Гришко Сергей Владимирович : другие произведения.

Химерион

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Школа кожевенного мастерства: сумки, ремни своими руками
 Ваша оценка:

   ХИМЕРИОН.
  
  
   ПИЛИГРИМ, ДЫМНАЯ ДОЛГАЯ СКАЗКА.
  
  
   О чем думается сейчас не так уж и важно, равно как было до сего момента, и я уверен, что эта же мысль будет оставаться в голове и после всего, что вероятней произойдет сейчас. Хотя мир ныне устроен так, что рассудок это сомнения человека близкого к закату эпохи, остальное сплошная ложь и химеры. Далее нет ничего, судя по всему, этого человека или прервали, а может он просто ушел, с этого собственно и началось, то, что уже свершилось, но прежде времени не обозначило ни рамок, ни границ.
  
  
   Это есть и был долгий предолгий сон, который продолжается и в нем происходит превеликое множество событий, от которых все далеки, как собственно пространство и место человека потерявшего в нем свой рассудок, но подозревающего в какую дверь сознания можно выйти. Начнем, пожалуй, сложно механические головокружения головоломок вселенной.
  
  
   Подумать только в зловещем мраке холодной вселенной. Среди молчаливой пустоты вакуума, где царит гармоничный бездушный порядок с мерно парящими осколками разбившегося о рифы ковчега окруженного поясом оледенелых глазищ исчезнувших мифических странников. После хлопка, звука, действия, процесса расколовшего первичную скорлупу сферы не бытия до и после, в бытие первой хлынувшей волны материи прибоя ставшего тишиной и ночью в стразах комет. Прибой пенился у границ безграничности, где исчезает все и вся. На песке золотистом в сумеречных тонах зарождающегося начала начал, сидел человек, правда не к месту и не по времени занявший нишу. Почесывал спину, что-то бормотал не внятно под нос. Он удил рыбу.
  
  
   Пена вскипела у босых ног незнакомца и все вдруг замерло. Последнее эхо хлопка не найдя своего подтверждения в этой лунно-серебристой пустоте, оборвалось, да так, что зазвенело бесчисленным множеством бубенцов. Более ничего не произошло, а ожидалось скорым бременем, на сносях и время круговоротом, червячным ходом, зрелым плодом, неумолимо оповещало, что на этом месте еще ровным счетом не произошло. Человек незнакомец или чудаковатый тип с удой, он не властен над временем, он всего лишь выпросил миг для дела минутой бесконечного, спутав эхо хлопка с всплеском хвоста рыбы пугливой, ушедшей на глубину, а в ней ли дело? Может все совсем не так, это выдумка человека в кураже, сильного духом и очень смелого, отважившегося изловить чудо рыбу глубин, не испробовавшую наживки, в навязчивой погоне за собственным хвостом.
  
  
   Помолчите говорливые мудрецы ради слов уже сказанных. Сотворите абсолютное тихое слово в строжайшей тишине и тайне, замрите, наконец, и не делайте лишних движений. Вас не о чем просить, растворитесь, паром облаков, кочуйте поблизости, вас обязательно о чем-нибудь попросят. Не было, и нет, вас никогда не будет. Плерома вскрыта, хлещет маслянистая ночь беззвучным потоком, растекаясь виадуками хронотопа и вскрытыми болезненными язвами мезокосма. Это пройдет, этот момент от хлопка до повисшей тишины, вскоре разродится конвульсиями жизненных процессов. Зачиная тем самым то, что потеряет в итоге весь какой-либо значимый смысл. Напоследок дав инерционное движение различного рода интерпретациям языковых вибраций заплутавших в лабиринтах царящего логоса.
  
  
   Лбом о стену понимания, от нуля прытью к бесконечности, пока не сломлен, пока идеалист и не склонен к ворчливой самоиронии. Ночь растеклась, не обнаружив исходных границ, она замерла, интуитивно желая собраться в жилистый ком сонного сердца. Сейчас она дарит, но после не факт, усомнится, подобно человеку и глубинной чудо рыбе. Нет наживки при всех удачно и грамотно розданных ролях, выстроенных декорациях. Существует один выход, повернуть вспять. Издать тихий смешок умалишенного, пойти в отказ и не к месту заснуть. Ночь пуста без зрителей, собутыльников, не грезятся фантомы неумолимого рока, некому хлопнуть в ладоши, тем самым совершив новое чудо.
  
  
   Завшивели. Все не о том помышляли, да по глупости через жопу руками делали. Начали привирать в склонениях, более не стесняясь в средствах, и заврались, что не различить былого с грядущим. Все едино в одном грязном лотке продается со скороговоркою неразборчивой, покупай или ступай, а может, отдай, взамен ничего, но необходимое там, где ненадобность есть. Мы более не плодимся и множимся, а испокон этого долгого дня вкладываем, иные закладывают и так по кругу, покуда не пересохнет в горле и не иссякнут слова со склонениями. Недовольное блеянье подытожено леденящим кровь львиным рыком, так понимаешь, что где-то есть страшный царь, он всегда голоден, а всем остальным тошно. Всеобщее одиночество слепых кротов и пьют с горя, и вода сделана так, что приносит лишь жажду и ее опять не запить новым глотком. Жить так нельзя, а невозможно иначе.
  
  
   Довелось побывать мне в будущем не за горами высокими. Срамота несусветная, вроде бы и в белом тамошние жители, есть чем дышать акромя воздуха, да все как-то не так. Иудушек со скоробеями повывели, Содомы, Гоморры повыкорчевывали, на стенах побелка вроде бы свежая, горницы чисты и светлы. Буковками звонкими они питаются. Ума не дюжего, времечко в узде держат. Так, поди, ж разбери, где мужик де баба? Все на одно лицо. Тельца кукольные, ни бога, ни черта не отыскать, душа их человечиной не воняет! Лишь мозг, который все время меж звезд, а не дома. Бытие их муравьиное, чего творят, поделывают, как и мы не ведают, только они с другой стороны. Все тянут и строят для матки, что в свет их сплевывает, не пьют, не курят, такого зла лишены.
  
  
   Бродил я там долго, зенками хлопал, вынюхивал запашок с гнильцой. Войну с крещеными искал, про храмы расспрашивал "где, мол, свечку поставить, молитву справить?" Нет не люди, головастики, рыпаются в лужице своей стерильной гармонии. Землица не жива, заспиртована как опухоль в банке. Не любят, не верят, не ждут, чего тут скажешь, про все знают, на всякое ответ есть.
  
  
   Общество позабыло добродетели и пороки, заменив, казалось бы, вечное на четкий порядок работающего механизма, с разрешенной проблемой времени. Остановилось практически все, смерти нет жизни тоже. Ты исчез, ты же и появился. Твоя погрешность исправлена такой же непогрешимостью, сбалансированной, четко отлаженной, смазанной, работающей без сбоев и нервного скрипа. Ты вероятней и не заметишь, что рядом существует некто идущий своим путем извилистым. Одиночка не враг, а так тень в предрассветном тумане. Выйдет солнце и дорога чиста, горизонт без изменений, ни радуги после грозы, ни грома среди ясного неба. Марш поступательного движения строем, формула без значимых огрех. Завтра пребудешь ты в сопутствующем "Вовеки веков".
  
  
   Люди там, всегда новые с иголочки. Лица озарены дружественной улыбкой проснувшихся существ с чистой совестью. Матка плодит без изъянов, бесперебойно, без родовых травм. Ты желателен и востребован. Она помнит каждого, пуповину не рвет, а превращает в связующую незримую нить коллективного разума. Ее створки раскрываются, и эти одинаковые особи прут организованно улыбаясь удаленной совестью. Каждый встречный божественен, гениален, полон дружелюбия, а слеп как крот. Чужими бумажными глазами. Он озарен истиной и в пустой нирване, уступает тебе место у окна, которого нет. Белые одежды, всегда хочется запачкать кровью на безысходность использовать грязь. Ах да, я слышал, где-то на севере, все предпочитают носить хаки. Говорят это практично. Там другие условия иные цвета. Остается одно, безостановочно, безоглядно убивать и убегать, убивать вновь. По локоть в крови не повод дышать в полные легкие, а не по чертовой дыхательной системе, вовлекающей в паутину безразличного ко всему, поголовного совершенства над собой, в неосознанном призрачном начале, к которому мотылем летишь и не погибаешь. Сгораешь, обращаясь в пепел и не возродившись, пребываешь в том самом полете, в белых выглаженных одеждах. Медитации подобного рода угнетали меня. Эх, был бы приятель старинный. Пил бы беспробудно!
  
  
   Признаюсь, чего таить, искал я следы былых времен, да наши пробелы в памяти, где-то же остались корни исчезнувшего древа жизни, пара строк, пара фраз. Незыблемая тишина в мимике не одушевленных лиц с рудиментарными фрагментами рта, который выглядит как искривленная щель, за которой проглядывают младенческие розовые десны. Атрофированный язык, мысль одна на всех недоступная чужаку, а таковым ты являешься здесь после сейчас. Эти существа умерщвляют и реанимируют с тем постоянством, как и появляются, впору оставить здешние царства за плечами, да убираться восвояси. Но путь этот вяжет пленом неразрешимых геометрических аксиом, данные условия гибкости и кривизны трудно осилить природным умом. Может быть, существует некая краеугольная формула на жидких числах, выпариваемая в стихии огня, пляске чумной саламандры, надрывно голосящей божественными гласными, что режут слух духа, понуждая пасть на колени. Корчишься, хватая ртом чад и угар, расслаиваешься на параллели, прослойки измерений. Терять все время рвущуюся и ускользающую нить накатывающего стремительно прибоя. Прилив. Сухощавый человек на крошечном осле медленно растворяется в мареве зноем исходящих белых дюн. Он ведом свыше, но все портит волочащийся по мокрому песку бледно алый фаллос животного, режущий око несовместимостью этих призрачных существ.
  
  
   Говорили мне, да как всегда не верил, очевидная реальность еще не факт, а действительность множественна, в этом легко заблудиться, тем более усомниться и эти новые знакомые из затерянных холмов, во многом правы. Хотя я имею подозрение, что холмы есть и нигде не потеряны, а вот эти без роду-племени вполне вероятно, что заблудились окончательно, но подобные люди всегда имеют при себе верное мнение, потому как лишены сомнения. Правда, каковой она не должна быть, когда говоришь только от своего лица совсем не то, что видят посторонние люди, другие глаза, их язык утверждает обратное, я понимаю что ударяюсь в белые тона. Будущее, залито слепящим светом, словно солнце поселилось здесь, испепелив тени, ночь, сумерки, двойственность трех начал, четырех стихий, оно правит и безраздельно властвует. Существует все в движимом механизме жизни и этого не разглядеть. Тени прошлого в этом светлом царстве, худая болезнь и неисправимое проклятье, вот о чем предупреждали заплутавшие в холмах. Механические добродетели, кукольные тельца из плоти. Преисполненность светлым началом, отсутствие кровяных наполнителей. Работники без устали, устрашающей гармонии взращенной до абсолюта и достраиваемой. Без цели, без принесенных жертв, но в чуде небесном. Глаза озарены добром помысла и забывчивостью. Мое любопытство на нуле. Я ослеп и недоверчив, ни одной ямы, чтобы упасть, стрижены газоны, метены дороги, нет луж и радуги после дождя, детишки не озоруют, они уже взрослые лишены капризов и мечты, им нет надобности, они все знают.
  
  
   Солнце правит, заливая все на свете белым, осязаемым величием дня в котором исчезло таинство рождения любых диковинных существ. Отправная точка обозначена, скрупулезно просчитана до универсума. Все исходит из стерильности, белый свет от которого начинают стучать зубы, тут не заблудишься, но и не выбраться. Остается войти в незримое течение, ожидая нащупать берега, без глупых надежд и с минимумом уверенности, чтобы протолкнуться, необходимо потолкаться, используя локти. Доходчиво сквернословить, выдвигать нелепые требования в дикой ультимативной форме, приблизить свои поступки к конечному абсурду, ведь это неизбежно, как повторение звука с весом "Я". Этого всегда мало! Надо требовать большее! Мы подохнем и выродимся в этой срединной золотой точке! Не молчите, там что-то есть! Подумайте и одумайтесь, ведь за мерой есть очень уж огромное и это наше, по праву, по закону, потому что оно ничье. Возможности не в счет, если на это способен каждый. Далее жест в ту сторону, где вслух принято не говорить, но знать надо. Смолк, устыдился. Высказал с опережением и на полу слове замолчал, в этом был страх и преждевременность. Осталось идти в ногу с обеленным, высветленным сознанием, все же волочась в хвосте колонны. В былые времена знавали мы пятых и отстающих, теперь же поспешай не теряй из виду, иного пути нет. Солнце правит до затмения, однажды случившегося, более непревзойденного в виду практического отсутствия, воссоздать или замыслить революционно невозможно, не с чего. Мы все шагаем вперед, как всегда без времени. Из белого начала в более светлое будущее, в нем же исчезаем и появляемся в дни багряных праздников. Сколько еще? Белый ответ ослепляющим, пугающим не знаю.
  
  
   Ровная поверхность, правитель солнце. Страх как перед входом в сверхлабиринт, среди стен которого истлеет бессмертие души. Идешь неприкосновенной священной, однорогой хромой коровой, скисшее молоко, вечная жвачка в стеклянной слюне, хрустальный звон в ушах. Боязнь, что стадо остановится и разбредется кто куда, среди тучных белых нив. Уйдет в забытье, навсегда пресытившись светом, свихнется, так и не заполучив положенного бешенства, звонких позывов пастушьего рожка, злых насекомых и яда. Молочный пар, источающий вечное сияние, ты ничего не отдашь в этой игре, но обязательно достигнешь середины, так и не перевалив через грань. Ничего не скажешь, был пустынником бродягой, да заигрался, шагнул в благодать или нечто новое манящее и вроде бы по силам одолеть, да труд больно велик потому как после уже не ты, чужак в окольном раю. Вовлечен, ворчишь. Ориентиры, что примечал светом дня всех дней, залиты, где же дверь искомая, из будущего в рай и обратно в неизвестность познания дорог.
  
  
   Я не испытывал тягот пути. Спал без грез, видя все-то же белое. Усталость не путала шага, и этот доминант цвета действовал гипнотично. Казалось, что болезнь натянутых нервов уходит по каплям катящихся слез. Я высохну и наполнюсь невесомым белым свечением. Не воспарю, но стану легок как перо. Безволен рассудок мой, смолк ягненок, зовущий зверя. Кротость человечка с буковками гласными в глотке, для пользы восклицания в преддверии событий. Солнце правит в непоколебимой верхней точке и жизнь ровна, и матка плодит исправно. Череда без заминок поющих голосков сплетенных в гармоничный напев без перепадов. Благодарность за все то, что благодарит, не переставая самое себя, да не различить солнца, когда оно везде и за горизонтом. Тянется далее к новоявленному прошлому, сплошь в величавых тенях и громовых раскатах истории. Погоди немного и там будет пятно, а после совсем белым бело, от того что наступило царство солнца. Недолгий карантин, дезинфекция с жертвами на заклание, всякие сплошь добровольцы избранные им нет счета. Стерильность, срамота, ни души, ни тела, всеобщее равенство в выбеленном и по белому мире, ни мужиков, ни баб, ни деток сопливых, другая новая житуха, строительство с чистого листа. Зной и дюны поглотили осла с седоком, начался прилив сил, исчезло смутное видение, а может мираж в обеленном сознании.
  
  
   Пилигрим верен своим дорогам, исчезнут они, уйдет и он, закончится путь бесконечности, после уже не зачем поглядывать на звезды, ворошить угли костра, события не ждут люди попутчики и подавно. Строй идущих нарушился, многие становились на колени и замирали, скрестив руки на груди, остальные же шли, вперед не оборачиваясь. В скором времени, единственным кто оставался на ногах был я. Близкое солнце потускнело, очертания его стали исчезать, существа за спиной обращались в хлопья подхваченные легким порывом ветра, откуда-то извне донеслись голоса.
  
  
   Картина таяла серым мартовским снегом, в ней образовывались прорехи, уж больно походившие на кровоточащие язвы, из которых в замест алого сока сочилась жизнь. Лезло, перло, распирало, проявлялось знамением, возвращение или бегство, но тут это казалось изгнанием. Эдаким ласковым толчком в спину, судорожным востребованным сокращением матки, исторгающей, взращенное инородное присутствие чужака. Хлопья бесшумно кружат вальсом, кругом и во мне белым бело. Пустота, в зрачках тишина, словно ты волной перекатываешь через звуковой барьер смерти. Твое лицо, вернее мордочка бесполого тигренка альбиноса с драконьей пастью, действительно своей нелепой чудовищностью смешит бога, вгоняет матку в череду пульсирующих конвульсий. Она в бессилии, на исходе жизненных сил избавляется от гадкого бремени. Уйди! Иззыди! Ты не мой венец, плод, дитя, порождение! Белое, выбеленное, яркое потускневшее сияние уже блеклое, близкое к значению ничто. Хлопья испаряются над ровной гладью живой не воды. Плотный густой туман, поедаемый шипением струящегося пара, в нем исчезают единицы псевдо человеческих существ, это гибель и посев. Семя прорастает, вверх отторгая корни. Стоит первозданная тишина.
  
  
   Слышен голос, после распадающийся на голоса. Наши или свои? Пение, ритм барабанов, удары посоха о плоскую поверхность священного камня. Голоса срываются в хрип, рык, визгливое скуление, после тяжелые хлопки и выдохи. Слова теряют смысл и распадаются на энергичные выкрики коротких гласных и согласных. Эта игра или обряд, забываются памятью людей сошедших волею притяжения в реальность. Я знаю, что они ползают, собирая среди комьев глины свой растрепанный рассудок, сейчас они еще исполины, сподобленные величия древних демиургов. Они богоподобны, но вскоре застынут идолищем зверья разномастного, после лишь сбросив маски и шкуры, обратятся в людей.
  
  
   То, что я в точности помню, бесспорно, противоречит мной виденному сейчас. То, о чем спросят, принудит меня к молчанию и бессвязным жестам, а начав говорить, я сам же усомнюсь в доподленности сказанного не мной и не сейчас, и чем дольше это будет продолжаться, тем явственней проступит парадоксальность абсурда. Правда одного момента растворится в двоякости ложных представлений, того, что видел и наверняка знаю.
  
  
   Построение множественных, своевременных догадок, порождает загадку, инициирует тайну или пугающую мистификацию из осмысленных действий, практически логично прочитываемую, но ты слаб на данном этапе перерождения. Монстр и младенец, матерый, кровожадный зверь, преисполненный невинности. Безобиден, пассивен, тлеешь огарком в хлынувшей отовсюду воде. Будущее, вода ее разрушительные потоки и смерть, чьего цвета не разобрать в бездонном омуте синевы. Будущее, голосок рождения, маленького полноправного прорастающего семени, грозящего стать перстом судьбы. Распластанный человек на священном камне, в окружении ряженых шаманов холмов, чего ожидают они, и ждет ли их человек? Будущее и смерть, какая печать ляжет на уста? Он видел некое царство, но ходил дорогой иной. Он молчит, ожидая вразумительный ответ, который не разрешит сомнений, потому что там все не так и нет подходящих объяснений.
  
  
   Благослови господь эту ночь. Величавую, несравненно прекрасную, таинственную, бездонную, манящую, а зелье ваше чумное, губительный яд! Душу гнобящий. В такую дыру с головой мокнуть, креста на вас злодеях нет! Почто с человеком мирным так обошлись, песьи души? Эким дурачиной выставили, зельем одурманив, заговорами попутав. Страшное, это ваше за горами, будущее от того, что непонятное, ни мне, ни вам. Сами-то хаживали тамошними дорогами? Верно, и нет их вовсе, как вообще ничего там нет. Были бы люди как люди, и времечко подходящее сыскалось, а так? Пустота и пустошь, земля-небо одним цветом, не идешь, не летишь. Народился, помер, ничего не смыслишь. Сколько пожил, откель отмерял пешим ходом? Сердца своего не слышал, а брел, волоча на плечах воздух, мозоли не натер, ни пупа не надорвал. Отчего же так?
  
  
   Шел бы ты своей дорогой человек прохожий с нами бы не повстречался. Ночь коротал бы в одиночестве, не у пламени жаркого, а опасаясь, зверей диких. Где же благодарность? Были бы хозяева гостеприимные вы, то и слово доброе молвить не грех, а то, что же? На шабаш попал бесовский! Тебе ль судить дано человечишка темный, где господне, где бесовское. Побывал в краях далеких, повидал тамошнее житье-бытье и ступай своею дорогою. Ни тебе, ни мне, не бывать в судействе. День, грядущий деяние наших рук сегодняшней ночью. Значит, повидал ты выходит нашу работу неумелую и вина эта ничьей более не будет. Шаман набил трубку, задымил присев у костра, как ни в чем не бывало. Призадумался, не сводя глаз с пламени пожиравшего потрескивающие поленья.
  
  
   После продолжительных раздумий, он громко рассмеялся. Верно срам - и залился смехом, долгим раскатистым. Выходит, все деяния по добру иль в злом умысле, там срам? Захаживал тут один толмач, человечишка гнойный - он затянулся, выпустив дым сизый ноздрями. Умел растолковывать разное, разве что на словах. Рядил несусветное. Умом большим похвалялся, скоробейко поганый. Испил он свою чашу до дна с тем и сгинул в ночи. Поговаривают, с нечистым попутался крепко. Людей ест, в бога не верит, а был то толмач, теперь же зверь страшный. Мне вот кажется, он всегда людоедом был. Как думаешь? - шаман искоса глянул на меня. Вот видишь и тебе нечего сказать, а лютовал тут, поносил почем зря. Будущее сейчас оно разное, ты видел свое, а я просто тропами разными брожу, не моего ума это дело нос полный мнения совать, куда не следует. Случится, может все, и сам не поймешь причин. Мое же мнение путешествуй и помалкивай, иначе начнешь рассказывать про дали далекие, люди засмеют или того хуже камнями забьют, им хватает того, что сказано и точка. Остальное вздор, ересь, зараза. Люди держатся друг за дружку, чтоб не сгинуть в страхе, а боятся они всего. Путешествия. Идти по времени и своевременно, затея сама по себе не глупая. Жизнь и дороги переплетутся в замысловатый узор, в нем еще разобраться надобно. Много разного поймешь и повидаешь, о чем никогда не пожалеешь в минуту горькую. Такая судьба редкость большая во все времена и не каждому в руки дается, но заполучив ее, не робей, держи крепко. Это действительно богатство, которое в твоих силах преподнести в дар этому миру, не особо сокрушаясь о принесенных тобою жертвах. Это идет свыше и очертания пути не ясны, но это, то самое, остальное ложь и химеры. Шаман замолчал. Или иди, с чем пришел, или оставайся и приобретешь свои дороги. Остальные одобрительно зашумели.
  
  
   Остаток ночи мы провели в молчаливом раскуривании трубки набитой удивительной растительной смесью, что вызывала почти сказочные видения далеких миров, точками мерцавших в бесконечном пространстве ночи, эти отражения оживали в гладком стекле чернеющего озера. Эти новые миры поглощали нашу бесстрашную компанию, водя за нос, раскрывая молчаливые тайны, по воле волшебства неожиданно заговорившие. Ночь превращалась в уходящую ленту млечного пути, она смыкала узы бесконечности, начинала сползать в огонь солнца, верткой рыбой избегая ожогов, она уходила, но я следовал за ней. Более я с этими людьми никогда не встречался, все мы расстались тогда, ночью, уйдя каждый своею дорогою, и суждено ли было, нам встретится еще раз, никто на самом деле не знал. Утром, я по-новому открыл глаза, ощутив, что уже давно не сплю. Осмотревшись по сторонам, убедился, что снова один в руке зажата трубка и туго набитый кисет с чудо порошком. Я усмехнулся, после решил спуститься к озеру и окунуться в теплую воду, источавшую пар.
  
  
   Хороша та рыба, что имеет намерение стать завтраком путнику, невзирая на обстоятельство свободы выбора. За это я благодарен и рыбе, и творцу, одна была столь любезна, что попалась в сети, а он сподобил ее быть таковой. Мне же осталось приготовить этот чудный завтрак и утолить свой проснувшийся голод. Уплетая за обе щеки столь щедрую трапезу, я ребенком малым радовался пробуждению этого чертовски противоречивого мира, потому что иногда трудно поутру предугадать подарки предстоящего дня. Мир мерно наполнялся хмелем жизни, источая пьянящие ароматы и мелодичные звуки. Распускались дивные цветы, щебетали нараспев бойкие птицы. Солнце залило теплыми лучами окрестности, играла слепящим блеском утренняя роса искорками алмазов осевшая на сетках паутины. Гармония пасторального мира, лад и порядок царили вокруг, и жужжал ворчливый шмель. Голова моя стала светлой и пустой, начисто лишившейся недавних воспоминаний. Играя легкой усмешкой, я шел вдоль берега, напевая пустяшную песенку из далекого детства. Если бы некий незнакомец в данный момент повстречался на моем пути, верно, он счел бы меня сумасшедшим без капли рассудка в голове. Правду говорят, что радость проворачивает такой фокус с человеком, его глаза загораются искрой безумия, и он может выкинуть любой чудаковатый фортель. Но право же, это намного лучше, чем портить любое утро, каким бы оно, ни было, некой хмурой царской миной в отеческой заботе о сущностях по существу. Человеку, которому по сути дела глубоко плевать на данную условность. Просто плевать. Я делом грешным подумал снова набить трубку порошком на таких чудо радостях, но решил не торопить события, дабы не испытать полноту измен и разочарований от перебора положительными эмоциями.
  
  
   Путь мой пролегал через тучный луг, склоном пологого холма на котором начиналась дубрава. Величественные, могучие, древние великаны, молчаливо взирали свысока на ползущее существо по склону. Скольких им довелось встретить и проводить, присыпав их следы опавшей листвой, укрыть в прохладе и тени от дневного зноя, дать пристанище во время грозы, скрыть от злобного взора, да мало ли. Ноги шли сами собой, в голове приятно шумело обыкновенной пустотой, которую так обожает ветер, в такие моменты, человек, наверное, близок к первозданности. Он безобидный пофигист живущий в ладной гармонии с собой и природой, ему бы утолить маленько голод, чем придется, да не влезть в колючки голым задом, а в остальном "Мир вам и всем, всем, всем. Люблю, целую. Ваш Адам"
  
  
   Я раздумывал, иногда даже натыкаясь на вполне стоящую мысль, при этом стараясь не прошляпить очередную преграду и не набить себе шишку. Думать и шагать, можно даже, наоборот, на мою удачу оказалось довольно приятным времяпрепровождением. Путешествие проходило великолепно, притом что, ни цели, где-то там впереди, ни желаемого у меня не было и быть не могло. Следовательно, предполагал я, в данный момент времени, мое местонахождение вероятней некая безграничная или вернее бескрайняя середина чего-то, нежели робкое начало с фатальной неизбежностью окончания, о котором я никогда не мог думать, только задумываться. Там всегда упоминается "что мораль, этой истории, должна быть в канве жанра и точка" я же всегда питал сомнения и неприязнь к узаконенным рамкам чего-либо, ведь всегда есть возможность гениально лажануть, или того хуже внезапно взорваться да так, что будут еще не один век плеваться и убирать мозги со стен.
  
