Гошо Нодарович Абашидзе : другие произведения.

История 1-го психогенератора Стервец ик-004 Ч (Нижние Бутаны)

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Школа кожевенного мастерства: сумки, ремни своими руками
 Ваша оценка:

  I
  Утром Чигаро привел меня к пещере. Он сказал мне:
  - Обязанность учителя - сделать так, чтобы его обязанности исчезли. Однажды учитель должен дать своему ученику возможность проявить себя без всякой посторонней помощи.
  Я понял, что он имеет ввиду, и мне на мгновение стало страшно. Я тревожно осмотрелся по сторонам. Моё внимание привлекла выбитая в скале пятиконечная звезда.
  - Чигаро, ты уверен, что я справлюсь?
  Он благосклонно кивнул.
  - Я же говорю, однажды учитель должен отойти в сторону. Поэтому как учитель я промолчу, а как человек...конечно, ты справишься! Самое главное - помни: ты можешь оказаться в одном из миров, подобных нашему, но только там человеческие взаимоотношения приобрели совсем другую форму. Это миры людей, но люди там не знают свободы, и вообще находятся на положении ослов. И что самое страшное, они не осознают своего рабства и всячески его оберегают. Но я уверен, что у тебя получится попасть в место получше.
  Его слова снова пробудили во мне страх, но я взял себя в руки, поклонился Чигаро и зашел в пещеру. Низкие своды почти физической силой надавили на меня, я почувствовал легкое головокружение. Я повернулся к входу и поскорее уселся в позу для транса. Чигаро перед пещерой уже не было. Прямо передо мной, шагах в двадцати от входа в пещеру, стояло хрупкое дерево. Я подумал о том, как легко быть деревом и осознавать мир таким, какой он есть, и постепенно своды пещеры в моих глазах стали приобретать размытые черты. По телу прошла теплая волна, и наступили покой и расслабленность. Я увидел, как от ветки дерева отрывается лист, его подхватывает ветер, и он начинает медленно падать на землю. В этот момент веки сами собой опустились, и я почувствовал еще большую расслабленность. Я видел вокруг только пустоту, таившую в себе тысячи путей.
  'Быть может, в пустоте есть истина, которую невозможно найти ни в одном пути?' - обратился я к невидимому собеседнику. Чигаро учил меня изгонять такого собеседника, считая его одним из проявлений субъективного человеческого начала. Я не должен был обращаться к тому, что накопилось в моем разуме и искало возможности прорваться в моё видение мира. Но сейчас я чувствовал, что не впадаю ни в какой субъективизм. Если этот собеседник и был проявлением субъективного, то в этом не было ничего плохого. Более того, у собеседника была форма - объемный овал бежевого цвета. Я понял, что это его голова, только лишенная деталей. И я стал наделять её этими деталями - у собеседника появился нос с горбинкой, широкие скулы, глаза, темные волосы. Наконец, появились щетина и рот, а лицо чуть покраснело. Я вдруг почувствовал любовь к этому образу, такую сильную, что хотелось сделать для него всё, и в то же время я не знал - что конкретно. Собеседник что-то говорил, лицо его было напряжено. Я понял, что у него есть руки, которыми он трясет меня за плечи. Затем откуда-то издалека, словно с той стороны широкой пропасти, я услышал:
  'Фёдор! Фёдор!'.
  В макушке появилась сильная боль, и я понял, что практика прошла успешно. Но что делать дальше - было непонятно. И я решил полностью посвятить себя этому образу. Откуда-то я знал, что его слова обращены ко мне.
  - Да, да, - отозвался я. Образ облегченно вздохнул и куда-то исчез. Я приподнял голову и только теперь осознал, что лежу на полу в каком-то темном помещении, в котором, кроме меня и собеседника, был еще один человек, сидевший за столом. У него была крупная голова и большой нос, в его образе читалась мужественность. Но в целом у обоих были примерно одинаковые лица с примерно одинаковым выражением успокоения.
  - Ну ты, Федор, даешь, - сказал собеседник, вытирая пот со лба грязной тряпкой.
  - Мы тут думали уже поминки справлять, - сказал большеносый, слегка посмеиваясь.
  Я почувствовал, что боль в макушке не проходит. Проведя рукой по волосам, я посмотрел на ладонь и вздрогнул: на ней была кровь. Чигаро мне ничего такого не говорил...
  - Сигару, чёль, захотел? - шутливо спросил большеносый. - Не, брат, не получится. 'Беломорканалом' обойдешься?
  Я послушно принял маленький продолговатый предмет и по какому-то наитию засунул его в рот. Мне поднесли огонь, рот наполнился дымом, но мне даже не захотелось кашлять. Дым приносил непонятное удовольствие.
  - Как тебя Герасим по башке красиво! - сказал большеносый и залился приглушенным хохотом. Собеседник - я знал, что именно его зовут Герасим - наполнял маленький сосуд прозрачной водой. Закончив, он подал сосуд мне. Полный благодарности, я залпом выпил содержимое и крякнул от удовольствия. Вода разлилась по телу теплой волной и принесла чувство успокоения и расслабленности, вызвав при этом смутные ассоциации. Ассоциации - этот удивительный маршрут от мысли к мысли - всегда были моим увлечением. Я мог отследить рождение, развитие и дальнейшие пути практически всего, что приходило мне в голову. Но вот впервые я не мог понять, откуда у меня чувство родства с этим моментом, не имеющим практически никакой предыстории. Размышляя над этим, я заснул и проснулся уже во время какого-то разговора.
  - Вот так и мрут русские люди, - печально и глубокомысленно говорил человек с большим носом. - Что бухают по подвалам и проламывают друг другу голову. А у немцев? У них вообще не бухают! Потому и порядок во всем!
  - Ато! И права свои, главное, защищают! - добавил Герасим. - А наши же что? Вон позавчера приезжал комиссар, сказал: авиационный займ увеличен на шесть процентов. У меня еще ладони сжались в кулаки, так и хотел ему морду расквасить...А если у немцев кто скажет платить хоть на копейку больше? Да ты что, тут же все поднимутся, выйдут, будут бастовать, громить полицию...а у нас? Ну, повысили так повысили. Ни хрена русский человек не умеет отстаивать свои права! Ни хрена!
  И он с силой стукнул по столу.
  - А, Федор проснулся. - Сказал большеносый, заметив меня. Герасим встал и помог мне сесть вместе со всеми. Голова все еще болела.
  - Ну, Федор, - глухо обратился ко мне большеносый. - Рассказывай, как вчера выпутался.
  - А чё вообще вчера было?
  - У-у, ну ты, брат, даёшь. Тебя ж вчера чуть не убило. Что-то вы там с Герасимом...
  - Ладно, Колян, оставим... - тихо сказал Герасим. - Чего жалеть, ведь каждый в мире странник...
  - У ты, поэт, мать твою! А как Федора вчера чуть не того? А?
  - Да ну, Колян, в самом деле, забудем. - Сказал я. - Чего не бывает по пьяному делу.
  Герасим посмотрел на меня взглядом, полным самой глубокой благодарности.
  - Ну, коль так, предлагаю за дружбу. - Сказал Колян, оживляясь. - Федору, как чудом спасенному, первую.
  Я охотно принял и осушил сосуд. Вода придала мне сил и энергии, но встать из-за стола мешала головная боль.
  - А вообще, мне кажется, скоро будет война. - Сказал Герасим, серьезно глядя на свой пустой сосуд.
  - Чё? - в зубах у Коляна уже был зажат 'Беломорканал'. - Ты чё говоришь-то? Не читал, что ли, доклад товарища Чкалова на прошлом съезде партии? Там же русским языком написано: 'Приоритетным направлением внешней политики ВКП(б) было и остается поддержание баланса сил и стабильности в Европе, равно как и поддержка прогрессивных политических сил в деле мирного строительства социализма'.
  И Колян поднял вверх указательный палец руки, в которой была зажат источник огня.
  - Да, но...мало ли чё будет завтра? А вдруг партия и товарищ Чкалов скажут, что надо идти воевать с германскими милитаристами?
  - Э, - махнул рукой Колян, - ерунда. Наш товарищ Чкалов и ихний фюрер Рихтгофен - оба летчики, общий язык всегда найдут. Так что не будет никакой войны.
  - Ну, положим, с немцами нет. А если с англичанами?
  - Англичане уже воюют с немцами. Раз немцы нас о помощи не просили - значит, им помощь не нужна. Так что нам воевать с англичанами не придется.
  - А если с турками?
  - Тоже нет, там у власти авиатор, эта...как её...короче, дочь их Ататюрка.
  - Ну, а если с Францией?
  - Слушай, Герасим, не будь я секретарем колхозной партячейки - на тебя бы уже давно лежал доклад. И потом, со всем этим гриппом войны уж точно не будет. Воевать-то не на чем.
  - Ну, ладно, ладно. Ты прав. Выпьем что ли за мир?
  - Да, прекрасно, - сказал Колян. - И за партию и товарища Чкалова.
  Я тогда громче всех кричал 'ура!'.
  
