Гребенкин Александр Тарасович : другие произведения.

Фантом

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Школа кожевенного мастерства: сумки, ремни своими руками
 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    Мистический детектив "Фантом" переносит нас в 70-е годы ХХ века. Молодой герой Юрий расследует причины внезапной смерти своего отца. В ходе расследования выясняется, что отец не был человеком, а лишь воплотившимся в человеческий образ призраком. Параллельно в повести имеется другая сюжетная линия, которая рассказывает о судьбе отца Юрия в послевоенные годы. Повесть интересна захватывающими сюжетными поворотами, непредсказуемой, острой развязкой.
  ФАНТОМ
  или записки молодого человека ХХ века
   "Откуда я и куда иду".
  Евангелие от Иоанна
  "Все, что образует сгусток формы прежде было призраком".
  Густав Майринк
  
  ГЛАВА ПЕРВАЯ. УХОД, КОТОРОГО ПОЧТИ НИКТО НЕ ЗАМЕТИЛ
  
  Вчера утром меня укусила дикая птица, а вечером умер мой отец.
  И вот мы стоим с Наташей стоим у бордового гроба и глядим на застывшее восковое лицо. Я смущенно прячу забинтованную руку. И гляжу на немногочисленные равнодушные лица вокруг.
  Друзей у отца никогда не было, а мать ушла в мир иной два года назад. На похороны еле собралось человек восемь, да и те беззастенчиво поглядывали на часы, явно поджидая окончания церемонии и поминального обеда.
  И вот видавший виды автобусик привозит нас на место.
  В серо - желтом кафе за накрытым столом кто-то из рабочих пытался произнести речь о почившем Шарове Романе Геннадьевиче, но речь получилась скомканной, ибо сказав пару предложений, оратор смущенно махнул рукой, опрокинул рюмку и сконфужено сел, промокая брюки салфеткой.
   Наташа смотрела на присутствующих влажными глазами - ей до боли было жалко отца. Я крепился и глядел в окно, как двое в оранжевых куртках разворачивали агитационный плакат.
  Летели быстрые птицы, ветер колебал остроконечные листья, и мне казалось, что все окружающее живет своей, отдельной от нас жизнью.
  - Ни в коем случае, - ответил я Наташе, на предложение остаться сегодня у меня. Я очень хотел побыть один. Бродяга - ветер звал меня за собой, а лесные дали обещали забвение. Проводив Наташу и, поглядев напоследок, как ее крупное, и даже полноватое тело, медленно заходит в троллейбус, я сразу остановил такси.
  - За город, - коротко бросил я, и сквозь стекло автомобиля мне было видно Наташино лицо в окне, и ее прощальный жест, но, в отличие от нее, я не сентиментален, и потому никак не отреагировал.
  Водитель был крайне удивлен, когда я попросил его остановиться у самой глухой части соснового бора, а затем поспешно углубился в его пахнущие хвоей зеленые дебри.
  Я лежал на песке, недалеко от синего озера, глядел в аквамариновые небеса с кудрявыми барашками облачков и думал.
  Отец был странным человеком, не имевший даже родственников и плохо помнивший о своем прошлом. Он уверял, что у него амнезия, что родных он потерял очень давно, поэтому я почти не знал кто такие дедушки и бабушки. С матерью он обращался тепло и кратко, а она мало рассказывала о былых временах. И, вообще, они с отцом всегда жили в разных комнатах, и за всю жизнь лишь мы редко выходили на совместные прогулки, помню как-то были в парке, однажды сходили в кинотеатр, да еще раз в гости к маминой подруге.
   Мать относилась к нему, как к странному человеку и потихоньку чахла, а отец честно трудился, воспитывал меня, как следует хорошему родителю.
  Мы с отцом часто проводили время вместе. Он много рассказывал о своем удивительном увлечении - коллекционировании книг о привидениях, различных фантомах. Он читал на нескольких языках, на которые ему почему-то память не изменяла, ему привозили книги из зарубежных командировок какие-то знакомые, у него было множество ценных дореволюционных изданий. И уезжая со мною на рыбную ловлю, к которой он тоже имел пристрастие, он прихватывал с собою какую-то из своих книжонок, и таким образом, где - нибудь на речном берегу, я узнавал всякие жуткие рассказы, и научился ничего не боятся. Книги Эдгара По и Мэри Шелли, Уолпола и Метьюрина, Гофмана и Шамиссо, Стокера и Стивенсона знакомы мне были с раннего детства и впитывались в мои кости.
  Когда я подрос я очень хотел разгадать тайну отца, почему он немного не такой, как все, но всегда останавливался перед плотно закрытым таинственным сейфом его души.
  Я помнил, как рыдал отец надрывно на похоронах матери, и именно тогда осознал, какой тихой, незаметной любовью любил он ее все эти годы. Утрата жены сделала его более угрюмым. Он перечитывал "Страшную месть" Гоголя, особенно ту сцену, где колдун вызывает душу Катерины, и мечтал найти медиума, после обряда которого можно будет пообщаться с ушедшей подругой жизни.
  Но, в тот день, когда меня клюнула в зоопарке эта глупая птица, которую я просто хотел покормить, и в глазке которой мелькнуло что-то похожее на лик отца, я нашел его вечером дома недвижимым, и услышал рассказ взволнованной соседки тетки Василисы:
  - Я прохожу по коридору, гляжу - дверь открыта. Я окликнула его, дай думаю, зайду, мало ли что, а он тут - сидит в кресле и не движется... Ну, я и вызвала "неотложку" ...
  Я глядел на облака небе и видел глаза отца. Он смотрел на меня пристально, но весь облик его был размыт и дрожал...
  На глаза набежали дрожащие капельки влаги. Смахнув их, посмотрев на размазанный влажный мир, я поднялся, стряхнул песчинки, спустился к воде.
  Пройдя по белому песку, я умылся бархатистой водой и заметил в отдалении лежащее тело.
  Я подошел ближе. Ноги грузли в песке, а сердце трепеталось с удвоенной силой.
   Лежавший на боку был бородат и странен. Уж не мертвец ли... Я аккуратно потрогал его ногу носком своей туфли, и тут же почувствовал острый запах дымка. Неподалеку в бело-песочной яме догорал костер.
  Лежащий пошевелился, а потом воззрился на меня одним зеленым глазом.
  - Водка есть? - спросил я.
  - Самогон, - протянул он.
  - Пошли, - и я протянул руку, чтобы он мог встать.
  Эту ночь я провел в лесной избушке, хозяин которой жил полным нелюдимом. Его сын, которого бросила ему сбежавшая жена, говорил совсем плохо.
  - Ему сколько лет? - спросил я бородатого....
  Мозг того долго перерабатывал информацию, а потом выдал, что-то типа "около девяти".
  - Он, что у тебя, даже в школу не ходит? - спросил я, отодвинув мутную рюмку, и закусывая грибами.
  - А на хрена ему, - проревел, пережевывая пищу, бородатый.
  - Ну, ты даешь, - только и сказал я, перехватывая немного испуганный взгляд белобрысого мальчишки. В глазах его горело красное солнце....
  Очнулся я среди ночи, от стука. Это цокали допотопные громадные часы в виде избушки с кукушкой. Этот звук перемежался с мощным храпом.
  Я вышел под шелестящие ветви дуба, росшего рядом с домом. Блистали холодные звезды.
   Я думал об отце. "Скоро, и ты там будешь", - подумал я и вспомнил древнюю индейскую песню, вычитанную в журнале.
  
  О, прости олень, что сердце твое пробито
   моей оперенной стрелой!
  Теперь ты уйдешь в страну вечной охоты,
   И я приду туда, когда пробьет мой час...
  
  Я сидел и слушал шум ветра, и думал сколько еще отмерено мне, совершенно одинокому человеку, в этом мире.
  
  ***
  Утром я за шиворот поднял бородатого.
  - Вот мой адрес и телефон. В августе привезешь мальчишку ко мне. Я его в школу устрою, понял?
  Я тесно сдавил его горло. От бородатого несло немытым телом... Он что-то заквакал в ответ, а я, швырнув его на кровать, посмотрел в глаза проснувшегося удивленного мальчика.
  А потом, бросив на стол купюру, хлопнув дверью, быстро зашагал по серому сумрачному с утра миру, к тому месту, где проходило шоссе.
  
  ГЛАВА ВТОРАЯ. ПРОПАВШЕЕ ПИСЬМО
  
  Молния серебристой дугой блистает возле лица, слепит, расплавляя края и соединяя два куска металла. Это я заканчиваю свой рабочий процесс, сваривая последнее свое изделие. В огромном высоком цеху, где блистают такие же, молниевые затяжные разряды, я работаю сварщиком и потому отгорожен на целый день от солнца, птиц, и дыхания свежего ветра.
  Но все это я получаю сполна, выйдя за ворота завода. Ласково шепчут пирамидальные тополя, и розовое бархатное небо обещает ласковый и теплый вечер. Но даже красоты окружающего мира не могут меня избавить от туманного настроения.
  Тут меня окликает полноватый седой Никодимыч. Он работает токарем в другом цехе, он неплохо знал отца. И сейчас мы с этим усачом шагаем к заветному месту - пивному бару на Кольцевой улице, вход в который скрывают таинственные тени акаций.
  В зеленовато-седой атмосфере кисловато пахнущего помещения, где тихо гудит "Как прекрасен этот мир", я смахиваю остатки серебристой рыбьей кольчуги, а Никодимыч аккуратно скользит в шоколадном сумраке, отходя от разноцветной стойки, неся кружку золотого пива, светящегося, подобно фонарю.
  Затем, седой толстяк, пригубив пышную, словно морской прибой, пену, ополоснув седые усы, торжественно ставит тяжелый, будто из чугуна, сосуд на стол, и начинает разрывать рачье тело, рассыпая клешнёвые обломки по голубому нежному блюду.
  - Ах, как жаль, что батя твой ушел, - говорит он не спеша, глядя мутным голубым глазом, словно греческий олимпийский бог из-под облаков. - Бывало поедем с ним на рыбалку, я все говорю, говорю, а он молчит, или кивает. Молчуном он был.
  - Да, молчуном.... Он и со мной - то мало общался, - соглашаюсь я, поглядывая на ловкие пальцы Никодимыча, снующие среди обломков членистоногого. Сам я посасываю золотую жидкость, чувствуя, как она растекается по жилам, останавливаясь тяжелым камнем в животе.
  - Странным он был - продолжает Никодимыч. - Каким-то затаенным. Про себя - так ничего, ни-ни. Не помню, говорит... Хотя человеком был он был хорошим, можно сказать, душевным. Тихо так говорил, со значением. Почти не пил. А выпьет, так его на разные истории тянуло.
  Я киваю, продолжая хлебать желто - пшеничное горьковатое море.
  - А мастер был рассказывать, у-у-у, непревзойденный! Когда разговорится... Все любил про этого сыщика рассказывать.... Ну. который с доктором все расследовал... И про страшную собаку....
  - Шерлок Холмс, - подсказываю я пивному богу, рвущему на части и сосущему раков... - И про собаку Баскервилей!
  Кивнув, закончив процесс и высыпав клешни, панцирь, обсосав лапки, усач продолжает.
  - Эх, хорошо мы съездили в последний раз.... В Балаевском лесу были, на Камышёвке. Речка такая тихая... С ночёвкой поехали. Я даже думал еще Петренко взять для компании, нашего фрезера, да захворал он... Вот значит, Юра, мы и поехали с твоим отцом вдвоем...
  Он хлебнул желтого варева, стукнул о лакированное дерево стола, вытерся платочком и продолжал:
  - Так что мне запомнилось. Сидели мы у костра. Клевало хорошо, и ушицу мы сварганили славную.... Заправили лавровым листиком... Ах, как пахло... А он все молчаливый был... Я и говорю, Геннадьич, чей-то ты сегодня не в духе. А он махнул рукою, уху ложкой деревянной помешивает. Говорит, что мол, неприятное известие получил... Что за неприятное известие? Может помер кто? А он возьми, да и выйми конверт из кармана. Говорит "да гори оно все огнем" и в костер бросает. Тут же скукожился это конвертик, свернулся в пепельный цветок...
  Я с удивлением слушал Никодимыча.
  - Слушай, Никодимыч, а я ничего и не знал. Ничего такого не помню... Он конечно грустноватый был в последние месяцы жизни, но, я к этому привык...
  - Ну, вот, что было - то было... - грустно завершил Никодимыч, и предложил: - А может возьмем по сто, помянем?
  
  ***
  В нашем тесном дворике для обитателей первого этажа протянута белая паутина. На ней тяжело полощутся паруса сохнущего белья.
  Тут я и застал тетку Василису, ловко орудующую хищными прищепками - крокодилами, тесно державшими в своих зубах крылья полотняных птиц.
  Поздоровавшись, вдохнув свежесть выстиранного белья, я поинтересовался:
  -Тетя Василиса, а вы, когда отца обнаружили, ничего лишнего или странного не находили? Ну, например, письма, иль конверта?
  Василиса застыла на месте, бросив в миску мокрую наволочку, и убрала волосинки со лба.
  - Да вроде нет, Юрочка, не припомню... Я ведь зашла тогда - дверь открыта, а он сидит в кресле, и рука свесилась бессильно так....
  Она наморщила лоб, вытерла пот...
  - Хотя, постой! Рядом с его креслом на полу какой-то конверт лежал.
  Она устремила глаза в небо...
  - Да, да, припоминаю, был конвертик...
  - Какой конверт? Там было письмо? От кого - не глянули?
  - Да, какой-то конверт... Вроде с чайкой... А письмо... Было ли письмо, даже не заглянула... Да ведь не до того было... Скорую надо вызвать, милицию... Тебя разыскать.
  - А где этот конверт? Вспомните, пожалуйста...
  - Ну, как где?
  Она поморщила губы. Дернула острыми плечами.
  - Сунула куда-то... Ой, куда же я его дела?
  - Может выбросили...
  - Вряд ли... Куда-то положила... Ты, поищи, Юрочка, наверное, где-то в доме на столике и положила...
  В квартире я учинил настоящий обыск. Обшарил журнальный столик, рабочий стол отца, шкаф, осмотрел все закоулки вокруг кресла, даже заглянул в мусорное ведро.
  Конверт исчез.
  
  
  ГЛАВА ТРЕТЬЯ. ТАЙНА НОЧНОЙ СКРИПКИ И ЭДВИНА ДРУДА
  
  Наташа - очень хорошая девушка. Можно сказать - очень душевная и добрая девушка. Но когда она приходит на свидание в брючном костюме, подчеркивающем ее слишком пышные формы, мне становится слегка не по себе.
  - Для чего ты так обтянулась? - говорю я своей волоокой подруге, про себя отмечая, что ее волнистые, темные, словно обсидиановая смоль, густые волосы красиво спадают на кремовый, будто величественный замок, пиджак.
  - Для тебя старалась, - говорит Наташа, и ее большие, спокойные, подернутые дымкой глаза быстро увлажняются.
  - Да не для меня ты старалась. А для других. Теперь твои красоты все смогут лицезреть. Это нескромно!
  Конечно! Ее пиджак кажется сейчас лопнет на амфорных бедрах, которые колышутся при ходьбе, как корабли в море.
  - Ну, вот, ты опять не доволен. Тебе не нравится моя тонкая талия...Я возвращаюсь домой переодеваться...
  - Де нет, дорогая, ты ослепительно роскошна!
  Я успокаиваю подругу поцелуем в цикламеновые уста, потому, что возвращение не входит в наши планы...
   Потому, что над нами плывет аромат медовой акции.
   Потому, что вечер свежий, и липкая жара ушла, и чувствуешь в себе силы, и хочется так шагать и шагать по мраморной аллее вдаль ...
  И потому, что мы сегодня идем в театр.
  Пойти в это не совсем милое для моей души место - идея Наташи. Она меня таким образом хочет отвлечь от всего горестного, что происходит в жизни.
  Придется часика три поскучать! Изображать из себя великого знатока театрального искусства. Ходить с многозначительным видом по фойе. Глубокомысленно читать программку. Сидя в ложе, оглядывать в бинокль сцену. Слушать настройку оркестра. И поглядывать на мощное хрустальное царство люстры, удивляясь, как она до сих пор никому не свалилась на голову. Взирать с нетерпением на алую тяжелую занавесь, когда же она обнажит театральные тайны.
  А потом еще долго глядеть на поющих, что-то декламирующих актеров, абсолютно не углубляясь в сюжет. И тайком поглядывать на часы, ожидая конца.
  Это, только первое отделение закончилось? Сейчас в буфет пойдем? А потом еще дальше будет? Ого, как долго! Но, чего не сделаешь для культурного досуга любимой девушки!
  Актер вышедший во втором отделении напомнил мне отца. Воспоминания нахлынули, и я задумался над его странной смертью.
   Почувствовав на себе чей-то взгляд, я посмотрел налево. На меня глядел чернобородый человек с моноклем на глазу, сидевший через одно место. Другой его глаз презрительно щурился.
   Я набычился и уставился на него в упор. Чернобородый отвел глаза. Я вновь смотрел на сцену, не понимая сути действия и вспоминал, где я видел этот взгляд.
  Наташа, наклонившись вперед, внимала зрелищу. Ее грудь под пиджаком бурно дышала. На миг она взяла мою ладонь, а я не выдержав, глянул в сторону чернобородого.
  На этом месте никого не было!
  
  ***
  Когда мы вышли в прохладный вечер - крапали легкие капельки дождика.
  Мы шли по аллее, вдыхая свежий запах лип, и каких-то пряно пахнущих цветов.
  И лишь вдали от сиреневого фонаря, на скамейке, Наташа, наконец-то, разрешила мне поцеловать ее.
  Волоокая богиня быстро задышала, а потом, положив голову мне на плечо, спросила:
  - Вспомни, какой сегодня день?
  Девушки иногда задают самые простые вопросы, тем не менее ставящие в тупик. Поэтому лучше не вдаваться в их смысл.
  - Пятница, - говорю я.
  - Да сегодня же пятнадцатое число, - многозначительно произносит Наташа, и, наверное, я должен был бы упасть, потрясенный этим открытием...
  - Ну и что? - тупо говорю я, глядя на мелькание на далекой трассе веселых огней.
  Наташа распахнула свои чудные глаза.
  - Год назад мы познакомились с тобой! Ты забыл?
  - Ах, да, точно! Действительно, забыл! Как-то из памяти стерлось...
  - Подозрительно быстро стерлось, - осердясь сказала Наташа. - И ничегошеньки не помнишь?
  Она отстранилась, села прямо, явно обиженно глядя на оранжевый цвет кафетерия, откуда доносилась ритмичная музыка.
  Я решил изменить ситуацию.
  - Я помню этот момент! Было уличное кафе, вот, то самое, которое сказочно светится вдали. Мне было грустно. А тут явилось чудо, посланное богами! Ты прошумела мимо меня, как ветка, полная цветов и листьев, - решил я блеснуть цитатой из классики, чтобы вернуть внимание девушки.
  Она тут же теплее посмотрела на меня.
  - Милый, ты красиво умеешь говорить! Если бы тогда не остановил бы меня, словами "не уходите, иначе мне будет так одиноко, я уже влюблен в вас", мы бы сейчас не были счастливы!
  И Наташа припала к моей груди, и капельки усиливающегося дождя, сокровенно зашумевшего в листве, смешались с капельками ее радостных слез.
  
  ***
  Прелести Наташи просто ослепительны, поэтому моим глазам становится легче, когда ее округлое тело, будто вырезанное из каррарского мрамора, прячет под свою сень тонкий халат, расшитый по синему цветущими абрикосовыми ветками.
  Спустя время на всю квартиру разносится запах крепкого чая, и мне представляются, что дом мой перенесся в индийский сезон дождей, музыка которого шумит за окном.
  Кто-то в свежей ночной дали надрывно поет серенаду, не боясь дождевых струй, и мне кажется, что этот ночной бродяга испортит нам ночь. Но он умолкает в тот момент, когда мы бросаем белоснежные кубики сахара в тонкие персидские чашки, когда- то купленные отцом.
  Мы вздыхаем с Наташей облегченно, но тут, откуда ни возьмись, возникает звук скрипки, и Наташа, напрягая слух, разбирает переливчатую мелодию, а потом и вовсе затыкает уши.
  - Играет кто-то здесь рядом, через дорогу, - говорит она и вздыхает. - Окно открыто. Эта музыка будоражит меня.
  - А меня нет, - говорю я, но все же поднимаюсь с постели, чтобы закрыть окно.
  Музыка стала тише, только слышно, как в комнате стучат часы. Мне как-то непривычно в пустой квартире, где я живу с детства, где меня окружала забота матери и молчаливая поддержка отца. Сейчас никого нет, но все время кажется, что вот-вот войдет отец, возьмет с полок одну из своих книг, и привычно пролистает ее быстрыми, гибкими пальцами.
  Мы выключаем свет и Наташа, прильнув к моему плечу, долго лежит в тишине, в которой далеко играет скрипка. Ветер с дождем колышет фонарь, он мигает, создавая сине-зеленую, призрачную атмосферу.
  Так мы лежим, я обняв мягкоупругое тело девушки, уже пребываю в полудреме, когда вспыхивает маленькая лампа под лимонным абажуром.
  -Ты чего? - раскрываю я глаза, жмурясь от света.
  - Извини, миленький. Я тихонько. Не спится. Я что-нибудь почитаю.
  Она, колыхнув халатом, встает, и достает с полки, над отцовским креслом, зелененький томик "Тайны Эдвина Друда", механически перелистывает его, задерживаясь видимо на графике Филдса, и внезапно ахает!
  Из "Эдвина Друда" мотыльком вылетает конверт.
  
  
  ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ. СТРАННОЕ ПИСЬМО
  
  Сегодня ярко-оранжевый субботний день. Под шторы моих век пробиваются острые стрелы желто-горячего светила, а в открытую форточку стремительной птицей залетает свежий ветерок.
  Автобус прыгает по бугристому асфальту, а вместе с ним танец на сидении выполняю и я.
  Из головы не выходит странное, если не страшное письмо, найденное в конверте, который тщательно хранил исчезнувший в другом измерении, но пребывающий в этом мире на книжных страницах Эдвин Друд. После того, как персонаж Диккенса отдал мне загадочное послание, с содержанием которого тут же ознакомились мы с Наташей, предстояла тягостная ночь. Мысли вертелись в голове. В конце концов сны навалились безжалостным бременем, и лишь утром наступило желанное отдохновение.
  Впрочем - для меня, а не для Наташи. В голове ее до сих пор пребывала мелодия невидимого ночного скрипача, и, посчитав, что моей волоокой подруге и так многовато впечатлений, я отвез ее домой.
  И вот я еду, вглядываясь в проносящиеся мимо маленькие домики и рощи. Они расплываются, превращались в слова странного письма.
  
  "Ты мерзавец! Ты убил мою жизнь, ворвавшись в нее непрошеным гостем! Отобрал у меня все самое ценное: забрал жену, лишил сына! Кроме того, ты подлец, раз не ответил на мое первое письмо. Еще раз настоятельно требую, мерзавец, расскажи сыну обо мне!
  Помни, что ты - НИЧТО, ФАНТОМ, ФУК, ПУСТОЕ МЕСТО. И вся жизнь твоя, порожденная мной, пуста и никчемна!"
  Р.
  
  Странное письмо, если не сказать более! Кто его написал? Кто этот Р? За что он так ненавидит отца? Что это за странные слова "Забрал жену, лишил сына"? Это что, все из-за мамы?! И это странное требование - рассказать мне об этом загадочном Р! Но отец мне никогда ни о чем подобном не говорил!
  Голова кружилась от этих загадок!
  На конверте был штемпель Пустоозерска, но это ничего не давало! Так можно было искать иголку в сене... Фамилия начинается на Р, или имя? Возможны миллионы вариантов!
   Я перебрал старые письма в шкафу. Их было мало. Вспомнил, что часть бумаг мама отвезла на нашу дачу в Выселках. Значит стоит отправиться туда! Стремление разгадать тайну смерти отца стало нестерпимым...
  
  
  
  
  
  ***
  Я вышел на рассыпанный гравий, и углубился по протоптанной дорожке в темно-зеленый массив лесополосы, которая шумела словно оркестр. Кое-где на зеленых листьях были легкие подпалины, будто кто-то намеренно разбрызгал здесь краску.
  Солнце оделось в серые одежды, начали свой хор лягушки...
  Пройдя по узенькому мостику через заросшую камышом речушку, и распугав зеленых хористов, я, наконец-то, вышел на проселочную дорогу.
  Тополя и акации возле нашего дома тоже шептались под ветром, будто передавали друг другу свои тайны.
  В доме было пустынно и темно, но меня не покидало ощущение чьего-то присутствия.
  Я остановился перед старым круглым столом и провел по нему пальцем.... Никакой пыли не чувствовалось, хотя в дом давненько не наведывались.
  Стоп! На полу синели чьи-то ноги, а с диванчика свешивались руки...
  В изумлении я отошел назад и, полуобернувшись к окну, рванул тяжелую штору. Залп светового луча, прорезая мириады пылинок, осветил комнату.
  Я подобрал с пола лыжные брюки отца, а на уютном диванчике безжизненным телом лежала его куртка.
  Кто-то явно здесь был! За диваном я обнаружил пустую бутылку водки.... Отец никогда не пил водки... Он любил коньяк!
  В комнате чувствовался запах паленого...
  Так и есть! В камине что-то жгли... Пошевелив кочергой, я обнаружил непереваренные ненасытным "агни" остатки журналов, газет и поленьев... Есть и конверты...Подобрал кисть с обгоревшей щетиной...
  Я бросился из дома, и, спустя несколько минут, распугав цыплят, и спасаясь от лижущего мои руки хвостатого сторожа, взбежал на крыльцо соседней дачи.
  - Тетя Зина! Зинаида Павловна!
  Она, конечно же, была не в доме, а возле своих обожаемых георгин.
  - Ой, Юрочка, приехал! Здравствуй! Как же я тебе соболезную, милый, - запричитала тетя Зина.
  На мгновение я сделал скорбное лицо.
  - Тетя Зина, а вы Станислава не видели?
  - Стасика? Художника, что ли? Да видала вчера, как раз у тебя во дворе стоял... Он все у двери крутился.... Я ему говорю, Славка, чего ты там ищешь? А он, мол, Юру жду... Помянуть надо отца-то... А в руке бутылка водки была! А потом, пропал он... Думаю ушел...
  - А сейчас где он может быть?
  - Да в своей развалюхе, где же еще... Иль в лесу, опять природу малюет...
  Я ему помалюю!
  Станислав был известной личностью... Художник, поэт, и запойный пьяница в одном лице, он был изгнан женой за пристрастие к алкоголю и ничегонеделание... Никто не знал, на что он живет!
  Я уже мчался по поселку, по смолистому гудрону...
  
