату?
  
   Ни Герка, ни я ни хрена не понимаем.
  
  - Плиз, спик э бит мо слоули энд мо дистинктли , - трусливо шепчет из-за широкой Геркиной спины Дурик, и здесь... здесь непонятный человек исчезает.
  
   ...Он исчезает - совсем и навсегда. В загаженном треугольнике между гаражной стеной и кирпичным уступом брандмауэра остается лишь черная, ровная, поросшая низкими лопухами земля. И только оставленные странной телегой четыре вдавлинки свидетельствуют о том, что нам все это не приснилось.
  
   - Что это было... кино? - вопрошаю их я.
  
   Герка недоуменно пожимает плечищами.
  
   - Спокойно, мужики! Спокойно! - чуть подрагивая левой щекой, кричит Дурик. - Спокойно, мужики! - его тонкие губы продолжают плясать, а спрятанные за толстыми стеклами очков глаза превышают размерами чайные блюдца. - Мужики, спокойно! Это был иностранный... шпион. Мы должны написать заявление и отнести его на... на Литейный!
  
   - В Большой Дом? - удивленно переспрашиваем мы с Геркой.
  
   - Ага. В Большой Дом! - облегченно выдыхает Дурик.
  
   И на нас вдруг накатывает волна какого-то спасительного спокойствия. Нам всем вдруг становится радостно оттого, что где-то там, на Литейном есть Большой Дом, а в нем - Подземная Тюрьма на тысяча сто этажей. И пока стоит этот Дом, нам не страшны никакие шпионы. Всех нас - и меня, и Герку, и Дурика, - вдруг обволакивает чем-то очень мужским и надежным, что исходит от слов "Большой Дом". Они чуть припахивают дорогим табаком, девяносто вторым бензином, хромовыми голенищами и чем-то еще, кажется отстреленными пороховыми газами - и оно, это очень мужское и очень надежное как-то очень естественно связано со всем тем млечным, теплым и добрым, что исходит от слова "Родина"
  
   * * *
  
  Никакого заявления мы, естественно, не написали. Но активно расползшиеся по району слухи в конце концов привели к тому, что директор моей (не английской) школы Пал Палыч однажды вызвал меня к себе в кабинет и целый урок допрашивал, а не ходил ли я часом к гостинице "Советская" и не фарцевал ли у иностранцев жевачку.
  
  
  
   История вторая.
  
  
   - Понимаешь, Миш, - Герка приложился к стакану и отхлебнул из него добрую четверть. - Понимаешь, мы с Катькой...
  
   Он обреченно махнул рукой.
  
   Я проникновенно кивнул. Да, Герка обратился по адресу. Во всем Советском Союзе он вряд ли бы смог отыскать собеседника, который бы понял его лучше. Нет-нет, моя душа была сожжена дотла и ни к какому живому чувству более не способна, но... понимать-то я мог.
  
  Ах, как же я мог понимать!
  
   И, хотя проблемы Герки и Катьки сводились к древней, как мир, дилемме: жениться или нет по залету, я - со своею дотла сожженной душой и нулевым сексуальным опытом - трактовал их взаимоотношения как-то на редкость возвышенно, и, внимательно слушая Герку, то и дело кивал своей бритой под ноль башкой и давал абсолютно бессмысленные советы.
  
   - Понимаешь, Миш, - вздыхая, продолжил Герка, - я ведь, в сущности, очень даже неплохо отношусь к Катьке. С Катькой мне... хорошо. Но это ведь не любовь! Понимаешь, это все просто так. Ты меня понимаешь?
  
   - Да-да, - печально ответил я и затянулся крепким, как смерть, "Партагасом".
  
   - Но с другой стороны, Мишаня, это ведь мой... мой ребенок будет расти без отца! Это у моего ребенка в графе "отец" будет стоять прочерк. Ты меня понимаешь? - скорбно вымолвил Герка и оперся широкой, словно славянский шкаф, спиной о кирпичный выступ брандмауэра.
  
   На заднем дворе, где я смолил, а Герка квасил, за эти семь с чем-то лет ничего практически не изменилось: все те же пять-шесть гаражей, все тот же щербатый выступ брандмауэра, все тот же загаженный треугольник между последним гаражом и кирпичной стенкой, все тот же почти живущий во втором гараже ветеран войны дядя Вова, из года в год охаживающий свою единственную драгоценность - привезенный в сорок шестом из Германии трофейный "Опель" ("Он и сейчас как новенький!").
  
   На заднем дворе перемен, повторяем, почти что и не было. Правда, кое-что поменялось в Империи в целом. Причем поменялось - явно не к лучшему. Но нам с Геркой все эти изменения были по фигу. Это в четырнадцать лет человек может погибнуть на баррикадах. И в двадцать с чем-то.
  
  А в шестнадцать-семнадцать лет каждый сам себе - Империя.
  
   И, хотя так называемые наши продолжали исполнять интернациональный долг в Афгане, хотя в столице нашей Родины г. Москве буквально через несколько дней должны были начаться пробойкотированные Западом олимпийские игры, хотя последние кубические миллиметры здравого смысла покидали страну с той же трагической неизбежностью, с какой покидает воздух оболочку проткнутого швейной иглой воздушного шара, нам с Геркой все это было - по барабану. Мы жили своей личной жизнью.
  
   - Понимаешь, Миш, ведь самое-самое главное, она ничего от меня не требует. Говорит: мол, делай, что хочешь. "А ты?" - я ее спрашиваю. "А я, мол, буду рожать". "Ты что - кретинка?". "Не твое дело". Ты меня понимаешь?
  
   - Понимаю - в очередной раз поддакнул я.
  
   *****
  
   Наша дружба с Геркой все эти годы развивалась зигзагами. Еще пару лет назад мы были почти что чужими. Герка слыл хулиганом, а я потихонечку скатывался в ботаники и даже поступил в пресловутую ФМШ при ЛГУ.
  
   И что между нами могло быть общего? Мы нечасто встречались и при встречах едва здоровались.
  
   *****
  
  Но где-то год с небольшим назад все изменилось. В Геркиной жизни вдруг появилась Катька.
  
  Катька была барышней из высшего общества. Катькин дедушка был членкором, из-за чего она была единственной учащейся школы, никогда не нервничавшей на контрольных: так ли, эдак ли, но четверка ей была обеспечена.
  
   Катька жила в Доме Сказки. В просторной пятикомнатной квартире с мамой, папой и бабушкой (разведенной членкоровой женой).
  
   При этом Катька вовсе не была снобом. Например, моя дружба с ней началась с того, что на приемных экзаменах, которые Катька, кстати, могла бы вообще не сдавать, но все же честно на них явилась, лишний раз демонстрируя свою близость к народу, так вот, на этих самых приемных экзаменах, длившихся часов восемь, какая-никакая еда оказалась у одного-единственного человека - у поступавшего в ту же школу Ю. Иваненко. Вышеупомянутый Ю. имел с собой целых три бутерброда: два с сыром и один с ветчиной, и один из них он великодушно отдал мне (как человеку отчасти знакомому).
  
   А я как раз в это время трепался с Карелиной. Иваненко специально дождался паузы и незаметно сунул мне пищу. (В эту минуту Карелина, прицельно стреляя глазками - попка отставлена, грудка вперед - оживленно втолковывала будущему доктору наук Д. Л. Гродницкому, что экзамены - это фуфло, что все уже решено и лично ее возьмут по-любому). Итак, практичный Ю. Иваненко отвел меня в сторону и тихо сунул мне бутерброд, давая возможность схарчить его в одиночку.
  
   Но есть бутерброд в одиночестве я не мог. И вовсе не потому, что я подбивал какие-то клинья к Карелиной. Нет-нет, не без этого, но... я по-товарищески не мог не поделиться с человеком, с которым всего лишь пару минуту назад трепался обо всем на свете. И, подозвав демонстративно не смотревшую в мою сторону Катьку, я разодрал бутерброд пополам и отдал ей размочаленную половинку.
  
   И, видимо, в память о той половинке Карелина и пригласила меня к себе на party. Хотя в собиравшуюся там компанию я демонстративно не вписывался. У меня не росли усы, как у Игоря Шишкина. Я не был пижоном, как Стасик Сазеев. И в отличие от Олежки Губанова у меня не было папы профессора. Но - несмотря на все это - Катька все-таки пригласила меня к себе на день рожденья.
  
   - Ой-ёй, спасибо, - польщено промямлил я, - огромное, Кать, спасибо. Но ты... вот хотя бы скажешь, чего мне там делать?
  
   - Как что? Общаться, - неуверенно произнесла Карелина.
  
   - Общаться? С кем?
  
   - Со... мной.
  
   - А ты можешь мне гарантировать, что опять не запрешься в отдельной комнате с Шишкиным?
  
   - Ну... ну ты, Мишка, блин... и хам-ло!
  
   - А то ты не знала!
  
   - Что?
  
   - Что я - хамло.
  
   - Знала... конечно же, знала... так ты, Миш, придешь?
  
   - Кать, ну на фига? Чё нам, малярам, тереться среди бомонда?
  
   - Стало быть, ты не придешь?
  
   - Наверное.
  
  - А ты хотя б знаешь, что туда обещала прийти Шевелева?
  
  - Э...? - еле слышно промямлил я.
  
  - Да-да-да. She"s nearly turning her mind to do so .
  
  Я на пару-тройку минут потерял дар речи.
  
  - Ну так ты передумал? - лучезарно улыбнулась Карелина.
  
