Аннотация: ... все началось с того, что когда-то, по молоденькой, наивной еще земле бродили целые полчища наглых, жирных, мордастых слонов. То бишь, мамонтов...
ТАМ, ГДЕ РАКИ ЗИМУЮТ!
(студенческие страдания эпохи застоя)
Неизвестному Сидорову и его козе
посвящается.
Все действующие лица...
Соответствуют!
Часть 1
Все началось...
... с того, что когда-то, по маленькой, молоденькой еще, наивной земле бродили целые полчища наглых, жирных, мордастых слонов. То бишь, мамонтов. Такая, вот, тяжелая доля была у доисторической Земли. Потом от мамонтов произошли всякие там болезни - гайморит, прыщ на жопе, колики в желудке и один ученый. Дарвин его звали. Этот ученый, без устали трудясь - в основном по ночам и в чужих спальнях, в свою очередь, наплодил столько жуликоватых обезьян, столько... В общем, именно от этой кучи обезьян мы с вами и произошли. Хотя, по утверждению все того же Дарвина, мы, люди - это сплошное недоразумение и одна большая ошибка природы.
Впрочем, нет. Все началось с того, что однажды, будучи еще в здравом уме и при памяти, я понял - с моими знаниями дальше университета не пойдешь и, кроме, как в Гомеле, нигде не поступишь. Осознавая, таким образом, свой сыновний долг перед породившим меня обществом, я и подался на историко-филологический факультет Гомельского государственного университета.
У дверей приемной комиссии уже нетерпеливо сучило ногой и стучало копытом большое стадо юроди... э-э... абитуриентов. Если честно, такого сборища больных на всю голову людей, я больше никогда и нигде не встречал. Поскольку на лицах этих абитуриентов читался весь перечень душевных болезней - от явного слабоумия до полного кретинизма.
После крайне удачных вступительных экзаменов - учитывая мой постный вид, непроходимую глупость и парадную внешность: - зачуханую буденовку, огрызок галстука, пионерского, и дедовские портянки - председатель приемной комиссии, еще не видя меня, но уже чувствуя душок, идущий от портянок, окрысился и произнес: - Взять бы этого паршивца за шиворот, открыть дверь пошире и ка-ак дать ногой... - Остальные члены приемной комиссии посовещались и, как принципиальные коммунисты настоящей брежневской закваски, выразили свое полное идейное согласие с мнением вышестоящего, вышележащего, а, кое-где, уже и сидящего - на Колыме - начальства. Посему, наблюдая мою готовность рыть землю, лишь бы поступить в университет, меня и зачислили на первый курс упомянутого выше факультета. И сходу отправили на помощь городским археологам, как раз, в это время, успешно подкапывавшимся под один из местных кинотеатров. Нужно заметить, что директор оного советского учреждения неоднократно пытался указать ученым на их глубокую политическую ошибку и на то, что копать надо не только под него, директора, но и под фундамент здания, однако специалисты по костям и черепам игнорировали его 'мирные' инициативы. Невзирая на все, прилагаемые директором, усилия, они упорно продолжали свою, тревожащую директора, деятельность у стен вверенного ему заведения.
Могучее дыхание богемной и, судя по громким воплям: - Паскуда, это ты сожрал всю колбасу??? - до предела напряженной жизни, я ощутил уже на подходе к раскопу. Будучи хам по натуре, но осторожен по природе, на всякий случай я решил первым поздороваться с будущими коллегами по труду и учебе. И уже даже рот раскрыл, дабы показать народу заодно со своими кривыми зубьями и свой бездонный желудок, как, вдруг... Какой-то детина в зеленом, наверное, с радости, что видит меня, сам как завизжал: - Чаво орешь? - И, вдумчиво перемалывая соломинку во вместительном рту, рассудительно промолвил: - Как дам счас...по хлебалу!
Впрочем, тут подоспел лаборант в очках, бороде и, явно, чужих, на 2 размера больших, туфлях и, пробурчав: - Копать будешь там, - показал мне рукой на жиденькую горку земли, рядом с которой периодически возникала чья-то наполовину босая голова с остатними волосами дыбом. Косые, видать от большого ума, глаза субъекта, вынырнувшего в очередной раз из ямы, осторожно обшарили меня с макушки до пят, не побрезговав даже торчащим из рваного кеда желтым пальцем с грязным ногтем и, наконец, решили посчитать за своего. Позже, по страшному секрету, мне сообщили, что у моего напарника мания величия и его на работу и с работы возит одна и та же машина, белая такая, с большими нарисованными красными крестами и несколькими шоферами тоже в белых халатах. Эта машина доставляет его в специальное учреждение за городом, где мой напарник буянит, ругается матом и доказывает всем, кто желает его слушать, будто он и есть прямой потомок той самой обезьяны, от которой чуть позже произошли и все остальные люди.
К сожалению, только я наладил контакт с благоденствующим в нашем времени отпрыском питекантропа, как мне пришлось отложить в сторону освоение азов археологии и лезть на пыльный чердак за валяющимися там вставными, еще дедушкиными, челюстями мудрости. А затем, нацепив их, лезть в яростную свалку, бушующую у обломков былой советской науки.
Урок немецкого.
На первом курсе обычного стандартного университета имени какого-то там деятеля, революционного или вообще, как правило, преобладало изучение двух предметов - иностранного языка и истории, истории КПСС. И, если первый предмет стимулировал ранний склероз и неспособность связать два слова вместе уже на своем родном языке, то несомненная связь второго с массовым эмиграционным движением из СССР и - сейчас будет длинная фраза - формированием хорошо развитого чувства уголовно наказуемого юмора, доказана многими поколениями бывших советских граждан. То бишь, граждан, уехавших из страны.
Изучая иностранный язык, всяк студент получал уникальную возможность на собственной поганой шкуре убедиться в правоте неподражаемых родичей, твердивших ему в свое время: - И куда ты лезешь, остолоп? И на кой черт тебе это высшее образование сдалось? - Однако, дабы доказать папе-маме и прочим родственникам, что их чадо, хоть и малость придурковато, но способно-таки, если и не окончить высшее учебное заведение, то, хотя бы, протянуть пару курсов, прежде чем его попрут из университета, студент готов был вывернуться наизнанку сам и вывернуть наизнанку портфели других, более удачливых студентов. Естественно, не просто так, а в поисках - А - лучшей доли, Б - нужных учебников, В - методических пособий и Г - неосторожно оставленных булочек.
Все студенты, как те, что живут по домам, так и те, что прописаны в общежитиях, в зависимости от амбиций и настроения делились на три основных категории - те, кто учат все; те, кто не учат ничего и большинство.
Первым для учебы никогда не хватает времени и светового дня и поэтому свои занятия они продолжают и позже, когда все спят. Вместе с часовой стрелкой эти отличники передвигаются по комнате в сторону ванны, и чем ближе время к полуночи, тем ближе они к ванне подбираются. И, вот, часы уже бьют двенадцать и глаза, от желания спать, сходятся на переносице, но, дабы не уснуть, отличники заполняют ванну водой и, мучаясь угрызениями совести - соседи опять бить будут за испорченную ночь - шкодливо заползают в нее.
Перво-наперво, как только гаснут фонари на улице, перестает ходить общественный транспорт и наступает миг кажущейся тишины, общежитие, где обитают данные студенты, оглашается диким, долгим-долгим, обжигающе-тоскливым, звенящим на одной высокой ноте, жутким воплем. От этого, берущего за душу, леденящего тело и сердце воя, запоздалые прохожие на тротуарах либо сразу хлопаются в обморок, либо, пережив первые моменты ужаса, втягивают голову в плечи и, как можно быстрее ускоряют шаги, шарахаясь от каждой тени на улице. Соседи по комнате видят пугающие реализмом сны - темные, без просвета, комнаты с гробами, мертвецами, черепами; дорожки подсыхающей крови, огромный зал, тяжелые церковные канделябры; тусклый огонь свечей выхватывает из тьмы мерзкие рожи с оскаленными ртами, синюшными вислыми носами, светящимися глазами. Вампиры, вурдалаки, упыри, клацая зубами, подвывая и хохоча, празднуют очередную жертву... Незримый дух загубленных человеческих душ вздымается над общежитием.
Однако студенты, засевшие в крепостях-ванных, знай делают свое дело. И до утра пугают окрестности дурным голосом и перебором скребущих, аки нож по сковороде, звуков. Звуков, среди которых лишь специалист может уловить труднопроизносимые дифтонги иностранного языка.
Раз в год все студенты, и первые, и вторые, и третьи, собираются в каком-нибудь месте и готовят программу на этом самом иностранном языке. С этой программой они потом выступают в клубе интернациональной дружбы. Репетиция столь знаменательного события обычно выглядит так:
- Вэр ист иа гойтэ дз-зинст? - истошно вопит звонок и студенты, с трудом волоча враз одеревеневшие ноги, вздыхая, ползут по аудитории, цепляясь за столы и стулья.
- Альсо, вэр иа ист гойтэ динст? - в дверях уже стоит Валентина Ивановна, преподавательница немецкого языка, небольшая, полная энергии, женщина средних лет.
- Ишь бин гойтэ динст! - с готовностью отвечать на все и за все вскакивает с места Олег Бортневский, прыткий, шустрый, всем надоевший маленький тип с задатками большого пройдохи.
- Итак, - переходя на русский, говорит немка, - сегодня у нас вместо занятия будет репетиция концерта, посвященного 25-летию очередной дружбы с очередными иностранцами. Попрошу всех достать листочки с текстом и построиться в хор.
Студенты группы И-11 сразу с просветлевшими (ага, урока не будет) и кое-где покрасневшими (конечно от диатеза - а вы что подумали?) лицами выбираются из-за, а некоторые и из-под, столов в лингафонных кабинках и строятся в то, что по их разумению соответствует понятию 'хор'.
Когда построение и сопутствующие ему элементы восточного базара заканчиваются, на Валентину Ивановну немо таращится многорукое, многоногое, многоглавое чудище, достойное кисти великого маэстро Репина и называющееся: 'Весна. Капель. Месяц Март. Коты пишут кляузу на дворника Епифана в домоуправление... ' - по аналогии с одноименными: ' Запорожцы пишут письмо...'. Почти все, кто мог, сгрудились во втором, он же и последнем, ряду, а те трое, коих выперли, для вида, вперед, трусливо переминались с ноги на ногу, жались к задним и опасливо смотрели на преподавательницу.
- Да, - толи с восхищением, толи с неодобрением говорит немка, - ваша мысль мне понятна, но, к сожалению, не пойдет. Титова, ты, конечно, думаешь, что без тебя Городков упадет? Не дождешься! Поверь мне на слово, он не упадет... Отпусти его ногу! Я кому говорю... Да-да, ногу! А кто виноват, что до пояса ты ему не достаешь. Нет-нет, Рожко тоже, пока, не валится. Кому говорю, стань в первый ряд!
- Ну, народ! - опять толи с осуждением, толи с восхищением произносит немка и, обращаясь уже ко всем, добавляет: - А что вы ждете?
Во втором ряду возникает спонтанное оживление, слышатся звуки пинков, хлопок пощечины и страстный шепот: - ... а ты, а ты, а я-то думала... - И секунду спустя, нежно: - Дурачок...
Через пару минут возня прекращается и образуется тишина. Теперь второй ряд ничуть не лучше первого.
- Ну, вы даете, - еще раз, толи осуждая, толи восхищаясь, говорит немка, окидывая взором, наконец, более-менее приличные ряды студентов группы И-11.
- Пожалуй, можно начинать, - в конце концов, решает Валентина Ивановна и, отходя вглубь аудитории, дает студентам возможность проявить инициативу. Из первого ряда выдвигаются и становятся впереди хора - Михаил Тагер, естественно, маленький, наглый и толстый, и Елена Шульга, конечно, высокая и худая.
- Айнхайтсфронтлид! - на одном дыхании выкрикивает Шульга, рубит ладонью воздух и, уже хватая ртом кислород, пуча глаза и задыхаясь, валится на пол. Михаил Тагер вдохновенно взмахивает рукой и первый ряд радостно голосит: -
Форвертс унд нихт фергессен,
Ворин унзере штерке бэштэт...
Второй ряд тоже широко-широко раскрывает рты и широко-широко, со стуком их захлопывает. Городков, как всегда, обуреваемый женщинами и своей пяткой, забыл где-то листок с текстом и теперь пытается подсмотреть у Боровцовой. Боровцова хмурится и напряженно всматривается в свой листок, и на лице у нее такое выражение, такое..., в общем, с таким выражением в приличные дома не пускают. Рожко, студент себе на уме, склонив многомудрую голову к многострадальному плечу, бубнит нечто, известное лишь ему одному и богу. Пенязь, со спокойной совестью пропустивший все репетиции и несказанно сам удивленный этим, неожиданно вспоминает несколько фраз из старинной немецкой баллады, что-то о том, как три благородных рыцаря - фон Иванидзе, фон Рабинидзе и фон Гогоберидзе отправились совершать подвиги во имя прекрасных дам, но по дороге были загрызены вшами - и теперь старательно, убежденно, плюя на смысл и рифму, вставляет их везде, где попало. Воронин, кролик внутри и бугай снаружи, в силу обстоятельств долго и тщательно изучавший в детстве и розовом отрочестве песни и пляски народов Дальнего Востока и Крайнего Севера, гикает, пукает и пританцовывает-прихлопывает в конце каждого куплета, сбивая всех с толку и превращая песню в гимн жлобов. Ирка Прокопчик уставилась в потолок и гипнотизирует двух тараканов, пытающихся заняться любовью на потолке. Самец-таракан неприязненно смотрит на Ирку и одной суставчатой ного-рукой или руко-ногой придерживает пытающуюся сбежать подругу. Младшенький, он же Алексейченко, он же Иванопуло-Папанесян, агент турецкой разведки, зажатый между Бобовичем и Карташевичем, орущими так, что даже глухие услышали бы, трагически шепчет, воздев глаза вверх и почему-то с кавказским акцентом: - Дэбылы! Обыдно, да! Все дэбылы! Болваны и крэтыны! Господы, дай сил мны пэрэжыт эты вопл и нэ убыт ныкто. Памагы выбраться отздэсь!
- Все, с меня довольно! - не выдержав очередного, с гиканьем и уханьем Воронина, с ахинеей Пенязя, молодецки исполненного куплета, хватается за голову Тагер. - Или я, или... пусть для начала, хотя бы, заткнется Бобович, а заодно и Карташевич. А Пенязь, Пенязь, где эта скотина?
- А ты кто? - угрюмо спрашивает Пенязь, не терпящий указаний и упреков, тем более справедливых.
- Вы мне это бросьте, - вмешивается в назревающий скандал преподавательница немецкого. - Давайте-ка, все еще раз!
Второй раз получается лучше и, если бы не Рожко, как назло переставший бубнить и прорвавшийся в конце песни жутким блеяньем и визгом: - ... солидари-и-и-тэ-э-эт! - все было бы совсем прекрасно.