  ***
  Двор полуразвалившейся дачи Станислава представлял собою настоящие джунгли из темно-зеленых кустов, буйно разросшихся деревьев, бросавших синие тени, диких шипастых цветов и пряно пахнущего бурьяна.
  Пройдя по колено в траве, раздвинув широкие разлапистые листья, я увидел сарай-развалюху, позеленевший стол с грудой запыленных книг, по которому расхаживали голуби. В петли дверей сарая была заложена деревяшка.
  Продираясь далее, сквозь эти тропические дебри, по едва заметной протоптанной тропке, я наконец-то выбрался на полуразвалившееся крыльцо... Доски запели у меня под ногами, вынудив на минуту остановиться и прислушаться. Вокруг все гудело, ухало, стонало и трещало. Мириады диких существ освоили зелено-голубые джунгли Станислава, готовые броситься на меня в неистовом припадке.
  Я открыл висевшую на одной петле дверь. В разбитых окнах гуляли сквозняки, а в углах застыли толстые пауки на канатных нитях. Исцарапанный, с подпалинами, стол украшали мутные бутылки, по виду - старинные.
  В другой комнате, в которую мне удалось войти, переступая через вещи на полу, застыли полотна с глазастыми звездами, безумными ведьмами летевшими на метлах, с длинноносыми существами из ада, поджаривающими субтильных человеков, с уродами-великанами, жрущими пойманных детей, толстыми карликами, с кинжалами в заросших кольцеватыми волосами руках, с бледными скелетообразными мертвецами, с поднятыми вверх руками встающими из могил, с черными воронами, которые клевали насаженных на столбы окровавленных людей...
  Вся эта страшная компания персонажей картин Станислава визжала и ревела, неистовство улюлюкая, казалось, была готова было растерзать вошедшего чужака. И меня спасло лишь явное отсутствие дирижера этого безумного оркестра, пребывавшего в неизвестности.
  Разметывая палкой заросли, я, наконец-то, вышел на поляну, где застыл мольберт с натянутым полотном. Станислав работал на пленэре, но самого безумного живописца не было видно.
  Пройдя несколько шагов, я с силой встряхнул паутинный кокон (так можно было назвать старый залатанный гамак), откуда тяжелой грушей выпал бородатый крепыш, возмущенно завопивший, но заткнувшийся, едва лишь увидевший меня.
  - Станислав,- обратился жестко я, не здороваясь, к хозяину кокона. - Ты ночевал у меня на даче?
  Потрясенный художник что-то заблеял, сонный, словно ленивец из амазонской сельвы.
  - Ты не крути, тебя ведь видели, - сказал я и еще сильнее тряхнул живописца одной рукой, а другой взяв за яблочко. - Гад, ты зачем бумаги жег?
  Он затрясся мелкой дрожью...
  - Юра, прости, думал тебе они не нужны будут.... Х-хоолодно было, Юра, а твои родители ведь уже того....
  - Чего - того?! - взревел я. - Признавайся, письма жег?
  - Нее, - протянул он, пытаясь мотать головой. - Только газеты.
  - Не ври, - ответил я, - видны обгорелые ошметки...
  - Нет, я лишь пару.... Остальное в макулатуру хотел сдать.
  - Где твоя макулатура? - вскричал я, чувствуя близкую удачу.
  Я отпускаю гения живописи, и тот ведет меня через джунгли к своему сараю, ловко отмахиваясь от летающих тварей, убирая машущие лапы веток, да отшвыривая шипастые обломки досок с гвоздями.
  - Вот, Юра, а ты переживал, - сказал он, указывая на белеющую бело-серой горой кучу газет, журналов и книг в центре строения.
  Около получаса, извозившись в пыли, мы, с примирившимся Станиславом, искали в куче жемчужное зерно.
  Отряхнувшись, мы вышли во двор и сели в старинные визжащие кресла, неведомо откуда принесенные вездесущим художником. Отодвинув груду грязных, рассохшихся книг, измазанных голубиным пометом, я выложил на потемневший от дождей, покрывшийся зеленой плесенью стол связку писем. Но осмотр конвертов ничего не дал! Никого похожего на Р среди адресатов не значилось. Неужели бездумный Станислав сжег письма? Или таковых вообще не было?
  Отмахиваясь от глупых расспросов подобострастного художника, уже сгонявшего в дом и предлагавшего мне выпить остатки подозрительной мутной жидкости, я тяжело вздохнул, и выхватил из груды первую попавшуюся книгу.
  Закладка выпала, книга открылась на странице, где мелькнуло знакомое имя.
  - Это, я значит, почитать оставляю, - объяснил художник, кивнув на книгу.
  На странице значилось:
  "- А я, - ответил Друд, - я хочу видеть во всяком зеркале только свое лицо; пусть утро простит тебя".
  И ниже:
  "Два мальчика росли и играли вместе, потом они выросли и расстались, а когда опять встретились - меж ними была целая жизнь.
  Один из этих мальчиков, которого теперь мы называем Друд или "Двойная Звезда", проснувшись среди ночи, подошел к окну, дыша сырым ветром, полыхавшим из тьмы".
  "Что? Друд? ... Стоп, опять за последние дни мне попадается это имя", подумал я, и перевернул книгу.
  На обложке значилось: Александр Грин "Блистающий мир".
  Что-то смутное мне припоминалось.... Читал в далеком детстве!
  Я поднял с притоптанной травы закладку. Это был конверт с письмом, явно неотправленным. Я вынул пожелтевшие листки, написанные рукой отца.
  
  
  ГЛАВА ПЯТАЯ. ИСПОВЕДЬ ОТЦА
  
  Первое, что помню после долгого забвения: сижу в старинном кресле, и какие-то люди в форме поднимают меня за руки, пеняя на то, что я надолго расселся, а время идет!
  Один из них все пытался принудить меня рассказать о тайниках, в которых спрятаны шпионские материалы.
  Я делал усилия, пытаясь понять, о чем идет речь.
  Память возвращалась медленно, кусками, обрывками.
   Вот я выступаю со стихами перед группой детей в пламенеющих галстуках, а вот - на каком-то заседании, очевидно, писательском. Потом в памяти возник торжественный прием в большом здании, роскошно убранный стол и почему-то подумалось, что это Кремль. Мелькают восторженные лица, аплодирующие руки, блистают вспышки фотоаппаратов...А тут рядом, в этом мире - люди в форме (как я потом понял, работников МГБ), которые что-то требуют от меня, чего-то домогаются!
  - Простите меня, ради бога, - выдавливаю я из себя первые слова, удивляясь своему голосу и манере говорить. - Я ничего не помню!
  В комнате беспорядок, разбросаны вещи - происходит обыск.
  - Про бога вспомнили! - сказал главный в форме. Это был высокий, плечистый человек, с резкими чертами лица. - А о своих шпионских тайниках забыли! Ничего, холодная камера быстро развяжет вам память! В машину его!
  Меня ведут вниз по лестнице, на площадках хлопают двери, в замочных скважинах - глаза любопытных. И я их чувствую на себе, эти десятки глаз.
  Выходим в морозную свежесть, на покрытую серым снегом длинную улицу.
  Я на мгновение гляжу в небеса, будто ищу там Бога, но синие, с багровым оттенком, тучи надежно скрывают его лик.
  "Черный ворон" увозит меня, как казалось тогда - в неизвестность.
   Сидя в машине между двумя крепкими оперативниками, я напрягал память, извилины своего мозга, пытаясь понять, кто я, откуда, и что со мной произошло.
  Дальше была, как и обещано, камера, и тяжелые, ежедневные изнурительные допросы.
   В конце концов сознание медленно прояснилось, появилось четкое понимание кто я и где живу. Я - поэт, живу в советской стране, пишу для детей, а теперь арестован и идет следствие.
  На первом же допросе следователь, застенчивый и усталый человек средних лет в потертом костюме, прятавший тусклые глаза за стеклышками очков, приторно вежливый (сейчас уже забылась его фамилия), предъявил мне обвинение в "троцкизме", цитируя, наверное, мои же собственные строчки из сборника:
  
  Когда запылает революционное пламя
  Мы оружие в мозолистых руках сожмем,
  И за Троцким, держащим красное знамя,
  В бой за народную правду пойдем!
  
  Я не знал, что сказать на это... Это я написал эту дребедень? Мне не верилось, но мое собственное имя на обложке, которое я как раз помнил четко, имя Романа Шарова, убеждало в обратном.
  Я смотрел в окно, на красные черепичные крыши, покрытые островками синего снега, и пытался дать объяснение всему, что происходит.
  Я заявлял, что возможно есть и другой поэт Шаров, и что все происходящее - какое-то недоразумение, что меня взяли по ошибке, и что я, наверное, болен и потому ничего не помню, и этим только разгневал вежливого следователя.
  - В карцер! - следователь отдал распоряжение не свойственным его природе резким голосом.
  Потом я сидел в холодной одиночной камере, размером в полшага, на хлебе и воде.
  И вновь допросы.
   Уже в камере у меня произошло очередное прояснение. Я вспомнил, кто такой Троцкий, о чем и заявил следователю на очередном допросе примерно в таких словах: "Стихи посвящены народному комиссару по военным делам, создателю Красной Армии товарищу Троцкому". Но этим вновь вывел его из себя, да так, что мне даже неловко стало.
  Он грохнул кулаком по столу.
  - Создателями Красной Армии являются товарищ Ленин и товарищ Сталин! И не разводите мне здесь антисоветскую агитацию!
  И вновь тяжелая, изнуряющая пытка заключением. Мне двое суток не давали есть и пить. Но, самое тяжелое было то, что я с большим трудом сознавал свою личность, и крайне смутно помнил все события, связанные с моей жизнью. В бессилии я бился о стены моей тюрьмы, разбил себе лоб и расцарапал лицо. Но моя смерть не входила в планы очкастого дознавателя, и врывавшиеся стражники, сковывали меня, после чего я не мог приподняться с металлической койки. Врач с гибкими обезьяньими руками делал укол, и успокоение приходило ко мне. Как ни странно, пара таких уколов способствовала некоторому просветлению в памяти.
  Впрочем, далее пошли дела еще хуже.
  Мне стали инкриминировать шпионаж в пользу Германии.
  Доказательством служили якобы мои же слова из стихотворения:
   "Народ Германии
   стране Советов,
   окажет помощь,
   если вновь...".
   Дальнейший текст сочинения забылся, ибо мне окончательно вышиб мозги истеричный крик моего на вид вежливого следователя:
  - Вы являлись немецким шпионом! Кто из членов писательской организации вас завербовал? Какие задания вы получали?!
  Когда я в отчаянии, в сотый раз твердил, что я ничего не знаю, и не помню, страж государства заговорил более спокойно, но въедливо:
  - Ах, опять память отшибло? Зато писатель Кунц все замечательно помнит. Вот его показания о том, как он завербовал вас, включив в свою шпионскую сеть.
  И он вынул из папки и показал мне листок, очевидно, с показаниями этого неведомого мне Кунца.
  Далее была очная ставка с Кунцем.
  Сейчас, когда я пишу эти строки, он напоминает одного из персонажей Гофмана. Его физиономия с бегающими маленькими глазками, согбенное тело по сей день стоят перед глазами. К моему большому удивлению, хоть я видел этого человека впервые, он активно уверял, что давал мне задания вести подрывную деятельность путем проведения антисоветской пропаганды. Причем, не только в литературе - своими произведениями, но и оказывать посильную помощь другим "врагам народа", которые собирались взорвать писательский дом. Таким образом наша тайная организация хотела погубить нужных нашей культуре, преданных стране Советов литераторов!
  Очная ставка немного поколебала мою уверенность в собственной непогрешимости. Я начинал лихорадочно вспоминать, не совершил ли действительно чего-то предосудительного, а вечером вновь рвал на себе волосы, стучал в железные двери моей тюрьмы, и все начиналось сначала. Успокоенный уколом, я лежал в бессилии. Утешением для меня и спасением от помешательства рассудка было видеть белоснежные тучки, да повторять строчки поэтов, проносящиеся и кипящие в голове.
  Был помню еще один день, когда мне задавали вопросы, ни на один из которых я не знал ответа.
  Следователь, рассердившись несуразному моему бормотанию, ударил ладонью по столу, когда вдруг прозвучал громкий голос, говоривший с едва-едва различимым акцентом:
  - Да ладно, оставьте его. Вы что не видите, он действительно ничего не помнит...
  Я с трудом повернул тяжелую голову, чтобы узнать, кому же принадлежали столь мудрые слова, и увидел, как из глубины комнаты поднялась фигура в костюме с головой орла. Острый клюв раскрывался при произнесении слов. Но, наверное, мне все это просто почудилось из-за темноты, царившей в кабинете.
  В полосе яркого оконного света стало видно, что слова принадлежали не какой-то хищной птице, а всего лишь невысокому, чуть полноватому лобастому человеку. Его длинный нос украшало пенсне.
  Он подошел ко мне, положил руку на мой разорванный пиджак, сказал "всякой судьбе есть предел" и вышел из кабинета.
  До сих пор слова эти, интонация, с которой они произнесены, стоят в моей голове.
  На следующий день вежливый следователь, более не кричавший, попросил меня подписать признание в антисоветской пропаганде и агитации.
  Чтобы положить конец мучениям, я выполнил просьбу, и следователь, наконец-то выдавивший из себя улыбку, приказал меня покормить.
  Разбудили меня на рассвете. Двое людей велели вставать и идти. Поглаживая давно небритый подбородок, подтянув повыше спадающие брюки, плохо понимая суть происходящего, я поплелся куда приказали.
  Мы долго спускались вниз по выщербленным множеством ног ступенькам, я глотал затхлый запах, и все боялся споткнуться. Далее вел длинный коридор.
  - Иди, - велели мне.
   Делать было нечего. Я ступил несколько шагов по коридору, спиной чувствуя, что мои конвоиры оставили меня одного.
  Щелкнули затворы. Я вздрогнул и внутренне сжался, опасаясь не столько потерять жизнь, а боли, которая наступает перед лишением жизни.
  Но еще более изумил меня громкий Голос, раздавшийся и гулко прогремевший в пустом коридоре.
  Этот потусторонний Голос зачитал мои прегрешения и наказание, которое следует принять.
  
  ГЛАВА ШЕСТАЯ. САМЫЙ СВОБОДНЫЙ ЧЕЛОВЕК (ПРОДОЛЖЕНИЕ ИСПОВЕДИ ОТЦА)
  
  Спустя несколько часов, со мной, едва оправившимся от потрясения, имел беседу носатый человек, похожий горного орла. Он время от времени снимал пенсне и протирал его мягкой тряпочкой. Тогда его выпуклые глаза с круглыми зрачками поглядывали на меня цепко и настороженно.
  Помню, что он говорил со мной, как с давним знакомым. Он сказал примерно следующее:
  - Как видишь, советская власть гуманна. Она спасла тебя от расстрела... В твоем творчестве антисоветчина все же есть. За это ты получишь свои восемь лет. Тебя отправят в лагерь. Но советская власть предлагает тебе загладить роковые ошибки. Там в лагере сидит некий Щедров Рихард Константинович. Тоже писатель. И еще ученый, мыслитель. Но враг советского строя и социализма. Тебе нужно постараться войти к нему в доверие. Ты - писатель, он - писатель. Вы должны найти общий язык. Твоя задача - выведать у него, где он спрятал свои рукописи. Сможешь узнать где хранится его архив - можно будет скостить тебе срок, а до его окончания - перевести на более легкие условия заключения.
  Сломленный и морально и физически всем произошедшим со мной, я вынужден был согласиться на это предложение.
  Потом был долгий переезд в холодном, грязном и тряском вагоне.
  Нас высадили на одной из станций, далее необходимо было добираться пешком.
  - Шаг влево, шаг вправо, считается побегом! Огонь будет открыт без предупреждения! - строго объявил сопровождающий нас офицер.
  Запомнились почти сказочные деревья, припорошенные снегом. Снежнобелый лес, лениво раскинувшись, уходил вдаль. Но любоваться его ослепительной красотой мешал постоянно донимавший холод, да и неизвестность.
  Сначала мы шли и много говорили. Над колонной идущих поднимались вверх струйки пара. Рядом со мной шли, в основном, представители интеллигенции. Конвоиры не запрещали говорить, лишь посмеивались. Затем разговоры сами по себе прекратились. Горло обжигало холодными морозными иглами, и люди боялись застудиться. Заболеешь - пропадешь, это со временем поняли все зэки. Кроме того, надо было беречь силы.
  Я шел, стойко держась, и пытаясь осмыслить свою жизнь. Признаюсь, иной раз охватывало малодушие, и я хотел броситься в сторону укрытых снежными шапками елей, и попасть под автоматную очередь. Но, все же что-то удерживало меня от безумного поступка.
  Поздним вечером мы подошли к воротам лагеря и выстроились.
  Под желтым фонарным светом стояло лагерное начальство. Началась перекличка. Легкие пушинки снега мягко ложились на наши плечи, холод не отпускал, и, казалось, что прием заключенных будет длиться вечно!
  Но самое приятное было потом - санобработка... Кусочек мыла и горячая вода казались пределом счастья!
  Затем распределились по баракам. Так началась моя лагерная жизнь.
  Не буду описывать подробности. Не так давно публикации на эту ранее запрещенную тему, некоторые мемуары несправедливо арестованных стали появляться.
  Скажу лишь, что я старался держаться с группой интеллигенции, подальше от уголовников, у которых была своя жизнь, и от издевательств которых мы здорово страдали. Моим другом стал скромный учитель словесности Титович, к сожалению, позже скончавшийся от болезни. Во время заключения мы старались во всем помогать друг другу.
  Ранним утром наша колонна, в сопровождении конвоя, брела на трудовую вахту.
  Поначалу работа эта наша казалась мне странной.
  В глубине густого леса располагался большой покинутый город. Что случилось с его жителями, почему город, не носивший видимых следов разрушений, был брошен - оставалось тайной. Об этом ходило множество слухов и догадок!
  Нашей задачей было разбирать постройки, очищать кирпичи от остатков раствора, сортировать, грузить на машины.
  Вечером, утомленные работой, мы отдыхали, а я приглядывался к своим товарищам по несчастью, надеясь среди них различить того, кто мне был нужен, а именно - писателя Щедрова.
  Как-то поздним вечером меня вызвали в оперативную часть. Старший майор (фамилия его была Кузнецов) долго и внимательно разглядывал меня, направив свет лампы, потом открыл портсигар, предложил закурить и напомнил о задании.
   - Прошло уже две недели, как вы в лагере. Мы пока вас держали на обычных работах, чтобы не возникло никаких подозрений о вашей особой миссии.
  Но, на днях, мы вас перебросим на другой объект. Там будет тот, кто вам нужен - писатель Щедров. Вы помните свою задачу? Вы должны сделать все, чтобы он доверял вам...
  Стояли уже робкие весенние деньки, когда вокруг журчала, звенела талая вода, и природа бережно, и нежно просыпалась ото сна.
  Меня и еще нескольких зэков откомандировали в бригаду, которая ехала расчищать теплотрассу ремонта.
  Прибыв на объект, я внимательно оглядывал работающих. Все одинаковые, в серых ватниках, они энергично махали кирками и лопатами.
  Я присоединился к работающим, как вдруг среди зэков стал гулять удивленный шепоток. Они поглядывали куда-то в сторону.
  Посмотрел туда и я. И вот, что увидел. Неподалеку находилась полуразрушенная невысокая башня. На ней сидел человек в одежде заключенного, с блокнотом в руках.
  Он внимательно смотрел перед собою в небо, с краю покрытое пепельными тучами, и что-то записывал.
  Стоящие вертухаи воспринимали эти наблюдательные действия человека, как должное, привычное, и лишь один из них, спустя время, проявил волнение.
  - Эй, спускайтесь, хватит! - велел он и для острастки щелкнул оружием.
  - Сию минуту - прозвучал ответ, и с башни по лесенке спустился ловкий и подвижный, чуть выше среднего роста человек с небольшой клиновидной бородкой.
  Ему было лет за пятьдесят. В фигуре его было что-то военное. В его широких плечах и налитом теле чувствовалась большая физическая сила.
  Казалось, что здесь к его манере поведения уже привыкли.
  Он что-то спокойно объяснил охране и направился к нам. Молча взяв кирку, он начал интенсивно долбить еще мерзлый грунт, и казалось, что эта работа не доставляла ему особых усилий, что земля сама разлеталась в стороны, при соприкосновении с его орудием.
  Это и был писатель и ученый Рихард Константинович Щедров.
  Общеизвестно как тяжела, а порою просто невыносима жизнь в лагере. И охрана, и лагерное начальство, и уголовники так и норовили поиздеваться над политическими, всячески их унизить, выбить их них дух противоречия, непокорности. Мне об этом писать не хочется, об этом очень неприятно писать, хотя все мы ощутили на себе жестокость этой жизни.
  Но многое из того, что сказано выше, менее всего касалось Щедрова.
  Этот серьезный, очень сдержанный человек одинаково уважительно и ровно общался со всеми, и даже самые наглые, жестокие мерзавцы останавливались под взглядом его миндалевидных глаз на широкоскулом, почти монгольском лице. От всей его фигуры веяло добротой и ясностью, мудростью и простотой.
  От него будто исходило сияние, которое ослепляло каждого, кто хотел занести над ним руку.
  Держался Щедров практически со всеми ровно и дружелюбно, но одновременно, независимо, был, как говорится, сам по себе.
  Я не решался подойти к нему близко и познакомиться, а он бывало окидывал меня внимательным взором, словно приглядывался, мог приветливо улыбнуться, но не заговаривал.
  Сблизились мы после одного происшествия.
  Нас отправили трудиться на отдаленный участок покинутого города, путь к которому лежал через бурелом и болото. Видимо ранее здесь была речушка, но теперь местность заболотилась, и только маленький деревянный мостик вел с одного берега на другой.
  И один из переходов мостика, от опоры до опоры, возьми, да и подломись под моими ногами! Наверное, доски сгнили из-за дождей и снегов.
  Я оказался по пояс в трясине, и она мгновенно засасывала меня.
  Первым подскочил на помощь именно Щедров! Он протянул мне свою кирку и могучими рывками стал вытаскивать из вязкой жижи.
  Вечером, после работы, я подошел к нему. Он держал в руке маленькую книжицу, тут же захлопнул ее и улыбнулся.
  - Спасибо вам большое, - искренне сказал я ему.
  - За что? - улыбнулся он.
  - Еще немного, и я бы погиб!
  - Ну, что вы, я просто выполнил свой долг, - сказал он. - А разве вы не сделали бы этого, случись подобное с мной?
  Я кивнул и представился. Он назвал себя и стоял, помалкивая, поглядывая на меня, продолжая дружелюбно улыбаться.
  Чтобы как-то заполнить паузу, я спросил:
  - Вы не курите?
  Сам не знаю, зачем я задал этот нелепый вопрос.
  - Нет, я никогда не курил. А вы судя по всему начали?
  - Начал здесь, в лагере. Потому, что перекуры.
  Он вновь улыбнулся одними уголками губ.
  - Ну вот, значит вы курите, а я вот предпочитаю читать.
  И он протянул маленькую книжицу в синеватой обложке. На ней значилось:
  Гете "Фауст".
  - Не читали?
  - Название знакомое. Честно говоря, не помню...
  - Если не помните, забыли - перечитайте! Очень глубокое произведение. И вообще, я советую вам использовать любую возможность, чтобы читать, пополнять свои знания, а самое главное - облегчать душу! Ведь часто книга рождает отклик в душе и служит целебным, драгоценным бальзамом.
  - Но откуда вы книги берете? - спросил я немного удивленно.
  - А здесь неплохая библиотека. Благодарю бога, что здесь начальником лагеря человек - достаточно образованный. И когда разбирали старую библиотеку в брошенном городе, он послушал моего совета и книги не сжег, а приказал привезти сюда и сложить в коморке. Есть очень редкие издания.
  И увлекшись, Щедров стал называть мне книги, названия которых, спустя много лет, я конечно не помню.
  Эта недолгая беседа позволила нам сблизиться и часто проводить вечера вместе. И даже во время каждодневных обязательных работ он находил время подойти ко мне и поговорить. Охрана особенно не препятствовала этому - лишь бы это не бросалось в глаза и не было слишком долго. Наверное, она была предупреждена насчет моего задания.
   Удивительно, как много замечал этот человек.
  Его восторг перед миром казалось не имел предела! Он восторгался травинкой, кустиком, озером, облаками, птицами.... Даже в ежедневном тяжком труде он находил моральное удовлетворение и смысл.
  Помню, как я говорил ему о железных кандалах неволи, когда сердце так тоскует по свободе. А он мне ответил:
  - А я не в неволе. Я свободен и здесь!
  - Как так? - спросил я, поразившись его ответу.
   - Ведь главное в человеке - внутреннее ощущение свободы. Это только внешняя видимость, что я в заключении! Моя душа может летать где угодно...
  И действительно он вел себя достаточно свободно и независимо. Он никогда не переходил черту дозволенного, не дерзил начальству, не нарушал общего четко установленного порядка и дисциплины, и, в тоже время, всегда говорил, что думал, и поступал, как велит совесть.
  И грубое, жесткое слово в его адрес, готовое сорваться, застывало в горле, и уходило прочь, в глубь!
  И когда он говорил что-то важное, выстраданное, свое, смело глядя в глаза самому жестокому офицеру, тот отводил взгляд и не наказывал его.
  Я сам видел, как он ходил к уголовникам. Они орали матом, а он внимательно и спокойно слушал их и что-то говорил, и страшные заточки, занесенные над ним, опускались, все в конце концов переходило на миролюбивый разговор, и участники спора расходились умиротворенные.
  К нему не раз приходили за советом, или за помощью. Обычно, он никому не отказывал.
  Он мог лечить ладонями: просто прикладывал их к больному месту и человеку делалось легче. При этом он замечал, что не лечит. Он этого не умеет, а только лишь убирает боль, которая серой мышкой убегает далеко в подвалы телесной субстанции. Но, когда он болел, простудившись, то отказывался лечить ладонями, утверждая, что все это бесполезно. В тот день к нему явился сам начальник лагеря Гольц и повелел отправиться в лазарет.
  Спустя четыре дня Щедров уже работал на участке наравне со всеми.
  Немало было переговорено нами о жизни, об окружающем мире... Всего из этих разговоров я припомнить не могу, но кое-что врезалось в память навсегда.
  Он говорил:
  - Огромная сила таится в ощущении гармонии мира. Необходимо эту гармонию находить и чувствовать во всем, быть пропитанным ею, как окружающим нас воздухом.
  Как-то мы с ним говорили о тяжелом времени, в котором мы живем.
  Щедров утверждал, что добро и зло, счастье и несчастье чередуются, и в годину печали и неудачи необходимо надеяться на то, что счастливые дни придут.
  Он процитировал из "Фауста" строчку, которую я запомнил:
  
  Пусть чередуются весь век
  Счастливый рок и рок несчастный.
  В неутомимости всечасной
  Себя находит человек.
  