  
   Солнце взобралось уже довольно высоко и словно замерло, запутавшись среди ветвей этих исполинов. Тысячи золотистых нитей пали на землю, странным образом соединив ее с небом, я остановился, ожидание чего-то скорого сжало сердце. Смутное предчувствие после шевельнулось, неспроста это, не бывает напрасных волнений, когда ты в ладах с собою. Тягучие минуты, а лучи казалось, скрипели натянутыми канатами, удерживая не подвластное взору, в них струилось нечто переливчатое, устремленное в небо и обратно. Безмолвие начинало ныть, зудеть, затем звенеть в ушах. Я как зачарованный наблюдал происходящее таинство, боясь спугнуть, или выдать свое присутствие неосторожным жестом, тем самым пустив данное чудо насмарку.
  
  
   Может и струхнул малость, но есть от чего. Может так разговаривают земля и небо, местами по-людски, дашь на дашь, а вникнув, не разберешь причуды игры света и тени без слов, полагаясь на обманчивость глаз, да неказистый умишко с глупым языком пустомелей, а тут такое происходит. Послышался шелест в листве, лучи стали исчезать и прятаться. Верно место не простое. Деревья эти издревле были наделены тайной магией и человеку не сведущему в подобных делах, лучше не задерживаться надолго, а то всякое может случиться и случается. Я поспешил убраться по добру по здорову, мало ли чего сейчас за спиною происходит.
  
  
   Снова живое принялось за свое, и сердце успокоилось, отпустили смутные предчувствия. Растительность, окружавшая меня, менялась, заповедная роща уступила место лесной чаще в серых сумерках, покрытой мхами, царством прохлады и сырости. Тут-то среди кустистых папоротников на пне бородатом и поджидал тот, кого обязательно повстречаешь в безлюдном месте. Как и полагается в подобных случаях, я приветствовал здешнего аборигена словом добрым и поклоном низким, на что он дивно вытаращился.
  
  
   - Давно ли ты дядя душу живую видывал? Владения я вижу твои, немноголюдны и зверем не богаты - начал, было, я разговор. Он кашлянул и осмотрелся и вправду одичал бедолага, да и в своем ли уме подумалось ненароком. Как, говорю, поживаешь в такой глухомани? Чего шумишь человек прохожий. Слышу тебя и диву даюсь, то ли я одичал, или ты со странностью? Отчего же так? - удивившись, спросил я. Осмотрись прохожий, что ты видишь? Чащу глухую да темную, как забрел ума не приложу? Вот коль не приложишь так и не трезвонь попусту. Всех криком своим распугал. Место ведь не простое, если не знаешь, как здесь оказался, а где тишина правит балом там и чих будет святотатством. Я обмер и осмотрелся, тут-то тишина ожила, зашевелилась. Ох, дядя! Это как же? Серость сумерек и мхов, линялых от времени вдруг волшебством неким ожили, я замолчал и услышал что все окружающее лишено пустоты. Оно живо и живое, будучи неодушевленным, но на порядок выше, там большее, нежели мысль в голове у человека. Там память, знание, гордость, видение, этому не зачем тратить время на нечто, что является мною. Пришлый уйдет навсегда, пришедший может оставить семя или память о себе, что и есть похожесть, когда желаешь узнать тайну за околицей. Ломай голову на то и голова.
  
  
   Нелюдим усмехнулся и поднялся на ноги - Вижу мил человек, стал ты более чуток. Да дядя есть в этом некоторая забавность. Бывало дело, запаздывал я по времени, но поверь, фокусы с ним не прокидывал. Верткое оно время, стоит на секунду правильно зевнуть и скинуть слово с языка, как глаза на особые вещи по-иному начинают раскрываться. Жизнь присутствует во всем и смерть лишь катализатор. Я уже не терялся время, приобретало множественные значения в разнотональной тишине, которая в свою очередь умела говорить, если ее слушаешь. Я закрыл глаза ровно ненадолго. Совершенно рефлекторно как перед шагом во тьму и уже подсознательно различая, что есть мрак и существует нечто скулящее в нем с тоски и ждущее проявления страха, дабы после торжествовать. Мне казалось, я ступаю по мягкому ковру, устланному сонными змеями, они лишь шипели и тихо постукивали своими погремушками.
  
  
   Времени вышло ровно шаг. Теперь ночь скрыла молоко и серость сумерек. Я почувствовал дрожь тропинки, по которой ступали мои ноги. Кругом царила непроглядная темнота но я следовал вперед от того что в темноте обратно невозможно вернуться. Все спуталось, ни на секунду не замерев на месте. Мы шли, порождая только шорохи, и вскоре запляшет огонь, угадается наличие рядом тепла очага. Будет долгий разговор на всю ночь, а кругом змеи, чей укус не понятен и не разгадан. Темнота, беззвучие может и есть страх во всем этом окружении чащи темной, но нелюдим сейчас в минуте от теплого гостеприимства, близок к волшебству радушного хозяина.
  
  
   В ожидании скорого, почему то теряется самая суть происходящего. То ли по растерянности или другой немаловажной пустяковине, но пусть даже перед тобой распахнуться врата небесные, но ты обязательно прошляпишь этот момент. Обернешься на оклик кого-то за спиной и вот уже не твое, чужое и смех со стороны трудно понять шутку, когда ты предмет для нее. Слышишь, птица ночная завораживающе поет, а там треснула ветка. Ну как тебе чертоги мои? - и вот ты глупец прошляпил момент, слышишь смех, сам смеешься потому, как нечем ответить. Остается одна лишь возможность многозначительно кивнуть, это значит солгать, люди всегда путаются в собственной лжи.
  
  
   - К тебе в дом гостем не званым не придешь. Я замолчал, поджидая, что он скажет. Это верно, место заповедное, от многих глаз любопытных укрыто надежно. Потоптавшись на месте, я все же решился узнать имя незнакомца. Когда-то давно имелось, да позабылось, а теперь незачем, отпала в нем надобность. Имя это для людей иначе все позабудут кто они. Нелюдим усмехнулся, занял свое место на покрытом мхом троне, расправил плечи и преобразился. Таким он был всегда, а я этого не успел заметить.
  
  
   Видя мое вполне искреннее удивление, он плутовато улыбнулся. Но и ты гость я как погляжу, на имя не богат будешь. Твоя, правда, уж и не припомню, где в дороге обронил его. Да чего греха таить не больно уж и рвусь на поиски, дело прошлое. Странный ты человек, выходит беглец? - нелюдим пристально посмотрел мне в глаза. Если б бежал, то и тебя бы не встретил, а так иду дорогою ведомый. Это верно подметил, есть такой фокус, когда увлечен чем-то. Встречал ли кого в пути, может, видел что интересное? Как видишь, я тут на события не богат, ночь да сумерки и лес в тишине сонливой. Было место одно интересное, его и запомнил.
  
  
   Было это в стране далекой, в той, что за морем и за океаном находится. Шел я через город большой и многолюдный, которому, поди, тысяча лет без малого, да вот ни одной души живой там не повстречал, всякого чуда дива повидал в тамошних краях, а вот ни смеха радостного, ни песни красивой не сыскал. Мучаются они, томятся, в темницах с худой тоски завывают, а с виду мир да лад царит там. Правда сказать праздник, какой год бурлит шумный в том городе, но по мне это больше на пир среди чумы смахивает. Одержимость и истерия людей к ночи там охватывает, и бегут они не стройными пьяными толпами из домов своих и после начинается неимоверное чудовищное пожарище в городе. Ночи нет там, от огня всесжирающего они в нем горят и пляшут словно саламандры. Призывают очищение и мир новый начисто лишенный всего прошлого и мечты о предстоящем. Они горят и уходят в пепел вот и весь их распорядок на жизнь, деревца не посадят, на небо не взглянут. Жгут жизнь свою заодно с трупами, смрадом и чадом дышат и не разберут в этом угаре, где что на чем покоится, да сами хороши, в саже измазаны не мыты, не чесаны, одним словом безумные.
  
  
   - Поспешен ты на легкие выводы странник - нелюдим призадумался. Говоришь городу без малого тысяча лет и жгут они его исправно в вечном своем празднике? Безумные в своих поступках слепы. Сожгли бы раз и сказке конец, а ты вот рассказывал, что жгут и празднуют который век и конца края этому не видно. Может ты путник чего в дыму не разглядел? - он замолчал, над чем-то задумавшись. Настал мой черед поразмыслить над сказанным. Вспомнился город тот древний окутанный дымкой черной, гул электрический чувствовался под землей словно там, в недрах окопалось некое чудище прожорливое, что грызло остервенело мать землю. Вспомнил пепел кружащий вальсом среди улиц широких, вой сирен и смерть идущую дорогою людной, ее не боялись, а приглашали в дом, чтоб разделить ее же с ней же. Странности не заканчивались, и дым густел или глаза начинали обманывать, тут начиналось веселье главное. Все собирались на главной площади и каждый приходил с даром для пламени, никто не жалел себя ни ближнего, пламень вот очищение и благо, твердили многие голоса. Я уже не видел людей, только слышал голоса и дым скрыл очертания всего окружающего, осталось одно только желание уйти поскорей. Нелюдим хлопнул в ладоши, принесли вина сказочные жители чащи заповедной, может, и были они больше людьми, нежели те, кого встречал я до сего момента. В этом месте я впервые сумел усомниться в том, что вижу и говорю, я интуитивно предчувствовал, а теперь доподлинно убедился, что существует тишина и живущие в ней. Возникло чувство, что я могу слушать не только себя, но и окружающий мир, этот язык, идущий едва уловимой мелодией подобен реке и я способен войти в это пространство иного видения и восприятия. Дугой мир.
  
  
   - Заболтался я с тобой путник, про гостеприимство, забыв напрочь. Отведай по началу вина моего лучшего. Ночь предстоит долгая, а тебе сил поднабраться надобно. Пусть во благо сей нектар будет. Нелюдим поднял кубок, топнул ногою, и послышалась едва уловимая ухом музыка, бубенцы, рожки, свирели, лютни и прочее. Тишина наполнялась мелодичными напевами подобно кубку с вином. Мягкий лунный свет залил окружающее пространство, а народу то было диковинного, тьма тьмущая. Всякие разные, все кланялись учтиво, с любопытством разглядывая гостя особого. Сделав добрый глоток вина, я почувствовал легкое головокружение. Мир становился призрачным, теряя привычные контуры. Он утопал в хлопьях невесомого серебра гипнотично струящегося среди нарастающего шелеста потревоженных листьев. Я, покачнувшись, поплыл вслед за мелодией струящегося нитью ветра, он тысячами приятных, прохладных ручейков растекался во мне. Очередной глоток вина волной скрыл нелепый мой разум.
  
  
   Игривый сатир да хмельная наяда, подхватив меня за руки, потянули к остальным. Каждый шаг давался легко, приближая дно бочки с хмелем, что было желанно как никогда. Мир этой глуши беспросветной вдруг оказался отчим домом, все узнавалось сразу, и было знакомо вечность. Прелестная нимфа в ней бурлил хмель, молодость, она озоровала и кружила голову, вовлекая в плен своих чар, и ты не чурался стать ее рабом, эта дева дарила желание жить, наслаждаясь каждой секундой бытия. Это не миф и еще не сон. Миг и вечность равны, все, что переживаешь это всегда легко и так по-человечески невесомо. Счет выпитому утерян, пусть будет океан и ему найдется подобающее место, если уста твои обожгло поцелуем страстным. В нем все магия, желания, смерть, жизнь соцветия снов перетекающих в явь. Он обезоруживает, поглощает, в нем бушуют стихии, но ты бесстрашен как никогда и следуешь только вперед к исчезновению в глубочайшем омуте вселенной. Сейчас это великая истина, лишенная начал и остатков, слова лишены пушечных ударов, ты пьян, близка суть всего.
  
  
   Сумерки в серебре. Легкая музыка, играющая отголосками эха, все окружающее призрачно, невесомо и вроде бы ноги не мои и сам во власти чар. След поцелуя жжет и пылает. Рассудок в бреду и ватном тумане. Слышишь, это время играет на лютне, как когда-то давно в старину былинную, ее время истекло и имя утеряно. Серебро, озерная гладь неба, монета луны, ее улыбка отдаляется. Черты уже размыты, ты, возможно, сожалеешь и пьешь, печаль истлеет в горести усмешки, а после снова наступит небо. Каждый дорог и близок, но только сейчас память честна и чиста. Ты вновь у дороги и снова пир, нам по пути. Выбор, отсутствие парадокса это уже сам по себе парадокс, но время за спиной как всегда шутит и где-то ухмыляется.
  
  
   Нелюдим весел, неужели понадобился лишь путник, дабы пробудить все, что омертвелым было или тех, кто ожидал дня и часа. Почему же люди так старательно забыли праздники и пиры? Ведь они так мучаются проклятым ожиданием самого момента, которого, увы, в природе нет. Они ждут, совершенствуясь в притуплении желаемого, верят, что есть некто особый. Вот он и есть суть, причина производящая веселье в червоточинах их огрубевших душ. Оглянись путник, посмотри ка на этих существ? Видишь ли ты ожидание, готовность схватить момент? - нелюдим сделал круговой жест. Пир горой! Галдят, шумят, пляшут, песни горланят и не в обилии вина тут дело. Не брюхо здесь правит, душа щебечет, веселится! Им то что, они совсем другие. Исчезнет в дымке пожаров грядущих этот лес, и ты вместе с ним, и они, и ваш пир веселый да хмельной. Останутся те, кто значился в поджигателях, их уже мы не поймем. Для людей ты зло губительное, если они не одолеют тебя, тогда заключат договоры разные. Они принудят тебя пожирать плоть и пить кровь, это их устав и закон. Сейчас ты хозяин добрый о душе имеешь намерение поговорить, показать и раскрыть красоту искомой. Готовься к жертвам, я скажу тебе, совсем скоро придут зачинатели пожаров. Я замолчал. Ты уж прости меня за слова столь обидные, но был я в той стороне и души те смрадом и пеплом были полны, и гнал их голод неутолимый. Саранча. Нелюдим встал, сбросил с плеч мантию - Чтож тогда выпьем. Лей до краев! За победу в терновом венце! Я подхватил кубок - За кандалы и цепи, холодные тюрьмы и справедливость закона! Нелюдим расхохотался - Устоишь ли на ногах гость дорогой? А то дядя! Поди, тысячу лет жгли трупы, отрицая наличие солнца. Пили, отупело и в тоске глухой, беспробудно, но бдящие стражи. Ждали с пригорка новое, а оно не шло. Земля так обгорела, что ямой стала черной да бездонной. Колыбелью прокаженных и кошмаров из плоти. Мне ли после не устоять на ногах!
  
  
   Время замерло в некой точке, неподалеку. Вино не иссякало, ноги держали, пир бушевал с невиданным доселе размахом. Мы говорили много разно, наполняя кубки даром виноградной лозы. Звездное небо в пылающих огнедышащих драконах сжигало подступающую зарю, ее уже и не могло быть, этот алый багрянец затмило древнее величие. Вращение вспять. Все наперекор, пенится, вскипает, бурлит. Бродит хмель в венах. Безлюдное гиблое место полно до краев веселым миром, который покатывается со смеху с печальных, скорбящих мин царственных покойников преисполненных ума и глупости. Они веруют, что живы до бесконечности дураков. Полны медлительной важности, слепы как кроты. Говорят про то, что давно ушло за горизонт. Побаиваются сумерек и дрожат, когда ночь наступает. А милей всего эта подзабытая муза, ее достали нытьем своим корыстолюбивые подонки не первой молодости. Они измарались на могильном промысле гуманитарных помоев и способны лишь механично насиловать. Муза пьяна, льет дуреха слезы ручьем и как любая дура доверчива. Начинаешь думать поэтом, а она ластится, по тебе пробегает желательное электрическое покалывание. Ты пьешь вино, целуешь ее в прохладные губы, вдыхаешь мяту, полынь, сумеречные фиалки и отпускаешь с легкостью на волю. Впадая в беспамятный транс, но храня правильную горечь привкуса. Еще нет ожогов, еще будь здоров и беспечен, еще не мертвец.
  
  
   Нелюдим шепчет на ухо - Устанешь когда-нибудь, вспомни эту дорогу, в этом лесу ты гость желанный. Не такое уж и безумие, не падать духом. Верно путник? Как-нибудь по осени золотой, жди, буду гостем. Верю тебе, не пустые слова - согласился он, на том и скрепили наш уговор.
  
  
   После завертелось, закружило веселье. Голоса сделались громче, и таинство перестало быть таковым. Сказанные слова обращались в удалую песнь да ноги непослушные несли в топотливый пляс. Дивная завораживающая музыка в ней и искорки слез и безудержное веселье, уж не разобрать среди столь шумной ночи, где на самом деле лес и его обитатели. Ручьи говорливые луной полны и там играют стайки вертких серебристых рыбок. Нимфы, кентавры, сатиры, фавны мне не в диковину распивать с правителем леса вино его особое, я потерял боязнь темноты, и болезнь видеть монстров спала словно пелена. Когда-нибудь и змеи перестанут ползать возьмут себе крылья и только их видели - сказавшего я не увидел, но показалось, что кто-то из змей сболтнул лишнего, потому что там зашипели. Тело девы молодой с лилиями в распущенных волосах извивается змеей, языки пламени играют бликами на лоснящейся коже, по небу затмевая звезды, неслышно плывет черный ворон ночи. Море огней и россыпи крохотных светляков, все это течет, перетекая в хаотичное движение древнего мира сказок, но за хаосом придет солнце. Здесь не будет пролита кровь ради забавы, герои мертвы и давным-давно позабыты, а в остальном гуляет душа, хохочет.
  
  
   Видел я змей тех, они мирно грелись у костров, с мудрым равнодушием холоднокровных созерцая идущее веселье. Великое множество лесного зверя кормилось у столов царских словно ровня, не челядь придворная. Оставалось усмехаться и закрывать на все глаза, не из страха, а по причине элементарного наплевательства. Не поверишь гость, но все, же скажу. Скоро люди утратят навсегда секрет вина и в любом трактире тебе подадут все что угодно, но не вино. Новый нектар принесет вам тяжесть и глухую боль вины.
  
  
   Лесной хозяин хлопнул и топнул - Вина да поживей, а то гость еще подумает, что иссякли мои реки! Ночь, бесконечная минута в череде расслоенных времен, зодиакальные созвездия рассыпаются снопами взметнувшихся в небо искр. Быстротечность мгновений, которые успеваешь надолго запомнить, скрепив глотком прохладного вина, вдохнув тепло во все легкие кружить, оставаясь в невесомости данного места подле трона. Крохотные существа вплетают в твои волосы, спящие грезы ночных цветов, звонкие бубенцы счастья. Они исчезают во тьме и вновь появляются с этими странными магическими дарами. Кыш, несносные создания! - прикрикнул лесной владыка. Любят проказничать. Я тряхнул головой и увидел, что посыпались лепестки, с которыми тут же происходили дивные превращения. Они таяли и обращались в капли росы, после наполнялись неким свечением, а после обращались в жемчуг, тут же исчезая в темноте чащи. Я наполнил кубок вином и жадно отпил, ощутив приятную легкость без головокружения. Сейчас в данный миг проступило четкое осознание, что дорога ждет. Скоро совсем скоро придется распрощаться. Наступит долгий сон и будет солнце, день, поднятая пыль. Холмы, реки, моря, океаны, горы, полевые цветы и роса все это с тобой. Дожди, грозы, молнии там впереди и чей-то ровный сон, затаившийся в этой глухой чаще, не удержит надолго видением древней обетованной земли.
  
  
   Она коснулась моей руки, я обнял ее. Мы оттолкнулись от земли, исчезнув в звездном небе. Там в глубине небесного омута, там на моей луне у озера, покрытого печалью сонных вод, где стелется туман предрассветного часа, смешавшийся с ароматом распустившихся белых лотосов, оказались мы. Ничего не говоря, просто держась друг друга. Я смотрел в бездну, чувствуя живое тепло ее ладоней, едва уловимый пульс сердца, боясь поднять глаза, оторвавшись от неосознанного созерцания. Она молчала, чувствуя мои ладони в своих, что сейчас мы в одной лодке и кругом чернеет ровная гладь воды. На ее луне среди уснувшего океана космоса, мы предчувствовали и он начался. Сотни тысяч метеоров, вспышками отражались в зеркальной поверхности озера. Лодка слегка покачивалась, наш общий пульс участился, обретая некоторую мелодику. Я, осмелев, посмотрел ей в глаза. Слова, которые утаил, утратили искренность и смысл. Ее взгляд напрочь лишал рассудка, эти изумруды пробуждали несвойственные, незнакомые доселе желания, но я продолжал упрямо молчать не из страха. Я знал, что это любовь, но придется идти дальше. Она просто улыбнулась, словно прочитала все, все, что было и будет. Мы стояли в лодке посреди озера одиночества и печалей, над нами пылал звездопад. Берега скрывал туман уходящих сумерек. Наши сердца наполняла любовь, и они бились в унисон. Даже сойдя на берег, я останусь навсегда с ней, на моей и ее луне в том красноречивом молчании держась за руки, более не опуская глаз к бездне. Звездопад продолжался. Цветы исчезали в сонных студеных глубинах. Молоко тумана поглотило нас и озерную гладь, где-то вдалеке зазвучал пастуший рожок.
  
  
   Без любви все пустота в пустоте. Нелюдим хитровато усмехнулся - Вот видишь, как все обстоит, а мудрец один подарил людям химеру. Бойко говорящую да живородящую, ловкую в навыках, знающую толк в житейском омуте, а сам то стороной все боком пятился, созерцателем прикинувшись с тем и сгинул в потоке времен, а химера его то живет, разрастается древом размашистым в цвету, плодами одаривает к нему тянущиеся руки. Тень эта всем нужна, многим она прибежище. Ты видно мудрецов в почете не держишь. Я тебе путник скажу больше, всех прогнал, взашей вытолкал и велел палками бить, если явятся, так что все они в мире твоем обитают, кормятся. Он смолк, после рассмеялся, бывает такой смех, ему не рад, но он вовремя. Подумай сам, зачем мне мудрецы? Сатира спроси или нимфу, змеи без этого жили и продолжают жить. Ты вот нуждаешься в совете мудром? Не имея денег и будучи бродягой, которому мир дом, а небо крыша, нужен ли тебе мудрец с его советом? Понятное дело для мудреца ты не интересен как человек, если не станешь ему соперником. Нелюдим усмехнулся и после продолжил. Зачем вам мудрость? Вам хватает природного ума и агрессивности. Мудрость что это такое? Ответь мне путник. С первого дня, когда вы отбросили хвосты и стали бегать по земле, она вам была не нужна. Мудрость в ней та мощь, которую человеку не под силу нести или сдержать. Посмотри на меня, мудр ли я? Нет, я владычествую в данном лесу и все. Вы бесконечно о ней говорите и нагло требуете, хотя она вам не нужна.
  
  
   Мудрец подобен простолюдину, покуда он пьян и не иссякло содержимое бутылки. На похмелье он слишком серьезен, умно говорит, его слушают, потому что не совсем понимают, но мудрец есть мудрец. Красивое искусство жить не от мира сего, но придумывать его основополагающие законы.
  
  
   - В итоге имеем то, что есть сейчас в данную минуту и это еще не факт. Поутру все исчезнет в тумане даже континенты. Все время искать землю обетованную, на которой стоишь, и которой никогда не было, но где-то она есть. Жить в предчувствии неведомого, ослепленным днем этого солнца, но было ли это? Или предстоит, если оно есть сейчас. Счастливы заплутавшие в своем заблуждении что верят. Они дети, они полны решимости и бесстрашия, они не желают взрослеть, дабы прийти к мудрости. Они невинны в жестокости своих диких игрищ. Мудрость это высокая гора, а мудрец камень у ее подножья, утверждающий, что скатился с самой вершины. Нелюдим поднял кубок - Вот и я питаю слабость стать лесным пьяницей, потому как предчувствую осень и долгий зимний сон. Моим утешением остаются лишь сны, я растратил все свои надежды, но ничего не жаль, это было и есть прекрасно.
  
  
   Темп музыки нарастал, делаясь громче. Слова нелюдима исчезали в этой дикой какофонии некогда приятных мелодий. Пир превращался в безобразную попойку, в которой не разобрать лиц. Маскарад ужасных фантомов влезших в разлагавшуюся плоть трупов, надоедливая мошкара, смрад и сырость. Кровоточит лоза, отяжелевшая от спелости черных сгустков крови, ты поедаешь, ее плоды пачкаешь руки, теряешь рассудок, обращая взгляд в окружающее зло из мрака и пепла. Змеи предостерегают шипением, там закипает свальная оргия. Шествует по лесу увалень с горящим лицом, рядом семенит его, то ли свита или голодная свора, не речь слышна, а резкая брань площадей, ночь скверна на поверку вышла. Шагают истуканы, желчные трупы всяк сброд из болот, от которых несет гнилью и могилами. Полны они чумы и веселья все так же голодны и не прочь набить брюхо пустое, рыщут волчьими глазами по кустам и кочкам воют, стонут, смехом скрипучим округу наполняют, ужас сеют и пьяны не в меру, глаза их водянистые запавшие, пылают не любовью, а местью. Среди этого лиха из чащи значусь и я, пьян и в неведении, где какая сторона.
  
  
   Мы так и остались пьяны. Ближе к утру поняли, что пора расходиться. Нелюдим разлил остатки вина, объявил тишину, отменил шелест листвы, разогнал пинками разгулявшуюся свиту, прежний свой облик обрел. Молчали, засучив рукава, в ступоре наблюдая смерть последних костров. Если хочешь, оставайся - после сказал он. Выберешь луну и озеро. Любовь вспомнишь, и счастье найдешь, разве не сказка. Он помедлил с другими словами. Лучше иди дальше, вот тебе мой совет дельный. Ступай, пока не рассвело, иди тропою на север, там выйдешь на дорогу широкую, а дальше как знать. Нелюдим поднял руку в знак прощания и исчез в стремительно надвигающемся тумане.
  