   II
  Выход из помещения оказался тяжелой дверью, за которой была небольшая лестница. Едва я ступил на эту лестницу, как от обилия солнечного света голова заболела с новой силой. Герасим и Колян помогли мне подняться наверх, и когда боль стихла, я огляделся по сторонам. Перед нами располагалась невысокая изгородь, за которой проходила тропинка. Дальше тянулся ряд деревянных домов и заборов. Обернувшись, я увидел такой же дом и выбегающую из него женщину. Она на ходу застегивала кофту и что-то кричала, размахивая куском бумаги.
  - Опять орать здесь будет, - пробурчал Колян.
  - Коля!..Коленька!
  Женщина бросилась на шею Коляну и залилась слезами.
  - Да не бухали мы, - твердо заявил Колян. Но женщина не обратила на эти слова внимания. Поплакав, она отпустила Коляна и, всхлипывая, подала ему бумагу.
  - Чё там? - спросил Герасим.
  Я ничуть не смутился оттого, что Колян с трудом стоит на ногах. Это было следствием прошедшей ночи, но женщина - я знал, что это жена Коляна - приняла это за ужас от прочитанного, и опять бросилась на шею. Колян медленно повернулся к нам и сказал:
  - Мужики, вот вы тут нынче про войну говорили...и таки случилось. Накаркал ты, Герасим.
  Герасим побледнел и попытался ответить, но получилось нечто невнятное. Я же был совершенно спокоен. Мне вспомнились где-то слышанные слова какого-то поэта:
  'Война - это прежде всего весело!'.
  