  Как-то работая на распилке огромных стволов дерева, я спросил Щедрова, как он оказался здесь?
  Оставив взвизгнувшую пилу, он вытер пот со лба, и ответил:
  - Он посадил меня. Я ведь знал его! Мы вместе были в ссылке в Томской губернии.
  Я понял, что он говорил о вожде. Тогда многое становилось понятным. Я узнал, что Щедров - член партии большевиков.
  В наших спорах, в которых участвовал и учитель Титович, Щедров горячо защищал социализм, считая его вечной идеей, еще со времен раннего христианства.
   - Да, даже ранее, уже в утопии Ямбула есть социалистические идеи. И эти идеи всегда будут жить, пока живет человечество, - говорил он, блистая глазами.
  Но спорить на политические и идеологические темы в лагере было опасно, поэтому я уходил от обсуждения этих вопросов и больше слушал. Да и что я мог противопоставить этому, какие другие идеи?
  Спустя время меня вызвал начальник лагеря. Фамилия его была Гольц. Рядом с ним на стуле, в полумраке сидел старший майор Кузнецов.
   Я пил чай с лимоном, которого, казалось, не пробовал лет сто, и даже забыл его вкус, а Гольц терпеливо ждал, а потом спросил, как продвигается дело, удалось ли что выведать у Щедрова. Я отвечал, что постепенно вхожу в доверие к ученому, но не хватает времени на откровения, ведь большую часть дня занимает физический труд.
  Гольц долго ходил по кабинету, разминая папироску, предложил мне, потом хлопнул портсигаром, посмотрел на Кузнецова и сказал мне:
  - Я вот что придумал. Пошлю - ка я вас со Щедровым на заготовку грибов. Да, да, не удивляйтесь. Именно - в лес, за грибами. Вы в них разбираетесь? Ну, Щедров разбирается уж точно, поганок не наберет! Пособираете денек, и там на досуге поговорите.
  Я смотрел на начальника с искренним удивлением, даже папироса потухла. Он бросил мне коробок, а потом сказал:
  - Я знаю, о чем вы подумали! Да не убежите вы никуда! Не такие вы дураки. Тут на много километров непролазные дебри. Не хотите же вы попасть к волкам на обед! Эти леса держат всех здесь лучше любой охраны. И болот тут немерено! Грибков соберете, и побеседуете откровенно.
  Я возразил, что Щедров может чего-нибудь заподозрить.
  - Ничего он не заподозрит, - ответил Гольц. - Мы за грибками уже не первый год посылаем... Знаете, хочется побаловаться жареными грибочками с картошечкой, грибницей со сметанкой. И не было случая, чтобы кто ушел...
  Особист встал, поскрипывая сапогами, прошелся по комнате, а затем приблизил лицо к моему уху и примолвил:
  - А начальство торопит... Другого выхода нет! Если все разузнаете - раньше выйдете. Это я обещаю...И еще. Запоминайте все, что он говорит!
  За грибами мы отправились через день.
   Осенний лес был чудесен. После затхлости и неприятного запаха барака, мы с наслаждением дышали лекарственным запахом кедра, о котором, как всегда подтянутый и ловкий, Щедров рассказывал очень занимательно.
  Также он читал запоминающиеся строчки:
  
  Я жизни не боюсь. Своим бодрящим шумом
  Она дает гореть, дает светиться думам.
  Тревога, а не мысль растет в безлюдной мгле,
  и холодно цветам ночами в хрустале.
  Но в праздности моей рассеяны мгновенья,
  Когда мучительно душе прикосновенье,
  И я дрожу средь вас, дрожу за свой покой,
  Как спичку на ветру загородив рукой...
  Пусть это только миг... В тот миг меня не трогай,
  Я ощупью иду тогда своей дорогой...*
  (* стихи Иннокентия Анненского)
  
  Живительная сила лесного воздуха зарядила нас энергией для предстоящей работы. Грибов попадалось достаточно много. А также мы успели полакомиться орехами.
  У горной речушки ослепительно синего цвета Щедров в очередной раз меня удивил. Он быстро соорудил удилище из тонкого прямого ствола орешника. В качестве лески использовал расплетенную, распущенную на отдельные нити веревку, а крючок загнул из проволоки. Грузилом стал камень, а поплавком сухая камышинка. На что мы ловили, уже не помню. Помню лишь как ловко Щедров подсекал рыбешек. Уже спустя час в нашем котелке плескались белячки, хариус, и прочие местные представители рыбного царства.
  А когда в котелке закипела уха, мы сидели, любуясь на эти чарующие места, восторженный Щедров что-то декламировал, а аромат из котелка смешивался с запахами разнотравья.
  Когда мы поели ушицы и примостились отдохнуть, Щедров, глядя на готовящийся к колыбели молчаливый лес, произнес пушкинские строки:
  
  Дар напрасный, дар случайный,
  Жизнь, зачем ты мне дана?
  Иль зачем судьбою тайной
  Ты на казнь осуждена?
  
  Кто меня враждебной властью
  Из ничтожества воззвал,
  Душу мне наполнил страстью
  Ум сомненьем взволновал?
  
  Произнеся эти строки, Щедров, как-то весь сник и загрустил.
  Когда я спросил, чем вызвана его печаль, он ласково посмотрел на меня. А потом, глядя на бегущую сапфировую дорожку реки, сказал:
  - Чую, немного мне осталось пребывать на этом свете. Тоска жжет и на сердце тяжело.
  Я пытался как-то успокоить его, обращал внимание на замечательный рубиновый вечер. Но он смотрел на меня внимательными миндалевидными глазами, и в них таилась печаль.
  И тогда меня прорвало. Я рассказал все этому человеку. Я просто доверился ему.
  Рассказал, все как было. Как меня арестовали. И то, что я почти ничего не помню из тех событий, которые были до ареста, плохо помню кто я, откуда, дымкой тайны подернуто мое детство, юность. Знаю, только что я писатель, писал стихи, повести, но более мне ничего не известно. И то, что я потрясен всем случившимся и не раз малодушно помышлял о самоубийстве, но, что-то сдерживало меня постоянно.
   Слезы стояли на моих глазах. Я долго и искренне говорил. Умолчал лишь о задании, которое мне дали, так как не хотел отталкивать от себя такого замечательного человека.
  Щедров внимательно и серьезно смотрел в мои глаза, а потом спокойно произнес фразу, которая меня поразила:
  - Да, я все знаю. Я знаю, что вы живете в этом мире не так давно. Я это чувствую энергетически. Я это почувствовал еще в тот день, когда мы с вами познакомились. А потом, когда вы ночью спали, я подошел к вам, поднес к голове руку и все узнал.
  Мне казалось, что от этих слов, от пронизывающих меня зорких, даже жгущих глаз Щедрова, я сейчас потеряю сознание.
  Он меня ободрил улыбкой и участием, положив свою руку мне на плечо.
  - Бедный, бедный Роман Геннадьевич. К сожалению, помочь я вам мало чем смогу, голубчик. Я не знаю кто и зачем создал вас, дал вам жизнь, вызвав из небытия. Вы фантом, призрак, ставший человеком, обретший материальную оболочку. Вы астральная копия какого-то другого человека. Возможно, вполне реального Романа Шарова. Я слышал о таком писателе.
  - Как? - опешил я. - Значит я не настоящий Роман Шаров? Так кто же я? Ах, да.... Но, как это - фантом? Разве можно создать фантома и оживить его?
  Щедров кивнул.
  - Можно. У каждого из нас могут быть фантомы - астральные копии. При этом каждый фантом полностью схож с оригиналом. Бывает такие фантомы создаются умственным усилием. Например, вспомнили, как хорошо сидели на горке и любовались рекой, мысленно возвратились на это место и попытались воссоздать обстановку. Этим вы порождаете фантом - своего двойника именно на том самом месте у реки, на холме..., впрочем, не буду вас утомлять сложными восточными учениями и оккультизмом. До встречи с вами я и сам не очень то в это верил. Теперь понимаю, что это возможно.
  - И что же мне делать? - встревоженно спросил я.
  Он улыбнулся.
  - Самое главное - не отчаиваться. Коль вы пришли в этот мир - пройдите его до конца, примите на себя все его трудности, примерьте его одежду. Ведь нужна немалая смелость, своего рода безуминка, чтобы сохранить в наше время свою душу нетронутой, чистой, незамутнённой.
  Он встал, отряхиваясь и пригласил пройти к воде, уверяя, что шум реки у камней сделает нашу речь неслышимой.
  Я сказал, что мы абсолютно одни и опасаться нечего, но, когда мы спускались, Щедров заметил:
  - Роман Геннадьевич, вы еще наивны и простодушны. Неужели вы думаете, что начальник лагеря отпустил нас только вдвоем, без охраны и сопровождения. Я слышал - все время за нами шли. Был шелест веток, треск сучьев под ногами. Такого как я оставлять одного, без наблюдения - опасно!
  Когда мы сели на камнях у вечерней, с отблесками рдяного солнца, воды, он продолжал:
  - Мне уже недолго осталось. Я знаю, зачем вы со мной, догадываюсь о задании.
  Я тут же бросился извиняться, говорил, что виноват перед ним, но он остановил меня жестом.
   - Не оправдывайтесь. В вашем-то положении другого выхода нет! Тем более вам очень важно и нужно побыстрее выйти отсюда. Так вот. Архив, который так интенсивно разыскивают, спрятан в моем доме. Одна из стен моего старого дома в столице - искусственная. Это северная стена. Там можно найти письма и дневники. Скажите, пусть все забирают, это уже не имеет значения...А вот, что будет дальше. Выйдите отсюда, поедете в город Красносталь. В этом городке что-то вас ждет.... Скорее всего, вам нужно пойти в городской ресторан. В какой именно, и что там будет - не знаю... Я прочел это в вашем сознании. И еще. Вас не тронут. Вероятно, вскорости освободят. Но за вами будут наблюдать. Не поверят, что я вам выдал весь архив. И правильно, что не поверят. Но вы ничего им больше не говорите. И я уверен, что ничего вы им не скажите! Когда все утихнет, и все изменится к лучшему, а поверьте мне, такое произойдет, и мое имя снова разрешат произносить, вы поедете в город Еловск. Там на острове есть разрушенный монастырь и кладбище. Я вам сейчас нарисую, а вы запомните, какую плиту и где нужно поднять. Там мои рукописи научные, произведения, а также небольшая шкатулка с фамильными драгоценностями. Немного, но вам на какое-то время хватит.
  Я смотрел на его полыхающее на прощальном закате лицо.
  
   ГЛАВА СЕДЬМАЯ. СВОБОДА И КНИГИ (ПРОДОЛЖЕНИЕ ИСПОВЕДИ ОТЦА)
  
  Выполнив задание, мы со Щедровым вернулись в лагерь, и вновь оказались за ненавистной колючей проволокой и темно-серыми фигурами часовых на вышках.
  В последующие дни Щедров оставался таким же внешне энергичным и бодрым. Вот только радовался он меньше, как будто что-то предчувствовал.
  В один из желтых осенних дней он был как-то особенно грустен и серьезен. Я приводил в порядок свое ложе, когда он подошел ко мне, заглянув доверительно в глаза, промолвил:
  - Помните, что я вам говорил? Постарайтесь следовать моим советам. Скоро вас вызовет Гольц. Вы откроете ему часть тайны моего архива. И, я уверен, со временем будете освобождены. И я желаю, чтобы вы до конца выполнили свою миссию в этом мире, искренне хочу вам счастья!
  - Вы так говорите, будто прощаетесь... Мы с вами еще поговорим по этому поводу, - ответил я, успокаивая его, поглядывая на вошедшего охранника.
  - Не знаю, удастся ли нам еще откровенно поговорить. Вечер жизни моей уже наступил. Поздний вечер. А завтра меня не будет, - сказал он, и задумчиво погладил свою бородку. В глазах его была черная тоска.
  Я сказал ему полушепотом:
  - Бросьте, Рихард Константинович! Вам еще удастся пожить, полюбоваться этим миром...
  Он слегка улыбнулся в ответ, и ответил строчками поэта Кедрина, которые я тут же записал в свой блокнот:
  
  Вот и вечер жизни. Поздний вечер.
  Холодно и нет огня в дому.
  Лампа догорела. Больше нечем
  Разогнать сгустившуюся тьму.
  Луч рассвета, глянь в мое оконце!
  Ангел ночи! Пощади меня:
  Я хочу еще раз видеть солнце -
  Солнце первой половины Дня!
  
  В тот вечер, окончив работу, он как-то надолго задержался на площадке, всматриваясь в окружающий мир, как будто прощаясь с ним, из-за чего охраннику пришлось прикрикнуть на него, требуя встать в строй.
  Вечером Щедров всем пожал руки - печальному, о многом догадывающемуся мне, удивленному Титовичу, и еще двум заключенным, входивших в наш негласный кружок (сейчас уже не помню их фамилий).
  А утром его не стало.
  Щедров лежал вытянувшись, сложив на груди руки, как будто подготовившись к переходу в другой мир, спокойный, будто уснувший. Внезапная смерть Щедрова вызвала легкий переполох.
  Спустя несколько часов, во время работы в разрушенном городе, за мной пришла машина. Требовалось срочно ехать к Гольцу.
  Рядом с ним сидел и старший майор.
   Гольц заметно волновался. Он расспрашивал как прошли последние часы Щедрова и что мне удалось узнать.
  Я сделал все так, как велел мне Рихард Константинович. Я передал подробности беседы со Щедровым во время похода в лес, рассказал, где находится его тайник. Потом записал показания.
  - Мы все проверим, - строго сказал старший майор Кузнецов. - Если все будет так, как вы сказали, и то, что мы ищем, будет обнаружено, вы получите досрочное освобождение.
  Больше к начальнику меня не вызывали. В последующем я так и не узнал, удалось ли найти необходимое. Меня одолевали панические мысли, а вдруг тайник нашел кто-то другой и его уже нет? Или Щедров ошибся? Но нет, не мог ошибиться, такой человек, как Щедров!
  Долгожданное освобождение пришло лишь спустя полтора года. Уже не было в живых вождя, и многие ожидали изменений в личной доле.
   Мне сообщили, что пересмотрели мое дело, и есть основания для моего досрочного освобождения. Но я догадывался, что меня освобождают, чтобы затем следить. Я получил свою гражданскую одежду, которая наглядно продемонстрировала, как я исхудал... Пальто висело на мне, как на вешалке.
  ...Стояла бешенная, радостная весна.
  Распустились сады, гудели стрекозы, и желтые одуванчики проклюнулись вместе с изумрудной травой.
  В кузове грузовика я доехал до ближайшего городка Козлово, где был железнодорожный вокзал.
  Тряска была неимоверной, но я очень радовался волшебству весны и свободе, хотя и не знал, что мне с этой свободой делать. Мое имущество было конфисковано, да и было ли оно моим? Ведь по сути оно когда-то принадлежало моему загадочному двойнику, писателю Роману Шарову, который таинственно исчез, передав свою биографию мне, бесталанному фантому, не умевшему написать ни одной поэтической строчки.
  Что мне делать, чем заниматься - абсолютно одинокому в этом мире человеку, не имевшему даже родных?
  Сидя на скамейке возле вокзала я с грустью смотрел на пробуждающийся после долгой спячки мир. Временами меня охватывало безумное отчаяние! Можно было пойти на городской мост, камень на шею - и в воду!
   Но, что-то удерживало меня... Щедров сумел за время нашего знакомства передать мне восторг перед красотой мира! Я стал любить жизнь во всех ее проявлениях, также, как и он. Кроме того, я не выполнил его завещания, просьбы человека, который стал моим Учителем.
  От этого отказаться я не мог!
  Жизнь вокруг кипела белоснежным цветочным паром, и я старался ловить радость! Пусть я фантом, но все же обретший плоть и кровь! И я имел право на жизнь, на личную судьбу!
  Мне предписано было вернуться в город с красными черепичными крышами.
  Но я решил, как и советовал Щедров, заехать сначала в Красносталь. На вокзале вежливая женщина объяснила, что поезд в означенный город идет лишь ночью.
  Пришлось, оставив чемодан в камере хранения, отправиться бродить по незнакомому маленькому городку. Полдня я наслаждался свободной и такой интересной жизнью. Читал газеты, сидя на скамейках, гулял в парках, наблюдая, как радуются весне люди, как дети играют и смеются, носятся наперегонки между деревьями. Улыбчивые мамы с колясочками качали малышей, старики стучали костяшками домино, в этом было какое-то умиротворение и уют.
  Мозг постепенно извлекал из какого-то закрытого ранее тайника столько знаний об окружающем мире, оставленные мне моим двойником, что не радоваться всему происходящему не было оснований.
  Я заходил в магазины, смотрел товары. В одном из них приобрел себе недорогой плащ, а на рынке, у однорукого солдата - немного поношенный, но еще приличный костюм.
   Переодевался я в городской бане, а потом с удовольствием постригся и побрился у разговорчивого парикмахера, поведавшего мне все городские новости.
  Я шагал по городу и чувствовал себя другим человеком. Небо было ослепительно синим, его расчерчивали треугольные ласточки.
  В одном из скверов я сел передохнуть на скамейку, доедая мороженое на палочке.
   Рядом со мною присел пожилой гражданин в берете, с сухим лицом, окаймлённом серебряной бородой. В руках он держал пакет, как выяснилось, с книгами.
  Вот чего мне не хватало! Мне до боли хотелось читать!
   Старик рассматривал свои книги. Пакет треснул и часть содержимого вывалилась на дорожку. Я тут же помог их поднять, попутно поглядывая на названия. То были старые издания Свифта, Рабле и Андерсена, причем - щедро иллюстрированные. Я что-то смутно помнил о сюжетах этих книг. Старик поблагодарил за помощь и тут же объяснил, что за углом находится книжный рынок и там распродают библиотеку.
   Узнав, что и я охотно приобрел бы книги, он с готовностью отправился со мной, по ходу увлеченно рассказывая об интересных и редких изданиях.
  Продажа книг происходила за бетонной оградой, прямо под ветками цветущего каштана. Продавцом был лысый пожилой человечек в круглых очках. В огромных чемоданах и ящиках томились сокровища человеческой мудрости.
  Люди перебирали, щелкали языками, так как цены были высокими.
   Но я тут же ухватил одну из любимых книг моего Учителя - "Фауст" Гете, сразу заплатив за нее, не торгуясь, немалую для меня сумму. По формату книга была небольшой и удобной. Я листал старые пожелтевшие страницы, сознавая, что знаю много отрывков из нее на память, особенно из первой части, так как Учитель часто читал ее мне.
  А иллюстрации!
   Вот коварный Мефистофель заглядывает через плечо пишущего седобородого Фауста.
  Вот Мефистофель, рассевшись в кресле, беседует со студентом.
   А вот достаточно детально изображенная кухня ведьмы.
  Молодой Фауст рядом с юной и чистой Маргаритой.
   А вот падает пронзенный шпагой в грудь Валентин.
  Фауст и Мефистофель, несущие на конях во время Вальпургиевой ночи!
  Да тут одни иллюстрации многого стоят!
  - А вот редкая книга, - сказал старик, пришедший вместе со мной. - В наши времена не издавалась.
  Я прочел название: "Удивительная история Петера Шлемиля". Автор - Адельберт фон Шамиссо.
  - Это мудрый ученый, поэт и писатель, - сказал старик, поблескивая искорками в глазах.
  - Ну, и чем же удивительна эта история? - спросил я, с сомнением глядя на тоненькую старую книжонку.
  И старик принялся лихорадочно описывать ее мне.
  - О, это чудесная сказка, - сказал он своим скрипучим голосом. - Герой продал свою тень за большие деньги, а потом осознал, что не может жить без тени. Он ищет ее по всему свету... Тут еще перевод Самойлова - самый первый! Стоит взять!
   Я сразу же заинтересовался! Это так было похоже на мою собственную жизненную историю, только наоборот. И эту книгу я приобрел, не торгуясь.
  Перебрав еще гору фолиантов, я понял, что всего того, что мне хотелось бы купить, я отсюда не унесу. Прихватив еще один томик - недорогое издание "Рождественских повестей" Чарлза Диккенса, в которых, по словам моего спутника, было немало историй о привидениях, я решил покинуть такое соблазнительное место, как книжный рынок.
  Когда мы уходили под шелест каштанов с рынка, старик сказал, что есть еще одна интересная книга на интересующую меня тематику.
  - Вы слышали что-то о Майринке? О, интересный австрийский писатель! Есть отличная книга его - "Голем".
  И он принялся описывать мне достоинства и сюжет книги, который очень увлек меня.
  Старик пригласил меня к себе попить чаю.
  Его обиталищем была комната с толстыми стенами и высокими сводами в очень старом здании. Почти все пространство комнаты занимали колоннады книг, возносившиеся до потолка, грозящие ежеминутно обрушиться...Среди этих книжных гор виднелись прямые, как стрелы, коридоры.
   Старик представился Богомилом Антоновичем Данчевым, профессором литературы.
  Я сел на расшатанный стул и вскоре уже держал в руках книгу Майринка, а профессор исчез для приготовления чая с малиновым вареньем от его родной сестры.
  Я открыл книгу, и сразу погрузился в хмурое пространство пражского гетто. На картинке в темной комнате какой-то безволосый жуткий человек, с узкими прорезями глаз, подавал сидящему в кресле худому усачу книгу.
  Я оторвал глаза от иллюстрации Гуго Штайнера - Праги. Только что так же подавал мне книгу сам хозяин квартиры профессор Данчев, только он был куда более приятным субъектом, чем существо на картинке.
  Вдруг иллюстрацию озарило желтое пятно света. Я вздрогнул.
  - Это - Голем! - голос из-за плеча заставил меня резко обернуться. Данчев стоял за моей спиной со свечой в руке, в подсвечнике.
  - Это я - чтобы вам было виднее смотреть... Я скоро, - и Данчев рассеялся в воздухе.
  Я пролистнул несколько страниц. И впился глазами в строчки. В романе к граверу Пернату приходит загадочный неизвестный и приносит книгу, в которой нужно поправить инициал, сделанный из двух листиков тонкого золота. Затем посетитель исчезает. Пернат пытается вспомнить его облик - и не может! Только представив себя на его месте, Пернат чувствует, что становится похожим на приходившего: безбородое лицо, выпуклые скулы, раскосые глаза - да это же Голем!
  Отрывок из книги меня тогда настолько поразил, что я не удержусь и приведу обширную цитату из имеющегося сейчас у меня издания:
  
  "Я оглянулся. Где человек, который принес мне книгу? Я хотел воскресить в памяти его фигуру, но мне это не удавалось. Ничего, решительно ничего я не мог себе теперь представить... Здесь мне пришла в голову странная вещь.
   Я набросил на себя пальто, надел шляпу, вышел в коридор, спустился с
  лестницы. Затем я медленно вернулся в комнату.
   Я пытался подражать незнакомцу в походке, в выражении лица, но не мог
  ничего припомнить.
   Но случилось иначе. Моя кожа, мои мускулы, мое тело внезапно вспомнили, не спрашивая мозга. Они делали движения, которых я не желал и не предполагал делать. Да, да, да, такова была его походка!
   Я знал совершенно точно: это он. У меня было чужое безбородое лицо с выдающимися скулами и косыми глазами. Я чувствовал это, но не мог увидеть себя. Теперь я знал, каков был незнакомец, я мог снова чувствовать его в себе, каждое мгновение, как только я хотел... Он, как негатив, незримая форма, понял я, очертаний которой я не могу схватить, в которую я сам должен внедриться, если только я захочу осознать в собственном я ее облик и выражение.
   В ящике моего стола стояла железная шкатулка -- туда я хотел спрятать Книгу. И я взял книгу со стола. Но у меня было такое чувство, как будто я ее не коснулся; я схватил шкатулку -- то же ощущение. Как будто чувство осязания должно было пробежать длинное, длинное расстояние в совершенной темноте, чтобы войти в мое сознание. Как будто предметы были удалены от меня на расстояние годов и принадлежали прошлому, которое мною давно изжито!"
  
  Я читал книгу Майринка, и чувствовал отдельную схожесть описанной ситуации со своей собственной. Я тоже хотел, до боли желал вернуть ощущения своего настоящего тела, обрести биографию. И я вдруг ясно увидел молодого человека в окружении таких же молодых людей, а также в обществе красивой женщины, увидел дом, с некоторыми деталями быта. Все это промелькнуло на мгновение в воображении и пропало!
  Передо мною стоял Данчев с двумя стаканами дымящегося чая.
  Я с облегчением закрыл и передал ему книгу.
  - Ну, как захватывает? - спросил профессор.
  - Еще как! - ответил я ему.
  - Знаете, кто такой Голем? - спросил Данчев.
  - Догадываюсь. Призрак, - ответил я, и стакан в моей руке подрагивает.
  А профессор, радуясь собеседнику, тут же принялся рассказывать легенду о Големе. Он ярко живописал создание одним раввином, по законам каббалы, из глины искусственного человека, Голема, чтобы тот был его слугой. Голем оживал лишь после того, как в его уста вкладывали бумажку с магическими письменами. Однажды, когда хозяин забыл вынуть её, Голем впал в бешенство. Он начал ломать все вокруг! Раввин бросился к нему и вынул бумажку со знаками. Тогда истукан замертво рухнул на землю.
  - Говорят, что он появляется в городе каждые тридцать три года, - заключил профессор.
  - Очень интересно. А вы могли бы продать мне этот роман?
  - К сожалению, не могу, - сказал Данчев. - Эта книга очень редкая и дорогая. Вы можете читать ее, пока вы здесь. Оставайтесь у меня на ночь.
  Я поблагодарил профессора, но вынужден был отказаться.
  Мы еще долго говорили с ним.
  На улице постепенно подкрадывались бархатные сумерки, и я поглядывал на старинные часы, громко стучавшие в комнате.
  Вдруг Данчев о чем-то вспомнил.
  - Я могу сделать вам небольшой подарок. Продать очень недорого еще одну редкую книгу, коль вы интересуетесь всем необычным и волшебным.
  Он ловко достал из груды книгу. На потертой мягкой обложке значилось:
  В. Каверин "Мастера и подмастерья".
  - Редкое издание 1923 года. У меня таких три экземпляра. С автором я лично знаком, - сказал Данчев.
  Я открыл книгу наугад и прочитал:
  "В доме останется ваша тень...Чтобы она не скучала в одиночестве, я подарю ей мое отраженье в зеркале".
  Далее можно было не читать! В волнении я захлопнул книгу. Это был воистину бесценный подарок, и книга была наполнена именно тем, что интересовало меня - упоминания о всяких фантомах, тенях и привидениях. Так у меня появилось четыре книги, и было положено начало собранию моей замечательной библиотеки.
  Несколько часов мы беседовали с Данчевым, и я не удержался, чтобы не рассказать свою историю.
  И вновь мне пришлось удивляться, на сей раз - реакции профессора.
  Он восторженно потирал руки.
  - Как же вам повезло! - сказал он мне.
  Увидев мое искреннее изумление, он ответил:
  - Я вам завидую. Полная неизвестность - это же так интересно! Идти по следам чужой жизни, разгадывая ее загадки, и, в то же время, выстраивать свою!
  Я позволил не согласиться с профессором, сообщив, что я из тюрьмы, и у меня никого и ничего нет, как говорится - ни кола и ни двора! Как можно жить в полной пустоте, безо всякой поддержки?
  - Почему в пустоте? - возразил Данчев. - Перед вами открыт целый мир! У вас есть все. Да еще и свой ангел-хранитель.
  Я глянул на него с недоверием.
  А он серьезно залопотал:
  -Да, да, свой ангел - хранитель. Он есть у каждого человека!
  - Да, но я не человек.
  - Допустим! Но вы - еще более интересное существо. Вы призрак - ставший человеком! И у вас уже есть свой ангел за плечом. Он слабенький, но он есть! И уберегает вас от различных бед.
   Подумав о том, что Данчеву легко рассуждать, сидя дома у любимых книг, и попивая чай с малиной, а мне все это - нести на своих плечах, я засобирался на вокзал, сославшись на ночной поезд.
   С тихим сожалением я покидал квартиру Данчева, наполненную до потолка книгами и призраками - настолько необычным и волшебным мне казался его дом. Казалось герои книг протягивали ко мне руки и глядели, подмигивая из темноты.
  Профессор дал мне сумку для моих книг, вызвался меня проводить и взял с меня слово, что я обязательно ему напишу, как только обустроюсь на новом месте, а потом, быть может, нанесу визит.
  Я обещал. Уже в автобусе, ползущем на вокзал по полутемным улицам, я понял значение встречи с Данчевым. Он расширил мое сознание, он дал мне представление о безбрежности жизни и ее возможностях! И, наконец, он просто вселил в меня уверенность и надежду.
  