  - Да-да... наверное. Только можно я приду вместе с другом?
  
  - А он... - Катька с сомнением сдвинула тонкие бровки, - а он человек нашего... круга?
  
   - Не совсем. Но тебе он понравится. Он большой и лохматый.
  
   *****
  
   Я как в воду глядел. Герка Катьке понравился. В прочем, редкая барышня в те времена могла устоять перед Геркой.
  
   Метр восемьдесят семь росту. Килограмм девяносто весу. Силища, как у буйвола. И - в придачу ко всему этому - на редкость смазливое личико и явные проблески интеллекта.
  
   И к тому же... КОС-ТЮМ.
  
   И почему я не поэт?
  
   Ведь Геркин КОС-ТЮМ, безусловно, заслуживал целой поэмы.
  
   Да что там поэмы!
  
  Симфонии.
  
  И оратории.
  
   Но я, увы, не поэт и посему сообщу презренной прозой, что в конце семидесятых годов джинсы были у многих. Джинсовые куртки - у некоторых. Но фирменный джинсовый костюм был только у Герки.
  
  (На этот перл его гардероба ушла вся валюта, выданная Геркиной матери на турпоездку в Норвегию).
  
  И когда с головы до ног оджинсованный Герка появился на Катькином party - раздалось синхронное девичье "Ах!".
  
  Что там Шишкин со своими всем надоевшими усиками! Что там из года в год щеголявший в одном и том же индийском джемпере Стасик Сазеев! Что там ботаник Губанов, на котором все привезенные папой профессором тряпки сидели, как на корове седло!
  
  Глазки всех барышень были прикованы к атлетической фигуре моего друга. А поскольку Катькины предки имели похвальное обыкновение куда-то там исчезать во время устраиваемых ею торжеств, то Катька в тот вечер заперлась именно с Геркой.
  
   *****
  
   Роман, как ни странно, имел продолжение. И года через полтора достигнул стадии, описанной в самом начале этой новеллы.
  
   *****
  
  - Понимаешь, Миш?
  
  - Понимаю, Гер.
  
  ...В нашей с Геркой беседе возникла еще одна пауза. Пауза душевная, не утомительная.
  
  Я в очередной раз затянулся "Партагасом" и выпустил облачко сизого дыма. А Герка, осторожно прихлебывая за версту шибавшее сивухой пойло, с доброй улыбкой смотрел в туманную даль.
  
  *************************************************************
  
  ...Наше лирическое молчание оборвал дядя Вова.
  
  - Ну как дела, молодняк? - гаркнул он, протирая огромные, словно лопаты, ладони, чуть менее грязной, чем сами ладони, ветошью.
  
  - Да так... - не сразу ответил Герка.
  
  - У меня все тоже нормально. Только вот правый задний привод ни к черту, - произнес дядя Вова и осторожно взглянул на бутыль.
  
  В бутылке плескался "Молдавский розовый".
  
  - Правый привод, короче, ни к черту, - с тоской повторил дядя Вова и снова бросил взгляд на бутылку - примерно с той же стыдливой молниеносностью, с какой интеллигентные мужчины чиркают взором по полуобнаженной груди разговаривающей с ними о чем-то высоком дамы. - Да и с левым какая-то хреновина.
  
  Его заворожил "Молдавский розовый". И дядя Вова, естественно, понимал, что ради стакана портвейна сейчас надо немного побалагурить. Но балагур из дяди Вовы был примерно такой же, как, скажем, из автора этих строк - солист Большого театра.
  
  - Новые медные втулки вчера взял у Вадика. Только что заменил. Не помогло ни на столько. А еще, блин, масло течет...
  
  - Ну что, дядь Вов, - наконец соизволил понять его Герка, - может... грамм семьдесят примешь? Как там, дядь Вов, медицина не против?
  
  Дядя Вова махнул рукой и что-то прошамкал в том отношении, что, мол, слушать врачей - себе дороже. И что, мол, все мы, - мужчины в соку - имеем полное право класть на всю медицину с прибором. И что, мол, вообще - за исключением великого майора Егорова, заштопавшего в 1945 году дяде Вове полученное под Кенигсбергом ранение, - нормальных людей среди медиков нет и не было.
  
  Произнеся всю эту не слишком разборчивую хулу, дядя Вова выдохнул и принял дозу. По его изрезанному морщинами лицу растеклось блаженство. Эта была первая - самая, кстати, приятная - стадия дяди Вовиного опьянения.
  
  (Стадия номер два начиналась где-то с литра портвейна и была сопряжена с определенными бытовыми неудобствами. Всегдашняя дяди Вовина немногословность вдруг улетучивалась и он начинал очень длинно и очень косноязычно рассказывать про несчастливый для него штурм Кенигсберга. Что же касается третьей стадии, то дядя Вова ее достигал, слава Богу, лишь несколько раз в жизни. Она начиналась с громоподобного удара кулаком по столу и не терпящего никаких возражений заявления-признания: "Я начальник города Москва!", после чего вынималась и шла в ход знаменитая дяди Вовина финка).
  
  В прочем, было понятно, что ни третья, ни даже вторая стадия нам с Геркой в тот вечер не угрожали. Оставшихся на дне бутылки трехсот-четырехсот грамм могло хватить исключительно на блаженство.
  
   *****
  
  ...Итак, попивая Геркин портвейн и дымя моим "Партагасом", мы переговорили обо всем на свете: о Яше Портном, получившем сколько-то-там-миллионное наследство и уехавшем в прошлом году в Аргентину, о научном подвиге Дурика, напечатавшем в восемнадцать неполных лет энтомологическую статью в каком-то немецком научном журнале, о напрочь невышедшей из-за суки Рейгана Московской олимпиаде, а в самом-самом конце обсудили посадку Павлика Перебаскина.
  
  Дядя Вова к Павкиной ходке на зону отнесся спокойно.
  
  - А хули, - выдавил он, - в наше-то время, в тридцать девятом не сидевшего пацана и мужиком не считала.
  
   - А вы сами сидели? - бестактно поинтересовался я.
  
  - А что я тебе, не мужик? - саркастически пробурчал дядя Вова и погрузился в долгое и прочувствованное молчание.
  
   - Ну, как ты, дядь Вов, - уловив соль момента, тут же уластил его с детства тактичный Герка, - грамм сто пятьдесят еще выдержишь?
  
  - А то! Ты только налей.
  
  - Я налью, налью, дядь Вова. Миха не пьет, так что пару раз по сто грамм нам с тобою еще обломится.
  
   - А, может, еще за одной сгоняем?
  
  - Да не, дядь Вова, лучше не надо.
  
  - Да давай, Герка, сбегаем. Я ж на хвост не прошусь. У меня ж есть рупь семьдесят, - прохрипел дядя Вова и достал из кармана штанов перепачканную машинным маслом рублевку и горстку мелочи.
  
  - Да не, не сегодня. У меня на сегодня еще дела.
  
  - Ну, как знаешь... - пробурчал дядя Вова. - Как знаешь. Дела у него... Да какие в твои годы дела? А вот в наше-то время, в тридцать девятом, знаешь как было? Получим зарплату, купим ящик плодово-выгодного и - гудим! Все-все выходные! Эх, ребятки-ребятки... да если б вы меня в тридцать девятом видели. Я ж самый первый фокстротчик был... не скажу за Двадцать Пятого Октября, но твердо ручаюсь за всю Пролеткульта. Ботиночки "джимми", брючки "оксфорд" и шведская куртка на молнии. Девки пачками висли! А ты говоришь - дела. Я ж работал киномехаником в кинотеатре "Колосс"! А фильмы какие были... Ну да ладно, за все хорошее.
  
  Дядя Вова поднес стакан ко рту и...
  
  НЕ ВЫПИЛ.
  
  Такое случилось впервые в истории.
  
  Я не верил своим глазам. Стакан "Молдавского розового", не вылив ни капли в уже распахнутую для приема амброзии пасть, был со стуком поставлен обратно на ящик.
  
   - Значит, вот оно как, - каким-то странно-спокойным голосом произнес дядя Вова. - Значит, действительно... А я раньше думал: помстилось. Мишка, Герка, вы его видите?
  
  Мы с Геркой глянули по направлению его вытянутого пальца. Там - потускневшей картинкой из давным-давно миновавшего детства - сидел парадно-выходной господин на черно-хрустальном каре.
  
  -Два раза я его видел, - все с тем же зловеще-спокойным голосом произнес дядя Вова. - Один раз еще до войны. Второй - через год после смерти Сталина. Оба раза думал: помстилось. А он настоящий.
  
  И дядя Вова, решительно кинув руку к ящику, ухватил свой стакан и выпил.
  
  - Glad to meet you! - прокричал англичанин, тоже по-видимому его признавший. -The last time you"ve promised to give me a hand. Could you really do it now ?
  
  - А то как же, - спокойно кивнул дядя Вова. - Помню, помню, земляк, твою тачку. Если хочешь, еще раз покежь.
  
  - I hope that you understand such a serious trouble I"m having and ...
  
