Дорогу от Спасского монастыря до Долгомостья отборная сотня Меркурия могла преодолеть засветло, но за конными дружинниками шла колонна пеших ратников, а за ними тянулся длинный обоз, поэтому приходилось идти медленно, с оглядкой. Чтобы не утомлять напрасно воинов, Меркурий сам велел погрузить на возы тяжелые палицы, секиры и дощатую броню, отправив заранее в путь конные дозоры из молоди. У шаткого мостка через речушку, берега которой заросли камышом, дружинники спешились и стали переводить коней вповоду. Меркурий остался в седле. Он съехал с дороги и направил коня вдоль отлогого берега. За ним следом рысил на гнедой лошади оруженосец Василек. Сквозь свинцовое небо поздней осени с трудом пробивался солнечный свет. Деревья давно потеряли свой золотисто-багряный наряд и грустно качали голыми ветвями на холодном ветру.
- Обоз по мосту не пройдет. Посмотри, где дозоры переправились через реку вброд, - велел Меркурий своему верному слуге.
Василек, показывая рвение, галопом доскакал до зарослей ольшаника и наткнулся там на пегую низкорослую лошадку. Ловко орудуя плетью, он погнал свою добычу к воде. В одном месте сухой камыш раздался, и на берег выбрался тщедушный старик в изношенном нагольном тулупе.
- Не тронь мою лебедушку! - кричал старик. - У меня еще сил хватит, тебя с лошади стащить да ивовым прутом угостить.
Меркурий улыбнулся: старик был на головы две ниже обидчика, а его худая лошаденка меньше всего походила на лебедушку. Василек на полном скаку сильной рукой подхватил старика, положил его поперек седла, и скоро несчастный стоял на коленях перед славным воином, потирая ушибленный о высокую луку седла бок.
- Покажешь брод удобный, - сказал Меркурий, скользя глазами по водной глади.
- Так бродов здесь не счесть. Какой нужен?
- Тот, что ближе к дороге.
- Вон, около ивы и берег пологий, и дно каменистое, и вода лишь по брюхо твоему коню, князь.
- Князь в тереме на Смядыне, а я в седле, - усмехнулся Меркурий.
- А по мне, тот князь, кто щедро подает, - не смутился старик.
Его слова показались Меркурию знакомыми. Он оторвался от созерцания водной глади и перевел свой взгляд на старика. Обветренное рябое лицо было изрезано глубокими морщинами, космы седых, нечесаных волос прикрывали хитрый прищур зеленых глаз. Меркурий жестом руки велел старику подняться с коленей.
- Я видел тебя прежде, старик?
- А как же! Ранней весной я с сыновьями рыбку из-подо льда на Днепре добывал. Ты мимо проезжал и удивился, как мы быстро лед взламываем. Серебро нам бросил и велел в одном месте проруби делать. Я потом уже сообразил, что не рыбку ты ловить собирался, а тех ворогов, что все огню предавали. Только не пошли они к городу, спешили в степь добычу увезти. А теперь, по всему видать, опять беда пришла?
- Чернигов пал. Степняки идут к Смоленску.
Старик стал испуганно креститься, но скоро страх в его глазах сменился удивлением.
- Это к болоту Долгомостьевскому? Хорошие, видно, у них проводники! Нет, болото им не за что не перейти. Степняков я знаю. Чернигов разграбили, знатную добычу везут. Немыслимое дело через то болото с обозом идти.
- А если гати мостить начнут?
- Так нет поблизости леса такого, чтобы те гати проложить. Издалека везти, лишь время потеряешь. Опять же, кони от болотной травы и воды болеть станут, а для степняков кони дороже золота.
- Тогда пленными начнут те гати выкладывать.
Старик в ужасе затряс головой.
- Что же это за народ такой? Половцы, насколько злы и корыстны, но пленные для них - товар.
- Народ жестокий. Людей не пощадят, если по их телам пройти смогут.
- Да у того болота и дна-то нет, поэтому и смысла в этом нет. А еще там духи болотные и водяные живут. Неосторожных путников за ноги хватают и к себе волокут.
- Ох, дед, о духах ты всем байки рассказываешь, чтобы там охотиться. Леса и пашни давно хозяев обрели. Вот и пугаешь ты, чтобы болото к тем землям не прихватили, - подумал Меркурий, вслух же сказал. - А ты, ведь, по болоту ходишь да на дичь охотишься.
