- Франсин! - восклицаю я. - Ты всё-таки пришла! Ты не очень устала?
- О нет, - отвечает Франсин. - Не настолько, чтобы не справиться с уборкой дома и стиркой детской одежды, мадам.
С этими словами она поворачивается своим маленьким, серьёзным, преждевременно увядшим лицом вдовы убитого на войне ко входу и идёт работать. У Франсин дети, которых надо содержать. Она работает горничной для летних гостей и получает почасовую оплату. Кроме того, она разумная и надёжная особа, которая понимает, что если в тебе нуждаются, значит, в тебе нуждаются.
Сегодня мы её не ждали. Ей пришлось пройти восемнадцать километров, девять туда и девять обратно, и присутствовать на похоронах. Никто бы не удивился, если бы она не вернулась на работу. Но сейчас она здесь, гремит нашей посудой.
Того, что случилось, мы вообще не ждали. Кто-то прибежал, едва дыша, через поля из деревенского магазинчика, где находится телефон. Родственница Франсин, кузина, внезапно умерла и её собирались хоронить этим утром. Сможет ли Франсин присутствовать?
- Думаю, мне лучше прийти, - сказала Франсин, на секунду отрывая взгляд от работы, чтобы принять решение, и одновременно начищая что она там держала в руках ещё сильнее.
Когда мы спросили её, не хочет ли она взять отгул до конца рабочего дня, чтобы пойти домой и подумать над этим хорошенько, а возможно, и позвонить в дом скорби, она ответила: "Нет, благодарю, не стоит", - и мы вздохнули с облегчением. Франсин действительно нужна нам.
Посыльный присел на табурет у двери, переводя дух.
Чуть-чуть погодя, Франсин повернулась к нему и спросила:
- Это была Жермен, не так ли? Это была не сестра?
- По телефону сказали, что Жермен.
- Хорошо.
Франсин не из тех людей, кто показывает свои эмоции, не важно, словами или выражением лица. Теперь она уверилась в своих подозрениях и выглядела почти довольной. Это казалось странным, но Жермен была не замужем, а у сестры было несколько маленьких детей. Возможно, Франсин мыслила на перспективу.
Всё равно бедняжку Жермен было жаль. Я спросила:
- Как это могло случиться, Франсин? Такая молодая особа!
- Не знаю, мадам. Они сказали, что смерть была внезапной.
Франсин сжала губы, и я не стала больше ничего спрашивать.
Я видела Жермен. В прошлом году. Она приехала с целой телегой яблок от людей, у которых работала - яблоки сорта "ранет", большие, как голова младенца, отборные фрукты без единого пятнышка, сотни штук. Франсин организовала доставку.
Жермен была красивой девушкой, она вела себя мягко, по-доброму, но в то же время выглядела несколько подавленной. Мы так и не смогли заставить её задержаться немного, поболтать и выпить сидра. Она помогла занести яблоки внутрь и тут же захотела уехать.
- Но разве Вам не надо отдохнуть? - удивилась я. - И лошади тоже.
- Она даст лошади отдохнуть внизу у ограды, - ответила Франсин за неё. - У неё там знакомые.
Жермен ухеала, и Франсин пояснила:
- Она застенчивая и немного замкнутая, мадам.
- Но почему? Такая красивая девушка!
- Так вышло, - сказала Франсин и пожала плечами.
А теперь её хоронят. Теперь всё кончено.
Мне надо как-то справиться с этим. Даже Франсин не выказывает особого беспокойства. Молчаливая, как всегда, с головой в работе.
Но я же видела Жермен, я помню её, правда, не очень чётко, и чувствую, что мне следует посочувствовать.
- Должно быть, это очень тяжело для её родителей, Франсин.
Франсин не отвечает сразу. Потом наконец говорит:
- Ну, она была их дочерью...
- Да... - продолжаю я, немного обескураженная. А затем мне на ум приходит мысль о детях, и я спешу высказать одно из тех незамысловатых наблюдений, подходящих к случаю:
- Но если что-то плохое должно случиться... я имею в виду, ради ребёнка...