Тагер упал прямо на руки Шульге, успевшей подхватить его безвольное пухлое тело. Стоявший рядом с Рожко Городков, после секунды ошарашенной паузы, вдруг содрогнулся в истерике и дико захохотал. Воронин от неожиданности забыл гикнуть и, вообще, забыл закрыть рот, да так и застыл, с большой жирной мухой во рту. Рожко густо покраснел, побледнел, опять покраснел, затравленно глянул на сотоварищей, перевел отчаянный взгляд на немку и... поник буйной головушкой, готовый к самому худшему.
- Ладно, на сегодня хватит, - спасая Рожко, миролюбиво говорит Валентина Ивановна. - Сейчас все равно будет звонок, и вы разбежитесь по этажам. Да, прошу не забывать, в среду, в 18-00, выступаем.
Антракт или первое возвращение
к теме археологии.
Между первым и вторым курсом, как между первым и вторым пиками горных вершин, черными, неприятными и скалистыми, лежит небольшая, изумрудная долина юности и вечного лета. Эта долина до краев заполнена ярким солнцем и сверкающими морскими волнами, песком пляжа, загорелыми людьми, улыбающимися детьми, бликами витрин магазинов и рисунками на асфальте. Это долина юности и молодости, легендарная страна кельтов - Аваллон.
Так вот, в этой смешной и прекрасной долине, набитой под завязку счастливым людом, студентам, студентам-историкам в частности, уготована прискорбная участь копать 'отсюда и до вечера'. Специально для них, так сказать, по многочисленным заявкам тружеников от сохи и геморроя, летом открывался сезон археологической практики.
Акт ? 1 - площадка перед корпусом историко-филологического факультета.
На 8 утра группе И-11 назначили сбор и отправление на практику. Юра Пенязь пришел последним, наскандалил, оставил сумку с вещами под присмотром склочной компании из 57 комнаты общежития (сплошь отщепенцы и тунеядцы), то бишь Боровцовой - атаманша, Прокопчик, Титовой и обеих сестер Пырх - и, как староста группы, приказав всем ждать его, ушел выяснять, куда и когда же группа едет. Ближе к 9 Рожко во всеуслышание заявил, что его терпение кончается, а аппетит растет и, что чихать он хотел на практику, на Пенязя и на автобус, который должен отвезти их на эту практику. Потоптавшись немного на месте и видя, что его объявление абсолютно всем до лампочки, кроме вяло поинтересовавшегося: - А не лопнешь? - Юры Алексейченко, Рожко тоже ушел, но в студенческую столовую. Еще спустя полчаса буйная компания из 57 плотно обступила Городкова и стала намекать ему, а не плохо бы, мол, сходить кое-кому кое-куда и принести кое-чего всем пожрать, тем более что этот, кое-кто, живет совсем рядом с университетом. Наглые требования 57 оказались актуальны для всей группы. Отдельные ее представители, кинув вещи на бетонной площадке, где они сидели дожидаясь автобуса, даже стали подтягиваться ближе к 'театру военных действий' и подзуживать 57 на поиски полезных ископаемых (вкусных и питательных) в квартире Городкова. Окруженный все более увеличивающейся толпой якобы коллег и сотоварищей (мы с сотоварищами изволили откушать...), толпой, все более и более возбуждающейся и нервно описующей душераздирающие картины изобилия в одной, отдельно взятой (за шиворот) квартире Городкова, предъявляющей какие-то хамские требования к его запасам еды на 'черный день' - 3 мешка сала, 2 картошки и 7 банок с вареньем, вонючих и у соседа в погребе, только тсс... сосед об этом не знает, он думает, что это его варенье... - Городков уже начал вспоминать все, что знал о загробной жизни и о воззрениях на эту проблему известных церковных, и не только, авторитетов. В частности - Фомы Аквинского, Федьки Балбеса, Петьки Кривого и других, однако тут, словно ангел с небес, снова явился Пенязь с отпечатком пятерни на скуле и потребовал тишины. После чего опять наскандалил и снова ушел, но теперь уже непонятно куда, сказав, что именно туда в деканате его и послали.
Наконец, в 12-00, на площадку перед ист-филом вполз участник похода Ивана Грозного под Казань, ветеран колесного движения, старый автобус-маразматик. При виде этой рухляди М. Тагер пришел в такой неописуемый восторг, что сразу попытался сбежать, но...но вовремя был пойман зоркой Боровцовой и водворен в автобус. Причем усажен прямо у вываливающихся дверей на сползающее сидение, как раз над провалившимся днищем. Впрочем, дабы почтить светлую память тех, кто ездил на этом сооружении до русско-японской войны 1905 года, 57 пустила по кругу кепку Пенязя, оставленную старостой им на хранение. Когда группа загрузилась в это, страдающее одышкой и потерей запчастей, совместное произведение гениальной технической мысли кота Базилио и лисы Алисы, опять явился Пенязь, привел с собой куратора группы и упирающегося Рожко и потребовал вернуть ему кепку.
- Она мне дорога, как память об одном раззяве на вокзале, - туманно пояснил он.
Ровно в 13-00, мерзко скрипя тормозами и искусственными зубами шофера, автобус с трудом выбрался на трассу и взял курс на запад, в 16-00 доставив своих пассажиров к месту назначения, в деревню Лиски Речицкого района.
Пока куратор и староста клянчили в деревне жилье у местной власти:- Нам бы сарайчик какой поплоше...- а шофер собирал подаяние на свою машину, пришел, прибывший из Минска, из института археологии БССР, руководитель практики - Лащенков Михаил Иванович. Лашенков дал ценные указания относительно того, что прибывшим на практику студентам можно, но нежелательно - орать посреди ночи благим матом, бегать по деревне в чем мать родила, даже если родила в сорочке и подштанниках, и, что нельзя, но допускается - орать посреди той же ночи простым матом, пугать стариков чесоточной пяткой:- Жуткая штука, батя. Сама идет пешком из Гонконга! - и ползать по колхозным огородам, уподобляясь саранче.
В конце концов, после обмена дипломатическими визами с парторгом и председателем местного колхоза, взаимных оскорблений, обвинений, лобзаний и уверений в вечной и нерушимой братской любви народов Зимбабве и Гвинеи-Бисау, студентов порешили и поселили в пустующем спортзале деревенской школы. Шофера же, предварительно выманив из дома одной жалостливой вдовы парой шестеренок и здоровенным гаечным ключом, в сопровождении двух дюжих селян проконвоировали к автобусу и быстренько сплавили назад, в Гомель, ибо... Ибо начальник колхозной машиной станции, узрев движущееся средство гостей, немедленно заперся у себя на объекте, перестал выпускать за ворота трактора, не отвечал на телефонные звонки и, постоянно прикладываясь к 'горькой', орал в форточку, что грех так измываться над машиной и бог все видит.
Акт ? 2 - деревня Лиски.
Деревня как деревня. Бывало и хуже. Будущих гениев науки, педагогики, таможни, мясных прилавков и еще черт знает чего - кто мог тогда сказать, где все они окажутся через пару лет после окончания университета - привезли раскапывать городище 'милоградской культуры', возможных общих предков славян и прибалтов. Хотя, кто конкретно решится сейчас утверждать - чьи мы потомки? Некоторые деревенские, особенно 'гуманитарии'-механизаторы, вообще поясняли, что студенты это не люди, а так, приложение к настоящему человеку, каковым является весь пропитанный дерьмом и алкоголем колхозник - прошу не путать с крестьянином, ибо колхозник и крестьянин это не одно и тоже.
Деревня Лиски имела одну замечательную черту - все здешние собаки, и здоровенные псы и мелкие шавки, по цвету, характеру, выражению морды и гнусным манерам напоминали... нет-нет, не своих хозяев, а тех самых лисиц, которые когда-то в превеликом множестве водились в окрестных болотах и лесах. Долговязый Городков на полном серьезе, с пеной у рта, доказывал, будто это они и есть, лишь замаскировались. А в качестве аргумента убойной силы приводил название деревни и физиономии местных жителей, а также войну в Корее, нашествие гуннов на Рим, нежелание преподавателей ставить ему зачет по древнерусскому языку и случай с Ю.Пенязем.
Акт ? 3 - Интеллигентная собака.
Юрий Петрович Пенязь, как обычно, раньше всех сбежал с раскопа - зато как убедительно изображал энтузиазм и горение на работе - и, захватив в спортзале чей-то спальник, он же одеяло, вышел, выполз, сошкребся со ступенек в старый школьный двор. Здесь он свалился под ближайшим кустом на травку, чтобы журнал полистать прошлогодний и погреть на солнце конечности. А в это время, в это время, во двор, как бы походя, совершенно случайно заглянула одна из местных дворняг. Увидев торчащие из кустов босые мясные пятки (суповой набор ?3) Юры Пенязя, собака заинтригованно подошла ближе, понюхала пятки - не потные ли, не пахнут ли отвратно; изучила их внешний вид- не дай бог грязные и пожелтевшие от времени и, наконец, решилась на активные действия.
- Конечно, не вырезка, но тоже ничего, - думала псина, мрачно глодая ноги старосты. Делая это вначале старательно, медленно и с упоением, однако все быстрее и быстрее сбиваясь на жадное сопение, урчание и почмокиванье.
Пенязь, застигнутый врасплох неожиданными притязаниями пса на свои ноги, как ужаленный подскочил с земли, схватил спальник и сделал жалкую попытку ретироваться. Но не тут-то было. Дворняга, всецело поглощенная идеей смакования ног старосты, яростно возражала против бегства Пенязя. По ее разумению, сам Юрий Петрович Пенязь мог отправляться куда угодно, хоть к черту, хоть в ад, но его ноги должны были оставаться здесь. Посему, вцепившись зубами в край Юриного одеяла, псина пожелала вступить: - Гав, гав! - в прения со старостой. Староста же, явно не рассчитывая одолеть собаку в словесном споре, решил сделать упор на свою физическую мощь. Юра просто дернул одеяло на себя. Но дворняга стояла на своем. Тогда, пользуясь вечной нехваткой информации в деревне, Пенязь сунул в морду псу поношенный журнал, спинным мозгом чувствуя, что пес согласится на такой обмен. Дворняга бросила спальник и ухватилась за журнал, но, увы, уже мгновение спустя, громко проклиная: - Вау-у-у! - свою наивность - журнал-то прошлогодним оказался - и понаехавшее городское жулье, рванулась за Ю. Пенязем, уже крутившемся у дверей школы. Однако, последний, несказанно удивив собаку своей прытью, быстро вскочил внутрь здания, захлопнув за собой двери. Но на этом дело не кончилось. Дворняга, справедливо полагая, что, не пожелав вступать с ней в спор, это жалкое, это гнусное, это неудачное двуногое создание, так до сих пор и не выучившееся ходить на четырех лапах, но гордо именующее себя вершиной мироздания, оскорбляет ее собачье достоинство, а заодно собачье достоинство всех жителей деревни - хотя, это, в общем-то, и не их собачье дело - а также собачье достоинство всех остальных, самых захудалых, плешивых и шелудивых окрестных шавок, решила потребовать сатисфакции или, иначе говоря, дуэли у Пенязя. С надеждой на подобный исход дела дворняга залегла в кустах, неподалеку от входа в школу, в засаду. Ожидания пса оказались не напрасны. Не прошло и полгода (так, минуты 2-1), как школьная дверь заскрипела, захрипела и слегка приоткрылась. В образовавшуюся щель осторожно просунулась физиономия Ю.Пенязя. Физиономия обвела весь двор вокруг пальца и даже два раза и, не найдя ничего собачьего в радиусе своего выпирающего носа, исчезла за дверью, а на ее месте смело, можно даже сказать с неким куражом и удалью, появился староста. Староста легко, непринужденно шагнул на ступеньку крыльца и... О боже, трава зашуршала и на Ю.Пенязя уставилась, вся в слюнях и соплях морда обманутого им пса.
Горькое разочарование во всем собачьем племени постигло старосту и пятнами бледной поганки отразилось на одухотворенном загорелом челе Юры. Мгновенно остолбенев, Юрий почувствовал, как его коротко стриженный светлый волос быстро устремляется к небу, а тренированные мускулистые ноги сами собой обратно разворачиваются в сторону дверей. Староста не стал искушать судьбу и, подчиняясь ногам, молнией сиганул назад, сверкнув на прощание дымящейся пяткой. Тем самым, положив конец всем притязаниям пса на вкусную и здоровую пищу и, этим же самым, совершенно неэтично - по мнению наблюдавших за этой сценой со стороны М.Тагера, С.Городкова и Ю.Алексейченко - обойдясь с псом.
Развалясь на солнцепеке на казенных одеялах, украденных у соседей и лениво, за исключением Алексейченко, пощипывая неосторожно кинутое старостой, во время бегства, печенье, троица вслух обсуждала ближайшие перспективы Пенязя. М.Тагер, подводя итог увиденному, высказался в том духе, что они, то есть Ю.Пенязь и данная псина должны еще раз встретиться на узкой и, желательно, кривой дорожке и тогда неизвестно кто будет победителем, а кто.., в общем, все может случиться.
- Ага,- пытаясь почесаться левой ногой, на манер пса, с воодушевлением поддакнул Тагеру Городков, - и тогда Пенязь будет глодать собаке ноги...
- Угу-м-м, - согласно промычал сквозь набитый рот Алексейченко, шустро перемалывающий - халява же - чужое добро.
- Ну, - философски заметил Тагер, - я не совсем это имел в виду, но тоже неплохо. - И далее продолжил: - Надо бы организовать встречу старосты и склочного пса еще раз.
Сразу ставший серьезным Городков, в свою очередь, от имени Алексейченко немедленно предложил ускорить эту встречу поелику возможно. Городков даже заявил, что Юра Алексейченко - здесь Алексейченко сделал попытку что-то сказать, но Городков быстро зажал ему рот рукой - берет на себя решительно всю подготовку этого вопроса, а он, Городков... - Ах, ты гад! - неблагодарный Алексейченко все же укусил Городкова за палец... - так и быть, отпишет в деканат университета о болезненной кончине старосты в лапах собаки. Более того, он готов даже сделать это заранее. Наконец-то, освободивший рот Ю. Алексейченко, зорко сторожа последний кусочек печенья в руке у Тагера, цинично добавил, что, пожалуй, нужно поведать о том, как Ю. Пенязь погибая, аки распятый язычниками на кресте христианский мученик, из последних сил кричал: - Да чтоб он сгорел этот университет, да чтоб он провалился в тартарары, да чтоб он... - благословляя, таким образом, пославшую его сюда 'альма-матер'.
Вечером, укладываясь спать на матах, М.Тагер, С.Городков и Ю.Алексейченко, в порядке живой очереди, по большому секрету: - Остап Ибрагимович, пардон, Юра, вы же знаете, как я вас уважаю... Честное благородное... - поделились со старостой планами американских империалистов на правую ляжку лошади Пржевальского и планами друг друга устроить - на ограниченном участке земли - встречу старосты с собакой, Городков уже с ней, якобы, обо всем договорился...
Акт ? 4 - Городище.
Все чаще и чаще просыпаясь после тяжелой ночи, Рваный Медведем ощущал непонятное беспокойство, как будто кто-то все звал его, звал, а он никак не мог понять, догадаться, кто это. И, вот, сегодня, в час волка, в стылый миг между тьмой и наступающим рассветом, старейшина понял - кто это.
