Гринев Петр Юрьевич : другие произведения.

Существа

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Школа кожевенного мастерства: сумки, ремни своими руками
 Ваша оценка:

Петр Гринев

СУЩЕСТВА

Этот мир - тоже вымысел.

ВНУТРИ ДЕРЕВА

   Я не знаю, как оказался здесь в столь странном, если не сказать больше, положении. Только открыв однажды утром глаза, я вдруг с ужасом обнаружил, что вместо ставшей уже привычной картины в виде со вкусом обставленной просторной спальни из дуба я очутился в диком лесу, в котором запах сырости примешивался ко всему и был не менее устойчив, чем запах заплесневелых грибов, мхов и лишайников. Чувство несказанного удивления, вначале посетившее меня, сменилось чувством безоглядной тоски сразу после того, как я безуспешно попытался сделать несколько шагов. Обреченным взглядом я обвел окружавшее меня пространство. Прямо передо мной находилась небольшая лужайка, уродливо разделенная заваленным прошлогодней листвой и шишками рвом. Сразу за лужайкой плотной стеной выстроились мощные и довольно неприглядные в свете наступающего пасмурного дня многовековые сосны. Сзади до меня донесся шум набегавшего ветра. Я хотел было оглянуться, но тут же почувствовал, что шея моя неподвижна, точно монолит. Окончательно деморализованный, я попытался было рассправить плечи, но, к величайшему разочарованию, не испытал ни малейшего облегчения и не услышал ничего, кроме режущего слух похрустывания не то одеревенелых мышц, не то обветшалых и потому малопривлекательных сучьев...
   Не знаю, откуда у меня была такая уверенность, но я, откровенно говоря, нисколько не сомневался в том, что еще совсем недавно я был человеком. А как же иначе? Ведь не мог же я, в самом деле, на протяжении всей своей жизни быть деревом? И потом, если бы я действительно с самого начала был деревом, откуда в моем сознании могли появиться столь явные и весьма занимательные картины из, как мне казалось, моей прошлой человеческой жизни? Ведь если бы я действительно был не чем иным, как только деревом, навряд ли бы я имел хотя бы малейшее представление о том, как устроен человеческий организм, как выглядят современные квартиры, в которых живут мои многочисленные сограждане, и, самое главное, едва ли сумел подумать обо всем этом... ведь если бы я был деревом, то маловероятно, что вообще умел бы рассуждать!
   Но я думал, думал об окружавшей меня действительности, о долгих прожитых будто в сильно затянувшемся и запутанном сне годах моего человеческого существования. Я ясно мог представить себе огромную пятикомнатную квартиру, находящуюся где-то на самом высоком этаже современного небоскреба, расположенного в центре огромного современного города, по-видимому, очень высокоразвитой страны. Из окон открывался великолепный вид на построенный из стекла и бетона квартал, подкрашиваемый в вечерние часы акварельно-изящным багрянцем заходящего солнца. Я помнил замысловатое покрытие стен в каждой из комнат, помнил, где когда-то повесил приобретенную на аукционе картину с изображением белого слона, выполненного из нетривиального нагромождения разнообразных геометрических фигур: от конусов-бивней до отрезка-хвоста.
   Конечно же, я помнил свою очаровательную... Странно, я очень хорошо помнил свою очаровательную белокурую и длинноногую подружку, но не помнил ее имени! Неважно, ведь она на самом деле была у меня. Мы часто подолгу сидели на огромной тахте, смотрели какие-то бесконечные телепрограммы, пили... пили приятные напитки, после которых сначала очень хотелось заниматься любовью, а потом спать... потом опять заниматься любовью и опять спать - и так до утра, пока не приходила ни с чем не сравнимая истома, троекратно - да чего уж там мелочиться! - стократно усиленная запахом кофе, который приносила мне в постель моя незабываемая... моя незабываемая, по-видимому, Элен.
   Было и другое, о чем мой несколько затвердевший и вместе с тем довольно вместительный мозг сохранил легко извлекаемую из глубин непонятного прошлого информацию. Это было на какой-то горной дороге. Мы с Элен ехали на шикарном лимузине абсолютно черного цвета. Я сидел за рулем. Дорога петляла между облаков и скал, время от времени приоткрывая нашему взору ни с чем не сравнимые пейзажи. Тогда я сбрасывал скорость, и мы любовались медленно проплывавшей за окном неподражаемо-девственной красоты природой. Внезапно, как только и бывает в тропиках, а что это были именно тропики, я в этом нисколько не сомневаюсь, судя хотя бы по бурной растительности, на нас опустилась ночь. До отеля, в котором мы остановились, было еще далеко, и я не особенно старался сдерживать резвый нрав автомобиля, легко выполнявшего даже мои самые замысловатые и неожиданные команды. Внезапно, за очередным поворотом в свете фар прямо перед собой я увидел перегородивший путь огромный грузовик. Я нажал на педаль тормоза, но среагировав, по-видимому, уже слишком поздно, оказался здесь, в этом мрачном лесу, без квартиры, Элен, без дурманящего по утрам запаха кофе, без всего, кроме обрывков этих непонятных иногда и мне самому воспоминаний...
   Простояв так несколько часов и изрядно промокнув под моросящим дождем, я не без удивления заметил, что несмотря на очевидную, казалось бы, безысходность моего положения в нем есть по крайней мере один неоспоримый плюс: мне не хотелось ни есть, ни пить, мне не было холодно, наконец... Мне было, если хотите, все равно... если бы, если бы, конечно, не было так противно! Боже, как мне хотелось плюнуть на изрядно уже опостылевшую мне лужайку с ее уродливым шрамом-рвом, надвое рассекшим ее одутловатое от чрезмерного количества потребленной влаги лицо, на эти по-военному одинаковые и оттого быстро надоевшие мне сосны. Мне очень хотелось сделать хоть что-нибудь, но я, увы, не мог пошевелить - чуть не сказал было "пальцем" - не мог пошевелить даже веткой. Ветер - вот кто делал за меня это, вальяжно и беспардонно играя моими листьями-волосами, подобно тому, как некогда, в мою бытность человеком, некоторые, уж не знаю, кем себя возомнившие люди, также вальяжно и беспардонно играли судьбами целых народов.
   Так прошло несколько дней, в течение которых я безуспешно пытался ответить на вопрос, как меня угораздило вляпаться в такую, прямо скажем, нестандартную и малопривлекательную историю. По ночам мне очень часто и, признаюсь, тщетно хотелось закрыть глаза и хотя бы во сне представить себя вновь наедине с моей милой и незабываемой Элен. Глаза - если они вообще у меня существовали - не закрывались, а мои свидания с Элен рисовались мне в столь кощунственном виде, что я не рискну воспроизводить их во всех подробностях. Достаточно сказать, что на свидания с очаровательной девушкой в моих эротических грезах приходил не я прежний, в пижонском костюме и до блеска начищенных ботинках, а я - как бы это поточнее выразиться? - я теперешний, эдакий лаконично-приветливый и вместе с тем слегка эгоцентричный дуб.
   Став, по иронии судьбы, деревом, я напрочь лишился всех тех приятных мелочей, на которые не обращал никакого внимания в бытность человеком. Мне не хватало не только Элен, ароматного запаха приготовленного ею кофе, мне не хватало и многого другого - главным образом, всей этой малопонятной и зачастую бесполезной суеты, которой до краев была наполнена моя прежняя человеческая жизнь. Ранее раздражавшая меня беготня, казалась мне теперь одним из наивысших земных наслаждений. Только будучи вкопанным в землю, точно столб, я до конца понял, чем статика отличается от кинематики. Возможно, если бы не закон сохранения энергии, я чувствовал бы себя несколько спокойнее. Но этот проклятый закон уже существовал для меня не только понаслышке. Временами меня так и распирала избыточная энергия, которую мне не на что было израсходовать. Я не мог даже - представьте себе! - надеть спортивный костюм, кроссовки, выйти на улицу и совершить небольшой моцион по живописному парку, отличавшемуся от моего теперешнего дремучего леса, как небо от земли! Не мог выйти в театр, зайти в казино и поставить на черное последние пятнадцать долларов, не мог сесть в самолет и улететь туда, где не растут такие гигантские уродцы, как я, а на фоне пальм и цветущей азалии гуляют темнокожие и белозубые женщины, легко и элегантно играющие мужчинами, морем и ветром точно так же, как и всем остальным.
   Внезапно ход моих мыслей прервала появившаяся на соседнем дереве белка. В моем ограниченном жизненном пространстве это событие по значимости без всякого преувеличения можно было бы сравнить с наступлением выходного дня, когда можно себе было позволить встать на несколько часов позднее, чем обычно, включить телевизор и неспеша наслаждаться многочисленными развлекательными программами, изрядно украшенными обворожительными улыбками неподражаемых шоуменов. Иначе говоря, появившаяся на соседнем дереве белка привнесла в мой скучный и неподвижный мир, казалось, напрочь уже позабытую атмосферу праздника. Ловко работая челюстями, она в считанные секунды распотрошила довольно аппетитную шишку, после чего как-то странно и выжидательно посмотрела в мою сторону, как бы прикидывая, стоит ли вообще связываться со мной или нет. После недолгого колебания белка совершила умопомрачительный прыжок и - о, Господи! - не успел я и глазом моргнуть - оказалась у меня на... на... - так и хочется сказать "на голове" - на кроне.
   - Брысь! - почувствовав, как она беспардонно копошится в моих волосах-листьях, что было мочи заорал я.
   Однако похоже, что никто, за исключением неизвестно откуда набежавшего ветра, не услышал моего истошного крика. В этот момент я, как мне кажется, до конца ощутил всю беспомощность моего положения. Я не мог противостоять ничему и никому, даже такому безобидному и игривому существу как белка. От хождения ее когтистых лап у меня сильно начала - или мне так показалось? - сильно начала чесаться правая сторона кроны. В бытность мою человеком я, не раздумывая, поднял бы руку, взял белку за шкирку, отшвырнул ее в сторону и не без удовольствия почесал раздраженное место. Но сейчас, сейчас я не мог ничего. Я был слабее белки, слабее мухи, я был слабее самого себя!..
   Когда-то очень и очень давно, должно быть, еще до Элен, я занимался парашютным спортом. Я видел небо так близко, как никто другой. Да-да, тогда я умел не только ходить, бегать и прыгать, тогда я умел еще и летать. Мне никогда не забыть это ощущение свободного падения, когда с гулом, сравнимым разве что с ревом реактивного двигателя, Земля всей своей массой надвигается на тебя, бросая вызов, который невозможно не принять. Падая вниз, ты поднимаешься вверх, чувствуя, как кровь во сто крат быстрее течет по жилам, а мысль, воплощенная в одном бесконечном движении, сливается с телом в непререкаемом моменте истины...
   Однажды, не знаю, правда, было ли это на самом деле или все же пригрезилось мне, - мой парашют не раскрылся... Стропы спутались, и мое свободное падение затянулось дольше положенного. Расскрылся, слава Богу, запасной парашют, но все же несколько долгих месяцев после этого прыжка я был прикован к постели, и мое тогдашнее положение казалось мне практически столь же безысходным, как и нынешнее, за исключением, пожалуй, одной существенной "мелочи", что тогда я все еще оставался человеком, а сейчас окончательно превратился в дерево. Тогда у меня существовала пусть призрачная, но надежда когда-то подняться с постели, сделать несколько сначала робких, а потом и более уверенных шагов вперед навстречу своей дальнейшей неизбежной судьбе, в то время как сейчас у меня не существовало - точнее не могло существовать! - на это никакой надежды. Я стал деревом, а деревьям, как известно, не пристало ходить и делать многие другие столь привычные для людей вещи.
   "А что если, - мелькнула у меня в голове какая-то еще, по-видимому, не до конца оформленная мысль, - что если все эти окружающие меня деревья, травы и песчинки, что если этот убогий ров, уже изрядно мне поднадоевший, точно так же, как и я воспринимают и чувствуют происходящее? Что если все они только прикидываются неодушевленными и слепыми? А что если на самом деле это не так?"
   Представив на минуту, что многочисленные сосны, столпившиеся за лужайкой, в течение уже нескольких дней не без интереса разглядывают меня и обсуждают мои достоинства и недостатки, я даже несколько оробел, ибо никогда в жизни - ни в прошлой, ни в настоящей - не тяготел к публичным выступлениям и не был замечен в стремлении к завоеванию дешевой популярности. Неожиданно мне стало стыдно за мое несколько неэтичное отношение к белке. По-видимому, мне не следовало так бесцеремонно пытаться прогнать ее. И это дурацкое "брысь!", брошенное мною скорее по инерции, чем по злобе, каким-то нехорошим оттенком раскаяния пронеслось по глубинам моего испещренного морщинами многолетних событий ствола. В смущении я попытался отвести взгляд в сторону от множества проницательных глаз - если таковые у них, конечно, были! - моих не в меру любознательных соседей, но тут же понял всю бесперспективность подобного рода попыток.
   Раньше я не причинял белкам зла, да и людям, по большому счету, тоже! Быть может, только один раз в детстве, когда я больно избил ногами тринадцатилетнего мальчугана, попытавшегося без спроса прокатиться на моем велосипеде. Я не знаю, что на меня тогда нашло, но я рассердился так, что когда он упал, я еще долго бил его по различным частям тела. И чем громче он кричал: "Пожалуйста, не надо, не надо!", тем сильнее становились мои удары. Когда он затих, я вдруг опомнился, понял, что совершил нечто ужасное и пустился прочь скорее не от себя самого, а от того, кто еще несколько мгновений назад грязно посягал на мой велосипед, а теперь корчился от боли, настигнутый неотвратимым наказанием.
   Став дубом и ощутив весь драматизм неподвижности, я как-то непроизвольно вспомнил еще один малопонятный и ставший уже зарастать заплесневелыми пятнами прошлого эпизод. Не знаю, почему, но я, в прошлой моей жизни, очень негативно относился ко всему ветхому и, в особенности, старикам. Их беспомощность и, если хотите, неподвижность столь сильно раздражали меня, что как-то под вечер, случайно зацепив плечом неизвестно откуда подвернувшегося мне под ноги пожилого мужчину, я вместо извинений неожиданно для себя самого довольно зло и громко выкрикнул:
   - Смотри, куда ползешь, черепаха!
   Черепаха! Черт дернул произнести меня тогда эту фразу. В течение следующих нескольких дней я безостановочно корил себя за проявленную бестактность. Я даже пытался найти утешение в вине, к которому сызмальства испытывал довольно стойкое отвращение. Я, такой молодой и энергичный, толкнув старика, казалось бы, мог просто извиниться, а я... я зачем-то назвал его черепахой. И вот теперь, оказавшись в положении, когда торопиться уже никуда не нужно, я вдруг до дрожи не то в коленках, не то в корневище еще раз довольно отчетливо увидел покрытую туманной завесой малопонятного прошлого нелепую и довольно гнусную картину нет не стариковского, а скорее моего падения.
   Чтобы хоть как-то отвлечься от нерадостных мыслей, я подумал, что было бы со мной, окажись я на поверку не дубом, а, скажем, той же самой черепахой. Плевать на то, что мне пришлось бы таскать на спине неуклюжее и, наверное, довольно тяжелое сооружение, вытягивать шею и озираться по сторонам в поисках неизбежных в любой, не только черепашьей, жизни подвохов. Главное в том, что, несмотря на все эти мелкие неудобства, я все-таки мог бы двигаться, в то время как сейчас, сейчас я мог разве что только грезить или пытаться что-то вспомнить, несколько театрально шевеля ветками и покачиваясь в такт неугомонному задире-ветру.
   А еще, услышав как-то легкое постукивание капель дождя по моим листьям, я неожиданно впомнил, как однажды мы с Элен, вернувшись с вечеринки, разгоряченные классным вином, поддавшись какому-то безрассудно очаровательному порыву, скинули с себя одежду и, вбежав в изысканно отделанную мрамором ванную, принялись дурачиться под душем, как если бы мы были не взрослые мужчина и женщина, а совсем еще несмышленные и оттого беззаботные дети. Сейчас, увы, я вряд ли мог бы порезвиться даже в том случае, если бы мне вдруг приглянулась одна из этих кокетливо покачивающих передо мной своими псевдобедрами молодых сосен. Единственное, что я, пожалуй, мог бы сделать, чтобы хоть как-то привлечь ее внимание, так это посильнее тряхнуть вдогонку ветру моей могучей шевелюрой-кроной, обдав чаровницу весьма отдаленно напоминающей брызги шампанского летней дождевой водой.
   "Кстати, после дождя очень скоро должны появиться грибы," - подумал я. И действительно не прошло каких-нибудь пяти-шести часов, которые совсем не запомнились бы мне, если бы не два совиных глаза, пристально смотревших на меня из кромешной темноты, как первые же лучи восходящего солнца подтвердили правильность моего предположения. Туман и приятно обволакивающая все члены сырость вкупе со свежим запахом нарождающегося утра сделали меня несколько веселее обычного, и я, увлекшись, стал методично осматривать поляну, надеясь под плотным слоем травы, затейливо приукрашенной серебряным блеском росинок, увидеть пробиваюшуюся наружу маслянистую, а, может быть, и бархатистую шляпку. Вскоре мои усилия были вознаграждены, и - вы не поверите! - прямо у своих ног - или как бы это поточнее выразиться?! - я заметил великолепный белый гриб. Естественно, он показался мне ввиду моих собственных гигантских размеров столь маленьким, что я чуть было не прослезился от некоторого разочарования. Но тем ценнее, тем ценнее была моя находка.
   В течение следующих нескольких часов я, не отрываясь, смотрел на этот гриб и готов поклясться, что видел, как он растет буквально у меня на глазах. "Ах ты, шалун!" - снисходительно прошептал я, или, по крайней мере, мне показалось, что я что-то якобы прошептал. Боже, как мне хотелось нагнуться, потрогать его упругую шляпку, очистить ее от травы и любоваться, любоваться совершенством моего маленького лесного друга. Расслабившись, я как-то не придал значения назойливому хрусту сучьев, раздавшемуся у меня за спиной. С каждой минутой хруст этот становился все ближе и ближе, и я, исполненный какого-то дурного предчувствия, тщетно силился обернуться назад, чтобы понять, что же является причиной этого зловещего хруста?
   Однако буквально через несколько минут мучившей меня неизвестности пришел конец. Нет! Ради всего святого, только не это! На лужайку прямо передо мной вышел одетый в серый плащ и высокие болотные сапоги мальчик, почему-то напомнивший мне того самого мальчишку, который когда-то давно в моей прошлой человеческой жизни так грязно и беспардонно посягал на мой велосипед. В правой руке он держал длинную палку, а в левой - огромную корзину, наполовину заполненную грибами. Остановившись, чтобы перевести дух, он не без интереса посмотрел в мою сторону, и на какую-то долю секунды мне даже показалось, что он узнал меня.
   - Не надо, - попросил его я.
   Но он не услышал моей просьбы. Напротив, взгляд его скользнул вниз по моему стволу, и уже через мгновение в нем появились нехорошие плотоядные искры. Парень сделал несколько шагов мне навстречу. Переложил палку из правой руки в левую, достал из кармана нож и, присев на корточки - о ужас ! - хладнокровно в мгновение ока срезал найденный мною белый гриб и, аккуратно положив его в корзину, направился дальше.
   - Убийца! - крикнул я ему вслед, но тут же пожалел, потому что парень неожиданно развернулся, подошел вплотную ко мне и резко вонзил нож чуть ниже моей предпоследней нижней ветки.
   Скорчившись от боли, я подумал, что вот-вот упаду. Из последних сил я размахнулся, но не ударил, а лишь слегка оцарапал его ненавистное молодое лицо.
   - Вот дьявол, - вытирая проступившую на щеке кровь, в свою очередь, возмутился он, и еще раз продырявив мою кору остро отточенным лезвием, исчез, унося с собой частичку моего эфемерного лесного счастья.
   Когда-то, прилично заработав на одной спекулятивной операции, я подарил Элен часы с золотым браслетом, украшенным несколькими изящной огранки бриллиантами. Не знаю, но так уж устроен - чуть было не сказал "дуб" - так уж устроен человек, что иногда его необъяснимо тянет совершать безумные поступки.
   - На эти деньги, - резонно заметила Элен, - мы могли бы купить новый спальный гарнитур. И вообще, - не без грусти посмотрев на меня, добавила, - дарить часы - нехорошая примета. Это к разлуке.
   - Не волнуйся, дорогая, - нежно обняв Элен за талию, парировал - или мне кажется, что парировал? - я, - если и стоит верить в приметы, то только в хорошие.
   - Ладно, это я так, - согласилась Элен и, примерив часы, снисходительно улыбнулась. - Время пошло!
   Зря, наверное, она сказала тогда эту фразу, а, может быть, - кто же теперь разберет? - может быть, зря я, действительно, подарил ей эти чертовы часы?! Как бы то ни было, через две недели после этого злополучного дня мы отправились с Элен в отпуск, сели в ту самую обреченную машину, выехали на извилистую горную дорогу и, о чем я уже рассказывал, разбились и расстались, наверное, навсегда. Не знаю, куда попала Элен. Надеюсь только, что ей повезло несколько больше, чем мне. Надеюсь, что она не лежит и тем более не стоит без движения точно так же, как я, а по-прежнему продолжает жить полнокровной жизнью в шикарных аппартаментах в далекой, но, по-видимому, очень богатой стране. Мой же удел, и временами мне кажется, что так теперь будет всегда, торчать здесь посреди этого безликого скопища вечнозеленых и широколиственных молчунов, кичащихся своей внешностью и оттого еще более нелепых и бесперспективных.
   - Знаешь, - услышал я за спиной чей-то прокуренный голос, - мне кажется, это то самое место.
   - Что вы! Уверяю вас - вы ошиблись, - не оборачиваясь и в очередной раз предчувствуя нечто неприятное пробормотал я.
   - Да-да, это именно оно, - не обращая никакого внимания на мои реплики, ответил другой еще более прокуренный голос. - Будем начинать?
   - Будем начинать - произнес неприятный некто и бросил на землю что-то увесистое, больно задевшее мою расшатанную нервно-корневую систему.
   Нак какое-то время голоса стихли, и я не без содрогания прислушался к странным едва доносящимся до меня звукам. Сначала, как мне показалось, это был звук металла, а чуть позже - звук переливающейся жидкости.
   - Готов? - вновь прохрипел первый прокуренный голос.
   - Готов! - бодро ответил ему второй.
   "Готов к чему?" - судорожно перебирая варианты, подумал я, но так и не успел ответить на этот вопрос, так как почувствовал, что двое незнакомцев перемещаются в сторону моей вздымающейся от волнения груди. Предполагая нечто ужасное, я осторожно скосил взгляд в их сторону и тут же зажмурился, заметив в руках одного и второго зловещие бензопилы. Остановившись прямо передо мной, двое бородатых мужчин еще раз внимательно оглядели меня не то с ног до головы, не то от корней до кроны и, взревев моторами адских инструментов, безжалостно врезались в мое тело остроотточенными лезвиями.
   - Не надо! Остановитесь! - превозмогая дикую боль, что есть мочи крикнул я. - Я здесь, здесь внутри дерева!
   - Ты слышал? - вынув лезвие из моей крово- или сокоточащей раны, спросил более молодой из моих палачей.
   - Что? - спросил другой, ни на секунду не прекращая экзекуции.
   - Он здесь, здесь внутри дерева!
   - Ну и что, - не без укоризны заметил первый, - когда ты соглашался на эту работу, разве ты не предполагал, что он может быть именно здесь?
   - Да, но... - хотел было что-то возразить своему более опытному напарнику лесоруб-правдоискатель, но, очевидно передумав, как-то еще более нагло и воинственно впился лезвием бензопилы в мои рвущиеся на части внутренности.
   Прохрипев несколько мгновений я в последний раз собрал не то в легкие, не то еще в какие-то неведомые части моего исстрадавшегося организма побольше воздуха и, издав наверное самый истошный крик в моей жизни, потерял сознание...
  

* * *

   Когда я очнулся, то увидел, что лежу рядом с такими же аккуратно обструганными чурбанчиками, как и я. Передо мной ласково потрескивает камин. Обстановка гостиной кажется мне до боли знакомой. Внезапно в гостиную входит Элен. О Боже! Чувство несказанной радости переполняет меня. Я пытаюсь подняться, чтобы броситься ей навстречу и стиснуть ее в своих объятиях, однако какая-то неведомая сила останавливает этот мой самый искренний и беззаботный порыв. И, по-видимому, останавливает она меня совершенно правильно, потому что сразу вслед за Элен входит совсем незнакомый мне мужчина и делает то, о чем я только что набрался смелости помечтать. Он обнимает Элен за талию, притягивает ее к себе, и через несколько мгновений - о ужас! - их уста сливаются в страстном продолжительном поцелуе.
   - Стерва! - трепеща от негодования, кричу я. - Как же ты можешь?!..
   - Извини, дорогой, мне кажется, здесь кто-то есть, - обернувшись на мой крик, реагирует Элен, - подожди минутку, сейчас я вернусь, - и, сделав несколько шагов в моем направлении, берет меня за голову и, в последний раз нежно взглянув на меня большими голубыми глазами, хладнокровно бросает в камин...
  
  
  
  
  
  
  

ЧУДНОЙ ПАРИКМАХЕР

  
  
  
   Со стороны Зигфрид Шауфенбах мог показаться вполне добропорядочным гражданином. Да он по существу и был добропорядочным, если бы... если бы не одно "но"... Зигфрид Шауфенбах проживал с тремя взрослыми дочерьми в небольшом городке в предместьях Берлина. Имел собственный добротно построенный дом с великолепно ухоженным участком, налаженное, перешедшее ему по наследству от отца дело и неугомонно, несмотря на довольно почтительный возраст, веселый нрав. Как и полагается любящему отцу, Зигфрид Шауфенбах был весьма озабочен проблемой замужества своих засидевшихся в невестах дочерей. Эта, пожалуй, последняя из неразрешенных им в жизни проблем настолько сильно беспокоила его, что заставляла нервно дрожать его главное человеческое достоинство - искусные руки виртуозного парикмахера.
   Первые признаки с годами заметно усилившейся дрожи появились у Зигфрида Шауфенбаха тогда, когда его старшей дочери Гретхен исполнилось восемнадцать лет. Гретхен была довольно привлекательной и уверенной в себе девушкой. В ее голубых и оттого не по-земному обворожительных глазах игриво поблескивали огоньки сумасбродства. Поклонники, если и не выстраивались очередями вокруг респектабельного дома Шауфенбахов, то, по крайней мере, регулярно присылали Гретхен письма с восторженными объяснениями в любви, которые рассудительная девушка сортировала по первым буквам фамилий ее воздыхателей и аккуратно складывала в довольно вместительную шкатулку, запиравшуюся на ключ. Ключ этот предусмотрительная Гретхен все время держала при себе, однако это не мешало двум ее не менее одаренным природной смекалкой и очарованием сестрам - Кларе и Фелиции - быть в курсе всех без исключения любовных похождений своей старшей сестры.
   - Ах, папа! Они такие назойливые, - частенько жаловалась сердобольному отцу Гретхен, - мне кажется, они тайком читают посланные мне письма!
   - Ничего, ничего, деточка, - нежно поглаживая белокурую голову дочери, приговаривал Зигфрид, - в таком маленьком городке, как наш, это для них едва ли не единственное развлечение. Будь снисходительной - ведь ты у меня такая умница.
   Шли годы. Руки парикмахера Шауфенбаха дрожали все сильней. Шкатулки, похожие на ту, что некогда была только у старшей сестры, появились сначала у Клары, а полтора года спустя и у Фелиции. Теперь уже и Гретхен знала, чем себя занять в перерывах между учебой в Берлинском университете и выяснениями отношений с поклонниками. Застав как-то навзрыд рыдающую в своей спальне Клару, не то чтобы мстительная, а скорее излишне педантичная Гретхен небезосновательно заметила:
   - Милая Клара! Когда-то, в случаях моих разногласий с парнями, вспомни, ты и Фелиция были крайне ироничны. Сейчас ты на собственном опыте смогла убедиться в том, сколь лживыми и жестокими могут быть мужчины. Позволь и мне, несмотря на то, что по-сестрински мне хочется посочувствовать тебе, немного повеселиться и сказать, что ты такая же никому не нужная дурочка, какой была я в твоем романтическом возрасте. Дальше в жизни, поверь, тебя будут преследовать одни разочарования, и даже порывистые, точно шквальный ветер, периодические приступы страсти никогда не смогут окончательно их заглушить.
   - Ты врешь, ты все врешь! - поднимая на сестру заплаканные глаза, сказала Клара. - Ты, верно, думаешь, что самая умная из нас?
   - Я думаю, что мы очень похожи, сестра, и то, что случилось со мной, непременно произойдет сначала с тобой, а чуть позже наверняка и с Фелицией - вы разочаруетесь в мужчинах точно так же, как сделала это когда-то я, вы будете искать их внимания скорее просто так, по инерции, но никогда вам не суждено будет найти той единственной истинной любви, о которой раньше мечтала и я.
   - Почему ты так уверена в этом? - несколько успокоившись, спросила Клара.
   - Гены!
   - Что? Какие еще гены?
   - Папины, - пояснила Гретхен, - ты разве не чувствуешь, что этот весь его показной юмор и благодушие - не что иное, как защитная реакция на неудовлетворенное либидо?
   - Глупости, Гретхен, - услышав малопонятное слово, мгновенно вышла из депрессивного состояния Клара, - ты явно перечитала заумных книг.
   - Что ж! Не веришь - твое право, - парировала Гретхен. - Только, поверь мне, что через какое-то время то же самое произойдет и с Фелицией.
   - О, Господи!
   - Да-да, и тогда у отца руки станут трястись так, что он не только не сможет стричь людей, но и ложку до рта не сумеет донести.
   - Что же нам делать?
   - Надо, по крайней мере, стараться делать вид, что у каждой из нас в личной жизни все хорошо, и что вот-вот мы поочередно, а если повезет, возможно, и одновременно, выскочим замуж.
   - Бедный папа, - промокнув платком влажное лицо, прошептала Клара, - пожалуй, ты права, Гретхен, - будем пытаться делать вид... Я поговорю с Фелицией.
   - Не надо, я сама с ней поговорю.
  

* * *

   Зигфрид Шауфенбах опустил помазок в ванночку с теплой водой, после чего нанес на него изрядное количество пены и тщательно намылил ею подернутые седоватой щетиной щеки и подбородок своего клиента. Хельмут Рутке, живший в пяти минутах ходьбы от парикмахерской Шауфенбаха, имел обыкновение по субботам заходить к пятидесятилетнему добряку Зигфриду не только для того, чтобы побриться, но и обсудить произошедшие в городке за неделю события. Хельмуту Рутке нравился мелодичный голос парикмахера и его незатейливые шутки, иногда отпускаемые жизнерадостным Шауфенбахом вместо сдачи.
   - Как поживают ваши очаровательные дочери? - разглядывая в зеркало подуставшее за неделю лицо парикмахера, поинтересовался вежливый Рутке.
   - Спасибо, Хельмут, нормально. Спросите лучше, как поживает их непревзойденный отец!
   - И как же он поживает?
   Зигфрид Шауфенбах взял в руки бритву и, не без отвращения посмотрев на до боли знакомую щеку клиента, ответил:
   - Бывало и хуже.
   - Что так? - участливо произнес Хельмут. - Быть может, вы потеряли часть клиентуры?
   - Отнюдь нет! За последнее время волосы, слава Богу, не перестали расти! Это вам не пшеница - их поливать не надо!
   - Что верно, то верно, - не без горечи разглядывая в зеркало свою малопривлекательную лысину, согласился Рутке. - И что же в таком случае у вас стряслось?
   - Видите ли, Хельмут, - сконцентрировав взгляд на выступающих на шее клиента венах и ловко орудуя бритвой, заметил парикмахер, - вам, отцу единственного взрослого сына, я думаю, меня не понять...
   - Отчего же, дружище, - провожая настороженным взглядом снующее перед его носом остро отточенное лезвие, заметил Рутке, - я попытаюсь.
   - Три дочери! Три! Вы понимаете, что это такое? Это целый мир, целая вселенная. И если во вселенной происходят какие-то катаклизмы, то они непременно происходят и с моими дочерьми. Пожалуйста, поднимите подбородок.
   Хельмут Рутке послушно выполнил указание мастера и заметил:
   - С моим Фрицем, кстати говоря, тоже не все благополучно.
   - Да, я что-то слышал про эту драку в пивной, - без энтузиазма заметил Зигфрид Шауфенбах, - говорят, что там прошло сборище неофашистов?
   - Что вы, Зигфрид! Мальчики просто выпили пива чуть больше, чем положено, и немного поговорили о политике.
   - После чего еще долго болтались по улицам и цеплялись к припозднившимся прохожим... Моя Клара, кстати, видела эту ватагу. Кто-то из юнцов отпустил несколько неприличных высказываний в ее адрес.
   - Надеюсь, дорогой Зигфрид, что это все же был не мой сын.
   - Я тоже на это надеюсь, - откладывая в сторону бритву, мрачно усмехнулся Шауфенбах. - Как всегда - одеколон?
   - Будьте так любезны.
   После того, как Хельмут Рутке покинул его заведение, Зигфрид Шауфенбах еще долго стоял перед зеркалом, глядя в свои утомленные повседневными заботами глаза и пытаясь унять вновь начавшуюся в руках сильную дрожь. "Из-за таких ублюдков, как его ненормальный Фриц, - думал Шауфенбах, - моим девочкам страшно выходить на улицу. Из-за таких ублюдков у них, естественно, рушатся идеалы. Они, верно, думают, что нормальные люди давно перевелись? Мне предстоит переубедить их в этом заблуждении, а если не удастся переубедить, я вынужден... я вынужден буду..."
   В этот момент сильный звон разбитого стекла заставил Зигфрида Шауфенбаха прервать мрачный ход своих рассуждений и пуститься вдогонку двум улепетывающим на велосипеде мальчишкам, разбившим витрину его парикмахерской огромным булыжником, сохранившимся, вероятно, со времен Веймарской республики. Пробежав несколько кварталов, запыхавшийся парикмахер сел на скамейку и произнес про себя несколько тех малоупотребительных фраз, которые приходят на ум лишь в моменты крайнего эмоционального напряжения. Отдышавшись и несколько придя в себя, Зигфрид Шауфенбах поднялся и медленно пошел туда, откуда он еще несколько мгновений назад бежал с позабытой уже молодецкой прытью...
  

* * *

   - Ну и шкода ты все же, Фелиция, - строго глядя на младшую сестру, проронила рассудительная Гретхен, - как ты не можешь понять, что все твои отговорки по поводу поздних возвращений домой, которыми ты пытаешься утешить папу, малоубедительны?
   - Отчего же, Гретхен, - развязно болтая ногами и активно пережевывая кусок яблока, сделала круглые глаза Фелиция, - мне всегда казалось, что в мои годы ты поступала точно так же?
   - В мои годы наркотики не были еще так распространены - это, во-первых, и, если мы и занимались сексом, то не все вместе, да еще и на полу - это, во-вторых.
   - Можно подумать, сестра, что ты стояла и подсматривала за мной в замочную скважину, - съязвила не лишенная элементов отцовского остроумия Фелиция, - или, быть может, это была Клара, которая тебе потом все рассказала?
   Без лишних эмоций Гретхен приблизилась к сестре, присела рядом с ней на диван и, уверенным движением высвободив руку Фелиции от мешавшего разговору яблока, продолжила:
   - Послушай, Фелиция! Когда умерла наша мама, я очень хорошо помню, как отцу было непросто взять себя в руки. Конечно, их отношения были далеко не идеальными - и все же, если бы не мы, папа очень легко мог бы сорваться. Он сконцентрировал на нас все свое внимание и всю свою отеческую и, я бы даже сказала, мужскую любовь. Кроме нас у него, по большому счету, никого не было, нет и не будет! Да, он, как и раньше, очень легко увлекается женщинами, безустанно шутит и отпускает ничего не значащие комплименты, но любить по-настоящему, уверяю тебя, дорогая моя, он не сможет уже никогда. Он сконцентрирован на нас, как на самом себе. Любая, пусть даже самая мелкая неудача, касающаяся одной из нас, живо и стократно отражается болью в его искреннем сердце.Ты только представь себе на минуточку: целыми днями он вынужден общаться с этими нашими местными мужчинами, брить их шершавые щеки, стричь слипшиеся волосы. От одной этой мысли можно сойти с ума...
   - Не такие уж они и плохие, наши местные мужчины, Гретхен! - возмутилась мало путешествовавшая в своей жизни Фелиция. - Кстати, твой последний берлинский ухажер... Как его? Людвиг, кажется? Между прочим, тоже мог бы быть чуть-чуть посимпатичнее!
   - Сейчас не об этом речь. Я не хочу тебе читать мораль, не хочу показаться ханжой, я просто хочу раз и навсегда объяснить тебе, что все наши неудачи в отношениях с мужчинами делают отца раздражительным. Я уже говорила Кларе, что все ваши, как, впрочем, и мои собственные потуги обрести настоящую и единственную любовь обречены...
   - Почему, Гретхен? - заинтересовалась Фелиция, - Пожалуйста, объясни!
   - По этому поводу написаны сотни книг, но я не тешу себя надеждой, что ты завтра же пойдешь и возьмешь хотя бы одну из них в библиотеке.
   - Раз так, тем более. Пожалуйста, Гретхен, мне действительно это интересно.
   - Ну ладно. Я долгое время наблюдала сначала на своем, а потом и на вашем с Кларой примерах, как легко завязываются и не менее легко рвутся наши взаимоотношения с мужчинами. Это заложено в нас природой и спорить с этим практически бесполезно. Таков, кстати, и наш благородный отец. При всем уважении к нему не могу не заметить, что его отношения с женщинами носят, по моему мнению, маниакально кратковременный характер. Все это, если говорить проще, не что иное, как полигаммия.
   - Что? - округлив от изумления не менее голубые, чем у старшей сестры глаза, протянула Фелиция.
   - Полигаммия. Желание иметь сексуальные отношения с разными партнерами. Вспомни, дорогая, сколько у тебя к твоим двадцати годам уже было мужчин?
   - Четырнадцать, - ни секунды не мешкая, ответила Фелиция, - я недавно считала.
   - Вот видишь, - прикидывая в уме, сколько же имела к двадцати годам она сама, резюмировала Гретхен, - четырнадцать! И со сколькими из них ты встречаешься сейчас?
   - С тремя.
   - Это и есть полигаммия, та самая полигаммия, к которой имеют предрасположенность все без исключения члены нашей семьи, включая отца.
   - Ну и что нам с этим делать, по-твоему? Я лично не вижу в этом ничего страшного. Это же не диагноз, в конце концов. Это скорее...
   - Что?
   - Ну, это скорее...скорее... стиль жизни!
   - Согласна, но от этого руки нашего дорогого отца не перестают дрожать!
   - Не понимаю, что же все-таки мы должны сделать?
   - Мы должны обязательно, желательно все втроем, дать понять ему, что у каждой из нас есть настоящая, одна единственная-разъединственная, вечная и неповторимая любовь! Выбери, пожалуйста, кого-нибудь одного из твоих воздыхателей и объяви отцу, что ты собираешься выходить замуж. То же сделаем и мы с Кларой.
   - И ты думаешь - это поможет?
   - По крайней мере следующие полгода тебе не надо будет каждый раз придумывать новые объяснения по поводу поздних возвращений домой, - привела очередной довольно убедительный довод в защиту своей теории изобретательная Гретхен и, помедлив долю секунды, горько усмехнувшись, добавила, - как, впрочем, и мне.

***

   - Доброе утро, Эрик. Пожалуйста, проходите и присаживайтесь в кресло, - широко улыбаясь, пригласил занять привычное место очередного, давно знакомого клиента неутомимый Зигфрид Шауфенбах.
   - Доброе утро, Зигфрид. Вы светитесь так, точно переели рыбы, - фамильярно похлопав по плечу добряка Зигфрида, попытался перехватить у хозяина пальму первенства завзятого острослова Эрик Шнурбе.
   - Мои девочки выходят замуж, от этого недолго и засветиться, - смущенно улыбаясь, парировал парикмахер и взял в руки бритву.
   - Ну же, старина, - удобно устроившись в кресле, поинтересовался Шнурбе, - рассказывайте, кто те счастливчики, что вскоре станут вашими затьями. Кто-то из местных?
   - Право, Эрик, мне как-то не хочется особенно распространяться на эту тему...
   - Боитесь сглазить? Что ж, я понимаю, - со знанием дела произнес великовозрастный Эрик Шнурбе.
   - Не в этом дело, - внимательно разглядывая, как ритмично вздувается и сокращается на исхудавшем горле клиента вызывающе-фиолетовая вена, прореагировал Зигфрид Шауфенбах, - просто сегодня мне хочется немного помолчать.
   - Что ж, в таком случае, если позволите, дорогой Зигфрид, я расскажу вам историю, которая приключилась однажды с неким молодым человеком, отличавшимся довольно скверным нравом и занимавшимся, скажем так, введением в заблуждение несмышленых девиц. Конечно же, я надеюсь, эта история никоим образом не будет воспринята вами превратно, поскольку не имеет никакого отношения ни к вам, ни тем более к вашим дочерям. Однако она мне представляется весьма и весьма поучительной, поскольку еще и еще раз подтверждает тезис о том, что верить в наше время нельзя никому.
   - Нельзя никому? - будто во сне произнес последнюю часть реплики своего клиента Зигфрид Шауфенбах, - и тут же спохватился: - А собственно говоря, почему?
   - А-а-а, - не без энтузиазма протянул переполненный чувством собственной значимости Эрик Шнурбе, - значит, вам действительно интересно?
   - Пожалуй, - нехотя согласился занятый своими мыслями парикмахер, - рассказывайте, почему бы и нет? Только, пожалуйста, сидите спокойно и не совершайте резких движений - не забывайте, что я все-таки за работой, которая не терпит производственного брака.
   - Да-да, Зигфрид, разумеется. Итак, слушайте! Лет двадцать тому назад, о чем мне поведал, кстати, один мой давнишний приятель, в одном из южных городков Франции поселился весьма подозрительный молодой человек. Звали его Этьен Пуатье. Родом он был из одной французской заморской территории: не то с Сейшельских островов не то откуда-то из Новой Каледонии. Вид у него был самый что ни на есть привлекательный: точеная, будто из сандалового дерева фигура, темные вьющиеся волосы, белые зубы и нагловато-серые глаза. И поселился он в этом самом городке не один, а, как поговаривали, возможно, не такие уж и злые языки, с ослом, которого хитроумный Этьен приволок с собой якобы из-за океанских и уже потому загадочно-привлекательных широт.
   Осел этот был совершенно ничем не примечателен, разве что уши у него были чуть-чуть длиннее обычного, да глаза смотрели на мир не то чтобы печально, а, я бы даже сказал, тоскливо. При виде этого осла так и хотелось забиться куда-то в угол и горько заплакать. Особенно сильные эмоции осел, естественно, вызывал у многочисленных дам, которых коварный Этьен приглашал к себе под предлогом знакомства с его неизменным четвероногим другом. К тому же нагловатый красавец настоятельно требовал, чтобы приходившие к нему девушки непременно приносили ослу охапку свежевыкошенной травы. Все это, с женской точки зрения, разумеется, выглядело весьма романтично, чем неприхотливый и любвеобильный Этьен не переставал безнаказанно пользоваться.
   Так продолжалось несколько лет. Этьен цинично играл на чувствах сентиментальных дам, неизменно разыгрывая перед посетительницами одну и ту же неплохо отрепетированную сцену: охапка свежевыкошенной травы, выражение любви и сочувствия бедному животному, краткий, но живописный рассказ о тяжелой жизни на островах и переселении во Францию, пожинание лавров и вкушение удовольствий, трогательное, но решительное расставание. Кстати сказать, четвероногий друг и сообщник Этьена Пуатье в его амурных делах тоже не оставался в накладе. По крайней мере, он всегда был сыт, находился в центре внимания все новых и новых очаровательных дам. Об этом мог мечтать, казалось бы, кто угодно, только не осел! Но весь парадокс ситуации и состоит в том, что он, хоть и был ослом, но именно у него было все то, о чем мог бы мечтать кто угодно, только не он.
   И все бы, возможно, так и продолжалось еще долгие и долгие годы, если бы в один злополучный день Этьен Пуатье ни пригласил к себе в дом некую излишне романтичную и эрудированную особу. То ли взгляд четвероногого друга хозяина показался ей излишне удрученным, то ли она недавно перечитала "Золотого осла" Апулея - как бы то ни было изрядно подвыпившая дама совершенно безапелляционно заявила, что теперь она наконец окончательно определилась и готова подтвердить под присягой, что любит только - кого бы вы думали, Зигфрид? - совершенно верно - именно этого осла!
   При упоминании своего имени парикмахер Зигфрид Шауфенбах неожиданно вздрогнул. Препротивная история Эрика Шнурбе стала изрядно раздражать его. Чтобы хоть как-то побороть устойчивое чувство отвращения к своему клиенту, парикмахер, набрал в легкие большое количество воздуха, на несколько секунд задержал дыхание, после чего, сделав над собой неимоверное усилие, наигранно-заинтересовано произнес:
   - И после этого они, конечно же, поженились?
   - Кто? - удивился Эрик Шнурбе.
   - Ну, не осел с девушкой, конечно, а этот ваш... Этьен Пуатье с одной из своих многочисленных дам?! Ведь после того, как настырная юная особа окончательно отбила у пройдохи Этьена его четвероногого друга - а я думаю, что все случилось именно так - у Этьена Пуатье не стало самого главного - его легенды, благодаря которой он столько времени втирался в доверие к беззащитным и искренним созданиям...
   - Как бы не так, мой дорогой и наивный Зигфрид! Как бы не так! - В очередной раз излишне возбужденно затараторил посетитель. - Если бы все было так просто, неужели бы я стал рассказывать вам эту историю?!
   - А что же в таком случае произошло? - с ужасом глядя на свои трясущиеся руки, переспросил Зигфрид Шауфенбах.
   - А произошло то, что когда Этьен Пуатье понял, что его собственный осел в отличие от него самого обрел ту самую настоящую любовь, он просто-напросто не выдержал и... убил своего осла...
   - То есть, как это - убил? - уставившись на рассказчика, переспросил Зигфрид Шауфенбах. - Ведь он не мог этого сделать?!
   - Не мог, но сделал, - упрямо повторил Эрик Шнурбе, - я поэтому и рассказал вам эту историю.
   - Да-да, конечно, - в какой-то прострации произнес парикмахер и совершил непроизвольно резкое движение рукой... Несколько капель крови выступили на гладко выбритой щеке Эрика Шнурбе.
   - Вот черт, Зигфрид, да вы с ума сошли, - схватившись за порезанную щеку, воскликнул перепуганный рассказчик.
   - Прошу прощения, Эрик, прошу прощения, - засуетился вокруг клиента неугомонный Зигфрид Шауфенбах и, продезинфецировав рану, добавил, - и все же я никак не могу поверить, чтобы Этьен Пуатье вот так запросто убил своего осла!
  

***

   - Папа, папа, - лицо Гретхен выглядело бледнее мела, - скорее, ради Бога, скорее: Клара попыталась вскрыть себе вены.
   - Что?! - Зигфрид Шауфенбах, размеренно покачивавшийся в кресле за традиционным прочтением журнала "Штерн", резко вскочил на ноги и побежал вслед за перепуганной Гретхен в ванную комнату. - Срочно вызови скорую, - взволнованно добавил он.
   - Я уже сделала это, - отреагировала Гретхен.
   Медицинская бригада приехала так быстро, что Гретхен и ее отец не успели даже, как следует, перетянуть жгутом и забинтовать пораненную левую руку Клары. К счастью, как вскоре заявил благообразного вида довольно молодой врач, вены пострадавшей затронуты не были, и все, что нужно было сделать в данном случае - это продезинфецировать рану и наложить повязку.
   - Мой вам совет, - прощаясь, участливо взял за плечо Зигфрида Шауфенбаха понимающий медик, - уложите вашу дочь в постель, дайте ей, если потребуется, снотворного и ни в коем случае не утруждайте ее расспросами. Сегодня ей необходимо отдохнуть. Завтра, пожалуйста, передайте Кларе, чтобы она пришла на перевязку. Да, и вот еще что, - стоя в дверях, нарочито растягивая слова, произнес он, - не волнуйтесь, ее самочувствие вполне удовлетворительно, чего... чего я бы не сказал о вашем...
   Зигфрид Шауфенбах взлянул в стоящее напротив него зеркало и не без сожаления, увидев в нем свое изможденное лицо и трясущиеся руки, согласился:
   - Да-да, пожалуй, вы правы.
   Остаток вечера Зигфрид Шауфенбах провел в своей комнате, бесцельно раскачиваясь в кресле и тупо уставившись в стену. Примерно в половине двенадцатого он услышал, как хлопнула входная дверь. - По-видимому, это вернулась Фелиция, - подумал Шауфенбах и решил спуститься вниз, чтобы поинтересоваться делами младшей дочери.
   Как только пошатывающейся от усталости и треволнений походкой он подошел к гостиной, то по доносившемуся оттуда шуму сразу же понял, что его дорогая и нежно любимая Фелиция, несмотря на столь раннее для нее возвращение, по всей вероятности, довольно изрядно пьяна. Войдя в гостиную и бросив беглый взгляд на дочь, Шауфенбах понял, что не ошибся. Коротко остриженные волосы Фелиции были как-то противоестественно всклокочены. Блузка, под которой несложно было заметить ничем более неприкрытые и оттого довольно бесстыжие груди, казалось, насквозь была пропитана сигаретным дымом. Юбка, и без того не отличавшаяся особой строгостью, выдавала своей пугающей помятостью весьма и весьма легкомысленный нрав ее обладательницы.
   - Боже, Фелиция, - не удержался от изрядно надоевших всем, в том числе и ему самому, нравоучений Зигфрид Шауфенбах, - как же можно так напиваться, ведь ты же - девушка?!
   - Папа, - наливая полный стакан пива, вяло прореагировала на отпущенное в ее адрес замечание Фелиция, - я же сказала тебе, что выхожу замуж за... за этого... Ганса... Что тебе еще нужно?! Мы же можем позволить себе немного поразвлечься?
   - Мне казалось, - присаживаясь рядом с дочерью, не без тени сомнения произнес Шауфенбах, - что Ганс - довольно воспитанный молодой человек, чуждый всех этих сомнительных развлечений... Когда ты знакомила меня с ним, мы так долго разговаривали про живопись и киноискусство...
   - Папа, твоя наивность меня просто поражает! Неужели ты думаешь, что человек, способный говорить об искусстве, не может быть алкоголиком?
   - Но он, я надеюсь, не алкоголик?
   - Кто?
   - Твой Ганс?
   - При чем здесь Ганс, папа. Что ты заладил: Ганс, Ганс. Нет у меня никакого Ганса, понимаешь? Нет, и никогда не было!
   - То есть, как это не было, - изумился Зигфрид Шауфенбах, - а с кем же я разговаривал тогда две недели тому назад?
   - А-а-а, ты имеешь в виду этого кучерявого, - ехидно улыбнулась Фелиция,- хочешь правду?
   - Конечно, - предчувствуя нечто неприятное, нехотя согласился Шауфенбах и, чтобы хоть как-то потянуть время, добавил, - Клара сегодня пыталась вскрыть себе вены, но, слава Богу, все обошлось...
   - Это неудивительно, ведь она точно такая же лгунья, как и я!
   - То есть? - нахмурился Шауфенбах.
   - Папа, постарайся понять меня правильно: мне чертовски надоела затеянная нами игра!
   - Кем "нами"?
   - Гретхен, Кларой и мною.
   - И что это за игра?
   - Это игра в замужество. Понимаешь, Грет... ну, в общем, Гретхен предложила нам, чтобы ты не волновался, сказать тебе, что мы, все трое, собираемся замуж. Она считала, что это успокоит тебя, и поэтому, следуя нашему уговору, я и привела в дом этого Ганса. Знаешь, папа, если честно, я видела его первый и последний раз в жизни. Он - фу! - он такой чистюля, что мне даже противно. Прости, быть может, мне не следовало этого говорить, но, мне кажется, что так оно будет намного справедливее. А сейчас, извини меня, я очень и очень хочу спать. Не говори Гретхен, что я ее заложила, и, пожалуйста, дай мне из холодильника еще одну баночку пива...
  