Старик растерянно почесал затылок, отвел глаза в сторону и заговорил тихо, словно, оправдываясь:
- Мне тропинки-дорожки отец мой показывал, а ему дед да прадед. Да и ходим мы по тому болоту налегке. Если даже идти друг за другом след в след, там, где первый человек увязнет по щиколотку, второй провалится по колено.
- Значит, болото налегке пройти можно?
Старик неопределенно пожал плечами.
- Болото, ведь, громадно. Я всю жизнь по нему хожу, а всех тропинок и гиблых мест не знаю. Если найдут проводников, может, и пройдут налегке.
- Найдут, - уверенно сказал Меркурий. - Когда кожу с людей начнут сдирать да огнем пытать, проводники найдутся. Просочатся, как вода сквозь запруду, и с силой в одном месте соберутся.
- Да, звено к звену, и цепь готова, - согласился старик.
- Стальная цепь на шею, что удавкой может стать, - размышлял вслух Меркурий. - Две пристани на реке со складами купцов и иноземных гостей. Велика нажива, чтобы ей не обольститься. Они, как волки, будут глотать до рвоты, чтобы потом вернуться в стаю да отрыгнуть волчатам. И сразу алчность поведет полки их дальше.
Старик, не смея прервать размышления князя, переминался с ноги на ногу. Его лицо, простоватое до глупости, оживляли лишь зоркие и цепкие глаза охотника, которые подмечали все. Взгляд старика скользил по невиданной в этих местах кольчуге витязя. Сделанная из стальных мелких колец, она не затрудняла движений в схватке. В стальные кольца были вплетены медные с позолотой, что делало броню нарядной. Левая рука витязя покоилась на черени рукояти прямого меча, вложенного в обитые красным бархатом и украшенные серебряными насечками ножны. Меркурий откинул полу красного плаща, достал из переметной сумы кошель, развязал кожаный шнурок, и горсть серебряных монет, звеня, упала на землю.
- Сослужи мне службу, старик. Поброди по болоту, да посмотри, сколько лихих гостей на кровавый пир спешат. А пуще всего смотри, где собираются.
Старик бросился собирать монеты, беспрестанно отбивая земные поклоны и бормоча:
- Да я сыновей и внуков отправлю приглядывать за тропами. Будь спокоен, князь.
- Если голове на плечах не бывать, то серебра не видать, а коль останется, так нам за службу прибавится, - пошутил Меркурий и, перейдя на серьезный тон, властно сказал. - Дождешься обоза. Покажешь брод.
Василек, провожая князя взглядом, спросил у старика:
- Тебя, дед, как звать?
- Злые люди Ершом кличут, а добрые Еремеем.
- Вот, что, дед Ер-рема. Князь забудет, так я за тобой присмотрю.
- Смотри за собой, да за кобылой своей гнедой, - бормотал старик. - А я раньше всех вас на болоте буду.
Василек погрозил плетью, но старый охотник не испугался.
- Только тронь! Ты - слуга, а я - вольный человек. За удар взыщу столько, что лошадь свою в заклад отдашь.
Василек его не интересовал. Круглое розовощекое лицо, обрамленное прядями русых волос. Таких лиц в округе - пруд пруди. Другое дело князь. Волосы цвета крыла ворона, большие карие глаза, прямой нос и тонкие губы, замершие в усмешке. Такие лица не встречались здесь, разве что на днепровских пристанях среди гостей заморских. И речь славного воина была диковинной для чуткого слуха старика. Слова закругляет, словно священник в церкви проповедь читает. Сразу видно, у кого он языку и грамоте учился. Старик хмуро взглянул на Василька и сказал:
- А тебя в детстве родители мало пороли, а в отрочестве за вихры не таскали, коли нет уважения к старшим.
- Моих родителей степняки в полон угнали. Рос я сам по себе под присмотром князя.
- Воин он славный, но вот строгости в нем маловато, - сказал с сожалением дед Еремей, хотя в голове вертелась другая мысль. - Шкуру бы с тебя спустить, глядишь, ума бы прибавилось.
Старик вздохнул и направился к своей старой лошаденке, понуро выбивавшей копытом сухую траву.
