В деревне не бывает бездомных собак и кошек. Кто-нибудь обязательно покормит и приютит. Может быть на природе у людей просыпается сердце. Особенно любят прикормить попрошаек дачники. Высыпают в пластиковые тарелки да жестяные миски дорогой кошачий корм и любуются сметающими угощение котами. Собаки местные тоже этот корм за милую душу жрут. А что им? Мясо ведь.
К нам в дом всегда прибегают соседские коты. А пуще котов мелкие, месяц как народившиеся, котята. И все разные. Я вообще больше безродных кошек люблю. Умнее они как-то. Видимо жизнь заставляет. И ласковее. Все ноги оботрут, лишь бы приютила, приголубила. Ну и, конечно, проставилась по полной программе. А потом уходят гордые, высоко задрав хвост, будто и не приходили.
Чаще всего к нам бегала одна кошка. Звали ее Анфисой. Красавица была. Пушистая, рыжая в белую крапинку. Кажется, что возьмешь ее и согреешься о теплое тельце. А стоит обхватить, и под руками оказывался только длинный рыжий мех. Худая она была. Но снаружи и не заметишь, пока пощупать не доведется. Красивая кошка. Вот только хозяин не докармливал. Она и бегала по соседским дворам. Где у своих товарок отберет, а где и лично ей положат. Ласковая была. Только не долго прожила. Задрала ее какая-то собака. Приползла она последний раз откушать. Задние лапки подтаскивала за собой. А есть уже не могла. Пока думали чем помочь, она и исчезла. Не хотела, чтоб смерть ее видели. Говорят, все кошки такие.
А вместо Анфисы стал приходить огромный серый кот и приводить целый выводок котят. Штук пять, наверно. Не меньше. Анфисиных. Он гордо шел по тропинке от самой калитки к дому. А за ним семенили, пугливо оглядываясь, мелкие шкоды. Затем медленно поднимался по ступенькам скособоченного крыльца и заглядывал в приоткрытую дверь. Где там хозяйка? Не найдя, ложился на пороге и делал вид, что нет ему заботы ни до еды, ни до расшалившихся котят. А те были нетерпеливы. Бегали вокруг него, мявкали. Иногда он приоткрывал глаза, лениво вставал, выгибал спинку, вытягивал вперед лапки с грозно выпущенными коготками, широко зевал... и вновь засыпал в ожидании ужина. Уверен был, паршивец, не обнесут угощением.
Когда же тетушка выносила миску с едой, то он, неторопливо распихивая котят, опускал в нее свою широкую морду и степенно чавкал, слегка подергивая хвостом. Мелкие же вились вьюном, пытаясь добраться до самых вкусных кусочков. Кто понаглее был, тому, конечно, больше доставалось. Но внакладе, вроде, никто не оставался.
Вскоре котята выросли и разбрелись по всей деревне. Нашими постоянными посетителями остались двое. Придут, усядутся на крыльце: один на верхней ступеньке, другой на нижней. И ждут. А папаша их серый лишь изредка стал навещать. Вырастил наследников.
Разные они, эти котята. Один ласковый такой. Все поиграть норовит, поцарапаться, покусаться. А другой пугливый, недружелюбный. Стоит руки протянуть, как пугается, отскакивает. Потом снова прибежит, сядет на ступеньку и ждет. Еду друг у друга они не отбирали. Честно делились. Только пугливый, поевши, сразу уходил. Отбежит на пару шагов, оглянется назад, мол, спасибо хозяйка, и уж дальше бежит, не оборачиваясь. А ласковый всегда задержится. Посидит рядом, потрется. А если надумаешь поиграть, то и за рукой попрыгает и пальцы покусает. Играючи, конечно.
Так и жили. Пока кто-то не подбросил в деревню веселого щенка. Смешной такой. Желтый. Огромная голова на коротком тельце. Всегда радостный, хвостом виляющий. Правда ласку не понимал. То ли не любили его совсем, то ли досталось уже от людей. Погладить давался, но как-то сам не напрашивался. А вот покушать всегда любил. Прибежит, хвостом повиляет, поцарапает когтями деревянные доски крыльца, пошебуршит под окном и дальше побежит. Ждать не будет. Но обязательно вернется. Вдруг хозяйка передумала?
