Гордиенко Екатерина Сергеевна : другие произведения.

Мое Золотое руно

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    Восемь лет назад Ясон предал свою единственную любовь. Теперь он должен вернуть ее снова. Медея из наивной и доверчивой девочки превратилась в красивую и уверенную в себе женщину. Она не готова простить предательство. Роман бесплатно выкладывается на сайте Лит-Эра в режиме 1 глава в день. Здесь размещены первые пять глав.
  ЗОЛОТОЕ РУНО
  
  ПРОЛОГ
  
  ЯСОН
  
  Я пытался отдышаться, прижавшись к железному днищу моторной лодки. Легкие горели, перед глазами плавали черные пятна - похоже, я побил свой собственный рекорд пребывания под водой.
  
  Привязанный к брезентовому поясу мешок неудержимо тянул ко дну, и я изо всех сил цеплялся за канат стоящего на якоре рыбацкого баркаса, чтобы не уйти на глубину. Затем рывок - и я пиявкой повисал на корпусе следующего суденышка. Где-то надо мной слышались крики людей, хлопки (неужели дело дошло до стрельбы?), но здесь, на глубине полутора метров от поверхности воды я чувствовал себя в относительной безопасности. Вот только тонкая цепочка пузырьков, бегущая из уголка моего рта напоминала, что время мое течет неумолимо и скоро закончится совсем.
  
  Внезапно темнота наверху озарилась оранжевым заревом, а уши заложило от грохота близкого взрыва. Одна вспышка, вторая... Я снова рванулся вперед, из последних сил выпрыгнул из воды и обеими руками уцепился за борт.
  
  Чьи-то руки подхватили меня под мышки и втянули в лодку. И вот я лежал, судорожно хватая воздух ртом, не в силах отвести глаз от пары коричневых мокасин с медными бусинками на кисточках, и точно знал, что если посмотрю вверх, то разгляжу в зареве пылающих возле причала лодок пухлые ляжки, нависающий над ними животик и венчающий всю эту конструкцию острый клюв Мони Каплуна. Наш Моня даже за контрабасом (1) явился при полном параде.
  
  Меня быстро обшарили и ловко отстегнули мешок вместе с поясом.
  
  - Молодец, донес. Отдыхай пока.
  
  - Нет, - прохрипел я. - Высадите меня ближе к скалам. Дальше я сам вернусь.
  
  Моня ласково закудахтал у меня над головой. Не любил я, когда он так смеялся, потому что ничем хорошим это обычно не заканчивалось.
  
  - Нет уж, дружок. На этот раз придется прокатиться с нами подальше.
  
  - Почему?
  
  Я попытался приподняться на локтях, но мне в спину между лопаток уперлась твердая подметка ботинка.
  
  - Нехорошо получилось, Ясон. Пришлось отвлекать шмонал (2), вот и подожгли пару лодок. Так что, оставайся, мальчик, с нами, пока все не уляжется.
  
  - Меня никто не видел! - Волна отчаяния захлестнула с головой. - А я умею держать язык за зубами. Ты меня знаешь, Каплун.
  
  - Тебя здесь все знают, - доносится сверху. - Потому не делай мине мозги, лежи тихо.
  
  В подтверждение его слов ботинок на моей спине сильнее придавил меня к днищу лодки. Ладно, я буду лежать очень тихо. Я даже смогу притвориться, что меня здесь нет. До борта, до вязкой и черной, как мазут, воды, всего полметра. Они и глазом моргнуть не успеют, как я скользну вниз, надо только выждать подходящий момент. Три... два... один... За спиной взревел двигатель, лодка дернулась вперед, тяжесть с моей спины исчезла, и я руками и ногами подбросил свое тело вверх... Затем последовал удар по голове, темнота.
  
  В колыханье розовой воды, в плеске сонных волн выплывает корма маленькой лодки. Спиной ко мне на задней банке сидит девочка. От предрассветной сырости она закутана в мой свитер, и ее волнистые волосы живым золотом рассыпаны по укрытой грубой шерстью спине.
  
  - Ночь раздувает угли восхода
  Замирают гудки парохода
  Море суровое, дюны песчаные,
  Дайте запомнить мне вас на прощание...
  
  - Хватит галдеть, Медея, всю рыбу распугаешь.
  
  Не переставая болтать ногами в воде, она оглядывается и улыбается во весь рот:
  
  - Наоборот. Рыба захочет посмотреть, кто там так красиво поет, и придет сюда. Ой, Ясон... - Ее глаза округляются: - Смотри, клюет, клюет!
  
  Точно, клюет. Я подсекаю и выбрасываю на дно лодки упругую рыбину в ярко розовой чешуе.
  
  - Окунь!
  
  Медея быстро переворачивается и ловко вытаскивает из жабр крючок.
  
  - Креветку или червя?
  
  - Креветку.
  
  Я снова забрасываю снасть в воду, а за моей спиной раздается, исполненное энтузиазма:
  
  -... Дайте запомнить мне вас на прощание...
  
  Снова в себя я пришел уже в каком-то сарае. Матрас был брошен поверх старого сена, от мелкой трухи запершило в горле и я надсадно закашлялся.
  
  - На, выпей.
  
  Мне протянули большую кружку с отбитой по краю эмалью, и я выхлебал ее несколькими глотками. Затем снова заснул.
  
  Медея с отцом и мамой выходит из ворот церкви Святого Николая, и все сидящие за столиками кофейни Костаса Спитакиса разом замолкают. А я... я, наверное, вообще забываю, как дышать.
  