***

   В парикмахерскую Зигфрида Шауфенбаха вошел совершенно незнакомый ему молодой человек. Зигфрид Шауфенбах, бросив беглый взгляд на посетителя, совершенно отчетливо осознал, что этот визит будет носить если не эпохальный, то по крайней мере довольно запоминающийся характер. Чтобы оправдать это первое, неизвестно почему возникшее у него при виде молодого человека ощущение, парикмахер начал безостановочно тараторить. При этом ему было абсолютно все равно, что мог подумать о нем неподготовленный посетитель. Ему просто очень хотелось говорить, и он делал это, хоть и взахлеб, но элегантно и немного аллегорично.
   - Позвольте рассказать вам одну, по моему мнению, весьма поучительную историю, я бы даже сказал - притчу, - зловеще клацнув ножницами в нескольких сантиметрах от правого уха посетителя, произнес парикмахер.
   Молодой человек не без опаски скосил взгляд в сторону Шауфенбаха, однако, заметив широкую улыбку на лице последнего, нехотя согласился.
   - Конечно, рассказывайте.
   Руки Шауфенбаха задрожали сильнее обычного. Если бы молодой человек был постоянным посетителем парикмахерской, он бы непременно заметил это. Однако этот молодой человек попал сюда совершенно случайно и потому не замечал того, чего не мог бы не заметить даже местный слепой. Иные слепые бывают куда прозорливее, чем прочий зрячий!
   - В одной небольшой деревушке, - ловко, хотя и немного раздраженно манипулируя ножницами, продолжил между тем Зигфрид Шауфенбах, - проживали три весьма привлекательные молодые особы. Не знаю, были ли они сестрами или нет, но факт остается фактом - ютились они под одной крышей и занимались тяжелым крестьянских трудом. Вам ведь не обязательно знать, были ли они сестрами или не были? - как-то неестественно выгнув шею, заглянул в глаза посетителю чудной парикмахер.
   - Не обязательно, - вяло отреагировал молодой человек.
   - Важно то, - сфокусировав взгляд на сонной артерии клиента, проронил Зигфрид Шауфенбах, - что жили они не очень весело, и единственным развлечением девиц были, конечно же, незатейливые любовные похождения. Молодые люди, наслышанные о фривольном характере неразлучной троицы, наведывались к ним с извечной периодичностью. И это, по правде сказать, устраивало всех. Лишь одно обстоятельство доставляло девушкам серьезное неудобство. Для того, чтобы приступить к любовным утехам, им приходилось уводить своего гостя из тесного и неудобного жилья на сеновал, в котором, за неимением другого места, проживал старый и очень сильно обиженный на мир осел. Не знаю, кто из девушек первой догадалась, дабы не смущать своих воздыхателей, завязывать в необходимых случаях ослу его излишне печальные глаза, но с некоторых пор эта незатейливая процедура прочно вошла в традицию. И если на сеновал заходила одна из наших трех героинь и держала в руке черную повязку, осел с ужасом начинал понимать, что вскоре его ждет очередное ненавистное испытание. И дело было не столько в том, что за долгие годы он, естественно, привязался к этим неопрятным, но таким милым девчонкам, и по-своему ревновал их. Дело было в другом. Ему сильно не нравилось его унизительное положение. Ему не нравилось, что все, начиная от его собственных неразлучных красавиц-хозяек до их недалеких ухажеров, держали его за осла. Они ведь просто могли на некоторое время отвязывать веревку и выпускать его на улицу, но они почему-то предпочитали завязывать ему глаза. Быть может, они хотели, чтобы он все же кое-что знал?
   От произнесенных фраз и зародившихся подозрений Зигфриду Шауфенбаху стало не по себе. Рука, парикмахера дрогнула. Ножницы с характерным неприятным звоном стукнулись о покрытый керамической плиткой пол. Лицо посетителя побледнело. Парикмахер наклонился, поднял упавшие ножницы, отложил их в сторону и, взяв в руки другие, неожиданно спросил:
   - Возможно, они хотели показать ослу, что совсем не стремятся к одной единственной истинной любви?
   - Возможно, - поглядывая в сторону выхода, пролепетал посетитель.
   - И что, вы думаете, произошло дальше? - вновь воодушевился Зигфрид Шауфенбах.
   - Не знаю, - пробормотал коротко остриженный, но очень сильно напряженный клиент.
   - А дальше произошло вот что, - зачем-то вооружившись двумя ножницами, победоносно провозгласил Зигфрид Шауфенбах, - как-то на сеновал, где не было никого, кроме приснопамятно-многострадального осла, совершенно случайно забрел неизвестный молодой человек. Шел дождь, и молодой человек, решил, по-видимому, просто переждать его. Присутствие осла и его не менее смурной, чем рызыгравшаяся непогода, взгляд не смутили непрошенного гостя. Вошедший снял с себя мокрую одежду, аккуратно развесил ее и, присев рядом с ослом, закурил папиросу. Сделав несколько затяжек, молодой человек неожиданно повернул голову и пустил добрую струю дыма в зазевавшуюся ослиную морду. Слезы жесточайшего разочарования проступили на подслеповатых ослиных глазах. На какую-то долю секунды осел замешкался, после чего, совершив умопомрачительный кульбит, резко выбросил вперед два смертоносных копыта... Удар пришелся молодому человеку в висок... Бездыханный, он упал на окрасившееся в ярко-красный цвет сено...
   Не успел парикмахер закончить последнюю фразу, как вдруг только что покорно внимавший его повествованиям клиент выскочил из кресла и, оттолкнув в сторону обалдевшего от неожиданности Зигфрида Шауфенбаха, припустил к выходу. Клацая зажатыми в обеих руках ножницами, разгневанный парикмахер выбежал на крыльцо .
   - Деньги, негодяй, ты забыл заплатить мне деньги! - крикнул он так громко, что игравшая с кошкой на противоположной стороне улицы маленькая девочка горько заплакала.
   - Этого еще не хватало, - подумал Шауфенбах.
   Не мешкая, он перешел дорогу, присел на корточки, спрятал ножницы в карман и, погладив девочку по голове, извиняющимся тоном проговорил:
   - Не плачь, маленькая! Хочешь, я бесплатно постригу твою кошку?
   - Правда? - поднимая на Шауфенбаха влажные, но исполненые доверия глаза, спросила девочка.
   - Правда, - ответил Шауфенбах, и, взявшись за руки, они, умиротворенные, весело зашагали в сторону парикмахерской...
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  

РАССРЕДОТОЧЕНИЕ ЗЛА

  
  
  
   Маруш Корански легко, словно птица, опустился на стул и, глядя на жадно поглощавшего кукурузные хлопья с молоком Пастикуло, спросил:
   - Мэтр, могу ли я попросить Вас уделить мне некоторое время?
   Пастикуло, не переставая жевать, внимательно посмотрел своим единственным глазом на молодого визави. Заметив в последнем какую-то странность, мэтр кашлянул, оправил, отложив в сторону ложку, свою седую бороду обеими руками и поинтересовался:
   - Ты проголодался, сын мой?
   - Увы, мэтр. Печаль моя иного рода. Меня обманывает моя вторая половина.
   Единственный цвета черного валета глаз Пастикуло понимающе замерцал.
   - Это еще не так страшно, сын мой. Страшнее бывает тогда, когда тебя начинает обманывать твоя первая половина. Хуже всего, когда ты перестаешь быть самим собой, когда твои глаза отказываются видеть очевидное, уши - слышать нелицеприятное, ноги - идти туда, куда им приказывает двигаться мозг, а руки отказываются сжиматься в кулаки, когда тебе грозит совершенно отчетливая опасность.
   - Я понимаю, мэтр, и тем не менее...
   - Тем не менее, ты беспокоишься о следствии, в то время как, может быть, тебе следует поискать первопричину в себе самом, или ты боишься правды и хочешь исправить лишь следствие?
   - Возможно, что так.
   - Тогда знай: для того, чтобы исправить следствие, тебе понадобится проделать достаточно сложный и кривой путь, на который уйдет время.
   - Наше общество, отец Пастикуло, давно уже строится на принципе "кривизны", разве не так? - попытался обосновать свою позицию оригинальный Маруш Корански.
   - Да, в этом ты прав, сын мой: принцип "кривизны" давно уже возведен чуть ли не в базовый принцип существования нашей цивилизации. Итак, ты еще больше хочешь искривить пространство, в котором мы вынуждены существовать?
   - Когда речь идет о моей второй половине, я готов на все.
   Мэтр Патикуло вновь взялся за ложку.
   - Закажи себе что-нибудь, ибо когда я буду говорить, то хочу, чтобы твой рот был занят: вы, молодые, всегда склонны встревать в рассуждения в самых неподходящих местах... К тому же все эти ваши модерновые словечки, признаться, очень сильно раздражают меня.
   - Мэтр, я постараюсь не перебивать вас, к тому же, если бы вы позволили мне угостить вас абсентом...
   - После кукурузных хлопьев с молоком? Что ж, Маруш Корански, ты большой оригинал! Заказывай свой чертов абсент.
   Едва отпустив официанта, молодой человек был озадачен довольно точным вопросом прозорливого вещего старца:
   - Твоя очаровательная вторая половина стала изменять тебе примерно полгода назад, ведь так?
   - Да, но откуда Вы...
   - Откуда я знаю - ты ведь это хочешь спросить?
   - Я всегда догадывался, мэтр, что вы чрезвычайно информированы, но чтобы до такой степени...
   - Здесь нет и не может быть никакой степени. Сейчас, давай-ка, мы выпьем абсент, закажем еще по рюмочке, и я расскажу тебе нечто, что ты можешь воспринять либо как шутку, либо как притчу, либо как руководство к действию. Ибо ко мне и приходят за советами в основном только те, кто знает, что я тем и знаменит, что не столько даю советы, сколько к поставленному вопросу добавляю новые и новые вопросы до тех пор, пока из их совокупности не удастся выделить главное, и тогда...
   - Тогда я, возможно, смогу вернуть назад свою вторую половину?
   - Может быть, но лучше пока просто послушай одну историю. Кушай свой бифштекс из летучей мыши и, пожалуйста, не забывай вовремя заказывать абсент, ибо мне, старику, для того чтобы моя борода росла лучше, кроме абсента, пожалуй, уж больше ничего и не надо.
   - Конечно, мэтр, - согласился Маруш Корански и в очередной раз подозвал официанта.
   - Полгода назад ко мне обратилась одна очень привлекательная дамочка самого что ни на есть дееспособного во всех отношениях возраста. И обратилась она вот по какому поводу, - начал свою историю непререкаемый авторитет Пастикуло. - С некоторых пор ее муж перестал ночевать дома. Раз в неделю, ссылаясь на какие-то, по ее мнению, мифические командировки, он собирал в портфель необходимые любому мужчине нехитрые принадлежности: бритвенный станок, зубную щетку, пасту, еще какие-то мелочи, целовал жену в щеку и исчезал на двое суток. Как и любой другой женщине, моей клиентке такое положение дел естественным образом не могло понравиться. После командировок она тщательно, разумеется втайне от мужа, обыскивала его вещи, пытаясь найти следы присутствия другой женщины: волосы, следы губной помады на рубашке и прочее, прочее... Увы, все ее старания не увенчались успехом...
   - Вы сказали: "увы," мэтр Пастикуло, но, быть может, для нее это значило наоборот...
   - Эх, молодость, молодость! Я же просил тебя, Маруш Корански, есть молча бифштекс из летучей мыши - смотри, ее крылья совсем уже зачерствели - заказывать мне абсент и главное - не задавать идиотских вопросов. Я сам могу их задать такую уйму, что у тебя закружится не только твоя полупрозрачная голова, но и начнут непроизвольно дергаться ноги.
   - Извините, мэтр, но...
   - Не надо "но", давайте к делу. Итак, как я уже сказал, ее старания не увенчались успехом. И тогда она подумала, что, может быть, то, что рассказывает ей ее преданый муж, никакая не выдумка, а самая что ни на есть правда. Так проходили месяц за месяцем, но обязательно в один из дней недели, как правило в четверг или пятницу, ее муж отсутствовал. Наконец, бедная женщина решила поделиться своим мыслями и сомнениями с подругой, которая, не будь дурой, чисто по-женски посоветовала моей клиентке отнестись к ситуации по-житейски и попытаться использовать ее с выгодой для себя.
   - А что, - сказала она, - если тебе самой завести любовника?
   - Я как-то не думала об этом, - ответила моя подопечная.
   - А ты подумай, - настаивала подруга, чье поведение никогда не казалось знающим ее мужчинам слишком тяжелым.
   - И моя клиентка подумала. И как только она сделала это, с ней стали происходить такие чудовищные вещи, от которых она не смогла найти защиту до сих пор. И эти страшные вещи начали происходить с ней, когда? - отец Пастикуло вопросительно посмотрел на своего визави.
   - Неужели полгода назад, мэтр? - поежившись, выдавил из себя Маруш Корански.
   - Вот именно, молодой человек. Ровно полгода назад. Этот ужас, этот кошмар вошел в ее жизнь в одну из дождливых осенних ночей, когда ее муж, как обычно по четвергам, убыл в очередную командировку. Моя клиентка лежала в постели, когда ей послышалось, будто бы кто-то совсем легкий и маленький топает ножками по ее коридору. Дрожа всем телом, женщина нашла в себе мужество встать с постели. Вынула ножницы из тумбочки. Зажала их в кулаке и, крадучись, подошла к двери спальни и осторожно выглянула в коридор. Шаги неведомого существа не были слышны. Несколько успокоившись и сочтя услыланное за химеру ее воображения, женщина все же вышла в коридор, щелкнула выключателем и зажгла свет. Она внимательно оглядела просторный холл. Открыла шкаф, тщательно осмотрев его внутренности. Потом заглянула под него и, окончательно успокоившись, отправилась в спальню. Шагов слышно не было, и женщина уснула.
   Во рту Маруша Корански что-то хрустнуло.
   - Вот черт, - выругался он, - поганая костлявая летучая мышь! Извините, мэтр, но лучше бы я взял салат из червяков или кузнечиков... Итак, вы говорите, что шагов больше не было слышно?
   - В ту ночь - да, однако через неделю история не только повторилась, но имела гораздо большие последствия. Сначала женщина, точно так же как и в первый раз, услышала шаги в коридоре. Вынув из-под подушки заранее приготовленный кухонный нож, она направилась к двери и, приоткрыв ее, осмотрела залитый предусмотрительно не выключенным светом коридор. Там никого не было. Облегченно вздохнув, женщина хотела уже было закрыть дверь, как вдруг...
   - Как вдруг?! - вытянул в экстазе свою длинную шею Маруш Корански.
   - Как вдруг кто-то невидимый то ли пробежал, то ли пролетел мимо нее, обдав своим каким-то неестественно холодным даханием. От ужаса она вскрикнула и, резко развернулась, чтобы увидеть, куда же делось мифическое существо. Как потом бедняжка с трепетом рассказывала мне, то, что она увидела, поразило ее настолько, что она едва не лишилась чувств: одеяло на ее кровати приподнялось, как будто бы кто-то маленький, величиной с кошку, проскользнул под него и затаился, образовав на одеяле характерную выпуклость.
   - Кто здесь? - дрожа от страха, спросила женщина. - Уходите, или я вызову полицию.
   В ответ существо под одеялом судорожно зашевелилось. Превозмогая ужас, женшина сделала несколько шагов вперед. "В конце-концов, быть может, это всего лишь простая кошка или еще какой-нибудь совершенно безобидный зверек, " - подумала она.
   - Но это был не зверек! - забился в трансе моложавый Маруш Корански.
   - Вот именно, юноша, - продолжил Пастикуло, - это был совсем не зверек!
   - А кто же, кто же, черт побери? Неужели вы хотите сказать, что...
   - Я говорю лишь только то, что говорю и ничего больше. Выводы из сказанного каждый делает сам. Позволь, я все же продолжу.
   - Да, мэтр.
   - И не забывай заказывать абсент, а не то моя борода засохнет и, не приведи Господь, еще отвалится раньше времени.
   - Официант, абсент, - забился в экстазе тщедушный Маруш Корански.
   - Вот это другое дело, - удовлетворенно крякнул Пастикуло и продолжил свой рассказ. - Итак, она сделала несколько шагов вперед. Вплотную приблизилась к постели. Набрала в легкие побольше воздуха и с криком "убирайся прочь!" откинула одеяло. Каково же было ее удивление, когда под одеялом она не увидела никого, лишь вмятины от лап или других частей тела неизвестного существа. Она ткнула ножом туда, где только что, по ее мнению, находилось странное существо. Нож не встретил никакого сопротивления. Ни шагов, ни каких-то других звуков слышно не было. Но ей было ясно одно: кошмар будет продолжаться.
   - После чего она и пришла к Вам?
   - Да, и сделала она это, по-видимому...
   - Если я Вас начинаю понимать правильно, мэтр Пастикуло, то сделала она это, по-видимому, совершенно напрасно?
   - А ты не так глуп, сын мой, как может кому-то показаться, - улыбнулся Пастикуло, - хотя сама моя клиентка до сих пор уверена в обратном.
   - И вы ей посоветовали...
   - Друг мой, еще и еще раз напоминаю тебе, что я не даю никаких советов. Просто я рассказал ей историю, очень и очень похожую на ту, которая начала было происходить с ней. Как-то у одной моей старой клиентки, - начал я, - произошло несчастье: умер муж. Не прошло и сорока дней, как в один морозный зимний вечер в дверь ее дома постучали.
   - Кто там? - спросила женщина.
   - Это я, любимая, открывай - я вернулся, - услышала она до боли знакомый голос своего бывшего мужа.
   Перекрестившись, молодая еще вдова выдавила из себя следующую фразу:
   - Пожалуйста, я не знаю, кто вы, но вы не мой муж, ибо моего мужа больше нет: он умер, и я это точно знаю.
   - Да, нет же, любимая, поверь, - нашептывал из-за двери сладострастный голос, - это я, я!!! Я не умер. Произошла чудовищная ошибка. Пожалуйста, открой дверь - сейчас я тебе все объясню.
   Надо сказать, Корански, что та моя клиентка, в отличие от теперешней, была чрезвычайно набожной женщиной и, вероятно по этой причине, ни при каких обстоятельствах, пусть даже столь неординарных, если не сказать больше, не хотела вступать в дискуссии с представителями потустороннего мира.
   - Прошу вас уходите, - отрезала она. - Или...или... я вызову полицию, - хотела было добавить женщина, но, осознав полную бессмысленность последней фразы, предусмотрительно замолчала, прислушиваясь к тому, что происходит за дверью.
   В это время, как она впоследствии уверяла меня, некто, выдававший себя за ее покойного мужа, не то расстелился, не то повис там за дверью и, превратившись, в легкий сгусток тумана, стал просачиваться в квартиру сквозь замочную скважину. В ужасе женщина огляделась по сторонам, и, не найдя ничего лучшего, сняла с плеч траурный черный платок и заткнула им злополучную замочную скважину.
   - Вынь платок, - прохрипел такой знакомый ей голос. - Я задыхаюсь. Вынь платок.
   - Но я не могу, - решительно ответила женщина, вновь перекрестившись, - если бы вы были моим мужем, то не стали бы превращаться в туман и сочиться струйкой сквозь замочную скважину. Мой муж всегда ходил по земле и никогда не позволял себе никаких вольностей и тем более - превращений.
   - Да, но сейчас я сильно изменился, - прохрипел голос, - и я уверен, что если ты впустишь меня и выслушаешь, то полюбишь вновь...
   - И ты позовешь меня вслед за собой?
   - Да.
   - Но я не хочу, не хочу умирать! - взмолилась женщина и, сняв с груди крестик, приставила его к заткнутой платком замочной скважине.
   Где-то в глубине Преисподней раздался страшный вопль. Хриплый голос затих. Видение исчезло. Платок выпал из замочной скважины. Подняв его с пола и с облегчением вздохнув, женщина вновь неожиданно сильно содрогнулась от ужаса: платок был мокрым не то от впитавшегося тумана, не то от слез безвременно покинувшего ее мужа.
   - Рассказав эту историю своей новой клиентке, - не без удовольствия потягивая абсент, продолжил мэтр Пастикуло, - я преследовал только одну цель: я хотел дать ей понять, что потусторонний мир, каким он существует в людском представлении, на самом деле является ни чем иным, как отражением их собственных поступков или мыслей. И чем чернее и пагубнее их поступки и мысли, тем более мрачные глубины непознанного разверзаются перед человеческим взором.
   - То есть вы по существу объяснили ей то, мэтр, что ничего потустороннего якобы не существует, и что все эти людские видения суть игра их воспаленного определенными жизненными невзгодами и неурядицами воображения?
   - Именно так!
   - Это гениально, мэтр Пастикуло!
   - Спасибо, Корански, ты ведь сейчас именно Корански, не так ли? - лукавый глаз Пастикуло заметно позеленевший от изрядного количества выпитого абсента, просверлил насквозь молодого человека.
   - В общем-то, да.
   - Я так сразу и понял.
   - Простите, мэтр, но как восприняла рассказанную вами притчу ваша новая клиентка? Она, конечно же, подумала...
   - Ну, естественно.... Она, конечно же, подумала, что гуляющий налево и направо ее собственный муж на самом деле не изменяет ей, а занимается тем...
   - Что по четвергам и пятницам обращается в некое мифическое существо, являющееся к ней по ночам и пытающееся соблазнить ее?
   - Да, Корански, да и еще раз да!
   - Вы благородны, мэтр. Поверьте, я никогда этого не забуду.
   - А как бы ты повел себя на моем месте? Ведь если бы я только попытался рассказать ей правду, она, чего доброго, вполне могла бы принять меня за сумасшедшего.
   С этими словами трехметровый бородатый циклоп Пастикуло поднялся из-за стола.
   - Ну мне пора, юноша. Надеюсь, ты не превратно, а правильно понял мой рассказ.
   - Спасибо, мэтр, - полупрозрачное полутораметровое чем-то напоминающее безглазую гусеницу тело Корански вытянулось в струнку. - Теперь я ваш должник.
   - Полно, разберись сначала со своей второй половиной, а уж потом, потом, если тебе будет не в тягость, ты, пожалуй, сможешь как-нибудь угостить меня тем же старым добрым абсентом, ибо без него моя борода... врочем, это уже не важно..., - шатающейся походкой гигантский циклоп направился к выходу.
   - Еще одно мгновение, мэтр, - взвился в воздух воодушевленный Корански. - Где живет Ваша новая клиентка, и что она предпринимает против навещающего ее существа?
   - Проспект Головастиков шестнадцать дробь четыреста восемьдесят пять тысяч триста двадцать один. Это так же верно, как семьдесят градусов в абсенте. А что она предпринимает против навещающего ее существа? Да, собственно говоря, ничего, если не считать, конечно, того что каждую ночь она затыкает замочную сважину носовым платком...
   Полупрозрачная гусеница Корански и циклоп Пастикуло зловеще и цинично засмеялись.
   Как всегда в отсутствии своего мужа бедная, запуганная жуткими видениями женщина, оставив непогашенным свет в коридоре и заткнув носовым платком замочную скважину, легла в постель и, сжав под подушкой ножницы, тщетно попыталась заснуть. Несмотря на советы врачей, подруг и даже самого мэтра Пастикуло, она так и не сумела избавиться от посещавших ее по четвергам или пятницам жутких явлений. Невидимый тщедушный зверек то и дело проникал к ней в квартиру, забирался в постель, бегал по потолку, качался на люстре. Временами он так быстро перемещался из одного места в другое, что бедняжка едва успевала следить за его перемещениями. Иногда он затихал, затихал на такое долгое время, что, казалось, наступившая тишина вот-вот взорвется яростным истошным нечеловеческим криком. Однако, несмотря на все опасения, ничего подобного не происходило: существо, отлежавшись или отсидевшись, или сделав то, что ему было нужно, пошуршав еще какое-то время, как правило, исчезало из ее спальни где-то к середине ночи. И тогда, тогда ее забирал в свои объятия такой радостный и свежий Морфей...
   - Милый, - шептала женщина, засыпая, - я знаю, что это ты приходишь ко мне в своем новом обличии и проверяешь, верна я тебе или нет. Прости, но я виновата только тем, что однажды, послушав свою подругу, лишь на мгновенье подумала о том, о чем никогда не должна думать ни одна порядочная женщина. Но верь мне, мой зверек, я останусь верной тебе всегда. Слышишь меня? Всегда! И если можно, ты лучше перестань ездить в эти дурацкие командировки и приходи ко мне по четвергам или пятницам в своем привычном для меня человеческом обличии. А так, прости, но иногда мне бывает очень и очень страшно... потому... потому, что пусть редко, но все же иногда мне кажется, что этот зверек, это странное мифическое существо - вовсе не ты, а...
   Полупрозрачная гусеница Корански тихо подползла к квартире, расположенной по адресу: проспект Головастиков шестнадцать дробь четыреста восемьдесят пять тысяч триста двадцать один. Была пятница. Стояла зловещая безлунная ночь. Дверь квартиры, как и предполагал Корански, оказалась запертой.
   - Вот дьявол! - выругался Корански и, вытянув свое тело в два раза, сузив при этом его диаметр, сунулся было в замочную скважину. - Платок. Тупая уродина. Неужели она действительно думает, что это может нас остановить?!
   Просочившись сквозь ткань и попав в ярко освещенный коридор, Корански огляделся по сторонам:
   - Маруш, ты здесь? Я знаю, что ты здесь! Выходи или я устрою тебе небывалую взбучку.
   Так как ответа не последовало, Корански прополз чуть дальше и попал в освещенную торшером спальню. На огромной кровати лежала миловидная женщина, которую Корански сразу узнал не столько по описаниям мэтра Пастикуло, сколько по навечно застывшему в ее широко открытых глазах выражению ужаса и печали. Женщина в упор смотрела на него, Корански, и, казалось, совсем не замечала удобно устроившегося у нее между ног наглого Маруша, представлявшего из себя два перепончатых крыла с прилепленными к их основанию парой выпученных глаз и чем-то отдаленно напоминающим комариный хоботком.
   - Так вот, оказывается, где ты пропадаешь?!- позеленев от гнева, закричала неполноценная гусеница Корански.
   Женщине показалось, что воздух в комнате стал намного холоднее. Мурашки дурного предчувствия пробежали по ее телу.
   - Кто здесь? Прошу вас, уходите! - не видя в упор ни одного из незванных гостей и к тому же не чувствуя тяжести горделиво восседавших на ней пары перепончатых крыльев, в исступлении закричала женщина. - Я больше не в силах это переносить!
   - Как ты нашел меня, Корански, - захлопал крыльями застигнутый врасплох бедолага Маруш, - неужели наши стрекозогусеничные собратья выдали меня?
   - Какое это имеет значение! Ты предал меня! Ты имел наглость уверять меня, что улетаешь в клеверную долину подышать свежим воздухом и посмотреть на игры гигантских бабочек, а сам... сам... - из всех щелей узловатого тела Корански забрызгала желтая жидкость.
   - Не надо брызгать слюной, дорогой, ты ведь прекрасно знаешь, что несмотря ни на что, я всегда возращаюсь на место - ведь мы с тобой, - на глаза "пары крыльев" навернулись слезы, - ведь мы с тобой...
   - Одно целое, правда? - вторила Марушу его полупрозрачная гусеничная половина Корански.
   - Конечно, - ответил Маруш и, легко взмахнув крыльями, быстро перенесся на изначально уготованное ему природой место, расположенное на спине Корански.
   Две половинки слились в одно целое.
   - Вот так-то лучше, - удовлетворенно крякнул не то Корански, не то Маруш.
   - Никаких обид?
   - Нет. Но при одном условии.
   - Каком?
   - Нам надо раз и навсегда покончить с этим, - гусеница Корански многозначительно вытянулась в направлении забившейся в угол кровати насмерть перепуганной женщины.
   - Нет никаких проблем. Она меня больше не интересует. И вообще все эти люди - странные существа, - отозвалась верхняя половина Маруша Корански.
   - Тогда за дело.
   - Начинай.
   Сломленная долгой борьбой со сном и, как обычно к утру, успокоившаяся женщина, закрыла глаза и, умиротворенная, увидела во сне вернувшегося из командировки ее любимого и ненаглядного мужа. Она хотела было подняться с постели и поприветствовать его, как вдруг он неожиданно накинулся на нее и, вынув из-за пазухи полиэтиленовый пакет, надел ей через голову и, улыбаясь, долго смотрел, как, задыхаясь, она засыпает наверное одним из самых крепких в ее жизни снов...
   Дождавшись, когда женщина заснула, Маруш и Корански - точнее, Маруш Корански осторожно, чтобы не разбудить ее, надвинул ей на лицо подушку и, взгромоздившись сверху, абсолютно дурацким, хоть и мало кем различимым голосом, запел:

Спи, моя радость, усни.

В небе погасли огни.

   В Геенне Огненной сильнее прежнего разбушевался огонь. Мир содрогнулся. Птицы на мгновение прекратили свой утренний щебет.
   Вечером следующего дня одухотворенный и как будто заметно помолодевший Маруш Корански вновь предстал перед пронзительным взором Пастикуло.
   - Мэтр, я могу отвлечь Вас еще на несколько минут?
   Единственный глаз бородатого циклопа сузился до щелки, напоминавшей бойницу:
   - Я вижу, Маруш Корански, ты окрылен, а, значит, воспринял мои вчерашние рассуждения не как...
   - Шутку, мэтр, и не как притчу, а как руководство к действию. И вот результат - как видите, мы снова вместе с моей прекрасной половиной!
   - Что ж, сын мой, она действительно прекрасна, за что, кстати, и можно выпить...
   - Не нарушая добрых традиций - абсента, отец Пастикуло?
   - Абсента, Маруш Корански, абсента. Вы очень гармонично смотритесь вместе!
   - Спасибо, мэтр. Теперь, я надеюсь, моя вторая половина едва ли когда-либо покинет меня, ибо...
   - Ты уничтожил следствие?
   - Да, и теперь мне осталось докопаться до первопричины.
   - И ты хочешь, чтобы я тебе в этом помог?
   - Мэтр, я в который уже раз поражаюсь вашей прозорливости.
   - Хорошо. Но давай выпьем сначала за твои крылья! И да не будут они более никогда обрезаны!
   - И за вашу бороду, мэтр Пастикуло! И да пусть она растет вечно, орошаемая абсентом!
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  

АЛЬ ЗАРАН - СОЧИНИТЕЛЬ

  
  
   Далеко в лесу, на берегу замшелого пруда, то ли в доме, похожем на избушку, то ли в избушке, похожей на дом, в тиши и уединении проживал Аль Заран, сочинитель. Никто не знал и не помнил, как давно поселился в этих Богом забытых местах странный и увлеченный исключительно писательством человек. Разве что кто-то из птиц, зверей или молчаливых рыб, соседей Аль Зарана, мог бы поведать непростую историю его жизни. Но все они, эти теплокровные и не очень создания, словно сговорившись, при одном упоминании этого словно отмеченного проклятием имени либо улетали, убегали, уплывали, либо просто отходили в сторону, многозначительно давая понять, что для обитателей магического леса тайна личности Аль Зарана - тема запретная. И только вредная росомаха без имени и дешевая гулящая девка из близлежащей деревни заходили иногда в дом Аль Зарана, сочинителя, и позволяли себе некоторые вольности в отношении неординарного хозяина.
   А то, что Аль Заран был личностью неординарной, поверьте, видно не только из его произведений, которые вы наверняка читали, а если нет, то скоро, безусловно, прочтете, но и по его внешности и, если так можно выразиться, манерам. Аль Заран был высок, сутул, лыс и худощав, а манеры, о которых я упомянул чуть выше, отсутствовали у него напрочь. Что же до его творчества, то об этом стоит сказать особо. Порой оно уводило сочинителя в такие дебри, то даже дремучий лес, в котором он обитал, мог показаться оживленной улицей города или известным на весь мир курортом. Да, творчество его было запутано, чудовищно, а временами и натуралистично. По существу говоря, Аль Заран не был писателем, он был именно сочинителем, создающим свой собственный ирреальный мир.
   В этом мире роль человека была низведена до роли инфузории в ходе эволюционного процесса. А остающееся многим непонятным огромное пространство, порожденное человеческой фантазией и населенное мириадами небывалых существ, представлялось Аль Зарану не чем иным, как истинным воплощением Вселенной. И каждый раз, садясь за комьютер, он заполнял этот ирреальный мир какой-нибудь очередной малопонятной частицей фантазийного вещества. А поскольку мысли самого Аль Зарана по большей части были окрашены в черный цвет, то мир, который он воссоздавал в своем творчестве и активно навязывал читателям, был миром таких чудовищ, греха и порока, как если бы Ад мог существовать на Земле, а не на небесах.
   Питался Аль Заран скромно: дичью, на которую расставлял силки, и рыбой, которую вылавливал из пруда, закидывая на ночь сети. Примерно раз в месяц он вызывал такси и ездил в близлежащий супермаркет за предметами гигиены, выпивкой и сигаретами, которые закупал в неимоверных количествах. Вы верно удивились, когда узнали, что Аль Заран, несмотря на кажущуюся беспомощность, был способен довольно легко решать свои бытовые проблемы. Что ж, не удивляйтесь! Он был хоть и сочинитель, но отнюдь не дурак! Именно по этой причине я, в то время действующий сотрудник одной из американских спецслужб, и был заслан в это Богом забытое место. Да-да, вы не ослышались, как, впрочем, и сейчас - а тогда, в начале восьмидесятых, в особенности - мы были крайне заинтересованы в том, чтобы такие люди, как Аль Заран, работали в нужном нам направлении. Он хорошо умел запудрвать людям мозги, этот горе-сочинитель. И это было очень важно. Он знал или чувствовал, что такое страх. И умел управлять им.
   Вскормленные его буйным воображением химеры должны были, по нашему замыслу, собраться в полчища и устремиться в виде потоков соответствующей литературы и кинофильмов как на наших доверчивых американских сограждан, так и на жителей других стран. Какую цель мы этим преследовали? Наивный вопрос: запуганные и одурманенные таким образом люди становились более предсказуемыми, а значит, не представляющими угрозы для правящей элиты. Финансовые злоупотребления, политические убийства, военные операции - все это на фоне культивируемого средствами массовой информации кошмара как бы отступало на второй план или, по крайней мере, воспринималось обществом как должное. Именно поэтому, как я понимаю теперь, по прошествии стольких лет, им, создающим кошмар в реальной жизни, и понадобился такой человек, как Аль Заран, сочинитель ужасов.
   Однако я не собираюсь утомлять вас подробностями политической подоплеки. Но те несколько встреч с сочинителем и визуальных наблюдений за ним, коих я был участником, дают мне право рассказать о кумире миллионов то, чего он сам так никогда и не признавал и во что категорически не верил - правду. Да и зачем ему нужна была эта правда, ведь он был иллюзионистом кошмара... и, надо признаться, весьма неплохим. Да, его история совсем не типична и вряд ли поучительна. Именно поэтому, наверное, мне и хочется рассказать ее вам, ибо знайте: когда-нибудь кошмар рассеется, точно туман, и из промозглых болот и дремучих лесов выйдут сотни и тысячи, и миллионы заблудших... И вновь воцарится день, и тьма, созданная воспаленным воображением Аль Зарана, отступит... пусть даже не более, чем на половину рокового шага...

***

   Это страшная история про одну девочку, которая очень не любила взрослых. А было девочке всего-то двенадцать лет от роду. И звали ее Ребекка - Черная Блузка. Родители Ребекки работали на ферме и зарабатывали совсем немного. И если и могли что сделать для дочери, то только самое необходимое. Серо и однообразно протекало ее детство. Мало у нее было игрушек, а из одежды - разве что полустоптанные башмаки, выцветшая и оттого непонятно какого цвета юбка, да едва ли не единственная приличная вещь - черная блузка, из-за которой и получила Ребекка свое необычное прозвище.
   Друзей у девочки не было, да и быть не могло, поскольку на ферме, где она жила со своими родителями, кроме хозяев - мужа и жены Лаггинсов - и еще четырех бездетных семей, никого больше не было. Из-за нищеты и необходимости работать по четырнадцать-пятнадцать часов в сутки не только родители, да и никто другой из взрослых, не обращал на девочку никакого внимания. Как-то сама по себе она сначала научилась сосать материнскую грудь, плакать, потом ходить, разговаривать, а еще через какое-то время, лет эдак с пяти, помогать родителям по работе. Даже сам факт ее рождения оставался покрытым мраком, ибо никто из местных, включая ее отца, не мог вспомнить, чтобы мать Ребекки была беременна. Просто однажды ночью она ушла куда-то далеко-далеко за край поля, откуда вернулась под утро, страшно напуганная, со свертком в руке, в котором и обнаружили крохотный комочек, впоследствии превратившийся в замкнутую и ненавидящую взрослых девочку. Поговаривали даже, что ее настоящим отцом был не кто иной, как огнедышащий вороной жеребец - легенда здешних мест... Но это уже из области слухов...
   И когда собирались взрослые на свои нечастые праздничные посиделки, сдобренные изрядным количеством выпивки, главным объектом острот и нападок была маленькая и беззащитная Ребекка. Долгие годы копила она обиду. И когда черная блузка стала ей непомерно мала, обида неожиданно выплеснулась наружу в виде необъяснимых на первый взгляд и диких по своей сути поступков. Первым ушел из жизни ее отец: видимо, будучи полностью уверенной в том, что на самом деле появлению на этот свет она обязана огнедышащему вороному жеребцу, Ребекка решила устранить малопривлекательного, по ее мнению, отчима. Однажды ночью, дождавшись, когда родители крепко уснут, Черная Блузка до краев наполнила водой ведро и поставила его к изголовью супружеского ложа. Затем она аккуратно, чтобы не разбудить, опустила голову отца в воду и произнесла многозначительное и ужасное:
   - Пей!
   Сделав во сне несколько глотков, отец Ребекки попытался глубоко вздохнуть и тут же скончался, так и не осознав, отчего так сразу потяжелели его еще совсем недавно такие легкие легкие. Рассмеявшись в кулачок, Черная Блузка выскользнула за дверь и, продираясь сквозь кромешную темноту ночи, побежала туда, за край поля, где когда-то давно ее несчастная мать повстречалась с легендарным вороным конем.
   - Конь-огонь, приди и тронь! - выкрикнула девочка, вероятно, одной только ей понятную присказку.
   Однако вместо коня прямо перед ней неожиданно, точно из-под земли, выросло огромное рогатое существо.
   - Ты бык? - нисколько не испугавшись, спросила Черная Блузка.
   - Нет, я - инкуб. Когда-то я был близок с твоей матерью, - ответил бык.
   - Значит, ты мой отец?
   - Вряд ли. У инкубов не может быть детей.
   - Однако ты, должно быть, знаешь, кто на самом деле мой отец - ведь ты давно здесь живешь, верно?
   - Нет, я вообще не живу.
   - А мой настоящий отец жив?
   - Был несколько минут тому назад... пока не захлебнулся...
   - Но это сделала не я.
   - Конечно, и тебя никто не должен ругать за это, даже...
   - Мама?
   - Вот именно, разве ты хочешь завтра утром оправдываться перед ней за то, чего не совершала?
   - Конечно, нет.
   - Тогда вернись туда, откуда пришла, и доделай то, что не доделала, - сказал инкуб и так же быстро растворился в воздухе, как несколько минут назад вырос из-под земли.
  

***

   Когда я в первый раз приехал к Аль Зарану, то застал его, мягко говоря, за весьма странным занятием. На мой стук никто не отозвался, однако поскольку дверь была не заперта, я без особого труда вошел в дом. Сочинитель сидел за обеденным столом, вяло постукивая пальцами по клавишам компьютера. Он был как бы здесь и одновременно где-то еше. Во всяком случае, на мое чуть-чуть извиняющееся: "Здравствуйте, Алонсо", он ничего не ответил, а в задумчивости повернулся на кресле ко мне спиной, взял со стоявшего рядом журнального столика несколько ягод винограда и, съев одну из них, запустил следующую в стоящую напротив него на коленях и закованную в цепи абсолютно голую женщину.
   - Развлекаетесь? - спросил я скорее у нее, чем у него.
   - Какого черта тебе здесь надо?! - встрепенулась женщина, и сковывающие ее кандалы угрожающе забренчали.
   Между тем Аль Заран, продолжавший жить собственной жизнью, вновь отвернулся к столу и заметно энергичнее застучал по отполированным клавишам.
   - Я хотел бы побеседовать с писателем.
   - Не видишь, идиот, он работает, а я ему помогаю.
   - И скоро вы закончите? - заглянув в ее бестыже-серые глаза, поинтересовался я.
   - Этого никто не знает.
   - Что, Эльза, у нас гости? - неожиданно возвратился на грешную землю Аль Заран, сочинитель.
   - Да, Алонсо, к тебе пришли. Пожалуйста, развяжи меня.
   - Сиди, шлюха, тихо, как мышка, иначе мне придется подвесить тебя вверх ногами, - закричал он и, испепелив меня взглядом, добавил: - Кто вы такой?
   - Я агент ФБР, - представился я. - Работаю на правительство Соединенных Штатов.
   - А я - Алонсо Заран. Сочинитель, - съязвил неординарный хозяин дома.
   - Вот и славно, - парировал я, - а то я уже начал было думать, что ошибся адресом.
   По-видимому, эта нехитрая для хорошо обученного агента реприза произвела должное впечатление на писателя, и он предложил мне сесть.
   - Не хотите ли попробовать? - пододвигая ко мне вазу с виноградом, спросил Аль Заран.
   - Попасть ей в глаз? - глядя на девушку, уточнил я.
   - Нет, просто попробовать, какой он сладкий.
   Несколько смутившись, я ради приличия оторвал от спелой грозди понравившуюся мне ягоду и, отправив в рот, заметил:
   - Действительно, вы правы, Алонсо, этот виноград великолепен.
   - Зачем вы пожаловали, ведь вы, наверное, знаете, что я не люблю посетителей?
   - Да, но в вашей жизни произошло нечто примечательное.
   - Что же?
   - Вы стали очень популярны.
   - Но это не карается законом!
   - Более того, это скорее приветствуется. Особенно нам импонирует направленность вашего творчества: создаваемые вами миры ужасны, что приятно оттеняет светлые стороны нашего общества.
   - И вы хотите, чтобы я стал тенью для общества?
   - Вы и так уже его тень.
   - Что ж, признаюсь, вы несколько заинтриговали меня. Что вы предлагаете?
   - Мы поможем вам...
   - В обмен на что?
   - Вы даже не спросили, в чем мы вам поможем?
   - Вы поможете мне в том, о чем я вас попрошу! Я повторяю свой вопрос: в обмен на что?
   - На возможность не часто, а где-то раз в месяц встречаться с вами и говорить о вашем творчестве.
   - Мне надо подумать, - ответил Аль Заран и вновь так же резко, как несколько минут назад, повернулся ко мне спиной.
   - Сколько вам нужно времени? - поинтересовался я.
   - Месяц, - отрезал он и вновь довольно бойко забарабанил по клавишам.

***

   Вернувшись домой на рассвете, Ребекка увидела перед собой картину, которая лишь утвердила ее в целесобразности происходящего. Ее мать так и не проснулась, а отец, распухнув и посинев, и вовсе непонятно каким образом свалился на пол, перевернув злополучное ведро с водой. "Ведро, по-видимому, с грохотом упало, - подумала Черная Блузка, - вода разлилась, точно кровь... И никому до этого не было дела. А ведь нужно как можно скорее убрать отсюда весь этот мусор." Осторожно ступая, чтобы - чего она опасалась больше всего - не разбудить отца и мать, Ребекка вышла на кухню, достала из шкафа полиэтиленовый пакет и, попробовав его на прочность, возвратилась в спальню.
   - Доброе утро, мамочка, - сказала Черная Блузка и, аккуратно приподняв ей голову, набросила на нее пакет.
   Попытавшись вдохнуть, мать Ребекки проснулась, сделала несколько конвульсивных движений, пытаясь освободиться от мучившего ее не то во сне, не то наяву кошмара, и со словами: "Доченька, что это?", так и не осознав до конца, что происходит, умерла.
   - Теперь тебя никто не будет ругать, - шепнул девочке на ухо вездесущий инкуб, который, видимо, никуда и не уходил.
   - А ты не выдашь меня остальным? - глядя ему прямо между рогов, спросила Черная Блузка.
   - Что ты! Конечно, нет! Ведь это только начало, правда?
   - Начало чего?
   - Начало самой страшной сказки, которую когда-либо знало человечество.
   - Ты сказал "сказки", бык?
   - Я уже говорил тебе - я не бык, - обиделся инкуб.
   - И все же ты сказал - "сказки"?
   - Да.
   - И как она называется?
   - "Черная Блузка."
   - Я что-то не помню, чтобы мне ее кто-нибудь рассказывал.
   - Тебе никто ее и не мог рассказать.
   - Никто, а огнедышащий вороной конь, мой отец?
   - Возможно, - уклончиво ответил инкуб и расстворился в зловещем утреннем тумане.
   "Пора за уборку", - подумала девочка и, взяв за ноги утопленника, тяжело дыша, поволокла его из дома за ограду: туда где на границе дремучего леса и загадочного поля находился небольшой пруд. Кряхтя, она сбросила тело в воду. Ополоснула вспотевшее лицо и побрела назад. Войдя в дом, она точно так же не без труда выволокла из него второй труп и сбросила его в воду рядом с первым.
   - Пора баиньки, - улыбнувшись непонятно кому, пошутила Черная Блузка и вприпрыжку припустила домой.
   Там она быстро вытерла мокрый пол, поставила ведро на место, выбросила полиэтиленовый пакет и, не раздеваясь, плюхнулась на постель и тут же забылась безмятежным детским сном, как будто ничего и не было.
   Ей снился огнедышащий вороной конь, несший ее по полю навстречу ветру. Волосы ее развевались. Блузка играла на солнце всеми оттенками черного, а из груди вырывался беззлобный и непосредственный не то полудетский, не то просто девический смех...
  