Франсин чуть-чуть поворачивается и смотрит на меня с едва заметной полуулыбкой, как будто она считает меня более чем немного наивной.
- У неё был сын. Тоже. Ему пять лет.
Это отрезвляет меня. Всё не так просто и понятно, как мне казалось раньше. У неё действительно был сын. Тоже. Могло быть гораздо хуже, если бы умерла какая-то другая мать, а не эта. Я сама себя запутала, так что теперь мне лучше помолчать.
То ли собираясь всё объяснить мне, то ли просто так, но Франсин продолжает:
- Он с её родителями, конечно же. С кем же ещё ему быть? С отцом..? Иностранный моряк, мы так думаем. Жермен ездила в Лорьян, и после этого... - и Франсин пожимает плечами.
- Так её не было, потому что она зарабатывала на жизнь?
- Ей приходилось, мадам. Чтобы поддержать ребёнка. Но в последние месяцы она была дома.
- Может, она была больна?
Франсин снова улыбнулась этой своей полуулыбкой. Она появляется и исчезает так быстро, что даже не понятно, была ли она вообще.
- Больна? Ну, если Вы так хотите это назвать...
Весьма расплывчатый ответ. Это значит, что Франсин не хочет об этом говорить. Что ж, болезни бывают разные. Чтобы хоть что-то сказать, я замечаю:
- Это хорошо, что у мальчика по крайней мере есть дом.
- Да, конечно, - кивает Франсин. - Так и есть.
Она открывает рот, собираясь сказать что-то ещё. Затем закрывает его, словно решив, что о некоторых вещах лучше промолчать. Тут явно что-то не так. Легко остаться в стороне, сказав "хорошо, что..." Эти люди небогаты, даже если у них есть дом, кусочек земли, пара коров и свинья. Франсин, обычно неразговорчивая, однажды рассказала мне об этом. Но они и не бедны. А Жермен старалась ради сына.
Глубоко личный вопрос срывается у меня с языка. Ответы Франсин настолько расплывчаты и неинформативны, что лучше бы она вообще ничего не говорила.
- Они любят его, Франсин? Мальчика, я имею в виду. Там, на ферме?
- Они хорошо к нему относятся, - отвечает Франсин с осторожностью.
- Надеюсь, что так.
- Они христиане.
- Конечно.
- Это не его вина.
- Конечно, нет.
- Но он незаконнорожденный, не так ли? Это всегда несчастье.
Франсин абсолютно права. И слова не должны значить больше, чем они значат на самом деле. Это определённо несчастье - быть незаконнорожденным, даже для тех, у кого есть дом. Но если относиться к этому так... так...
Я пожалела, что ввязалась в этот разговор с таинственной Франсин. У неё есть склонность выражаться столь туманно, что совершенно непонятно, что она имеет в виду, совсем как Дельфийский оракул. Речь ведь идёт о маленьком сироте, о бедняжке пяти лет от роду, для которого ты ничего не можешь сделать. Я поднимаюсь, чтобы уйти.
И тогда Франсин говорит - говорит почти радостно, без какого бы то ни было намерения делать из этого трагедию:
- В любом случае, это случилось быстро. Она сама это с собой сделала.
- Что? Что сделала?
- Это, мадам. Она забрала свою собственную жизнь - так они говорят.
- Но, Боже мой, Франсин, неужели же она была так несчастна?
У Франсин своё понимание слова "несчастный". Она отвечает:
- О нет, мадам, она не была несчастна. Но её родители сказали ей, что если такое случится снова, то ей придётся самой заботиться и о первом ребёнке, и о втором. А потом...
- А потом, Франсин? Это случилось? Она...?
- Да, мадам. Так вышло.
Я снова села. Теперь я чётко вижу перед собой Жермен, вспоминаю о ней такие вещи, про которые и не знала, что я их заметила. Бледная, застенчивая, с испуганными глазами и неуверенной улыбкой...
- Но в таком случае она была несчастна, Франсин.
- Она не была, мадам.
- Если ни родители, ни отец ребёнка...
- Ей следовало лучше следить за своими поступками. Все мы следим за этим. Она тоже могла бы.
