Аннотация: Проблема выбора пути... Осознание себя, своего предназначения... Каждый задавался этим вопросом. Эта повесть попытка ответить для себя самого "Кто я?"
Лента Мебиуса
Гришин Дмитрий
Все началось тогда, когда в моем кабинете зазвонил телефон. Прямая связь с шефом. Да с этого все и началось. Я был как шальной, мы только что сдали годовой отчет и цифры плавали у меня под глазами, да и физически я очень устал, - больше всего хотелось пойти домой и хорошенько выспаться...
- Зайди ко мне, - сказал голос в трубке, и немного помолчав, добавил, - прямо сейчас.
Это был финансовый директор. В последний месяц я стал часто бывать у него на планерках и кое какие задания он начал давать мне напрямую минуя моего непосредственного начальника. Это было лестно и мне это нравилось. А вот моему начальнику нет. Хотя он и путался скрыть от меня свое недовольство.
Секретаря в приемной не было. Я слегка приоткрыл дверь и вопросительно глянул внутрь. Сидящий за столом сухопарый мужчина, поднял от стола крупную голову с широкими залысинами и приглашающе кивнул.
Я зашел, плотно притворив за собой дверь - замок клацнул как затвор винтовки.
Максим Николаевич подождал пока я сяду в кресло, и глубоко задумался, вытянув губы трубочкой. Странно раньше я у него такой привычки не замечал. Наконец он резко выдохнул. И внимательно посмотрел на меня
- Когда я только закончил машфак, - сказал он, - меня вчерашнего студента поставили мастером в цеху. У меня было очень простое и понятное задание - заставить работать только что купленную автоматическую линию. Срок дали месяц. Справишься, - сказали мне, - станешь начальником цеха.
Он наклонился ко мне:
- Это была дежурная шутка, понимаешь?
Я кивнул.
- А я не понял, - качнул головой Максим Николаевич.
- Через месяц линия заработала, - он замолчал, поигрывая ручкой - стильный паркер в отделке из зеленого мрамора.
- На следующий день, после того как я запустил ее, я был готов показать свою работу. С вечера, трижды прогнал линию на всех режимах, - все работало безукоризненно. К тому времени я уже понял, что начальником цеха мне не быть. Принимать работу пришло все руководство цеха: сам начальник, его замы, главные спецы - энергетик, технолог, механик.
- Я нажал кнопку. Линия пошла. Пошла и встала. Я отключил питание, наскоро проверил ближайший участок и снова включил. Линия стояла.
- Начальник цеха тепло поблагодарил меня, пожал руку и отбыл. А я смотрел им в спины и думал - такого стыда в своей жизни я еще никогда не испытывал.
Пока Максим Николаевич молчал, я путался сообразить, что все это значит.
- Спички, - произнес Максим Николаевич. - Под каждым из трех податчиков были спички. Податчики налезали на них, их клинило и линия останавливалась. Сделать это мог только тот, кто знал линию так же хорошо, как и я.
- Главный механик? - тихо спросил я.
Финансовый директор кивнул. - Механик и еще зам.глав.инженера по развитию - он отвечал за покупку этой линии.
- Зачем я тебе все это рассказываю? - спросил он, ставя локти на стол.
Я неопределенно пожал плечами. Говорить что-либо было опасно.
- Так мне дали понять, что слишком умных нигде не любят. В том числе и здесь. Что есть заведенный порядок и будь хоть семи пядей во лбу, тебе не перепрыгнуть ступеньки на лестнице. Всегда будет кто-то: чей-то родственник, знакомый или сосед. ТЫ понял меня?
Мне было понятно. Я кивнул.
- Прочитал я твой доклад об особенностях поставки наших продажников, - скривился Максим Николаевич изменением голоса давая поянть, что время воспоминаний закончилось. - Так вот, не лезь туда. Продажи нам не позубам. Там другие люди за все отвечают. Твое дело, какое? Дали контракт - завел его в систему, сумму в итоговый отчет добавил. Не дали, не занес. Все.
- А как же контроль? Устойчивость и оборачиваемость? - спросил я.
Максим Николаевич поморщился
- Никак. Забудь о продажах. Они слишком высоко, что бы можно было до них дотянуться. Зато есть кое-кто поближе.
Он помолчал, внимательно глядя на меня.
- Догадываешься?
- Закупки?
- Правильно.
- Схемы откатов?
Максим Николаевич кивнул. Нагнулся, выдвигая нижний ящик стола, и достал тонкую прозрачную папку-скоросшиватель.
- На, возьми. Посмотришь, завтра отдашь. Здесь то, что удалось нарыть за последние полгода. Скопируешь - уволю. Между прочим, твой начальник этого еще не видел, так что не проболтайся. Все. Иди домой, завтра жду от тебя свежих идей.
Вот с этого-то дня я и стал при Максиме Николаевиче чиновником по особым поручениям.
Через знакомого в кадрах я выяснил, что и главный механик того цеха и зам.глав.инженера по-прежнему работают на своих должностях, а вот начальника цеха сняли. Аккурат через месяц, после того как Максим Николаевич стал финансовым директором, при прошлых еще акционерах, и сумел сохранить и свой пост, и свою команду при всех перетрясках и чистках. Работать с ним было приятно и лестно, хотя и тяжело.
Я стал его доверенным лицом. Человеком, улаживающим щекотливые моменты. Там где нельзя было выступать и говорить официально. А если что, так все о чем беседовал я с другими, - это только мои домыслы ничего общего с позицией самого Максима Николаевича не имеющие. Это была борьба слухов и сплетен. Борьба с другими дирекциями. Вершиной моих достижений стал проект "Харон". Так продолжалось несколько месяцев. Я накачивал мышцы в организационных разборках и "вербовал агентуру", а во мне исподволь и незаметно копилось напряжение.
В тот день мобильный опоздал. Я уже давно лежал без сна, чувствуя навсегда убегающее от меня время. Это страшное слово навсегда. Но так было. Я очень отчетливо ощущал мельчайшие частички времени - хроносы или хрониды, не знаю, как правильнее называть их, которые обтекали меня со всех сторон, что бы безвозвратно исчезнуть. И уже никогда не будет вот этого утра, меня на смятой за ночь постели, жалюзи слегка подсвеченных со стороны улицы, и самого утра копящего силы для превращения в день.
Я лежал, свернувшись комочком и закрыв глаза, хотя сон давно убежал, вильнув хвостом. Этот скользкий хвост бежавшего сна, ехидно извивался и шевелился в животе мозга, если можно представить себе такое. Я, например, могу. Хотя и затрудняюсь объяснить даже самому себе, что же такое живот мозга. Но то, что он существует это точно. Именно туда сваливаются ночные кошмары и эта утренняя дремота, когда ты уже проснулся, но разум еще спит и те самые чудовища, что успели понарождаться за этот период, резво скачут на арене под сводами черепа. Паясничая и издевательски скалясь. Мозг привычно играл метафорами, скользя по цепочке ассоциаций, прогревая свой бредогенератор и постепенно выходя на проектную мощность. Это был короткий и, пожалуй, единственный момент за день, когда можно ощутить это почти полное отсутствие мыслей и их новое рождение, для нового дня.
- Странно, - подумал я, ворочаясь в постели и пытаясь плотнее свернуться в клубок. - Почему я так не хочу вставать. Вставать и идти на работу.
- Ведь если подумать, разобраться, взвесить хорошая работа, высокооплачиваемая, престижная. Почему же ты не радуешься, почему не прыгаешь до потолка, распугивая окрестных голубей воплями восторга. Мало кто их твоих знакомых может похвастаться тем, что получили такое предложение. Ты же добился этого сам. Никто не хлопотал, не просил за тебя. Никто не звонил своему другу-приятелю-знакомому по телефону, что бы поговорив десять минут ни о чем попросить его принять тебя под теплое крылышко. Ты же можешь гордиться тем, что совершил. Один из десяти самых могущественных людей на предприятии сделал тебя своим приближенным. Ты добился этого сам. Работая как проклятый, все время делая больше чем от тебя ждали, предугадывая и предвидя запросы начальства, по крупицам собирая информацию. Брошенное слово тут, осколок правды там, совещание на которое пригласили этого и не позвали того. Тайные схемы и пружины. Я вычислял их как минер подрывник изучает чужую мину. И Я сумел пробраться на верх.
