Граф Минна : другие произведения.

Птицы не падают

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Школа кожевенного мастерства: сумки, ремни своими руками
Оценка: 6.56*7  Ваша оценка:
  • Аннотация:
    Раньше назывался "Осень. Герман. Старый парк". Про любофф, естесссно... 1 место на конкурсе нереалистической прозы. А в Питере по нему в театральном институте спектакль поставили :)

  
   Уж полдень близится, а Германа все нет.
   Снова выглядываю в окно. Нет, вот он. Стоит.
   Как обычно - встрепанный и слегка смущенный.
   Ждет.
   Я смотрю на часы и ужасаюсь. Пара мадам Чеперичкиной вот-вот начнется. Говорят, она потом на экзаменах звереет, если к ней на лекции опаздываешь, и стервенеет, если вообще не приходишь.
   Я вылетаю из квартиры, забывая накрасить один глаз. Приходится возвращаться. Минуты предательски утекают сквозь пальцы.
   - Привет, - нерешительно говорит он, когда я на ходу едва в него не врезаюсь.
   - Привет, Гошка.
   Бог его знает, почему мы всегда называли его Гошкой. "Герка" было бы правильнее. Но "Гошка" ему больше подходило.
   Я целеустремленно чешу вперед - успеть бы на остановку, к приходу чудесного двадцать седьмого, что доставит меня прямо к дверям родного вуза, чтобы я смогла выслушать всю жизненно необходимую информацию о русской критике восемнадцатого века. Чтобы не упустила ни капли - иначе как я буду жить дальше, необразованное чудовище?
   Герман плетется за мной. Не отстает. Не то чтобы у него были такие уж длинные ноги - просто я всегда была малявкой. Пигалицей. Высокий каблук прибавляет роста, зато длину шага почему-то уменьшает. Я бегу, он плетется, а в результате получается - двигаемся рядышком.
  
   У Германа лисьи глаза, серые с зеленью, и мягкие губы такой совершенной формы, что институтские донжуаны удавились бы от зависти. Герман молчалив и необременителен. Он ничего не требует и никому не мешает. Идеальный поклонник для замужней дамы. Он страшно боится мне надоесть; если я рассержусь и прогоню его, он исчезнет надолго. Может быть, навсегда. Но я не прогоняю, и по утрам он исправно появляется у моего дома, чтобы вот так пройтись со мной рядом.
   Иногда он приходит каждый день. Иногда исчезает на неделю-другую, и тогда его взгляд становится особенно виноватым. Но я встречаю его как обычно, и он успокаивается.
   - Гошка, - говорю я, - что тебе сегодня снилось?
   - Ты, - отвечает он. Он не рисуется и не льстит; честный ответ на простой вопрос.
   Я тоже видела его во сне. Но об этом я ему, пожалуй, не скажу. Сон был сумбурный, бестолковый и очень солнечный.
  
   Герман провожает меня до остановки. Мы успели: вожделенный автобус как раз показывается из-за поворота.
   - Помнишь, мы здесь гуляли? - он кивает в сторону парка за кованым ограждением.
   - Помню, Гошка, - осторожно соглашаюсь я. - А еще помню, что завтра у тебя день рождения.
   Он виновато улыбается.
   - Тебе на учебу... - голос у него почти бесцветный: сейчас я сяду в автобус и укачу получать высшее образование. Он останется здесь и снова будет меня ждать, чтобы проводить до дома.
   - А знаешь что... - выпаливаю я - быстро, чтобы не передумать. - Знаешь что, ну ее, эту учебу. Пойдем, погуляем?
   В конце концов, завтра у него день рождения. Чем не повод?
   Он вскидывает ресницы - у него всегда были самые длинные ресницы, все девчонки вздыхали, - и в его глазах я вижу чистое детское счастье.
  
   Мне двадцать семь лет. У меня респектабельный муж, ходит в детский сад ребенок, а "высшее образование" - долгая песня, которая мне уже порядком надоела. Я старше всех на курсе, потому что поступила не сразу, а потом брала академ, а потом еще три года просидела дома с ребенком, и одногруппники всерьез считают меня пожилой теткой, хотя для мужа я - вечное дитя. И никто из них не подозревает, что я прогуливаю сегодняшнюю лекцию в обществе Гошки, которому - семнадцать. Я прогуливаю с ним регулярно, и он каждый раз радуется, как ребенок.
  