  ГЛАВА ВОСЬМАЯ. ПОВОРОТ СУДЬБЫ (ИСПОВЕДЬ ОБРЫВАЕТСЯ)
  
  Вокзал встретил меня тусклым табачно-желтым светом и силуэтами ожидающих на деревянных скрипучих креслах.
  Уснуть мне удалось лишь в поезде, забравшись на свободную верхнюю полку. Спал так глубоко, что даже не замечал дорожной тряски.
  Пробудившись от лучей заглянувшего в окно солнца, я умылся попахивающей ржавчиной водой, и, перекусив с сердобольными колхозниками вареными яйцами, луком и хлебом, запив чаем, улегся на полке. Взял одну из купленных книг.
  Сразу же с картинки на меня кинулись летящие, беспокойно носящие по воздуху привидения. На одном дыхании я прочел "Рождественскую песнь в прозе" Диккенса, которая принудила меня о многом задуматься.
  Отложив книгу, я думал о том, как жить дальше, глядя на пляску световых пятен на стене.
  На перроне Красностали рано утром пахло цветами, липой и углем.
  Я оставил чемодан на хранение и пошел по свежим, после дождя, тротуарам, думая о том, как мне найти ресторан, в который необходимо обязательно зайти. Ходить по всем ресторанам у меня не было денег. Может Учитель ошибся? Ну, нет, Щедров никогда не ошибается! Как я мог о таком подумать! Значит нужно придумать, как искать.
  Дождавшись десяти утра, я зашел в ресторан "Сосновая роща", расположенный неподалеку от вокзала. Заказал щи, а к чаю у меня были припасены желто-красная пачка печенья "Юбилейное", и плитка шоколада "Цирк", купленные еще в поезде.
  Я находился в ресторане около часа. Далее сидеть, ничего не заказывая, казалось неприличным, и я покинул заведение.
  Сел на трамвай и проехался по солнечно-зеленому, влажному городу.
  Побывал еще около двух ресторанов. Но ничего не произошло, а заходить и тратить деньги не было смысла. Я бы остался вообще без средств. Недоумение и отчаяние разом охватили меня.
  Как поступать дальше?
  От нечего делать я побродил по магазинам. Посидел в парке, читая Диккенса. Время от времени отрывался от чтения, глядел на детей, запускающих бумажных корабликов в чаше фонтана, одновременно осмысливая дальнейшие действия. Необходимо было вернуться в свой город и обустраиваться там. На билет мне хватало. Устроиться на работу, поднакопить денег и вернуться сюда для дальнейших поисков...
  Я сел в автобус, и он покатился по сверкающим, вымытым весенним дождем, улицам.
  Рядом со мною присела светловолосая девушка в темно-синем платье из ситца с белым воротничком.
  Она раскрыла книгу. Проникнувшись уважением к юной читательнице, я успел беглым взглядом зацепить обложку книги. Имя автора было знакомым: Вениамин Каверин.
  - Простите пожалуйста, а что вы читаете? - задал я вопрос девушке.
  Она, немного смутившись, показала обложку:
  - "Два капитана".
  И, улыбнувшись, добавила:
   - Очень интересный роман. Захватывает с первых строк!
  Я подержал книгу в руках.
  - Здорово! Дело в том, что этот писатель мне знаком, у меня самого его книга есть, только другая. А можно ли где -нибудь купить именно эту книгу?
  Девушка покачала головой.
  - Ее вы вряд ли найдете. Подруга искала по всем книжным, даже в столице! Дефицит! Весь тираж раскуплен!
  - А о чем роман? - спросил я.
  Она прижала книгу к себе.
  - О, очень интересный. Роман о судьбе одного юноши. Он ищет отца девушки, в которую влюблен - капитана Татаринова, полярного исследователя. И сам становится летчиком...Но, я еще не дочитала... Автор престижную премию получил!
   Заметив мой заинтересованный взгляд, она добавила:
   - Вы знаете, книга настолько популярна, что у нас даже ресторан назвали "Два капитана".
  - Даже ресторан так назвали? Очень интересно! А где он? Любопытно было бы посидеть в нем.
  - Очень красивое место! Отделанное в полярном стиле! Обязательно сходите. А книгу закажите в библиотеке, - посоветовала, немного покраснев, девушка, поправляя непослушные завитки волос. - Если хотите побывать в "Двух капитанах", то вам нужно встать через две остановки, на площади.
  Поблагодарив любезную девушку, я вышел на указанной остановке. Конечно, мне казалось, что напрасно вышел, но, где-то внутри была мысль, что это зацепка. В последнее время мне два раза попадается один и тот же автор. Да и к тому же - ресторан называется так же, как и его книга! Почему бы не проверить все до конца?
  Вывеску ресторана "Два капитана" украшал барельеф с изображением самолета и летчика в шлеме. Рядом ветер раскачивал остролистые клены.
  За стеклом двери виднелась усатое щекастое лицо швейцара.
  Отобедать я был не против, но хватит ли потом денег? Вдруг, опять ничего не произойдет? Или рискнуть? Решил все же зайти, зато потом поголодать в поезде.
  Я открыл тяжелые двери.
  В довольно обширном зале было немноголюдно. Между кадок с пальмами стояли столики. На стенах висели картины, с кораблями во льдах, северными сияниями, самолетами в снежной пурге, но с пальмами это все никак не вязалось.
   Я сел за столик и подозвал официанта. Рядом со мною шумно говорили летчики, то и дело, подливая в рюмки. Играла музыка, звучало какое-то танго.
  Я заказал самое дешевое порционное блюдо. Как сейчас помню это была суп с лапшой и цыплятами. Также попросил чай с молоком и печенье.
  Пока официант готовил заказ, я осматривал зал.
   В стоявшей спиной ко мне официантке в темно-синей юбке и бирюзовой блузке, подпоясанной белым фартуком, мне показалось что-то смутно знакомое.
  Она повернулась, я отметил темные ореховые глаза женщины, выделяющиеся под черными бровями. Ее прическа - короткое каре с косым пробором, уложенное в аккуратные игривые темно - каштановые локоны, которые выгодно подчеркивали лицо. Все это делало женщину весьма привлекательной.
  Брюнетка, слегка покачивая бедрами, прошествовала мимо, не обратив на меня внимания. Принесли мой заказ, но я не мог забыть прошедшей мимо женщины.
   Да, я же знал эту женщину! Я всю жизнь знал ее! Читая, я представлял лица книжных героинь, похожими именно на облик этой женщины.
  Но откуда я ее знаю? На моем скромном жизненном пути встречалось крайне мало женщин.
  Вывод таков - эта женщина из прошлого, она из того багажа, который передался от моего двойника!
  Немного волнуясь, я хлебал суп из фаянсовой тарелки и мне до боли не хотелось никуда уходить! Я вдруг стал понимать, что без этой женщины мое дальнейшее существование не возможно!
   Спустя какое-то время она принесла заказ летчику, и что-то пометила в своем блокнотике. Я ждал, что она сейчас повернется и встретится глазами со мной, но другой официант окликнул ее, и женщина ушла. Запомнилось лишь уловленное имя ее - Вера.
  Я медленно пил чай, растягивая время, но женщина не возвращалась. Внутрь ресторанного хозяйства идти было неудобно, но Вера не выходила у меня с головы.
  Допив чай и расплатившись, я покинул ресторан.
  На улице шумел ветер, принесший откуда-то из-за городских пределов запахи молодых луговых трав и сосен. Эти ароматы я прекрасно знал, так как много приходилось трудиться на лоне природы.
  Я сел на скамейку под кленами и стал дожидаться конца смены.
  К счастью, ждать пришлось совсем недолго. Вера появилась в легком сером пальто, с поясом, подчеркивающем ее фигуру, в берете. Она казалась грустной и шла походкой уставшего человека.
  Она подошла ближе, и я буквально впился в нее глазами!
  Ее глаза скользнули по мне, и она... как будто оторопела.
  - Роман? Ты!? - удивленно произнесла она...- Неужели ты уже вышел?
  Обронив эти слова негромким голосом, она прикрыла рот рукой.
  Я не нашелся, что сказать, просто стоял и молчал, не отводя от нее взгляда, и ветер трепал мои волосы.
  - Но зачем ты приехал? У нас давно все кончено. После всего гадостного что ты сделал для меня, после твоего предательства и смерти папы - я не хочу тебя видеть! Уходи навсегда из моей жизни!
  И Вера сделала пару шагов, чтобы уйти, как я, неожиданно для самого себя, сделав шаг, рухнул перед ней на колени, и, охватив ее за талию, умоляюще сказал:
  - Прости меня! Я был виноват. Но я все исправлю! Вера, прости! ...
  Она была изумлена и делала попытки поднять меня.
  - Это еще что такое? А ну немедленно встань! Встань сейчас же, все увидят, - просила меня она, но я не отпускал, несмотря на все ее попытки освободиться.
  Я заливался слезами и просил у нее прощения, сам толком не зная за что, за какие-то грехи прошлой жизни, сделанные моим двойником, за подлость и измену, предательство и зло, судя по ее словам.
  Наконец ей удалось поднять меня. Она умоляла, чтобы я ничего не говорил, потому, что услышат ее коллеги, скорее всего все произошедшее уже наблюдал швейцар, а этого не мало!
  - Иди своей дорогой! Я не хочу тебя видеть! Между нами ничего и никогда уже не будет! - говорила она, направляясь к трамвайной остановке.
   А я шагал рядом, хватая ее под руку, и, без устали, просил у нее прощения.
  Наконец-то она сжалилась, и предложила посидеть минутку в уличном кафе.
  Мы взяли лимонада и конфет и сели друг перед другом.
  Я смотрел на нее и любовался - Вера была ослепительно красивой!
  Я взял ее руки в свои, хотя никогда так раньше не делал, даже не знал, что так можно обращаться с женщинами.
  Она тут же отдернула руки:
  - Какие у тебя руки холодные, - сказала она.
  Затем вздохнула:
  - А ты изменился, Рома. Очень даже переменился.
  -Тюрьма, она очень многих меняет, - сказал я неопределенно. - Но ты не бойся. Тебя не заметут за общение со мной!
  - Да разве этого я боюсь, - сказала она. - Мне тебе уже сложно верить! После того, как ты меня бросил беременной и со скандалом ушел из нашего дома - многое изменилось. Но это я еще могу простить. А смерть папы - никогда! Ты довел его до инфаркта...
  Я склонил голову.
  - Прости, сам не ведал, что творил... Я теперь совсем другой, Верочка, совсем другой. Не знаю, что тогда на меня нашло, но, сейчас, я таких ошибок не повторю. Я хочу быть с тобой Вера. Я очень хочу быть с тобой, и с нашим ребенком! Я хочу быть с вами и никогда вас не брошу!
  Вера вздыхала, махала рукой, и слезы горошинами капали на салфетку, она утирала глаза, а ветер качал зеленые ветки весны, и мне казалось, что-то меняется в моей жизни.
  В конце концов, после трудного разговора мы пошли к ней домой. Я держал ее под руку, и мне казалось, что жизнь неслась, как вихрь!
  Вера снимала комнату в частном секторе.
  Когда, миновав беспокойную собаку, мы вошли в дом, в тесной, скромно обставленной, опрятной комнатушке мы увидели мальчишку лет пяти, что-то рисовавшего карандашами в тетрадке.
  - Вот, Юра, твой папа приехал из командировки, - сказала Вера.
  Я стоял в бессилии опустив руки.
  Мальчик слез с высокого стула, пристально осмотрел меня, а потом молча прижался к моему животу.
  Поздно вечером Вера подошла к моей кровати легла рядом. Я сразу почувствовал тепло ее тела.
  - Ты сейчас что-нибудь пишешь? - спросила она.
  - Нет. Тюрьма окончательно выбила из меня все... Я больше не буду писать.
  Она прижалась к моему плечу.
  Необходимо сказать, что после такого заявления, Вера стала относится ко мне с большим доверием. Она считала, что меня испортила литературная богема, в которой я вращался. Я полюбил Веру, для меня она стала близким и родным человеком.
  Я съездил в городок с красными черепичными крышами, получил паспорт и по возвращении в Красносталь взял Веру в жены. Юра стал моим забавным, и хитроватым, но очень добрым и находчивым сыном. Никто мне не препятствовал, видимо работники безопасности были предупреждены насчет меня, и возможно, все же следили за мной.
  Радуясь тому, что сошелся с Верой, я старался всячески доказать свою полезность в семье.
  Работал на тяжелых работах (на другие меня, как бывшего зэка, просто не брали), иногда сутками пропадая на заработках. Сейчас не хочется и вспоминать - на каких. Старался обеспечивать семью. Благодаря мне мы сняли небольшой флигель, и теперь жили отдельно от хозяев и вполне самостоятельно.
  Пять долгих лет мы прожили в Красностали, все мечтая вернуться в город с красными черепичными крышами, ставший уже и моей родиной.
  Все эти годы я помнил о второй части архива Щедрова, но пока не решался поехать и извлечь его из тайника. Во, первых, боялся, что кто-то из госбезопасности все же наблюдает за мной, хотя никаких видимой слежки не было! Во, вторых, банально - не было средств на такое путешествие.
  Жили мы очень скромно и тихо, но, нельзя сказать, что душа в душу.
   Вера скорее уважала, чем любила меня. Она так и не могла простить моего предательства в прошлом, и косвенной вины в гибели отца. Я старался сделать все, чтобы ей было хорошо, был заботливым мужем, хорошим отцом, много возился с моим любимым Юркой. Она это ценила, но единства душ не возникало. Время от времени в наших отношениях просыпалась теплота, но больше царило холодности и отчужденности.
  Особенно сложными оставались наши интимные отношения.
  - Ты - холодный. Я тебя абсолютно не чувствую, как мужчину, - как-то, в порыве откровенности, заявила она. - Ты какой-то призрак, а не человек!
  Больно, до слез, было это слышать! Ну, что же, она была недалека от истины.
  А еще Вера настаивала, чтобы я добивался пересмотра моего дела и полной реабилитации. Несколько раз писались заявления в соответствующие инстанции.
  И, наконец, наши действия увенчались успехом! Я был полностью реабилитирован за отсутствием состава преступления.
  Это радостное событие по времени почти совпало с переездом в город с красными черепичными крышами - на родину,
  Я тут многое "помнил", хотя, на самом деле, бывал здесь лишь однажды и недолго.
  С работой здесь казалось посложнее. Но, уже спустя неделю, Вера привела меня в гости к своему старому хорошему знакомому. Яким Несторович Затуливитер работал начальником сборочного цеха автомобильного завода.
  Он посмотрел на меня хитроватыми глазками, его полненькие пальцы подержали минуту документы о реабилитации.
  - Ну, щож, пидешь учиться на токаря. И возьмем в цех. Так, що уважу, Веруня, нэ видмовлю, - пообещал он Вере, произнося фразы с легким украинским акцентом.
  Так я получил первую пристойную работу.
  После окончания курсов стал работать токарем. И тут у меня открылась склонность к чтению книг, причем на разных языках. Неведомо откуда пришли знания английского, немецкого, французского. Мне открылся богатый мир литературы и, все свободное время, я стал жадно читать, доставая через знакомых редкие книги мистического, таинственного содержания...
  
  ГЛАВА ДЕВЯТАЯ. ТЕНЬ ОТЦА
  
  Я дочитывал этот лист, сидя за надежными стенами дачи. За окном гремела, раскатывалась, скакала бесами, стучала в окна непогода. Льдистые струи заливали стекла. Свет потух, пришлось зажечь лампу, поэтому в доме слегка попахивало керосином.
  Письмо обрывалось, хотя на листе еще оставался бело-желтый островок свободного места. Я еще раз осмотрел листы и конверт - ничего похожего на продолжение не было!
  Потерялось? Или отец просто не дописал письмо? А где же повествование о дальнейшей жизни? А свидетельства о таинственных угрозах в письмах?
  Я еще раз тряхнул страницами книги Александра Грина. Увы, великий романтик, отдав мне часть своих тайн, более ничем не желал делиться.
  Но и прочитанное ошарашило меня!
  Я вышел и сел на веранде, глядя на полосующий дождь.
  Стало влажно. Блекло-зеленая гамма омыла окружающий мир, а вечер опустил темную вуаль.
  Мысли роились, выкладываясь в ровные цепочки. Что я узнал об отце? Получается, что он фантом, призрак, кем-то вызванный из небытия, и пришедший в мир для чего-то, для каких-то задач. Для каких? Судя по исповеди отца - его явили, и он попал, как кур в ощип... Страшный арест, заключение...Кто это сделал? Зачем? По чьей злой воле так мучили живое существо, ставшее мне отцом, умевшее, при всех своих странностях, любить, заботиться, передавать все лучшее, что накоплено на протяжении жизни?
   Но, кто же мой настоящий отец? Видимо автор того самого загадочного письма с угрозами! Письма, фактически убившего человека, который так много значил для меня в этой жизни. Человека, пришедшего одним весенним вечером в старом поношенном пальто, который принял, поддержал, воспитал меня. Что бы там ни было, он остается для меня отцом! А человек, предавший мою мать и меня, вряд ли может претендовать на высокое звание отца...
  Так я сидел и размышлял, глядя в мокрый мир, и мне стало грустно и тоскливо.
  "Все же надо разыскать этого физического моего отца... Но, как это сделать? Поехать в Пустоозерск?" И еще - отец писал об архиве Щедрова. Забрал ли он этот архив?
  Я еще долго размышлял, но к какому-то конкретному решению не пришел.
  Черная тьма накрыла поселок, обернула в серые тени мокрые деревья и кусты.
  Мне захотелось поговорить с Наташей.
  Надо было оживить старый телефон, стоявший на даче. Я включил его и взялся за пыльную трубку, не веря, что это удастся, так как я даже не помню, платили ли мы в последние годы за этот телефон. К моему удивлению трубка загудела, и я набрал хорошо знакомый номер. Трубку взяла мама Наташи.
  - А Наташи дома нет.
  - Как нет? - удивился я. - Она у подруги?
  - Она пошла на скрипичный концерт. Простите, а с кем я говорю? С Юрой? Юра, а разве она не с вами пошла на концерт?
  Я ответил отрицательно, попрощался и повесил трубку.
  Когда ваша девушка уходит поздним вечером на какой-то концерт, одна, или с кем-либо - это удивляет и напрягает...
  Я задумался над этим обстоятельством. Погасил лампу и вышедши вновь на веранду, уселся в кресло, закутался пледом и стал смотреть на дождь. Настроение было паршивое.
  Пронесся ветер, хлопнул калиткой, и мне на мгновение показалось, что кто-то стоит у старого орешника. Всмотревшись, я различил темный силуэт в плаще до пят, и в наброшенном на голове башлыке.
  Я зажег керосиновый фонарь "Летучая мышь", и, набросив какой-то старый отцовский плащ, в котором он ездил на рыбалку, пошел под холодные дождевые струи.
  Несколько шагов - и я у орешника! Фонарь осветил мокрые ветки, с которых капала вода. Черная тень метнулась в сторону и тут же пропала.
  Я еще раз осмотрелся. Никого не было! Показалось!
  Я вернулся на веранду и сел в скрипучее кресло, поставив рядом фонарь. Под шум дождя постепенно успокоился. Перед глазами поплыли образы играющих детей в золотом песке, стройной яхты, человека в белом...
  ... Я открыл глаза, когда пришедший закрыл своим телом фонарь. Одним движением руки он сбросил башлык, и я онемел... Это был отец. Его лицо было в капельках, он его вытер, а потом растер капельки о безволосый череп.
  Глаза его светились голубоватым огнем.
  "Вот книга", - сказал он полушепотом, растягивая слова, словно ему трудно было говорить. - "В ее названии скрыто имя. Я не могу тебе сейчас его произнести... Ибо человек, который его носит, еще в мире живых... Переведи...Название... Сумеешь - узнаешь имя того, кого ищешь".
  Я кивнул, и он вынул из кармана книгу и дал ее мне... Я хотел что-то сказать, но слова застряли у меня в горле.
  Я открыл книгу и отчетливо увидел в ней мокрую вечернюю улицу незнакомого города, тень, скользящую по стенам и девушку в шляпке, идущую вдалеке.
  Я мысленно проследовал за ними, и увидел, как тень настигала девушку. Она обернулась - это была Наташа! Я крикнул, чтобы она остерегалась тени неизвестного, тут же превратившегося в реального человека с тяжелой тростью. Бросился и схватил его за плечо! Шедший обернулся изумленно, и я увидел, что в руках у него не трость, а скрипка. На меня смотрел чернобородый человек с моноклем на глазу. Другой глаз его презрительно сощурился. Я отшатнулся и заметил, что девушки впереди уже не было...
  Тут же я очнулся...
  
  ***
  Я сидел в своем кресле, и рядом догорала "Летучая мышь".
  Дождь, похоже, кончился, только полаивали собаки, да ветер плескался в ветвях.
  Сон яркими картинами стоял в голове и не выходил. Он казался явью, как будто действительно призрак отца был здесь.
  Я вспомнил о призраке отца Гамлета.
  Хорошо, что на даче имелась небольшая библиотека отцовских книг. Я зажег свечу, так как электричество еще не было восстановлено, и нашел на полочке сборник Шекспира...
  Я листал "Гамлета", стараясь найти сцены с призраком (или тенью) отца. Итак, Призрак короля появляется в пьесе четыре раза. Каждый раз это происходит ночью, примерно в полночь. Каждый раз его появление наводит страх на остальных. Призрак раскрывает правду и требует мщения...
  Я захлопнул книгу и вышел наружу.
  Рассветало. Мой сон тревожил меня, но по мере того, как демоны ночи постепенно покидали землю, отдавая ее ангелам дня, я испытывал все больший ступор.
  На крыльце видны были грязные следы. Также следы виднелись и во дворе, будто кто-то походил в тяжелой обуви по грязи. Следы вели от орешника.
  Неужели призраки оставляют следы?
  Я ринулся порыться в книгах, повернул выключатель, и свет вспыхнул солнечной грушкой.
  Но, увы, ничего подходящего о природе призраков мне найти не удалось!
  Раздосадованный, я вышел во двор и был изумлен. Следы исчезли, как не бывало!
  Я был озадачен! Что это было? Мираж? Или пока я искал нужную информацию кто-то, кто прячется во дворе, вытер все следы? Чушь! Он бы оставил свои собственные! Почва после дождя оставалась влажной.
  Я внимательно посмотрел в лужу. В ней барахтался неведомый мне жук.
  Я всмотрелся в траву. Она показалась примятой. А может это по ней ходил я сам?
  Я вернулся на веранду и внимательно осмотрел ее. Если призрак действительно приходил, после него должна была остаться книга, которую он мне дал. Но книги нигде не было. Стоп, он ведь приходил во сне, то есть - в другом мире, ментальном, что ли, не помню, как это все называется... Значит в физическом мире книги быть не может! А может, отец просто намекал на какую-то книгу, существующую в реальном мире...
  Я вспомнил отрывок из романа Майринка, приведенный в письме отца. К стыду своему я до сих пор не познакомился с этим произведением, хотя у отца было два издания Майринка - пражское (на чешском) и переплетенный машинописный вариант, переведенный Д.Выгодским (на русском). Я помню, что листал эту книгу, но отпугивал, как казалось тогда, тяжеловесный стиль австрийского писателя.
  Я пошел в комнату и нашел то место в письме отца, где он приводит отрывок из "Голема" Майринка. Там Атанасиус Пернат - резчик по камню и реставратор, хочет найти человека, принёсшего книгу. Пернат пытается вспомнить его облик. Далее Пернат идет тем же путем, каким пришел незнакомец и... чувствует, что становится похожим на него: безбородое лицо, выпуклые скулы. То есть похожим на Голема...
  Попробую - ка я повторить все это.... Это смешно, глупости, но, а вдруг что-то да произойдет.
  Я вышел во двор и прошелся к орешнику. Именно здесь я видел загадочную фигуру в плаще с капюшоном.
  Попробуем пойти по его воображаемому пути. Я ведь помню, где я видел следы... Необходимо ступать след в след!
  Я прошелся по дорожке к крыльцу, не обходя даже лужи, взошел на скрипучие доски крыльца, подошел к креслу, представил самого себя, сидящего в нем, протянул руку с воображаемой книгой...Стоп... Сон... Я же забыл про сон! Я ведь тогда глянул в книгу. И вошел, погрузился в ее сюжет.
  Сумрачный вечер, одинокая женщина на дороге, тень на стене дома... Подкрадывается человек! Я, кажется, знаю, какую книгу показывал мне отец! Но ведь девушка, она показалась мне похожей на Наташу!
  Наташа! Я хлопнул себя по лбу ладонью и ринулся к телефону...
  И бессильно опустил трубку. Телефон не подавал признаков жизни!
  
  ГЛАВА ДЕСЯТАЯ. ВИЗИТ ЧЕЛОВЕКА В ЗЕЛЕНОМ ПИДЖАКЕ
  
  Иногда электрички выводят человека из равновесия. Ползут, как гусеницы, а то, вдруг, неподвижно застывают на середине пути, как кролик пред удавом! Старичок с газетой, сидящий передо мною, заметил мое нетерпение и осуждающе посмотрел на меня черными, как острие карандаша, глазами. Пасмурный и почти безлюдный мир за окном, становился все оживленнее, когда мы подъехали к городу.
  Звонок Наташе из телефонной будки не дал никаких результатов! Никто не брал трубку! Ну, загуляла девка! А может чего случилось? Я по природе не паникер, но беспокойство некоторое ощущал уже давно!
  Хотел заехать к ней, но понял, что не могу, пока не переоденусь и не приму душ. В голове также маячила гордая тайна книги.
  Человек, идущий в темном городе за девушкой!
  Войдя в квартиру, я тут же ринулся к полкам отцовских книг. Я нашел все упомянутые в письме отца книги, за исключением, разве что "Мастеров и подмастерьев" Вениамина Каверина. Ну, да ладно, она найдется, мне - то нужна сейчас совсем другая книжка!
  Так, вроде бы здесь!
  Я открыл наугад и сразу наткнулся на что-то знакомое.
  
  "Эта фигура... с головокружительной быстротой мелькала в еще более запутанных лабиринтах освещенных фонарями улиц, на каждом углу топтала девочку и ускользала прочь, не слушая ее стонов. И по-прежнему у этой фигуры не было лица, по которому он мог бы ее опознать, даже в его снах у нее либо вовсе не было лица, либо оно расплывалось и таяло перед его глазами прежде, чем он успевал рассмотреть хоть одну черту; в конце концов в душе нотариуса родилось и окрепло необыкновенно сильное, почти непреодолимое желание увидеть лицо настоящего мистера Хайда".
  
  Что это такое? Сон нотариуса Аттерсона! Ну, да, конечно, это же "Необычайная история доктора Джекила и мистера Хайда" Роберта Стивенсона!
  Я просмотрел несколько страниц начала повести. Но там нет речи ни о какой девушке! Жестокий Хайд расправляется с девочкой лет девяти! Возможно, в моих представлениях она трансформировалась в Наташу, за которую я подсознательно испытывал волнение!
  Нужно срочно повидать Наташу!
  Я набираю номер телефона и вновь слышу голос мамы.
  - Здравствуй, Юра! А Наташи нет! Ты знаешь, что-то удивительное в ее жизни происходит! Она с каким-то скрипачом познакомилась! И отправилась сегодня с ним в ресторан "Колхида" ... Она просто поражает меня!
  - Со скрипачом? В ресторан пошла?
  Я холодно попрощался, медленно положив трубку, сел в кресло. Не в моих принципах - бегать за девушками и умолять их вернуться... Или ходить выяснять с ними отношения!
  Но внезапная перемена Наташи ко мне более чем удивила!
  Стоял золотистый и немного прохладный, пахнущий еще вчерашним дождем летний вечер.
  Я запер дверь и на лестнице столкнулся с тетей Василисой. Она поднималась с сетками, гружеными продуктами.
  Я взял обе сетки и доставил до квартиры. Она поблагодарила, вздохнув и заявила, что пока я был на даче ко мне приходили.
  - Какой-то человек в зеленом пиджаке. Невысокий, с широким лицом... Стоял перед дверями! А увидел меня - давай на кнопку давить! А потом улыбнулся широко! Ой, неприятно, лицо какое-то жабье...
  Кто бы это мог быть?
  Я выскользнул в вечерний мир города.
  