  У входа в сельсовет уже толпились местные жители. Колян отрывисто отвечал на вопросы, а мы работали локтями, и таким образом толпа вскоре оказалась за крепко запертыми дверьми сельсовета. В другом конце комнаты стоял полный человек в легком белом костюме. Он как раз вешал телефонную трубку, и, увидев нас, быстро направился к Коляну.
  - Ах, Колечка! - воскликнул он, на ходу воздевая руки. - Что же нам теперь делать?
  - Для начала покончить с врагами, - сурово ответил Колян. - С кем воюем-то?
  - Да сам пока не знаю, из райцентра сообщили только, что война, война, а с кем - не сказали...
  Я в это время осматривал помещение. На стене висел портрет одетого в кожаный летный костюм человека с серьезным лицом и властным взглядом. Я ничуть не удивился тому, что узнал его - это был тот самый товарищ Чкалов, за которого мы недавно пили. Рядом с портретом располагался небольшой шкафчик. Но меня почему-то заинтересовал не портрет, а стоявшее в углу развернутое знамя, на котором были изображены серп, молот, надпись 'Колхоз-почётный авиатор' и пятиконечная звезда. При взгляде на эту звезду я вспомнил, как ночью стакан водки вызвал у меня непонятные ассоциации. Примерно такие же вызывала теперь звезда. За ней скрывалось что-то большое, можно сказать, целый мир, но никаких конкретных образов на ум не приходило. Я был в шаге от разгадки, но не мог сделать этот шаг. Это выводило меня из себя, и я даже издал легкий рык. Это привлекло внимание человека в белом костюме.
  - Федя, и ты здесь? И ты, Герасим? Я гляжу, мужики, вас тут трое. Из райцентра как раз пришла директива направить в один из эскадронов троих наших военнообязанных. Прямо сейчас выдам вам документы.
  - То есть как? - одновременно возмутились я, Герасим и Колян.
  Председатель пожал плечами, давая понять, что такова жизнь и вообще кто он такой, чтобы что-то решать.
  - Да, да. Совсем скоро, думаю, пойдете на фронт.
  - Подожди...подожди, а как воевать-то? - с кривой усмешкой спросил Герасим. - Лошадей-то нет...
  Председатель снова пожал плечами.
  - Это вы уже спросите там. Ой, вот, кстати, и комиссар. Лёвушка, как я рад, что вы здесь!
  Комиссар, что-то крикнув гомонящей толпе, запер дверь и посмотрел на подбежавшего к нему председателя. Вежливо, но твердо комиссар дал понять, что не собирается обниматься. Затем он посмотрел на нас, и взгляд его посуровел.
  - Та-ак. Как раз три. Ничего, товарищ, что я заберу вашего секретаря? Вы же знаете, что партия нуждается прежде всего в надежных своих членах.
  - Конечно, конечно! Я уже и документы им собрался выдать.
  - Разрешите обратиться, - осторожно сказал Колян.
  - Ну?
  - А с кем мы, собственно, воюем?
  III
  Комиссар поводил глазами из стороны в сторону.
  - Пока что военная тайна. Но скоро узнаем. Антон, мне придется реквизировать у тебя парочку зверей, а то мой грузовик сломан.
  - Конечно, разумеется! - быстро заговорил председатель. - Вот тебе ключи от конюшни. И давайте выпьем на дорожку.
  Комиссар сдержанно кивнул, и председатель, пройдя в конец комнаты, открыл шкафчик и вытащил оттуда все необходимое.
  - Ну-с, - торжественно сказал комиссар, поднимая стакан. - За партию!
  Мы быстро выпили.
  - Только берегите себя, - грустно сказал председатель. - Я буду скучать, товарищи.
  - Не надо нам этих соплей. - Комиссар подошел к двери и зачем-то вытащил револьвер. - Идемте, пора уже.
  Я бросил короткий взгляд на знамя со звездой. Потолок вдруг показался мне низким, настолько низким, что голова закружилась, а комната стала напоминать пещеру, в которой я вошел в транс. Я откуда-то знал, что именно звезда на знамени является причиной этих ощущений. Головокружение стало переходить в тошноту, и я поскорее вышел на улицу вместе с остальными.
  - Товарищи! - обратился комиссар к колхозникам, толпящимся у сельсовета, - Я счастлив видеть, что все сознательные элементы колхоза Тихий Дон пришли, чтобы помочь Красной Армии в её героической борьбе с неприятелем. Но пока что я вас разочарую....
  В его руке по-прежнему был зажат револьвер, и поскольку комиссар оживленно жестикулировал - люди в толпе время от времени испуганно прижимались друг к другу.
  - Из райцентра пришло предписание взять только троих. Отобранные мною лица оказались наиболее подходящими для той миссии, которая однажды предстоит всем нам. А за остальными потом пришлют нового комиссара!
  - А с кем война? - раздалось из толпы.
  - Военная тайна. - Отвечал комиссар. - А сейчас, товарищи, извините, но нам нужно идти.
  Люди молча расступились. Мы быстро дошли до грунтовой дороги, за которой располагалась конюшня. На краю дороги стоял зеленый грузовик, возле которого возился водитель. Комиссар немного поговорил с ним, после чего мы двинулись дальше.
  - Товарищ комиссар, - сказал Колян. - А вот почему бы для боев не использовать машины, на которые цеплять пулеметы и разное такое?
  - Товарищ Чкалов, как авиатор, не жалует бронетехнику. То же самое у немцев. Ихний Красный Байрон тот еще зверь! До последнего времени пользовались лошадьми, но из-за этого конского гриппа...в общем, сейчас вам выдадут воинское средство передвижения, за которое каждый отвечает персонально!
  Говоря 'персонально', он погрозил нам пальцем.
  - Только не Красный Байрон, а Красный Барон. - Осторожно заметил Герасим.
  - Я сказал 'персонально'!
  Я вдруг вспомнил, что хотел задать вопрос.
  - Слышь, Колян, а чего наш колхоз называется Тихий Дон?
  - Хе, Федор, ты чё? - засмеялся Колян.
  - Это он, верно, после вчерашнего. - Сказал Герасим и тяжело вздохнул. После этого он начал рассказывать:
  - Это в честь Ваньки Отстойникова. Не знаю, помнишь ты или нет, но Ванька бухал целыми днями, и потому, когда товарищ Чкалов и Красный Барон стали набирать добровольцев, чтобы вместе помогать испанским генералам, Ваньку первого отправили в добровольцы. Через год из Испании прислали гроб с его телом и запиской от испанцев. Они писали, что Ванька был храбрым бойцом, отчего и погиб. Еще писали, что он там был очень тихий, почти не говорил, да зато любил сидеть на скале и глядеть вдаль. Поэтому они его прозвали Тихим Доном. Как только прочли это письмо - собрали сельсовет и предложили назвать колхоз в честь Ваньки. Некоторые заявляли, что колхоз должен называться колхозом Отстойников, но потом решили, что лучше будет Тихий Дон.
  В конюшне не было ни одного коня, зато был дворик, по которому бродило несколько низкорослых крупных существ. Я никак не мог вспомнить, как же они называются, пока мне не напомнил комиссар.
  - А сейчас я распределю ослов. Фёдор, возьмешь того, что справа. Николай, тебе...
  Я подошел к ослу и погладил его по лбу. В этот момент комиссар швырнул на спину животному какой-то мешок.
  - Надеваете это все на осла. И так, чтобы было аккуратно.
  - Простите, а с домашними попрощаться можно? - спросил Герасим.
  - Председатель за всех попрощается, - ответил комиссар, доставая из кармана зажигалку. - 'Огонёк'. - Задумчиво произнес он. - Знаете, странно все-таки: зажигалки делаем лучшие в мире, а воюем на ослах.
  Мы промолчали.
  - Мда, - продолжал комиссар. - Странно. Очень странно. Мда...
  
  IV
  Уже к вечеру мы были в райцентре. Оказалось, что воюем мы с рихтгофеновской Германией, и удача, видимо, не на нашей стороне. В казарме нам выдали номер 'Красного Богатыря', где было написано о нашем противнике:
  'Манфред Альбрехт фон Рихтгофен ('Красный Барон') (1892) - авиатор, тоталитарный диктатор Германской Империи. В Империалистическую (Первую мировую) войну снискал славу великого военного пилота. К концу войны - командующий ВВС Германии. После войны примкнул к империалистическому Имперскому блоку, в 1925-м году выиграл президентские выборы. В 1932-м году установил свою единоличную диктатуру, и первым делом запретил Коммунистическую партию. 5 марта 1941 года внезапным коварным нападением развязал захватническую войну против СССР. Эта война однажды закончится его страшным поражением! Мы победим!! Ура, товарищи!!!'
  