  - Понимаю. Не маленький. Ты, парень, не дергайся. Ты лучше дай глянуть, - и дядя Вова, присев на корточки, напряженно вгляделся в ничем не прикрытые шестеренки кара. - Тэк-тэк-тэк, - произнес он после осмотра. - Слышишь, земляк, а у тебя, похоже, эта вон втулка треснула. Эта вон - пятая слева. Чтой-там на ней накарябано? - дядя Вова нагнулся пониже. - "Ма-айт-ин-ин-глэ-энт". Знаешь, земляк, ты этим своим стахановцам в этой, блин, "ма-айт-ин-ин-глэ-нт" сначала в руки насри, а потом по харе размажь. Не умеешь - так не берись. Все соседние втулки по семь миллиметров, а эта... дай бог, если пять. А ведь центр нагрузки - тута. Вист ду ферштейн ? Вся-вся нагрузка на этой хреновине. Вот она, сука, и треснула. Но это беда поправимая. Ну-ка, Герка, налей.
  
  Ошарашенный Герка вылил ему в стакан остатки портвейна. Дядя Вова с достоинством выпил.
  
  - Это, зема, беда небольшая. В моем "Опеле-капитане" точно такая же втулочка есть. Я сейчас принесу. Айне минута .
  
  И где-то, действительно, минут через пять дядя Вова вернулся от своего гаража, сжимая в правой руке какую-то крохотную, цветного металла штуковину, а в левой - полулитровую бутыль с коричневой этикеткой.
  
  - Спиртик. Гидролизный, - торопливо пояснил он. - От самого сердца, блин, отрываю. И еще на закуску колбаски принес.
  
  Дядя Вова сунул руку за пазуху и шлепнул на ящик полупрозрачный пакет тонко нарезанной докторской колбасы.
  
  - А, может, - обречено начал Герка, - может быть, дядя Вова, не на...
  
  - Цыц! - заорал на него явно поймавший кураж сосед. - Как это, сука, не надо? Я твой портвейнос пил? А ты моим спиртиком брезгуешь?
  
  - Да у меня сегодня дела...
  
  - Да какие в твои годы дела? Сунуть, вынуть да вычистку сделать? - мы с Геркой вздрогнули от неожиданной дяди Вовиной прозорливости. - А у нас здесь святое. Мужская дружба.
  
  Дядя Вова достал из кармана парочку чуть грязноватых стаканов, присовокупил их к третьему, после чего нещедрой рукою набулькал в них на два пальца гидрашки. Все (включая Путешественника по Времени и исключая абсолютно не пившего в те годы меня) отдышались и приняли.
  
  - Тэк-тэк-тэк, - с тоской повторил дядя Вова, отправляя в рот бледно-розовый лепесточек "Докторской". - А теперь, - он отдышался и прожевал, - а теперь возьмемся за дело. "Майт-ин-инглэнт" - к херам! Нашу родимую - на евонное место. Тэк-тэк-тэк. Как здесь и было. Вист ду ферштейн, камрад? Все чики-поки. Теперь с левого края подточим, с правого подполируем, и ты еще съездишь на этой своей железяке хоть на блядки в деревню Кукуево. Знаешь деревню Ку-ку-е-во? Не знаешь? А что ты вообще тогда знаешь!
  
  Продолжая пороть ахинею, дядя Вова ловко работал своими толстыми, словно сосиски, пальцами и уже через пару минут заменил треснувшую втулку на новую.
  
  - Ну давай, камрад, ехай!
  
  Англичанин дал по газам.
  
  Никакого видимого эффекта не последовало.
  
  - Что за фигня? - обескуражено пробормотал дядя Вова. - Что, блядь, за нонсенс? - следующие минут семь или восемь прошли в сверхпристальном изучении деталей кара. - Кажется... - наконец пробурчал он. - Ка-жет-ся, су-ка... по-нял... Видишь зазорчик? Крохотный. С полмиллиметра. В нем все и дело. И самое, сука, подлое, что я ее сам, САМ с утра обкорнал! Для моего, сука, "Опеля" эти втулки были чуть-чуть длинноваты. Что ж теперь делать? Давай обмозгуем.
  
  Рецепт для обдумывания был у дяди Вовы один. Выставленные на ящик стаканы снова на четверть наполнились прозрачной гидрашкой и снова все (кроме меня) обреченно выдохнули и приняли новую порцию продирающего до самых кишок зелья.
  
   *****
  
  ...Глядя на дядю Вову, в глубокой задумчивости все втыкавшего и втыкавшего свой острый и длинный нож в неровные доски деревянного ящика, я вдруг вспомнил одну историю, связанную с этой дядь Вовиной финкой.
  
  И пока дядя Вова у нас размышляет, я вам, пожалуй, ее расскажу.
  
   *****
  
  История, друг мой читатель, такая. Началось все с того, что Алексей Четвертак ушел в армию. Ну, казалось, ушел и ушел. Никто о Лехе Четвертаке в нашем доме, если честно, не плакал.
  
  Никто.
  
  Кроме восточноевропейской овчарки Альмы.
  
  Альма же переживала пропажу хозяина жутко. После Лехиного исчезновения она дней восемь истошно выла, напрочь отказывалась от еды, а потом - потом перестала скулить, начала есть и снова, казалось бы, стала прежней Альмой, но...
  
  Только на первый взгляд.
  
  Что-то странное произошло с ее психикой. Эта добрая и даже чуть-чуть флегматичная собака вдруг стала заносчивой и агрессивной. Теперь от нее доставалось всем: и случайным прохожим, и ближайшим соседям, и восседавшим в центре двора на скамеечке бабушкам, но больше всего от нее страдали ее нынешние хозяева - дядя Петя и тетя Аня (родители Лехи). По совести говоря, Альму давно уже следовало усыпить, но ни дядя Петя, ни тетя Аня об этом даже и слышать не желали. "Это память о Лешеньке!", - вздыхая, говорили они.
  
  Хотя, если честно, дело было не столько в их дуралее-сыне, сколько в физической неспособности этих слабых и добрых людей умертвить существо, которое они помнили еще щеночком.
  
  И вот однажды случилось страшное. Шедшая на прогулку Альма вдруг походя цапнула тетю Аню и, волоча трехметровый поводок за собой, принялась гулять в одиночестве. Что, правда, само по себе было событием более чем заурядным. Все последние месяцы Альма кусала хозяйку и вырывалась на волю раз в несколько дней.
  
  Необычным было лишь то, что где-то минут через десять во дворе появился гуляющий Яша Портной, сжимавший в руках аппетитную булочку. И булочка, и гуляющий Яша пробудили в Альме вполне естественное любопытство. Она (на редкость, кстати, миролюбиво) подбежала к мальчику и лизнула его в лицо. Наблюдавшая их из окошка тетя Рая тоже была в этот вечер настроена отнюдь не воинственно и ограничилась преданным через форточку кратким приказом: "Яша, не играй с собачкой, у нее глисты!".
  
  Послушный Яша чуть-чуть отстранился. Томившаяся скукой Альма восприняла этот маневр как игру и, пододвинувшись к Яше, попыталась выхватить у него из рук кусочек сдобного теста. Яша, которому было жаль булочки, поспешно спрятал ее за спину. Но не Яше было тягаться с Альмой. Та лишь тихонечко клацнула пастью и Яшина булочка - прекрасная сладкая булочка за 14 коп. - безвозвратно исчезла в ее ненасытной утробе.
  
  Наш двор ошарашено замер.
  
  Никто.
  
  Повторяю.
  
  НИКТО.
  
  Никто из самых отпетых дворовых хулиганов - ни Санька Федоров, ни Игорь Смирнов, ни даже сам давно пребывавший под следствием П. Перебаскин, - НИ ЗА ЧТО НА СВЕТЕ не решились бы повторить безрассудный поступок Альмы. Никто из них, зная отчаянный норов тети Раи, не осмелился бы отнять у Яши булочку.
  
  ...Итак, наш двор ошарашено замер.
  
  Секунды две или три не было слышно ничего, кроме обиженных хныканий Яши и довольного Альминого урчания. А потом раздался нечеловеческий крик и из двери парадной выбежала тетя Рая, вздымавшая в правой руке неизменный половник.
  
  Если б на месте Альмы были бы Федоров и Перебаскин, или сам Мухаммед Али, чемпион мира по боксу, то все они - и Перебаскин, и Федоров, и Мухаммед наверняка бы с позором ретировались. Но Альма была образцовой служебной собакой и поступила строго по инструкции. Т. е., атаковала рабочую руку нарушителя и, навалившись ему на грудь, намертво зафиксировала его на асфальте.
  
  На крики поверженной тети Раи сбежалось полдома. Но, как это часто бывает, никто из высыпавших не спешил связываться с тем черно-желтым комком воплощенной ярости, в который уже превратилась Альма.
  
  Никто.
  
  Кроме Геркиного папы.
  
  Геркин же папа, припомнив далекую псковскую юность, выломал из дворовой скамейки здоровенную штакетину и бесстрашно помчался на выручку.
  
  И вот ведь опять же...
  
  Геркин папа был мужчиной серьезным. Нет-нет, не Герка, - и ростом пониже, и в плечах пожиже - но килограмм девяносто он весил. И лично я думаю, что подавляющее большинство моих читателей благоразумно спаслось бы бегством, будучи атакованным разъяренным девяностокилограммовым мужиком с дрыном.
  
  Но Альма была красою и гордостью ДОСААФа и вновь поступила строго пописанному. Да, данная ситуация была посложнее первой, но и она была проработана до мельчайших деталей. При численном превосходстве со стороны нарушителей атака на бьющую руку считалась неэффективной и правилами предписывалось атаковать иные (куда как более уязвимые) части объекта. А вот какие - Геркин папа сумел догадаться буквально за долю мгновения до того, когда чуть не было не произошло непоправимое. И, догадавшись, слава богу, успел прикрыть атакуемую область дрыном, после чего развернулся и - сделал ноги.
  
