Проснулся я от двух мужских голосов, вполголоса разговаривавших между собой. Я огляделся. Вокруг была редкая рощица из деревьев с диковинными узкими листьями как у пальм, сквозь которые легко пробивалось восходящее солнце. На поляне невдалеке от меня сидела в отдыхающих позах группа бородатых иудеев. Совсем рядом сидели двое таких же бородачей и мирно беседовали.
- А где Иисус? - спросил один.
- Да вон, он молится.
И тут под одним из деревьев, на значительном расстоянии от остальных я увидел Иисуса, сидящего в позе, напоминающую позу лотоса, беззвучно шевелящего губами.
- Он почти сорок дней бродил по пустыне, а выглядит бодрым. Вот что значит - пророк, - сказал первый.
- Он не пророк, а Бог, - возразил второй
- Ну, ты скажешь...- усомнился первый.
- Скажу и докажу. Сегодня поздно ночью, когда Он наконец-то задремал, рука Его случайно оперлась на то место, где пробегал тарантул...
- Ну? - с интересом спросил первый.
Второй сделал многозначительную паузу.
- Ну, так и что? - повторил первый свой вопрос.
- Тарантул не смог прокусить Его кожу на локте, вот что, - сказал второй.
- Подумаешь, на моих ступнях тоже крепкая кожа.
- "На ступнях", - передразнил его второй и почему-то перешел на шепот. - Я хотел прикрыть Его одеялом и коснулся случайно Его руки. Она была холодная как вода в роднике. Тогда я потрогал Его лоб, ноги. Он весь был холодным как покойник...
Я встал и приветственно махнул рукой говорившим. Они не заметили моего жеста и продолжали разговор. Я крикнул, но они даже не повернули головы. Ага, значит, я невидим. Я направился к Иисусу. Мне пришлось остановиться у широкой черты и опуститься на землю метрах в двух от Него. Пришлось, потому пересечь черту никак не удавалось. Иисус тоже не замечал меня. Глаза его были закрыты, лик сосредоточен.
Губы Его шевелились, будто произносили "Отче наш", но вместо молитвы я услышал совсем другое.
- Крещение прошло более или менее удачно. Не без ляпов конечно, - говорил Иисус.
- А что не так? - живо поинтересовался басовитый голос на другом конце неведомой линии связи.
- Ну, во- первых, Ты так громыхнул, что составить из громовых рулад и раскатов фразу : " Се сын мой возлюбленный", можно было только при великом воображении.
- Я не виноват, - парировал бас, - это недостатки в программе транскодирования.
- Но это еще не всё, -продолжал Иисус. Что это за белый сгусток упал мне на голову?
- А это телепортационные отходы. Ты думаешь так просто перевести сигнал в твои координаты? Надеюсь, с тобой всё в порядке? - ответил бас
- Да, слава Тебе, Господи. Кстати, народ принял белый осадок за голубя с небес, и он даже сыграл нам на руку. Так что нет худа без добра, - зазвучал голос Иисуса
- Ты меня замучил своими экспериментами. То потоп, то Содом и Гоморра. Сейчас сам туда забрался. Каких трудов это стоит и ради чего это всё? Тебе не надоело?
- Жаль же бросать на полпути...
- Запомни, это твой последний шанс. Я сделаю всё, что ты просишь, но если эксперимент не удастся - пеняй на себя.
- Хорошо, до связи, - произнес Иисус, открыл глаза и увидел меня. А-а, тринадцатый, привет!
Он не удивился моему появлению, помахал мне рукой и показал жестом, чтобы я сел рядом.
- Ну что там у тебя?
- Да вот, сын объявился, - вздохнул я.
"Опять сон, вот здорово!..." успел подумать я. " Надо бы не забыть и спросить всё, что хотел...."
- И что?
- Так я не чувствую, что это МОЙ сын. Разумом понимаю, он похож на меня внешне, как две капли воды. А сердце молчит.... О чем-то хочет со мной поговорить.... О чем? Я ему чужой человек!
- Ты его и спроси... Мне, например, с отцом есть о чем поговорить. Он меня наставляет.
- А что тебя наставлять, ты же Бог?
Иисус поправил
- Не Бог, а сын Божий. Но и Боги ошибаются, ты что думал... Я вот хотел создать разумное существо, самосовершенствующееся. А что получилось? Слепил человека, а он вместо совершенствования норовит развалить тот минимум, что я в него заложил хорошего для начала. Не хочет быть приличным человеком и всё тут. А все потому, что я думал ему побольше свободы дать и заповеди вложил не жестко.
- Как это не жестко?
- Ну вот " не убий" например. Я оставил выбор. Убивать нельзя, но в исключительных случаях можно: насильника, убийцу. Чтобы обезопасить остальных здоровых людей от негодяев. Так что, ваш брат, гомо сапиенс вывернул? Казнит кого угодно, но не тех кого следовало бы... И, главное, формулировки подобрал и на меня сваливает: Я, мол, жизнь даю, и только я и забрать могу. А когда миллионами гонит собратьев на войну, на верную смерть, тут обо мне забывает... Вот тут я дал промашку, надо было жесткую программу заложить: " Не убий. Ни при каких обстоятельствах" - и никаких гвоздей! А я понадеялся, что разум моего "произведения" вытянет на нужный путь... Теперь Отец меня ругает, на чем свет стоит. Вот отпустил последний раз. Хватит, говорит, попусту ресурсы расходовать. И потоп, говорит, их не переделал и точечные удары по Содому и Гоморре их не вразумили. Значит порок в самой концепции, говорит. Я вот умолил дать мне еще один шанс. Вот я здесь теперь. Ориентируюсь на местности, ищу пути коррекции... Попросил Отца, чтобы на крещении дал понять всем, что я главный. Пока все прошло удачно...
- А дальше что?
- Дальше, у меня есть одна идея...