2
Остаток пути Меркурий размышлял, как защитить город от страшной беды. Искусный воин, он видел уязвимость обороны разросшихся посадов. Стены крепости из деревянных срубов, заполненных песком и камнями, мало чем по прочности уступали каменным укреплениям. Князь Владимир Мономах достойно позаботился о неприступности твердыни династии. Его внук, князь Ростислав, расширил крепость, усилив ее сторожевыми башнями из толстых дубовых бревен. Но город рос, и вот уже на Смядыне, где принял мученическую смерть князь Глеб, вековые леса отступили и уступили место для княжеских хором и теремов боярских, купеческих подворий и складов. Как это защитить? Меркурий вдруг вспомнил, как в конце той страшной зимы, когда пали Рязань и Владимир, и пылали десятки других городков, князь Владимир Рюрикович велел собраться игуменам монастырей, знатным боярам, купеческим старшинам и старостам слобод, чтобы вместе решить, как отстоять город. Князь был болен и говорил мало, больше слушал, кутаясь в соболью шубу. Склонялись к тому, что монастыри и церкви, княжеский и боярские терема на Смядыне надежно защищены земляными валами и станут серьезным препятствием на пути кочевников. Не видели они или не хотели видеть, что все это хорошо от воровского набега, но против многочисленного войска им не выстоять.
Когда наступил черед Меркурия, бесстрашный и умелый в сражениях воин допустил в речи грубую ошибку: стал говорить о последней схватке Рима с Карфагеном. Говорил о том, что, пока у ослабленного Карфагена рать беспокоило войско римлян за стенами города, осада была безуспешной. Зачем он это говорил? Ведь не ученость свою хотел показать?! Среди священников находились люди в книжной премудрости и более сведущие, чем он. Да просто опора была ему нужна. И сразу змеиный шепот раздался, окреп и в злой ропот толпы превратился: "Римский князь. Все про римлян своих толкует. Чужой он нам. Не хотим слушать!"
Хотел он уже крикнуть, что из той земли его предки, где проповедовали Кирилл и Мефодий, и где создали они письменность славянскую, но опередил его князь. Скинул он с плеч шубу соболью, поднялся с кресла резного, опираясь на руку дружинника, и мрачно смотрел он в лица боярские, стараясь справиться с дыханием. Потом негромко повел речь, и сразу стих недовольных ропот. Слова звучали ясно и зловеще.
- Иной раз свой страшнее и злее чужих! Или вы забыли, как мой родной племянник Изяслав лишил меня киевского стола? И не просто лишил, а половцам в полон отдал. Воронье давно бы мои кости по степи разнесло, не вмешайся князь Ярослав.
Князь Владимир обвел гневным взглядом потупившихся бояр, и лишь один из них, высокий и дородный, безрассудный в речах и делах, осмелился перечить:
- За золото служит, за золото и переметнется!
- А кто здесь не за золото служит?! Ты, Тумаш? За земли, за места! Семья, ведь, большая. Не кручинься! Когда твои сыновья в походах и битвах проведут столько дней, сколько Меркурий, быть им во главе дружины.
Князь сделал знак рукой, и дружинники безмолвно шагнули вперед. Бояре отпрянули в страхе. Что ожидать от князя, одной ногой стоящего в могиле? Еще живы воспоминания, когда дружинники князя Давида многих лучших мужей посекли.
- Слово мое пусть будет неизменно, - продолжал князь Владимир. - Князю Меркурию с младой дружиной за стенами крепости у Спасского монастыря стоять, дорогу к городу с юга оберегать да молодь в поле ратному искусству обучать. Владимир Рюрикович намерено протянул слово "князь", напоминая всем, что Меркурий из рода князей моравских.
Бояре расходились тихо, но со злобой затаенной. Прекословить князю - себе дороже. Лишь бы ноги унести с княжеского подворья. Со времен властного Давида в дружину стали набирать сильных и смелых воинов из других земель. Не связанные кровными узами с древними боярскими родами, обласканные князем, они готовы выполнить любую волю их властелина.
Меркурий посмотрел вдаль. Рваная полоса леса за унылыми полями начинала сливаться с темным небом. Черными ломаными линиями прорезали бурую землю извилины оврагов. Неуютно здесь поздней осенью, зато привольно весной. Вдруг всплыли в памяти слова, брошенные князем в след боярам:
- С юга степняки идут, с запада литовцы жмут, а вы все о корысти своей печетесь!