  
   Откуда б ни вышел и куда б ни пришел, там, всегда сыщутся хмурые мужички на привале, да баба стряпуха с лицом подпорченным оспой. Чтобы ты не сказал и как бы ни заговорил, даже издалека, они на стороже, все знают, напрочь лишены доброжелательности, меж тем угостят снедью как собаку дворовую. Дети малые не ухоженные с взглядом живодеров, размазывая сопли под носом могут швырнуть камнем в тебя не получив нагоняя от родителя. Чем промышлял в чаще глухой человек прохожий? - спросил старший этой компании. Свирепого вида и уставился налитыми кровью глазами на меня. Заблудился я мил человек. Кажись дорога тут одна, а кругом места глухие, дремучие, да и тропы все зверем лесным топтаные. Как же так вышло, что заплутал? - страшные глаза, не мигая, уставились на меня. Выпил я лишку, а далее как повелось. Повстречал ли кого в чащобе лесной? - недослушав, спросил он. Все зверь дикий, а люда живого не видал. Это хорошо - он оскалился, показав полон рот желтых клыков. Камень просвистел у моего уха, другой угодил в затылок, все померкло в глазах. Я тихо опустился на землю, слыша далекие радостные детские вопли.
  
  
   Голова раскалывалась на части. Я приоткрыл глаза, руки затекли и онемели от впившихся тугих веревок. Хмурые мужички все так же сидели у костра, молча прокручивая на вертеле куски мяса. Неужто людоеды, мелькнула ужасная догадка. Оклемался чужестранец, чего притих? Мы люди мирные, не чета разбойному племени - они дружно рассмеялись. А чего же связали, коль люди мирные? - спросил я. Так знамо почему, чтоб не убег ты ветром быстрым, тогда нам печаль кручина. Главарь подозвал женщину и что-то нашептал ей на ухо, та безобразно оскалилась своим беззубым ртом, часто закивав в ответ, а после, прихрамывая, быстро исчезла с детворой в кустистых зарослях. Мы вот тут подумали, посовещались и решили оставить тебя при себе, только вот на обед или ужин еще не определились. Мужики принялись за еду, клыки впивались в сочащееся кровью мясо неизвестного бедолаги, ставшего волею судьбы обедом этих ужасных людоедов. Картина подобного мерзкого пиршества напрочь лишила меня слов. Я не мог отделаться от мысли, что в скором недалеком будущем вот так же стану их обедом или того хуже ужином.
  
  
   Старший людоед снова повернулся ко мне, отерев окровавленные губы, он заговорил. Ну чего расскажешь путник? Да особо и нечего. Эк ты человек прохожий странноват. Я вот думал, примешься просить о пощаде, взывать к милосердию. Может, проклянешь разок другой, нам это особо приятно. Не томи с ответом, говори. Проклятия - он словно сжевал это слово и продолжил. Знаешь ли, очень они милы сердцу моему черному. Слушая их, как-то веселей на душе становится и к жизни нашей не легкой интерес появляется. Да и мир этот окружающий в моем тусклом свирепом взоре щедротами своими начинает переливаться. Петь хочется. Понимаешь? Лучше не ешь, отпусти по добру по здорову. Ну, вот и похоронил ты весь разговор, эк все же странен. Я конечно с радостью, есть такая возможность, и отпустил бы на все стороны, но как ты сам понимаешь мы людоеды и подобный поступок просто не возможен, он противоречив и не логичен. Людоед лукаво посмотрел на меня свысока - Да я вижу, испуган ты бродяга. Напрасно, ты об этом не думай много. Дело то решенное и скажу честно скорое. Тебе смерть нам еда, не самая худая участь человеку. Главное то что? Легка ли она будет или ужасна, а в остальном будь спокоен. Он усмехнулся, после склонился надо мной, в нос ударил мерзкий запах его дыхания - Нет, кишками чую, что мясо твое прескверное окажется, горькое, жилистое и с вином одна мука будет, не трапеза чинная, а так перекус вяленой постной рыбиной. Вот раньше-то было как. Изловишь купчишку на дороге, одна радость и удовольствие. Мясцо сладенькое, нежное, мясом пахнет молоком парным. Баба шкварок натопит, жирок по рукам течет, дымком пахнет, эх, одна приятность. Людоед облизнулся. Поди, одного человека на неделю хватало, а как ярмарка какая в городе, месяцами живи не тужи. Баба то моя стряпуха знатная и солонины, и копченостей с колбасами разными наделает - людоед замолчал, достал трубку набил, поплотней табачком, задымил. Да было времечко, как люди жили. В церковь исправно ходили по дням воскресным. Священник то у нас был, будь здоров мужчина, а как молитвы читал. Бывало, заслушаешься, что и слеза навернется крупная, славно так нараспев, зычно читал - остальные одобрительно закивали. Хороший был человек. Съели мы его, в окурат ко дню постному, не утерпели. После и приключилась беда с нами, а в чем вина то наша? Грех вы большой на душу взяли, служителя божьего убили, да и так не праведным образом жили. Людоед подскочил как ужаленный - Кто это сказал - прокричал он.
  
  
   Молчи дурачина убогий. Знамо что сейчас скажешь (что, мол, господь наказал так людям) но я тебя спрошу об одном, тебе ли он это сказал, или всякому прочему? Нет! Раньше во времена древние, считалось не зазорным скушать одного другого и вот на тебе, табу. Я людоед и предки мои все были подобными и закон наш первый гласит. Людей кушать надо! Может вы, и отличаетесь от нас, хотя я сомневаюсь в подобном суждении. Вы убиваете поболее нашего брата, и бывает так, забавы ради, а я спрошу, чего еде пропадать зазря и воздух чистый портить? Людоед поднялся во весь рост - Может зверем обозвать меня надумал? Не боись, я такой вздор часто слышу. Я и есть зверь, посильней и шустрей всякого льва или дракона, потому как тяга моя до еды и размножения вполне царского размаха, а остальным придется туго, я зверь матерый и сильно не уступчивый и ни чем не побрезгую в моей охоте. Людоед злобно зарычал, состроив страшную гримасу на лице.
  
  
  
   Пробовал ли ты бродяга ангела филе? Людоед усмехнулся - Им не утолить голод, но всегда хочется, посредством этого мы постигаем мир и поглядываем на небеса, не страшась ослепнуть. Мой век есть и будет долог и если понадобится, я испробую все окружающее меня, вот тогда-то мы сможем поговорить и о грехе, и о добродетели. Что притих? Может там, в стране небесной, что вы раем называете, и нам людоедам сыщется место. Я много слышал разговоров и обещаний, про лучший мир. Он замолчал. Видишь ли, очень сложно представить бесконечное пространство и свою роль, место в нем. Близко прочувствовать свою причастность к этому. Осязать свой угол в данной бескрайности. Надо быть действительным сумасшедшим, противоречить порядку этой реальности и станется так, что будешь убит, съеден. Слабая особь. Насколько же должна быть велика та вера в крохотном существе из плоти и крови, когда даже безумие мелочно и воет в четырех стенах не смея вырваться на волю, и знает об этом. Я не сумею принять это. При всех попытках вновь и вновь я буду рыдать горькими слезами у врат рая, поедая добытое филе ангела. После некто одаренный и избранный, намекнет так невзначай (знай, рай мал, там приготовлены ложи для считанных единиц) и я охотно поверю ему на слово. Потому что большей величины, нежели малое и не представить умом, а прибегнуть к самообману значит отринуть данное. Видел я злых, знавал и добрых, безумцы. Людоед замолчал. Уж не заблудилась ли баба с детишками в лесу? Чего расселись, живо ступайте, ищите. Хмурые мужики нехотя поднялись и не спеша один за другим исчезли в зарослях орешника. Мы остались вдвоем.
  
  
  
   Людоед, заложив руки за спину, неспешно прохаживался, поглядывая в мою сторону. Что за напасть, куда они подевались? А ты подумай, поразмысли, не бойся, попробуй - ответил я. Эти и медведя загрызут, будет такая надобность. Выходит не по зубам тот медведь. Людоед остановился, пристально посмотрел мне в глаза. Что знаешь ты, чего не знаю я? Ровным счетом ничего, кроме того, что есть людоед и связанный человек у его ног. А медведь? О нем подумал именно ты, я лишь поверил, что он существует. Опять же с твоих слов - людоед отмахнулся. Странная тишина в таком-то безлюдном месте - он снова посмотрел на меня. Пойди, проверь, в чем там дело - посоветовал я. Беда приключилась и виной всему ты чужак. Ох, неладное происходит в этой тишине и ума не приложу где. Людоед присел, всматриваясь в заросли. Если беда поспешай на выручку. Сидя тут, ты им ничем не поможешь. Или сам сгину там. Тебе решать людоед, не мешкай. Я выпрямился, лежа головой к дороге и смотря в сторону леса, окутанного странным безмолвием тишины. Воистину сейчас все было сосредоточено в руках некой силы, власть которой делала нас обыкновенными пешками в очевидной, но неведомой игре, чьей движущей силой являлся неопределенный ход.
  
  
   Людоед начинал нервничать, по скудости своего мышления сводя опасность до привычного образа реального врага, затаившегося и выжидающего удобный момент. Что до меня, стесняли лишь проклятые веревки, а так бы шел своею дорогою на север, не более того. Людоед неожиданно зарычал и, схватив увесистую дубину, бросился в чащу. Более ни звука, словно он погрузился в воду, и круги разошлись по ровной глади. Мне ничего не оставалось, как червем доползти к костру и побыстрей освободиться, что я, не медля, сделал, но вот на ноги подняться не удалось. Я то и дело падал, все же опасаясь, что эти жуткие существа вернутся и продолжат свою трапезу. Кровь в конечностях понемногу начинала циркулировать и я, ковыляя на нетвердых ногах, пошел своею дорогой, даже не помышляя узнать, что же случилось с семейством хмурых людоедов. Некоторые тайны лучше оставлять на своем месте в положенном им углу.
  
  
   Солнце, перевалив полуденную точку, начало медленный спуск к закату, дорога, изгибаясь среди холмов, прерывалась у полноводной реки, искрящейся в лучах заходящего солнца. Я порядком подустал, но все, же из последних сил пошатываясь, плелся к реке, не обращая внимания на ноющие ноги и отяжелевшую голову. Лес ожил, наполнился, привычными живыми звуками и мне подумалось, что людоеды сами были причиной той мертвой тишины, что сгубила их, в этом я уже не сомневался, не особо стараясь докопаться до сути от чего и почему. Поедая людей, они сами стали жертвами на этом и закончилась история, их кровавого жития-бытия.
  
  
   Заботило теперь другое сродни людоедскому. Утолить жажду и голод, дать отдых телу бренному, погрузившись в сладкий сон живого человека, а после история моего пути будет иметь свое продолжение.
  
  
   "Старые лодки, осилишь, бери любую" гласила надпись у ветхой пристани. Люди, конечно же, отсутствовали, да и кому в голову придет мысль оберегать обесцененное временем старье? Но на все ничейное найдется свой сторож. Я снова осмотрелся по сторонам, в который раз прочитал надпись, опять же не найдя следов человеческого присутствия или кого-либо еще. В итоге решился воспользоваться одной из более пригодных для моего предприятия лодок и тут же отказался от этой затеи. На то были свои веские причины, о которых следовало бы упомянуть. Во-первых, вся эта ветхая флотилия принадлежала некоему царю Химере. Далее следовал великий перечень того, на что незримо простиралась, длань сей царственной особы, а также были указаны даты, когда правитель практически всего, говорю это без усмешки, пересекал эти воды с одного берега на другой и, следовательно, обратно. Об исторической ценности данных переправ я умолчу по незнанию, так как не ведаю, чем все обернулось для обоих берегов реки, но если царь был, значит, что-то происходило и неспроста. Во-вторых, в лодках отсутствовали весла, это совсем просто, и в третьих каждая из посудин была на цепи, что указывало на один лишь факт. Красть люди не перестанут, покуда не разучатся поддаваться сему соблазну, легкой наживы. Последним, что более всего заботило меня, являлось слово (осилишь) на что оно двояко указывало? Проявить изворотливость ума? Набраться глупости и возомнить себя царем? Или думать над всей этой нелепицей и помереть с голода - произнес я вслух.
  
  
   Здешняя рыба упрямо не желала становиться вечерней трапезой уставшего и теряющего терпение путника, и чем дольше не добрым взором я всматривался в текущую воду, тем более она становилась не той водой, каковой была до этого. Река имела звук свой особый, но не привычный успокаивающий плеск. Этот звук более походил на глухой далекий хруст песчинок, словно нечто имеющее немалый вес, но гладкое, скользило по руслу, и я не видел лесную живность, по вечеру идущую к водопою. Это живое, подобная догадка пошатнула мои предыдущие намерения. Дальнейшее сразило просто на повал.
  
  
   Будучи в здравом уме и трезвом рассудке, я действительно осознал, что подобное убеждение очень спорно, более того опровержимо. Проплывали мимо деревни, был слышен лай собак, окрики пастухов, топот скотины неспешно идущей в хлева, это исчезало сменяемое шумом и безмолвием малых, больших городов, в перезвонах храмовых колоколов, гулом людских голосов. Я видел огни на сторожевых башнях, слышал, как заступает в караул стража. Теперь возникли горы в сумеречной дымке искрящиеся снежными шапками в лучах закатного солнца, там, в небе загорались настоящие звезды, плыли чернеющие тучи. Кружила в некой глубине тень сонной рыбы с золотой чешуей и бездонным глазом. Лучше закрыть глаза и оказаться в темноте, а что дальше? Ночь после день, а если сейчас что-то предпринять, и оказаться где? С чем?
  
  
   Дощатый настил пристани заскрипел и вот в сумерках возник широкий мощеный брусчаткой мост. Горели факелы, отбрасывающие причудливые знаковые блики, с дуру я сделал шаг, а когда одумался, поспешил дабы не застояться на месте и сойти на том берегу этой дивной реки. Там все же ожидало более привычное и не под вопросом, не такое перекатно-текучее, постоянное. Осилить - шептал я, ускоряя шаги, стараясь не смотреть под ноги, чтоб не ощутить себя рыбой в этой воде. Ступив на твердь земли, я все же не удержался и обернулся назад, несмотря на множественные клятвенные заверения, что никогда не сделаю этого. Там ничего не было, лишь уныло чернела ночь да подмигивали звезды, берега не существовало вовсе. Очертания моста окутала мгла, огни обернулись светляками, в уши вполз плеск воды и уханье филина. Клубился туман скрывающий прошедшее, мне послышалось, как всхлипывает ребенок и его успокаивает женский голос. После на миг возник хмурый людоед, он грозил мне крохотным от расстояния кулачком и совсем не здоровяк, коротышка, вовсе не страшен. Я помахал ему рукой на прощание, шумно выдохнул, подумал о чувстве голода и что не стоит испытывать судьбу снова рыбной ловлей.
  
  
   Посмотрев на возвышающийся стеной чернеющий лес, я решил пройтись вдоль берега, питая призрачную надежду, что может быть, набреду на рыбацкий поселок, где найду пищу и кров. Усталость давала о себе знать, и даже голод трусливо отступил. Сон овладевал мной, где-то поблизости вдруг раздался лай собаки, я заметил крошечный огонек и приблизился. Преодолев густые заросли, подступившие прямо к воде, я оказался у тихой заводи. Лес отступал от берегов реки, уступая место тучному лугу, где находилась небольшая избушка. Хозяева видно не спали, так как в низких окошках трепетали тусклые огоньки. Снова раздался лай пса, вскоре он и появился, огненно рыжий и вполне дружелюбно виляющий хвостом. Потрепав его за ухом, я направился к жилищу. Пес семенил рядом, то и дело, облизывая шершавым языком мою ладонь. Добрая животина остановилась у двери и просунула морду в щель, а затем прошмыгнула внутрь дома. Я вошел следом.
  
  
   Хозяев нигде не было, лишь пес лежал у очага, очень уж глубокомысленно глядя на языки пламени в очаге. При моем появлении он коротко тявкнул, и лениво зевнув, окончательно потерял интерес к моей персоне. Я устало опустился на лавку, вытянув ноющие от усталости ноги. И где ж твои хозяева? - спросил пса, в ответ тот вильнул хвостом и тихо заскулил. Осмотревшись по сторонам, я так и не определился в выводах, кто же тут обитает. Кругом царили чистота и порядок, все было на своих положенных местах, стоял запах обитаемого жилища, а не берлоги отшельника, из этого проистекала уверенность, что в доме имелась хозяйка. Более не томим раздумьями, а лишь усталостью и урчащим животом, я подыскал подходящее место для ночлега. В самом же деле, не идти мне на двор и спать где придется, мирному человеку подобает соответствующий сон.
  
  
   Уже, будучи в полудреме и готовясь всецело вкусить блаженство даров Морфея, мне пришлось разлепить смыкающиеся веки. Хлопнула дверь, и послышались легкие, крадущиеся шаги, видно это явились хозяева. Свойство неожиданности зачастую бывает двусторонним, в нашем случае получилось именно так. Пес спал на мое удивление просто крепким сном праведника, не поведя и ухом на появление ночных визитеров, чего не скажешь обо мне. Два не малых существа обликом схожие на волков стоя на задних лапах не без удивления глазели на меня. Дальнейшее просто приперло и вжало мою спину в стену. Людская молва, конечно же, не жалует хорошим словом оборотней и видно на то есть свои причины. Хотя сыщется ли в миру человек, взаправду знающий об этих существах все, вот это вопрос. Это мир вам, добрые - с дальнейшим я замялся, так как не знал коим словом наречь их. Прошла минута иль минуло две, и белой масти волчище вышел. Я услышал, как скрипнул засов запираемой двери. Черный же волк, опустившись на все лапы, ушел в другую комнату. Пес даже не тявкнул, не говоря о заливном лае.
  
  
   - Мир и тебе гость нежданный - раздался девичий голос из комнаты. С чем пожаловал мил человек? - прозвучал другой со стороны. Да вот иду с того берега, а тут изба ваша на пути. Пес лохмач и пригласил зайти. Прямо так и пригласил? - с усмешкой переспросил голос со стороны. Да. Отворил дверь я и зашел следом. Послышалось, как отпирают засов и в горницу вошла белокурая девушка. Какой у нас гостеприимный пес - на ее лице играла улыбка. И в правду, другого такого не сыскать - выходя, сказала другая девушка, смуглая, черноволосая. Она улыбнулась - Ну коль зашел, будь гостем. Присаживайся путник, отдохни с дальней то дороги, а мы с сестрой сейчас стол накроем, чарку нальем. Гости к нам не ходоки, видим кого редко, все лесом больше рыщем, на зверя охотимся, луне матушке нашей песнь тоскливую поем, а днем по дому хлопочем. Так что гость ты желанный, а чего худого не думай про нас. С добром пришел, добром и ответим. Они звонко рассмеялись, да и признаться честно мне тоже стало смешно. Я уселся у окна, все еще не веря своим глазам с ушами.
  
  
   Рыжий пес проснулся и теперь семенил следом за суетившимися хозяйками, изредка поглядывая в мою сторону и было что-то очень уж человеческое в его глазах, сродни тому - Вот видишь, и мы умеем быть людьми, не хуже вашего. Вскоре по дому разнеся аппетитный запах готовящейся снеди. Я сейчас баньку истоплю, дух звериный собьем, да и тебе путник не помешает с дороги дальней попариться, как думаешь? - смуглянка усмехнулась. С девками молодыми в баньке попариться, грешно или во благо? Вот отмоем тебя, авось на добра молодца схож, станешь - подхватила белокурая, ставя штоф с вином на стол. Ты не серчай на сестру мою мил человек, по правде говоря, больно не мыт, не ухожен ты. Право слово лиходей не чистый - девушки снова прыснули со смеху. А так поглядим, присмотримся, вдруг приглянешься - лукавили молодки. Может, в предбаннике накроем? - подмигнула смуглянка и выбежала на двор. А ты чего окаменел? Дура та баба, что к мужику не тянется. Белокурая налила вина - Выпей, усталость как рукой снимет - и вышла вслед за сестрой. Рыжий пес тявкнул, кивая мордой. Тоже мне советчик выискался - буркнул я под нос. Он завилял хвостом и отвернулся - Ишь ты, немытость теперь учуял. Нюх ваш тонкий режет - я залпом осушил стакан.
  
  
   Напиток отдавал мятой, терпкий с кислинкой, прохладный и только жидкость достигла нутра, как я почувствовал его благотворное действие. Вино иль зелье колдовское, когда оно в тебе и не в тягость, почитай как должное. Усталости как не бывало, да при светлой голове не в бредовом хмеле. Кровь забурлила играючи. Я ощутил прилив сил, небывалую легкость во всем теле. Услышал дыхание не спящего леса, как шелестом листвы говорят миллионы растений, как бранится назойливая мошкара на болотах. Речь зверя и птицы обрела доходчивый для ума смысл и понятность. Я быть может, уже различал древние истоки жизни. Это отнюдь не пугало, не путало, не таило угрозы, не предвещало беды. Были различимы те самые корни давшие гармонию земле с небесами, далекие чертоги творца манили теплыми ветрами свободы, вновь обретенной Родины.
  
  
   Женщина-сука, в которой есть что-то от бога. Ты порождаешь два великих чувства, любовь и желание. В тебе заключен дар, дарить жизнь. Я сейчас не в состоянии говорить о другой стороне твоей натуры, я продолжаю верить в лучшее. Богатый стол, доброе вино, молодые хозяйки, истопленная банька и вся ночь впереди, не сплошай, если добрый молодец ты. Легкой поступью я приближался, быть может, к правильному человеческому счастью. Конечно, все можно обратить в спор и подвергнуть сомнению. Мир велик и разнообразен на виды и мнения, но в нем есть место именно таким моментам, ладно подогнанным к месту и времени, что иначе как счастьем, удачей, радостью это не возможно не назвать. Ты ко двору, поступи правильно. Сделай любовь земной, реальной и ощутимой. Подари ее всю без остатка женщине, она заслужила любовь своими стараниями и вернет дорогим даром, раскрывшись во всей своей красоте душевной и телесной. Щедрость и ласка, откровенность и нежность, разве кто-то спрячет нож за спиной? Не хочу показаться близоруким идеалистом, но это порождает себе подобное. Иначе изначально ты был глуп и слеп, как тот ягненок, не убоявшийся голодных львов.
  
  
   Прежняя скупость на слова уступила место для разных историй, моментами жутковатых, но это добавляло остроты в желание продолжать жить. Иногда становилось просто смешно, потому что, менялся взгляд на пройденное, вся серьезность и важность которого в миг улетучивались, оборачиваясь в простоту шутки при трагичной мине рассказчика. Навряд ли мудрец в объятиях молодки останется таковым. Любая истина превратится в утеху и шутку, вокруг смеха, которой вертится весь непознанный, многосложный мир. Иначе ты эгоист с холодной, мерзкой кровью гада и змеиным жалом речей ядовитых. Они были просто женщинами во всех своих желаниях и поступках. Я не препятствовал этому, да и незачем. Я оставался самим собою, пил, наслаждался, отдавая должное. Временами все происходящее кажется довольно легким и естественным, если не смотреть со стороны, а о чем думал пес, этот лукавый рыжий лохмач, наверное, его личное дело.
  
  
   Если не секрет, куда ты идешь, зачем следуешь? Ты что-то ищешь? Слишком много вопросов, а мне нечем ответить. Существует ли смысл в этом паломничестве? Конечно же, да. Может это умысел, некая тайна, о которой шепчет глубокое предчувствие - я задумался, глядя в бескрайнее звездное небо. Хорошо, что ты не спросила о смысле. Я бы точно насторожился, а так ... Человек, который спросит о смысле всего или в частности, обязательно попытается обратить тебя в свою веру. Он подавит волю, ограничит свободу кругозора, навяжет страх оглядки с опаской. Быть под пятой, может и есть в этом абсолютное благо для человека, потому что выбравшись оттуда на дорогу, идущую за горизонт. Я замолчал. Это путь познания. Следовательно, он ведет к разочарованиям, а они противоположны счастью. Своего рода война души и тела. Она улыбнулась - Но сейчас ты счастлив. Даже более того, удовлетворен, тем, что сделал и тем, что получил. А когда наступит разочарование? - с интересом спросила она. Оно было всегда. Эта ночь закончится, и память может предательски меня покинуть на воспоминания, и я забуду вас, будучи очарован линией горизонта и восходящим солнцем. Только разочарование в себе и после не возможность вернуть, повтора более не существует. Ты фаталист - сказала она. В этом и есть прелесть данного момента. Сейчас мы счастливейшие из смертных и практически не боимся смерти и нового дня, но это наступит. Глупо звучит, но я разочарован этим фактом, хотя долгое счастье становится мучением, как и любовь, переходящая в жгучую ненависть. Прекрасно человеческое счастье равное земной жизни. Мы хотели, чтобы ты остался. Я улыбнулся, обнял их покрепче - У нас лишь эта ночь. Единственная, вечная, прекрасная, полная чудес. Завтра придут люди иные. Исчезнет лес, возникнет рукотворная пустыня, затем холод, лед. Разольется океан и снова вырастет лес, а у нас эта ночь, длинною в жизнь. Где-то заскулил пес. Когда-нибудь я вернусь обратно, чтоб остаться с вами навсегда, без разочарования и жажды познания. Буду обыкновенно счастлив, охотно делясь этим, иначе сказке бесславный конец. Она тихо рассмеялась, и я видел слезы в глазах. Мне припомнилось недавнее, поцелуй и луна, и озеро с лодкой. Была в этом некая знаковость грядущего. Эти слезы в глазах, они искрились настоящим богатством. Они были искренними, живыми, солоновато-горькими, полными любви и тепла. Я окажусь неисправимым грешником, если променяю это богатство на чью-либо ложь, будь она в тысячу раз притягательней.
  
  
   Ушел я под утро, налегке, без тяжести на сердце. Туман с реки скрыл их очертания, да рыжий пес на прощание звонко тявкнул. Лес был полон тишиной. Сумерки таили загадки. Небо затянули свинцом тучи, распухая рокотом грома и яростью ослепительных молний. Приближалась не шуточная гроза, тяжелые капли были ее глашатаи. Шум сменил тишину и уже в скором времени я промок до нитки, но обратной дороги не существовало в моем сознании. Я отпил вина, поправил ремни, взбодрился, как мог и, не сбавляя шага, двинулся далее, навстречу надвигающейся грозе, потому что потом будет ... Радужный мост, новая параллель, иное измерение и тамошние обитатели. Аборигены каменных джунглей, шипящего асфальта. Адепты нравственного каннибализма, харизматичные шуты, идущие по раскаленным головам морально падших трупов экзистенционализма. Ловец молний барином ходит там. Ладно, сшитый монстр-неофит от электричества. Близилась гроза и еще не минуло тысячелетнее царство языческого леса, не было ржавых пней с объедками сгинувших поколений, не выросли на просеках прожорливые муравейники смиренных рабов. Их кости не перемололи в муку, не развеяли пеплом над волнами воскресших нив хаоса, не воздвигли из черепов пирамиды пряничных фараонов (мочи да ешь богочеловека). Крупные капли идущего стеной дождя, алым сполохом оживающие в змеиных жалах вспышек молний. Гроза развертывала театр своего стихийного буйства.
  