Я уже собрался выслушать мысль Христа, как вдруг грянул гимн Советского Союза, пропало изображение, в черной бездне снова замигал красный квадратик. Я проснулся.
Известную мелодию настойчиво распевал мой электронный будильник и докладывал, что до встречи с сыном остается час. Я теперь всегда ставлю будильник за час до ожидаемого выхода, чтобы успеть собраться. Вот это да! Проспал полдня!... Я быстро, как мне показалось, оделся, привел себя в порядок и только присел, как в дверь позвонили. Мужчина представился шофером Александра, и мы спустились вниз.
Я не очень разбираюсь в марках авто, в дорогих, тем более, но как только я увидел на капоте фигурку, напоминающую американского Оскара с крылами, я понял, что это Роллсройс. Водитель учтиво открыл дверь, я тут же погрузился в кожаный комфорт и почти космическое безмолвие. За окном было видно как шумела, скрежетала, вопила, нервничала, толкалась, хамила, мельтешила суета столичных улиц, но в салоне происходящее вне казалось чем-то невзаправдошным, немым кино...
Меня привезли к какому-то шикарному новому ресторану, о существовании которого я и не предполагал. В самом центре, в шаге от Красной площади. Было такое впечатление, что весь обслуживающий персонал ресторана ждал только меня. Чуть ли не на руках меня отнесли в уютный безлюдный зал и раскланиваясь, посадили за стол. В три ровно появился Александр.
- Вы, наверное, догадываетесь, почему я вас пригласил? - поздоровавшись, спросил он.
Я молча протянул ему фотографию. Он сначала мельком глянул, хотел, было отложить, но вдруг на его лице появилось легкое удивление. Чем больше Александр всматривался в фотографию, всё большее недоумение она у него вызывала. Наконец, он сдался.
- Откройте секрет. Здесь я, а остальных ребят я первый раз вижу.
- Очень просто. Здесь не вы, а я в студенческие годы. А ребята - мои друзья, поэтому они вам и незнакомы.
Наступила короткая неловкая пауза. Я не выдержал первым.
- Это фотография времен, когда я стал вашим отцом. Тогда у меня была куча оправданий, почему я так себя повел, но теперь я испытываю перед вами только величайший стыд и знаю, что на самом деле оправданий мне нет. Если можете, простите. За маму. У нее уже просить прощения я опоздал.
- Ну почему же стыд? Я вас прекрасно понимаю и прощать вас нет необходимости. Вашей вины я не вижу. Женщину можно не любить или разлюбить в любой момент. Нами управляют инстинкты...
Я аж подпрыгнул от возмущения и перебил.
- Нами управляет разум. А если мы идем на поводу у инстинктов, то случаются вот такие... Я замялся, подыскивая, слово. Не нашел и закончил. - Вот такие истории, как моя. Или наша.
- Вы ведь не любили маму? - в упор спросил Александр.
- Нет, - коротко ответил я.
- А она вас обожала. Она так и не вышла замуж. Хотя у нее поклонников было множество до самой смерти. Мальчишкой я ее буквально выталкивал замуж, мне нужен был отец, а она только посмеивалась. Потом, позже, я пытался ее понять. Она отвечала на мои недоуменные вопросы примерно так: "У меня были настоящие мгновения счастья и любви.... И на другие их менять не хочется. Мгновение и вечность величины одного порядка. Поэтому я вечно в одном состоянии, в том мгновении, в котором мне хочется пребывать".
Но он же тебя не любил - значит, любовь твоя штука односторонняя и надуманная - допытывался я. Она отшучивалась. Но однажды, она мне с грустью сказала: " Санька, я вот наблюдаю за тобой, а ты ведь любить не умеешь. Ты вот все постигаешь головой. А надо бы сердцем. Или тебе не дано". Я тогда съязвил. А от кого мне унаследовать умение? - говорю. Отец тебя не любил, может, не умеет вообще любить, ты любишь фантазии, у тебя тоже не научишься. Да и вообще, что это такое любовь? А она мне и говорит. "Твой отец как раз умеет любить, ты у него спроси". Да с чего ты взяла? говорю. " Потому что я знаю его близко. Он добрый, чистый, честный..." И замолчала...
Вот теперь я и решил на вас взглянуть. Правда ли вы такой, как она себе вас воображала?
За время его монолога я с удовольствием сгорел бы дотла от стыда или лучше проваливался бы в преисподнюю, лишь бы не слышать этих слов. Что я мог сказать? Что ответить? Вообще, что он от меня ждет? Мой родной сын и он же не знакомый мне чужой человек? Покаяния? Зачем ему оно? Любопытство? Он его уже удовлетворил. Я не знал, что говорить.
- Конечно я не такой, но с некоторых пор мне очень захотелось стать таковым. Если бы Бог послал бы мне мудрости в юности...
( Почему Он, действительно, так скуп на нее в самое нужное время? Обязательно спрошу, проскочила вдруг неожиданная мысль. Я тут же ей внутренне посмеялся. Можно подумать, что рандеву с Богом теперь пойдут регулярно и по расписанию). Вслух же я продолжил.
- Но что теперь теребить прошлое? К великому сожалению его не вернуть. Вы меня позвали зачем? Чтобы упрекнуть, заклеймить позором? Или услышать мои оправдания? Зачем они вам? Человек сам себе и судья и палач, больше, чем кто-нибудь другой. А если у него отсутствует совесть, то ничьи обличения не помогут ему. У такого как не было, так никогда и не будет инструмента, чтобы их прочувствовать. Совесть можно пробудить, но научить совести нельзя.
Я замолчал. Молчал и Александр. Потом, глядя мне прямо в глаза, заговорил.