  ***
  От волнения у меня в горле пересохло. Я остановился у автомата "Газированная вода". Металлическая будка, словно скала Посейдона, со змеиным шипением и танцем стакана, выдала мне бурнокипящий желтый напиток. Я выпил два стакана подряд и даже плеснул воды на лицо.
  Потом поднялся по ступенькам к стеклянной коробке со светящейся неоном вывеской "Колхида". Табличка "Свободных мест нет" несколько охладила мой порыв. Я покружил возле окон, пытаясь разглядеть Наташу, но, увы, моя самая пышная и красивая рыбка утонула в водах стеклянного аквариума, и мне не оставалось ничего другого, как устроиться на скамейке под ивой и принять позу ожидающего, слушая обрывки музыки, доносящиеся из заведения.
  Не успел я принять нужное положение тела, как "Волга" - такси заняло всю панораму перед рестораном.
  И тут же на ступеньках, словно принцесса из сказки, появилась Наташа. В том же белом брючном костюме, превращавшей ее в пышнотелую Венеру из картины Рубенса. А рядом с ней скользил легко и свободно худощавый брюнет в темном костюме. Его волосы были уложены в идеальный пробор, а галстук сиял камнями. Я сразу узнал чернобородого из театра! Так вот он почему смотрел в нашу сторону! Тогда - то он Наташу и заприметил!
  Я пытался встать, но какая-то незримая сила приковала меня к скамейке. В поведении Наташи я уловил нечто странное. За этот год я неплохо ее изучил, и, казалось, что улыбается она натужно. Монокль чернобородого поймал уходящий лучик солнца, блеснул в мою сторону. Казалось, что он приметил меня и глянул как-то брезгливо. Но узнал ли он меня? Он уже открывал дверцу. Автомобиль исчез в переплетении улиц, оставив ощущения какой-то грусти и даже отчаяния.
  Я ходил бесцельно по городу, вышел на набережную и сел на каменном парапете.
  За недавнее время я потерял мать и отца. А теперь еще и любимую женщину увели из-под носа! Это было уже слишком!
  Я поспешил на трамвайную остановку.
  Пока добрался до Наташиного дома, уже совсем стемнело.
  Меня встретила взволнованная Наташина мама.
  - А она к тебе поехала. Зашла на минутку, посидела в кресле, взявшись за голову, потом сказала, что ей срочно увидеть Юру нужно, и выскочила из квартиры.
  Я скатился по лестнице в сиреневые сумерки, и остановил попутку...
  У подъезда виднелась белая фигура.
  Еще миг, и руки моей волоокой Геры охватили меня крепко и так, что я чуть не задохнулся в пышной плоти любимой.
  - Кто он? - спросил я после долгой прелюдии.
  - Ты, что все знаешь? - спросила Наташа, как-то облегченно вздохнув.
  - Я видел вас. Был у ресторана.
  Он удивленно подняла брови и вздохнула.
  - Он - чудесный музыкант. Талантливый скрипач. Очень обаятельный, умный и воспитанный человек.
  Я отодвинулся от Наташи.
  - Ну, вот иди к своему талантливому и воспитанному человеку!
  Наташа вспыхнула:
  - Ну, что ты, Юра! Он же друг просто! А ты - совсем другое дело! Я ведь люблю тебя...
  - Но проводишь время с ним!
  - А он... Он очень талантлив мне нравится его музыка, но я... боюсь его! Его музыка чародейственная, она меня поглощает целиком! Я испытываю наслаждение от его музыки и ... покоряюсь ему... Он приникает своей музыкой в самое мое сердце, в душу! А потом я как зачарованная хожу полдня! Я не могу освободиться от мелодии! Он меня покоряет! Мне это приятно, но это несвобода! А я хочу быть свободной, Юра!
  - Ты и так свободна, Наташа!
  Вдруг Наташа взялась обеими руками за голову.
  - Тихо! Я слышу! Ой, я слышу! Его скрипка! Я хочу к нему!
  Я вдруг вскипел:
  - Скрипка, значит! Ну, и иди к нему! Выдержать она не может! Такси вызвать? Хотя сама доберешься, не маленькая!
  С этими словами, я решительно зашагал к подъезду.
   Из окна сумеречной квартиры смотрел на белую фигуру. Наташа, взявшись за голову, медленно брела по дороге, мимо золотистой от фонаря листвы.
  Ее белая сумочка осталась на скамейке.
  Я тут же скатился вниз.
  Сумочки уже не было, а неподалеку быстрым шагом шел парень в футболке. В два прыжка я догнал его и схватил за шиворот.
  - Сумочку, отдай!
  - Какую сумочку?! - опешил он.
  - Не притворяйся невинным ягненком!
  - Да пошел ты! - решительно оттолкнул он меня.
  Пришлось вспомнить навыки бокса. Ходил в секцию, бросил, но, кое-что помню.
  Быстрый свинг правой и сильный хук левой рукой, и я в кровь разбиваю прыщеватое лицо наглеца.
  И извлекаю выпирающую из-под футболки сумочку.
  
  ***
  Сумочка Наташи в моих руках - лишний повод заехать перед работой и увидеть немножко подпухшее с туманными воловьими глазами лицо возлюбленной. Наташа прятала от меня глаза, но я не стал ни о чем спрашивать, ни на чем не настаивал - просто отдал сумочку, и, получив смущенную благодарность, спустился быстро по лестнице к ожидавшему на мотороллере слесарю Феде. На работе, то и дело поднимая и опуская щиток, я сосредотачиваюсь на сварочной дуге, но мысли мои далеко, с Наташей, с покойным отцом, со всеми произошедшими событиями. Туман воспоминаний нахлынул волной, и вновь вспомнился мой дивный сон на даче, с явлением тени отца.
  "Вот книга, - сказал тогда отец. - "В ее названии скрыто имя. Переведи...Название... Сделаешь - узнаешь имя того, кого ищешь".
   "Узнаешь имя... Какое имя? Что значит - перевести? Если эта книга действительно повесть Стивенсона "Необычайная история доктора Джекила и мистера Хайда", то ее перевод уже существует. Как говорится, канонический".
  После работы спешу домой, хватаю книгу Стивенсона и перелистываю ее. Это сборник. Ничего необычного. Но у меня есть еще издание Стивенсона. Конечно же, вот оно - синие книжки, целых пять томов. С иллюстрациями!
  Во втором томе нахожу эту же повесть, но... под измененным названием: "Странная история доктора Джекилла и мистера Хайда". И уже другой перевод... Ну, и что? Что же, сидеть теперь и сравнивать переводы? Да рехнуться можно! Но отец -то говорил о названии...
  От размышлений меня отвлекает звонок в дверь.
  Открываю - и первое, что бросается в глаза - это улыбка. Улыбка полноватого, щекастого человечка, в зеленом пиджаке.
  - Чем обязан? - грубовато спрашиваю я улыбчивого визитера.
  - Позвольте представиться. Витольд Лягушин, - тонким голоском отрекомендовался посетитель, еще шире распахнув жабий рот, как будто собираясь квакнуть.
  Я хотел буркнуть, что-то типа "очень приятно" но сдержался, ответив лишь едва заметным кивком. Потому, что приятно не было! Потому, что хотелось побыть одному!
  Однако от бирюзовых, слегка выпуклых глаз незнакомца ничего не могло скрыться.
  Он, нимало не смущаясь, шагнул запросто ко мне в дом, отстранив от двери.
  - На два слова позвольте, - сказал он, прыгнув прямо в самое кресло, устроившись в нем с явным удовольствием.
  - Я вас слушаю, - сказал я хмуро, вспомнив, что именно об этом человеке говорила мне тетка Василиса.
  - Одно деликатное дельце, кхм, - сказал Лягушин, и тут чудесным образом у него из рукава выпал документ.
  Лягушин продолжал своим тонким голоском:
  - Примите мои соболезнования по поводу эээ... смерти вашего батюшки. Я являюсь родственником профессора Щедрова, которого он знавал. Вместе когда-то отбывали, гм... так сказать... Вот завещание, составленное профессором. Нет, не беспокойтесь, ха..., я не собираюсь вас лишать, так сказать, движимого и недвижимого имущества (он остановил меня жестом лапки, потому, что я сделал шаг вперед). Мне по завещанию принадлежат лишь, кхм... бумаги и материальные ценности покойного Щедрова, которые он великодушно дал, так сказать, кхм, на посмертное хранение вашему отцу. Извольте взглянуть!
  Я долго тупо таращился в бумагу, скрепленную подписями и печатями, ничего не соображая.
  - Мне нужен архив профессора, - тонким голосом пояснил мне посетитель.
  Я опомнился.
  - К сожалению, у меня никаких бумаг профессора не имеется.
  И развел руками, глядя прямо в бирюзовые глаза Лягушина.
  - Кхм...Вы уверены в этом? - спросил Лягушин, как будто и не ждавший другого ответа.
  - Лично мне отец ничего не передавал. Работал он на заводе. Какие бумаги могут быть у простого, рабочего человека? Ну, немного писем, открытки... Библиотека вот осталась! Но никакого архива какого-то вашего родственника - профессора у меня нет. Поэтому - более не вижу смысла в вашем пребывании здесь...
  С этими словами я шагнул в прихожую и открыл дверь.
  Но посетитель и не собирался подниматься с кресла. Он лукаво поглядывал на меня, осматривал свои ногти и улыбался жабьим ртом.
  - Я попрошу вас покинуть мой дом, - официальным тоном сказал я, думая, что не выбрасывать же мне этого субъекта на улицу.
  Я отвернулся и раскрыл дверь на площадку еще шире.
  А когда повернулся - Лягушин был уже рядом, будто одним прыжком преодолевший расстояние.
  - Вы подумайте, поищите на досуге, кхм... А то будет не очень хорошо, если вы прячете, - сказал он мягко и сверкая улыбкой.
  - До свидания, - настойчиво промолвил я, и тип в зеленом пиджаке мгновенно исчез в полумраке лестницы.
  
  ГЛАВА ОДИННАДЦАТАЯ. НОЧНЫЕ ГОСТИ
  
  Если хочешь, чтобы девушка провела вечер с тобой - лучше всего ее подкараулить возле места работы. И сегодня, отпросившись пораньше у сурового мастера Шишко, я поспешил к институту, где преподавала Наташа.
  Город дышал огнем, как раскаленная печь.
  Возле института застыли неподвижно в жарком мареве высокие и прямые как стрелы тополя.
  Вытирая потный лоб, я ватными ногами взошел на крыльцо и открыл тяжелые стеклянные двери.
  Здешний вахтер меня уже знал, пропустил беспрепятственно, хотя и с некоторым удивлением. Чем оно было вызвано - можно только догадываться. Возможно и тем, что в последнее время за Наташей заходит другой мужчина, возможно - чернобородый...
  Я выпил газировки и сел в кресло под развесистой пальмой, поджидая Наташу.
  Когда кого-то ждешь - время тянется словно телега, запряженная старой лошаденкой.
  Спустя час я начинаю нервничать и посему осведомляюсь у вахтера, не покидала ли здание Попкова Наталья Константиновна, преподаватель английского. После того, как Цербер развел руками, я задаю тот же вопрос двум студенткам, которые хитро улыбаются, пережевывая жвачку, и указывают на двери буфета, расположенному далее по коридору, на первом этаже.
  Я проникаю в буфет и вижу Наташу, мило ведущую беседу с каким - то седым стариканом. "Стариканов еще только нам не хватало", - подумал я, но решил сдержать немного нотки разгулявшейся ревности.
  Сажусь позади них со стаканом апельсинового сока, цежу потихоньку, вслушиваясь в разговор. Наташа сидит спиной ко мне, пригнувшись, в легком летнем платье и долго говорит. Слов не разобрать, до меня долетают только отдельные слова "избавиться", "наваждение", "чувства" ...
  Я залпом допиваю сок и потихоньку ускользаю прочь.
  "Э, нет! Тут что-то серьезное! Подслушивать как-то неудобно", - решаю про себя.
  И когда Наташа выходит грустная и одинокая, встречаю ее под пальмой.
  
  ***
  Наш вечер выдался задушевным и теплым. Наташа смотрела на меня божественно обворожительными, виноватыми глазами, в которых льдинками сверкали слезинки. Я ни о чем ее не спрашивал.
  Мы обнялись и пошли по бледно-желтой улице, не ощущая зноя.
  Очень далеко, на самой окраине, где высилась древняя крепость, мы поднялись на серо-зеленые бастионы, вспугнув ласточек и голубей.
  Поцелуи пламенели на губах и щеках, и ощущение красоты и наполненности мира вернулось!
  Мы наблюдали, как мальчишки - счастливые, шумные, запускают с башен разноцветных змеев.
  Я спросил про старикана из буфета. Наташа, удивившись, что я за нею наблюдал, погрозила пальчиком, искренне пояснила, что беседовала с психологом на личные темы. Впрочем, темы моей волоокой богиней не раскрывались.
  Я рассказал о своих приключениях на даче, о странном сне или яви, когда ко мне приходил призрак отца.
  В глазах Наташи вспыхнул интерес.
  - Призрак? Самый настоящий? О, это удивительно! Я охотно верю, что это была тень твоего отца. Наверное, отец хотел сообщить нечто важное.
  - Он сказал странные слова: "Вот книга... В ее названии скрыто имя. Я не могу тебе сейчас его произнести... Ибо человек, который его носит - еще в мире живых... Переведи название... Сделаешь - узнаешь имя того, кого ищешь". - И что же это за книга?
  - Трудно сказать. Во сне мне почудилось будто я проник в книгу. А потом, поразмыслив, решил, что это "Странная история доктора Джекила и мистера Хайда" Стивенсона.
  - Почему именно она? Странно...
  Наташа склонила голову и поджала губку.
  Я охотно описал ей в подробностях свой сон.
   А потом добавил:
  - Да вот я и сам не уверен до конца, что это именно Стивенсон!
  Наташа что-то вспомнила:
  - Постой, а ты помнишь ту книгу, такую тоненькую и очень редкую, из отцовской библиотеки, что ты давал мне читать, помнишь, ну, этого экономиста... Издание - еще двадцать первого года!
  - Какого экономиста? Может Александра Чаянова? Наверное, ты имеешь в виду его повесть "Венедиктов"?
  - Да, именно, Чаянова. Там ведь тоже есть те же элементы - таинственная лунная ночь, молодая женщина...
  - Ну, нет, там все же по-другому, - возражаю я. - Там герой лунной ночью видит карету, из которой на полном ходу выпадает женщина. А потом карета останавливается....
  - И к женщине подходит незнакомец, и герой бросается на помощь...
  - Ну, да, но ведь потом они возвращаются в карету.... Что-то в атмосфере вечера есть похожее, но все же мой сон был о другом... Нет, на Чаянова это не похоже! Я думаю, что это все же Стивенсон! Но как перевести название его повести о Джекиле и Хайде по-другому? Мне кажется, что секрет - в именах...
  Наташа задумалась.
  - Мне только приходит в голову одно! Английское слово Hyde схоже с hide - прятать, скрывать, таить. Можно попробовать поразмышлять в этом направлении.
  - Значит, отец хотел как-то открыть имя своего двойника, ставшего ему теперь известным.
  - Если имя двойника остается тоже - Роман, то, фамилию надо подбирать...
  Мы гуляли и говорили, пока не наметились первые звезды, а сверчки не начали свой концерт. Потом Наташа позвонила из телефона - автомата маме и настояла провести меня до дома.
  - Я почему-то волнуюсь за тебя, - сказала она. - А ты для меня потом такси вызовешь.
  Мне не хотелось резко менять душевную атмосферу этого вечера, потому я не стал ей возражать, как и не решился расспрашивать о скрипаче.
  Залетевший ветер - странник стал пробегать по кончикам листвы, когда мы, наконец, подошли к подъезду.
  Я тормознул проезжавшее мимо такси и стал целовать Наташу в губы.
   Она на мгновение зажмурилась, а потом глянула мне через плечо, и ее глаза широко распахнулись.
  - Смотри! Этот человек под лампой так пристально смотрит на нас, - зашептала она.
  Я обернулся.
  Лампа под темным козырьком подъезда, словно порхающими белыми лепестками, была окружена ночными мотыльками.
  Яичный свет лампы падал на человека в зеленом пиджаке, выпуклые глаза которого пристально впились в меня. Его рот тут же презрительно искривился.
  Во мне закипела волна негодования!
  - Ты садись и езжай домой! Я разберусь с этим типом, - сказал Наташе.
  Наташа послушно села рядом с водителем, но потом вновь вышла.
  - Ой, слушай, тревожно мне как-то! Не по себе!
  - Не беспокойся! Тебе нельзя сейчас здесь находиться, - сказал я, поглядывая недобрым глазом на ночного гостя.
  - Ну, долго я еще буду ждать? - послышался недовольный голос таксиста. Крупный мужчина в фуражке глядел на нас из двери окуневым глазом.
  - Садись и езжай, - велел я и, захлопнув дверь автомобиля, помахал ей рукой.
  - Юрочка, будь осторожен! - раздался звонкий голос Наташи в открытом окне, но машина резко рванула с места, и голос смешался с рокотом двигателя.
  Огни машины удалялись, а я пошел к подъезду.
  
  ***
  - Поговорить...Кхм... Просто поговорить, - уверял меня предупредительный и деликатный Лягушин, когда мы поднимались по лестнице. Но чем ближе был нужный этаж, тем вежливость гостя уменьшалась.
  Я шагал по ступенькам сердитый. На лестничной площадке поджидали еще двое.
  - А это еще кто? Тоже любители полуночного общения? - сказал я саркастически, оглядывая длинных, абсолютно лысых типов, похожих, словно близнецы. Они были в травяного цвета рубахах, с одинаковыми выпуклыми черными глазами с желтой радужной оболочкой, словно у окуня, и кольчатыми, как у пиявок, шеями.
  Я уловил нечто знакомое и вспомнил, что у водителя такси были похожие, словно у окуня, глаза.
  "Надо срочно позвонить Наташе домой", - подумал я с некоторой тревогой.
  - Это мои ассистенты, - проквакал Лягушин.
  - Вы войдите, а ассистенты ваши здесь подождут, - промолвил я, вставляя ключ в замок.
  Но, когда мы вошли в полутьму прихожей, и вспыхнул мягкий оранжевый свет, я увидел, что оба близнеца - ассистента уже, самым неожиданным образом, проникли в комнату и осматриваются в темноте. Один из них хлопнул ладонями, и свет вспыхнул в комнате без выключателя.
  - Э, мы так не договаривались, - сказал я и попробовал схватить за плечо ближайшего близнеца, но тут сумел ловко увернуться и тут же шмыгнуть в глубину комнаты.
  Это меня окончательно разозлило.
  - Пошли вон! - голос мой был далек от традиционного гостеприимства.
  Вмешался Лягушин.
  - Кхм, не извольте беспокоится, любезный Юрий Романович. Вы нервничаете, а могли бы между прочим, гм, помочь, и все было бы чудненько! Кха! Я прибыл лишь забрать то, что мне принадлежит по закону.
  Возмущение переполнило меня.
  - Я еще раз вам повторяю, товарищ Лягушин, совершенно официально, так сказать, в присутствии свидетелей, что никакого архива у меня не имеется! Убирайтесь прочь вместе со своей шайкой!
  - Не имеется, - сказал он ехидно, вглядываясь в меня зеленовато-голубыми, переливающимися на свету глазами. - А это мы сейчас посмотрим.
  То, что происходило в дальнейшем, позже вспоминалось, как страшный сон. До сих пор не понимаю - все ли в нем подлинно, или часть все же пригрезилась.
  Словно пиявки впились в меня братья - ассистенты. Я извернулся, одного из них пнул кулаком. Удар, по моим расчетам, достаточно сильный, но кулак погрузился в мягкое, студенистое тело, согнувшееся тут же вопросительным знаком. В ярости, оторвавшись, чуть ли не с мясом из цепких лап другого, и ощутив, как что-то горячее поплыло по спине, я схватил тяжелую отцовскую трость, стоявшую в углу и обрушил ее на голову близнеца.
  Результат меня здорово испугал. Голова разлетелась на части, но тут же была собрана из осколков воедино, и рассвирепевший хозяин головы, насупившись, шагнул ко мне.
  Я выронил трость, попятился к окну, и тут же был схвачен обеими ассистентами.
  Сознание мое помутилось, в глазах потемнело. Я вдруг почувствовал, как из меня капельками вытекает жизнь, и повис на руках моих палачей.
  Лягушин полез в карман, и вынул новое лицо, тут же его приладил вместо старого, глянул на себя в зеркало, остался недоволен, полез в карман за новой маской. Наконец, он подобрал себе свирепое выражение, пригладил его, остался доволен, и стал наступать со злобной мордой. Но тут потолок и стены качнулись, перевернулись, и я окончательно лишился чувств.
  
  ***
  Мне казалось, что я летаю, совершенно невесомый, в длинном тоннеле, стены которого были словно в тумане и напоминали мою квартиру, руки неистово ломило болью. Тут же что-то острое, с резким запахом, ударило мне в нос, и я увидел морщинистую руку, пальцы сжимали комок ваты. По запаху схоже с нашатырем.
  Сквозь волны колеблющегося воздуха я увидел жабью морду с высокими выпуклыми глазами, широким ртом и палочками - ноздрями.
  - Гм...Кажется приходит в себя, - сказал Лягушин и вдруг звонко пронзительно закричал:
  - Признавайся, сучонок, где архив! Комнату мы перерыли вверх дном - нету! Ну! На даче?! Говори - где?!
  И он крутанул мне руки, которые были пристегнуты наручниками к трубе парового отопления.
  Я замычал, повиснув на руках, испытывая такую режущую и пылающую боль, что казалось тут же покину эту грешную землю.
  На какое-то время боль отступила, и я осмотрелся, не узнавая собственного дома.
   Ветер из раскрытого окна шевелил брошенные на полу бумаги, истерзанные книги, растоптанные вещи. Препарированные кресла и матрац демонстрировали свои внутренности.
  Время от времени раскрасневшиеся мучители - пиявки, которые, оказывается, были немыми, мычанием докладывали Лягушину о своих находках.
  "Если они возьмут книгу Стивенсона - найдут там письмо отца", - мелькнуло у меня в голове. Я приметил, что нужный томик валяется неподалёку, под столом, в развернутом состоянии.
  Меня охватил ужас. "Нашли!"
  Из моей глотки вырывались беспорядочные звуки. Сил говорить не было!
  В это время Лягушин, посовещавшись с одним из ассистентов (при том, что тот, кроме "ага" и "угу" ничего толком не сказал), подошел ко мне.
  - Сейчас, кхм, мы будем тащить из тебя жилы, - проквакал он. - И тогда, кхм, ты все-е-е скажешь!
  Тут же подскочивший, красный, словно ртуть, ассистент, быстро закатал мне рукав и сделал надрез...
  - Гм... Надо же, крови почти нет, - произнес Лягушин.
  В это время его ассистент стал приближаться к моей руке с чем-то острым и крючковатым, видимо надеясь зацепить вену.
  В моей голове все пошло кругом, откуда-то возникла печальная мелодия скрипки. Я даже уловил в уголке сознания, что я знаю эту музыку благодаря Наташе, которая таскала меня на концерты. Это была Соната Љ1 для скрипки - "Сицилиана", написанная, если не ошибаюсь, Иоганном Себастьяном Бахом.
  "Что же, достойная мелодия, чтобы уйти в мир иной", - подумалось мне, и я приготовился к мучительной боли и смерти.
  Я закрыл глаза и ждал. Мелодия звучала, жгла надрезанная рана, и она спустя время успокоилась, воцарились покой и благодать, тишина.
   Я увидел маленькое озеро посреди леса. Ласковые волны били о песчаный берег. Возле дверей домика стоял мальчик и держал на ладони бледно-голубую стрекозу. Она блистала изумрудными крапинками на солнце, а потом вспорхнула, и я потерял сознание.
  
  ГЛАВА ДВЕНАДЦАТАЯ. НЕОЖИДАННЫЕ СПАСИТЕЛИ И СТРАННЫЙ СОСЕД
  
  Цветы на моем столике распустились розовыми шарами, переливаются и играют на солнце.
  Я лежу в паутинном переплетении тоненьких трубочек. Колдунья в белом халате строго смотрит на меня. Она решительно повелевает всеми жизненно необходимыми для организма соками, меняя маленькие бутылочки, и силы волнами возвращаются ко мне.
  Рядом на стуле со страдальческим видом сидит Наташа. Она в белом халатике, поверх блузки, расшитой большими голубыми цветами и держит в руках пакет с продуктами.
  Впрочем, Наташа тут же приветливо улыбается и целует меня, едва строгая сестрица удаляется.
  И начинает расспрашивать меня про мое житье - бытье в больнице.
  Я уже знаю, что моя волоокая богиня совершила чудо, спасла мне жизнь. Благодарность и нежность мои не знают границ, и я беру ее ласковую, смуглую, пахнущую лекарством руку в свою и наслаждаюсь теплотой и любовью.
  В позапрошлый раз Наташа взахлеб рассказывала о том, что произошло.
  Как она почувствовала грозящую мне опасность, и осознала, что с нею надо бороться!
  Как почти выпрыгнула из такси, страшный водитель которого пытался схватить ее своими гнусными лапами. Хорошо, что место было многолюдным, и преследовать ее он не посмел.
  Как вернулась к моему подъезду, поднялась по лестнице и пыталась проникнуть в квартиру.
  - Нажимаю на кнопку звонка, а он молчит, не работает. Стучала руками и ногами - никто не отвечает! Слышу за дверью какой-то шум, шорох... Ну, вот, я бегу к ближайшему телефону - автомату... Не верила, что выйдет - но все получилось! Примчался - спас! Так что за свое спасение ты Володю благодари!
  - Какого Володю? - спросил я тогда.
  - Володю, скрипача! Вообще нам повезло, что его двоюродный брат живет в доме, напротив. Помнишь, тот вечер, после похода в театр? Володя в меня влюбился и пошел за мной. Это он тогда играл, очаровывал меня. А его брат напевал серенады под окном! А теперь - смотри, как дело повернулось...
  - Да уж, - произнес я. - Действительно повезло.
  В моих словах было немного иронии, но увлеченная рассказом Наташа этого не заметила.
  - Володя примчался, мы поднялись в квартиру его брата и стали наблюдать в бинокль. Хорошо, что твое окно было открыто! Володя посмотрел и опешил: в квартире какие-то опасные типы и полный разгром! Я давай звонить в милицию! А Володя, пока наряд не приехал, взялся за свою волшебную скрипку. И - произошло чудо! Услышав мелодию Баха, эти твари остановились, застыли и, судя по всему, стали такие беспомощные, что и мухи не обидят! Володя играл, а я спустилась вниз, встретила милицейскую "Волгу" с мигалками. Когда поднялись в квартиру - опасных типов и след простыл. Ты лежишь скованный и не движешься, в доме все перевернуто, что-то они искали! Тут же вызвали скорую!
  Наташа рассказывала все так подробно, что я увидел ясную и четкую картинку, как в кино. Человеку в форме, пришедшему снять мои показания, я рассказал все откровенно, даже фамилию некоего Лягушина назвал. Сказал, что грабители пытались найти денежные сбережения и сберкнижки отца. О бумагах и драгоценных камнях Щедрова я умолчал. Много пришлось бы рассказывать, не все было бы понятно. И о странных метаморфозах Лягушина и его подручных умолчал тоже. Все равно никто не поверил бы. А мне самому разобраться во всем надо! Единственное, из-за чего я переживал - это письмо отца. Нашли ли его ночные твари?
  Наташа, загадочно улыбаясь, лезет в сумочку.
  - А вот тебе чтение, - таинственным шепотом говорит она, доставая книгу Стивенсона.
  У меня вырывается вздох облегчения. Конверт на месте, видно книжка при обыске упала и раскрылась, но на другой странице, и преступники конверта просто не заметили!
  Я улыбаюсь, и кладу книжку рядом на столик. Что же, будет чем заняться на досуге. Буду перечитывать Стивенсона!
  