Василька, который догнал сотню в конце пути, такие мысли не одолевали. Он думал лишь о том, что видели его глаза и, заняв место в строю, мог бы сказать:
- Сумерки крались по сторонам дороги, предупреждая всадников о скором приходе холодной долгой ночи, но вот блеснули впереди огни села, и сотня с легкой рыси на галоп по знаку князя разом перешла.
3
Дед Еремей сидел, прислонившись к теплой печи. В избе было необычно тихо. Сыновья и внуки еще засветло ушли в дозор на болото. Всем женщинам, и бойким снохам и робким внучкам, велено было искать защиту у монастырских стен. Тишину нарушал лишь треск лучины в поставце на столе, шипение падающих угольков в деревянной кадке с водой да недовольный голос Прокопа, молодого соседа, недавно вернувшегося с промысла в село. Промышлял он плотницкими работами и был для них словно создан: невысокий и широкоплечий, с сильными руками и могучей шеей.
- Нет, не пойду я с тобой, дед Ерема. Ты, вот, послушай, что мне умный человек сказывал. Князья наши враждуют друг с другом. Торговле убыток, и нивы их кони вытаптывают. А будет власть хана, князья головы склонят, походы прекратят, мечи в ножны вложат, тишина и покой воцарится.
- Пепелища кругом будут, да толпы невольников в степь погонят. Твоему купцу есть, куда бежать. А ты на островке среди гиблых мест укроешься. Только всех на том островке не спрятать. Морозы скоро льдом трясину скуют. Где защиты будешь искать?
Прокоп горестно вздыхал, крутил головой и бормотал:
- На все воля Божья. Купец тот сказывал, что за грехи наши нам испытания посланы. Князья наши языческие в союзе с погаными печенегами храмы христианские разоряли. Теперь пришла наша очередь испить чашу сию.
- Когда это было? - возражал старик. - Не своим умом живешь ты, Прокоп.
- Что для человека жизнь прожить, для Творца лишь мигнуть, - не соглашался с ним Прокоп. - За грехи предков нам, потомкам, придется отвечать.
- Вот, что, Прокоп. Я человек темный, с купцами мудрых разговоров не веду, но на тебя узду найду. Не пойдешь со мной, житья тебе не будет. Сыновьям накажу, избу твою по бревнышкам раскатать.
С этими словами он выпроводил из избы растерявшегося соседа. Вернувшись к теплой печи, дед Еремей достал из-под лавки старую сбрую и принялся за ее починку, орудуя шилом с крючком.
Скрипнула дверь, и через порог, как зайчата, перескочили два мальчика. Тот, что постарше, всегда бойкий, на этот раз держался позади младшего брата.
- Ох, и устали мы! - заголосили оба. - Дед, дай, что поесть.
- Я вам наказывал засветло вернуться, - сурово проговорил Еремей. - Где вас леший носит?
- От людей недобрых убегали у Марфиной топи, - стал оправдываться старший.
- И сколько тех людей?
Младший выставил пятерню и прибавил к ней еще два пальца.
- А ты, что держишь руку у плеча? Подойди-ка поближе к огню. Дай тебя разглядеть, - обратился он к старшему внуку. Тот, подталкивая младшего брата и прикрываясь любимцем деда, как щитом, приблизился к печи. Шмыгнув носом, мальчик неохотно опустил руку.
- Новый кожух разодрал! - охнул дед. - И года еще не проносил.
- О ветку. В темноте не видно...
- Повернись спиной, - прервал его старик.
Мальчик, еще менее охотно, повернулся.
- Та ветка, вижу, с оперением была, - ехидно проговорил дед Еремей.
- Ага, и с глиняной свистулькой! - беззаботно подтвердил младший.
- Я вам наказывал к чужим не приближаться? - прошипел старик.
- А мы и не подходили, - наперебой начали рассказывать мальчики. - Они нас заметили и руками стали махать. Мы им в ответ. Они за нами, и двое провалилось. Тогда остальные стрелы стали в нас пускать. А мы, как зайцы, с кочки на кочку скок и в лесок. Дед, дай поесть! Озябли и проголодались мы.
Старший из братьев стал тереть кулаками глаза, но настырные слезы так и не хотели показываться. Тогда он изо всех сил ущипнул младшего. Тот ойкнул от боли и залился настоящими слезами. Старик, довольный тем, что угроза наказания подействовала, смилостивился:
- На печи под кожухом кашу и коржи найдете. И чтобы не галдели там, как грачи.