- Маму сбил на машине пьяный бандюга. Он был настолько пьян, что никак не мог выговорить свое имя. Я сделал всё, чтобы ее спасти. Я собрал лучших докторов мира, но они были бессильны. " Травма, несовместимая с жизнью". И тогда я, оглянувшись на прожитую жизнь, неожиданно открыл для себя, что я смертен, что деньги не способны ни спасти, ни дать счастья, что жизнь должна наполняться чем-то большим, чем удовольствия. Мама всю жизнь была счастлива, я это видел, я это чувствовал. И когда мы жили бедно, и когда я стал богатым. Я ей завидовал и приставал часто с расспросами о формуле любви и счастья. Однажды, она мне сказала. "Я не могу тебе объяснить, что есть любовь, с позиции мужчины. Когда - нибудь спросишь у отца". Откуда ты знаешь, что он сможет объяснить?- спросил я. И вот, что она мне рассказала. "Когда я легла с Кириллом в тот день рождения, он сначала, в полусне, принял меня за другую. Он и называл меня другим именем. Я не стала его разочаровывать. Потом я поднялась, чтобы постелить оставшимся ночевать ребятам, и вернулась к Кириллу. На этот раз он понял, что это я. ... Так вот у меня было такое впечатление, что за одну ночь я переспала с двумя абсолютно разными мужчинами. Это при том, что у меня вообще не было никакого опыта... Так что думаю, отец твой легко тебе объяснит, что такое любовь с мужской точки зрения...".
Он сделал паузу.
- Так, действительно, можете?
Теперь взгляд его вперившийся в меня содержал вопрос с оттенком иронии и даже некоторого любопытства.
- А зачем вам мои объяснения? Вы взрослый мужчина с опытом, знаете не хуже меня, где фальшь, а где ложь. Вряд и я что-нибудь смогу добавить к тому, чему вас научила жизнь. Все что я хотел сказать и считал своим долгом сказать, я вам сказал. Простите, если что не так...
Я встал, давая понять, что разговор окончен. Он тоже встал и неожиданно взял меня за рукав пиджака.
- Подожди, пожалуйста.
Внезапный переход на "ты" и совершенно другое выражение глаз заставило меня опуститься в кресло.
-Знаешь что, ты мне нравишься, - проговорил Александр. - Если бы ты начал канючить, вилять, заискивать, сваливать свою вину маму или на весь мир, я бы без сожаления с тобой попрощался. Вот ты говоришь, что я с опытом. Это правда. И мой опыт говорит, что ты правильный мужик! Я рад, честно говорю, что у меня такой отец. А грешны мы все. Один Господь Бог без греха. Важно как мы относимся к греху.
Такого поворота я не ожидал, и как ни старался удержаться, на глаза навернулись слезы. Я в его возрасте еще и не мыслил отвлеченными категориями: Бог, грех.... Но Александр не заметил или сделал вид, что не заметил моего волнения и продолжал.
- Я когда решил тебя найти, мною двигало одно любопытство. Первое, я был убежден в том, что мамина любовь все видела в розовых очках и принимала желаемое за действительное. Мне было интересно, какой ты на самом деле и прав ли я? И второе, мне хотелось посмотреть на тебя как на свой будущий портрет в старости. Я, правда, не предполагал такого портретного сходства. Ты меня этой фотографией потряс!
Я улыбнулся.
- На этом, наверное, сходство и заканчивается!
- А вот и нет! - он улыбнулся в ответ открытой Аришкиной улыбкой. - Я закончил авиационный и даже тот же факультет, что и вы с мамой.
- Зато, я вижу, ты удачливый предприниматель ( удивляясь на самого себя, я легко перескочил на "ты"), а я по характеру абсолютный лох, как теперь говорят.
Он рассмеялся.
- И здесь мы не намного разошлись. Я просто хорошо умел накидывать.
- То есть?
- Так. Хватит пить минеральную, давай что-нибудь поедим. У тебя есть ограничения по еде?
- Есть. Не обожраться.
Александр расхохотался.
- Тогда я сам закажу. И поговорим. Нам здесь никто не помешает.
Он сделал жест рукой и тут же подлетел метрдотель, стоявший во главе шеренги официантов у дальней стенки зала и не спускавший глаз с нашего столика. Зал был абсолютно пуст и было похоже, что мы здесь будем одни. Александр о чем-то вполголоса побеседовал с метром и обратился ко мне.
- Так на чем это мы?...
- На умении накидывать, - подсказал я.
- Ах ну да-да.. Так вот я окончил институт в самый неподходящий момент. В 89-м начался бардак по имени "перестройка" как раз в год моего завершения образования. Инженеры стали никому не нужны. Предприятия закрывались. Все, кто мог, бросились разворовывать госимущество.
- А я еще в детские годы начал играть в теннис и в институте уже играл очень неплохо. Все свободное время я проводил на кортах Ширяева поля. Меня там знали завсегдатаи от мала до велика. Когда я пожаловался кому-то на корте, что потерял работу, мне предложили поиграть в качестве спарринг-партнера в вечернее время за доллар в час. Тогда, если ты помнишь, на 20 долларов в месяц можно было прожить. В вечер я зарабатывал 3-4 доллара и чувствовал себя миллионером. Партнерами моими были разные солидные люди из "властных структур" как сейчас говорят. Однажды один из них, выспросив меня подробно, кто я да что, предложил мне стать руководителем новой фирмы. Ни много, ни мало! Я опешил сначала. Мне, начинающему инженеру, доверяют фирму, вот так запросто, за пятиминутной беседой за чашечкой кофе после шапочного знакомства на корте! Видя мое замешательство, он тут же развеял мой сомнения. Николай Архипович - так его звали, моего нанимателя (Царство ему небесное! Хотя сильно сомневаюсь, что он там).
Он неумело перекрестился, по -православному, но ладонью, не тремя "перстами".
- А ты веришь в Бога? - не удержался я
- Пока не прочитал "Мастера и Маргариту" как-то не задумывался. Но вот вопрос Воланда: " Кто-то же должен всем этим управлять?" застал меня врасплох. Действительно, подумал я, без Высшего Разума во Вселенной не обойтись. Если причинно-следственная связь проявляется на Земле, значит, напрашивается вывод, что она существует повсюду. А тут без вмешательства логического мышления не обойтись. Другое дело в каком виде этот Высший Разум существует...