  Хуже того, я даже не в силах рукой пошевелить, пока она в белом кружевном платье и с черной бархатной лентой в волосах плывет мимо меня, оберегаемая с боков родителями, а с тыла двумя братьями. И все же она успевает бросить мне искоса лукавый взгляд и улыбнуться уголками розовых губ.
  
  Белая, как молоко, золотая, как мед, она кажется такой сладкой, что мой рот непроизвольно наполняется слюной и я судорожно сглатываю, чтобы не закашляться. И тут же получаю по-матерински заботливый подзатыльник от мадам Фельдман:
  
  - Убери в карман свои бесстыжие глаза, шлёмиль (3). Что у тебя под шапкой, Ясон, что ты так пялишься на эту лялечку? Дочка Анастаса Ангела не для таких босяков, как ты. Какой выкуп ты положишь на порог ее дома? Свои дырявые штаны? Чем будешь кормить молодую жену? Чаем без ничего?
  
  - Да я просто смотрю, тетя Песя.
  
  - А что тут смотреть? Что с нее пол Ламоса пропадает? А через год еще и пол Херсонеса пропадать начнет? Иди вже на свою лодку и думать забудь Медею Ангелиссу. Шо я тебе говору! Быстро бежи отсюда!
  
  И я иду. Тетя Песя права. Винокурня Анастаса Ангела лучшая в Тавриде. Он отправляет свои вина по всему Понту Аксинскому - и ахейцам, и османам, и даже гипербореям на север. Он царь и бог Гераклейских земель (4). Каждый встречный кланяется ему. Каждый, кроме Понтийского царя.
  
  А раз так, то у меня один выход: раз Ангелы цари на земле, я, Ясон Нафтис стану царем моря. Жаль только, что начать мне пришлось с Мони Каплуна, короля контрабандистов из Дессы.
  
  А вот и Моня. Он уселся передо мной на шаткий табурет и выложил на застланный истертой клеенкой стол мятый конверт.
  
  - Что здесь? - Я кивнул на белый прямоугольник.
  
  - Твоя доля. - Он хмыкнул и потер чисто выбритый подбородок. - Но не вся. Леня Гоцман за паспорт такую цену задрал, что у меня голова поперек стала.
  
  - Зачем... - у меня снова пересохло в горле, и я откашлялся, прежде чем повторить: - Зачем паспорт? Я никуда не еду.
  
  - Едешь! Слушай меня ушами, Ясон. Имперцы (5) взяли Беню Штифта. А Беня Штифт такой человек, что один сидеть не станет. И вещи твои у него в лодке под банкой заныканы. Так что или сиди с ним в клетке, как попугай, или гуляй себе, такой красивый. Но подальше отсюда.
  
  Мысли лихорадочно крутились в голове, цепляясь одна за другую, словно шестеренки часов. Беня меня знает. И да, он сдаст. И весь Ламос будет знать, что Ясон Нафтис связался с контрабандистами и поджег лодки в порту. И Медея увидит меня в наручниках между двумя жандармами. Медея, девочка моя золотая...
  
  - Когда ехать? - Спросил я и успел заметить, как расслабляются сжатые в кулаки руки Каплуна.
  
  - Значит, согласен? Хорошо. Тогда и ты в ажуре, и мне не надо грех на душу брать. - Можно подумать, я не заметил, как оттопыривается над кобурой его куртка на жирном боку. - Сегодня ночью из Херсонеса уходит один корабль до Гамбурга. Доедешь со всеми удобствами, а там наши люди тебя к делу пристроят.
  
  Моя голова заметно дернулась, и тут же его челюсти сжались, как капкан:
  
  - И не советую бегать до своей девчонки. - Взгляд Мони внезапно стал острым, как шило: - Она ведь не знает о нашем гешефте, а?
  
  - Нет, - поспешно помотал я головой. - Вообще никто не знает.
  
  - Ну, тогда... - Каплун встал и одернул куртку на круглом пузе, - ... Левчик тебя отвезет. - Он кивнул на здорового жлоба, что сидел в этой дыре вместе со мной двое суток. Наверное, ему хотелось выглядеть добрым напоследок. - И забудь этих Ангелов, молодой человек. Они тебя уже забыли.
  
  Дни плаванья слились друг с другом, слиплись в один тяжелый грязный ком. Я помнил только грязный трюм, еще двух бедолаг, вроде меня, железную койку без подушки и белья, холодную тушенку из жестяной банки, отдающую чем-то тухлым воду, которую мы пили из чайника прямо через носик.
  
  Наверху, судя по всему, ходили волны. Баллов пять по ощущениям. Мои спутники лежали пластом и уже не пытались донести все, что просилось наружу, до гальюна. Чтобы не видеть их, чтобы не думать, я старался спать побольше. А во сне ко мне снова и снова приходила Медея.
  
  - Не уходи, Ясон. - Ее пальцы крепко сжимают мою рубашку, и я поглаживаю их, не в силах оторваться от нее. - Это плохо кончится. Я боюсь.
  
  Самая красивая девушка Ламоса, а, может, и всего Херсонеса боится за меня. Есть с чего надуваться от гордости.
  
  - Не бойся, мое сердечко. Я управлюсь за пару часов. А потом вернусь и принесу тебе золотую цепочку. - Я бережно вытягиваю у нее из-под блузки осколок сердолика на кожаном ремешке. У меня на груди греется точно такой же. - Ничего со мной не случится, ведь нас благословила богиня. Помнишь?
  
  Она стискивает в кулачке свой сердолик и прижимает к губам:
  
  - Мне не нужна цепочка, Ясон. И деньги не нужны. Мне нужен ты, живой и здоровый.
  