К полуночи, когда мальчики уже видели третий сон, вернулся их отец и о чем-то шептался со стариком. После их разговора дед Еремей оседлал свою старую лошаденку и направился в стан князя.
4
Остановился Меркурий у сельского священника отца Григория. Ночью ушли в дозор зрелые воины, а молодь влилась в дружину. Пешцам и обозу было велено стать лагерем в поле. Туда же, после церковной службы и трапезы, отправил он и конную сотню, оставив в избах у церкви лишь смену дозоров. Дав отдых людям и коням, весь следующий день учил князь молодых дружинников биться в строю. За дневными трудами незаметно спустилась на землю долгая осенняя ночь. Отовсюду шли тревожные вести. Меркурий объехал сторожевые посты в поле и укрепления из сцепленных возов вокруг шатров лагеря, посидел у костра, слушая рассказы старых дружинников.
Когда поздней ночью он вернулся в избу священника, то застал отца Григория за изготовлением чернил.
- Ведете летопись походов, отец Григорий? - усмехнувшись, спросил князь.
- Пусть о походах пишут те, кто в них бывал. Я, ведь, сельский священник. Мои прихожане - хлебопашцы, бортники и охотники. Что видят они после походов? Вытоптанные нивы и разоренные селения. Князь Владимир Монах в сто походов ходил, а помнить люди будут лишь о тех из них, в которых он половцев из славянских земель в степь изгнал и жизнь мирную ратарям дал.
Князь спорить с ним не стал, сел на лавку, положил сильные руки на стол и тихо сказал:
- Молился я в церкви Пресвятой Богородицы, и было мне видение, и услышал я глас от иконы, что посылает Она меня, раба своего, отразить врагов от града.
- Много о тебе люди говорят, - смягчился священник. - Нет равного тебе в лютой сечи на мечах. Твердой рукой ведешь в поход дружину, поэтому нет лучшего для людей защитника. Щедрою дланью церковь золотом и серебром оделяешь. О бедных и сиротах не забываешь. Вот о светлых делах я и пишу, чтобы не думали потомки, что их предки лишь в походы ходили да бражничали. Князь Всеволод в чужих краях не бывал, а пять языков знал, чтобы ведать о делах в порубежных землях. Князь Роман учителей греческих и латинских в княжество приглашал, священников и детей боярских учиться принуждал. В сельской глуши мысли дивные мне на ум приходят. Не сын наследует отцу в его делах, а внук деду.
Меркурий в недоумении взглянул на священника, и тот продолжал:
- Князь Владимир Мономах, алчных половцев мечом усмирил, торговля процветала и города росли. А внук его, князь Ростислав, новые города и крепости строил. Но чтобы города новые строить, надо богатствами огромными владеть. У князя Ростислава одних лишь бобровых гонов в княжестве тысяча была. Рачительный был хозяин, как дед его Владимир. По Двине торговые ладьи в дальние страны везли меха, мед, воск, кожи, хмель, лен, а оттуда возвращались с золотом и серебром. Сыновей мы, лишь только подросли, в седло сажаем и в походы отправляем, а с внуками няньчимся и мысли свои им поверяем, поэтому похож внук на деда. Я это и к тому, князь, говорю, что пора и тебе семьей обзаводиться, иначе с внуками не успеешь повозиться. Вон, у тебя уже и седина в волосах серебрится.
- Рано старят нас не года, а беда да тяжкие думы. Я, ведь, не вашего рода-племени. Пришлый, как у вас говорят. Поэтому мне приходится смотреть зорче и слушать больше. С прошлой зимы беженцы с южных земель валом катят и рассказывают о жестокости рати Батыя. Я же, как человек ратный, вижу еще и другое: несметное конное войско, умеющее города брать, подвластное единой злой воле. А в наших землях черниговские князья враждуют со смоленскими, смоленские с полоцкими. Нет единства среди князей славянских. Боярство силу почувствовало, мятежи затевает. Купцы на той вражде обогащаются, через своих старейшин тоже к власти тянутся. А корысть у всех своя. Из-за этой вражды текут реки христианской крови, и в одну из них впадает ручеек, сотворенный моим мечом. Не воскресить тех витязей, что пали в битвах, не повести их в сражение со степняками. Иной раз думаю я, удалиться в тихую монастырскую обитель, где в молитвах и беседах закончить свой век.