Рваный Медведем отодвинул тяжелый полог и вышел из дома. Босые ступни сковывал холод, но старейшина не замечал его. Рваный Медведем прошел мимо домов, мимо стражника, Большепалый его звали, отворил калитку и вышел за ворота городища. Пес стражника, положив большую лобастую голову на вытянутые лапы, проводил старейшину скучающим взглядом, видимо думая, что старому двуногому опять не спится. Ночная трава, еще не увлажненная росой, шелестела под ногами старейшины, шаги, казалось, гремели на весь приближающийся лес. За спиной осталось городище с частоколом и стражником у ворот. Рваный Медведем скорее почувствовал, угадал, чем увидел - там, за гущей деревьев, поляна, а на ней горит огонь...
Костер отвоевал у ночи большой круг свет, а в этом круге сидели все те, кто его звал, те, кого он когда-то любил, кого не мог забыть.
Ведунья Елинка, его Елинка - сама нагадала смерть, и сама закрыла малыша Беляя от стрелы чужака. Сполохи огня отражались на ее лице, бросая тень то здесь, то там и старейшине мнилось, Елинка все время меняется. Вот, она совсем молоденькая, почти девчонка, какой была, когда он впервые ее увидел, а, вот, уже древняя старуха, какой могла стать, если бы дожила, если бы... А, вот, опять молодая и красивая. Без малого десяток лет живет старейшина без жены и поседел он и постарел после смерти Елинки сразу и навсегда, и к пращурам проводил ее как положено, а все не мог признаться - не хотел, не считал он ее мертвой. Все снилась она ему, и звал он ее по ночам и утром боялся просыпаться - уйдет Елинка и больше не увидит он ее. Только, вот, здесь она была, у костра, и смеялась вместе со всеми и на щеках ее были ямочки, но из глаз Елинки, больших и бездонных, глаз, которые он так любил, капали слезы. А волосы Елинки, прямые, темные, густые, почему-то седой прядью падали на ее плечи, укрывая их белым мехом...
И Трегубый тоже был здесь, у костра. Обхватив огромными, похожими на бревна, волосатыми руками свою большую косматую голову, раскачивался он перед огнем, будто от невыносимой боли. Но, нет. На коленях у Трегубого лежал закутанный в шкуры парнишка, его сын. И раскачивался Трегубый не от боли, а укачивая малыша, и тело Трегубого, голое по пояс, огромное, валуноподобное, тоже раскачивалось-перекатывалось страшными буграми мышц. А рядом Рыжая Сова, его жена, держала на руках еще двоих мальчишей и что-то тихонько напевала им. И не верилось Рваному Медведем, что это Трегубый, тот самый Трегубый, Трегубый, которого он знал. Рваному Медведем захотелось даже коснуться охотника, убедиться, что это он. Словно чувствуя желание старейшины, обернулся Трегубый и его светлые глаза уставились на Рваного Медведем. Приветственно махнул рукой охотник и отвернулся опять к костру, но в последний миг почудилась старейшине искра безумия в глазах Трегубого. Того самого, ярого безумия...
Пылает факелом селение, трещат от жара и плюются огнем корчаги с жиром. Рушатся стены домов-землянок и полуземлянок, мечутся люди и убивают на глазах у Трегубого его жену и детей. И лесным зверем кричит охотник. Из-за непомерно большой силы, из-за передаваемой от отца к сыну, от деда к отцу способности дробить камни голыми руками, рвать с корнем деревья, редко рождались у Трегубого дети, и любил от того он их больше. Трещат черепа и кости, наружу лезут ребра и лопаются позвонки чужаков в ладонях Трегубого, прокладывающего кровавую межу среди них. Совсем обезумел охотник, обезумел, увидев, как тычет горящей головней находник-пришелец в тело его мертвого сына и от жара изгибается-корчится фигура мальчишки, будто он живой, будто он хочет что-то сказать, попросить не трогать его больше... Два раза поднимали Трегубого чужаки на копья, а он все давил и давил их, рыча и воя, пузырясь кровавой пеной, пока, подрубленный топором под самые колени, не осел на землю, скрывшись за телами врагов. Но и после этого еще, человеческие головы, оторванные от тел, взлетали над тем местом, где упал охотник. И безумный вой сопровождал чужаков, заставляя их кричать от страха и пронзать пиками, раз за разом, уже мертвого Трегубого...
И Белесый сидел тут, у ночного костра. И снова было у Белесого две руки, ровно и не ими он ломал горло чужого воеводы, ломал до тех пор, пока ему не отрубили их. И побратим Рваного Медведем, Говорящий с Ветром присел в тень возле костра, рядом с Рыжей Совой, женой Трегубого. И опять вертел он что-то в пальцах, рассматривал и о чем-то рассказывал Любиму, расположившемуся возле него. Внимательно слушал Любим, кивая русой головой. Все были здесь. И Брат Волка, и Ладина, и Ярий с сыновьями, и все-все. Чем ближе подходил старейшина к огню, тем больше появлялось из тьмы фигур и круг света становился шире, ярче горел костер и лес отступал все дальше и дальше... Все, кто погиб в тот день и умер от ран потом, позже, смотрели на него, улыбались и звали присесть рядом. Их было много, очень много для маленького рода Болотных Ариев. И Рваный Медведем почувствовал, как сжало ему грудь с левой стороны. И Елинка, и маленький Беляй, и Трегубый с мальчишами, и Рыжая Сова, и Говорящий с Ветром, и Брат Волка, и Белесый и все-все... Кто мог бы жить, кто мог бы... И всего-то нужно было тогда, весною, настоять, уговорить, упросить родовичей обнести селение валом со стеной-тыном поверх. Ведь доходили уже слухи о разоренных землях и погибших родах. И нет, вроде, вины на старейшине и день за днем, как проклятые, носили землю оставшиеся в живых и валили деревья для насыпи и тына, но тяжело давался Рваному Медведем каждый прожитый день, и от луны до луны не было покоя старейшине. Все волновало что-то, казалось непонятым, недоделанным. Заговариваться стал старейшина. Ровесников у Рваного Медведем осталось мало, почти все легли тогда, а молодые, которым было в ту страшную ночь по 5-6 лет, боялись его, почитали ведуном. Но сейчас старейшину отпустило - он понял, зачем пришел сюда, в лес, в час волка. Те, кого он любил, кого не мог забыть, находились здесь. Молодые и здоровые они сидели у чистого пламени костра, пересмеивались, разговаривали, звали Рваного Медведем подсесть к огню. И Говорящий с Ветром вопросительно посмотрел на него умными глазами, и Елинка, его Елинка, протянула ему руки... А небо, такое яркое небо, горело сумасшедшими звездами, и Рваный Медведем протянул руку в ответ...
Утром, едва рассвело, пес Большепалого заволновался, стал метаться, нюхать воздух, а затем вдруг задрал лобастую голову вверх и тоскливо завыл. Сменившийся на страже Большепалый, вместе с десятком проснувшихся сородичей, ведомые псом, прошли по следам старейшины. На лесной поляне, окруженной со всех сторон старыми коренастыми елями, они нашли мертвого Рваного Медведем, старейшину рода Болотных Ариев. Рваный Медведем сидел, привалившись спиной к громадной ели, и открытые глаза его, с застывшим в них светом звезд, смотрели прямо в небо. А чуть в стороне еще дымились остатки неведомого кострища...
Городище и теперь, в 20 веке, еще выпирает горбом из земли. Прошедшие столетия лишь продавили, сплющили его. Земляные холмы-остатки вала, опоясывающего раньше городище, сегодня невысокие и оползшие. Городище большое, до 800 метров в диаметре. Вся его площадь разбита по квадратам, примерно по полтора метра каждый, и нанесена на карту. Работа на раскопе ведется так: берется какой-то определенный участок - на большее всегда чего-нибудь не хватает, или времени или людей - например, 15 -20 квадратов и по всему участку снимается дерн. Потом снимается первый слой по квадратам - слой условно определяется на глубину рабочей части лопаты - сняли слой на одном квадрате, подравняли его и снимается слой на следующем. Когда везде снят первый слой, углубляются еще на лопату. Фактически везде, после снятия второго слоя, выступает материк, иначе говоря, кончается культурный слой и остается чистый желтый песок. Здесь вокруг почва песочная и поэтому культурный слой темный, а не затронутая человеческой деятельностью земля, по другому - материк, желтый песок. Кое-где в материке видны вкрапления темных пятен специально вырытых ям, вероятно, хозяйственного назначения. В месте их расположения культурный слой уходит глубже. Эти ямы очищаются до тех пор, пока тоже не проявится материк. И последнее, что делается на раскопе - это измерение и описание всех найденных предметов с последующим нанесением их на подробную план-карту городища и прилегающей к нему местности. Позже все находки будут классифицироваться, сравниваться с аналогичными и, исходя из вышеизложенного, приблизительно, но не окончательно, датироваться. К сожалению, еще не изобретен способ, позволяющий точно, без погрешности, утверждать - ага, вот это глиняное грузило относится к 4 веку до н.э., а конкретно, в 325 году до н. э., августе месяце, третьего дня пополудни, его потерял или выбросил на помойку за ненадобностью некий гнусный тип с грязной рыжей бороденкой и давно немытой головой. Или, скажем, этот осколок керамики, то бишь, глиняного кувшина, принадлежал одной толстой сварливой бабе, которая в 104 году н.э., вечером первого января, разбила этот кувшин, ручной работы тутошнего горького пьяницы-гончара, о черепушку своего благоверного, весь день шлявшегося где-то вместе с заезжим греком-купцом, удалым молодцом. Конечно, все не так. Практически любая находка проверяется по аналогии - вот, допустим, этот крендель найден в одном слое с этим бубликом и не беда, что этим бубликом уже давно можно стену проломить, все равно бублик и это установлено, производился только контрабандой и только в хлебопекарнях Боспора со 2 по 4 вв. н. э., а значит, и этот крендель датируется со 2 по 4 вв. н. э. Естественно, есть и иные методы датировки - радиоуглеродный, химический, палеомагнитный и другие, но погрешности в установлении времени не менее значительны. Впрочем, отсюда, или как говорят в Одессе - от здесь, из современности, все сливается воедино и что 15 в. до н. э., и что 13 кажутся нереальными, одинаковыми, сказочными. А, ведь, между ними, только вдумайтесь, целых 200 лет. 200 прожитых неведомыми людьми лет. Нашествие Наполеона, революция, гражданская война, сталинизм - все это помещается в 200 лет. Брежневский социализм, перестройка, ваша мама из юной очаровательной девушки, бегущей на свидание или в кино, а уж кругом и кино почти нет, одно видео и ваша мама превратилась в старую добрую бабушку, у которой вы и, уже возможно, ваши дети. А вы сами, вроде, только вчера ходили с папой на пляж, и, кажется, вот-вот вернулись из школы и надо готовить уроки, а Федька-сверстник из соседнего дома зовет во двор, но уже надо вести ребенка в сад и потом ехать на работу - 200 лет, за давностью, не отличимых друг от друга. Но что нам древние греки, мы и недавние-то события помним с трудом и раз за разом наступаем на одни и те же грабли. Эх, люди, люди...
Раскопанное городище находится неподалеку от мелкой, узкой речушки Ведричь. Однако, как утверждают сведущие люди, в том числе и начальник раскопа Лашенков Михаил Иванович, еще в 19 веке по этой, нонче невзрачной, речушке, гоняли плоты и немалые. Этот район, бывший полвека назад глухим Полесьем, сплошь и рядом состоял из воды и водорослей. Разного рода и калибра болота служили естественной защитой всяк поселившегося здесь. И обитатели данного городища тоже учитывали это, строя свое жилье. Сейчас те времена давно прошли, болота осушили где надо и, как водится у нас, где не надо тоже. В результате полноводная река обмелела и исчезла, оставив после себя лишь тоненькую полоску воды, годящуюся разве что для искусственного орошения посевов. Ну, а гулящий, сам по себе, ветер, постепенно добивает сохнущую землю, выдувая ее плодородный слой. Ведь, раньше-то, плодородный слой ежегодно пополнялся за счет разливов реки и болот, но теперь... В общем, ныне местный пейзаж мало напоминает ту эпоху, 2 с половиной тысячи лет назад, эпоху, когда здесь строили городище.
Само поселение относится к милоградской археологической культуре - люди, привыкшие всю жизнь копаться на мусорках погибших цивилизаций, среди обломков чужих надежд и скелетов, любят называть свои находки каким-нибудь звучным именем. Например, культурой - сразу ощущается солидность и важность - и обычно по имени первой раскопанной в здешних местах помойки, могилы, кладбища и тому подобного массового захоронения предметов материального быта. Не хотелось бы впадать в мистику, но одно из мест, где рылись археологи, так и называется 'Черная могила'. Остается только гадать, стало это место называться так после того, как там побывали ученые или... или, все же, и раньше называлось так.
Однако, вернемся к городищу. Людям, обитавшим здесь, следует отдать должное - землю для сооружения оборонительного вала брать им было неоткуда, либо очень издалека, не менее чем за километр. Ближе тут просто не существовало достаточно большого сухого места. И вынуждены были они носить на себе всю землю, иначе среди болот ни пройти. И это при том, что городище возводилось одним махом, 'ударными темпами'. Военная опасность была настолько велика, что не жалели ни сил, ни времени и как рабы Рима, сгибаясь под тяжестью плетеных корзин с землею, таскали и таскали груз для оборонительного вала.
Жилищ на городище не обнаружено, хотя они должны быть, в форме землянок или полуземлянок. Кое-где нашли куски болотной руды - на городище было собственное производство железных орудий. Погребений пока тоже не найдено. По идее, милоградцы - это племена так называемых полей погребений, распространенных в 5 - 4 вв. до н. э. по всей Центральной и, частично, Восточной Европы. Своих покойников эти племена не зарывали в землю, а подвергали кремации, сожжению, а потом, собранные в глиняные урны остатки хоронили где-то в определенном месте. Но беда в том, что найти данное место невероятно сложно. Оно может быть внутри городища, может сразу за стенами оного, а может и на значительном удалении, где-нибудь в скрытом уголке.
По мнению античных авторов, отца истории Геродота, где-то здесь, в этих местах, жило-было род-племя невров, невров-оборотней. Сам Геродот их не видел, не слышал, но знал, что любит здешний народ подурачиться, пошалить, погулять на воле - перекинуться лунной ночью через себя, превратиться в волка и пошастать по лесным дорогам в облике зверином. Что хотел сказать этим Геродот - неведомо. Толи здешние места опасны для путников-купцов, толи, в самом деле, сам верил в это...
Пасквили, поклепы...
Вот и третий рог протрубил, третий всадник встал - третий курс. Ознаменовался он растительностью на лице у Городкова, в основном - под носом и рыжей, и бурной деятельностью хапуг, сутяг и просто больных на голову, как из рога изобилия посыпавшихся на факультет после встречи, на пионерской практике, будущих учителей со своими будущими учениками. Пострадавшие шустро освоили приемы написания пасквилей, быстренько вывели свой литературный клоповник и занялись созиданием кляуз, многотомных, увесистых и безграмотных. Искренние в своем стремлении напакостить друг другу, факультетские литераторы старательно поливали слюнями самих себя и помоями всех остальных. Первым сделал неосторожный шаг некто М. Тагер, топя как-то утром, в сортире, в университетском корпусе, случайно заскочившего туда очкарика с биофака. Выйдя оттуда и вытерев руки о халат пробегавшего мимо лаборанта, Тагер зашел в аудиторию, сел за парту, мечтательно возвел глаза к потолку и, под влиянием только что содеянного, выудил из сумки Ирки Прокопчик тетрадку - Прокопчик, как раз, язык чесала с Боровцовой - и вдохновенно нашкрябал:
Характеристика, значится, на студента ГГУ Городкова С. Е.,
окончательно прикончившего пионерскую практику,
обязательную, в п\л 'Маяк' с 30.06 по 20.07. 1984г.