Карьера еще только начинается, так почему же я не чувствую удовлетворения от того что сделал? Почему каждое утро начинается с приказа: "Встать и иди!" Аки Господь, говоря себе: "Лазарь встань и иди!" Встаю... Иду... Точнее бреду нога за ногу пока кисея туманного недовольства не затирается потоком мыслей
И так раз за разом, покрываясь коростой сплетен и зачатков планов, шелухой амбиций, бредешь на работу, что бы нырнуть с головой в быстрый омут дел, заданий и поручений. Бессмысленных, бесполезных, не нужных. И даже сделать их хорошо. Да что там хорошо - отлично! Пятнадцать лет учебы прекрасно подготовили тебя к тому, что бы с блеском выполнять никому не нужную работу. Не от того ли по утрам мне все чаще кажется, что я снова в институте и первая пара - ненавистный английский и больше всего хочется вновь закрыться одеялом с головой и сказать себе: "спать". Снова вернуться в детство, когда можно сказать что у тебя болит живот, и тебя оставят дома, и ты снова заснешь, а когда проснешься, за окном будет солнце, и рядом будет лежать еще не дочитанная книга и мир станет прекрасным и удивительным...
В последнее время стало еще хуже. Раньше когда я копал как шагающий экскаватор было проще. Была цель - получить работу. Проявить себя, показать на что способен, заинтересовать увлечь, убедить и остаться. Проявил, заинтересовал, остался... Ты рад?
Отчего же теперь каждое утро тебе хочется остаться дома, и ты вновь начал чаще заглядывать в книжные магазины, и подолгу задерживаться там, переходя от полки к полке, разглядывая увесистые тома в хорошей коже и глянце. Потом купил одну, бережно неся ее, домой в руках, отказываясь положить в сумку, словно это был твой первенец. Купил, принес, поставил еще одного бойца неведомого фронта в ряду таких же безымянных и безликих бойцов, несмотря на идущие вдоль всего корешка буквы...
Потом еще одного и еще. Словно пытался откупиться от себя самого. Теперь я мог позволить себе покупать их чаще. Теперь я работал и довольный моими успехами Максим Николаевич ежеквартально выписывал мне премию - максимум того, что он мог дать сам. Я не терзался, получая ее, зная, что оттянул на себя часть его забот - это был наш негласный договор. И потому покупал,... покупал, и оставлял на полке, не читая - не хватало времени. Времени и чего-то еще самого важного без чего чтение превращалось в перелистывание страниц. И хотя все ингредиенты были в наличии: глубокое кресло, яркая лампа над ним, плед, горсть изюма в пиале на полу - чуда не происходило, слова не оживали, и взгляд бесполезно скользил по печатным строчкам, словно это опять были нормативные акты, докладные записки и отчеты.
Иногда мне казалось, что я Йов и работа поглотила меня без остатка, и прежний мир захлопнулся за спиной и теперь похоронен в сейфе кадровой службы. В сейфе, где в одном из бесчисленных ящиков среди тысяч таких же лежит моя трудовая книжка, и короткая строчка поперек страницы перечеркивает мою судьбу, словно расстрельный приказ, намертво словно заклинание, запечатывая в бутылку должностных обязанностей и того странного никем не объявленного договором между мной и руководителем. Договора, который сильнее приказов и инструкций, так как он принадлежит только нам двоим.
Встаю, ощущая как в животе грузно ворочается холодный комок медленной всасываясь в стенки желудка. Эта холодность будет питать меня весь день, заставляя улыбаться там где хочется кривиться и делать то что тебе глубок безразлично.
Холодный лак паркета. И утренние пять минут потягиваний и нагибаний. На это меня хватало. На что-то большее нет. Слышал я, как на работе некоторые бегают по утрам. Ну и флаг им в руки и попутного ветра в психушку, - подумал я, - если и, правда, так. Инженерный персонал на заводе работу начинает в половину восьмого. И если это не просто джокинг на полкилометра, ради понтов, а нормальный кросс километров на десять да в хорошем темпе, то тогда вставай с солнцем.
Позвоночник похрустывая и поскрипывая дисками, расправлялся, занимая относительно правильное положение и даже захотелось большего. Упасть, к примеру, на пол и лихо отжаться может даже раз двадцать.
Я не стал сдерживать благое намеренье, и честно дюжину раз плюхнувшись животом об пол, с сознанием выполненного долга, замер в позе звезды, прижавшись щекой к паркету. Болели трицепс и грудь, намекая о возможном мезальянсе со штангой в тренажерном зале. Я привычно пообещал себе позаниматься, когда будет время, и с наслажденьем потянувшись сразу во все стороны, встал, подобрав под себя конечности, как гигантский паук. Пошел в ванную комнату.
Зубная щетка в пластиковом стаканчике из детского кухонного набора раскидистой, словно листья пальмы щетиной требовала досрочной пенсии по выслуге лет и ехидно намекала на возможный саботаж в случае игнорирования законных требований. В овальном зеркале в капельках зубной пасты по низу отразилось мое сумрачно лицо, и я поспешно уткнулся взглядом в раковину.
В последнее время это хмуро-непонимающее выражение прочно обосновалось на моей физиономии. Дома считали, что проблемы на работе, на работе, что дома. Что было ближе к истине, не знал и я сам. Только ощущал нарастающее недовольство собой, своей жизнью. Оно особенно остро оно прорывалось вечером и ранним утром, - вот и еще один симптом я стал просыпаться раньше, чем зазвенит будильник. Просыпаться, и подолгу лежать без сна, не думая ни о чем. Но и в остальное время дня оно неразрывно было рядом, слегка отступив внутрь в глубь сознания, но, едва прислушавшись к себе можно было сразу же уловить его вибрации.
Это настораживало и пугало, тем более что со стороны все было очень даже хорошо, как на первый, так и на второй взгляд.
- Чего ж ты мандражишь? - Спросил я у самого себя в зеркале.
И зеркало и я промолчали. Только там, в зеркале я улыбнулся совсем уж кисло, и скривил губы. От себя такого тошнило, но даже холодная вода не вернула сознанию ясности. Хотелось вернуться обратно в постель, укутаться в одеяло и спать. И спать до тех пор, пока все не урегулируется само собой. Я чуть не застонал, вспомнив о трех сегодняшний совещаниях.
- Господи, ну почему я? - шепотом произнес я. - Господи, хоть и знаю, не ты меня слышишь, а кто-то другой не такой великий как ты. Наверно твой менеджер из управления по связям с общественностью, департамент северо-восточного четвертьшария. Ведь мне всего 24?! Как я докатился до такого?!
Возвращаясь к себе, я думал: "Почему ну почему мы каждый раз изо всех сил стремимся к чему и вот, наконец, получив это, мы совсем не рады? Может потому, что уже на полпути к этому нам надо больше, а потом еще, и так раз за разом мы, приближаясь к желанному, все дальше удаляемся от того, что нам нужно. Словно наркоман, требуя все новой дозы, мы все активнее добиваемся своих целей, но, даже получая больше - радуемся все меньше. Что же это за дикий выверт сознания?"
Эта мысль всецело завладела моим сознанием и пока я одевался, завтракал и собирал вещи, я продолжал искать ответ на этот вопрос.