***

   Через месяц, не только еще раз внимательно прочитав все написанное Аль Зараном, но и детально ознакомившись с его биографией, я вновь, как и было договорено, приехал к нему. На этот раз дверь мне, как ни странно, открыл сам хозяин. Казалось, он не забыл о нашем уговоре и ждал моего прихода.
   - Проходите в гостиную, - не очень широким и оттого запомнившимся жестом пригласил меня Аль Заран. - Сейчас я принесу виски. Вы ведь не будете говорить мне, что на работе не пьете?
   - Конечно, нет.
   - Иначе бы вас ко мне не прислали, верно?
   - Ну, не только поэтому... - несколько смутился я и, чтобы избежать неловкости, спросил: - И где же обещанное виски?
   - В холодильнике. Подождите минуту - сейчас я вернусь.
   Как только многоликий точно Янус хозяин вышел из комнаты, я скорее из любопытства, нежели во исполнение служебных обязанностей окинул взглядом помещение. Да, оно было именно таким, каким я видел его на экране своего служебного компьютера. Надо признать, что наши ведомства наружного и электронного наблюдения потрудились на славу. Я знал, где лежит каждый предмет, вплоть до туалетной бумаги. С завязанными глазами я мог бы подняться на второй этаж по винтовой лестнице и без опасения больно удариться с размаху мог бы броситься на огромную дубовую хозяйскую кровать, на которой иногда разрешалось порезвиться развращенной до мозга костей и белокурой Эльзе. Я даже знал сорт виски, который мне будет предложен. Я знал все и не знал ничего об этом странном и зловещем человеке.
   И чем больше я думал над полученным от руководства заданием, тем труднее оно мне казалось. Я должен был - шуткой ли, угрозой или деньгами - попытаться установить с сочинителем контакт, который позволил бы мне (точнее, нам) в нужный момент направить его разрушительное творчество, скажем так, в нужное русло. Мы хотели научиться убивать без крови, как это умел делать Аль Заран. В идеале предполагалось, что во вновь создаваемый сюжет мы будем вводить имена или образы потенциальных жертв, а писательский талант и фантазия подскажут оптимальный путь их уничтожения. Конечно же, я понимал всю сложность общения с неординарной личностью и деликатность поставленной передо мной задачи, но именно по этой причине предложенная игра представлялась мне весьма интересной.
   - Далвини, - войдя в гостиную с подносом в руках, объявил хозяин. - Вам нравится это виски, агент?
   - Признаться, я не большой знаток виски, Алонсо, но из одной из ваших ранних повестей знаю, что и оно может быть опасным.
   - Надеюсь, вы не думаете, что я вас отравлю, как Джереми Бартона, на которого вы, по-видимому, намекаете, агент?
   - Конечно, нет.
   - Могу я быть уверенным в том же самом?
   - Безусловно.
   - Как вас зовут, - наполняя бокалы, поинтересовался Аль Заран, - Джеймс Бонд, Нат Пинкертон или как-то еще?
   - Как-то еще, - обиделся я.
   - А, все же, - не унимался не на шутку разошедшийся хозяин, - мы ведь теперь партнеры?
   - Меня зовут Руди Тэйлор, - ответил я. - Как вам это имя?
   - А настоящее?
   - А это и есть настоящее, - отрезал я и спросил: - Итак, вы подумали над моим предложением?
   - Встречаться с вами раз в месяц и беседовать о моем творчестве?
   - Именно так!
   - Мне нужны пятьсот тысяч долларов. Автомобиль "Крайслер" последней модели. Решение суда в мою пользу против этой зарвавшейся журналистки из "Литреча Тудей", которая поносит меня в своих бездарных псевдолитературоведческих очерках. Вы знаете, Руди, о ком я говорю?
   - Конечно, я в курсе событий, - подтвердил я свою осведомленность. - Что еще?
   - Это все.
   - Кроме этого, мы можем предложить вам возможность подключения к нашим засекреченным данным через интернет.
   - Мне это не интересно.
   - Спутниковая связь?
   - Необязательно.
   - Девочки?
   - Я не терплю вокруг себя лишних людей.
   - Хорошо, - сказал я, - считайте, что мы договорились. На какой счет перевести деньги?
   - Привезите мне их в портфеле наличными - я зарою их у себя в лесу.
   - Вы шутите, Алонсо? - переспросил я, но, поймав на себе всепроникающий взгляд его еще более стальных, чем мои собственные глаз, тут же осекся.
   - "Крайслер" подгоните к дому послезавтра в полдень. Машина должна быть...
   - Черного цвета, - попытался было угадать я направление его мыслей.
   - Нет, синего, - поправил меня Аль Заран.
   - Кроме того, я гарантирую вам ежемесячное увеличение тиража по меньшей мере на сто тысяч экземпляров.
   - Это хорошо.
   - Что-нибудь еще?
   - Пожалуй. Не задавайте мне вопросов, не относящихся к делу, и тех, которые вы уже задавали.
   - Я постараюсь, - с этими словами, подняв бокал с виски и слегка пригубив, я встал из-за стола и, удовлетворенно потирая руки, направился к выходу.
  

***

   И когда вернулся инкуб к себе восвояси, собрались демоны и стали расспрашивать его о делах людских и о Черной Блузке.
   - Сделала ли она то, что мы задумали? - спросил один из них с телом змеи и головой осла.
   - Сделала, - ответил инкуб, - и, по-моему, ей это очень понравилось.
   - Не спрашивала ли она об огнедышащем вороном жеребце? - поинтересовался демон-жукоед, зачерпнув огромной ладонью из насквозь проржавевшей кастрюли порцию своего любимого лакомства.
   - Спрашивала, но я не стал торопиться открывать ей всю правду.
   - Ты молодец, - подключился к разговору мелкий бес. - Нет, я серьезно, - состроив отвратительную рожу и обратившись на этот раз к присутствующим, уточнил: - он действительно молодец!
   - Что думаешь делать дальше? - спросил Его Величество Отродье.
   - Вернусь назад, шепну ей на ухо, пока она не проснулась, что ей следует делать, а потом...
   - Вылей не нее ведро холодной воды, - глупо пошутило чудовище о трех собачьих головах и одном хоботе.
   - Лучше я пощекочу ей пятку.
   - Делай, что хочешь, - резюмировал Его Величество Отродье, - но результат должен быть достигнут.
   - Все будет исполнено, Ваше Величество, клянусь рогом, - сказал инкуб и, отломив от правого кончик, съел его на глазах удовлетворенно закачавших кто чем может в знак одобрения соплеменников.
   Едва проснувшись, Черная Блузка с ужасом вспомнила о событиях прошедшей ночи."Нет, этого не может быть, - подумала она, - все это, конечно же, мне пригрезилось. Ведь я примерная девушка и уж никак не могла поступить так со своими родителями. И даже если они меня сильно ругали и позволяли оскорблять окружающим, разве я убила бы их за это? Нет. Просто они уехали. Они больше не хотят меня видеть, не хотят жить впроголодь. И я тоже, наверное, скоро уеду. Правда, еще не знаю куда. Но как только моя работа здесь будет закончена, я уеду".
   - Правда ведь, - обращаясь в пустоту, спросила она, - ты не оставишь меня здесь?
   - Нет, - ответил чей-то голос, - ты нужна мне.
   - Это ты, конь-огонь?
   - Нет, он вышел. Это опять я - твой инкуб.
   - Зачем ты пришел?
   - Чтобы подарить тебе это, - с этими словами соблазнитель протянул девочке небольшую перевязанную черной лентой коробочку.
   - Что это, - открывая крышку, спросила Черная Блузка, - вязальные спицы?
   - Да, но тебе нужно использовать их не по прямому назначению.
   - Значит, я не буду учиться вязать?
   - Нет, ты будешь учиться выкалывать глазки.
   - Но я... - хотела было что-то возразить девочка, но, неожиданно передумав, спросила: - А что, если они разбегутся?
   - Кто - глазки?
   - Да, вместе со своими владельцами?
   - Тогда мы вместе разыщем их и устроим еще более кошмарный конец.
   - Чьи это должны быть глаза?
   - А ты не догадываешься?
   - Не Билли ли Роджерса, этого мерзкого долговязого негра, который месяц тому назад, напившись в доску пьяным, сделал вид, что спутал меня со своей старухой-женой?
   - Ты очень догадливая девочка, Черная Блузка. Ты очень далеко пойдешь.
   - Дальше окраины поля?
   - Намного дальше, если...
   - Что "если"?
   - Если будешь делать то, что велю тебе я от имени Его Величества.
   - Его Величества Короля?
   - В каком-то смысле.

***

   В тот веселый сентябрьский день я, как мы и условились, приехал к Аль Зарану с чемоданом в руке. "Крайслер" был доставлен в лучшем виде еще две недели назад, а решение против злокозненной, по мнению сочинителя, журналистки "Литреча Тудей", а на поверку весьма обаятельной женщины, было вынесено накануне и, естественно, в пользу Аль Зарана.
   - Все как договорились? - без лишних предисловий встретил меня возбужденный более обычного хозяин- самодур.
   - Пятьсот тысяч в банковской упаковке.
   - Отлично. Присаживайтесь, Руди: мне надо их пересчитать.
   "У нас не обманывают," - хотел было произнести я, но вежливо промолчал, понимая, что не стоит провоцировать непредсказуемого писателя.
   По истечении следующих пятнадцати минут, в течение которых Аль Заран жадно, несколько раз сбившись, вручную пересчитывал новенькие купюры, я неожиданно поймал себя на мысли, что кто-то из нас двоих переигрывает. "Наверное, это не я, - пронеслось у меня в голове, и мне похорошело". Неожиданно из гостиной, где некогда была прикована цепями к стене белокурая Эльза, донесся протяжный заунывный вой, местами переходящий в стон или даже плач.
   - Должно быть, вы ее совсем не жалуете, Алонсо? - поинтересовался я.
   - Четыреста тысяч восемьсот долларов. Не сбивайте меня, Руди. Эта сволочь съела все мои кедровые орешки. За это я оставил ее в капкане на десять дней.
   - Не слишком ли суровое наказание за несколько орешков?
   - Несколько орешков? Четыреста одна тысяча шестьсот. Она сожрала у меня целый мешок!
   - Кто? Эльза?
   - Какая, к черту, Эльза! - он с удивлением посмотрел на меня. - Росомаха. Она уже несколько месяцев доставала меня своим воровством - и вот свершилось... Четыреста три тысячи... Я ее отловил.
   - И что теперь?
   - Теперь, похоже, мне придется пересчитывать все заново, поскольку вы меня все-таки сбили.
   - Тогда с вашего разрешения я полистаю вот это, - взяв со стола предпоследнюю книгу Аль Зарана "Мышеловка", промычал я и, открыв ее на середине, погрузился в пучину умопомрачительнах перипетий.
   "Запах сыра был так силен и привлекален, что от скорой встречи с прекрасным у Микки обильно потекли слюнки.
   - Я долго ждал этой минуты, - урча, сказал желудок.
   - Попробуй, - учащенно забилось сердце.
   - Не трогай, это опасно, - довольно резко прореагировал мозг.
   Микки приблизился к сыру еще на несколько дюймов.
   - Смелее, - вздохнули легкие.
   - Хватай - и в норку, - пролепетал язык, царапаясь о зубы.
   - Не трогай, это опасно, - твердил свое неугомонный мозг.
   "Что-то здесь не так, - подумал Микки, - не лучше ли мне позвать кого-нибудь из старших, например, дедушку, чтобы он объяснил мне, в чем здесь загвоздка".
   - Дедушка, дедушка, - звонко пропищал он, - иди сюда, мне очень нужна твоя помощь.
   Прошло без малого пять минут, прежде чем изрядно потрепанный жизнью, но все еще такой же серый, как и раньше, дедушка, пришкрябал на зов любимого внука.
   - Что это, дед? - показывая на огромный вожделенный кусок, спросил Микки.
   - Я что-то плохо вижу, внучок, то, на что ты показываешь, но по запаху чувствую, что это - сыр. Причем, "рокфор", мой любимый, с плесенью.
   - Значит, его можно есть?
   - Ну конечно! Правда, тебе, наверное, еще рановато, а вот мне, пожалуй, можно.
   С этими словами дедушка не спеша приблизился к сыру. Сглотнул слюну и смачно откусил огромный кусок. Не успев, как следует, насладиться забытым вкусом, дедушка получил страшный удар по голове свалившейся откуда-то сверху железякой. Кровь вперемешку с мозгами разлетелась в разные стороны.
   Набрав в легкие побольше воздуха, Микки переступил через труп, промокнул сыр заранее припасенной салфеткой и, ловко прихватив добычу зубами, весело потащил ее в норку".
   - Вот черт! Откуда это у вас? - имея в виду чудовищные сюжеты, не удержался я, обращаясь к Аль Зарану.
   - А откуда у вас это, - укладывая в портфель последнюю купюру, поинтересовался в свою очередь сочинитель, - от продажи оружия странам третьего мира?
   - Вы правы, Алонсо, я задал бестактный вопрос, - согласился я. - С деньгами все в порядке?
   - О, да!
   - Я выполнил ваши условия. Надеюсь, вы уделите мне сегодня несколько минут?
   - Давайте попробуем.
   - Над чем вы сейчас работаете?
   - Пишу сказку об одной девочке.
   - Интересно. И как ее зовут?
   - Черная Блузка.
   - Оригинально. И что же она делает: носит пирожки захворавшей бабушке?
   - Нет, в настоящий момент она точит вязальные спицы...
   - Не для того, как я полагаю, что связать себе теплые носки?
   - Вы правы, Руди, она точит их для того, чтобы убивать.
   - Что ж, это правильно. Убийство в наше время - такое же обыденное дело, как поход в магазин.
   - Идешь за сыром, а получаешь по голове, - просверлив меня стальным вглядом, будто бы ненароком заметил загадочный сочинитель.
   - Вот именно, - поежился я от мысли, что этот ловкач видит меня насквозь, и, решив особенно не темнить, добавил: - Важно лишь то, кто и кого убивает. Мне лично очень нравится ваша предпоследняя, если я не ошибаюсь, книга - "Мура", где главный герой выдает свой бред за религиозную концепцию.
   - Призывающую убивать неверных, - уточнил Аль Заран.
   - Совершенно верно. И вы хорошо делаете, что указываете там на этих узкоглазых неверных азиатов. Все эти китайцы, японцы, так называемые "наши заклятые друзья", - по существу, являются нашими основными соперниками и конкурентами. Нашей науке и промышленности становится трудно дышать. Так что бред вашего героя не такой уж бредовый, с моей точки зрения. С вашей, я полагаю, тоже?
   - Предположим, - уклончиво ответил Аль Заран, протягивая мне стакан апельсинового сока, - и что дальше?
   - Хотелось бы увидеть продолжение этой линии в новых произведениях, скажем, "Черной Блузке". Это возможно?
   - Не знаю, она живет в глухой деревне, где нет никаких азиатов. И потом, они ведь действительно - узкоглазые.
   - И что из того?
   - А то, что она может промахнуться!
   - Простите, не понял, - пожал я плечами.
   - Нет-нет, это я о своем, - пробормотал сочинитель, - не обещаю, но попробую.
   - Что-нибудь еще?
   - Да. Можно мне взглянуть на росомаху?
   - На росомаху? - удивился Аль Заран. - Нет проблем. Пожалуйста.
   С этими словами он жестом пригласил меня в соседнюю комнату, откуда нет-нет да раздавалось все то же протяжное завывание или плач. Я встал со стула, сделал несколько шагов по направлению к закрытой двери. Открыл ее и, содрогнувшись от ужаса, тут же захлопнул и вышел вон.
   - Вы что же, всерьез могли подумать, Руди, что я мог поставить на Эльзу капкан?! - послышалось мне вдогонку.

***

   "Они совершенны, - подумала Ребекка, лежа в постели и ласково поглаживая зловеще поблескивающие на солнце вязальные спицы, - пожалуй, начнем".
   Дверь скрипнула, и в комнату вошел долговязый негр Билли Роджерс.
   Аль Заран сосредоточился, стер предыдущую фразу и попытался вместо нее написать другую, но у него ничего не получилось.
   "Черт с ними, - решил он, - деньги я уже зарыл так, что их никто не найдет, а "крайслер"... "крайслер" - пусть отбирают. Не так уж он хорошо и ездит. Откуда я возьму в этой глуши каких-то узкоглазых, если даже негр здесь большая редкость? К тому же он мне также изрядно надоел. Пора с ним кончать."
   - Пора с ним кончать, - прохрипел, чуть было не подавившись своей отвратительной пищей, демон-жукоед.
   - Пора с ним кончать, - вторило ему чудовище о трех собачьих головах и одном хоботе.
   - Ты здесь, Черная Блузка? - подойдя вплотную к ее постели, спросил между тем приговоренный Билли Роджерс. - А где твои родители? Вам всем давно пора на работу!
   Не услышав ответа, вошедший грубо откинул одеяло, под которым пряталась девочка.
   - А-а-а, вот ты где, маленькая потаскушка, - заметив Ребекку, злорадно воскликнул он, - ну и зададут же тебе хозяева за опоздание!
   - Может быть, - победоносно улыбнувшись, ответила девочка, - только ты этого никогда не увидишь.
   Мгновение спустя она села на постели, резко выхватила спрятанные под одеялом вязальные спицы и с криком: "Умри, ничтожество!" вонзила их в округлившиеся от неожиданности и ужаса оба глаза бедняги Билли.
   - Тилли-тилли, Билли убили, - пропела девочка и, выхватив спицы из опустевших в мгновение ока глазниц жертвы, обеими руками воткнула их умирающему в самое сердце.
   В следующее мгновение она едва успела увернуться от рухнувшего на постель грузного тела.
   - Свинья, - ударив труп по затылку, выругалась Черная Блузка, - ты чуть было меня не убил!
   - Умница, - прокричал откуда-то из угла вездесущий инкуб, - огнедышащий вороной жеребец был бы очень доволен тобою.
   - Да, но что мне делать дальше - ведь сейчас сюда опять кто-нибудь может прийти?
   - Убей их всех. Возьми топор. Спрячься за дверью и бей, бей всякого, кто посмеет сюда войти...
   "Может быть, кто-то из заблудших китайцев постучится и зайдет все же в эту дверь? - подумал между тем Аль Заран. - Это, пожалуй, было бы очень и очень кстати." На какое-то время он даже прекратил стучать по клавишам компьютера, чтобы не пропустить мимо ушей звук приближающихся шагов. Но никто так и не пришел. Китайцев здесь явно не было. На всякий случай сочинитель даже выглянул в окно и скользнул взглядом по близлежащим деревьям, за которыми мог спрятаться кто-то из узкоглазых. Но ни там, в доме у Ребекки, ни здесь, в его глухом и дремучем лесу, не было ни одного подходящего персонажа.
   "Прощай, "крайслер," - подумал сочинитель, - ты был мне действительно хорошим другом, но я, похоже, не смог выполнить возложенное на меня задание и потому - действительно прощай!"
   - А я знаю, где ты зарыл полученные деньги, - бросил совершенно неожиданную реплику заигравшийся, видно, инкуб.
   - И я тоже знаю, - активно работая челюстями, подключился к разговору вообще неизвестно откуда взявшийся демон-жукоед.
   - И я, - на всякий случай приползло на шум чудовище о трех собачьих головах и одном хоботе.
   - Черт с вами. Я отдам вам половину, только ничего не говорите Руди Тейлору, этому паршивому агенту, - в сердцах крикнул Аль Заран и отчаянно забарабанил по клавишам.
   ...Спрятавшейся за дверью Черной Блузке пришлось ждать не так долго. Минут двадцать спустя после прихода Билли Роджерса за ним последовала его жена. Войдя в комнату, где лежал труп ее мужа, она закричала так громко, что с крыши старого дома посыпалась черепица.
   - Нет, нет! Боже мой! Билли! - вырвалось у нее из груди, и сразу вслед за этим ее череп разлетелся на две половинки после страшного удара топором.
   Одна из половинок, падая, успела разглядеть угасающим взором стоявшую на табуретке девочку с окровавленными по локти руками...
   - За...
   - ... что? - спросила другая половинка.
   - А просто так, - ухмыльнувшись, ответила девочка, - наверное, я недолюбливаю взрослых.
   - Ты молодец, Черная Блузка. Его Величество будет очень доволен твоими успехами, - снова будто бы из воздуха материализовался вездесущий инкуб-подстрекатель. - Хочешь, я подарю тебе одуванчик?
   - Одуванчик?
   - Да.
   - Но зачем?
   - А затем, чтобы, когда сегодня в обед все оставшиеся в живых жители фермы как обычно соберутся вместе, ты незаметно подкрадешься к дому, закроешь снаружи дверь и подуешь на одуванчик. Как только последний парашютик, упавший с его седой головы, коснется земли - ты увидишь прямо перед собой огнедышащего вороного жеребца.
   - И я смогу сесть на него и ускакать далеко-далеко за окраину поля?
   - Да, но сначала ты должна сказать ему: конь, мой конь, отдай огонь. И когда он обдаст жаром дом, в котором собрались твои обидчики, и дом запылает, ты сможешь уехать.
   - И конь не оставит меня?
   - Нет, как не оставит тебя никто из наших.
   - И ты, бык?
   - Я не бык, я...
   - Прости, инкуб, и ты не оставишь меня?
   - Ни я, ни демон-жукоед, ни чудовище о трех собачьих головах и одном хоботе, ни мелкий бес, ни тем более Его Величество Отродье...
   - И мне будет хорошо с вами?
   - Конечно, ведь у нас нет ни детей, ни взрослых - и тебя некому будет ругать!

***

   Когда, спустя несколько недель, я в очердной раз приехал к Аль Зарану, то застал его сидящим за компьютером и обхватившим голову руками. По его внешнему виду я сразу понял, что что-то произошло.
   - У меня две новости, - нехотя переводя на меня потяжелевший взгляд, сообщил он, - одна хорошая, а другая плохая. С которой начать?
   - Начните с хорошей, - усаживаясь в кресло, ответил я, - иначе позднее о ней можно просто-напросто позабыть.
   - Она умерла, - холодно и торжественно произнес Аль Заран.
   - О Боже! Когда?
   - Вчера вечером.
   - И это вы называете хорошей новостью?
   - Ну, да.
   - Вы разве по-своему не любили ее?
   - Кого, Руди? Вы с ума сошли? Росомаху? За что? За то, что она сгрызла все мои кедровые орешки?
   Холодный пот, выступивший было у меня на спине, стал постепенно улетучиваться. "Либо я сделаю то, что должен сделать, - подумал я, - либо он превратит меня в такого же идиота, каким сам прикидывается".
   - Ну, а плохая новость?
   - Плохая, - тут сочинитель с грустью выглянул в окно, перед которым стоял новенький "крайслер", - плохая новость состоит в том, что у меня не получилось...
   - Не получилось, - побагровел я, - за пятьсот тысяч долларов у вас не получилось вставить в рассказ парочку узкоглазых придурков и прилюдно растерзать их в назидание остальным?
   - По правде говоря, Руди, я действительно попытался это сделать, но поблизости не оказалось ни одного узкоглазого.
   - Не валяйте дурака, Алонсо, - позабыв о пиетете, рявкнул я, - вы что же, не могли ни одного из них придумать?
   - Вы не поверите... Как бы это объяснить? Когда я работаю, то ничего не придумываю. Я, знаете ли, впадаю в некое особое состояние, которое позволяет мне видеть определенные, как правило, связанные между собой события. Я, как мне теперь кажется, просто описываю их. Вот и все!
   - Вы шутите?
   - Нисколько.
   - И вы не могли мне сказать об этом раньше?
   - Нет.
   - Почему?
   - Во-первых, я действительно над этим раньше как-то не задумывался: я просто писал - вот и все. И, во-вторых, если бы я сказал, что не буду сотрудничать, я не получил бы от вас того, что имею сейчас, верно?
   - Все можно легко отыграть назад - вы не находите?
   - Навряд ли, - пристально глядя на меня, произнес непредсказуемый Аль Заран, - если вы и сможете отнять у меня "крайслер", - тут он снова не без грусти выглянул в окно, - то деньги вы не найдете никогда в жизни. Я их очень и очень глубоко зарыл.
   В свою очередь, я испытующе посмотрел на Аль Зарана.
   - Глубоко?
   - Да, очень.
   - А если мы отнимем у вас Эльзу?
   - Эльзу, - в глазах сочинителя появилась тень беспокойства, - да, но тогда, кого же я буду...
   - Приковывать цепями к стене, - сострил я, - может быть, портфель, набитый сотенными купюрами, который вы у меня украли?
   - Не передергивайте, Руди, это не воровство, это аванс, который вы мне предложили.
   - И который вы хотите оставить себе, не выполнив никакой работы?
   - Мы договаривались лишь о том, что будем говорить о моем творчестве, но не договаривались, что будем пытаться повлиять на него. И все же, пожалуй, я попробую еще раз. Мне самому это становится чертовски интересно.
   - Попробуйте, Алонсо, попробуйте сделать это еще раз. Представьте, как они лезут из всех щелей - эти немытые узкоглазые, - разошелся я, вспомнив историю о легендарном Рембо, - как занимают по праву принадлежащее нам жизненное пространство, и как ловко и жестоко расправляется с ними простая девочка, ваша героиня Черная Блузка.
   - Я замочу их всех - и тогда вы заплатите мне еще сто тысяч долларов!
   - Хорошо, а если нет...
   - Вы сделаете так, чтобы Эльза меня больше не посещала?
   - Именно так.
   - А, может быть, мне этого только и надо, Руди? - вновь не без снисхождения и сарказма заглянул мне в глаза непроницаемый Аль Заран.
  

***

   Когда в строго установленное время немногочисленные оставшиеся в живых обитатели фермы Лаггинсов собрались на скоромный обед, Черная Блузка, как и было установлено демонами, чуть слышно ступая, подкралась к двери и плотно закрыла ее снаружи, просунув толстый металлический прут сквозь ручку и закрепив другой его конец за косяк. Довольная своей работой девочка вытерла выступивший на лбу от волнения пот и хотела было, подув на одуванчик, произнести сакраментальное: "Конь, мой конь, отдай огонь!", как неожиданно шум приближающегося автомобиля заставил ее оглянуться.
   - Пора сматываться, - дернул за плечо зазевавшегося было инкуба неугомонный мелкий бес, - об этом мы не договаривались.
   - Подожди, авось пронесет, - спокойно отреагировал инкуб. - А ведь действительно откуда, черт возьми, появился здесь этот драндулет?
   "Странно, - подумала Черная Блузка, - на моей памяти машины вообще довольно редко заезжали сюда и тем более - автобусы". Между тем довольно комфортабельный, несмотря на едкие характеристики немного ошалевшего от такого поворота событий инкуба, автобус проехал, не останавливаясь, футах в трехстах от злоумышленницы. Вспышки фотоаппаратов чуть было не ослепили ее и не провалили все дело. Однако так же неожиданно, как и появился, автобус, заполненный, как показалось девочке, японскими туристами, быстро скрылся за окраиной магического поля. Из сидящих в доме на проехавший мимо автобус никто не отреагировал - так, по-видимому, сильно было у них чувство голода. Каждый сидел и аккуратно подчищал содержимое своей тарелки...
   - Вот черт, - в неистовом порыве гнева со всего маху ударив по клавишам, прокричал Аль Заран, - они проехали мимо и не остановились!
   - Т-с-с, - приложил палец к непропорционально мясистым губам мелкий бес, - нас могут услышать.
   - Я думал, что они остановятся, зайдут в дом и... - непонятно с кем заговорил Аль Заран, - а они... Нет, этого не может быть... Исчезли так же неожиданно, как и появились!
   - Действительно, их больше здесь нет, хвала Отродью, - вылез из укрытия вездесущий инкуб.
   - Догони и верни их, - неистово барабаня по клавишам, приказал своему одиозному персонажу самоуверенный Аль Заран, - в противном случае я разжалую тебя в мерзопакостное насекомое.
   - Как бы не так, - нагло ответил инкуб, - у меня и так от беготни все копыта поистерлись. И потом здесь начинает пахнуть жареным, а я, признаться, очень это люблю.
   И действительно, не успели черные губы инкуба сомкнуться после последней фразы как не на шутку разошедшаяся главная героиня повествования что было силы дунула на одуванчик и неожиданно громким, почти что нечеловеческим голосом крикнула:
   - Конь, мой конь, отдай огонь!
   И тотчас же не то с неба, не то из-под земли прямо перед ней во всей своей то ли животной, то ли демонической красе вырос огнедышащий вороной жеребец. Ударив копытом, из-под которого вылетели мириады искр, он дико заржал, обнажив окровавленные и кривые зубы.
   - Это ты, - прослезилась Черная Блузка, - это ведь ты, мой отец?
   - Нет, не я. Я даже не тот, кого, как ты думаешь, сейчас видишь перед собой!
   - Не огнедышащий вороной жеребец?
   - Нет!
   - Но тогда - кто ты?
   - Я только его злой призрак.
   С этими словами призрак, что было сил, натужился и резко выдохнул изо рта смертоносный сноп пламени. Стоявший перед ним дом с запертыми внутри него людьми вспыхнул в мгновение ока. Последнее, что услышала Черная Блузка, вскакивая на спину огнедышащего вороного жеребца, были истошные крики объятых пламенем и обезумевших от ужаса земляков.
   - Я тоже, как и ты, стану призраком? - уносясь вдаль за окраину поля, спросила девочка своего кумира.
   - Это удел немногих, - ответил огнедышащий вороной жеребец, - но если ты сделаешь то, что я прикажу тебе, быть может...
   - Я стану к тебе хоть немножечко ближе? - крепко сжимая шею вороного коня, поинтересовалась Черная Блузка.
   - Возможно.
   - И что же я должна сделать еще - ведь я убила всех этих ненавистных мне взрослых? Абсолютно всех. Я делала то, что говорил мне инкуб. Я так ждала встречи с тобой, а теперь выясняется, что я...
   - Только на полпути, - дико заржал огнедыщащий вороной жеребец и, вздыбившись, сбросил растерявшуюся девочку на землю.
   - Но что, что я должна сделать? - заливаясь слезами от боли и обиды, закричала Черная Блузка.
   - Убей того, кто... - обдав жаром ухо девочки, перешел на шепот огнедышащий вороной жеребец, - и, может быть, тогда...
   - Я сделаю это, - в исступлении разорвав на груди легендарную блузку, закричала девочка, - подскажи только одно: где мне его разыскать?
   - Иди точно за солнцем - и там, где оно скроется за горизонтом, ты и найдешь его, - крикнул жеребец и, перепрыгнув через облако, растворился сам в себе.
  

***

   - Радуйтесь, - едва не сбив меня с ног, бросила мне в дверях не на шутку раздосадованная Эльза, - он выгнал меня - вот до чего вы довели его своими экспериментами.
   "Уж кто бы говорил об экспериментах," - подумал я и хотел было что-то сострить по этому поводу, но вовремя промолчал: иначе общение с взбалмошной девицей могло затянуться на неопределенное время. Сам по себе этот факт однако меня не порадовал. Это был косвенный признак того, что у Аль Зарана что-то не получилось. "Главное - спокойствие, - уговаривал я себя, направляясь к его кабинету, - у нас еще уйма времени, и если не в этот раз, то в следующий у него обязательно получится". К тому же у меня было разрешение начальства не забирать у Аль Зарана ни деньги, ни "крайслер", хотя возмущение по поводу необъяснимого поведения сочинителя было крайне велико. Признаться, у меня в голове тоже не укладывался тот факт, отчего хотя бы мельком, дабы не вызывать нашего негодования, этот далеко не глупый человек не мог упомянуть в своем новом произведении узкоглазых. В конце концов он мнил себя профессионалом, а для профессионала подобная просьба - сущий пустяк. Во всяком случае, если бы мне был дан похожий приказ... Хотя речь сейчас, конечно же, не обо мне, а об этом чертовом сочинителе, которого я застал в кабинете весьма сосредоточенным.
   - Никак?.. - вместо приветствия, прямо переходя к делу, спросил я.
   - Напротив, - неожиданно ответил Аль Заран, - я напридумывал их с целый автобус.
   - Кого? Узкоглазых?
   - Ну, да!
   - Отлично. Кто они?
   - Японцы.
   - Великолепно, Алонсо. Японцы - наши основные конкуренты, а следовательно, злейшие враги. И что же сделала с ними наша очаровательная Ребекка Черная Блузка?
   - В том-то и дело, что ничего, - уклончиво ответил Аль Заран.
   - Как ничего? - удивился я. - Вы, верно, не успели закончить эпизод?
   - Нет, я его как раз закончил.
   - Тогда я абсолютно ничего не понимаю, Алонсо, - признался я, - пожалуйста, объясните мне, что происходит?
   - Видите ли, Руди, - взглянув мне в глаза так искренне, что я не смог усомниться, сказал сочинитель, - я действительно придумал этих японцев, посадил их в автобус и направил на ферму, где их ждала верная-преверная смерть. Но они...
   - Что они? - заинтригованный как никогда, поинтересовался я.
   - Они проехали мимо и остались в живых... Понимаете? Они проехали мимо вопреки моей воли.
   - То есть как?.. - присвистнул я.
   - Я сам не знаю как, но факт остается фактом: персонажи, которых я придумываю, отказываются мне подчиняться.
   - Уж не хотите ли вы сказать?..- ужаснулся я.
   - Да-да, Руди, вы правильно меня поняли, - продолжил между тем Аль Заран, - порой мне кажется, что я не столько создаю эти жуткие миры, сколько обладаю способностью проникать в некоторые из них и черпать оттуда эти отвратительные сюжеты.
   - Чушь, - усомнился я, - мне кажется, что вы таким образом хотите оградить свое творчество от чьего-либо влияния; в том числе - и от вашего собственного. Вы мните себя неким эксклюзивным созерцателем, не способным изменять хитросплетения сюжетных нитей. Уверяю вас, мой дорогой Алонсо, этот трюк у вас не пройдет! Вы - сочинитель, и сочинитель, бесспорно, талантливый. Вы умеете создавать кошмарные миры и порождать отвратительные персонажи. Не пытайтесь убедить меня в том, что они существуют независимо от вас. Скажите еще, что...
   В этот момент в дверь постучали.
   - Что тебе еще нужно, черт возьми?! - крикнул и без того раздраженный Аль Заран. - Я дал тебе сто пятьдесят тысяч? Убирайся!
   - Я забыла свой фен, - раздался из-за двери виноватый женский голос.
   - Вы слышите, Руди, - покрутив пальцем у виска, взбеленился сочинитель, - я дал этой сучке сто пятьдесят тысяч долларов, а она требует назад свой плохо работающий фен. Жаль, что я не поступил с ней...
   - Как поступили с росомахой, - поддакнул я Аль Зарану, чтобы хоть как-то сгладить очередную неловкую ситуацию.
   - Вот именно. Ладно, черт с тобой, Эльза, даю тебе две минуты: заходи, забирай свой фен и проваливай. Только на этот раз навсегда.
   Не успели последние слова Аль Зарана рассеяться в воздухе, как дверь в кабинет отворилась, и на пороге появилась совершенно незнакомая мне девушка.
   - Ваша новая подружка? - подмигнул я Аль Зарану, но тут же осекся, заметив, как нервно задергался его левый глаз.
   Смутная догадка пронзила мой мозг. Я вновь оглянулся и, увидев на ее лице сладострастную улыбку убийцы и зажатый в руке пистолет, инстинктивно потянулся за своим.
   - Это она, Руди, - только и успел сказать сочинитель, - вы видите, теперь она пришла за мной...
   В следующее мгновение прогремел выстрел. Пуля попала Аль Зарану в самое сердце.
   - Умница, - крикнул то ли инкуб, то ли огнедышащий вороной жеребец, - а теперь убей второго!
   Заметив, как дуло ее пистолета медленно поворачивается в мою сторону, я бросился на пол и, выхватив собственное оружие, разрядил в непрошенную гостью целую обойму. Убедившись, что убийца не шевелится, я поднялся на ноги, приблизился к трупу и внимательно посмотрел на нее: она была точь-в-точь, как описывал ее бедняга Аль Заран: молодая, порочная и даже весьма симпатичная, если бы не изрешеченная пулями и забрызганная кровью ее легендарная ... черная блузка...
  
  
  
  
  
  
  
  
  

ОТРАЖЕНИЕ РАССКАЗА

  
  
   По-видимому, это был сон. Все вокруг казалось фантастическим и нереальным. Траекторию пути, по которому мы двигались, невозможно было определить. Шел мягкий снег. Следы наших ног исчезали так же быстро, как и появлялись. Приятель шел чуть впереди, а я медленно тащился сзади. Изморось разукрасила ветки деревьев столь причудливым образом, что нередко при небольшом напряжении воображения сквозь их сказочные хитросплетения можно было увидеть то контуры лося, то белки, то росомахи. Воздух был напоен ни с чем не сравнимым ароматом хвои. Стояла удивительная тишина, нарушаемая лишь движением мысли. Цель была определена. Сомнений не было. Мы двигались в правильном направлении. Я кашлянул.
   - Успеем ли до захода солнца? - спросил он.
   - Мне кажется, что мы выбрали самый оптимальный маршрут, - философски заметил я.
   - Тебя что-нибудь беспокоит?
   - Ничего.
   - Зима в Лапландии, что может быть лучше? - поинтересовался мой спутник.
   - В прошлом году примерно в это же время я был на Бали, - заметил я.
   - Там хорошо, где нас нет, - сказал он.
   Наверное, мы все же по-разному понимали с ним цель жизни вообще и нашей сегодняшней прогулки в частности. Для него это было не что иное, как преодоление самого себя. Для меня весь окружающий мир представлялся всего лишь бесконечно огромной игрой, в которую только надо научиться играть. Игра или преодоление - вот в чем вопрос.
   С момента нашего с ним знакомства, а случилось это более семи лет назад, мы тщетно пытались разгадать одну и ту же загадку. Какова истинная траектория нашего движения? Не всегда можно дать ответ даже на своевременно и правильно поставленный вопрос.
   Снег то усиливался, то становился слабее. Цель то растворялась где-то за горизонтом, то вновь проступала на белом искрящемся фоне отчетливо, как никогда. Силы таяли. Время неудержимо бежало вперед.
   - Хорошо дышится, - заметил он, - и все же пора бы уже перекусить.
   - Минут десять до окончания маршрута.
   - Понятно.
   Отель на горе: мы пришли туда, откуда и начали. Движение оказалось круговым. Следов не осталось.
   - Понятно.
   - Минут десять до окончания маршрута.
   - Хорошо дышится, - заметил он, - и все же пора бы уже перекусить.
   Время неудержимо бежало вперед. Силы таяли. Цель то растворялась где-то за горизонтом, то вновь проступала на белом искрящемся фоне отчетливо, как никогда. Снег то усиливался, то становился слабее.
   Не всегда можно дать ответ даже на своевременно и правильно поставленный вопрос. Какова истинная траектория нашего движения? С момента нашего с ним знакомства, а случилось это более семи лет назад, мы тщетно пытались разгадать одну и ту же загадку.
   Игра или преодоление - вот в чем вопрос. Для меня весь окружающий мир представлялся всего лишь бесконечно огромной игрой, в которую только надо научиться играть. Для него это было не что иное, как преодоление самого себя. Наверное, мы все же по-разному понимали с ним цель жизни вообще и нашей сегодняшней прогулки в частности.
   - Там хорошо, где нас нет, - сказал он.
   - В прошлом году примерно в это же время я был на Бали, - заметил я.
   - Зима в Лапландии, что может быть лучше? - поинтересовался мой спутник.
   - Ничего.
   - Тебя что-нибудь беспокоит?
   - Мне кажется, что мы выбрали самый оптимальный маршрут, - философски заметил я.
   - Успеем ли до захода солнца? - спросил он.
   Я кашлянул. Мы двигались в правильном направлении. Сомнений не было. Цель была определена. Стояла удивительная тишина, нарушаемая лишь движением мысли. Воздух был напоен ни с чем не сравнимым ароматом хвои. Изморось разукрасила ветки деревьев столь причудливым образом, что нередко при небольшом напряжении воображения сквозь их сказочные хитросплетения можно было увидеть то контуры лося, то белки, то росомахи. Приятель шел чуть впереди, а я медленно тащился сзади. Следы наших ног исчезали так же быстро, как и появлялись. Шел мягкий снег. Траекторию пути, по которому мы двигались, невозможно было определить. Все вокруг казалось фантастическим и нереальным. По-видимому, это был сон.
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  