  Я, наконец, освобождаюсь из плена ее рук и быстро целую в нос, а потом, не удержавшись, в губы:
  
  - Ничего не бойся, Медея. Я вернусь. Просто оставь лампу на подоконнике. Это будет мой маяк.
  
  В ответ она только качает головой:
  
  - Ты не придешь, я знаю. Я знаю.
  
  Это были последние слова, что мы сказали друг другу.
  
  *
  В Гамбурге наш сухогруз пришвартовался у одного из самых дальних причалов, и это только облегчило мою задачу. Ночью, дождавшись, когда над головой смолкнет скрип лебедок и крики грузчиков, я выбрался наверх и несколько минут стоял у края палубы, вдыхая полной грудью пропитанный запахами дизельного топлива и гниющих водорослей воздух.
  
  Убедившись, что на причале никого нет, быстро спустился вниз по швартовочному канату и с удовольствием проверил на прочность землю под ногами. Не качается.
  
  Паспорт и деньги лежали в кармане куртки, вещей у меня не было, а ждать, когда за мной заявятся Монины знакомцы, я не собирался. Одалживаться у таких людей себе дороже, так что я повернулся лицом к югу и вытянул вперед кулак с оттопыренным средним пальцем. Адью, Каплун. Не худей, не кашляй и больше мне на дороге не попадайся.
  
  Через два дня я поднялся на борт малайского судна, нанятый матросом, а через два месяца сошел на набережную Джакарты уже вторым мотористом.
  
  *
  МЕДЕЯ
  
  - Ты куда собралась?
  
  Я замерла, прижимая к груди глиняный кувшин с вином. Мама мягко отняла мою ношу и заглянула внутрь:
  
  - Это что за пьянство по ночам? С кем?
  
  - Мама, отдай. - От ощущения собственного бессилия у меня выступили слезы на глазах. Вот такая я нелепая, даже вино стянуть не умею. - Это для богини. Мне очень надо.
  
  - Для богини? - Мама от неожиданности плюхнулась на скамейку. - Что случилось? О чем ты хочешь ее просить?
  
  Смотреть в глаза мамочки, вдруг ставшие такими больными и испуганными, было и стыдно и страшно. Я опустила голову, собираясь с духом, но она, кажется, догадалась сама:
  
  - Какую богиню ты будешь просить? - Тихо спросила она.
  
  - Афродиту Понтийскую, - я зажмурилась, ожидая ее реакции. Несколько секунд длилось молчание, а затем меня притянули к мягкой теплой груди. - Девочка моя, что же ты наделала, глупенькая?
  
  Я только сильнее уткнулась в теплую материнскую плоть, в мою защиту, в мое убежище:
  
  - Я отдала богине мою первую кровь.
  
  Глубокий вздох и снова молчание. А затем вопрос:
  
  - Кто он?
  
  Я набрала полную грудь воздуха и словно шагнула вниз со скалы Желаний. Только когда я это сделала в первый раз, за руку меня держал он, мой Ясон.
  
  - Ясон Нафтис.
  
  А вот теперь меня точно убьют.
  
  Наверное, я плохо знала мою маму. Она обняла меня крепче и покачала на груди, как малое дитя:
  
  - Красивый парень. Смелый. Хорошим бы рыбаком мог стать... - Мама сама из рыбачьей семьи, а хорошему рыбаку в Ламосе почет и уважение. - Вот только непутевый совсем, без царя в голове.
  
  Я только вздохнула, во всем с ней соглашаясь. Он действительно такой, мой Ясон. Мы снова помолчали, и наконец мама спросила о самом главном:
  
  - Афродита приняла твою жертву?
  
  - Вот.
  
  Я отстранилась от нее, совсем немного, только чтобы вытащить из-под ворота платья подарок богини. Кусок сердолика лег в мамину ладонь, и она повернулась к фонарю, чтобы лучше его рассмотреть.
  
  - Дельфин, символ богини.
  
  - Да, у него точно такой же.
  
  Когда мы уже выходили из пещеры под скалами, я зацепилась босой ногой за камень. Ясон сразу присел рядом и сжал мою ступню в ладонях, утишая боль. Этот его прием всегда помогал безотказно.
  - Все, уже не болит. Ой, смотри... -
  
  Я наклонилась вперед и вытянула из груды мелкой, как фасоль, гальки розовый диск с широкой голубой прожилкой посередине. - Смотри, какая красота.
  
  Необычный плоский сердолик с двумя дырочками словно светился у Ясона на ладони.
  
  - Кажется, я знаю, что это такое. - Тихий щелчок, и диск в его руках превратился в две одинаковые половинки. Теперь он держал двух розовых гладко отполированных дельфинов. - Афродита нас благословила. Ты понимаешь, что это значит?
  
  - Ты понимаешь, что это значит? - Донеслось до меня словно издалека.
  
  - Да, мама. Мы с Ясоном теперь принадлежим друг другу.
  
  - Ох ты, ребенок мой, ребенок. Девочка ты моя, счастливая-несчастная.
  
  - Почему несчастная?
  
  Я действительно не понимала, как может быть несчастной женщина, обретшая истинную любовь.
  
  - Я тебе не рассказывала, ты не знаешь, наверное... но твоя прабабушка Анна, бабушка моя, тоже вышла замуж на алтаре богини. Это потом они с прадедом уже венчались в церкви. И жили счастливо. Целых два года. А потом случилась война, и ее муж ушел в наш Гераклейский батальон. А потом его убили, и прабабушка осталась вдовой в восемнадцать лет.
  