- Не найти тебе покоя и в монастырских стенах, - возразил ему отец Григорий. - Митрополит киевский Климент Смолятич слыл человеком мудрым, сказания греческие и латинские читал. Князь Изяслав его из Зарубского монастыря, где он черноризцем-монахом был, в Киев пригласил, а собор епископов избрал его митрополитом. Ныне говорят о почившем мудром старце: "...бысть княжник и философ так, якоже в русской земле не бяшеть". А в бытность свою монахом, сколько слов несправедливых от игуменов монастырей он слышал? Нет единства и в нашей братии, поэтому не найти тебе покоя и в монастырских стенах.
Священник вдруг спохватился:
- Не о том я речь веду. Что мне прихожанам говорить? Уходить подальше от этих мест?
- Гонец из крепости днем прискакал. Воевода весточку мне прислал, что водным путем до города добралась горсть ратников. Все, что осталось от дружины князя Мстислава Глебовича. Пленника привели. Так он сказывает, что орда монгольского царевича Мункэ всю Северскую землю в пепелище превратила.
Отец Григорий искал и не находил ответа на свои вопросы.
- Не пойдет хан Батый на север: коней на пепелищах не прокормишь. На Киев двинется, когда лед скует Днепр. А Черниговское княжество степняки так люто разорили, чтобы помощь киевлянам с севера не пришла. Повернет Мункэ в степи, если передовой его отряд в болотах сгинет. Болото, что крепостная стена, нельзя, чтобы они его преодолели.
- Но не все так думают? - догадался отец Григорий.
- Бояре предлагают мне крепким лагерем перед городом стать. Обещают горожан и челядь на подмогу прислать. У крепостных стен спокойнее биться, есть, где укрыться. Только тут иной расклад. В передовом отряде Мункэ лучшие воины идут. От первого успеха часто судьба похода зависит. Тучами стрел кочевники стан осыпать начнут, а когда горожане дрогнут, мечами посекут. Нет, с таким врагом надо его же оружием биться: внезапно нападать, чтобы степняки не могли строй держать. А для этого мне нужны умелые проводники и охотники.
- Немало их среди селян найдешь, но люди тяжелые, себе на уме. А самый изворотливый из них дед Еремей. В церковь он ходит и проповеди слушает, а на охоте лесным и болотным духам поклоняется. Христианская вера с язычеством в его голове уживается. И на все вопросы готов у него ответ. Княжеский тиун приедет подати в казну собирать, все шкуры из избы вынесет, но не успеет еще его след остыть, а старик уже в княжеских угодьях охотится. И не убедить его в том, что это грех. Леса, говорит, хоть князю и принадлежат, но все, что в них растет и бегает, творение Всевышнего. И по его разумению, дары эти всем на радость и утешение даны. Я ему о смирении говорю. А он мне в ответ, мол, княжеские тиуны до нитки оберут, а много ли в казну привезут. Уж очень они сытые и гладкие. Все подмечает. Хитер, как лиса. Захочешь схватить, не поймаешь: все тропы, овраги, лощины он знает. Сыновей такими же вырастил, а внуки всех превзойдут.
Разговор прервался, потому что во дворе был слышен шум отчаянной перебранки.
- Легок на помине! - охнула жена священника.
- Пойду я по дворам, охотников соберу. Хоть поздно, но никто не спит. Страшатся люди неизвестности, - сказал отец Григорий и уже у порога добавил, обращаясь к жене. - На стол собери да князя и гостя дорогого угости. Не скоро князю сон привидится, если такой гость пожаловал.
Священник взял посох и вышел в темные сени, а во дворе нарастал шум перебранки.
- Что ты, леший старый, под ногами путаешься? - сердился Василек.
- А ты на коленях ползай, чтобы не спотыкаться! - звучал ему в ответ сварливый голос деда Еремея. - Князь мне велел, ему вести приносить.
- Мне говори, а я передам.
- А вдруг забудешь? У тебя ума, что у моего козла, а голова для того, чтобы ей бодаться. А будешь так толкаться, я все князю расскажу. Не успел на постой стать, уже половину села за себя просватал.