  
   Я торопился, дабы избежать родства с молнией. Расстрельно барабанил дождь, громовые раскаты грохотом сошедшихся скал оглушали слух. Темнело от дрожи в глазах, а за лесом было чисто поле и не убежать, не укрыться. Дрожала земля, под ногами источая сырое тепло. Буйствовали духи мастей разных, парадом железного марша несясь на крыльях ветров студеного севера. Молнии нещадно жалили дрогнувший, заскрипевший поклонами лес. Он на испуге тяжело и немощно взвыл и ему вторили скулением невидимые существа. Они сбрасывали кожу сумеречной серости и наполнялись изумрудным свечением. Молния треском искр превращала их в кроваво-алые рубины. Более не осталось надежды на укрытие, да и где сыскать убежище, когда небо и земля сошлись не в шутку. Человек не воин посреди этого поля, не его власть, не по нему сила.
  
  
   Ударила молния прямо под ноги. Обуглилась земля. Почуял близость паленой шкуры. Отшатнулся в сторону боясь потерять башмаки. Оглушило грохотом, и я повалился в грязь, чувствуя горечь во рту. Стихия бушевала, сорвавшись с цепи, она выла радостью вырвавшегося на волю зверя, грызла хвост ветра, бесновалась чертями безумными, пировала на широку ногу, потчуя свиту из духов, озаренных блеском сотен молний, в слепящих доспехах да венцах огненных. Преисполненных устрашающего величия, что человеку из грязи лучше не высовываться. Шествовали они чинно и важно, свысока поглядывая в зеркало моей лужи кипящей пузырями дождя. Лиц таких я и видеть не мог никогда, а доведется рассказать про то, как выглядели, слов не сыщется подходящих. Не по человеческому уму такое занятие, поэтому и говорят, что, мол, невидимые, духи эти то. Алый пурпур, расшитый изумрудами да лунным жемчугом, кружащими в завихрениях ураганного ветра. Они преисполненные глубины и безразличия, там затаилась мощь и не вынести этого грозного взгляда, коль падет на тебя. Страх доселе неведомый мне товарищ в приключившейся беде, шепчет тихо с дрожью на ухо. Беги со всех ног человечишко-букаха и так, и так не миновать жерновов. Слышь, как свирепствуют, как грохочут колеса их колесниц. Раздавят не глядя. Поджимай хвост и скули молитвами, авось свернут в другую сторону. Жить хочешь? Моли! Комаха писклявая, во все легкие, на все лады! Кланяйся, покуда жив. Не стерпел я подобного, выполз из грязи князем. Пригрозил кулаком, заорал что есть силы - Куда прешь?! А ну поворачивай! Чего таращитесь?! Эх, и шарахнуло после молнией. Искры из глаз посыпались, да шерсть дыбом встала, так и плюхнулся в лужу, грозя кулаком. Хохоту то было, им все же пир веселый, а мне жизнь жаловали, хоть и сидел в луже молнией крещеный, все ж живой.
  
  
   Вот значит, где они жируют! - раздался голос и лихой удалец на гнедом коне, вынув меч булатный, рванул с места во весь опор. Ветер вмиг скомкал его клич боевой, превратив в рыбий шепот. Блеснули золоченые шпоры, вонзившиеся в бока коня, блеснул яростно меч из стали булатной и витязь этот, таки сошелся с молнией. Раз резануло слух громовым раскатом, два, прокатилась мелкая дрожь. Змеей огненной сползла молния, сжала слепящие кольца, рассыпалась миллионами искр зло шипящих. Снова загрохотало, бабахнуло, всколыхнув округу, и стеной обрушился дождь. Конь, обезумевший от чертовой пляски бури, потерявший седока, весь в мыле с обугленной гривой, пронеся мимо. Его далее гнал ветер, крутил волчком и задувал в уши ужас змеиного шипения. Он забавлялся, мучая несчастную животину, загоняя в силки смерти. После она прибрала свое добро. Взметнулась фонтаном кровь, затрещали кости, струнами лопнули жилы да глаз с поволокой бессмысленно уставился в кровавую лужу. Мудрая с избытком яда гадина, облюбовав еще не остывшую, кипучую голову коня, извиваясь пестрой лентой, вползла в раскрытый рот с запекшейся кровью. Она нашла свое гнездо, чтоб после породить логово.
  
  
   Гроза стихла, оставив после дрожащие оспы луж чистым полем, коленопреклоненный лес и жертвенные выводки умерщвленного буйным разгулом зверья. Был там и мертвец, на положенном ему месте, подле шмата обугленной землицы с рваным шрамом от молнии. Дымили некогда дорогие сапоги, чернели в луже бренные кости. Обугленный череп с лопнувшими на выкате глазами, да тускло поблескивающие брызги оплавленного меча. Молва еще не сотворила борца, мученика, героя, не лицезрел его и я. Зачастую герой, это дурак встретивший молнию, в этом и состоит горькая суть подвига, без которого, как без испуганного коня мчащегося галопом и седоку невдомек, что дело это не к месту и не ко времени. Духи же лишь потешаются, меняя позиции двух последних величин, а до дураков им нет интереса.
  
  
   Думал, знакомство свести казалось с непосредственным человеком, ан в луже по маковку оказался, выпученными глазами, безучастно дырявя пространство, изрытое угомонившейся стихией, оставившей пьянящий озон и кровавый алтарь насыщенный жертвенной плотью. Дело за малым, что прошло с тем и ушло, а так дорога в короткий миг обозначилась, выведенная блеснувшим лучом солнца. Все ж в северную сторону, как советовал нелюдим. Посреди любой лужи многого не высидишь, кроме следующей грозы и дурака в коего обязательно превратишься.
  
  
   Ночи и дни до неузнаваемости перемешались, а ноги сами шли, зная лишь жжение пяток и усталость что телу сопутственна. Я может и говорил что, да так ради забывчивости или забываясь во сне, но там тоже воцарилась ворчливая путаница без начала и конца, в шепоте множества голосов одного единственного моего языка. Конца и края не было среди тянущейся нитью бесконечности, но когда останавливался, доставала мысль, что заплутал в паутине, что середина первого и последнего немного левее, а может быть впереди по праву руку. Сердце пошаливало, и чем чаще прикладывался к вину, тем более креп в решении вообще остановиться и сказать. Следует выпить - что незамедлительно делал по многу раз и солнце, а может не наша серо-тускловатая стальная звезда у кромки горизонта, не пылала пламенем. Я всматривался без боязни вдаль, замечая только это затухающее бледное пятно лишенное привычного глазу величия. Его ничто не связывало с этой землей. Временами казалось, что все видимое лежит в одной плоскости, даже эхо, приняв разбег, звенит натянутой струной, это походило на едва живую картину, созданную из мела, пепла, пыли. Неважнецки загрунтованную на скверном холсте с проросшим местами бурым мхом. Если и живет тут кто, то вероятней у тех громадных валунов и есть такая смутная догадка, что пьет он по-черному и беспробудно настой горькой полыни, жует грибы сырые, бредит крамольными речами, не жалует гостей незваных. Смерть и ту выставил вон.
  
  
   Приблизившись хоть к чему-то видимому в этом плоском пространстве, я сделал один неясный для себя вывод - Необязательно прийти туда, где нет смысла находиться. Камни оказались окаменелой кладкой громадных яиц, за которой обнаружилась темная яма, оттуда несло сыростью. Вскоре выполз и здешний абориген, немытый в драных лохмотьях и, не произнеся слов добрых преградил мне путь. Абсолютно бессмысленный, отрешенный взгляд остановился на моих пожитках и в этих глазах ничего не читалось. Правда не хватает огня? - он, то ли спросил, то ли так сказал и я не нашелся с ответом, потому что здесь, на мое мнение многого недоставало. Вот, во времена драконов, огня было, во все чисто поле и солнцу перепадало. Пылало оно не хуже монеты червоно золото - незнакомец тоскливо глянул на то самое серое пятно, замершее в срединной точке. Пылал край, цвел благодатями. Кабы знать все наперед и ждал бы иначе. Драконы то неспроста облюбовали здешние места, чутье их никогда не обманывало, потому как древний народ они, поди, от самого солнцесотворения. О людях такого не скажешь - он замолчал, снова безучастно глянув в мою сторону. Огня не хватает.
  
  
   Я подошел к овальным окаменелостям, прикоснулся рукой, провел ладонью по гладкой поверхности. Это последняя кладка. Там в центре их королева, в ней еще теплится огонь, а я устал ждать. Мучительно это. Каждый раз оберегать мертвое, предчувствуя силу биения сердца. Скорое рождение грядет. Я раздуваю угли в себе и тихо остываю в сырости мерзкой ямы моей души, а в ней еще не угасло пламя. Ты не бойся, прикоснись, королева живая, а они мертвый камень. Зачем тебе это? - спросил я. А разве прокаженным дано что-то другое? Грань меж жизнью и смертью, не та самая межа? Узкая полоска, на которой стоишь в ожидании судьбоносного шага. А так не сказать, что ты болен - он усмехнулся. Кто сказал, что я болен? Я незнакомец прокаженный. Значит не больной? - он непонимающе уставился на меня. Тебе какое дело? Пришел и слушай, что тебе говорят, а так иди своею дорогой, пока не поумнеешь. Я почувствовал себя довольно неловко, словно сболтнул лишнего, но в присутствии этого не в себе человека, ничего путного в голову не лезло. Он был сумасшедший.
  
  
   Следуя за прокаженным, я подошел к самому большому яйцу в окаменелой кладке, прикоснулся и тут же одернул руку, оно было горячим. Я же говорил живая - хихикнув, сказал он. Королева. Матерь будущая. Чувствуешь ее огонь? - он вмиг изменился в лице, простота вошла в образ серьезного выражения идущих мыслей. Вот народится, тогда и посмотрим, окончена ли война, кто победитель? Что за война? - робко спросил я. Ты и впрямь дурак или чужестранец коли спрашиваешь о таком. Война меж людьми и драконами! - крикнул прокаженный. Настанет тот час, он всегда рядом и близок, как меч под рукой и тогда явлю я миру свое величие. Сойдусь в поединке с огнедышащей тварью, что пожирает мой мир и наречено мудрым существом. Люди еще прослышат обо мне и узнают, о зле, которое будет повержено. Пусть пока дремлет, я подожду, а после добуду эту голову - он расхохотался. Они узнают, я им еще покажу. Почему-то сейчас подумалось, что война, о которой он говорит, давным-давно окончилась и люди покинули здешние края. Но вот узреть сумасшедшего, которого сожрет дракон, при всей невероятности этой возможности, выглядело заманчиво. Дурака убитого молнией я видел, очень замечу познавательно, теперь вот не в своем уме человек намеревался продолжить войну.
  
  
   Еды не проси. Вода для питья в любой луже. Поверь это лучше моих угощений, потому как трапезу свою скудную делю со смертью, а она сам понимаешь, всеядна, да и земля здешняя бедна на яства. Мхи серые, мхи бурые, дурман, полынь горькая, коренья визгливые и колодец с черною водой, что не съешь, иль выпьешь, потеряешься, на худой конец помрешь в бреду и горячке, сон с молитвою не в помощь тебе. Прокаженный исчез в яме, откуда послышалось его ворчание. Вскоре возникла грязная пятерня за ней лохматая голова. Вот есть жаба старая, уже и не квакает, только норовит на груди моей греться. Будешь? - спросив, он снова исчез в яме. Донеслось едва разборчивое бормотание, и появилась огромная коричневая жаба, ком подступил к моему горлу. Эти безжизненные два громадных глаза, не к месту, но все же, умоляли съесть ее. Ноги мои подкосились, и я прислонился к валуну королевы. Прокаженный вытолкнул жабу из ямы и выбрался сам, пнув существо ногой, он плотоядно облизнулся. Почти за честь земноводное, сейчас ты станешь трапезой двум знатным особам, которые проголодались. Прокаженный подмигнул, я предчувствовал неладное, но тут случилось непредвиденное.
  
  
   Послышался глухой треск и стук. Валун или яйцо пошатнулось, в том месте, где я коснулся рукой, образовалась трещина, которая быстро поползла вверх, разделилась надвое, посыпалась мелкая крошка. Затем все это покрылось паутиной ломаных трещин, еще разок вздрогнуло и рассыпалось. Дракон! - завопил радостно прокаженный и скрылся в яме. Дракон - прошептал я, продолжая стоять на месте, на жабу же подобное чудо рождения никоим образом не повлияло. Выпученные глаза ее продолжали умолять съесть, и она квакнула, что впоследствии и срезонировало дальнейшее развитие событий. Новорожденная королева змеиным броском своей шеи, мигом проглотила старую жабу и уставилась на меня. Затем взгляд ее переметнулся на яму, из чрева которой показалось острие ржавого копья. Хрипло с резким свистом затрубил рог ждавшего вечность и получившего шанс сумасшедшего и вот он облаченный в бутафорные жестяные доспехи с трудом выбрался из ямы. Война! - взревел он дико. Пасть дракона раскрылась, и оттуда вырвался огонь, скрывший с головою безумца. Королева-дракон громогласно зарычала, взмахнула крылами и стрелой взмыла в небо. Выпустив напоследок клубы огня и дыма затмившие пустое серое солнце.
  
  
   Из еды остался я в этом гнездовище драконьем, и будут ли они еще на свет божий лезть, проверять не особо хотелось, равно, как и оказаться на одной из сторон в провозглашенной войне, которая как бы, и не начата, а только дымит обугленными последствиями боевого клича и обгоревшей плоти. Потоптавшись нерешительно на месте, я все же продолжил свой путь и в скором времени валуны остались далеко позади. Обременять себя выводами и извлекать некую мораль зачастую обнаруживает просто дурной тон и смехотворное высокомерие. Произошедшее случилось, на то есть причины и лучше не оказаться в дураках притом со всех сторон битым, но на этом история с драконами почему-то не закончилась. Королева уже размерами и весом, надеюсь, всем остальным вошла в положенный сан, преградила мне путь. Издав грозный рык, она сложила крылья. Становилось жарко. Отвесив земной поклон, я, скрестив ноги, уселся перед ней. Чудесный день ваше величество - сказал, едва выдавив из себя эти слова и последующую дружелюбную улыбку. Дракон встал на задние лапы и выпустил облако дыма, когда я прокашлялся, и глаза перестали слезиться, дым рассеялся, стелясь низко над землею. Передо мной стояла богато убранная женщина небывалой красоты, в этом мире ей точно не было равных. Я поднялся на ноги и вновь поклонился, ожидая смиренно своей участи.
  
  
   - Здравствуй путник пилигрим - королева хлопнула в ладоши, и тут же подле ее возник резной трон белого мрамора. Какую же службу я могу вам сослужить ваше величество? Она усмехнулась - Экий ты торопыга, отчего же так спешишь? Признаться честно ваше высочество, человек я перекати-поле и с особами вашей величины знаться мне не приходилось, но есть одна примета на этот случай верная, коли, нужен ты царю, то для службы. Значит, готов голову сложить если пожелаю? Выходит, что так - ответил я, будучи уверен, что ничего подобного не сделаю. А мне вот всегда казалось, что люди твоей породы не расторопны на службе, а что касаемо головы и подавно - она лукаво улыбнулась. Это вы, верно, подметили, имеется такой недостаток ваше величество, в чем и не грех сознаться. Но посудите сами, чего ожидать от человека, живущего под небом этим, на земле, которая стен лишена, она ему вся дом родной. Для службы в тебе никакой пользы нет - заключила она, чуть подумав, я согласился. Большей не наберется, а к малой я не имею охоты. Выходит, соврал ты, про службу пилигрим. Как посмотреть на данное обстоятельство и то о чем вы попросите. В таких делах первый встречный не в помощь и тем более не слуга. Человек тут необходим надежный и проверенный, одним словом избранник. Королева выслушала мои слова, и хвала всевышнему не прогневалась.
  
  
   - Что ж, видно не тот ты человек, которому я была бы рада, но просьбу мою тебе придется выполнить. Я слушаю вас королева. Путь твой будет пролегать через великое множество земель разных, не поленись в рассказах своих путник вспомнить и обо мне. Я буду ждать вечность того, кто обязательно верит в то, что я есть и жду именного его. Если позволите ваше величество, я упомяну и о красоте вашей не земной, чтоб история эта меж людей долго жила. Льстец, но будь добр исполни мою просьбу. Будь, по-вашему. Исполню, если в пути не сгину - я поклонился и пошел своею дорогой. Живое не терпит одиночества, так мне подумалось и это являлось правдою. Надо заметить, что солнце стало припекать мне спину, та тусклая серость поля, что гнетуще давила на взор, уступила место занимающимся повсюду искоркам нарождающейся жизни. Вот так и часу не минуло с того момента, как сотлел в пепел сумасшедший из ямы, а солнце наполнилось огнем, землица ожила ростками, пошла теплым паром, а завтра и не узнаешь этого поля. Есть тут правитель, будет и царство богатое, а также многое, многое.
  
  
   Местность меняла свои очертания и в скором времени, казалось бы, бесконечное поле уступило место рытвинам и оврагам. С наступлением ночи все это воплотилось в зловещий, мрачный лабиринт подземного царства. Сплошная неразрешимая головоломка, скорей всего я окончательно заплутал в данном мире опасностей. Идти далее не представлялось возможным и, выбрав более безопасное место для отдыха, я решил заночевать. Развел, как полагается огонь, порылся в оскудевших съестных припасах, присмотрел подходящую сухую листву для подстилки, развернул свою циновку. Казалось, жди сон путник и тут нечто живое свалилось прямо на голову.
  
  
   Сказочные существа то же пугливы и при встрече с человеком, в их понимании не менее диковинным существом, редко когда сохраняют самообладание и готовы так запросто завести непринужденную приятельскую беседу. Шарахнувшись в разные стороны и миновав первый испуг от подобной внезапности, мы все же осмелились выйти из своих укрытий. Это была самая настоящая живая во плоти, крохотная фея. Сложив радужного окраса крылья за спиной, она с удивлением и опаской посмотрела на меня и после прыснула со смеху. Видно выражение моего лица красноречиво говорило, что я не курил шаманский порошок и меня тут же разобрал смех. Ой, ты самый большой великан из всех кого я знаю лично или видела издалека. Хотя если смотреть издали, великаны совсем не похожи на великанов. Они забавные, потому что медлительные. Она подавила смешок. А ты, правда, испугался меня? Вот ни за что бы, ни подумала. Великан, нагоняющий страху на злых карликов из сонных оврагов, чтоб им темноты не видать тысячу лет, и испугался маленькой феи - и снова раздался ее смех не громче комариного писка. Свалилась на голову, тут особо не рассмеешься - буркнул я в ответ, принимаясь готовиться ко сну. Странно это - задумчиво сказала она. Великаны же не бродят оврагами, особенно ночью. Наверное, и маленькие феи спят по ночам, там, где им положено спать, и думаю, это место не среди оврагов находится. Только я смолк, как появились здешние аборигены.
  
  
   Видом здешние обитатели могли только напугать до смерти, отвратительные, ужасные, мерзкие и несло от них могильной сыростью. Фея, вспорхнув, тут же оказалась на моем плече и затараторила в ухо - Не отдавай меня великан, они убьют нас. Поднявшись во весь рост, я присмотрелся повнимательней и ужаснулся. Там, среди темноты и мрака застыли орды мерзких и отвратительных существ, и только огонь сдерживал их, являясь нашей защитой. Фея дрожала, причитая - Они убьют нас, убьют - после резко замерла. Остерегайся великан, они очень метко метают камни, но панически боятся огня. Собрав остатки храбрости, и для пущего веса расправив плечи и выпятив грудь, я достаточно громко сказал - Я друг королевы драконов! Фея едва разборчиво пролепетала - Мы пропали. Какой же ты великан, если додумался пугать их драконами, ведь это огнедышащие загнали карликов в овраги, это все знают. Нет, ты не великан, ты просто большой, нет огромный дурак. Теперь они рассвирепеют и точно убьют нас - фея всхлипнула. Положение наше прямо скатывалось к безвыходности. Огонь угасал, темнота, и тошнотворная сырость неумолимо наступали. Дуреха на плече совсем пала духом и только всхлипывала. Я подобрал опустевший бурдюк с остатками вина, там оставался, быть может, глоток и тут молнией блеснула одна безумная идея. Я решил провернуть трюк факира и полыхнуть в толпу огнем, это просто обязано было сработать. Ну, коль вы такие храбрецы в неисчислимости своей, получайте проверку! Набрав полный рот вина, я поднес горящую ветку к губам и подобно факиру прыснул огнем в зрителя, для пущего страху утробно зарычав, тем самым полностью деморализовав всю эту мерзкую ораву, которая в панике бросилась врассыпную. Страх сделал свое дело, равно как и я. Можно смело заявить, вот каков герой, обративший в бегство целое войско. Им бы храбрости малость и все вышло совсем иначе, такова, правда, некоторых неизвестных побед.
  
  
   Радость маленькой феи не знала границ. Она, не умолкая, тараторила - Великан герой. Великан победитель - и после, узнав, что я обыкновенный пилигрим, человек-бродяга, конечно же, расстроилась. Да и в правду маловат ты для великана, как я сразу не заметила. - Действительно просто человек, ничего великанского и глаза не те, да и уши, а нос совсем не такой. Как я проглядела? Совсем не тот нос, про зубы вовсе умолчу, совсем не такие как у великанов. Немного помолчав, будучи в раздумьях, фея, вспорхнув, приземлилась на камень - Великаны и огнем то не дышат. Живут сами в себе и средь облаков в своем огромном мире, никого не замечают, даже нас, фей. И они не из пугливых. Молчат все время, бродят в горах, камни разные собирают, с облаками дружбу водят, а ночью никогда не спят, звезды считают. Они другие. - Вижу, любишь ты поговорить, неужели все феи такие болтушки? - И совсем мы не болтушки - ответила фея. - Это люди болтовню придумали, а мы цену словам знаем. Попусту и языком не пошевелим - она подошла к огню, протянула ручки к пламени. - Мы феи даже очень серьезный народ, деловитый, не чета всяким там. Ну, про всяких там я не знаю, не встречал, не приходилось. Но, то, что людоеды или вот карлики с вами не сравнятся, это факт - сказал я. - Конечно, какое тут сравнение - согласилась фея, опять вспорхнула и приблизилась ко мне. - Но вел ты себя достойно, даже храбро, хоть и глупо - она усмехнулась. - Друг королевы драконов, надо же подобное придумать. Драконы, поди, давно перевелись в наших местах, ими уж и деток малых не пугают. - Что ж должен тебе сообщить, что они все-таки есть и в этом я недавно убедился и видел их королеву, как тебя сейчас. Фея, сделав полуоборот, подлетела к костру - Странно это. Пришел человек из стороны, где некогда драконы правили, там же пустошь - фея призадумалась. Говоришь, их видел, а, знаешь ли, что подобное означает? Мне показалось, что сейчас я узнаю некую тайну. Повстречать дракона в наших краях, знак роковой, тяжкий для плеч. Просьбу его исполнить, ожидай испытания трудные. Перст судьбы коснется тебя, через жернова небесные путь будет пролегать, не по человеку такая драконова служба. Стоит ли мудрость, познание, жизни, любви, счастья человеческого? Это лишения, муки, смятение, разочарования, ни неба на земле, ни дороги к дому на закате времен. Только молчание сумеречного мира мертвых, река, которую не перейти вброд, не переплыть за монету иль слово заветное. Просто бесконечные тихие сумерки мертвецов - фея вздрогнула. Мне кажется, ты все выдумал, не ведая какими словами, играешь и с кем вздумал шутки шутить. Кличешь беду глупый, которая пока еще дремлет, а после такое начнется, и смерть родней кровной покажется. Дракон существо древнее на заре мира они властвовали, об этом следует помнить, но никак уж дружбу водить, не по человеку такая компания. Фея после улыбнулась - Что ж теперь я просто обязана отблагодарить моего храброго спасителя. Учти намек, золота не проси, оно не к чему тебе в здешних оврагах и там куда идешь. Подарю ка я тебе странник трубку курительную с секретом, который не раскрою сейчас, после сам узнаешь - она хохотнула и хлопнула в ладоши. И, конечно же, ужин славный - все в один миг исполнилось, это же сказка, значит, есть место для крошечного чуда.
  
  
   Распивать вино в обществе сказочного существа дело не из легких, в руках моих кубок в ее наперсток. Я сидел да слушал о всяких событиях происходивших в королевстве фей, не забывая вставить пару словечек и освежить остатки вина. Так и коротали ночь за неторопливым разговором. Я сказал, что путь мой лежит в северную сторону к студеному морю и тамошним городам диковинным, на что фея ответила - Ждут тебя болота бескрайние и те, кто там обитает. Молва про них ходит не добрая, от того что вода там застоялась и испарения зловонные кругом, вот все и сторонятся тех мест гиблых. Всякое бывает, особенно если ночью случается. Главное тропку верную выбрать, да как следует подготовиться, чтоб чего не приключилось худого. А кто ж там живет? Фея усмехнулась - Кто? Кто? Те, кто ветра не слышал, да солнца не терпит. Те, у кого душа болотам подобна. Увидишь кого, знай местный житель. От этих всегда тиной несет, да и грязнули они порядочные. Огня они сторонятся, тропы путать любят, а у трясин всегда черт болотный крутится волчком. Страшный зануда и попрошайка, один ответ на все имеет, подавай ему золотой, нам-то феям он не страшен, имеем на него управу, а вот человеку прохожему поберечься надобно. Так как не прочь этот дядька и в трясину утянуть путника заплутавшего. Лучше шел бы ты на запад, за солнцем, там люди и места обжитые, тропы хоженые, городов много красивых, есть на что посмотреть, а болота полны опасностей разных. Всякое может случиться - фея смолкла, зевнула. Вот карлики из оврагов дружбу с болотным народом водят. Наверное, теперь по всем кочкам новость о битве ночной разнесли, так что теплого приема не жди. Вот за такими разговорами ночь и прошла. Брезжил рассвет. Оврагами ходил густой туман, не прекращавший попыток затушить огонь. Он накатывал, после ворчливо отступая. Снова собирался с силами и поглощал очертания окружающего пространства. Заторопилась фея восвояси. Жила она оказывается на изгибе радуги и с первой росой надо быть дома, там ждут, волнуются. Я спросил про горшок с золотом, который припрятан на самом конце радуги, она ответила - Все это враки. Там живет старый ворчун ключник и никого не пускает, а золота у него отродясь не было. Он обыкновенный нелюдимый отшельник и порядочный выпивоха, вот и все.
  
  
   Вспыхнула первая капля росы искристым алмазом, фея улетела, забыв второпях попрощаться. Я собрал в котомку остатки ночного пиршества, взял трубку дареную и двинулся в путь.
  