   Мы берем штурмом ограждение - до ворот далеко. Герман легко перемахивает невысокий кованый заборчик и галантно подставляет мне ладонь - в качестве ступеньки.
   Парк засыпает. Рыжие листья лениво опускаются на мокрый асфальт, чтобы приклеиться к нему, словно капельки краски к потемневшему холсту. Яркие мазки слишком щедрого художника. Что толку тратить столько краски на картину, которую все равно потом загрунтует другой, холодный, безжалостный, чтобы чистый снежный лист расчертить ломаными контрастами голых веток?
   - Осень, - вздыхает Герман.
   - Да, - говорю я. - Снова осень.
   Он закуривает. "Курить вредно", - едва не брякаю я, но вовремя одумываюсь. Пусть курит, если хочет. Мой взгляд, как привязанный, следует за его рукой. На тонком загорелом запястье - полоска белой кожи, след от часов.
   Часов нет.
   Разбились.
   Такое случается.
  
   Медленно-медленно вращается колесо обозрения. Самое высокое колесо из всех, что я знаю. Крыши города плывут под нами. Новенькие, блестящие, яркие - и древние, обшарпанные, что почти теряются среди осенней пестроты. Мне не до красот - я вцепляюсь в поручень; пальцы немеют от напряжения.
   - Трусиха, - смеется Гошка.
   - Где уж нам тягаться с героями, - мрачно отшучиваюсь я. - Вам, смельчакам, все одно - что крыша, что седьмой этаж... вы ж летать умеете. Птицы не падают.
   Я вижу его лицо и осекаюсь.
   Он отводит глаза.
   Дура.
   - Прости, - быстро говорю я. - Но... я ведь не могу это забыть.
   Герман молчит. Мои мысли мечутся, как синицы, случайно залетевшие в комнату и бьющиеся в поисках выхода - окно по-прежнему открыто, но птицы колотятся в соседнее, запертое, и никак не могут догадаться, куда лететь, чтобы вырваться на волю. Пока я лихорадочно соображаю, как спасти положение, он лукаво прищуривается и начинает вращать кабинку.
   - Это страшная месть, - говорит Герман. - Пристегните ремни безопасности. Сейчас мы раскрутимся, сорвемся и полетим. Куда ты хочешь? К морю?
   Я злюсь, он улыбается. Похоже, меня простили.
  
   Я смотрю на его неуверенную улыбку, вижу маленькую трещинку на нижней губе, и меня вдруг охватывает такая невероятная нежность, что в груди закипают слезы. Целая река слез. Чтобы их сдержать, нужно строить плотину. Я начинаю болтать - все, что приходит в голову.
   Слова, слова, множество слов, и все только для того, чтобы остановить готовую выйти из берегов реку. Я заваливаю его глупыми новостями и несущественными подробностями. Я прячусь за слова, как за щит. Плотина готова. Я снова - взрослая дама, эффектная, оживленная и немножко циничная. Он слушает, серьезно глядя мне в лицо. Пожалуй, даже слишком серьезно для своих семнадцати.
   Я никогда не расспрашиваю его. Зато ему известно обо мне все. Чем в прошлом году болела моя дочь, какой проект занимает сейчас мысли мужа, какое платье я собираюсь надеть на Люськин день рождения... О чем я обычно мечтаю, глядя в окно автобуса. О чем думаю перед тем, как заснуть. С чего начинается мое утро и как проходит каждый мой день.
   Я не знаю слушателя лучше, чем Гошка. У меня нет от него секретов. Правда, ни одного.
  