  ***
  Я действительно перечитал Стивенсона, сидя в больничном саду на своем излюбленном месте - на лавочке под яблоней. Повесть заставила меня задуматься. Быть может некий Р., поэт и писатель, как и доктор Джекил из повести, приготовил чудодейственный напиток, и его дурная часть натуры высвободилась в этакого Хайда? Но мой отец никак не ассоциировался с Хайдом из повести. Нет, здесь что-то другое! Я нутром чувствовал, что здесь нечто совсем иное, и мне доведется разгадать эту головоломку.
  А кто такие Лягушин и его сподручные? Это какие-то магические существа, склонные к метаморфозам, или же мне все это просто почудилось под воздействием каких-то порошков и уколов, сделанных злодеями во время допроса? А как же лысая голова ассистента, собранная из разлетевшихся осколков? А то, что они вылили мою кровь по капле? Как понимать это?
  Постой - ка - чудесное ведь рядом! Есть же скрипач Володя с его чудесным инструментом? Впрочем, влияние музыки на отдельных людей уже описано и изучено, тут как раз ничего особо магического нет!
  Воспоминание о Володе не вызвало у меня приятных эмоций, но я вынужден был мириться с его присутствием - этот человек спас мне жизнь!
  А быть может Лягушин и его ассистенты - посланцы этого загадочного Р.? Но откуда он знает о Щедрове и его бумагах? Ведь об этом отец узнал уже в заключении и никакого Р., похожего, как две капли воды на моего отца, рядом не наблюдалось! Он бы его упомянул в своем письме! ...
  А кто еще знал о бумагах? Из письма - так это (исключая вождя, конечно) три человека: человек в пенсне, похожий на орла, старший майор госбезопасности Кузнецов и начальник лагеря Гольц. Конечно, осведомленных людей возможно гораздо больше. Значит Лягушин послан кем-то из них с целью заполучить бумаги и ценности!
  Для начала нужно найти этого загадочного Р.
  Я встал, распахнув рубашку от нестерпимого зноя, пошел к забору, ограждавшему сад. Вокруг зыбкими тенями гуляли больные.
  Я продолжал размышлять.
  Если такой человек есть, и он был поэтом, или прозаиком, то вряд ли кардинально изменил профессию.
  Нужно искать среди литераторов кого-то похожего. Где они чаще всего публикуются? В толстых журналах. Конечно, такой человек уже не молод, и, возможно, одинок, если судить по письму...
  На следующий день, когда пришла Наташа, я ей дал задание полистать в читальном зале городской библиотеки литературные журналы и выписывать фамилии прозаиков, поэтов, критиков, редакторов, желательно, пожилого возраста.
  Мы сидели на скамейке и говорили, а рядом я заметил моего соседа по палате, попавшего на лечение только вчерашней ночью.
   Он мне показался несколько странным. Несмотря на жару, он был закутан в синий больничный халат. Я чувствовал взгляд его круглых желтых глаз. Наблюдал он за нами с любопытством, поднимал вверх губу, как бы презрительно, отчего немного шевелился его крючковатый, схожий с клювом птицы нос, но потом шелестел газетой, делая вид, что читает.
  Я Наташу провел до ворот. Ее карие глаза блистали на ярком солнце. Она сразу же закрыла их черными очками. Оставив гореть поцелуй на моей щеке, она, махнув на прощание рукой, пошла по аллее к автобусной обстановке, покачивая пышными бедрами.
  Когда платье Наташи растворилось в горячем мареве, стоявшем густой пеленой вокруг сада, я вернулся к моему месту под яблоней и увидел там соседа.
  Тот улыбнулся и протянул мне руку, поросшую седыми кольцеватыми волосами. Такой густо заросшей была и его грудь, видневшаяся из-под халата. Меленькие капельки солнца блестели на его широком лысом лбу, темно-коричневом от загара.
  Он представился Борисом Павловичем Лавреновичем. При близком общении я заметил, что это человек преклонного возраста. Ему было явно за семьдесят, хотя он был еще крепок.
  - Что, беспокоитесь по поводу подружки? - спросил он немного насмешливым тоном. - Хороша! Роскошная женщина, одобряю ваш вкус! Но за такой нужен глаз да глаз!
  - Почему вы так решили? - спросил я немного удивленно. Его речь казалась слишком смелой, ведь мы почти не знакомы.
  - Насчет беспокойства, или насчет того, что нужен глаз? - спросил он твердо.
  - И того, и другого!
  Лавренович посмотрел на меня пристально.
  - О, в психологии я разбираюсь неплохо! Уловил в ваших глазах тревогу, когда ваша женщина уходила.
  Я вздохнул.
  - Что касается женщин - уж в этом я разбираюсь как никто другой, - продолжил Лавренович. - Провел бурную молодость, знал многих женщин. Эх, какие загадочные существа. Как они манят нас мужчин, обещая сладость и любовь. И как эти ожидания иногда оборачиваются призраком, обманом!
  Он махнул рукой.
  - Призраком? - вздрогнул я.
  - Да, именно, пустым маревом. Могут затуманить вам голову любовью, а на самом деле, отдаются кому-то другому. А ваша - роскошна! За ней любой может приударить!
  - Да ладно вам, - сказал я, уставившись на блестящие на солнце больничные окна.
  - Вы это чувствуете.... Я же вижу.... Что есть соперник?
  Я вздохнул и сказал чистосердечно:
  - Да увивается тут за нею один. Музыкант. Но в чем штука - то...
  Лавренович спросил:
  - И в чем же?
  - Он мне жизнь спас!
  - Ну и что?
  - Ну, я как бы обязан ему...
  Лавренович расхохотался:
  - Какая чушь! И из-за этого вы готовы уступать? И упустить такую женщину! Эх вы.... Да я бы на вашем месте! ...
  Я молчал в смятении.
  Лавренович продолжал уже трескучим, брюзгливым голосом:
  - Я много лет в органах проработал... Да, да, и знаю этих людишек! Всю их подгаготную. Особенно эту интеллигенцию...
  Он наклонился ко мне и прошептал с пренебрежением:
  - Гнилье! Жалкие людишки! Никогда не верьте интеллигентам! Продадут с руками и ногами! Недаром основатель нашего государства их не любил. И, хи, хи (он ухмыльнулся) в письме Горькому так их припечатал! И поделом! Самое ненадежное племя! Хм, музыкант! А вот вы - рабочий человек! Свой! Я сразу вижу рабочего человека...
  Я посмотрел на Лавреновича.
  - Ну, и что прикажете делать? На дуэль, что ли вызывать?
  - Ну, - Лавренович махнул рукой и отвернулся. - Дуэль! Что мы в прошлом веке, что ли! Можно, конечно, и дуэль, но....
  Он наклонился опять и прошептал:
  - Знаете, есть разные способы... Влить водичку в чай - и человек умирает. Вроде как от сердечного приступа!
  Я строго посмотрел на собеседника.
  - Слушайте, вы отдаете себе отчет ... Что вы мне предлагаете!
  А он подмигнул мне:
  - Отдаю, отдаю! А вы лучше хорошенько подумайте!
  В это время в открытом окне показалась медсестра. Меня звали на уколы.
  - Слушайте, гражданин хороший, не болтайте чепухи, - сказал я гневно.
  Лавренович улыбнулся.
  - Ну как хотите, - развел он руками. - На процедуры? А я еще погуляю, мне уже сделали... А позвольте пока вашу книжечку посмотреть! А то, хм, скучновато, знаете.
  Я обернулся. Вынул конверт с письмом отца, положил его в карман, и протянул томик Стивенсона.
  - Приятного чтения. Кстати - о добре и зле! - сказал я.
  Он взял, поблагодарил, посмотрел на меня как-то хищно, с огоньками в глазах.
  Я заспешил по ступенькам в корпус, радуясь, что закончился неприятный разговор.
  Всю остальную часть дня я либо спал после уколов, либо размышлял, глядя на волнующуюся от ветра белую штору, либо смотрел в холле телевизор. Я чувствовал на своей спине острый орлиный взгляд соседа. Видимо он хотел еще побеседовать, и его коробило нарочитое мое небрежение им.
  Вечером, видимо желая заслужить доверие, он предложил вареное яйцо из своей пайки, но я отказался.
  А перед самым отбоем Лавренович протянул мне книгу.
  - Да, необычная книжица, заставляет задуматься, - пророкотал он, сверля меня круглыми глазами. - А Джекил и Хайд - они в каждом из нас, просто-таки - в каждом!
  Я кивнул, молча принял книгу, привычно положив в нее конверт, а он лег, устраиваясь поудобнее. Когда погасили свет, он еще скрипел кроватью и, наконец-то, замер.
  Погрузился в грезы сна и я.
  И снилось мне, как я на лодке переплываю быструю реку. Течение несет, и я никак не могу пристать к берегу! Темная река струится, плещется в тумане, все мои усилия кажутся совершенно напрасными. Вот за борт цепляется чья-то рука, нагибает лодку, и в нее, сильно накренив, пытается влезть Лавренович. С его лица и тела стекают струйки воды. Посмотрев внимательно на мое недовольное лицо, он отпускает лодку, и скрывается в густом мраке реки.
  Я продолжаю бороться в одиночку с бурным течением, пока острый багор не подтягивает мою лодку. Я вижу в тумане другую большую лодку, а на ней - темную фигуру в длинном плаще до пят. Сильным толчком мою лодку направляют к берегу. Здесь уже туман постепенно оседает и исчезает под воздействием утренних лучей. Я благодарно посмотрел в лицо человека в плаще и узнал отца. Он спокойным жестом приглашал меня в прекрасный белый дом отдохнуть, посушиться.
  Я взошел по ступенькам дома. А потом оглянулся.
  Никого не было, только видна была величавая широкая река, мост неподалеку, и шумели рядом сосны.
  Я проснулся и посмотрел в утреннее свежее окно. За окном шумели яблони, пахло зеленью и яблоневым соком.
  Я привычно потянул руку к Стивенсону, и распахнул его, но закладки не обнаружил.
  Письма с исповедью отца не было.
  Я тут же подхватился, стал искать в тумбочке, за нею, под кроватью, может выпало! Конверта не было нигде!
  Я посмотрел на кровать соседа. Лавренович закутавшись с головой, лежал неподвижно! Я осмотрел его тумбочку, может он брал? Не было даже вещей его! Куда же он дел бритву, мыло, зубную щетку?
  Я внимательно посмотрел на спящую фигуру на кровати, а потом решительно рванул одеяло!
  На постели смятый лежал старый больничный халат! Сосед исчез!
  
  
  ГЛАВА ТРИНАДЦАТАЯ АНГЕЛЫ И ДЕМОНЫ МОЦАРТА
  
  Мы сидели в уютной беседке, укутанной стеблями вьющегося винограда, и смотрели друг на друга.
  Был тихий и в меру знойный выходной день. И все чувствовали огромное желание расслабиться и отдохнуть, тем не менее, в сторону речки никто не мог сделать и шагу, потому, что в центре нашего треугольника находилась красивая девушка, которая старалась изо всех сил держать ситуацию в равновесии, а мы, это я, ваш покорный слуга, и скрипач Володя (милостиво снявший монокль), глядели друг на друга в некотором смятении.
  Уже около часа мы обсуждали ситуацию, пытаясь найти выход из нее.
  Мы говорили об отце, его судьбе, судьбе наследия Щедрова и о моем физическом отце, который пока что скрывался за завесой тайны.
  Все поиски письма отца ни к чему не привели. Странный больной Лавренович, который, кстати, и зафиксирован - то не был в больничных анналах, загадочно исчез вместе с письмом. И его ухода не заметил никто - ни случайные больные, которые могли попасться ему в коридорах, ни дежурная медсестра, ни санитарка.
  Он будто испарился, вылетел в окно вместе с похищенным письмом, оставалось лишь радоваться тому, что я, еще тогда, на даче, сделал из исповеди отца некоторые выписки.
  Вывод напрашивался сам собой: Лавренович был из той же компании, что Лягушин и его подручные. Видимо, не имея возможности силовым методом разрешить ситуацию, они вынуждены были пойти на похищение, каким -то образом узнав, что письмо со мной. Я подозревал, что Лавренович - это и есть тот самый человек "с головой орла", который когда-то, в далеком сорок шестом, присутствовал при допросе отца, а потом предлагал ему выведать у Щедрова местонахождение его архива! И вот, спустя годы, уже основательно состарившись, он продолжает свою охоту за бумагами ученого.
  Обращаться в милицию по поводу охотников за чужими старыми архивами не было смысла, в эту ситуацию вряд ли кто серьезно поверит, особенно, если стражам порядка рассказывать о фантомах, призраках, превращениях и вещих снах.
  Но и отказываться от поисков своего "папочки" мне не хотелось.
  Наташа, побывавшая в библиотеке, сыпала фамилиями, как из рога изобилия. Но, чем больше она их называла, тем ощутимее было убеждение, что все это напрасный путь.
  Тут вмешался Володя.
  Привычно чуть ухмыльнувшись, он предположил, что нам может помочь музыка, в частности - его чудесный инструмент.
  Мы с Наташей воззрились на него:
  - Но как?!
  - Как? Да очень просто. Во всяком случае - можно попытаться, - сказал он. - Музыка создаст нам зов! То есть, попросту - позовет! В каждом имени человека сконцентрирована его личность! Она - то в каком-либо виде и должна прийти на зов!
  Я хотел скептически пройтись по этому совету, но все же промолчал. Ведь в последние дни жизнь не раз переворачивала все привычные представления с ног на голову!
  - Да, но какая личность? Кто, конкретно? - спросила Наташа.
  - Если этот человек стремится найти Юрия, его энергетическая составляющая давно уже здесь! Можно сказать - он давно здесь душой, только не является. Попробуем мы ему в этом помочь!
   Тогда мне показалось это чистейшим бредом! Но - экспериментировать - так экспериментировать!
   Мы решили согласиться! Энергия и очарование скрипки позовут сюда моего "отца"!
  
  ***
  Акцию мы провели уже на следующий день, благо была суббота, и можно было не спешить на работу.
  Мы пришли на условленное место к памятнику рыцарю Благородному Альфреду, когда - то в одиночку вышедшему на защиту нашего города от полчищ кочевников. Никто не верил в него, все прятались за стенами города, когда рыцарь Альфред нанизал на пику монгольского багатура, которого ранее никто не мог победить. После этого копье и шлем Альфреда засияли небесным светом, источая лучи, и войско степняков отступилось от города, не разграбив его.
  Первыми пришли к памятнику мы с Володей. Стояли, перебрасываясь отдельными фразами. Нам явно надо было что-то сказать друг другу, но мы так и не решились, да и перепалку устраивать перед нашей акцией не хотелось.
  Когда примчалась и Наташа в своем лучшем белом платье, Володя, смущенно почесав свою черную бороду и, улыбаясь, для создания впечатления уверенности, достал из футляра свою скрипку, взмахнул смычком, и полилась мелодия.
  Я спросил, что он играет. Володя ответил, что скрипка повествует об ангелах и демонах в каждой душе, и что пьеса написана великим Моцартом.
   Мы шли по городу, укрытому пыльным бархатом лета, и ветер пронесся по улице, сплетясь с мелодией, которая возносилась фонтанами до черепичных крыш и опадала дождем до шахматной брусчатки.
   Поначалу будто ничего и не происходило. Только автомобили стали как-то тише проноситься по улицам, а изумрудные ветки деревьев летали вверх-вниз словно крылья, в такт музыке.
   Птицы повернули за нами, и порхали, совершая круги и кульбиты - ласточки, голуби, воробьи, стрижи...
   Люди на кухнях и балконах перестали ругаться, греметь посудой да бутылками, и смотрели нам вслед жадными до сенсации глазами.
  Простыни, наволочки и рубашки слетали с бельевых веревок, словно привидения, нижнее белье порхало мотыльками, а носки и чулки свивались единым винтом, словно вожделея друг друга.
   Журналы и газеты из киосков запорхали, пытаясь покинуть насиженные места, и киоскерши не успевали их ловить.
   За нами, словно на демонстрации, шли люди, околдованные очаровательной музыкой. Коты заулыбались, словно чеширские, псы виляли хвостами и повизгивали в тон мелодии, белки юрко прыгали вокруг, и радостно принимали с рук лакомства.
   Володя удлинял пьесу, варьируя ее на разные лады.
   У набережной, заметив увеличившиеся волны, и беспокойно загремевших якорями кораблей, скрипач закончил играть.
  И мы обернулись, и увидели одухотворенные лица, порхающий и постепенно оседающий предметный мир, и все, зааплодировав чудесному музыканту, стали расходиться. Вещи, почувствовав финал представления, стали улетать в свои места, и лишь один голубой журнал в глянцевой обложке остался в руках у Наташи.
  Журнал рвался из рук. Но Наташа силилась его досмотреть, а затем произнесла:
  - Смотрите. Журнал "Огни". Главный редактор Роман Тайн.
  
  ***
  Уже спустя полчаса я звонил из дома в редакцию журнала, находящуюся в городе Пустоозерске. Вежливая дама мне ответила, что редактор принимает по личным вопросам по средам, и вся следующая у него уже расписана от и до! Но сегодня была только суббота, и ждать до среды мне не хотелось. Я набрал номер вокзальной кассы и заказал билет на Пустоозерск.
  - Думаю, что этот Роман Тайн - именно тот, кого вы ищите, - сказал Володя.
  - Ты ни в коем случае не должен ехать один, - сказала Наташа, беря мою руку в свою.
  - Нет, это мое дело, - сказал я решительно, вырывая руку. - Поеду один. Мне так будет легче. Тем не менее - благодарю за помощь, - и я кивнул Наташе и Володе.
  Наташа вздохнула, и ее воловьи глаза увлажнились. Но мне было не до сантиментов!
  - Не хотелось тебе говорить, - сказала она нерешительно, но вот заметка за прошлую неделю - появилась, пока ты лежал в больнице.
  И Наташа вынула из белой сумочки местную газету.
  Я быстро взял ее и начал читать - "Завод перевыполнил месячный план" и тут же вопросительно глянул на Наташу.
  - Да не там, на последней странице, - сказала Наташа. - В самом уголке.
  И она показала пальчиком.
  "Из зоопарка во время кормления сбежал степной орел. Птица, до сих пор достаточно спокойного поведения, сбив с ног служителя, вылетела из клетки и поднялась на воздух..."
  Я тут же вспомнил птицу, которая укусила меня при кормлении. А вечером того же дня моего отца нашли мертвым. Совпадение? В нашем зоопарке содержался лишь один степной орел. Значит именно он и сбежал.
  - Помнишь, ты говорил, что отца допрашивал человек, похожий на орла...
  Я задумался.
  - Ты хочешь сказать, что это тот самый оборотень?
  - Ну да, а в компанию его помощников входят еще и Лягушин, и двое его подручных.
  - Возможно. И теперь они умчались в Еловск, где возможно еще остался тайник с бумагами Щедрова. Если, конечно, отец не забрал его. Ведь конца его письма мы так и не нашли...
  
  ГЛАВА ЧЕТЫРНАДЦАТАЯ. ДВОЙНИК
  
  И вновь подо мною постукивают колеса, а за окном мелькают маленькие, как будто игрушечные поселки, леса и перелески, поблескивают реки, грохочут мосты.
  В тягучую и жаркую пелену вагона врывается свежая прохлада синей и глубокой реки. Я смотрю с полки на серебристую рябь волн, и вижу в них, как в зеркале, лицо отца. Одновременно мысли проносятся и о физическом моем отце.
  Почему он так поступил? И каким образом ему удалось это сделать? Зачем он скрылся под загадочным псевдонимом Роман Тайн?
  Кто же он? Я вспомнил Мельмота Скитальца, вечный образ, созданный гением писателя Чарлза Роберта Метьюрина.
  Искушенный дьяволом, Мельмот был обречен творить зло против воли. Он был проклят, а избавиться от проклятия он мог лишь в том случае, если удастся искусить другого человека, точно так же, как в свое время искусили его. Мельмот вынужден скитаться по свету в поисках жертвы, но никто не решается продать свою душу...
  Есть ли что-то общее у Мельмота с моим "отцом"?
  Чтобы как-то отвлечься, я вынимаю первую попавшуюся под руку книгу из отцовской библиотеки, взятую в путь. Это оказывается очень старое издание "Удольфских тайн" Анны Радклиф. Но - комнаты с призраками, бароны и рыцари меня увлекают лишь на несколько минут. От волнения я не могу сосредоточиться, захлопываю книгу, и жаркий пот заливает мое лицо.
  
  ***
  Поезд пришел поздно вечером.
  Пустоозерск был синий, а затем синие тени сменялись черными, как будто неведомая сила распростерла над городом свой длинный плащ.
  Улицы оделись в сиреневые кафтаны, редкие автомобили сновали привидениями, а высверки молний блистали в ажурных стеклах окон.
  Ветер несся с бешеным шумом, трещал ветками и развеивал листья, вертел в воздухе мотыльки газет, шляпы, полотняные навесы лотков, носовые платки, сохнувшие рубахи с бельевых веревок, и последние чем-то напоминали безголовых призраков.
  Гром сотрясал землю, и носились в панике птицы. А некоторых из них их губил вихрь, вознося и ударяя о землю.
  Спасаясь от зарождающейся грозы, наглотавшись пыли и жгучего воздуха, я влез в единственное на вокзале такси, в то время, как другие сошедшие пассажиры героически ждали трамвая.
  В поисках самой простой и недорогой гостиницы мы уже прилично наездили, но безуспешно - все они были заняты.
  С небес уже стал срываться дождь, когда водитель - похожий на крокодила здоровый малый, в черных, словно адская бездна, очках, сказал:
  - Предлагаю квартиру. На одну ночь возьмут - недорого. Иначе на вокзале ночевать придется, а то и вовсе - под деревом, под проливным дождем...
  Потемнело так, что казалось, мы въехали в длинный тоннель, и лишь блики молниевого света доказывали, что мы все-таки находимся в нашем грешном мире.
  "Волга", освещая фарами снопы свалившегося с небес дождя, мчалась в темноте, даже не ехала - летела, куда-то на окраину.
  Молниевые разряды освещали серые пятиэтажки, песочницы и заливаемые дождем грибки, а затем - разноцветные частные домики, частоколы заборов, и огромные дуплистые деревья, стряхивающие ветками воду.
  - Долго вы еще меня возить вздумали? - спросил я нетерпеливо, всматриваясь в кромешную мглу, в заливаемое речным потоком стекло автомобиля, и, жалея, что не захватил с собой зонтик.
  - Почти приехали, - провел в ответ басом крокодилоподобный водитель, так и не сняв своих черных очков.
  Наконец-то мы вышли в мутную и влажную мглу, с запахом дождя, электричества, мокрых веток, листьев и цветов.
  Прикрыв голову джинсовой курткой, я метнулся к багажнику за сумкой, а, когда он захлопнулся, надо мной летучей мышью развернулся зонт.
  Я уже хотел было поблагодарить внезапно услужливого водителя, но передо мною, в темном плаще стояла старуха высокого роста.
  - Пойдемте, - сказал она хрипловатым голосом, вручая зонт, и я, еще раз оглянувшись на прощально посветившую фарами отъезжавшую "Волгу", пошел по дорожке, мимо мокнущих кустов.
  Дом был достаточно большим, в два этажа, сквозь водяные струи виднелись два освещенных окна.
  Старуха отвела меня в большую, со вкусом обставленную комнату. Ее с разных сторон освещали три лампы.
  Я вежливо поблагодарил ее, подумав о том, во сколько же мне обойдутся эти апартаменты, не лучше ли было переночевать на вокзале? Но за окном лил дождь, бушевала серая буря, и этот фактор отмел все сомнения.
  Вскоре старая женщина вновь появилась, спросила скрипучим голосом, буду ли я ужинать. Я попросил чаю и постель. Все это было мне принесено, и уже через двадцать минут я с удовольствием растянулся на мягкой кушетке, предварительно пройдясь по большой комнате и потушив все горевшие лампы.
  За окном шумел дождь, постукивая по стеклам, сотрясал окна ветер, и ветки деревьев били тонкими пальцами в стекло.
  Под лопотание капель я стал постепенно засыпать.
  Сквозь сон я ощутил свет лампы, увидел склонившегося ко мне отца, но его лицо было как-то несхоже с его привычным обликом, я повернулся на другой бок, чтобы морок сновидения покинул меня, а потом резко вскинулся и проснулся.
  В комнате было темно и тихо, похоже и дождь утих, засыпая, утратив свои силы за окном. Я посидел на кровати, вдыхая откуда -то доносившейся запах дождевой влаги и воска горевшей свечи.
  "Может где-то открыта форточка? Или, пока я спал, старуха заходила за чем-то в комнату?"
  С этими мыслями я вновь улегся и старался уснуть, но сон не возвращался ко мне. Я думал о том, как я завтра постараюсь добиться встречи с главным редактором, и что я примерно скажу, представлял различные варианты, но к единому решению так и не пришел.
   В коридоре послышались крадущиеся старческие шаги, как будто кто-то поскребся в дверь, но потом все замерло, и шаги удалились.
  "Не спится старой", - подумал я, но в голове мелькнуло, что шаги были достаточно тяжелыми для сухонькой старушки. Вздохнув, вынул из сумки и пожевал печенье, запив водой из фляги.
  Потом, тихонько приоткрыв дверь, попал в другую комнату. В темноте стали удаляться быстрые шаги. Свет мелькнул в переходе, в глубине дома и пропал, лишь в черном мраке желтый свет на мгновение выхватил голову с длинными космами волос.
  "Какой-то жуткий дом", - подумал я, продолжив свое путешествие. Спустя пять минут я вернулся в свою комнату, листал книгу Радклиф, но заснуть так и не смог. Наверное, этот роман - не самое лучшее средство для засыпания. "Ты бы еще Эдгара По или Лавкрафта с собой взял", - пронеслось в голове.
  Лишь только утром я смог забыться тяжелым сном.
  
  ***
  Проснулся я, когда солнце уже залило комнату, озолотив окружающие предметы. Было свежо, пахло лужами и мокрой травой.
   "Надо будет попросить горячей воды, да и уходить", - подумалось мне. Идти в редакцию журнала небритым мне не хотелось.
  Вкусно пахло кофе. Так и есть: на столе - поднос с дымящимся кофейником, сахарница, чашечка с блюдцем, бутерброды, печенье.
  "Ничего себе квартирка! Сервис на уровне", - немного грустно подумалось мне. Понятно было, что за такие услуги денег сдерут порядочно!
  Перекусив, я выглянул из комнаты и увидел старуху, сидящую на стуле неподалеку. Она держала в руках большую книгу, вероятно Библию, и смотрела на меня поверх круглых очков.
  Я смущенно поблагодарил за предоставленный завтрак и попросил горячей воды.
  - Не за что, - ответила старуха своим скрипучим голосом. - Пойдемте, я проведу в ванную.
  Когда я, вымытый и выбритый, спросил, сколько должен за услуги, старуха ответила:
  - Ничего!
  Крайне удивленный, я хотел было тут же откланяться, когда она вдруг сказала:
  - С вами хотят встретиться.
  "Вероятно в доме есть еще хозяин, который - то и назначит настоящую плату", - подумалось мне, когда я шел в темно-зеленые покои в глубине дома.
  Дверь в одну из комнат была отворена.
  У стола стоял приземистый человек, внешность которого скрывал полумрак помещения.
  Он шагнул ко мне. Свет упал на его лицо. И я едва не вскрикнул, но сдержал себя.
  Передо мной стоял отец! Нет, нет, не отец, как я после разглядел, но весьма похожий на него человек!
  Ростом он казался ниже отца. Лицо его густо избороздили мелкие морщины, голова была лысой, а длинные и тонкие паутинные волосы седыми космами вольно ниспадали на плечи темного пиджака.
  - Ну, Юрий, здравствуй... Пора, наверное, представиться, - сухим голосом сказал двойник отца. Я Роман Тайн. А точнее - Роман Геннадьевич Шаров. Знаю, ты искал меня. Вот мы и встретились.
  Я стоял молча, будто сраженный громом. Глотнул слюну.
  - Ну, подойди же, сын, - сказал Роман Тайн и, не дождавшись, сам сделал шаг. В следующий момент морщинистые руки прижали меня к старческой груди.
  