При этих словах высокая и статная дочь священника, накрывавшая на стол, побледнела. Ее синие глаза негодующе потемнели, длинные ресницы дрогнули, а уголки алых губ чуть опустились. Меркурий усмехнулся в усы и, чтобы красавица не заметила его улыбку, прикрыл рот ладонью, словно собирался пригладить короткую опрятную бороду.
Встревоженный голос Василька раздался уже из сеней:
- Да, тише ты, старик. Князь отдыхает, и умные речи со священником ведет.
- А нечего так толкаться! Я не холоп! В сражениях под стягом грозного князя Давида стоял, стан княжеский оберегал. А сыновья мои побольше тебя в походах бывали.
- Князь желает его видеть, - прервал перебранку голос отца Григория.
Дед Еремей вошел как раз вовремя, когда стол был накрыт. Сначала в проеме двери показалась воинственно поднятая всклоченная борода, потом рябое лицо с победно блестевшими глазами. Перевалив через порог, он снял с головы заячий треух, троекратно перекрестился, глядя поочередно то на икону, то на стол со снедью, брякнулся на колени перед князем и заговорил хриплым голосом:
- Все разведал, князь. У Лосиного камня басурмане собираются. Спешить не надо. Нет хуже ночной битвы. Своих немало положишь и врагов упустишь. После перехода через болото степняки у костров греются, сапоги свои сушат. К утру сомлеют от кумыса и тепла. Вот тогда и нанеси удар.
Князь жестом велел старику подняться и сесть напротив.
- Горло охрипло от ледяного ветра. Трудно говорить, - пожаловался дед Еремей, занимая место на скамье у печи и шаря глазами по столу.
- Хозяйка, плесни старику меда в кубок, чтобы речь лилась, - попросил он.
- Пост же?! - негодующе воскликнула дородная жена священника. - Рыбная неделя.
- Поститься должны сильные телом и духом, а старикам и детям отступать от поста можно. В том нет греха, чтобы перед битвой подкрепиться.
Дочь священника проворно подала Еремею полный кубок, надеясь выведать у словоохотливого гостя все, что он знает о приглянувшемся ей дружиннике. После двух больших глотков хмельного меда голос старика смягчился и он продолжал:
- Сыновья сказывали, что много их, да из разных племен. Есть старые наши знакомые - половцы. Есть торки и черемизы, словом, отрепья хватает. Но есть там хищники и пострашнее. Одни в овечьих шкурах навыворот, другие в шубах до пят с лицами черными немытыми, как у ...
Понимая, что в доме священника нельзя говорить о нечисти, старик выразительно показал перстом вниз.
- Те нехристи отдельно от всех стоят. Вот на них и обрушь ты удар всей дружины. Врасплох их не возьмешь. Кони с ними, что собаки при нас, всегда рядом пасутся. А их холопы своих коней в табун свели и ночную стражу выставили. Крепкий у тебя мед, хозяйка, как бы голова кругом не пошла. Рыбки я, пожалуй, отведаю.
И, хотя никто его не приглашал, дед Еремей подцепил охотничьим ножом самый большой кусок запеченной на углях щуки, положил его на блюдо перед собой и продолжал:
- Сыновья мои с прочими охотниками ту стражу под утро скрадут, да коней огнем в лес погонят. Вот тогда и настанет время битвы. Только и о нас, бедных, князь, после битвы не забудь. Внук у меня старший, сорвиголова, пора его в седло сажать да к службе приучать. Под твоей рукой из птенцов орлы вырастают!
Воображение живо нарисовало старику образ молодого витязя на горячем скакуне. Голову юноши украшал остроконечный позолоченный шлем. От обруча шлема, богато украшенного орнаментом, спадала на шею и плечи бармица. Тело юноши до середины бедер защищала чешуйчатая броня, стальные пластинки которой, приклепанные к кожаной основе, сияли на солнце. В правой руке витязь держал прямой меч. По голомени меча, чуть ли не до вершины клинка, шла широкая выемка. Левая рука юноши держала миндалевидный щит с бронзовым умбоном. От такого видения у старика перехватило дыхание.
Дед Еремей покосился на дверь, потом перевел взгляд на дочь священника. Девушка подлила меда в кубок.
- Васильку пора дозоры водить. Славный воин растет: любого скрадет и глазом не моргнет. Только женить быстрей его надо, чтобы серьезнее стал. Жена священника, до того сурово взиравшая на незваного гостя, вдруг сменила немилость на щедрость.
