О чем думается сейчас не так уж и важно, равно как было до сего момента, и я уверен, что эта же мысль будет оставаться в голове и после всего, что вероятней произойдет сейчас. Хотя мир ныне устроен так, что рассудок это сомнения человека близкого к закату эпохи, остальное сплошная ложь и химеры. Далее нет ничего, судя по всему, этого человека или прервали, а может он просто ушел, с этого собственно и началось, то, что уже свершилось, но прежде времени не обозначило ни рамок, ни границ.
Это есть и был долгий предолгий сон, который продолжается и в нем происходит превеликое множество событий, от которых все далеки, как собственно пространство и место человека потерявшего в нем свой рассудок, но подозревающего в какую дверь сознания можно выйти. Начнем, пожалуй, сложно механические головокружения головоломок вселенной.
Подумать только в зловещем мраке холодной вселенной. Среди молчаливой пустоты вакуума, где царит гармоничный бездушный порядок с мерно парящими осколками разбившегося о рифы ковчега окруженного поясом оледенелых глазищ исчезнувших мифических странников. После хлопка, звука, действия, процесса расколовшего первичную скорлупу сферы не бытия до и после, в бытие первой хлынувшей волны материи прибоя ставшего тишиной и ночью в стразах комет. Прибой пенился у границ безграничности, где исчезает все и вся. На песке золотистом в сумеречных тонах зарождающегося начала начал, сидел человек, правда не к месту и не по времени занявший нишу. Почесывал спину, что-то бормотал не внятно под нос. Он удил рыбу.
Пена вскипела у босых ног незнакомца и все вдруг замерло. Последнее эхо хлопка не найдя своего подтверждения в этой лунно-серебристой пустоте, оборвалось, да так, что зазвенело бесчисленным множеством бубенцов. Более ничего не произошло, а ожидалось скорым бременем, на сносях и время круговоротом, червячным ходом, зрелым плодом, неумолимо оповещало, что на этом месте еще ровным счетом не произошло. Человек незнакомец или чудаковатый тип с удой, он не властен над временем, он всего лишь выпросил миг для дела минутой бесконечного, спутав эхо хлопка с всплеском хвоста рыбы пугливой, ушедшей на глубину, а в ней ли дело? Может все совсем не так, это выдумка человека в кураже, сильного духом и очень смелого, отважившегося изловить чудо рыбу глубин, не испробовавшую наживки, в навязчивой погоне за собственным хвостом.
Помолчите говорливые мудрецы ради слов уже сказанных. Сотворите абсолютное тихое слово в строжайшей тишине и тайне, замрите, наконец, и не делайте лишних движений. Вас не о чем просить, растворитесь, паром облаков, кочуйте поблизости, вас обязательно о чем-нибудь попросят. Не было, и нет, вас никогда не будет. Плерома вскрыта, хлещет маслянистая ночь беззвучным потоком, растекаясь виадуками хронотопа и вскрытыми болезненными язвами мезокосма. Это пройдет, этот момент от хлопка до повисшей тишины, вскоре разродится конвульсиями жизненных процессов. Зачиная тем самым то, что потеряет в итоге весь какой-либо значимый смысл. Напоследок дав инерционное движение различного рода интерпретациям языковых вибраций заплутавших в лабиринтах царящего логоса.
Лбом о стену понимания, от нуля прытью к бесконечности, пока не сломлен, пока идеалист и не склонен к ворчливой самоиронии. Ночь растеклась, не обнаружив исходных границ, она замерла, интуитивно желая собраться в жилистый ком сонного сердца. Сейчас она дарит, но после не факт, усомнится, подобно человеку и глубинной чудо рыбе. Нет наживки при всех удачно и грамотно розданных ролях, выстроенных декорациях. Существует один выход, повернуть вспять. Издать тихий смешок умалишенного, пойти в отказ и не к месту заснуть. Ночь пуста без зрителей, собутыльников, не грезятся фантомы неумолимого рока, некому хлопнуть в ладоши, тем самым совершив новое чудо.
Завшивели. Все не о том помышляли, да по глупости через жопу руками делали. Начали привирать в склонениях, более не стесняясь в средствах, и заврались, что не различить былого с грядущим. Все едино в одном грязном лотке продается со скороговоркою неразборчивой, покупай или ступай, а может, отдай, взамен ничего, но необходимое там, где ненадобность есть. Мы более не плодимся и множимся, а испокон этого долгого дня вкладываем, иные закладывают и так по кругу, покуда не пересохнет в горле и не иссякнут слова со склонениями. Недовольное блеянье подытожено леденящим кровь львиным рыком, так понимаешь, что где-то есть страшный царь, он всегда голоден, а всем остальным тошно. Всеобщее одиночество слепых кротов и пьют с горя, и вода сделана так, что приносит лишь жажду и ее опять не запить новым глотком. Жить так нельзя, а невозможно иначе.
Довелось побывать мне в будущем не за горами высокими. Срамота несусветная, вроде бы и в белом тамошние жители, есть чем дышать акромя воздуха, да все как-то не так. Иудушек со скоробеями повывели, Содомы, Гоморры повыкорчевывали, на стенах побелка вроде бы свежая, горницы чисты и светлы. Буковками звонкими они питаются. Ума не дюжего, времечко в узде держат. Так, поди, ж разбери, где мужик де баба? Все на одно лицо. Тельца кукольные, ни бога, ни черта не отыскать, душа их человечиной не воняет! Лишь мозг, который все время меж звезд, а не дома. Бытие их муравьиное, чего творят, поделывают, как и мы не ведают, только они с другой стороны. Все тянут и строят для матки, что в свет их сплевывает, не пьют, не курят, такого зла лишены.
Бродил я там долго, зенками хлопал, вынюхивал запашок с гнильцой. Войну с крещеными искал, про храмы расспрашивал "где, мол, свечку поставить, молитву справить?" Нет не люди, головастики, рыпаются в лужице своей стерильной гармонии. Землица не жива, заспиртована как опухоль в банке. Не любят, не верят, не ждут, чего тут скажешь, про все знают, на всякое ответ есть.
Общество позабыло добродетели и пороки, заменив, казалось бы, вечное на четкий порядок работающего механизма, с разрешенной проблемой времени. Остановилось практически все, смерти нет жизни тоже. Ты исчез, ты же и появился. Твоя погрешность исправлена такой же непогрешимостью, сбалансированной, четко отлаженной, смазанной, работающей без сбоев и нервного скрипа. Ты вероятней и не заметишь, что рядом существует некто идущий своим путем извилистым. Одиночка не враг, а так тень в предрассветном тумане. Выйдет солнце и дорога чиста, горизонт без изменений, ни радуги после грозы, ни грома среди ясного неба. Марш поступательного движения строем, формула без значимых огрех. Завтра пребудешь ты в сопутствующем "Вовеки веков".
Люди там, всегда новые с иголочки. Лица озарены дружественной улыбкой проснувшихся существ с чистой совестью. Матка плодит без изъянов, бесперебойно, без родовых травм. Ты желателен и востребован. Она помнит каждого, пуповину не рвет, а превращает в связующую незримую нить коллективного разума. Ее створки раскрываются, и эти одинаковые особи прут организованно улыбаясь удаленной совестью. Каждый встречный божественен, гениален, полон дружелюбия, а слеп как крот. Чужими бумажными глазами. Он озарен истиной и в пустой нирване, уступает тебе место у окна, которого нет. Белые одежды, всегда хочется запачкать кровью на безысходность использовать грязь. Ах да, я слышал, где-то на севере, все предпочитают носить хаки. Говорят это практично. Там другие условия иные цвета. Остается одно, безостановочно, безоглядно убивать и убегать, убивать вновь. По локоть в крови не повод дышать в полные легкие, а не по чертовой дыхательной системе, вовлекающей в паутину безразличного ко всему, поголовного совершенства над собой, в неосознанном призрачном начале, к которому мотылем летишь и не погибаешь. Сгораешь, обращаясь в пепел и не возродившись, пребываешь в том самом полете, в белых выглаженных одеждах. Медитации подобного рода угнетали меня. Эх, был бы приятель старинный. Пил бы беспробудно!
Признаюсь, чего таить, искал я следы былых времен, да наши пробелы в памяти, где-то же остались корни исчезнувшего древа жизни, пара строк, пара фраз. Незыблемая тишина в мимике не одушевленных лиц с рудиментарными фрагментами рта, который выглядит как искривленная щель, за которой проглядывают младенческие розовые десны. Атрофированный язык, мысль одна на всех недоступная чужаку, а таковым ты являешься здесь после сейчас. Эти существа умерщвляют и реанимируют с тем постоянством, как и появляются, впору оставить здешние царства за плечами, да убираться восвояси. Но путь этот вяжет пленом неразрешимых геометрических аксиом, данные условия гибкости и кривизны трудно осилить природным умом. Может быть, существует некая краеугольная формула на жидких числах, выпариваемая в стихии огня, пляске чумной саламандры, надрывно голосящей божественными гласными, что режут слух духа, понуждая пасть на колени. Корчишься, хватая ртом чад и угар, расслаиваешься на параллели, прослойки измерений. Терять все время рвущуюся и ускользающую нить накатывающего стремительно прибоя. Прилив. Сухощавый человек на крошечном осле медленно растворяется в мареве зноем исходящих белых дюн. Он ведом свыше, но все портит волочащийся по мокрому песку бледно алый фаллос животного, режущий око несовместимостью этих призрачных существ.
Говорили мне, да как всегда не верил, очевидная реальность еще не факт, а действительность множественна, в этом легко заблудиться, тем более усомниться и эти новые знакомые из затерянных холмов, во многом правы. Хотя я имею подозрение, что холмы есть и нигде не потеряны, а вот эти без роду-племени вполне вероятно, что заблудились окончательно, но подобные люди всегда имеют при себе верное мнение, потому как лишены сомнения. Правда, каковой она не должна быть, когда говоришь только от своего лица совсем не то, что видят посторонние люди, другие глаза, их язык утверждает обратное, я понимаю что ударяюсь в белые тона. Будущее, залито слепящим светом, словно солнце поселилось здесь, испепелив тени, ночь, сумерки, двойственность трех начал, четырех стихий, оно правит и безраздельно властвует. Существует все в движимом механизме жизни и этого не разглядеть. Тени прошлого в этом светлом царстве, худая болезнь и неисправимое проклятье, вот о чем предупреждали заплутавшие в холмах. Механические добродетели, кукольные тельца из плоти. Преисполненность светлым началом, отсутствие кровяных наполнителей. Работники без устали, устрашающей гармонии взращенной до абсолюта и достраиваемой. Без цели, без принесенных жертв, но в чуде небесном. Глаза озарены добром помысла и забывчивостью. Мое любопытство на нуле. Я ослеп и недоверчив, ни одной ямы, чтобы упасть, стрижены газоны, метены дороги, нет луж и радуги после дождя, детишки не озоруют, они уже взрослые лишены капризов и мечты, им нет надобности, они все знают.