  ГЛАВА ПЯТНАДЦАТАЯ. ТАЙНА СТАРОГО КРЕСЛА
  
  Мы сидели в беседке, густо увитой лианами девичьего винограда.
  Роман Тайн смотрел на меня и, кажется, не мог наглядеться, я же взирал сурово на этого пожилого мужчину, который был моим физическим отцом, но никаких сыновних чувств не испытывал.
  - Я рад, что нашел тебя, - сказал Роман. - Теперь моя жизнь обретает смысл, потому, что в ней есть ты.
  - Что-то раньше вы об этом не думали, - заметил я с упреком. - Бросили беременную маму и не вспоминали обо мне много лет.
  Роман Тайн махнул рукой!
  - Согласен. Виноват был. Да ты пойми, время было такое. Мне нужно было скрываться, менять фамилию, биографию. Потом, я ведь имел другую семью. А женат я был удачно, на дочери крупного литературного начальника. Пойми, мог ли я в те годы обнародовать внебрачного ребенка?
  - А теперь же почему вспомнили? Зачем? Я взрослый, самостоятельный человек. Все эти годы у меня был отец, настоящий отец, который заботился обо мне. Его я и считаю отцом.
  - Да какой он отец? - едва не вскричал Роман Тайн. - Так - пустое место! Я твой настоящий отец!
  - Поздно сейчас заявлять об этом. Вы ничего не сделали для меня, вы мне - никто. Абсолютно никто! К тому же вы угрожали моему отцу! Подвели его к сердечному удару!
  - Я ему не угрожал! Я написал ему пару писем с требованиями, чтобы он рассказал правду обо мне, направил тебя сюда... А он возьми, да и скончайся! Ну я не думал, что он такой чувствительный... Вот сразу сделал бы, как я просил - был бы жив! И мы бы с тобою раньше встретились!
  Я чувствовал, что от гнева краснею.
  - Вы убили его! А еще раньше вы подвергли его физическим и нравственным мучениям! По-вашему, это хороший поступок? Не знаю, есть ли этому прощение...
  Роман Тайн сник, опустив голову.
  - Дожил.... Мой сын, моя родная кровь, упрекает меня..., - горько произнес он.
  - Я обвиняю вас...А этот Лягушин и его сподручные? Ваша работа?
  Он вскинул седые брови.
  - Какой Лягушин? Не знаю такого... От меня ездил только Кромов, мой помощник. Ты его видел, это он тот водитель такси... Когда я узнал, что ты в больнице, то велел заплатить врачам, чтобы получше лечили тебя. А потом просил привезти ко мне. И тут Кромов звонит, говорит, что ты взял билет в наш город. Я думаю - откуда узнал? Он и встретил тебя, под видом таксиста, привез сюда, передал Екатерине...
  - Екатерине? Это пожилая женщина, что меня встретила? Ваша жена?
  Роман махнул рукой.
  - Что ты! Это моя старшая сестра, а значит твоя тетя. С женою я давно в разводе. Дети уже взрослые, имеют свои семьи... Я ведь совсем другой жизнью жил.
  Я наклонился к его лицу.
  - Послушайте. А как вообще получилось, что у вас появился двойник? Ведь мой отец - точная ваша копия!
  Роман Тайн вздохнул.
  - О, это долгая история. Она уходит вглубь веков!
  - Я готов ее выслушать, коль мы уж встретились...
  - Готов? Тогда изволь, слушай!
  
  ***
  "Предки наши были родом из Польши, которая, как тебе известно, достигла могущества, как Речь Посполитая, после ее объединения с Литвой. Родные мои принадлежали к шляхте, правда особым богатством и знатностью не отличались.
   Фамилия наша - Куля ведет свое начало от аналогичного прозвища. Скорее всего, оно происходит от слова kula, которое в польском, чешском, белорусском и украинском языках означает "шар, ядро". Соответственно, Кулей могли прозвать невысокого и полного человека. При этом такое прозвище не считалось уничижительным, так как полнота испокон веков считалась признаком здоровья, достатка и силы.
  Но могущество государства не вечно, когда - нибудь и ему приходит конец. Внутренние раздоры, упадок экономики в стране привели семью в почти нищенское состояние. Поэтому представители нашего рода вынуждены были служить в войске.
  Как ты помнишь из истории, после трех разделов Польши, достаточно большая часть ее территории отошла к Российской империи.
   Одного из моих родственников Миколая Кулю угораздило влюбиться в белорусскую дворянку Гелену Скуратович.
  Первый раз Миколай увидел пани Гелену на балу. Она стояла, рядом с своей матушкой. Гелена - жгучая полногрудая брюнетка, плавно помахивала веером и поблескивала черными очами. Было из-за чего потерять голову!
  Миколай познакомился с нею, пригласил на тур вальса. А потом, не удержавшись от охватившей его страсти, написал ей любовное письмо и передал через служанку. В письме было признание в любви и стихи в честь красавицы Гелены.
  Гелена ответила взаимностью. Начались записки, тайные встречи, подарки - как обычно, когда охватывает внезапная страстная любовь.
  Обо всем этом знали только служанка Гелены, и лучший друг Миколая - Збигнев. Влюбленные поклялись в верности друг другу.
   Но тут случилась очередная турецкая война, и Миколай был вынужден отправиться в поход.
  Гелена поклялась ждать его и быть верной ему.
  Спустя два года Миколай, из-за ранения в ногу, был вынужден оставить армию.
  Он очень тосковал по Гелене. Пока лечился в госпитале, пришло от его друга Збишко письмо, в котором, помимо прочего, тот сообщал, что возлюбленная Миколая часто встречается с молодым человеком, который не так давно поселился невдалеке от ее поместья.
  Миколай помнил, что под Могилевом у Скуратовичей было летнее имение. Его горю не было границ!
  Сжигаемый ревностью, Миколай решил все сам разузнать.
   Тайно он добрался до имения Скуратовичей и осведомился у слуги, где пани Гелена.
  Слуга ответил, что пани пошла прогуляться к монастырю. С бешено стучавшим сердцем Миколай устремился туда же!
  Летний вечер был чудесен, но Миколай не замечал этого.
  И вот он увидел, как на аллее, среди высоких дубов, виднеются две фигуры.
  Его прекрасная Гелена шла, поддерживаемая под руку молодым человеком красивой наружности.
  Ненависть ослепила Миколая! Он молниеносно обнажил саблю и с криком бросился на негодяя, посмевшего соблазнять его возлюбленную!
  Потрясенная внезапным появлением Миколая и его грозным видом Гелена лишилась чувств.
  Ее спутник успел выхватить свою саблю, но боевой опыт Миколая, его решительность и напор сделали свое дело. Спустя пару минут, его соперник упал на траву с пронзенным сердцем.
   Миколай молча смотрел на залитое кровью тело, бывшее на последнем издыхании. На войне он привык к смертям.
  Но, постепенно, здравый смысл стал возвращаться к нему.
  Он склонился над бедной Геленой и привел ее в чувство.
  Увидев бездыханное тело своего спутника, Гелена с криком "мой брат" припала к нему... Брат умер на руках потрясенной сестры!
   Миколая охватил ужас. Он стал стучаться в соседние дома, на помощь прибежали люди, но все было напрасно!
  Выяснилось, что к Гелене приехал ее родной брат, который долгое время жил в Италии. После этой трагедии Гелена не хотела и слышать о Миколае.
  Ему угрожал арест и суд.
  Потрясенный совершенным убийством, Миколай решил этой же ночью заглушить свое горе вином.
   Но это не помогало.
  Тогда он принял решение окончательно уйти из этого мира.
  Уже ночь перевалила за половину, когда он, выйдя на большой мост бурной реки, сбросил верхние одежды, оставшись лишь в белой рубахе, одел на шею веревку с тяжелым камнем и подошел к перилам.
  И видимо небеса смилостивились!
   Он услыхал голос. Перед ним, с фонарем в руках, стоял старик, который и остановил отчаянный порыв молодого человека.
  Горячо обливаясь слезами, Миколай рассказал случайно встреченному им человеку свою трагедию.
  Его горе и отчаяние было настолько неподдельно искренним, что незнакомец пожалел молодого человека.
  - Я гляжу, что вы - человек неплохой и искренне раскаиваетесь в своем поступке, - сказал старик.
  Оказалось, что этот человек всю жизнь занимался чернокнижием и чародейством, и всегда старался помогать людям.
  Он пригласил Миколая в свое жилище, располагавшееся неподалеку в лесу, у скалы, с которой низвергался водопад. Старик дал ему какой-то отвар, и Миколай забылся тяжелым сном.
   Наутро чародей показал ему кресло.
  - Вот кресло, - сказал он. - Я долго работал над ним, и вселил в него энергии, одолевающие самое время. Кресло обладает чудесным свойством. Каждый, кто сядет в него, окажется на день ранее. То есть, вернется во вчерашний день. И, таким образом, сможет исправить ошибку, не допустить наступление трагического проступка.
  Огонек радости и надежды загорелся в душе Миколая. Возблагодарил он старика, и сел в кресло. И оказался утром прошедшего дня. Вот он только едет к своей ненаглядной Гелене! И все помнит, что произошло!
  Вечером прибыл Миколай в имение Скуратовичей. Гелена бросилась на шею возлюбленному - ведь она так его ждала! Тут же она представила своего брата Станислава.
  Спустя время была сыграна громкая свадьба! И все это время Миколай помнил о старике и его волшебном кресле.
  
  ***
  Спустя неделю после свадьбы, Миколай и его слуги верхом прибыли в дом старика, и застали его на смертном одре.
  Старик узнал Миколая. Какое-то время он молчал, а потом произнес:
  - Знаю, зачем ты приехал. Кресло хочешь забрать.
  - Я заплачу тебе за него золотом, - сказал Миколай.
  - Не нужно мне твое золото... Дней моих уже мало осталось на этой земле.
  Старик задумался. Потом тяжело вздохнул и промолвил:
   - Ну, что же...Бери это кресло и пусть оно послужит твоему роду. Но не спеши никому открывать его тайну. Используй его только в случае крайней надобности. Передавай тайну кресла лишь по мужской линии. Например, своему сыну, а твой сын - своему сыну. Женщин в тайну кресла нужно посвящать лишь в крайнем случае. Не злоупотребляй им, не пользуйся слишком часто, ибо кресло утратит свои чудесные возможности. Кроме того, от частого пользования креслом, у человека может сформироваться двойник. Это призрак, похожий на тебя, как две капли воды. Он очеловечится и останется в настоящем, в то время, как ты унесешься в прошлое. Такого допускать нельзя...
  Спустя время старик скончался, а Миколай Куля стал обладателем чудесного кресла!
  Конечно, все, что я тебе рассказываю, относится к семейным преданиям.
  Все это мне рассказал мой дед, а деду - его отец.
  Это кресло долгое время было нашей семейной реликвией и достопримечательностью.
  Как - то меня вызвал к себе умирающий в усадьбе мой дед (его тоже звали Николаем). В усадьбе - это громко сказано. Умирал мой дед в маленькой комнатушке, бывшей дворницкой. Советская власть уплотнила старика, поселив в его усадьбе семьи рабочих.
  Впрочем, Николай глубоким стариком еще не был, было ему около шестидесяти. Но он долго болел и сильно кашлял. Сначала он ругал своего сына, а моего отца Геннадия, сбежавшего после гражданской войны в эмиграцию, бросившего его на произвол судьбы в стране большевиков. При этом он заметил, что тот наотрез отказался пользоваться этим креслом.
  Я же прикинул, что оно может пригодиться. Так я стал обладателем этой магической вещи! Дед спустя неделю умер, а я старался чтобы все забыли поскорее о моем деде и отце, от последнего даже отрекся.
  Я еще с детства писал туманные стихи о любви, а новая власть, новый строй требовали совсем иных сочинений.
  Помимо патриотических высокопарных стихов, воспевающих новую власть и ее героев, я взялся писать стишки для детей и очень в этом преуспел, таким образом, став у истоков детской литературы".
  - За ваши стихи о Троцком пострадал мой отец, - сказал я Роману Тайну, строго смотря ему в лицо.
  Тот поднял брови, как будто удивился тому факту, что в моем сознании уже давно живут, как вовсе самостоятельные существа - он и его фантом, а потом начал доказывать, что стихотворение было написано еще в то время, когда Троцкий занимал большое место в истории молодого Советского государства, считался героем революции и гражданской войны.
  
  ***
  Затем Роман Тайн продолжил свой рассказ.
   "Что и говорить, молодость я провел бурную, не буду скрывать!
  И новым подарком я пользовался щедро.
  Теперь стали не нужными переживания, сложные внутренние метания, кризис души. Я оскорблял, я бросал, я соблазнял, я совершал еще массу других грехов, но, если эти проступки могли повредить моей будущей карьере, или в жизни, я садился в кресло и совершал дезертирство, убегая в прошлое.
  Ох, обо всех своих грехах даже не хочется вспоминать, настолько это кажется сейчас противным!
  Мои хитрые лавирования в жизни, а также удачный брак, позволили избежать ареста во время страшных сталинских "чисток" в конце тридцатых годов. Потом грянула война. На меня, как на работника идеологического фронта, была наложена бронь. На фронт я выезжал крайне редко. Писал очерки о тружениках тыла.
  Но любил я тайно другую женщину. Звали ее Верой. Это была твоя мать, Юра. Я хотел уйти от опостылевшей жены к своей возлюбленной Вере, между нами вспыхнула пламенная любовь... Но... начались новые аресты.
  В таких условиях мне важнее было оставаться в семье, ведь отец моей жены был крупным начальником. И я, после тяжелого объяснения с Верой и ее отцом (твоим дедушкой), ушел, оставив девушку беременной. Лишь много позднее узнал, что отец Веры скончался от инфаркта.
  Тут случилась беда! Внезапно арестовали отца моей жены. И все, что было тщательно выстроено, стало рассыпаться как карточный домик!
  Я прекрасно помню тот день - пятое марта пятьдесят первого года, когда на лестнице зазвучали тяжелые шаги.
  За мной пришли! Меня обвиняли в антисоветской пропаганде и даже в шпионаже! Начался обыск.
  Я понял, что мне пришел конец. Лагеря я не вынесу! И я стал представлять себе, что все это происходит не со мной. Я прикинулся заболевшим, солгал, что мне плохо и попросил разрешения присесть в кресло, то самое, что прикрытое пледом, стояло в углу.
  Я максимально сосредоточился и представил вместо себя другого человека, своего двойника. И пока работник госбезопасности ходил на кухню за водой, я погрузился в некое туманное пространство, а очнулся сидящем в пустой комнате. На календаре стояло четвертое марта! Значит удалось!
   Но, это, конечно же, не означало полного спасения от беды!
   Меня могли арестовать... Откуда мне тогда было знать о появлении в физическом мире моего собственного двойника, и что именно его отправят в тюрьму вместо меня?
  И я начал лихорадочно собирать вещи.
  Впрочем, буду краток, ибо эту трусливую суету мне сейчас неприятно вспоминать.
  Короче говоря, мне удалось скрыться. Признаюсь, в одном нехорошем поступке - прихватил с собою бриллианты своей жены. И собственные сбережения, конечно! Потом мне это пригодилось.
  В первую очередь, под вымышленным именем, я снял комнату в частном секторе - буквально на окраине города, районе, кишащем криминальными элементами. Затем я нанес тайный визит художнику Абраму Альперовичу. Этот малеватель не раз делал иллюстрации к моим произведениям, а также нелегально приторговывал подделкой документов, о чем я знал от верного человека.
   За большую сумму Альперович согласился сделать мне новые документы. Пришлось придумать себе фамилию и биографию. Неделю мне довелось не выходить из комнаты. Я боялся, чтобы Альперович не выдал моего местонахождения. Не выдал, слава богу! Времена были уже другие - не тридцатые годы, когда доносительство было привычным. Теперь художник, да еще и еврей по национальности, должен был сто раз подумать, прежде, чем идти в МГБ, ведь был большой риск самому стать объектом разработки.
  Я уехал в другой город, устроился там на работу, дал крупную взятку ответственному лицу, и меня прописали.
   Сначала снимал комнату, а, со временем, получил квартиру... Стал работать журналистом, о своих прежних произведениях и книгах пришлось забыть!
  Через полтора года я поехал на один местечковый писательский съезд. Там в кулуарах, я разговорился с одним писателем - Русланом Пищенко, который слышал о Романе Шарове, но не знал его в лицо.
  Я спросил о судьбе Романа Шарова, уверенный, что сейчас услышу о его внезапном исчезновении.
  - Так его же взяли, - ответил мне Пищенко. - И суд был. Ему дали лет восемь-десять!
  Я опешил. Переспросил, точная ли это информация? Пищенко, сморкаясь в платок, уверял, что точнее не бывает!
  Так я узнал о фантоме! Но, что мог поделать я, живущий под чужой фамилией человек, в то время, как мой "мальчик для битья" влачил жалкое существование в лагере.
  Решив, что человек - призрак долго не протянет в нашем мире, я лишь махнул рукой!
  А ты знаешь, Юра, я даже не жалею, что сменил биографию в то время! Я стряхнул с себя тот ворох чуши, который когда-то насочинял, в том числе и детские поделки. Как здорово начать жизнь сначала! Забыть о том, с кем жил, кого любил, кого оставил.
  Одного я хотел - вернуть часть своего имущества, которое конфисковали.
   Я тайно прибыл в городок с красными черепичными крышами и дал крупную взятку одному судебному исполнителю. Этот бедняк был так рад деньгам, что согласился покопаться в документах. Оказывается, заветное кресло, в связи с его древностью, передали в музей редкой мебели, находящийся в одном городке.
  Приехав в этот городок, я на вокзале поймал за руку воришку, залезшего в мой карман.
  У меня был с собой браунинг. Я заволок мальчишку в уборную и приставил оружие к его виску. Я потребовал, чтобы тот свел меня с криминальными авторитетами, на которых работает. Пообещал большой куш.
  На следующий день воришка пришел с неким Михеем - довольно наглым типом, с серебряной серьгой в ухе и золотым зубом во рту. И тут мне пригодились украшения жены.
  Я показал только часть дорогого кулона, сообщив, что ее дам, как оплату за работу, а остальное он получит только после операции! А дело -то пустяковое: всего лишь - залезть в местный музей деревянной мебели, который охранялся стариком - сторожем и выкрасть ценное для меня кресло.
  Михей что-то заподозрил и сказал, что он обязательно осмотрит это кресло. Видимо он читал Ильфа и Петрова.
  Начали искать подходы к сторожу. Сторож Еремеев любил пропустить стопочку - другую. Это нам удалось узнать от одного кореша, по кличке Гаврила. Этот кореш и нагрянул в тот вечер к Еремееву. Тот отнекивался, мол, на службе не пью, но перед бутылкой чистой, как слеза, "Экстры" не устоял!
  Когда пьяный сторож крепко уснул, мы, под покровом ночи, забрались в музей. Наши сердца тревожно стучали, когда мы шли по его залам, освещая экспонаты лучом фонарика. Вот оно - мое кресло!
  Мы вытянули его наружу, загрузили в багажник автомобиля и увезли на квартиру, которую я снял, по своему обыкновению, на окраине города.
  Далее - Михей меня шокировал! Блеснув золотым зубом, нагло ухмыляясь, он вынул нож, попробовал лезвие, и стал распарывать обшивку кресла, потом открутил ножки. И, конечно же, ничего не нашел!
   Он был разочарован, тут же стал требовать ценности! Его подельник Гаврила, подойдя незаметно сзади, охватил мое горло тонкой веревкой, грозясь задушить, если я не передам им золото и бриллианты.
  Пришлось для вида согласиться. Я попросил, чтобы меня отпустили. Из-под отставших обоев вынул большую коробку и открыл ее:
  - Нате, получите, - крикнул я нарочито громко и небрежно, и бросил грабителям часть кулона.
  Они наклонились, их глаза жадно засверкали, а я достал браунинг, лежавший в коробке.
  Два выстрела - и оба разбойника отправились на тот свет.
  Опасаясь, чтобы в предутреннюю пору меня никто не заметил, я замотал тела в мешковину, и по очереди сбросил их в колодец.
  Уехал я из города на нанятом частном автомобиле. В качестве багажа у меня было тщательно упакованное старое кресло.
  По возвращении я отремонтировал кресло, найдя уникального мастера, всю жизнь занимавшегося ремонтом старой мебели.
  Но тут меня постигло разочарование! Старое кресло, созданное еще в XVIII веке, во второй половине XX века утратило свои способности. То ли оттого, что подверглось такому насилию, то ли истощило свой запас энергии...
  Постепенно я делал карьеру в местных издательствах. У меня было бойкое перо, мои статьи, заметки стали очень популярны. Так я постепенно перешел работать в журнал "Огни", где стал главным редактором, каковым и являюсь по сей день. Под именем Роман Тайн я издавал стихи, рассказы, повести... Может приходилось читать?
  Жена моя Оксана со временем вынуждена была "развестись" с Романом Шаровым - "врагом народа".
  Таким образом я был свободен. Кроме того, был другим человеком! Мне удалось удачно и выгодно жениться на другой женщине.
   Но... рок шел за мной по пятам. В этом браке у меня так и не было детей. В тоже время я навел справки о Вере. Оказалось - она замужем за каким-то Романом Шаровым.
  Крайне удивленный я выправил отпуск и приехал в ваш город. День мне понадобился, чтобы через адресное бюро установить местожительство Романа Шарова и выследить вас".
  
  ***
  "Было воскресенье, весна, ослепительные вспышки природы, а на моей душе было грустно.
  Я видел вас, как вы шли от подъезда к троллейбусной остановке, как мне показалось тогда, счастливые. Мой двойник выглядел совсем ничего даже, да и Верочка была еще в расцвете красоты, а рядом шел, а потом пустился в вприпрыжку, мальчик в свитерке, белых брючках и пилотке. Я понял, что это и есть мой сын, то есть ты, и мне стало плохо, горечь от потери охватила меня. Я ведь мог жить сейчас совсем другой жизнью! Ты был так похож на меня! Впрочем, вспомнив об аресте, стал думать, что может оно и к лучшему, ведь годы заключения я точно не выдержал бы...
  Я прятался за киоском, следя, потом взошел на заднюю площадку троллейбуса, сел, надвинув низко шляпу, и прикрывшись газетой, наблюдая за вами. Вы ехали, говоря мало, смотрели в окна, и, казались, стопроцентной советской семьей! Но как же я вам завидовал!
  Потом в парке я наблюдал за вами. Вы пили лимонад, бывали на аттракционах.
  На мгновение взгляд Веры выхватил меня из толпы отдыхающих горожан, она на даже застыла, но я тут же повернулся и ушел восвояси.
  Я вернулся к своей жизни, считая, что ты и Вера потеряны для меня навсегда.
  Но шли годы, и мне очень хотелось встретиться с тобой, чтобы ты узнал своего настоящего отца. Но между нами стоял Он, этот фантом, призрак, пустое место. И я решил написать ему уничижительное письмо.
  Я размазал его этим письмом. Моя цель была добиться того, чтобы он ушел, исчез, но перед этим во всем признался Вере и тебе. Но случилась страшная трагедия. Умерла моя любимая Вера!
  И тогда я еще написал ему письма с требованиями. Но ответа не получил".
  От этих слов Романа Тайна я побелел, моя рука до боли сжимала спинку стула.
  - Мерзавец, негодяй, ты погубил моего отца! И в этом тебе нет прощения!
  Роман покрылся розовыми пятнами:
  - Но, Юра, сынок, я же твой отец. А он ведь никто...
  Он не договорил, потому, что я схватил его за грудки и потряс. Он оказался легкий, как будто пустой внутри, мне казалось, что я смогу поднять этого человека и швырнуть его оземь так, что мозги разлетятся вокруг.
  Я приподнял его за воротник, сдавил горло, и увидел в его глазах слезы отчаяния. Тогда я швырнул его назад в ненужное кресло, и, взяв свои вещи, вышел из дома.
  - Сынок! Юра! Куда же ты? Вернись! Прости меня, ... - это были последние его слова, которые мне довелось услышать.
  
  ГЛАВА ШЕСТНАДЦАТАЯ. ЧТО ХРАНИЛА КНИЖНАЯ ОБЛОЖКА
  
  Я ехал в поезде домой и не мог избавиться от какого-то омерзительного чувства. Постепенно буря эмоций затихла, и я спокойно обдумал одиссею Романа Тайна, во многом тоже горестную, и понял, какой это несчастный и слабый человек, обрекший себя на страдания.
  События последних суток настолько измотали меня эмоционально и физически, что я, приехав домой, проспал несколько часов, не среагировав на даже телефонные звонки, и лишь верный друг будильник заставил меня подскочить на постели.
  Был понедельник, шесть утра. Надо было собираться на работу.
  Улица как будто окунулась в раннюю осень: было ветрено и прохладно. Озябшее солнце блистало соломенными лучами. Самолетами и бабочками летели первые коричневатые, немного скукоженные, листочки.
  Я жалел, что вчера сонным не смог подняться, чтобы ответить на звонок. Вероятно, звонила Наташа, и это сейчас меня волновало.
  Весь день, сваривая детали в дымном цехе, я размышлял, и в голове моей проносились подробности рассказа Романа Тайна...
   В конце смены, освеженный душем, переодетый, я в толпе рабочих прошел вахту, и поспешил к ближайшему телефону - автомату с намерением позвонить Наташе. Как назло, за стеклом будки, уже стоял рабочий. Нервно постучав двухкопеечной монеткой по стеклу, я отошел и тут же был окликнут Никодимычем.
  Седоголовый и приземистый, он подходил важно, как и подобает олимпийскому богу и предложил по пивку. Я отказался.
  Тогда он, подправив пышные усы, сказал:
  - Тогда пойдем присядем. Есть разговор.
  Мы сели в небольшом скверике у фонтана, недалеко от завода. Гуляли голуби.
  Никодимыч спокойно открыл сумку и достав книгу, завернутую в обложку из газеты, протянул мне.
  Я открыл книгу и увидел название. Это было редкий сборник Вениамина Каверина "Мастера и подмастерья" изданный артелью писателей "Круг" в 1923 году. Да ведь это издание, подаренное моему отцу Данчевым! Вот почему его не было на полке!
  - Почитать брали? - спросил я.
  - Нее, - протянул седоусый толстяк. - Твой батя мне дал. Просил, вдруг что с ним случится, передать тебе эту книженцию, но не раньше, чем пройдет двадцать дней... Вот я, значит, и отдаю.
  - Вот так неожиданность! - говорю я. - Получается он предчувствовал, что с ним что-то случится?
  Никодимыч поднял вверх пушистые седые брови.
  - Да он вообще странноватым был в последнее время... Действительно, как будто чувствовал.... Наверное, потому и попросил. Но, странное распоряжение.... Зачем эту книгу нужно тебе передавать через двадцать дней? Что в ней такого? Ну, он просил - я исполнил.
  Никодимыч кашлянул, извлек из котомки початую бутылку и складной пластмассовый стакан.
  - Ну, что помянем...
  После того, как я кивнул, не желая огорчать печального олимпийца, тут же, волшебным образом, этот бог с пшеничными усами, извлек из недр металлического судка два кусочка хлеба с салом.
  Мы жевали хлеб с салом, и смотрели, как голуби поклевывают крошки.
  Никодимыч, говорил, причмокивая:
  - Я тут рассказики некоторые из книжки прочитал. Надо сказать - удивительные рассказики. Непривычные. Помню один - "Столяры" называется. Про то, как столяр сына себе из дерева соорудил, а потом какой-то колдун в это деревянное чучело мозг вставил. Занимательная сказка! У меня дед тоже столяром был. Так он все сына, то есть моего отца, пытался к делу приучить! А все не выходило. Отец -то мой в город подался, на завод, значит. Работал токарем, и я потом пошел к нему учеником. Вот значит, как оно в жизни - то бывает. А твой отец все истории необычные, сказочные собирал. "Готика" - говорил... Да еще на юг в последнее время начал ездить...
  - На юг? - спросил я удивленно. - А я ничего не знал.
  - Так он у меня деньги одалживал. Говорит, поеду на пару деньков, дела кой-какие надо уладить. А потом отдал...
  Никодимыч еще долго рассуждал в общем, а толком - ни о чем, поэтому я воспользовавшись первой же паузой, поблагодарив седоусого бога, пошел домой, раздумывая по пути над новыми загадками.
  Дома, немного отдохнув, собрался было звонить Наташе, но потом все же вновь взял книгу Каверина и пролистал ее. Почему отец отдал ее Никодимычу с просьбой передать мне? Что это - одна из его странностей, которых у него было достаточно? Или он чего - то, или кого-то опасался? Кого? Лягушина и его подручных? Романа Тайна? Но что в этой книге такого необычного?
  Я еще раз пролистал сборник Каверина. Ничего особенного. Книга, как книга, правда редкая, а потому ценная. Закладка заложена на предпоследнем рассказе "Пурпурный палимпсест". А я ведь так и не прочел эту книгу! Что за странное название?
  Я углубился в рассказ. Вот оно в чем дело. Палимпсест - так в древности и в раннем средневековье называли рукопись, написанная на пергаменте по смытому или счищенному первичному тексту. Иногда бывает, что сквозь новый текст палимпсеста проступает прежний текст. В рассказе чувствовалась своеобразная неуловимая философия, скользящая между строк мудрость, так называемое "двойное дно". Такие произведения не прочитываются сразу, бегло и с налету, а требуют возвращения, второй пристальной читки. Только так, слоем за слоем, можно добраться до истины, вскрыть скорлупу твердого ореха, чтобы добраться до золотого ядра.
  В ночном лесу сталкиваются две повозки - ученого Вурста (мечтающего о переплетном деле) и переплетчика Кранцера (мечтающего о научной деятельности). Пока ругающиеся кучера ремонтировали поломки, пассажиры разговорились. А затем в темноте перепутали повозки и поэтому умчались туда, откуда ехали. Мало обратили внимания лишь на то, что в свете луны мелькнула чья-то тень и "чей-то плащ, как крылья, закружился в воздухе".
  По ходу дальнейших событий можно догадаться, что это волшебник Гаусс и его колдовство помогло героям поменяться местами в жизни.
  Вурст стал с удовольствием заниматься переплетным делом, а Кранцер поселился в каморке ученого. В дальнейшем Гаусс является к Вурсту и просит произвести перевод редкого пергамента - палимпсеста, у которого под новым текстом, есть и старая запись, раскрывающая тайну того, что случилось когда-то в древности на Востоке...
  Закончив читать, я откинулся на валик дивана.
  Ну и что? Что это дает? Рассказ, конечно, очень интересный, но он ничего не подсказал... Хотя... отец любил разбрасывать разные загадки. Палимпсест - это новая оболочка, но имеющая под собою нечто другое, тайное, первозданное, скрытое.
  Я осмотрел внимательно книгу. Эта странная газетная обложка. Так обычно делают, чтобы не испортить оригинальную обложку. Ну, да. Отец давал книгу в руки токарю Никодимычу, книга редкая, он боялся, чтобы тот не испачкал ее, вот и завернул.
  Но, сейчас - то она уже не нужна! Я решительно снял обложку. Вот он - оригинальный рисунок обложки художника Г.Васильева, созданный художником в далеком 1923 году!
  Я осмотрел ненужную теперь газетную обложку, на ощупь - достаточно плотную. Развернул ее. Здесь было несколько маленьких листов, исписанных мелким почерком. Вот оно - окончание послания отца!
  