Я собираюсь было сказать, что легко так говорить. Но я не делаю этого. Вместо этого я спрашиваю об отце ребёнка. Неужели нельзя было заставить его позаботиться о нём? Это же его обязанность...
- О... - Франсин протирает тарелку, рассматривает её на свету и снова протирает, сосредоточенно и добросовестно. - Это был старый человек, мадам.
Старый человек. Я на секунду теряю дар речи, потом говорю:
- Тогда он должен был дать ей денег. Раз это старый человек.
- Кто-то, кого упрятали на ту ферму, где она работала, мадам. Старый человек. Они сказали, что он постоянно за ней бегал.
Я не знаю, что ещё сказать. Вздыхаю.
- Бедная девочка, - говорю я, и за этими словами кроется очень многое.
Но Франсин всё ещё не отступилась от своей точки зрения и намерена её доказать.
- Нет смысла жалеть её, мадам. Она могла вести себя осмотрительнее. Мы все были сыты ею по горло, потому что она не вела себя осмотрительнее. Так что когда это случилось снова, и у неё уже был один ребёнок... тогда...
- Иными словами, они были грубы с ней.
- Нет, не были. Они просто сказали то, что думали.
- Она платила за своего сына, Франсин.
- Не очень-то много. Этого едва ли хватало на одного ребёнка. А если бы прибавился ещё и второй...
- Что ж, теперь им придётся растить только одного мальчика, - замечаю я со злорадным удовлетворением.
- Могло быть больше, мадам. При её-то образе жизни. А учитывая, что она едва могла заработать на одного...
Очевидно, что Франсин на стороне большинства. И на ней же и останется. Никого не было на стороне погибшей. Она укутана ледяным дыханием одиночества. Она была хрупким сосудом из тех, что трудно спасти, когда они готовы разбиться. Возможно, она бы всё равно кончила свои дни так, как кончила, не смотря ни на что. В её случае надеяться было бесполезно.
Чтобы акцентировать моё внимание на более светлой стороне дела, Франсин снова говорит:
- Это не была такая уж большая потеря, мадам. Она уже начала вести себя немного странно.
- Что ты имеешь в виду, Франсин?
- Я говорю, что в последнее время она была немного странной. Не отвечала, когда с ней заговаривали. Как будто она вообще никого не видела, как будто бы ходила в темноте. Говорят, она почти сошла с ума. А когда такое случается, даже лучше если...
Франсин не договорила. Зачем? Я и так должна была понять, что семья вздохнула с облегчением. Зачем притворяться? Ведь можно избежать многих постыдных моментов, расходов, суматохи. Это очень даже разумно, что никто по ней не плачет.
Но поскольку детали подобных происшествий всегда вызывают живейший интерес, Франсин рассказывает мне подробности:
- Она повесилась. Обвязала верёвку вокруг шеи и повесилась. Этого следовало ожидать, мадам. Хорошо, что она не бросилась в колодец. Они боялись, что она думает об этом. А так всё случилось очень быстро.
- Она ведь не сделала это прямо на глазах у других? - я больше не знала, чему верить, и задавала абсурдные вопросы.
- О нет, о нет, мадам. Её мать как раз отказалась с ней знаться. А она пошла в кладовку с одеждой. Дверь была лишь чуть-чуть приоткрыта, так что никто ничего не слышал. Но несколько минут спустя кто-то вошёл туда и нашёл её. Она уже была мертва, так что видите, всё закончилось быстро. Там была верёвка для белья - её она и использовала...
Я вижу. И не могу избавиться от этого. Главным образом, вижу её за спиной матери. Широкой или узкой, но неотвратимо удаляющейся и не намеревающейся возвращаться. Если бы...
Я ловлю себя на мысли о том, что, возможно, это было наилучшим выходом из сложившейся ситуации. Она сделала то, что было наиболее правильным, то, чего они от неё ждали. И она не бросилась в колодец. Она увидела верёвку в кладовке, поняла, как можно её использовать...
- Это не была такая уж большая потеря, мадам, - повторяет Франсин. - Когда человек теряет рассудок...
Она спокойно складывает тарелки друг на друга и убирает их туда, где они и должны лежать.