  Конечно, я знала. Мой прадед Константин Аламиди сражался и погиб на нашей земле. Моя бабушка Анна принесла его на своих плечах из Инкерманской бухты и похоронила на кладбище Ламоса, в землю которого из века в век ложились мои предки - Аламиди, Ставракисы, Ангелы, Фасулаки, Псарасы. Там же лежали и предки Ясона, и его родители Катерина и Тео Нафтисы.
  
  - А когда Ламос освободили, - тихо говорила у меня над головой мама, - Анна с маленьким Никосом, моим отцом, вернулась домой... ну, то есть на то место, где стоял наш дом. Она сама его отстроила, правда совсем маленький, и там вырастила своего сына. Замуж она больше не вышла, хоть и была редкой красавицей. Говорила, что живой или мертвый, но Константин все равно ее муж, и другого ей не нужно. Там, за чертой, которая отделяет синее небо от синего моря, он обязательно ждет ее.
  
  Мы еще немного посидели вот так, обнявшись, и, наконец, мама добавила:
  
  - А Ясона твоего так больше никто и не видел. После того пожара в порту исчез, как не бывало. - Заметив, что плечи мои задрожали от сдерживаемых слез, она то ли спросила, то ли заметила про себя: - Значит, ты будешь просить богиню за него.
  
  - Да, мама.
  
  Я выпрямилась и шмыгнула носом.
  
  - Ну, Бог с тобой. Попытайся. - В руки мне опустился все тот же кувшин с вином. - Старые боги еще сильны на нашей земле. А я буду за вас Богородицу молить. Иди, Медея.
  
  Спуститься в маленькую бухту под нашим виноградником я могла бы и в кромешной темноте, и с завязанными глазами. Труднее было остановиться у кромки воды, не пойти далеко-далеко по лунной дорожке, вплавленной в неподвижное черное стекло воды.
  
  Я помнила: говорить нужно первое, что придет в голову. Именно это лежит у тебя на душе. Поэтому просто запела:
  
  Синее море, белая пена,
  Бурных волн бесконечная смена...
  Ходят у ног моих травы плавучие...
  
  Теплая волна лизнула мои босые ступни.
  
  ...Крабы корявые, рыбы плавучие...
  
  Ветерок теплой рукой коснулся лица, отводя за спину пряди волос.
  
  ...А надо мной летят мои любимые
  Ветром гонимые чайки морей.
  
  Стихли цикады в кустах над тропинкой, не слышно стало даже музыки из дальних таверен на набережной. Берег настороженно прислушивался, что же я скажу дальше.
  
  Что ты скрываешь за горизонтом
  Море синее в мареве желтом...
  
  Через шесть часов взойдет солнце, раскалит воздух, и морская даль станет именно такой, какой я сейчас видела ее закрытыми глазами. А пока я просто наклонила горлышко кувшина и тонкой струйкой начала выливать вино себе под ноги.
  
  ...Знаю - за той чертой,
  За поволокою,
  За волоокою далью далекою...
  
  Дальше слова пришли сами собой:
  
  Знаю - за той чертой,
  Ты навсегда со мной
  Ласковым днем
  Или в буре морской.
  
  Маленькая волна покатилась от моих ног по поверхности воды. Прямая лунная тропа заколебалась, пробежала рябью, а потом исчезла, разорванная блестящей черной спиной. До меня донеслось тихое фырканье - дельфины. Я подняла лицо к звездному небу и позволила слезам свободно стечь по вискам в волосы. Афродита Понтийская, покровительница влюбленных и моряков, меня услышала.
  
  
  
  (1)Контрабас (жаргон) - контрабанда
  (2)Шмонала (жаргон) - таможенник
  (3)Шлёмиль (идиш) - дурак, простак
  (4) Гераклея - здесь ссылка на древнегреческие колонии на берегах Черного моря
  (5) Имперцы - прозвище жандармов
  
  
  
  ГЛАВА 1
  
  Восемь лет спустя
  
  МЕДЕЯ
  
  
  Я стояла, прислонившись к капоту старенького пикапа, который использовался в нашей семье для недальних поездок и перевозов небольших грузов. Быстрый взгляд на часы подсказал, что маршрутный катер с туристами придет минут через пятнадцать. Хорошо бы заказчики успели к пирсу раньше, чем начнется утренняя толкотня на причале. Перегрузить товар они успеют в считанные минуты - перекинуть из кузова грузовичка десять ящиков вина и две большие канистры не займет много времени у мужчин, с детства приученных к суровой работе на море.
  
  В глубине бухты показались две белые точки. Быстро приближаясь, они увеличивались в размерах и, наконец, превратились в маленькую белоснежную яхту и большой рыбачий баркас. Над капитанской рубкой баркаса гордо развевался флаг цвета индиго с двумя перекрещенными рыбками. Хозяева судна звались Ставридисами, и этим все было сказано.
  
  Лодка почти не замедлила хода, а с ее борта ловко, словно с подножки трамвая, на доски причала шагнул глава семейства Юра Ставридис. Не снижая скорости и не оглядываясь назад - сыновья пришвартуются и без его указаний - он направился прямо ко мне.
  
  Вот он, листригон до мозга костей - просоленный морской водой, провяленный солнцем и ветром, веселый, как дельфин, и нахальный, как чайка. Со всех сторон красавец, одним словом.
  
  Я уже ждала, открутив крышку с маленького, объемом в чайную кружку, термоса:
  
  - Поздравляю, дядя Юра. Молодым счастья, а вам с тетей Алексой внуков, побольше и побыстрее.
  
  - Вот это правильно. - Пощекотав мне щеку роскошными усами, он принял у меня из рук термос, сделал первый глоток, довольно крякнул и осушил емкость до дна. - Доброе вино. - Юра с видом знатока прислушался к тому, что сейчас происходило в недрах его необъятного организма. - Чувствую, я от него лет на десять помолодел. Это что же за сорт такой?
  