Этот лупатый хмырь пугающей прожорливости и всеядности, за время работы в нашей организации сумел-таки уничтожить все имущество нашего лагеря, а походя и имущество нашего завхоза, штаны примерного пионера Васечкина, платье, белое, подвенечное, медсестры Сидоровой, бабку Марью и, самое обидное, продуктовые запасы лагеря. Те самые запасы, которые мы своим сплоченным коллективом не смогли разворовать за все предыдущие годы нашей деятельности... А, тут явился какой-то и сожрал их за месяц. Причем сделал это легко, без всякого напряжения и посторонней помощи и, как потом застенчиво объяснил проверяющей комиссии - он больше не будет. После чего, Городков С. Е. признался, что его идеалом является великий Мохассису Пятый Отчаянный, непобедимый герой африканских джунглей, безвременно почивший в бозе, сыгравший в ящик и давший дуба по причине того, что подавился ботинками своих соплеменников. Нет, самих-то соплеменников он переварил и даже не поперхнулся, но, вот, ботинки... Ботинки застряли.
Никого персонально не уважая, Городков все время молился на вчерашний борщ и мешал работать старшей пионервожатой, младшей пионервожатой, директору женской бани и постоянно приставал: - А что вы делаете сегодня вечером? - к пожилой поварихе в столовой. К подотчетным детям относился неприязненно, считая их нездоровой и малокалорийной пищей. Во вверенном ему отряде организовал кружок любителей клубники и сводного партизанского отряда тараканов-вегетарианцев.
В перерывах между ужином и обедом учил детей гонять по стенам домашнего клопа Сеню и метать пончики - со смещенным центром тяжести повидла - по тужащемуся на унитазе сторожу. Он также развалил всю культурно-просветительскую работу в нашем лагере, а заодно и стены директорского сарая. Именно, благодаря его инициативе, знаменитая военизированная игра 'Зарница', созданная на основе обобщенного опыта любовных ухаживаний макак Новой Гвинеи за бабуинами Центральной Африки, с треском провалилась в нашем лагере. Ибо первый же отряд, который доверили Городкову С. Е., он завел в такие места, что и Сусанин бы обзавидовался.
Будучи ответственен за порядок в лагере, повыкручивал и повыковыривал все лампочки в уличных фонарях на дорожках между корпусами. При этом, ухмыляясь в свою редкую бороденку, приговаривал: - А неча шляться по ночам! - Позже, вместе со своими подопечными пионерами, был замечен в продаже этих самых лампочек садово-огородному кооперативу ?1, расположенному за сто верст от лагеря. Также, Городков и его пионеры были замечены и участвовали в проведении благорастворительной акции 'Наложим в закрома Родины' - только не надо понимать буквально, осуществляемой на полях колхоза 'Красные портянки'. После чего из закромов исчезло 33 буханки хлеба, 22 бочки варенья и 10 мешков неприятно пахнущих удобрений, хотя при обыске, по горячим еще лепеш.., пардон, следам, их обнаружилось уже 12.
- Н-да, постарались детишки, - с уважением сказал бывалый участковый, глядя на 2 дополнительных мешка с удобрениями.
В заключение представленной характеристики нужно отметить, что под чутким руководством Городкова С.Е.в лагере проходило и происходило окончательное становление малолетнего гражданина нашей страны, достойного - в будущем - развевающихся на ветру семейных трусов и объединения с пролетариями всего мира. Гражданина, готового продать все, что только ему доверят сторожить.
Городков С. Е. пользуется уважением и велосипедом завхоза без зазрения совести. Морально устойчив и политически подкован, как лошадь Пржевальского. Знает кучу похабных анекдотов, куда Макар телят не гонял и где что плохо лежит. Своими знаниями Городков С. Е. охотно делится с пионерами, воспитывая из них убежденных сторонников сациви и барашка по узбекски.
Начальник п\л 'Маяк': (некто Сидоров).
Старшая вожатая: (какая-то Иванова).
Характеристика написана при содействии добропыхателя:( М.Тагера)
Естественно, что пока данную характеристику прочитал сам Городков, сидящий на занятиях в противоположном от М. Тагера углу аудитории, вся группа, теперь уже И-31, успела и сама прочитать опус Тагера, и пустить по рукам его копии в соседствующие группы. Не имея возможности препятствовать распространению заразы и одновременно оставаться безучастным к завистливым взглядам сокурсников и, в первую очередь, сокурсниц, Городков был вынужден дать отпор М. Тагеру. Ему пришлось также взяться за перо и состря... правдиво изложить подлинную версию беспутной жизни М. Тагера.
Начало жизни М. Тагера.
Один, один раз в год сады цветут, однако! Один раз взглянув на тебя, М. Тагер, на твои мутные пустые глаза, любой сразу догадается с кем имеет дело:- убийцей, грабителем, отравителем старушек и любителем перца 'Чили' всухомятку. И если сейчас, в возрасте суслика, когда большинство советских людей, с трудом, делая ошибки и помарки, составляет свои первые анонимки на коллег и соседей по дому, ты все еще сеешь клевету и все что подвернется под руку - обрезки кожуры, остатки шелухи, обрывки чепухи и семечки арбуза, то каким же ты был раньше, когда бегал маленький и обкаканый, с кудрявой головой, по улицам родного города? Вот и пришла пора вынести на чистую воду и прополоскать - фу, какой запах, - твои грязные подштанники, твои первые радости-гадости.
Детский сад и ясли трогать не будем, они навсегда остались несмываемым пятном на совести и памяти аж нескольких поколений врачей Гомельской психиатрической лечебницы имени Третьего буйного больного, лечебницы, куда, в полном составе, были помещены работники сначала яслей, где ты, где ты, эй, где ты? Ах, да, где ты делал первые робкие ползки... А, потом, и детсада, откуда, с большим трудом, тебя выперли прямо в школу. И кукла Таня без рук, без ног, и вечно хихикающая нянечка с раззявленным ртом и слюнями до пупа, и ушедшая в отпуск по неожиданной беременности завдетсадом - уже числятся за тобой по малолетству. А школа? Бедная несчастная школа? Лишь по чистой случайности она уцелела, но какой ценой! Какой ценой?
Благодаря тебе эта краса и гордость района, эта обитель вкушающих знаний учеников и присматривающих за ними мудрых наставников, эта маленькая крепость, твердыня духа и надежды, этот островок невинных юных созданий... - прославилась на весь район своим количеством убогих и плешивых. А уборщица Груня? Тихая полудурковатая тетя Груня? С улыбкой идиота-печальника и постоянно высунутым языком? Увы, уже в 110 лет она преждевременно поседела, потеряла, наконец, невинность и ключи от комнаты, где проживала последние 60 лет совместно с парализованной блохой Евлампией, имевшей все права подселенца и в случае проверки всегда козырявшей этим, выставила на полку последние 2 зуба и снесла на базар всю обувь из учительской раздевалки. Там обувь по сходной цене купил старьевщик Григорий из конкурирующего с дурдомом имени Третьего буйного больного дурдомом Пятого буйного больного. Но бедная, несчастная Груня!
Я мог бы много что еще рассказать о тебе, но не могу найти не одного приличного слова, чтобы сделать это. Да, и кто сможет лучше поведать о тебе, как не ты сам? Тем более, в тайном, я бы сказал - сокровенном, дневнике, украде... случайно выпавшем у тебя из сумки.
История про Тагера и пионерскую практику, записанная в случайно выпавшей из сумки М. Тагера тетради, подобранной чуткими соучениками по группе И - 31
День первый, да и второй тоже.
Заезд. Еще утром сели в автобус и просидели весь день. Автобус с места так и не сдвинулся. Тогда мы остались на ночь. На следующий день опять весь день сидели в автобусе и ждали отправления. К полудню по стенке автобуса робко постучали, и в проем дверей просунулся грязный вонючий мужичонка. Стесняясь, он поинтересовался - долго ли мы еще будем занимать его место. Мол, он и так уже целые сутки торчит на улице и ждет, когда мы выйдем. Мужичок сказал, что в этом автобусе он живет третий год, с тех пор, как это транспортное средство списали на свалку, да забыли вывезти. Отправление же настоящих рейсовых автобусов за углом, у желтого здания. Проверили. Точно, транспорт курсировал за углом. Мы пересели и через час куда-то приехали. Боже, какая глушь! Конечно, именно здесь и погубил поляков беспутный Иван с усами. Дык, и кто только назвал это место Гутой и притом Студеной? Сплошной лес.
День третий.
Я подсчитал, на каждого педработника в лагере приходится 0,7 пионера. По утрам, одна часть педсостава, злорадно гогоча, гонит детишек на расправу к человеку, исповедующему мазохизм в его крайней, коллективной форме, то есть к физруку. Вторая часть педсостава в это время наблюдает за происходящим и делает ставки на того или иного пионера, отмечая сколько раз он сумеет сачкануть, приседая или отжимаясь от земли.
День пятый.
Музрук и плаврук открыто заявили, что три бачка с помоями на завтрак, обед и ужин им маловато будет, и они не для того сюда ехали, чтобы грызть лапу, пускай и жилистую.
Вчера пропали трое ребятишек. Искали их всем педсоставом целый день. Уж, что только не делали, как только не изгалялись - и по радио объявления делали, и бумажки с их именами писали, и пианино на попа - хотели и на попадью, но она успела убежать - ставили, и в тумбочку смотрели и под холодильник заглядывали - ничего не помогло. Даже волосы у сторожа драли, приговаривая: - Абракадабра! -и: - Эники, бэники ели вареники! - После чего на карты гадали - сначала гадали, а потом и гадили, ногами топали, пяткой сучили - безрезультатно. Физрук, ваабще, совсем разухарившись, предлагал лес прочесать около лагерного забора. Ну, это было уж слишком. С такой фантазией не в лагере работать, а романы сочинять, научно-фантастические. Придумать такое! Кончилось тем, что физрук ушел один.
День шестой.
Весь день из леса, с той стороны, где главный корпус, раздавалось какое-то чавканье и хрумканье.
Вечером поминали физрука. Бедняга, он так и не вернулся из кустов малинника, что растут сразу за забором.
День седьмой.
К вечеру, весь в каких-то колючках и репеях, вышел из леса Лубочкин, он же физрук. Спросил: - Пионера не видели? Худенький такой? - А потом, вздохнув, добавил: - Удрал, паршивец. Шустрый больно оказался. - И скорбно добавил: - А двое отбегались, зайчики. Больше их не увидим. - При этом у физрука был тяжелый, сытый взгляд.
Сейчас стало известно, что в третьем отряде исчез еще один мальчик. Говорят, после обеда его видели вместе с физруком, но Лубочкин все отрицает.
День тринадцатый.
Давеча вернулся стажер с трехдневной щетиной и блуждающим глазом. Пионеров в лагере все меньше и меньше.
День пятнадцатый.
Педсостав все чаще и чаще после полуночи сидит с зажженными свечами и вызывает духов пропавших пионеров. При тусклом пламени мне начинает казаться, что у некоторых вожатых растут рожки. Маленькие и симпатичные. Да, куда-то опять исчез Лубочкин.
День семнадцатый.
Сегодня чуть поверил своим глазам - вожатая первого отряда собственным хвостом подметала асфальт перед домиком.
День двадцать первый.
Утром, провожая знакомого вурдалака, видел, как с соседнего кладбища поднялась в воздух на метле воспитательница второго отряда, а из лагеря, физрук, кося кровавым глазом и затравленно озираясь, вел к лесу последнего пионера...
Конечно, М. Тагер, после опубликования дневника, пытался соскабливать мысль о том, что дневник этот не его и, дескать, я не я и это скотина, позорящая славный род коров, тоже не моя. Мол, он, М. Тагер, и дневник - вещи духовно несовместимые и сам дневник он нашел в лесу, шатаясь недалеко от заброшенного лагеря и, вроде бы, лагерь этот дурную славу имел у местных жителей. Якобы, селяне ему, М. Тагеру, все толковали о каком-то кладбище, пустых могилах, призраках детей, блуждающих по лесу и взывающих о помощи, о человеке в спортивном костюме с голодными очами и слюной, текущей изо рта, о ведьмах и ведьмаках, ежегодно собирающихся на шабаш в заброшенном лагере, о пропадающих людях и тому подобной ахинее, но он, М. Тагер, как истинный атеист, им не верил, хотя теперь, в свете вышеизложенного, и понимает, что, возможно, где-то был не прав.
Прошло пару дней после опубликования и зачитывания, коллективного, характеристик С. Городкова и М. Тагера. Вся группа бурлила и, хотя, опусы и того и другого не являлись классическими образцами этого жанра, типа: - Я, ничтоже сумняшийся, гражданин Дятел доношу до сведения органов, что мой квартирант, Апепа Христофор Бонифатьевич, продал родину и на вырученные деньги строит забор в городе и сарай в деревне... - произведения обоих обсуждались вслух.
Следующей жертвой графомании пал Младшенький, он же Алексейченко. Зловещий призрак мертвеца.., миль пардон, чужой славы завис над изнуренным непосильной учебой челом Юрия, назойливо шепча ему: - Вон, смотри, ни хрена не знают, ни черта не учат, а как известны! - И такая смертная тоска взяла Младшенького, такая тоска, что одним мрачным, темным, с подвыванием ветра и каплями дождя за окном, вечером, Юрий достал веревку и, подловив соседа из квартиры напротив, попытался удавить его, а когда сосед отбился и убежал, выдрал несколько листков из своей тетради и, подстраиваясь под чужой стиль, торопливо начал корябать:
Облик молодого (местами) советского студента.
Сборный портрет лысых, нищих и убогих, а также С. Городкова, М. Тагера, Ю. Пенязя, В. Михедьки и им подобных.
Внешний вид.
Ротозеи. Молодые, но уже ротозеи. Вернее, ротозей, так как в нем одном собраны все их черты - кривые ноги одного, волосатая грудь другого, рот до ушей третьего, чесоточная пятка четвертого, редкие зубы пятого, бездонный желудок шестого и так далее и тому подобное.