  Следующим утром нас выстроили на плацу и торжественно вручили каждому по боевой шашке. После этого было объявлено, что вскоре в нашу часть приедет сам товарищ Чкалов, чтобы провести смотр войск. Поэтому следующие недели были заполнены занятиями по военной и строевой подготовке. Нас учили, как правильно верхом на осле преодолевать препятствия, как переходить через глубокие грязные лужи (они исполняли роль водных преград) и проходить по грудам камней. Мне тяжело давалось обучение, при одном взгляде на оружие меня воротило, за что мне часто доставалось от комиссаров. Поэтому на смотр я не попал, и лично так и не увидел товарища Чкалова. Но Герасим и Колян рассказывали, что у Генерального секретаря действительно крупная прямоугольная голова, властный взгляд и кожаный летный костюм. Он медленно прошелся перед строем, подарил какому-то солдату свой компас, а главного комиссара поблагодарил за отличную работу и рекомендовал немедленно отправлять эскадрон на фронт. Не знаю, почему, но меня ужаснул не страх за свою жизнь, а необходимость убивать других. Размышляя перед сном о своем пацифизме, я понял, что совершенно не могу понять его природу. Мне было не понятно, почему эти существа так стремятся убить друг друга. Я плохо помнил, чем занимался в былые годы, но тогда я, кажется, не боялся оружия. Быть может, это все из-за того удара по голове.
  - Эй, Федор! - тихо позвал меня Герасим. Он лежал на верхней койке, по соседству.
  - Чё?
  - Федор, вот скажи...ты не боишься умереть?
  - Боюсь, что это может быть больно. Но именно оставить жизнь...наверное, нет. По-моему смерть просто как большой сон, и мы проснемся заново, но с новыми силами.
  - Уу, не знаю. А ведь Колян рассказывал, что после смерти ничего нет, и только гнилое духовенство может утверждать обратное.
  - Хрен его знает.
  - Это ж может быть, что и товарищ Сталин уже давно проснулся? Если убили его в декабре тридцать четвертого, вместе с товарищем Кировым...
  - Не знаю, Герасим. Поспим лучше. Проснемся с новыми силами.
  - Да, да. - Герасим отвернулся и вскоре захрапел. Через некоторое время его храп стал громче, потом еще громче. Меня это совершенно не удивило. Но когда от его храпа стала сыпаться штукатурка, я подумал, что всего этого просто не может быть. В этот самый момент я понял, что проснулся, а еще через секунду раздалась команда 'Подъем!'.
  
  V
  По перрону быстро прошли два солдата. Они волокли куда-то человека с разбитым лицом, в странной одежде - рваной майке и голубых штанах.
  - Чё он кричит-то? - Спросил кто-то, стоявший в строю.
  - Сейчас, сейчас, - заговорил другой. - Это по-немецки...типа, 'куда я попал? О чем вы говорите? Какой Рихтгофен? Он погиб в восемнадцатом году, его убили англичане! Я знаю, я пьесу про него ставил! Я знаю пару слов по-русски, я жил в Восточной Германии!'.
  И странный человек истошно заорал:
  - Миру - мир! Дружба! Коммунизм!
  - Куда это его?
  - В расход, куда же еще. Рихтгофеновский шпион.
  Несчастный и его конвой скрылись за зданием вокзала. Через минуту оттуда же выехали, покачиваясь, трое всадников. В ехавшем впереди я узнал маршала Буденного. Он поднял кисть ко лбу, и мы закричали 'ура'. Заиграл оркестр, и над вокзалом раздалось:
   Армия рейха и Красный Барон
   Снова готовят нам царский трон
   Но от тайги до германских морей...
  Маршал остановился прямо передо мной. Теперь я рассмотрел и его спутников. Один был одет в шинель с погонами полковника, а другой, бородатый, был в белом халате. У меня мелькнула мысль, что это врач. Я подумал, что маршал, должно быть, очень болен, раз при нем неотлучно находится доктор. Впрочем, ничего болезненного в образе Буденного не было - усы чернели, а в глазах играл огонек.
  - Товарищи бойцы! - сказал маршал, когда оркестр утих. - Сегодня вы, наконец, уедете этим поездом на фронт, где вас ждут слава и победа. Не говорите мне, что наша армия отступает, и что вы можете прибыть в Чкаловск слишком поздно. Нет, я гарантирую вам, что победа будет за нами! Ура!
  И под звуки вновь заигравшего марша ослы увезли Буденного со свитой дальше. Раздалась команда 'по вагонам'.
  
  Какое-то время маршал молча глядел в окно на уходящий в степь поезд. Когда 'Беломорканал' закончился, Буденный полез в карман за зажигалкой, вспомнил, что уже подарил её какому-то летчику, и отвернулся от окна. В кабинете начальника вокзала было прохладно и хорошо. Здесь не хватало только тишины, а виной тому - стоявший в центре комнаты железный ящик и копошившийся возле него человек в белом халате. Это был профессор Курчатов. Полковник, сопровождавший маршала, сидел в углу у двери и листал расписание поездов.
  - Товарищ маршал, - заговорил полковник.
  - Ну? - неохотно отозвался Буденный.
  - Вот я листаю это расписание и понимаю, что прикасаюсь к другому миру.
  - В смысле?
  - Ну, здесь расписание поездов на несколько месяцев вперед. Только вот из-за войны это расписание уже не действительно.
  - И что?
  - А то, что если бы война не началась, оно было бы действительно. То есть мы...ну, как бы вам сказать...
  - Лучше помолчите, Мышацкий. Вы мешаете профессору сосредоточится.
  - Не беспокойтесь, товарищ маршал, - тяжело заговорил Курчатов, поднимаясь и доставая из кармана платок. - Я уже почти закончил. Мне нужна всего одна маленькая пружинка.
  - Пружинка? - маршал нахмурился. - Товарищ профессор, пружины вообще относятся к дефицитным товарам. Понимаете?
  - Но без пружинки никак нельзя, товарищ маршал.
  - Ат, черт! И где я вам в такой ответственный момент возьму пружинку? Мышацкий, я приказываю вам достать пружину!
  - Но товарищ маршал... в этой дыре ...где же мне достать?
  - Меня не волнуют ваши оправдания! Выполняйте приказ! Бегом!
  Полковник испуганно отбросил расписание, козырнул и быстро покинул комнату.
  - Товарищ маршал, без пружинки аппарат работать не будет. - Сказал Курчатов. Буденный уставился на него долгим немигающим взглядом.
  - Но профессор, вы же коммунист. Нельзя так: из-за какой-то несчастной пружинки провалить грандиозную операцию. А вдруг этот идиот не найдет пружину?
  Курчатов побледнел.
  - Ну...я постараюсь, конечно...
  - Постарайтесь сделать так, чтобы обошлось совсем без пружин.
  - Я попробую.
  Буденный довольно усмехнулся и повернулся к окну. Профессор тихо вздохнул и украдкой вытер лоб платком.
  