  - Купаж, дядя Юра. Мой собственный. Называется "Золотое руно".
  
  - Ишь ты, - недоверчиво протянул старший Ставридис, принципиальный любитель "чистых" вин. - Ладно. В следующий раз возьмем его. Вон когда Алексис женится.
  
  Алексис, здоровый загорелый, как жареная камбала, парень только оскалился белозубо и кивнул на коробки в кузове моей машины:
  
  - Перегружать, что ли.
  
  - Давай, - кивнула я. - А то во-о-он уже пассажирский показался.
  
  Парни задвигались быстрее и перекидали коробки в считанные минуты. С тяжелыми канистрами пришлось повозиться подольше - дешевого молодого вина, который отгрузили мне с соседского виноградника - было по весу больше раза в три.
  
  Но так уж повелось у рачительных хозяев: дорогое вино подавали только вначале застолья, пока гости еще трезвые. А как захмелеют, на столах появлялось кислое розовое в запотевших кувшинах. Оно неукротимое, веселое и пьяное, но голова с похмелья от него трещала страшно.
  
  К тому моменту, когда баркас задним ходом отошел от причала, набережная уже заполнилась галдящими отдыхающими - мамашами, приехавшими с малыми детьми на все лето, их бледными мужьями -конторскими служащими - урвавшими пару недель отпуска в июне, и городскими из Херсонеса, явившимися сюда на выходные, чтобы не толкаться локтями с теми же туристами на собственном переполненном городском пляже.
  
  Добро пожаловать, подумала я. Мы рады всякому. Здесь вам будет и свежая рыбка, томленая в печке под розмарином, и холодное вино в погребах и бесплатный утренний аттракцион на базаре, где хором колоритных торговок руководит наша тетя Песя - рупор правды и последняя инстанция по любому вопросу от управления государством до покупки туалетной бумаги.
  
  - ...Фима, иди скорей, не расчесывай мне нервы...
  
  - ...шо, так плохо живете - только один чемодан?
  
  - ...все тебе будет по высшему классу, и топчан во дворе и уборная с дыркой в полу. Уже иди и не спрашивай вопросы...
  
  - ...мадам, вы шо, спешите скорее, чем я?
  
  Я улыбнулась - это не херсонесские. К нам высадился десант из Дессы, а, значит, весело будет всем.
  
  Мимо меня катил поток отдыхающих, и я поймала себя на мысли, что внешне почти не отличаюсь от них. Те же сандалии, обрезанные джинсы, бейсболка с надписью "Кто понял жизнь, работать бросил" и солнцезащитные очки. Вот только выражение лица слишком деловое, а если вспомнить перечень сегодняшних дел, добрее оно не станет.
  
  - Девушка, это вы нас встречаете?
  
  - Ось яка гарна дивчина. Здаеться, ми не дарма сюди прийихалы.
  
  Чтобы не терять время зря, я подняла навстречу гарним хлопчикам безымянный палец на левой руке. Подаренное мамой золотое колечко было предусмотрительно повернуто камешком к ладони. У парней так откровенно вытянулись лица, что пришлось их утешить:
  
  - Скучать не будете. Хороших девушек здесь полно.
  
  Не меньше, чем у вас дома, хотелось добавить. Но долг гостеприимства повелевал оставаться радушной до конца.
  
  Всего десять часов, а уже жара. Голова под бейсболкой напоминала мне кипящий котелок. Ну что ж, учитывая, что на ногах я была с пяти утра, то порцайку мороженого точно заслужила.
  
  В толпе мелькнула высокая широкоплечая фигура, и я невольно проследила за ней взглядом. Короткая, как у борца стрижка, бычий загривок, тяжелая, чуть косолапая походка.
  
  Не он. Просто еще один достойный представитель породы кривоногих прямоходящих.
  
  
  Провела рукой по шее, стирая испарину, стянула кепку и с наслаждением тряхнула освобожденными волосами. Прочь, дурные мысли.
  
  Ни один из этих мужчин, что сошли сегодня на причал Ламоса, и близко не напоминал того, кого я так хотела забыть. Который всегда, словно из глубины колодца, смотрел на меня из моего прошлого.
  
  Ясона Нафтиса.
  
   Вора, укравшего мою любовь. Беспечного бронзового бога, так недолго забавлявшегося с моим сердцем и разбившего его безвозвратно, без надежды на воскрешение.
  
  Глубокий вдох и выдох. Напоенный морской солью и запахом кофе из ближайшей таверны воздух наполнил мои легкие до отказа, а затем медленно покинул их, унося с собой последние печальные воспоминания.
  
  Перекинув сумку на левое плечо, я уверенно двинулась через дорогу, надеясь пересечь порок туристов, но успела сделать лишь несколько шагов. Сбоку на меня надвинулось что-то большое и темное.
  
  - Ой.
  
  Незакрытая на молнию сумка слетела с плеча. Маленькой серебристой торпедой вылетел и покатился в сторону термос. Если его в толпе пнут пару раз, придется с ним проститься навеки. Я торопливо собирала рассыпавшиеся по плиткам набережной кошелек, блокнот, плеер, когда чуть не сбившаяся меня с ног ходячая гора приблизилась снова.
  
  - Ваш термос. Прошу прощения.
  
  - Спасибо. - Я подняла голову, щурясь навстречу солнцу, и почувствовала, как мгновенно омертвела кожа на лице и похолодели руки. - Ты?
  
  *
  ЯСОН
  
  Чертовы туристы, их дети и чемоданы.
  