Молодой, но лет 10 назад. Высокий ( средний, низкий.., сам недоросток!)человек с руками, ногами, рогами (последнее не обязательно). Нос... Опухший такой, красный нос. Вечно что-то вынюхивает, в общем, прямой и греческий нос. Глаза... Мутные такие, маленькие косые глазки. Цвет неопределенный (то, что называется - болотный), но непременно навыкате. Зубы свои, родные и через один, губы ехидные, уши большие и розовые, как у слоненка (маленькие и грязные, как у свиненка). Зрение никудышнее - дальше своего носа ничего не видит и, кроме как на свежесворованную булочку или аппетитную сокурсницу, не смотрит. Слух изюмительный - у-у, пальчики оближешь - абсолютно глухая тетеря! Прическа ежиком (бобриком, нутрией, дыбом и, главное, кудрявый). Одет кое-как, зато во все новое - начиная с резинки от трусов и кончая носками на подтяжках. Дышит горлом, пьет ртом, ест... Вот, тут много вариантов, но столько ему все равно никто не даст. Шаги большие - левой, товарищ, левой (или налево?), манеры хамские (как бы что не прозевать), на мир смотрит свысока и, в целом, считает до пяти (больше не умеет), страшно поражая иностранцев глубиной своих математических знаний. Страдает болтливостью, сонливостью, потливостью, бодливостью (если, что еще вспомните - можете дописать) и недержанием, особенно слов. Любит всем во всем признаваться и все обо всех рассказывать, было бы желание у кого его слушать.
Бессистемный. Читает много, пишет еще больше и, как правило, о том, о чем не читает. Пьет редко, но чай, но до конца. В состоянии подпития бывает опасен - требует большой любви и уважения к белым медведям и вселенской любви к своим старым калошам - их еще, якобы, Джон Леннон на босу ногу надевал. Иногда встречается с женским полом, но пока без последствий. Способен на многое, однако тратит талант на склоки, кляузы, пасквили и писание страшилок на своих ближних - дальние, ведь, и накостылять могут. И еще о женщинах. Любит, черт подери, любит! Страстно и беззаветно! Чужих и длинноногих (нагих), блондинок, брюнеток, шатенок и всех остальных, кто в париках.
Ежели он куда-либо опаздывает - а это сплошь и рядом, то садится на что-нибудь (трамвай, троллейбус, автобус, такси, мотоцикл-цикл-цикл, все дороги обосцикал, самокат, коньки, деревянного коника - купила мама коника, а коник без ноги, яка цудовна песенка, гы-гы, гы-гы, гы-гы) и едет. На занятия ходит только из потребности досадить преподавателям и никогда вовремя, но с занятий всегда уходит первым, по дороге расталкивая прохожих, пиная пустую консервную банку и крича: - 'Динамо' Минск на мыло (шампунь, шампур, живодерню)!
Жизнь свою кончит плохо. Жертвы его писаний соберутся единожды вместе и сотворят над ним суд праведный (неправедный, советский). На всякий случай, при его появлении на горизонте следует убегать или держать на руках кусок ливерной колбасы (шкурку московской, огрызок краковской), либо, на крайний случай, том сочинений М. Тагера, пенсионера.
ЧАСТЬ 2
Пионерские лагеря
Пионерские лагеря, пожалуй, одна из самых светлых сторон системы, строившей свою власть на фанатичном энтузиазме и слепой вере одних и беспощадном подавлении, особенно в период становления, других. Как ни странно, несмотря на всю глупость, дурость, чушь, сопутствующие работе пионерлагерей, основа в них была здравая. Даже откровенный маразм руководителей разного уровня - вспомните последние годы правления Л. И. Брежнева - не мог окончательно загубить ее. Зона за пределами большого круга городов, на значительную часть лета становилась местом отдыха детей. Сосновые и еловые леса, берега рек и озер, просторы равнин на разные лады озвучивались смехом и криками детей, топаньем их ног, их голосами.
В деятельности пионерлагерей, как и в жизни человека, конечно, были и грустные и серьезные и смешливые моменты, и описать их все задача непосильная, да, наверное, и ненужная. Однако, отщипнуть кусочек от этого 'пирога' очень хочется...
Пионерский лагерь. Время чуть больше двух. Тихий час... Жарко. Вверху, на деревьях, вяло скандалят птицы: - Сосед, ты пошто заморил мово червячка? Я ж его месяц выстукивал!
- Ой, Шура, я вас умоляю. Нужен нам ваш червячок, у нас и своих полно. Вон, Соня, подтвердит.
Яркие лучи светила исчертили желтым весь лагерь, лишь кое-где отступив перед величием могучих корабельных сосен, оставив их в покое пятнами тени. Пахнет хвоей и солнцем.
Долговязый Городков, воспитатель первого отряда, закинув ногу за ногу, сидел на лавочке у входа в один из домиков, где квартировали пионеры. Городков не просто так сидел, он, можно сказать, занимался делом - сторожил своих подопечных, дабы те во время тихого часа не бегали по лагерю и, по древнему мальчишескому обряду, не пугали спящих девчонок. Впрочем, за свою половину отряда Городков был спокоен. Еще в начале заезда, когда по традиции, за ним, мужчиной, закрепили пионеров мужеска пола, а за вожатой - девицей с таким невинным выражением лица, что, из предосторожности, Городков обходился с ней вежливо и не пакостил по мелкому - девчонок, Городков выторговал у нее один большой корпус вместо трех отдельных домиков, наряду с корпусом полагавшихся первому отряду. Просидев со своими мальчишками несколько дней кряду во время тихого часа и вечернего отбоя, он приучил их к мысли - если они не спят, то, все равно, не бегают по лагерю, а если и бегают, то с его, Городкова, личного разрешения. Естественно, делиться своими достижениями Городков ни с кем не стал, тем паче, со своей вожатой. Хотя, конечно, расположившись иногда где-нибудь на траве, возле своего корпуса, и глазея на лагерь, он даже сочувствовал вожатой, видя, как она, бедная, мечется между тремя своими домиками. Впрочем, оказывать помощь девушке Городков собирался лишь тогда, когда рак на горе свистнет. И вообще, любую помощь кому-либо, кроме него самого, Городков считал делом противоестественным и аморальным по самой своей сути. О помощи же, оказываемой лично ему, он, разумеется, был иного мнения.
Итак, Городков сидел на лавочке и, якобы, сторожил пионеров, хотя уже как полчаса назад собирался сбежать на речку и провести там тихий час с пользой для души и тела. Причиной временной задержки стал Юра Лубочкин, физрук-плаврук лагеря. Юра умудрился остановить для проникновенной беседы старшую пионервожатую как раз возле скамьи с Городковым.
- Вот, скотина, - думал Городков, раздраженно наблюдая за громким, но маловразумительным диалогом старшей и Лубочкина, - не мог найти лучшего места??? Обязательно надо было стать возле меня!
Теперь Городков был вынужден париться под солнышком, поневоле слушая тот бред, что нес физрук старшей и это вместо того, чтобы плевать в воду и лежать на пляже - ведь не бежать же на речку на виду у старшей!
Тем временем Юра, с усердием бульдозера, старался внушить старшей мысль о необходимости срочно проверить лагерную купальню, в просторечии - лягушатник, участок водоема, огороженный специальной металлической конструкцией. Одновременно, физрук пытался делать вид, что, мол, он, Лубочкин, в этом никак не заинтересован и лишь долг службы обязывает его настаивать на этом и, что он совершенно занят другими делами и только если старшая прикажет, он прямо сейчас пойдет проверять 'лягушатник'. Как обычно, Юра врал. Врал с энтузиазмом. На пляже, на золотистом песке у самого 'старика' - старого русла реки Сож, там, где находилась лагерная купальня и купальня еще семи других лагерей, Лубочкина ждала симпатичная блондинка из соседнего лагеря.
Рандеву физрука с девушкой грозило не состояться, ибо старшая, такая доверчивая и простая в иные дни, сегодня и слушать не желала ни о каких проверках лагерной купальни. А вся загвоздка была в том, что еще утром, до завтрака, Городков, с вечера терзаемый дурными предчувствиями и видениями людского столпотворения на берегу реки во время тихого часа, выловил старшую и, на всякий случай, рассказал ей, как, буквально накануне ночью, с трудом ползя после.., э-э, прогулки по лесу - это ему доктор рекомендовал, пояснил он, ходить ночью (странный доктор, - подумала старшая, - почему ночью и почему именно ползком?) значит, ползя домой, в родной пионерлагерь, они вдвоем с Лубочкиным (а причем здесь Лубочкин, - продолжала думать старшая, - он что, тоже лечится и у них на двоих один врач?) забрели в лагерную купальню и заодно всю ее осмотрели, так что сегодня на берегу реки, во время тихого часа, некому и нечего там делать. Говоря все это старшей, Городков, естественно, по благородству души, совсем не заботился о себе и своем здоровье и думал только об окружающих, только об их пользе и укреплении их организьму - раз есть река, солнце, тихий час, значит он, Городков, обязательно должен этим воспользоваться и принять все удары судьбы в виде солнца и речных брызг на себя, на свою героическую грудь. Любой другой, кто также вознамерится подвергнуть свою жизнь такому неоправданному риску и захочет проверить на себе действие солнца, пляжа и водной стихии во время тихого часа, будет, естественно, всячески неправ. И в целях восстановления его здоровья (и дисциплины всего педколлектива в целом) должен быть немедленно отловлен, тщательно выпорот и отправлен дежурить на кухню до скончания веков - ведь, ежели все ломанутся на речку, кто же тогда из педагогических работников останется в лагере с пионерами, мыши?
Постепенно физрук угас, поняв - консенсуса не будет. Старшая удалилась. Городков, все же, сбежал на речку, один Лубочкин остался не у дел. Самовольно уйти Юра не решался, нелегально удрать, как Городков - сам засветился перед старшей. Теперь, стоит исчезнуть, она непременно поинтересуется: - И где это наш занюханный Жаботинский? - Прозвище Жаботинский (знаменитый штангист прошлых лет) дал ему Городков, как-то мимоходом присутствовавший и, как всегда, половину недослышавший, а вторую перевравши, на разговоре физрука с Людой, вожатой второго отряда. Кличка прилипла, так как сложения Юра был мощного и роста высокого, но у старшей фамилия Жаботинский вызывала почему-то дикий хохот и каждый раз сопровождалась нехорошим эпитетом. Юра к Жаботинскому привык и на Городкова зла не держал, понимая, натура у того такая, завистливая и сварливая, и жизнь без склок и скандалов для него не жизнь.
Еще немного помаявшись перед пустой скамейкой у корпуса первого отряда, Лубочкин отказался от мысли немедленно попасть на пляж и отложил свидание с блондинкой на вечер, до встречи на КВНе. Дело в том, что Городков, периодически мучаясь приступами необоснованной энергии и находясь под впечатлением гнетущей убогости лагерных культурных мероприятий, обломал рога собственной лени и уговорил старшую пионервожатую, сначала свою, а потом и двух других лагерей, организовать конкурс веселых и находчивых между лагерями. И, именно, на сегодняшний вечер была назначена встреча команд трех лагерей. Кстати, за основу конкурса взяли программу, составленную Городковым в припадке полной мизантропии и человеконенавистничества - это, когда на полдник обещали бананы и Городков в панике прибежал в отряд, поднял всех на ноги, а некоторых и на крышу, дабы наблюдали за передвижениями остальных отрядов, и в спешном порядке, дробной рысью, первый отряд приблизился к столовой. И тут, и тут Городков понял - их надули, бананов не будет! И, как потом ему не доказывали, не объясняли, что его бананы и бананы его отряда, а также бананы всего остального лагеря никто не сожрал, лопнул бы, бананов просто не было в машине с продовольствием, на базе не дали, Городков не верил и лично, сам, лазил проверять машину. После чего оценил взглядом упитанную физиономию шофера, лоснящуюся толи от пота, толи от страха - скупка краденного, перевозка ворованного, подделка фирменного - мало ли в чем его обвинит этот хмурый тип с повадками начинающего прокурора - посмотрел на сопровождавшего машину экспедитора и, обидевшись на весь мир, ушел в свою комнату сочинять программу КВНа. Но, тем не менее, авторитетная комиссия из трех старших вожатых трех лагерей программу приняла, поскольку Городков показал им то, что считал безопасным показывать. Основную же часть он придержал до самого КВНа. Иначе, что это за веселые и находчивые, если каждая старшая, а здесь Городков даже и не сомневался - сам был такой - болея за свой лагерь, заранее подготовит команду ко всем конкурсам. Посему, всем все знать не обязательно.
Прошло около часа после обсуждения физруком и старшей вопроса - бедный Йорик или не бедный, а ежели бедный, то на сикоко, то есть, надо проверять лагерную купальню или не надо, или надо, но не сегодня. Тихий час близился к концу. Природа, вроде как приустала, улеглась. Чувствовалось - день сползает к вечеру. Птицы перестали шуметь и куда-то спрятался ветерок, с утра ворошивший кроны деревьев. Солнце уже не жгло, а лишь щекотало. Лагерь понемногу просыпался.
По главной аллее, между выстроившимися лицом к аллее корпусами почти всех отрядов, торопливо шла в столовую шеф-повар, женщина, которую воспитатель первого отряда слегка недолюбливал, так как подозревал, что как раз она-то и могла, судя по комплекции, съесть все предназначенные лагерю бананы.
Из своего домика выбралась и присела на крылечке бухгалтерша, дама столь великосветского возраста, сколь и гусарских замашек. Еще в прошлом, первом заезде, выбирая лагерь для прохождения пионерской практики, Городков со товарищи, Юрой Алексейченко, по какому-то наитию зашли в этот лагерь и не просто в лагерь, а прямо в бухгалтерию лагеря. В общем-то, искали директора или директрису, а наткнулись на бухгалтерию. Открыв дверь сей ведомственной структуры, Городков навсегда остался очарован лагерем. Огромное облако табачного дыма, встретившее его на пороге и едва не свалившее с ног, и мощный бас хозяйки помещения, державшей в зубах здоровенную самокрутку, окончательно и бесповоротно покорили Городкова. А когда он еще и разглядел за клубами вонючего дыма саму хозяйку, то, вообще, пришел в такой восторг, что... Бабушке на вид было лет, так от 50 до 150 и выглядела она как герой гражданской войны, товарищ Буденный, допившийся до ручки и в этом состоянии пытающийся взобраться вместо коня на другого революционного героя гражданской войны, товарища Ворошилова, Климента Ефремовича. Однако, энергии бабушки хватило бы на целый кавалерийский полк. Короче, после визита к бабусе, Городков обрел полную уверенность в правильности выбора именно этого лагеря. Дама с манерами и голосом, до смерти запугавшим окрестных рыболовов и туристов (ближе, чем за километр, они теперь не останавливались), большая находка и ценное стратегическое оружие лагеря в борьбе с различными инспекторскими проверками вышестоящих инстанций. А в том, что они будут, Городков даже не сомневался. Скоро Юра имел возможность убедиться в правоте Городкова. Не прошло и недели, после начала их работы в лагере, как из города приперлась какая-то комиссия ответственных пердунов что-нибудь проверить. Доведя до слез вожатых и воспитателей всех по очереди отрядов, старички-маразматики в количестве трех человек, потрясая разными бумажками, добрались, наконец, и до первого отряда. Когда Городкову, а он и в первом заезде был воспитателем старшего отряда, после третьего, потрясшего своей глубиной и слово в слово повторяющего первые два, вопроса: -А вы учите детей играть в шашки? - наконец, задали сакраментальный, четвертый: - А кто вы такой? - Городков не выдержал и трусливо бежал, оставив отряд на произвол судьбы и попечение Юры Алексейченко, в первом заезде - вожатого первого отряда. Юра держал оборону почти 20 минут, потом вся его флегматичность испарилась, а вместо нее на молодом гладком лице Юры появились некрасивые красные пятна. И неизвестно, чем бы дело закончилось, ибо Юру Алексейченко никто и никогда еще не видел в гневе, но тут, палочкой-выручалочкой явилась бабушка из бухгалтерии. Через минуту по всему корпусу первого отряда летали какие-то листки из папок и сами папки, а по дорожке от этого корпуса, теряя на ходу шляпы (фасон - ответственный работник среднего звена) и тесемки от кальсон, мелкой трусцой, по направлению к чертовой матери, к воротам лагеря улепетывала вся комиссия.