- Прости, я тебя перебил, - я слушал сына со все большим интересом.
- Так вот Николай Архипович меня убедил. У меня будут грамотные помощники, а ему во главе нужен свой человек. Он-де ко мне пригляделся, и я его устраиваю. Фирма - посредник, будет торговать нефтью. Процесс несложный. Оклад две тысячи долларов, плюс процент от сделок. Я, конечно, тут же согласился, но до конца не поверил в посулы. Ни с того ни с сего сразу баснословные деньги, в общем ни за что! Съездить в министерство, получить квоты, безоговорочно выдаваемые при упоминании имени Николая Архиповича, подписывать договоры на поставку с покупателями, от которых не было отбоя, снимать прибыль со счетов и развозить их по указанию Николая Архиповича или его "грамотных" помощников. Здесь не требовалось не только высшего образования, а даже среднего. Вполне хватало знания четырех действий арифметики и расторопности курьера. Подозрительно!
- Но опасения мои были напрасны. Деньги ко мне потекли рекой, и никто не думал меня обманывать. Сначала это были тысячи, потом десятки, потом сотни тысяч! Я решил, что попал в струю. Николаю Архиповичу не хватало честного человека,и тут случайно подвернулся я.
Первые годы мной всецело овладел комплекс нищего. Я покупал много и беспорядочно. Себе, маме, родственникам, друзьям. В конце концов "Мерседесы" были куплены, дома и дачи тоже, а деньги все текли и текли. Фантазия нищего во мне исчерпалась. "Грамотные" помощники подсказали: "Вкладывай". Первое, что пришло в голову: покупать недвижимость в Москве. Но это не уменьшило приток денег, а наоборот. Тогда я с азартом включился в игру: Деньги должны приносить деньги. Не задумываясь, зачем и для чего они мне нужны. Оказалось, что и здесь не нужна была специальная подготовка. Всё, что покупалось, превращалось через короткое время в золото, как в сказке про золотую антилопу...
И вдруг, однажды вечером мне позвонил один из помощников и сказал три слова: "Николай Архипович убит" и повесил трубку. Утром за мной не приехал на бронированном "Мерседесе" Ахмед, мой личный телохранитель. Я отправился в офис на личном "пятисотом". Офис был пуст, сотрудников как не бывало, номер телефона Ахмеда не отвечал. Телефоны помощников тоже. И тут я с ужасом понял, что все это время я был марионеткой, а никаким не руководителем или доверенным лицом. Я - Фукс из "Золотого теленка". Николай Архипович умер, пароль для квот уже недействителен в министерстве, значит и моя новоявленная фирма " Рога и копыта" умерла, значит.... А вот что это означало для меня, я пока терялся в догадках...
- Странно, что тебя не убили тоже, - вставил я.
- Сначала я тоже так думал. Но через два дня мне позвонили и попросили заехать в мой бывший офис. Я поехал как на эшафот. Но мне сказали, что можно продолжать работу. Пришлют новых сотрудников, назвали новый пароль для получения квот в министерстве и новые адреса, куда я должен развозить прибыль. Теперь мне, наконец, все стало ясно. Я безымянная ширма, за которой закачиваются денежные потоки в карманы не желающих светиться боссов из "властных структур". В случае прокола - есть Фукс, то есть я. Поэтому меня и не спешили убивать. Я в действующей системе. Я был им еще нужен. Зачем им головная боль с поиском нового слуги, когда есть готовый?
Вот тогда я по- настоящему задумался, как выскочить из железных тисков системы? Просто бросить всё и уйти не удастся. Я, как говорится, слишком много знал. Оставался один путь: накапливать капитал, принять их правила и добраться до уровня, когда мое убийство будет стоить очень дорого во всех смыслах. Надо было стать одним из сильных мира сего.... И вот я стал....Без огромного желания... по необходимости.
Александр задумался.
- И что? - подтолкнул я его.
- А то, что когда у меня теперь есть всё в материальном смысле на что способна человеческая фантазия, я не испытываю ни счастья, ни радости жизни. Кругом вездесущий менеджмент, этакий "организатор всего". Что угодно? Отдых на море? Пожалуйста, мы организуем. Вам как с девушками или в приличной мужской компании? Или желаете отшельником? Инкогнито? Да желаю, очень даже желаю инкогнито. Пожалуйста, говорят. А на самом деле за каждым кустом или углом торчит, "обеспечивающий" это самое инкогнито. А я хочу по-человечески, понимаешь по-человечески, пойти в кино, в театр, в музей, поговорить с разными людьми, а не с подставными, ряжеными, специально подобранными. "Окружение" видите ли готовят специалисты и они лучше меня знают, что мне хочется.
- Ну а что среди равных тебе не с кем дружить?
- Равных? Да они двух слов не вяжут!.. Дружить? Да они и слова такого не знают. В институте помнишь, кто уходил во власть?
- У нас троечники.
- , И у нас. Они же лизоблюды, холуи, люди без чести и совести. Сейчас все то же самое. Бывшее партийно-комсомольско-профсоюзное руководство, "серые волки", сидят на краденых капиталах и всеми командуют...
- Украсть - тоже надо уметь. Чтобы комар носа не подточил. Тоже нужен ум. Пусть специфический...
- Ум? О чем ты говоришь! Они написали и приняли удобные для себя законы. Лови рыбку в мутной воде и живи спокойно. По самой простой схеме вся номенклатура расхватала народное добро. Сначала взяли беспроцентный кредит в банках. По закону. На эти деньги выкупили предприятия. По закону. Когда пришло время расплачиваться по кредитам, галопирующая инфляция позволила им одной месячной зарплатой формально вернуть сумму займа. Кредит ведь брался в рублях и беспроцентный. Всё по закону. Директора, главные инженеры, чиновники стали владельцами всех лакомых кусков народного добра за месячную зарплату. Разве тут нужен ум? В лучшем случае - изворотливость мошенника.