  Этот город ничуть не изменился. Все те же выгоревшие до цвета старого серебра доски пирса, рыжая плитка набережной, жаровни с горячим песком, где в кастрюльках с деревянной ручкой закипает лучший в мире кофе - обжаренный до цвета молочного шоколада и смолотый почти в муку.
  
  От этого запаха рот наполнился слюной, но я нашел в себе силы отвернуться от пластиковых столиков под полосатым тентом. Свой аппетит я сберегу для кофе, который подают на площади перед церковью Святого Николая Угодника - со стаканом холодной воды и тарелочкой цукатов вместо сахара.
  
  Главное - быстрее миновать набережную в центре города. Разноголосая толпа свернет в центр, оттуда разойдется в разных направлениях, впитается кровеносной сетью узких улочек и осядет в современных отелях, домашних гостиницах или новомодных апартаментах.
  
  Исключение составляли старые и опытные туристы, которые годами останавливались у одних и тех же хозяек в Старом городе и на Рыбачьем Конце, вполне удовлетворенные кроватями с матрасами на железных пружинах, крючком вязаными занавесками на окнах и вышитыми еще бабушками нынешних хозяек полотенцами возле устроенного во дворе умывальника. С ними я собирался дойти до самого домика тети Песи.
  
  С каждым шагом я все внимательнее прислушивался к себе: оторвался ли я душою от места, где родился и вырос; отзовется ли сердце на плеск волн под причалом, на крики чаек и ленивую перебранку хозяек, развешивающих выстиранное белье поперек улиц, прямо над головами прохожих?
  
  Как бы там ни случилось, но у меня оставалось два дела, откладывать которые дальше было уже невозможно. Во-первых, присутствовать на церемонии открытия памятника защитникам Ламоса, павшим шестьдесят и сто пятьдесят лет назад. На гранитных плитах по обе стороны монумента будут золотом выбиты имена и моих предков в числе прочих, и если я подведу их, то этот стыд мне не избыть ничем.
  
  А во-вторых, пришла пора поцеловать руки, кормившие меня в детстве после смерти родителей: тети Песи, Анастаса Ангелиса и его жены Гликерьи Ангелиссы.
  
  Ох уж эта тетя Песя, я невольно улыбнулся, едва подумав о ней. Крикливая, вездесущая и неутомимая, щедрая и на ласку для осиротевшего ребенка и на ядовитое словцо в адрес прижимистого покупателя, для всего города она была мадам Фельдман - женщиной-стихией, горой колышущейся потной плоти, нависающей над рыбным прилавком в самом центре рынка.
  
  - Дорогая у вас рыба, мадам Фельдман.
  - Ой, да шо вы жидитесь, мсье Вислогузов, гою это не к лицу.
  - Мадам Фельдман, что же вы меня перед дамами позорите. Вы же знаете, что я Вислоусов.
  - Так ви бироте бичков? Или мне об вас вообще забыть, мсье Висло...?
  - Давайте уже. Сдачи не надо.
  - Приятного аппетита, мсье Вислоусов.
  
  
  Я точно знал, что у ангела могут быть два подбородка, необъятная грудь и по локоть обсыпанные мукой руки, потому что именно такова была наша мадам Фельдман. Тетя Песя, мой персональный ангел-хранитель.
  
  После похорон родителей именно она пришла в наш опустевший дом и вытащила меня, испуганного двенадцатилетнего мальчишку из-под лестницы, куда я забился, как потерявшийся щенок. Уж не знаю, чего стоило ей и Анастасу Ангелису оформить липовое опекунство на мою очень дальнюю и до изумления древнюю родственницу, но им это удалось.
  
  С тех пор одну половину своей жизни я проводил в ее пропахшем рыбой домике, где во дворе рядом с бельем сушились связки бычков, а в глубине, под шиферным навесом стоял мой продавленный топчан, а вторую - в гостеприимном и теплом доме Ангелисов.
  
  Под щедрой кровлей самого знаменитого в Тавриде винодела, сыновья которого стали моими лучшими друзьями. Под ненавязчивой и необидной для гордого пацана заботой тети Гликерьи, чья дочь стала первой и, наверное, единственной моей любовью.
  
  Медея... Наверное, она уже вышла замуж. Может быть, нарожала кучу детишек, растолстела, расплылась, превратилась в мягкую и круглую булочку, точную копию своей матери, и думать забыла обо мне. Если уж и здесь мне не удастся вырвать эту занозу из моего сердца, значит так тому и быть - пусть оно да самой смерти сочится болью при воспоминании о тех ясных глазах, розовых губах, золотых волосах.
  
  Кстати, о волосах. Если где-то на побережье Тавриды и можно было встретить настоящую медовую блондинку, так это только в Ламосе. Уж я-то знал, за время моих скитаний повидал достаточно.
  
  Хотя и здесь они были большой редкостью. Среди черноглазых и черноволосых листригонов даже я со своей каштановой шевелюрой казался чуть ли не белой вороной, а такие женщины вроде той, что сейчас пыталась пересечь катящий по набережной людской поток - светлокожей с волнистыми волосами, так напоминающими Золотое руно - казались среди местных жителей редкими золотыми крупинками в черном вулканическом песке.
  
  Интересно, какого цвета у нее глаза? Хотя какая разница, при такой-то заднице и ножках? Судя по цвету загара и отсутствию багажа, она была местная, хотя одета как туристка. Женщины Ламоса наряжаются только в будни для выхода в церковь и дальнейших посиделок в кафе, и тем более, не тратят деньги на такие глупости как натуральный лен, конопляный деним и кожаные сандалии-гладиаторки, явно дорогие и явно сшитые за пять тысяч миль отсюда.
  