  
   Следов бегства безобразной орды карликов я не обнаружил, равно как и брошенных трофеев. Возникло такое чувство, что испытав самый главный страх в этом устрашающем бытии пугливой мелкой души, они разом провалились сквозь землю и след их простыл. Лишь редеющий туман окружил меня со всех сторон, окутывая прохладой и вязью сырости, оставляя после крупные капли росы на одежде. Овраги мельчали, вскоре показалось восходящее солнце, вспыхнула пестрая радуга фей, вдали серел корявый пролесок, за которым начинались болота. Я ускорил шаг навстречу тому, что обязательно поджидало впереди.
  
  
   Редкие деревца с обнищалой листвой на изогнутых ветвях, призрачные силуэты белых длинноногих птиц, кваканье лягушек, пузырящаяся, хлюпающая жижа, мерзкое зловоние. Отражение неба в мертвой воде, там оно совсем другое, тускло-серое не в радость. Жирные ленивые ужи, яркие гадюки нежились в лучах солнца на бородавочных кочках, безразлично провожая меня своим холодным взглядом. Видно здешние аборигены еще не проснулись. Честно признаться я и не питал особого желания завести знакомство с болотными жителями, достаточно того что я вижу. Все-таки есть такое убеждение довольно твердое, что местность определяет характер проживающих, и навряд ли они окажутся хлебосольными хозяевами. Сделав привал на относительно сухом участке земли, я решил перекусить на скорую руку и определиться, куда далее держать путь дорогу. Еда пропиталась серой а вино того хуже, совсем не шло в горло, в животе урчало протестами, назойливая мошкара норовила влезть в глаза и рот. Оставив желание завершить мучительную трапезу, я унылым взором окинул совсем не живописные окрестности. Одним словом пропащие места, одна тоска что тина, да зловоние мерзкое кругом. Состроив кислую мину, отпил вина и плюнул с тем глубокомыслием, что присуще человеку в час размышлений о текущем, в воду, подумывая еще разок приложиться к вину.
  
  
   Длинный, черный уж выполз из-под пня и, поднявшись на половину, уставился на меня, то и дело, высовывая раздвоенное жало. А тебе чего надо гад ползучий? Ползи жаб ловить. Он покачнулся, но с места не сдвинулся, издав неприятное шипение, продолжал изучать меня. Присутствие подобного гада поблизости раздражало, и я был близок к тому, чтоб прогнать довольно не желательного соседа. Уж наоборот вообще не собирался никуда уползать. Даже обилие превеликого множества аппетитных, я так думаю, лягушек его ничуть не волновало. Он таращился на меня и, кажется, что-то выжидал. Раздался всплеск за спиной, я естественно обернулся, из воды показалась голова, затем все остальное. В скором времени на берег вышла полупрозрачная, водянистая девушка с венком из лилий в руке, совсем не привлекательного внешнего вида.
  
  
   Полностью черные на выкате глазища, совсем не человеческие остановились на мне, от подобного взгляда мороз прошел по коже, она тряхнула головой и из волос посыпались пиявки, черви, жуки и прочая мерзость. Присев рядом это нечто принялось гребенкой расчесывать пряди спутанных волос, притом нещадно со злобою, от чего в руках оставались целые клоки. Я невеста ужа - вдруг сказала она и всхлипнула, негромко, но больно жалостливо. Я повернулся к ужу, и тот мне показалось, утвердительно зашипел. Этот, что ль твой суженый? - Он самый, черт бы его забрал - ответила она, жениху ее слова явно не пришлись по душе. Лягушатник прожорливый, брюхополз проклятый. Нашипел дядьке гадостей о девке, тот и решил выдать замуж, чтоб не путалась, с кем вздумается. Думает, под пнем меня спрячет, кольцами обовьет, опутает. Шиш тебе! - и девка не хитрым образом изобразила тот самый. - Учти, добьешься своего, ох после и намаешься! Будет тебе женка покладистая, любовь да лад. Слез тех горьких не наберется в целом свете, чтоб горе свое излить - она пригрозила кулаком ужу и вдруг замерла в растерянности, уставившись на меня. - Ой, да ты человек! Живой. Настоящий - последнее звучало как восклицание от свершившегося на глазах чуда.
  
  
   Признаться честно, вот в данный момент я почувствовал себя крайне неловко, когда нечесаная, зареванная девка, хоть это полбеды, на самом-то деле мертвая до синевы, в тине и лилиях, водянистая, склизкая, еще и невеста ужа жабоеда. Таращится во все свои ужасные глаза (человека увидала, эка невидаль!). Тут-то она и улыбнулась приветливо да страшно, глазом мутным подмигнув, бровью сивой поведя. - Не топиться ли надумал ясный сокол? Поверь в самый раз и места лучшего не сыскать на всем болоте. Ужовая кочка то самое, там за пнем, чуть пройдешь, омут есть черен да глубок. Темнота непроглядная и сестры мои приветливые, ласковые заключат в объятия свои парня пригожего - я отшатнулся в сторону. Ошиблась ты кр-красавица, я человек прохожий и мыслей подобных в голове не держу. Девка изменилась в лице, стало еще страшней - Что к дядьке за делом пожаловал? - Да и дядьку твоего, знать не знаю - отвечал я. Тогда какого, лешего на болота явился? - чуть не сойдя на крик, спросила она, после задумалась, сощурила зло глаза. Мужа моего убьешь, выведу на твердую землю, а откажешься, век бродить будешь тут. Я глянул на ужа и взгляд мой красноречиво говорил (забирай эту дуру вздорную). А ты помощи не жди от брюхатела. Гад он ползучий, силы колдовской в нем ни на грош, кроме пня и болота то не видел. Ну как по рукам? Я усмехнулся - И верно, жена из тебя прескверная получится. Намучается уж с тобой, горя сполна хлебнет. Может ему помочь бедолаге? Тебя приструнить, да вздор весь бабский из головы выбить? - Ох, не грозись путник попусту, не ровня ты моему роду-племени - ответила девка, зло зыркнув на ужа, чтоб не шипел да помалкивал. Это верно подмечено, но и ты утопленница не велик страх. Цену себе тоже знай, под этим небом мы пока все равны - мой ответ еще больше разозлил русалку. Топнув ногой и сжав до хруста кулаки, она вознамерилась совершить нечто злое, я же наоборот сохранял невозмутимость и полное спокойствие.
  
  
   - Быть тебе рабом в омуте черном. Зло потешатся сестры мои с тобою, человечишка глупый - пригрозила она. Угомонить девку, словом и разрешить ссору миром не представлялось возможным. Оставался один лишь выход, шаманский порошок и его сила действия. Я взял щепотку, и когда русалка приблизилась вплотную, бросил ей в лицо, что тут началось. После череды громких чихов, девка завизжала так, что уши позакладывало. Она терла глаза, беспрестанно чихая - Проклятый колдун, что ты сделал ирод окаянный! Чтоб тебе пусто было, чтоб век бабы не видать, чтоб детишки сором поросли, чтоб - Эка ты люта на слова и черна на язык. Русалка взвыла, яростно растирая глаза, снова расчихалась, ртом пошла сероватая пена, сменяемая приступами кашля. Она рухнула на землю, корчась в жутких судорогах, царапала лицо, хрипло рычала, сплевывая черноватую слюну, ее проклятий я уже не мог разобрать. Вскоре она обессилила совсем и только изредка вздрагивала, едва шевеля губами на жутком месиве изодранного лица. Все тело ее покрылось гнойными язвами, приобретя отвратный пунцовый оттенок, проступили вздутые вены. Теперь ты угомонилась? Вышла дурь или как? - ответа не последовало. Я поискал ужа, но того и след простыл. Зачастую нам невдомек, чем обернется, то или иное брошенное слово и как зазвучит его многоголосое эхо.
  
  
   Я осмотрелся по сторонам, и показалось мне, что не так уж все здесь спокойно, как должно было быть. Всколыхнул, потревожил спящие воды, и зашевелилось спавшее там прежде времени, да еще совсем мертвая русалка в ногах не скрашивала моего прямо не завидного положения, при таком положении дел, человеку свойственно бежать без оглядки. Я же супротив всему здравомыслию, решил идти своим путем, неспешно словно знал все наперед, правда, был в полном неведении, но это не повод для малодушных поступков. Русалка, как мне показалось, в который раз умерла и думается так, что вторично по ней печалиться некому будет, тем паче мстить. Вздорная девка любому обуза, потому как с ее проку и капли не наберется. Определившись по солнцу со стороною и окинув взором, предстоящие преграды, что глазом видимы с тем и пошел, лениво подумывая над мыслью - Нужны ли белому свету русалки, или ну их всех разом в адово горнило? Да и вообще, мало ли чего привидится дурню, что просиживает время в кущах с особой травой, там всякая небыль обернется в искаженную явь.
  
  
   Топкая вязь жижи резко перешла в песчаный отлог на котором торчали, чернея две высохшие, древние ивы. На одном из деревьев восседало нечто схожее на птицу лишенную оперенья, в огромном дупле другого дерева дымил трубкой багровый, чернобородый дядька с золотою серьгою в ухе. Видимо они о чем-то горячо спорили, потому, как не сразу заметили меня, да и по обрывкам некоторых фраз, можно было догадаться, что эти двое в конец разругались. - Эх, цыган, цыган, кабы не сидел ты там, где сидишь, такую бы взбучку я б тебе устроил - с укором сказал ощипанный. Сам то хорош, последние перья продул. Голозадый - огрызнулся бородач. Это я то голозадый? - возмутился ощипанный - Морда твоя не мытая, конокрадишко мелкий. Я шулер маститый, таких людей до нитки обирал. - Обирал Прошка с тузом в рукаве, а стал ощипанным с ивы - съязвил цыган. - Сел Прошка с бесом в карты играть. Удумал Прошка беса обставить. Спустил все до копейки, и даже портки, мудя поморозил, продул две руки и с ними ноги. Голову снял и на кон поставил. Карта легла, а вишь не козырная масть. Теперь вот сидит пернатое чудо, не Прошка, в азарте не видя, на что стал похож. Голосит, ставлю все перья! Чую удачу, мой этот день! Вот подуют ветра, взмолишься голозадый - рассмеялся после цыган. - А сам то хорош, красавец! - крикнул Прошка. - Люди добрые гляньте, вот где чудо невиданное. Цыган без удачи, подкову счастливую дядьки болотного стережет в дупле, и рад бы украсть, да руки больно коротки! Потому как по локоток заточены, чтоб вшу шуструю по бороде гонять - и тут ощипанный Прошка увидел меня. Брань вмиг стихла. День добрый, господа хорошие - ответа не последовало.
  
  
   Спрыгнув с ветки на ветку, а после на землю, ощипанный Прошка подошел к дуплу с цыганом. Они переглянулись на-манер заговорщиков. Я чуть было не рассмеялся, разглядев вблизи сие чудо без перьев. Презабавное оно. Некое комичное уродство, всем видом показывающее невостребованность и ущербность для этого мира. Прошка даром живущий, без надобности, только что болтать горазд. Сейчас он кивнул цыгану и тот, постучав трубкою по дереву, выбил пепел и тяжело сопя, зашевелился в дупле. Надо отметить прежде, этот тоже был хорош. Телом взрослый мужчина, а конечностями дитя, он какое-то время неумело увальнем барахтался в своем дупле, пытаясь высунуться и в конец этим неумелым попыткам, просто вывалился, как птенец из гнезда, от чего Прошка расхохотался громко. Уняв, наконец, приступы смеха, ощипанный помог цыгану подняться на ноги. - День говоришь добрый - они оба ядовито хихикнули, словно знали про день все до мелочей. - День ему хорош. Эх, человек, человек, чем же тебе день люб? - вздохнув тяжко, спросил цыган, блеснув слезою крупной, да видно горькой и головою поник. Прошка забегал вокруг опечаленного товарища. - Хватит горевать братка, не грусти, не печалься. Глянь, человек к нам пожаловал. - А с чем пришел, ты спросил? Ощипанный остановился как вкопанный, хлопнул себя по лбу или то, что можно посчитать головою. - И в правду забыл. Эх, голова моя пустая, верно вылетело, был же ветер, помнишь? И выдуло все без остатка. Прошка подпрыгнув на месте от радости тут же и сел на песок. - Да, с чем пожаловал человек? Ну не томи, давай выкладывай!
  
  
   Настал мой черед рот раскрыть. Поперву я намеревался дорогу спросить, а вышло, что с меня спрашивают. Глянув на ощипанного Прошку, я понял, что ветер часто играет с ним злые шутки. Касаемо цыгана, конокрад всегда имеет при себе интерес не добрый, иначе, зачем ему голова? Зачерпнув горсть песка, я раскрыл ладонь - Вот сосчитать никак не могу - сказал после. Эти двое переглянулись. Эка дурачина! Кто ж мокрый считать возьмется? - Прошка хихикнул. - Ступай по сухой, тогда и дело сладим - он смахнул песок с ладони. - Видал цыган болвана такого? Шел за тридевять земель, а с собой не прихватил! - Прошка уймись, сядь подле, остынь - рявкнул цыган. - Ты путник присядь, отдохни, погоди немного. Если пришел с делом, поможем. Вот дядьку позовем и справим твою нужду в счете. - Прошка стрелой лети к дядьке - Так спит он в час такой. Осерчает если будить стану. - Скажи гость у нас особый, с делом пожаловал, а не за работою. Прошка задрожал, взялся гусиною кожей, и после галопом помчался по кочкам, маша крыльями. Цыган вынув трубку, набил, поплотней ее тиной сушеной, уставился на меня, выжидая, что сейчас сделаю или скажу. - Спешишь куда? - вдруг спросил цыган. - Имею такое намерение. - От чего же? Песок то, считать занятие хлопотное. Сомнение есть, управимся ли за день? Не упустим ли чего? Да и Прошка, как я погляжу, не больно надежен в работе такой и у тебя руки коротки до дела серьезного. Цыган ничего не ответил, дымя своею трубкою и изредка поглядывая в мою сторону. Прошка все не возвращался, а закат начинал полыхать кострищами бледно-алыми, окрашивая воду болотную кровавыми бликами.
  
  
   С наступлением сумерек, болото стало шевелиться разного рода живностью, что не кочка то тень, то здесь, то там всплеск, всхлип, смех идущий морозом по коже. Русалки космы чешут, песни поют, водяные да болотники на пнях порассаживались, байки травят в картишки поигрывают. Огоньки непоседы над топями взвились суетно. Прошка же пропал, даже цыган заерзал на месте. Ночь опустилась на проснувшиеся болота, нечисть всяка-разная закопошилась, снуя суетно меж кочек. Из воды вынырнул бес не дюже дородный, мелкомастный рассыльный, плешивый весь в бородавках, негромко кашлянув, он заговорил. - Прошка велел передать, что позабыл указанье и теперь ищет, где потерял. Цыган сругнулся. - Дядьку живо зови! - крикнул он бесу. Глянул на меня, развел ручонками. - Видно делу твоему ночью решаться - я поднялся, с досады плюнув в воду. - Так и знал, что на ночь сдвинете заботу мою неотложную. Эх, и будет же мне нагоняй, не сносить головы! Цыган с трудом поднялся на ноги, засеменил, переваливаясь ко мне - Погоди не волнуй воду. Растолкуй все по порядку, основательно. - Чего ж говорить, время то уходит - я отмахнулся. Цыган не отставал - Да в чем спешка такая? Остановившись, я посмотрел на него. - Ну, если просишь, изволь. Велено было мне самой королевой драконьего племени в три дня и три ночи сосчитать песчинки в горсти песка, вот на этом самом месте. Тогда исполнит любое мое желание, а если не сумею. Сам знаешь, какая беда приключится, а я тут с вами время трачу. Вот если к утру не вернусь, все пиши, пропало. Не будет жизни мне горемыке и болото ваше в гневе драконы испепелят да высушат, норов у них крут. Цыган так и обмер, изменившись в лице. Глазенки забегали, ручонки затряслись, ноженьки подкосились. Беда! - заголосил он, не тише труб Иерихоновых.
  
  
   Эх, и потеха тут началась. Вскипело болото, задрожало от страха, мигом и дядька царишка болотный возник с Прошкой ощипанным, да свитой зуб на зуб не попадавшей, а цыган знай свое. Беда! Погибель! Караул! Как быть со мной, что делать? Драконы и кочки на кочке не оставят! - никто и помыслить не мог, что обманом все это подстроено. Время подошло вставить свое слово весомое. - Чего голосить да причитать вам нечисть болотная? Сведете меня к стороне северной, тем самым и беду отведете от обиталища своего. Прилетят драконы, спросят, а вам то что? Ответите, мол, был такой, на север подался, торопился очень, а про песок ни сном, не духом - и минуты не минуло, как верхом на дядьке болотном, я очутился у земли твердой. Живо спрыгнув, отошел от воды гнилой подальше, поблагодарил за расторопность такую. Погоди ка путник - дядька хвостом щелкнул - Ну и ловок же ты прохиндей - он подпрыгнул от обуревавшего его бешенства. - Обвел сукин сын вокруг пальца, на смех поднял! Пригрозив кулаком, далее молвил - Аукнется тебе еще это. Помянул королеву один раз не миновать встречи. - Бранись, сколько вздумается - я усмехнулся с бессилья злобного беса. - Теперь же слушай дядька, что было до болот ваших моровых. Народилась она, и солнце в той серой земле вновь огнем запылало. Видел я все это, живой тому свидетель, а жабу ключницу сырой земли, она первым делом проглотила. Думай дядька теперь, родич ты жабе той или нет, но ответ перед драконами держать придется. Бес так и сел, тихо бормоча - И в правду беда. Вот так, коль темная душа и грешок сыщется, за который в свое время дорогим расплатишься. - Бывай дядька, не кашляй. Привет русалкам! Я развернулся и пошел своею дорогою, вдыхая прохладу гор севера, чьи снежные шапки искрились синевой в черном бархате ночи. Сказка моя продолжалась, готовя очередную вереницу неведомых чудес, которые уже поджидали на любом из поворотов судьбы.
  
  
   Остаток ночи я коротал у подножия холма, далее начинался лес, за которым виднелись горы. Прикинув в уме какое расстояние, придется одолеть, я решил основательно отдохнуть, пополнив оскудевшие запасы воды и пищи, да и так, мало ли с кем доведется встретиться. О землях, простирающихся за болотом, фея ничего не говорила, следовательно, там господин случай ждет не дождется, дабы свести знакомство со мной. При такой очевидной неустойчивости обстоятельств, мне не пришлось обременять себя рассуждениями о дне грядущем. Воцарившаяся над миром ночь даровала мне спокойствие без тревог, что так часто тиранят разум знаковостью грядущего, в нем достаточно много дорог, чтоб потеряться навсегда во вселенском лабиринте. Попробуй, выбери верную. За грань и границы, без попыток снова и снова, только один путь в бесконечность. Где черпать силу, если не выспался?
  
  
   Сон - кратковременная бесконечность, иного рода бытие. В нем тьма и бездна, плещется вода. Слух тонок, чуток, сердцебиение оглушает, это порождает зачатки видения на ощупь. Странные запахи, словно это все чуждое, инородное, не твое. Тайны близки к раскрытию, и ты в испуге, мелкой дрожью ползаешь по телу. Тишина загадок роднит их с тьмой и хаосом. Аксиомы, истины, догматы все статично. Время неспешно, плывет кометой, испуская фантомы лучей, дабы послужить крупицей корма в черноту зева печальной рыбы Багамут. Солнце не зачем ждать, фатум пожирает судьбоносные нити. Воинственные девы за пряжей погрязли в хлопотах у очага. Это сон темноты, лишенный уродов и монстров, сон неопознанности предстоящего и уходящего времени в покое дремлющего средь глубин черных дыр. Вихри частиц, яркие отголоски павшей звезды, будет хлопок фейерверка. Он ослепляюще прекрасен, но ты в роли слепца, этот сон, помнишь, чей он? Только кровь вяло перетекает из сосуда в сосуд. Звездная паутина, незримая сеть раскинутая парусом, упрямство богов определяет этот улов. Все обращается в ошибки и цепь рассуждений. Сон обволакивает, вовлекая, но дышится легко. Стоит ли книга горсти песка, он уходит сквозь пальцы алмазными искрами, рассеивая толщу времен мраком скрытую. Случаются озарения, и все сгорает в свободе падения к сумасшествию. Там нет предела, кругом велико и громадно, боязно шагом ступить. Чувствуешь пульс грянувшего взрыва, предчувствуешь себя во сне, тонким ростком семени, брошенным в каменистую почву и прорастающим пиром жизни без света. Ты пересилил закономерную бледность, в тебе течет пестрота цвета, упорство пробиться сквозь камень. Победа близка и уже на исходе, она скупа на радость тем паче на счастье, потому что не осталось времени, крохи секунд так бесценно дороги и вкусны. Надо прожить, не ведая усталости, пока крепок дух и существует кураж, остальное в хрупком планетарном вращении относительной точности и готово пятиться назад. Я увидел вдруг и очень отчетливо, человека львиной породы, он имел четыре лица и отбрасывал тень дракона, это был абсолют, лишенный совершенства. Он молчал, храня обет безмолвия, в руках держа разящий меч и корону, ему суждено было ждать королеву не земной красоты.
  
  
   Я открыл глаза и увидел чистое небо, костер погас, остались лишь тлеющие угли ночи. Сон таял подобно утреннему туману, он превращался в капли росы, смахнешь и только воспоминание, что осядет влагой по земле и след его высохнет. Посмотрев в сторону леса, лениво потянулся, рассматривая тамошнюю растительность, густо покрывавшую вершину холма. Так бы и таращился на деревья, если б со спины не окликнули. - Эй, бродяга, поди, сюда - раздался властный голос. Обернувшись, я увидел двух всадников. - Сойдет? - спросил один у другого. - Где ж еще сыщем? - прозвучал ответ. Сняв шлемы, они спешились, я хранил молчание, рассматривая незнакомцев. - Ишь, как уставился, словно людей отродясь не видывал. - Может он и в самом деле диковатый? - спросил воин, державший коней. - Поди, струхнул маленько - подходя ближе, сказал бородатый здоровяк. - Как звать тебя человек прохожий? - бородач усмехнулся, но рука в стальной перчатке легла на рукоять меча. Он подошел ближе, и я оказался в тени этого человека-горы. - Говорить то будешь, или мне клещами тянуть из тебя слова? - Зовусь пилигримом, а иду своею дорогой к студеному морю северному. - Чего позабыл в землях наших? - спросил бородач. - Слышал про края здешние много интересного, вот решил сам посмотреть, тем более путь мой пролегает через эти земли. - С нами пойдешь пилигрим, поверь, так будет лучше - здоровяк подозвал своего товарища. - Тут вот какое дело. Едем мы с поручением особым, при нас состоит особа очень важная - он запнулся, глянул на меня, подбирая слово верное, подходящее. - Девицу молодую везем, царского роду. Вот и заскучала она в дороге, закапризничала, а мы то люди служивые, грубые, к ратному делу привычные. Развлечь ее надобно - он сругнулся. - Сам понимаешь, потешного в нас мало, а ты истории какие знаешь. Ведь недаром по свету белому бродишь, видел то не мало. Ну, вот и позабавишь девицу, а то сладу с ней нет никакого, одна мука. Помоги мил человек, да и мы в накладе не останемся.
  
  
   Я подумал, что в данном случае лучше принять предлагаемые условия, а не лезть на рожон, изображая непокорную голову, которую могут с легкостью срубить словно буйную. Тем более в дороге всякое случается, а эти люди не столь опасны как семейство людоедов. Будет им история, а мне стол и кров с защитою. - По рукам - ответил я. Ратник усмехнулся, пожимая руку - А ты говорил диковатый. Не ожидал он нас повстречать, места то тут пустынные, не обжитые и болота рядом - здоровяк сплюнул. - Ну, пошли что ли? Госпожа, наверное, уже всем плешь проела - они рассмеялись. - Девка она огонь, сладить трудно.
  
  
   Мы направились вдоль склона холма, затем повернули и не спеша поползи наверх к лесу. Достигнув вскоре деревьев, углубились в чащу, а там после недолго перехода выбрались на залитую солнцем опушку, где был разбит лагерь. Пахло жарившимся мясом, бегали слуги, неподалеку мирно паслись лошади, в центре же поляны возвышался расшитый золотом белый шатер, который охраняли закованные в латы рыцари. Невысокий полноватый человек, облаченный в серую сутану, окликнул моих провожатых. Завидя его ратники замерли на месте и склонили головы. Подойдя ближе, он знаком приказал моим провожатым удалиться. Оставшись наедине, мы обменялись взглядами. Я увидел довольно странное лицо, в котором читалась обезличенная угроза. Каменная маска, хранившая идеальные пропорции черт, увы, не человека, а подобного существа. Бледная восковая кожа, лишенная растительности, безукоризненно ухоженная, тонкие губы, гладкий без морщин выпуклый лоб и пугающие глубиной бездны глаза, всевидящие, всепроникающие, всезнающие. Незнакомец не имел возраста, он походил на футляр, в котором обитало зло. Я вздрогнул от ощутимого холода тонкими иглами вонзившегося в сердце, это нечто древнее, страшное с темной во мраке душою. Он изобразил на лице некое подобие дружелюбной улыбки. - Здравствуй путник - и сделал легкий кивок головой.
  
  
  
   Я в свою очередь тоже приветствовал незнакомца, правда не знал, что и сказать. Жестом, пригласив пройтись, незнакомец направился к шатру, начав в полголоса говорить. - Ты я так полагаю в курсе нашего дела? - Да господин - он повернулся. - Это хорошо, что ты довольно покладистый малый. В здешних краях чужестранцев не балуют гостеприимством, поэтому сохранить свою жизнь можно одним способом, не искать неприятности, которые всегда за твоей спиной - он на миг прервался, после продолжил свой монолог. - Ты уж постарайся как можно лучше исполнить прихоти госпожи, больно она каприза и не сдержанна в поступках и словах. Так что тебе лучше не перечить ей, я думаю это не сложно сделать. Если справишься, ожидай щедрую награду, я даю слово и сдержу свое обещание. Незнакомец развел полы шатра и пригласил войти.
  