А потом стали резать " партнеров", чтобы оторвать себе кусок побольше. Потом прибежали опоздавшие, и тоже стали резать более проворных. "Заказывать" на их жаргоне... "Дружить", скажешь тоже. Нож в спину, это они, пожалуйста..
- Тут я ничем тебе не могу помочь, - вздохнул я.
Александр задумчиво смотрел куда-то мимо меня.
- Вот как раз и можешь. Раньше мама у меня была отдушиной. Поговорю с ней, как из чистого родника попил... Я раньше думал: Чего старики зря землю коптят?...
"А я и сейчас так думаю", проскочила у меня в голове мысль, но я промолчал.
- И уж только, когда мама умерла, я усек, пока старики живы, мы чувствуем себя защищенными. Знаем, что есть существа на земле, которые тебя не предадут. Есть кому поплакаться в жилетку, спросить совета... И потом пока вы на этом свете, мы остаемся молодыми. И еще сохраняется постоянно ощущение, что ты звено длиннющей цепи рода. Предки предостерегают от ошибок, совершенных ими, старики напоминают тебе, каким ты будешь очень скоро, дети - что останется от тебя на Земле...
- А если мы, старики, дряхлы настолько, что становимся только мешающей рухлядью?
- И тогда нужны. В этом случае вы напоминаете нам своим присутствием о том, что любого из нас может ждать чаша сия, и что наша первейшая обязанность заботиться о вас. Хотя бы для того, чтобы дети наши имели пример перед глазами, как надо относиться к родителям.
- Ну, ко мне, по крайней мере, это не относится.
- Почему? Ты мне вполне подходишь.
Меня опять прошибла слеза. Я стал сентиментален на старости лет.
- Спасибо. Постараюсь оправдать ... - невесело пошутил я.
- Доверие партии? - подхватил шутку Александр.
Мы оба рассмеялись. У меня окончательно растеплело на душе.
- Тогда у меня к тебе просьба.
- Шутка? Чего это тебе интересно не хватает?
- Понимаешь, с этими деньгами упустил главное. Мне нужна подруга жизни, настоящая подруга.... Такая как мама. Но для этого мне нужно "место жительства", где меня никто не знает. Я хочу, чтобы претендентки не подозревали о моих доходах.... Понимаешь, о чем я?
- Ты хочешь, чтобы тебя полюбили за некоммерческие достоинства. И тебе нужна бедная конспиративная квартира.
- Нет, ты мне окончательно нравишься! Но это еще не все. Ты мне будешь давать конструктивные консультации!
И мы снова от души расхохотались...
Вот это да-а! В один день я приобрел сына, желание жить, вместе с ощущением собственной нужности! Я долго ворочался в эту ночь, никак не мог успокоиться от треволнений свалившихся на меня в одночасье. Постепенно сон начал одолевать, и когда в светло-серой дымке угасающей реальности замигал красный квадратик, я обрадовался ему как привычному маячку, извещавшему о продолжении прерванного предыдущего ночного действа...
Яркий солнечный день. Я в гуще большущей толпы иудеев, мужчин, женщин с детишками, явно чего-то ожидавших. Среди них большое количество калек, убогих и слепых. Народ волнуется, вполголоса переговариваясь между собой. Можно разобрать обрывки фраз: "Пророк... Мессия... Исцеляет... От любых болезней... не всех... кого хочет, того исцеляет.."
Все это происходит на пустынном берегу моря. Появляется лодка. В ней Иисус в окружении знакомых мне бородачей. Как только Иисус сходит на землю бородачи плотным кольцом окружают его. Какой-то человек богато одетый падает перед ним на колени. Что он говорит, я не слышу, но по толпе пробегает ропот: " Начальник синагоги... Дочь при смерти.... Просит спасти...".
Бородачи образуют клин и врезаются в толпу. Та нехотя расступается, Иисус перемещается в замкнутом треугольнике, составленном из тел бородачей. Каждый из толпы старается протиснуться ближе к треугольнику, чтобы попытаться дотянуться до Иисуса. Начинается неимоверная молчаливая давка. Иисус будто не замечает происходящего. Взгляд его устремлен куда-то поверх голов. Внезапно он останавливается.
- Кто дотронулся до меня? - говорит он таким громовым голосом, что у меня затряслись поджилки, хотя я от него за версту. Глаза его начинают сверкать пугающими всполохами. Толпа расступается и в страхе замирает.
- Учитель, - шепчет бородач, ближе всего стоящий к нему, - в такой давке разве усмотришь. Тут каждый норовит прикоснуться к тебе.
- Из меня вышла сила! - также громко говорит Иисус. - Кто дотронулся до моего хитона?
Толпа отступает еще шага на два. Лик Иисуса страшен. Кажется, сейчас от ужаса все бросятся врассыпную. Вдруг из толпы выходит молодая женщина и падает на колени. По лицу ее текут слезы, но она улыбается.
- Это я, Господи, - она говорит быстро, захлебываясь от рыданий. - Я знала, я верила, Господи, что если дотронусь до тебя, то исцелюсь. Двенадцать лет.... Двенадцать лет врачи не могли остановить кровотечение. Вот я дотронулась... Слава тебе, Господи! Все остановилось в тот же момент! - и рыдания окончательно прерывают ее сбивчивую речь.
- Встань, дщерь!- голос Иисуса потеплел, от страшного лика не осталось и следа. Теперь это лицо обычного радующегося человека. - Твоя вера спасла тебя! - продолжает он. И уже обращаясь к толпе.
- Кто уверует в меня как эта женщина, тот спасется!
Снова его глаза устремляются вдаль, и он продолжает движение к дому начальника синагоги. Смыкается оправившаяся от испуга и изумления толпа. С еще большим упорством каждый пытается дотянуться до Иисуса.