Солнце правит, заливая все на свете белым, осязаемым величием дня в котором исчезло таинство рождения любых диковинных существ. Отправная точка обозначена, скрупулезно просчитана до универсума. Все исходит из стерильности, белый свет от которого начинают стучать зубы, тут не заблудишься, но и не выбраться. Остается войти в незримое течение, ожидая нащупать берега, без глупых надежд и с минимумом уверенности, чтобы протолкнуться, необходимо потолкаться, используя локти. Доходчиво сквернословить, выдвигать нелепые требования в дикой ультимативной форме, приблизить свои поступки к конечному абсурду, ведь это неизбежно, как повторение звука с весом "Я". Этого всегда мало! Надо требовать большее! Мы подохнем и выродимся в этой срединной золотой точке! Не молчите, там что-то есть! Подумайте и одумайтесь, ведь за мерой есть очень уж огромное и это наше, по праву, по закону, потому что оно ничье. Возможности не в счет, если на это способен каждый. Далее жест в ту сторону, где вслух принято не говорить, но знать надо. Смолк, устыдился. Высказал с опережением и на полу слове замолчал, в этом был страх и преждевременность. Осталось идти в ногу с обеленным, высветленным сознанием, все же волочась в хвосте колонны. В былые времена знавали мы пятых и отстающих, теперь же поспешай не теряй из виду, иного пути нет. Солнце правит до затмения, однажды случившегося, более непревзойденного в виду практического отсутствия, воссоздать или замыслить революционно невозможно, не с чего. Мы все шагаем вперед, как всегда без времени. Из белого начала в более светлое будущее, в нем же исчезаем и появляемся в дни багряных праздников. Сколько еще? Белый ответ ослепляющим, пугающим не знаю.
Ровная поверхность, правитель солнце. Страх как перед входом в сверхлабиринт, среди стен которого истлеет бессмертие души. Идешь неприкосновенной священной, однорогой хромой коровой, скисшее молоко, вечная жвачка в стеклянной слюне, хрустальный звон в ушах. Боязнь, что стадо остановится и разбредется кто куда, среди тучных белых нив. Уйдет в забытье, навсегда пресытившись светом, свихнется, так и не заполучив положенного бешенства, звонких позывов пастушьего рожка, злых насекомых и яда. Молочный пар, источающий вечное сияние, ты ничего не отдашь в этой игре, но обязательно достигнешь середины, так и не перевалив через грань. Ничего не скажешь, был пустынником бродягой, да заигрался, шагнул в благодать или нечто новое манящее и вроде бы по силам одолеть, да труд больно велик потому как после уже не ты, чужак в окольном раю. Вовлечен, ворчишь. Ориентиры, что примечал светом дня всех дней, залиты, где же дверь искомая, из будущего в рай и обратно в неизвестность познания дорог.
Я не испытывал тягот пути. Спал без грез, видя все-то же белое. Усталость не путала шага, и этот доминант цвета действовал гипнотично. Казалось, что болезнь натянутых нервов уходит по каплям катящихся слез. Я высохну и наполнюсь невесомым белым свечением. Не воспарю, но стану легок как перо. Безволен рассудок мой, смолк ягненок, зовущий зверя. Кротость человечка с буковками гласными в глотке, для пользы восклицания в преддверии событий. Солнце правит в непоколебимой верхней точке и жизнь ровна, и матка плодит исправно. Череда без заминок поющих голосков сплетенных в гармоничный напев без перепадов. Благодарность за все то, что благодарит, не переставая самое себя, да не различить солнца, когда оно везде и за горизонтом. Тянется далее к новоявленному прошлому, сплошь в величавых тенях и громовых раскатах истории. Погоди немного и там будет пятно, а после совсем белым бело, от того что наступило царство солнца. Недолгий карантин, дезинфекция с жертвами на заклание, всякие сплошь добровольцы избранные им нет счета. Стерильность, срамота, ни души, ни тела, всеобщее равенство в выбеленном и по белому мире, ни мужиков, ни баб, ни деток сопливых, другая новая житуха, строительство с чистого листа. Зной и дюны поглотили осла с седоком, начался прилив сил, исчезло смутное видение, а может мираж в обеленном сознании.
Пилигрим верен своим дорогам, исчезнут они, уйдет и он, закончится путь бесконечности, после уже не зачем поглядывать на звезды, ворошить угли костра, события не ждут люди попутчики и подавно. Строй идущих нарушился, многие становились на колени и замирали, скрестив руки на груди, остальные же шли, вперед не оборачиваясь. В скором времени, единственным кто оставался на ногах был я. Близкое солнце потускнело, очертания его стали исчезать, существа за спиной обращались в хлопья подхваченные легким порывом ветра, откуда-то извне донеслись голоса.
Картина таяла серым мартовским снегом, в ней образовывались прорехи, уж больно походившие на кровоточащие язвы, из которых в замест алого сока сочилась жизнь. Лезло, перло, распирало, проявлялось знамением, возвращение или бегство, но тут это казалось изгнанием. Эдаким ласковым толчком в спину, судорожным востребованным сокращением матки, исторгающей, взращенное инородное присутствие чужака. Хлопья бесшумно кружат вальсом, кругом и во мне белым бело. Пустота, в зрачках тишина, словно ты волной перекатываешь через звуковой барьер смерти. Твое лицо, вернее мордочка бесполого тигренка альбиноса с драконьей пастью, действительно своей нелепой чудовищностью смешит бога, вгоняет матку в череду пульсирующих конвульсий. Она в бессилии, на исходе жизненных сил избавляется от гадкого бремени. Уйди! Иззыди! Ты не мой венец, плод, дитя, порождение! Белое, выбеленное, яркое потускневшее сияние уже блеклое, близкое к значению ничто. Хлопья испаряются над ровной гладью живой не воды. Плотный густой туман, поедаемый шипением струящегося пара, в нем исчезают единицы псевдо человеческих существ, это гибель и посев. Семя прорастает, вверх отторгая корни. Стоит первозданная тишина.
Слышен голос, после распадающийся на голоса. Наши или свои? Пение, ритм барабанов, удары посоха о плоскую поверхность священного камня. Голоса срываются в хрип, рык, визгливое скуление, после тяжелые хлопки и выдохи. Слова теряют смысл и распадаются на энергичные выкрики коротких гласных и согласных. Эта игра или обряд, забываются памятью людей сошедших волею притяжения в реальность. Я знаю, что они ползают, собирая среди комьев глины свой растрепанный рассудок, сейчас они еще исполины, сподобленные величия древних демиургов. Они богоподобны, но вскоре застынут идолищем зверья разномастного, после лишь сбросив маски и шкуры, обратятся в людей.
То, что я в точности помню, бесспорно, противоречит мной виденному сейчас. То, о чем спросят, принудит меня к молчанию и бессвязным жестам, а начав говорить, я сам же усомнюсь в доподленности сказанного не мной и не сейчас, и чем дольше это будет продолжаться, тем явственней проступит парадоксальность абсурда. Правда одного момента растворится в двоякости ложных представлений, того, что видел и наверняка знаю.
Построение множественных, своевременных догадок, порождает загадку, инициирует тайну или пугающую мистификацию из осмысленных действий, практически логично прочитываемую, но ты слаб на данном этапе перерождения. Монстр и младенец, матерый, кровожадный зверь, преисполненный невинности. Безобиден, пассивен, тлеешь огарком в хлынувшей отовсюду воде. Будущее, вода ее разрушительные потоки и смерть, чьего цвета не разобрать в бездонном омуте синевы. Будущее, голосок рождения, маленького полноправного прорастающего семени, грозящего стать перстом судьбы. Распластанный человек на священном камне, в окружении ряженых шаманов холмов, чего ожидают они, и ждет ли их человек? Будущее и смерть, какая печать ляжет на уста? Он видел некое царство, но ходил дорогой иной. Он молчит, ожидая вразумительный ответ, который не разрешит сомнений, потому что там все не так и нет подходящих объяснений.
Благослови господь эту ночь. Величавую, несравненно прекрасную, таинственную, бездонную, манящую, а зелье ваше чумное, губительный яд! Душу гнобящий. В такую дыру с головой мокнуть, креста на вас злодеях нет! Почто с человеком мирным так обошлись, песьи души? Эким дурачиной выставили, зельем одурманив, заговорами попутав. Страшное, это ваше за горами, будущее от того, что непонятное, ни мне, ни вам. Сами-то хаживали тамошними дорогами? Верно, и нет их вовсе, как вообще ничего там нет. Были бы люди как люди, и времечко подходящее сыскалось, а так? Пустота и пустошь, земля-небо одним цветом, не идешь, не летишь. Народился, помер, ничего не смыслишь. Сколько пожил, откель отмерял пешим ходом? Сердца своего не слышал, а брел, волоча на плечах воздух, мозоли не натер, ни пупа не надорвал. Отчего же так?
Шел бы ты своей дорогой человек прохожий с нами бы не повстречался. Ночь коротал бы в одиночестве, не у пламени жаркого, а опасаясь, зверей диких. Где же благодарность? Были бы хозяева гостеприимные вы, то и слово доброе молвить не грех, а то, что же? На шабаш попал бесовский! Тебе ль судить дано человечишка темный, где господне, где бесовское. Побывал в краях далеких, повидал тамошнее житье-бытье и ступай своею дорогою. Ни тебе, ни мне, не бывать в судействе. День, грядущий деяние наших рук сегодняшней ночью. Значит, повидал ты выходит нашу работу неумелую и вина эта ничьей более не будет. Шаман набил трубку, задымил присев у костра, как ни в чем не бывало. Призадумался, не сводя глаз с пламени пожиравшего потрескивающие поленья.