  
   Пройдя за плотную занавесь, я оказался в неком царстве золоченого эфира, ароматы благовоний щекотали нос, и я чуть было не чихнул. - И это ты, что ль бродяга будешь развлекать меня? Вот услужили паршивцы! Нет, терпение мое на исходе, будет им взбучка, ох и устрою я им. Осмотревшись по сторонам, я не обнаружил говорившей. - Проклятый сутанник, мерзкий колдун! Просила, хочу в дорогу шута! Извольте, не мытый со дня сотворения бродяжка будет пачкать мои ковры и подушки - голос смолк. - Да что же это такое, в самом то деле! Он еще и пахнет прескверно - тут-то и возникла девица царского роду. Верно, что бестия и почему в такой красе столько сварливости да взбалмошности, эх красота юная, глазу приятная, чего же ты вздором полна, чего искры гневные мечешь? Сжав губки пухлые, она метнула быстрый взгляд изумрудных глаз в мою сторону - Чего таращишься дубина? Мое дело как ходить и в чем! Только сейчас я обнаружил, что девица эта едва одета, опустив глаза к полу, вновь получил порцию оскорблений. - Ишь, праведник в дверях у нас топчется, глаз не подымет, устыдился. Что ж я, по-твоему, не женщина живая, поди, девок деревенских горазд, щупать да мять? Что ж бродяга, чем удивишь и порадуешь, виду ты больно жалкого и не пойму плакать мне или смеяться? - Госпожа я скромный рассказчик - ответил ей, как можно учтивей. - Хвала богам - девица села на подушки, шумно выдохнула, поправила спавшую тунику, скрыв роскошные груди, глянулась в зеркальце, привела в порядок растрепавшиеся волосы и вроде бы сменила гнев на милость. - Чего стал как вкопанный, пришел, будь любезен присядь и не стой истуканом в дверях - она даже улыбнулась, но без холода, вполне дружелюбно. - Был вот у меня шут, потешный малый, славно умел веселить, рожицы корчил, умора. Никогда бы не подумала, что он умрет от любви несчастной. Казалось дурачок, кривляка, а загрустил в глазах изменился. Приглянулась ему одна девка вертлявая, тенью за ней ходил. Подарки делал, песни красивые пел, а она возьми и разбей ему сердце. Куда он такой годен, тоска одна, жалко смотреть. Отпустила я его, думала, свобода вылечит его рану на сердце, а он возьми и прыгни со скалы. Несчастный дуралей. А мне то замуж идти в дорогу собираться, а тут такое случилось, право же места себе не нахожу. Не путешествие, а сплошь мучение, все не идет из головы смерть шута.
  
  
   - Сутанник все утешает, говорит знак это добрый, что брак мой будет удачный во всех отношениях. Врет, конечно, душа темная, но с другой стороны, королевой буду, правда при муже не земном, а загробном - она снова глянулась в зеркальце, помрачнела лицом. - Королевство подземное, сплошь колдунами и ведьмами населено, секретом бессмертия владеют и все они не живые. Видал этого? Жуть, мороз по коже, мертвец одним словом, а мой-то суженый среди них главный, он вечностью овладел, жизнь и душу отдал за этот секрет - девушка всхлипнула. - Что мне до того бессмертия в злате? Без солнца и неба, без цветов полевых и деревьев, людей живых. Еду, чтоб лечь в гроб самого мрачного, богато убранного склепа и шут мой умер, и не радоваться мне более. Знак добрый, ха, ха, ха. Страшно мне думать, что ни возьми в той грядущей жизни, все мрак холодный, колдовство мерзкое, дурман тягучий, обволакивающий вечным сном в бреду кошмарном. Ничего не говори, не унижай утешением, только хуже будет и помощи ждать не откуда. Нет, я сильная, справлюсь, осилю, переживу, переступлю через черту, войду телом в склеп, а душою останусь на воле. По щеке ее сползла одинокая слеза, глаза увлажнились, заискрились жизнью эти два изумруда. - Подумай рассказчик, нужна ли мне твоя истертая в пыли история, или совет какой мудрый? С родными я попрощалась, теперь наше государство не будет терзаемо злыми напастями, породнились мы с тьмой. Я смертной жизнью жить хочу, вот и бранюсь попусту, какой-никакой протест да кислое развлечение - под конец она совсем разревелась, чего я и ожидал. Слезы горя и слезы счастья одинаково горьки и на чашах весов меж ними равенство, а девка знай свое, плачет. Света белого не видеть ей более в том ужасном бессмертии, что ожидает ее в скором времени. Ни любви, ни счастья, ни ласки. Все подлог, иллюзорность, чары, наваждение, бесконечный сон, ужасная фантасмагория. Человек, чем бы он ни завладел и какие бы силы не подчинил своей воле, сошкой останется в божьем промысле и на любом камешке споткнется.
  
  
   - Полно вам госпожа горевать да плакаться, не к лицу это девушкам молодым да красивым. Слезы будете лить, стану петь да бренчать на арфе, а это замечу куда хуже вашего несчастья. Она усмехнулась - Сжалился, поверил. Да будет тебе известно, я и сама знатная рассказчица, имеют талант в красноречии, бывало, придворных мудрецов ловко путала в их размышлениях об устройстве мира и о месте человека в оном. - В этом я не сомневаюсь сударыня, ваша строптивость богата на разные таланты, и совладать с ней, верно хлопотный труд, не каждому под силу - в животе моем заурчало, девица тихо рассмеялась. - Есть в тебе что-то шутовское, простаки всегда забавны, если зло не шутить над ними - она хлопнула в ладоши, тут же возникли слуги. - Гостя надобно накормить, да поживей. Путь наш не близкий, да и тебе путник лучше с нами идти, безопасней, а там уж, как придется. Я усмехнулся, хотел было спросить, да она перебила. - Прикажу сутаннику, он позаботится, ни в чем нужды знать не будешь. Договорились? - По рукам ваше высочество. Я начинал смутно догадываться, почему хозяин чащи лесной советовал идти на север. Знал нелюдим, что я за человек и с кем знакомство прежде водил, а девицу из беды выручу, да и этим нечистым порядком насолю, только прежде обмозговать надобно хорошенько, а время на то есть. Принесли вина разного, да снеди всякой аппетитной, чего же добру такому киснуть и лежать не тронутым. Наполнив кубок и произнеся тост за здравие, осушил, затем пошло дело от истин винных к хмелю и веселью. Смех девичий в шатре не умолкал до глубокой ночи, покуда меня не вынесли едва стоящего на ногах да с кубком, зажатым в руке, а все рассказывал про увиденное и пережитое, в ту ночь радовал смех.
  
  
   Проснулся я от порядочной тряски, лежащим в крытой повозке на шкурах, рядом покачивалась фляжка, в которой оказался довольно крепкий напиток способствовавший улучшению моего состояния. В повозку заглянул тот самый здоровяк, он понимающе подмигнул. Ну, удивил ты всех пилигрим, силен ты в дружбе с вином, и честно сказать, мастер истории рассказывать. Госпожа наша на удивление всем присмирела, все утро задумчива ни слова не проронила, да и колдун тобой доволен, нам пожаловал кошель золотых. Все о тебе расспрашивал, где нашли, откуда шел, кто такой? Я уселся поудобней отпил из фляжки, попытался припомнить вчерашнее, что говорил и о чем пытался рассказать? Мне припомнилось то немногое с чем я в свое время распрощался и после открылся путь, за рамки разумного и привычного, но было ли это таковым? Мой мир отпустил меня в радушие замкнутого пространства и ограниченности стен, он провел грань между болезнью ума и окончательным диагнозом сумасшествия. Я забыл речь и привычные ориентиры быть на плаву, в сутолоке множества народов, я стал островитянином и утерял связующую нить времени. Столетия промелькнули секундами, и вот на холме повстречал я шаманов, и увидел что значит, четкий порядок будущего к которому мы стремимся, обезличенность, бездушие, четкая цель попадания и востребованность тебя. Все разом теряет суть и вес, новая пирамида возводится, и скрипят жилы, дабы ночью познать отдых и радость за величие, которое будет и которого уже нет в тебе.
  
  
   Пообвыкнув в этой новой среде, я по обыкновению своему предался не особо тягостным размышлениям, мысленно представляя те еще неизведанные земли, которые лежат на моем пути, тут-то ко времени и появился сутанник. - О чем задумался путник? - спешившись, спросил он. - Немного забрел в мыслях к грядущему - ответил я, посмотрев в сторону далеких гор. - И что же ты увидел там? - Предчувствие, что путь еще не окончен. Уверенность, что будет стоптана не одна пара башмаков. Сутанник усмехнулся, насколько позволяло его омертвелое лицо. - В этом и есть прелесть будущего, оно далеко, как эти горы. Сейчас они прекрасны, озарены солнцем, искрятся снежной синевой. Манят, завораживают взор той далекой призрачной дымкой, что окутывает их величественные вершины, там есть место для тайн, которые желает постичь пытливый ум. Будущее - сутанник смолк, как бы ненадолго уйдя в глубины себя. После отрешенно глянул на солнце, лицо его сделалось восковым, болезненным, совершенно далеким. - Тем оно и притягательно, этой далью. Она скрывает детали нашего секундного настоящего, которое есть там, которое - он снова замолчал. - Иллюзорно, благодаря расстоянию, разделяющему все на этом свете, но это лишь обман, эффектная иллюзия творца, рассчитанная на наше несовершенство. Преодолей это не замешкайся, не отстань на секунду - сутанник в упор посмотрел на меня, ожидая ответа. - Тем и коварно время, нет формулы его единства, ты обязательно что-то упустишь из виду и расчетом не проймешь. Оно есть и иллюзорно. Неопознанность творца тем и притягательна, что сплошь тайна, раскрыв которую, а это не возможно, из-за бесчисленных едва различимых деталей, но если допустить такую возможность. Придешь к изначальному, утеряв первоосновы, и будет один вопрос и один ответ, абсолютно не сопоставимые, как день и ночь. Сутанник усмехнулся - Думается мне, госпожа наша не заскучает в дороге, только вот что ты делал у болот, куда шел и откуда? Подобного вопроса я ждал. - Это и есть предмет нашего разговора - сутанник подозвал слугу державшего за поводья коня, довольно легко забрался в седло и уже после добавил - Вот эта неразрешимость парадокса, зная ответ, ты не в состоянии разгадать его, и вопросы только усугубляют очевидное решение. Вы совершенно правы, это и есть ответ. Я посмотрел на солнце, ощутив как-то иначе тепло этих ласковых лучей, это тоже дар, щедрый во благо жизни, дающий жизнь.
  
  
   Вскоре наш отряд достиг крайних рубежей здешнего царства. Был полдень, когда показались бревенчатые башни дальней заставы, затрубили в рог, оповещая о нашем приближении. Несколькими минутами позже появилась группа всадников, двигавшаяся нам на встречу, по радостным восклицаниям, доносившимся отовсюду, я понял, что многие из присутствующих здесь знакомы с теми, кто приближался. Присев у повозки я стал ждать дальнейшего развития событий, которые что-то предвещали. Отряд быстро приближался при этом, держа строй, и только один всадник отделился от группы, вот он, пришпорив коня, сорвался в галоп, не прошло и минуты, как незнакомец вихрем пронесся между повозками. Спрыгнув на ходу, помчался к карете госпожи, обозначилась некоторая интрига, потому что туда же поспешил и сутанник. Вот и возлюбленный - предположил я. Между тем подошел и конный отряд из крепости, возглавляемый седовласым ветераном, видавшим, как мне показалось немало войн на своем веку. Спешившись, он направился к головной повозке, латники мигом вытянулись по струнке и, замерев, ожидали его дальнейшие распоряжения, вот тут-то и раздался леденящий крик госпожи, все мигом бросились к карете.
  
  
   Некоторое время из-за обилия столпившихся людей разобраться в произошедшем не представлялось возможным, но вот воины расступились и я увидел, как вынесли тело незнакомца, многие потянулись к оружию и тут возник сутанник. Вся эта возникшая напряженность на грани предстоящей резни никоим образом не отразилась на спокойствии этого человека. - Щенок - холодно произнес он, отбросив переломленный надвое меч, это подействовало на остальных отрезвляюще и напряжение спало. - Я предупреждал, в следующий раз он распрощается с жизнью. Это касается каждого! - последние слова колдун произнес довольно громко. - Не испытывайте мое терпение - он осмотрел всех, воины не отступили, но гнев их улетучился. Седовласый склонив голову, процедил сквозь зубы - Более этого не повторится мой господин. - Конечно, потому что об этом позабочусь я. Смилуйтесь над ним владыка, он молод и горяч, проявите снисхождение. Сутанник зло усмехнулся - Хорошо, но помни - после этих слов незнакомец издал тихий стон - Это последняя моя милость - и он удалился. Ну что встали, рты разинули? Живо делом займитесь, все в крепость! - рявкнул седовласый на столпившихся воинов. Я не стал приставать с расспросами, а запрыгнув в повозку, решил, что в свое время все узнаю и так.
  
  
   Только мы вошли в крепость, как появился латник с посланием от воеводы. - Вас ожидают - и мне пришлось последовать за ним. Миновав казармы, конюшни и арсенальные палаты, мы подошли к каменному строению. Массивная дубовая дверь открылась впуская нас во внутренние помещения, у входа стоял воевода и юноша в котором я признал того незнакомца что утром повздорил с колдуном. - Проходи мил человек, разговор у нас имеется к тебе - сказал воевода, приглашая войти. Углубившись в покои и пройдя длинным коридором, мы оказались в просторном зале, в центре которого находился огромный круглый стол, всюду были развешаны боевые знамена, множество оружия инкрустированного золотом и россыпями дорогих каменьев. - Присаживайся, будь гостем - я посмотрел, на предложенный стул и сел глядя на воеводу. Юноша стал за моей спиной. - Так вот гость пришлый, имеется у меня одно сомнение на твой счет, ты уж не обессудь за расспросы местами прямые с подозрением да намеком. - Да чего с ним чаевничать, кругами ходить вокруг да около. Вон к заплечному дел мастеру свести его в подземелья и живо заговорит - юноша схватил меня за плечо. - Уймись, сутанника тебе мало, еще пыл не остыл! - рыкнул воевода. - Молод он, любовь затмила рассудок - отнюдь не дружелюбно пояснил он, мне осталось только пожать плечами. Так вот - снова повторил воевода - Темнить не буду, отвечай, кто ты таков и почему колдун берет тебя в горы. - Чего молчишь? - не сдержался юноша. - Зовусь пилигримом - чуть помедлив, я продолжил. - Что касаемо второго вопроса, боюсь сударь я не в состоянии ответить на него. Так распорядился случай вот и все. - Случай говоришь - переспросил воевода. - А мне вот думается, что ты человечек колдуну преданный и у болот болтался неспроста, да и царевне голову затуманил. - Эдак вы милостивый государь свои сомнения не разрешите. Действительно случай свел наши дороги да крепко спутал, это чистая, правда. - Допустим, твои слова правдивы, но ты знаешь, что поджидает тебя в горах? - спросил воевода. - Только со слов царевны, а сутанник и словом не обмолвился о приглашении в горы, в чем я начинаю подозревать скрытую хитрость и коварный умысел. - И что думаешь, пилигрим? - спросил воевода. - Думаю о том, что собираюсь сделать, если так судьба распорядилась - ответил уклончиво я. - Вот как? - удивились эти двое. - Я так понимаю вам уже не по силам изменить происходящее, поэтому остается положиться на весьма размытые обещания человека прохожего, которому глупо доверять, но более нет выбора, а мне есть интерес. Тем более что теряю голову, только лишь я.
  
  
   - Как бы там ни было, но я верю тебе бродяга. Эта война длится слишком долго и не в наших силах положить ей конец, мир этих чудовищ берет верх над нами, медленно поглощая все, что есть и было. Остается одна надежда, что завтра это перестанет существовать и жизнь станет как прежде - он устало усмехнулся. - Многие поколения, лучшие мужи сложили головы на бранных полях, так и не приблизив нас к победе. Я не пал духом, но отвращение, очень глубокое к этой многовековой бойне под сонмом бессмысленных знамен, заставляет упорно верить в мир и его красоту. Может ты и есть тот самый человек, которому ведом секрет победы, когда оружие и упорство бессильны, остается самое малое, верить.
  
  
   Разговор был окончен, у выхода меня уже поджидали латники из кортежа царевны и я последовал вслед за ними. Теперь моему взору предстала действительно особа царского рода, а не та прежняя взбалмошная девчонка что прежде. Жестом, пригласив присесть, она велела удалиться слугам, мы остались наедине. - Это правда, что ты идешь с нами? - Да госпожа - ответил я. - Ты был у воеводы, как он? - С ними все в порядке, живы, здоровы и опечалены - девушка не подала виду, что взволнована. - Зачем ты идешь с нами? - Горы мне в одиночку будет сложно преодолеть, а с вами все как-то легче - Неужели ты и в правду такой дурень без царя в голове? Пойми, наконец, глупый человек, там нас ждет смерть! - вскричала принцесса. - Есть у меня интерес свести с ней знакомство, вот и случай представился подходящий. - В своем ли ты уме бродяга? - она подошла и посмотрела мне в глаза - Они страшнее всего, что ты мог видеть доныне. - Быть может и так, но в каждой бездне, бездна глубже есть - я встал и поклонился, затем направился к двери, после вернулся. - Я выбрал свой путь госпожа, каким бы он ни был. Вырваться на волю, к неизведанному миру, отказавшись от стен тюрьмы тебя породившей, которая раздавит тебя, гнетом времени и после обратит в пепел, а смерти страшиться, жизни не знать. Безрассудство обитает не там, где мы привыкли его видеть - я усмехнулся. - Скоро вы все поймете госпожа, а вероятней всего зажмурив глаза, пропустите, что будет разумным решением в сложившейся ситуации. Вот увидите, эта история только начинается, а далее еще и присказ не прозвучал. - Ты и впрямь не в своем уме - сказала царевна. - Тогда в чьем? - спросил весело я, ответа не последовало.
  
  
   Ее высочество ночь сошла легкой поступью на уставшую от забот землю. Раскинула по-хозяйски звездную мантию над уснувшим миром, развела посребленные луною тучи, обрела облик человеческий. Бесшумно ступая босыми ногами, подошла со спины тихо, присела к огню, протянув озябшие руки. - Здравствуй - прошептала шелестом листвы задрожавшей от легкого ветерка пробежавшего верхами деревьев. - Я ждал тебя - сказал ей в ответ, протянув фляжку с вином. Она приняла, пригубив немного. - Все думаешь? - Есть маленько - И как с пользой? - А то - я подбросил веток в огонь, посмотрел на звезды. - Вижу, обновы справила. Ярко горят, красивые - она улыбнулась. - Хотела созвездие, но уж больно громоздкое оно, слепит глаз своим скопищем. Так что выбрала самые яркие да путеводные. Согласись, удачно венчают россыпь и цвет, и блеск все ко двору. - Это верно говоришь - согласился я. - Ну надумал чего, не томи, рассказывай - не вытерпев, сказала ночь. - Вот что за народ вы такой женщины? Умом не понять, словом не выразить - она взяла фляжку снова пригубила. - А зачем? Оставь все как есть и голове легче станет. Так что надумал? - Эх, коль задумала чего, костьми ляжешь, а чтоб, по-твоему. Есть мыслишка одна шальная. - Какая же? - не отставала она. - Порошок у меня один имеется, действия особого, наперед не предскажешь, чего случится после - ночь призадумалась не надолго правда. - Задумал угостить всю компанию честную, а не выйдет ли так, что секрет порошка известен им? Толк в этом они поверь мне, знают. - Эх ты, темнота в звездочках, дарен то мне он людьми особыми, породы редкой, им духи в ножки кланяются и со временем они на ты. Ровня, во как. - Шаманы с холмов, что ли? - спросила ночь. - Ну, ловкачи они знатные, это верно, но сомневаюсь я пилигрим. Колдуны тоже не лаптем деланы, о травах шептуньях наслышаны порядком. Плоховата мыслишка твоя, зуб даю, не выйдет, по-твоему. Ты вот что друг любезный, выведай у провожатого вашего, зачем он тебя с собою берет. - Так девка попросила - ответил я с досадою. - Погоди с выводами поспешными, тут думаю, есть умысел тайный. Надобен ты колдуну, а вот зачем? - ночь на минуту смолкла, мир зазвенел тишиною в ушах. - Ну, все запутала баба, черт тебя возьми - в сердцах сругнулся я. - А это дело говоришь - просияв луною, сказала она, не дав мне и слова молвить.
  
  
   Отпив вина, я стал слушать задумку ночи. - В лесах здешних предгорных, мается один нечистый. Места ведь дикие безлюдные, сам понимаешь работы шиш. Лютый он по природе своей, меры в жестокости не знает и аппетит его до смерти велик - ночь отпила вина, чуть помедлив, продолжила свой рассказ. - Так вот слушай внимательно, да на ус мотай, верно, пригодится. Роду он древнего, корни от самого мрака идут, когда в нем еще и зло не обитало, так что ему все едино, где грешник, где праведник, была бы потеха кровавая, тут он меры не знает. - Как же мне сладить с ним, если говоришь, свиреп он чрезмерно? - ночь насупилась гневно тучами. - Слушай, что говорю и помалкивай. Место есть одно заповедное, где злодей этот слабость свою хранит. Растеньице редкое, цветочек крохотный о котором он печется заботливо. Сорвешь лепесток и колдунам подбросишь, почитай дело в шляпе. Никому в том месте жизни не видать, так что поразмысли хорошенько, как вам ноги оттуда вовремя унести, может и порошок шаманский на что сгодится. Ну как пилигрим дело толкую али нет? - Темнишь ты подруга, ох темнишь. - Имею интерес в этом деле - согласилась она. - Вот ты и сыскался, человек, он в таких делах всегда необходим, более не утомляй расспросами. - А как же цветок тот узнаю? - ночь рассмеялась, да звезды ярче вспыхнули. - На камне он растет, что супротив природе. Ладно, удачи пилигрим, солнце уж близко - ночь встала и бесшумно ступая, исчезла средь своих обожаемых звезд, подступали росою утренние сумерки. Я подбросил еще веток в огонь, сладко зевнул и, укрывшись плащом, уснул крепким сном праведника.
  
  
   Проснулся я далеко за полдень в наилучшем расположении духа, в такие моменты обычно совершаются неимоверно добрые глупости, способные перевернуть все что угодно с ног на голову. Крепость жила обычной своей жизнью, внешне спокойной, но в глубине конечно бурлящей, так и должно быть с этим не поспоришь. Пройдясь вдоль стены я решил взобраться на сторожевую башню и осмотреть окрестности, и действительно до горного хребта было рукой подать, пешим ходом не более дня, а если верхом то и того меньше. День выдался чудесный, еще бы узнать на каком камне произрастал роковой и спасительный цветок. Вот тут-то я и раскрыл от удивления рот, на пригорке неподалеку от крепости возвышался громадный серый валун и на самой его макушке, против воли ветра, не покачиваясь, краснело что-то. - Неужели он самый? - дозорный, услышав мои слова, толкнул меня в плечо - Колдовской камень - он сплюнул - Собирайся бродяга, тебе пора. Утром эти с гор пришли, видно поутру и выступите. Я поспешил вниз, времени на поход к валуну совсем не оставалось, да и, поди, я, то в крепости сразу же хватятся, начнут расспросами мучить, что до колдунов, они народ больно подозрительный до разного рода случайностей. Спору нет, задумка ночи выглядела заманчиво и опасно, но, как и любого рода, план зависела от судьбоносного случая, который, конечно же, предвидеть не возможно. Вот когда человеку голова ясная с умом вострым надобна, чтобы невольно впутавшись в дело серьезное, ловко выбраться, не изрекая на весь белый свет мораль с одного боку верную, я теперь очень призадумался, как быть далее?
  
  
   - Чего призадумался пилигрим? - раздался голос за спиной. - Смотрю я на тебя и в догадках теряюсь. Какая тяжесть легла на плечи, что заботит? - сутанник бесшумно подошел и взял меня под локоть, жестом предложив пройтись. - В чем же причина? - Есть такое - подумав, я продолжил. - Свадьба значит дело решенное и гость я вроде того званный, а подарка при мне нет. Отсутствует, вот и призадумался, как быть в таком случае, а на ум ничего подходящего не приходит, но подарок надобен, пусть и пустяшный на вид, а с умыслом и тайным значением, чтоб честной народ во мне гостя порядочного видел, а не проходимца бессовестного. Сутанник остановился - Задал ты задачку, так с ходу и не осилить. Ладно, в две головы помыслим, а после время будет, и поговорим, кто больше да лучше надумал. - Когда в путь тронемся? - Время еще есть, поутру, когда роса спадет - сутанник прошел вперед и остановился - Жених с приготовлениями запаздывает, не все гости собраны - сказал он и направился далее молча. Я, постояв, вышел за ворота и пошел к лесу, одно беспокойное предчувствие разрасталось во мне и попахивало это кровушкой.
  
  
   Странным образом но все же ведомый, я оказался у того самого треклятого валуна, который громадиной возвышался надо мной, осталось только усмехнуться и выполнить задуманное ночью. - Всего лишь один лепесток, а доживу ли до утра, одному сентиментальному существу из мрака известно. Я не испытывал огромных сомнений насчет разъяренного чудовища, когда оно прознает о моей проделке. Думай голова, хорошенько мысли, иначе, зачем тебя ноги по белу свету носят, а она трусливая не в лад рукам причитала - Не тянись руками к запретному, уноси ноги пока возможность есть. Так я совершил вначале малое восхождение, отломил лепесток, побледнел со страху, да и посыпал цветок порошком шаманским, а после дал деру, только ветер в ушах засвистел. Переведя дыхание уже у ворот, обернулся назад с таким сожалением запоздалым во взгляде. Напьюсь, а дальше, как с мертвеца спросу никакого. Проходя мимо покоев девичьих, увидал невесту в окне - Подарок сыскал я вам на веселье госпожа, только вот не знаю, хорош ли окажется, дорог ли будет после? Я сунул лепесток в мешочек - Вот эту ночь осилим своею удачей да звездой яркой в небе и узнаем тогда, каково везенье на свете этом бывает. - Пьян ты что ль? - спросила она. - За этим и спешу госпожа. Вот прихвачу штоф и в поле махну, там мне спокойней и есть с кем беседу завести, откланяться напоследок духам лесным и полевым, в горы идем, там другая компания будет - с тем и подался в погреба винные. Право же не в своем уме человек - подумала девка.
  
  
   Пил я с отчаянием доступным лишь человеку. Поджидал лиху беду да горланил песни кабацкие. Бранился, грозил кулаком, а после в пляс ударялся, валился на землю и хохотал бесноватым, смотрел, не мигая в огонь, подмечая быть, может саламандров танец и ночь была тепла, приветлива, звездами искрилась. Не расслышал я тогда рева чудовища, не испытал на шкуре своей гнева адского, может, подействовал порошок и выкроилось время на день грядущий. Утром меня растолкали в бока и облили водой ключевою, был хорош и с тем подался в путь дорогу, лесными стежками, предгорными извилистыми тропами. Ближе к вечеру мой разум посетила некоторая ясность момента. Мы спускались в глубокое ущелье, на дне которого уже царил мрак, к моему не скрываемому удивлению в этой кромешной темноте, колдуны стали наполняться тусклым зеленоватым свечением. Даже их одежда испускала слабый желтоватый свет. - Не пугайтесь царевна, мир бессмертия это сумерки и тут надобно иметь внутренний свет, дабы разные бесприютные духи не вознамерились погубить вас - сказал сутанник и, ударив посохом о камень, вдруг озарил пурпуром густым окружающее нас пространство. Увиденное мигом очистило голову от винного хмеля и заставило пошатнуться в седле, девушка охнула и забылась в беспамятстве, отсюда не существовало обратной дороги.
  