ЗАБАВНОЕ СУЩЕСТВО

МИСТЕРА ПИКВИКА

  
   Едва ли мистер Пиквик мог точно вспомнить, когда к нему впервые явилось это странное и забавное существо. Какие-то смутные образы из очень далекого детства нет-нет да возникали в его взбудораженном насыщенными хитросплетениями прошлого и настоящего мозгу. Однажды, когда ему было три половиной, Джон Пиквик, сидя за столом вместе с родителями и старшей сестрой, заметил маленького человечка, спрятавшегося за чашкой чая, к которой уже протягивал руку его отец.
   - Осторожнее, папа, - взмолился круглолицый и розовощекий Джон Пиквик, - ты ведь можешь его раздавить!
   - Кого, микроба?
   Взрыв хохота, который последовал вслед за этой репликой, не только сбил с толку наивного Джонни, но и, по-видимому, так сильно испугал маленького человечка, что тот, не найдя ничего лучшего, ловко взобрался на край все той же папиной чашки с чаем и, как-то ехидно посмотрев на озадаченного мальчишку, рыбкой нырнул в горячую мутную жидкость.
   - Скорее спасите его, - вскочил с места испуганный Джонни, - вы видите: он может утонуть.
   Новый взрыв хохота, еще более продолжительный и оттого столь же обидный, прервал несколько затянувшуюся трапезу.
   - Кого надо спасти, Джонни, - вытирая платком навернувшиеся на глаза от смеха слезы, решила подшутить над братом сестричка Кэтти, - уж не тот ли кусок сахара, который папа только что опустил в чай?
   - Там был не кусок сахара. Разве вы не заметили? Там был маленький, очень маленький человечек.
   - Конечно, милый, - потрепав сына по головке, попыталась разрядить обстановку сердобольная мисс Пиквик, - там был такой же маленький человечек, как и ты, но он уже поел, попрощался и ушел, а тебе предстоит еще доесть творог, иначе мама на тебя очень рассердится.
   - А если я доем этот творог, маленький человечек вернется ко мне?
   - Разумеется, он всегда возвращается к тем, кто хорошо ест творог.
   Зря, наверное, произнесла тогда эти слова недалекая мисс Пиквик. Ее сын, заинтригованный происходящим и страстно жаждующий вновь повидаться с таинственным маленьким человечком, по-видимому, съел так много творога, что неожиданные пришествия загадочного существа стали с некоторых пор для ее сына совершенно обычным делом.
   Может быть, чуть раньше, может, чуть позже произошла с маленьким Джоном Пиквиком и другая, чем-то похожая на только что рассказанную история. Тогда он вместе со своим другом Генри Тимплтоном и колли по кличке Джессика играли в мяч на лужайке у дома супругов Тимплтонов. Игра заключалась в том, что дети по очереди бросали мяч, а собака молниеносно срывалась с места, хватала его зубами и возвращала заливающимся хохотом ребятишкам. И вдруг, когда очередь бросать выпала Генри Тимплтону, Джонни неожиданно показалось, что мяч окутала странная полупрозрачная пелена, превратив его в подобие головы живого существа с расширенными от ужаса глазами, расцарапанными щеками и носом, да к тому же кровоточащей нижней губой.
   - Не надо, - совершенно, как ему показалось, отчетливо взмолилось шароподобное существо, - пожалуйста, не бросайте меня больше этой собаке. Она очень, очень больно кусается.
   - Подожди, Генри, ты слышал, - взяв не по-детски крепко за руку своего товарища, спросил Джонни, - ты слышал, о чем нас только что попросил этот мяч?
   - О чем он нас мог попросить? - изумился Генри. - Он ведь не живой, верно?
   - Он живой, Генри, - упорствовал Джонни. - Он только что попросил пощадить его.
   Друзья положили мяч на лужайку и вместе придирчиво начали рассматривать его, переворачивая с боку на бок и прислушиваясь к каждому подозрительному звуку и шороху. Увы, мяч вновь принял свою привычную форму и предательски подло молчал.
   - Ты обманул меня, - после почти пятиминутного изучения объекта с привлечением все той же неугомонной собаки, констатировал Генри Тимплтон, - мне больше не хочется с тобой дружить.
   Раздосадованный, Джонни Пиквик как-то зло нахлобучил на глаза ярко-желтую бейсбольную кепку и, оттолкнув Генри, быстро побежал домой...
   С появлением непонятного существа жизнь маленького Джонни наполнилась новым смыслом и стала намного ярче. Любое, пусть даже самое ничтожное событие неожиданно могло превратиться в настоящий праздник. Иногда существо, будто бы нарочно подогревая интерес мальчика, пропадало на несколько дней, а то и недель или даже месяцев, и в тот момент, когда оно возвращалось, а в том, что оно обязательно вернется, Джонни ни на секунду не сомневался, радости малыша не было предела. Порой он выражал ее так бурно, что даже видавшая виды старшая сестренка Кэтти крутила пальцем у виска, как бы пытаясь дать понять брату, что он ведет себя несколько странновато. Да и разве она могла реагировать по-другому, например, в том случае, когда Джонни, за мгновение до этого внимательно изучавший новую подаренную ему мамой игрушку, неожиданно переводил взгляд на комод и вступал с ним в довольно-таки замысловатую дискуссию:
   - Здравствуй! Я так долго ждал тебя, друг, - обращался он к деревянному истукану, до отказа набитому всевозможной домашней утварью, - а ты все не приходил - должно быть, ты был очень сильно занят?
   - Я никуда не уходил, - к удивлению Джонни отвечало хитроумное существо, принявшее на этот раз очертания не то карандаша, не фломастера, лежавшего на комоде. - Я всегда был тут, просто ты не хотел меня замечать.
   - Неправда, я искал тебя даже на чердаке, я искал тебя в темной комнате, но тебя нигде не было.
   - Ну и дурачок же ты, Джонни, - недоумевала ничего не понимающая Кэтти, - этот комод всегда стоял на этом месте и никогда не был в темной комнате или тем более на чердаке!
   Но Джонни уже не слышал ее голоса, теперь его интересовал лишь оживший чудо-фломастер, покачивающийся на крышке комода в такт биению секундной стрелки настенных часов.
   - Хочешь, поиграем? - неожиданно предложило фломастероподобное существо.
   - Во что, - воодушевился маленький Джонни, - может быть, в салочки?
   - Ты что, Джонни, - сделал недовольную мину необычный собеседник, - разве ты не видишь, что сегодня я расположен играть только в "веселые картинки"... Но если ты не хочешь, я могу прийти в другой раз!
   - Что ты, что ты, любимый фломастер, пожалуйста, не уходи! Только, знаешь, я совсем не умею рисовать!
   - Ну, это только тебе так кажется. Слушай меня внимательно и ты увидишь, что это не так сложно и, главное, довольно забавно. А теперь встань и возьми меня в правую руку.
   Следуя наставлениям своего друга, Джонни Пиквик под ехидные возгласы Кэтти не без труда пододвинул к комоду гигантское кресло и, взобравшись на него, осторожно взял в руки чудесный фломастер.
   - Ты мух, что ли, там ловишь? - не смогла удержаться от очередного едкого замечания непроницательная Кэтти.
   Джонни хотел было огрызнуться, но его друг-фломастер, тонко почувствовав это, остановил его малопонятной, но внушительной фразой:
   - Оставим некоторых пребывать в неведении и займемся делом. Что бы ты хотел нарисовать?
   - Может быть, колли Джессику, которая... - начал было Джонни и запнулся, неожиданно поздно сообразив, что допустил бестактность.
   - Которая чуть было не высосала мне мозги, когда ты со своим другом Генри Тимплтоном играл в этот дурацкий мяч?
   - Прости, мой милый фломастер, - покраснел Джонни, - но ведь я никогда не думал, что ты можешь превращаться в мяч. А вообще-то Джессика очень добрая собака.
   - Ладно, не имеет значения. Считай, что я уже все забыл, только у меня одна к тебе просьба!
   - Какая?
   - Когда в следующий раз я превращусь к примеру в воробья, не надо хвататься за рогатку и стрелять в меня разноцветными камешками, договорились?
   - Не сомневайся, фломастер, с этой минуты я не обижу ни одного воробья!
   - Ну вот и отлично. Так что же мы будем рисовать?
   - Может быть, Кэтти? - не без опаски покосившись в сторону приумолкшей за вышивкой сестры, предложил Джонни.
   - Что ж, неплохая идея! Пожалуй, если постараться, то у нас может получиться очень и очень веселая картинка. Покрепче держи меня - и начнем!
   Джонни сел за стол, раскрыл альбом и на какое-то мгновение задумался о том, как изобразить Кэтти так, чтобы получилась действительно веселая картинка, взглянув на которую, у нее бы напрочь пропала охота подтрунивать над своим младшим братом. И вдруг на Джонни будто бы что-то снизошло. Рука его сама уверенно задвигала фломастером, нанося на белую поверхность листа линию за линией, точку за точкой. Время от времени юный художник бросал уже не робкие, а скорее оценивающие взгляды на сидевшую неподалеку сестру...
   - Так, так, неплохо, - кряхтел неутомимый фломастер, - добавь ей на лице веснушек - это никогда не повредит делу.
   Минут через тридцать картинка была закончена. На ней был изображен улыбающийся Джонни. Напротив него сидела его гиперболически веснушчатая сестра, в очередной раз беспричинно насмехающаяся над братом и крутящая указательным пальцем у виска. За спиной у сестры притаилось охочее до разного рода выдумок загадочное существо, приставившее к голове ничего не подозревавшей Кэтти очаровательные рожки. Подпись под картинкой гласила: "Смех без причины - признак дурачины!"
   - На мой взгляд, получилось славненько, - внимательно рассмотрев новоиспеченный шедевр, произнес чудо-фломастер, - пожалуй, настало время показать это самой Кэтти, а я... я, пожалуй, пойду...
   С этими словами странноватый друг маленького Джонни моментально превратился в струйку воды и, просочившись сквозь пальцы юного художника, бесследно испарился.
   - Ну вот, - чуть было не расплакался Джонни Пиквик, - как рисовать, так вместе, а как пожинать плоды, так я один.
   И вслед за этим продемонстрировав Кэтти рисунок, неожиданно получил от сестры увесистую оплеуху...
   Когда в следующий раз хитроватое существо вновь появилось перед Джонни в образе теперь уже благородной, покачивающейся будто на волнах под потолком воздушной черепахи, мальчик хотел было припомнить своему другу позорное бегство с поля боя с неугомонной Кэтти, но, взглянув в беззлобные черепашьи глаза, тотчас же устыдился этого неаристократичного порыва и, приветливо помахав рукой животному, неожиданно для самого себя произнес:
   - Здравствуй, черепашка Монтгомери! Вот ты и вернулась!
   - Кто-о-о-о!? - выпучив и без того чем-то отдаленно напоминавшие виноградины глаза, удивилась долгожданная гостья.
   - Черепашка Монтгомери, - уверенно повторил Джонни, - ты не будешь возражать, если сегодня я буду называть тебя именно так?
   - Почему бы и нет, - почесав плавником затылок, согласилось воздухоплавающее существо, - в конце концов другого имени в этом образе мне еще никто никогда не давал.
   - В таком случае объясни мне, пожалуйста, Монтгомери, почему ты, когда мы закончили играть в "веселые картинки" так внезапно покинул меня? Может быть, ты испугался мою сестренку Кэтти? - Не бойся: она ведь не Джессика, и она не кусается!
   - Что ты, Джонни, что ты! Как же ты мог такое подумать, - медленно проплывая под потолком, разглагольствовало добродушное существо, - просто я неожиданно вспомнил, что мне надо домой. И потом, если честно, я очень не люблю тех, кто не обращает на меня никакого внимания. Ты думаешь, это так легко постоянно менять свою внешность, исчезать и появляться вновь и при этом не быть никем замеченным?
   - Не думаю, Монтгомери, - в свою очередь разоткровенничался маленький Джонни Пиквик, - и знаешь, иногда мне кажется, что тебя, кроме меня, совсем никто не видит. Но ведь ты же существуешь, Монтгомери, ответь мне, это правда, что ты существуешь?
   - Существует все, во что верит сам человек, Джонни, - назидательно произнесла мудрая псевдочерепаха. - Спроси себя самого, верю ли я в то, что мой друг Монгомери существует - и тебе сразу все станет ясно.
   - Конечно, Монтгомери, мне ясно, что ты существуешь! Но как рассказать об этом остальным? Ты же видишь: даже Кэтти, моя дорогая и любимая сестренка Кэтти, смеется надо мной, когда...
   - Когда?
   - Когда я разговариваю или играю с тобой.
   - А уверен ли ты, что кому бы то ни было следует рассказывать о моем существовании?
   - Но ты же сам только что говорил, что тебе обидно, когда тебя никто не замечает.
   - Действительно, мне обидно, только не за себя, а за других, ибо не я незаметен, скорее они слепы! Хотя зачем я забиваю тебе голову всей этой ерундой - давай лучше опять поиграем... только на этот раз...
   - В морской бой! - с воодушевлением развил предложение своего друга маленький Джонни. - Согласен?
   - Согласен, - после некоторого колебания произнес подозрительный Монтгомери, - только не думай, что я буду кораблем, а ты капитаном...
   - А что если ты будешь торпедой, а я твоим прицелом? - не унимался не на шутку раздухарившийся мальчик.
   - По-моему, это интересно. Особенно, если мы пойдем на кухню и постреляем по раставленной на полках посуде.
   - Мама убъет меня за это.
   - Не бойся - ты скажешь ей, что с недавних пор научился двигать предметы на расстоянии. После этого будь уверен, что она сама попросит тебя что-нибудь переставить... и вот тогда тебе останется только... хорошенько прицелиться. И когда ты сфокусируешь взгляд на конкретном предмете, командуй: "Торпедная атака!", а дальше, дальше я все сделаю сам.
   - А тебе не будет больно, уважаемая черепашка Монтгомери?
   - Когда я ложусь на правильный курс, то никогда не чувствую боли.
   Обменявшись понимающими улыбками, заговорщики тотчас же приступили к выполнению намеченного плана. По дороге на кухню озорной Джонни Пиквик несколько раз пытался было оседлать проплывавшую в нескольких дюймах от него воздушную черепаху, но она предусмотрительно ускользала от него, произнося одну за одной многозначительные фразы, ни одна из которых впоследствии так и не стала крылатой, хотя и использовалась самим Пиквиком довольно часто.
   - Смотри не повреди мне голову, - причитала черепашка Монтгомери, - и не садись на воздух - ударишься.
   - Но я и не пытался сесть на тебя, Монгомери, я просто хотел погладить тебя по панцирю.
   - Панцирь - не гладильная доска, а неотъемлемый элемент моего экстерьера.
   - Фокстерьера?! - искренне удивился, плохо разобрав незнакомое слово, маленький Джонни.
   - Экстерьера, мой юный друг, экстерьера. Хотя в чем-то ты, наверное, прав: без фокстерьера нет экстерьера.
   - Когда я вырасту, я думаю, что смогу понять это лучше, не правда ли, Монтгомери?
   - Конечно, Джонни, конечно. Тебе многое еше предстоит понять... и, увы, зачастую во многом разочароваться. Запомни, малыш: за различными, казалось бы, значительными вещами и событиями нередко не скрывается ничего. С годами ты вроде бы становишься мудрее, но вместе с тем утрачиваешь нечто большее, что и придает жизни настоящий умопомрачительный привкус - собственное к ней отношение. Ты как бы начинаешь смотреть на вещи чужими глазами, анализировать события, опираясь на чьи-то общепринятые суждения. А надо ли поступать именно так? Может быть, гораздо более честно - да что там говорить! - более интересно пытаться самому наделять вещи приятными для тебя свойствами, не столько анализировать, сколько инициировать необходимые для тебя события? Может быть, тебе не стоит торопиться подростать, чтобы от тебя не ушла твоя черепашка Монтгомери?
   - А разве, когда я вырасту, ты уйдешь от меня? - чуть было не расплакался маленький Джонни.
   - Я не уйду от тебя до тех пор, пока ты будешь верить в то, что я существую.
   - А если я буду верить, ты всегда будешь мне помогать?
   - Конечно, а как же иначе может быть между друзьями?
   - А ты будешь верить в меня, Монтгомери? - неожиданно выпалил неугомонный мальчик.
   - А как же, - искренне изумилась благородная черепаха, - как же я могу не верить в то, что...
   - Тогда я тоже буду тебе помогать, - перебил своего друга самоуверенный Джонни и, войдя в кухню, неожиданно громко крикнул: - Внимание, внимание, торпедная атака!
   Мисс Пиквик, готовившая традиционный яблочный пирог, то ли от неожиданности, то ли от алогичности происходящего выронила из рук кусок ароматного теста и с удивлением взглянула на столь неожиданно нарушившую ее работу теплую компанию, разглядев в ней только своего сына и не заметив черепашку Монтгомери.
   - Сынок, не могу сказать, чтобы мне пришелся по вкусу этот твой поступок. Ты сильно напугал меня, и теперь мне придется заново готовить тесто.
   - Но, мама, я ведь хотел только показать тебе, что я научился взглядом передвигать различные предметы.
   - Однако ты даже не помог маме поднять упавший кусок. Кстати, это можно сделать просто руками.
   Пристыженный, маленький Джонни сделал уже было несколько шагов по направлению к кухонному столу, чтобы исправить произошедшее по его вине недоразумение, как вдруг над самым ухом услышал заговорщицкий шепот Монтгомери:
   - Попробуй поднять его взглядом: я помогу тебе.
   Поколебавшись долю секунды, Джонни Пиквик застыл в позе маэстро магии, приготовившегося из воздуха сотворить петуха, и сделав несколько пассов, сосредоточил взгляд на злополучном куске теста.
   - Вообще-то ты должен был еще раз скомандовать: торпедная атака, - обиделся Монтгомери, - ну ладно, ради тебя я сделаю это и так.
   С этими словами Монтгомери неожиданно ловко приблизился к тесту, подхватил его плавником и к вящему изумлению мисс Пиквик поднял его и аккуратно положил на стол.
   - Боже мой, Джонни, - воскликнула женщина, - пожалуйста, передвинь на край стола вот эту тарелку.
   - Внимание, Монтгомери, торпедная атака, - среагировал на мамину просьбу самоуверенный командир.
   Выражение лица черепашки сделалось шкодливым до безрассудства. Казалось, что не Джонни, а именно он, Монтгомери, был маленьким и шаловливым мальчиком, а умудренным жизненным опытом существом был кто-то другой. Набычившись, если это выражение хоть как-то применимо к черепашьей породе, Монтгомери разогнался и что было сил ударился лбом о край тарелки, которая тотчас же слетела со стола и под дикое ржание Монтгомери, которого, кроме маленького Джонни так никто и не услышал, разлетелась вдребезги.
   - Теперь ты веришь мне, мама? - заглядывая женщине в глаза, спросил ее талантливый сын.
   - Конечно, мой милый! Однако скажи: ты упомянул о каком-то Монтгомери... это твой друг?
   Джонни вопросительно посмотрел на черепаху, желая получить великодушного одобрения. Монтгомери хотел было пожать плечами, давая понять малышу, что тот имеет право говорить все, что захочет, но вдруг понял, что ему страшно мешает панцырь и просто отвернулся.
   - Это мой друг, это мой самый лучший друг, - ответил Джонни и неожиданно для всех присутствующих громко расплакался.
   Прошло несколько дней с этого замечательного момента. Родители маленького Джонни Пиквика провели консультацию с одним из лучших местных психиатров по поводу внезапно открывшихся выдающихся способностей их сына.
   - Поймите нас - мы очень и очень взволнованы, - сокрушался обычно весьма уравновешенный мистер Пиквик, - сначала эти странные высказывания, потом движущиеся под его взглядом предметы. Что последует дальше?
   - Мне необходимо осмотреть вашего сына, - деловито ответил врач, - возможно, это временное явление, но если все обстоит именно так, как вы говорите, надо быть готовыми к тому, что выдающиеся способности вашего сына обострятся, а это, в свою очередь, чревато различными нервными расстройствами.
   - И что делать тогда? - тяжело вздохнула миссис Пиквик.
   - Тогда, вероятно, мы проведем курс психотерапии, направленный на снятие усталости и освобождение от психозов. Короче говоря, особых причин для волнения у вас быть не должно: мы сделаем все возможное, чтобы ребенок нормально развивался.
   Следующий месяц был, наверное, одним из самых мучительных в жизни маленького Джонни Пиквика. И дело было не столько в том, что недоучка-психиатр не на шутку замучил его дурацкими вопросами, на которые, по мнению того же психиатра, Пиквик младший давал не менее дурацкие ответы, а в том, что в этот трудный для него период его верный друг фломастер, он же черепашка Монтгомери, он же... - впрочем, какая разница - ведь фломастер мог появиться в образе кого угодно - предательски бросил его.
   - И ты утверждаешь, что тогда на кухне ты мог передвигать предметы взглядом, а теперь не можешь? - не унимался психиатр во время очередного сеанса-допроса.
   - По-моему, доктор, я разучился делать это, - стараясь ничем не выдать своего друга, сказал Джонни Пиквик.
   - Но ведь тогда ты сделал это?
   - Тогда сделал.
   - А сейчас?
   - Сейчас не могу.
   - Может быть, тебе кто-нибудь помогал?
   - Никто, доктор, честное слово, никто!
   - Ладно, тогда кто такой Монтгомери?
   - Монтгомери - это... это волшебный лев из сказки Дерипаски.
   - Что-то я не припомню такого сказочника... Андерсен - да! Братья Гримм - естественно! Нет, никакого Дерипаски я лично не помню. И что же сделал этот волшебный лев из сказки Дерипаски - просвети меня, будь любезен.
   Вообще-то, маленький Джонни был не очень склонен к разного рода преувеличениям. Но сейчас, когда речь зашла о святом - защите инкогнито своего лучшего друга - он неожиданно для самого себя пустился в пространные рассуждения о несуществующем волшебном льве из несуществующей сказки несуществующего Дерипаски, уверовав в этого льва, точно этим львом был он сам или... нет, лучше уж он сам, а не фломастерная черепашка Монтгомери.
   - Вы спрашиваете, что сделал это лев?
   - Да, что он сделал?
   - Он съел одного очень любопытного дяденьку.
   - И за что же он его съел?
   - Вы не поверите, доктор, но он съел его только за то, что дяденька задавал окружающим слишком много вопросов. "Хорошая погода сегодня, не так ли?" - спросил он однажды белую мышку. Мышка...
   - ... ничего не ответила и хвостиком вильнула!
   - Нет, доктор, мышка ответила дяденьке: "Да, погода сегодня действительно хорошая - время собирать урожай". Сказала так мышка и убежала в поле, где было много-много ее мышиной еды. А потом дяденька встретил хрюшку. "Ты такая большая, хрюшка, - спросил дяденька, - сколько же тебе лет?" "Не бойся, дяденька, я совершеннолетняя," - ответила хрюшка и тоже хотела было убежать в поле, но так и не смогла встать на ноги - такая уж она была упитанная. И вот после хрюшки дяденька встретил льва и задал свой последний коронный вопрос: "Скажи, лев, много ли у тебя врагов?" "Много, очень много, - философски заметил лев, - утешает одно - сейчас одним из них станет меньше." С этими словами лев бросился на дяденьку, которого гнал до самого поля, где и съел.
   - Ты умный, ты очень умный, мальчик, - дослушав до конца невеселую сказку, заключил психиатр, - но, как сказал однажды другой не менее знаменитый, чем твой Дерипаска, писатель: на всякого мудреца довольно простоты. Я дам твоим родителям несколько полезных советов, которые, я надеюсь, сделают тебя более правдивым.
   Услышав недобрые слова психиатра, маленький Джонни-сказочник чуть было не расплакался, но в этот момент дверь кабинета распахнулась, и в него уверенной великосветской походкой вошел одетый с иголочки мужчина, в котором Джонни по какому-то только ему понятному признаку узнал своего закадычного друга.
   - Здравствуйте, профессор, - подобострастно поприветствовал вошедшего психиатр.
   - Здравствуйте, коллега. Позвольте узнать, чем это вы здесь занимаетесь?
   - Маленький Джонни Пиквик рассказывает мне удивительные сказки...
   - Про льва? - незаметно лукаво подмигнув мальчику, поинтересовался ненастоящий профессор.
   - Про льва, - с трудом выдавил из себя заинтригованный психиатр, - но позвольте узнать...
   - Откуда я это знаю?
   - Да.
   - Я знаю это оттуда же, откуда знает про льва этот сообразительный мальчуган - из сказки Дерипаски. А вы разве не знакомы с творчеством этого автора?
   - Не то чтобы не знаком, - растерялся психиатр, - просто именно эту сказку про льва я что-то плохо помню.
   - Именно эту? Но ведь у Дерипаски нет больше других сказок! - в свою очередь изумился профессор. - Нет, нет и нет. Знаете ли, коллега, по-видимому будет лучше, если я сам проведу с мальчиком несколько сеансов, если вы, конечно, не возражаете?
   - Что вы, профессор, я думаю, это только пойдет ему на пользу.
   - Ну вот и славненько. Пожалуйста, маленький Джонни Пиквик, следуйте за мной.
   Как только друзья оказались в просторном коридоре клиники, расстроганный Джонни так нежно прижался к новоиспеченному профессору, что тот, несколько смутившись, все же погладил мальчишку по голове со словами:
   - Ну полноте, полноте, Джонни Пиквик. Вы, верно, опять думали, что ваш друг оставит вас в беде.
   - Нет, что ты... вы, профессор, - запутался в собственных мыслях маленький Джонни, - я знал, что рано или поздно ты обязательно придешь - ведь я верю в тебя, Монтгомери!
   - А я в тебя, Джонни. И видишь - на этот раз, по-видимому, я так сильно поверил в тебя, а ты в меня, малыш, что наша вера передалась психиатру. Спроси его - и он обязательно скажет, что точно так же, как и ты, видел меня. Хотя на самом деле...
   - Что на самом деле?
   - Он в отличие от тебя разговаривал с пустотой или в лучшем случае с тенью.
   - С твоей?
   - Да нет же, скорее со своей собственной тенью.
   - Однако она ловко с ним управилась!
   Друзья захохотали и, взявшись за руки, бодро направились к выходу. И если кто и недоумевал еще в этой ситуации помимо невезучего психиатра, так разве что попавшаяся навстречу Джонни Пиквику медсестра. Да и как же ей было не недоумевать, когда Джонни Пиквик шел по коридору, громко разговаривая сам с собой и держа за руку... воздух!
   Так прошло несколько лет. Маленький Джонни Пиквик незаметно для себя самого превратился сначала просто в Джона Пиквика, а еще через какое-то время - в импозантного и преуспевающего мистера Пиквика. Вряд ли кто-то, пусть даже и очень близкий к нему, догадывался о первопричине этого процветания. А первопричина, между тем, была столь же проста, сколь и невероятна: поверив однажды в загадочное существо и подружившись с ним, Джон Пиквик пронес эту дружбу через всю жизнь, порой, как и в детстве, попадая в забавные и даже нелепые ситуации. И если сначала бывший фломастер и черепашка Монтгомери появлялся перед Джонни Пиквиком, когда заблагарассудится, то со временем мистер Пиквик научился вызывать своего друга тогда, когда это действительно требовалось. В каком только виде ни представало забавное чудо-существо перед мистером Пиквиком! Однажды оно явилось к нему в образе сковородки и отчего-то обиделось, когда, очень любивший готовить, Джон Пиквик, забывшись, поставил ее на огонь.
   - Вот дьявол! - кричала раскаленная сковорода. - Хорошо же ты отблагодарил меня за верную службу.
   - Прости, друг, - сокрушался рассеянный мистер Пиквик, - я думал, что ты настолько вошел в роль, что это будет тебе приятно.
   - Да уж, - шипя раскаленным маслом и попахивая шницелем, ответила чудо-сковорода, - мне кажется, что я действительно начинаю к этому привыкать. Однако в следующий раз, если я тебе понадоблюсь...
   - Я попрошу тебя явиться в виде бриллианта в перстне, который я собираюсь подарить одной из голливудских красавиц.
   - С тем, чтобы глядя на меня, она восхищалась моей чистотой?
   - Да, Бриллиант, и, глядя на тебя, вспоминала обо мне!
   - Потому что ты - это я?
   - Разумеется! А я - это ты!
   Так шел месяц за месяцем и год за годом. Постепенно встречи друзей становились все более частыми и прагматичными. И если раньше доминирующая роль забавного существа была неоспорима, то со временем заметно посолидневший мистер Пиквик все чаще и чаще брал верх в их поистине фантасмагорических взаимоотношениях. Когда ему было нужно, он мог достать своего друга даже из колоды игральных карт, где тот имел обыкновение устраиваться, как правило, между девяткой червей и бубновой дамой.
   - Ты нужен мне, Джокер, - аккуратно тремя пальцами вынимая его из колоды, приговаривал воодушевленный игрой мистер Пиквик, - сейчас я помещу тебя в комбинацию - и у меня получится флеш-рояль!
   И еще через несколько минут, ко всеобщему удивлению низко-низко склонившись к игральному столу, неизвестно кому, но довольно целенаправленно нашептывал:
   - Ты будешь смеяться, Джокер, но мы опять выиграли!
   - Да, мы опять выиграли, - с какой-то неподдельной грустью отвечал Джокер и, превратившись в снежинку, неожиданно быстро таял...
   И вот однажды, а именно двадцать четвертого августа одна тысяча девятьсот девяносто девятого года, благодушно настроенный и ни о чем не подозревавший мистер Пиквик, непонятно почему отпустил шофера и самостоятельно сел за руль своего мерседеса. Мистер Пиквик не собирался делать ничего необычного: он просто хотел съездить на южное побережье Англии, побродить по довольно пустынным в это время года пляжам и поразмыслить над очередной довольно серьезной сделкой. Необычно было лишь то, что Джон Пиквик впервые в жизни решился отправиться в столь дальнюю поездку самостоятельно. Что же касается партии бразильского кофе, которую он намеревался поставить своему давнему бельгийскому компаньону Люку де Биллю, то здесь все должно было пройти без особых проблем. Единственное, о чем несколько сожалел мистер Пиквик, заключалось в том, что он забыл согласовать ценовую политику в отношении этой кофейной партии со своим преданным и весьма проницательным существом-джокером.
   За окном скользившего по извилистой автостраде лимузина проплывали расцвеченные осенними акварельными тонами пейзажи. Мир и спокойствие казалось, навечно поселились в этой стране. Мир и спокойствие, господствовали и в душе мистера Пиквика. В какое-то мгновение он даже подумал о том, как все-таки иногда хорошо побыть одному, но тут же спохватился, вспомнив о своем закадычном друге - бриллиантовом Джокере.
   - Ты - это я? - неожиданно, как бы в продолжение его собственных размышлений, услышал он знакомый голос и, повернув голову влево, увидел сидевшего рядом... точно такого же, как и он сам, безмятежного и преуспевающего мистера Пиквика.
   - Конечно, - переборов первоначальное изумление от столь неожиданного нового образа своего друга, ответил Джон Пиквик. - Я - это ты!
   - Вот именно, - с какой-то неподдельной тоской поддакнуло существо. - Спасибо тебе, дружище, огромное тебе спасибо. И, пожалуйста, прости меня... Пожалуйста, прости!
   - За что, черт побери?! - насторожился мистер Пиквик.
   - За то, - после паузы, показавшейся водителю вечностью, ответило погрустневшее существо, - за то... что меня никогда не было!
   - Неправда, - на лбу мистера Пиквика выступили капли холодного пота, - скажи мне, что это неправда!
   - Увы! С самого начала, когда ты только что придумал меня, практически до самой последней минуты я точно так же верил в то, что существую. Я чувствовал, что нужен тебе. И вот сейчас, когда у тебя появилось все или почти все, когда ты сам дал понять мне, что я и ты, собственно говоря, одно и то же - я совершенно отчетливо понял, что меня просто нет. Я есть ничто или в лучшем случае - плод твоего воображения.
   - Если тебя не будет - не будет и меня! - добавив газу, решительно заявил мистер Пиквик.
   - Но меня уже нет, - парировало существо-двойник и неосторожно дотронулось рукой до плеча водителя.
   В этот момент наперерез автомобилю выехал огромный фургон. Раздался протяжный визг тормозов, за которым последовал хлопок и внезапная яркая вспышка. Последнее, что увидел после это мистер Пиквик, было все то же, возможно, и придуманное им самим, а теперь состоящее из его собственных останков, некогда веселое и добродушное малопонятное существо.
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  

ПОСЛЕДНЕЕ ИЗОБРЕТЕНИЕ

Все предопределено.

   Я - человек необычной и весьма интересной профессии. Причем получил я ее случайно. Это произошло, когда моя младшая дочь Француза, выйдя замуж за одного жуликоватого парня, выгнала меня из дому и обманным путем завладела всеми моими скромными накоплениями. Старшая дочь, возможно, и смогла бы помешать этому несправедливому и кощунственному событию, но в то время, а с тех пор прошло вот уже восемь с половиной лет, находилась в тюрьме за чуть было не удавшуюся попытку проникновения в компьютерную систему Национального Банка Франции. Вот так я в шестьдесят с небольшим лет оказался сначала на улице с тысячей франков в кармане, которые разошлись в течение нескольких дней, а потом здесь - на этой, на первый взгляд, малопривлекательной, но на самом деле весьма познавательной работе.
   Несмотря на свой возраст, я еще неплохо сохранился и потому даже выиграл конкурс на это престижное (по определенным меркам) место, на которое, кроме меня, претендовал также двухметровый двадцатипятилетний алжирец, - и больше не претендовал никто. По-видимому, решающую роль сыграло то, что у меня, в отличие от алжирца, было, правда основательно уже подзабытое, но неплохое образование: почти сорок лет тому назад я окончил коллеж и получил звание бакалавра исторических наук. Однако судьба распорядилась так, что по приобретенной специальности я не проработал ни дня, а попал в нотариальную контору, в которой и просидел добрую и вместе с тем довольно суровую половину жизни.
   Жена оставила меня еще до рождения младшей дочери. Возможно, в отместку, а возможно, по какой-то иной, только им, женщинам, известной причине, моя крошка Франсуаза и выставила меня на улицу, когда ей представился для этого удобный случай. Вы спросите: в обиде ли я за это на них? Конечно, нет. Отчасти, потому что благодаря такому неожиданному стечению обстоятельств у меня есть наконец то, о чем я мечтал почти всю свою жизнь, прозябая в конторе, - настоящая интересная работа на свежем воздухе и к тому же дающая мне каждый день новую пищу для размышлений.
   За восемь лет моей новой деятельности я не только отвоевал у муниципалитета пусть небольшую, но довольно уютную квартиру на окраине Парижа, но и получил славную возможность - ежедневно непосредственно наблюдать за ходом научно-технического прогресса. Конечно, на скромное жалованье я вряд ли мог позволить себе все то, что имею... Однако ввиду специфики моей работы мне часто за бесценок, а зачастую просто даром доставалось то, на что другие тратили колоссальные деньги. В своем зрелом возрасте, отчетливо осознавая, как трудно все достается и как в одночасье можно все потерять, я, естественно, пользовался предоставляемыми мне судьбой привилегиями по полной программе.
   Потратив лучшие годы на составление и заверение, как правило, до безобразия скучных и однообразных чужих бумаг, теперь я старался отыграться за все. Каждая вещь, которая попадала ко мне в руки, сколь незначительной или негодной она, на первый взгляд, ни казалась, крайне интересовала меня. Я мог взять вещь домой, а мог преспокойно оставить ее на работе, будучи уверенным в том, что если она и пропадет, то через день-другой я найду что-нибудь очень на нее похожее или даже лучшее. Размышляя над предметами, я как бы невольно втягивался в глубинный процесс познания окружающей действительности. Раньше, протирая штаны в нотариальной конторе, я, зашоренный мелкособственническими людскими проблемами, как-то и не подозревал обо всем многообразии мира. Текущие дела превратили меня в ограниченное замкнутое существо. И теперь, на новой работе, будто бы просыпаясь от спячки, я открывал для себя новые и новые пласты неизвестной мне дотоле человеческой жизни. И мне действительно нравилось погружаться в них все глубже и глубже.
   К тому же, то ли по причине возраста, то ли огромного количества свалившихся на меня впечатлений и необходимости их как-то обобщать и квалифицировать, я неожиданно заметил за собой склонность к философствованию. При этом, чем больше новых пластов человеческой жизни я раскапывал, чем неоднозначнее по тому или иному вопросу складывалось у меня мнение, тем погруженнее становился я в самого себя. В какой-то момент я испугался, подумав, что "улетаю" и даже пошел на прием к психиатру, но тот, не помню уже почему, меня не принял, а я уже на следующий день вспоминал о своем опасении не более как о досадном недоразумении.
   В моей работе мне нравилось практически все: я шел в ногу со временем и обладал возможностью делать определенные выводы и обобщения. К концу жизни очень важно иметь удовольствие побыть наедине с самим собой и поразмышлять о былом, текущем, грядущем или вечном. Вот я и размышлял, неспешно выбирая для себя все новые и новые предметы из моря окружавших меня нужных и ненужных вещей. Единственным, пожалуй, что отвлекало меня от свежего построения заскорузлых мыслей, был устойчивый неприятный запах, исходивший от всех без исключения окружавших меня предметов. В моем мире хоть и потрепанная, но классно работающая японская магнитола могла пахнуть ливерной колбасой. Этот запах преследовал меня всюду. Даже сейчас, когда я пишу эти первые в моей жизни самостоятельные страницы, мне кажется, что он исходит откуда-то из непостижимых глубин межстрочных интервалов и проникает мне в ноздри, поры и даже, если хотите, в разломы моей многострадальной души.
   По иронии все той же судьбы - а будь она у меня другой, кто знает, может быть, она и не иронизировала бы - меня зовут Жан Рено - так же, как и знаменитого киноактера. Помните популярный фильм "Ягуар", где один из героев, мой тезка и однофамилец, вместе со своим напарником бесстрашно сражался против кровожадных аборигенов? К вашему сведению, у меня, увы, нет ничего ни от Жана, ни от Рено тем более, кроме разве что отменного, с поправкой на возраст, разумеется, здоровья. Работаю я не киноактером, а сотрудником одной из муниципальных служб Парижа по уборке мусора или, проще говоря, мусорщиком. Коллекционирую различного рода вещички и в последнее время, о чем уже говорил, очень много и небезосновательно думаю.
   Думы мои появляются, естественно, не сами по себе. Любое действие, а тем более мысль, должно быть тщательно подготовлено. На неродящей голой земле вы вряд ли сумеете увидеть вообще какие-либо всходы, даже если речь идет всего лишь о сорняках. Другое дело - наша свалка. Здесь я нашел для себя не только покой и уединение, но и собрал богатый материал для моих теперешних философских исканий. Удивительное дело, но факт - за почти что сорок лет работы в нотариальной конторе я прочитал не более сотни книг, в то время как только за первые шесть месяцев работы на свалке - двадцать четыре! Что это были за книги? Честно говоря, совершенно разные: от Сведенборга до сборника рецептов приготовления различных блюд. Не скажу, что я так же силен теперь в вопросах богословия, как в деле приготовления рождественской индейки, но все же некоторые ранее абсолютно чуждые для меня слова и выражения - сегодня, уверяю вас, не такой уж пустой звук.
   По какому принципу я подбирал эти книги? Сначала принцип был предельно прост - я брал все то, что лежало на поверхности и, следовательно, не так плохо пахло. Однако позднее, когда в моей голове начался необратимый процесс миропонимания, я стал копать глубже и все тщательнее и тщательнее отбирал для себя исходный материал.
   Так же и с предметами: поначалу я тащил в дом все, что ни попадя. Позднее же, когда моя квартирка незаметно превратилась в филиал свалки, я стал более требователен к приобретаемым, если так можно выразиться, вещам. Кстати, первым предметом, попавшим ко мне таким образом в дом, была обыкновенная кастрюля. Да-да, отличная эмалированная кастрюля без единой царапины.
   "Уроды все-таки эти богачи, - подумал я тогда, - они выбрасывают великолепные вещи".
   Однако это было только начало.
   - Подожди, - сказал мне тогда мой неприметный и немногословный напарник Этьен Лекруа, - ты еще не такое увидишь.
   И он оказался прав. На следующее же утро, когда, собрав мусор, мы приехали на свалку и разгрузились, я решил немного пройтись и посмотреть на то, что, может быть, и плохо лежит, но хорошо работает. Этьен, как обычно, усевшись в кабине на водительском месте, принялся за свои дежурные бутерброды, а я пошел, просто пошел туда, куда глядели мои чуть подслеповатые глаза, и кружили вездесущие чайки. Пройдя шагов тридцать на север, я увидел справа от себя стоявшую точно на витрине стиральную машину фирмы "Bosh".
   "Это актуально", - пронеслось у меня в голове, и я подошел поближе. Как выяснилось несколькими днями позже, уже после того, как я привез машину домой, она была во вполне рабочем состоянии и лишь немного скрипела. Однако что этот скрип значил по сравнению со свежим запахом белья, которое я надевал на себя теперь каждое утро, направляясь на работу?! Вслед за стиральной машиной я приобрел утюг той же фирмы. Плиту "Siemens". Калорифер "DeLonge". Кондиционер "Mitsubishi". Пылесос неизвестного производства и ряд других весьма полезных вещей.
   По мере того, как квартира заполнялась предметами, а голова - основательно забытыми старыми или относительно новыми мыслями, я неожиданно задумался о том, что буду делать тогда, когда мне будет некуда ставить то, что я еще собирался приобрести.
   - А много ли тебе еще нужно? - поинтерсовался немногословный Этьен Лекруа.
   - Да, нет, - почесав затылок, ответил я, - торшер - в спальню и смеситель - в ванную.
   - А компьютер? - удивился мой напарник.
   - Компьютер у меня уже есть: я приволок его неделю назад, когда тебя не было на работе.
   - А, понятно, - только и сказал Этьен и тотчас же захрапел, что он обычно всегда и проделывал после того, как съедал дежурные бутерброды, запивая их чаем из найденного на этой же свалке отличного термоса.
   Вообще же, оказавшись волею судеб погруженным в мир вещей, я вдруг понял, как он многообразен и вместе с тем невелик. Казалось бы, в моем положении я мог брать все, что хочу. Да я и делал это до тех пор, пока практически полностью не насытился. Ну зачем, скажите на милость, мне нужен, например, еще один компьютер, когда своим собственным я пользуюсь только по выходным да и то в основном для того, чтобы поиграть в "Doom" или "Civilisation"?! Поверьте, человеку нужно не так много вещей. Тем более, что многие из них являются не столько необходимыми предметами пользования, сколько дополнительными аксессуарами, призванными ублажать очередную потребительскую прихоть.
   Иными словами, в какой-то момент я понял, что мир вещей строго ограничен, и принципиально новое появляется в нем довольно редко. То, что у меня в доме не было еще всего необходимого, не беспокоило меня: зная свалку лучше других, я был уверен, что торшер и смеситель - только вопрос времени. Они, безусловно, были на свалке - мне всего лишь оставалось их найти.
   Конечно же, мой дом мог быть обставлен и в ином порядке: сначала в нем могли бы появиться торшер и смеситель, а лишь потом, скажем, калорифер или книжный шкаф. Принципиальным здесь является то, что рано или поздно все необходимые для меня вещи все равно оказались бы на тех самых местах, на которые я и хотел бы их поставить. Случай распорядился так, что первой, о чем я уже упоминал, оказалась кастрюля, под звуки бравурного марша, издаваемого моими устами, въехавшая в тогда еще мою абсолютно пустую и скромную обитель. Но даже если бы она не появилась тогда, то обязательно оказалась бы там позднее. Это факт. Ведь здесь все понятно, и все предопределено.
   Вначале не было ничего, но одновременно было все. И я начал искать и многое, как видите, уже нашел. Осталась самая малость. И я это найду: это ясно. Почему я так уверен в успехе? Да, потому что я знаю, что это есть! Появится ли что-то принципиально новое на свалке?
   - Ты меня спрашиваешь? - медленно соображая, вылез непонятно откуда как всегда полусонный Этьен Лекруа.
   - А хоть бы и тебя, - ответил я.
   - Не появится.
   - Почему?
   - По жизни, - уверенно ответил тот, - я работаю здесь уже тридцать лет - и ни хрена интересного.
   Я, кстати, также уверен в том, что ассортимент того, что есть сегодня на свалке, а, значит, и в природе вообще, так как свалка - не что иное, как лучшее отражение природы, - едва ли пополнится принципиально новыми видами товаров. Кроме, пожалуй, одного, о чем собственно я и собираюсь подробнее рассказать чуть ниже. Конечно, на свалке, а, следовательно, и в природе или точнее в природе, а следовательно, и на свалке будет появляться еще всякая мишура. Но это будет именно мишура - дополнительные примочки и прибамбасы к давно известным и ранее изобретенным человеческим гением предметам. Здесь речь не о них. Что же касается вещей принципиальных, появление которых сопровождается коренными изменениями в жизни человеческого общества, то их число строго детерминировано.
   Возможно, я и надоел вам своими аналогиями, но, ей-Богу, они кажутся мне вполне уместными. В моем доме не хватает, о чем я уже говорил, двух важных вещей: торшера и смесителя. Я знаю, что они существуют - и я их обязательно найду. Когда же мой дом будет заполнен до краев, точно чаша, смысл моего дальнейшего существования представляется мне весьма проблематичным: искать уже будет нечего! В природе - и я утверждаю это на базе накопленного опыта, прочитанных книг и самостоятельных размышлений - точно так же все предопределено. Количество элементов, из которых складывается пестрая, только на первый взгляд, мозаика человеческого бытия, строго ограничено. Из принципиальных же открытий, которые предстоит сделать человечеству, на мой взгляд, остается всего лишь одно, последнее открытие или изобретение. Конечно, в точности я вряд ли сумею описать его. Во-первых, потому что оно еще не сделано, и, во-вторых, для этого мне надо было бы работать скорее в каком-нибудь университете или научно-исследовательском центре, а не на городской свалке. Но то, что я безусловно попытаюсь сделать - так это описать его неясные и потому притягательные и одновременно зловещие контуры.
   Сколько всего было принципиальных открытий и изобретений? Считайте сами. Конечно, все, о чем я говорю, довольно условно - и к приведенной мною ниже классификации важнейших изобретений и открытий в истории человечества возможно добавить что-то еще. Но мне кажется, что ничего существенного я не упустил, а тратить время на пустопорожние разговоры о промежуточном, непринципиальном или бренном я просто-напросто не имею права - ведь у меня, как вы понимаете, так много работы! Итак, начнем по порядку.
   Вряд ли кто-то посмеет возражать против того, что первым существенным изобретением в жизни общества была небезызвестная палка-копалка. Да-да, та самая палка, взяв в руки которую ничего не подозревавшая обезьяна подписала себе приговор: превратиться в человека. С прошествием веков кажется, что это так естественно, что по-другому и быть не могло. Согласен. Но с точки зрения тогдашней обезьяны, это был существенный прорыв, в который она сама долгое время не могла поверить, хотя бы потому что еще не успела превратиться в человека и, соответственно, не умела верить ни во что. Вообще же, бросая мысленные взоры во временами еще более темное, чем сама Вселенная, прошлое, невольно осознаешь, что все открытия и изобретения настолько плотно вплелись в ткань мировой эволюции, что невозможно пусть даже на секунду представить, что их могло бы не быть. В природе все предопределено.
   Вы скажете, что я опять надоел вам своими дурацкими аналогиями, и все же... Со свалки я извлекаю все, что необходимо мне для дома. Так же и в природе: где-то существует тот невидимый волшебный ящик, где все и лежит. Мало кому суждено найти дорогу к этому ящику. Но тот, кто доходит туда первым, в накладе не остается. Он достает оттуда то, что обществом до сих пор не использовалось, и привносит это в мир. Вряд ли мы когда-либо узнаем имя той обезьяны, которая впервые отыскала дорогу к нерукотворному ящику, и, соответственно, сумеем воздать ей должное, но то, что она сделала, вполне сопоставимо с последующими величайшими открытиями и изобретениями, сделанными лучшими умами человечества.
   Получив в руки палку, обезьяна поняла: мир познаваем, и это хорошо! По-видимому, с не меньшим, чем у меня, энтузиазмом она принялась откапывать все новые слои и коренья. Шли годы. За ними - века и тысячелетия. Стало заметно холоднее. И тогда кто-то из древних людей задумал начать добывать огонь. О том, что к этому времени человек окончательно выделился из мира животных, наглядно свидетельствует такое незначительное, на первый взгляд, изобретение, как набедренная повязка. Естественно, мой первобытный единомышленник не мог отправиться на городскую свалку и принести оттуда зажигалку или, на худой конец, хотя бы спички. Тогда, на заре человечества, не было ни городов, ни свалок, ни зажигалок, ни спичек. Что ему оставалось, как ни сесть под сухим деревом в надежде на удар молнии? Вероятнее всего, не сразу, но его ожидания оправдались: молния ударила так, что погибла добрая половина племени, но огонь, огонь выжил и с тех пор так и не угасал, как и ожидания человечества о лучшей доле.
   И, возможно, тогда, глядя, как языки пламени причудливым образом переплетаются друг с другом, кто-то из первобытных людей встал и, одухотворенный, пошел куда-то далеко-далеко, за высокую гору, где провел несколько дней в раздумье и созерцании окружающего мира. Итогом этих раздумий стало воистину божественное соединение палки и остро отточенного камня, получившее в дальнейшем незамысловатое название "топор". Первым предметом, на котором этот топор был испытан, стал, по всей вероятности, череп одного из незадачливых соплеменников нашего древнего изобретателя, посмевшего отпустить в адрес последнего не то чтобы излишне колкую остроту, а скорее излишне завистливое рычание.
   - Р-р-р! - только и успел сказать несмышленыш, как тотчас же получил акцентированный удар в самое темечко.
   С тех пор ни у кого не вызывал сомнений вопрос об актуальности данного изобретения, а тем более о его практическом использовании.
   Сейчас даже мне, изрядно покопавшемуся в глубинных слоях человеческой истории индивидууму, не просто сказать, на протяжении сколь долгого времени наши предки продолжали молчаливо или, в крайнем случае, рыча, изничтожать друг друга при помощи зубов, когтей, булыжников и тех же каменных топоров, которые лишь в короткие промежутки перемирия служили примерно для тех же целей, что и сегодняшние лопаты, зубила и молотки, а именно для раскапывания кореньев и раскалывания плодов. Наверное, подобная грызня длилась целую вечность. Во всяком случае, я твердо уверен в одном: первобытная анархия продолжалась бы чуть ли не до сих пор, если бы в один прекрасный, действительно прекрасный момент кто-то из наиболее продвинутых, как теперь говорят, первобытных людей не встал и неожиданно для всех и в том числе для себя самого не рявкнул бы знаменитое:
   - Тихо все, а то замочу!
   - Тихо, тихо, - уважительно зашептали и свои и чужие, указывая в сторону выразительно ощерившегося смельчака.
   Так или примерно так и возникла речь, которая окончательно выделила человека из мира животных и поставила его во главу эволюционного процесса. Кстати, практически одновременно с речью появилась и так называемая болтовня, присущая главным образом особям женского пола. Болтовня, в отличие от речи, имеет неупорядоченный характер и в настоящее время считается если и не болезнью, то уж по крайней мере верным признаком не очень большого ума. Когда я сам излишне много болтаю, а в моем возрасте суета вообще и бормотание в частности - дело обычное, я всегда говорю себе: "Не тарахти - тебя никто не слышит" или "не гоноши - концерт уже прошел"!
   Вслед за появлением речи к наиболее существенным изобретениям человечества я бы безусловно отнес создание лука и соответственно стрел для него. Как это в действительности произошло, останется, по-видимому, в глубокой тайне. Однако ясно одно - вряд ли кто-то из наших далеких предков, прежде чем изобрести лук и стрелы, корпел над чертежами. Тогда едва ли кто-либо вообще умел не только корпеть, но и чертить. Скорее всего это открытие, как и многие другие, произошло, как кажется на первый взгляд, совершенно случайно. Но что, скажите мне, вместе с тем может быть более закономерным, чем случайность как таковая? Из случайностей, собственно говоря, и состоит история человечества. Поверьте, я знаю, что говорю, ибо факты случайностей представляют собой не что иное, как границы закономерностей. Здесь только вопрос времени: когда произойдет очередная случайность, которая заставит пошевелиться, казалось бы, навсегда застывшую в вечности закономерность?
   Короче, при изобретении лука скорее всего произошло следующее. Никто не хотел ничего изобретать, просто в один замечательный, хотя бы уже потому что он был, день некий древний мужчина неожиданно поскользнулся и чуть было не упал... По счастливой случайности он нес к себе в пещеру довольно гибкую палку для каких-то подсобных работ. Едва устояв на ногах, а к этому времени люди уже довольно уверенно ходили исключительно на своих двоих, а не на своих четырех, как прежде, мужчина не без удивления обнаружил, что палка, на которую он, падая, сумел опереться, сначала согнулась до неузнаваемости, а потом также резко выпрямилась, удержав ходока в вертикальном положении.
   "Любопытно, - подумал ходок, - а что будет, если я попробую закрепить ее в изогнутом состоянии?"
   Побродив по окрестностям и не найдя ничего лучше, чем длинный и тонкий кусок кожи древнего животного, изобретатель, предварительно согнув палку, старательно перетянул ее кожаной тетивой.
   - Что это у тебя? - спросил его кто-то из соплеменников.
   - Лук! - неожиданно для себя самого выпалил изобретатель.
   - А для чего он предназначен?
   - А вот для чего, - в сердцах крикнул изрядно подуставший за день индивид и, схватив подвернувшийся под руку прут, вставил его в свое новое орудие и, натянув тетиву, направил первую в мире стрелу неизвестно куда и неизвестно по какой траектории.
   - А копье, - удивится кто-то из наиболее придирчивых читателей, - неужели вы хотите сказать, что лук и стрелы были изобретены раньше, чем копье?
   - Какая разница, в самом деле! Задав подобный вопрос, вы начинаете напоминать мне моего незадачливого напарника Этьена Лекруа. Этот тип, несмотря на мои многочисленные разъяснения, никак не может взять в толк одну простую вещь: неважно, что первично - курица или яйцо. Важно лишь то, что если есть одно, то обязательно есть или скоро будет и другое. Еще и еще раз повторяю: на свал..., то есть я, конечно, хотел сказать - в природе все предопределено.
   Как изобрели копье? По-видимому, как и все остальное - методом далеко не математического тыка. Мне видится, что было это примерно так. Заспорили как-то два папуаса, у кого рука длиннее. А надо сказать, что в те времена, как, впрочем, и в эти, споры между папуасами были совершенно обычным делом.
   - Моя рука самая длинная, - сказал первый, которого звали почему-то Бука.
   - Самая длинная рука - это моя рука, - нервно завизжал второй, имени которого не помнил даже Бука.
   - Нет, моя, - зажав в кулаке огромный булыжник, рявкнул Бука.
   - Нет, моя, - не унимался аноним, схватив с земли упругую тонкую палку.
   - Поспорим?
   - Поспорим.
   Друзья начертили на песке линию. Примерно в метре от нее Бука положил спелый апельсин.
   - Достанешь его, не заступая за линию? - спросил своего приятеля Бука, игриво поблескивая глазами.
   - Достану, - уверенно ответил тот и, присев на корточки, вытянул вперед свободную от палки левую руку.
   Еще немного и он действительно дотянулся бы до запретного плода, однако в этот момент не на шутку разошедшийся Бука нанес своему приятелю страшный удар булыжником по протянутой руке. Папуас без имени дико заорал, подбирая под себя сломанную надвое руку, но вскоре затих и, в свою очередь, потребовал:
   - Теперь ты.
   Бука, не ожидая ничего хорошего, присел тем не менее на корточки и, на всякий случай не выпуская из нее булыжника, вытянул вперед свою правую руку. До апельсина было еще довольно далеко, когда по природе своей чрезвычайно наивный Бука получил от своего визави хорошего тычка упругой палкой в один из широко открытых глаз.
   - У, е-е-е!!! - заорал Бука.
   - Копье! - игривой рифмой вторил ему аноним.
   - Копье, - размазывая остатки глаза по размалеванной птичьим пометом груди, удивился Бука, - а где же наконечник?
   И, забыв о первоначальной причине, спора друзья с неменьшим энтузиазмом начали выяснять необходимость наличия на копье остроотточенного наконечника...
   Вообще же, заглядывая в глубину веков, я всякий раз поражался тому, с какой легкостью и изяществом возникало то или иное изобретение или делалось очередное открытие. Этот процесс был сродни моему ежедневному увлеченному проникновению во все новые и новые, известные мне ранее разве что понаслышке, пласты отходов человеческой деятельности. Стоило мне только о чем-нибудь подумать, как это нечто тотчас же попадало в поле моего зрения, а чуть позже, после определенной санобработки - прямо в руки. Казалось, что древние жили примерно в соответствии с теми же, что и нынешние, законами или предпочтениями. Стоило кому-то из них чего-нибудь пожелать, как лет эдак через сто или, если повезет, то через тысячу его желания непременно претворялись в жизнь.
   Так, кстати, обстояло дело и с появлением первого человеческого жилища. Это сейчас люди живут в небоскребах и шикарных особняках. А раньше, до Потопа, люди жили просто так, ради развлечения, да зачастую еще и под открытым небом. Сладкая ли у них тогда была жизнь? Не знаю. Хотя воздух наверняка был намного чище нынешнего, тем более того, которым мой друг Этьен Лекруа и я, ваш покорный, слуга вынуждены дышать чуть ли не каждый день. Как бы то ни было, однажды в очень лютую стужу, когда даже мамонты, стуча бивнями, теснее прижимались друг к другу, чтобы согреться, одна очень и очень красивая женщина по имени Нама сказала своему мужу:
   - Все, с меня хватит! Мне надоело жить в лесу. Хочу жить не как все остальные, а лучше.
   И хотя время матриархата тогда еще не пришло, ее муж, а их брак, поверьте мне, был зарегистрирован по всем правилам того неспокойного времени, на всякий случай не стал возражать, а лишь пробормотал что-то нечленораздельное вроде:
   - Хорошо, хорошо, дорогая, я что-нибудь придумаю.
   Прошло каких-то двести пятьдесят - триста лет, как их легендарный теперь уже прапрапраправнук - если я и ошибся в количестве употребленных здесь "пра", то не более чем в два с половиной раза - сделал то, о чем, просила когда-то его прапрапрапрадеда требовательная красавица Нама. Бесспорно талантливый древний зодчий по имени Банго оборудовал себе под жилье довольно уютную пещеру, найденную им где-то в верховьях Тибра и Евфрата.
   - Неплохо получилось? - спросил он свою законную суженую Лану.
   - Неплохо, - ответила молодая дикарка, отличавшаяся довольно крутым нравом, - а теперь тебе предстоит выполнить еще одну задачу.
   - Какую? - глупо хлопая глазами, удивился Банго. - Я думал, что сделал для тебя уже все и могу спокойно пойти на охоту.
   - Да, но прежде, чем ты пойдешь на охоту, требую от тебя подкатить ко входу в пещеру огромный камень.
   - Хорошо, но зачем?
   - Не хочу, чтобы соседи так запросто могли заглядывать внутрь нашего жилища.
   - Ладно, и если я это сделаю, то смогу пойти на охоту с друзьями?
   - Сможешь - только не как в прошлый раз, когда на обратном пути вы, изголодавшись, съели добросердечного бедолагу Мгамбу...
   Следующим важным шагом на пути человечества к последнему изобретению, о котором, собственно, я и хочу рассказать, стало появление таких видов деятельности как растениеводство и животноводство. Как это произошло? Хорошо, что вы задаете мне именно этот вопрос, а не тот, который, несмотря на все мои старания, не прекращает задавать мне мой тупоголовый напарник Этьен Лекруа: "А могло это не произойти?" Не могло, милый мой, хоть и тупоголовый, Этьен, не могло и еще раз не могло. В природе все предопределено. И если бы мы не ели картофель или, скажем, яблоки сейчас, то спустя некоторое время обязательно какой-нибудь наиболее любопытный гражданин отведал бы запретного плода и тогда... Стоит ли уточнять, что бы произошло тогда? Сначала сотни, потом тысячи, а вскоре миллионы и миллионы людей с неистовством набросились бы на эти дотоле неизвестные и потому наиболее притягательные природные лакомства.
   Вы скажете, что я преувеличиваю? Отнюдь нет. Ведь тот же бигмак, то есть бутерброд с котлетой, мог бы, согласитесь, быть изобретен и сто и двести лет тому назад. А-н нет, его спроектировали, как известно, совсем недавно - примерно - вот чудеса! - в то же самое время, что и электронно-вычислительные машины. Кстати, мой напарник, небезызвестный Этьен Лекруа, совершенно спокойно обходится как без электронно-вычислительных машин, так и без бигмаков. Без ЭВМ - понятно почему, а без бигмаков - потому что он умеет, о чем я уже говорил, готовить совершенно потрясающие бутерброды.
   Так вот, с растениеводством и животноводством дело обстояло примерно так. Один дикий, очень дикий бизон оголодал до такой степени, что не выдержал и пошел к людям просить какой-нибудь еды. Люди тогда хоть и пользовались уже копьями и топорами и жили в пещерах, по существу мало чем отличались от тех же бизонов - уж больно дикие нравы царили тогда в человеческом обществе.
   - Я очень хочу есть, - зайдя в ближайшее селение, промычал бизон.
   Чтобы посмотреть на это чудо - говорящего бизона, из пещер повылезла добрая половина племени.
   - Ты что, и вправду говорящий, - подойдя ближе всех к бизону, спросил вождь, - или прикидываешься?
   - Я не прикидываюсь - я есть хочу! - не унимался бизон. - Вы ничего тут вкусненького не выращиваете?
   - А что бы ты хотел? Сладких корнеплодов? - полюбопытствовал вождь.
   - А хоть бы и их, разве нельзя?
   - Можно, но их надо сначала вырастить. Люди, мы будем выращивать корнеплоды для нашего четвероногого друга?
   - Будем, будем, - загалдели люди, еще не подозревавшие, как много сил уйдет у них на возделывание высушенной палящими лучами солнца почвы.
   - Ладно, - рассудительно сказал вождь, - мы вырастим для тебя корнеплоды, но только при одном условии.
   - Каком? - почувствовав подвох, насторожился бизон.
   - Ты станешь домашним животным и поможешь нам возделывать землю. Согласен?
   - Согласен. Только нельзя ли сначала немного поесть?
   - Нельзя, - отрезал вождь.
   - Ну, что ж! Будь по-вашему, - обреченно вздохнул бизон и побрел одомашниваться.
   Так, как всегда благодаря случаю, и появились растениеводство с животноводством.
   Когда я рассказал об этом малоизвестном историческом эпизоде Этьену Лекруа, он как-то странно посмотрел на меня и даже отложил свой дежурный бутерброд в сторону.
   - Мне кажется, здешний воздух плохо действует на твою психику, Жан, - неожиданно сказал он. - Порой ты несешь такую чушь, что мне самому хочется обратиться к врачу. Кто-то из нас двоих сильно неправ и, сдается мне, что этот кто-то - именно ты.
   Конечно, я не стал обижаться на моего малопросвещенного друга. В его пустой голове, в которой не ночевал даже ветер, едва ли вообще могли появиться какие-то мысли. Зато сомнений... сомнений у него было хоть отбавляй! Но они, знаете, если честно, только раззадоривали меня и заставляли расширять и углублять мою и без того довольно основательную философскую концепцию. В природе все предопределено. Все. И моя философская концепция тоже!
   А как появилось колесо? О, это особая фантастическая по своей природе история. Было это году эдак в тысяча триста восьмидесятом до Рождества Христова. Молодой, по тем временам, разумеется, ибо в наше время за молодых себя выдают и шестидесятилетние, иудей сидел и, сочиняя стихи, смотрел на луну. "О, круглолицая богиня! - бормотал он. - Скатись с небес ко мне в карман. И я в обмен на это диво воды и хлеба тебе дам." "Но как же я могу скатиться, - заговорила круглолица, - ведь я же самого царя оберегаю у руля? К тому же я не колесо и не могу уйти в песок. Ты дай мне хлеба и воды, и сам скорей иди сюды." "Но нет, - ответил иудей, - катись как колесо скорей. Ведь я не видел колеса... и рано мне на небеса." "Вот наглый все же вы народ, - луна пустилась в оборот. - Уговорите хоть кого. Пора за горизонт давно!" И тут же вниз она скатилась - вот так история свершилась. С тех пор, смотря на небеса, не все там ищут колеса!
   А что говорить о письменности?! Разве мы хоть на минуточку можем себе представить, чтобы ее не изобрели китайцы? Может быть, и можем, но тогда, следуя логике, мы волей-неволей должны будем предположить, что ее изобрел какой-нибудь не менее одаренный древний народ. "Почему все же китайцы?" - возможно, спросите вы. Отвечу: "Хотя бы по той простой причине, что их больше. Что им еще было изобретать? Порох, что ли? Да, конечно. Но сначала они все же решили изобрести письменность."
   Как это было? На эту мысль натолкнул меня однажды мой напарник Этьен Лекруа, решивший однажды пересчитать размер удержанного с него подоходного налога. Наверное, он просто перегрелся или наслушался речей профсоюзных лидеров, но, как бы то ни было, в один жаркий день он начал этот сложный пересчет. Калькулятора у него под рукой не оказалось, и он, вооружившись палкой, начал выводить на земле какие-то таинственные знаки.
   - Что это, иероглифы? - поинтересовался я.
   - Нет, это я делю столбиком, - ответил он.
   Больше в тот день я решил не задавать ему никаких вопросов и тем паче рассказывать ему о том, на какие славные мысли натолкнули меня его такие, на первый взгляд, довольно заурядные действия. А мысли эти были следующего характера. Если начертить на земле палочку, то это может означать как единицу, так, например, и тело человека. Если перечеркнуть эту палочку другой палочкой, то получится крестик или, при достаточной доле воображения, человек с распростертыми объятиями. Добавим нолик - получится голова. Короче говоря, как поется в детской песенке: "Палка, палка, огуречик - вот и вышел человечек!" Иными словами, иероглиф - это та же картинка, только очень и очень непонятная, словно расчет подоходного налога, выполненный палкой на земле моим незадачливым другом Этьеном Лекруа.
   В природе все предопределено. Логично поэтому, что вслед за письменностью, и неважно, что это "вслед" заняло несколько долгих и трудных веков, появилось не что иное, как книгопечатание. "Естественно, - первыми решили все те же неугомонные китайцы, - раз уж мы изобрели иероглифы, давайте изобретем еще и книгопечатание - не всю же жизнь выводить палкой на земле довольно трудно воспроизводимые знаки? Гораздо легче один раз изготовить форму для этого иероглифа, а потом, нанося на него краску, печатать и печатать таинственные символы, увязывая их в предложения, а предложения в тексты."
   - В таком случае неплохо бы изобрести еще и краску, - воскликнул кто-то из древних, по имени, возможно, Ху Ли Ган или Ху ли Нам.
   Но на него тут же зашикали, ясно давая понять, что сейчас речь идет исключительно о книгопечатании.
   - Краску изобретем чуть позже, - толкнул в бок незадачливого Ху Ли Гана или Ху Ли Нама кто-то из близстоящих, - а сейчас давайте назначим того, кто будет изобретать книгопечатание.
   - Я предлагаю на эту должность назначить Би Шэна, - сказал старейшина, - все равно он только и делает, что слоняется по сторонам и даром ест рис в неимоверных количествах. Кто за Би Шэна? Спасибо. Единогласно, - не дожидаясь, пока кто-нибудь из соплеменников поднимет руки, резюмировал седоволосый мудрец.
   Молодой Би Шэн пугливым взглядом обвел аудиторию. "Да, но я ведь даже толком не умею писать," - хотел было сказать он, но вовремя осекся и вслух добавил:
   - Что ж, извините, мне некогда - пора изобретать книгопечатание. - И ушел.
   Примерно так же после недолгих, где демократических, а где и не очень, выборов на роль первопечатников были назначены в Европе Гутенберг, а на Руси Федоров с Мстиславцевым.
   А разве не предопределено было открытие гелиоцентрической системы мира Коперником? Конечно же, предопределено. Если бы не он, Николай, то наверняка какой-нибудь другой любознательный человек по имени, например, Галилео, а по фамилии, скажем, Галилей чуть позже или раньше сделал бы это. Да и вообще не знаю, как вы, но я с трудом представляю, как бы жил сейчас с представлением, что не Земля вращается вокруг Солнца, а Солнце вокруг Земли. От одной этой мысли у меня начинает кружиться голова и подрагивать правая половина ладони левой руки.
   Конечно, если спросить Этьена Лекруа, тепло ли ему от того, что все-таки Земля вращается вокруг Солнца, а не наоборот, знаете, что он ответит? Не сомневаюсь, что свое любимое:
   - А мне по барабану.
   И попробуйте тогда догадайтесь, где именно находится его этот самый таинственный барабан.
   А что говорить о полезных ископаемых? Разве сейчас можно представить себе, чтобы человек не распознал их важные свойства и не приступил к их планомерному использованию? Мы же не обезьяны в конце концов, хотя некоторые очень хотят, чтобы мы в это для чего-то поверили!
   А разве мог бы остаться неизобретенным давным-давно морально устаревший сегодня двигатель внутреннего сгорания? Не открытой электроэнергия? А радио? Несущая сила крыла? Телевидение? Атомная энергетика? Космические аппараты? Компьютер? Искусственный интеллект? Клонирование? Стоп. Да, да. Именно стоп! Этот итог я подвел, когда после очередного трудного рабочего дня на свалке у меня появился в доме долгожданный и довольно-таки новый торшер. Классификация изобретений оказалась практически законченной - в ней не доставало воистину такого манящего и зловещего, как собственно все последнее, изобретения. А в моей квартире не хватало в то же время какого-то сущего пустяка, которым я всегда считал смеситель.
   В последнем изобретении человечества, как мне и представлялось с самого начала, не должно было быть чего-то необычного. Точно в смесителе, в нем должны были перемешаться некоторые элементы предыдущих основополагающих позиций из моей классификации. Так собственно и произошло. Я говорю "произошло", как если бы это последнее изобретение уже было сделано. На самом же деле это еще не случилось. Однако я настолько уверен в правильности своей классификации, тенденциях ее самозавершения и, если хотите, научной интуиции, что позволю себе говорить о последнем изобретении человечества как о свершившемся факте. Оно будет сделано с той же степенью вероятности, с которой в скором времени я отыщу на свалке такой необходимый мне для окончания обустройства квартиры смеситель.
   Итак, как мы видели, от палки-копалки, ломая копья, через речь, книгопечатание, телевидение и прочее мы поднялись на верхнюю ступень эволюции, увенчанную в моей классификации двумя позициями: клонирование и искусственный интеллект.
   - Что будет, - спросил я как-то Этьена Лекруа, - если все вещи со свалки взять и выбросить?
   Он удивленно, врочем как и всегда, посмотрел на меня и ответил: - Где-то возникнет еще одна свалка.
   - Мудро, - заметил я, - но что в таком случае станет с первой свалкой?
   - Она исчезнет.
   - Вот именно, дорогой мой разлюбезный напарник. Точно так же, если абстрагироваться, считая их подготовительными ступенями, от начальных изобретений моей квалификации, то мы на последнем уровне, соединив искусственный интеллект с человеческим клоном, получим...
   - Ошеломляющий результат, - побледнев, завершил мои рассуждения зачарованный Этьен Лекруа, - совершенного человека! Почти что Бога!
   - Правильно. А что станет с человеком, которого когда-то по образу и подобию своему создал Бог или который по образу и подобию своему осмелится создать почти что Бога?
   - Неужели же он исчезнет? - голос Этьена Лекруа сделался грустным как никогда.
   - Вот именно! В тот момент, когда человек возомнит себя Богом и сотворит нечто по образу и подобию своему, его собственная история - и я имею все основания это утверждать - моментально закончится. Он станет ненужным миру и совершенно естественно тут же окажется на свалке.
   - На нашей? - ужаснулся Этьен Лекруа.
   - На свалке истории, ибо не следует делать того, на что имеет право только Господь Бог.
   - Значит, человеку не надо изобретать самого себя?
   - Наверное, нет, - пожал я плечами, - как и мне, по-видимому, не следует спешить с тем, чтобы принести домой недостающий смеситель... И хотя в природе все предопределено...
   - И хотя в природе все предопределено? - испытующе посмотрел на меня тупоголовый Этьен Лекруа.
   - Все-таки хочется, чтобы в ней всегда оставалась хоть какая-то тайна...
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  