  VI
  Солдаты были напряжены до предела. Даже бойцовые собаки, казалось, приняли на свой счет команду 'равняйсь' и теперь поворачивали головы, провожая взглядом товарища Чкалова. Он прошелся вдоль строя, всматриваясь в бледные лица и выпученные глаза, и остановился рядом с местным комиссаром. В этот момент собака солдата, стоявшего в конце строя, внезапно залаяла на Генерального секретаря. Тот посмотрел на неё с удивлением и некоторым испугом, и коротко приказал:
  - Расстрелять.
  - Но товарищ Чкалов, за что пса?! - ужаснулся солдат, - Он же не понимает...
  - Не пса, балда, тебя. А пса - повесить. Лаврентий, сделай.
  Сопровождавший Чкалова рослый негр в форме генерала НКВД улыбнулся белоснежной улыбкой и кивнул.
  - Сделаю, сделаю, - сказал он с сильным акцентом и обратился к своим подчиненным:
  - Расстрелять, вы. Катастрофично, катастрофично!
  - Не 'катастрофично', Лаврентий, а 'быстро'. - Поправил Чкалов, улыбнувшись. Негр в ответ улыбнулся еще шире. Комиссар тоже улыбнулся, но как-то неуверенно.
  - Ну, пошли. - Сказал Чкалов, по-прежнему улыбаясь. Комиссар быстро закивал и, объясняя что-то, провел Чкалова и его свиту на наблюдательный пост.
  - Вон там - село Нижние Бутаны, товарищ Чкалов, - сказал комиссар, указывая на сереющие вдали строения. - Сейчас село контролируется немцами, но маршал Буденный уже приказал отправить туда свежие части.
  - А почему маршал Буденный не согласовал свои действия со Ставкой? - равнодушно спросил Чкалов, глядя в бинокль. Воцарилась тишина. Посеревший комиссар, не зная что делать, посмотрел на Лаврентия, но тот в ответ лишь обнажил свои сверкающие белизной зубы.
  - Не м-могу знать, товарищ Чкалов.
  - Ну, как же?
  Чкалов отложил бинокль и повернулся к комиссару.
  - Вот вы, товарищ комиссар, преданы своему начальству?
  - Так точно! - комиссар вытянулся.
  - Ну, тогда вы понесете наказание за разгильдяйство маршала. Расстрелять.
  Лаврентий сделал знак своим людям, и белого как полотно комиссара увели. Чкалов и негр остались одни.
  - Ах, Лаврентий, как хорошо, что африканские товарищи догадались прислать тебя нам. - Голос Генерального секретаря приобрел мечтательные нотки, - Такое впечатление, что вернулись времена Петра Великого, когда при царе находился арап. Он, кажется, был из Эфиопии. Сейчас это земли Муссолини. Заправляет там при содействии своих братушек-англичан. Жалко, Лаврентий, что сейчас я ничем не могу помочь африканским, ведь мы с англичанами и макаронниками вроде как друзья.
  Чкалов вздохнул.
  - А все из-за этого гада...Рихтгофена. Я ведь выдал за него Валю Гризодубову, министра иностранных дел и одну из лучших наших летчиц....И все потому, что фюрер не умеет проигрывать в авиа-покер...эх, ладно. - Он махнул рукой, - Но ведь жаль все-таки. Вместе летали над Оркаимом...да, Рихтгофен, наверное, больной на голову - переименовал Берлин в Оркаим, в честь какого-то древнего поселения...говорил, что ищет славянские корни германцев, такие, мол, у нас братские народы...
  - Товарищ Чкалов, вы хотели, - Лаврентий указал на телефон.
  - Ах, да. Спасибо, Лаврентий, а то я что-то совсем уже...давай трубку. Будён Михалыч? Ну что, помыл своё хозяйство?
  - Да, подмывался сегодня.
  - Разместил, мать твою?!
  - Да, помыл, помыл...
  - Как там 'Стервец'?
  - Отлично, товарищ Чкалов! Всё подготовили, Мышацкий пружину нашел! Вообще можно было и без пружины...
  - Что? Какой пружины? Я спрашиваю, как там у тебя?
  - Говорю, аппарат готов, товарищ Чкалов. Да, уже включаем. Конец связи. Давай!
  Последнее слово было адресовано Курчатову, который осматривал железный ящик с торчащей из бока ручкой. Услышав приказ, Курчатов шагнул вперед и стал медленно крутить ручку. Лампочка под потолком почти погасла, но через несколько секунд вновь светила в полную силу.
  - Теперь они должны быть беззащитны, - сказал Курчатов, продолжая вращать ручку. - Самое главное, чтобы они были в касках.
  Буденный решительно кивнул.
  
