Book Eight

THE BOOK OF DEATH

Canto III

DEATH IN THE FOREST

КНИГА ВОСЬМАЯ

Книга Смерти

Песнь третья^[1]

Смерть в лесу

Now it was here in this great golden dawn.

Сейчас все происходило здесь, в этом великом золотом рассвете.

By her still sleeping husband lain she gazed

Рядом со своим еще спящим мужем она лежала и всматривалась

Into her past as one about to die

В свое прошлое, как тот, кто готовясь к смерти

Looks back upon the sunlit fields of life

Оборачивается назад, на залитые солнцем поля жизни,

Where he too ran and sported with the rest,

По которым он тоже бегал и играл вместе с другими,

Lifting his head above the huge dark stream

Поднимая голову над огромным темным потоком,

Into whose depths he must for ever plunge.

В чьи глубины он должен навсегда погрузиться.

All she had been and done she lived again.

Все, что она делала однажды и чем была, она переживала снова.

The whole year in a swift and eddying race

Целый год в стремительном кружении

Of memories swept through her and fled away

Воспоминаний плыл через нее и улетал прочь

Into the irrecoverable past.

В невозвратимое прошлое.

Then silently she rose and, service done,

Затем молча она поднялась и, сотворяя ритуал,

Bowed down to the great goddess simply carved

Низко склонилась перед образом великой богиней, просто вырезанной

By Satyavan upon a forest stone.

На лесном камне Сатьяваном.

What prayer she breathed her soul and Durga knew.

Какую молитву она шептала, знали лишь ее душа и Дурга.

Perhaps she felt in the dim forest huge

Может быть, она чувствовала в смутной огромности леса

The infinite Mother watching over her child,

Бесконечную Мать, наблюдающую за своим чадом,

Perhaps the shrouded Voice spoke some still word.

Может быть, сокровенный Голос произнес какое-то тихое слово.

At last she came to the pale mother queen.

Наконец, она подошла к бледной матери-королеве.

She spoke but with guarded lips and tranquil face

Со спокойным лицом она говорила, следя за своими словами,

Lest some stray word or some betraying look

Чтобы какое-нибудь случайное слово или предательский взгляд

Should let pass into the mother's unknowing breast,

Не могли проникнуть в ничего незнающее сердце матери,

Slaying all happiness and need to live,

Убивая всякое счастье и желание жить,

A dire foreknowledge of the grief to come.

Ужасным предзнанием грядущего горя.

Only the needed utterance passage found:

Лишь необходимые слова были произнесены:

All else she pressed back into her anguished heart

Все остальное она подавила в своем страдающем сердце,

And forced upon her speech an outward peace.

И внешнее спокойствие придала она своей речи.

"One year that I have lived with Satyavan

Целый год я прожила с Сатьяваном,

Here on the emerald edge of the vast woods

Здесь, на изумрудной границе обширных лесов,

In the iron ring of the enormous peaks

В железном кольце огромных пиков,

Under the blue rifts of the forest sky,

Под голубыми просветами лесного неба,

I have not gone into the silences

Но я еще не бродила в безмолвиях

Of this great woodland that enringed my thoughts

Этой великой лесной страны, что окружила мои мысли

With mystery, nor in its green miracles

Тайной, не гуляла среди ее зеленых чудес,

Wandered, but this small clearing was my world.

Лишь эта небольшая поляна была моим миром.

Now has a strong desire seized all my heart

Ныне сильное желание овладело всем моим сердцем

To go with Satyavan holding his hand

Идти вместе с Сатьяваном, держа его за руку,

Into the life that he has loved and touch

В ту жизнь, которую он любит и прикоснуться

Herbs he has trod and know the forest flowers

К травам, по которым он ступал, и узнать лесные цветы,

And hear at ease the birds and the scurrying life

Слушать беззаботно птиц и суету жизни,

That starts and ceases, rich far rustle of boughs

Что начинается и прекращается, и могучий отдаленный шум ветвей

And all the mystic whispering of the woods.

И весь мистический шепот леса.

Release me now and let my heart have rest."

Отпусти меня сейчас и позволь отдохнуть моему сердцу.