Но вот уже и дом начальника. Толпе приходится расступиться, что бы позволить Иисусу приблизиться к дому. В этот момент оттуда выходит богато одетый мужчина и чуть не сталкивается с Иисусом.
Он театрально воздевает руки к небу и восклицает.
- Ты опоздал, пророк! Она мертва!
- Позволь пройти, - спокойно говорит Иисус.
- Зачем? Тебе мало моего утверждения? Я лучший целитель во всей Галлиее!
- Она не умерла. Она спит, - также спокойно произносит Иисус.
Целитель саркастически смеется ему прямо в глаза.
- Вы слышали люди, что смеет говорить этот выскочка? Будьте все свидетелями! Ты дорого заплатишь за оскорбление!
- Я не хотел тебя оскорбить. Ты просто ошибся и я тебе об этом сказал.
- Вы слышали? - завопил целитель. - Вы слышали, люди добрые, как он порочит меня? Да, я очень редко, но могу ошибиться в определении недуга, да, не отрицаю.... Но чтобы я не смог отличить мертвого от живого? Неслыханное оскорбление! Да кто ты такой, чтобы мне перечить? Если уж я ничего не мог сделать для ее спасения, так неужели ты, пророк-самоучка, смог бы ее исцелить? Ты, видно, поэтому и не спешил к ее ложу, чтобы смерть позволила скрыть твою беспомощность в целительстве. Ты ведь еще даже не видел умершую, а уже утверждаешь, что она спит!!! Ты шарлатан, а все твои "исцеления" хорошо разыгранные и отрепетированные спектакли, чтобы дурачить наивный народ! Тебе не удастся опорочить мое доброе имя! Ты ответишь мне за все на суде, вон сколько у меня свидетелей!
Народ еще несколько мгновений назад желавший хотя бы прикоснуться к Иисусу и почитавший его чуть ли не за Бога, враждебно зароптал.
В это время из дома выходит начальник синагоги. Глаза его были полны страдания от переживаемого несчастья. Увидев Иисуса, он падает на колени и безудержно начинает рыдать.
- Она умерла, Господи! Ты опоздал! Ты опоздал!
- Я никогда не опаздываю, - строго говорит Иисус. - Веришь ли, что я могу исцелить твою дочь?
Будто порывом ветра рыдания начальника прерываются. Он напрягается, в глазах вспыхивает огонь отчаянной надежды.
- Верую, Господи, если бы не верил, разве я сам побежал бы за тобой на берег? Я послал бы слугу, как вот за этим...
Он указывает на целителя и продолжает.
- Верую, Господи, конечно верую...
Он повторяет последние слова как в забытьи.
- Позволь войти! - говорит Иисус
- Да-да, конечно...
- Никто со мной не входит. Ждите здесь - приказывает Иисус.
Вокруг дома воцаряется полная тишина. Все взоры устремлены на проем, задернутый тканью, в котором исчез Иисус. Проходит несколько минут томительного ожидания. В проеме появляется Иисус.
- Что, Господи?- дрожащим голосом спрашивает отец.
- Она проснулась, - отвечает Иисус
- Лжешь! - взвизгивает целитель. - Где она?
- Она еще слаба, - говорит Иисус. - Ей трудно ходить.
- Врешь! На этот раз тебе не удастся околпачить народ. Я врач и меня провести не получится. Покажи ее народу! Пусть вынесут ее на ложе!
Народ одобрительно загудел. В этот момент занавес прохода отодвигается и появляется молодая девушка, поддерживаемая пожилой женщиной. Иисус оборачивается, берет ее за руку и вместе с ней входит в дом.
- Ей еще рано вставать. Дайте ей поесть...
Я оказываюсь рядом с ним, и Иисус обращается ко мне
- Не уходи.
А я и не собираюсь. И все прежние расставания не я "инициировал", как сейчас говорят очень продвинутые.
- Ты мне, учитель? - спрашивает бородач. Меня он не видит.
- И тебе тоже. Всех наших выведи другим выходом. Нам надо избавиться от толпы. На сегодня хватит...
И вот мы движемся по той же уже пустынной дороге обратно к морю. Я рядом с Иисусом, но он не заговаривает со мной. Помалкиваю и я. Навстречу двое слепых. Мы почти разминулись с ними, когда один из них, останавливается, начинает нервно поводить носом, будто принюхивается и вдруг издает истошный вопль.
- Сыне Божий, Сыне Божий, помилуй нас!
Он падает на колени прямо в дорожную пыль и увлекает за собой второго. Оба ползут в пыли на шум нашей проходящей группы, громко причитая.
- Исцели Господи, спаси и помилуй нас!
Иисус останавливается.
- Кто сказал тебе, что я Сын Божий?- вопрошает Иисус.
- Я знаю, я знаю, ты Спаситель, мы опоздали... - твердит первый слепец, поворачивая лицо на голос. - Помилуй, помилуй, помилуй...
- Крепка ли ваша вера? - спрашивает Иисус.
- Господи, ты еще спрашиваешь! С вчерашнего дня ни крошки во рту. Как только услышали о тебе, сразу сюда. Люди добрые направили. И брат мой, - он ткнул в молчавшего напарника, - он тоже верит. Только сказать не может. Нем и глух от рождения, как я слеп, Господи..
Иисус прерывает причитания слепого.
- По вере и получите. Стойте здесь и не двигайтесь до полуночи. Ты прозреешь, а брат твой услышит и заговорит. Только об этом никому не рассказывайте...
- Слава тебе, Господи, слава тебе! Всё сделаем, как сказал...
Он еще продолжает причитать, но Иисус уже размашистым шагом продолжает путь. У моря на песчаном берегу тепло, но нежарко. Солнце почти село.
- Всем спать, - приказывает Иисус.
Никто из учеников и не возражает. День сегодняшний утомил всех.
- А ты, Господи? - спрашивает Петр. Ну да, Петр, я уже кое-кого знаю. Он самый любопытный.