- Е-ие, ветераны, мать... вашу перемать! Крысы тыловые! Старые пердуны! - гремела им вслед бухгалтерша, высунувшись из окна корпуса первого отряда и дымя огромной сигарой, зажатой в руке. Городков готов был молиться на бабушку, а потом по секрету признался Юре, что обещал бухгалтерше самую большую сигару, какую он только найдет в городе, если она их выручит. Времени с тех пор унеслось вагон и маленькая тележка, Юра Алексейченко, отработав положенное, отбыл в город, а Городков решил остаться еще на один заезд. Работа в пионерлагере ему больше нравилась, чем кирпичная пыль стройотряда или доставка телеграмм в душном городе.
Сейчас, весь довольный собой, Городков топал в лагерь. Вот-вот прозвучит горн и надо быть на месте. Там, на речке, он как бы догадался, чего ради Лубочкин так рвался на пляж. Миниатюрная блондинка в короткой юбке и футболке фиолетового цвета навыпуск бродила у самой кромки воды, держа в руках шлепанцы и оставляя следы босых ног на песке. Городков даже целых несколько минут собирался подойти к ней и сказать: - Э-э-э, аще камо кульгаша блуднице вавылоньскыя.., нет-нет, не то, вот - и бог дал Моисею пятнадцать заповеде.., нет, опять не то, да и заповедей все равно не пятнадцать, ага, теперь то - о, твои бесстыжие глаза... девушка, стойте! Куда пошли? Я предупредить хотел - не смогет(или не сможет?) Юра придти на речку, не пускает его старшая! - Впрочем, едва солнце чуть сильнее дало Городкову по темечку, как он тут же забыл и свои благие намерения, и девушку и, живо откинув копыта, задремал, а когда проснулся - девушки уже, вроде, как и не было.
Шагая в лагерь, Городков обмусоливал одно дельце. В лагерь, по обмену, неделю назад приехали чехи. Таскались они сюда не первый год, и Вацлава и Марью, бессменных воспитателя и вожатую юных чехов знала, мягко говоря, уже каждая собака в округе, но каждый год, с завидной постоянностью, с приездом чехов в лагере возникала одна и та же проблема - куда деваться бедному еврею? Да, куда деваться? Вернее, куда девать уйму энергии божественного светила, заставляющую мальчишек из белорусского города Гомеля просачиваться в окна и двери домиков их западнославянских сверстниц - девчонок. По последним, уточненным у Вацлава данным, этой ночью в домике у чехов было застигнуто аж четверо воспитанников первого отряда - сколько успело удрать, Городков, благоразумно, интересоваться не стал. Чехи уже достали Городкова своими жалобами - ну, не объяснять же им, что как раз хождение ночью к девчонкам, это то, единственное, на что воспитатель первого отряда полностью закрывал глаза, понимая, все запрещать нельзя. Должна в пионерлагере сохраняться какая-то аура таинственности и приключений. Поэтому вчера Городков предложил Вацлаву опутать домики, где квартировали чешки, проволокой, колючей, с пустыми консервными банками по периметру. Конечно, ни Вацлав, ни Марья на такое пойтить не могли. Сегодня Городков собирался предложить Вацлаву заколотить гвоздями-сотками все окна и двери в домиках юных чешек. В глубине своей черствой души, Городков, правда, сильно сомневался в том, что Вацлав и Марья оценят по достоинству и это его предложение, но это Городкова как-то не смущало. В запасе у него было много еще более идиотских предложений, как например: взорвать, нахрен, Асуанскую плотину, дабы воды реки Нил затопили все сортиры Египта и хлынули в Средиземное море, оттуда в Черное, потом вверх по Днепру к Сожу и, наконец, загадили всю прилегающую к домикам чехов территорию, сделав ее непроходимой и непролазной. Или другой вариант - совершить поворот северных рек в сторону реки Сож, но так, чтобы результат в итоге был тот же. Либо, но это уж ва-а-аще сказка, предел мечтаний всех идеологических работников бывшего СССР, прокопать рвы вокруг домиков чехов, заполнить их содержимым ближайших отхожих мест, сами домики замуровать в говно и цемент, поверху пустить рекламу 'Партия - наш рулевой', а также средства от запора, и включить высокое напряжение. И не забыть - обязательно установить вышки с часовыми и крупнокалиберными говнометами, а самих чешек выводить на прогулку парами и в шикарных костюмах-двойках от министерства внутренних дел (ну, сами знаете, любимая модель, изящная черно-белая полоска) и непременно, просто непременно, в наручниках. Однако эти варианты, как истый джентльмен и гуманист (или гуманоид?) Городков приберегал до последнего, уж если совсем туго придется и привередливые чехи ни на что другое не согласятся - ни на вой сирены в 3 часа ночи - лезут, стервецы, лезут!; ни на всенощное блеянье под стук колотушки и свет зажженной свечи - в Багдаде все спокойно, в Багдаде все... - и полностью деградировав, перестанут реагировать на его более простые и ясные предложения.
Впрочем, иногда, вечерней порой, под скромный аккомпанемент природы, уже полуспящей, но все еще уговаривающей: - Му-шш-жик, возь-и-и-ми р-ру-упь и выпе-ей! - собираясь с Юрой Лубочкиным после отбоя навестить соседний лагерь и соблазняя на это, втайне от Марьи, Вацлава (Лубочкин в это время, втайне от Городкова, уговаривал на это же Марью. Однажды оба добились успеха, был большой скандал) Городков проникновенно спрашивал чеха: - Тебе это надо? - Причем, что 'это' не уточнял и каждый раз, после столь грамотно поставленного вопроса чех чувствовал себя в последней стадии опупения. Постепенно, с помощью Городкова и Лубочкина изучив кучу разных выражений, а заодно и русский язык, Вацлав понял, что слово и дело в стране сплошных Советов не совсем адекватны и, хотя, в прошлые годы было яснее и проще, однако подсознательно он всегда тянулся к выгребным ямам и общественным помойкам. А также испытывал уважение к всяческим проходимцам, каковыми, по его мнению, являлись Лубочкин и Городков. А посему - так и быть! К концу заезда спокойные, уравновешенные, вальяжные вожатая и воспитатель младых чехов, если и отличались чем от других вожатых, то только большей яркостью тряпок (в смысле-одежи) и импортным акцентом, с таким же рвением участвуя во всех, как внутри, так и междулагерных склоках, интригах, разборках, набегах, походах, конкурсах и скандалах, как и остальные члены педколлектива.
Войдя в лагерь, естественно через дырку в заборе, а не через калитку, и нагло шествуя по главной аллее, Городков заметил расположившуюся на скамейке возле своего, второго, отряда Лену, русоволосую пухленькую вожатую этого самого отряда. Лена тоже не просто так сидела, только она, в противоположность Городкову, действительно сторожила свой отряд, точнее, его остатки... Второй отряд сегодня дежурил по кухне и Светка, воспитательница второго отряда, уже ушла в столовую, прихватив часть ребят и тем самым сильно ослабив моральные устои оставшихся. Те, кому не повезло - дежурить на кухне на полдник, о-о, это, это, это мать-хвать, стой, куды потащил... это нечто невообразимое, это праздник, это равносильно попаданию в кондитерский цех в день бесплатной раздачи пирожных, это, это розовая мечта товарища О. Бендера и всего пролетариата города Одесса, это даже больше, чем его мечта, это равно дежурству у главного входа в лагерь в родительский день, день, когда ты стоишь перед чужими папами и мамами и пыхтишь от гордости, что, как бы, олицетворяешь собой весь порядок в лагере, весь лагерь, и взрослые, вроде, чуть-чуть робеют и заискивают перед тобой. Впрочем, понять эту ситуацию сможет лишь тот, кто сам дежурил и у главных ворот и по кухне на полдник (не путать с завтраком, обедом и ужином) - в общем, те во втором отряде, кому не повезло, решили сами восстановить справедливость. Девичья половина второго отряда, то есть те, кто не ушел с воспитательницей в столовую, едва Светлана Владимировна-Светка - удалилась, тут же запросилась в туалет, причем по очереди и через каждые пять минут. Однако, вместо того, дабы идти назад, в помещение (туалет, конечно, или, само собой разумеется, находился на улице), девчонки стали собираться в дальней, не просматриваемой из окон корпуса второго отряда беседке. Когда Лена это обнаружила, половина из остававшихся девчонок уже отсутствовала. Раскаявшись в своей мягкотелости и распсиховавшись, Лена пересчитала находящихся в палате и, выйдя из здания, устроилась на скамье перед входом в отряд, твердо решив больше никого никуда не выпускать. Слава богу, мальчишки второго отряда вели себя тихо.
Городков, проходя мимо Лены, меланхолично поинтересовался: - Это не твои там лезут из окон? - Лена сдавленно ахнула и, подскочив со скамьи, как ужаленная понеслась в корпус. Городков глубокомысленно хмыкнул и продолжил свой путь. Хотя, собственно, продолжать было некуда. Следующий за вторым был корпус его отряда, а возле отряда с недовольной физиономией маячил Юра Лубочкин.
- На пляже был? - хмуро поинтересовался Лубочкин, дождавшись воспитателя первого отряда.
- А как же! - хвастливо заявил Городков.
- Так я и думал, - завистливо произнес Юра и продолжил: - Блондинку видел? Маленькую такую?
- Видел.
- Обо мне не спрашивала?
- Не-а.
- Жаль, - удрученно сообщил Лубочкин . - Представляешь, старшая не пустила на речку. А я ей такую лапшу на уши вешал, такую лапшу. И про купальню, и про речку, что сам было чуть не поверил. Будто бы и купальня вот-вот развалится, и речка пересохнет и синие утопленники, выставив распухшие хари, поплывут по течению. Не, ну ты представляешь? А старшей хоть бы хны. Ни в дугу и все! Теперь, думаю, КВН будет, встречу. Кстати, куда это Ленка так рванула?
- Я ей сказал, там девахи ее из окон сигают.
- Что, в самом деле сигают? - почти сразу забыв о блондинке, переспросил Лубочкин.
Будучи мужчиной крупным и любвеобильным, Юра был неравнодушен ко всем представителям женского рода, особенно смазливым, то есть и к вожатой второго отряда тоже.
- Откуда я знаю, я что, видел? - вопросом на вопрос ответил Городков. - Просто, - тут Городков вдруг сбился и начал совершать какой-то сложный маневр, обходя Лубочкина так, чтобы вышедшая из корпуса второго отряда Ленка, озирающая окрестности, не заметила его, - ляпнул мимоходом, от нечего делать. Не поворачивайся, - жарко зашептал в спину физрука Городков, - и скажи ей, что я пошел к старшей или еще куда подальше.
- Юра, ты Стаса не видел? - крикнула Ленка Лубочкину.
- Видел. - За спиной Лубочкина возмущенно засопел Городков. Юра, выдержав паузу, продолжил: - Он к старшей пошел, насчет КВНа.
- Ну, ты и... Я чуть Кондратия не поймал, - пробормотал позади Лубочкина Городков.
- Не бойсь, - не оборачиваясь, ответил физрук, - ты мне еще вечером нужен. Будешь на КВНе перед Никой свидетелем, что не по своей воле я пропустил свидание.
- Ага, все скажу. Все, что хочешь. Даже то, что ты пять раз женат и у тебя по мальчику и две девочки от каждой жены.
- Блин, сейчас сдам Ленке. Вон, она, на крылечке, какие-то прутья, похоже на сраный веник, в руке держит.
- Все-все-все. Понял. Согласен. Детей беру на себя, то есть, жены твои, но детей делал я. Готов свидетельствовать. Во всем признаюсь! В убийстве лысого в подвале, в поджоге Рейхстага, в путешествии грузина вокруг магазина, в удержании тебя от внебрачных связей, дабы не позорил славный род советских физруков, призванных на своем блудливом пути воспитывать других, будущих блудливых физруков. Тех, которые пока еще с ночным горшком и в памперсах.
- Сам такой, - не вдаваясь в подробности, ответствовал Лубочкин. - И можешь не прятаться, Ленка в корпус пошла за 'Моцартом'. Время уже. - Одновременно со словами физрука на крыльце второго отряда появился заспанный светловолосый паренек в пионерском галстуке - 'композитор', и с горном в руках. Мальчишка поднял инструмент, поднес его к губам и, чуть откинув назад голову, дунул. По лагерю пронесся победный вопль большого бурого медведя, наконец-то, поймавшего отставшего от группы туриста на завтрак...
Городков вздрогнул и почувствовал, как по его спине торжественным маршем, в три ряда, пошли мурашки.
... Следом прокатился обычный: - Вставай, вставай, штанишки надевай... - напевный сигнал побудки. Сколько раз за лагерную смену слышал Городков этот сигнал, но каждый раз белел и бледнел от его пугающей прелюдии и каждый раз испытывал после неё жгучее желание завернуться в снежно-белую простыню и тихонько ползти на кладбище.
- Все, Юра, я побежал, - спешно пробормотал Городков и понесся по ступенькам вверх, в свой отряд.
Полдник пролетел быстро. Лубочкин, после того как попытался, в который раз сожрать сметану вместе со стаканом, снова ходил на кухню и цыганил добавку, молча совкаясь за шеф-поварихой, вздыхая и следя за каждым ее движением. Светка, воспитательница второго отряда, по уши влюбленная в тощего Городкова, опять подкармливала своего кавалера, рассчитывая, что, когда-нибудь, он одумается и потолстеет. Девчонки из отряда Вацлава и Марьи, укусив по разу булочки и выпив сметану, тихо шушукались, посматривая на мальчишек из первого отряда и хихикая. Андрей, один из лидеров мальчишек первого отряда, высокий паренек с копной темных волос и красивыми светло-зелеными глазами, сидел, уткнувшись взглядом в тарелку, и краснел. Малышня из самого юного, пятого отряда, бойко шлепала ложками в стаканах, размазывая сметану по себе и по столу. Няня и воспитательница пятого отряда носились меж столиков, где полудничали-разбойничали их подшефные и, хоть как-то, старались упорядочить движение их ложек. Девчонки первого отряда шумно - а когда это у нас, в наших столовых было тихо? - обсуждали детали предстоящего КВНа, не забывая строить глазки и кокетничать с ребятами-чехами. Вожатые и воспитатели 4 и 3 отрядов, леди и джентльмены от 18 до 30, собирали со столиков своих отрядов недоеденное, несъеденное и просто покусанное и сносили все на стол всеядного физрука и иже с ним, не менее прожорливого, несмотря на все труды воспитательницы второго отряда, Городкова. Старшая, сама небольшая и стройная, как бочонок с пивом, однажды поинтересовалась у Городкова, как это он исхитряется столько есть? Вот, Лубочкин, дело другое, понятное, жлоб здоровый и дурной, пардон, и большой, а он, Городков, все лопает, лопает, лопает... А, результатов нет, нет результатов! На это Городков ответил, что считает данные вопросы явным порождением неправильной сексуальной ориентации старшей и, что, по сути своей, данные вопросы есть прямая провокация в адрес несгибаемых борцов за желудочный сок и ускоренное переваривание пищи. К этим борцам, Городков причисляет и себя и надеется, что лишь дремучее неверие в возможности человеческого тела позволяет старшей лить воду на мельницу мирового империализьму, сионизьму, постмодернизьму, кубизьму, квадратизьму, монетаризьму, баптизьму, буддизьму, эксбиционизьму и садомазохизьму, а также, что не в объемах счастье, а в содержании объемов. И, вообще, он готовит запас на случай небывалого урожая (что у нас равносильно национальному бедствию), а не видно этого потому, что ест он стоя - так больше влазит - и затем резко приседает, оно и утрамбовывается сразу, правда, в основном, пониже спины. А некоторым - тут Городков внимательно осмотрел старшую - даже и стараться не надо и так все оседает пониже... и пожиже спины. Старшая два дня потом разговаривала с Городковым исключительно через посредника.