She answered: "Do as thy wise mind desires,

И королева-мать ей отвечала: Поступай, как пожелает твой мудрый ум,

O calm child-sovereign with the eyes that rule.

О спокойное царственное дитя с властными глазами.

I hold thee for a strong goddess who has come

Я отношусь к тебе, как к могучей богине, что пришла,

Pitying our barren days; so dost thou serve

Сострадая нашим пустым дням; хотя ты служишь

Even as a slave might, yet art thou beyond

Как может служить лишь рабыня, но ты превосходишь

All that thou doest, all our minds conceive,

Все, что ты делаешь, все, что способны постичь наши умы,

Like the strong sun that serves earth from above."

Как могучее солнце, что служит земле свыше.

Then the doomed husband and the woman who knew

Затем обреченный муж и обремененная знанием жена,

Went with linked hands into that solemn world

Вошли, сплетя руки, в этот торжественный мир,

Where beauty and grandeur and unspoken dream,

Где красота и величие, и невысказанная греза,

Where Nature's mystic silence could be felt

Где можно ощущать мистическую тишину Природы,

Communing with the secrecy of God.

Соединяющую с тайною Бога.

Beside her Satyavan walked full of joy

Рядом, полный радости, шагал ее Сатьяван

Because she moved with him through his green haunts:

Ибо она шла с ним по его любимым местам:

He showed her all the forest's riches, flowers

Он показывал ей все лесные богатства, цветы,

Innumerable of every odour and hue

Бесчисленных расцветок и запахов,

And soft thick clinging creepers red and green

Густые, мягкие, цепляющиеся вьюнки, зеленые и красные,

And strange rich-plumaged birds, to every cry

И странных птиц, с роскошным оперением, и каждому крику,

That haunted sweetly distant boughs replied

Звучащему сладостно, отвечали далекие ветви

With the shrill singer's name more sweetly called.

Пронзительным призывом ещё более сладостно певца.

He spoke of all the things he loved: they were

Он говорил обо всех существах им любимых: они были

His boyhood's comrades and his playfellows,

Приятелями его юности, друзьями его детства,

Coevals and companions of his life

Сверстниками его жизни и его товарищами,

Here in this world whose every mood he knew:

Здесь в этом мире, он знал их каждое настроение:

Their thoughts which to the common mind are blank,

Их мысли, что пусты для обычного ума,

He shared, to every wild emotion felt

Он разделял, чувствовал ответ на каждую дикую эмоцию

An answer. Deeply she listened, but to hear

Глубоко она вслушивалась, но лишь затем, чтоб слышать

The voice that soon would cease from tender words

Голос, что вскоре не сможет произносить нежные слова,

And treasure its sweet cadences beloved

И сокровище его сладостных любимых вибраций,

For lonely memory when none by her walked

Для одинокой памяти, когда никто уж более не будет идти с нею рядом

And the beloved voice could speak no more.

И любимый голос больше не сможет говорить.

But little dwelt her mind upon their sense;

Но на их смысле мало задерживался ее ум;

Of death, not life she thought or life's lone end.

О смерти, не о жизни она думала и о своем одиноком конце.

Love in her bosom hurt with the jagged edges

Любовь в ее грудь, разорванная острыми ножами

Of anguish moaned at every step with pain

Муки, стонала от боли на каждом шагу,

Crying, "Now, now perhaps his voice will cease

Крича: Сейчас, сейчас, наверное прервется его голос

For ever." Even by some vague touch oppressed

Навеки. Угнетаемые каким-то смутным прикосновением

Sometimes her eyes looked round as if their orbs

Ее глаза иногда смотрели вокруг, словно они

Might see the dim and dreadful god's approach.

Могли увидеть приближение неясного и ужасного бога.

But Satyavan had paused. He meant to finish

Сатьяван остановился. Он хотел завершить

His labour here that happy, linked, uncaring

Свой труд здесь, чтобы затем, счастливые, обнявшиеся, беззаботные,

They two might wander free in the green deep

Они вдвоем могли бродить свободно в зеленых глубинах

Primaeval mystery of the forest's heart.

Первобытной мистерии сердца леса.