   Мы бродим по аллеям. Пытка колесом обозрения закончилась. Под ногами - надежная твердь асфальта.
   Снова начинает моросить дождь. Тонкая Гошкина джинсовка быстро темнеет. На его спутанных волосах блестят мелкие капли.
   - Тебе не холодно?
   Он непонимающе смотрит на меня. Ах да, я совсем забыла: Герман Птица не мерзнет. Он даже зимой не надевает шапку, его вечно растрепанные волосы греют лучше любого головного убора. По крайней мере, он утверждает, что это именно так.
   Фамилия Птица ему очень подходит. Гошка бывает поразительно похож на взъерошенного воробья. Особенно - когда обижается. Правда, обижается он не часто...
   - Ну, если ты такой горячий, может, съедим по мороженому? - мой голос вкрадчив, как у змея-искусителя.
   Герман колеблется. У него нет денег. Совсем.
   - Брось, я угощаю. Это же моя идея.
   Он всегда любил мороженое. А в парке открыли новое кафе. Догадались, что взрослые люди тоже могут захотеть сладкого. Здесь варят потрясающий кофе, играет изумительная музыка, а в воздухе витает аромат гриновского "Фанданго". Сюда приходят погрустить и согреться.
   И поесть мороженого.
   Мне - с шоколадом и коньяком, Гошке - с гранатовым сиропом.
   А мне еще коньяку отдельно. Я, в отличие от Германа Птицы, живой человек, и от холода и сырости меня пробирает дрожь.
  
   Раньше он не был таким виноватым и нерешительным. Раньше Гошка - безбашенный, бесшабашный Гошка - гонял в дождь на ревущем байке и нырял с обрыва, погружаясь в воду без единого всплеска. Понятия "страх" в его словаре не было. Теперь он ходит за мной преданным песиком и боится, что я его прогоню. Боится, по глазам вижу.
   - Хочешь коньячку? - предлагаю я.
   Он качает головой.
   - А, ты еще маленький, - я смеюсь, а внутри звенит струна. Натянутая так, что, кажется, вот-вот лопнет.
   Герман улыбается. Он всегда улыбается. Как будто просит прощения... за то, что он есть.
  
   Но мне уже хорошо, мне почти весело, я согрелась, и теперь можно маленькой ложечкой подцеплять сладкие холодные горки и позволять им медленно таять во рту. У меня слабость к этому кафе. Здесь кажется, что ты выпал из общего потока и оказался вне времени. Здесь - Вечность. И рядом Гошка. А мне нравится, когда он рядом.
   Играет неизменная "Besa me", и мы танцуем. Танцуем только взглядами. Нам не хочется вставать из-за стола, мы держимся за руки и смотрим друг на друга, купаясь в знойной мелодии. Музыка кончается, и он прикасается губами к моей руке. Мальчик, воспитанный улицей, с манерами лицеиста... Мне даже острить не хочется.
  
   Когда он выходит покурить (здесь можно, но он все равно отправляется на улицу - полюбоваться дождем, не иначе), ко мне подскакивает живчик из-за соседнего столика.
   - Разрешите вас пригласить?
   - Спасибо, - отвечаю я, - но я с другом.
   Он смотрит на меня, как на сумасшедшую, и ретируется.
   Конечно, Герман скорее похож на моего младшего брата, чем на "друга". На младшего брата с усталым лисьим взором.
  
   Мы возвращаемся. Сумерки заглядывают в наши глаза. День прошел с пользой - мне удалось забыть обо всех делах. Мокрый асфальт блестит, отражая свет фонарей. "Besa me...", - напевает Герман, подхватывает меня, и мы танцуем танго под сыплющимся на город мелким дождем. Мне так хорошо, что начинает кружиться голова.
   - Ты здорово танцуешь, - говорит он, когда мы дотанцовываем до подъезда.
   - У меня было время научиться, - я стараюсь отвечать как можно беззаботнее, но горло перехватывает. Он подозрительно вглядывается в мое лицо. Я прячу глаза.
   - Так, - строго произносит он. - Это что еще за штучки?
   - Ничего, - быстро отвечаю я, у меня аврал - плотину снова размывает, все силы брошены на ее укрепление.
   - Ты пахнешь Вечностью, - сообщает он тихо.
   - Это мои любимые духи, - отзываюсь я. Это правда. "Eternity" - так они называются. - До завтра?
   - Завтра суббота...
   Ах да. Суббота.
   По выходным его не бывает. Он знает, что в выходные мне не до него. В выходные я страшно занята. Я замужняя женщина, я пеку пироги для своей семьи, вывожу ребенка в театр, общаюсь с супругом, убираю квартиру, что-то читаю, с кем-то болтаю по телефону и занимаюсь кучей никому не нужных вещей вместо того, чтобы снова отправиться бродить по городу в обществе Германа.
   - Тогда просто - пока.
   - Целоваться не будем? - обреченно спрашивает он.
   - Ну почему же не будем, - браво возражаю я. Мне совершенно безразлично, что подумают соседи. Они посторонние люди, а Гошка... это Гошка.
   Он легко, почти неощутимо касается губами моего лица.
   И вот тогда плотину все-таки прорывает, и я начинаю реветь. Я утыкаюсь ему в плечо и рыдаю, как идиотка.
   - Не плачь... ну не плачь, пожалуйста, - просит он.
   Но слезы текут и текут, и не кончаются, их ужасно много, и я никак не могу их остановить.
   Гошка, повторяю я. Гошка, Гошка, зачем ты туда полез? Кого ты хотел защитить? Какого черта - драка в чужой общаге, ни одного знакомого, седьмой этаж... У тебя что, затмение наступило? А мне что теперь делать? Всю жизнь позволять провожать себя до остановки? Ты будешь сначала годиться мне в младшие братья, потом в сыновья, потом во внуки? Что мне делать, Гошка?!
   - Извини... - говорит он. - Не надо было мне приходить.
   - Заткнись, - я обрываю его сквозь слезы.
   - Мне не надо приходить... Но я не могу, - говорит он. - Я боюсь, что ты тогда меня забудешь.
   - Дурак, - отвечаю я. - Я никогда не забуду тебя.
  