После продолжительных раздумий, он громко рассмеялся. Верно срам - и залился смехом, долгим раскатистым. Выходит, все деяния по добру иль в злом умысле, там срам? Захаживал тут один толмач, человечишка гнойный - он затянулся, выпустив дым сизый ноздрями. Умел растолковывать разное, разве что на словах. Рядил несусветное. Умом большим похвалялся, скоробейко поганый. Испил он свою чашу до дна с тем и сгинул в ночи. Поговаривают, с нечистым попутался крепко. Людей ест, в бога не верит, а был то толмач, теперь же зверь страшный. Мне вот кажется, он всегда людоедом был. Как думаешь? - шаман искоса глянул на меня. Вот видишь и тебе нечего сказать, а лютовал тут, поносил почем зря. Будущее сейчас оно разное, ты видел свое, а я просто тропами разными брожу, не моего ума это дело нос полный мнения совать, куда не следует. Случится, может все, и сам не поймешь причин. Мое же мнение путешествуй и помалкивай, иначе начнешь рассказывать про дали далекие, люди засмеют или того хуже камнями забьют, им хватает того, что сказано и точка. Остальное вздор, ересь, зараза. Люди держатся друг за дружку, чтоб не сгинуть в страхе, а боятся они всего. Путешествия. Идти по времени и своевременно, затея сама по себе не глупая. Жизнь и дороги переплетутся в замысловатый узор, в нем еще разобраться надобно. Много разного поймешь и повидаешь, о чем никогда не пожалеешь в минуту горькую. Такая судьба редкость большая во все времена и не каждому в руки дается, но заполучив ее, не робей, держи крепко. Это действительно богатство, которое в твоих силах преподнести в дар этому миру, не особо сокрушаясь о принесенных тобою жертвах. Это идет свыше и очертания пути не ясны, но это, то самое, остальное ложь и химеры. Шаман замолчал. Или иди, с чем пришел, или оставайся и приобретешь свои дороги. Остальные одобрительно зашумели.
Остаток ночи мы провели в молчаливом раскуривании трубки набитой удивительной растительной смесью, что вызывала почти сказочные видения далеких миров, точками мерцавших в бесконечном пространстве ночи, эти отражения оживали в гладком стекле чернеющего озера. Эти новые миры поглощали нашу бесстрашную компанию, водя за нос, раскрывая молчаливые тайны, по воле волшебства неожиданно заговорившие. Ночь превращалась в уходящую ленту млечного пути, она смыкала узы бесконечности, начинала сползать в огонь солнца, верткой рыбой избегая ожогов, она уходила, но я следовал за ней. Более я с этими людьми никогда не встречался, все мы расстались тогда, ночью, уйдя каждый своею дорогою, и суждено ли было, нам встретится еще раз, никто на самом деле не знал. Утром, я по-новому открыл глаза, ощутив, что уже давно не сплю. Осмотревшись по сторонам, убедился, что снова один в руке зажата трубка и туго набитый кисет с чудо порошком. Я усмехнулся, после решил спуститься к озеру и окунуться в теплую воду, источавшую пар.
Хороша та рыба, что имеет намерение стать завтраком путнику, невзирая на обстоятельство свободы выбора. За это я благодарен и рыбе, и творцу, одна была столь любезна, что попалась в сети, а он сподобил ее быть таковой. Мне же осталось приготовить этот чудный завтрак и утолить свой проснувшийся голод. Уплетая за обе щеки столь щедрую трапезу, я ребенком малым радовался пробуждению этого чертовски противоречивого мира, потому что иногда трудно поутру предугадать подарки предстоящего дня. Мир мерно наполнялся хмелем жизни, источая пьянящие ароматы и мелодичные звуки. Распускались дивные цветы, щебетали нараспев бойкие птицы. Солнце залило теплыми лучами окрестности, играла слепящим блеском утренняя роса искорками алмазов осевшая на сетках паутины. Гармония пасторального мира, лад и порядок царили вокруг, и жужжал ворчливый шмель. Голова моя стала светлой и пустой, начисто лишившейся недавних воспоминаний. Играя легкой усмешкой, я шел вдоль берега, напевая пустяшную песенку из далекого детства. Если бы некий незнакомец в данный момент повстречался на моем пути, верно, он счел бы меня сумасшедшим без капли рассудка в голове. Правду говорят, что радость проворачивает такой фокус с человеком, его глаза загораются искрой безумия, и он может выкинуть любой чудаковатый фортель. Но право же, это намного лучше, чем портить любое утро, каким бы оно, ни было, некой хмурой царской миной в отеческой заботе о сущностях по существу. Человеку, которому по сути дела глубоко плевать на данную условность. Просто плевать. Я делом грешным подумал снова набить трубку порошком на таких чудо радостях, но решил не торопить события, дабы не испытать полноту измен и разочарований от перебора положительными эмоциями.
Путь мой пролегал через тучный луг, склоном пологого холма на котором начиналась дубрава. Величественные, могучие, древние великаны, молчаливо взирали свысока на ползущее существо по склону. Скольких им довелось встретить и проводить, присыпав их следы опавшей листвой, укрыть в прохладе и тени от дневного зноя, дать пристанище во время грозы, скрыть от злобного взора, да мало ли. Ноги шли сами собой, в голове приятно шумело обыкновенной пустотой, которую так обожает ветер, в такие моменты, человек, наверное, близок к первозданности. Он безобидный пофигист живущий в ладной гармонии с собой и природой, ему бы утолить маленько голод, чем придется, да не влезть в колючки голым задом, а в остальном "Мир вам и всем, всем, всем. Люблю, целую. Ваш Адам"
Я раздумывал, иногда даже натыкаясь на вполне стоящую мысль, при этом стараясь не прошляпить очередную преграду и не набить себе шишку. Думать и шагать, можно даже, наоборот, на мою удачу оказалось довольно приятным времяпрепровождением. Путешествие проходило великолепно, притом что, ни цели, где-то там впереди, ни желаемого у меня не было и быть не могло. Следовательно, предполагал я, в данный момент времени, мое местонахождение вероятней некая безграничная или вернее бескрайняя середина чего-то, нежели робкое начало с фатальной неизбежностью окончания, о котором я никогда не мог думать, только задумываться. Там всегда упоминается "что мораль, этой истории, должна быть в канве жанра и точка" я же всегда питал сомнения и неприязнь к узаконенным рамкам чего-либо, ведь всегда есть возможность гениально лажануть, или того хуже внезапно взорваться да так, что будут еще не один век плеваться и убирать мозги со стен.
Солнце взобралось уже довольно высоко и словно замерло, запутавшись среди ветвей этих исполинов. Тысячи золотистых нитей пали на землю, странным образом соединив ее с небом, я остановился, ожидание чего-то скорого сжало сердце. Смутное предчувствие после шевельнулось, неспроста это, не бывает напрасных волнений, когда ты в ладах с собою. Тягучие минуты, а лучи казалось, скрипели натянутыми канатами, удерживая не подвластное взору, в них струилось нечто переливчатое, устремленное в небо и обратно. Безмолвие начинало ныть, зудеть, затем звенеть в ушах. Я как зачарованный наблюдал происходящее таинство, боясь спугнуть, или выдать свое присутствие неосторожным жестом, тем самым пустив данное чудо насмарку.
Может и струхнул малость, но есть от чего. Может так разговаривают земля и небо, местами по-людски, дашь на дашь, а вникнув, не разберешь причуды игры света и тени без слов, полагаясь на обманчивость глаз, да неказистый умишко с глупым языком пустомелей, а тут такое происходит. Послышался шелест в листве, лучи стали исчезать и прятаться. Верно место не простое. Деревья эти издревле были наделены тайной магией и человеку не сведущему в подобных делах, лучше не задерживаться надолго, а то всякое может случиться и случается. Я поспешил убраться по добру по здорову, мало ли чего сейчас за спиною происходит.
Снова живое принялось за свое, и сердце успокоилось, отпустили смутные предчувствия. Растительность, окружавшая меня, менялась, заповедная роща уступила место лесной чаще в серых сумерках, покрытой мхами, царством прохлады и сырости. Тут-то среди кустистых папоротников на пне бородатом и поджидал тот, кого обязательно повстречаешь в безлюдном месте. Как и полагается в подобных случаях, я приветствовал здешнего аборигена словом добрым и поклоном низким, на что он дивно вытаращился.
- Давно ли ты дядя душу живую видывал? Владения я вижу твои, немноголюдны и зверем не богаты - начал, было, я разговор. Он кашлянул и осмотрелся и вправду одичал бедолага, да и в своем ли уме подумалось ненароком. Как, говорю, поживаешь в такой глухомани? Чего шумишь человек прохожий. Слышу тебя и диву даюсь, то ли я одичал, или ты со странностью? Отчего же так? - удивившись, спросил я. Осмотрись прохожий, что ты видишь? Чащу глухую да темную, как забрел ума не приложу? Вот коль не приложишь так и не трезвонь попусту. Всех криком своим распугал. Место ведь не простое, если не знаешь, как здесь оказался, а где тишина правит балом там и чих будет святотатством. Я обмер и осмотрелся, тут-то тишина ожила, зашевелилась. Ох, дядя! Это как же? Серость сумерек и мхов, линялых от времени вдруг волшебством неким ожили, я замолчал и услышал что все окружающее лишено пустоты. Оно живо и живое, будучи неодушевленным, но на порядок выше, там большее, нежели мысль в голове у человека. Там память, знание, гордость, видение, этому не зачем тратить время на нечто, что является мною. Пришлый уйдет навсегда, пришедший может оставить семя или память о себе, что и есть похожесть, когда желаешь узнать тайну за околицей. Ломай голову на то и голова.
Нелюдим усмехнулся и поднялся на ноги - Вижу мил человек, стал ты более чуток. Да дядя есть в этом некоторая забавность. Бывало дело, запаздывал я по времени, но поверь, фокусы с ним не прокидывал. Верткое оно время, стоит на секунду правильно зевнуть и скинуть слово с языка, как глаза на особые вещи по-иному начинают раскрываться. Жизнь присутствует во всем и смерть лишь катализатор. Я уже не терялся время, приобретало множественные значения в разнотональной тишине, которая в свою очередь умела говорить, если ее слушаешь. Я закрыл глаза ровно ненадолго. Совершенно рефлекторно как перед шагом во тьму и уже подсознательно различая, что есть мрак и существует нечто скулящее в нем с тоски и ждущее проявления страха, дабы после торжествовать. Мне казалось, я ступаю по мягкому ковру, устланному сонными змеями, они лишь шипели и тихо постукивали своими погремушками.
Времени вышло ровно шаг. Теперь ночь скрыла молоко и серость сумерек. Я почувствовал дрожь тропинки, по которой ступали мои ноги. Кругом царила непроглядная темнота но я следовал вперед от того что в темноте обратно невозможно вернуться. Все спуталось, ни на секунду не замерев на месте. Мы шли, порождая только шорохи, и вскоре запляшет огонь, угадается наличие рядом тепла очага. Будет долгий разговор на всю ночь, а кругом змеи, чей укус не понятен и не разгадан. Темнота, беззвучие может и есть страх во всем этом окружении чащи темной, но нелюдим сейчас в минуте от теплого гостеприимства, близок к волшебству радушного хозяина.
В ожидании скорого, почему то теряется самая суть происходящего. То ли по растерянности или другой немаловажной пустяковине, но пусть даже перед тобой распахнуться врата небесные, но ты обязательно прошляпишь этот момент. Обернешься на оклик кого-то за спиной и вот уже не твое, чужое и смех со стороны трудно понять шутку, когда ты предмет для нее. Слышишь, птица ночная завораживающе поет, а там треснула ветка. Ну как тебе чертоги мои? - и вот ты глупец прошляпил момент, слышишь смех, сам смеешься потому, как нечем ответить. Остается одна лишь возможность многозначительно кивнуть, это значит солгать, люди всегда путаются в собственной лжи.