A tree that raised its tranquil head to heaven

Дерево, что поднимало свою безмятежную вершину к небесам,

Luxuriating in verdure, summoning

С пышною зеленью, призывая

The breeze with amorous wideness of its boughs,

Ветер влюбленной широтой своих ветвей,

He chose and with his steel assailed the arm

Он выбрал, и его сталь атаковала ствол

Brown, rough and strong hidden in its emerald dress.

Коричневый, шершавый, мощный, скрытый в его изумрудном одеянии.

Wordless but near she watched, no turn to lose

Без слов, стоя близко, она наблюдала, не отворачиваясь, чтоб не терять,

Of the bright face and body which she loved.

Светлый лик и любимое тело.

Her life was now in seconds, not in hours,

Ее жизнь измерялась сейчас не в часах, а в секундах,

And every moment she economised

И каждое мгновение она экономила,

Like a pale merchant leaned above his store,

Как бледный торговец, склонившийся над своим добром,

The miser of his poor remaining gold.

Как скряга над скудными остатками золота.

But Satyavan wielded a joyous axe.

Но Сатьяван весело работал своим топором.

He sang high snatches of a sage's chant

Он пел высокие отрывки песни мудреца,

That pealed of conquered death and demons slain,

Что говорили о побежденной смерти и сметенных демонах,

And sometimes paused to cry to her sweet speech

И иногда останавливался, чтобы сказать ей сладостные слова

Of love and mockery tenderer than love:

Любви и шутки, что нежней любви:

She like a pantheress leaped upon his words

Она, как пантера, бросалась на его слова

And carried them into her cavern heart.

И несла их в пещеру своего сердца.

But as he worked, his doom upon him came.

Но когда он работал, его рок подступил к нему.

The violent and hungry hounds of pain

Яростные и голодные гончие псы боли,

Travelled through his body biting as they passed

Пронеслись через его тело, кусаясь

Silently, and all his suffering breath besieged

Безмолвно, и осаждая его страдающее дыхание

Strove to rend life's strong heart-cords and be free.

Старались порвать крепкие струны сердца жизни и быть свободными.

Then helped, as if a beast had left its prey,

Затем его отпустило, словно зверь свою оставил добычу,

A moment in a wave of rich relief

Мгновение в волне глубокого облегчения,

Reborn to strength and happy ease he stood

Перерожденный, он поднялся с новою силой и счастливой легкостью,

Rejoicing and resumed his confident toil

Радуясь, и возобновил свой уверенный труд,

But with less seeing strokes. Now the great woodsman

Но чуть заметно меньшими ударами. Сейчас великий лесоруб

Hewed at him and his labour ceased: lifting

Рубил в нем, но вот его труд оборвался: подняв

His arm he flung away the poignant axe

Свою руку, он отбросил острый топор

Far from him like an instrument of pain.

Далеко от себя, как инструмент боли.

She came to him in silent anguish and clasped,

В безмолвной муке она к нему подошла и обняла,

And he cried to her, "Savitri, a pang

И он крикнул ей: Савитри, боль

Cleaves through my head and breast as if the axe

Пронзает мою голову и грудь, словно острый топор

Were piercing it and not the living branch.

Рассекает их, а не живую ветвь.

Such agony rends me as the tree must feel

Так меня мучит агония, как ее должно чувствовать дерево,

When it is sundered and must lose its life.

Когда оно срублено и должно потерять свою жизнь.

Awhile let me lay my head upon thy lap

Дай мне положить свою голову тебе на колени

And guard me with thy hands from evil fate:

И храни меня своими ладонями от злой судьбы:

Perhaps because thou touchest, death may pass."

Может, благодаря твоему прикосновению, смерть пройдет мимо.

Then Savitri sat under branches wide,

Тогда Савитри села под широкие ветви,

Cool, green against the sun, not the hurt tree

Не тронутого дерева, прохладные, зелёные под солнцем,

Which his keen axe had cloven,- that she shunned;

Избегая то, которое ранил его острый топор;

But leaned beneath a fortunate kingly trunk

Она склонилась под счастливым королевским стволом

She guarded him in her bosom and strove to soothe

Оберегая Сатьявана на своей груди и стараясь утешить

His anguished brow and body with her hands.

