На вопрос Чернышевского, поставленный в

заглавии его романа, может быть дан только

бытовой ответ: делать то, что было

делаемо вчера. (В. В. Розанов)

Передо мной несколько листков, исписанных угловатым, неуверенным почерком. По виду это почерк тинэйджера, школьника, то есть, по определению, человека еще не зрелого, не устоявшегося, не определившегося, однако, соответственно возрасту, энергичного и к чему-то стремящегося, но пока не осознающего к чему, поскольку не вполне еще различаются цели истинные и ложные.

Тем не менее, писавшей мужской руке на тот момент было около трех десятков от роду. Из разочарованно-апатичных, противоречивых текстов, выплеснутых на бумагу, то и дело между строк активно выстреливает растерянное: "Что делать?"

Когда-то поиски ответа на вопрос, считавшийся вопросом русской интеллигенции, привели известного писателя к написанию книги с одноименным названием, а практически его современника, не менее известного русского философа Василия Васильевича Розанова, к уже приведенному здесь неожиданно простому ответу, который подтверждается еще и такой парой его слов: "Как что делать: если это лето - чистить ягоды и варить варенье; если зима - пить с этим вареньем чай".

Разумеется, слова философа нужно понимать не буквально в смысле сладких заготовок на зиму, а соответственно, по-философски. Вольный перевод этих строк на современный сленг, более понятный практически тридцатилетнему автору писем самому себе, можно было бы озвучить примерно так: "Парень, не майся дурью! Жить нужно!.. Просто жить! И каждый по-человечески праведно прожитый день прибавит ясности к ответу на твой вопрос".

Так несложно, "с лету", мог найти выход только Розанов, сам прошедший с первых лет своей жизни через действительно неимоверные трудности, унижения, ошибки и самостоятельные поиски "света в конце тоннеля". То есть, он - личность закаленная и наученная собственным опытом выплывать из моря психологических, материальных и прочих проблем.

Что касается Олега (назовем его так), то по сравнению с битым жизнью философом, он - такой себе тепличный овощ, об условиях произрастания которого судьба долго и заботливо пеклась. Можно сказать, он пребывал у нее в любимчиках. Подбрасывать в его жизненный круговорот настоящие проблемы она стала только теперь, с большим опозданием и без всякой "артподготовки".

Как-то все в его жизни шло несложно, даже легко, без особых сучков и задоринок. Едва завершился школьный период стояния в очереди за аттестатом, где не было необходимости его неординарным мозгам особо напрягаться, начался вузовский. Здесь ему, смышленому, но не расположенному "перегреваться" парню, судьба подбросила в помощь дальнего родственника в ранге ректора. Потом как бы невзначай подарила милую и умную девушку, папа у которой оказался обремененным ответственной и поэтому "всемогущей" должностью. Женился. Но та, другая, к которой питал чистые чувства, осталась там, откуда, по-прежнему, каждый день ранним утром приходит на вокзал поезд.

Закрепленная в сознании привычка к жизненным "подаркам" мешала поискам собственного пути. С подачи новых родственников появился начальный капитал и возможность раскрутить свой бизнес. Дальше - деньги, легкое преодоление "крутизны" с недвижимостью и аналогично решенный вопрос с престижным авто, а так же прочими атрибутами все той же "крутой" жизни. Не было только в перечне его жизненных достижений других, из иной, нематериальной сферы. А значит, отсутствовал какой-либо иммунитет к жизненным невзгодам!

Такое непрерывное везение всегда вызывает подозрение об опасности, из-за которой все может рассыпаться и рухнуть. "Фортуне надоедает долго тащить счастливчика на закорках, ее милости порой бывают велики, но кратки", - подтверждает мысль испанского философа 17-го века Грасиана Бальтасара.

Судьба действительно спохватилась и стала безжалостно наверстывать свои упущения. Но всякий иммунитет, как телесный, так и душевный, вырабатывается отнюдь не бархатным путем. Это путь испытаний, суть которого заключается, на мой взгляд, в известном выражении Ницше: "Что не убивает меня, то делает меня сильнее". То есть, это больно! И анестезия в таком вопросе весьма несовершенна.