- К тебе в дом гостем не званым не придешь. Я замолчал, поджидая, что он скажет. Это верно, место заповедное, от многих глаз любопытных укрыто надежно. Потоптавшись на месте, я все же решился узнать имя незнакомца. Когда-то давно имелось, да позабылось, а теперь незачем, отпала в нем надобность. Имя это для людей иначе все позабудут кто они. Нелюдим усмехнулся, занял свое место на покрытом мхом троне, расправил плечи и преобразился. Таким он был всегда, а я этого не успел заметить.
Видя мое вполне искреннее удивление, он плутовато улыбнулся. Но и ты гость я как погляжу, на имя не богат будешь. Твоя, правда, уж и не припомню, где в дороге обронил его. Да чего греха таить не больно уж и рвусь на поиски, дело прошлое. Странный ты человек, выходит беглец? - нелюдим пристально посмотрел мне в глаза. Если б бежал, то и тебя бы не встретил, а так иду дорогою ведомый. Это верно подметил, есть такой фокус, когда увлечен чем-то. Встречал ли кого в пути, может, видел что интересное? Как видишь, я тут на события не богат, ночь да сумерки и лес в тишине сонливой. Было место одно интересное, его и запомнил.
Было это в стране далекой, в той, что за морем и за океаном находится. Шел я через город большой и многолюдный, которому, поди, тысяча лет без малого, да вот ни одной души живой там не повстречал, всякого чуда дива повидал в тамошних краях, а вот ни смеха радостного, ни песни красивой не сыскал. Мучаются они, томятся, в темницах с худой тоски завывают, а с виду мир да лад царит там. Правда сказать праздник, какой год бурлит шумный в том городе, но по мне это больше на пир среди чумы смахивает. Одержимость и истерия людей к ночи там охватывает, и бегут они не стройными пьяными толпами из домов своих и после начинается неимоверное чудовищное пожарище в городе. Ночи нет там, от огня всесжирающего они в нем горят и пляшут словно саламандры. Призывают очищение и мир новый начисто лишенный всего прошлого и мечты о предстоящем. Они горят и уходят в пепел вот и весь их распорядок на жизнь, деревца не посадят, на небо не взглянут. Жгут жизнь свою заодно с трупами, смрадом и чадом дышат и не разберут в этом угаре, где что на чем покоится, да сами хороши, в саже измазаны не мыты, не чесаны, одним словом безумные.
- Поспешен ты на легкие выводы странник - нелюдим призадумался. Говоришь городу без малого тысяча лет и жгут они его исправно в вечном своем празднике? Безумные в своих поступках слепы. Сожгли бы раз и сказке конец, а ты вот рассказывал, что жгут и празднуют который век и конца края этому не видно. Может ты путник чего в дыму не разглядел? - он замолчал, над чем-то задумавшись. Настал мой черед поразмыслить над сказанным. Вспомнился город тот древний окутанный дымкой черной, гул электрический чувствовался под землей словно там, в недрах окопалось некое чудище прожорливое, что грызло остервенело мать землю. Вспомнил пепел кружащий вальсом среди улиц широких, вой сирен и смерть идущую дорогою людной, ее не боялись, а приглашали в дом, чтоб разделить ее же с ней же. Странности не заканчивались, и дым густел или глаза начинали обманывать, тут начиналось веселье главное. Все собирались на главной площади и каждый приходил с даром для пламени, никто не жалел себя ни ближнего, пламень вот очищение и благо, твердили многие голоса. Я уже не видел людей, только слышал голоса и дым скрыл очертания всего окружающего, осталось одно только желание уйти поскорей. Нелюдим хлопнул в ладоши, принесли вина сказочные жители чащи заповедной, может, и были они больше людьми, нежели те, кого встречал я до сего момента. В этом месте я впервые сумел усомниться в том, что вижу и говорю, я интуитивно предчувствовал, а теперь доподлинно убедился, что существует тишина и живущие в ней. Возникло чувство, что я могу слушать не только себя, но и окружающий мир, этот язык, идущий едва уловимой мелодией подобен реке и я способен войти в это пространство иного видения и восприятия. Дугой мир.
- Заболтался я с тобой путник, про гостеприимство, забыв напрочь. Отведай по началу вина моего лучшего. Ночь предстоит долгая, а тебе сил поднабраться надобно. Пусть во благо сей нектар будет. Нелюдим поднял кубок, топнул ногою, и послышалась едва уловимая ухом музыка, бубенцы, рожки, свирели, лютни и прочее. Тишина наполнялась мелодичными напевами подобно кубку с вином. Мягкий лунный свет залил окружающее пространство, а народу то было диковинного, тьма тьмущая. Всякие разные, все кланялись учтиво, с любопытством разглядывая гостя особого. Сделав добрый глоток вина, я почувствовал легкое головокружение. Мир становился призрачным, теряя привычные контуры. Он утопал в хлопьях невесомого серебра гипнотично струящегося среди нарастающего шелеста потревоженных листьев. Я, покачнувшись, поплыл вслед за мелодией струящегося нитью ветра, он тысячами приятных, прохладных ручейков растекался во мне. Очередной глоток вина волной скрыл нелепый мой разум.
Игривый сатир да хмельная наяда, подхватив меня за руки, потянули к остальным. Каждый шаг давался легко, приближая дно бочки с хмелем, что было желанно как никогда. Мир этой глуши беспросветной вдруг оказался отчим домом, все узнавалось сразу, и было знакомо вечность. Прелестная нимфа в ней бурлил хмель, молодость, она озоровала и кружила голову, вовлекая в плен своих чар, и ты не чурался стать ее рабом, эта дева дарила желание жить, наслаждаясь каждой секундой бытия. Это не миф и еще не сон. Миг и вечность равны, все, что переживаешь это всегда легко и так по-человечески невесомо. Счет выпитому утерян, пусть будет океан и ему найдется подобающее место, если уста твои обожгло поцелуем страстным. В нем все магия, желания, смерть, жизнь соцветия снов перетекающих в явь. Он обезоруживает, поглощает, в нем бушуют стихии, но ты бесстрашен как никогда и следуешь только вперед к исчезновению в глубочайшем омуте вселенной. Сейчас это великая истина, лишенная начал и остатков, слова лишены пушечных ударов, ты пьян, близка суть всего.
Сумерки в серебре. Легкая музыка, играющая отголосками эха, все окружающее призрачно, невесомо и вроде бы ноги не мои и сам во власти чар. След поцелуя жжет и пылает. Рассудок в бреду и ватном тумане. Слышишь, это время играет на лютне, как когда-то давно в старину былинную, ее время истекло и имя утеряно. Серебро, озерная гладь неба, монета луны, ее улыбка отдаляется. Черты уже размыты, ты, возможно, сожалеешь и пьешь, печаль истлеет в горести усмешки, а после снова наступит небо. Каждый дорог и близок, но только сейчас память честна и чиста. Ты вновь у дороги и снова пир, нам по пути. Выбор, отсутствие парадокса это уже сам по себе парадокс, но время за спиной как всегда шутит и где-то ухмыляется.
Нелюдим весел, неужели понадобился лишь путник, дабы пробудить все, что омертвелым было или тех, кто ожидал дня и часа. Почему же люди так старательно забыли праздники и пиры? Ведь они так мучаются проклятым ожиданием самого момента, которого, увы, в природе нет. Они ждут, совершенствуясь в притуплении желаемого, верят, что есть некто особый. Вот он и есть суть, причина производящая веселье в червоточинах их огрубевших душ. Оглянись путник, посмотри ка на этих существ? Видишь ли ты ожидание, готовность схватить момент? - нелюдим сделал круговой жест. Пир горой! Галдят, шумят, пляшут, песни горланят и не в обилии вина тут дело. Не брюхо здесь правит, душа щебечет, веселится! Им то что, они совсем другие. Исчезнет в дымке пожаров грядущих этот лес, и ты вместе с ним, и они, и ваш пир веселый да хмельной. Останутся те, кто значился в поджигателях, их уже мы не поймем. Для людей ты зло губительное, если они не одолеют тебя, тогда заключат договоры разные. Они принудят тебя пожирать плоть и пить кровь, это их устав и закон. Сейчас ты хозяин добрый о душе имеешь намерение поговорить, показать и раскрыть красоту искомой. Готовься к жертвам, я скажу тебе, совсем скоро придут зачинатели пожаров. Я замолчал. Ты уж прости меня за слова столь обидные, но был я в той стороне и души те смрадом и пеплом были полны, и гнал их голод неутолимый. Саранча. Нелюдим встал, сбросил с плеч мантию - Чтож тогда выпьем. Лей до краев! За победу в терновом венце! Я подхватил кубок - За кандалы и цепи, холодные тюрьмы и справедливость закона! Нелюдим расхохотался - Устоишь ли на ногах гость дорогой? А то дядя! Поди, тысячу лет жгли трупы, отрицая наличие солнца. Пили, отупело и в тоске глухой, беспробудно, но бдящие стражи. Ждали с пригорка новое, а оно не шло. Земля так обгорела, что ямой стала черной да бездонной. Колыбелью прокаженных и кошмаров из плоти. Мне ли после не устоять на ногах!
Время замерло в некой точке, неподалеку. Вино не иссякало, ноги держали, пир бушевал с невиданным доселе размахом. Мы говорили много разно, наполняя кубки даром виноградной лозы. Звездное небо в пылающих огнедышащих драконах сжигало подступающую зарю, ее уже и не могло быть, этот алый багрянец затмило древнее величие. Вращение вспять. Все наперекор, пенится, вскипает, бурлит. Бродит хмель в венах. Безлюдное гиблое место полно до краев веселым миром, который покатывается со смеху с печальных, скорбящих мин царственных покойников преисполненных ума и глупости. Они веруют, что живы до бесконечности дураков. Полны медлительной важности, слепы как кроты. Говорят про то, что давно ушло за горизонт. Побаиваются сумерек и дрожат, когда ночь наступает. А милей всего эта подзабытая муза, ее достали нытьем своим корыстолюбивые подонки не первой молодости. Они измарались на могильном промысле гуманитарных помоев и способны лишь механично насиловать. Муза пьяна, льет дуреха слезы ручьем и как любая дура доверчива. Начинаешь думать поэтом, а она ластится, по тебе пробегает желательное электрическое покалывание. Ты пьешь вино, целуешь ее в прохладные губы, вдыхаешь мяту, полынь, сумеречные фиалки и отпускаешь с легкостью на волю. Впадая в беспамятный транс, но храня правильную горечь привкуса. Еще нет ожогов, еще будь здоров и беспечен, еще не мертвец.