Его страдающее чело и тело своими руками.

All grief and fear were dead within her now

Все горе и страх сейчас умерли в ней

And a great calm had fallen. The wish to lessen

И опустился великий покой. Желание уменьшить

His suffering, the impulse that opposes pain

Его страдание, побуждение, что противостоит боли,

Were the one mortal feeling left. It passed:

Было единственным оставшимся смертным чувством. Оно прошло:

Griefless and strong she waited like the gods.

Безгорестная и сильная, она ждала, подобная богам.

But now his sweet familiar hue was changed

Но сейчас сладостный, знакомый цвет его лица и членов сменился

Into a tarnished greyness and his eyes

Тусклой серостью, и потускнели глаза

Dimmed over, forsaken of the clear light she loved.

Покинутые чистым, любимым ею светом.

Only the dull and physical mind was left,

Лишь тупой физический ум остался,

Vacant of the bright spirit's luminous gaze.

Лишенный ясного взгляда светлого духа.

But once before it faded wholly back,

Но перед тем, как угаснуть совсем,

He cried out in a clinging last despair,

Он выкрикнул в последнем отчаянии:

"Savitri, Savitri, O Savitri,

Савитри, Савитри, о Савитри,

Lean down, my soul, and kiss me while I die."

Склонись надо мной, моя душа, и поцелуй меня, пока я не умер.

And even as her pallid lips pressed his,

И пока ее побелевшие губы прижимались к его,

His failed, losing last sweetness of response;

Его губы ослабли, теряя последнюю сладость ответа:

His cheek pressed down her golden arm. She sought

Обмякла на ее золотой ладони его щека. Она искала

His mouth still with her living mouth, as if

Еще его рот своим живым ртом, словно

She could persuade his soul back with her kiss;

Могла убедить его душу вернуться своим поцелуем:

Then grew aware they were no more alone.

Затем пришло осознание, что они здесь больше не одни.

Something had come there conscious, vast and dire.

Что-то сознательное, обширное и страшное приблизилось.

Near her she felt a silent shade immense

Рядом она ощутила огромную, безмолвную тень,

Chilling the noon with darkness for its back.

Холодной тьмой покрывающая за своей спиною полдень.

An awful hush had fallen upon the place:

И на место вокруг опустилась жуткая тишина:

There was no cry of birds, no voice of beasts.

Смолкли крики птиц и голоса зверей.

A terror and an anguish filled the world,

Ужас и страдание и заполнили собою мир,

As if annihilation's mystery

Словно мистерия уничтожения

Had taken a sensible form. A cosmic mind

Приняла ощутимую форму. Космический ум

Looked out on all from formidable eyes

Взирал на все из своих ужасных глаз;

Contemning all with its unbearable gaze

Презирая все своим невыносимым взглядом,

And with immortal lids and a vast brow

С бессмертными очами, и широким лбом,

It saw in its immense destroying thought

Он видел в своей чудовищной, разрушительной мысли

All things and beings as a pitiful dream,

Все вещи и существа как жалкую грезу,

Rejecting with calm disdain Nature's delight,

Отвергая со спокойным пренебрежением восторг Природы,

The wordless meaning of its deep regard

Бессловесный смысл его глубокого взгляда

Voicing the unreality of things

Провозглашал нереальность вещей

And life that would be for ever but never was

И жизни, что желала бы быть всегда, но никогда не была,

And its brief and vain recurrence without cease,

И ее, краткого и тщетного возвращения без конца;

As if from a Silence without form or name

Словно из Безмолвия без имени и формы

The Shadow of a remote uncaring god

Тень беспечного и далекого бога

Doomed to his Nought the illusory universe,

Обрекала на его Ничто иллюзорную вселенную,

Cancelling its show of idea and act in Time

Отменяя видимость ее идеи и действия во Времени

And its imitation of eternity.

И ее имитацию вечности.

She knew that visible Death was standing there

Она знала, что здесь стоит зримая Смерть

And Satyavan had passed from her embrace.

И что Сатьяван покинул ее объятия.

End of Canto Three

End of Book Eight

Конец книги восьмой

Конец второй части