ЗОМБИРОВАННЫЙ ТЕКСТ

И встали мертвецы, и пошли, и было очень страшно,

Ибо на одного живого приходилось по девяносто два мертвеца.

   И настал день, холодный как смерть. И сгустились тучи, и пришла огромная беда на весь, весь огромный, грязный и заплаканный город. И не было в городе мертвецов, но вдруг невесть откуда появились они. И была их темень тьмущая. И встали они, и пошли плотной стеной, сметая все на своем пути - и мертвое и живое, и живое и мертвое. И были они все, как один, мрачны и безобразны. И смрадом наполнилось окружающее пространство. И разверзлись небеса, и вылилось на головы немногим живым кипящее и беснующееся нечеловеческое горе. И возопили человеки: "За что, Господи!" Но не услышало криков страдальцев равнодушное небо. А услышали крики кровожадные мертвецы. И встали мертвецы, и пошли, и было очень страшно, ибо на одного живого приходилось по девяносто два мертвеца. И был среди них один, чудовищный и безобразный. И крикнул он, что было сил, но вместо крика другие услышали, как гулко хлопнуло его разорвавшееся легкое. И умер он во второй раз. И разорвали его, шедшие сразу за ним сородичи.
   А люди бежали, что было сил. Непонятно зачем и непонятно куда: ибо все знали, что нет в этом бегстве никакого смысла. Ибо все знали, что обязательно прольется кровь. И будет долго еще сохнуть земля. Но все равно бежали. И лился с их тел на землю холодный от страха пот. И лилась кровь поверх этого пота. И ступали по этой земле спотыкающиеся, падающие и пожирающие не только людей, но и друг друга мертвецы. И стонала земля от мертвецов, которых с каждым мгновением становилось все больше и больше. "Убей, убей!" - звучало в ушах всех присутствующих и живых и мертвых, и мертвых и живых. И слышали они это будоражащее "убей!" и брали в руки булыжники и колья. Мертвые убивали живых. Живые убивали мертвых. Мертвые убивали мертвых. И живые убивали живых. И прошел день. И настала ночь. И не осталось ни живых, ни мертвых. И кончилось все, как будто бы ничего и не было. Ничего, кроме страха, крови и беготни.
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  

ПРИВИДЕНИЕ

"И ужас, неподдельный ужас, обуял меня."

Хозяин

   Я как-то сразу почувствовал, что что-то не так. Когда я еще ложился в постель, порывы сильного ветра за окном, которые я принял за неровное дыхание огромного приближающегося зверя, заставили меня содрогнуться и покрыли мое тело мурашками. Я не знаю или, точнее, не хочу знать, откуда мне было известно о его существовании. Ведь я поселился в этом находящемся в тиши безлюдного хвойного леса доме на законных основаниях и совершенно осознанно. Общество давно уже стало мне противно. Слава лихого газетного писаки стала надоедать. Жена умерла. А единственная дочь полтора года тому назад вышла замуж за заезжего русского - да-да, вы не ослышались, именно русского - и уехала к нему не иначе, как хлебать щи лаптем или кормить медведей. После таких потрясений и, принимая во внимание мой довольно зрелый уже возраст, я и принял решение перебраться сюда - в эту шотландскую глушь, чтобы за хорошим виски поразмышлять о сложности бытия и сосредоточиться на работе над романом, который из-за суетности журналистской профессии откладывал год за годом.
   Внизу скрипнуло крыльцо. "Хорошо, что я не починил ступеньку", - мелькнуло у меня в голове. Во всяком случае, мне теперь точно известно, что тот или то, которого я боялся, действительно существует. Не спрашивайте, откуда мне это было известно. Интуиция здесь, увы, непричем. Я несколько раз осматривал этот дом и не заметил в нем ничего подозрительного. Однако стоило мне месяц назад совершить купчую и переехать в него, как первое, что я увидел, въехав за высокий забор, - расколотое надвое недавним ударом молнии огромное дерево. Это было дурным предзнаменованием и, забегая вперед, скажу - очень даже дурным.
   До меня в доме жил некий влиятельный господин. Он исчез около года назад при весьма таинственных обстоятельствах. Дом по наследству перешел к его племяннику, молодому и очень организованному человеку, который его и продал мне за ненадобностью. С юридической точки зрения, все было абсолютно безукоризненно. Да и с точки зрения мистики, пожалуй, тоже. Таинственные обстоятельства, при которых прежний хозяин канул в небытие, не были столь трагическими, как могло показаться на первый взгляд. Однажды в ясную погоду он высоко поднялся на воздушном шаре и улетел в неизвестном направлении. Злые языки твердили даже по этому поводу: "Ничего, мол, Земля круглая - вернется!" А единственный племянник, прождав установленный в завещании срок, как я уже говорил, продал этот дом мне. Иными словами, никакой дурной славой этот дом не пользовался. Кстати, еще и потому, что для того, чтобы пользоваться славой, надо иметь хоть какое-то окружение. А здесь на десятки миль не было ни души, если иметь в виду только человеческие души, разумеется.
   Расколотое надвое ударом молнии дерево я интерпретировал как раздвоение человеческой личности. Надо сказать, что задуманный мною роман отчасти затрагивал эту проблему, хотя носил в основном фантастический, если не сказать фантасмагорический, характер. "И открыл Иелона глаза, - так начиналось мое повествование, - и посмотрел на небо, усеянное звездами, как земля - травами и растениями разными. И удивился Иелона, ибо совершенно отчетливо увидел на нем вместо одной две полных и оттого еще более загадочных луны." Раздвоение не несло за собой ничего хорошего. Оно по природе своей казалось мне деструктивным. Вот почему, увидев вышеупомянутый знак, я понял, что хозяин не обязательно на воздушном шаре, но обязательно рано или поздно вернется сюда, чтобы вновь соединиться с тем, что ему когда-то принадлежало, или напротив - безжалостно разрушить его.
   Когда же я полностью уверовал в возвращение хозяина, я естественно стал, как мог, готовиться к этой встрече. Я представлял незванного гостя чаще всего в виде огромного лохматого зверя с огромной волчьей головой и туловищем носорога. Реже я рисовал его в своем воображении в виде некоего аморфного бестелесного существа, похожего на туманность, облачко или свечение...
   Конечно, в глубине души я надеялся, что, может быть, ничего страшного и не произойдет, что волкорог или носоволк или призрак пройдут стороной и дадут мне возможность побыть одному в созерцании, размышлении и работе. Но теперь, когда зверь шуршал где-то там на крыльце, я понял, что сбылись, наверное, худшие мои предположения, и роман, который был мной уже довольно досконально продуман и начат, теперь уже едва ли увидит свет.
   С тоской, сравнимой разве что с тоской повешенного, я взглянул на луну. Набежавшие на нее тучи сделали ее лик столь же зловещим, сколь и знаменательным. "Началось,"- подумал я и медленно поднялся с постели. Тапочки, стоявшие рядом, как всегда показались мне ненужными, тем более теперь, когда я должен был еле слышно на цыпочках приблизиться к двери и - чуть было не сказал "посмотреть в глазок", которого на самом деле не было, - прислушаться к тому, что происходило снаружи. Затаив дыхание, я стал медленно спускаться по винтовой лестнице, ведущей на первый этаж. Сделав несколько шагов, я замер от внезапно охватившего меня ужаса: проклятый носоволк, раздобывший, по-видимому, где-то ключ, вовсю орудовал им в замочной скважине. Быстро сбежав вниз, я спрятался в кладовой, оставив дверь в нее слегка приоткрытой.
   Здесь, в кладовой, у меня находилась и бензопила, которую я в случае необходимости мог бы легко пустить в дело. "Если он действительно набросится на меня, - неожиданно для себя самого слегка приободрившись, решил я, - если он волкорог, я отпилю ему рог, а если носоволк, просто дам промеж глаз для острастки." После притока столь свежих мыслей я тем не менее как-то очень нервно захихикал и задрожал. Зубы мои начали отбивать мелодию, похожую скорее на похоронный, а не на "Вечерний звон". Страх, неподдельный страх, точно смог над Лондоном, повис в непонятном доме.
   В бытность мою журналистом я часто попадал в различные, прямо скажем, нестандартные и порой весьма и весьма серьезные переделки. Помню, как-то по заданию редакции я ночью тайно пробрался на территорию зоопарка в одном небольшом городишке. По поступившим к нам сведениям, сотрудники зоопарка организовывали в темное время суток кражу кормов. Найдя себе, как мне показалось, прекрасное укрытие в каком-то открытом вольере за объемистой корягой, я не прождал преступников и получаса, как не без содрогания почувствовал, как мою шею обвивает чье-то шершавое и очень и очень длинное тело. Когда преступники действительно пришли, я, конечно же, сразу разобрался, почему этот чертов серпентарий оказался открытым: так воришкам было удобнее таскать мешки со звериной жратвой.
   Естественно, с удавом на шее вместо галстука я думал уже не о выполнении задания, которое состояло еще и в том, чтобы сделать несколько снимков злоумышленников, но даже хотел было позвать последних на помощь. Однако, стоило мне только подумать об этом, как удав, будто почуяв неладное - хотя, если разобраться, ему-то какая была разница! - еще туже затянул, по-видимому на память, узелок на моем изрядно пересохшем к тому времени горле. Кстати, когда к шести утра удав все же сполз с меня, первое, что я сделал, добравшись до оставленной неподалеку машине, - выпил залпом литровую бутылку "кока-колы".
   Короче, я умел как испытывать страх, так и преодолевать его. Однако сказать, что этот процесс был мною полностью контролируем, было бы большим преувеличением. Страх то накатывал на меня волной девятибального шторма, то зарывался куда-то глубоко в нору, словно крот или полевая мышь. Мой страх был подобен изменчивой английской или шотландской погоде. Вот и теперь, сидя в кладовой и поглаживая похолодевшей ладонью бензопилу, я то содрогался от ужаса от предстоящей встречи со зверем или привидением, то хихикал над самим собой и своими предрассудками, то содрогался и хихикал одновременно.
   Ключ в замке поворачивался как-то неохотно. "Бог мой, - подумал я, - может, это просто вор, иначе почему он так долго не может войти в дом?" Словно бы в ответ за дверью раздалось грозное сопение. "Нет, все-таки это зверь, - решил я, - уж больно громко он сопит. Вор сопел бы как-нибудь более изощренно." Я прождал еще несколько секунд, после чего дверь отворилась и - о, ужас! - в нее вошел, если можно так выразиться, призрак. Внешне он очень был похож на человека: то же телосложение, те же глаза, усы да и все точно такое же, как у человека, которого я очень и очень хорошо знал. Нет, это был не бывший хозяин, улетевший неизвестно куда на воздушном шаре, и даже не его племянник, который, насколько я знаю, вообще никогда не носил усов. Это был совсем другой человек, и, может быть, я и принял бы сразу его за человека, а не за привидение, если бы, если бы... он, как две капли воды, не походил на меня.
   Это был мой абсолютный двойник. Мой клон. Мое второе "я" или первое "ты", смотря с какой стороны посмотреть. Все страхи мои на время исчезли - их сменило неподдельное любопытство. Вы когда-нибудь видели себя со стороны? Нет, не на видеопленке, а вживую, как есть? Представьте, вот сидите вы в темной кладовке, поглаживая правой рукой бензопилу, и в то же время заходите в дом, снимаете ботинки, проходите в ванную комнату, раздеваетесь, включаете воду и начинаете принимать душ? Забавно, правда? Сразу скажу, что никаких братьев-близнецов у меня и в помине не было. Поэтому я безошибочно, несмотря на его умелую мимикрию под человека, определил в нем призрака. Да, да, именно так. Я ждал, как вы помните, кого угодно: волкорога, носоволка, туманность, облачко, свечение... а пришел, язык не поворачивается это произнести, пришел по существу - я сам.
   Мне сразу вспомнилось расколотое на две половины ударом молнии огромное дерево во дворе. Так вот откуда этот знак! Кто же он, черт побери, этот призрак? И что ему нужно? Между тем, пока я размылял, привидение "выплыло" из ванной комнаты и направилось на кухню. "Сволочь, он надел мой халат! - выругался я и чуть было, разгневанный, не выскочил из укрытия. - Я знаю, ты пришел поиграть со мной. Что ж, давай поиграем! Только играть мы будем не по твоим, а по моим правилам."
   Словно прочитав или услышав мои мысли, призрак на мгновение замер и как-то нехорошо покосился в мою сторону. Моя правая рука сильнее сжала бензопилу. Усы привидения зашевелились, как будто бы оно подключило к моим поискам дополнительный, в точности как у насекомых, орган осязания. "Проклятый жучила, - выругался я шепотом, - ты еще имеешь наглость с отвязностью дешевого пародиста бездарно копировать мои привычки! Между прочим, имей ввиду, что по-настоящему шевелить усами так же сложно, как и мозгами, которых у тебя, судя по всему, не было и нет!"
   Между тем жучила в халате, еще в недавнем прошлом волкорог или носоволк, спокойно, как ни в чем не бывало, направился на кухню. Уверенно открыл холодильник. Достал из него мою любимую ветчину, сыр, томаты и бутылку апельсинового сока. Он делал это так уверенно и естественно, как будто бы точно знал, что я предпочитаю есть в это время суток: иногда, просиживая за своей писаниной до глубокой ночи, я, признаться, любил перехватить один-другой смачный сэндвич. "Попробуй найти открывалку", - злорадно усмехнувшись, подумал я. Дело в том, что, задумавшись, около часа назад я унес ее в спальню. Выложив хлеб из хлебницы и вынув нож, призрак взглядом поискал открывалку.
   - Ах, да, - почесав затылок, выдохнул он и... уверенно направился в спальню.
   "Конец мне, - подумал я, - сейчас он заметит смятую постель, поймет, что здесь не один и придет вскрывать злополучной открывалкой не иначе, как кору моего головного мозга." Тяжелые шаги призрака-жучилы загрохотали по лестнице. Вскоре он спустился со второго этажа и, как ни в чем не бывало откупорив бутылку, принялся за трапезу. Увидев, как он преспокойно ест мои любимые сэндвичи, я вновь несколько успокоился: по крайней мере, меня он вряд ли захочет после этого слопать.
   Двойник ел с удовольствием, причмокивая, и точь-в-точь, как я, то и дело прикладывался к бутылке с апельсиновым соком. Рука его потянулась к пульту. Нащупав его, призрак включил телевизор. Передавали последние новости. Одна из них неожиданно больно резанула мой слух. Ведущий рассказал, что несколько часов назад совсем неподалеку от места происходящих событий, а именно в местечке Эдинфилд приземлился неизвестно откуда прилетевший воздушный шар. В корзине шара не нашли ничего, кроме трупа черной кошки, изрядно уже прогнившего и разложившегося. Конечно, первое, что пришло мне в голову, так это то, что хозяин этого дома, действительно вернулся после своего путешествия и... Одно из двух: либо во время своих странствий он превратился - о, Господи! - в моего призрака-двойника, либо в черную кошку, которая, не умея, естественно, управлять воздушным шаром, погибла в воздухе, проделав после своей смерти, судя по всему, довольно-таки длинный еще маршрут.
   "Чертовщина какая-то, - подумал я, - расколотые молнией деревья, воздушные шары, привидения-двойники, дохлые черные кошки, запросто летающие по небу, - не слишком ли много для меня?" Естественно, задавшись подобным вопросом, я решил в нем обязательно разобраться. Работа журналиста приучила меня совать нос в любые чужие дела. А тут, когда речь шла обо мне самом, я принял безусловное решение идти до конца.
   "С чего начать? Может быть, мне следует просто выйти из укрытия и поговорить с ним по душам? А что если он набросится на меня и все же сожрет вместе с бутербродами и потрохами или взорвется и унесет меня вместе с собой на небо, но не туда, где резвятся и поют ангелы, а туда, где луна хищно скалится всякому вновь пришедшему, предвещая лишь горе и муки? Нет, нужно придумать что-нибудь похитрей и пооригинальней! Ну, думай голова - картуз куплю... " И голова придумала.
   Узкая полоска света, проникающая сквозь едва приоткрытую дверь кладовки, позволила мне разглядеть несколько кусочков угля для растопки камина. "Очень кстати," - подумал я. Теперь мне оставалось найти только листок бумаги. Нет-нет, не подумайте, что я захотел устроить пожар и уничтожить привидение вместе с домом - это было бы очень жирно для него. Нет, я просто решил написать ему записку угрожающего содержания, прочитав которую, призрак - если он, разумеется, умеет читать - должен был, по моим понятиям, немедленно исчезнуть и не появляться здесь больше никогда. Увы, поозиравшись по сторонам, я так и не нашел ничего подходящего, на чем можно было бы нацарапать углем угрожающую фразу. Тогда я снова выглянул в холл, где привидение, нагло задрав ноги на стол, продолжало смотреть ночные телевизионные передачи, то и дело перескакивая с одной на другую.
   Неожиданно в метре от меня, в мусорной корзине, я увидел несколько смятых листов бумаги: это были мои черновые наброски. Тексты по обыкновению занимали лишь одну сторону листа, следовательно, на другой стороне я мог... "Да-да, так и надо сделать, когда носоволк отвернется, я осторожно выскользну из укрытия, выну листок и..." Так я прождал еще минут десять, которые показались бы мне вечностью, если бы волкорог не включил забавное ночное шоу с участием мистера Бина. Пару раз я чуть было не засмеялся, увидев краем глаза, как бесшабашный мистер Бин корчит свои знаменитые рожи и разыгрывает миловидно-туповатые сценки. "Все было бы смешно, если не было бы так грустно," - мелькнуло у меня в голове, и в этот момент привидение отвернулось. Мгновенно оценив ситуацию, я аккуратно приотрыл дверь и на четвереньках выполз из кладовки. Еще мгновение - и я выхватил из мусорной корзины вожделенный листок. Во время операции я, естественно, ни на секунду не спускал глаз с привидения, готовый кинуться назад в укрытие и включить бензопилу. Взятый мной лист бумаги предательски громко, как мне почудилось, зашуршал. Призрак замер и прислушался. В это время мистер Бин отпустил такую смачную шутку, что аудитория взорвалась приступом гомерического хохота. Призрак также громко и беззлобно рассмеялся. Я еле слышно фыркнул и отполз на прежние позиции.
   Оставив щель чуть шире прежней, чтобы света было достаточно для написания, я развернул лист бумаги. Взял в руки уголек и нацарапал уверенным почерком: "Незнакомец! Убирайся из моего дома, иначе - тебе конец!" Поставив жирный восклицательный знак в конце предложения, я удовлетворенно крякнул и отбросил в сторону стершийся уголек. "Посмотрим, как ты запоешь после этого, жучила," - усмехнулся я. Поразмыслив еще несколько секунд, я вновь взял уголек, завернул его в бумагу с надписью. Приоткрыл дверь и швырнул образовавшийся комок в призрака. Комок, попал ему точно в левое ухо. Призрак съежился и, слегка почесав ухо, как ни в чем не бывало продолжил смотреть забавное шоу.
   - Он его не заметил, - в недоумении почесал я затылок.
   Между тем, привидение, заканчивая, по-видимому, трапезу, в свою очередь скомкало лежавший на столе полиэтиленовый пакет, повернулось в мою сторону и - о, ужас! - метнуло сверток... нет, не мне в голову, а все в ту же многострадальную корзину из-под мусора.
   - Трехочковый, - по-видимому, имея ввиду свой заправский почти что баскетбольный бросок, удовлетворенно крякнул призрак.
   - Вот козел, - взревел я, - ты еще издеваешься?
   Опасаясь все же раньше времени выскакивать из укрытия с бензопилой наперевес, я решил немного успокоиться и предпринять еще один не столь радикальный шаг по нейтрализации злостного противника. Между тем последний, по-видимому, решив окончательно доконать меня своей незатейливостью, выключил телевизор и перешел в кабинет, включил компьютер и... только не это... открыл мой начатый роман на последней странице. "Уж не собирается ли он, - лицо мои искривила зловещая улыбка, подобно той, которуя я заметил несколькими часами раньше на угрюмом лике луны, - уж не собирается ли он дописывать роман за меня?"
   - Я убью тебя, дьявольское отродье! Если ты только прикоснешься к клавишам, считай, что ты - покойник.
   Нечаянно брошенная мною фраза тут же показалась мне настолько нелепой, что я чуть было непроизвольно не вышел из укрытия. Действительно, пригрозить привидению смертью - наверное, это полный абсурд. Но чего-то он все-таки должен бояться или во что-то верить или кого-то уважать? "А что если, причинив вред двойнику, я нанесу и себе самому что-то ужасное и непоправимое? Может, он и прислан сюда судьбой для того, чтобы проверить меня на прочность? Что, если это действительно мое второе "я" или первое "ты", а не перевоплотившийся из черной кошки, найденной в воздушном шаре, в меня таинственный прежний хозяин дома? Чехарда! Полная чехарда! Билиберда! Полная билиберда! Расколотое надвое ударом молнии дерево и смеющаяся луна..."
   - Кто ты? - решительно выйдя из укрытия и приблизившись к призраку, отважился спросить его я напрямую.
   Призрак никак не отреагировал. Не повернув головы, он быстро застучал по клавишам компьютера. Любопытство полностью затмило остатки моих опасений. Я подошел к нему вплотную и заглянул через плечо. Привидение, как я и предполагал, вдохновенно продолжило написание начатого мною романа. Буква за буквой, фраза за фразой появлялись на экране столь же естественно и гармонично, как ночь наступала вслед за днем. Привидение писало точь-в-точь то, что было у меня в голове. "Удивительно, - подумал я, - мы мыслим с ним не то чтобы похоже, а идентично. Правда, вот здесь, здесь я поставил бы не точку, а запятую."
   - Послушай, приятель, - похлопав призрака по плечу, начал было я, но тут же осекся: моя рука прошла сквозь его тело, точно сквозь воздух. Она прошла сквозь него так, как будто бы его на самом деле не было, как будто бы он был не чем иным, как в лучшем случае моей голограммой, а в худшем... худшем - лишь только плодом моего воображения. - Вот черт!
   Я обошел его спереди и прямо заглянул ему в лицо. Призрак не дрогнул. Он вел себя так, как будто бы меня вовсе не существовало. Он сосредоточенно морщил лоб, шевелил усами и безудержно стучал пальцами по неугомонным клавишам. "Тук-тук-тук", - стучали клавиши. "Тук-тук-тук", - стучало им в унисон мое разволновавшееся сердце.
   "И посадил Иелона растение-селенотроп, подобно тому, как подсолнечник вслед за Солнцем, поворачивающееся вслед за Луной. И следил за селенотропом три дня и три ночи, но неподвижным оставался селенотроп, ибо на небе сверкали не одна, а целых две таких разных и таких одинаковых луны."
   Подобно селенотропу оставался индифферентным и мой призрак-двойник. Он не замечал или не хотел замечать моего присутствия. Не долго думая, я изо всех сил наотмашь ударил его по щеке: эффект был тот же - моя рука прошла сквозь него, не встретив ни малейшего сопротивления. Тогда, теряя терпение, я скорее для очистки совести, чем для получения результата, поковырял указательным пальцем в его правом глазу. Следует ли говорить о том, что привидение ни одним, ни другим глазом не моргнуло. "Что ж, вернемся к тому, с чего начали", - подумал я и направился назад в кладовую. Там с первой же попытки я завел бензопилу и с криком: "Убирайся!" набросился на зазевавшегося двойника.
   Мотор работал на редкость бойко и агрессивно. Лезвие жужжало, как изголодавшийся шмель.
   - Сейчас нас будет трое! - крикнул я и вонзил лезвие точно посередине его дымившейся от умственного перенапряжения черепушки.
   Лезвие, не встретив ни малейшего сопротивления, прошло сначала сквозь тело двойника, потом сквозь компьютер, сквозь стол и чуть было не провалилось в тартарары, если бы я не заглушил мотор, поняв всю тщетность предпринимаемых мною действий. Привидение оказалось мне не по зубам. Оно не замечало меня. Оно существовало как будто бы в параллельном мире, который был так удивительно похож на мой собственный и вместе с тем так же удивительно от него отличался. Призрак очень был похож на меня, однако я... по-видимому, не очень-то походил на него. Эмоции захлестывали меня через край. Борьба с двойником изрядно утомила. Мне нужно было поспать. Да, просто поспать для того, чтобы набраться сил и утром... утром продолжить затянувшееся противостояние.
   С мыслью о сне я подогнул ноги, втянул голову в плечи, руки положил на живот и, приняв легкую и удобную форму облачка, медленно воспарил к потолку, где и завис до утра, прикрывшись на всякий случай одеялом из... паутины...
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  

ГНОМИК

   - Дорогой, - вечно лукавые серые глаза Эсмеральды подернула пелена притворного раскаяния, - мне нужно с тобой поговорить.
   - Любимая, ты загадочна, как всегда, - дожевывая последний кусок утки с черносливом, вяло отреагировал на реплику своей двадцатичетырехлетней жены солидный и желеобразный Вильгельм фон Шузен.
   - Ты, я вижу, - усмехнулась своей тонкогубой усмешкой белокурая Эсмеральда, - последние два года не ждешь от меня никаки сюрпризов?
   - После твоей тогдашней выходки с семьей Хаберсбаденов я, признаться, уже, наверное, не удивлюсь ничему.
   - Как знать, дорогой. Мне кажется, что на этот раз...
   - Ты предложишь мне...
   - Я предложу тебе прежде всего чаю, ну, а потом, если ты, конечно, захочешь, я расскажу тебе о моей вчерашней встрече с небезызвестной тебе Хелен?
   - Этой черноволосой покорительницей высшего общества, с которой мы познакомились у Гекельгрубберов неделю тому назад?
   - Совершенно верно.
   - Что ж, наверное, это была забавная встреча? - поинтересовался приближающийся к пятидесятилетнему рубежу своей жизни преуспевающий предприниматель Вильгельм фон Шузен.
   - Можно сказать и так, - уклончиво ответила Эсмеральда, - тебе чай с сахаром и со сливками или только с сахаром?
   - С сахаром, любимая, - отставив в сторону огромное опустошенное блюдо, ответил ее размягший после сытного ужина и оттого изрядно подобревший муж.
   Развернув газету, приторно благополучный Вильгельм фон Шузен бегло пролистал светские новости. Заглянув в раздел политики, он грязно выругался и перевернул страницу на ставшие за много лет работы в финансовой сфере привычные для его глаз колонки котировок акций крупных компаний.
   - Недурственно, - крякнул он, отметив про себя заметный рост котировок акций "Люфтганзы". Взяв с полки калькулятор, он толстыми, как мюнхенские сосиски, пальцами проделал несколько несложных манипуляций, после чего вновь удовлетворенно отметил, - очень недурственно!
   На пороге столовой появилась его очаровательная молодая жена с подносом, украшенным яркоокрашенным китайским чайником с длинным почти полуметровым носиком, двумя миниатюрными чашечками и сахарницей, по форме напоминавшей полураспустившийся лотос.
   - Приятно иногда поужинать дома, - самодовольно улыбаясь, вытянулся на стуле крупногабаритный Вильгельм фон Шузен, - все эти наши бюргерские привычки кажутся мне иногда такими старомодными!
   - Тем более, когда тебя ждет дома молодая жена, - разливая чай, поддакивала своему мужу экстравагантная Эсмеральда, - все эти ваши посиделки и пустопорожние разговоры и приводят к тому, что... Сколько тебе ложек сахару?
   - Две, обворожительная, - обнимая за тонкую талию молоденькую фон Шузен, пробормотал ее муж, - расскажи мне, наконец, эту историю и давай-ка после этого мы ляжем в постель!
   - Неужели, - тонкие брови Эсмеральды удивленно выгнулись, образовав две очаровательные подковки, обещающие удачу тем, кто сумеет разгадать природу обрамленных ими, точно картина рамкой, двух серых непредсказуемых глаз, - последние полтора месяца тебе было как-то не до этого?
   - Полтора месяца, любимая? Не может быть! Наверное, я полный кретин. Но обещаю тебе, что сегодня...
   - Не надо обещаний, дорогой! Пей чай и слушай и, может быть, я надеюсь, к моменту окончания моей истории ты, наконец, сможешь хоть как-то понять, что по-настоящему требуется молодой женщине и ...
   - Я смогу, смогу, - предвкушая нечто необычайное и прихлебывая сладковатый чаек, раздухарился гулливерообразный Вильгельм фон Шузен.
   - Эта поволокая Хелен, на которую ты пялился в течение всей прошлой вечеринки, и с которой я не проговорила и пяти минут, неожиданно позвонила мне вчера днем. Голос ее был крайне взволнован. Она сказала мне, что с ней приключилась совершенно невероятная история, о которой она, якобы, не хотела рассказывать никому из своих близких знакомых, которые, по ее утверждению, могли бы понять ее превратно, и потому для своих откровений она выбрала меня.
   - Вы единственная, Эсмеральда, - сказала она по телефону, - кому я могу доверить свою страшную тайну. Я несколько дней после нашего знакомства думала об этом и наконец решила, что если я не расскажу об этом Вам, то не расскажу об этом никому. А если я не сделаю ни того, ни другого - он просто-напросто очень скоро сведет меня с ума...
   - Кто он? - осторожно поинтересовалась я.
   - Приезжайте, Эсмеральда, умоляю Вас, - вновь взмолилась она, и я расскажу Вам о нем и, может быть, если это будет Вам интересно, немного о себе... Поверьте, мне больше не к кому обратиться.
   - Хорошо, я приеду к Вам и выслушаю Вашу историю, - ответила я и, повесив трубку, стала собираться в гости, чтобы хоть как-то скоротать извечную и дурную скуку...
   - Моя обворожительная, - Вильгельм фон Шузен хотел было опуститься на колено перед супругой, но, возможно и не без оснований, сделав поправку на свой возраст, лишь нежно поцеловал кончики пальцев ее правой руки, - мы так мало уделяем внимания друг другу.
   - Не подхалимничай, - отрезала женщина, - послушай лучше, что поведала мне эта непревзойденная покорительница высшего общества - и ты, после этого, я надеюсь, сможешь кое-что переосмыслить и переоценить...
   - Верь, любимая, я...
   - Так вот... Как только я приехала в ее роскошный особняк на Лонгштрассе, Хелен, одетая в роскошное открытое бирюзового цвета платье, любезно проводила меня в гостиную, где был накрыт изысканный стол.
   - Могу ли я отпустить горничную? - неожиданно поинтересовалась она. - Я сама умею и люблю ухаживать за моими гостями.
   - Как Вам будет угодно, - ничего еще не подозревая, ответила я. - Конечно, если бы я знала, какие испытания и кошмары ждут меня впереди, я бы, конечно, никогда...
   - Ты сказала "кошмары", Эсмеральда? А я-то, старый дурак, подумал было, что ты собираешься рассказать мне некую нравоучительную историю, развенчивающую жизненные идеалы наших великосветских сограждан?
   - Нравоучений в этой истории вряд ли будет больше, чем чаинок в чашке, из которой ты пьешь, мой дорогой, зато ужаса и неожиданных поворотов столько, что в пору снимать кино...
   - Я надеюсь, ты не пострадала в результате этой истории? - лицо Вильгельма фон Шузена приняло озабоченное выражение.
   - Вот в этом-то я и хочу разобраться, мой дорогой, - погладив мужа по внушительного размера лысине, ответила тонкокостная блондинка, - так что слушай и не перебивай! Итак, мы остались с ней вдвоем. Пробуя изысканные угощения, я невольно поглядывала по сторонам: внушительных размеров гостиная была ярко освещена. Выполнена она была в помпезном викторианском стиле. И только одна деталь, явно диссонировавшая с остальным со вкусом подобранным интерьером, сразу бросилась мне в глаза...
   - Что это была за деталь?
   - Странные картины, украшавшие, если так можно выразиться, стены гостиной.
   - И что тебе показалось в них странным?
   - Сюжеты этих картин были связаны между собой какой-то малозаметной нитью. Когда я, ведя неспешную беседу с хозяйкой дома, пристальнее вгляделась в них, то вдруг не без содрогания обнаружила, что на каждой из картин обязательно где-то в углу присутствует трудноразличимое мистическое существо, похожее не то на... Нет, даже сейчас я вряд ли смогу точно описать, на кого все-таки оно похоже. Но это теперь и не столь важно. Важно лишь то, что уже с первых минут моего пребывания в гостях у этой тридцатипятилетней черноволосой светской львицы я поняла, что здесь действительно что-то не так...
   - Ей тридцать пять? - выпрямился на стуле увлеченный рассказом жены Вильгельм фон Шузен. - Ты знаешь, любимая, я именно так и думал, что ей - тридцать пять.
   - Ты очень проницателен, мой дорогой. Естественно, в этом возрасте женщина, особенно если она столь привлекательна, начинает вести себя наиболее агрессивно по отношению к противоположному полу, и если у нее что-то не получается, то...
   - Что?
   - Начинается то, что началось, как мне кажется, у Хелен, и что, вы, твердолобые и бесчувственные мужчины, наверняка назвали бы не иначе, как сумасшествием.
   - Итак, она сдвинутая? Я так и знал! Надеюсь, она не укусила тебя и не заразила бешенством?
   - Нет. Она всего-навсего рассказала мне о том, что примерно около месяца назад...
   - От нее ушел муж.
   - Не спеши, дорогой. Мужа у нее никогда не было. Вскоре ты, я надеюсь, поймешь, что у нее по определению не могло быть никакого мужа.
   - Уж не хочешь ли ты сказать?..
   - Хочу, но ты мне не даешь!
   - Извини, извини, любимая. Я молчу.
   - Итак, она рассказала мне о том, что месяц тому назад ее стал преследовать соверешенно, по ее выражению, очаровательный кошмар. По вечерам к ней в спальню стал приходить настоящий живой и вечно улыбающийся гномик.
   - Знаете, Эсмеральда, - раскладывая жаркое в огромные фарфоровые тарелки, рассказывала она, - первый раз, когда он постучался в дверь моей спальни, я, естественно, содрогнулась от ужаса. - Войдите, - через минуту переборов свой страх, крикнула я, закрывшись одеялом, словно щитом.
   Дверь еле слышно, хотя раньше этого никогда не было, скрипнула и на пороге появился он: маленький, размером с пивную кружку, добродушнейший, как мне показалось, гномик. На голове его был надет оранжевый в белую полосочку колпак, заканчивающийся кисточкой. Маленькое тельце прикрывала крохотная коричневая курточка. Вместо брюк на нем были надеты просторные зеленые шорты. А на ногах он носил, вы не поверите, желтые носочки и словно игрушечные деревянные башмачки.
   Я сказала "игрушечные деревянные башмачки": наверное, это не совсем верно. Правильнее было бы сказать, что весь он был словно игрушечный, если бы он не был одновременно таким естественным и излучающим какую-ту внеземную радость и тепло. Он ничего не говорил, он просто молча стоял на пороге моей спальни, изучая меня хорошо различимыми на заросшем густой белой бородой лице карими глазами. Так мы молча смотрели в глаза друг другу на протяжении, наверное, целой вечности. Страх мой постепенно стал улетучиваться, и как только его последняя капля покинула мое разгоряченное тело, гномик неожиданно резко протянул в мою сторону две свои маленькие ручки, как бы приглашая меня взяться за них.
   - И вы взялись за них, Хелен? - чуть не поперхнувшись спросила ее я.
   - Нет. На этот раз я не взяла его за руки. Что-то серое, как мне показалось, не то чья-то тень, не то гигантская летучая мышь промелькнула у меня за спиной. Это что-то сильно напугало гномика. Руки его опустились. Глаза сузились.
   - Сгинь, сгинь! У черта своих до черта! - пропищал он тоненьким, как у кузнечика, голоском и тут же пропал, словно растворившись в воздухе.
   - У черта своих до черта? - переспросила я очаровательную брюнетку Хелен.
   - Вот именно, у черта своих до черта!
   - И как вы поняли эту фразу, Хелен? Что имел в виду ваш гномик?
   - Я поняла это так, что он увидел за моей спиной какие-то темные силы и попытался прогнать их, но...
   - Вы считаете, что у него ничего не получилось, и поэтому-то он исчез?
   - Скорее всего, да.
   - Невероятно! И что было потом?
   - Потом он приходил ко мне еще четыре раза. Всегда в одно и то же время, когда я ложилась в постель. Не изменяя своей привычке, он, как и в первый раз, сначала вежливо стучался в дверь. Потом, когда я разрешала ему войти, открывал дверь и останавливался на пороге, некоторое время лукаво разглядывая меня. Наконец, простирал ко мне руки, как бы приглашая взяться за них и пойти... пойти туда, где, меня ожидало наверняка что-то одно: либо вечно блаженство, либо вечный кошмар... Иногда, а именно в его второй и третий приходы за моей спиной мелькала все та же неизвестно кому принадлежащая коварная тень.
   - Сгинь, сгинь! У черта своих до черта! - повторял в таких случаях свою загадочную фразу мой очаровательный гномик, и тень в отличие от первого раза действительно исчезала и вскоре перестала появляться совсем.
   - И после этого вы, Хелен, взяли его за руки? - чувствуя, как от волнения и любопытства у меня пересохло в горле, спросила я.
   - Да. Сразу на следующий день после нашего с Вами знакомства, Эсмеральда, гномик вновь пришел ко мне... Врочем, давайте перейдем в спальню, и я покажу Вам...
   - Это не страшно? - поднимаясь со стула, спросила я.
   - Конечно, страшно, - ответила она, - но разве Вы здесь не для того, дорогая Эсмеральда, чтобы попытаться помочь мне, ведь я так сейчас в этом нуждаюсь?
   - Конечно, конечно, - ругая саму себя за проявленную бестактность, пролепетала я. - Я помогу Вам всем, чем смогу.
   - Вот так-то лучше, - улыбнулась она своей многозначительной улыбкой и, взяв меня за руку, повела на второй этаж по широкой мраморной лестнице.
   - Теперь в горле пересохло и у меня, любимая, - нервно заерзал на стуле трудноуязвимый Вильгельм фон Шузен. - Налью-ка я себе, пожалуй, еще чайку, а ты, родная моя, продолжай, ибо, признаюсь, на этот раз ты довольно сильно увлекла меня своей историей.
   - Итак, мы вошли с ней в спальню, исполненную в нежно розовых тонах, - продолжила свой рассказ утонченная во всех отношениях Эсмеральда.
   - Мы можем перейти на ты? - усадив меня на кровать, поинтересовалась Хелен.
   - Конечно, если Вам, то есть тебе, - запуталась было я, - так удобнее, то почему бы и нет.
   - Ну вот и прекрасно! Итак, ты хочешь знать, что произошло после того, как я взяла его за руки?
   - Да.
   - Ты уверена, что эти знания тебе не повредят? - она взяла мои руки в свои и пристально посмотрела мне в глаза.
   - Да, Хелен, черт возьми! Я хочу это знать!
   - Хорошо. После того, как я взяла его за руки, прежде всего я ощутила ни с чем не сравнимое тепло, исходящее от его тела. Мне стало настолько легко и приятно, что, застонав, я закрыла глаза и провела в состоянии полного блаженства несколько долгих и одновременно таких коротких минут. Когда я открыла глаза - о, ужас! - гномик ичез. Но его тепло, как мне иногда кажется, вошло в меня волной непередаваемых ощущений. Мне представляется, что я стала с ним одним целым, его продолжением или чем-то в этом роде... По крайней мере, с этого момента я больше не видела его, но всегда здесь в спальне ощущала его присутствие либо рядом с собой, либо внутри себя.
   - А сейчас, сейчас он здесь? - осторожно поинтересовалась я.
   - Пока нет. Дело в том, что он всегда приходил лишь тогда, когда я раздевалась и ложилась в постель. Только тогда, обнаженная, я могла явственно ощущать его тепло. Если ты не возражаешь...
   - Ты хочешь раздеться, Хелен? Конечно, почему я должна быть против?
   Получив от меня разрешение, хозяйка медленно сняла с себя платье. Увидев ее в нижнем белье, я не удержалась от восклицания:
   - Ты действительно очаровательна, Хелен. Мне кажется, я понимаю теперь, почему гномик выбрал именно тебя.
   - Спасибо, дорогая, - снимая с себя нижнее белье, ответила хозяйка дома, - только моя красота идет постепенно к закату, в то время как твоей только еще предстоит раскрыться...
   - Прекрати, когда я тогда на вечеринке увидела, как на тебя пялится не только мой благоверный супруг, но и все остальные мужчины без исключения, я поняла, что мне было бы очень интересно познакомиться с тобой, чтобы обсудить наши женские секреты - и тут ты звонишь мне сама... К тому же этот твой непонятный гномик. Кстати, где это он?
   - Ты знаешь, Эсмеральда, - вытянувшись на животе и демонстрируя всем присутствующим - кстати, кто знает, сколько на самом деле их там было! - свою великолепную задницу, прошептала Хелен, - я думаю, он не придет до тех пор, пока... Как бы это сказать? Понимаешь, наверное, он привык являться только к обнаженным женщинам.
   - Уж не хочешь ли ты сказать, чтобы я тоже разделась?
   - Ты же здесь для того, чтобы помочь мне или я не права?
   - Хорошо, но это все настолько странно и неожиданно. А что если он действительно появится и сделает мне или нам больно? Я ведь, наслушавшись тебя, довольно живо его себе представляю. Или, чего доброго, вместо него придет кто-то другой: тень или гигантская летучая мышь?
   - Я доверила тебе свою тайну, Эсмеральда. Выбирай: ты можешь остаться, но ты же можешь и уйти.
   - И ты, конечно же, предпочла остаться? - оттенки гнева появились в словах обычно довольно уравновешенного Вильгельма фон Шузена.
   - Конечно, дорогой, ведь не могла же я уйти от нее, так и не повидав гномика.
   - Не морочь мне голову!
   - Не ворчи и дослушай, и вскоре многое тебе станет понятным.
   - Ну, хорошо.
   - Я остаюсь, - решительно сказала я и, сбросив с себя одежду, легла рядом с обнаженной Хелен.
   - Ты очень хороша, Эсмеральда, - окинув меня оценивающим взглядом, прошептала она, - я уверена, что на этот раз он обязательно придет.
   Повернувшись ко мне лицом, она нежно погладила меня по спине. Я застыла, точно льдина, готовая вот-вот отколоться под воздействием солнечных лучей от Антарктиды и пуститься в непредсказуемое плавание.
   - Ты чувствуешь тепло? - прошептала она, нежно коснувшись своими пухлыми губами моего плеча.
   - Это он? - вздрогнув от неожиданности и удовольствия, посмотрела на нее я.
   - Нет, это я, - ответила она и, перевернув меня на спину, одарила меня страстным и продолжительным поцелуем в уста.
   Наши языки слились в каком-то бешенном огненном танце. Сначала я несколько раз пыталась вырваться из ее крепких объятий, но потом нега и удовольствие взяли свое, и я, каюсь, мой дорогой, полностью отдалась течению нескончаемых и незабываемых волн. Я, как мне кажется, за несколько часов, проведенных с Хелен, испытала столько оргазмов, сколько не испытывала за все годы нашего замужества.
   - Бесстыдница! Ты рассказываешь мне о своих похождениях и еще имеешь наглость сопоставлять меня с этой сумасбродной шлюхой, пытающейся корчить из себя непонятно кого?!
   - Я пытаюсь лишь разобраться в том, пострадала ли я или выиграла от этой истории, которая, кстати, еще не закончена.
   - Что же здесь может быть еще? Только не говори мне...
   - Знаешь, когда, изможденные и окутанные негой, мы обе откинулись на подушки и молча лежали, закрыв глаза, я вдруг подумала, что, может быть, действительно у меня еще все впереди, и что для того, чтобы двигаться вперед мне надо окончательно порвать со своим прошлым...
   Неожиданно Хелен вновь налегла на меня своим нежным и упругим телом.
   - Знаешь, Эсмеральда, - глядя мне в глаза, сказала она, - я должна перед тобой извиниться.
   - За что, любимая, - обняв ее за плечи, удивилась я, - ведь я сама, по-видимому, этого очень сильно хотела. И вообще... Сейчас, во многом благодаря тебе, я кардинально хочу пересмотреть свои жизненные принципы.
   - Нет, ты не поняла. Я сейчас не об этом. Я о нем, о моем гномике.
   - Ты знаешь, Хелен, если честно, то я о нем как-то совсем забыла.
   - Ну и славно, - с хохотом откинулась она на спину, - а ведь этого я боялась больше всего.
   - Чего этого?
   - Того, что когда ты узнаешь, что я полностью выдумала эту историю с гномиком только для того, чтобы затащить тебя в постель, ты меня убьешь...
   - Не может быть, - в свою очередь, нависнув над моей покорительницей, воскликнула я, - ах, ты...
   И мы снова на несколько часов слились с ней в неописуемом экстазе.
   - Вот сучка, - потирая друг о друга увлажнившиеся ладони, выругался возмущенный до мозга костей Вильгельм фон Шузен, - она выдумала всю эту дурацкую историю, чтобы овладеть тобой, а ты, ты...
   Второй подбородок тучеобразного мужчины затрясся, словно шмякнувшийся на землю холодец.
   - И ты рассказала мне все это для того, чтобы...
   - Ты знал, что с этого дня у меня начинается новая настоящая жизнь.
   - Жизнь с развратной великосветской шлюхой?
   - Нет. Ты ведь не дослушал историю до конца!
   - Как, и это еще не конец?!
   - Нет. После нескольких часов непрерывной горячей любви я сказала Хелен, что мне пора собираться. Прежде чем одеться, я зашла в ванную комнату принять душ. Завесив занавеску, я открыла кран. Сильная освежающая струя воды ударила мне в лицо. Мне было легко, как будто бы я оказалась в сказке или волшебной стране, где живут не люди, а прекрасные нимфы, эльфы и прочие нежные и ласковые существа. Я была искренне благодарна Хелен. Я любила и боготворила ее. Я чувствовала, что в ней, помимо ее неземной красоты, есть еще что-то поистине божественное...
   Выключив душ, я собрала волосы и, отжав их, откинула назад и, встряхнув головой, отдернула занавеску. Крик, казалось, вот-вот готовый вырваться из моего горла, застрял где-то на половине: прямо передо мной на кафельном полу стоял совершенно очаровательный гномик в оранжевом колпаке с белыми полосками. Он приветливо улыбнулся мне и протянул руку, помогая выбраться из ванной. Поскольку он был очень и очень маленький, такая помощь носила скорее чисто формальный характер, но отказать ему по понятным причинам я, конечно же, не смогла. Сильно наклонившись вперед, я подала гномику руку. Неземное блаженство, точно разряд небесного электричества, поразило меня в самое сердце.
   - Теперь ты с нами? - помогая вытирать мне ноги полотенцем, спросил он тоненьким, как у кузнечика, голосом.
   - С кем с вами, - уточнила я, зная заранее ответ на его вопрос, - надеюсь, что не с чертом?
   - У черта своих до черта, - произнес гномик свою сакраментальную фразу и внимательно посмотрел на меня. - Теперь ты с нами?
   - Да, - ответила я и...
   - Хватит нести бред, дорогая, твоя история несколько затянулась. - Вильгельм фон Шузен поднялся и направился было к выходу из гостиной. - Пора уже спать. Надеюсь, что и про ваши лесбийские игрища с Хелен, ты тоже все выдумала?
   - Выдумала? Да нет. Последнее, дорогой...
   - Что еще?
   - После того, как я ответила гномику "да", он вынул из кармана своей куртки миниатюрную баночку с белым, похожим на сахар, порошком.
   - Дай выпить это своему мужу, - сказал он, - он нам больше не нужен. К тому же, когда его не станет, все его огромное состояние перейдет, если я не ошибаюсь, к тебе?
   - Да, - ответила я гномику.
   - Тогда сделай это.
   - Хорошо, - сказала я и взяла порошок.
   Гномик исчез. Попрощавшись с Хелен, я взяла такси и поехала домой.
   - Ну ты меня и разыграла, любимая, - захохотал развеселившийся наконец Вильгельм фон Шузен. - А я уж было начал принимать все за чистую монету. Короче, для того, чтобы история с гномиком наконец так же хитроумно завершилась, как и началась, мне осталось выпить только магический белый порошок, ведь так?
   - Нет, дорогой, пить уже ничего не нужно, - глаза Эсмеральды заблестели дурным блеском. - Я подмешала тебе этот порошок в сахар, когда ты пил чай.
   - И что... и что же ты хочешь этим... - попытался было выговорить свою последнюю фразу Вильгельм фон Шузен, но вдруг почувствовал, как резкая боль, точно меч самурая, вспорола низ его живота. Судорога сковала все его тело. Рухнув на пол, он поднял глаза к небу и испустил дух вместе с обильной белой пеной, вырвавшейся наружу из его широко открытого от изумления рта...
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  