Нелюдим шепчет на ухо - Устанешь когда-нибудь, вспомни эту дорогу, в этом лесу ты гость желанный. Не такое уж и безумие, не падать духом. Верно путник? Как-нибудь по осени золотой, жди, буду гостем. Верю тебе, не пустые слова - согласился он, на том и скрепили наш уговор.
После завертелось, закружило веселье. Голоса сделались громче, и таинство перестало быть таковым. Сказанные слова обращались в удалую песнь да ноги непослушные несли в топотливый пляс. Дивная завораживающая музыка в ней и искорки слез и безудержное веселье, уж не разобрать среди столь шумной ночи, где на самом деле лес и его обитатели. Ручьи говорливые луной полны и там играют стайки вертких серебристых рыбок. Нимфы, кентавры, сатиры, фавны мне не в диковину распивать с правителем леса вино его особое, я потерял боязнь темноты, и болезнь видеть монстров спала словно пелена. Когда-нибудь и змеи перестанут ползать возьмут себе крылья и только их видели - сказавшего я не увидел, но показалось, что кто-то из змей сболтнул лишнего, потому что там зашипели. Тело девы молодой с лилиями в распущенных волосах извивается змеей, языки пламени играют бликами на лоснящейся коже, по небу затмевая звезды, неслышно плывет черный ворон ночи. Море огней и россыпи крохотных светляков, все это течет, перетекая в хаотичное движение древнего мира сказок, но за хаосом придет солнце. Здесь не будет пролита кровь ради забавы, герои мертвы и давным-давно позабыты, а в остальном гуляет душа, хохочет.
Видел я змей тех, они мирно грелись у костров, с мудрым равнодушием холоднокровных созерцая идущее веселье. Великое множество лесного зверя кормилось у столов царских словно ровня, не челядь придворная. Оставалось усмехаться и закрывать на все глаза, не из страха, а по причине элементарного наплевательства. Не поверишь гость, но все, же скажу. Скоро люди утратят навсегда секрет вина и в любом трактире тебе подадут все что угодно, но не вино. Новый нектар принесет вам тяжесть и глухую боль вины.
Лесной хозяин хлопнул и топнул - Вина да поживей, а то гость еще подумает, что иссякли мои реки! Ночь, бесконечная минута в череде расслоенных времен, зодиакальные созвездия рассыпаются снопами взметнувшихся в небо искр. Быстротечность мгновений, которые успеваешь надолго запомнить, скрепив глотком прохладного вина, вдохнув тепло во все легкие кружить, оставаясь в невесомости данного места подле трона. Крохотные существа вплетают в твои волосы, спящие грезы ночных цветов, звонкие бубенцы счастья. Они исчезают во тьме и вновь появляются с этими странными магическими дарами. Кыш, несносные создания! - прикрикнул лесной владыка. Любят проказничать. Я тряхнул головой и увидел, что посыпались лепестки, с которыми тут же происходили дивные превращения. Они таяли и обращались в капли росы, после наполнялись неким свечением, а после обращались в жемчуг, тут же исчезая в темноте чащи. Я наполнил кубок вином и жадно отпил, ощутив приятную легкость без головокружения. Сейчас в данный миг проступило четкое осознание, что дорога ждет. Скоро совсем скоро придется распрощаться. Наступит долгий сон и будет солнце, день, поднятая пыль. Холмы, реки, моря, океаны, горы, полевые цветы и роса все это с тобой. Дожди, грозы, молнии там впереди и чей-то ровный сон, затаившийся в этой глухой чаще, не удержит надолго видением древней обетованной земли.
Она коснулась моей руки, я обнял ее. Мы оттолкнулись от земли, исчезнув в звездном небе. Там в глубине небесного омута, там на моей луне у озера, покрытого печалью сонных вод, где стелется туман предрассветного часа, смешавшийся с ароматом распустившихся белых лотосов, оказались мы. Ничего не говоря, просто держась друг друга. Я смотрел в бездну, чувствуя живое тепло ее ладоней, едва уловимый пульс сердца, боясь поднять глаза, оторвавшись от неосознанного созерцания. Она молчала, чувствуя мои ладони в своих, что сейчас мы в одной лодке и кругом чернеет ровная гладь воды. На ее луне среди уснувшего океана космоса, мы предчувствовали и он начался. Сотни тысяч метеоров, вспышками отражались в зеркальной поверхности озера. Лодка слегка покачивалась, наш общий пульс участился, обретая некоторую мелодику. Я, осмелев, посмотрел ей в глаза. Слова, которые утаил, утратили искренность и смысл. Ее взгляд напрочь лишал рассудка, эти изумруды пробуждали несвойственные, незнакомые доселе желания, но я продолжал упрямо молчать не из страха. Я знал, что это любовь, но придется идти дальше. Она просто улыбнулась, словно прочитала все, все, что было и будет. Мы стояли в лодке посреди озера одиночества и печалей, над нами пылал звездопад. Берега скрывал туман уходящих сумерек. Наши сердца наполняла любовь, и они бились в унисон. Даже сойдя на берег, я останусь навсегда с ней, на моей и ее луне в том красноречивом молчании держась за руки, более не опуская глаз к бездне. Звездопад продолжался. Цветы исчезали в сонных студеных глубинах. Молоко тумана поглотило нас и озерную гладь, где-то вдалеке зазвучал пастуший рожок.
Без любви все пустота в пустоте. Нелюдим хитровато усмехнулся - Вот видишь, как все обстоит, а мудрец один подарил людям химеру. Бойко говорящую да живородящую, ловкую в навыках, знающую толк в житейском омуте, а сам то стороной все боком пятился, созерцателем прикинувшись с тем и сгинул в потоке времен, а химера его то живет, разрастается древом размашистым в цвету, плодами одаривает к нему тянущиеся руки. Тень эта всем нужна, многим она прибежище. Ты видно мудрецов в почете не держишь. Я тебе путник скажу больше, всех прогнал, взашей вытолкал и велел палками бить, если явятся, так что все они в мире твоем обитают, кормятся. Он смолк, после рассмеялся, бывает такой смех, ему не рад, но он вовремя. Подумай сам, зачем мне мудрецы? Сатира спроси или нимфу, змеи без этого жили и продолжают жить. Ты вот нуждаешься в совете мудром? Не имея денег и будучи бродягой, которому мир дом, а небо крыша, нужен ли тебе мудрец с его советом? Понятное дело для мудреца ты не интересен как человек, если не станешь ему соперником. Нелюдим усмехнулся и после продолжил. Зачем вам мудрость? Вам хватает природного ума и агрессивности. Мудрость что это такое? Ответь мне путник. С первого дня, когда вы отбросили хвосты и стали бегать по земле, она вам была не нужна. Мудрость в ней та мощь, которую человеку не под силу нести или сдержать. Посмотри на меня, мудр ли я? Нет, я владычествую в данном лесу и все. Вы бесконечно о ней говорите и нагло требуете, хотя она вам не нужна.
Мудрец подобен простолюдину, покуда он пьян и не иссякло содержимое бутылки. На похмелье он слишком серьезен, умно говорит, его слушают, потому что не совсем понимают, но мудрец есть мудрец. Красивое искусство жить не от мира сего, но придумывать его основополагающие законы.
- В итоге имеем то, что есть сейчас в данную минуту и это еще не факт. Поутру все исчезнет в тумане даже континенты. Все время искать землю обетованную, на которой стоишь, и которой никогда не было, но где-то она есть. Жить в предчувствии неведомого, ослепленным днем этого солнца, но было ли это? Или предстоит, если оно есть сейчас. Счастливы заплутавшие в своем заблуждении что верят. Они дети, они полны решимости и бесстрашия, они не желают взрослеть, дабы прийти к мудрости. Они невинны в жестокости своих диких игрищ. Мудрость это высокая гора, а мудрец камень у ее подножья, утверждающий, что скатился с самой вершины. Нелюдим поднял кубок - Вот и я питаю слабость стать лесным пьяницей, потому как предчувствую осень и долгий зимний сон. Моим утешением остаются лишь сны, я растратил все свои надежды, но ничего не жаль, это было и есть прекрасно.
Темп музыки нарастал, делаясь громче. Слова нелюдима исчезали в этой дикой какофонии некогда приятных мелодий. Пир превращался в безобразную попойку, в которой не разобрать лиц. Маскарад ужасных фантомов влезших в разлагавшуюся плоть трупов, надоедливая мошкара, смрад и сырость. Кровоточит лоза, отяжелевшая от спелости черных сгустков крови, ты поедаешь, ее плоды пачкаешь руки, теряешь рассудок, обращая взгляд в окружающее зло из мрака и пепла. Змеи предостерегают шипением, там закипает свальная оргия. Шествует по лесу увалень с горящим лицом, рядом семенит его, то ли свита или голодная свора, не речь слышна, а резкая брань площадей, ночь скверна на поверку вышла. Шагают истуканы, желчные трупы всяк сброд из болот, от которых несет гнилью и могилами. Полны они чумы и веселья все так же голодны и не прочь набить брюхо пустое, рыщут волчьими глазами по кустам и кочкам воют, стонут, смехом скрипучим округу наполняют, ужас сеют и пьяны не в меру, глаза их водянистые запавшие, пылают не любовью, а местью. Среди этого лиха из чащи значусь и я, пьян и в неведении, где какая сторона.
Мы так и остались пьяны. Ближе к утру поняли, что пора расходиться. Нелюдим разлил остатки вина, объявил тишину, отменил шелест листвы, разогнал пинками разгулявшуюся свиту, прежний свой облик обрел. Молчали, засучив рукава, в ступоре наблюдая смерть последних костров. Если хочешь, оставайся - после сказал он. Выберешь луну и озеро. Любовь вспомнишь, и счастье найдешь, разве не сказка. Он помедлил с другими словами. Лучше иди дальше, вот тебе мой совет дельный. Ступай, пока не рассвело, иди тропою на север, там выйдешь на дорогу широкую, а дальше как знать. Нелюдим поднял руку в знак прощания и исчез в стремительно надвигающемся тумане.
Откуда б ни вышел и куда б ни пришел, там, всегда сыщутся хмурые мужички на привале, да баба стряпуха с лицом подпорченным оспой. Чтобы ты не сказал и как бы ни заговорил, даже издалека, они на стороже, все знают, напрочь лишены доброжелательности, меж тем угостят снедью как собаку дворовую. Дети малые не ухоженные с взглядом живодеров, размазывая сопли под носом могут швырнуть камнем в тебя не получив нагоняя от родителя. Чем промышлял в чаще глухой человек прохожий? - спросил старший этой компании. Свирепого вида и уставился налитыми кровью глазами на меня. Заблудился я мил человек. Кажись дорога тут одна, а кругом места глухие, дремучие, да и тропы все зверем лесным топтаные. Как же так вышло, что заплутал? - страшные глаза, не мигая, уставились на меня. Выпил я лишку, а далее как повелось. Повстречал ли кого в чащобе лесной? - недослушав, спросил он. Все зверь дикий, а люда живого не видал. Это хорошо - он оскалился, показав полон рот желтых клыков. Камень просвистел у моего уха, другой угодил в затылок, все померкло в глазах. Я тихо опустился на землю, слыша далекие радостные детские вопли.