Великому немцу в свое время была интересна эта "проблема околотридцатилетнего возраста". Он писал: "Между 26-м и 30-м годом даровитые люди переживают настоящий период самомнения; это пора первой зрелости, с сильным остатком кислоты". Острое разочарование в предыдущей жизни, скепсис и негативизм, падение самооценки, тяга к уединению и чувство одиночества, апатия и депрессия - все эти боли души неотступно терзают ее хозяина. Но, одновременно, они же являются и лечебными средствами, без которых невозможно очищение и выздоровление души.

Такого мечущегося "околотридцатилетнего" Ницше сравнивает с "безумным человеком, который в светлый полдень зажег фонарь, выбежал на рынок и все время кричал: "Я ищу Бога! Я ищу Бога!" - поскольку там собрались как раз многие из тех, кто не верил в Бога. /.../

- Он что, пропал? - сказал один.

- Он заблудился, как ребенок, - сказал другой".

У Ницше толпа хохочет над ним, он ей непонятен. Но еще больше он непонятен сам себе. "Есть ли еще верх и низ?" - кричал тот, кому пришлось зажечь фонарь средь бела дня, поскольку он потерял способность видеть естественный свет могучего природного светила.

Герой философа похож на мечущегося Олега, поведение которого можно также сравнить с действиями слепого котенка, который выполз из своей корзинки и теперь в ее поисках он то и дело натыкается мордочкой на какое-нибудь препятствие, меняет направление и продолжает искать, но все дальше удаляется от своей цели. Как вернуться теперь в свою безопасную корзинку? Где она? Ориентиры потеряны. При наличии зрения эта задача была бы осуществимой. Но его запаздывающее прозрение пока не наступило...

В надежде, что ему станет легче от всякого рода глупостей, Олег совершает их с легкостью. Вот он расставил по углам людного квартала четырех девушек, назначив каждой свидание на одно и то же время. Сам, сидя в автомобиле с темными стеклами объезжает "посты" по кругу. Но вместо ожидаемого удовольствия или хотя бы облегчения в душе только прибавилось горьких и гадких ощущений.

Теперь для глушения усилившейся душевной боли требуется дополнительная анестезия. Какая? Ответ для него лежит на поверхности. Спиртное всегда было одним из простейших средств бегства из реальности, ставшей невыносимой.

"Хорошенькая официантка без улыбки иронично покачала головой, намекая на то, что мне уже хватит, и переключила свое внимание на телеэкран; транслировалось какое-то реалити-шоу. Я представил себе ее "реалити-шоу": двадцать дней в месяц возвращаться домой куда-то в спальный район далеко за полночь; муж, которого недавно дождалась из армии, работает водителем маршрутки и возвращается иногда еще позже нее; живут с его матерью; периодически ссорятся. А еще - минимум свободного времени и совпадающих выходных; усталость, написанная и сейчас на ее лице; отсутствие сил и времени на поиск лучших перспектив..." - пишет он в одном из писем.

Даже сквозь алкогольный туман, окутывающий Олега, в нем нельзя не заметить добрую душу, способную не только чувствовать, но и сочувствовать. Продолжаю читать: "Может все проще - она сейчас ждет визу на выезд куда-нибудь в Испанию или Германию, а тут временно поддерживает свой материальный уровень. Чувствую, что она настоящая, редкая в своей простоте и понимании всех и всего; знает что-то такое, чего не знают другие..."

Переворачиваю лист, глаза в его конце выхватывают: "Сейчас около 4-х часов утра. Я сижу в машине на привокзальной площади. Все чаще бываю здесь в это время. По мокрому асфальту танцует, подхваченный ветром, грязный целлофановый кулек. Я думаю, это танго. Пробежала мимо кошка. Или кот. Смешной такой, черный, белые лапы и живот. Остановился. Посмотрел на меня вопросительно и побежал дальше. Начинает порошить снег..."

К его сиротливо стоящей на пустынной площади машине подъехал патрульный жигуленок. "Все в порядке. Встречаю коллегу. Поезд в 4.28". Поезд, который он ждет, действительно прибывает именно в это время. Но на этом правда заканчивается.