  VII
  У покосившегося придорожного знака, на котором было написано 'Нижние Бутаны', комиссар приказал эскадрону остановиться.
  - Приказываю снять каски! - немного растерянно сказал комиссар. - В приказе сказано, что немцы не должны оказывать сопротивления, но каски необходимо снять.
  - А почему, товарищ комиссар? - Спросил чей-то молодой голос.
  - Кто вопросы горазд задавать? - Строго ответил комиссар. - Мы находимся рядом с Чкаловском, городом имени товарища Чкалова, и сейчас не время для вопросов!
  Когда комиссар, жестикулируя, в очередной раз поднял руку, откуда-то из-под земли - так мне, во всяком случае, показалось - вырвался чудовищный грохот, сопровождавшийся землетрясением. Все произошло очень неожиданно и быстро, так что я не сразу осознал, что упал с осла и лежу в грязи. Я отчетливо почувствовал, как по спине пробежали мурашки, а потом меня охватила сильная дрожь. С трудом приподнявшись, я оперся о своего осла и стал дергать стремя. Вскоре я понял, что делаю это без всякой цели и что нужно сесть верхом, но мне не хватило сил поднять ногу. Я слабо понимал, что происходит вокруг, но, кажется, примерно то же самое творилось с остальными.
  - Эх, вы! - презрительно бросил комиссар, икая после каждого слова. - Трусы! Черте где стреляет пушка, и уже с ослов валитесь. А как вы с немцами драться будете?!
  Он покачнулся и чуть не упал с осла.
  - Быстро! По ослам! По ослам, я сказал!
  Взобравшись на осла, я повалился вперед и обхватил его за шею. Ухо животного оказалось рядом, и я стал горячо шептать ему:
  - Слушай, ослик, ослик, брат, ты только не переживай. Я это...мы...ну, да!
  Почувствовав, что дрожь проходит, я выпрямился в седле и кашлянул. Когда дрожь прошла окончательно, я кашлянул снова.
  - И еще! - крикнул комиссар, по-прежнему икая, - через село проходит газопровод в Германию. Если кто повредит - зарублю собственноручно!
  Степь осталась позади, и у мира появились рамки - мрачные серые стены. Я вдруг подумал, что мир для меня может никогда и не выйти за эти рамки. Более того, могло случиться так, что моя душа навсегда останется среди этих руин, где она будет пугать местных жителей и привлекать авантюристов-мистиков. Но эти мысли пронеслись быстро, и я едва успел осознать их. На их место пришло чувство сильнейшей обиды оттого, что кто-то может беспричинно желать мне смерти. Точнее, не беспричинно, а из-за грязи, по которой ступал мой осел. Эта грязь казалась мне воплощением тех страданий, которые всем нам приходилось переносить непонятно ради чего.
  - Урраааа!!!
  Мы ворвались на небольшую площадь, полную размытых серых силуэтов. Чувствуя, как кровь стынет в жилах, я стал изо всех сил бить осла по бокам. Перед глазами все задрожало, и мне казалось, что это трясусь не я, а весь остальной мир. Заметив вблизи вытянутое серо-бежевое пятно, я направил на него осла. Чувствуя исходящую от пятна опасность, я все сильнее колотил несчастное животное, спеша первым нанести удар. Я потянулся за шашкой и тут увидел, что уже держу её, при этом совершенно не чувствуя её веса. Резко развернув осла влево, я замахнулся на серое пятно и замер. Не знаю, как это вышло, но на долю секунды я как будто окаменел. Я знал, что одного усилия достаточно, чтобы нанести удар, но мне почему-то не хотелось делать это усилие. За эту долю секунды серое пятно превратилось в немецкого солдата с добродушным лицом, радушно улыбающегося и протягивающего мне фляжку. А еще спустя секунду за его головой что-то быстро пронеслось, и голова в каске полетела куда-то в сторону, а на ее месте передо мной забил фонтан крови, за которым на секунду я заметил словно отпечатанное в пространстве лицо Герасима со страшной гримасой. Я невольно отпрянул назад и моя рука опустилась. Как ни странно, я почувствовал какое-то внутреннее облегчение, совершенный покой, и огляделся. Я вдруг почувствовал, что опять впадаю в неподвижное состояние. Я словно не сразу осознал появление Герасима, и пришел в себя, когда немец уже валился на землю, а Герасим скакал дальше, размахивая саперной лопаткой.
  
  Я огляделся, и передо мной открылась страшная картина человеческой резни. Немцы даже не пытались бежать или сопротивляться. Только молодой и крепкий парень, немецкий офицер с растрепанными русыми волосами метался среди своих солдат, что-то кричал, размахивал кулаками и раздавал пинки подчиненным. За его спиной уже появлялся Колян, размахивая на скаку шашкой. Остальные немецкие солдаты видимо совсем не понимали происходящего, некоторые из них плясали и что-то пели, другие пили из фляжек и что-то кричали, высоко поднимая к небу руки. Они не обращали внимания на наш отряд, испуганный и озверевший. Я видел, как бьют фонтаны крови из обезглавленных тел, то справа, то слева, и слышал только яростный радостный вой моих соотечественников на фоне веселых криков и звуков губных гармошек. Я почувствовал, что во мне что-то оборвалось, и уже через секунду я ясно осознавал нереальность происходящего. Я находился где-то в стороне и чувствовал, что все это уже где-то было, и я тоже там был. А может, наоборот, ничего такого никогда не было. Цвета и контуры вдруг стали более резкими, а звуки - отдаленными и затухающими. В какой-то момент мне показалось, что я могу покинуть этот мир и перенестись в другой, но что-то внутри помешало мне согласиться на это. Я поднял глаза и сразу заметил, что теперь воспринимаю реальность лишь в отдельных деталях. Я увидел, как комиссар ударил толстого смеющегося немца рукояткой кольта по шее. Немец рухнул на землю, пытаясь смеяться и сплевывая кровь, но вместо смеха из него выходил страшный булькающий хрип. Я повернулся в седле, стараясь заглянуть себе за спину, чтобы охватить своим взглядом все действие, как вдруг в этот момент все резко стихло.
  - Федор!
  Я обернулся. Ко мне приближался Герасим. В одной руке он держал окровавленную лопатку, в другой - открытую бутылку. Из его кармана небрежно свисала тонкая серебряная цепочка.
  - Это ты? - спросил я и ужаснулся тому, насколько ослаб мой голос. Вместо ответа Герасим приложился к бутылке и стал быстро пить. Глядя на его кадык, дергавшийся через неравные промежутки времени, я отчего-то подумал о вечном хаосе. Это было уже слишком на фоне того насилия, что творилось вокруг, и я покачнулся, едва не упав с осла. Перед глазами замелькали яркие огоньки. Сквозь них я увидел, что Герасим оторвался от бутылки и, как тот немец, протянул ее мне.
  
  Шнапс давно закончился, но я не выбрасывал бутылку. Мне не хотелось, чтобы кто-то заметил, как дрожат мои руки. Я делал вид, что внимательно рассматриваю ее, вглядываясь в собственное отражение в коричневом стекле. Мне не хотелось говорить о случившемся, и вообще говорить о чем-либо. Мне не хотелось смотреть, как мой отряд переворачивает окровавленные трупы в поисках ценностей и алкоголя. В воздухе стоял пьянящий смрад победы, запах человеческой крови и тишина. Лишь изредка слышались звуки пинков, переворачивающих тела, и короткие обсуждения сделанных находок. Мне же представлялось совершенно невыносимым быть вовлеченным в это действие. Наконец, я немного пришел в себя и поднял глаза. Сидевший рядом Герасим тупо глядел в землю перед собой. Пальцы его рук едва заметно подрагивали. Время от времени его передергивало, и он начинал смотреть по сторонам безумным взглядом. Колян сидел рядом с нами на немецком трупе и курил трофейную сигарету, щурясь и глядя куда-то в сторону. Проследив за направлением его взгляда, я увидел комиссара, который энергично ходил взад-вперед на другом конце площади. Время от времени он сокрушенно тряс руками и что-то кричал. Наконец он резко развернулся и направился к нам.
  - Куришь? А не боишься, что они могут быть отравлены? - сказал он Коляну и повернулся к нам с Герасимом.
  - Так мать вашу! Какой-то кретин разбил немецкую рацию! Так что мы не можем передать теперь сообщение в Глубокие Нужники. Как там тебя...
  Я отбросил бутылку, вскочил и вытянулся. Комиссар вынул из кармана какую-то бумагу и энергично протянул её мне.
  - Федор, да? - переспросил он, глядя мне в глаза и щурясь, - В штаб маршала Буденного в Глубоких Нужниках! Отвечаешь головой! На осла!
  