  
   Издалека все обозримое медленно копошилось, напоминая во всем разлагающийся труп, сочащийся гноем, и при ближнем рассмотрении ощущение только усиливалось. Мерзкая клоака, полная разного рода склизкими паразитами и насекомыми самой скверной природы. Они были повсюду, на один ужасный манер белесые, безглазые, тошнотворные, смердящие серой, чернеющее отверстие улыбки колдуна сменилось тонкой шевелящейся линией. - Сии твари есть наши подданные и рабы, далее мы встретимся с неустрашимым воинством горных ущелий - остальные слова колдуна я не разобрал, потому, как сам был близок к обмороку. Спуск окончился, мы достигли дна. Окружающая мерзость обрела свои настоящие размеры, на фоне этих громадных клыкастых извивающихся слизней и пиявок, некоторые из которых имели вполне человеческие конечности, мы казались карликами. По стенам ползали бесформенные существа, имеющие по восемь, а то и более рук, замест пальцев у этих тварей были стальные когти, сквозь натянутую тонкую кожу проглядывали ребра и торчали острые шипы, а когда они, осмелев, приближались очень близко, можно было различить уродливую пасть с торчащими наружу клыками. Я видел некое существо сродни пиявке, оно имело золоченый рог, пять налитых женских грудей из сосцов, которых сочилась кровь, разинутая пасть, обломки гнилых зубов, сквозь которые проглядывало змеиное жало, усеянное тысячами присосок. - Ее поцелуй очень жгуч - насмешливо произнес колдун. Жуткий монстр вздрогнул, издав глухой стон, кровь брызнула струями, тут же возникли другие порождения здешнего зверинца. Начисто лишенные кожи на человеческом торсе, переходящем в бычью тушу, закованную в сталь, копыта высекали искры из камня, могучие руки сжимали кривые с широким лезвием сабли, голову покрывал округлый шлем в их глазах пылал настоящий огонь. - А это наше непобедимое воинство. Уже близки чертоги бессмертия, готовься ступить в наше царство пилигрим - и после колдун расхохотался.
  
  
   Окруженные плотным кольцом здешнего воинства мы продвигались далее по извилистой дороге меж всякой невероятной живности сумерек. Немного свыкнувшись с мыслью, что природа и черная магия в этом я ничуть не сомневался, вступив в противоестественный союз способны зачать и, следовательно, породить нечто противное дневному свету столь оно омерзительно внешне, но если это порождение слепо, то разумней будет подыграть, не подав виду, каков ужас на самом деле. Весьма шаткое убеждение в любой миг могло рухнуть карточным домиком, этот рассеянный свет то и дело выхватывал из темноты самые, что ни на есть абсурдные формы жизни. Колдун же все время неотрывно следил за мной, я чувствовал на себе этот холодный взгляд. Если бы все зримое погрузилось во мрак, скрылось в сумерках, если бы угас пурпур, этот пугающий свет из посоха окрашивал все в зловещее безумие рукотворного ада и все зло притаившееся в нас, тут приобретало форму. Становилось жуткой реальностью, роковой неизбежностью, неумолимым вердиктом за деяния твои, это страшное, разрывая плоть, выворачивая ее наизнанку, торжествовало над падшей, мертвой душой. Оно пожирало себя, себе подобное, преисполненное радостного существования в бессмертии, оно его просто не могло видеть, и надобность в оном отсутствовала. Спасителен ли будет лепесток в здешнем мире уродств, я был близок к сомнению, но в том, что он принесет избавление нам, давало некоторую надежду.
  
  
   Колдун поднял руку, и наша свадебная процессия остановилась, воины расступились, открыв на обозрение то, что преграждало путь далее. - Ступай во мрак, проклятое создание! - крикнул сутанник, угрожающе подняв посох вверх. Темнота медленно отступила назад, оставив хрупкую фигуру, покрытую траурной вуалью. - Убирайся прочь! - снова пригрозил колдун и уже намеревался нанести удар посохом. Из-за стоявшего появилось довольно страшное существо. Нечто подобное человеку телом и конечностями, правда данные члены были неестественными и большими, вдобавок ко всему обильно усеяны множеством гнойников. А вот с головой и была полная беда. Половину лица занимали мясистые вывернутые губищи, уходившие уголками до затылка, далее из множественных глубоких складок кожи произрастала копна длинных иголок сплетенных в две толстых косы. Длинный подбородок раздваивался, переходя в изогнутые бивни, подобие которых также венчало голову сего жуть-существа. - Моя госпожа желает видеть невесту - и оно, оскалившись, показало огромные, не меньше лошадиных зубы. После стало пятиться назад, невольно зацепив вуаль, сорвало траурный покров и застыло на месте в страхе. Воины отступили, да и колдуны сбились в кучу. Тревога, скрытый, но естественный страх одолел в данный миг этих, казалось бесстрашных существ, я, же терялся в догадках и соответственно в вопросах не лишенных смысла.
  
  
   Осознавая, что в бесконечности различных миров, в том числе преисполненных абсолютнейшего уродства, как в этом крохотном и рукотворном. Почему же находится место некоему неестественному, противоположному началу, имеющему свой вес власти, пусть даже в столь хрупком теле. Я даже усмехнулся с этой мысли. Антипод, противоположность, враг, соперник, наконец, не это ли служит составной любой жизни. Дабы не утратить абсолют и совершенство, каждый, вплоть до творца должен или вынужден практиковаться в беспрерывной борьбе противоречий, конфликтов в том же созидании присутствует разрушение. За пределами всех возможностей и безграничности пространств, есть конец и начало, того, чему еще не придумано названия, а слово это, одна из тайн бесконечности. Краткий миг был равен этой мысли, девушка склонила на бок голову и лицом ее расползлась улыбка, которую зловещей никак иначе и не назовешь. - Разве это не мое ли право, увидеть ту, на чью голову ляжет венец будущей королевы? - она сделала шаг и кони стали на дыбы, покрылись испариной, мыльной пеной. - Прочь во мрак! - взвизгнул сутанник, его лицо сделалось пепельно-серым как собственно и лица остальных. - Не мое ли право, быть гостьей на пиру свадебном? Не я ли первой должна поднять кубок во здравие молодых? - этот голос резал слух, девушка сделала очередной шаг. Свечение посоха меркло и сумерки оживали гротескными тенями, порождающими то рык утробный, то плачь, то стон. - Слышишь это? - девушка сделала круговой жест рукою. Ропот не добрый. Они не довольны тем, что происходит, хочешь знать почему? - этот вопрос поверг колдунов в первобытный ужас. Эта пугающая, призрачная улыбка не сходила с ее лица. - Меня лишили даже откупа за молодую, где справедливость? - она присела, словно готовясь сделать прыжок, я увидел за спиною черные крыла ворона. - Так ли мала моя сила, что вы мерзкие крысы осмелились полагать - и тут блеснула молния пронзившая девушку насквозь. Тело еще вздрагивало, невыносимо несло гарью, когда возник новый персонаж.
  
  
   Человек этот, не приведи господь вас повстречаться с ним ни днем, ни ночью, с первого взгляда внушал ужас и ничего более. Высок, статен, немного сухощав, лицо напрочь лишено отметин времени и оно, как ни странно звучит живое, в нем заключен хищник и бог. Я то, душа простая, ожидал старикашку дряхлого увидеть, но ни как вот этого. Ногой он оттолкнул тело с дороги и приблизился к нам. Колдуны спешились и упали на колени, в седле оставался я, да невеста без чувств. - Сиди там, где сидишь - сказал он, только после его слов я сбросил оцепенение и смог пошевелиться. - Значит ты гость званый, сопроводитель девицы? - его глаза остановились на мне. - Да сударь, я самый - Смелый человек, будь, по-твоему. Посмотрим, доживешь ли до плодов своей безрассудной храбрости. Отыграем пир шумный, а после будешь у лоскутной в услужении, пускай забаву имеет с человеком, не все же ей с челядью по норам путаться - он развернулся и подошел к распростертому телу девушки. Пальцы из стали сомкнулись на тонкой шее, после он поднял с необычайной легкостью хрупкое, точеное тело. - Будет и тебе моя милость - кожа девушки вмиг посерела, зашелушилась, хлопьями спала. Теперь я увидал, что она состоит из множества уродливых шрамов и вправду лоскутная королева, она открыла глаза. - Раба тебе жалую для забав, не забывай мою щедрость - он встряхнул девушку и отшвырнул в сереющую мглу. - Слышишь, не забывай - Будь ты проклят! - раздалось в ответ. - Строптива дура была, сладу никакого, меры не знала ни в чем, что ее и погубило - и колдун, подав знак, пригласил следовать за ним. Я право же сильно сомневался в лютости того существа, что придет за лепестком, тут и сам сатана споткнулся бы.
  
  
   Остаток пути мы проделали без происшествий, только мне все время чудились хлопки крыльев, раздававшиеся где-то над головой. Настал черед увидеть врата здешних сумрачных чертогов и вот мы приблизились к ним. Удивительный замок белого мрамора. Величественный склеп бессмертия, гряда за грядой остроконечные башни, теряющиеся во мгле здешнего неба. На неприступных стенах пылают огни в огромных чашах, чьи языки зловещими бликами играют в снежной белизне мрамора, у врат, состоящих из двух зеркальных пластин, на ступенях дремал рыжий лохматый пес. Заслышав нас, животина лениво зевнула и поднялась на все четыре лапы. - Мой повелитель - откланявшись, сказал пес и коротко рыкнул, его хитрые глазенки остановились на мне, он вильнул хвостом. - Признал ты в нем кого? - спросил бессмертный у пса рыжего. - Водил я знакомство с разными людьми хозяин и человек мне любой будет как друг закадыка - ответил лохмач. - Прежде не замечал я за тобой таких чувств добрых - Так и человечиной у нас давненько не пахло хозяин, только вот эти многоужасные - и пес кивнул на провожатых, засеменил к невесте. - Ишь и молодка то хороша собою, молоком и медом пахнет. Живая. Чудо как мила, жалко ее - Знай, место свое дворняга - пригрозил колдун. - Знаю хозяин, на том и сижу с цепью-удавкой - пес ухмыльнулся. - Подкинул бы табачку властитель, без курева худо, тоскливо. - Службу служи исправно лежебока, будет и табачок. Все хватит попусту словами блудить, отворяй ворота - Слушаюсь мессир - пес подмигнул мне и заковылял к воротам. - Пожалуйте с миром - и он опять улегся на прежнее место, зевнул и закрыл глаза.
  
  
   Войдя, мы оказались перед широкой лестницей из кроваво-алого камня, украшенной множеством ваяний дремлющих в сумерках богов, различного сложения и наружности, но сплошь мерзких и отвратительных. Правда содержали их в строгой чистоте и порядке, ни трещинки, ни пылинки не разглядел я на каменных телах и ликах. - Богам положено нежиться в сладкой дреме почитания, а нам править от их имени, их силой и властью - сказал колдун. Переступив последнюю ступень, мы вошли в сад живой плоти, поражающий своей безукоризненной ухоженностью и чудовищным содержимым. Стволы и ветви здешних деревьев были покрыты кожей всех мыслимых цветов и оттенков, листву заменяли густые пряди волос, цветы походили на сплетения пальцев, раскрытые рты, окровавленные губы. Влажные языки, усеянные множеством бородавок, язв, гнойников и присосок ласкали неимоверно огромные ушные раковины налитые кровью, от столь невероятного буйства плоти стало сильно подташнивать, и голова пошла кругом. Хотелось поскорее выбраться из этого ужасного сада, не думая, какие плоды принесут столь омерзительные деревья. Колдун остановился - А вот мой розарий, я сам пекусь об этих дивных цветах моей радости - после этих слов глазам моим предстал этот адский цветник. Запах возбуждения и гул тысяч стонов, все обозримое едва шевелилось, сочась слизью и пеной, постоянно и непрерывно. Я рефлекторно закрыл глаза, но после пришлось раскрыть их еще шире, дабы не угодить в это чудовищное нечто. Увиденное тут да покроется тайною за семью замками.
  
  
   Прежде мне доводилось бывать в храмах особого почитания плотской любви меж мужчиной и женщиной. Видеть великое множество позиций для достижения высшего наслаждения, но если все это перемешать, лишив целостности тела и принудить жить веком растений, то выйдет нечто не поддающееся описанию. На россыпях алмазной пыли произрастало несколько обрубков женских тел, начатых с талии и усеченных в коленях. Все они были перевернуты, густо окроплены кровью, культи были разведены в стороны, некоторые застыли, словно пытались бежать. Тела лоснились от испарины, некоторые участки кожи имели ритуальные рисунки, на многих присутствовало выжженное клеймо, не веря собственным глазам, я все же решил приблизиться и убедиться в реальности этих существ. Тела вздрагивали, их то и дело пробивала мелкая дрожь. Струйки пота и кровь, густой дурман, идущий из мест срамных, и тут я увидал, что из разверзшихся отверстий, медленно выползают вздыбленные, огромные фаллосы. Отскочив, я все же не отвел взгляда. - Смотри путник, более не увидишь ты такого не найдешь в целом свете - сказал колдун. Тела конвульсивно вздрагивали, словно эти детородные органы разрывали их изнутри. Я отошел подальше, дабы не запачкаться, потому как брызнуло артиллерийским залпом семя. Подступила тошнота, но мы продолжили наше изучение данного цветника. Колдун усмехнулся - Это лишь цветы едва ухоженные, там впереди нас поджидает мое искусное творение - он пригласил следовать за ним.
  
  
   Громадное обезглавленное тело, тучное, бледно-розовая кожа, коленями вросшее в землю, возвышалось над нами. Дряблая грудь обвисла до живота, в складках которого проглядывала раскрытая матка, обильно поросшая волосом, она доходила до самой грудной клетки, вены были вздуты и черны. Мы обошли это нечто кругом, но ничего нового я не обнаружил, а вот где по замыслу творца должно быть плечам, шее и голове находились холмы седалищные, промеж которых вырастал изогнутый рог украшенный золотом и каменьями. Колдун хлыстом прошелся по чудищу, оно, задрожав, окропило землю потоками слизи мерзкой и тут же все кругом зашевелилось. Из недр проклятых выползали просто омерзительнейшие твари, наполовину личинки, в остаток фаллосы без кожи, они все стремились прошмыгнуть в находящееся рядом тучное нечто. Я отвернулся, но куда, ни глянь, шевелилось и существовало все это на порядок страшней и ужасней. Обезличенное, в нем имелась щель, руками оно упиралось в землю, заложив ноги за голову. Спина этого монстра поросла обильно множеством девичьих грудей, в живот вонзились бычьи рога, безвольно болтались мужские причиндалы, виднелись перебитые ребра. Из зияющей дыры бывшей ртом вывалился огромный синий язык и часть кишечника. Дальше больше развертывалась устрашающая пестрота цветника. Женская грудь, обрамленная тысячами многосуставчатых пальцев из сосцов которой, переплетаясь, вились канаты нервов, исчезавшие в глазищах лишенных век, и кровь приливала к ним, в зрачках притаился чернейший мрак и ужас. Тут же возвышался узловатый высоченный фаллос, сплошь усеянный наростами бородавок. Волосатые языки трепетали листвой на ветру, лентами содранная кожа, обвисшая до земли, рыдала кровью плакучих ив, культи, внутренности, гной повсюду и все это мерно шевелилось в движении немыслимой оргии абсурдных тел. Темные остекленевшие глаза быка, витые в золоте рога, вживленные в его тушу женские тела, лица растянуты гримасами экстаза. Чернокожая самка, опутанная змеиным фаллосом обезьяны, ртом она заглатывает его окончание, ее глаза вырваны, в глазницах искрятся камни. Неестественно вывернутые руки вросли в череп примата, который вцепился пальцами в ее грудь, они вздрагивают. Хлыст оставляет алые полосы на телах, я зажмурил глаза, но меня подтолкнули, понуждая идти вперед.
  
  
   Оскальпированная дева, нанизанная на кол, ее руки вросли в щиколотки ног, рот порван и полон пеной слюной, язык вырван, глотка перерезана, грудная клетка вскрыта в ней еще трепещет сердце, которое будут клевать птицы с железным опереньем. Глаза запали в немыслимом наслаждении произрастающим из невероятного мучения, она рефлекторно вздрагивает, сыплет кусками алой пены. Данная немыслимая жизнь, вот тут доказывала обратное, сколь разнообразие живет во всем, соответственно и в этом жутком месте. Увидеть мне пришлось многое и эти скупые зарисовки лишь тщетные попытки, среди которых довлеет мое не желание использовать слова, дабы хоть немного приоткрыть эту дверь в нутро сего рукотворного ада. Признаться начистоту я был близок к огромнейшему желанию дать деру, лучше исповедаться после, а сейчас смалодушничать, но подобное приходит слишком (поздно). Колдун торжествовал, ведя меня извилистыми дорожками, хладнокровно вырезанной, выставленной напоказ изувеченной плоти, этому нет места, но оно есть, в уродливой оболочке, но бесконечно произростает в саду сладострастья. Я мог осушить не одну бочку с вином, но дало ли мне это забытье, беспамятство, что бы там, ни было? Останется только страшный вечно приходящий сон.
  
  
   Наконец-то мы оказались в тронной зале, где мне все же удалось перевести дух, да привести мыслишки в порядок, это куда лучше и вполне переносимо. Столы были накрыты, суетливо сновали слуги, пахло стряпней и хотелось искренне верить, что невинных поедать мы не будем. - Что ж гость дорогой передохни с долгой дороги. Смени лохмотья свои и отмойся, как следует. Вина отведай, а то плох ты совсем, бледен, глазенки вот-вот из орбит повылазят. Ненароком умом тронешься, а тогда накой ты лоскутной сдался, королева таких жуть как не терпит - колдун хлопнул меня по плечу и удалился в свои покои. Я остался один и в правду умом тронусь, если не выпью, тут подбежал дворцовый служка, с виду песья голова на тонких ножках, учтиво раскланялся, пригласил идти за ним. - Эх, горе тебе пилигрим на дорогу пало - буркнул себе под нос и зашагал следом за слугой.
  
  
   Что ни говори, а выходит вот такое умозаключение "Будучи гостем в землях, где ноге человеческой не положено ступать, прежде времени, диву даешься, до чего здешние хоромы с палатами поражают наше воображение своим невероятным великолепием, изыском, богатством, ужасом и многим другим. Все ж и в потусторонних мирах меряем мы все человеком". Вот с виду стена как стена, коих везде превеликое множество, ан не такова, есть что-то в ней, присматриваешься, и вскипает тут битва кровавая, оживает мертвый камень, наполняется сочными красками кровопролития. Слышен лязг доспех, предсмертные крики, хруст костей, дикий ор, предвещающий скорую победу и отчаяние павших, бегущих и это не чудо ящик с фокусами, это живая картина. Я застыл в изумлении и тут возник здоровенный детина, морда вся в шрамах, кровью залит с ног до головы. Он сплюнул под ноги, оскалился, вложил меч в ножны - Магистру сумрака наш нижайший поклон и поздравления! - гаркнул он. Пошатнувшись, я сделал шаг назад. - Слышь паря, завтра мы их одолеем, чего там, в клочья порвем, ты это передай мои слова магистру - он подмигнул и скрылся из виду. - Завтра убитые воскреснут, будет великое перемирие, переходящее в не менее трогательное братание, затем пир богов, попросту обжиралово и лихая пьянка отъявленных головорезов и снова резня без устали до очередного перемирия - слуга замолчал, глядя равнодушно на движение в картине. - У магистра есть множество довольно прелюбопытнейших полотен отображающих все стороны человеческой природы. Следуйте за мной. Я глянул напоследок на творимое бессмысленное убийство и поспешил за слугой, бегло просматривая сюжеты висевших полотен, внутри которых происходило много занимательного и поучительного во всех мыслимых и невозможных красках.
  
  
   Как и подобает особому гостю, с которым может случиться все-то плохое, что только возможно, меня окружили просто царской роскошью и опекой, среди которой странным образом возникает уныние, тревоги, близость неумолимого рока и не спокойный сон. Собственно, как после всего увиденного в этом сумеречном царстве-государстве заснуть крепким сном праведника. Жалобно завыл у врат рыжий пес лохмач, словно плакал над покойником. Развлекала всю мою тоску-печаль лишь картина в этих покоях, где некий сластолюбец обрел свое счастье, в дивном дворце полном прелестных гурий и было бы все замечательно, если б к закату небесного светила, счастливцу этому не рубили орган, коим радуют женщин. Вот такая жестокая картина. Я налил вина, прошелся по комнатам, обнаружив в одной из них платье свое праздничное, осушил кубок, ощутив крепость напитка и уже порядком захмелев, направился на мытье тела бренного. Близился час пира бессмертных, свадебное застолье за которым случится что-то, а может тот кто спешит и не появится вовсе, тогда я окажусь у черты за которой последует расплата и будет ли моя мина преисполнена того самого достоинства с которым встречают смерть или же... Тьфу, что за напасть! Заскулил и я, что пес на луну. Я приложился к бутыли с вином, возрадовался дури хмельной, что ухарем бродила головою. Пьяным и в ад, что в пучину вод с головою, неведомо, когда протрезвеешь все, взвесив и осознав. Спал крепким сном в черноте могильной без видений о грядущем, не слыша воплей счастливца, которому в какой раз рубили орган, руководивший всем смыслом его жизни, и опять он ликовал горбатым - Сколько девок пригожих да скучающих! Разбудил меня слуга. - Сударь, вас просют к столу праздничному. Окажите милость, поторопитесь. - А иначе что? - спросонья буркнул я, в ответ служка храня всю серьезность, и важность ответствовал. - Это будет не вежливо с вашей стороны в отношении к очень гостеприимным хозяевам, и вы заимеете дурную славу, а при здешних порядках, я вам замечу, это плохо отразится на вашем самочувствии и остальном. Слуга, отвесив поклон, тихо удалился, я нехотя вылез из теплой постели и поплелся облачаться в праздничный туалет.
  
  
   Шли в тронную залу мы тем же путем, и снова на той картине поджидал здоровяк в шрамах - Слышь, паря, мы осилим, так и передай - я кивнул в ответ. Слуга остановился, что-то шепнул изображению на ухо, и там опять началась бойня. Тем временем где-то в предгорных лесах среди утреннего тумана возникла тень, метнувшаяся к заветному камню, и не вышла еще та секунда, когда тишину утренних сумерек разорвал могучий рев чудища, да такой что дрогнули стены крепости. Меж тем тень стремительно проследовала к форту, сметая все преграды на своем пути. Рухнула северная башня и заодно часть стены, клубы пыли скрыли конюшни, чудовище шло по нашему следу в горы и сторонились все той тропы, все те, кто учуял идущее зло по ней. Остался узкий потайной коридор и вот глаза ослепил яркий свет. Слышен был гул множества голосов, играла музыка, я вышел в свет к здешнему бомонду, а колдовской братии тут было тьма тьмущая. Всяких мастей и рангов, пышущих молодостью и червем изъеденными, призрачные да в соку и плоти, бессмертные же сразу выделялись в этой шумной пестрой толпе. Держались они особняком, но вполне приветливо, сразу было видно кто тут барин и чей это дом. Кто-то одернул меня за рукав, я обернулся и обмер, при всем моем уважении к божиим старушкам, но сия карга молью точеная, вознамерилась облобызать меня в сами десна, на выручку пришел сутанник - Остынь кровь горячая, он лоскутной дарен. Старуха шарахнулась в сторону, затерявшись среди толпы, по которой прошел ропот недобрый. Вот так я стал гостем особым, и если бы мне вздумалось пинком встряхнуть зад некоего важного чернокнижника иль ведьмы, ровным счетом ничего б не произошло, сошло б за глупую шалость. Ощутив сполна, всю важность своей персоны я чинно прогуливался по залу ожидая начала торжеств.
  
  
   Выбрав подходящее место для познавательного обзора, я, неспешно потягивая винцо, стал рассматривать здешнюю публику, однако же, приметив, что их не богоугодное ремесло натирает одни и теж самые мозоли в глазах да на лицах. Вот, к примеру, эта смешливая брюнетка, на первый взгляд сама невинность ни следа порока и страстей. Меж тем взгляд красноречиво свидетельствует о бесах, сидящих в злой и черной душе, как губки эти на едва уловимый миг искажает судорожная гримаса злорадства и лицо сатанеет, это уже маска смерти. Пример дугой, чета пожилая ведьма с ведьмаком под руку, вся их жизнь душегубов мерзких въелась клеймом в лица, выжгла их, вывернула наизнанку, разъела до кости, превратив в отвратительные маски тошнотворного уродства которое не скроешь за дородным окладом и румянами. Превеликое множество подобного сброда на данный момент набилось в тронную залу, со всех уголков этого мира. Сейчас они томились в ожидании угощений с увеселениями, меж собою хвалясь в дьявольском коварстве своих грязных проделок. Кто да как кого со свету сжил, где с бесами знакомство свели, на чьих хлебах морды отъедают, одним словом злыдни, а люди их с неведения кровным кормят. Души почем зря продают, к вожделенному слепо тянутся, а видят фигу и шиш, после цену понимают, бывает, что в лапте на босу ногу счастья больше, нежели в каменьях и злате.
  
  
   Музыка стихла, и в центр зала вышло ряженое скоморохом существо с жезлом в руке. Настала гробовая тишина, он поднял руку, растопырил пальцы, затем сжал кулак, словно собрал все лишние звуки. Его сумеречное преподобие, магистр ордена! - и зал взорвался восклицаниями, грянул торжественный марш. В окружении мраколикой свиты появился магистр, в пурпурной мантии увенчанный короной дороговизны небывалой и не под царские головы видно сделанной, что ни говори, а он тут бог заправила. Толпа на миг стихла, ударяясь в поклоны, каждый норовил приложиться к стопам бессмертия и получить намек на оное, а магистр шествовал, словно средь поля травы сорной. Горд, величав, богоподобный, по крайней мере, так он держался. Самоуверенный всегда в шаге от срама прилюдного, высокомерный более близок к паденью, нежели тот человек на краю бездны, властный всегда рука об руку с бессильем. Зачастую, чтоб узреть это, понадобится не вся твоя жизнь, а лишь усердие натирающего полы и немного рассеянности. Я допил вино и стал высматривать невесту, да и проголодался порядком, хоть и имелось крохотное сомненьице на уме, чем будут потчевать здешние хлебосолы, но надежда на стол горкой была велика и неистребима. Магистр остановился, осмотрел важно толпу. - Где ж гость наш званый, единственный человек со стороны в обществе столь тайном, что смертным ходу в него нет? Слова стихли, и вот ваш покорный слуга во второй раз оказался в центре всеобщего внимания. Я здесь ваше высочество - отвесив поклон, я направился к магистру. - Что ж, хорош, коли, сыт и отмыт, да одежка по тебе. Поди, не холоп, не бродяга право на барина стал похож - магистр расхохотался и остальные заодно с ним, после он резко стукнул посохом и все стихло. Прошу к столам. Невеста, поди, заждалась, да и вы честное собрание извелись в догадках какова избранница моя. Зал одобрительно загудел, так собственно и начался сей кровавый пир, впоследствии ставший страшной историей, а после легендой, мифом и всякой прочей седой былью.
  