  Альма, продолжая скрупулезно следовать наставлению, начала осуществлять преследование. Геркин папа, птичкой перемахнув через ограду сквера, развил довольно приличную для такого массивного человека скорость. Альма тоже шутя перепрыгнула через забор и...
  
  Короче, Герка не стал сиротою лишь потому, что трехметровый, многократно порванный и многократно же связанный повод своим самым дальним и самым бугристым концом обмотался вокруг чугунных прутьев ограды и намертво зафиксировал Альму буквально в считанных сантиметрах от папиного горла.
  
  После чего ситуация стабилизировалась. Т. е. у нас во дворе произошло примерно тоже, что случилось во время Первой мировой войны после битвы на Марне. Маневренный период кампании сменился позиционным. С одной стороны, Альма за пределами территории, ограниченной поводом, никому уже больше не угрожала, но с другой - и никто из двуногих не решался нарушить границы ее ареала, что, кстати, было не слишком приятно не только морально, но и чисто практически, так как полукруг, очерченный поводом, напрочь перекрывал все дворовые входы и выходы.
  
  Уже минут через пятнадцать-двадцать по обе стороны фронта скопились толпы желающих войти и выйти. Предложения поступали разные. Самое естественное - позвонить в милицию - не привело ни к чему, ибо на той стороне телефонного провода тут же поинтересовались: а есть ли укушенные? Ответили: есть, - подразумевая, естественно, тетю Раю, но после неспешного (минут через двадцать пять) прибытия наряда и более тщательного осмотра тети Раи неожиданно выяснилось, что тетя Рая не столько укушена, сколько вывалена в грязи, что с точки зрения прибывших стражей порядка не являлось достаточным основанием для применения табельного оружия.
  
  Попытались было сослаться на чудом не обесчещенного Геркиного папу, но Геркин папа факт попытки укуса в интимную область подтверждать не стал и даже предложил заикнувшемуся о ней Яшиному папе немедленно взять и заткнуться, что Яшин отец и исполнил с крайней поспешностью.
  
  Не добившись толку от милитонов, стали выдвигать предложения совсем уже фантастические. Например, папа Дурика предложил вышибать клин клином и вызвать из девятой квартиры московского сторожевого Вайса. (Предложение было испробовано и доказало свою полную неэффективность: Вайс был дважды укушен в ляжку и, как истинный джентльмен, связываться с дамой не стал). Ветеран русско-японской войны Веденеев посоветовал вызвать из армии Лешу Четвертака (над ним посмеялись). Чуток оклемавшаяся тетя Рая вспомнила фильм "Операция "Ы" и предложила подсунуть Альме кусок колбасы со снотворными таблетками (предложение обсуждалось всерьез, но было отклонено за неимением в нашем доме снотворного).
  
  И здесь с заднего двора подошел дядя Вова. Всем нам было видно, что он и его железная половинка - "Опель" разлучились буквально на минутку-другую. Дяди Вовины руки и щеки были в подтеках машинного масла, в левой руке болталась пустая канистра из-под бензина, а из правой торчал тот самый, острый, как бритва, охотничий нож, из-за которого я, собственно, и вспомнил эту историю.
  
   Геркин папа ввел его в курс дела.
  
   - А на хрена? - недовольно пробурчал дядя Вова. - Пусть здесь и сидит. Будем ходить через задний.
  
   Ему объяснили, что ходить через задний двор очень далеко и очень неудобно.
  
  - А-а... - подумав, сказал ветеран, - ну тогда ладно. Тогда я ее сделаю.
  
  И, прихватив отброшенный Гериным папой колышек, он на цыпочках пошел вдоль ограды. Не дойдя пару метров до Альмы, дядя Вова вытянул руку, подцепил палкой повод и, не дыша, подтянул его к себе. Потом, намотав бугристую ленту на руку, подкрался к ограде, после чего уже действовал молниеносно.
  
  Неожиданно дернув, он притянул собаку к себе и несильно сунул ножом между прутьями. Альма тоненько, по-щенячьи, взвизгнула и начала медленно оседать наземь.
  
  ******************************************************************************************************************************************************************************************************
  
  Полминуты спустя никакой такой Альмы во дворе уже не было, а просто на грязном и мокром асфальте лежала чуть вздрагивавшая черно-рыжая шкура. Из-под шкуры текло ручейком что-то красное.
  
  - И на хера это было делать? - пробурчал дядя Вова, вытирая лезвие финки травой и поспешно пряча его за пазуху. - Ходили б себе через задний двор. Две минуты крюку.
  
   *****
  
  - В общем и целом, так, - отдышавшись, сказал дядя Вова и вогнал задрожавшую финку на пару пальцев в доски ящика, - в общем и целом, ни хрена, сука, страшного. Сейчас мы чуток посидим. Потом я звякну Вадику-спекулю и он притаранит нам новую втулку самое позднее завтра. Накрайняк, послезавтра. Герка, переведи камраду.
  
  Герка вздохнул и перевел.
  
  - I"m afraid it"s too late, - вздохнув, ответил Путешественник во Времени. - I might be out every minute .
  
  Герка вновь перевел.
  
  - Ну что ж, - равнодушно кивнул дядя Вова, - значит, не повезло тебе, зема.
  
  - Can"t it be helped ? - подперев потяжелевшую голову двумя руками, грустно спросил Путешественник во Времени.
  
  Герка привычно исполнил роль переводчика.
  
  - Да хрен его знает, - пробурчал дядя Вова, - Вадьку без бухала сюда сейчас не заманишь. Слушай, а, может, у тебя с собою бухало есть?
  
  - Have you got some strong alcohol? - спросил Герка.
  -
  - Оh... no, - печально вздохнул англичанин. - I have not got one.
  
   - Тогда трындец. Вадьку без бухала к нам не заманишь, а покудова он сюда сам собой доползет, ты, зема, уже исчезнешь. Может ты знаешь, когда здесь в следующий раз окажешься?
  
   Герка опять перевел.
  
   - It couldn"t be figured out exactly, - подумав, ответил Путешественник во Времени. - Since it has been spoiled the machine gives absolutely unexpected bounds. From two to twenty seven years .
  
  Герка, как мог, повторил напечатанную чуть выше фразу по-русски.
  
  - Мда-а... - умудренно вздохнул дядя Вова, - ну давай, мужики, по последней, а потом чего-нибудь, блин, накумекаем. Утро вечера мудренее.
  
   *****
  
  - Не, не под Кёником. Под Пи-ла-у, - по слогам произнес дядя Вова и сосредоточенно выжал себе в стакан последние двадцать капель гидрашки. - Место вроде спокойное, а вот поди ж ты. Я тогда возил Сквозняка. А сам товарищ Командующий ехал как раз перед нами. На виллисе.
  
  Мы были по-прежнему вчетвером. (Вообще, забегая вперед, замечу, что в эту вторую встречу Путешественник во Времени пробыл с нами намного дольше, чем все остальные разы вместе взятые. Я и сейчас не знаю, что было тому причиной. Может, технические манипуляции, проведенные дядей Вовой, а, может, все это было и просто игрою случая). Итак, мы были тогда вчетвером. И Герка, и Путешественник во Времени пребывали в приятной расслабленности, а дядя Вова, явно себя при раздаче вина не обижавший, находился уже на порядочном взводе.
  
  - А я возил Сквозняка. И был мой Сквозняк с утра, как на иголках. Шутка сказать, сам Командующий Фронтом! Если толком подумать, то между ним и Сквозняком ничуть не меньшая разница, чем между Сквозняком и мною. Вот мой Сквозняк и елозил. Все гадал: позовет его Черняховский к себе или - побрезгует? Не позвали тогда Сквозняка. Побрезговали. Он, конечно, расстроился. И как всегда, когда был не в духе, стал цепляться к начальнику штаба подполковнику Тиходееву. И это ему не так, и то не эдак... а Тиходеев сидит, зубами скрипит, терпит.
  
   И здесь, - дядя Вова выплеснул в пасть остатки отравы и полез негнущимися от хмеля пальцами за последней сигаретой, - и здесь вдруг - опа! Снаряд. Очухиваюсь в кювете. Рядом со мною Сквозняк. На обоих - ни царапины.
  
  (А товарищ начальник штаба так и остался сидеть на заднем сиденье. Мертвее мертвого. Но это мы выяснили потом, потому как сразу же после обстрела пошли такие дела, что стало нам не до подполковника Тиходеева).
  
  Дядя Вова чиркнул спичкой и закурил.
  
  - Да уж... не до Тиходеева. Потому как вместо машины Командующего Фронтом перед нами, сука, - воронка... Ну уж здесь нача-алось. Пиздеж до небес. Сквозняк (а теперь он как вроде за главного) даром, что свежеконтуженный, орет, как здоровый. А чего орать-то? Командующего-то нету. Накрыло шальной не то миной, не то бомбой. И здесь... - дядя Вова со злостью уставился в поросшую лопухами землю, - и здесь... как на грех! ...прогоняют мимо колонну пленных. Слава Богу, хоть небольшую. Человек на сто. С кепочкой.
  
  Ну и их... по приказу полковника... всех.
  
  С концами.
  
  А ночью проснулся, смотрю: стоит мой Сквозняк в углу на коленях - мо-о-олится. Благодарит своего командирского бога, что не потрафил начальству. Ведь пригласи его Командующий Фронтом к себе, их бы вдвоем с Черняховским уже бы черти на сковородке жарили ...
  