СМЕРТЕЛЬНЫЙ РОЗЫГРЫШ

(ИЗ НЕСУЩЕСТВУЮЩЕГО СБОРНИКА "ГИГАНТСКИЕ КОМАРЫ")

   - Он - молодой амбициозный литератор, - Барон обвел вопросительным взглядом двух своих лучших друзей, - пытающийся писать в духе Эдгара По. Какие будут предложения по этому поводу?
   - Откуда он вообще взялся, и зачем он нам нужен? - набивая трубку душистым табаком, уточнил Мушкетер.
   - Он мой троюродный племянник, с которым я виделся последний раз пятнадцать лет тому назад, когда ему было всего четыре года. И вот теперь он почему-то решил у меня погостить.
   - Это большая ошибка, - как всегда философски заметил Сенека, - наверное, ему слишком хорошо жилось?
   - Муж моей троюродной сестры довольно состоятельный человек, поэтому Стивен окончил престижную школу и сейчас учится на филолога в Кембридже. Однако подлинным для себя призванием считает писательство, ибо филология и сочинительство, по его мнению, довольно разные-таки вещи.
   - Молодости свойственно сомневаться! - разглаживая примятые только что раскуренной трубкой длиннющие усы и частично маленькую бородку, заметил Мушкетер.
   - Это должен был сказать я, - возмутился Сенека, внешне чем-то напоминавший Черчилля.
   - А сказал я, - самодовольно усмехнуля Мушкетер.
   - Не подеритесь, господа, - разливая виски гостям, повысил голос солидный и седоволосый Барон, - давайте лучше подумаем, какую пользу мы сможем извлечь из его приезда?
   - Может быть, - высказал предположение Сенека, - раз уж он любит разные кошмарные истории, мы могли бы подкинуть ему небезынтересный сюжет?
   - Неплохая мысль, - подпрыгнул на стуле Мушкетер, - это внесет некое разнообразие в наши ежевечерние холостяцкие посиделки.
   - И что мы ему расскажем, - сделав полновесный глоток виски, нахмурил брови хозяин, - что мы - семья вурдалаков, или что у меня на чердаке живет привидение?
   - Слишком банально, - покачал покрытой густой шевелюрой головой остроумный Мушкетер, - нам определенно нужно найти какую-то изюминку. Ты говоришь, Барон, что он - филолог, этот твой Стивен?
   - Филолог и литератор.
   - А, есть ли у него какое-нибудь хобби?
   - Не коллекционирует ли он, например, бабочек, протыкая их булавками? - съязвил мечтательный Сенека.
   - Кстати, кстати, - потирая рука об руку, пробормотал Барон, - может быть, мы и придумаем что-то, связанное, скажем, с гигантскими насекомыми?
   - Какими, - глаза Мушкетера заискрились лукавым блеском, - муравьями или тараканами?
   - Муравьи слишком добрые, а про гигантских тараканов, как известно, писал небезызвестный Кафка, - сделал важное уточнение Сенека.
   - Верно, наша сила не в Кафках, наша сила - в плавках, как любят говаривать металлурги, - ухмыльнулся Мушкетер. - Нам надо выбрать зверя посолиднее.
   - А, может быть, комара, - высказал предположение Барон. - Вокруг полно болот...
   - Точно, - раззадорился Сенека, - вокруг полно болот, и мы скажем нашему молодому человеку, что раз в четыре года, а именно в високосный год, у нас на болотах, по преданию, появляются гигантские комары, размером с лошадь или корову.
   - Что их появляется всего несколько штук, - подхватил цепочку рассуждений напившийся и накурившийся до красноты в глазах Мушкетер, - и что, хоть и чрезвычайно редко, они приближаются к поселку и нападают не только на домашних животных, но и на людей.
   - Мы расскажем ему о нескольких таких случаях, - хихикнул хозяин, - с тем, чтобы он впоследстии написал об этом умропомрачительную историю, а потом, потом...
   - Кажется, я способен уловить течение твоих мыслей Барон, - раскачиваясь взад-вперед на стуле, произнес Сенека, - потом мы сделаем так, что один, а, может быть, и несколько, гигантских комаров приблизятся к твоему дому и последовательно изничтожат нас одного за другим.
   - Точно, а так как они обладают огромными хоботками и сверхчеловеческой, если так можно выразиться, силой всасывания, то высосут они нас всех до последней капли крови и выгрызут до последней косточки и даже, если хотите, клетки!
   - Хотим, хотим, - словно расшалившиеся дети одобрительно захлопали в ладоши пьяные и возбужденные Мушкетер и Сенека.
   - Давайте-ка, если идея принимается в целом, обсудим детали. Итак, кто сыграет роль комара?
   - Я бы с удовольствием сделал это, - улыбнулся Мушкетер, - но есть одно "но".
   - Какое? - не без любопытства посмотрели на своего друга оставшиеся два заговорщика. - Ты думаешь, что тебе помешают усы?
   - Увы, усы здесь не при чем - просто я совсем не умею летать! - неожиданно выпалил Мушкетер и залился раскатистым смехом.
   - Вот, черт, он подколол нас, Барон, слышишь ты или нет? Эта старая пьянчуга здорово нас подколола.
   - Кстати, знаете, о чем я подумал, - не обращая внимания на мелкие недоразумения, сказал Барон, - а зачем нам вообще нужно заниматься не своим делом - изображать гигантского комара? Хорошо мы его все равно не изобразим - на это уйдет очень много времени. Я предлагаю ограничиться, скажем, фотоснимками, которые мы можем сделать хоть сейчас, поймав обычного комара и сделав монтаж на компьютере, и пару раз промелькнувшей за окном гигантской тенью, когда мы будем разговаривать со Стивеном.
   - Идея свежа, как кровь двухнедельного поросенка, - мрачновато пошутил Мушкетер.
   - Что-то в этом есть, - согласился Сенека, - но прежде всего давайте попробуем поточнее определить, чего мы хотим в конечном счете добиться. Вряд ли ведь мы сможем его по-настоящему напугать?
   - Как знать?! Литераторы - слишком впечатлительные люди. Если мы сыграем свои роли достаточно убедительно, когда, скажем, от тебя, Сенека, вышедшего в сад не останется ничего, кроме небольшой лужицы крови на крыльце... тут можно и... впрочем, я воздержусь сегодня от крепких выражений.
   - Достаточно того, что мы употребляем сегодня крепкие напитки, - вновь прикладываясь к виски, заметил Сенека. - И все же - какова, господа, наша конечная цель?
   - Я думаю, дать понять молодому человеку, что он очутился в таком жутком месте, что ни один вымысел не сможет сравниться с тем кошмаром, который уготовила ему жизнь. И пусть он содрогнется настолько, что на время забудет все эти свои литературные страшилки и займется лучше бабочками...
   - Вот именно в его возрасте надо думать о бабочках, причем не только о ночных, а о таких юных, почти еще куколках, - обнажил свои не по возрасту белые и крепкие зубы неунывающий Мушкетер.
   - Ну, а когда обман расскроется, и мы все дружно посмеемся над нашей шуткой, я надеюсь, - резюмировал остроумный хозяин, - он напишет такое жизнеутверждающее произведение о нас и о нашем болотистом крае, что сюда потянутся многочисленные туристы. А мы...
   - Мы будем давать интервью, а, может быть, если повезет, откроем колледж для юных литературных дарований, - съязвил изрядно захмелевший Сенека.
   - И будем обучать одному из самых великих искусств на свете! - неожиданно встепенулся волосатый Мушкетер.
   - Какому это? - не без интереса посмотрели на него друзья.
   - Искусству перевоплощений!
   Весь следующий день прошел у заговорщиков в подготовке к встрече юного дарования. Некогда весьма состоятельный, а сейчас вынужденный экономить даже на прислуге Барон самостоятельно занимался уборкой дома и территории. Сенека работал над фотографиями гигантских комаров. Самая же тяжелая участь ждала Мушкетера, занятого изготовлением макета монстра. Логично рассудив, что именно Мушкетер занимался в далеком детстве в авиамодельном кружке, друзья поручили именно ему на базе купленного в магазине огромного воздушного змея изготовить гигантского комара. Когда бедный Мушкетер закончил к вечеру порученную ему работу, вокруг него на несколько десятков метров были разбросаны обрезки полиэтилена, куски проволоки и прочей ерунды, оставшейся от работы над убийцей-комаром, а руки мастера тряслись так, что он чуть было не расплескал любезно поднесенный ему Бароном на серебрянном блюдечке заполненный до краев стакан виски.
   - Славно потрудились, - выпалил Мушкетер и в несколько глотков опустошил стакан.
   Утро следующего дня выдалось на редкость пасмурным.
   - Проклятый комариный сезон, - доедая яичницу с беконом, выругался Мушкетер. - У меня ломит суставы - просто жуть! Скорее бы началось развлечение!
   - Терпение, мой друг, - успокоил его Сенека. - Чем ближе цель, тем легче попаданье. Спешить не надо: все мы будем там.
   Барон и Мушкетер не без удивления посмотрели на доморощенного философа. Барон даже хотел было спросить своего приятеля что-то вроде: "А при чем тут мы?", но почему-то сдержался. Черная кошка по кличке Полли перебежала на другую сторону дороги, по которой вот-вот должен был проехать лимузин троюродного племянника Барона. Неизвестно откуда прилетевшая ворона каркнула так громко, что расслабившийся на какое-то мгновение Мушкетер чуть было не выронил ломтик сыра, подцепленный вилкой.
   - Вот черт! - выругался Мушкетер. - Меня напугала эта стерва!
   - Которая из двух? - уточнил Сенека.
   - Крылатая, - ответил Мушкетер.
   Из-за поворота послышался шум двигателя. Еще через пару минут к дому Барона по дороге, через которую совсем недавно пробежала черная Полли, подкатил странный автомобиль.
   - Катафалк однако, - почесав затылок, отметил Сенека. - Он довольно-таки экзальтированный молодой человек, надо признать.
   Немного озадаченные друзья встали из-за стола.
   - Господа, встретим моего юного друга, - улыбнулся Барон, - и прошу вас, как договорились, без моей команды комедию не начинать. Я понимаю, что сделать это будет не просто, но, поверьте мне, действуя не под покровом ночи, мы вряд ли добъемся желаемого результата.
   - Не беспокойся, Барон, мы не проговоримся.
   Между тем шофер-верзила открыл дверь катафалка, и из него вылез вызывающе опрятно одетый и ухоженный молодой человек. Темно-голубой костюм выделялся на фоне свинцового неба не только блеском элегантности, но и дороговизны. Ботинки выглядели так, как будто бы они были только что куплены. Бежевая в желтизну рубашка. Изящный серо-коричневый галстук - все в целом смотрелось на высоком и худощавом парне довольно гармонично. Прическа его, по-видимому, могла носить только одно корректное название - "только что из парикмахерской."
   - Однако он выглядит на все сто, этот юнец! - присвистнул Мушкетер.
   - Тем интереснее будет наше интеллектуальное состязание, - заметил Сенека.
   Приблизившись к автомобилю, Барон, расплывшись в широкой улыбке, обнял молодого человека за плечи и сказал:
   - Ну, здравствуй, Стивен. С тех пор, как я последний раз держал тебя на руках, ты сильно изменился.
   - Здравствуйте, сэр, - несколько опешив от столь радушного приема, пробормотал молодой человек.
   - Называй меня, как и раньше "дядя", если не возражаешь, а я буду называть тебя "племянником" - так оно как-то демократичнее, чем все эти "сэр" и прочее...
   - Конечно, сэр..., то есть дядя, - лицо молодого человека залил легкий румянец.
   - Разреши мне представить тебе своих друзей, - обернувшись к двум другим заговорщикам, произнес хозяин дома. - Господа, это Стивен. А это Мушкетер, - указывая на Мушкетера, уточнил он.
   - Кто, простите? - в надежде на подсказку молодой человек посмотрел на своего шофера-верзилу.
   Последний недоуменно пожал плечами.
   - Это Мушкетер. Он получил свое произвище лет эдак тридцать тому назад, когда дал клятву, что не будет бриться до тех пор, пока не покорит сердце одной очаровательной дамы.
   - И что же, до сих пор... - похолодел от столь впечатляющих сроков молодой писатель.
   - Нет, что ты, что ты! - попытался успокоить Стивена Барон. - Конечно же, сердце дамы было довольно скоро покорено, но усы, борода и пышная прическа, точно дурная привычка, остались.
   - Остались, - словно раскаиваясь в содеянном, покачал головой Мушкетер.
   - А это Сенека, - указывая в сторону чем-то отдаленно напоминавшего Черчилля человека, продолжил представление Барон.
   - Сенека? - глаза молодого филолога округлились до невозможного.
   - Дело в том, что этот мой друг чертовски эрудирован и дьявольски остроумен.
   - К сожалению, случаев блеснуть либо тем либо другим в последнее время выпадает крайне редко, - со вздохом констатировал представленный.
   - Это так интересно, - несколько воодушевился молодой человек, - мои родители говорили мне, дядя, что общение с вами, безусловно, обогатит меня. Теперь же я вижу, какие замечательные люди окружают вас и... и...
   - Спасибо, Стивен, однако пройдем в дом.
   - Мэтью, будьте так добры, выньте, пожалуйста, мои чемоданы, - обращаясь к верзиле, попросил писатель, - и внесите их в прихожую. Дальше я все сделаю сам.
   Проводив гостя в отведенную для него комнату, а верзилу Мэтью - в домик для гостей, Барон вернулся к своим друзьям, удобно расположившимся в просторной гостиной.
   - Как он вам? - хитро улыбаясь, обвел взглядом присутствующих хозяин.
   - Чувствуется, что большой оригинал, - выдохнул Сенека, - хотя смущается еще как ребенок.
   - Но ведь нам этого и нужно, разве не так? Не мы ли хотели заняться воспитанием? - попытался прояснить ситуацию Барон.
   - Я об этом и говорю.
   - Знаете, друзья, а мне он, если честно, понравился. Во всяком случае, когда ты, Барон, заговорил о моих увлечениях тридцатилетней давности, его глаза так горели, как горел когда-то я, во времена первого произрастания моих усов.
   - Потом же ты их все же неоднократно сбривал, пока не встретился с...
   - Пока не встретился с моей очаровательной Дороти, - голова Мушкетера откинулась назад, и он на некоторое время погрузился в воспоминания.
   Осмотрев отведенную ему комнату, молодой человек аккуратно развесил вещи в шкаф. Бережно вынул из чемоданчика портативный компьютер, поставил его на стол, поискал глазами розетку, воткнул в нее шнур, открыл крышку компьютера, включил его и, убедившись, что он работает, тут же выключил. Вдохновение обычно посещало Стивена ближе к ночи, поэтому днями он либо предавался занятиям, либо отдыхал, когда на то выпадала редкая возможность. Миссия, с которой он прибыл к своему троюродному дядюшке по настоятельному наущению родителей, не слишком нравилась ему. Но что ему было делать? Родители значили для него очень многое, если не все. Да и справедливости ради надо было отметить, что, по-видимому, его престарелому одинокому дядюшке едва ли целесообразно было содержать столь огромный дом с прилегавшим участком. Главное не опростоволоситься, а сделать все именно так, как просила мать: нежно и ненавязчиво. С этими нелегкими мыслями молодой человек снял костюм, накинул халат и направился в душ.
   - Модель комара не подкачает? - встряхнув за плечо не на шутку размечтавшегося Мушкетера, спросил Барон.
   - Не должна, - пошевелил тот усами, - мы же вместе ее вчера апробировали?
   - Надеюсь. А фотографии, Сенека, не слишком ли они, как бы это сказать?..
   - Вызывающие?
   - Ну да. Уж больно наглое выражение лица у этого комарищи: он как будто смеется над нами!
   - Нормальное выражение, - обиделся философ, освоивший накануне профессию ретушера-фотографа, - это все же гигантский комар-убийца, а не человек.
   - Ладно, посмотрим, - согласился хозяин, - вы отдыхайте, займите моего гостя, когда он спустится, ненавязчивыми разговорами, а я пойду приготовлю праздничный обед.
   К середине дня еще более посвежевший переодевшийся в стального цвета костюм молодой писатель наконец-таки спустился в гостиную, где его давно поджидали несколько притомившиеся Мушкетер и Сенека.
   - Позвольте узнать, господа, - вместо приветствия бросил Стивен, - где же мой дядюшка?
   - Дядюшка уже третий час готовит обед в честь твоего приезда,- ответил Мушкетер, - он же у нас такой душка!
   - Через букву "ш", - уточнил Сенека, - душка, проверочное слово "дедушка"...
   - А не "дедужка", - осклабился Мушкетер, любивший ненавязчивый сенековский юмор.
   - Не знаю, стоило ли так беспокоиться на этот счет, - усаживаясь в кресло напротив двух оживившихся пожилых друзей, пожал плечами Стивен, - я, право же, не хотел доставлять дяде излишних хлопот.
   - В нашем возрасте, молодой человек, хлопоты - это не повинность, а привилегия.
   - Хорошо сказал, - прикрывая рукой невольно вырвавшуюся было наружу зевоту, отметил Мушкетер. - Хлопоты - это не повинность, а привилегия. А что же, тебе, Стивен, в жизни приходится много хлопотать?
   - Знаете... - Стивен замялся, подыскивая нужное слово.
   - Мушкетер.
   - Знаете, Мушкетер, - покраснев от столь необычного обращения, ответил молодой человек, - признаться, я не очень люблю какие-либо хлопоты. Родители всю жизнь ограждали меня от этого. Возможно, именно поэтому я не вижу себя в будущем ни кем иным, как только писателем. Мир вещей мало волнует меня, в то время как мир духовный, иллюзорный, если хотите, напротив, манит и завораживает.
   Сенека и Мушкетер многозначительно переглянулись.
   - Мне это понятно как никому, - выпалил вдруг Сенека, - за всю свою жизнь я не сделал ничего своими руками, если не считать, конечно, аляповатого скворечника, вместо скворца в котором поселился ветер. Зато столько советов, сколько я дал за свою жизнь, не дал, наверное, никто.
   - Но ведь, если ваши советы пришлись людям на пользу, то...
   - Это ценнее, чем реальное дело, результат которого ощутим, - ты это хочешь сказать?
   - Не знаю, во всяком случае мой отец всегда уверяет меня в обратном и призывает выбрать какую-нибудь более прозаическую профессию.
   - Что может быть более прозаичным, чем быть прозаиком? - попытался было сострить Мушкетер, но так как собеседники не прореагировали на его реплику, он стыдливо опустил голову и на некоторое время вновь ушел в себя, вспоминая, должно быть, свою очаровательную и незабвенную Дороти.
   Вскоре в гостиную вошел-таки одухотворенный, хотя и несколько уставший Хозяин. В руках он держал огромное блюдо.
   - Утка с яблоками и печеным картофелем, господа! - торжественно объявил он.
   Сенека и Мушкетер недовольно поморщились. Не то, чтобы они не любили утку с яблоками и печеным картофелем: просто, когда одно и то же блюдо, хоть и чертовски здорово приготовленное, подавалось гостеприимным хозяином чуть ли не через день - это, прости Господи, могло надоесть кому угодно.
   - Утка с яблоками?! - воодушевился между тем молодой человек. - По правде говоря, дядюшка, это мое любимое блюдо, хотя мне, конечно, очень неудобно, что я доставляю вам столько неудобств.
   - Разливайте вино, господа, а я пока разложу утку, - сделав вид, что не слышит слов своего племянника, распорядился Барон.
   Выпив по бокалу за приезд Стивена и отведав утки, присутствующие приступили к неторопливой беседе.
   - Итак, дорогой мой, за те пятнадцать лет, что я не видел тебя, ты задумал заделаться писателем?
   - Именно так, дядя, только задумал, - покраснел молодой человек, - написано еще так мало.
   - Удивительно было бы, если бы было по-другому, - встрепенулся Мушкетер.
   - Жив тот, кто многим приносит пользу; жив тот, кто сам себе полезен. А кто прячется и коснеет в неподвижности, для тех дом словно гроб. Можешь начертать у их порога: они умерли раньше смерти. У тебя, Стивен, еще все впереди! По-моему, ты сделал интересный выбор, - изрек тяжелую для неподготовленного слушателя реплику неподражаемый Сенека.
   Трое других присутствующих недоуменно переглянулись. Не дав никому опомниться, вдохновленный всеобщим замешательством Сенека выдал на гора очередную серию незримо, по-видимому, связанных между собой сентенций:
   - Если хочешь меня послушаться, думай об одном, готовься к одному: встреть смерть, а если подскажут обстоятельства, и приблизь ее. Ведь нет никакой разницы, она ли к нам придет, мы ли к ней. Пока смерть подвластна нам, мы никому не подвастны. Так будем жадно наслаждаться обществом друзей - ведь неизвестно, долго ли еще оно будет нам доступно!
   Барон тщетно попытался остановить словесный понос Сенеки, наступив под столом ему на ногу.
   - Кто друг себе, тот друг и всем, - глядя сквозь хозяина совершенно пустым взором, не унимался между тем последний. - Что измельчено в пыль, то смутно. Цезарю многое непозволительно именно потому, что ему дозволено все. Бывают заблуждения, имеющие видимость истин. Настанет время, когда наши потомки будут удивляться, что мы не знали таких очевидных вещей.
   - Сильно сказано, - захлопал в ладоши Мушкетер.
   - Да уж, - покрутил пальцем у виска Барон.
   - Мне еще действительно предстоит многому научиться, - покачал головой Стивен.
   - Могу ли я узнать о цели твоего приезда, племянник? - чтобы хоть как-то сменить направление разговора поинтересовался Барон.
   Реакция молодого человека неприятно поразила присутствующих: покраснев до кончиков ушей, он резко вскочил на ноги и, как показалось, готов был вот-вот убежать. Однако сделав над собой неимоверное усилие, вновь опустился на стул, став белым как мел, после чего закрыл лицо руками и чуть было не заплакал.
   - Воистину будет сказано: до чего же чувствительны эти писатели! - выпалил как из пушки прямолинейный Мушкетер.
   - Слишком неумеренная радость угнетает нас, - ляпнул Сенека.
   - Я скажу вам это чуть позже, дядя, если позволите. Пожалуйста, проводите меня наверх.
   Когда молодой человек и хозяин удалились, Мушкетер резко повернулся в сторону Сенеки:
   - У тебя, наверное, поехала крыша, мой дорогой. Мы же договорились не начинать представления раньше времени, а ты заладил: встреть смерть, приблизь ее. У тебя, что не нашлось ничего поинтереснее в загашнике?
   - Успокойся, Мушкетер. Нет худа без добра - зато я вывел парня на чистую воду: ведь нам действительно неизвестна истинная цель его приезда... А теперь, вероятно, мы ее скоро узнаем.
   - Это их семейные дела, - отрезал Мушкетер.
   - Не скажи, приятель, мы все уже давно, как одна семья, разве не так?
   - Так-так, Сенека, - раздался сверху голос спускающегося по лестнице Барона. - Молодой человек устал с дороги и решил немного отдохнуть, а нам пора позаботиться о деле, - шепотом добавил он.
   Заговорщики, стараясь не шуметь, поднялись, вышли во двор и направились к сараю, где со вчерашнего дня находился испытанный только один раз макет гигантского комара. Друзья подняли макет и вынесли на лужайку.
   - Ты уверен, что он полетит? - усомнился в успехе предприятия Сенека.
   - Вчера же летал, - обиделся Мушкетер.
   - Вчера был сильный ветер.
   - И то правда, - согласился Барон, - давайте однако попробуем еще раз запустить змея, то есть, тьфу, черт побери, комара. Окна комнаты нашего юного друга выходят на другую сторону, так что он ничего не заметит. Вечером же, когда стемнеет, и мы начнем разговор о комарах, вы двое под каким-то благовидным предлогом выйдете из гостиной и запустите комара прямо напротив ее освещенных окон. Тогда якобы для того, чтобы лучше рассмотреть его, я выключу свет. Это будет вам знаком - вы быстро сворачиваетесь, прячете аксессуары в сарае и огибаете дом с левой стороны. Мы же выйдем вслед за комаром с противоположной стороны дома и медленно пойдем за вами - так что у вас будет достаточно времени вернуться в гостиную, где вы и встретите нас, как ни в чем не бывало. Договорились?
   - Конечно.
   - А теперь давайте попробуем запустить комара. Расходитесь.
   Сенека, широко расставив руки, взял макет и, подняв его над головой, отошел от Мушкетера, натягивая нить, связывающую комара с планкой-держателем.
   - Подбрасывай, - махнул рукой Мушкетер.
   Сенека подбросил комара, и тот весьма легко и непринужденно взмыл в воздух. Восходящие потоки расправили его крылья. Легкое потрескивание хотя и отдаленно, но все же напоминало знакомый до боли писк настоящего комара. Изготовленный из тончайшей стальной проволоки хоботок угрожающе поблескивал в лучах отходящего ко сну солнца.
   - Нормально, - удовлетворенно крякнул Барон, - в сгущающихся сумерках комар будет смотреться вполне натурально. Несите его на исходную позицию, и пойдемте готовиться к ужину.
   - И развлечению, - не удержался от дополнения Мушкетер.
   - И развлечению, - согласился с ним хозяин.
   Вечером, когда молодой писатель вновь спустился в гостиную, глаза троих друзей горели благородным огнем предзнаменования великих событий.
   - Тебе удалось отдохнуть, Стивен? - поинтересовался Барон.
   - Да, дядя, спасибо. И еще раз прошу простить меня за мою несдержанность: выполнять поручения, пусть даже собственных родителей, - неприятная для меня миссия. Мое дело - сочинять, а не улаживать семейные отношения. Короче, раз уж я заговорил об этом, еще раз прошу простить меня, господа... Речь идет о завещании, - щеки Стивена вновь покрыл яркий румянец.
   - Ах, вот почему ты так смутился, - похлопав его по плечу, широко улыбнулся хозяин, - узнаю почерк твоих родителей. Они могут не переживать - завещание давным-давно составлено в твою пользу - ведь у меня больше нет никого из родственников. Так что расслабься и не думай ни о чем другом, как только о творчестве и приятном времяпрепровождении. Кстати, прошу к столу.
   - Над каким сюжетом ты сейчас работаешь, Стивен, - поднимая бокал, поинтересовался Мушкетер, - наверное, это что-то ужасное?
   - Как вам сказать, - пожал плечами молодой литератор, - скорее что-то необычное...
   - Необычное? - оживился в свою очередь Сенека. - Я очень люблю все необычное.
   - И правда, Стивен, чем смущаться по пустякам, не лучше ли обсудить с нами план твоего следующего рассказа? - попросил Барон.
   - Понимаете, господа, - обведя присутствующих испытывающим взором, проронил странный молодой человек, - дело в том, что в моих рассказах, как правило, нет никакого плана.
   - Как это?
   - Я просто сажусь за компьютер и как бы выливаю на страницы всю желчь моего подсознания.
   - По тебе не скажешь, что в тебе слишком много желчи, - осклабился Мушкетер.
   - Спасибо, Муш... Мушкетер. Может быть, я не совсем точно выразился. Вернее - я выливаю на страницы не желчь подсознания, а чернила моей души.
   - А вот это уже действительно неплохо сказано, - встрепенулся Сенека, - "чернила моей души"! И что же в результате остается в душе? Я надеюсь, не голая пустота?
   - Иногда да. Но чаще я испытываю какое-то чувство облегчения, как будто бы я побывал наедине с любимой девушкой.
   - Вон оно как! - присвистнул Мушкетер и удовлетворенно пошевелил усами.
   - То есть твои сюжеты бессвязны, точно сны? - попытался прояснить ситуацию Барон.
   - Вот именно, дядя, вы все совершенно правильно поняли: мои рассказы - сгусток эмоций и настроения.
   - Причем процесс написания рассказа - это встреча с любимой девушкой, а законченный рассказ - минута расставания с нею, характеризующаяся опустошением, не так ли?
   - Примерно так.
   - И кого же ты используешь в качестве главных героев? - поинтересовался Сенека.
   - В основном это всякие монстры, являющиеся нам во снах.
   Трое заговорщиков понимающе переглянулись. Барон, осознав торжественность момента, подал друзьям условный сигнал: скрестив пальцы рук, он опустил на них подбородок.
   - Монстры бывают не только во снах, - тут же перешел в наступление Мушкетер.
   - Я знаю, господа, я знаю, - закивал головой неординарный юноша.
   - Нет-нет, Стивен, я говорю о монстрах не в переносном, а в самом, что ни на есть прямом смысле слова.
   - Что вы имеете в виду? - выказал заинтересованность молодой писатель.
   - А то, например, - Мушкетер демонстративно вытянулся в кресле, - что даже в наших здешних местах...
   - В ваших здешних местах?
   - Изредка, как правило, в високосный год с болот прилетают гигантские комары размером с лошадь, а то и с целую корову!
   - Вы шутите, Мушкетер?
   - Нет, он не шутит, - поднялся со стула Барон, - если тебе это интересно, я попробую отыскать фотографию, на которой кто-то из местных лет двенадцать тому назад запечатлел одного из этих чудовищ.
   - Мне было бы крайне любопытно на него посмотреть.
   - Тогда подожди.
   С этими словами Барон удалился, но вскоре вернулся, держа в руках старинный альбом.
   - Этот снимок где-то здесь, - перелистывая страницы, сказал он, - сейчас я его найду. Так, это не то. Это твоя троюродная прабабушка. А вот! Посмотрите на этого красавца. Вот он, этот комар, а вот практически сразу за ним - два дерева. Представляешь теперь, каких этот ублюдок был размеров?
   Взяв из рук дяди фотографию гигантского комара и тщательно изучив ее, Стивен посмотрел на приутихшего Сенеку.
   - Они говорят правду, - покачал головой философ, - эти твари действительно появляются здесь время от времени. Говорят даже, что они некогда убивали людей.
   - Убивали людей? - побледнел молодой человек.
   - Высасывали их до самого основания, - поддакнул своему другу раздухарившийся Мушкетер, - пробивали им головы своими огромными хоботками и высасывали до самого основания.
   - Такое бы мне никогда не придумать, - удивился Стивен.
   - Жизнь иногда выкидывает такие штуки, - заметил Барон, - особенно...
   - В високосный год, - как-то зловеще улыбнулся полупьяный Сенека.
   Постепенно разговор вновь вернулся к семейным делам Барона и его троюродного племянника. Воспользовавшись столь благовидным предлогом, Мушкетер, а вслед за ним и Сенека воистину по-английски вышли из гостиной.
   - По-моему, он клюнул, - выйдя на свежий воздух вместе со своим приятелем, выпалил Мушкетер.
   - По-моему, тоже, но тут главное - не перегнуть палку. Покажем ему макет, а завтра, как и договаривались, приступим к кровавым инсценировкам. Кстати, ветер усилился, так что комар, я думаю, будет летать, как зверь.
   - А он и есть настоящий зверь, - осклабился Мушкетер, и друзья направились к макету гигантского комара-убийцы.
   - Мне, право же, очень и очень неловко, дядя, но мои родители... - пытался между тем оправдаться перед гостеприимным хозяином молодой человек.
   - Не надо лишних слов, мой дорогой. Я довольно хорошо знаю твоих родителей. Чтобы ты окончательно успокоился и мог сообщить им об удачном исходе твоей миссии, я готов показать тебе завещание прямо сейчас. Я составил его еще три года тому назад, когда мой врач, черт бы его побрал, поставил мне неверный диагноз. Но нет худа без добра: врач ошибся, и я, надеюсь, проживу еще с десяток лет, а завещание тем не менее готово. Пройдем в мой кабинет.
   С этими словами Барон и его юный родственник вышли в соседнее помещение.
   - Располагайся, - указывая на свое рабочее кресло, сказал хозяин.
   - Спасибо, я постою, - ответил племянник.
   - Ладно.
   Хозяин приблизился к огромному вмонтированному в стену сейфу. Набрал код, порылся в бумагах и вынул одну из них.
   - Вот, посмотри.
   Молодой человек быстро пробежал заверенный нотариусом текст, после чего вернул завещание дядюшке и облегченно вздохнул:
   - Все, оказывается, так просто, а я думал, что...
   - Что тебе, возможно, придется меня уговаривать? - Барон пристально поглядел в глаза молодому человеку.
   - Сказать по правде, да!
   - Иди, позвони родителям и скажи, что твой дядя не такая уж бесчувственная свинья.
   - Спасибо.
   Молодой человек направился к двери, но вдруг остановился как вкопанный, уставившись в окно, выходящее в сад.
   - Дядя, простите, не могли бы вы подойти ко мне на минутку.
   - Конечно, дорогой. Что такое?
   - Видите, вон там на улице в воздухе кружится какая-то тень?
   - Где? Да, действительно. Ты прав. Подожди, сейчас я выключу свет, и тогда мы сможем ее рассмотреть получше.
   Барон повернул выключатель. Свет погас. Тень из темной теперь комнаты стала видна отчетливей.
   - Черт, дядя, не ваш ли это гигантский комар? Я ведь еще раньше хотел уточнить, что нынешний год високосный, и вполне возможно, что...
   - Да, это он, - с озабоченным лицом ответил Барон, - быстрее на улицу. Надо предупредить Мушкетера с Сенекой. Это может быть крайне опасно. Возьмем с собой хотя бы ножи.
   Пройдя через гостиную и вооружившись взятыми со стола ножами, Барон со Стивеном выбежали на улицу. Молодой месяц, казалось, не без удивления посматривал свысока на всю эту малопонятную людскую суету.
   - Следуй за мной, - крикнул Барон своему племяннику, - и смотри в оба.
   Преследователи комара завернули за угол дома, как вдруг молодой человек, идущий сзади, вскрикнул и остановился.
   - Что еще? - полюбопытствовал Барон.
   - Тень в кустах, - указывая вдаль, пролепетал побледневший Стивен.
   - Комариная?
   - Кажется, нет. Вон видите?
   - Фу, черт, это же Полли, - воскликнул Барон, - моя кошка! Скорее вперед! Возможно, Сенека и Мушкетер в опасности. Мушкетер, Сенека, где вы?!
   Молчание было Барону ответом. Обойдя дом и не заметив более комаров, хозяин и его молодой племянник вновь заглянули в гостиную, где на своих прежних местах как ни в чем ни бывало сидели неординарные друзья Барона.
   - С вами все в порядке? - поинтересоваля хозяин.
   - К чему этот вопрос, - сделал круглые глаза Сенека, - разве мы когда-либо были не в порядке?
   - Комары, гигантские комары, - пролепетал молодой писатель. - Они здесь. Мы с дядей видели одного из них.
   - Комары? - встрепенулись Мушкетер и Сенека. - Давненько здесь не было этих подлецов. Пожалуй, лучше не выходить сегодня на улицу.
   - Более того, - добавил Барон, - когда вы ляжете спать, пожалуйста, закройте на всякий случай окна в своих комнатах.
   - Хорошо.
   Посидев еще какое-то время в гостиной, периодически выглядывая в окна и не увидив там ничего более примечательного, гости и хозяин, изрядно утомленные насыщенными событиями прошедшего дня, разошлись по своим комнатам. Барон, Мушкетер и Сенека уснули практически сразу же. Молодой человек еще раз подошел к окну, постоял, глядя в ночной сад, печально улыбнулся и, сняв телефонную трубку, позвонил родителям. Рассказав про завещание, он повесил трубку, после чего достал из чемодана рацию и нажал сигнал вызова.
   - Слушаю, сэр, - ответил на другом аппарате верзила-водитель. - Прием.
   - У меня все в порядке. Завещание - в сейфе. Завтра ты можешь начинать. Как понял? Прием.
   - Все понял, сэр. Завтра к полуночи все будет закончено. Прием.
   - Кстати, эти престарелые чудаки рассказали мне историю о каких-то гигантских комарах-убийцах, которые якобы здесь обитают. Даже показали мне довольно искуссно сделанный макет. Прием.
   - Интуиция их не подводит, сэр. Прием.
   - Я тоже об этом же подумал. Не стал расстраивать стариков: сделал вид, что поверил во все эти россказни. Прием.
   - Вы в любой ситуации ведете себя так, как нужно, сэр. Прием.
   - Спасибо, Мэтью и спокойной ночи. Прием.
   - Спокойно ночи, сэр.
   Подойдя к столу, молодой человек открыл крышку компьютера. Жизненные перипетии как нельзя лучше способствовали пробуждению вдохновения. "Глядишь, что-то еще и напишется", - подумал он и включил компьютер. "Гигантские комары", - зловеще улыбнувшись, набрал он. Взгляд его сделался сосредоточенным, как и всегда перед очередным серьезным свершением. Руки на какое-то время зависли над клавиатурой. Поразмыслив еще несколько минут, Стивен безжалостно стер предыдущее название и заменил его на... "Смертельный розыгрыш".
   - Так-то лучше, - удовлетворенно крякнул он, - а главное, честнее, - и одухотворенно забарабанил по клавишам.
   Весь следующий день прошел без особых приключений. Стивен много писал, спустившись к обсудившим все многочисленные детали спланированной на вечер операции друзьям лишь к обеду.
   - Знаете, - жадно уплетая стейк с кровью, бормотал он, - эта история про комаров показалась мне весьма плодотворной, и я приступил к работе над этим сюжетом.
   Барон и его приятели удовлетворенно закивали головами.
   - Не хочется влезать, так сказать, в творческий процесс, мой юный друг, - заметил Барон, - однако, на мой взгляд, история о комарах читалась бы гораздо интереснее, если бы тебе удалось подтвердить ее правдивость упоминанием, например, названия нашей местности или...
   - Здравая мысль, - поддержал своего друга Сенека.
   - Хорошо, хорошо, дядя, я подумаю, а сейчас, извините, пойду поработаю интенсивно до ужина.
   - Нет проблем.
   На ужин гостей ждала все та же знаменитая утка, приготовленная на сей раз с гранатовым соусом, а не с яблоками.
   - Еше два-три дня этой хозяйской кухни и, кажется, я сам закрякаю, - как-то неумело пошутил Мушкетер, едва Барон вышел из гостиной не то за вином, не то за очередными яствами.
   - Зачем вы так, Мушкетер? - взвился воодушевленный писатель. - Дядюшка так любезен и гостеприимен.
   - Мой тебе совет, Мушкетер, - вторил молодому человеку Сенека, - прежде чем сказать что-либо другим, скажи это себе. Чаще пользуйся ушами, чем языком. Каждый из нас для другого являет великий театр. И потом - величие некоторых дел состоит не столько в их размерах, сколько в своевременности.
   Молодой человек не без уважения посмотрел на доморощенного философа. Якобы для того, чтобы подчеркнуть значимость момента, а на самом деле строго следуя выверенному до мелочей сценарию, Сенека поднялся и не спеша направился к выходу.
   - Пойду посмотрю, не видно ли где этих гигантских комаров.
   - Смотри поосторожнее, - разгладив усы, пробормотал пристыженный Мушкетер.
   Через мгновение в гостиную вошел хозяин.
   Усевшись за стол, мужчины наполнили бокалы вином и позвали Сенеку. Тот не ответил.
   - Уж не случилось ли с ним чего? - вскочил на ноги вдруг как будто бы помолодевший Мушкетер.
   - Он пошел посмотреть, нет ли там этих ваших гигантских комаров, - поддакнул Мушкетеру Стивен.
   - Вот черт, за ним, - взяв в руки огромный кухонный тесак, скомандовал Барон, - и давайте держаться вместе - это может быть очень опасно.
   Озираясь по сторонам, троица вышла на крыльцо. Вечерело.
   - Самое комариное время, - прошептал Мушкетер.
   - Точно, - также шепотом вторил ему хозяин.
   Медленно мужчины выдвинулись в сад, обогнули дом и, не найдя никого, вернулись к крыльцу.
   - Сенека, - неожиданно громко заорал Мушкетер, - кончай валять дурака, поиграли и хватит!
   В ответ откуда-то издалека донесся звук, похожий на стон.
   - Дьявол! Это комары! Они убили его! - прохрипел побледневший Барон. - Скорее все в дом - надо вызвать полицию.
   Вбежав внутрь и плотно закрыв за собой дверь, друзья перевели дух. На гигантском блюде остывала утка. Гранатовый соус чем-то походил на свежую кровь. Барон подошел к телефону и снял трубку.
   - Не может быть. Он не работает.
   - Как не работает? - усомнился было в словах своего приятеля Мушкетер, но приложив трубку к уху, добавил. - Вот черт, действительно не работает. Что будем делать?
   - Прежде всего не надо паниковать, - потрепав по плечу белого, точно полотно, Стивена, произнес Барон. - Давайте вооружимся фонариками, ножами и внимательнее осмотрим то место, откуда раздался стон.
   К счастью, ножи и фонари оказались под рукой. Настороженные друзья вышли из дома и, рассредоточившись, направились за пределы сада к лесу, а еще точнее - туда, откуда несколько минут назад раздался, как им показалось, стон бедолаги Сенеки. Лучи фонарей суетливо в разных направлениях рассекали сгустившуюся вечернюю мглу.
   - Внимательнее следите за тем, что творится у вас над головами, - сказал Барон Мушкетеру и Стивену, - эти твари могут появиться внезапно. Если что - бейте наотмашь по хоботку каждого. Я думаю это их остановит.
   Пройдя таким образом с полмили и не найдя ничего примечательно, друзья повернули в обратный путь. Постепенно их пути разошлись еще больше. Ступая по влажному мху и наблюдая, как движутся чуть поодаль от него огоньки фонарей его товарищей, Барон удовлетворенно улыбался. Игра, которую он придумал, и которую они совместно навязали молодому человеку, все более и более захватывала его. Все шло по плану, довольно хитроумному плану. И что самое главное - игра актеров, по его, Барона, мнению, была поистине выше всяких похвал. Все-таки убедить неглупого молодого человека в подобной ерунде - конечно же, это стоило больших усилий... Внезапно истошный крик Стивена вернул Барона к действительности.
   - Дядя, дядя, скорее сюда: фонарь Мушкетера перестал двигаться!
   - Так и должно быть, - хмыкнул Барон и поспешил к своему племяннику.
   Насмерть перепуганные, они вместе подбежали к тому месту, где еще несколько мгновений назад находился Мушкетер.
   - О, нет, - вскрикнул молодой человек и отвернулся к дереву.
   Еще через секунду его стошнило. В луже теплой еще крови лежал фонарь, по-видимому, принадлежавший Сенеке.
   - Что-то здесь не так, - в свою очередь побледнел Барон, - лужа крови здесь явно лишняя.
   - Что-что? - не понял смысла последней фразы своего дяди молодой Стивен.
   - Нет, ничего, беги в дом, я сейчас догоню тебя.
   Оставшись один, Барон шепотом позвал своего друга:
   - Мушкетер, чудила, ты напугал меня этой лужей крови. Это не по сценарию.
   - По сценарию, - раздался из темноты приглушенный голос, - все по сценарию.
   - Вот, засранцы, - пробормотал Барон и медленно поплелся восвояси.
   Войдя в дом, молодой писатель сел в кресло и перевел дыхание. Его миссия подходило к концу. Завтра же он соберет монатки и уедет отсюда навсегда. Пусть родители делают с этим домом, что хотят: сдают его в аренду или продают, но после того, что здесь произошло, ему это все равно. Единственное, пожалуй, что будет напоминать о недавних событиях, - рассказ, который он в течение следующей недели во что бы то ни стало закончит. Только бы... Только бы Мэтью... Не успел он подумать о своем верзиле-водителе, как услышал прямо за дверью душераздирающий крик. Это был крик его троюродного дяди, радушного и гостеприимного Барона.
   - Нет, только не здесь, - пробормотал Стивен и, заткнув уши руками и закрыв глаза, уткнулся головой в колени.
   Так он просидел, как ему показалось, целую вечность. Собравшись с духом, он выпрямился, встал с кресла и медленно подошел к двери.
   "Надеюсь, он убрал труп?" - пронеслось у Стивена в голове.
   Набрав полные легкие воздуха, он резко толкнул дверь. Очередной приступ тошноты подступил к горлу: на пороге собственного дома с пробитой головой в луже крови лежал Барон. Странная улыбка застыла на его мертвом лице, как будто бы он до последней секунды верил в то, что гигантские комары не причинят ему никакого вреда.
   - Сволочь, Мэтью, - выругался Стивен, - ты даже не убрал труп.
   Перешагнув через Барона и еле-еле сдерживая тошноту, писатель прямиком направился к гостевому домику, где, должно быть, верзила Мэтью возился все еще с двумя предыдующими трупами. Дверь гостевого домика была открыта. Падающий оттуда свет освещал стоявший неподалеку катафалк. Рассвирепевший, Стивен решительно зашел внутрь.
   - Негодяй, ты нарочно оставил труп на крыльце, чтобы напугать меня! - с порога крикнул он.
   Сидевший спиной к нему в вертящемся кресле верзила Мэтью не пошевелился.
   - Ах, так, - схватив попавшиеся ему под руку грабли, еше больше разозлился Стивен, - сейчас ты у меня получишь!
   Замахнувшись граблями, молодой писатель схватил за плечо своего помощника-верзилу и резко повернул его к себе лицом. Рука Стивена дрогнула, губы затряслись. Инстинктивно он сделал несколько шагов назад: прямо на него глубоко провалившимся левым глазом смотрел бедолага Мэтью. На месте же правого глаза, а точнее всей правой половины физиономии верзилы зияла ужасная рана. Не иначе, как только самурайский меч мог бы оставить на лице помощника Стивена такую ужасную дыру.
   - Этого не может быть, - пролепетал на сей раз не театрально побледневший писатель, - я ничего не понимаю...
   Развернувшись, он хотел было убежать прочь от проклятого места, однако то, что он увидел в дверном проеме, заставило его застыть как вкопанного: прямо на него смотрели два полупрозрачных размером с человеческую голову каждый комариных глаза.
   - Это не я сделал, - пробормотал Стивен нечленораздельно.
   Не оценив, по-видимому, его оправданий, чудовище сложило крылья, вытянуло тело и, кое как протиснувшись в дверной проем, вползло в комнату. Последним, что увидел вечно теперь уже молодой писатель, был хоботок гигантского комара-убийцы, сверкнувший в воздухе, точно самурайский меч... Месяц скрылся за облаком, и вокруг стало так темно, что даже черная Полли стала теперь не только бездомной, но и такой же серой, как и все кошки, когда наступает ночь... тихая безлунная ночь, в которой не слышно ничего, кроме леденящего душу комариного писка...
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  

