Греб Александр Викторович : другие произведения.

Белые ночи Федора Михайловича Достоевского#

А все дело в том, что Федору Михайловичу Достоевскому был дан дар - он во сне книги читал, снились ему книги. Разных времен. На разных языках и разных стран. И именно не рассказы, повести, то есть не произведения - а книги. С корочкой, оглавлением, комментариями и предисловием. Ему снились книги...

Ему снится Пелевин. Он просыпается в холодном поту в третьем часу ночи в своем доме в Старой Руссе. Рвет на себе волосы. Пьет водку. Бьет розгами по заднице свою служанку Анну Сниткину. Ничего не помогает. Он никак не может успокоиться. Он узнал, что Пелевин получил Букеровскую премию. И не уверен, что ему бы дали ее за Бедных людей и Идеального мужа. Такое с ним было и раньше - когда он впервые прочитал Сенеку. Но там по крайней мере не было официального признания. Да и не русский все-таки, не так обидно. А здесь - публично признан. Надо же было приключиться, что под старость лет судьба послала ему (Ф. М.) такое испытание - Пелевина. За что? Всю жизнь он старательно и прилежно трудился. Писал. Переписывал. Работал над заглавиями. (У него даже были каталоги таких названий). Но год от года сны, его, Федора Михайловича, сны приносили ему все более и более невыносимые страдания. Персонифицированные страдания. Теперь это был Пелевин. Давно уже каждую ночь Ф. М. ложился спать с ужасом, именно с ужасом. Когда-то ему стало весомой поддержкой в его мытарствах мужеложство Горация. Он с тех пор так и успокаивал себя: говорил себе в трудную минуту: я чище чем Гораций, и произведения мои поэтому прекраснее и лучше его. Но однажды в одной из римских книг (кажется у Парисифия) он прочитал, что античность времен Горация была лишена деления на гомо- и гетеро-сексуализм и Гораций потому-де не был педерастом. Просто не мог им быть. П о определению. Это что же значит... Выходит, живи он (Ф. М.) в 1 веке нашей эры - и он (страшно даже подумать! Он - и - ...) мог быть этим самым. Да нет, он бы не стал. Не опустился бы до такого скотства. Вот Пелевин, усмехнулся про себя Ф. М., тот бы наверняка мог бы... А может и он, Ф. М. стал? И кем бы тогда он был? Как это у них называется? Ох, а у нас-то... Не поняли бы...Нет, раз я даже не могу подумать, как у них это называется, значит, не мог бы. Я ведь - православный. Я - учитель. Духовник, светоч. Даже и в Рим меня никогда не тянуло, так, чтобы по настоящему. Не Гоголь какой поди...

Вот в таких мучениях и жил Федор Михайлович Достоевский. Но бывали и приятные минуты. Иногда ему снились сравнительно слабые или средние книги. Ф. М. просыпался в такие дни довольным и считал себя достойным и талантливым сочинителем. Потому - позавтракав, садился и писал. Именно после такой ночи он однажды принялся за Подростка. А Пелевин... Он снился ему на протяжении последнего полугода. Иногда снились вещи попроще, такие как Луноход. И становилось легче. И снова писались Братья Карамазовы. Но попадалась стоящая вещица - и руки буквально опускались. Так было с Жизнью насекомых, Затворником и Шестипалым, а особенно с Чапаевым и Пустотой.

Однажды поняв, что ни с прошлым, ни с будущим ему не удастся тягаться, он решил творить настоящее. Он начал работать на создание истории русской литературы. Он отбирал авторов своего уровня, пропагандировал их, писал статьи. Вступал в жесточайшую полемику. Даже объявил борьбу за полновесную художественность в литературе, против господства одностороннего отрицательного направления. Находил каждому свое место. Нашел и себе почетное место. С этой целью в конце 70 гг стал регулярно выступать перед публикой с чтениями (глав из своих произведений, Гоголя, а особенно Пушкина). Пушкин Ф. М. Особенно нравился потому, что с одной стороны несомненно обладал некоторым талантом, а с другой - был поэтом, и поэтому, не был конкурентом Достоевскому-романисту. Правда, Пушкин назвал своего Онегина романом. Но Ф. М. Великодушно опускал на это глаза, а на своих чтениях все чаще читал Пророка. И сравнивал образ поэта-пророка, манифестируемый Пушкиным, со своей фигурой. Окончательно утвердилось за ним это звание после речи на открытии памятника Пушкину в Москве 8 июня 1880 г.

На склоне лет Ф. М. вдруг понял, что мог бы использовать прочитанное во сне - включать наиболее удачные отрывки в свои книги. (То есть неверно было бы сказать, что Ф. М. никогда этого не делал. Его знаменитая монетка, которая падает подпрыгивая. Образ князя Мышкина, позаимствованный у Федора Михайлова.) Но когда он попытался в один текст включить отрывки из разных сочинений, то получилась достаточно спорная и противоречивая книга Дневник писателя. Поэтому в дальнейшем Ф. М. только сравнивал все прочитанное с собой. Работа эта была весьма специфична и со временем он даже перестал дочитывать книги до конца. Где-то с 5-10 страницы ему становилось понятно, лучше чем у него написано, или хуже.

А однажды, в белую Петербургскую ночь, Федор Михайлович прочитал книгу Метельниса. И не понял, что это. О чем. И зачем. Книга была не понятна. Но дело было не в языке. Языки во сне не имели значения. Книги были понятны вне зависимости от того, на каком языке они были написаны. Штайн, Пьецух, Кавабата, Ауэзов, Гессе, Мандельштам, Петрарка и Грейвз - все они были понятны. Некоторые - не до конца, но понятны. А Метельнис. Он был совсем другой. Не похожий на Ф. М. Это был писатель из того времени, где Ф. М. уже не читали. А очкарики-филологи ставили в ряд с посредственными, третьесортными поэтами и писателями. Это был писатель времени, когда Ф. М. был уже никому не интересен. Скучен. И понятен. Банален. И пошл. А Метельсон - был не понятен. И при этом читаем. И популярен. И почитаем. Книгу, чье третье переиздание прочел Ф. М., Метельсон написал в 23 года, а в 24 стал лауреатом 14 международных литературных премий. Федор Михайлович умер. Двадцать восьмого января тысяча восьмисот восемьдесят первого года. За его гробом шла многотысячная толпа, у могилы на Тихвинском кладбище Александро-Невской лавры произносились горячие речи.

# Ф. М. Достоевский - прозаик, журналист, публицист. Автор романов Бедные люди, Преступление и наказание, Подросток, Игрок, Идиот, Бесы, Братья Карамазовы.