   *****
  
  ...И здесь рука дяди Вовы вдруг потянулась к воткнутому в ящик ножу, а губы уже задрожали в сакраментальной фразе: "Я на-ачальник го-ро-да Ма...", но - в это, надо честно признать, весьма и весьма щекотливое мгновение - в разговор вдруг вмешался Герка.
  
  - Ought I to get married? - заслонив дядю Вову широкой, как банковский сейф, спиной, чуть покачиваясь, спросил он Путешественника во Времени.
  
  - Married? Whom? - удивленно переспросил англичанин.
  
  - A young girl of seventeen. She"s is... in love with me.
  
  - And what about you?
  
  - I don"t know. But she"s pregnant.
  
  - The girl belongs to the low classes?
  
  - No-no, she"s much above me.
  
  - And what is the reason of your hesitation?
  
  - I don"t know. Душа не лежит.
  
  - What does it mean: dusha?
  
  - A spirit.
  
  - There, there, there... - задумчиво протянул англичанин, - tell you the truth... tell you the truth I don"t think that you really ought to marry. You"re too young and simple-hearted.
  
  При этих словах Путешественник во Времени исчез.
  
   *****
  А Герка, не попрощавшись со мною и дядей Вовой, опрометью помчался к себе домой. Лишь много лет спустя он поделился со мной причиной этого бегства.
  
  Герка спешил посмотреть в словаре значение слова "simple-hearted"
  
  
   История третья.
  
   - Это, - прозвучал в телефонной трубке ледяной, с официальным металлом голос, - гражданин Метс? Михаил Сергеевич?
  
   - Да... - озадаченно пискнул я.
  
   - Михаил Сергеевич, а вам не кажется, что в последнее время вы слишком часто стали себе позволять различные антисоветские высказывания?
  
   - Герка, ты?! - заорал я.
  
   - Хе-хе... признал-таки, сволочь.
  
   - А почему ты не на Урале?
  
   - Почему-почему... у института нет денег.
  
   - Понятно.
  
   - Ни хрена тебе не понятно. Если б ты только знал, что творится в этом богоугодном заведении. Пружанский ворует. Академик в маразме. Всем остальным все на свете до фонаря. Ну, ничего-ничего. Вот сейчас здоровые силы, наконец-то взявшие власть в стране, наконец-то покажут кузькину мать всяким там оторвавшимся от жизни интеллигентам! И сразу все станет окей. В смысле - олл райт. В смысле - пиздец. В смысле - по-старому.
  
   - Ты это серьезно?
  
   - А сам-то как думаешь?
  
   - Полагаю, что нет.
  
   - Ну, и слава Богу.
  
   - А как на самом деле оцениваешь ситуацию?
  
   - Полный и окончательный пиздец внакладку. Но об этом лучше при встрече.
  
   *****
  
   Встреча имела место быть часов через несколько. Уже начинало смеркаться. Мы с Геркой встретились на Петроградской и сразу прошли в ночной магазин на углу Кировского и Карповки.
  
   Цены в ночном магазине кусались. Судите сами: бутылка "Пшеничной" (а другой водки не было) стоила тридцать восемь рублей. Твердокопченая колбаса - семьдесят пять за палку. Сигареты - по трехе. Короче, грабеж трудящихся! Но не идти ж на попятный.
  
  Я мысленно выматерил все старые, новые, а заодно и будущие власти и взял три бутылки "Пшеничной". Потом - гулять так гулять! - добавил палку "Полтавской", две двухлитровых пачки финского сока, буханку "Дарницкого" и блок вонючих сигарет "Клеопатра".
  
   Герка, чья зарплата старшего научного сотрудника составляла семьсот рублей с чем-то, взирал на этот гастрономический разгул - тире - разврат со смесью неприязни и восхищения. А когда (минут через сорок) мы оказались у меня в Шувалово и разлили по первой, Герка с упреком вымолвил:
  
   - Да-а... тебе есть, что терять.
  
   - В смысле? - не понял я.
  
   - В смысле, что теперь, при Янаеве тебе таки есть, чего опасаться.
  
   - А тебе?
  
   - А кому я на хрен нужен? Я копченую колбасу в коммерческих магазинах не покупаю.
  
   - Ну, Гер, приплыли. Станция Вылезайка. Ты теперь, стало быть, ненавидишь всех, кто живет хоть чуть-чуть получше тебя, и не является твоим непосредственным начальством?
  
   - Не, Миш, я и начальство ненавижу.
  
   - Да что с тобой, парень? Ты таким не был.
  
   - Не знаю. Все-все остопиздело. Прервалась связь времен. Сустав времени вывихнут... - Герка взъерошил густую каштановую шевелюру. - Блядь! Восемь лет, не разгибаясь, занимался наукой и, когда наконец-то попер результат, вдруг - здрасьте-пожалуйста: академик ворует, Пружанский в маразме... т. е., пардон, наоборот! ...Пружанский ворует, академик в маразме и все на свете катится в тартарары.
  
   - Гер, ты преувеличиваешь. Академик уже лет десять в маразме, а Пружанский еще и при Леониде Ильиче воровал.
  
   - Не, Миш, кранты. Полный и окончательный пиздец внакладку. И марганцевые мои вкрапления никому не нужны... Ни-ко-му о-ни не нуж-ны! Понимаешь?
  
   - Понимаю, Гер, понимаю. Давай по второй.
  
   - Полный, Мишаня, аллес. Прервалась связь времен.
  
   - Ты водку-то будешь?
  
   - А то!
  
   Мы с Геркой квакнули.
  
  Потом закурили.
  
   Тесную кухню заволокло противным и сладким дымком "Клеопатры".
  
   *************************************************************
  
   - Ну, а как сам-то? - пол-литра спустя спросил я друга.
  
   - В личном плане все великолепно. Неправдоподобно великолепно. Понимаешь, мы с Танькой... нет-нет, бывает, конечно, по-разному, но я даже не знал, что... Извини, я невнятен...
  
   - Ничего. Я все понял. А как там, - даже сейчас, после выпитых пятисот грамм водки, каким-то трезвым краешком мозга я понимал всю жуткую бестактность своего вопроса, - а как там... Катька?
  
   - А что Катька, - не сморгнув глазом, ответил Герка. - Третий год заграницей. Живет с этим чехом...
  
  - А мальчик?
  
  - С нею. В Праге.
  
  Герка раздавил о блюдечко выкуренную едва на треть сигарету и с тоской посмотрел в окно. На расстилавшемся за окном пустыре ходили волны мокрой осоки. Стоявший в углу "Панасоник" играл "Paint it black " "Роллингов".
  
  Мы долго-долго молчали, а потом откупорили третью.
  
   *****
  
  - Понимаешь, Мишаня, - через пару стаканов выдохнул мокрый от водки Герка, - мы с тобой пожилые козлы, нам уже по тридцатнику...
  
  - Лично мне двадцать девять.
  
  - Это не важно! Нам уже по тридцатнику, а ЧТО мы с тобою сделали в этой жизни? ЧТО мы с тобою сделали? Ведь... ни хуя?
  
  - Ни хуя.
  
  - Вот так-то, Мишка.
  
  Герка разлил по стаканам остатки водяры.
  
  - Давай, что ли, дернем?
  
  - Давай... Только слышишь, Герасим, - пару долгих мгновений спустя продолжил я, заедая не очень пошедшую водку жирным кусочком "Полтавской", - еще, блин, не вечер! Тридцать лет - это бред. Мы такого еще в этой жизни наделаем!
  
  - Нет, - вымолвил Герка, неумело пуская дым ноздрями (трезвым он не курил), - ничего мы с тобою, Мишаня, уже не сделаем. Будь честным! Хотя бы раз в жизни попробуй быть честным. Прервалась связь времен, и мы с тобою стоим на двух разъезжающихся в разные стороны льдинах. Нас рвет пополам!
  
  - Так прыгай. Либо на ту сторону, либо на эту.
  
  - Не получается.
  
  - Надо, - я залил першившее горло соком. - Надо что-нибудь выбрать, Герасим. Либо будущее, либо прошлое. Что касается меня, то я нацелен на будущее, как советская стратегическая ракета на город Лос-Палмос.
  
  - Почему на Лос-Палмос?
  
  - Не знаю. Так красивее.
  
  - Ха! - ухмыльнулся Герка. - А почему ты тогда не у Мариинского? Почему ты сидишь здесь и глушишь водяру, вместо того, чтобы драться за свой выбор?
  
  - Почему-почему... - засмущался я, - потому что вот встретил тебя, мудака, и нажрался. Не идти ж мне теперь на баррикады бухому.
  
  - Эт верно, - кивнул незажженной сигаретой Герасим, - квакнуто нынче изрядно. По ноль-семьдесят пять на рыло. Сейчас вот выпьем сочку и - спать! Только спать.
  
  - А... может... не спать? - провокаторски улыбнулся я.
  
  - То есть? - не понял Герка.
  
  - В смысле, может подпустим немного... ли-ри-ки?
  
  - Это как?
  
  - Ну ты, блин, совсем одичал. В смысле - чуток прошвырнемся по бабам. Тебе что, твое неземное чуйство совсем что ли мозги отшибло?
  
  Герка обиделся и засопел:
  
  - Во-первых, я Таньке не изменяю. Это раз. А во-вторых...
  
  - Но Танька сейчас ведь у родственников. В Астрахани?
  