Почему-то мы ему радовались больше котов. Жалко его было. Бросили все же. Но такие чувства не мы одни испытывали. Так что он у всей деревни кормился. Кто косточку, кто кашку, кто хлебца. Привередничать начал. Сначала все сметал, что давали. У котов отбирал последнее. А теперь придираться начал. Положишь, а он понюхает, да и не станет есть. Разбаловался.
Больше всего его одни дачники, в конце деревни, подкармливали. Он к ним постоянно бегал. К остальным уж так, по дороге. Тетушка все переживала, что уедут благодетели, а местные - все пьяницы - кормить не станут. Значит он на ней одной останется. Она хоть брать его к себе не хотела, но в душе переживала. И вкусную косточку в мусор никогда не выкидывала. Псу берегла. Так он и прижился на все лето в деревне.
Как-то ближе к осени забрели мы в поле за домом, куда дед в свое время всякое ненужное барахло повыкидывал. То есть не то чтобы повыкидывал, но сложил, чтоб не болталось под рукой. И ничего там особо ценного не было. Но неожиданно мы наткнулись на старю собачью будку. Она лежала на боку, и ветер уже не первую зиму гулял внутри, сор наносил.
Вот это была радость! Мы вытащили ее во двор и поставили за задней стенкой крыльца, чтобы она не так продувалась. Муж отыскал где-то отломанные куски старого шифера и приколотил на маленькой крыше собачьего домика. А я принесла с заброшенного сеновала охапку сваленного сена. Оно уже и не пахло толком, но все же могло служить отличной подстилкой.
Пес внимательно следил за нашими действиями. Не хотели мы его в дом пускать. Не положено собаке. Мешать будет, да и напачкает. А тут целый домик для него - пусть живет. И такая в душе была детская радость, будто скворечник для птиц на зиму мастерили.
Собака в конуру лезть, понятно, не хотела. Не приучена она была. Наверно, и не видела таких никогда. Но мы попытались схитрить. Засунули в самый дальний конец будки угощение. Если б не непримятое сено, то все вышло бы еще лучше. Но сено кололось. Пес покрутился немного вокруг отверстия. Потом сунул нос внутрь, унюхал еду. И волей-неволей полез в темноту нового дома. Мы, конечно, рано обрадовались. Угощение немедленно было вытащено на свежий воздух и употреблено по назначению. Конура осталась без хозяина.
Унывать не стали. Осень была только в самом разгаре. А зимой, когда деваться будет некуда, и на улице все заметет снегом, сам прибежит. Вот только зима оказалась в этом году ранняя, а осень совсем короткая. Только вроде опал багрянец с веток, а уже все покрылось толстой коркой снега. Хоть на санках катайся. И не холодно еще как будто, но дыхание зимы ни с чем не перепутать. Ушла осень.
Деревня зимой особенно красива. Снег тут чистый, сверкающий серебром. Речка покрывается льдом, и мужики ходят к берегу, прорубь делают. А кто и рыбу удит. Хотя что сейчас ловить? Ушла рыба. Отловилась.
Ах, как же я люблю морозное солнце, звенящий зимний день. С первым же снегом, после отшумевших ливней и холодного гололеда, поехали мы в деревню. Там у теплой печки можно отогреться и отоспаться. Огонь трещит, кушает деревянное тело, делится своей радостью. И на душе так спокойно становится, тепло.
Приехали мы на двор. Вышли из машины, а с крыльца сиганули два шустрых кота. Испугались. Те самые. Ласковый да пугливый. Ну и первый вопрос тетушке был про желтого пса. Приходит ли в конуру ночевать. Так уж старались для него летом. Нет, оказалось. Не приходит. Да и не придет никогда. Застрелили беднягу местные. Приставал что ли сильно? Кто теперь разберет. Разве ж за невинную душу кто заступится? Только и была у него радость, что одно сытое лето. И так на душе пусто стало, обидно. Будто не оценил кто, или не сделали чего-то.
А коты что? Коты так и ходят. Придут, сядут на крыльце. И ждут. Холодно, дачники разъехались, кормить больше некому. Одни сидят. Без желтого веселого пса.