   VIII
  Здание штаба находилось на окраине станции, недалеко от железнодорожной колеи, вдали за которой виднелась река. Дежурный провел меня в комнату на втором этаже. Здесь за столом, заваленным картами, я увидел маршала Буденного, какого-то полковника, а за другим столом рядом еще человека в белом халате с бородкой, чем-то напоминающего мне Чигаро.
  - Товарищ маршал, рядовой Федотов с донесением из Нижних Бутанов, - сообщил дежурный. Буденный хмуро кивнул, и я, шагнув вперед, передал ему донесение. Маршал быстро прочитал его и поднял на меня глаза.
  - Боец, а чего вы молчите? Почему верхняя пуговица не застегнута? - спросил Буденный и внимательно осмотрел меня сверху вниз.
  - Чо за вид? Откуда такое чмо? В таком виде надо маршалу докладывать?! - добавил он.
  - Мышацкий, кого вы пустили? - тон его голоса стал стальным. - В каком виде являются в штаб командующего фронтом! Мышацкий, что скажете? А?
  - Полное безобразие, товарищ маршал! - тут же глухим голосом отозвался полковник.
  - Мышацкий! Займитесь товарищем или не сносить вам головы! Черт знает что!
  - Слушаюсь! - сказал полковник - Солдаткин, ко мне! В карцер этого бойца, немедленно! Выполнять!
  Дежурный солдат, громыхая огромным ружьем, снова появился в комнате, козырнул и развернулся ко мне.
  - Сдать оружие, - сказал он. Я молча отстегнул шашку и подал дежурному. И тут же получил удар прикладом в живот. Солдаткин быстро схватил меня за отворот шинели и толкнул в дверной проем. В коридоре он приказал двум солдатам обыскать меня.
  - Заприте этого козла в погреб! - сказал дежурный, когда все мои карманы и места, которые показались им подозрительными, были проверены.
  Вход в карцер оказался дверью у основания стены штаба. Когда дверь открыли, солнечный свет осветил маленькое помещение, из которого тут же повеяло затхлой сыростью и чем-то хозяйственным. Солдаты втолкнули меня внутрь и заперли дверь. Каким-то чудесным образом мне довелось удержать равновесие и не скатиться с бугристой поверхности вниз от сильного толчка в плечо. Сделав несколько шагов и интуитивно прижавшись к невидимой стене, я нащупал ровное место под ногами и сел. В кромешной темноте мелькали расплывчатые узоры - напоминание об утраченном солнечном свете, о Свободе и мирах - того, от которого меня изолировали, и того который я сам утратил в ходе практики. Постепенно эти узоры исчезли, глаза привыкли к темноте, и я увидел справа от себя сверху дверь и облупленные стены. Я с иронией вспомнил о мистической пещере и попытался погрузиться в состояние, при котором могло бы произойти мое обратное перемещение в пространстве.
  
  IX
  Забытье, в котором я пребывал, нарушили чьи-то голоса. Я понял, что проснулся, и открыл глаза. В тот же миг дверь распахнулась, и где-то наверху в серой дымке появилось несколько темных силуэтов. Их голоса показались мне отвратительно громкими и резкими. Силуэты приблизились ко мне, и я встал на ноги. Вошедшие оказались немцами. Они с удивлением и любопытством оглядели меня, после чего один из них протянул мне бутылку.
  - Водка! - сказал он, - Я! Штаб! Комиссарен бухать! Ха-ха-ха!
  Я сделал глоток и улыбнулся, чем вызвал восторженные восклицания. Вместе с немцами я вышел на улицу. Здесь я и сам не заметил, как стал частью группы, и мы двинулись вдоль стены штаба. Когда мы проходили мимо двери, из неё выбежал немецкий офицер. Он грозно прокричал что-то, от чего солдаты потупились. Отношение ко мне быстро переменилось - меня вытолкнули вперед и обыскали, после чего двое солдат, уперев дула автоматов мне в спину, повели меня на второй этаж, в кабинет, где раньше заседал Буденный. Рядом с дверью лежал припертый к стене труп Мышацкого, из разорванной груди которого торчали ребра.
  Кабинет теперь занимали немецкие офицеры, стоявшие у стола с картами. Солдаты остановились, один из офицеров знаком приказал им выйти и подошел ко мне. Первым делом он коротким резким движением ударил меня кулаком в челюсть.
  - Кто ты такой!? - прокричал он после этого. - Где исчезть маршал Буденный!?
  - Я не зна... - только и смог я выдавить из себя. Тупая боль свела мышцы лица, и в руке, которой я рефлекторно накрыл больное место, я почувствовал что-то липкое.
  - Что ты делать заперт? Твой болшевик посадил тебя зачем?
  Офицер посмотрел на меня с некоторым интересом.
  - Что это? - он указал на стоявший на столе железный ящик, который я до этого не замечал,. Из его бока торчала ручка, как у шарманки.
  - Wolfgang, prüfe dass diesen solches, * (Вольфганг, проверь, что это такое) - обратился он к солдату в каске, приглашая его жестом к действию и не спуская с меня глаз.
  Вольфганг уселся за стол, на котором стоял аппарат, и стал медленно вращать ручку. Постепенно он стал поворачивать ее быстрее и быстрее, раскачиваясь в такт неслышимой музыке и что-то про себя напевая.
  - За... - глядя на меня в упор, хотел что-то спросить офицер.
  Его прервал грохот, от которого задрожал пол и с потолка посыпалась штукатурка. В окнах со звоном лопнули стекла. Я бросился на пол и обхватил руками голову. Раздалась команда 'Die Helme anzuziehen!'.*(Надеть каски!) И вдруг я с удивлением осознал, что доски пола мерно вздрагивают, слегка ударяя меня в прижатые к нему лоб, локти и колени. Я приподнял голову и увидел перед собой сапоги, оживленно подпрыгивающие и притаптывающие. Подняв голову, я увидел, что немецкие офицеры весело танцуют, а Вольфганг по-прежнему сидит перед ящиком и крутит ручку, раскачиваясь из стороны в сторону и что-то напевая. Я пребывал в оцепенении, голова была совершенно пуста. Мой взгляд свободно блуждал по комнате и в какой-то момент остановился на каске солдата, взявшего на этом празднике на себя роль музыканта. Я вдруг вспомнил о приказе комиссара снять каски, и в моей голове быстро пронеслось несколько последовательных ассоциаций. Это было похоже не на мысли, скорее на чувство всем телом. Встав на ноги, я подошел к столу и, с силой оттолкнув Вольфганга, взглянул на ящик. К его бокам был прикреплен широкий брезентовый ремень. Я перекинул его через плечо и с усилием оторвал ящик от стола. Пристроив это устройство как можно удобнее и плотнее к телу, я направился к двери, стараясь проворачивать ручку на ходу.
  