Как получается так, что ты идешь, прямой дорогой ни разу никуда не свернув, и оказываешься совсем не там, где ты должен был оказаться. Оказываешь с другой стороны. Казалось, все делал правильно, не разу не свернул, горизонт был чист, карта ясна, а денежный компас четко указывал направление, и были задвинуты в угол сознания сомнение и страхи. Но берег, который замаячил на горизонте совсем не Индия, которую ты искал.
И день за днем, с азартом охотника и упорством маньяка ты выдергиваешь себя из сна, что бы засунув худое тело в футляр костюма ехать на работу. Хотя ты с нее и не уезжаешь, - напомнил я себе. Просто кабинет меняется на кухню, кровать, кинозал, - хотя в последнее время я полюбил смотреть фильмы дома. Нет людей, и никто не шумит попкорном. И можно остановить взрыв и пока на экране разлетаются осколки сходить попить воды, а когда вернешься, они все еще будут там, и этого от возможности в любой момент вынырнуть обратно становишься и прекрасно и тошно... Тошно от сознания того просто факта, что наверное и из твоей жизни можно так ж вынырнуть и тогда станут видны тайный механизм проблем и успехов их генезис и то, что тебя захватывало и, вертя, носило по коридорам и кабинетам предстанет спектаклем в пыльных декорациях. Фильмы перестали меня радовать. Еще оставались книги, но я не знал, надолго ли их хватит.
Сбежав по лестнице, - лифтом я никогда не пользовался, - я вышел во двор. Утро выдалось холодным и несколько сумрачным. Ветви громадной, росшей напротив входа в дом березы мерно колыхались, по асфальту перекатывались клочки бумажного пакета и несколько опавших листьев.
Дворник ненадолго замерла, пропуская меня, и снова вернулась к своей работе. Шарканье ее метлы доносилось до меня до тех пор, пока я, не сбежав по короткой лесенке из бетонных плит, не свернул направо к автобусной остановке.
Вокруг было тихо и чуточку тревожно. В черных матово-блестящих окнах домов странно и искаженно отражалось окружающее. По своим делам спешили куда-то несколько неизвестных мне людей, и где-то под ложечкой появилось и стало расти, набухая чувство неправильности происходящего.
Так бывает если выйти слишком рано. Раньше, чем выходишь обычно. Словно ты опередил свое время и это уже не твой мир. Другие люди идут на встречу тебе, других обгоняешь ты, проезжают другие машины и женщина в киоске не узнает тебя, когда ты киваешь ей, она еще только красит ногти, и не успела заглянуть в журнал, который держит на коленях. Я знаю это, хотя и не могу видеть. И яркий аляпистый заголовок закрытого журнала даже из-под обложки режет глаза.
Мир медленно шаг за шагом выворачивался на изнанку, другие люди, машины, кошки которых я не разу не видел, хотя я фанат кошек и каждая в районе мне знакома на морду и по имени. Я знал, что вон тот темно-серый с черной полосой вдоль позвоночника кот живет на третьем этаже вон в том угловом доме. Вон его окна - там стоит герань. Марля, затягивающая форточку, оторвалась в верхнем левом углу еще весной и так и вист комком паутины. А вот эта беленькая, с наглой рыжей мордочкой, нежащаяся на карнизе в доме напротив живет через два дома от меня. Я знаю их всех. Но вот этот черный с белыми носочками кот мне не знаком.
Я с интересом, замедляя шаг, присмотрелся к коту. Он сидел у ствола дерева вполоборота ко мне, напружинившись, в его позе читалась угроза, и сначала я поискал взглядом другого кота, но неожиданно понял - он ждал меня. И когда я поравнялся с ним, привычное "Кис-кис" замерло у меня в горле, потому что он повернулся ко мне морду, и я вздрогнул.
Половина морды была изуродована белым пятном, слово шерсть и мясо начисто сглоданы с черепа и голая кость сверкает в тихом утре. Подавляя неожиданно подкатившую к горлу тошноту, я пригляделся и понял - показалось. Просто неестественно белое пятно в половину морды. Плохой окрас -бесовский.
В глубоких с вертикальными щелочками зрачков глазах кота, читалось презренье, словно он уловил мой страх. А может так оно и было. Кошки чувствуют нас. Чувствуют лучше, чем счетчик Гейгера каждый свободный изотоп.
Я невольно остановился, заворожено глядя на кота и плохо понимая что делаю, шагнул к нему. Шаг. Потом еще один. Кот фыркнул и, вытянув лапу, начал вылизываться.
Наваждение спало и я, помотав головой, отгоняя последние клочья дурмана. Показалось. Кот, обычный кот. Ничего бесовского, просто такой окрас.
Успокоившись, намеренно легко сбежал по трем маленьким ступенькам, врезанным в асфальтовое полотно. Как всегда это делал каждое утро вот уже семь или восемь лет назад. Почему-то я не мог точно вспомнить, сколько лет я уже живу в этом районе, и это меня напугало. На секунду показалось - вечность. И так же вечно будет эта асфальтовая дорога и липа и тополя вдоль нее и выщербленный бетон бордюра.
Раздраженно фыркая, кляня и ругая себя за расшалившиеся нервы, я начал яростно вспоминать, насилуя память и ковыряясь в сокровенном скрюченными пальцами. Цедя из клепсидры своей жизни, каплю за каплей, год за годом, пытаясь вспомнить, ощутить, и пережить. Да, семь. Точно семь. Я вспомнил, и глубоко вздохнув, упруго зашагал дальше
Споткнулся, потому что вздрюченная вторжением память - старая гадина извернувшись швырнула в лицо то что я упустил сначала. Бесовский кот не вылизывался, он облизывал. Медленно и с наслаждением слизывал кровь с лапы, а перед ним комком красного пуха лежал белый голубь. Я словно отключился не в состоянии понять как ты мог пропустить такое... а картинка, полыхнув в сознанье быстрее молнии смазывалась, исчезала, становилась зыбкой и послушно проступали на ней любые предметы подчиняясь всполошенным мыслям. И уже можно было, начать убеждать себя что показалось, привиделось, придумалось. Просто подвижная психика и проблемы на работе и нервы стали ни к черту.
Идти назад проверять, отчего не тянуло.
Утро пять минут назад бывшее просто холодным и неуютным, теперь отбросило кокетство, и в окружающих меня вещах проступил лик чего-то зловещего и чуждого. Тень грядущего. По иному зашумели деревья, крошечные пылевые смерчики перебежали дорогу, и крадучись еле слышно за стройными свечками пихт проехала машина с тонированными стеклами.
Подняв глаза, скользя взглядом по толстым стволам тополей, протянувших к крышам свои тонкие гибкие ветви, и дальше мимо карнизов домов в старых гирляндах с треснувшими лампочками, я увидел небо. Холодная синева в прожилках облаков перестала быть бездонной, и я остро ощутил какое оно маленькое и куцее. Твердое словно полированная сфера плафона и сейчас какой-то неведомый невозможно огромный ребенок возьмет с подставки мой мир, свою игрушку и сильно встряхнет и с неба посыплется белое конфетти. И я буду стоять, глядя как, медленно кружась, они падают с высоты и увязают в деревьях, стоках, как ветер гонит их по дороге, закручивая в маленькие вихри. А потом они все упадут, и ребенок забросит шар куда-то и убежит играть в более интересные игрушки, а я пойду дальше, и буду работать, помня этот миг, когда увидел небо ставшее шаром...
Минорное настроение, охватившее меня с самого утра, стремительно набирало силу, маня заманчивой перспективой отказаться от всего, уйти, бросить уже достигнутое и сделаться маленьким-маленьким, слабым, никому не нужным и не на что не годным. Перестать бояться не оказаться первым, лучшим, единственным.
К этому времени, совершенно незаметно для себя я уже прошагал первый отрезок пути и теперь следовало повернутся налево, откуда начинался долгий спуск в долину Залива - рукотворной заводи Волги.