"В 4.28 пришел поезд. Тот самый. Я знал, что никто ко мне не приедет. Опять смотрел на чужую радость встречи. Что я делаю здесь? Продолжаю свою "ночную смену", стараюсь найти и вернуть свое "вчера"? Мое "завтра" ничем не будет отличаться от моего "сегодня". Все торопливо разъезжаются. Снова пусто вокруг".

А дома в уютной квартире тепло, но Олегу так не хочется туда. Никите уже полтора года. Его кроватка рядом с их постелью. "Аленка научилась во сне чувствовать, когда нужно поправить ему одеяло. Для нее я в очередной раз поехал встречать представителей фирмы наших партнеров. Я все чаще смотрю сквозь нее. Думаю, она догадывается. Понимает, но не говорит со мной об этом".

Беру другой листок. "Мне 29 лет. И я живу тем, что скрываю свои сожаления. Сожалею, что не могу рассказать Аленке, когда просыпаюсь утром, что не ее хочу видеть рядом, не в ее волосах мечтаю зарыться лицом. Сожалею, что она - не Она. Сожалею, что наука не знает способов частичного удаления некоторых воспоминаний. Сожалею, что цена за ошибки каждый день только увеличивается..."

Снова возвращаюсь к предыдущим листкам. "Достойно пережил свадьбу, ее родители подарили ключи от "мазды", мои - ключи от квартиры..." Читаю и постоянно, как от назойливой мухи, отмахиваюсь от вопроса: "Парень! Та часть тела, которая отвечает за принятие решений у тебя в рабочем состоянии?" Легко, конечно, со стороны задавать подобные вопросы ...

С той же стороны, с позиции читающего эти письма, ситуация кажется не такой уж безвыходной. Но лишь со стороны. Олег видит ее под более сложным ракурсом. Но, возможно, если ему сделать усилие и попытаться посмотреть на все отстраненно, стараясь выйти за пределы ситуации, поскольку "никакая система не может быть описана средствами самой системы", он тоже сможет увидеть выход. Многим решения подобных сложных задач все же удавались. И тогда результатом собственной постановки диагноза и признания ситуации операбельной становилось трудное выздоровление.

Здесь, в этих письмах, Олег пока не делает попыток "приподняться над...", "выйти за пределы...", "посмотреть со стороны". Заблудившись в лесу, он бессильно льет слезы, сидя под деревом, не пытаясь влезть на него и сориентироваться в пространстве. Он настойчиво вращается в замкнутом кругу заданного самому себе маршрута, желая вернуться во "вчера" и утверждая, что его "завтра" будет таким же, как "сегодня".

Письма не похожи пока на попытку разобраться в себе, а скорее, это слезы отчаяния с элементами самооправдания. Может быть, мне пришлось прочесть не все письма, существуют и более поздние, чем эти, что передо мной. Если да, то очень хочется увидеть в них Олега ближе к выздоровлению.

Повторюсь, трудно было бороться с собственным вопросом, который все время, пока я читала эти очень грустные письма, вертелся у меня, что называется, "на кончике пера". "О чем ты, взрослый мужчина, думал, когда принимал одно за другим решения, из-за которых оказался в тупике? И думал ли вообще?"

Есть такой неписаный, но при этом, непререкаемый Вселенский закон, который исполняется с обязательностью бумеранга. Он связан с причинной обусловленностью нашего мира и обязывает нас к ответственности за свои поступки. В этом законе поступок (или действие) и соответствующее следствие четко связаны союзом "если". Например: если разжать пальцы, удерживающие предмет, то он обязательно выпадет. Я бы назвала его законом "Если..., то..."

В зависимости от того, хотим ли мы, чтобы случилось сообщаемое в таком сложноподчиненном предложении после "то", необходимо думать над тем, стоит ли совершать указанное в этом предложении после "если". Иначе, независимо от того, "операбельной" или нет окажется жизненная ситуация, так или иначе, придется учиться жить с последствиями своего необдуманного поступка. Но жить!..

Что делать? Жить! И всякий раз слышать себя, когда необходимо принимать решение. Тогда жизнь сама сможет подсказать, когда "варить варенье", а когда "пить с этим вареньем чай".

Елена Григорян

08 / 2010