Полдник прошел. Спустя некоторое время опустел и лагерь. Первый, второй, третий отряды и чехи вместе со своими вожатыми и воспитателями и во главе со старшей пионервожатой ушли в 'Юнгу' - лагерь, избранный коллективным советом трех старших, с согласия начальника 'Юнги', местом проведения КВНа.
Прошло еще некоторое время. Вечерело. Солнце склонилось к закату. Четвертый отряд приплелся из леса, где они собирали неизвестно что и еловые шишки, а также готовились к конкурсу песни младших отрядов. Поскольку, с подачи поросшей волосами (одним и рыжим) руки Городкова возникла устойчивая мода на междулагерные мероприятия, то Катя и Юля, руководящие органы четвертого отряда, тоже высказали мнение, воспользовавшись случаем и затолкав идею Городкова в соседние лагеря, организовали свой конкурс, междулагерный, конкурс песни младших отрядов.
Прошло еще минут десять. В лагерь с луга, где они водили хороводы вокруг вожатой- воспитательницы и разучивали песенки, вернулась малышня пятого отряда.
Время близилось к восьми. У дальней, боковой, за футбольным полем калитки, служащей проходом в соседний лагерь и дальше - но не в 'Юнгу', 'Юнга' был еще дальше, за большим футбольным полем и ручьем (его, как-то ночью, возвращаясь с блуда и заплутав, раз пять переходили туда-сюда Лубочкин с Городковым) послышался гул голосов. Конкурсанты и болельщики спешили в родные пенаты. И чехи и наши возбужденно галдели, вспоминали неприличными словами - и на чешском, и на русском - команды соперников, и доказывали друг другу и самим себе, что все было не так уж плохо, что они выступали лучше соперников, что надо было выступать лучше соперников, что их засудили и задурили, что... В общем, слов было много, а толку никакого, ведь, как ни крути, а КВН продули. На первое место явно не потянули, даже Люси, заводная вожатая третьего отряда и ярая патриотка родного лагеря признавала это, хотя, хотя в душе считала все жюри сплошным жульем и недоумками, не исключая и собственную старшую, входившую в его состав. Лубочкин, шествующий среди пионеров первого отряда и охреневших от избытка нецензурных мыслей чехов, утешал ребят тем, что они, зато, надрали команду 'Соснового бора' - лагеря-победителя - в футбол и обязательно сделают им еще какую-нибудь гадость в соревнованиях по спортивному ориентированию. Городков, замыкавший колонну 'беженцев' и следящий за тем, дабы никто не отставал, жаловался Вацлаву, тоже бредущему не первым, что последнее время Лубочкин достал его со своей проблемой: - Если негру наступить на левую ногу, дождь пойдет? Ну, не идиот ли? Какая нога, причем здесь нога? Что он к ней прицепился? Откуда он, Городков, знает про какую-то левую ногу? Короче, полный абзац!!! Хотя... Если бы Лубочкин спросил про правую ногу негра и ее влиянии на погоду... Вот, тут другое дело. Тут Городков ответил бы, тут он силен. Тут он все знает. Ибо год назад его тоже мучила проблема ноги у негра, но правой. Городков даже специальную литературу изучал, метеорологическую, на лекции ходил заезжих светил - Чумака, Кашпировского, Погоняло-Задунайско Забубенно-Загубленного, советовался с бабкой Евлампией, интересовался околонаучными телепередачами - Если утро начинается не с той ноги, Если в голове вавка, Если у вас в квартире газ - и так далее. Знакомых просил вести наблюдение за попадавшимися неграми или, за дефицитом негров, за личностями, смахивающими на негров и, в конце концов, чисто экспериментальным путем выяснил - ежели негру наступить на правую ногу, то Кузьма Сидоров, его сосед по дому с третьего этажа, и его, Кузькина, мать обязательно где-нибудь нагадят... А Лубочкин пристал к нему со своей дурацкой левой ногой. Не интересна ему, Городкову, левая нога! - И резко перейдя к теме КВНа, Городков сообщил чеху, что у начальника 'Соснового бора' кривые ноги, а команда 'Соснового бора' невзирая на это, все равно выиграла конкурс веселых и находчивых. Ну, не свиньи ли? -Однако, больше всех за поражение команды переживала Анита, вожатая первого отряда, того самого, где Городков был воспитателем. Именно она затратила уйму сил и времени на созидание и подготовку команды, несколько последних дней полностью угробив на репетиции 'домашних заготовок'. Городков, вынужденный в силу обстоятельств, как автор программы КВН и ее будущий ведущий, отстраниться от участия в работе с командой, лишь корректировал отдельные моменты, не влияя на общий процесс. За него эту благородную миссию на себя взяла Ирка, подменная вожатая - все педработники лагеря по очереди получали выходной, и тогда их заменяла Ирка, темно - русая, со стрижкой, флегматично-нагловатая рослая девица с тяжелыми, чуть монголоидными чертами лица. Ирка, несмотря на свой природный цинизм, тоже испытывала некое смятение духа и, как могла, утешала и себя и Аниту, рассказывая ей все пошлые анекдоты, которые знала. Леня, воспитатель третьего отряда, худощавый парень среднего роста с небольшими усиками на бледном лице и Вини Пух, упитанный брат Ленки, вожатой второго отряда, приехавший на пару дней к сестричке в гости, но задержавшийся на неделю, окруженные толпой мальчишек третьего отряда, шумно обсуждали отдельные перипетии прошедшего конкурса. Остатки второго отряда... - Светка, воспитательница второго отряда, вместе с дежурившими по кухне ребятами и Марьей, с частью чехов, вызвавшейся ей помочь, ушли немного раньше... - вместе с Ленкой, своей вожатой и вместе с Вацлавом и Городковым, идущими позади всех, замыкали манифестацию возвращавшихся в лагерь. Вацлав, слушая жалобы Городкова на тоскливую жизнь и на то, что его никто не любит, на Лубочкина и на 'паразитов' из 'Соснового бора', со своей стороны предлагал Городкову организовать междулагерный 'Праздник Нептуна' и в ходе оного перетопить всех конкурентов. Вожатая второго отряда, симпатизирующая Вацлаву, согласно кивала и поддакивала чеху, а Городков в ответ отнекивался и криво улыбался. Он нисколько не сомневался в том, что если действительно организовать этот самый 'Праздник...', то так оно и будет. Опыт имелся. Пару дней назад Лубочкин проводил на берегу 'старика' лагерный 'День Нептуна'. Праздник чуть не окончился плачевно. Чехи Вацлава, совместно с джигитами Ленки и Светки, едва не утопили украденную Городковым и Лубочкиным... - правда, по словам Городкова и Лубочкина, они ничего не крали, только взяли на прокат...безвозмездно... - в доме отдыха престарелых бюрократов чугунную лодку, памятник первым жертвам борьбы за бумажное дело (нервные посетители удавили их папками с нисходящими и исходящими бумагами). Вернее, они ее деревянную, крашенную под металл, затопили (на счастье, от берега не успели далеко отплыть) вместе с находящимся в ней, насмерть перепуганным толи за чужую лодку, толи за разбушевавшихся белорусских и чешских 'чертей' и 'бесов', забравшихся в воду дальше, чем обычно, Лубочкиным - а как же, сам Нептун Нептуныч, сын Посейдона и внук Посейдонихи - со страха начавшим крыть матом почем зря и реветь дурным голосом: - Все-эх поубиваю! - и секундой позже; - Наверх, вы товарищи, все по местам... - Оторопевший от такого развития сюжета Водяной - Городков со своими водянистыми и русалками из первого отряда впал в полный ступор. Лесной царь - черт Вацлав и кикиморы - остальные представители педколлектива с первого по третий отряды - застыли на берегу. Положение спас сам Лубочкин, после слов: - ... наш гордый 'Варяг' - свалившийся с лодки в воду. Целый фонтан брызг, да нет, что там, гигантская волна, вызванная большим бряком многокилограммового тела Лубочкина, ринулась сверху на пионеров, накрыв их с головой и мигом остудив лезущих в лодку ребятишек.
Мир не без добрых людей(... лядей) и скоро о проведенном 'Дне Нептуна' знали все окрестности и в том числе физруки-плавруки близлежащих лагерей. Трудно утаить шило в мешке, особенно если шило чужое и мешок дырявый. На берегу 'старика' в жаркий день собирались отряды всех соседствующих лагерей и под усиленным надзором физруков - плавруков совершали 'ритуальное омовение'. По сути дела, вдоль небольшой, но широкой полосы песчаного пляжа, ограниченного густым кустарником и топким берегом с одной стороны и зарослями ивняка, и станцией проката катамаранов и лодок с другой, в воде выстроилась не цепочка отдельных купален, а одна общая, принадлежащая всем лагерям подряд, купальня. По молчаливому согласию физруков-плавруков, если в 'лягушатниках' находились отряды нескольких лагерей, то наблюдение велось уже не за своими, а просто за определенным участком водной акватории. Иначе никак. Множество мокрых детских голов мелькало в воде, перемещалось во всех направлениях. 'Чужая' ребятня постоянно норовила залезть на твою территорию, твои - на чужую, плюс 'дикие' туристы, квартирующие в двух, расположенных рядом турбазах и одном доме отдыха тоже запускали своих чад в лагерную купальню. Взгляд начинал метаться, путать своих и чужих, упускать из виду отдельные фрагменты и, в конце концов, терялся контроль над происходящим. Поэтому, спортивно-водная часть педсостава лагерей, осознав свои задачи, быстро, без лишних хлопот и обниманий, лобызаний и похлопываний (по задней части тела) договорилась о разных вариантах наблюдения за детьми. Естественно, при таком духе взаимопонимания и выручки, незамеченным, особенно со столь оригинальной трактовкой, в общем-то, более-менее схожий во всех лагерях спектакль 'День Нептуна' пройти не мог. Тем паче, уж кто-кто, а вожатые и воспитатели 'Лесной фиалки', это где работали Лубочкин с Городковым и все-все остальные, были известны далеко за пределами 'мест своего обитания'. И все благодаря одному воскресенью.
В только что прошедший родительский день - а это именно воскресенье - почти всех детей разобрали папы и мамы и маявшийся от безделья, с остатками пионеров и наличным педколлективом лагеря, Лубочкин вспомнил и даже более того, уговорил всех сыграть в одну полупридурковатую старую студенческую игру. Среди бела дня, на чистом девственном песке пляжа, в окружении всего честного народу, то бишь, понаперевшего городского люду, приехавшего посмотреть, подкормить, навестить своих недорослей, здоровенные бугаи - это, значит, явно не детишки - мужского и женского полу (конечно, можно бы сказать - бугаи и бугаихи, но как-то не звучит) ни с того, ни с сего стали на четвереньки и мерзко гогоча: - Я луноход один, я луноход один! - начали ползать по кругу, друг за другом, стараясь ухватить за заскорузлую пятку впереди ползущего, отбрыкиваясь от заднего и глумливо щерясь на окружающих. Расположившихся большей частью тут же, на пляже - уж очень погода способствовала (кстати, давно известно - где бы человек не находился, не настоялся, не належался, не наболтался, шатался, околачивался, бил баклуши, околачивал груши, подпирал стенки забора, подтирал детали прибора... его всегда тянет ближе к воде, если, разумеется, он не всплывает вместе с, с... скажем так, с содержимым отхожего места какой-нибудь затонувшей посудины, а кругом из моря до самого горизонта торчат наглые рожи акул и все щелкают зубами, а зубы у них - о-го-го, и блестят как стальные, а ты один, на малепусеньком хлипком плотике из дощечек сколоченном...и небо голубое... Однако, вернемся на пляж) итак, расположившихся на пляже со своими чадами родителей привел в крайнее возбуждение вид вымазанных в песке, что-то орущих и ползающих по кругу великовозрастных лбов, особенно когда они узнали от своих детишек, кто эти психи, выпущенные на волю.
... Уже давно окончился и ужин, и небольшая дискотека для пионеров и 'Сальери' давно пропел отбой, и даже природа утихомирилась. Весь лагерь изволил спать. Весь, кроме большинства представителей взрослой, той, которая не отдыхает, а работает, части лагеря. Бодрствующие педработники суетились возле домика подменных вожатых-воспитателей, где, судя по царящему оживлению, так резко контрастирующему с ночной тишиной лагеря, готовилось нечто грандиозное. Все присутствующие ожидали Леню - воспитателя третьего отряда...
После двух или трех, показанных по тиви, сеансов гипноза по Кашпировскому, позабытые детские страшилки стали оживать в сознании вожато-воспитательского корпуса, подзуживая их самих (жутко, но, а вдруг?) поколупаться в этой таинственной сфере. Дух спиритизма одолел лагерь.
Идею провести соответствующий сеанс первым высказал именно воспитатель третьего отряда, и он же взялся осуществить ее при, естественно, поддержке 'своры' товарищей.
Городков и Лубочкин и раньше обладали сноровкой в подобных делах и тут не дали маху - другие еще только думали, а они уже прибежали к назначенному месту и целых 20 минут топтались там, ожидая остальных и, главное, Леню, хотя, в свое время сильно невзлюбили его. Леня работал в лагере не полный месяц, до него должность воспитателя третьего отряда занимала одна девчонка, симпатии ни у кого не вызывавшая - за глаза ее называли 'министр информации', так как все, что говорили в ее присутствии сразу становилось известно начальнику лагеря, но как-то так быстро получилось, толи она заболела, толи еще что-то, но она исчезла, а на ее месте появился Леня. Появился из ниоткуда и на первый взгляд ничего из себя лучшего, чем исчезнувший 'министр информации' не представлял. Тонкого телосложения, весь какой-то болезненно-вялый и бледный, физически явно дохлый, совсем не тот тип, который вызывал бы положительные эмоции у Лубочкина и Городкова. Периодически они терроризировали его, один раз даже доведя до слез, правда не без участия остальных членов педколлектива . А потом ничего, Леня прижился и оказался нормальным парнем, просто он два года лежал в больнице и поэтому и спина у него была рыхлая и мягкая, как тесто, и мышцы вялые и вид 'доктор, его на кладбище или пусть живет?' В общем, хоть и с опозданием, но Леня вписался в общий коллектив. А этой ночью, вроде, как и возглавлял.