Я покинул свою дорогу, и шагнул на другую перпендикулярную той по которой только что шел. Справа от меня шла боковая аллея парка, выложенная бетонными плитами. На разделявшем нас зеленном газоне, словно тире и точки росли кусты и молодые деревья, а впереди на левой стороне дороги кровоточил столб.
Три широких, величиной с ладонь ярко алые полосы перечеркивали его бетонное тело, и кровавые крошечные змейки сбегали вниз к примятой высохшей траве. Отметки сделанные невесть кем, неизвестно когда, проходили на высоте двух метров, что исключало версию о хулиганствующей выходке детворы. Должно быть тому, кто оставил эти метки, они говорили что-то важно, но мне столб показался указателем, не хватало только стрелки "Кроатон - 2 км".
Что бы вытащить свое сознание из трясины гибельного морока, в которое оно медленно, но неуклонно погружалось, я прибег к испытанному способу - стал в мельчайших подробностях вспоминать свой самый удачный проект организационных изменений. Проект "Харон".
Начало этого проекта было заложено в тот день, когда Максим Николаевич впервые напрямую вызвал меня к себе. Только совсем недавно, когда азарт и упоенье первых месяцев прошел я стал осознавать, что наживаю себе врагов, что Максим Николаевич прикрывается мною, оставаясь в глазах окружающих белым и пушистым, в то время как я, занимая место божьего гнева, становился все более и более неудобен для очень многих людей.
Как любое крупное предприятие, то на котором работал я закупало целую прорву сырья, материалов и комплектующих. Громадные финансовые потоки шли всего через нескольких людей. Надо ли говорить, что суммы откатов измерялись не тысячами и не десятками тысяч.
И все эти платежи шли миом нас. Мимо финансового управления. Мы только учитывали официальные суммы контрактов и лишь ломали голову, сколько процентов с каждого клали себе в карман, те кто их пробивал.
Главным там был коммерческий директор, подчинявшийся директору по закупкам в ведении которого находилась еще и логистическая служба. С нее то я и начал, получив от Максима Николаевича карт-бланш на свободу действий.
Розыгрыш пошел через кадры. В обмен на бывшее вакантным вакантное место ведущего специалиста в договорном бюро нашего управления, куда мы быстренько приняли племянника начальника управления по работе с персоналом, отдел кадров перестал направлять в ЦПХМ электрогазосварщиков. Одновременно с этим я слил информацию об этом в сам цех, намекнув на некоторые трения между руководством цеха и кадрами. Харон начальник цеха переработки и хранения материалов, - главного склада предприятия пожаловался Татьяне Павловне - директору по закупкам.
Не имею ни малейшего представления, о чем они говорили, но спустя несколько дней, дирекция по закупкам разродилась служебной запиской на имя первого заместителя генерального директора с просьбой призвать распоясавшиеся кадры к ответу. В акте-претензии был выставлен счет на 30 тысяч рублей - недополученная предприятием прибыль из-за вовремя не сваренной тары для отходов.
Теперь уже встал на дыбы зам по персоналу. Для начала он потребовал объяснений от отдела кадров и получил заранее подготовленный начальником отдела документ, об остром дефиците электрогазосварщиков на рынке труда. В силу чего проблема с их комплектование была, есть и по всей видимости будет, и все относятся к ней с пониманием, кроме ничего не понимающего в кадровой работе Харона.
Примерно то же самое, по словам Максима Николаевича, зам по персоналу и ответил Татьяне Павловне на планерке директоров. Той было крыть нечем, акт отозвали. Дирекция по персоналу отбрехалась, но оба директора обиду затаили. Почва для будущего конфликта была вскопана и унавожена. Тлеющих конфликтов, подобных этому было не мало и появление еще одного никого не насторожило.
Я продолжал спускаться по пока еще едва наклонной дороге, оставляя за правым плечом стоматологической поликлинику. Сразу после нее дорога начинала петлять. Старый в изломах асфальт выворачивал свое гравийное нутро, и мелкие камушки скрипели и скрежетали под подошвой.
Вокруг тихо стрекотали насекомые, вероятно кузнечики. Над верхушками яблонь и слив, росших во дворах нескольких частных домов стоящих у самой границе парка на склоне давно и упорно сползавшего вниз к Волге, несмотря на державшие его корни высились портовые краны. Один из них пришел в движенье, и бело-коричневое колено помесь гвоздодера и фомки развернулось в другую сторону. Раздался скрежет хорошо слышимый утром в практически пустом парке. Практически потому что на нижней аллее метрах в сорока от меня прогуливалась чета пенсионеров, а чуть выше над ним по дороге шедшей им наперерез медленно катила коляску полная молодая мама в джинсах и мешковатом свитере, несмотря на лето. Никелированные спицы колес неярко вспыхивали, когда попадали под прямые лучи солнца.
Впереди в нескольких метрах был поворот налево, и в стыке двух асфальтовых лент стояли мусорные баки. Две коричневые от многолетней ржавчины стальные коробки, до самого верха набитых мусором. Ноздрей коснулся тошнотворно-сладкий запах разложения и горьковатый - гнили. Проходя мимо, я повернул голову, что бы проверить, нет ли машин на дороге, и мельком посмотрел на баки.
На меня глядела отрубленная голова. Почерневшее лицо, на месте глаз зияли темно-красные, почти бордовые выжженные раны, щербатый безгубый рот скалился остатками зубов. На шее - глубокие складки, как если бы ее прежнего владельца долго душил, прежде чем оторвать голову.
Не знаю, почему я не удивился. Возможно, потому что кровоточащий столб и бесовский кот уже подготовили меня к этому, возможно, потому что я еще не успел осознать того факта, что посреди города на мусорных баках, на самом виду лежит чья-то голова и лежит уже давно, поскольку успела прогнить и почернеть. Было в этом что-то настолько иррациональное, что я не испытывая ни малейшего страха, а только брезгливое противоестественное любопытство шагнул ближе и понял, что на меня смотрит прорванный полиэтиленовый мешок с мусором. Завязанная узлом горловина давала складки на том, что мне показалась шеей. Длинный иззубренный конец разбитого блюдца разорвал пакет, вылезая сломанными клыками, а рядом и чуть выше багровело, растянув пакет горлышко бутылки из-под кетчупа.
Я силой провел ладонь по лицу и покачал головой. Определено со мной сегодня что-то было не так. На каждом шагу меня преследовали сцены подобные этой. Должно быть, горячо любимое подсознание уловило какую-то тенденцию, своего рода тень будущего и теперь изо всех сил пытается меня предупредить, предостеречь.
- Спасибо тебе конечно большое мое подсознание, - произнес я вслух, - только что ж ты такие ужасы на поверхность вытаскиваешь? Так и в собственном рассудке усомниться можно.
Через несколько метров по обе стороны от меня начались частные дома. Наш типовой российский проект: бревенчатый сруб, три окна на фасаде, резные наличники за серым от времени покосившимся забором. Это была старая часть центра города - его историческая памать.
Впереди и справа жалась к кустам, крашенная синим колонка. На ручке, - кусок водопроводной трубы, - краска стерлась от бесчисленных прикосновений ладоней и матово блестела. Иногда в хорошую погоду жильцы ближайших домов устраивали здесь помывку для своих автомобилей, протянув шланг от колонки через всю дорогу к обочине. Грязная вода лилась прямо на дорогу и, змеясь несколькими ручейками, убегала вниз, а навстречу им поднимались в отдыхающие сдавленно, вполголоса ругая импровизированную мойку.
Дорога стала круче обрываться вниз, так что походка невольно поменялась и каблуки туфель, ранее равномерно припечатавшие асфальт поменяли ритм прикосновений. Слева от меня появился и стал вырастать в размерах катер.