   - Девушка, вам плохо?
   Откуда-то взялась сердобольная тетушка. Почему она не может спокойно пройти мимо, как все остальные? Какое дело ей до незнакомой девицы, которая стоит у подъезда, рыдает и говорит сама с собой?
   - Мне хорошо, - отвечаю я так грубо, как могу.
   Она не виновата. Но я предпочитаю общаться со своими воспоминаниями один на один. Без посторонних.
  
   Дом пуст. Муж с ребенком укатили к бабушке. Прекрасно. Можно плакать сколько угодно, никто не помешает.
  
   ...Эта проклятая общага совсем недалеко от моего дома. То окно на седьмом, конечно, давно застеклили. Но я все равно вижу его таким, как тогда. Зияющий провал. Черная дыра. Проходя мимо, я всегда слышу звон бьющегося стекла.
   Я все понимаю, я знаю, что мне это только кажется. Но мимо я хожу редко, а если все-таки приходится, то стараюсь не смотреть вверх и зажимаю уши руками.
  
   Я ни разу не была у него на кладбище. Я даже не знаю, где его могила. Я не могу. Не могу, я никак не могу научиться думать о нем, как о мертвом. Этого я, наверное, не смогу сделать никогда.
   Он рядом. Он всегда где-то рядом. Стоит выглянуть в окно - и Герман помашет мне рукой. Как обычно. Я не выглядываю: сколько можно? Да и все равно я не смогу его увидеть из-за той пелены, что снова застилает мне глаза.
  
   У меня респектабельный муж, и ходит в детский сад ребенок. Я старше Гошки на десять лет. А была - на два года моложе; он всегда называл меня пигалицей. Если бы не та глупая драка, он тоже был бы сейчас серьезным дядькой. Отпустил бы бородку - он всегда смеялся над бородачами, его почему-то страшно забавляло, что люди так носятся с растительностью на своем лице. Носил бы очки, не без причины же он так щурится. Остриг бы свои отросшие волосы. И в нем ничего не осталось бы от того бесшабашного Гошки, который обожал забираться на крышу и показывать мне "город, вид сверху". А я боялась высоты, но все равно лезла с ним. Он был бы сейчас женат... может быть, даже на мне, а может и нет - да и какая разница? Наши дети ходили бы в одну группу детсада, вместе проказничали и шептались бы перед сном...
  
   Я закрываю глаза и шепчу:
   - Спокойной ночи, Герман.
   Где-то там, за окном, светятся те же звезды... И то же небо затягивает облаками. И кто-то под этим небом ссорится, кто-то мирится, кто-то радуется, а кому-то на все плевать.
   А я закрываю глаза - и всей шкурой чувствую, что на всей этой огромной планете нет, нет, нет и никогда уже не будет одного-единственного человека.
   Он остался в прошлом. А прошлого не существует.
  
   Но если оно все-таки есть - нанизанное бусинами убежавших дней на нитку времени, укрытое за звездной занавесью, в параллельном ли мире или где-то еще - он наверняка ждет меня там. Такой же молодой, такой же колючий, такой же безбашенный.
   Живой.
   А?
Оценка: 6.56*7  Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"