Это произошло, когда ей было восемь лет. Жизнь иногда бывает очень жестока. А дети слишком слабы, чтобы пытаться дать сдачи судьбе...
Одинокий пенсионер Дмитрий Сергеевич жил в небольшой квартирке на седьмом этаже. Он был худой, как черенок лопаты, лысый, как надгробный камень, и необщительный, как могила. Соседи за глаза дали ему кличку "Гвоздь". Никто не видел, чтобы он когда-нибудь улыбался. Говорили, что у него есть "справка" из психушки. Над квартирой Дмитрия Сергеевича жила семья с ребёнком, девочкой Светой. Она училась во втором классе - каштановые, до плеч, волосы, веснушки. Вокруг неё всегда витал аромат ирисок.
Маленькая шалунья часто досаждала бесконечными играми, шумом не только собственным родителям, но и Дмитрию Сергеевичу. Не раз поздно вечером он поднимался и жаловался матери или отцу Светочки: мол, что это вы дочурку никак не успокоите? прыгает, топает, как слон! совершенно невозможно уснуть! Родители извинялись, пару дней было тихо, потом всё повторялось.
Ещё у этих соседей, что сверху, был джип. Огромный, как автобус, и чёрный. Пенсионеру казалось, что всё благополучие этой семьи построено за его счёт - за счёт старого, обездоленного человека.
Утром Дмитрий Сергеевич отправлялся на рынок через дорогу. Он торговал в табачном киоске, витрина которого обилием разноцветных пачек создавала балаганную пестроту и жизнерадостность. Так было и в тот день - тёплый, солнечный сентябрьский день.
После полудня на рынок прибежала Светочка: она там иногда играла после школы вместе с другими детьми из двора. Благо среди десятков зелёных киосков и синих контейнеров интересно играть в прятки и догонялки. Продавцы ругали деток, но это почти не помогало.
Всё было как обычно, за одним исключением: в этот день Светочка прибежала одна. Она боялась Дмитрия Сергеевича (думала, что он - настоящий Кощей бессмертный), но всегда была с ним вежлива ("вежливость ничего не стоит, но привлекает людей" - внушали ей мама и папа). Вот и сейчас она нехотя подошла к табачному ларьку, через силу поздоровалась с дедушкой Димой и сказала, что пойдёт играть "в автобус".
Напротив киоска, метров через тридцать, был малопосещаемый "карман", заваленный старыми коробками и ящиками. Ещё, у самого забора, стоял старый-престарый, советских времён холодильник "Зил". Не поняв, что значит играть "в автобус", Дмитрий Сергеевич предупредил (как это делали другие взрослые в подобных ситуациях), чтобы Светочка была поосторожнее. А про себя злобно подумал: чтобы ты шею себе свернула, маленькая гадина! вечно мне спать не даёшь!
Через минуту Дмитрий Сергеевич понял, что значит - играть "в автобус". Света возле холодильника громко объявляла остановки, имитировала звук открываемых дверей, распахивала кремовую железную дверцу и забиралась внутрь. Так повторялось пару раз, потом Светочка ещё раз залезла в холодильник, и тут случилось важное - она не просто прикрыла, а захлопнула дверцу. Следует пояснить: в этом холодильнике дверцу можно открыть только снаружи, нажав на ручку, изнутри - никак.
Свидетелем всего этого был Дмитрий Сергеевич. Он сразу понял, в чём заковыка. Подождал пару минут. Светочка тоже поняла свою ошибку: начала постукивать и негромко просить, чтобы открыли. Дмитрий Сергеевич из-за шума на рынке не мог слышать стуков и голоса. Но знал, что Света зовёт на помощь, и надо пойти и открыть дверцу. И тут в Дмитрия Сергеевича словно дьявол вселился. Все обиды, накопленные за долгую непростую жизнь, ожили в нём и наполнили сердце ненавистью и готовностью мстить. "Пусть эта маленькая тварь посидит, покумекает, как пожилым людям не давать жизни! - думал Дмитрий Сергеевич, отпуская очередному покупателю пачку "Парламента". - Пусть посидит минут десять, потом пойду и открою". Светочке никто не мог помочь: в этот "карман" днём почти никогда никто не заходил, Светочку никто не слышал из-за вечного гама, заполнявшего торговые ряды.
Не через десять минут, а спустя час, когда у ларька не было покупателей, Дмитрий Сергеевич подбежал к холодильнику, взялся за хромированную ручку и зачем-то спросил: "Ты ещё там?" "Дедушка Дима, открой! Я хочу к маме!" - послышался замогильный голос Светочки. Она плакала. "Посиди ещё и лучше подумай, как по ночам шуметь, это будет тебе урок" - процедил Дмитрий Сергеевич. Так и не открыв дверцу, он вернулся в киоск.