КЛАПШТОС

   В этом рассказе сосредоточено рекордное
   для меня число главных героев, а именно
   восемнадцать, и они все - такие разные...
  
   Не знаю, чем я так провинил Господа Бога, но однажды... Нет, этого не может быть... Наверное, это все мне приснилось. Однажды, видимо за все мои прегрешения в бытность человеком, он превратил меня... Нет, уж лучше бы он превратил меня в осу или, на худой конец, скорпиона, которого бы все боялись и который в случае чего мог бы за себя постоять. Или, что Ему стоило превратить меня в ветер, легкий бриз или неослабевающий пассат? Или в звезду, на которую уповают люди и особенно влюбленные? Или - дайте уж помечтать - в конфетти, да-да, именно конфетти, появляющееся исключительно в самых аристократичных местах и при самых торжественных случаях. Но Ему, Ему почему-то пришло в голову превратить меня в то, от чего у меня даже мурашки не выступают на коже. И не потому, конечно же, что я ничего не боюсь, а потому... что у меня нет никакой кожи, как нет у меня ни крови, ни волос, ни... - чуть было не сказал - костей! Вы будете смеяться, но кость, как раз кость-то у меня, как это ни парадоксально, есть. Собственно, я только из нее и состою.
   Что же касается органов зрения, обоняния, осязания и слуха, то, поверьте, я давно позабыл, как они выглядят, ибо с некоторых пор не имею никакой возможности смотреться в зеркало, нюхать кокаин и поглаживать кошку или женщину, под старую добрую музыку в исполнении, скажем, легендарной группы "Deep Purple". Я сказал: "кошку или женщину"? Впрочем, какая между ними разница! Во всяком случае, до того как я превратился в то, во что превратился, у меня было все, и когда это все заканчивалось, тогда... Хотя какое сейчас это имеет значение? Ведь теперь я никто. Тупое безрукое, безногое, безголовое создание. Я даже не создание - скорее вещь... в единственном числе никому не нужная несмотря даже на свою лоснящуюся поверхность. Теперь, если кто и воспринимает меня, так только в компании с такими же до безобразия одинаковыми и потому до смешного податливыми штуковинами.
   Вначале, когда я первый раз столкнулся с ними бок о бок, вся ситуация показалась мне даже забавной. Мы стояли рядом торжественно, как на параде, боясь шелохнуться. Казалось, еще мгновение - и заиграет горн, а вслед за этим на идеально ровной площадке, на которой мы находились, появится лимузин с Верховным главнокомандующим. Плавно проплывет вдоль наших стройных и сплоченных шеренг и остановится где-то там у высокой-высокой стены, за которой находится неизвестно что, но наверняка очень и очень важное. Затем Главнокомандующий хорошо поставленным голосом поприветствует нас и тех, кто находится за стеной (а в том, что там кто-то находится, не знаю, как у других, но у меня с самого начала не было никаких сомнений), и парад начнется. Однако минуты шли за минутами, а лимузин с Верховным главнокомандующим так и не появлялся. От нечего делать я попытался было разглядеть тех, кто стоит рядом, и тут с ужасом понял, что нахожусь в совершенно новой для себя (да и других тоже!) ипостаси: я, черт возьми, уже не человек!
   - Ущипни меня, - попытался я было обратиться к стоящему от меня справа собрату по несчастью, - я хочу убедиться в том, что это не сон. Точнее, в том, конечно же, что это именно сон!
   Но он, этот псевдособрат - и скоро вы поймете, почему я называю его "псевдо" - ничего не ответил, ибо он, как и все мы, о Боже правый, совсем не умел говорить... Как и я, наверное, не умел и не умею спрашивать... Я не умею теперь ничего! Слышите меня?! Ничего! Но этого не может быть, ведь как и раньше, в бытность мою человеком, я все вижу, чувствую и, как мне кажется, умею довольно логически мыслить. Конечно - и вы скоро поймете, почему это именно так - мне довольно трудно излагать свою позицию. Просто эта новая для меня жизнь так сильно кидает меня из стороны в сторону, что даже самые ясные мысли порой переплетаются весьма хитроумным и невероятным, точно траектории наших телодвижений, образом. Простите меня за столь рваный ритм повествования. Простите за резкость суждений, которые я, возможно, буду позволять себе в дальнейшем. Но Он, превратив меня в это тупо- ("головое" что ли?) костистое образование, просто не оставил мне ничего иного, как следовать непонятным неизвестно кем придуманным маршрутам и сетовать на свою злосчастную субдьбу.
   Если бы я знал, что так оно повернется, естественно, при той моей настоящей человеческой жизни я вел бы себя совсем по-другому и внимательнее бы относился к любым мелочам. Но поздно кусать локти: и не только потому, что у меня их нет, а главным образом потому, что мой поезд давным-давно ушел, и прошлое не воротишь... И теперь мне приходится, как и тем немногим, с которыми свела меня судьба за этим суженным до предела игровым пространством, лишь приспосабливаться к новым условиям, наполненным бесконечной суетой, тяготами и лишениями.
   Но, т-с-с! Кажется, я остановился на том, что мы застыли все в ожидании Верховного главнокомандующего. И действительно, через какое-то время я услышал нарастающий шум подкатывающего лимузина. Почва под моими - чуть было не сказал "ногами" - заходила ходуном. Нехорошее предчувствие с еще большей скоростью, чем приближающееся не то цунами, не то землетрясение закралось ко мне в душу.
   - Биток! Биток! - пронеслось по толпе.
   - Биток, кто это, - как идиот заорал я в то, что, по-моему мнению, должно было быть ухом все того же молчаливого соседа справа, - это и есть Верховный гланокомандующий?!
   И вдруг вместо ответа я, о ужас, совершенно отчетливо увидел его: огромный бильярдный шар, стремительно несущийся мне прямо в лоб.
   - Клапштос! - услышал я откуда-то сверху громоподобный голос и, пропустив страшной силы нокаутирующий удар, отлетел в угол и упал без чувств.
   Не знаю, сколько точно я пробыл в состоянии забвения, но когда очнулся, то понял, что парада не будет. Все наши некогда стройные ряды и шеренги оказались сметенными мощным натиском неукротимого битка. Сколько же нас было до начала этой бойни? Теперь я думаю, что как обычно - пятнадцать, без учета вызывающе-полосатого битка. Эта первая в новой бильярдной жизни жестокая картина настолько прочно засела в моем подсознании, что как только меня на ночь в компании с другими "сокамерниками" убирают на полку я вижу обычно именно ее. Представьте себе бильярдный стол и на нем меня, аккуратную "семерку", вплотную прижатую к длинному борту в нескольких сантиметрах от ближней правой лузы. Но то, что это луза, я знаю теперь, откатав на этом чертовом столе без малого полтора года. А тогда мне показалось, что я стою рядом со свежевыкопанной могилой, в которую меня собираются уложить все тем же прямым и оттого очень и очень чувствительным ударом.
   Где-то надо мной раздались голоса, из перемежевывания которых я понял, что речь действительно идет именно обо мне, седьмом шаре. Мои наихудшие предположения усилились тогда, когда несколько стоявших неподалеку от меня шаров, главным образом пятерка и девятка, выражаясь человеческим языком, стыдливо потупили взоры, дабы не встречаться со мной взглядом. Им, видите ли, было стыдно, что первым туда в эту безвозвратную, как нам тогда всем казалось, глубину уйду я, а не они. И они, увы, как и те, кому принадлежали неприятные прокуренные голоса, оказались правы. Я вновь почувствовал, как заходило ходуном зеленое сукно нашей незамысловатой арены жизни. Борт, за который я тщетно пытался ухватиться, как за соломинку, предостерегающе загудел. И вдруг я снова ясно увидел его приближающегося ко мне на огромной скорости. Он вращался так быстро, что его красно-белые полосы слились для меня в одно кроваво-красное месиво.
   - Прощайте, товарищи! - только и успел крикнуть я и, получив очередной мощный удар в незащищенную левую сторону, ударившись о губу, гулко грохнулся в лузу.
   Когда я вновь пришел в себя после очередного болевого шока и оцепенения, то долго не решался - скажу примитивно - открыть глаза, ибо чувствовал, что нахожусь если и не в могиле, то как минимум в морге, так как вместо теплоты приятного в общем-то сукна ощутил прямо под собой леденящий душу холод металлической подставки. Все же, собрав волю в кулак, я бросил взгляд по сторонам и с некоторым облегчением выдохнул (или мне так показалось!), разглядев, что нахожусь один на полке для вышедших из игры шаров. Отсюда мне хорошо было видно, как метались на освещенном столе мои недавние не то собратья, не то противники. Они кричали и стонали от боли. Но криков этих, казалось, не слышали одиозные и жестокосердные игроки. Они ходили вокруг стола, прищуриваясь, прицеливаясь и приговаривая, наверное, только им одним понятные фразы: "От двух бортов в середину. Контртуш в угол. Десятку в среднюю с выходом под пятерку."
   Так незаметно, о чем я уже упоминал, я откатал на этом чертовом столе без малого полтора года. В отличие от сукна, испещренного нашими, если так можно выразиться, потом и кровью, я, как ни странно, довольно хорошо сохранился. По-видимому, слоновая кость, из которой я был сделан, действительно была очень и очень высокого качества. Надеюсь также, что это была белая кость. Во всяком случае, несмотря на нелепость ситуации и неспособность выразить свои мысли привычным (естественно, для людей) способом, я безусловно причислял себя к этой рафинированной бильярдной касте. Какие у меня на то были основания? Практически никаких. На первый взгляд, как впрочем, на второй или даже на третий, я ничем особенным не выделялся из узкого круга своих сотоварищей. Однако в отличие от остальных у меня, как мне кажется, было то, что я называл чувством позиции. Иными словами, зачастую я мог так тонко проинтуичить игровой момент, что, спрятавшись за спины или (пойди разбери, где у них, что находится!) животы прочих участников неповторимого действа, довольно долгое время находиться на площадке, не подставляя себя под удары и не нанося их другим. Короче, я умел держаться до последнего и никак не хотел попадать в лузу.
   Некоторые из собратьев по несчастью посмеивались за это надо мной. Они никак не могли взять в толк, зачем мне это нужно? Ведь гораздо легче, по их мнению, было с первых же минут выйти из игры и спокойно отлежаться на полке, процитируем классика, "видя бой со стороны". Но я был не таков. И этому, наверное, существует фрейдистское по-существу объяснение: если вы помните, с самого начала моей, прости Господи за метафору, бильярдной карьеры я сразу же угодил на полку для выбывших из игры шаров, откуда лишь тупо наблюдал за продолжавшимся избиением младенцев.
   Но и это еще не все. Как мне удалось выяснить, многие из моих попутчиков по непредсказуемым бильярдным траекториям в прошлой жизни были кем-угодно, но только не людьми. А я, хотите верьте, хотите нет, я все-таки был человеком. Плохим ли, хорошим - это другой вопрос!.. Но человеком! Я знал, я на уровне подсознания помнил, что такое гордость и чувство собственного достоинства. И когда какой-нибудь очередной самоуверенный фраер пытался ужалить меня кием в самое сердце, я вопреки всем законам физики, выворачивался чуть ли не наизнанку, но делал все, чтобы он не раз пожалел об этом несостоявшемся ударе. И они, я имею в виду бильярдные шары, разумеется, они уважали меня за это. И еще они уважали меня за то, что я объяснил им, что за бортом той жизни, за той непреодолимой стеной, за которой мы все оказались, кто за грехи, а кто за компанию, есть что-то еще, о чем дано узнать тому, кто однажды сумеет переступить эту черту.
   - Вы, как хотите, но я сделаю это! - как-то в приступе необъяснимого бахвальства заявил я.
   - Как, - удивился туз, а за ним и все остальные, - ведь эти борта такие высокие? Их редко кому удавалось преодолевать.
   - И все же я сделаю это, - упорствовал я, - я это сделаю!
   И вот наступил тот долгожданный, одновременно трогательный и трагический день, когда в зал вошла Она в сопровождении низкорослого, но самоуверенного спутника. Я сразу понял, что это и есть мой шанс, и что Она - моя девушка. Вы возразите, что это бред, что бильярдный шар, пусть даже такая козырная "семерка", как я, не может влюбиться в красивую женщину, тем более с первого взгляда? Уверяю вас: вы заблуждаетесь и, опять же хотите верьте, хотите нет, очень и очень глубоко. Не скажу за всех, может быть, я и был приятным исключением из правила, но бильярдные шары также умеют любить и зачастую сильнее и преданнее, чем люди.
   Какая она была? Вы знаете, хоть она и смотрела на меня в течение всего вечера сверху вниз, отчего моя точка зрения вряд ли может быть до конца объективной, я все же попытаюсь описать ее вам, ибо не имею возможности показать ни фотографии, ни портрета. Начнем по порядку. Цвет ее волос я бы сравнил с черным юмором битка, нашего псевдоглавнокомандующего, а их длину - со средней дистанцией между кончиком кия и воображаемой точкой его соприкосновения с шаром до момента удара. Цвет ее глаз я бы не сравнивал ни с чем, ибо это было полное повторение цвета сукна, на котором мы всей гурьбой так всесторонне день ото дня развивались. Нос ее был слегка заострен, как мое собственное на ней внимание, а скулы чуть выдвинуты вперед, как если бы без них меньше были видны на щеках моей возлюбленной очаровательные чудо-ямочки. Наконец, подбородок был выточен так безукоризненно точно, что вполне мог бы быть сопоставим с одним из известных или не очень чудес света, например, египетскими или нашими собственными бильярдными пирамидами. Короче, это было совершенное лицо, посаженное на совершенную шею, украшенную цепочкой и медальоном из белого золота с вкраплением изумруда умопомрачительной чистоты.
   Грудь ее, по человеческим меркам, быть может, не такая внушительная, казалась мне снизу неприступной горной грядой, покрытой снежной пеленой полупрозрачного шелка. Руки выглядели изящнее и совершеннее самого дорогого кия, изготовленного одним из лучших мастеров. Последнее из ее обворожительных частей тела, что было доступно моему взору, это упругие, как заправский удар с оттяжкой, бедра, как-будто бы нарочито туго, обтянутые черной сверкающей кожей. Все то, что находилось ниже и было предметом моего (держу пари, что и не только моего!) вожделения, скрывала не только вышеупомянутая вызывающая юбка, но и злополучный борт бильярдного стола.
   Запах ее духов просто сводил меня с ума. Я жадно вдыхал его, не придирайтесь к словам, полной грудью, и голова моя шла кругом не то от этого всепроникающего явно японского происхождения аромата, не то от взгляда ее победоносно-зеленых глаз, которым она, поверьте, удостаивала отнюдь не многих. Когда она впервые взяла в руки кий, я не без удовлетворения заметил, что на безымянном пальце ее правой руки нет обручального кольца. "Тогда, кто же этот козел, постоянно пытавшийся приобнять мою возлюбленную за талию, - подумал я, - неужто ухажер? Во всяком случае, подкатывает он к ней довольно навязчиво."
   - Но, дорогой, - с легкой иронией в голосе жеманничала труднодоступная красавица, - я ведь совсем не умею играть!
   - Наташа, милая моя Наташа, я научу вас, - смазливо улыбаясь и судорожно протирая дорогие очки, парировал розовощекий стареющий коротышка, - вы только слушайтесь меня, и у нас все будет хорошо.
   "Вот сволочь, - подумал я, - "у нас". Вы слышали? Он сказал: "У нас."" Ну нет, только через мой труп, если хотите. Впрочем, какой, к черту, после смерти бильярдного шара может остаться труп - обруч, что ли, или, может быть, бублик? Нет, так просто я тебе ее не отдам. Наташа. Какое это прекрасное звучное имя! Наташа! Наверное, она русская. Во всяком случае тот язык, на котором она говорила со своим раскрасневшимся от чувства собственной значимости спутником очень походил на тот, который я слышал однажды, будучи в бытность мою человеком проездом в Москве. Сама по себе эта, на первый взгляд, вовсе не сложная мысль очень скоро покоробила и даже испугала меня: пришли русские - готовься к тому, что тобой скоро начнут забивать гвозди. Но переведя взгляд с хрякоподобного наташиного кавалера на нее саму, сразу же успокоился, понимая, что ради этой женщины я готов пойти на многое...
   - Право же, Марк Карлович, - упорствовала игривая ученица, - я даже не знаю, как надо держать этот кий.
   Марк Карлович! Только шизофреннический больной мог бы назвать так своего сына. Вы только вдумайтесь: Марк, да еще и Карлович! Неужели этот урод сумеет ей что-либо правильно объяснить?!
   - Наташечка, этот кий надо держать нежно, как женщину, ибо эта деревяшка очень чувствительна, если не сказать чувственна, - и он, гордый своим метафорическим высказыванием, так же, как и я вожделенно взглянул на испытуемую, - одно неловкое движение - и...
   "Вы - отец," - чуть было не процитировал я одно из многих роящихся у меня, чур не придираться, в голове крылатых выражений, но, вовремя сообразив, дослушал до конца последовательного и методичного Марка.
   - Одно неловкое движение - и шар пойдет мимо лузы, - только и сказал многозначительный господин, - а мы с вами, Наташечка, никак не можем этого допустить. Разрешите я покажу вам правильное положение рук и правильную стойку.
   "Он ей покажет правильную стойку," - чуть было не возопил я, обращаясь не то к самому себе, не то к застывшим так же, как и я в ожидании очередной экзекуции шарам, - вы слышите, что этот подлец глаголет!?"
   - Для того, чтобы произвести прицельный удар, Наташечка, - не обращая на меня, по-видимому временно, никакого внимания, продолжал между тем целеустремленный Марк Карлович, - надо встать лицом напротив битка...
   - Вы сказали "битка", Марк Карлович, это который из них - вон тот полосатый?
   - Умница, моя дорогая. Вы просто умница. Именно вон тот полосатый. Итак, надо встать лицом напротив этого полосатого так, чтобы воображаемая линия, соединяющая его центр с точкой, в которую вы хотите попасть, была бы перпендикулярна середине вашей очаровательной груди.
   Произнеся это, старый развратник сладострастно причмокнул языком, после чего тут же продолжил:
   - Далее необходимо повернуться вполоборота вправо. Вот так, - с этими словами Марк Карлович, приобняв свою (вернее мою) возлюбленную за талию, помог занять ей нужное положение, - и выставить вашу несравненную левую ножку вперед на полшага так, чтобы ее ступня находилась по отношению к ступне вашей правой не менее замечательной ножки почти под прямым углом.
   - Так? - нарочито гулко стукнув по полу невидимыми для меня каблуками, переспросила своего многоопытного учителя не менее проницательная в амурных делах, чем он сам, Наталия.
   - Да-да, моя прелесть, именно так. Кстати, душа моя, если биток удален от вас на приличное расстояние, то для большей устойчивости необходимо коснуться стола левым бедром. Оно ведь у вас такое упругое, правда?
   - Возможно, - уклончиво ответила девушка, - я как-то давненько его не щупала.
   - Я убью тебя, сволочь! - в свою очередь, не вынеся такого оскорбления заорал я во все, скажем так, горло, но не был услышан никем, кроме разве что расположившегося неподалеку от меня и вечно мне завидовавшего "четырнадцатого" бильярдного шара.
   - Брось! Это не твоя партия, - крикнул он мне, - зачем нужна тебе эта потаскушка?
   - Не смей ее так называть, - отрезал я, - не то в следующий раз я со всего маху размозжу твою бестолковую голову.
   - Размозжишь что?! - искренне удивился "четырнадцатый", который, как поговаривали, в прошлой жизни был откровенным подосиновиком.
   - Голову, дурья твоя башка, - разозлился я, - голову!
   Почувствовав, видимо, что я не шучу, "четырнадцатый", фигурально выражаясь, надул щеки и даже, как мне показалось, слегка отвернулся в сторону.
   - Кий, - продолжал звучать сверху громоподобный голос небезызвестного Марка Карловича, - как я уже говорил, следует держать нежно, как женщину. Пожалуйста, Наташечка, слегка наклонитесь и обоприте о поверхность стола вашу грациозную левую ручку так, чтобы ладонь оказалась приподнятой над сукном на три-три с половиной сантиметра. Вот так, отлично!
   И хотя с того места, откуда я наблюдал за движением ее рук, было трудновато разглядеть правильность постановки этих музыкально-бильярдных пальцев, я вдруг, несмотря на то, что сам являюсь "седьмым", каким-то шестым чувством почувствовал, что она, моя Наталия, делает это далеко не в первый раз. "Черт возьми, уж не дурачит ли она его, притворяясь полной неумехой?" - мелькнуло у меня - ладно чего уж там, ведь в прошлой жизни я все же был не подосиновиком - мелькнуло у меня в голове. Врочем, я тут же отогнал за ненадобностью это, может быть, и верное, но малопродуктивное предположение.
   - Правой рукой, чаровница, свободно без напряжения обхватите турняк кия всеми пятью пальцами, - продолжал давить на мою изрядно пошатнувшуюся за последние полтора года психику монотонный голос несостоявшегося бильярдного профессора Марка Карловича.
   - Дурняк? - пошутила не в меру одаренная ученица.
   - Дурняк нападает на меня, когда я имею неосторожность прикасаться к вашему молодому и манящему телу, - признаюсь, довольно остроумно отреагировал на реплику партнерши неувядающий Марк Карлович, - я просто становлюсь сам не свой.
   - То есть вы хотите сказать, что вы для меня все еще "чужой", как тот шар, в который я сейчас целюсь, Марк Карлович?
   - Да, дорогая, но я мечтаю стать для вас "своим".
   - А если я вам сделаю больно?
   - Я вынесу все, милая, только разрешите мне, умоляю, стать для вас "своим".
   - Тогда примите меня на работу, и мы станем намного ближе.
   - Намного?
   - Разумеется, разве не так?
   - Да-да, конечно, но сначала...
   - Сначала, дорогой Марк Карлович, мы должны доиграть до конца эту партию. И если я ее выиграю...
   - Обещаю, что в этом случае вы завтра же получите то место, о котором просите. Но если выиграю я...
   - То я не получу этого места, - удрученно пожав плечами, вздохнула девушка.
   - Я этого не сказал. Вы точно так же завтра же получите его, позволив мне уже сегодня стать для вас своим.
   - Почему, о Боже, - возопил я, - не сделал ты меня динозавром?! Сейчас я бы, не мешкая, без тени сомнений раздавил этого нахохлившегося дрозда, этого самоуверенного урода и негодяя, так цинично и беспардонно выпрашивающего у девушки самое дорогое, что у нее есть. А что у нее собственно есть? Ведь я так мало знаю ее. Может быть, прав был "четырнадцатый", и мне стоит просто-напросто отвалить от этой вообщем-то довольно заурядной при внимательном рассмотрении парочки. Она ведь то же - ничего себе! Хороша! "Дай, - говорит, - мне работу, и я сделаю тебя "своим"". И ведь она сделает, она у меня такая. Но как же дать ей понять, что у нее уже есть "свой" собственный бильярдный шар, готовый ради нее пойти на все: даже на встречу с непобедимым битком. Мне нужно подумать, друзья, о том, как лучше к ней подкатить. Вы скажете, что мне, казалось бы, и карты в руки: на то я и шар, чтобы знать, как лучше подкатывать. Но не надо упрощать. На этом зеленом сукне, к сожалению, все зависит не только и не столько от меня, сколько...
   От целого ряда обстоятельств. Главное из них, конечно, это сила удара. Знаете, когда биток бьет тебя прямо в лоб или и того хуже - ниже пояса - ты не только забываешь свой собственный номер, но и некоторое время после остановки не узнаешь некогда хорошо тебе знакомых товарищей по несчастью. Кроме того, когда ты катишься по столу особенно после резаного боковика, тебе кажется, что все то, что вокруг тебя существует, сошло с ума и закувыркалось в разные стороны. Единственное, что, пожалуй, можно попытаться использовать в собственных интересах, так это возможность задеть в процессе этого неравномерного движения другой шар, отрикошетить от него и подъехать к моей возлюбленной, если и не на лихом коне, то, по крайней мере, не на последнем издыхании и одновременно довольно эффектно. Заправские игроки называют подобный удар "карамболем". И мне почему-то нравится это слово.
   - Разбивайте, Наташа, - ради справедливости надо отметить, довольно галантно предложил своей спутнице самоуверенный Марк Карлович, - не желаете ли фору?
   - Боюсь, что тогда в случае моего выигрыша, вы сможете аннулировать результат!
   - В случае чего, Наташа, - округлил глаза временами довольно остроумный Марк Карлович, - в случае вашего выигрыша?
   - Да-да, любезный Марк Карлович. Вы не ослышались - моего выигрыша.
   - Наташечка, - вынимая из внутреннего кармана пиджака отделанный золотом портсигар, продолжил мужчина, - можно вам задать еще один нескромный вопрос?
   - Пожалуйста.
   - Вы водите машину?
   - Разумеется.
   - И, естественно, так же хорошо, как играете на бильярде?
   - Естественно.
   - Больше вопросов не имею. Закурим и начнем?
   - Закурим и начнем, - поправляя юбку, обронила моя ненаглядная.
   Я огляделся по сторонам и понял, что сегодня нам предстоит пройти через "Малую русскую пирамиду". Для тех, кто не знает, поясню, что в этой игре, в которой мы, пятнадцать пронумерованных по порядку белых бильярдных шаров, пытаемся не попасться на пути неугомонному полосатому битку, выигрывает тот из игроков, кто первым наберет семьдесят одно очко. Сумма всех обозначенных на нас цифр составляет сто двадцать. При этом при попадании в лузу вездесущего "туза", то есть "первого" шара, к обозначенной на нем цифре прибавляется десять очков, точно так же как и при попадании в лузу последнего уходящего с поля боя не то товарища, не то конкурента. Если один из игроков набирает семьдесят очков, так называемая "своя игра", то даже в случае попадания его партнером последнего шара в лузу в партии фиксируется ничья. Но ничьи не будет! Я сказал! Во всяком случае я сделаю все возможное, чтобы... чтобы не отдать мою милую на растерзание этому многоопытному ухарю.
   - Давайте сразу договоримся, нежная моя Наташечка, как будем заказывать шары: "по чистому назначению" или по схеме "шар-луза"?
   - Как это, Марк Карлович, помнится, накануне вы мне объясняли правила игры, но этого я что-то не припомню?
   - При игре "по чистому назначению", моя душечка, перед каждым ударом вы должны будете точно сказать номер шара, лузу, куда вы хотите его уложить...
   Он сказал "уложить" - вот подлец!
   - ... а также точно объяснить, каким образом этот шар туда попадет. Например, "тринадцатого" от "седьмого" в среднюю лузу.
   Вот, кретин! Не упоминай всуе моего имени! Слышишь ты меня или нет, чудовище?! Нет, этот красный перец не слышит никого, кроме себя. Вы спросите, почему я назвал красным перцем этого русского товарища? Потому что, когда я был человеком, поверьте, я то же, хоть и проживал в глубинке, кое-что слышал про Великую октябрьскую социалистическую революцию. И сейчас при игре в "Малую русскую пирамиду", разыгрываемую двумя неординарными русскими людьми на фоне чем-то напоминающего неприступную кремлевскую стену борта нашего стола, в которой через какое-то время мы все окажемся похороненными, как, скажите, я мог назвать его по-другому?! Между тем красный перец уверенно продолжал:
   - При игре по схеме "шар-луза" вам нужно будет назвать только номер прицеливаемого шара и лузы, моя дорогая. Каким образом вы загоните этого дурака в цель, не имеет никакого значения.
   - Сам дурак! - нервно огрызнулся я, но меня, понятное дело, вновь никто не услышал.
   - Какой вариант игры вам предпочтительнее, Наталия... Кстати, как ваше отчество?
   - Викторовна.
   - Наталия Викторовна?
   - Вы же наверняка уже знаете, Марк Карлович, - женщина я решительная и не люблю много говорить.
   - Тогда "шар-луза", Наташечка, как и в жизни? - на мой взгляд, не очень умно пошутил целеустремленный перец.
   - "Шар-луза", - кивнула в знак согласия женщина и, как-то небрежно прицелившись, со всей, прости Господи, дури разбила стоявшую на столе - чуть было не сказал "на Красной площади" - пирамиду.
   Рассвирепевший биток, что было сил ударил "шестого" - не знаю верно ли вы поймете меня - под дых, после чего больно стукнулся о длинный борт и, отскочив от него, получил увесистый, извините за каламбур, прямой в челюсть от смело вышедшей ему навстречу "десятки". Но не успел я, как следует, порадоваться, как мощный толчок со стороны "пятнадцатого" отбросил меня к противоположному борту, отрикошетив от которого, я оказался зажатым межу "пятым" и "девятым" шарами. Покрутившись несколько секунд на месте, я понял, что нахожусь, с моей, разумеется, точки зрения, в довольно выгодном положении. Потерев мысленно ушибленные места, я с презрением посмотрел на, извините на этот раз за карамболь, стонущего и харкающего кровью "девятого".
   - Соберись, тряпка, - бросил я ему, - ведь ты же... мужчина, - хотел было закончить я свою многозначительную сентенцию, но, вовремя спохватившись, добавил, - "девятый", ведь ты же "девятый". Кстати, если "четырнадцатый" в прошлой жизни, как я уже говорил, был откровенным подосиновиком, то про"девятого" рассказывали, что он был поросенком, родившимся в канун международного женского праздника - Восьмого марта. Видимо, чтобы не нарушать плавного течения жизни, а, может быть, чтобы не портить картину правящего миром бесконечного цифрового множества, "девятому", окончившему прошлую жизнь на вертеле в двухнедельном возрасте, был присвоен следующий за восьмым его нынешний невезучий номер. Не помню, что говорит про это число наука нумерология, но судя по нашему бедолаге "девятому", ничего хорошего она сказать все равно не сможет.
   Итак, слева я был надежно защищен "пятеркой", справа "девяткой", а между мной и битком находилась еще целая куча медленно восстанавливающихся от первого, надо сказать очень неожиданного потрясения, шаров.
   - Эй, ты, ублюдок! Попробуй достань меня! - в запале крикнул я, обращаясь к убийце-битку. - Слышишь ты, полосатый, попробуй достань меня!
   Зря, наверное, я так поступил, ибо биток в отличие от увлеченного совсем другим делом и потому никак на меня не реагирующего Марка Карловича вдруг "покраснел" больше обычного и в порыве неимоверной злобы ответил мне так, что если бы они были у меня на голове, то обязательно бы зашевелились. Похоже, что в этой суете я забыл сказать, кто "они", но я думаю, что вы поняли, что я, конечно же, имею в виду волосы.
   - У вас очень сильный удар, Наташа, - резюмировал между тем Марк Карлович, - это говорит о том, что девушка вы - безусловно решительная. Но, тем не менее, ни один шар не попал в лузу, и сейчас, позвольте, я покажу вам, как это делается.
   С этими словами он обошел стол и остановился примерно в том же месте, где на Красной площади находится Мавзолей. Куранты пробили десять часов вечера, сразу после чего на усыпанном звездами неоновых ламп небосклоне промелькнул закругленный конец нацеленного между, чуть было не сказал густых бровей битка, кия.
   - "Второго " в дальнюю угловую лузу, - уверенно прогремел баритон зевсоподобного Марка Карловича, после чего послышался легкий щелчок - и нас стало на одного меньше.
   - Браво, браво, Марк Карлович, - захлопала в ладоши моя ненаглядная в то время, как ударной волной после прямо-таки изуверского "наката" в исполнении одиозного русского меня вместе с внушительной группой товарищей отбросило к дальнему короткому борту.
   - Два ноль, - не давая нам опомниться, объявил счет злонамеренный Марк Карлович, - вынимайте шар, моя дорогая.
   Обойдя стол и, расположившись на этот раз, скажем так, в районе ГУМа, играющий эффектно навис над сукном, выставил вперед, точно копье, свой остроконечный кий, и едва биток вновь смог соединить сросшиеся после очередного удара в одно целое свои "густые брови", нанес ему сокрушительный правый боковик. Биток ахнул и, вращаясь против часовой стрелки и слегка оттолкнув по пути "пятнадцатого", уверенно покатился в сторону уже стоявшей одной ногой в лузе "четверки".
   - Прощайте, - крикнула "четверка" и утонула в лузе так же незаметно, как и пришла к нам когда-то на бильярдный стол.
   Несмотря на то, что при игре в "Малую русскую пирамиду" она всегда располагалась на самом верху, в прошлой жизни, насколько мне известно, она ничем особенным не выделялась и была не то пыльцой, не то песчинкой, хотя если разобраться - какая кому разница? С уходом "четверки" ситуация на столе несколько обострилась: прямо за моей, извините, спиной я чувствовал - черт побери, я действительно чувствовал - неровное дыхание "восьмого" шара. Ему было отчего нервничать: он стоял впритык к длинному борту и, если бы не я, наверняка получил бы уверенный клапштос. Конечно, мне трудно судить, о чем в эту минуту думал, признаться, неплохо играющий Марк Карлович, но лично я на какое-то время позабыл даже о своей ненаглядной Наталии - ведь для того, чтобы загнать "восьмого" в лузу, бьющему необходимо было сначала избавиться от меня.
   Я вновь опасливо огляделся по сторонам и не без облегчения отметил, что путь к левой дальней угловой лузе, в которую я мог бы быть теоретически довольно легко отправлен прямым дуплетом, плотно усеян израненными телами "третьего", "тринадцатого" и "шестого". Мне было жаль их, особенно этого несчастливого "тринадцатого". Шарам с большими номерами всегда доставалось много сильнее, чем нам, крепким середнячкам. Но в данном случае я ничем не мог им помочь, да, признаться, не очень-то и хотел - ведь в подобной ситуации та же злонамеренная "шестерка" наверняка не упустила бы случая задеть меня если и не увесистым плечом, то уж непотребной шуткой - совершенно точно!
   "Поклапштосил - и бросил!" - вспомнился мне один из ее афоризмов, посвященный мимолетной встрече нашей крупногабаритной красавицы с не менее неуклюжим "пятнадцатым" недалеко от правой губы дальней средней лузы где-то полтора-два месяца тому назад. Начавшийся так стремительно роман так же быстро угас после первой же, на взгляд непосвященных, совершенно пустяшной ссоры, закончившейся несколькими громкими обоюдными пощечинами с последующим падением в противоположные лузы.
   Как бы то ни было раздухарившийся и излишне самоуверенный Марк Карлович сначала положил было на меня свой дурной, хотя и довольно меткий глаз, но вскоре изменил свое решение и, фривольно прицелившись, пустил биток "двенадцатому" в левую незащищенную половину. Удар явно не получился. "Двенадцатый", отскочив в сторону всего на несколько сантиметров, словно волчок закрутился на одном месте. Я готов поклясться, что видел, как у него переплелись все внутренности. Еще мгновение - и его вырвало прямо на зеленое сукно.
   - Вот черт, - будто заметив, что на самом деле произошло, выругался Марк Карлович, - неужто ж я промахнулся?!
   - Не отчаивайтесь, мой дорогой, надо же и женщине дать поразвлечься, - взяла в свои руки нить не то бильярдной, не то только ей одной известной игры очаровательная брюнетка Наталия, - мне нравится вон тот, неприметненький.
   Кончиком кия она указала в мою сторону.
   - Этот, - удивился Марк Карлович, - по-моему, это очень трудный шар?!
   - Да-да, я трудный, - подтвердил я, - и уж, конечно, не неприметненький, - добавил с оттенком сожаления.
   Как обычно, меня никто не услышал.
   - Вы думаете, по нему не следует бить? - уточнила девушка у своего, вернее моего, благодетеля.
   - Мне кажется, лучше положить "шестерку"!
   - Хорошо, я попробую, - согласилась Наталия.
   - Спасибо, Марк Карлович, - чуть было не проронил я, но вовремя осекся.
   Гулкое цокание каблуков моей возлюбленной по паркету - а я ведь помнил, что такое каблуки женских туфель - заставило биток поежиться, а "шестерку" прикинуться ветошью. - Что, дрянь, допрыгалась? - тонко чувствуя, что сейчас он уложит именно ее, не то брызгая слюной, не то кипя ненавистью, прохрипел биток.
   И действительно, грациозно, точно ива над тенистым прудом, склонившись над зеленым сукном, Наталия прицелилась и несильным, но довольно точным ударом направила многострадальную "шестерку" в одну из запылившихся было угловых луз.
   - Вот это дело, - не без удовольствия проглатывая "шестерку", зашевелилась луза, - а то я было совсем застоялась. Слышишь, биток, ну-ка наддай этим неугомонным как следует!
   Однако битку какое-то время было не до этого. После столкновения с "шестеркой" у него, по-видимому, окончательно поехала крыша, и он долгое время метался между длинным и коротким бортами в поисках пристанища и успокоения. Что до последнего, то нашел он его едва ли, а что касается пристанища, то оно с позиционной точки зрения оказалось практически безукоризненным: куда ни глянь - со всех сторон его оружали потенциальные жертвы. И были у них очень кислые не то лица, не то перспективы.
   - Браво, милая Наташечка, браво, - захлопал в свои пухленькие ладони незабвенный Марк Карлович, - великолепный удар. Шесть шесть, как это ни парадоксально. И сейчас у вас снова хорошие шансы. Какой шар будете бить? Может быть, "пятнадцатый"?
   Услышав свой порядковый номер, "пятнадцатый" гордо поднял голову и запел что-то среднее между "Калинкой" и "Марсельезой". В сущности, из всей этой безликой толпы он выделялся скорее в лучшую, чем в правую или левую стороны. Он был спокойным и, я бы даже сказал, монументальным. Не удивлюсь, если узнаю, что в прошлой жизни он был фрагментом Великой китайской стены или пямятником Колумбу в Санто-Доминго. Его песня не отличалась замысловатостью сюжета. В ней шла речь о разудалом шаре, выкатившимся однажды из простой бильярдной семьи и попавшим по достижении совершеннолетия (по бильярдным меркам, разумеется) под влияние плохой компании. Ну, а дальше - все, как в жизни: преступление, наказание и вместо лузы - тюрьма. Потом революция, неожиданное освобождение и беззаветное служение идеям мира и добра. Едва успел "пятнадцатый" закончить свою романтическую песню, как тут же попал под каток разбушевавшегося не на шутку битка, пущенного с легкой руки моей очаровательной принцессы. "Вытатуированные" на нем цифры чуть было не сошли с его тела во время этого последнего для него сумасшедшего спурта. Докатившись до лузы, он с облегчением, поверьте мне, вздохнул и провалился в тартарары вслед за несвоевременно, но небезвозвратно ушедшими "вторым", "четвертым" и "шестеркой".
   - Вот, черт, - плохо скрывая охватившее его волнение, выругался Марк Карлович, - а вы везучая, Наталия, очень везучая.
   - И какой у нас счет? - выискивая на столе очередную безропотную жертву, поинтересовалась Наталия.
   - Шесть против двадцати одного.
   - Двадцать одно - это, конечно, у вас? - съязвила разошедшаяся в процессе игры женщина.
   - Двадцать одно - это у вас, - побагровел "непарнокопытный" русский.
   Обойдя стол и остановившись на этот раз со стороны, скажем так, Мавзолея, Наташа сфокусировала взгляд своих очаровательных зеленых глаз над стоящими практически на одной линии с противоположной центральной лузой "тузом" и "восьмеркой".
   - А что, если я попробую ударить в "восьмерку" с тем, чтобы она, в свою очередь, положила в лузу вон тот "первый" шар, - обратилась искусительница к своему слегка озадаченному спутнику, - как вы думаете, у меня это получится?
   - Теперь я уже ничего не знаю, - пожал плечами Марк Карлович и, как мне показалось, положил руку на упругую, как у нас шариков принято говорить, обратную сторону моей красавицы.
   - Прошу вас, Марк Карлович, не надо, - изогнувшись, как кошка, попыталась уйти от становившихся все более навязчивыми ухаживаний своего кавалера милая моя Наталия, - ведь это, согласитесь, уже не по правилам!
   - Правила выдумывают сами люди, чтобы впоследствии придумать к ним исключения, - философски заметил игрок.
   - Но я же не исключение, мой дорогой, я простая русская женщина, - парировала Наташа.
   - А вот тут-то вы как раз и ошибаетесь, золотко, вы - самое что ни на есть исключение. И игра, в которую мы с вами играем - это игра не для всех! Пусть эти болваны, - тут непревзойденный хам Марк Карлович небрежно кивнул не то в нашу сторону, не то в сторону, вероятно, окружавших их людей, - думают, что они точно такие же, как мы: с руками, ногами и головой. Но что могут они, Наташа: метаться, точно эти шары по столу, в поисках заработка и редких дешевых удовольствий? Нам же, вам и мне, принадлежит целый мир. Сделайте меня "своим" - и я покажу вам Рим, Париж и Чикаго!
   Услышав последние слова мягко стелющего Марка Карловича я неожданно всмомнил один эпизод из далекого и кажущегося сейчас таким нереальным моего человеческого детства. Однажды, когда я чем-то перед ним провинился, отец - нет, я все же не могу представить себе его облик - в наказание, хитро прищурившись спросил меня:
   - Хочешь, я покажу тебе Москву?
   И когда я, заинтригованный, наивно глядя ему в глаза, ответил:
   - Да.
   Отец взял меня за уши и несколько раз оторвал от земли. Помню, что тогда я плакал очень и очень долго, поскольку уши у меня горели так, как если бы биток прошелся по ним своими раскаленными добела костяшками.
   - Не соглашайся, - что было мочи крикнул я, стараясь привлечь внимание моей Наталии отблеском луча неонового светильника, неожиданно пришедшего ко мне на помощь, - не соглашайся - он обманет тебя!
   - Вы слышали, - замерев на долю секунды перед очередным ударом, поинтересовалась девушка, - мне показалось...
   Не может быть. Я чуть было не поверил - эх, я опять за старое - своим ушам. Она все-таки обратила на меня внимание!
   - ... мне показалось, что на улице грянул гром? - закончила фразу непредсказуемая и вероломная Наталия.
   От досады я чуть было не разлетелся на куски.
   - Гроза - это к счастью, моя дорогая, - явно издеваясь надо мной, заметил донжуанистый Марк Карлович.
   Меня и раньше, кстати, в бытность мою человеком чертовски раздражала вера во все эти бесчиленные и явно надуманные приметы. Когда же я после непонятно сколь долго продолжавшейся комы или безвременья вновь пришел в этот мир в образе бильярдного шара, то думал, что уж с чем-чем, так с верой в приметы будет раз и навсегда покончено. Как бы ни так! Причем не только игроки, но и мои друзья по несчастью, эти луноподобные создания, временами были столь суеверны, что мне просто-напросто хотелось на них плюнуть и отойти в сторону. Однако, как вы понимаете, я не мог сделать ни того, ни другого.
   Особенно мне запал в душу случай, когда примерно полгода назад, наш горячо любимый "первый" шар или "туз", как его иногда величают, перебежал, точно - так и хочется сказать - "черная кошка", дорогу чрезвычайно мнительному "одиннадцатому" шару.
   - Хана мне, - только и успел крикнуть "одиннадцатый", пересекая роковую черту, - оттуда я уже не вернусь.
   И что вы думаете? Прошло целых полтора часа, прежде чем изрядно подуставший к тому времени биток вспомнил о нем и хилым дежурным пинком направил "одиннадцатого" в лузу.
   А бывали и другие ситуации, когда напротив, казалось, ничто не предвещало бури, и вдруг небесам суждено было разверзнуться над нашими головами и оттуда неожиданно, точно карающий мечь, появлялся жесткий и неумолимый его величество - не случай, но вездесущий кий! Так около года назад, затерявшись в середине чуть пошатнувшейся после разбивки пирамиды, я мирно беседовал с "двенадцатым" о смысле бильярдной жизни.
   - Что жизнь - игра, - расстягивая слова и грассируя, рассуждал "двенадцатый", - и ты, "седьмой", как и я, да, впрочем, как и все остальные, никогда не угадаешь, куда в следующее мгновение угодишь. Когда я был петухом, в те томительные часы между топтаниями я точно так же, как и сейчас, очень много думал... Думал, поверь мне, "седьмой", не только о курах... Думал обо всем, пока однажды, о Боже, как мне не хочется вспоминать тот день, пока однажды... не попал в суп.
   - В суп, - ужаснулся я, - так ведь он же горячий?
   - Вот, именно, "седьмой"! Поверь мне, такого горячего супа я не хлебал никогда отродясь!
   - И где же соль, - непроизвольно скаламбурил я, - то есть, извини, "двенадцатый", я просто хотел спросить, к чему ты клонишь?
   - А клоню я, разлюбезный ты мой, к тому, что, сколько мы не рассуждай, на все - воля Кия!
   - Что верно, то верно, - вздохнул я, - и все же, наверное, надо пытаться... бороться, - хотел я было закончить фразу, но не успел, так как в этот момент откуда-то сверху раздалось умопомрачительное:
   - Массе!!!
   Вслед за этим непонятно кому принадлежащим возгласом со звуком падающего метеорита в и без того безволосую макушку моего приятеля вонзился всепроникающий кий. Лицо "двенадцатого" скорчилось от боли, после чего он с бешеной скоростью завертелся и унесся от меня по неописуемой дуге, скрывшись за остатками раздробленной пирамиды. Когда мы позже вспоминали с ним этот случай, он рассказал мне, что после незабываемого "массе" в лузу он все-таки не попал, а остановился на волоске от нее и был через мгновение добит очередным, на этот раз весьма немудренным ударом.
   "Хорошо все же, что это была луза, а не суп," - подумал я про себя, не желая бередить воспоминаниями хрупкую бильярдную душу "двенадцатого".
   "Щелк!" - услышал я между тем, как, точно спички, сломались очередные несколько ребер некогда элегантного "туза" после его столкновения с "восьмеркой". Отскочив от нее, "туз", сделав несколько кувырков вперед, больно ударился о длинный борт, после чего зыстыл на месте как вкопанный, тупо озираясь по сторонам. "Восьмерка" вразвалочку, в прямом практически смысле этого слова, отошла к противоположному длинному борту, у которого и осела.
   - Не переживайте, моя душечка, - оживился Марк Карлович, - вы все равно совершенно бесподобно играете и учитесь чрезвычайно быстро.
   - Просто у меня очень хороший учитель, который завтра же возьмет меня к себе на работу, не так ли? - парировала Наташа.
   - Разумеется, после того, как сегодня, закончив партию, мы поедем ко мне и займемся еще более интересным и тонким, нежели бильярд, делом, верно?
   - Не знаю, не знаю, - пожала плечами красавица, - мы об этом пока не договорились.
   - Вы правильно сделали, что сказали "пока", моя дорогая, - прицелившись и на редкость эффектным ударом уложив в две угловые лузы одновременно того же многострадального "туза" и "девятку", подытожил Марк Карлович, - вы правильно сказали "пока".
   Обойдя стол несколько раз и внимательно оценив позицию, играющий вновь, заправски отведя кий назад и сделав им два контрольных прицеливаемых движения взад-вперед, нанес сокрушительной силы удар в нижнюю часть туловища многострадального битка. Биток пулей рванул по направлению к недавно осевшей у длинного борта "восьмерке", дуплетом загнал ее в противоположную центральную лузу и, откатившись назад, вновь застыл, плотоядно улыбаясь, в выгодной для себя и играющего позиции.
   - Тридцать четыре против двадцати одного, - улыбкой, похожей на улыбку битка, отреагировал на происходящее торжествующий Марк Карлович, - может быть, мы закончим партию досрочно и поедем ко мне, неукротимая вы моя Наташечка?
   - Тогда я вряд ли сумею понять главное, Марк Карлович!
   - Что же это?
   - Умеете ли вы ждать...
   - Ну, не идиоты ли они? О чем они говорят? - неожиданно подкатили ко мне остатки развалюхи-"третьего".
   - Не нравится - не слушай, - огрызнулся я, - у них своя, у нас своя свадьба!
   - Ты молодец, "седьмой", у тебя есть еще силы шутить, - зализывая раны, отреагировал "третий", - может быть, выпрыгнем отсюда, как ты когда-то хотел?
   - Неужели ты уже не боишься? - в свою очередь, удивился я. - Ладно, подкатывай, если сможешь, в конце партии - там поговорим.
   - Попробую, - прохрипел "третий" и на какое-то время потерял так впоследствии никем и не найденное сознание.
   Окончательно озверевший и, казалось, совсем не чувствующий боли биток в то время, как Марк Карлович методично выискивал свою очередную жертву, образно говоря, от нетерпения "бил копытом" так сильно, что искры летели не только из его покрасневших от воспаленного воображения и чрезмерных перегрузок глаз, но и из-под "копыт" тоже.
   - Замочу! Я всех вас замочу! - злобно рычал он.
   И на этот раз, находясь на открытой и потому не совсем пригодной для острот и смелых высказываний местности, я предпочел ему не перечить. Тем более, что в отличие от прочих оставшихся в живых шаров, я, наверное, наиболее отчетливо понимал, что первопричиной всех наших сегодняшних бед является, конечно же, не биток, а мой непримиримый соперник Марк Карлович. "К черту битка, - подумал я, - главное - нейтрализовать этого самоуверенного кретина, а то, чего доброго, он наберется наглости и действительно затащит мою Наталию к себе домой, а там..." От самой мысли, что этот негодяй так запросто сможет уйти отсюда, вволю поглумившись надо мной и моими собратьями, вдобавок прихватив мою женщину, мне стало вдруг нестерпимо тошно. Нет, я должен, должен его нейтрализовать... Но как, ведь силы такие неравные? Может быть, действительно в конце партии обратиться за помощью к "третьему"? Навряд ли, однако, у него хватит сил и главным образом душевных, а не физических! Придется действовать самому. Ну, что же, мне не впервой! Шар-то я решительный! Так что, ладно, поиграй пока, сволочь, потешься! Придет еще мое время! Вот увидишь, мое время еще придет!
   Между тем, не обращая никакого внимания ни на меня, ни на мои сентенции, что, надо признать, с тактической точки зрения было весьма неплохо, самоуверенный игрок демонстративно медленно склонился над столом, занес кий и легким шлепком попытался было уложить в лузу раскорячившегося у короткого борта "тринадцатого". Как это ни удивительно, но "тринадцатому" так же не повезло, как и Марку Карловичу, с той только разницей, что Марк Карлович промахнулся, а "тринадцатый", получив все же увесистую оплеуху от ухмыльнувшегося по причине нелепого развития ситуации битка, остановился так близко к краю пропасти, что ни у кого из присутствующих, в том числе и у нас, бильярдных шаров, не осталось и тени сомнения в том, что следующий удар придется ему ... - да и точнее вряд ли скажешь - придется ему прямо в темечко.
   И действительно, не мешкая ни секунды и лишь игриво подмигнув раздосадованному Марку Карловичу, моя очаровательная Наталия прицелилась и довольно уверенно отправила "тринадцатого" в последний путь.
   - Какой у нас счет, любезный Марк Карлович?
   - Тридцать четыре - тридцать четыре.
   - Ничья? - на всякий случай уточнила скрупулезная Наталия.
   - Моя, - упрямо огрызнулся непоколебимый Марк Карлович.
   - Ваша? - округлила тонко очерченные брови девушка. - Счет: тридцать четыре -тридцать четыре, и вы говорите, что партия ваша?
   - Не партия, а вы, Наташечка, вы - моя жизнь и моя любовь, - с этими словами Марк Карлович неожиданно проворно обхватил искусительницу за талию и попытался было поцеловать в губы.
   - Не пора ли мне писать заявление о приеме на работу? - проворно высвободившись из объятий маньяка, спросила обворожительная Наташа.
   - Берите лист бумаги и пишите, - неожиданно для оставшихся - чуть было не сказал "собравшихся" - отреагировал-таки на просьбу соискательницы непредсказуемый бильярдист и благодетель.
   - Что писать? - достав из сумочки, по-видимому, заранее приготовленную авторучку и лист бумаги уточнила девушка.
   - Пишите. Я, такая-то такая, прошу зачислисть меня на работу в компанию такую-то на должность секретаря-референта с окладом в соответствии со штатным расписанием. Теперь поставте сегодняшнее число и распишитесь. Вот так. Умница. А теперь дайте это заявление мне. Да, вот так. Дайте ручку. Смотрите теперь, что здесь напишу я: "В приказ. Принять на работу на должность секретаря-референта." С сегодняшнего числа. Вот и все. Да, и, конечно же, моя подпись. Держите. Вы этого хотели?
   - Вы - настоящий мужчина, - свернув заявление и спрятав его в сумочку, поблагодарила Марка Карловича его хитроумная спутница.
   - А вы - настоящая женщина! - не переставая удивляться тому, как ловко-таки она обвела его вокруг пальца, в эйфории любовного восторга воскликнул я.
   - Спасибо вам, огромное спасибо, - любезно отозвалась моя Наталия.
   - Да не за что, - по-простецки ответил я.
   - Спасибо вам, Марк Карлович. И поверьте, что вы сделали правильный выбор - и я вас никогда не подведу, - как-то, на мой взгляд, несколько нелогично закончила свою последнюю фразу моя возлюбленная.
   Между тем, пока я вслушивался в разговор труднопостижимых для других, но не для меня моих бывших, как мне представляется, соотечественников, ко мне волею случая подкатили два, на первый взгляд, совершенно разных, а на деле одинаково юморных и бесшабашных бильярдных шара - "пятый" и "десятый". Поговаривали, что оба они в прошлой жизни подрабатывали то ли в кино, то ли в театре в качестве реквизита и, по-видимому, набрались разных фраз и выражений от своих любимых актеров. Фразы эти они вставляли по всякому поводу и без повода. И если бы вы их встретили - чуть было не сказал "на улице" - то наверняка приняли бы за сумасшедших, ибо из их слов нельзя было понять ровным счетом ничего. Но самое смешное даже не в этом, а в том, что "пятый" в бытность свою реквизитом подрабатывал вешалкой, а "десятый" - и это тот "десятый", который полчаса назад уверенно встретил битка прямым увесистым ударом в челюсть - сапогом. Да-да, вы не ослышались: вешалкой и сапогом.
   Однако они были симпатичны мне эти двое хотя бы уже за то, что несмотря на постоянные избиения они, то ли действительно не понимая, что происходит, то ли умело делая вид, оставались всегда эдакими, по-бильярдному выражаясь, дурачками: куда, мол, не просят, туда мы и направимся. По-человечески говоря, они были воинствующими диссидентами, жизненным кредо которых был откровенный вызов обществу и существующей морали. Иными словами, делали они всегда, что хотели и несли полный бред, порой непонятный даже им самим. Вот и сейчас их откровенная брехня изрядно действовала мне на нервы, мешая сосредоточиться на вычерчивании - надеюсь вы уже привыкли к моим метафорам - в голове плана нейтрализации моего основного конкурента и подлеца по жизни Марка Карловича.
   - Заткнитесь вы наконец, - покачнувшись от порыва ветра, устроенного неугомонным битком, пронесшимся по направлению к "одиннадцатому", сказал я, - вы меня раздражаете.
   - Тебе не интересно - не смотри, - непонятно с кем разговаривая, затараторил "пятый".
   - Кафтан на нем изрядно истрепался, - провожая взглядом недобитого до конца "одиннадцатого", ностальгически чувственно произнес "десятый".
   - Как вам не стыдно, - вновь возмутился я, - может быть, кто-то из вас будет следующим!
   - Бить или не бить - вот в чем вопрос, - не унимался шизофренический "пятый".
   - Так жизнь скучна, когда клапштосов нету, - вторил ему не менее непредсказуемый "десятый".
   Между тем, несмотря на сложную прифронтовую обстановку и сопутствующий ей откровенный параноидальный бред, я все же нашел в себе силы сосредоточиться и из лоскутков оборванных мыслей нарисовал в первом приближении план молниеносной контратаки против зарвавшегося Марка Карловича.
   - Враг будет разбит. Победа будет за нами, - не унимались два моих красноречивых соседа.
   Однако для того, чтобы реализовать мой план, мне нужно было как можно скорее покончить с нашим любовным треугольниом и расположиться на зеленом сукне стола так, чтобы биток, а значит, и Наташа в момент удара, я и прицеливаемый Марк Карлович находились на одной прямой: и лучше всего неподалеку от одной из центральных луз. Если мне удастся оказаться в нужной позиции, то тогда... Нет, это невыносимо: в который уже раз за сегодняшний вечер он бесцеремонно лезет к ней целоваться! Еще немного, моя милая, еще немного - и я приду к тебе на помощь. А сейчас, сейчас настало время действовать.
   - Эй, ты, биток, дурья твоя башка, ты, видно, совсем позабыл обо мне?! - рявкнул я так громко, что даже "пятый" и "десятый" на мгновение замолчали.
   - Когда я уложу "одиннадцатого" - сразу же вернусь за тобой, - уверенно зло прореагировал на мою реплику "непронумерованный".
   - Эй, ребята, хватит болтать! Есть дело, - вынужденно обратился я все к тем же небуйно помешанным "пятому" и "десятому", - хотите посмотреть, как я уложу этого кретина с кием в руке?
   - Марка Карловича? - сконцентрировался "пятый".
   - Его родного. Если получится - вместе посмеемся!
   - А если нет, то вместе поплачем? - съязвил "десятый".
   - Если нет, то тоже посмеемся... Только по другому поводу, - на свой манер развил тему неунывающий "пятачок".
   - "Пятый". "Пятый". Я "седьмой", - просигналил я, - так хотите вы посмеяться, черт возьми, или нет?
   - А что нужно делать?
   - Когда биток погонит "одиннадцатого" в лузу и откатится в вашу сторону, возьмите его "в коробочку" так, чтобы рикошетом он задел и меня, направив к вон той центральной лузе, - махнул я - да какая, в конце-концов, разница чем, пусть даже рукой - в сторону противоположного длинного борта.
   - И все? - не без подозрения смерил меня взглядом заинтересовавшийся "десятый".
   - И все! - убедительно кивнул я в ответ.
   - И что будет потом? - просюсюкал "пятый".
   - Потом вы будете долго и взахлеб смеяться, - пообещал я.
   - Над тобой?
   - Нет, над ним, - и я - чуть было не сказал "ткнул пальцем" - в сторону все того же неугомонного ловеласа Марка Карловича.
   - Ты что же отнимешь у него кий?
   - Да нет, у меня есть идея получше!
   Короче, я все же дожал их - и они согласились.
   Озверевший биток между тем, как и пообещал, тяжелейшим накатом погнал "одиннадцатого" в лузу.
   - А вы молодец, моя душечка, вы очень быстро учитесь, - сказал подраслабившийся Марк Карлович и занял как раз ту позицию, которая и была ему предначертана в моем дерзком и умопомрачительном плане. - Надеюсь, в работе и других играх вы будете так же сильны, как и на бильярде?
   - Все зависит от вас, мой босс и мой благодетель, - ловко увернулась от прицельной нападки негодяя моя Наталия и, проводив взглядом "одиннадцатого", свалившегося в лузу, точно переспевшая груша, также заняла именно ту позицию, о которой я молил Господа Бога.
   - Вот черт, - толкнул плечом зазевавшегося было "пятого" молодчина "десятый, - я начинаю верить, что у него это может получиться! Давай-ка поможем ему сделать то, о чем он просил.
   Не успели вещие слова "десятого" повиснуть в воздухе, как отскочивший от скончавшегося в судорогах "одиннадцатого" биток, грязно ругаясь, направился в их сторону.
   - Плотнее, ребята, плотнее, - крикнул я им, - сегодня мы не на параде!
   Услышав мой подбадривающий крик, эти двое неплохо сгруппировались и перед тем, как получить зубодробительный удар от битка, успели-таки ответить мне жизнерадостной репликой. В пылу схватки я даже не понял, кто из них, сохранив в себе остатки мужества и смело приняв удар на себя, крикнул:
   - "Седьмой" лови ублюдка - только сделай так, чтобы мы потом от души посмеялись.
   - Гоните его сюда, ребята, и я обещаю вам настоящее шоу.
   Взяв биток, как я и просил их, выражаясь по-футбольному "в коробочку", "пятый" и "десятый", заметно смягчив ударную волну, отбросили его в мою сторону. Перед тем, как встретиться с битком, я напружинился, и когда "полосатый" все-таки достал меня на последнем своем издыхании, я точно кенгуру отпрыгнул от него на весьма приличное расстояние, остановившись в роковой, с бильярдной, и в идеальной, с моей точки зрения, позиции. Прямо за моей, извините уж за назойливость сравнений, спиной находилась центральная луза, не та, что ближе к ГУМу, а та, что рядом с Мавзолеем. Где-то за ней я чувствовал присутствие моего злейшего врага, испускающего сладострастные флюиды в сторону моей возлюбленной, изрядно, кстати, сдобренные ароматом, если я не ошибаюсь, "Hugo Boss". Одного не учел, затеяв эту разудалую игру, недальновидный Марк Карлович: между ним и Наталией встал не какой-нибудь салага или слюнтяй, а я - "седьмой" бильярдный шар! И этим все сказано! Любовного треугольника не получилось: теперь мы стояли на одной прямой.
   - Молись - твое время вышло, - прохрипел биток, разогревая мышцы перед очередным, на этот раз так необходимым мне броском.
   - Я - атеист, сволочь, - ответил я, - и опустил забрало.
   Наталия, изогнувшись, как куница, из которых эти сумасшедшие русские шьют шапки для своих женщин, посмотрела сначала на находящуюся за моей спиной лузу, а потом на меня. Свет ее лучистых зеленых глаз так заворожил меня, что я чуть было не позабыл о предстоящем поступке. Собрав волю в кулак, я крикнул, что было мочи:
   - Ну же, моя любимая, ударь! Пожалуйста, ударь посильнее!
   То ли действительно услышав меня, то ли назло своему спутнику Наташа сделала несколько пристрелочных движений и неожиданно ни для кого - кроме меня, разумеется - резко вонзила кий битку прямо в область солнечного сплетения.
   - Вот, дрянь, - крякнул биток и, подлетев ко мне, со всей дури врезался в мою нижнюю половину.
   Ахнув, в свою очередь, от боли, я тем не менее нашел в себе силы правильно сгруппироваться и, воспарив над зеленым сукном, ловко перемахнул через бортик.
   - Он сделал это! Он сделал это! - услышал я где-то далеко позади восхищенные крики оставшихся на столе товарищей, заглушаемые ревом долгих и продолжительных аплодисментов.
   - Я сделал это, - пробормотал я и, перехватив на мгновение восхищенный взгляд моей Наталии, от смущения изрядно покраснел.
   Это была победа. И мне плевать было на то, что они, эти двое, пришли сюда поиграть в только одним им понятную игру. Игру без названия. Что ж! Они играли зло и красиво. Но они играли непонятно во что. А мы, все шестнадцать, - да-да, вы не ослышались: все шестнадцать, в том числе и биток - играли в нашу игру под названием "бильярд". И это, согласитесь, звучит гордо! Они, эти двое, думали, что безусловно управляют нами, что способны нас полностью подчинить. Но мы все оказались не из робкого десятка. Мы доказали им, что мы тоже - чуть было не сказал "люди" - бильярндые шары, конечно, но вместе с тем напористые, костистые и целеустремленные. Долго еще впоследствии при свете неоновых ламп, усыпавших неполномасштабное небо зала, наше и несколько следующих поколений шаров вспоминали мой бессмертный прыжок, вошедший не только в учебники по бильярду, но и в учебники истории тоже.
   Однако я, кажется, несколько отвлекся, а между тем вслед за моим прыжком неожиданно произошло то, что никак не входило даже в мои и без того дерзновенные планы отмщения. Вывалившись за борт и сильно ударившись о паркетный пол, я подкатился прямо под правую ногу зазевавшегося на мгновение Марка Карловича. Ничего не подозревавший игрок, сделав шаг навстречу, наступил на меня, поскользнулся и со всего маху ударился виском о внешнюю металлическую часть угловой лузы. Вскрикнув от боли, он с грохотом, как уверяли впоследствии очевидцы, но довольно точно вошел в лузу, после чего рухнул на пол. Глаза его округлились от ужаса и застыли, а из правого виска фонтаном брызнула кровь.
   - Ты убил его, ведь ты же убил его! - схватив меня чуть ли не за уши и подняв так высоко, что, клянусь, я мог видеть не только Москву, но и почувствовать неровное дыхание моей любимой, воскликнула Наталия.
   - Да, но ведь он уже принял тебя на работу, - стесненный нестандартными обстоятельствами, бросил я чрезвычайно глупую фразу, за что тут же и поплатился: размахнувшись, что было сил моя возлюбленная зашвырнула меня так высоко в небо, что я чуть было не встретился с одним из украшавших его неоновых светил.
   Взмыв вверх и на мгновение зависнув в воздухе, я бросил прощальный взгляд - чуть было не сказал под конец "на многострадальную Землю" - и не без удовольствия обнаружил, как катаются внизу от смеха по пропитанному нашим потом и кровью сукну все те же бесшабашные "пятый" и "десятый" бильярдные шары...
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  