Голова раскалывалась на части. Я приоткрыл глаза, руки затекли и онемели от впившихся тугих веревок. Хмурые мужички все так же сидели у костра, молча прокручивая на вертеле куски мяса. Неужто людоеды, мелькнула ужасная догадка. Оклемался чужестранец, чего притих? Мы люди мирные, не чета разбойному племени - они дружно рассмеялись. А чего же связали, коль люди мирные? - спросил я. Так знамо почему, чтоб не убег ты ветром быстрым, тогда нам печаль кручина. Главарь подозвал женщину и что-то нашептал ей на ухо, та безобразно оскалилась своим беззубым ртом, часто закивав в ответ, а после, прихрамывая, быстро исчезла с детворой в кустистых зарослях. Мы вот тут подумали, посовещались и решили оставить тебя при себе, только вот на обед или ужин еще не определились. Мужики принялись за еду, клыки впивались в сочащееся кровью мясо неизвестного бедолаги, ставшего волею судьбы обедом этих ужасных людоедов. Картина подобного мерзкого пиршества напрочь лишила меня слов. Я не мог отделаться от мысли, что в скором недалеком будущем вот так же стану их обедом или того хуже ужином.
Старший людоед снова повернулся ко мне, отерев окровавленные губы, он заговорил. Ну чего расскажешь путник? Да особо и нечего. Эк ты человек прохожий странноват. Я вот думал, примешься просить о пощаде, взывать к милосердию. Может, проклянешь разок другой, нам это особо приятно. Не томи с ответом, говори. Проклятия - он словно сжевал это слово и продолжил. Знаешь ли, очень они милы сердцу моему черному. Слушая их, как-то веселей на душе становится и к жизни нашей не легкой интерес появляется. Да и мир этот окружающий в моем тусклом свирепом взоре щедротами своими начинает переливаться. Петь хочется. Понимаешь? Лучше не ешь, отпусти по добру по здорову. Ну, вот и похоронил ты весь разговор, эк все же странен. Я конечно с радостью, есть такая возможность, и отпустил бы на все стороны, но как ты сам понимаешь мы людоеды и подобный поступок просто не возможен, он противоречив и не логичен. Людоед лукаво посмотрел на меня свысока - Да я вижу, испуган ты бродяга. Напрасно, ты об этом не думай много. Дело то решенное и скажу честно скорое. Тебе смерть нам еда, не самая худая участь человеку. Главное то что? Легка ли она будет или ужасна, а в остальном будь спокоен. Он усмехнулся, после склонился надо мной, в нос ударил мерзкий запах его дыхания - Нет, кишками чую, что мясо твое прескверное окажется, горькое, жилистое и с вином одна мука будет, не трапеза чинная, а так перекус вяленой постной рыбиной. Вот раньше-то было как. Изловишь купчишку на дороге, одна радость и удовольствие. Мясцо сладенькое, нежное, мясом пахнет молоком парным. Баба шкварок натопит, жирок по рукам течет, дымком пахнет, эх, одна приятность. Людоед облизнулся. Поди, одного человека на неделю хватало, а как ярмарка какая в городе, месяцами живи не тужи. Баба то моя стряпуха знатная и солонины, и копченостей с колбасами разными наделает - людоед замолчал, достал трубку набил, поплотней табачком, задымил. Да было времечко, как люди жили. В церковь исправно ходили по дням воскресным. Священник то у нас был, будь здоров мужчина, а как молитвы читал. Бывало, заслушаешься, что и слеза навернется крупная, славно так нараспев, зычно читал - остальные одобрительно закивали. Хороший был человек. Съели мы его, в окурат ко дню постному, не утерпели. После и приключилась беда с нами, а в чем вина то наша? Грех вы большой на душу взяли, служителя божьего убили, да и так не праведным образом жили. Людоед подскочил как ужаленный - Кто это сказал - прокричал он.
Молчи дурачина убогий. Знамо что сейчас скажешь (что, мол, господь наказал так людям) но я тебя спрошу об одном, тебе ли он это сказал, или всякому прочему? Нет! Раньше во времена древние, считалось не зазорным скушать одного другого и вот на тебе, табу. Я людоед и предки мои все были подобными и закон наш первый гласит. Людей кушать надо! Может вы, и отличаетесь от нас, хотя я сомневаюсь в подобном суждении. Вы убиваете поболее нашего брата, и бывает так, забавы ради, а я спрошу, чего еде пропадать зазря и воздух чистый портить? Людоед поднялся во весь рост - Может зверем обозвать меня надумал? Не боись, я такой вздор часто слышу. Я и есть зверь, посильней и шустрей всякого льва или дракона, потому как тяга моя до еды и размножения вполне царского размаха, а остальным придется туго, я зверь матерый и сильно не уступчивый и ни чем не побрезгую в моей охоте. Людоед злобно зарычал, состроив страшную гримасу на лице.
Пробовал ли ты бродяга ангела филе? Людоед усмехнулся - Им не утолить голод, но всегда хочется, посредством этого мы постигаем мир и поглядываем на небеса, не страшась ослепнуть. Мой век есть и будет долог и если понадобится, я испробую все окружающее меня, вот тогда-то мы сможем поговорить и о грехе, и о добродетели. Что притих? Может там, в стране небесной, что вы раем называете, и нам людоедам сыщется место. Я много слышал разговоров и обещаний, про лучший мир. Он замолчал. Видишь ли, очень сложно представить бесконечное пространство и свою роль, место в нем. Близко прочувствовать свою причастность к этому. Осязать свой угол в данной бескрайности. Надо быть действительным сумасшедшим, противоречить порядку этой реальности и станется так, что будешь убит, съеден. Слабая особь. Насколько же должна быть велика та вера в крохотном существе из плоти и крови, когда даже безумие мелочно и воет в четырех стенах не смея вырваться на волю, и знает об этом. Я не сумею принять это. При всех попытках вновь и вновь я буду рыдать горькими слезами у врат рая, поедая добытое филе ангела. После некто одаренный и избранный, намекнет так невзначай (знай, рай мал, там приготовлены ложи для считанных единиц) и я охотно поверю ему на слово. Потому что большей величины, нежели малое и не представить умом, а прибегнуть к самообману значит отринуть данное. Видел я злых, знавал и добрых, безумцы. Людоед замолчал. Уж не заблудилась ли баба с детишками в лесу? Чего расселись, живо ступайте, ищите. Хмурые мужики нехотя поднялись и не спеша один за другим исчезли в зарослях орешника. Мы остались вдвоем.
Людоед, заложив руки за спину, неспешно прохаживался, поглядывая в мою сторону. Что за напасть, куда они подевались? А ты подумай, поразмысли, не бойся, попробуй - ответил я. Эти и медведя загрызут, будет такая надобность. Выходит не по зубам тот медведь. Людоед остановился, пристально посмотрел мне в глаза. Что знаешь ты, чего не знаю я? Ровным счетом ничего, кроме того, что есть людоед и связанный человек у его ног. А медведь? О нем подумал именно ты, я лишь поверил, что он существует. Опять же с твоих слов - людоед отмахнулся. Странная тишина в таком-то безлюдном месте - он снова посмотрел на меня. Пойди, проверь, в чем там дело - посоветовал я. Беда приключилась и виной всему ты чужак. Ох, неладное происходит в этой тишине и ума не приложу где. Людоед присел, всматриваясь в заросли. Если беда поспешай на выручку. Сидя тут, ты им ничем не поможешь. Или сам сгину там. Тебе решать людоед, не мешкай. Я выпрямился, лежа головой к дороге и смотря в сторону леса, окутанного странным безмолвием тишины. Воистину сейчас все было сосредоточено в руках некой силы, власть которой делала нас обыкновенными пешками в очевидной, но неведомой игре, чьей движущей силой являлся неопределенный ход.
Людоед начинал нервничать, по скудости своего мышления сводя опасность до привычного образа реального врага, затаившегося и выжидающего удобный момент. Что до меня, стесняли лишь проклятые веревки, а так бы шел своею дорогою на север, не более того. Людоед неожиданно зарычал и, схватив увесистую дубину, бросился в чащу. Более ни звука, словно он погрузился в воду, и круги разошлись по ровной глади. Мне ничего не оставалось, как червем доползти к костру и побыстрей освободиться, что я, не медля, сделал, но вот на ноги подняться не удалось. Я то и дело падал, все же опасаясь, что эти жуткие существа вернутся и продолжат свою трапезу. Кровь в конечностях понемногу начинала циркулировать и я, ковыляя на нетвердых ногах, пошел своею дорогой, даже не помышляя узнать, что же случилось с семейством хмурых людоедов. Некоторые тайны лучше оставлять на своем месте в положенном им углу.
Солнце, перевалив полуденную точку, начало медленный спуск к закату, дорога, изгибаясь среди холмов, прерывалась у полноводной реки, искрящейся в лучах заходящего солнца. Я порядком подустал, но все, же из последних сил пошатываясь, плелся к реке, не обращая внимания на ноющие ноги и отяжелевшую голову. Лес ожил, наполнился, привычными живыми звуками и мне подумалось, что людоеды сами были причиной той мертвой тишины, что сгубила их, в этом я уже не сомневался, не особо стараясь докопаться до сути от чего и почему. Поедая людей, они сами стали жертвами на этом и закончилась история, их кровавого жития-бытия.
Заботило теперь другое сродни людоедскому. Утолить жажду и голод, дать отдых телу бренному, погрузившись в сладкий сон живого человека, а после история моего пути будет иметь свое продолжение.