  ГЛАВА СЕМНАДЦАТАЯ. ОКОНЧАНИЕ ИСПОВЕДИ ОТЦА
  
  Я давно размышлял о том, как выполнить обещание, данное Щедрову в лагере. Напомню, что во время нашего лесного похода, он просил меня найти его рукописи, спрятанные в городе Еловске, на монастырском кладбище. Но я все откладывал поездку, дожидаясь более благоприятных времен и удобного случая. И эти времена наступили.
  Либерализация, "оттепель" в стране, вернули народу тысячи имен, несправедливо втоптанных в грязь.
  Сначала о Щедрове написали в "Правде", как о видном ученом и литераторе.
  Затем вышла монография, принадлежавшая перу Сергея Вишневского, тоже бывшего политзаключенного. Имя Щедрова появилось даже в вузовских учебниках. И я решил, что лучшего времени для исполнения задуманного плана мне не найти.
  Отпуск мне дали на заводе лишь осенью.
  Стояло "индейское лето" ... Было необыкновенно тепло и солнечно, видно было даже, как на кустиках дрожала паутинка. Но листья уже плавно опадали с деревьев и шелестели под ногами, когда я отправился в путь.
  До Еловска нужно было добираться сутки.
  Я ехал в поезде, листая своего любимого "безумного Эдгара", и любовался осенним лесом, одетым в самые яркие и пестрые наряды... Было так тепло, что мы открыли окно, и слышали, как ветер шелестел золотом листвы и чувствовали аромат яблок, когда проезжали маленький уютный поселок. А когда миновали мост - до нас доносился своеобразный запах воды и тины.
  В вагоне-ресторане моими соседями оказались молодая женщина в платке и ее дочка. Девочка куксилась, не хотела кушать, пришлось ей рассказать занимательную сказку, чтобы завлечь ее к еде.
  Они ушли, я взял стакан чаю, и в этот момент ко мне подсел человек в легком светлом просторном костюме, худой, тонкошеий, с длинной узкой головой. Шляпу он держал в руке, и я оглядел его редкие рыжеватые, будто ржавые волосы, белесые ресницы. Ему было лет так за сорок.
   Он увидел у меня книгу Эдгара По, и мы разговорились с ним, ведь он тоже любил новеллы этого писателя. Особенно он увлеченно рассказывал мне о огненно - рыжем коне, ставшем виною гибели барона Фридриха Метценгерштейна. Процитировал даже эпиграф к этому рассказу из стихотворения Мартина Лютера: "При жизни был тебе чумой - умирая, буду твоей смертью".
  Потом мы детально обсуждали любимую нами обоими новеллу "Лигейя".
  Затем мы еще долго беседовали, стоя у окна. И в этом разговоре ощущалась какая-то родственность наших душ, что я даже заскучал по общению с Глебом (так он себя представил), когда он ушел к себе. У меня было чувство, что я уже где-то видел этого человека.
  
  ***
  Еловск - старый город, показался мне разбитым, растрескавшимся и умирающим. Он заполнен древними густыми деревьями, утопает в заросших парках, пламенеющих под нежным солнцем мягкой осени.
  Что же привело когда-то Щедрова в этот странный заброшенный город? Может он еще не казался тогда таким дряхлым?
   Я прошелся по треснувшим бульварам, разбитым дорожкам, пока дошел до гостиницы, в которой и остановился.
  Я смотрел с высоты третьего этажа, с окна моей комнаты (которую мне пришлось делить с одним командированным инженером), видел через дорогу парк с деревянными, почерневшими теремками, ржавыми каруселями и гипсовыми статуями.
  На мгновение мой взгляд задержался на худом человеке в светлом костюме, покупавшем газированную воду у полноватой продавщицы в белом халате. Я как будто узнавал в этом человеке того самого Глеба из поезда, с которым мы так славно беседовали от творчестве американского романтика. Но потом я задал себе вопрос, а что делает Глеб в Еловске, ведь путь его лежал дальше - до столицы. Скорее всего мне показалось - просто похожий человек!
  Я прогулялся, отужинал в небольшом кафе самой простой трапезой - макаронами с котлетой, купил карту города, местную газету, и, вернувшись в номер, улегся на пружинистую кровать. Под вечер немного похолодало, приползли тяжелые тучи, начал накрапывать дождик. Я пожалел, что не взял с собой зонтик, но все же, переодевшись в короткую куртку, удобные джинсы, прихватив с собой рюкзак, отправился в путь.
  Трамвай, такой же допотопный, как и сам город, катился, лязгая и скрипя, по рельсам, сминая рослый пожухлый бурьян.
  Река открылась внезапно, широко и полно, охватив пространство до самого горизонта. В оловянной воде блистали первые вечерние огоньки города, разбивавшиеся мелкими стеклянными каплями дождя.
  Я вышел, укрывая лицо от капель, подняв воротник курки, и подтянув рюкзак за плечами.
  Надо было торопиться. Вдалеке лежал большой остров, поросший еловым лесом. А к нему вел очень длинный деревянный мост.
  Скрипучие доски моста пели под подошвами, а перила слегка пошатывались.
  Вскоре я вступил в полосу хвойных запахов и пошел по мягкому грунту в глубину леса.
  Дорога, по которой я шел, была пустынной. За все время мне встретились только одна молодая пара, да старый монах, который ковылял, глядя в землю.
  Когда показалось монастырское кладбище, я достал план, созданный по рисунку Щедрова и, присев на мраморной скамье, присвечивая фонариком стал еще раз внимательно изучать его. Кладбище занимало небольшую площадь, по форме - правильный четырехугольник. Оно было закрыто уже в конце девятнадцатого века, но в данное время оказалось заброшенным и не охранялось, хотя реставрационные работы на нем уже начали проводиться.
  Ограда, крепившаяся к массивным кирпичным столбам с металлическим четырехскатным покрытием, оказалась в нескольких местах проломленной стволами поваленных деревьев. По углам и в середине западной части ограды высились круглые каменные башни, перекрытые куполами. Шпили угловых башен завершались фигурой трубящего ангела.
  Я прошел в ворота, представляющие собой перекинутую над дорожкой кирпичную арку с деревянной главкой, крытой лемехом.
  Было тихо, лишь дождь моросил серебряными каплями, создавая траурную мелодию этого мира покоя.
  Купола храмов разрезали пространство, закрывавшееся соснами, лиственницами и кленами.
  У старой часовни казалось мелькнула какая-то фигура и пропала среди кустов разросшейся сирени.
   Захоронения монашеской братии - это черные скромные надгробные плиты со скупыми надписями.
  Мои шаги гулко стучали по каменным плитам дорожки. По плану Щедрова ориентироваться было все труднее - слишком многое изменилось за прошедшие годы, кладбище сильно заросло. Мне пришлось довольно долго блуждать по боковым аллеям, поросшими травой, прорвавшейся сквозь плиты.
  Необходимое место удалось найти, когда уже стемнело. Для этого случая у меня был припасен фонарь. Я оглянулся - никого не было, лишь дождь тихо шумел в листве. Стало сыро и холодно.
  В углу, у северо-восточной башни, в стороне от прочих захоронений, скрытая плотной живой изгородью из кустов сирени, находилась могила графини Турковой. Именно за щедрые вклады в монастырскую казну, ремонт храмов, удостоилась она чести быть захороненной в этой монастырской обители.
  Я осветил фонарем могилу. Надгробие - из белого каррарского мрамора, барельеф представлял собою ангела с чашей, как и было обозначено в плане.
  Отойдя от могилы на необходимое расстояние, я вынул из рюкзака лопатку, и, с большими трудами, расковыряв эту древнюю землю, поднял каменную плиту.
  Затем начал копать и отбрасывать в сторону землю, которая, как мне показалось, пахла могильными червями и костями.
  Спустя время что-то звякнуло о лопату. Осторожно, обкапывая вокруг рыхлую землю, увлажняющуюся благодаря дождю, я извлек из земли небольшой металлический ларь, больше похожий на железную шкатулку.
  Я начал очищать шкатулку от земли, как послышались шаги.
  На аллее у могилы застыла фигура, полускрытая высоким кустом.
  Я схватил фонарь и направил на непрошенного гостя, и в тот же момент щелкнуло оружие. Похоже, пришедший собирался меня застрелить, но пистолет дал осечку. Луч фонаря заставил его закрыться руками, в снопе света мелькнула черная тень. Он вновь щелкнул пистолетом - раз, второй, но выстрелов не последовало.
  Возможно виною всему был дождь.
  - Эй вы! Что вам нужно?! Почему хотите меня убить?! - громко спросил я.
  Ответа не последовало. Теперь пришедший, отчаявшись, бросился на меня с палкой, с которой, наверное, пришел, и я отбил удар тем, что у меня было -саперной лопаткой.
  Его лицо попало в свет фонаря, стоявшего на каменном столбе, и я узнал Глеба, моего попутчика. Его ржавые волосы слиплись, как мягкая трава, а длинное лицо напоминало нож.
  - Вы? Но зачем вам все это?
  - Отдайте, - промолвил он, глотнув слюну и вытирая лицо от дождя, - отдайте контейнер мне и убирайтесь прочь!
  И он сделал новый шаг вперед, покачивая увесистой палкой, и протягивая руку, стремясь получить желаемое.
  Его лицо изменилось, теперь оно приняло какое-то звериное выражение, схожее с бульдожьим, а откуда-то появившийся яркий свет сделал пространство у могилы ярко освещенным, и, я заметил, что изменения в моем сопернике продолжаются, теперь он был одет в какой-то старинный костюм, с большим воротником, и конусообразный, схожий с испанским, плащ. На голове у него была шляпа.
  А в руке его была уже не палка, а сверкала шпага, которой он рассекал пространство, как будто отгоняя капельки дождя.
  С изумлением заметил я собственное преображение: на мне был камзол, укороченные рукава которого были украшены кружевными манжетами, узкие панталоны до икр, с разрезами на уровне колена.
  В руке тоже колыхалась острая шпага.
  Он быстро перешел в атаку, и я вынужден был защищаться как умел, но потом, осмелев, сам перешел в контратаку, сделал выпад, и ранил его в руку. Он зашипел, перехватил шпагу в другую руку, умело применил защиту и перешел в яростное и злобное наступление. Споткнувшись о могильную плиту я упал, а он навис надо мною, приставив в шпагу к моему горлу, захохотал довольно, наступил на мою шпагу и сломал ее, но, потом оглянулся в поисках контейнера. Он открыл его, чтобы удостовериться в содержимом, быстро сунул за пазуху что-то длинное, а потом начал листать какие-то бумаги. Увидев что-то в бумагах, видимо, изумившее и напугавшее его, он дико закричал и свалился замертво.
  Пространство погрузилось во мрак, погас даже фонарь на столбе. Лишь откуда-то появившийся ветер, пришедший на смену дождю, усилился, колебля тонкие ветки. Я встал, поискал в кармане спички. На мне была привычная мне одежда, безо всяких намеков на старину.
   Спички отсырели, но, после третьей сломанной, мне удалось зажечь фонарь.
  Неподалеку навзничь лежал человек в обычной городской одежде. Я аккуратно собрал и сложил чуть подмокшие листки, а потом сунул руку за пазуху моего соперника, бывшую еще теплой, вытащил небольшую коробку и вскрыл при свете фонаря. Внутри, на бархате лежали драгоценные камни, брызнувшие в лицо разными цветами.
  Сложив весь клад в рюкзак, я начал думать о том, что же делать с Глебом. Я пощупал его пульс, мне показалось, что он едва чувствовался, но потом прекратился. Напавший на меня человек был мертв.
  Мне не оставалось ничего иного, как уложить его длинное и худое тело на мраморную скамью, в надежде, что днем сторож, или посетители кладбища найдут его и заявят куда следует.
  Затем я пошел по аллее между могил все быстрее. Но, во мраке, видимо, перепутал направление. Я то и дело натыкался на различные надгробия с крестами, забредал в тупики...
  Когда я, отчаявшись, сел на ближайшую скамью, чтобы передохнуть, вокруг меня ветер шевелил кусты, с которых то и дело капало. Мне не хотелось дожидаться утра, чтобы найти дорогу, но я боялся заплутать в темноте, войти в реку или в болото, запах которого чувствовался где-то рядом.
  Вдруг ко мне начал приближаться огонек. Я подумал, что быть может это сторож, и приготовился рассказать историю о том, как заплутал, разыскивая нужную мне могилу.
   Человек приблизился ко мне с колеблющейся свечой в руке. Я похолодел - пришедший не касался земли, он плыл над травой, словно призрак. Я не раз читал о привидениях на кладбищах, кроме того, я был сам причастен к этому племени, но это не помешало мне здорово испугаться!
  Еще более я изумился, когда узнал в бледном светящемся призраке черты покойного Щедрова.
  Я хотел сказать ему что-то, но он прижал палец к губам, призывая молчать, и дал знак рукой, приглашая за собой.
  Я молча шел за ним вслед, сминая траву, отклоняя ветви кустов и деревьев. Мне так хотелось поведать ему о том, что я нашел его бумаги, а значит частично уже выполнил данное обещание, но не решался подать голос. Спустя примерно полчаса он показал мне мост и пропустил вперед.
  На реке клубился туман, уже серело. Я обернулся, чтобы поблагодарить его, но сзади никого не было.
  Я шагал и думал, почему лицо Глеба еще в поезде мне показалось смутно знакомым? Наконец в голове возникла картинка: комнатка в коммунальной квартире сорок четвертого года, таинственный гость, беседа... Да это сцена из "Агасфера" - повести, написанной Всеволодом Ивановым. И Глеб до боли напоминал мне этого Агасфера! Так что же так напугало Глеба, что такого страшного он увидел на листке из архива Щедрова?
  Впрочем, времени на размышления не было. Я поспешил в город.
  
  ***
  О том, как я вернулся в гостиницу, как уехал из города - нет смысла подробно рассказывать.
  Одного я боялся - сообщников Глеба. Кем бы они не были - работниками органов, рядовыми гражданами, каким -то чудом узнавшие тайну, людьми или нелюдями - в любом случае встреча с ними не была для меня благоприятной.
  Щедров оказался пророком! Его трудами заинтересовались, и в столице была создана государственная комиссия по изучению его наследия.
  Возглавлял ее профессор Млечин, достаточно известный ученый и порядочный человек.
  К нему я и поехал, узнал в университете его телефон. Потом позвонил ему домой, сообщив, что у меня есть важный архив Щедрова. Млечин разволновался и просил меня немедленно приехать к нему!
  Мы долго говорили с ним за чашкой ароматного чая, обсуждая важные детали, а потом Млечин внимательно посмотрел архив. Восторгу его не было границ! Это были важные научно - философские труды, некоторые даже выходили за рамки тогдашней науки! Впрочем, я не специалист, и подробностей уже не помню. Возвращался я домой с чувством выполненного долга.
  Алмазами я распорядился по-своему. С помощью профессора Данчева, с которым я поддерживал связь до его кончины, я обменял их на деньги.
  Оставалось достойно жить и работать, растить сына, и ожидать нового поворота в моем земном существовании.
  
  ***
  Далее на отдельном листе отец писал, что он подготовил мне подарок - дом у моря уютный с 4 комнатами, большой верандой и кухней, небольшим участком земли и хозпостройками.
  
  
  ГЛАВА ВОСЕМНАДЦАТАЯ КОНЦЕРТ СКРИПИЧНОЙ МУЗЫКИ И ПОЯВЛЕНИЕ МАЛЬЧИКА
  
  Взяв хозяйственную сумку, я вышел на улицу и двигался по городу со слезами на глазах, забыв о цели. Тоска распирала меня, мне так хотелось гармоничных и добрых отношений, мне так хотелось идти вот так просто по городу вместе с отцом, чувствовать то, что он чувствует, волноваться из-за того, из-за чего волнуется он, радоваться его радостям.
  Я так жалел и так проклинал себя, что при жизни так мало уделял ему внимания, мало заботился о нем, был глух и черств и иногда не мог найти доброго верного слова. Почему мы так поступаем, почему мы так холодны к своим близким, откуда это чувство слепого эгоизма, стремление во всем видеть только себя, желание все переваливать на чужие плечи, или откладывать на потом. Хотя иногда можно просто подойти и сказать: "Папа, я рядом. Как ты?"
  Я ходил по городу и стремился уйти куда-то от себя, далеко; я хлебал теплое пиво, я возносился на колесе обозрения над красными крышами города, над флюгерами и дымарями, над антеннами и голубятнями, над деревьями и птицами, и думал о жизни, и о счастье.
  Уже спустя два дня я встретился с Наташей и все рассказал ей, показал ей план дома, нарисованный отцом, рассказал о его последних приключениях.
  Вечером мы пошли на концерт скрипичной музыки, на котором играл Володя.
  Я не помню, что он играл. Но волшебство охватило меня с первых же тактов.
  Действие происходило в заснеженной северной стране. Над хмурыми суровыми голыми скалами, абсолютно не страшась холода и бури, поднимался небольшой тусклый лучик света. Так нежно и немного торжественно начинался концерт.
  Звучность скрипок нарастает, медовое солнце постепенно поднимается, но усиливается ледяной ветер. В небольшой мелодической каденции перед связующей мы видим горных троллей, не страшащихся бурных вихрей, и в честь торжества жизни, исполняющих танец.
   И тут Володя начинает побочную тему. Его скрипка - словно роскошный, переливающийся цветок в холодном синем царстве, его игра - волшебная, притягивающая, буквально светящаяся изнутри музыка. Дальнейшая мелодия демонстрирует величие северных скал, высоких и извилистых фьордов, шум бурно-пенных приливов. Главная партия в этой части - это северный вечер, когда огромные тени скал поглощают в себя редкие солнечные лучи, пытающиеся пробиться к земле.
  И вдруг луч падает прямо на блестящую снежную шапку горы, создавая грандиозное прощальное свечение. Побочная мелодия в репризе - это уже ночное северное сияние - те же краски, что у цветка в экспозиции, но более лирические, возвышенные оттенки чего-то прекрасного и недосягаемого... А затем разыгрывается ночная метель - и так завершается первая часть. В ней природную стихию пытается одолеть человек - пассажи мчатся наверх, к высшей ступени, но не могут преодолеть зловещий бури, сильный порыв ветра, валит с ног и заставляет отступить, а затем с грохотом уносит тебя в бездонное ущелье, засыпая сверху лавиной...
  Эта музыка родила у меня яркие видения. Я увидел заснеженный лес, и отца, смотрящего на непонятный, новый для него мир с лицом несдающегося человека, увидел печальное и мудрое лицо Щедрова на закате весеннего солнца, свою мать - красивую и молодую, шагающую в легком сером пальто и берете по весеннему городу... Все это пронеслось передо мною, как эпоха, как жизнь, в которой переплелись радость и печаль, добро и зло...
  ...Ошарашенные, просто очарованные музыкой и мастерской игрой музыканта, мы вышли с Наташей на вечернюю улицу.
  Легкий ветер нес в себе запахи осени, а звезды падали, словно слезы, и мы не успевали загадывать желания.
  К нам подошел Володя - торжественный, во фраке, но без привычного монокля и глумливой усмешки, и спросил, как нам его игра.
  "Волшебно", "божественно", - так отвечали мы, еще пребывающие в восторге от его музыки, от пронзительного ее исполнения.
  Я пожал ему руку, а он охватил ее и второй, а потом взял и Наташину руку, и задержал их в своих больших, мастеровитых руках, улыбаясь, радуясь вместе с нами. В глазах его едва виделись слезинки, утопая в темных озерах печали...
  Мы шли по городу с красными черепичными крышами, шумел ветер, летели листья, падали звезды, и я гадал, что же с нами будет, что нас ждет далее, какая судьба своими картами выложится перед нами?
  Я держал теплую руку Наташи, которая обещала мне все же что-то хорошее...
  У подъезда на скамейке маячили две тени - маленькая и большая.
  - Кхм. А мы вас ждем, - хрипловато известил небрежно одетый бородач.
  Я насторожился и исполнился воинственной решимости - опять посланцы Лягушина?
  Бородатый человек отвел глаза, не выдержав моего сурового взгляда, и сказал виновато:
  - Вот вы сказали давеча... Когда у меня ночевали. Просили сынка моего привести. Дали адрес свой. Обещали в школу пристроить.
  Со скамейки встал белоголовый мальчишка с синими глазами, в которых были любопытство и какая-то надежда.
  Бородатый замялся, пахнув на меня табачищем.
  - Ну, ладно, мы не вовремя... Ну мы, того, пошли тогда, чего уж...
  Я жестом остановил их.
  
  ПОСЛЕСЛОВИЕ ОТ АВТОРА
  
   Эти записки мне достались от крепкого загорелого человека лет пятидесяти, с выцветшими светлыми глазами, с которым познакомился на берегу во время морского путешествия.
  Он пообещал мне нечто потрясающее и удивительное. И пока я, сидя на веранде его красивого дома, из которого видны были синие морские дали, с интересом читал его рукопись, он, волнуясь, вышагивал рядом, дымил трубкой, да следил за моей реакцией.
  Закончив читать, я, немного потрясенный, спросил об истинности этих событий и о возможности все это напечатать.
  - То, что произошло - это абсолютная истина, - сказал мне Юрий Романович Шаров, тут же попросив свою кругленькую полноватую, с добрым и открытым лицом, жену Наталью, принести нам чайку.
  - У меня чай особый, на южных травах, - сказал он, разливая зеленовато-желтую жидкость по чашкам.
  А затем добавил:
  - Я не против, если вы все это напечатаете. Только имени моего на обложке не должно быть. Это ни к чему. Я не писатель, не ученый какой-нибудь, да и вообще, человек обыкновенный и незаметный. Море, ветер, дом, хорошая жена, мои любимые дети и внучка - больше ничего мне не надо...В тексте, конечно, можете меня упоминать - пожалуйста, но не более!
  Дальше, по меткому замечанию Натальи, Юрий Романович "сел на своего любимого конька", и, то и дело выпуская из трубки пахучий дым, завел долгий интересный разговор о призраках, потустороннем мире, о чем у него была собрана впечатляющая библиотека. Но я не считаю нужным приводить этот разговор здесь, дабы не утомлять читателя, хотя и записал его рассказ на диктофон. Я хочу как-нибудь написать отдельную статью об этом, с комментариями специалистов.
  Но я не мог не спросить такого загадочного и гостеприимного хозяина о дальнейшей судьбе героев этой рукописи.
  Шаров вздохнул, и начал рассказывать, похлебывая уже третью чашку чая.
  - Ну, главный герой - вот он я. Работаю в рыбной артели нашего поселка электросварщиком. Вот, на старости лет, решил собрать дневниковые записи о своем отце...Наташу вы видели - вот уж скоро тридцать лет, как мы вместе. Наша дочь Поля - фотокорреспондент большого журнала "Тайны мироздания". Полина Шарова - так она подписывается. Ее хобби - снимать на пленку различные аномальные явления. Поэтому она много путешествует по миру, бывает в старинных замках, в заброшенных уголках земного шара, в поисках различных фантомов и прочих чудес. У меня уже есть внук - Алексей...
  Тот мальчик, которого я устроил в школу, можно сказать мой приемный сын Николай, закончил мореходку и ходит по морям в дальние рейсы. Ведь часть его детства прошла на берегу моря, и он полюбил его.
  Никодимыч умер не так давно - были на его похоронах. Что поделаешь - сердце, возраст.
  - А как же - Володя, скрипач?
  - Володя эмигрировал давно, еще в конце семидесятых, произвел фурор своей игрой в Штатах. Он имеет очень пристойный заработок, на его концерты валом идут зрители. Но в личной жизни он одинок. Наверное, не каждая женщина решится жить с таким необычным человеком. Хотя любовных романов у него была тьма. Мы изредка общаемся с ним по интернету, исключительно - на Новый Год.
  - Я не могу не спросить о судьбе настоящего Романа Шарова.
  - Ну, что значит настоящего? - сверкнул гневливо глазами Юрий Романович. - Вы имеете ввиду Романа Тайна? ... Я своего отца считаю настоящим, а тот... Удивительно, но он и его сестра куда-то таинственно исчезли. Из журнала он ушел. Что было дальше с ними - неизвестно. Конечно, их нет уже в живых...
  Наговорившись всласть, мы с хозяином посмотрели местные береговые красоты, и я поспешил откланяться.
  Уже дома я внимательно перечитал рукопись Шарова и решил ничего в ней не менять. Лишь в некоторых местах сделал небольшие исправления стилистического и орфографического характера.
  
  Май-август 2015
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"