- А я помолюсь за вас.
Иисус делает мне знак рукой. Петр истолковывает жест по- своему.
- Я с тобой?
- Нет-нет, я один.
Мы отходим ближе к берегу.
- Так вот какая идея. Надо кое-какие заповеди сделать безусловными к исполнению. И тогда порок не будет довлеть над человеком. Но, к сожалению, я не располагаю нужными инструментами, чтобы перепрограммировать каждого.
- Попроси отца, он тебе пришлет - быстро сообразил я.
- А ты думаешь, я не сообразил бы?
- А что тебе мешает? Запроси! Он же Бог!
- Смета мешает.
- Что? - такого ответа ну никак я не ожидал. - Смета?
- Ну да, что ты удивляешься! Нужны огромные ресурсы. Проще эксперимент начать заново.
- Не понял.
- Сейчас растолкую. Ты ведь притчи перерос. Я перейду на более понятный тебе язык. Представь себе, что перед тобой муравейник и тебе нужно подремонтировать головку каждому муравью. Значит надо отловить каждого и тончайшими манипуляциями, не причиняя вреда, вложить нужную детальку в головку.
- Сизифов труд, - поддакиваю я.
- Ты как раз и предлагаешь этот вариант. А мой - проще. Ваш бес Сталин уловил эту идею. "Если человеку часто говорить, что он свинья, в конце концов, он захрюкает". Это его цитата. Действительно, если человеку длительное время запрещать что-то делать, то, в конце концов, запрет в его сознании перейдет в безусловную фазу. Через несколько поколений программа запрета станет безусловной. Понятно я излагаю?
- Да чего уж тут не понять. Самосовершенствующаяся система с возможностью самосовершенствования под влиянием внешних факторов.
- Именно. Это несложно, но проблема во времени. Мне нужно за краткое время пребывания здесь создать сверхустойчивую Веру в меня. Все эти чудеса исцеления должны посеять в народе непоколебимую веру, в то, что беспрекословно выполняя мои заповеди, им нечего бояться ни в жизни на земле ни в последующей вечной. Ты не обратил внимания, я каждый раз перед совершением "чуда" спрашиваю громогласно: " Веришь ли? То есть, веришь ли в мои способности чудесного исцеления?". Это чтобы в головах исцеленных образовалась жесткая связь: "Верю - получаю". Сейчас уже из уст в уста эта простенькая связь передается и закрепляется с быстротой молнии по всему народу. Нет лучше способа ускорить передачу информации фразой для исцеленного: " Никому не сказывай, что с тобой случилось". И я ее тоже каждый раз повторяю. Это уж я понял здесь на земле, в период адаптации, так сказать, к местным условиям.
- Но ты уйдешь, чудеса забудутся, вера угаснет, - я говорю уверенно, потому что знаю, о чем говорю. На две тысячи лет вперед.
- Я оставлю церковь, ученикам дам возможность время от времени повторять чудеса.
- Но ты же знаешь, что за две тысячи лет ничего из задуманного тобой не случится. Я могу это подтвердить. - не удерживаюсь я.
- Ну, во-первых, две тысячи не срок для окончательного вывода, во вторых.... Во- вторых, ты теперь знаешь зачем нужны старики? - неожиданно меняет он тему.
- Знаю.
- Ну, как сын?
- Замечательный парень. Если бы пораньше знать..
- Самому надо было думать.
- Ты же смолоду мудрости не даешь. Только семя в голову стучит.
- Если смолоду тебя напичкать знанием, самосовершенствование утратит гибкость. Нужны границы, это да. Для этого старики и нужны. Они учат уму-разуму, что нельзя, что можно.Продолжают дома работу церкви. Если бы ты побольше слушал стариков ...
- Не все же родители педагоги и умницы.
- Старики, я имею в виду в собирательном смысле. То есть мудрые люди. У вас есть хорошая пословица: Умный учится на чужих ошибках, дурак на своих. Конечно лучше, когда мудрые родители под боком, чем кого-то где-то искать...
- И еще, чтобы они были способны соображать и двигаться к тому времени, когда помудреют. А то они закапываются в своих болячках, и им не до чего.
- Болячки тоже люди сами себе устраивают.
- Сами? Что же люди - враги себе?
- Именно, - рассмеялся Христос,- мне это самому удивительно. Я этого не хотел.
- Не хотел, но все умирают от болячек. Даже святые. Я ни одного не знаю случая, чтобы хороший человек прожил долгую жизнь, ничем не болел и умер без мук.
- Так уж ни одного и не припомнишь?
- Из мерзавцев могу, а вот из приличных людей...
Я делаю вид, что напрягаю извилины ( вот человеческая натура - даже пред Богом способна актерствовать). На самом деле у меня крепко сидит в памяти нестираемый образец настоящего человека, человека с большой буквы. Он был единственным из довольно большого числа знакомых тогда мне людей, о котором я мог с уверенностью сказать, что у него не только была чистая душа, но и благородное сердце. Именно благородное. Рядом с ним побудешь немного, поговоришь вроде о пустяках, и как-то незаметно заражаешься его добротой. Лучше я расскажу, как постепенно нарастало мое удивление и восхищение по мере встреч с этим удивительным, редким человеком...
Первая встреча случилась в Париже. Это сегодня " съездить в Париж" звучит как нечто обычное. Даже проживший всю жизнь за железным занавесом бывший советский человек и тот уже теперь свыкся с мыслью, что ездить можно куда угодно, были бы деньги. А тогда, в семидесятые годы вероятность попасть в Париж простому советскому человеку, была той же, что великому грешнику проскользнуть в рай.