Стоя на сваренной из стальных труб повозке, он носом указывал вперед, и казалось, что еще немного, и он гордо поплывет по воздуху. Дышло повозки запрокинуто на деревянные козлы из грубых, необструганных досок. Сверху катер ослепительно сияет белым пластиком: крыша и стены палубной настройки и треть левого видимого с дороги борта, успели облагородить, а ниже идет крашенный коричневым металл, словно борт катера давно проржавел.
Проходя мимо, я ткнул в борт катера пальцем, царапнув ногтем стальной борт. Под ногтем осталась чешуйка краски. Дальше него стоял выцветший до бледно серо-зеленого цвета почтовый ящик в зарослях лебеды. Высоченные доходящие не только до пояса, но кое-где и до плеч стебли. Он стоял, слегка скособочившись, снизу шел металлический уголок, а от земли по правой опоре тянулся к свету вьюнок. Рядом проросло молодое деревце, и гибкий ствол слегка колыхался от ветра.
Напротив катера и десятком метров ниже лежал аккуратно сложенный в штабели красный кирпич. Рачительный хозяин укрыл их как рогожей кусками рубероида, для верности придавив сверху половинками тех те же кирпичей.
За воротами дома счастливого обладателя кирпича росло, а правильнее сказать - каменело дерево. Когда-то, оно было молодым и полным сил, но сейчас его почерневшие сухие ветви, по-прежнему устремленные в вверх, казалось, царапали небо.
Я усмехнулся собственному сравнению, а мысли мои снова переключились на недавние события. Вторым этапом проекта Харон, стало использование дарового ресурса - российского воровства. Не для кого не было секретом, что в ЦПХМ, хронически воруют. И кадры и мы ждали, пока однажды через одного из инспекторов в цеху не прошла информация, что есть одна женщина, работавшая на складе ГСМ, уж не раз попадавшаяся на краже.
Ее быстро убрали.
А на следующий день ей позвонили и сказали, что снова готовы взять на работу. Дескать, мастеров такого класса на рынке нет и ей готовы простить ее ошибки, под честное слово не повторять подобное.
При найме служба кадров изъяла некоторые документы из ее личного дела, и отдел режима подписал ее прием. Через месяц, табельщик ЦПХМ по просьбе начальника отдела кадров перевел ее на тот же участок работы, а, получив приказ о переводе, где первой подписью стояла виза Харона, позвонила в Безопасность.
Безопасность устроила страшную бучу. Кадровики сдали одного из своих, у которого был слишком длинный язык, свалив на него недостачу документов в личном деле. На следующий день Харона уволили. А еще через день Максим Николаевич с ведомостью движения товарно-материальных ценностей, результатами ревизий и средними закупочными ценами пошел к генеральному.
Павлова оказалась в тисках и что бы, не пасть самой сдала коммерческого директора. Назначение нового шло по представлению Максима Николаевича. Теперь право решать, у кого что и на каких условиях покупать перешло к нему, потому что новым коммерческим стал его давний друг.
В ответ на оказанную услугу кадры получили финансирование нового проекта по обучению, плюс внеплановую закупку оргтехники и ремонт кабинета. Именно за эту операцию Максим Николаевич и предложил мне должность начальника отдела финансового мониторинга.
Почему же я вместо того, что бы радоваться готов заболеть или попасть под машину, только бы не идти сегодня на работу, где никто не ждет от меня ничего другого, кроме согласия на перевод?
Я встряхнулся как мокрая собака, гоня от себя тоскливые мысли, и словно надеясь отыскать что-то способное поднять мой тонус, огляделся по сторонам. Странно, но предыдущий участок пути, словно выпал из моего сознания. Оказалось, я уже стою на ровной площадке у самого подножья холма, по которому только что спустился.
Откуда было хорошо видно новый, недавно построенный деловой центр, задний двор монастыря и широкую стройку между этими двумя ухоженными и по-своему красивыми зданиями, где как дети в песочнице елозили бульдозеры и экскаваторы и неспешно поворачивают свои стрелы краны. Железные чудовища хрипели, стонали и лязгали, вгрызаясь в землю.
Я вздохнул и начал спускаться вниз. Успел пройти половину пути, когда меня накрыло. Осознание простой истины полыхнуло в моем мозгу с такой силой, что я едва сумел устоять на ногах. Ворот рубашки неожиданно стал узким; вытянул шею, пытаясь вздохнуть, и понял - правда. Пришедшая мне в голову мысль - правда. Я больше не хотел работать финансистом. Я попробовал это слово на вкус, словно слышал его впервые и скривился. Мне стало тошно от того, что я всю жизнь буду обречен заниматься кредитами, процентами, договорами поставок и наценками. С неожиданной остротой я почувствовал, как на самом деле далек от этого.
Я словно потерялся, не зная, куда теперь идти и что делать, и шагнул вниз. Словно в пропасть с обрыва.
Воздух вокруг меня стал липким, я продирался сквозь него как через вату, упрямо погоняя себя вперед, вместо того, что бы развернувшись бежать обратно - домой.
- Иди, - приказывал я себе. - Иди. Внутри меня бушевал ураган, и я то и дело начинал вертеть головой по сторонам, ища малейший повод, что бы отклониться от ровной и привычной дороги, которая должна была привести меня в кабинет Максима Николаевича.
Я не мог бросить работу.
Я ничего не так хотел, как остаться без нее.
Два начала схлестнулись во мне. Зревший долгое время нарыв недовольства собой прорвался, и я потонул в омерзение к тому, чем занимался все эти месяцы. Словно наяву я увидел бесчисленные победы в грядущих бумажных войнах, планы сражений и фланговые удары.
Я не хотел всего этого и в то же время жаждал.
В голове царило что-то невообразимое. Мысли метались то, и дело одна из их роящегося множества ослепительно вспыхивала, захватывая меня почти целиком, и тут же осыпалась пеплом.
Быстро почти бегом, я слетел со склона, промчался мимо стонущих экскаваторов и повернул за угол монастыря.
У ворот украшенных золотой маковкой сидел нищий - аскет российских просторов.
Бесстыдно вытянув обрубок ноги, замотанный в грязные тряпки он уронил голову на грудь. Правая заскорузлая ладонь лежала в пыли извечным жестом всех просящих милостыню, левая прижимала к бедру деревянный костыль.
Остановившись, я со смешанным чувством омерзения и жалости, оглядывая его. Должно быть, почувствовав мое присутствие, он поднял голову. Сквозь пряди грязных полных вшей волос на меня уставилось два тусклых глаза - на меня смотрела адская бездна Тартар и сорок лет нищеты, спокойствие Гималаев и опыт жизни в отбросах.
- Хочешь уйти? - словно засмеялись его глаза. - Давай присаживайся рядом. Снимай свой костюм, одной майки хватит укрыться от холода. Садись. И ты постигнешь тайну жизни. Хлопая одной ладонью, мы сыграем дуэтом на железных флейтах без отверстий, а потом ты уйдешь на Восток, следом за патриархом.
Искушение было так велико, что вперился в его лицо, казалось еще секунда, и я пойму чему улыбается Будда, и в этот момент он заговорил:
- Чего смотришь? - хрипло рявкнул он. - А ну пшел отсюда! - и замахнулся костылем.
- Извините, - быстро сказал я - извините.
И быстро зашагал дальше.
Миновав монастырь, я вышел на площадь из красного кирпича и зашагал к троллейбусной остановке. На задворках разума хохотал циник убеждая меня вернуться и поклониться великому бодхидхарме в его русской реинкарнации, но я заставил его замолчать. Дикая вспышка эмоций раздиравших меня надвое несколько минут назад прошла, оставив на память кислый привкус во рту и чуть заметную дрожь в левой руке.
Дойдя до остановки, я остановился, успокаивая дыхание. Мельком мазнул взглядом по сторонам и застыл. Долину, в которой архитекторы города, отгородившись дамбой от Волги, устроили громадный залив, затягивало туманом. Тьма, пришедшая с реки, заволокла окружающее. Исчезли шпили монастыря, которого я оставил за спой спиной, скрылись фасады музеев. Звуки стали гулкими.