"Старые лодки, осилишь, бери любую" гласила надпись у ветхой пристани. Люди, конечно же, отсутствовали, да и кому в голову придет мысль оберегать обесцененное временем старье? Но на все ничейное найдется свой сторож. Я снова осмотрелся по сторонам, в который раз прочитал надпись, опять же не найдя следов человеческого присутствия или кого-либо еще. В итоге решился воспользоваться одной из более пригодных для моего предприятия лодок и тут же отказался от этой затеи. На то были свои веские причины, о которых следовало бы упомянуть. Во-первых, вся эта ветхая флотилия принадлежала некоему царю Химере. Далее следовал великий перечень того, на что незримо простиралась, длань сей царственной особы, а также были указаны даты, когда правитель практически всего, говорю это без усмешки, пересекал эти воды с одного берега на другой и, следовательно, обратно. Об исторической ценности данных переправ я умолчу по незнанию, так как не ведаю, чем все обернулось для обоих берегов реки, но если царь был, значит, что-то происходило и неспроста. Во-вторых, в лодках отсутствовали весла, это совсем просто, и в третьих каждая из посудин была на цепи, что указывало на один лишь факт. Красть люди не перестанут, покуда не разучатся поддаваться сему соблазну, легкой наживы. Последним, что более всего заботило меня, являлось слово (осилишь) на что оно двояко указывало? Проявить изворотливость ума? Набраться глупости и возомнить себя царем? Или думать над всей этой нелепицей и помереть с голода - произнес я вслух.
Здешняя рыба упрямо не желала становиться вечерней трапезой уставшего и теряющего терпение путника, и чем дольше не добрым взором я всматривался в текущую воду, тем более она становилась не той водой, каковой была до этого. Река имела звук свой особый, но не привычный успокаивающий плеск. Этот звук более походил на глухой далекий хруст песчинок, словно нечто имеющее немалый вес, но гладкое, скользило по руслу, и я не видел лесную живность, по вечеру идущую к водопою. Это живое, подобная догадка пошатнула мои предыдущие намерения. Дальнейшее сразило просто на повал.
Будучи в здравом уме и трезвом рассудке, я действительно осознал, что подобное убеждение очень спорно, более того опровержимо. Проплывали мимо деревни, был слышен лай собак, окрики пастухов, топот скотины неспешно идущей в хлева, это исчезало сменяемое шумом и безмолвием малых, больших городов, в перезвонах храмовых колоколов, гулом людских голосов. Я видел огни на сторожевых башнях, слышал, как заступает в караул стража. Теперь возникли горы в сумеречной дымке искрящиеся снежными шапками в лучах закатного солнца, там, в небе загорались настоящие звезды, плыли чернеющие тучи. Кружила в некой глубине тень сонной рыбы с золотой чешуей и бездонным глазом. Лучше закрыть глаза и оказаться в темноте, а что дальше? Ночь после день, а если сейчас что-то предпринять, и оказаться где? С чем?
Дощатый настил пристани заскрипел и вот в сумерках возник широкий мощеный брусчаткой мост. Горели факелы, отбрасывающие причудливые знаковые блики, с дуру я сделал шаг, а когда одумался, поспешил дабы не застояться на месте и сойти на том берегу этой дивной реки. Там все же ожидало более привычное и не под вопросом, не такое перекатно-текучее, постоянное. Осилить - шептал я, ускоряя шаги, стараясь не смотреть под ноги, чтоб не ощутить себя рыбой в этой воде. Ступив на твердь земли, я все же не удержался и обернулся назад, несмотря на множественные клятвенные заверения, что никогда не сделаю этого. Там ничего не было, лишь уныло чернела ночь да подмигивали звезды, берега не существовало вовсе. Очертания моста окутала мгла, огни обернулись светляками, в уши вполз плеск воды и уханье филина. Клубился туман скрывающий прошедшее, мне послышалось, как всхлипывает ребенок и его успокаивает женский голос. После на миг возник хмурый людоед, он грозил мне крохотным от расстояния кулачком и совсем не здоровяк, коротышка, вовсе не страшен. Я помахал ему рукой на прощание, шумно выдохнул, подумал о чувстве голода и что не стоит испытывать судьбу снова рыбной ловлей.
Посмотрев на возвышающийся стеной чернеющий лес, я решил пройтись вдоль берега, питая призрачную надежду, что может быть, набреду на рыбацкий поселок, где найду пищу и кров. Усталость давала о себе знать, и даже голод трусливо отступил. Сон овладевал мной, где-то поблизости вдруг раздался лай собаки, я заметил крошечный огонек и приблизился. Преодолев густые заросли, подступившие прямо к воде, я оказался у тихой заводи. Лес отступал от берегов реки, уступая место тучному лугу, где находилась небольшая избушка. Хозяева видно не спали, так как в низких окошках трепетали тусклые огоньки. Снова раздался лай пса, вскоре он и появился, огненно рыжий и вполне дружелюбно виляющий хвостом. Потрепав его за ухом, я направился к жилищу. Пес семенил рядом, то и дело, облизывая шершавым языком мою ладонь. Добрая животина остановилась у двери и просунула морду в щель, а затем прошмыгнула внутрь дома. Я вошел следом.
Хозяев нигде не было, лишь пес лежал у очага, очень уж глубокомысленно глядя на языки пламени в очаге. При моем появлении он коротко тявкнул, и лениво зевнув, окончательно потерял интерес к моей персоне. Я устало опустился на лавку, вытянув ноющие от усталости ноги. И где ж твои хозяева? - спросил пса, в ответ тот вильнул хвостом и тихо заскулил. Осмотревшись по сторонам, я так и не определился в выводах, кто же тут обитает. Кругом царили чистота и порядок, все было на своих положенных местах, стоял запах обитаемого жилища, а не берлоги отшельника, из этого проистекала уверенность, что в доме имелась хозяйка. Более не томим раздумьями, а лишь усталостью и урчащим животом, я подыскал подходящее место для ночлега. В самом же деле, не идти мне на двор и спать где придется, мирному человеку подобает соответствующий сон.
Уже, будучи в полудреме и готовясь всецело вкусить блаженство даров Морфея, мне пришлось разлепить смыкающиеся веки. Хлопнула дверь, и послышались легкие, крадущиеся шаги, видно это явились хозяева. Свойство неожиданности зачастую бывает двусторонним, в нашем случае получилось именно так. Пес спал на мое удивление просто крепким сном праведника, не поведя и ухом на появление ночных визитеров, чего не скажешь обо мне. Два не малых существа обликом схожие на волков стоя на задних лапах не без удивления глазели на меня. Дальнейшее просто приперло и вжало мою спину в стену. Людская молва, конечно же, не жалует хорошим словом оборотней и видно на то есть свои причины. Хотя сыщется ли в миру человек, взаправду знающий об этих существах все, вот это вопрос. Это мир вам, добрые - с дальнейшим я замялся, так как не знал коим словом наречь их. Прошла минута иль минуло две, и белой масти волчище вышел. Я услышал, как скрипнул засов запираемой двери. Черный же волк, опустившись на все лапы, ушел в другую комнату. Пес даже не тявкнул, не говоря о заливном лае.
- Мир и тебе гость нежданный - раздался девичий голос из комнаты. С чем пожаловал мил человек? - прозвучал другой со стороны. Да вот иду с того берега, а тут изба ваша на пути. Пес лохмач и пригласил зайти. Прямо так и пригласил? - с усмешкой переспросил голос со стороны. Да. Отворил дверь я и зашел следом. Послышалось, как отпирают засов и в горницу вошла белокурая девушка. Какой у нас гостеприимный пес - на ее лице играла улыбка. И в правду, другого такого не сыскать - выходя, сказала другая девушка, смуглая, черноволосая. Она улыбнулась - Ну коль зашел, будь гостем. Присаживайся путник, отдохни с дальней то дороги, а мы с сестрой сейчас стол накроем, чарку нальем. Гости к нам не ходоки, видим кого редко, все лесом больше рыщем, на зверя охотимся, луне матушке нашей песнь тоскливую поем, а днем по дому хлопочем. Так что гость ты желанный, а чего худого не думай про нас. С добром пришел, добром и ответим. Они звонко рассмеялись, да и признаться честно мне тоже стало смешно. Я уселся у окна, все еще не веря своим глазам с ушами.
Рыжий пес проснулся и теперь семенил следом за суетившимися хозяйками, изредка поглядывая в мою сторону и было что-то очень уж человеческое в его глазах, сродни тому - Вот видишь, и мы умеем быть людьми, не хуже вашего. Вскоре по дому разнеся аппетитный запах готовящейся снеди. Я сейчас баньку истоплю, дух звериный собьем, да и тебе путник не помешает с дороги дальней попариться, как думаешь? - смуглянка усмехнулась. С девками молодыми в баньке попариться, грешно или во благо? Вот отмоем тебя, авось на добра молодца схож, станешь - подхватила белокурая, ставя штоф с вином на стол. Ты не серчай на сестру мою мил человек, по правде говоря, больно не мыт, не ухожен ты. Право слово лиходей не чистый - девушки снова прыснули со смеху. А так поглядим, присмотримся, вдруг приглянешься - лукавили молодки. Может, в предбаннике накроем? - подмигнула смуглянка и выбежала на двор. А ты чего окаменел? Дура та баба, что к мужику не тянется. Белокурая налила вина - Выпей, усталость как рукой снимет - и вышла вслед за сестрой. Рыжий пес тявкнул, кивая мордой. Тоже мне советчик выискался - буркнул я под нос. Он завилял хвостом и отвернулся - Ишь ты, немытость теперь учуял. Нюх ваш тонкий режет - я залпом осушил стакан.
Напиток отдавал мятой, терпкий с кислинкой, прохладный и только жидкость достигла нутра, как я почувствовал его благотворное действие. Вино иль зелье колдовское, когда оно в тебе и не в тягость, почитай как должное. Усталости как не бывало, да при светлой голове не в бредовом хмеле. Кровь забурлила играючи. Я ощутил прилив сил, небывалую легкость во всем теле. Услышал дыхание не спящего леса, как шелестом листвы говорят миллионы растений, как бранится назойливая мошкара на болотах. Речь зверя и птицы обрела доходчивый для ума смысл и понятность. Я быть может, уже различал древние истоки жизни. Это отнюдь не пугало, не путало, не таило угрозы, не предвещало беды. Были различимы те самые корни давшие гармонию земле с небесами, далекие чертоги творца манили теплыми ветрами свободы, вновь обретенной Родины.
Женщина-сука, в которой есть что-то от бога. Ты порождаешь два великих чувства, любовь и желание. В тебе заключен дар, дарить жизнь. Я сейчас не в состоянии говорить о другой стороне твоей натуры, я продолжаю верить в лучшее. Богатый стол, доброе вино, молодые хозяйки, истопленная банька и вся ночь впереди, не сплошай, если добрый молодец ты. Легкой поступью я приближался, быть может, к правильному человеческому счастью. Конечно, все можно обратить в спор и подвергнуть сомнению. Мир велик и разнообразен на виды и мнения, но в нем есть место именно таким моментам, ладно подогнанным к месту и времени, что иначе как счастьем, удачей, радостью это не возможно не назвать. Ты ко двору, поступи правильно. Сделай любовь земной, реальной и ощутимой. Подари ее всю без остатка женщине, она заслужила любовь своими стараниями и вернет дорогим даром, раскрывшись во всей своей красоте душевной и телесной. Щедрость и ласка, откровенность и нежность, разве кто-то спрячет нож за спиной? Не хочу показаться близоруким идеалистом, но это порождает себе подобное. Иначе изначально ты был глуп и слеп, как тот ягненок, не убоявшийся голодных львов.