Я как в сказке бродил по давно известному мне по книгам, узнаваемому волшебному городу. Со стороны я, наверное, смахивал на блаженного. Я мог вдруг остановиться и застыть от восторга внезапно поразившими меня видами набережной, какой-нибудь площади или улицы. Я трогал и поглаживал стены храма Нотр-Дам, Лувра, перила мостов через Сену, чтобы еще раз убедиться, что это не сон. Я нашел улицу, где, по моему глубокому убеждению, и должна была жить г-жа Бонасье. Я долго стоял и представлял, что в одном из окошек этой чудной улочки, вьющейся от бульвара Сан-Мишель до бульвара Сан-Жермен, появится милое личико.
Да, меня поражала и роскошь магазинов, и изобилие товаров, и современные автомобили, и парижская публика, модно одетая с нарочитой небрежностью, подчеркивающей элегантность. Но все это было как бы на втором плане. Мне все мерещилось, что вот-вот раздастся топот копыт и по булыжной мостовой какой-нибудь узкой и приземистой rue Saint Andre промчится неунывающая четверка мушкетеров. В этом городе удивительным образом, легко и непринужденно семнадцатый век уживался с современностью, и мне казалось, что если за ближайшим углом я обнаружу сражающихся на шпагах сторонников короля и кардинала, то это не удивит не только меня, но и остальных прохожих.
Языка я не знал и страшно смущался, когда кто-нибудь на улице обращался ко мне с вопросом, сначала на французском, потом на английском. Тогда я особенно остро ощущал себя выходцем из дикого края, вечным узником, ненадолго выпущенным из тюрьмы. Что толку, что в школе меня семь лет учили английскому, и в институте я успешно сдавал "тыщи". Язык умер во мне за ненужностью. Я и в самых смелых фантазиях не мог предположить, что судьба пошлет мне такой подарок и мне понадобится общаться на воле с людьми, говорящими на других языках. На Родине, после окончания института, моя профессия предполагала деятельность только в закрытых учреждениях, (как впрочем, и у 80% населения), где с меня сразу взяли подписку о запрете общения с "иностранцами". От них ото всех нужно было шарахаться как черт от ладана. Зачем тогда действительно любой разговорный иностранный?
Родственники заграницей - черная метка. С ней нечего было и думать о работе по моей специальности. Моя родня в Париже образовалась неожиданно, зато ожидаемо и оперативно захлопнулись для меня двери "закрытых" учреждений. Надо признаться, что даже за одну прогулку в Париж плата была небольшой. Ну в "ящиках" зарплата была чуть повыше. Работу же найти в СССР - самое простое дело.
Но даже в "открытом" учреждении разрешение на поездку к родне надо было заслужить. Моя производственная характеристика для "ОВИР" должны была включать четыре слова без которых заграничный паспорт не получить ни при каких обстоятельствах, даже если бы я был лучшим инженером всего предприятия. Вот эти магические слова: "Идеологически выдержан, морально устойчив".
Характеристику подписывал "треугольник" предприятия: директор, председатель профкома и секретарь парткома. Прежде чем подписать секретарь парткома пытал, какую я выполняю общественную работу... пожалуй о паспортных мытарствах можно написать отдельный роман. Но я отклонился от темы...
Конечно в Париже, куда я приехал по приглашению родни, мое окружение говорило по-русски. Но по разному. Мои ровесники (мне тогда было чуть больше тридцати) говорили с большим акцентом и смешными "нерусскими" оборотами. Это и понятно, русскими они были только по происхождению, родились и выросли во Франции свои мысли переводили с французского. Смысл был понятен, но построение фраз или порядок слов вызывали невольную улыбку.
Меня таскали по всем русским компаниям, потому что я тоже вызывал интерес как некая диковинка с несчастной родины. Сестра моя, вышедшая замуж за "русского" француза, жила уже в Париже два года и считалась своей. А я был "горячим пирожком".
- Сегодня мы никуда не пойдем. К нам на обед придет дед, - сказала как-то сестра.
Я уже знал, что дедом в доме зовут отца ее мужа, что сейчас он православный священник, и что он бывший офицер царской армии. Когда он вошел, я увидел крепкого старика, с твердой походкой, высоко поднятой головой. Седой, без ощутимых потерь волос, аккуратно стриженный и причесанный, с седыми же небольшими усами и бородкой. Он подошел ко мне, протянул руку и приятным баритоном произнес.
- Здравствуйте, много слышал о вас, Кирилл. Очень приятно с вами познакомиться.
В этот момент я увидел его глаза. Надо сказать, что у меня привычка заглядывать человеку в глаза при первом знакомстве. При этом я могу пропустить имя представляемого, или сказанные им стандартные фразы. В этот момент я "слушаю", что "говорят" глаза собеседника. Взгляд "деда", или "отца Александра", как мне его представила сестра, содержал в себе нечто, что никогда ранее мне не приходилось обнаруживать во взглядах других людей. В нем было много редких составляющих: благожелательность, расположение, доброта, Глаза светились вниманием и... и чем-то еще.
Ну-с, как вы там поживаете? - обратился он к мне.
Это никогда не слышанное "ну-с", ожившее так неожиданно из безвозвратно ушедшего языка девятнадцатого века поразило меня куда больше, чем неумение "русских" французов выражаться по-русски. Чем дольше длился наш разговор, тем ощутимее нарастало чувство, похожее на то, что охватывало меня на старинных парижских улочках. Будто машина времени перенесла меня в одно мгновение в давно ушедшую эпоху, известную мне только по книгам. Со мной говорил живой человек, ЖИВОЙ, правильным литературным языком прошлых веков! И не с подмостков сцены, а тут рядом со мной, в непринужденной беседе, самым естественным образом!
Я с интересом исподтишка продолжал разглядывать его. Возраст ничуть ему не мешал быть внешне привлекательным. Он был подтянут, элегантен, Было очевидно, что в молодые годы, да, наверное и сейчас еще, он не оставлял равнодушными дамские сердца. В нем чувствовалась порода и ум, которые в старости легко замещают молодеческое обаяние.
Мой язык тоже вызывал у отца Александра живой интерес. Он часто спрашивал меня о значении некоторых слов, удивлялся некоторым оборотам, посмеивался, вздыхал.