  Упс, я загляделся и не успел заметить, как она резко шагнула в сторону и врезалась прямо мне в грудь. И тут же отлетела в сторону, упругая, словно мячик. Сумка сорвалась с плеча, под ноги высыпалась какая-то женская хрень, небольшой серебристый цилиндр откатился далеко в сторону.
  
  Ладно, надо помочь этой неуклюжей.
  
  - Ваш термос. Прошу прощения.
  
  Она подняла глаза и рассеянно прищурилась. И тут, как гром среди ясного неба, прозвучало то, что вот именно сейчас я еще не был готов услышать:
  
  - Ты?
  
  Прошла целая вечность, прежде чем я вспомнил, как надо дышать. Я даже вспомнил, как надо улыбаться. И неотрывно смотрел в лицо, которое не видел восемь гребаных лет.
  
  Медея Ангелисса. Девушка, ставшая моей с благословения богов. Девушка, которую я так и не сумел изгнать из моей головы и сердца.
  
  Ставшая еще красивее, чем была восемь лет назад. Мне пиздец.
  
  ГЛАВА 2
  
  МЕДЕЯ
  
  - Ты зачем сюда явился?
  
  Набережная куда-то плыла у меня из-под ног, воздух застревал в горле, но голос почему-то звучал уверенно и резко.
  
  - А разве нельзя?
  
  Нельзя, хотелось сказать в ответ. Ты не должен был возвращаться сюда после того, как бросил меня. После того, как я столько сил потратила, чтобы построить стену забвения между своим прошлым и настоящим. Ты не имел права становиться таким зрелым и мужественным. Таким опасным для меня.
  
  Сейчас, при взгляде в эти неправдоподобно синие на темном от загара и морского ветра лице все мои стены обрушились в прах.
  
  У меня даже защипало в носу, такой несправедливостью показалось, что время не просто пощадило его - оно смело всю шелуху, стесало все лишнее, юношеское, незрелое, оставив лишь цельную и гармоничную суть.
  
  То ли от злости, то ли от смущения запылали щеки, и Ясон, заметив это, легко дунул мне в лицо. Такой знакомый старый трюк. И все то же спокойное легкое дыхание доброго и бесстрашного человека.
  
  Испугавшись, что вот-вот разрыдаюсь, я выхватила у него термос и трясущимися руками стала заталкивать обратно в сумку. Большая тень накрыла меня целиком. Конечно, Ясон стоял надо мной и наблюдал, как я мучаюсь с сумкой.
  
  - А ты?
  
  - Что я?
  
  - Все еще живешь здесь?
  
  - Конечно, живу. Яшка с Гришкой все время пропадают в море. Виноградниками занимаемся только мы с отцом.
  
  Конечно, я уезжала из Ламоса. Сначала в Пантикапеи, чтобы получить профессию винодела-технолога, затем для обучения в школе сомелье, еще позже на стажировки в Бордо и Калифорнии. Но обсуждать историю моей жизни с Ясоном Нафтисом я не собиралась. Хотел бы знать, остался бы со мной.
  
  - Говорят, ты восходящая звезда в мире виноделия...
  
  Надо же, оказывается, он уже в курсе. И кто же нас во все посвящает? Или он шпионил за моей жизнью через фейсбук и сайт винодельни Ангелисов? Я, например, его в соцсетях не нашла. Хоть и пыталась. Хоть и не признаюсь в этом никому, ни за что, никогда.
  
  - А ты откуда знаешь?
  
  - От твоих братьев.
  
  Я мысленно поставила себе галочку прикончить Яшку с Гришкой.
  
  - И решил приехать именно сейчас?
  
  Спустя восемь лет?
  
  - Ну, да.
  
  Он пожал плечами и ответил так небрежно, словно нам снова пятнадцать и восемнадцать лет, и он просто выходил из дома в погреб, чтобы потихоньку от тети Песи нацедить нам полкувшина молодого вина. И вот мы стояли друг напротив друга, но уже другая вода плескалась у наших ног и другое солнце сияло над головами.
  
  Мы молча смотрели друг на друга, и я не знал, для чего я приподнялась на цыпочки - то ли для того, чтобы обеими руками обхватить его шею, то ли, чтобы дать ему в глаз и отправить с набережной в воду.
  
  - Ты не ответил на мой вопрос, - тихо сказала я.
  
  - Какой?
  
  Ясон смотрел недоуменно, словно его разбудили ото сна.
  
  - Зачем приехал.
  
  Я потихоньку начинала беситься. Идиотский разговор. Идиотская ситуация.
  
  - Не каждый день в городе открывают памятник твоим и моим предкам.
  
  - Откуда узнал?
  
  Могла бы и не спрашивать, потому что он взъерошил пятерней волосы и посмотрел на меня со своей прежней мальчишеской ухмылкой, чуть наглой, немного смущенной и совершенно очаровательной.
  
  - От твоих братьев.
  
  Пожалуй, я не стану их убивать. Просто закопаю живьем и очень глубоко.
  
  - Значит, вы поддерживали контакт?
  
  А мне, между прочим, ни слова не сказали, гады. С другой стороны, хотела ли я знать, где он и что с ним? Время от времени до меня доходили слухи об отчаянном капитане Ясоне Нафтисе, но подробностей я не выспрашивала. Жив и слава Богу.
  
  Я рада, что у него все в порядке. Но мне это совершенно безразлично. Я спокойна. Спокойна... блин!
  
  Не выдержав, все-таки выпалила:
  
  - Все восемь чертовых лет? А мне ни разу на звонка ни письма?
  