Не прибежали Светины друзья - они не пошли на рынок, играли во дворе. Никто случайно не зашёл в этот "карман"... Только Дмитрий Сергеевич мог спасти малышку, но им полностью овладело чувство, свойственное разве что палачам и хладнокровным киллерам: "Пусть, тварь, сдохнет. Спокойно хоть буду засыпать".
Свой окончательный приговор пенсионер вынес не без колебаний. Дважды или трижды он порывался пойти и освободить заложницу бездушного холодильника. Но всякий раз его останавливала мысль: "Богатство родителей этой девчонки, навороченные джипы, дачи и особняки "новых русских", всё это - за счёт нашей нищеты. Я маленьким работал по двенадцать часов в сутки во время войны, всю жизнь отдал заводу. Я бы должен, как пенсионеры на Западе, - ездить туристом по миру и попивать пивко. Вместо этого, чтобы не умереть с голоду, я вынужден пахать на этого Гиви".
Через три часа холодильник, до того ещё издававший какие-то звуки, умолк. Дмитрий Сергеевич продолжал торговать, но в душе у него начало копошиться что-то противное, скользкое, гадкое. Каждый покупатель, просивший сигареты или зажигалку, казалось, говорил: ну, что, старая мразь, убил девчонку? А что она тебе сделала? Топнула пару раз по полу, когда ты хотел заснуть? Ну и сука же ты!
Улыбки и благодарность покупателей Дмитрий Сергеевич воспринимал как оскорбление - обычные фразы, казалось, содержали обвинительный подтекст, скрытую формулировку приговора, который на юридическом языке звучал бы сухо и бесстрастно: "неоказание помощи лицу, находящемуся в заведомо беспомощном положении", или, там, "непреднамеренное убийство".
"Нет, я никого не убивал! - яростно убеждал себя Дмитрий Сергеевич. - Это она сама себя убила! Это они её убили! Это они сами её убили!" Повторяя про себя эти заклинания, Дмитрий Сергеевич дрожащей рукой протягивал через окошко блок красного "Винстона"...
Только вечером Дмитрий Сергеевич пришёл в себя. Он выскочил из киоска, подбежал к холодильнику и открыл дверцу. Ударил запах мочи. Старик взялся за лёгкую, как сигаретная пачка, девчоночью ладошку, потрогал запястье. Пульса не было. Светочка была мертва, она задохнулась. Она как будто спала, зачем-то неудобно скрючившись. Её пальчики были в запекшейся чёрной крови, с сорванными ногтями - она до последнего пыталась справиться с безжалостным замкОм. Кисть каждой руки была как один сплошной синяк - она до последнего колотила кулачками по стенкам. И ещё были эти веснушки. Слёзы на них давно высохли - остались только еле заметные дорожки...
Дмитрий Сергеевич едва не заплакал. Он раскаивался. Но исправить уже ничего было нельзя. Он достал из кармана дешевый мобильник и вызвал милицию. В тюрьму старику не хотелось. И он рассказал оперу, что, мол, не видел, как девочка забралась в холодильник, её крик он не мог слышать из-за шума, а открыл "Зил" для того, чтобы посмотреть, нет ли в нём каких-нибудь железок, полезных для хозяйства. Милиционер засомневался, но задерживать пенсионера пока не стал, а лишь записал адрес, сверив его у подъехавшего за выручкой Гиви. Другие торговцы сказали, что тоже ничего не заметили.
Дмитрий Сергеевич не видел, как потом примчались на чёрном джипе родители Светочки: как её мама кричала, срывая голос, как её отец - белее мела - сидел прямо на грязном бордюре...
Дмитрий Сергеевич пришел домой, поужинал, посмотрел новости. Лёг спать, но заснуть ему не удавалось. Ему мерещилась плачущая Светочка, которая показывала ему свои окровавленные пальчики. И ещё давила непривычная тишина сверху. Эту тишину коварная память начала заполнять последними словами, которые он слышал от малышки: "Дедушка Дима, открой! Я хочу к маме!" Дмитрию Сергеевичу стиснуло грудь.
Он встал и пошёл на кухню. Достал из старого холодильника бутылку "Столичной", выпил сразу два стакана. Посмотрел в тёмное окно. Оттуда на него глядела Светочка - с веснушками, мокрыми от слёз. Непривычная, мёртвая тишина сверху. "Дедушка Дима!"
Алкоголь не притупил чувство раскаяния: напротив, оно ещё сильнее стало терзать сознание. И тут Дмитрия Сергеевича осенила мысль: есть способ в два счёта убить в себе любые угрызения совести. В своей решимости старик был непреклонен: не давая себе больше возможности подумать, он распахнул окно, кряхтя залез на подоконник и шагнул в пустоту седьмого этажа.