  
   Припомнилось дорогою мне одно высказывание, может и глупое, но к месту - Если приговорен, тогда делай что вздумается - с тем я и уселся на свое место супротив жениха. Только разлито было вино в кубки, как вывели невесту чуть живую, бледную при смерти. Девице свет белый трауром покрылся, она и меня то едва признала, чуть кивнув головой, а радости в лице ни капельки, все замогильное, холодное, тленом веющее. Залпом, осушив кубок, стал я требовать слова, по здешним законам поступок крайне неразумный, но с покровительства лоскутной мне все дозволялось, значит пей, гуляй меры не знай. - Дозвольте магистр мне подарок вам преподнести в день такой праздничный. Человек как вы знаете, я не богатый, и живу тем, чем дышу - гости прыснули со смеху. - Но все, же не с пустыми руками я пришел - я снял с пояса мешочек с лепестком. - Дарю я вам молодые загадку и совет один. Раскрыв этот мешочек, ты останешься в том же неведении, если он и останется таковым, как есть сейчас. Совет же мой такой, имейте терпение и подождите не много, а когда наступит час тот и тайна эта, сама собою раскроется, тогда вы сумеете осознать, дорог ли мой подарок и по вашему ли он величию. Магистр поднялся, велев всем молчать - Правду сказывал сутанник, не читаемый ты человек. Душа твоя для многих глаз закрыта, и судьба растворена в сотнях дорог. Видно прежде времени я тебя отблагодарил и есть опасение, что щедро очень - и снова зал наполнился хохотом, меж тем он принял подарок, а я укрепился во мнении, что не далек тот час, когда придется хохотать мне не щадя живота.
  
  
   Закипело застолье речами да тостами, которые можно отнести к пожеланиям во здравие, на счастье и прочее. Правда я не сведущ в шабашах колдовских и что там болтают для меня обыкновенная абракадабра, так, что дословно пересказать услышанное в данных чертогах я не смогу, но во здравие и далее. Кушанья коими здесь потчевали не для кишок человеческих, средь таких диковинных изысков сухарь черствый во стократ вкусней окажется, нежели вся эта омерзительная стряпня. Признаться честно из еды приличной оставалось вино его, и вкушал без меры. Подали гадюк с жабьей икрой да червей в слизи с жучьем могильным, зашумели столы одобрением, и гости принялись уплетать сию мерзость за обе щеки, только лапки хрустели. Подавали и волчье мясо на крови, да супец с гиеньей требухой, соуса кровавые подливою шли на жаркое из василисков и горгулий, салаты мандрагоровые с беленой да чертополохом, макова роса с цветами лотоса. Вдоволь было всякой всячины да съестного шиш, ни яблочка наливного, ни грозди виноградной. Выпивал я часто и по многу, что язык без меры развязался, да стал хамить медведем. То локтем кому в бок, то ногою по колену, бывало, и чхал, носу платком не прикрыв, вообщем невеждою и лаптем прослыл я. Невеста дивилась с моих выходок, а гости меж тем, надо заметить и не примечали недостойного поведения, потому как сами свиньям уподобились. Случалось мордой своей и салатец пышный примнут, а некоторые, сбросив одежды, без стыда голышом айда на столы и ну срамом вертеть под музыку ядовитую, дурманом околдовывающую, не свадьба достойная, а вертеп и шабаш. Бесстыдство и вседозволенность всегда грозят перерасти в нечто не приемлемое и омерзительное, в грязную свалку оргии, где тебе для спасения надобно пить безостановочно, дабы все расплывалось иллюзорностью в глазах. Тут и похотливый распутник счел бы себя добродетельным праведником, жениха же все творимое забавляло. За столом я горланил похабщину несусветную, под столом рвало желчью и отвращением. Время шаткое подобно полу уходило из-под ног, да лицо постоянно встречалось с мерзкой закуской, а все только начиналось. Они входили во вкус, приближаясь к кульминации данного праздника, все еще впереди, на подходе, только шаг и разыграется такое, от чего содрогнутся своды этой бездны.
  
  
   Слуги волоком тянули саркофаги гостей из склепов подземных, а музыканты извлекли странные звуки, от чего мумии пустились в пляс чудной, размахивая пыльным тряпьем своего убранства посмертного. Гремели кости, бывало и черепа катались полом под смех и топот захмелевших гостей, они не ведали, что творили им все потеха. Ведьмы на метлах, а кто и так на блюде кружили под расписным потолком, оглашая все визгом и воплем. Колдуны драли молодок, коль пошла такая свадьба, лишь бессмертные бесстрастно таращились на эту возню подле их стола. Слуги приволокли в цепях разного рода животину уродливую с которой вся эта дрянная свора затеяла сношения противоестественные роду человеческому, а вино знай, подливали холопские руки, да блюда успевали менять, то и дело, бесовским зельем приправляя их. Я уже и не различал гостей в лица, все они обернулись в сплошь бесформенное месиво из плоти, латаное-перелатаное, измазанное в крови, визгливое, шаром катавшееся по полу, ураганом сметающее все со столов. Поднявшись в который раз на непослушные ноги, я доковылял к невесте, улыбнулся, как мог, высморкался в скатерть парчовую, харкнул на стол, магистр и бровью не повел, словно не было меня тут. - Госпожа, как вы находите это веселье? Тут подскочил какой-то малый, и я кулаком прошелся ему по морде, напоследок отвесив, пинка. - Я лично нахожу это все чертовски забавным, форменным сумасшествием без капли рассудка. - Тогда чего же ты здесь? Ступай, твоя лоскутная королева заждалась своего принца - сказал магистр. - Погоди властитель не торопи время. Свою свадьбу я успею отыграть с музыкой, дозволь попировать гостю сполна. Я снова посмотрел на невесту, и стало так жалко девку, что хоть бери нож да коли этого поганца в сердце черное. - Хотелось бы все-таки знать мнение новой королевы, довольна ли она? Люб ли ты ей? - колдун глянул зло в мою сторону. - Знай, место свое пьяная морда - пригрозил он. - Быть может я и морда, ко всему еще пьяная, но кто вы грозный мессир? Да я угловат и несовершенен в своем человеческом обличии, но пред ликом вашего бессмертия я кажусь озорным богом, преисполненным одних абсолютов с достоинствами, что сила ваша, капля. Она упадет в море небытия, круги разойдутся и всего лишь. А море то это, состоит из подобных мне, может даже вот этих безобразников и прихлебателей, что вы думаете по этому поводу мессир? - Ты пьян собака и смешон - Оскорбление, увы, не ответ на вопрос. Тем более я отчетливо осознаю, что пьян подобно кому-то. Я жду ответа постигший тайны магии и мирозданья? - А совладает твой умишко жалкий с теми словами, если они прозвучат? - усмехнувшись, ответил колдун. - Как знать магистр, но, по крайней мере, мои уши услышат, и надеюсь, не отвалятся после заодно с языком. Опять подскочил тот самый малый уже не один и в яростном гневе, мне подбили глаз и расквасили нос, я не долго томился в сомненьях и, прихватив кувшин поувесистей, дал гонять чертей по залу. Завязалась славная драка, грозившая перерасти в настоящую свалку, но все нарушил леденящий кровь крик ужаса. Даже в этом аду присутствует страх перед смертью.
  
  
   Крик распался на множество осколков эха, рухнули со звоном зеркала, люстры, канделябры, все замерли в испуге, поглядывая на двери. Я отбросил кувшин, злорадно растянувшись в ухмылке, подошел к бессмертным. - Интересно, кто это пожаловал, гость незваный да лютый, иль королевна моя выказывает свое нетерпение? Магистр молчал, я подмигнул невесте, прочтя впервые за все это время полыхнувшую живую искру надежды. - Что ж, человек я не мучимый гордыней, отворю гостю дверь, а то совсем он осерчает, обиду злую затаит - и пошатываясь, направился к двери, а у самого пятки стыли. То, что находится там, навряд ли увидит во мне друга, оно скорбит о цветке, оно ослеплено горем и яростью, оно будет убивать и крушить. Пятки покрылись ледяною коркою, у двери я совсем оробел, и быть может, порядком струхнул. Была, не была и так всю жизнь, судьба мечется игральными костями, сейчас тот момент. Я взялся за ручку и потянул на себя дверь. Там было утро, холодная предрассветная мгла, багровые камни и ничего ужасного, что наводняло прежние сумерки, да скулил жалобно пес у стены. - Ох ... ничего себе! Как чуден новый мир - вырвалось у меня, повернувшись к гостям, я остолбенел. Позади кучки перепуганных колдунов возвышался исполин в окровавленных доспехах, в стальных лапищах он сжимал громадный зазубренный топор, приготовившись нанести последний удар. Я так и сел у двери, вытаращившись на все это минутой застывшее, слова вырвались сами собой - Уноси ноги невенчанная! - и девка стрелой метнулась ко мне. Засвистел топор, срезавший пышную фату да косы, бессмертие разлетелось черепками обожженной глины, рассыпавшись по полу, из-под забрала донесся глухой рык - Цве-тоо-о-к! а топор знай, свое дело, крошил, кромсал все в ужасе снующее подле ног. Палач бесновался, и никакое колдовство не возымело силы над ним. Рушились стены, летела ошметьями плоть, ручьями растекалась кровь. Я чувствовал незримое присутствие еще одной не частой гостьи в этих стенах, имя ей было смерть. Девка добралась до дверей и вцепилась в меня намертво. - Чего скулишь дурачина лохматая! Свободен же теперь, бежать надобно, покуда зверь этот до нас не добрался - крикнул я псу и тот, вскочив, вовсю пасть возрадовался. - Дело сделано бродяга, свою скорбь я выплакал. Долг исполнен - и мы помчались со всех ног.
  
  
   Лучи восходящего солнца добрались и до палача. Доспехи стали плавиться, исходя в черный дым, и вскоре он исчез среди пролитых лучей солнца. Правду сказать мы не были тому свидетелями, наша память лишь сохранила предсмертный рык-стон, чудище печалилось о погибшем цветке, очень уж жалостливо. Даже у меня кольнуло в груди, но что поделать, зло погубило зло, а в сказках это самый подходящий финал, тем более на добрых героях, ни царапины. Что до страданий злодеев, люду, терзаемому ими в прежние времена или сейчас, честно говоря, глубоко наплевать, а мораль извлекайте сами.
  
  
   Меж тем быв свидетелями такого чудесного избавления, причем наиживейшими из живых, я признаюсь честно, радовались этому спасению, только мы с псом. Вообще-то женская натура или природа может быть познана разумом, но до конца никогда не останется разгаданной и спутница наша ближе к вечеру окончательно надула губы и на расспросы в чем беда приключилась, знай, огрызалась. Лохмач хоть и был псом, что ему до причуд и тонкостей женского характера, а верно подметил, шепнув на ухо - По пустяку осерчала, а выведаем эту причину, глаголю пилигрим, со смеху попадаем. Дулась девка порядком немало, а в конец видно ее злоба и разобрала, началось тут пиление и сверление мозга. Слушать подобный вздор без смеха не представлялось делом возможным, косы, ей утерянные, жалко стало, мол, знак не добрый и все тут, жизнь псу под хвост. Лохмач катался от хохоту. - Да краса девица, замуж тебе срок подошел. Ох, и будешь ты мужику своему плешь проедать и детишек тебе непоседливых ораву надобно, чтоб ни минуты покоя, иначе беда. Пес чихнул - Эк горе, косы потеряла, так жива на воле, ветром дышишь. Домой возвернешься. Родным, какая радость, да и жених верно имеется. - Помалкивай грамотей блохастый, мое дело, о чем горевать, а о чем радоваться. Кто ж я теперь? Ишь, как изверг тот обкорнал, едва головы не лишилась, а магистр очень даже интересный мужчина был - и она чуть не разревелась. - Э, милая погоди, погоди, это что получается? - А то! - девка состроила кислую мину. - Нет мне надобности домой возвращаться. - А как же отец да мать? - недоумевая, спросил я. - А вот так, нет их и точка, сирота я царского роду. - Ну а добрый молодец с кровью горячей, кто ж он тебе? - Суженый, которому трон надобен, он то на все пойдет, а моя жизнь пиши, пропала. Упекут в монастырь и сказке конец. - Ну, это понятно, а про косы чего печалишься? - спросил ее. - Отстанешь ты со своими вопросами? - передразнила она. - Ладно, заметано. Если в косах вся беда, то пусть. Видно создатель имел особый замысел, когда задумал ваше племя, как-нибудь на досуге надобно обстоятельно обдумать данную проблему. Сердится, ты прекращай, отрастут твои косы и году не минет - пес тоже был согласен с моими словами, а далее шагать стало куда легче, чем прежде.
  
  
   Время близилось к ночи, и я объявил привал, все ж путешествия по горам отнимают много сил, которые надобно пополнять сытым ужином, но таковой отсутствовал, а на голодный желудок, как известно и ночь длинна. Пес уставился грустным взором обычным, как водится у собак на огонь, зевнул пару раз с тем и уснул, девка ему под стать вскорости тоже клевала носом. Так что в беспокойных остался один я. Сон не шел ко мне, не опутывал дремою. Я подбросил еще веток и как часто это бывает, уставился на огонь. Конечно же, после пережитого не так-то просто прийти к обыденности, она проста, нелепа, веет сном, и если ты действительно знаешь этому цену, то навряд ли сумеешь заснуть. Хотя для говорящего пса или нашей спутницы спасение и есть только слово со значением, которое посредством чуда свершилось, и они мирно спят, но почему, же сон обошел стороной? Дорога на север? Я задумался, следовательно, еще не все. Я предчувствую, что грядут не малые испытания, а это ушло уже в ту область, где обитают истории, сказки дорог. Может поэтому не спится? Для некоторых людей достаточно того что было, я же живу тем, что придет и это не дает покоя, во мне имеется прошлое, но оно лишь история, некая присказка к тому, что началось и не завершится даже после меня. Я посмотрел на своих спутников. Каждый из них найдет свое пристанище, место или дом, где существует конечная точка их дороги. Я же давно обрел свой путь, они вернутся и обретут желаемое, а мне по пути. От посетившей мысли губы тронула легкая усмешка, каждый раз ты находишь ответ там, где он и был, словно позабытую вещь и удивляешься, как так вышло, что раньше его не замечал, а он все время был перед носом. Я зевнул, потянулся, предвкушая, что сон будет сладок, ровен, спокоен и камни ему не помеха. Славное приключение у нас получилось и если завтра приготовит нечто подобное, значит это благословенное завтра, в котором есть азарт и кураж, придающие силы и желание идти навстречу.
  
  
   Сон мой после густых клубов тумана видно приобрел некую устойчивость, потому как чувствовалось, что на месте у тверди далекой. На данный момент, после всего произошедшего, возникнет отсутствующий пейзаж и припомнится нечто далекое. По малу переходящее в некое и образы. Оно возникнет, и я засвидетельствую своим присутствием то, что в скором времени увижу, чему буду участником или наблюдателем сторонним. Я уже там, я уже здесь.
  
  
   Был перед глазами храм величественный и древний, чья слава покоилась под сводами его, неведомо было мне, а ступени, ведущие к нему, ничего поведать не могли, ведь пройти по ним мог каждый, кто имеет намерение или вознамерился. Я же просто переминался с ноги на ногу. В этой тишине расстояние утеряло длину со временем и шаг первый последующий, теперь нес в себе значимость сути и веса. Предопределенность прямоты подъема, когда вниз незачем и боязно смотреть, притягательно лишь восхождение, что ждет там? Окажется ли дверь знаковой или не запертой закодированными тайнами пыльной паутины? Я уже шел, не помышляя о возможности вернуться назад, пусть говорят, что там истоки с корнями. Одолеть подъем, а там, быть может, и хитроумный лабиринт познания, да дорога извилистая, полная истин да жизни иной, неизведанной, тропы не хоженые, лестницы золоченые буравящие небо на земле. Ветер, шум прибоя, солнце под крылом орлиным, колесницы богов или тех, кто готов пожертвовать и сойти вниз, созидать борьбу иль войну кровопролитную, нести огонь и дар в груди под сердцем. Их имен нет на слуху людском, а молва там писк мышиный, великим незачем быть еще кем-то, достаточно и этого бремени. Или это шутка, вовлекающая в незыблемое заблуждение и парадокс, парадигма слепых и молчаливых, умеющих слышать, но безмолвных. Они признают правоту голода, они пресытились и забыли, затерялись посреди чистополя. Стоят оскорбленные вкусом ветра о чаде угарном крамолят речами вздорными, когда перевалило за необходимость, стало вдруг мало, возник червь и сужденья.
  
  
   Я перешагнул ступень последнюю и тишина вмиг отступила. Вытекла воском из ушных раковин, а тут действительно слышен ветер, он завывает собакой у дверей приоткрытых. В храме же служба шла, и с чего я замешкался как тот мнительный дурень. Я вошел, и было вознамерился по укладу привычному осенить крестом себя, да не тут-то было, о чем расскажу по ходу дела. Признаться честно, было чему дивиться да глаза таращить. Прихожане все виду божественного, сплошь величье в сиянье, ноги мои свинцом налились, после безвольно подкосились. Правили службой у алтаря два подлеца мордоворот-Заглот и тучный-Утробник. Людишки так сяк одним словом прозвища, но держали, то царскую осанку, да не по одежонке своей латаной и оспой их рожи были мечены, а с языка, что, ни слово, то брань площадная срывалась. Но паства затаив дыхание каждому слову внимала безропотно, не сон, а анекдотец скверный.
  
  
   - Мы несем на плечах своих, ваше истинное слово, вы же держите ответ перед людьми! Мы будем вести к свету и только вперед, не щадя никого, скольких еще вы пожалуете нам для утоления аппетита? Невинные боги, ибо трудно отыскать в их совершенстве вину, а невинность и совершенство вполне уживчивы и никогда не вздорят, молча, внимали словам с кафедры. Тучный-Утробник громко отрыгнул - Это не торг! Эй вы, парчовая паства, это требование большего! Мордоворот-Заглот взглядом молнией прошелся по лицам божественным - Надобно поглощение и не малое в количествах. Ваш ответ не робкого десятка избранники? - уголки огромных губ подлеца растянулись до ушей. Он ожидал из покорного молчания одобрение и согласие. - Что ж, будем исцелять на рыжих и лысых - тучный-Утробник тяжело поднялся, плотоядно облизнул губы, взглядом выискивая кого-то заранее помеченного. - Значит так, бабы на право, мужики налево, остальной зоопарк с горы долой, ваше время земное. Пируйте, как заблагорассудится, да как можете - закончил, злобно рыча, мордоворот-Заглот. Боги, храня молчание без единой искры гнева, тут же исполнили приказ. Эк сон чудной, подумалось мне во сне, но я решил и далее держать сторону наблюдателя, имея интерес один суетный, как, же можно поделить богов на рыжих и лысых?
  
  
   Мордоворот-Заглот хлопнул в ладоши. - Значится так, господа хорошие. Учитывая всю вашу силищу созидания с разрушением, к тому же немалую инертность созерцателей, что оккупировали древо жизни и впали в летаргический транс. Мы, а в частности, я Заглот и лепший мой товарищ Утробник, вознамерились в который раз расшевелить сонное ваше бытие новым миропорядком игры нехитрой, ролевой, требующей ваших громадных талантов и умственных затрат. Мордоворот-Заглот замолчал в некотором злорадстве оглядывая божественную толпу. Возникла напряженная и этого не скрыть минута ожидания, а после поочередно заговорили эти два отвратных затейника. - Суть такова, что ее вовсе не существует. Вы исполняете то, о чем пойдет речь далее. Если проще, нам требуется ваше внимание, а также доверие. Итак, исцеление на рыжих и лысых! Этот расклад ясен как божий день на горе заветной в этом храме особом. Бабы будут рыжими, и все вытекающее из этого цвета будет сопутствовать их игре, это дело решенное. Теперь мужики. Конечно, им выпадает роль другая, да мастишка скользкая. Лысые то бишь самые ответственные, безволосые. О, я вижу удивление, посетило ваши светлые головы, народив вопросы там, что ж дальнейшие слова мои, я питаю надежду такую, прольют свет на все темные аспекты суть происходящего. Голоса затейников стихли. Зазвучал орган за алтарем, неся бредовые звуки в нестройном порядке. Сменялись различные октавы, и по концовке была полнейшая какофония сиплого гула, а после все оборвалось. Утробник хлопнул в ладоши и рукой, указав на женскую половину, крикнул - Ты! - и поманил девицу пальцем. Девка иль баба, только тогда покорны судьбе, когда их супротив воли тянут в противоположную сторону от их грез о счастье. Вот и эта кудрявая, чернобровая, растерявшись, тут же на месте и обмерла, боясь шелохнуться. - Чего бояться бессмертной богине, тем паче олицетворяющей любовь? Утробник хмыкнул. - Не любовь ли у руля, не она что ль движущая сила? Он зыркнув на столпившихся мужиков. - Чего братцы притихли, оробели? Вот любовь, девка во всех отношениях приятная с изюминкой и будет она рыжей. Пусть царит, правит, веселит, утехами балует. Чары наводит - подхватил Заглот. - А ты владыка всемогущий царства мертвых, парой ей будешь. Лысым станешь. Ну чего вытаращился? Думай лысая башка хорошенько и вдумчиво, тебе далее вести! А чтоб не скучно было, мы третьего в игру введем, и будет это страж хаоса. Живо вышел из строя, покажи свой постный лик! Утробник вынул потрепанную книжицу - А это вам слова, чтоб не молчали. Начнем?
  
  
   День был долог. Он сплошь состоял из праведных трудов созидания и обещал быть цельным, ведь ты плавил хаос в четкие очертания подобия. Чудо рождения, это сладкое мучение, ты через боль разрешаешься от бремени первого, первозданного, первородного и зришь, умиляясь на подлинное чудо, словно это самая яркая звезда. Наворачиваются слезы, первый долгий день трудов. Настал закат и время любоваться небесной лодкой, в которой рекой времени спускалось великое, еще не знаковое светило. Чудо постепенно угасало, растворяясь тайною ночи и лентою извилистой дороги, которой не спеша шли трое. Тот, кто хотел, та, что могла и нечто таинственное, сродни мигу и мысли, с именем безымянным. Хотевший был преисполнен надежд следующего дня, он витавшим был, та, что могла просто была веселого нрава, потому что, уродилась красавицей и любила играть разные шутки порою злые и бескрылые. Нечто же плелось позади, поэтому видело спины и затылки шедших первыми, хотя данного ему было достаточно. - Хорошо бы и привал сделать, ногам отдых дать - подумало нечто, сказала та, что могла, и согласился, молча хотевший. - Сегодня ночью - грезил он, и мечта эта не давала ни сна, ни покоя. Она была рядом, свежа и желанна, она могла. Она подле и ему казалось, что тот мелодичный звон в ушах. Это ее голос, который манил зовом страсти. А нечто, видя или вернее догадываясь о причинах, знало, что он болен, а она исцеление иного рода. Они остановились, расположившись у обочины, разложили костер. Солнце уже скрылось, сошло в омут глубокий и чудо, воцарилась над землею тайна инициирующая обряды не хитрых приготовлений ко сну. Еще все оставалось довольно простым, еще ни одна кошка не путалась меж ног.
  
  
   Стихли слова, смолкло эхо в храме нагорном. Казалось, свет дня поутих и в этих стенах. Боги не подавали признаков жизни, да и сами они, всей пестрой гурьбою тускло искрились бесформенным скопищем каменьев дорогих, а после все утратило очертания. Словно растворилось в единстве подобий. Призраки дел и блики веры, да затейники, что теперь обернулись кудесниками, волхвовавшими над богонаполненной пустотой, и из этой табакерки могло выскочить все что угодно. Ночь настала, звезды зажглись, и нечего было рукоплескать да горланить затяжным свистом. Ночь и небо, ночь и тишина. Звезды низкою самоцветов, гирляндою бесконечной опоясали это выдуманное пространство. Боги вернулись на время в первичное состояние дремы своей, ни войн, ни молний, ни мира. Была ночь, я когда-то говорил с нею по свойски, а теперь за кулисье темное, следующий акт, ты зритель, жди затаив дыхание.
  
  
   Утром понимаешь как-то вдруг что путь долог и страшно представить длину жизни твоей. Все то же бесконечное начало скольких дорог все течет за горизонт видимого и предполагаемого я даже не знаю с правой или с левой ноги сделать новый шаг к восходящему солнцу. Среди богов вы сударь останьтесь человеком - пес рыжий чихнул - Верно сказал - он зевнул, потянулся - Что до моей персоны я готов составить вам компанию до более менее подходящей конуры на каком-нибудь милом фермерском подворье. Поверьте сударь мне на слово устал как собака болтать на вашем длинном языке и признаться честно скучаю по обыкновенному собачьему лаю. Эх вы не пес вам не понять - он вильнул хвостом и направился к шумевшему неподалеку водопаду. Проснулась и девица - Ну а вы отрада очей моих перестали губы дуть да серчать попусту? Ты бы спаситель чего умного сказал да предложил мысль какую дельную, а не бередил душу расспросами про мое настроение - ответила девица. Будь по вашему сударыня стану помалкивать. Вот и весь разговор после пережитого, казалось избежали чудом напасти такой ужасной а в радостных один я оказался. Собаке пусть и говорящей конура надобна а девку как не верти свободой и ветром на сторону вольную не сманишь, счастье ей и в склепе смрадном будет очагом домашним.
  
  
   Вот так собственно я и подобрался к выходу из омута собственных размышлений дорогой следует идти той которая будет пролегать через зажиточное хозяйство крестьянина к крыльцу замка белокаменного в коем проживает добрый молодец отважный рыцарь ищущий даму сердца своего пылкого. Следовательно, любой дорогой, на которой вся эта разрешимость находится ведь путь обратно все равно камнем засыпало. Итак за завтраком я и порадовал своих попутчиков что дескать в скором времени достигнем мы всего желаемого только надобно дойти а это такая малость в сравнении с тем что каждый из нас потерял, так что в путь.
  
  
 Ваша оценка:

Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"