Дед Еремей выезжал со двора радостный, сытый и довольный от меда и ласковых слов. На крыльце, к нему спиной, а к сеням лицом стоял Василек, покорно вобравший круглую голову в могучие плечи. Из сеней негромко лилась девичья речь о бесстыжих глазах княжеского отрока.
5
Дед Еремей притаился на островке в зарослях сухого камыша. Отсюда хорошо были видны мерцающие огоньки костров. Рядом с ним сидел Прокоп, который время от времени вздыхал, проводил большим пальцем вдоль лезвия плотницкого топора и шептал:
- Звенит. Поет.
- Что ты заладил одно и то же? - заворчал старик.
- Он у меня по-разному поет. Когда дубок подрубаю, как дьякон в церкви ревет, а когда березку, как журавль на болоте курлычит.
- Ты лучше за кострами смотри. Светать уже начинает.
Прокоп горестно вздохнул, взглянул в сторону костров и насторожился. В сполахах огня промелькнули неясные тени, беспокойно заколебалось пламя и вдруг снопы искр поднялись в свинцовое небо. Беспокойно заржали кони, раздался гулкий топот сотен копыт. Тревожные крики людей долетали до слуха чудным протяжным воем, и сквозь весь этот шум лавиной катился гул идущей галопом конницы. Звон сабель и мечей, треск ломающихся копий, лязг брони и бряцание щитов тонули в криках людей: раненых, покалеченных, попавших под копыта коней. Дед Еремей подхватил рогатину и выбрался из укрытия. Руки еще крепко держали древко, но вот ноги, замерзшие и онемевшие, слушались плохо. По кочкам он с трудом добрался до твердой земли. След в след, обдавая его жарким дыханием и сопя, как вол на пашне, шагал за ним Прокоп. Хмурая мгла неохотно отступала к лесу, открывая перед их взором картину жестокой битвы. Впереди и справа все поле было густо устлано телами людей и лошадей, но слева кипела еще страшная схватка. С решимостью обреченных сражались жалкие остатки вражьей рати. Свист глиняных свистулек их каленых стрел уже редко рассекал холодный воздух, а звон мечей и сабель становился все яростней. Разглядеть лица сражавшихся старик не мог, но с позолотой шлем и неустанно разящий меч безошибочно указывали ему путь. Вдруг перед ним возник вражеский воин с перекошенным от злобы лицом. Удар кривого меча отсек смертоносное жало рогатины. Старик попятился, не выпуская из рук бесполезное древко. Враг взмахнул мечом, но топор, брошенный сильной и умелой рукой, с безжалостным хрустом рассек кожаный нагрудник. Степняк упал навзничь.
- Знакомо! - басил Прокоп, нагибаясь за топором. - И медведь, бывает, рогатину ломает. Тут главное вместе держаться.
Рядом пронеслись галопом дружинники, направляясь в гущу схватки. Старик с завистью посмотрел им вслед, поднял кривой меч, сделал несколько шагов на внезапно одеревеневших ногах и остановился. Навстречу ему выскочила низкорослая лохматая лошадь, и пока дед Еремей уговаривал ее подойти, соблазняя куском хлеба, бой затих. Что-то неладное творилось там, где недавно звенели мечи. Туда со всех сторон летели галопом дружинники, спешивались и выстраивались полукругом. Когда дед Еремей, цепляясь за плечо Прокопа, доплелся до места жестокой схватки и протиснулся сквозь ряды воинов, то увидел тело князя, накрытое красным плащом.
- Много от его руки степняков пало. Среди них есть и такой исполин, что страшно смотреть, - перешептывались дружинники.
- Василька вина, что не уберег князя от воровского удара в спину.
- Василек сам весь посечен, на коне держаться уже не мог.
Дед Еремей опустился на колени и завыл страшно, по-волчьи. Рушились его тайные надежды вывести внуков в люди.
От Долгомостья до ворот крепости провожал в последний путь старик своего князя. Знал, что ушел из его жизни человек, который и слабого не обидит, и перед сильным спину не станет гнуть. Грозный в сражениях и щедрый в мирной жизни. Для одних - чужой по крови, для других - родной по тяжкой бранной доле. Всю дорогу оплакивал его дед Еремей и не знал, что провожал князя по дороге в вечность, что станет Меркурий для смолян святым защитником города.