ОТКРОВЕНИЕ

ИММАНУИЛА БЛАНКА

  
  
   И проснулся Ибрахим, и открыл глаза,
   И понял, что не спал, и опять проснулся...
  
   Воистину то, о чем буду свидетельствовать ниже я, старший сын Людвига Бланка, Иммануил произошло со мной на далеком острове Этнос. И воды, и небеса, и земли пусть не иссякнут, как не иссякнет запас слов, с помощью которых я попытаюсь описать виденные мною события. Страшны и ужасны нижеследующие события, и если ты еще не окреп духом, мой читатель, то наберись мудрости и отложи рукопись в сторону до тех пор, пока не снизойдет на тебя Божья благодать и не созреешь ты до глубинного понимания всего происходящего. И я когда-то так же, как ты, был слеп и потому смешон перед бурным потоком нескончаемых событий. Я пытался уследить за ходом их развития и найти в них какую-то логику, но тщетно. Войны и катаклизмы, то тут, то там нарушающие мирное течение истории, ставили меня в тупик, так как я не мог усмотреть за этим никакого рационального, не говоря уже о Божественном, объяснения. И так бы и жил я в этом царстве темноты, если бы не светлый и одновременно очень жестокий миг озарения, однажды снизошедший на меня с разверзшихся небес.
   И было дивно, и одновременно натуралистично то видение. Сонмы густых туч вдруг заволокли небо. И когда я уже подумал, что на остров неотвратимо надвигается буря, тучи расступились, и из-за них на разукрашенной отблесками внезапно воссиявшего солнца колеснице, запряженной тройкой гнедых лошадей, выехал белокурый мальчик.
   - Кто ты? - с трудом сдерживая охватившее меня волнение, спросил я этого нежданного посланца небес.
   - Я сын того, кто никогда не рождался, - ответил он, и сойдя с колесницы, подобно облаку плавно опустился на землю. - Я пришел, чтобы рассказать тебе правду.
   - Правду о чем?
   - Правду о том, что никогда не случится, ибо это уже произошло.
   - И почему ты выбрал меня, о величественный, Иммануила Бланка, старшего сына Людвига Бланка?
   - Потому что ты один из немногих, кто готов. Итак, слушай. У всего есть свой определенный срок. У всего есть конец, и, по-видимому, у всего есть начало. Внимай, и я подробно расскажу тебе о конце, и узнав о конце, ты сможешь лучше познать начало. И если, когда я буду говорить, тебе вдруг станет холодно или жутко, подойди поближе к моим лошадям и почувствуй их небесное тепло и пульсацию жизни.
   - Как зовут тебя, о Ангел? - не выдержал я и с мольбой простер руки в сторону божества.
   - Апокалипсис, ибо я и есть олицетворение конца.
   Капли холодного пота выступили у меня на лбу, и, признаюсь, молодушный, я уже хотел было отступить, убежать от этой неожиданной встречи, но то ли гулкое дыхание огнедышащих лошадей, то ли пронзительный взгляд Ангела Апокалипсиса скорее заставили, чем убедили меня остаться на месте. Когда-то, наверное уже очень давно, мне приснился сон, как будто бы я, маленький серый котенок, оказался в окружении трех разъяренных голодных псов. И пока я стоял на месте, они лишь брызгали на меня слюной, не решаясь подойти ближе, но стоило мне сделать всего один шаг назад, как они дружно набросились на меня и, вероятнее всего, разорвали бы в клочья, если бы это был не сон. И сейчас, много лет спустя, история будто бы повторялась всего лишь за одним исключением: напротив меня стояли не три разъяренных голодных пса, а не кто иной, как Ангел Апокалипсиса, и, кроме того, это уже был не сон.
   - Когда-то очень и очень давно, - заглядывая не то вдаль, не то в глубины темного вселенского прошлого, продолжил свое повествование загадочный небесный посланник, - на Земле появился человек. Не спрашивай меня, Иммануил Бланк, сын Людвига Бланка, откуда произошел этот человек, ибо если я расскажу тебе это, волосы на голове твоей в мгновение ока станут седыми, и, не успеешь ты осознать сказанное, как тут же превратишься в прах. Не о происхождении человека хочу рассказать я тебе, но о его глупости, о неумении постичь то, что, казалось бы, лежит на поверхности. Я хочу рассказать тебе о конце, который случился тогда, когда люди научились покорять могучие силы природы, строить ковчеги и проникать в тонкие слои подсознания. Я хочу предостеречь людей от повторения конца, ибо однажды он уже был, и я, Ангел Апокалипсиса, достаточно напился крови и наслушался человеческих рыданий. Верь мне, Иммануил Бланк, не корысть и не двуличие сейчас говорят во мне. Я явился тебе потому, что я уже был, а тебе лишь предстоит состояться для того, чтобы дать человечеству новое знание или хотя бы на миг задуматься о конечности земного бытия. Не думая о конце, не сдвинуть горы и не испить исполненной мудрости и многовекового холода нещадно бьющейся о камни воды из водопада человеческих надежд.
   Знай, Иммануил Бланк, сын Людвига Бланка, что всего каких-то двадцать тысяч лет назад на Земле было два материка. И проживало на этих материках к тому времени, о котором я рассказываю тебе, без малого двенадцать миллиардов человек. Первый материк назывался Эклиния и был расположен примерно в тех же широтах, что и современная Европа и незначительная часть Азии. Схематично я могу обрисовать его тебе так. Если увеличить примерно в три раза Пиренейский полуостров, на севере срезать выступ скандинавских стран, на востоке ограничиться Уральским горным хребтом, а на юге переместить полуостров Индостан в район Красного моря, получится Эклиния, материк площадью около тридцати пяти тысяч квадратных километров. Второй материк назывался Атлантида...
   - Атлантида?! - встрепенулся я, дотоле завороженно молчавший, - не ослышался ли Иммануил Бланк, о Ангел Апокалипсиса, ведь ты сказал - Атлантида?
   - Нет, ты не ослышался, Иммануил Бланк, старший сын Людвига Бланка - второй материк назывался Атлантида. Объяснить то, что он из себя представлял, можно довольно просто, если представить себе Западное полушарие, в котором Северная Америка сдвинута к экватору вплоть до десятого градуса южной широты, а Южная Америка как бы перевернута на девяносто градусов по часовой стрелке и наложена на Северную Америку, образуя некое подобие креста.
   - Креста? - вновь выказал я изумление, совсем сбитый с толку Ангелом Апокалипсиса.
   - Да-да, креста. Кстати, имей в виду, что все эти многочисленные теории о происхождении креста, которыми так гордится эзотерическая наука, не стоят и выеденного яйца. Изначально крест произошел из формы земель Атлантиды. Все остальное - выдумки либо интерпретации отдельных ученых умников.
   Инстинктивно я, Иммануил Бланк, старший сын Людвига Бланка, пошарил правой рукой по своей груди в поисках маленького серебряного крестика, надетого мне на шею ныне давно уже покойным отцом Петером, настоятелем Церкви Святого Воскресения в Кановице. Нащупав крест, я испытал некоторое облегчение и, завороженный магией повествования странного небесного посланника, подошел на несколько шагов ближе к нему. О, если бы я знал или хотя бы мог догадываться о том, каким поистине могильным холодом веет от Ангела Апокалипсиса, конечно, я бы воздержался о столь необдуманного поступка. Но теперь, приблизившись к этому ледяному, хотя и принявшему облик мальчика, осколку вечности, я с ужасом обнаружил, как меня начинает бить озноб. Губы мои посинели, кожа покрылась пупырашками, а руки задрожали так, как если бы накануне я целый день только и занимался тем, что рубил дрова.
   От Ангела Апокалипсиса, конечно же, не ускользнуло изменение моего состояния, но он, по-видимому, давно привыкший к многочисленным проявлениям человеческой слабости и несовершенства, сделал вид, что не замечает произошедшей во мне перемены и продолжил свой необычный рассказ:
   - В Эклинии в то время, о котором я говорю, проживало без малого двенадцать миллиардов человек. С государственной точки зрения, Эклиния представляла собой Конфедерацию, в которую входило сто пятьдесят членов. Каждый из членов Конфедерации имел право делегировать в Совет Конфедерации только одного своего представителя независимо от числа проживавших на его территории людей. В свою очередь, сто пятьдесят членов Совета Конфедерации выбирали из своего числа Председателя Совета Конфедерации. В тот год, о котором я говорю, им стал... Мабус.
   Услышав это имя, я, Иммануил Бланк, старший сын Людвига Бланка, и без того уже изрядно обескураженный, чуть было не вскрикнул от обуявшего меня ужаса. Не знаю, как другие, но о Мабусе, так и невыявленном третьем (вслед за Наполеоном и Гитлером) антихристе я был довольно неплохо осведомлен. Невольно мне пришел на ум тот катрен из произведений Нострадамуса, в котором непосредственно упоминается это имя:

Мабус вскоре умрет, и тогда

Страшная гибель на землю падет.

Рушат войска за грехи города.

Жажду и голод комета несет.

   И только теперь, о братья мои, находясь на теплом и далеком острове Этнос, десятки раз переосмыслив то, что я услышал из уст Ангела Апокалипсиса, я начинаю понимать тщетность попыток многочисленных комментаторов Нострадамуса найти Мабуса среди ныне живущих людей. Мабуса среди нас нет, ибо он тоже... уже был.
   - При Мабусе, - продолжал между тем Ангел Апокалипсиса, - дела в Эклинии пошли совсем плохо. Продовольственных ресурсов и медикаментов не хватало. То здесь, то там на территории Конфедерации возникали очаги голода и болезней. Загрязнение окружающей среды достигло ужасающих размеров. Многочисленные пилотируемые космические запуски невосполнимо разрушили озоновый слой. Повышенный, в том числе и по причине интенсивного использования в промышенных и военных целях ядерных технологий, радиационный фон способствовал увеличению числа раковых и иных тяжелых заболеваний. Многомиллиардный народ негодовал и требовал, как ему казалось, восстановления исторической справедливости.
   Дело в том, Иммануил Бланк, старший сын Людвига Бланка, что по мере того, как в Эклинии произошел чудовищный демографический взрыв, и полностью были истощены природные ресурсы, а из всех достижений цивилизации относительно развитыми оказались по существу две отрасли: ядерная и космическая, в Атлантиде, в которой к тому времени проживало около четырех миллиардов человек, царило относительное благополучие. Двигатели внутреннего сгорания не использовались уже более двадцати лет, хотя именно в Атлантиде в отличие от Эклинии, жители которой до сих пор ездили на допотопных автомобилях, сохранились значительные запасы нефти и газа. Экологическая ситуация выглядела благоприятной. Отраслями, приносящими основной доход государственному бюджету, стали информатика, биохимия и энергетика. Настоящий же прорыв в области новых технологий произошел тогда, когда в лаборатории изучения межгалактических взаимосвязей Энергетического научно-исследовательского центра в штате Куруто был открыт принципиально новый вид энергии - протореликтовый.
   - Протореликтовый? - уже не без интереса, но еще не без опаски вновь переспросил я Ангела Апокалипсиса, услышав, как мне показалось, хоть и мудреное, но отчасти знакомое мне слово. Помнится, я где-то читал о реликтовом излучении, возникшем в момент, если я не ошибаюсь, "первоначального взрыва", объявившего о происхождении нашей Галактики и существующего и по сей день. Но что такое "протореликтовый вид энергии" я, Иммануил Бланк, конечно же, знать не мог. Да и мой собеседник как-то довольно зло отреагировал на мой, казалось бы, вполне естественный вопрос, чем в очередной раз поверг меня в состоянине глубокого шока:
   - Когда человечество узнало о протореликтовом виде энергии, оно чуть было не прекратило свое существование. И я так спрошу тебя, Иммануил Бланк, старший сын Людвига Бланка: ты все еще хочешь знать, что представляет из себя эта энергия? - При этом с детского лица Ангела Апокалипсиса на меня взглянули столь недетские исполненные вселенской скорби глаза, что я непроизвольно сделал несколько шагов назад и не присел, а скорее упал на ствол поваленного недавним ураганом дерева.
   - Нет, мне это знать не нужно.
   - В таком случае, - победоносно глядя на меня, продолжил Ангел Апокалипсиса, - узнай же, о Иммануил Бланк, что как только этот вид энергии был открыт, ковчеги (а именно так назывались в Атлантиде, да и в Эклинии тоже, межпланетные космические корабли) научились преодолевать расстояние в сотни тысяч световых лет.
   Когда разошедшийся Ангел Апокалипсиса заговорил о ковчегах, смутная догадка закралась ко мне в душу. Неожиданно я стал ловить себя на мысли, что несмотря на всю абсурдность и чудовищность произносимых небесным посланником речей в его рассказе присутствуют элементы, придающие ему внутреннюю логику. Однако удастся ли постичь ее мне, малоизвестному и порой невнятно философствующему Иммануилу Бланку, старшему сыну Людвига Бланка? Ибо если случится чудо, и мне действительно удастся понять то, что было в самом конце - как знать? - может быть, прав Ангел Апокалипсиса, я, возможно, сумею постичь и начало.
   - Именно для того, чтобы ты знал, каким был конец, - явно прочитав мои мысли, продолжил проницательный небесный посланник, - я и снизошел к тебе, Иммануил Бланк, старший сын Людвига Бланка. Я хочу, чтобы ты знал, что кровь, пролитая Мабусом в одна тысяча девятьсот девяносто девятом году по земному летоисчислению...
   - По земному летоисчислению? - вновь не удержался я от, наверное, довольно глупого, с точки зрения Ангела Апокалипсиса, вопроса.
   - Именно по земному летоисчислению... столь глубоко просочилась в землю, что когда отгремели первые локальные военные конфликты, над некоторыми городами в течение нескольких месяцев можно было видеть то кроваво-красные облака, то свинцово-протореликтовые тучи. Крови было столько, что даже мои небесные соратники не без страха поглядывали на меня, подозревая, что именно я, а не Мабус или, скажем так, сами люди стали причиной разыгравшейся вселенской трагедии. При этом действительная причина трагедии была, на мой взгляд, довольно проста.
   - И в чем состоит эта причина? - завороженный и, как мне казалось, постепенно прозревающий, прямо глядя в бездонные глаза Ангела Апокалипсиса, спросил я.
   - Причина, конечно, же не в Мабусе, - снисходительно улыбнувшись, ответил всеведающий небесный посланник, - и даже не в природной людской зависти или ненависти. Причина в другом. Земля, как и все существующее, имеет свой срок. И когда приближается этот срок, ничто не может предотвратить конца.
   - Как ничто не может предотвратить начала, - неожиданно осмелев, произнес я.
   - Браво, Иммануил Бланк, - ухмыльнулся Ангел Апокалипсиса, - кажется, мои слова ложатся на благодатную почву. Ты стал говорить о начале, значит, ты кое-что понял о конце.
   - Пока я отчетливо понял только то, что он уже был и то, что он был ужасен.
   - Понимание этого и есть самое главное. Именно ради этого я и спустился к тебе с небесных вершин. Конец уже был, и ужасом было охвачено все земное население. И сейчас, когда некоторые говорят о грядущем конце, они не иначе, как...
   - Лгут!
   - Именно лгут, Иммануил Бланк, старший сын Людвига Бланка. И я возлагаю на тебя миссию - прекратить эту несправедливую ложь. Мне не нужна лишняя кровь, ибо я столько взалкал, сколько хотел и даже больше. Однако продолжим, ибо время уже позднее, и мне вскоре необходимо будет кормить своих лошадей. До этого я хотел бы успеть рассказать тебе о развязывании большой войны и о генерале Ное, командующем протореликтовым космическим соединением королевских военно-воздушных сил Атлантиды.
   - Генерале Ное? - побледнел я.
   - Да, но прежде узнай, Иммануил Бланк, старший сын Людвига Бланка, что как только состояние здоровья Мабуса безнадежно ухудшилось, он подписал секретную директиву о проведении крупномасшабной военной акции против благополучной Атлантиды. Как я уже говорил тебе, двенадцатимиллиардное население, изрядно измученное голодом и болезнями и довольно умело одурманенное пропагандистской машиной Эклинии, видело единственный путь к спасению в уничтожении благополучного и потому наиболее ненавистного и опасного соседа по планете - Атлантиды. Неважно, что при этом, как считали военные эксперты, вероятность сохранения жизни на Земле безнадежно стремилась к нулю... Фаталистические, я бы даже сказал, апокалипсические настроения прочно завладели умами жителей разоренной Эклинии. Разведданные, которыми распологало демократическое правительство Атлантиды, неопровержимо указывали на то, что в Эклинии, несмотря на заключенное три года назад двухстороннее соглашение о сотрудничестве в военно-технической сфере и соблюдении принципов мирного сосуществования, полным ходом идут приготовления к ядерному нападению на своего соседа по планете. Использование протореликтовых видов вооружений в Атлантиде было категорически запрещено, а в Эклинии эти разработки находились в зачаточном состоянии. Кстати сказать, - похлопал по загривку одну из своих неожиданно взволновавшихся лошадей Ангел Апокалипсиса, - если бы в ходе разыгравшегося конфликта было использовано протореликтовое оружие, то...
   - Что? - предчувствуя нечто труднообъяснимое, недослушав, переспросил я.
   - Возможно, что были бы разрушены элементы первоосновы, и тогда...
   - Что тогда?
   - Тогда все могло навечно остаться там позади, в этом далеком и кровавом прошлом. Тогда, не исключено, не было бы никакого начала, а значит, не было бы и смысла в нашей сегодняшеней встрече, ибо если бы не было начала, то не было бы, - Ангел Апокалипсиса на секудну прищурился, - не было бы и тебя, Иммануил Бланк, старший сын Людвига Бланка.
   - Но ведь я есть, - поежившись от мысли, что меня могло и не быть, сказал я, - значит, начало действительно было и, возможно, я даже смогу понять - где и когда.
   - Надеюсь, ибо если ты не поймешь или не захочешь поверить в то, о чем я рассказываю тебе, мне придется найти кого-нибудь более проницательного. Ведь я же совершенно искренне решил поведать человечеству о конце, а я не привык останавливаться на полпути. Но знай, Иммануил Бланк, старший сын Людвига Бланка, если мне придется выбрать кого-то другого, то ты незамедлительно умрешь! - С этими словами Ангел Апокалипсиса резко подпрыгнул и что было мочи закричал душераздирающее: - Смерть, смерть, смерть повсюду!
   Его тонкий и оттого еще более впечатляющий голос, казалось, проник в каждую клеточку моего истощенного изнурительной беседой с Ангелом Апокалипсиса тела. Дождавшись, когда его крик утихнет, я, собрав в кулак остатки мужества, вновь поднялся и, сделав несколько шагов в сторону от разбушевавшегося небесного собеседника, спросил:
   - Ты говорил, о Ангел, если мне станет жутко, я могу подойти поближе к твоим лошадям, чтобы почувствовать их небесное тепло и пульсацию жизни?
   - Да, это так, Иммануил Бланк. Я, Ангел Апокалипсиса, никогда не бросаю слов на ветер. Подойди к моим лошадям и успокойся!
   И тогда я подошел ближе к гнедой тройке и неожиданно действительно почувствовал исходящее от каждой из этих чудодейственных небесных тварей необыкновенное умиротворяющее тепло.
   - Так-то лучше, - глядя, как я постепенно вновь становлюсь похожим на самого себя, не без доли иронии заметил лукавый Ангел Апокалипсиса. - Пожалуй, продолжим?
   - Продолжим, - не без тени смущения согласился я.
   - Итак, как я уже упоминал, секретная директива по уничтожению Атлантиды была разработана и утверждена еще при жизни Мабуса. Нет смысла детально пересказывать тебе содержание этого почти что пятисотстраничного документа. Коротко, суть его сводилась к неожиданной, умело закамуфлированной хитроумными дипломатическими действиями, широкомасштабной ядерной атаке на военные объекты Атлантиды. Естественно, разведка последней периодически доносила до высшего руководства страны о возможном готовящемся нападении. Однако предотвратить его без нанесения упреждающего удара было практически невозможно. Жителям и правящей элите Атлантиды оставалось только ждать и надеяться на то, что благоразумие возмет верх над доживающим последние дни или месяцы Мабусом и его сподвижниками. Однако чуду не суждено было произойти, ибо, как я уже говорил, все в этом мире имеет свой срок. Земля также, увы, не стала исключением из этого печального правила. Через шесть дней после смерти Мабуса, когда на небе действительно, как предсказывал пророк, появилась комета, тринадцать тысяч ракет, снабженных ядерными боеголовками, одновременно ушли со своих стартовых позиций в сторону квазибезмятежной Атлантиды.
   Разумеется, силами противоракетной обороны и стратегическими наступательными средствами Атлантиды был нанесен не менее мощный ответный удар по единственному соседу по планете Земля - Эклинии. Конфликт длился не более двух с половиной часов и привел к полному уничтожению населения Эклинии. В Атлантиде же в живых чудом остались лишь несколько миллионов жителей, многие из которых умерли в первые несколько дней от полученных ран или лучевой болезни. Повсеместно полыхающие ядерные пожары, повышенный уровень радиации и практически полностью разрушенный озоновый слой привели к тому, что уровень вод в Мировом океане стал стремительно подниматься. Положение усугублялось тем, что наивысшая точка Атлантиды располагалась всего лишь на высоте тысячи двухсот метров. Основные же площади лежали на уровне или даже ниже уровня моря. Неудивительно, что по истечении нескольких недель с момента столь неожиданно обрушившегося на Землю вслед за одним несчастьем еще и резкого потепления климата, льды начали необратимо таять, неся за собой всепоглащающий всемирный потоп.
   - Всемирный потоп? - ужаснулся я, и на какое-то мгновение мне показалось, что я начал довольно ясно понимать, к чему клонит жестокосердный, но, по всей видимости, весьма эрудированный Ангел Апокалипсиса. Страшная догадка словно раскаленный гвоздь так глубоко проникла в мой мозг, что я непроизвольно и довольно громко застонал от распиравших меня сомнений. Практически сразу же вслед за этим я впал в состояние, весьма близко напоминавшее транс, и довольно отчетливо увидел, как воды всемирного потопа, безжалостно сметая на своем пути остатки всего живого, увлекают осиротевшую Атлантиду в пучину Мирового океана.
   - И тогда, - как будто откуда-то извне услышал я голос Ангела Апокалипсиса, - перед оставшимися в живых выступил также чудом уцелевший генерал Ной. Он сказал, что двадцать ковчегов после непродолжительных ремонтных работ будут в состоянии принять на борт несколько сотен тысяч человек с целью достижения планеты Центуриония, находящейся едва ли не в самом центре галактики Млечный путь и имеющей, по разного рода наблюдениям, атмосферный режим и климат, схожие с климатом на планете Земля.
   - Центуриония, - мечтательно зажмурился я, - я ведь верно расслышал тебя, Ангел Апокалипсиса, Центуриония?
   - Ты верно расслышал меня, Иммануил Бланк, старший сын Людвига Бланка, - Центуриония. И когда воды Мирового океана готовы были сомкнуться над головами немногих оставшихся в живых жителей Атлантиды, с космодрома на мысе Святого Артура в небо ушли двадцать снаряженных на очень длительный срок протореликтовых ковчега генерала Ноя.
   - И они добрались до Центурионии... - неожиданно вдохновенно выпалил я.
   - Ты спрашиваешь или утверждаешь? - пронзил меня испытующим взглядом Ангел Апокалипсиса.
   - Утверждаю, - гордо подняв голову, заявил я, - ибо если бы они не добрались до Центурионии, то у нашей истории не было бы начала, а значит, не было бы и меня, но поскольку я есть, - тут я на мгновения замешкался, страшась произнести внезапно снизошедшее на меня откровение, - то я так же, как и все, живу на планете Центуриония, для жителей которой не предначертано конца, ибо он уже был...
   - Похоже, что я не зря потратил эти несколько часов на разговоры с тобой, - резюмировал небесноподобный Ангел Апокалипсиса, - а теперь осмысли то, что ты узнал, и дай знать это другим людям.
   С этими словами Ангел Апокалипсиса ловко вскочил в колесницу, запряженную тройкой гнедых лошадей, и расстаял в опустившейся на... - чуть было не сказал "Землю"! - Центурионию ночной мгле так же чудно и таинственно, как некогда появился перед тогда еще моим непросветленным взором...
   И теперь, в течение нескольких недель переосмыслив видение, я, Иммануил Бланк, старший сын Людвига Бланка, записывая эти строки на далеком и теплом острове Этнос, свидетельствую об истинности всего сказанного, а также о том, как мучительно медленно освобождался я от ранее давлевших стереотипов и пытался свыкнуться с мыслью о том, что наша Земля, оказывается, находится не здесь у меня под ногами, а где-то там в лабиринтах бескрайней Всленной на расстоянии нескольких тысяч световых лет. Однако анализируя сказанное Ангелом Апокалипсиса, я все больше и больше ловил себя на мысли о том, что если на самом деле существовала древняя Атлантида, был всемирный потоп и легендарным Ноем был построен ковчег, приютивший и спасший многих и многих людей, то разве это могло бы совершиться как-то иначе, чем в интерпретации Ангела Апокалипсиса.
   Еще со времен моего детства я помнил, как отец рассказывал мне, что жизнь занесена на Землю (читай - Центурионию) из космоса. Однако до сих пор, несмотря на многочилсенные попытки войти в контакт с представителями внеземных цивилизаций, человечеству так и не удалось обнаружить разумных существ в обозримых уголках бесконечной Вселенной. Теперь, после снизошедшего на меня откровения, я отчетливо понимаю всю тщетность данных попыток: ведь когда-то в космосе, на далекой планете Земля, действительно была жизнь, которая сама себя уничтожила.
   Действительно был Ноев ковчег (точнее - ковчеги), остатки которых нам еще предстоит найти, вероятно, где-то в верховьях Нила, а, может быть, и глубоко на дне океана. Вероятно, был и всемирный потоп, погребший под своими водами многострадальную Атлантиду - ту самую Атлантиду, которую никто никогда так и не сможет найти... Почему? Потому что, как об этом свидетельствую я, Иммануил Бланк, старший сын Людвига Бланка, она находится не здесь, а где-то очень далеко на прародине всего человечества, планете Земля, у которой, как и у всего сущего, был свой строго определенный срок.
   Наконец, еще один аргумент, заставивший меня полностью уверовать в сказанное Ангелом Апокалипсиса, состоит в том, что многие пророческие высказывания того же Нострадамуса рассматривались рядом серьезных исследователей не как способность заглядывать в будущее, а как бы лицезреть альтернативное общепринятому течение всемирной истории. В этом смысле кажущиеся, на первый взгляд, абсурдными откровения Ангела Апокалипсиса как нельзя более точно подтверждают данную точку зрения. Ибо верьте мне, люди, что конец действительно уже был, и мы находимся в самом начале... Об этом искренне, со слов явившегося мне на острове Этнос Ангела, благовествую я, Иммануил Бланк, старший сын Людвига Бланка... Аминь!
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
   1
  
  
  
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"