В густом ставшим ледяным воздухе визжали метлы дворников убиравших площадь, раскатисто хохотали вороны у меня над головой. Сквозь висящую в воздухе воду впереди протаял провал моста. Длинный, почти двухсотметровый он перекидывался на другой берег залива. Вход в него словно арка обозначали два фонаря. Несмотря на утро, они были зажжены, и этот матовый в тумане свет был холоден как лед.
Мне показалось, что я перенесся в другой мир, где действуют другие законы. Словно Данте отбившейся от свое тургруппы, я озирался по сторонам не решаясь шагнуть вперед. Мне казалось что едва начав шагать я уже не смогу остановиться.
Дорога, которая должна была привести меня на работу, была дорогой в склеп. Мой кабинет - мой кенотаф, грозил стать настоящим. Я заставил себя идти дальше. С каждым шагом, вздрагивая и колеблясь, край моста и фонари, приближались ко мне. Я услышал шум крыльев над своей головой и заметил, что туман стал редеть.
Серый мрак, пришедший ему на смену, был еще хуже и продолжал шагать к мосту, словно меня властно тянула за собой какая-то сила. Я успел заметить, как тучи воробьев слетели с крыш окрестных домов, и дуги моста, шевелясь живым покрывалом.
Сюрреалистическая картина вокруг, раздрай, сомнение и страх поселившиеся в моей душе, лишали меня сил на борьбу и как робот я переставлял ноги, пока не понял что ступил на первый пролет моста.
Я шел над темной водой, по бетонным плитам, краем глаза замечая, что, на каждом пролете моста которого молча, неподвижно и страшно сидели вороны, провожая меня черными блестящими глазами, в каждом из которых виднелся кот с белым комком перьев под лапой. Гарпии кружили в воздухе, рассекая воздух тоскливыми воплями. Несмотря на жару меня, пробрал озноб, а потом сразу без перехода я взмок и ледяной порыв ветра, забравшись под рубашку, заставил меня содрогнуться от холода.
В конце моста стоял идол. Он тянул ко мне руки. Широко раскинув бронзовые лапы он нависал надо мной стремясь ухватить, притянуть к себе добычу.
Я остановился, не решаясь преодолеть последние метры. Почему-то я твердо знал, что тогда со мной произойдет что-то дикое и страшное. Что-то что поставит крест на мне, на том кто я есть, и я до конца жизни буду служить этому идолу. И что самое страшное, какая то часть меня радовалась этому и стремилась, рвалась туда к подножью бронзового гиганта. Что бы добежать, припасть к гранитному стакану постамента...
Я удерживал себя, вцепившись свободной левой рукой в железные перила моста. Железные... Я вспомнил, как мои предки считали железо подарком богов, и верной защитой от темных сил и крепче ухватился за ставший теплым обод. Железо не пускало меня к моему будущему, будущему которого я не хотел. Я лихорадочно вспоминал: кузнец - мастер, превращавший дар богов в грозное оружие сам часто в сказаньях выступал в роли посланника Божьего разившего своим оружием силы зла.
Что-то подтолкнуло меня и, посмотрев верх я увидел, что над моей головой кружат белые птицы, они опустились гораздо ниже и гарпии в бессильной злобе ничего не могли поделать с ними, хищно рассекая воздух на безопасном расстоянии. Безопасном для них, неожиданно понял я, и тут же услышал в небе победный крик. Одна из белых птиц стремительно рванулась к гарпии. Две ярости схлестнулись между собой и сверху посыпались белые и серые перья.
Я заметил, что птицы над мной вытянулись в одну линию и медленно полетели по кругу... Посолонь, - обожгло сознание и тот час в воду рухнуло тело гарпии. Раздался многоголосый птичий крик, и я каким-то чудом увидел, что самые близкие гарпии ко мне поплыли в очертания, заколебавшись, словно марево над костром.
Наши предки верили что, совершая круг почета, идя вслед за солнцем слева на право, мы чествуем его и призываем силы добра. Это путь сулит тому, кто находиться в центре уважение и все самое хорошее что только можно представить. И верили они что, совершая обход навыворот, - справа налево мы открываем путь в царство Морока.
- И на Руси это был хоровод, - произнес я в слух, преисполненный уверенностью, что все делаю правильно. Хоровод белых птиц над моей головой распался, но в воздухе больше не было гарпий.
Чайки обычные белые чайки кружили над заливом. Изредка то одна, то другая пикировали к воде. Некоторые из них уселись на фонари, как совсем недавно вороны.
Чувствуя в себе уверенность, которую уже давно не испытывал я посмотрел в лицо идолу:
- Тебе не взять меня, - спокойно произнес я. И шагнул вперед
Я прошел у его подножья, ощущая свою нарождающуюся силу и зная, что сейчас он ничего не сможет мне сделать. Повернул налево, мимо сетчатых урн - детей террористической истерии двадцать первого века и шагнул на первую ступеньку длинной пологой лестницы уходившей наверх. Местный Колвир ведший к СИЗО, - что, если вдуматься, было символично.
Склоны по обеим сторонам лестницы зеленели дорогим, недавно постриженным газоном. Справа проходил бетонный желоб, по которому во время дождей вода сбегала вниз и с ревом рушилась в канализационный коллектор.
Собаки вынырнули из неоткуда. Я был готов поклясться, что еще секунду назад на верхней площадке никого не было. Они стояли совершенно неподвижно, даже хвосты не шевелились, и казалось чего-то ждали.
- Собаки, - в смятении подумал я. - Собаки. Я до ужаса, до одури боюсь собак. Даже такс, а эти зверюги каждая выше меня по колено. Их мощные зубы способны перекусить руку и легко разгрызут кость. Я почти видел, хотя с такого расстояния это было не возможно как из их приоткрытых пастей идет пар, как шевелиться, облизывая изнутри мощные белые зубы, розовый язык.
Краем глаза я заметил, что со стороны леса бегут еще две видимо приотставшее. Добежали, замерли рядом. Меня начало колотить. Я оглядывался по сторонам в поисках если не пути отступления, то хоть какого-то оружия. Как назло вокруг не было ни палки, ни камня. Что называется, не повезло. Забота муниципальных дворников о красоте парка оставляла меня беззащитным. Легкий кейс из мягкой кожи не мог мне помочь в борьбе с псами.
- Только не паникуй, - сказал я себе, надеясь, что звук собственного голоса меня успокоит. - Не паникуй, а не то они почувствуют твой страх и бросятся на тебя. Не провоцируй их и все обойдется.
Кого я наделся обмануть? От меня за километр несло страхом, так что даже самый невнимательный человек без труда заметил, что со мной что-то неладное.
Я почувствовал, как мои ноги ослабли, когда ближняя ко мне собака шагнула вперед. Правое колено неожиданно согнулось. Само... Это меня слегка отрезвило. Я медленно вдохнул, излишне глубоко, что суметь успокоиться и постарался взять себя в руки.
- Главное не бежать. Не бежать, - с нажимом прошептал я.
Вслед за первой ко мне двинулась вторая. Затем остальные, всего около полудюжины. Их лапы медленно и неотвратимо переступали в моем направлении, с каждой секундой приближая челюсти готовые рвать мое тело.
Я до боли, до хруста, до судороги мышц сжал кулаки, чтобы не закричать. Ситуация казалась мне абсолютно безвыходной. Я замер чувствуя, как пот катится с меня градом. По сердцу то и дело проходили волны холода, меня била крупная дрожь, я чувствовал, что вот-вот сорвусь и побегу истошно вопя и размахивая руками. Зная, что не поможет, потому что через секунду мне на спину рухнет два десятка килограмма животной ярости, и чьи-то клыки начнут вгрызаться в мое тело. Я судорожно задышал, а собаки продолжали целеустремленно двигаться ко мне. Только невероятным усилием воли мне удавалось удерживать себя на месте.