Прежняя скупость на слова уступила место для разных историй, моментами жутковатых, но это добавляло остроты в желание продолжать жить. Иногда становилось просто смешно, потому что, менялся взгляд на пройденное, вся серьезность и важность которого в миг улетучивались, оборачиваясь в простоту шутки при трагичной мине рассказчика. Навряд ли мудрец в объятиях молодки останется таковым. Любая истина превратится в утеху и шутку, вокруг смеха, которой вертится весь непознанный, многосложный мир. Иначе ты эгоист с холодной, мерзкой кровью гада и змеиным жалом речей ядовитых. Они были просто женщинами во всех своих желаниях и поступках. Я не препятствовал этому, да и незачем. Я оставался самим собою, пил, наслаждался, отдавая должное. Временами все происходящее кажется довольно легким и естественным, если не смотреть со стороны, а о чем думал пес, этот лукавый рыжий лохмач, наверное, его личное дело.
Если не секрет, куда ты идешь, зачем следуешь? Ты что-то ищешь? Слишком много вопросов, а мне нечем ответить. Существует ли смысл в этом паломничестве? Конечно же, да. Может это умысел, некая тайна, о которой шепчет глубокое предчувствие - я задумался, глядя в бескрайнее звездное небо. Хорошо, что ты не спросила о смысле. Я бы точно насторожился, а так ... Человек, который спросит о смысле всего или в частности, обязательно попытается обратить тебя в свою веру. Он подавит волю, ограничит свободу кругозора, навяжет страх оглядки с опаской. Быть под пятой, может и есть в этом абсолютное благо для человека, потому что выбравшись оттуда на дорогу, идущую за горизонт. Я замолчал. Это путь познания. Следовательно, он ведет к разочарованиям, а они противоположны счастью. Своего рода война души и тела. Она улыбнулась - Но сейчас ты счастлив. Даже более того, удовлетворен, тем, что сделал и тем, что получил. А когда наступит разочарование? - с интересом спросила она. Оно было всегда. Эта ночь закончится, и память может предательски меня покинуть на воспоминания, и я забуду вас, будучи очарован линией горизонта и восходящим солнцем. Только разочарование в себе и после не возможность вернуть, повтора более не существует. Ты фаталист - сказала она. В этом и есть прелесть данного момента. Сейчас мы счастливейшие из смертных и практически не боимся смерти и нового дня, но это наступит. Глупо звучит, но я разочарован этим фактом, хотя долгое счастье становится мучением, как и любовь, переходящая в жгучую ненависть. Прекрасно человеческое счастье равное земной жизни. Мы хотели, чтобы ты остался. Я улыбнулся, обнял их покрепче - У нас лишь эта ночь. Единственная, вечная, прекрасная, полная чудес. Завтра придут люди иные. Исчезнет лес, возникнет рукотворная пустыня, затем холод, лед. Разольется океан и снова вырастет лес, а у нас эта ночь, длинною в жизнь. Где-то заскулил пес. Когда-нибудь я вернусь обратно, чтоб остаться с вами навсегда, без разочарования и жажды познания. Буду обыкновенно счастлив, охотно делясь этим, иначе сказке бесславный конец. Она тихо рассмеялась, и я видел слезы в глазах. Мне припомнилось недавнее, поцелуй и луна, и озеро с лодкой. Была в этом некая знаковость грядущего. Эти слезы в глазах, они искрились настоящим богатством. Они были искренними, живыми, солоновато-горькими, полными любви и тепла. Я окажусь неисправимым грешником, если променяю это богатство на чью-либо ложь, будь она в тысячу раз притягательней.
Ушел я под утро, налегке, без тяжести на сердце. Туман с реки скрыл их очертания, да рыжий пес на прощание звонко тявкнул. Лес был полон тишиной. Сумерки таили загадки. Небо затянули свинцом тучи, распухая рокотом грома и яростью ослепительных молний. Приближалась не шуточная гроза, тяжелые капли были ее глашатаи. Шум сменил тишину и уже в скором времени я промок до нитки, но обратной дороги не существовало в моем сознании. Я отпил вина, поправил ремни, взбодрился, как мог и, не сбавляя шага, двинулся далее, навстречу надвигающейся грозе, потому что потом будет ... Радужный мост, новая параллель, иное измерение и тамошние обитатели. Аборигены каменных джунглей, шипящего асфальта. Адепты нравственного каннибализма, харизматичные шуты, идущие по раскаленным головам морально падших трупов экзистенционализма. Ловец молний барином ходит там. Ладно, сшитый монстр-неофит от электричества. Близилась гроза и еще не минуло тысячелетнее царство языческого леса, не было ржавых пней с объедками сгинувших поколений, не выросли на просеках прожорливые муравейники смиренных рабов. Их кости не перемололи в муку, не развеяли пеплом над волнами воскресших нив хаоса, не воздвигли из черепов пирамиды пряничных фараонов (мочи да ешь богочеловека). Крупные капли идущего стеной дождя, алым сполохом оживающие в змеиных жалах вспышек молний. Гроза развертывала театр своего стихийного буйства.
Я торопился, дабы избежать родства с молнией. Расстрельно барабанил дождь, громовые раскаты грохотом сошедшихся скал оглушали слух. Темнело от дрожи в глазах, а за лесом было чисто поле и не убежать, не укрыться. Дрожала земля, под ногами источая сырое тепло. Буйствовали духи мастей разных, парадом железного марша несясь на крыльях ветров студеного севера. Молнии нещадно жалили дрогнувший, заскрипевший поклонами лес. Он на испуге тяжело и немощно взвыл и ему вторили скулением невидимые существа. Они сбрасывали кожу сумеречной серости и наполнялись изумрудным свечением. Молния треском искр превращала их в кроваво-алые рубины. Более не осталось надежды на укрытие, да и где сыскать убежище, когда небо и земля сошлись не в шутку. Человек не воин посреди этого поля, не его власть, не по нему сила.
Ударила молния прямо под ноги. Обуглилась земля. Почуял близость паленой шкуры. Отшатнулся в сторону боясь потерять башмаки. Оглушило грохотом, и я повалился в грязь, чувствуя горечь во рту. Стихия бушевала, сорвавшись с цепи, она выла радостью вырвавшегося на волю зверя, грызла хвост ветра, бесновалась чертями безумными, пировала на широку ногу, потчуя свиту из духов, озаренных блеском сотен молний, в слепящих доспехах да венцах огненных. Преисполненных устрашающего величия, что человеку из грязи лучше не высовываться. Шествовали они чинно и важно, свысока поглядывая в зеркало моей лужи кипящей пузырями дождя. Лиц таких я и видеть не мог никогда, а доведется рассказать про то, как выглядели, слов не сыщется подходящих. Не по человеческому уму такое занятие, поэтому и говорят, что, мол, невидимые, духи эти то. Алый пурпур, расшитый изумрудами да лунным жемчугом, кружащими в завихрениях ураганного ветра. Они преисполненные глубины и безразличия, там затаилась мощь и не вынести этого грозного взгляда, коль падет на тебя. Страх доселе неведомый мне товарищ в приключившейся беде, шепчет тихо с дрожью на ухо. Беги со всех ног человечишко-букаха и так, и так не миновать жерновов. Слышь, как свирепствуют, как грохочут колеса их колесниц. Раздавят не глядя. Поджимай хвост и скули молитвами, авось свернут в другую сторону. Жить хочешь? Моли! Комаха писклявая, во все легкие, на все лады! Кланяйся, покуда жив. Не стерпел я подобного, выполз из грязи князем. Пригрозил кулаком, заорал что есть силы - Куда прешь?! А ну поворачивай! Чего таращитесь?! Эх, и шарахнуло после молнией. Искры из глаз посыпались, да шерсть дыбом встала, так и плюхнулся в лужу, грозя кулаком. Хохоту то было, им все же пир веселый, а мне жизнь жаловали, хоть и сидел в луже молнией крещеный, все ж живой.
Вот значит, где они жируют! - раздался голос и лихой удалец на гнедом коне, вынув меч булатный, рванул с места во весь опор. Ветер вмиг скомкал его клич боевой, превратив в рыбий шепот. Блеснули золоченые шпоры, вонзившиеся в бока коня, блеснул яростно меч из стали булатной и витязь этот, таки сошелся с молнией. Раз резануло слух громовым раскатом, два, прокатилась мелкая дрожь. Змеей огненной сползла молния, сжала слепящие кольца, рассыпалась миллионами искр зло шипящих. Снова загрохотало, бабахнуло, всколыхнув округу, и стеной обрушился дождь. Конь, обезумевший от чертовой пляски бури, потерявший седока, весь в мыле с обугленной гривой, пронеся мимо. Его далее гнал ветер, крутил волчком и задувал в уши ужас змеиного шипения. Он забавлялся, мучая несчастную животину, загоняя в силки смерти. После она прибрала свое добро. Взметнулась фонтаном кровь, затрещали кости, струнами лопнули жилы да глаз с поволокой бессмысленно уставился в кровавую лужу. Мудрая с избытком яда гадина, облюбовав еще не остывшую, кипучую голову коня, извиваясь пестрой лентой, вползла в раскрытый рот с запекшейся кровью. Она нашла свое гнездо, чтоб после породить логово.
Гроза стихла, оставив после дрожащие оспы луж чистым полем, коленопреклоненный лес и жертвенные выводки умерщвленного буйным разгулом зверья. Был там и мертвец, на положенном ему месте, подле шмата обугленной землицы с рваным шрамом от молнии. Дымили некогда дорогие сапоги, чернели в луже бренные кости. Обугленный череп с лопнувшими на выкате глазами, да тускло поблескивающие брызги оплавленного меча. Молва еще не сотворила борца, мученика, героя, не лицезрел его и я. Зачастую герой, это дурак встретивший молнию, в этом и состоит горькая суть подвига, без которого, как без испуганного коня мчащегося галопом и седоку невдомек, что дело это не к месту и не ко времени. Духи же лишь потешаются, меняя позиции двух последних величин, а до дураков им нет интереса.
Думал, знакомство свести казалось с непосредственным человеком, ан в луже по маковку оказался, выпученными глазами, безучастно дырявя пространство, изрытое угомонившейся стихией, оставившей пьянящий озон и кровавый алтарь насыщенный жертвенной плотью. Дело за малым, что прошло с тем и ушло, а так дорога в короткий миг обозначилась, выведенная блеснувшим лучом солнца. Все ж в северную сторону, как советовал нелюдим. Посреди любой лужи многого не высидишь, кроме следующей грозы и дурака в коего обязательно превратишься.