  - Нет, в Архангельске. А во-вторых... ЧТО ты, Мишаня, сейчас предлагаешь? Конкретно? Тупо раскрыть телефонную книжку и обзванивать всех подруг подряд, навязывая им свои пьяные рожи? Во втором часом ночи? Да ты посмотри сейчас на себя, самец-красавец!
  
  - Герман, - высокомерно ответил я, - вы меня удивляете. Вы в какой, извините, эпохе живете? В эпоху военного коммунизма? Позднего Сталина? Оглянитесь, друг мой, вокруг! Вокруг Pe-res-troy-ka!! Glaz-nost!!! И для нашей с тобою, Герасим, тяги к прекрасному существуют отнюдь не подруги, а бляди. Простые и добрые русские бляди. На улице Толмачева.
  
  - А бабки?
  
  - Ноу проблем. Бабла у меня, как у дурака махорки.
  
  - Откуда?
  
  - Неважно.
  
  - У, блин, - Герка подробно и грязно выругался. - Ах, ты скотина! Змей-искуситель! Ну даже, если, допустим, мы сейчас доберемся до Невского, то как мы обратно вернемся? Мосты-то разводятся!
  
  - А что ты, - я нагло похлопал почти двухметрового Герку по возвышавшемуся на уровне моего лба плечу, - там говорил насчет этих комнат на Перевозной? Свободны они сегодня?
  
   - Свободны.
  
  - Вот, собственно, и решение всей проблемы.
  
   *****
  
  Уже минут через восемь мы были на Выборгском, где практически сразу поймали тачку. Таксист, получивший полтинник, гнал, как посоленный, и таки успел проскочить мосты. На улице Толмачева все было, как обычно: пяток сутенеров и пара десятков жавшихся в кучку девиц. Правда, такса была приподнятая. Толи я не следил за инфляцией, толи на торговцев живым товаром так странно подействовал произошедший на Форосе переворот, но, когда коренастый шатен-сутенер, немного похожий на булгаковского Азазелло, озвучил цену, только жгучий стыд перед Герасимом помешал мне повернуться и уйти.
  
  Какие все-таки гады!
  
  Но - хочешь - не хочешь - пришлось растрясти мошну. Девушек звали Полина и Лена, одна была черненькая, другая - небрежно выкрашенная блондинка. К себе на Перевозную мы домчались буквально за пять минут, после чего вчетвером поднялись в пустовавшую летом квартиру Геркиных родителей.
  
  А потом... если кто-нибудь из читателей предвкушает массу ярких подробностей, то подобных господ я вынужден самым жестоким образом обмануть.
  
  Никакого отчета о той давней ночи предоставлено мною не будет.
  
  В пять минут третьего мы поднялись в пустовавшую летом квартиру и с грохотом затворили дверь.
  
  Sapiens santi .
  
   *****
  
  Проснулись мы омерзительно рано. Кое-как подзатерли следы загула, выперли барышень, а потом и сами спустились во двор. Было только начало одиннадцатого. Наши бедные бошки трещали. Алкоголя не оставалось ни капли, а от начала работы ближайшей винной лавки нас отделяла целая вечность.
  
  Правда, было сколько угодно египетских сигарет. Я сладострастно затягивался их сладковатым дымом, а вот некурящий Герка и этого (довольно, впрочем, сомнительного) удовольствия был лишен. Он просто переминался с ноги на ногу.
  
  - Ну и как там наши? - зачем-то спросил я его.
  
  - Которые из...?
  
  - Ну... ребята с нашего двора.
  
  - Перебаскин снова на зоне. Лешка в Финляндии.
  
  - Дурик в загранке?
  
  - А то! Теперь он сверхштатный профессор Гельсингфорсского университета. Встречал его пару недель назад, так он говорил, что все уже решено и через несколько дней он покинет Отечество. Да... еще хохма! На днях звонил Яша.
  
  - Портной?
  
  - Он самый. Надыбал откуда-то мой новый номер и таки дозвонился из Буэнос-Айреса.
  
  - Он русский-то хоть не забыл?
  
  - Трындит, словно радио. Тысяча слов в минуту.
  
   - Ну и...?
  
  - Да там ничего интересного. Бизнес их процветает. Тетя Рая болеет. Дядя Аркадий в полной порядке... Слушай, - произнес мой друг после грустной и долгой паузы, - а у нас, что, и правда нету ни грамма?
  
  - Правда, Гер, ни хрена.
  
  - Ночью же бегали.
  
  - Как бегали, так и пили. Выжрали все: и водку, и "Амаретто", и эту... как там ее? ..."Монастырскую избу".
  
  - Печально, - вымолвил Герка, - зело печально. А когда открывается местный лабаз?
  
  - Ежели ты имеешь в виду тот, что на Декабристов, то часиков эдак в четырнадцать. Да еще придется где-то искать талоны.
  
  - Мда-а...
  
  - Вот те и "мда-а"...
  
  - А ты, Мойша, не знаешь, зачем это люди так нажираются?
  
  - Ой, Гер, и не говори! Нажираются, словно свиньи, а потом еще женам своим изменяют.
  
  Герка пронзил меня взглядом, а потом, набычившись, отсел на скамейку.
  
  - Ге-е-ер! - позвал я его.
  
  Герка гордо молчал.
  
  - Гер, ты чего?
  
  Мой друг продолжал упорно разглядывать кончики своих ботинок. На его миловидном лице застыло выражение детской обиды. В сочетании с Геркиным ростом и весом выражение это выглядело несколько необычно.
  
  - Ну, Гер... ну херню сморозил. Ну, дяденька... ну... простите засранца.
  
  - Ты что, Миша, думаешь, - не подымая взгляда, ответил Герка, - что ежели я сейчас без денег, то ты, значит, можешь... Эх, ты!
  
  - Да, Гер, - окончательно опешил я, - да причем здесь какие-то бабки? Да срал я на бабки! Ну, хочешь... возьмем сейчас папика, слетаем на Карповку, купим ящик шампанского и похмелимся, как люди?
  
  - Да не, Миш, не надо. Какой там к дьяволу папик. Ты же не миллионер. Или миллионер?
  
  - Да, в общем, не Ротшильд.
  
  - Ну вот и не надо выёживаться. И знаешь что, Миха... А ведь мы с тобою сейчас похмелимся. Как люди. Вист ду ферштейн? - Герка мне подмигнул. - Айне минута!
  
  Он скрылся в парадном.
  
  Ждал я его минут десять. Когда друг вернулся, в руках у него виднелась бутылка. Я практически сразу признал ее. Это была та самая бутылка "Массандры" (28 % сахара, объем 0,7 л., крепость 18 спиртных оборотов), которую Геркины предки купили в сравнительно мирном 1989 году и с тех пор пригубляли раз в год по рюмочке. Меня самого каких-то полгода назад Геркина мама попотчевала полурюмашкой, и вот... и вот теперь этой нежно лелеемой, словно поздний ребенок, бутыли предстояло быть выжранной в два-три глотка.
  
  - Слышь, Гер, а тебя не убьют?
  
  - Да, - Герка лихо махнул рукой, - наплевать! Снявши голову, по волосам не плачут.
  
  - Ну давай тогда... причастимся. Где пить будем - тута?
  
  - Да ты что! Обалдел? Хочешь, чтоб здешние бабушки обо всем моей матери рассказали? Пойдем-ка лучше на задний.
  
  - Ну, давай пошли.
  
  
   *****
  
  
  Короткий путь через крайнее парадное был уже лет пять, как заколочен, и нам пришлось идти вкруговую: мимо угольной ямы, мимо запертой вахты, мимо ни разу за все эти долгие годы не впитавшего свежей краски забора и пустого по летнему времени общежития водников. На неблизком этом пути мы нежданно-негаданно встретили Дурика.
  
  Сверхштатный профессор выглядел странно. Был небрит, помят и всклокочен. Его близоруко сощуренные глаза были красны от бессонницы. Речь отличалась невнятностью и восторженностью.
  
  Короче, Дурик выглядел так, как будто не хуже нас с Геркой всю эту ночь пробухал и прошлялся по бабам.
  
  - При-ы-вет, мужики! - радостно выдохнул Дурик. - Так ведь и знал, что кого-нибудь встречу.
  
  - Здорово-здорово, Леха, - ответил Герка за нас обоих. - Ты чего это не на Западе?
  
  - Да у меня самолет завтра утром.
  
  - А говорили, мол, ты уже там. И с концами.
  
  - Да не, клевета.
  
  - Ясно, - Герка еще раз с головы и до ног осмотрел всклокоченную фигуру нашего друга. - А где это, Леха, твои окуляры?
  
  - Да я... - вконец застеснялся Дурик, - я их, короче... не стал надевать.
  
  - Почему?
  
  - Да я... - небритые щеки Дурика порозовели, - я, короче, подумал, что это как-то... глупо.
  
  - Что "глупо"?
  
  - Очкарик на баррикадах.
  
  - Ты что, был ночью у Мариинского?
  
  - Да не! Не у Мариинского. Я был на Чапыгина, у телецентра.
  
  - Т. е. ты хочешь сказать, - удивился Герка, - что поперся на баррикады ЗА ДЕНЬ до эмиграции?
  
  - Почему - эмиграции? - обиделся Дурик. - У меня стандартный контракт на тридцать шесть месяцев. А что будет дальше один лишь Бог знает.
  