- Феррнир, феррнир, феррнир, - билась в моем мозгу рычащая мысль и краешком сознания я заметил, что начал твердить это как заклинание вслух. Феррнир - это слово определенно было мне знакомо.
- Феррнир, - повторил я, лихорадочно вспоминая. Собаки, волки, оборотни... Оружие... защита... против оборотня - серебро, осина и святая вода. Нет не то. Не защита и не оружие само по себе. Но то, что может спасти меня. Быть разорванными бродячими псами в центре города, что может быть ужаснее и обыденнее чем это?
- Феррнир..., - произнес я, прислушиваясь к себе. Имя... да точно это имя.
- Феррнир..., феррнир..., - иступлено твердил я. Казалось, что в мире осталось только это слетающее с моих прыгающих губ имя и вытянувшаяся клином стая собак.
Первый пес был уже совсем близко...
- Волка, - вырвалось у меня. - Имя волка. Феррнир - волк! Когда он сорвется с цепи, нет не цепи того шнура на который его посадили Асгардцы наступит конец света.
Повинуясь импульсу, я посмотрел наверх. Но над моей головой уже не было птиц и больше по наитию, чем сознательно я неожиданно произнес:
- Тор - бог грома и молнии и молот его Мьельнир.
Что-то изменилось. Я не сразу понял, что губы перестали прыгать, и словно искра проскочила в ладони. С безмерным удивлением я почувствовал тяжесть молота в правой руке. Едва не выронив его от неожиданности, я инстинктивно перехватил рукоять. Скосив глаза, я не обнаружили никакого молота, но ощущение его присутствия осталось.
Собаки замерли.
Замерли, не дойдя всего-то двух метров.
- Индра, - на пробу произнес я, первое, что пришло в голову. - Индра - Локапала востока и его громовая варджа из костей подвижника - колыбель перунов.
Это сработало, дрожь в ногах унялась, я почувствовал себя увереннее. Ощущая что, поступаю правильно, я глубоко вздохнул и протянул руку к сокровищнице мирового оружия. Что с того, что оно было мифическим, мне оно определено помогало.
Мысль уцепилась, сознание скользнуло дальше:
- Перун, сын Рода, - сказал я. - Перун и молнии его, ярко-золотые дарящие жизнь и бледно-фиолетовые ее забиравшие.
Мое дыханье наполнилось грозой, и я ощутил косматую накидку облаков на своих плечах. Теперь я уже не боялся. Словно почувствовав это собаки, сгрудились в кучу, как мне показалось, с опаской наблюдая за мной.
Мне стало весело, - минуту назад жертва теперь я вызывал у них страх и оторопь. Ощущая молот в правой руке, и прохладу восьмиугольного кастета на левой, я смерил стоящих передо мной собак взглядом.
- Дий-отец Вседержитель. Тучегонитель, младший из Кронидов и старший на Олимпе. Зевс Уранид и молнии его - дар Титанов.
В моих ладонях вскипела кровь, и я понял, что могу испепелить стоящих передо мной псов, как испепелял до этого Тифона и гигантов. За моей спиной раскинулись Флегры, а у горизонта оплывая, возвращались к матери брать Гекатохейнеры.
Я шагнул вперед, счастливо и открыто улыбаясь, и псы отпрянули от меня. Куражась, хмельной от победы над многолетним страхом я мощно выдохнул:
- Шива...
Мощь затопила меня, яростно завибрировал позвоночник, мозг казалось, вскипел. Я почувствовал, как кожа на лбу натянулась, лопаясь. И содрогаясь от восторга, повторил:
- Шива!!!
Тысячетонный удар обрушился на меня со всех сторон, словно рухнуло небо, потому что Атлант, устав от аскезы отошел перекусить в ближайший Макдоналдс. Меня пронзил миллионно-ватный разряд, и когда я открыл глаза... все три... в них плескалась бирюза, делая мир плоским и мелким. Ворочая, синей от давно выпитого яда Култуку шеей, я искоса брезгливо посмотрел вслед удиравшим псам, и грузно переступая, направился в гору.
С каждым шагом я возвращался к себе. Мир вокруг посветлел, снова становясь объемным. Попрощавшись короткой судорогой, исчез со лба третий глаз. Через пару шагов я понял, что варджа и молот пропали, и только в ладонях продолжала пульсировать кровь. С каждым шагом все слабее и слабее. Исчезла...
Лестница, казавшая бесконечной закончилась, и я повернул налево к работе. Теперь я уже не колебался. Я принял решение, и был убежден, что оно верное. Со мной соглашался ветер, из врага ранее хлеставший меня, превратившись в друга ласкового обнимая и помогая идти вперед.
В извилине поворота на бетонной подушке стоял караван-сарай - шатер Кока-колы. За одним из белых пластиковых столов коротал время единственный клиент в это не торговое время - старик. Почему-то я сразу понял, что мне к нему. Я приблизился, с любопытством разглядывая новое препятствие. Старик не обращал на меня никакого внимания время от времени окуная губы в глубокую пиалу. Не знаю, что у него там было, кумыс или сома.
Я подошел и плюхнулся в кресло напротив, нахально в упор, разглядывая старика. Он был неимоверно стар, коричневое лицо сморщено как урюковина, веки почти закрывают глаза. На большой голове как из разорванной подушки торчат несколько клоков седых волос. Одет он был во что-то такое же древнее как он сам: какую-то длиннополую рубаху и чуть ли не суконные штаны, что было на ногах я не разглядел.
- Экий реликт, - подумал я. - И что же ты приберег для меня на этот раз?
Старик никак не отреагировал на мое появление и продолжал с прежней неспешностью осушать пиалу. Что кстати само по себе было странным
- Я тороплюсь, - вежливо сказал я, - если вам есть что сказать говорите, и я пойду дальше.
Он не шелохнулся. Мимо нас проехал автобус, жарко дыша и фыркая мотором, из выхлопной трубы валил сизый дым. Тяжело припадая на правый борт, как хромая дворняга он вскарабкался вверх по широкому повороту и исчез.
Я тоже помолчал, достал мобильный, посмотрел на часы - еще почти сорок минут до начала работы. Посмотрев по сторонам, я заметил, как двое рабочих выгружают из серого помятого каблучка ящики с пивом и, прижимая к животам ценную тару, несут их по бетонным плиткам дорожки к шатру. Дорожка проходила мимо боковой стенки шатра и заканчивалась ярко-голубым паралепипедом с белыми полосами вдоль ребер - кабинкой биотуалета, очень похожей на спасательную капсулу из космического боевика.
Старик отхлебнул из пиалы и закашлялся. Долго перхал горлом, потом обтер шершавой ладонью рот и снова уткнулся в стол.
- Интересно, сколько ему лет, - подумал я, разглядывая подрагивающую на столе ладонь. - Лет восемьдесят, а то и больше, - прикинул я.
- Хорошо, сидим, - с наивозможнейшим удовольствием в голосе сообщил я. - Аж душа радуется.
Похоже, он страдал глухотой. Я постарался уловить исходящие от него флюиды, что бы понять чего от него можно ожидать, но мне это не удалось. Над нами промелькнула чайка и, планируя, пошла к воде на снижение. Неожиданно мне стало неуютно. Отчего показалось, что я вот-вот угожу в ловушку.
- Ну, - агрессивно спросил я, - так и будем молчать? Мне почему-то кажется, что кое-кто плохо играет свою роль. Или я ошибся, и никто не собирался поучать меня и наставлять на путь истинный?
Не было, похоже, что бы он что-то собирался ответить. Я завелся
- Вообщем-то это напрасная трата времени. Я и сам не хуже могу прочитать нотацию.
Старик не ответил.
- Так и будем молчать?
- Ты уже все сказал, - почти не разжимая губ, произнес старик. Несмотря на это голос оказался неожиданно сильный и звучный.