  В коридоре было пусто, и я как можно быстрее помчался к выходу. Наконец, осторожно толкнув спиной дверь и обеими руками обхватив ящик, я выглянул наружу. С разных концов улиц слышались радостные крики, и рядом с выходом, буквально в нескольких шагах три солдата весело плясали, хлопали друг друга по плечам и пели. Я спустился по каменным ступенькам и вышел на деревенскую площадь. Куда идти было не совсем понятно, и я решил направиться по той улице, по которой, как мне показалось, я впервые пришел к штабу.
  
  X
  Пробегая по улочкам незнакомого селения, я молился о том, чтобы мне было дано не ошибиться в выбранном пути. Вспомнить, как я добрался к штабу Буденного было трудно, так как к нему меня провел первый красноармеец, которому я сказал, что иду с донесением. Нужно было найти железнодорожное полотно, через которое я прошел, когда направлялся в Нужники. Другой дороги я не знал, и только в знакомом уже пути видел свое спасение. Ремень с силой давил на плечо, которое сильно болело. Впрочем, болело все тело, но меня подгонял страх, заставлявший ноги двигаться ритмично. То и дело я на ходу старался проворачивать ручку аппарата, видя в этом еще один шанс, но это крайне мешало моему продвижению и отнимало силы. На пути мне попадались немецкие солдаты, которые пытались привлечь мое внимание пьяными голосами, на которые я старался не реагировать. Я двигался вперед, пытаясь оценить верность своего пути и в то же время не впасть в сомнение. 'Они не причинят мне вреда, еще немного и все закончится... - стучало у меня в голове, - Вперед, вперед...'
  Я шел вперед, несмотря на тянущиеся ко мне руки, которые иногда хватались за мою одежду и тут же отпускали, на пьяные окрики, несмотря на страх, на пот и боль. Я пытался бежать, вращая ручку ящика, и каждый шаг, как мне казалось, приближал меня к Свободе.
  
  XI
  'Stehe! Du wer? Stehe!' *(Стой! Кто ты? Стой!) - от этого окрика у меня похолодело внутри, и я побежал, стараясь быстрее перебирать ногами. Это уже не был пьяный голос. На мгновение показалось, что поворот направо станет верным выбором, чтобы укрыться от этого голоса. Я помчался что есть мочи, отталкиваясь ногами от земли, и свернул в правый переулок. В момент поворота я успел повернуть голову и заметить белобрысого немецкого солдата, который развернулся и почему-то побежал в обратном от меня направлении. Думать по этому поводу было некогда, и стало окончательно понятным, что я не могу ощущать себя в полной безопасности даже с чудесным аппаратом. Я побежал, стараясь больше не сворачивать, и выбежал на окраину селения. Через разрытое грязное поле виднелась железнодорожная насыпь - мой путь к освобождению! Подворачивая ступни на комьях земли, я ринулся к насыпи, практически волоча на себе железный ящик. Вот я пробежал пахоту, вот и ровная земля под ногами. Шаг на насыпь - и щебень сыпется из-под подошвы сапога, а тело медленно спускается под собственным весом и весом аппарата, скользя вниз ...еще шаг вверх... еще...еще шаг...
  'Stehe! Zu stehen! Wir werden schießen!' *(Стой! Стоять! Мы будем стрелять!). Тело прошибает волной энергии, ноги с силой врезаются в каменистую насыпь, совершая сильные толчки. Мои икры как пружины подбрасывают меня вверх. Рельсы, шпалы, скольжу вниз по насыпи. Преследователи еще далеко, по ту ее сторону. Я вижу перед собой реку... причал...они стреляют? Они не могут попасть - они за насыпью...бежать можно только к реке...
  
  XII
  Когда я вбежал на залитую солнцем площадку причала, сил уже не оставалось. Я сбросил тяжелый ящик на светящиеся янтарные деревянные доски и медленно поволок его за собой. Спасенье - только река, но как переплыть её ...
  Zu stehen! Du hast keinen Platz zu laufen! Ergib sich! Die Hände zu heben! *(Тебе некуда бежать! Сдавайся! Поднять руки!)
   Автоматная очередь прошла близко от моих ног, заставив меня несколько раз невольно подпрыгнуть. Я поднял голову. Капли пота стекли со лба и обожгли глаза. Я увидел перед собой несколько темных фигур. С силой дернув за ремень аппарат, я перебросил его через край причала и бросился в воду.
  Сильнейшая боль пронзила все тело. Мышцы напряглись, казалось, больше своего предела. Перед глазами возникло белое сиянье, которое полностью охватило меня. Через мгновенье все посерело и померкло...
  
  XIII
  Я очнулся и тряхнул головой, открыл глаза. Я находился в темном прохладном месте. Присмотревшись, я заметил, что сижу в пещере с невысокими сводами. С любопытством я стал рассматривать ее, и, наконец, заметил выход. Было странно, что мне не сразу бросился в глаза свет, и столько времени я уделял внимание разглядыванию камней. Немного поменяв положение тела, я стал глядеть в поток света, входящий в мое темное пристанище. Прямо напротив входа росло дерево. Не поднимаясь с места, я любовался им и всматривался в него, пока не стал различать все его детали. С дерева только начинал медленно падать одинокий лист. В этот момент все вспомнилось.
  
  XIV
  Чигаро подошел ко мне и тщательно осмотрел мою макушку. Затем он, не говоря ни слова, вернулся к входу в пещеру и знаком подозвал меня. Я вышел вслед за ним и невольно зажмурился от яркого Солнца. В голове появилась слабая боль. Чигаро остановился возле дерева и вытащил из кармана какую-то бумагу. Это была газета 'Красный Богатырь'. Взяв газету, я взглянул на передовицу. Наверху огромными буквами было напечатано 'ПОБЕДА!'. Совершенно ошарашено я прочел далее: 'От советского информбюро! Сегодня 21 июня 1944 года, был подписан акт о безоговорочной капитуляции рихтгофеновской Германии...'. Я пробежался дальше по тексту - последние строчки гласили: 'Мы сломали шею германской гидре. Наше дело Правое! Мы победили! С праздником Победы!', и уже знакомое: 'Ура, товарищи!' Я поднял глаза и спросил Чигаро, что все это значит. Он улыбнулся, пожал плечами и сказал, что это все просто так, небольшой сон, побочный эффект моей практики.
 Ваша оценка:

Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"