  - А мне, друг мой Леша, - жестоко отрезал Герка, - что в лоб, что полбу. Я знаю одно: человек получил работу на Западе, - "получил работу на Западе" Герман произнес таким тоном, что эти его слова прозвучали как "взяли живым на Небо", - человек ПОЛУЧИЛ РАБОТУ НА ЗАПАДЕ, а его продолжают фачить наши копеечные внутрисовковые разборки. Не понимаю!
  
  - Ну, Гер, но это ведь... Родина.
  
  - Ага, сука, родина. Союз Советских Педерастических Республик.
  
  - С этого дня, - окантованные редкой щетиной губы Дурика растянулись в улыбке, - вполне возможно, что не таких уж советских. И не таких уж педерастических. Понимаешь, мы - победили.
  
  - Кто это мы?
  
  - Мы, - Дурик с размаху похлопал по прикрепленному к пиджаку самодельному триколору, - де-мо-кра-ты. Хунте, похоже, амба! Янаев тюрьме, Язов, как все говорят, застрелился. А ведь каких-то... - Дурик еще разок улыбнулся, показав не чищенные с 19-го августа зубы, - каких-то часа четыре назад всем нам казалось, что нам самим - амба. По голосам чего только не говорили! И Белый дом де взят, и там-то, там-то и там-то слышны де артиллерийские выстрелы, а к нашему, мол, телецентру идут две дивизии диких узбеков. И вдруг - Янаев в тюрьме, Крючков застрелился и пошли сплошные именины сердца. Даже как-то не верится! А теперь, - Алексей в третий раз одарил нас улыбкой, - спать, спать и спать. Спать хочу, словно сука!
  
  - А, может, - Герка щелкнул по горлу бутылки, причем даже по этому вяловатому щелканью можно было легко заключить, что предлагает он исключительно для проформы, - может, примешь с нами сто грамм. За победу?
  
  - Ну, разве что... за победу, - кивнул головою нечуткий Дурик и отправился вместе с нами на задний.
  
   *****
  
  А на заднем дворе все было по-прежнему. Все те же пять-шесть гаражей, все тот же щербатый выступ брандмауэра, все тот же загаженный треугольник между последним гаражом и кирпичной стенкой. Правда, в гараже Љ4 вместо вечного дяди Вовиного "Опеля" стоял теперь новый "Москвич" его сына Вани. Дядя Вова уже три года как помер, и его обезноживший без хозяина "Опель" был тут же сдан на запчасти.
  
  В остальном же все оставалось по-старому. Взяв три поломанных ящика, мы уселись под окнами бывшей квартиры Яши Портного. На каждого вышло грамм по двести "Массандры". Мы с Геркой этой девичьей дозы почти не заметили, а вот непьющего Дурика вдруг развезло основательно.
  
  Он понес какую-то чушь: про жуткой силы ливень, начавшийся как раз накануне предполагаемого штурма, про начальника их отделения, похожего на Че Гевару, про какого-то жидконогого казачка в курчавой папахе, ходившего с рукописным лозунгом: "Требуемъ смъртной казни Янаева, Язова, Пуго и ихъ стороннiковъ", про магнитофон с Высоцким, включенный, когда все уже наложили в штаны и т. д. и т. п. При этом революционная душа Дурика явно просила добавить.
  
  - Понимаешь, - нес Дурик, - я ведь человек физически очень нехрабрый. Интэлихэнт, блин. А здесь вдруг - война. "Наш собственный корреспондент сообщает", - произнес он, подражая гнусавой скороговорке западных дикторов, - "что близ станции метро "Баррикадная" идут бои. В Белом доме слышны автоматные выстрелы". И здесь, - Дурик неумело взял клеопатрину и затянулся ее сладковатым дымом, - вдруг доходит слух про узбеков. На Чапыгина - паника. Кто-то явно готов бежать без оглядки, кто-то требует дать боевое оружие. А потом... кхе-кхе-кхе... пиздец!... ну, и гадость эти ваши сигареты... а потом вдруг, сука, включают Высоцкого: "Если путь прорубая каким-то мечом, ты соленые слезы на ус намотал, если в смертном бою испытал что почем, значит верные книги ты детстве читал ". Пиздец! Миха, Герка: пиздец! Я худею: причем здесь какие-то книги? Ежели мне сейчас придется быть убитым, не абстрактно "убитым", а просто раз и навсегда прекратить быть, видя именно это рассветное небо и эти обоссанные ступеньки, причем здесь какие-то, сука, книги? Мне было бы в сотню раз легче, если бы я вообще не умел читать. Понимаете? Мне было бы в тыщу раз легче. А потом неожиданно выяснилось, что хунте амба, Янаев в тюрьме, Крючков застрелился и... Вина больше нету?
  
  - Нету, - пожал безразмерными плечами Герка.
  
  - И купить совсем негде?
  
  - Негде.
  
  - Ну, тогда я схожу отлить.
  
  И он, спотыкаясь, пошел к брандмауэру.
  
  Мы с Германом из деликатности отвернулись. Однако ушей затыкать не стали и через пару десяток секунд взамен ожидаемого журчания услыхали совершенно иные звуки. Дурик нежданно-негаданно заговорил. Причем - на приличном английском.
  
  - I"m terribly sorry, but have you got some strong alcohol? - услышали мы чуть надтреснутый тенор Дурика.
  
  - Yes, you"re welcome, - ответил ему хорошо поставленный баритон Путешественника Времени. - Here it is! Please, bring the bottle to that angry small man with big oiled hands and gray hair. If I"m not mistaken his name"s "Dada Vova". Please, give it to him. He must give it to Vadik.
  
  И Путешественник передал Дурику низкогорлую бутылку андроповки.
  
  - I"m terribly sorry, - вновь начал Дурик, - but this acquaintance of yours is de...
  
  - There is no time to lose! I might be out every minute. Please, excuse me. I do bag you when Dada Vova gives the bottle to Vadik and Vadik gives him that little metal thing named in Russian vtulka... Do you understand? When Vadik gives Dada Vova a vtulka you"ll take it and hide it. Do you understand? You hide it under that brick, - Путешественник вынул кирпич из стены и вновь засунул его обратно. - That broken brick. Nobody but you could help me .
  
  
  - Dada Vova is dead, - наконец сказал Дурик.
  
  Но Путешественник во Времени уже исчез.
  
  А Дурик так и остался стоять, сжимая в руках уже года четыре не виденную нами бутылку андроповки.
  
  
   Рассказ третий с четвертью.
  
  Дело было в конце девяностых. Мы стояли у Банного мостика на маленькой площади между Домом Сказки и Домом Блока. Мы - это вся впервые помянутая сорок страниц назад шайка-лейка: Герка, Дурдом, пишущий эти строки и даже, как это ни странно, нежданно-негаданно нагрянувший из Аргентины Яша Портной.
  
  Окружающий нас пейзаж за все эти годы почти что не изменился. Бури, ветры и грозы, отбушевавшие над Империей, занесли в эти забытые Богом края одну-единственную примету нового - три похожих на сувенирный колокольчик ларька, два из которых были в тот день заколочены, а рядом с третьим стоял грустный хачик с мангалом.
  
  Кавказец смотрит на нас с уважением. Мы относимся к редкому классу настоящих клиентов. Такие могут за пару заказов утроить дневную выручку. И, похоже, психолог с мангалом прав. Мы таки выглядим очень внушительно. Воздержусь говорить про себя, но и стодвадцатипятикилограммовый Герка в новенькой кожанке, и маленький Дурик в своем идеально пошитом сером костюме - смотрятся чертовски солидно. Настолько солидно, что одетый в рубашку и джинсы Яша Портной (являющийся, кстати, настоящим долларовым миллионером) из всех нас четверых производит самое шаромыжное впечатление.
  
  - Какое сегодня мясо? - спрашиваю я у кавказца.
  
  - Э-э... - с невыразимой скорбью в глазах ответствует он, - свынына!
  
  (По глазам его видно, что сперва он хотел словчить и сказать, что баранина, но потом не решился обманывать настоящих клиентов).
  
  - Ну, что ж, свинина так свинина. Дайте, пожалуйста, восемь порций. Ах, да, Яш... тебе можно?
  
  - Ну, если этот свинья немножечко о синагогу терлась, - с легким акцентом произносит Яша, - то думаю, что ее кушать позволително.
  
  В ответ мы гогочем, после чего, дожидаясь кошерного шашлыка, запиваем это долгое ожидание джин-тоником.
  
   - Ты что, по-прежнему в Буэнос-Айресе? - спрашиваю я у Яши.
  
   - Да нет, в Штатах. Уже доволно давно, лет около шесть. Место отличное. Калифорния. Сорок пять миль от Фриско.
  
   - Как тетя Рая?
  
   - Она умерла.
  
   - Жалко. Такая молодая...
  
   - Да, очень жалко. Мы, собственно, из-за нее и жили все эти годы в Аргентине. А как толко она умерла, переехали в Америку.
  
  - А как твой отец?
  
  - Еще раз женился. В семьдесят лет.
  
  (По Яшиному лицу неясно, осуждает он отца или, наоборот, хвастается).
  
  - Ну а как там... - чуток запинаюсь я - насчет ностальгии? Обратно не тянет?
  
  - Я же еще не совсем сумачедший. Вот как толко спячу с ума окончателно, то непременно вернусь в Россию. Хотя, конечно, скучаю. Особенно ночью.
  