Это было уже кое-что.
- А чего тогда вы хотите? - спросил я.
- Я?.. Ничего
- А... - произнес я и замолчал.
Что мешало мне просто встать и уйти?
- Ну и что все это значит?
Старик промолчал.
- Если это все я ухожу, - произнес я и встал.
- Бедный, глупый мальчик, - со странной интонацией произнес старик. - Ты увидел свой путь и теперь хочешь разорвать старую жизнь в клочья.
Я обрадовался, возможности возмутиться, но он не дал мне прервать себя.
- А ты не думал, что кто-то должен зарабатывать шекели, что бы ты ел курочку? Голодный борец за истину стоит меньше ослиного мычания. Но ты слишком молод, что бы слушать то, что тебе скажет Симеон Бен Иохаи.
Меня оглушило. Сказать, что я был поражен, значило погрешить против истины. Я был потрясен и ошарашен.
- И что же хочет создатель "Зогара"? - спросил я.
- Мертвые ничего не хотят, - улыбнулся Симеон. - А вот чего хочешь ты?
Вопрос застал меня врасплох, но очень скоро я нашел ответ. И понял, что Симеон прав я действительно хотел:
- Я хочу увидеть свою судьбу, - коротко ответил я.
- А если я скажу, что это невозможно? - спокойно ответил он. - Что даже в садах Эдама и у престола Г-да Б-га нашего не видел я богов держащих судьбу у себя на коленях. Ты просишь невозможного.
- Тогда зачем ты пришел? - спросил я.
- Я не приходил. Ты сам призвал меня. Как я в свое время призывал Малахов.
Симеон покопался за пазухой и высыпал на стол глиняные фигурки. Я невольно рассмеялся.
- Пять минут назад я был Шивой, - со всевозможной небрежностью бросил я, словно принять на пару минут облик Жениха было для меня чем-то обыденным и малозначащим, - а сейчас ты предлагаешь мне поиграть в куклы? Мне кажется, мы вышли из этого возраста. И ты и я.
В ответ он сделал короткий жест рукой. Фигурки зашевелились. Медленно неуклюже помогая и поддерживая друг друга поднялись и встали на ноги. На меня смотрело три крохотных глиняных голема.
- Я не могу показать тебе твою судьбу, - произнес Симеон, - но я могу показать путь которым ты можешь пойти.
Он указал на одну из фигурок пальцем:
- Ты хочешь увидеть, куда тебя приведет твой путь?
Взятую мною паузу на раздумье, он провел кашляя. Я дождался пока его перестанет трясти и без слов, кивнул.
Симеон шевельнул пальцем, и один из големчиков заковылял ко мне по столешнице. Я протянул руку, взял - шершавая поверхность глины. Маленький человечек затих в моей ладони, став похожим на обыкновенный камень. Ничего не происходило. Я вопросительно глянул на Симеона.
- Вглядись в себя, - сказал он.
Я закрыл глаза.
Короткая вспышка света под веками.
Первое что я увидел, открыв глаза - стена. Старые обои выцвели и рисунка не разобрать. Я протянул руку пригладить отрывающийся кусок. Мелькнула ладонь, пальцы с обкусанными ногтями, шелушащаяся кожа.
Зеркало обнаружилось в крошечной ванной. На полочке перед ним, старая тронутая ржавчиной бритва. Куском материи висящей рядом я протер зеркало, и насколько можно было, оглядел себя. Старый засаленный махровый халат, на ногах сланцы. Худые волосатые голени в каких-то коричневых пятнах пузырятся сеточкой вен.
Изможденное серое лицо, словно его обладатель никогда не выходит на улицу.
Приступ сухого кашля согнул меня пополам. Бешено бьется сердце. И еще спокойствие. Нутряное, ледяное спокойствие.
Откуда-то я знал что тело не переживет эту ночь... я так и подумал - тело.
Внутри что-то зрело, и это, как зубная боль, было со мной все время, пока я умывался в ванной, пытаясь расчесать спутанный комок волос на голове, на крошечной кухне, где треснувшее стекло в оконной раме было заклеено газетой, а пыльная лампочка под потолком мигала в такт доносившемуся с улицы визгу электропилы.
На плите обнаружилась кастрюлька с чем-то густым и неаппетитно пахнущим. В реликтовом холодильнике - консервы с морской капустой и несъедобные на вид грибы. Я закрыл дверцу и подвел неутешительный для себя итог. Жилище походило на пристанище нищего алкоголика. Правда, бутылки я нигде не заметил Хорошо, - подумал я, - с бытом не сложилось, а как насчет остального?
В единственной комнате квартиры царил маниакальный порядок. Разительный контраст со всей остальной квартирой. В правом углу прямо на полу лежало два матраса и гора одеял. На длинной, во всю стену сколоченной вручную полке бесчисленные тома. Под ней похожий на игрушечный стол и табурет.
Я подошел к столу осторожно взял в руки лежащую на столешнице раскрытую тетрадь, - обычная школьная тетрадь в дерматиновом переплете. Похоже это мой дневник. Перелестнул несколько страниц. Каракули нисколько не похожие не мои. Да и на русский это не похоже. Я пригляделся - санскрит.
Губы невольно растянулись в улыбке. Ну, надо же санскрит. В школе я с трудом вызубрил десяток фраз на английском, и в жизни бы не подумал, что на старости лет буду вести дневник на санскрите. До жути захотелось понять написанное. Я полистал дневник, надеясь отыскать хоть несколько слов на русском. Они стали попадаться ближе к началу, сначала разрозненные, а потом целые предложения и абзацы. Первая страница была преимущественно на русском. Я вгляделся.
"Мое тело умрет через два года. Уже давно я знаю о своем бессмертии, и успел достигнуть того состояния, когда осознание этого воспринимается как данность. Я начинаю этот дневник, что бы описать свой земной путь, указать на ошибки, которые допустил и может быть так, подвести итог пройденному здесь пути. Меня ожидает дальняя дорога, хотя царство Его рядом, но я не тороплюсь и предпочту прогуляться пешком..."
Дальше шло совершенно невразумительно описание того места или пространства-времени где он, то есть я спустя годы собирался прогуляться. Я снова закашлялся, с трудом удерживаясь на ногах. В груди жутко болело, а когда я отнял ладонь ото рта, - она была красной от крови.
- Похоже на туберкулез в последней стадии, - мрачно подумал я. - Ничего удивительного в таких условиях.
Гнездившееся во мне чувство проросло, и я ощутил тревогу, пока еще смутную и неопределенную. Подошел к окну. Судя по всему - окраина города. Ржавый остов машины, заросли репейников, битый кирпич разбросан на добром десятке метров грунтовой дороге, словно кто-то вел им прицельный обстрел движущегося там транспорта.
Тревога усилилась и, пытаясь определить ее причину, я закрыл глаза и прислушался к себе. Где-то в глубине зародилась и начала набирать силу теплая волна, по телу побежали короткие импульсы тока. Меня словно поднимало и разворачивало изнутри наружу, словно раскрывающийся бутон розы. Сложно описать это состояние, но я казалось, стал многомерным, простираясь бесконечно далеко, напрямую касаясь каждой частички материи, словно был везде и всюду и при этом я продолжал осознавать себя стоящим на полу в комнате.
Блаженно-упоительное состояние скомкалось, на горизонте моего восприятия протаяли черные, стремительно набухающие точки и я понял, что за мной пришли. Я, - тот в теле кого я оказался, - похоже, знал об их грядущем визите, потому что его удивления я не ощутил.
Первую тройку я положил просто и быстро. Нестираемое Имя впечатало их в асфальт, лишь шедший в центре крепенький бычок лет тридцати успел что-то почувствовать и вскинуть руки в защитном жесте.
- Жаль, - мельком пронеслась мысль, - из парня мог выйти толк.