Леня, наконец-то, появился в поле зрения, держа в руке огрызок свечи, и первым прошел в домик, где согласно его инструкциям, заранее все приготовили. В одной из двух комнат домика, в большей, размером, примерно, 3 на 4 метра, открыли форточку. Рядом, к глухой стене, приставили стол со стулом, на стол водрузили небольшое зеркало из тех, которые в косметичку не влазят, но и трюмо не называются, перед ним поставили вверх дном тарелку с нарисованным сажей от свечи кругом по ободу донышка и двумя пересекающимися в центре линиями в виде креста. На точку пересечения установили принесенную Леней и пока еще не зажженную свечу. Ввалившаяся в помещение следом за воспитателем третьего отряда сборная команда вожатых-воспитателей быстренько расползлась по кроватям и оставшимся стульям - и то и другое непременный атрибут любой комнаты в пионерском лагере - и стала морально готовиться неизвестно к чему... На самой дальней от стола с зеркалом и самой ближней к выходу 'недвижимости', нервно хихикая, устроились три дамы - Ленка, Люси и Анита, вожатые второго, третьего и первого отрядов. Чуть ближе к месту действия, на следующей кровати, расположились более храбрые чехи - Вацлав и Марья и руководящие органы четвертого отряда - Катя и Юля. Совсем близко, почти рядом с эпицентром предстоящих событий и через широкий проход от двух других кроватей, у противоположной от них стены, кое-как (все какие-то, за исключением Ники, упитанные попались) расселись Лубочкин с Никой - совершенно чужая вожатая из совершенно чужого лагеря, брат Ленки Винни Пух, Светка-воспитательница второго отряда и Ирка, подменная вожатая. Причем Нику и Светку Лубочкин запугал еще шатаясь на улице, а Ирка сама едва не довела Лубочкина до кондрашки. И уже возле самого стола, по соседству с местом 'заклинателя духов', видимо в знак протеста против кровавой расправы американских фермеров с большим другом советского народа колорадским жуком Васей, на стул, задом наперед, уселся любопытствующий Городков.
Ровно в полночь, как только часы вдарили по двенадцати и наступила ночь духов, ночь с пятницы на субботу, Леня плотно закрыл все двери, потушил свет и поджег фитиль у стоящей на перевернутом блюде свечи... Пришло время замордованных душ. Воспитатель третьего отряда подсел к столу, вылупился в зеркало, напыжился, грозно пошевелил усиками и гробовым голосом стал нудить: - Я вызываю дух Екатерины Второй, я вызываю дух Екатерины Второй... - Так продолжалось довольно долго. Девчонки в дальнем углу, прерывая табу на тишину, стали тихонько возиться на кровати, обтяпывая какие-то свои дела и делишки. Лубочкин вполголоса шепнул что-то Винни Пуху, Городков попробовал раскачиваться вместе со стулом. И вдруг... Дальнейшее происходило стремительно. Леня, секунду назад еще бубнивший, неожиданно захрипел-забулькал, сдавленно крикнул: - Свет! - и сам, буквально слетев со стула, кинулся к выключателю. Дамы на дальней кровати завизжали, на второй кровати раздался одновременный стук четырех лбов (как это они исхитрились - минутой позже никто вспомнить не мог) и затем тоже визжание. Городков начал падать вместе со стулом, в то же время отчетливо, как на замедленной киносъемке, воспринимая окружающее - стоящего у стены и держащего руку на выключателе белого, как мел, Леню; Ирку, Светку, Нику и Винни Пуха, прижавшихся к Лубочкину, самого Лубочкина со вспотевшим от злости, непонятно на кого, лицом; округлившиеся глаза и разверстые рты Вацлава, Марьи, Кати, Юли, Ленки, Аниты, Люси, отдельно от них, как бы существующий сам по себе, их крик-визг и даже собственную голову со становящимися дыбом волосами. Наконец, раздался грохот упавшего вместе со стулом Городкова. Девчонки перестали визжать и замолкли, испуганно смотря друг на друга. Резкий перепад грохота и тишины отрезвил присутствующих. Участники эксперимента стали медленно приходить в себя. Ирка первая что-то сообразила, подскочила с кровати и без лишних слов устремилась к выходу. Мгновенно образовавшаяся, после этого, давка в дверях - никто не хотел быть последним - завершилась повальным бегством всех на улицу.
- Да, - выкурив сигарету, нервно произнесла Ирка, - будь я беременна, я бы родила.
Расположившись на скамье, стоящей перед ее домиком, при свете яркой луны, в относительной тиши - если не считать топтавшихся рядом таких же любителей острых ощущений (Кстати, о тишине. Когда это у нас ночью было тихо? Когда это у нас ночи были тихие? Особенно в городе? Это там, южнее, 'тиха украинская ночь', а у нас всенепременно в три ночи заорут под окнами: - Помогите! - причем таким голосом, будто их неожиданно согнали с унитаза, где они чувствовали себя горными орлами на вершине большой ку.., ну, в общем, вы понимаете, и они требуют восстановления справедливости. Или, скажем, тоже в три ночи вам ударно исполнят на 'бис', стоя, аккурат, возле вашего дома и, вероятно, прямо под окном и, конечно, само собой разумеется - хором (одиночное пение у нас как-то не приветствуется, у нас, вообще, развит коллективизм, как в стаде баранов): - Шумел ка-а-мыш, деревья па-а-мирали... - Впрочем, все это так, романтическое отступление), подменная вожатая подытоживала свои впечатления. Такого же или почти такого мнения придерживались и остальные участники 'корриды'. Но, не успели еще подсохнуть лужи в комнате после некоторых участников эксперимента, а бережливые Городков с Лубочкиным поменять второй раз памперсы - ага, вам легко говорить, а когда страшно всякое может случиться - ах, как ночная свежесть дала по голове народу, и моментально выветрило все кошмары и ужасы. Общество расправило могучие плечи и потребовало продолжения 'банкета'. На этот раз 'шаманить' вызвалась Ленка, говоря, что снимет очки, а без них она ни черта не видит, и поэтому не будет бояться и в обморок, значит, тоже не упадет. Ирка и Люси решились устроиться на стульях, по обе стороны от зеркала и Ленки, дабы контролировать процесс. Ирка потому, что так и не поняла чего испугалась - визга девчонок, белого лица Лени, загремевшего Городкова - ведь, сама она зеркала не видела, а Люси - кому-то же надо присматривать за ликом или рылом ( черт его знает, что там появится, 'по ту сторону') в зеркале и задавать вопросы, да и жутко и интересно все-таки. Городков, наоборот, учитывая опыт падения вместе со стулом, пересел на кровать, к Светке и Лубочкину с Никой. Все остальные уселись на свои места, за исключением Винни Пуха и Лени, составившим компанию Аните. Кто-то выключил свет и 'священнодействие' повторилось. Ленка забубнила: - Я вызываю дух... - Пламя свечи ровно горело, не делая никаких попыток отклониться от строго вертикального направления. В комнате царила кладбищенская тишина, даже прослушивался хруст челюстей какого-то залетного комара, умолявшего за окном: - Вы меня только запустите, я вам такое устрою, такое... кровью умоетесь!
- Я вызываю... - сбоку от Ленки Ирка вдруг зашептала: - Спроси, любила ли она Блока?
Сидящие на кроватях даже не поняли, что произошло. Ирка, чуть просевшим от напряжения голосом, повторила еще раз: - Любила ли она Блока? Спроси! - Люси, слева от Ленки, в какой-то неестественной позе замерла на стуле.
- Любила ли ты Блока? - невидящим взором уставясь в зеркало, не шелохнувшись, словно деревянная, монотонно спросила Ленка. Сидящие на кроватях заволновались, стали проявлять повышенный интерес к происходящему, перебираться ближе к столику с зеркалом. Марья, решившись, оставила Вацлава на кровати с Катей и Юлей и тоже попыталась заглянуть в зеркало поверх голов Люси, Ленки и Ирки. Следом, обнаглев-осмелев, к месту действия ринулись и остальные. Возле стола с зеркалом началась какая-то возня. Кто-то кого-то отталкивал, толи пытаясь пролезть вперед, толи, наоборот, пытаясь отползти назад.
- Любила ли ты Блока? - снова тоскливо вопросила Ленка. Не успел еще остыть вопрос Ленки, как Ирка абсолютно бесцветным, ничего не выражающим голосом, произнесла: - Включите свет. Люсе плохо. - И сразу после нее, не давая никому и рта раскрыть, истерично завопил Лубочкин: - Молчать! Я сам боюсь! - Так и не успев испугаться того, что происходит возле зеркала, от одного крика Лубочкина тихо сполз с кровати Винни Пух. Светка, преодолевая полный ступор, вызванный воем Лубочкина, и оторвавшись, наконец, от Городкова, смогла, кое-как, набросить на зеркало заготовленное полотенце - его, полотенце, не позднее как этим вечером, готовясь к 'всенощной', умыкнул у старшей Вацлав. Пока Марья заговаривала старшей зубы, Вацлав, типично по-славянски рассудив, что использовать для этой цели свое полотенце негоже, шурудил в комнате у старшей. Итак, воспитательница второго отряда набросили на зеркало полотенце. Кто-то все-таки дотянулся до выключателя и зажег свет. При свете стало ясно, кто орудовал локтями у стола. Марья, сообразившая, что с Люси как-то неладно, пыталась вытащить ее из общей свалки, образовавшейся у стола. Народ, сбросив вместе со сгинувшей теменью остатки оцепенения - паралич, вызванный все тем же воплем Лубочкина - задвигался, зашипел, запыхтел. Бледная, как тогда Леня, Ирка встала из-за стола и медленно побрела к выходу. За ней повели-потащили на улицу Люси, находящуюся в состоянии ступора. Следом, на ходу вытаскивая сигареты, кто курил, заставляя себя не спешить, но и не отставая, стараясь не создавать давку в дверях, выкатывались и остальные. На улице, на свежем ночном воздухе, все начало возвращаться на круги свои. Народ стал смелеть, забывать свои страхи, гонять по очереди шуточки и сигареты и, даже, пересмеиваться отдельными частями тела. Только, вот, Ирка и Люси как-то не радовались жизни. Девчонки сидели на скамейке белые и страшные - так и хочется сказать, лежали тихие и умиротворенные, внося диссонанс в общее ликование. (Между прочим, давно подмечено, чем сильнее напугать человека накануне, тем быстрее он начнет радоваться жизни сегодня и не просто радоваться, а ликовать). Ирка беспрерывно курила, а Люся, похоже, продолжала пребывать еще где-то там, в комнате.
- Н-да, - произнес Лубочкин, пытаясь стряхнуть пепел с сигареты на брюки Вацлаву, - кажись, приплыли. Что делать-то будем, а?
Ирка на скамье, выбросив третий по счету окурок, тихо попросила: - Походить бы...
- Точно, точно, - зачастила Марья и вдвоем с Лубочкиным, подхватив Люси, направились к ближайшей дырке в заборе, ведущей в сторону пляжа - общепризнанному месту всех ночных гуляний. Остальные хотели сделать тоже самое, но тут Леня преступил черту, проявив трезвость ума и черствость души, и остановил повальный уход педсостава из лагеря. Он обратил внимание оставшегося народа на тяжелое политическое положение страны, на трудности ирригации пустынь, а также на повышенную рождаемость китайцев, завышение расценок амстердамскими проститутками, шпионские происки конгресса рыжих и конопатых, и предложил по этому поводу оставить в лагере, хотя бы, парочку дежурных. И не сваливать всем вместе. Стали выяснять, кто может остаться. Вацлав? Вацлав не мог, так как без Марьи не котировался. Городков? Городков нет, как прохиндей. Светка, так как заодно с Городковым, Ирка - как пострадавшая, Ленка тоже как пострадавшая, вроде. Винни Пух по малолетству, Леня - как все организовавший. Уважительных причин не было только у Кати, Юли и Аниты, но они просто не хотели. В конце концов, начали склоняться к выводу, что лучше всего было бы оставить в лагере Нику, чужая и никому не обидно, но, к сожалению, Ника ушла еще вместе с Лубочкиным и Марьей. Пока судили-рядили, что же делать, Городков, подхватив Светку и Ирку, тоже сбежал из лагеря, полностью оправдав сложившееся о нем мнение. Кандидатура Городкова и иже с ним сразу отпали. Потом отпустили по малолетству Винни Пуха, а с ним вместе исчезла и Анита, вроде, как и не было ее. В общем, в итоге остались волей-неволей дежурить в лагере Катя, Юля, Леня и Лена. Им выпала великая честь околачиваться в лагере, дожидаясь, по мере сил, возвращения остальных, более юрких представителей рода Хомо совьетикус педагогус. Часа через полтора, вволю потешившись и потаскавшись вокруг да около пляжа и его окрестностей, распугав по дороге влюбленных, с десяток пар, приведя в чувство Люси и Ирку... - обе рассказывали одно и тоже, хотя и видели все с разных сторон: - Представь себе, в зеркале молодое лицо Ленки и вдруг оно трескается, покрывается сетью морщин, становиться старым-старым. Еще угадываются черты Ленки, но это уже не она. И затем, когда задали вопрос: - Любила ли ты Блока? - Ленкины черты, вообще, исчезают, расползаются, лицо становится огромным, светящимся, злым и древним-древним, а минутой спустя, из глубин зеркала выплывает желтоватый, хищно изогнутый, явно не человеческий, клык и медленно-медленно заполняет собой весь экран-зеркало... - значит, часа через полтора в лагерь воротились все ходоки. Бродя возле пляжа, участники экспедиции по спасению двух живых душ из лап мертвых, успели на 'халяву' присоединиться к чужому костру, чужой миске и чужой ложке. Спортсмены-гребцы из спортивного лагеря, вырвавшись на свободу, подальше от тренерских глаз, азартно готовили шашлык, коим и поделились с новоприбывшими, а те, в свою очередь, охотно рассказали будущим чемпионам о своем общении с потусторонним миром. Сообщение о сеансах спиритизма и сопутствующих им элементах мрачного ампира привело спортсменов в такое воодушевление, что они тут же снялись с места, затушили костер и вместе с гостями направились в 'Лесную фиалку'. По пути, вырвавшихся вперед Городкова и Светку окружил было с пятачок-другой 'крутых' деревенских парней, припершихся аж за семь верст - ближе ни одной деревни не было - показать, кто здесь хозяин, но, усмотрев основные силы противника, плетущиеся сзади, 'хозяева' шустро куда-то испарились, даже не успев, как в таких случаях водится, никому и ничего, типа: - Ты.., твою.., а потом.., а еще... и твою бабу! - толком сообщить.
В общем, в лагерь, в четыре ночи пришло уже раза в два с хвостиком больше народу, чем из него недавно ушло, и значительная часть из них страстно жаждала подвигов на ниве оккультизма. Но это уже совсем иная тема и иная история и действующие лица в ней иные.