  Грустный кавказец приносит шашлык. Мы - с разной степенью остервенения - впиваемся в шипящее мясо зубами и разговор на какое-то время затихает. Первым дар речи возвращается к Дурику. С деланным равнодушием он сообщает, что полгода назад наконец получил постоянную должность. До этого Дурик был сверхштатным и каждые два с половиной года дрожал, как осиновый лист, дожидаясь продления контракта. Но теперь это в прошлом. Теперь все пойдет по-накатанному. Теперь коммунизм. Каждый Божий год: столько-то сотен тысяч финских марок при нагрузке восемнадцать часов в неделю. И такое счастье - до самой до пенсии. И, пожалуй, единственное, что может лишить Дурдома работы - это роман со студенткой. Но Дурик не будет затевать романов со студентками. Он не такой идиот.
  
   - А лично я, - высокомерно парирует Герка, - ни в чем таком ничуть не стеснен. Могу трахать студенток, могу и - студентов. Видишь, как мне хорошо?
  
   - Вижу, - завидует Дурик.
  
   - Нет, конечно, зарплата в рублях, но... студентки, Леха, сту-ден-тки! Самый смак! Самый сок!
  
   - О да, - тактично кивает Дурик.
  
   - Ты что, - удивляется Яша, - с годами стал сексуалным террористом?
  
  - Да нет, - широко улыбается Герка, - уж какой из меня террорист. Я романтик. И, кстати, именно по этой, блин, романтической части мне ужасно за последний год повезло. Понимаешь, мы с Анькой... Нет-нет, бывает по-всякому, но... Извини, я невнятен.
  
  - А как там Танька? - с обычной своей бестактностью интересуюсь я.
  
   - А что Танька? - чуть-чуть поскучнев лицом, отвечает мне Герка. - Живет себе в Новой Зеландии. С этим чучмеком.
  
  - А дети?
  
  - С нею.
  
  - По-нят-но. А как там наука-мама? Как марганцевые вкрапления?
  
  - И с этим все тоже о"кей. Буквально на днях получаю грант и, ежели будет на то Его воля, проведу весь сентябрь на Урале. Целый месяц в полях! Даже не верится.
  
  - Ты, я смотрю, в полнейшем порядке.
  
  - А то! Я, Миха, нацелен на будущее, словно советская стратегическая ракета на город Лос-Палмос. Ну, а как там дела у тебя?
  
  - Оч. хер.
  
  - В смысле?
  
  - Очень херово.
  
  - Что, не печатают?
  
  - Если бы. Не покупают.
  
  - Да-а, - Герка тупит взгляд долу, хорошо понимая, что сейчас ему надо как следует заклеймить дуру-публику - сборище туповатых дебилов, не доросших до истинной литературы, но выдавить из себя пару даже самых вялых филиппик по адресу дуры-публики Герка не может: мой последний роман ему очень не нравится (как, в прочем, и все предыдущие). - Понимаю, - не подымая блудливого взгляда, наконец, произносит Герасим, - ну ты это... ты только не вздумай бросать перо.
  
  - И не надейся! Как раз добиваю новую повестушку.
  
  - Про что?
  
  - Про Путешественника во Времени.
  
  - И как?
  
  - Безнадежно застрял в эпилоге. Если честно, не знаю, чем кончить.
  
  - Ну... Бог в помощь, Бог в помощь.
  
  - Я надеюс, - широко раздвигая толстые губы и демонстрируя нам образцы работы самых лучших и дорогих колифорнийских стоматологов, вставляет словечко Яша, - что в этой повести я явлаюс самым главным героем.
  
  - Не совсем. Ты, Яшка, там персонаж виньеточный.
  
  - То ест?
  
  
  - Ну... твое появлэние, - говорю ему я и с ужасом чувствую, что сам начинаю вещать с американским акцентом, - твое... - с превеликим трудом мне таки удается заставить себя вернуться к своему обычному санкт-петербургскому выговору, - твое, Яш, появление означает, что в повести произойдет нечто очень существенное.
  
  - А-а, - важно кивает Яша, явно этой моей тирады ни слова не понявший, - а я выведен под собственным именем?
  
  - Естественно, нет. Под псевдонимом.
  
  - Нет ли в этом антисемитизма? - плоско шутит Дурик.
  
  - Естественно, есть. Куда ж без него? Комический еврей, описанный чуть-чуть пренебрежительно, является знаковым признаком так называемого патерналистского юдофильства и нету на свете вещи, которая б злила профессиональных страдальцев пятого пункта сильнее. Они скорее простят тупой анекдот про абрамчиков.
  
  При словах патерналистское юдофильство лицо Дурика слегка напряглось ("я де профессор, меня де голым термином не испугаешь"), а лица Яшки и Герки стали откровенно отсутствующими. И я тут же о сказанном пожалел. Вот ведь засада. Сколько раз зарекался разговаривать в обществе об изящной словесности. А здесь, блин, опять. Патерналистское юдофильство. Контрольный хрен тебе в глотку.
  
  Нависает протяжная пауза и все мы вдруг чувствуем, что, несмотря на общее детство, двадцатипятилетнюю дружбу и миллион других, очень важных и очень сентиментальных вещей, все мы четверо - совершенно разные люди, которым бы по-хорошему следовало сейчас разойтись и еще лет пятнадцать-двадцать не видеться. Но разойтись нам мешает недожратый шашлык, недопитый джин-тоник и - воспоминание о той радости, с которой мы пару часов назад приветствовали друг друга.
  
  
  
   *****
  
  Проходит минут пятнадцать-двадцать.
  
  - Ну что, - вопрошает Герка, - может, прихватим в лабазе бутылочку и переберемся на задний?
  
  "Лабаз" - древняя винная лавка на Декабристов, как ни странно, еще существует. Дизайн лавки выполнен в стиле ретро: скрипучая дверь, несколько лампочек, полы из мраморной крошки, обшарпанный низкий прилавок. Но вот ассортимент за эти пять лет изменился разительно: есть водки "Кристалл" и "Санкт-Петербург", "Смирнов", "Абсолют", заграничные вина, коньяк "Арарат" с тремя, пятью и шестью звездочками, ликеры "Моцарт" и "Бейлис". Правда, наведывающихся на Декабристов гопников все эти гламурные изыски не интересуют. Они покупают какую-то дрянь в прозрачных стаканчиках, затянутых сверху целлофаном.
  
  Мы - как люди, в терминологии тех лет состоявшиеся - покупаем бутылку виски "Блэк лейбл". Судя по скопившейся на бутылке пыли, она стоит здесь со времен Владимира Красного Солнышка. На миловидном лице протянувшей нам "Блэк" продавщицы - облегчение человека, сбагрившего неликвид.
  
  - Ну что? - вопрошает Герка. - Может быть, по дороге чуток отсосем из горла?
  
  Как ни странно, мы соглашаемся. Нам с Геркой кажется, что глушить на ходу вискарь из бутылки - это очень по-западному, а Яша с Дуриком воспринимают все это как старинный русский обычай.
  
  Виски - напиток опасный. Особенно если ты к водке привык. Да еще осушил перед этим четыре банки джин-тоника. И стодвадцатикилограммовый Герка, способный, вроде бы, пить водку ведрами, после пары-тройки хороших вискарных глотков самым постыдным образом окосел.
  
  
  
  
  
  
  А на заднем дворе все было по-прежнему. Все те же пять-шесть гаражей, все тот же щербатый выступ брандмауэра, все тот же загаженный треугольник между последним гаражом и кирпичной стенкой. А в самом центре загаженного треугольника, как всегда возвышался черно-хрустальный кар с восседавшим на нем Путешественником во Времени.
  
  - Glad to meet you! - крикнул ему Герасим, явно стеснявшийся своего английского стоговской выделки и именно из-за этого делая непропорционально большое количество ошибок. - How are you doing?
  
  - I"m fine. Thank you. And how are you?
  
  - I"m very good too. What about your car? Have you spoiled it?
  
  - A-a?
  
  - Oh, I"m sorry! I mean have you repaired your spoiled car?
  
  - O no, I have not. There"s no subject to talk. It all can"t be helped.
  
  - How pity!
  
  - I don"t think so. It merely can"t be helped.
  
  - When shall we see you again?
  
  - Nevermore.
  
  - Why?
  
  - I"m afraid it"s been the last chance. For you and me.
  
  - What shall we"ve to do?
  
  - Oh, nothing! Just nothing. Try to be happy. Just try to be happy.
  
  
  
   *****
  
   Вот, пожалуй, и все, что удержалось у меня в памяти от встречи. Еще осталась коллективная фотография, изображающая Дурика, Яшу, меня и Герку, и крупно высветившая на ней дата: 15 августа 1998 года.
  
  
  Мы разговариваем о Роберте Фишере. Вернее, о так называемых рэндом-шахматах, изобретенных гениальным затворником из Пасадены.
  
  - Нет, конечно же, шахматная элита, - слегка горячась, убеждает нас Дурик, - убившая годы и годы на изучение варианта Галкина в системе Палкина, никогда не позволит рэндому подняться выше аттракциона. Но...
  
  - А ты хорошо играешь? - перебивает его Яша.
  
  - Как сказать. Как сказать... Если честно, то в нашем кампусе играть по большому счету не с кем, но спасает компьютер. Эта модная сеть Интернет. Провожу там по паре часов два раза в неделю и свой первый советский замшелый разряд, похоже, выдерживаю. В Сети попадаются удивительно сильные игроки. До мастера спорта включительно.
  
  - Да, конечно, - кивает Яша.
  
  Взаимное наше отталкивание становится попросту нестерпимым.
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"