  Господи, какой идиоткой я была! Как долго ждала этого кретина, сколько раз представляла, как мы встретимся.
  
  - Медея...
  
  - Что, ты за восемь лет ни разу не сошел на берег? Ты сидел один на льдине, где нет интернета? Или состоял на секретной службе Ее Величества, Джеймс ты Бонд недоделанный? Зачем? Ты?? Сюда приперся???
  
  Наконец, я добилась своего. Ухмылка сползла с его лица, и на меня взглянули посветлевшие от гнева глаза:
  
  - Здесь осталась моя жена.
  
  - Мы не женаты!
  
  - Думаю, боги с тобой не согласятся.
  
  Пришлось до боли прикусить губу, на лету ловя готовое уже сорваться с губ проклятие Афродите. Шутница, чтоб ее. И самое смешное, что Ясон прав. Обе мои попытки завести отношения закончились постыдным провалом.
  И все же, напрасно он так был в себе уверен.
  
  - Знаешь, Ясон, - медленно произнесла я. - Если бы тебя прикатили сюда в инвалидной коляске, без рук и без языка, я бы приняла тебя. Но такой... - Я окинула ненавидящим взглядом этого колосса... блин... родосского, бронзового, синеглазого, в джинсовой синей рубашке с закатанными рукавами, открывающими мощные предплечья, сплошь покрытые татуировками. Ыыы... я сглотнула комок в горле. - ... такой ты мне не нужен.
  
  Развернулась и по уже опустевшей набережной пошла к своей машине. В спину эхом донеслось:
  
  - Медея...
  
  Не оборачиваясь, я подняла над плечом средний палец и, словно спасаясь от волка, быстро запрыгнула в кабину пикапа.
  
  *
  
  ЯСОН
  
  Я несколько секунд смотрел, как удаляется ее фигура, как ветер играет с золотыми волосами.
  
  - Подожди, Медея... - В два прыжка я достиг ее машины и вцепился в дверцу. - Подожди, я должен...
  
  - Я все сказала, Ясон! - Я никогда раньше не видел такой боли в ее глазах. Этот взгляд пронзил меня насквозь, как копье степняка. - Той девочки, которая так верила тебе, больше нет. Она умерла, когда ты сбежал отсюда.
  
  Взвизгнув шинами, машина рванула с места, и я едва успел отскочить. Медея даже не побеспокоилась, что может проехать мне по ногам. Мне оставалось только смотреть ей вслед.
  
  Она действительно изменилась. Да что там говорить, та ночь, когда я бежал из Ламоса изменила все: ее, меня, весь наш мир. Было время, когда я владел настоящим сокровищем, и вдруг оно выскользнуло у меня из рук и разбилось на тысячи осколков.
  
  А ведь я уже предчувствовал тот момент, когда семья Медеи станет моей семьей, а ее братья моими братьями, а не просто друганами. Ведь как только я увидел ее в свои двенадцать лет, я уже знал, что эта золотая девочка будет моей.
  
  Я стою столбом, впервые увидев Медею во внутреннем дворе дома Ангелисов.
  
  ...И вся она была, как светлый мед, который пчелы
  Из солнца и пыльцы цветов создали...
  
  А она просто берет меня за руку и спрашивает:
  
  - Виноград будешь? У нас есть лодка, и я умею ловить рыбу. И могу нырнуть под черный камень на нашем пляже. Веришь?
  
  - Да ну ее, - кричит Гришка, мой приятель еще с дошкольных времен. - Она еще маленькая, только в ногах путаться будет.
  
  Я вижу, как обиженно вытягивается лицо девочки, но плакать она не собирается:
  
  - Ну да, как занозу достать, так "Меечка, помоги". А как на лодке плыть, так маленькая! И печенье для вас с Яшкой я у мамы просить больше не буду!
  
  - Вот же вредная, - чешет затылок ее брат. - Точно, не будет.
  
  - Точно, - подтверждает Яшка. - Мейка слово держит. Упрямая, как коза у деда Антипа.
  
  Девчонка смотрит на нас, поджав губы и сощурив глаза, но руку мою не отпускает. И я принимаю решение:
  
  - Медея будет с нами. - Затем поворачиваюсь к ней: - Но если будешь ныть...
  
  - Мея не ноет. Она свой пацан, - заверяет Яшка. - Хоть и девчонка. Хоть и красивая.
  
  Я стал ее нянькой, хранителем и другом. Я научил Медею чинить порванные сети, вязать морские узлы, забрасывать и промывать мережи, отковыривать ножом приросших к скале петалиди и есть сырыми морских ежей. Она узнавала ночную погоду по дневному прибою, умела ставить парус и отличать ядовитого дракуса от мелкой скумбрии.
  
  И все же она не могла стать моей целиком.
  
  Почти сразу я понял, что эта девочка принадлежала земле, как я принадлежал морю. Что ее будущим станет согретая солнцем почва Тавриды, корявая лоза и щедро налитые будущим вином гроздья винограда. Просто я отдавал ей все, что имел и умел, ибо знал, что меня тоже ждет щедрый урожай.
  
  Сначала это были наши первые поцелуи: за сараем, где хранились корзины, мотыги, косы и прочий инвентарь; под развалившейся стеной генуэзской крепости; в пещере на пляже, куда в непогоду убирали лодку. Затем первые прикосновения: осторожные и боязливые, обжигающие, когда моя ладонь наполнялась тяжестью ее маленькой груди, ласкающие, когда я заплетал ее шелковые волосы в косу.
  
  В день, когда в подводной пещере я стал ее первым мужчиной, я впервые посмотрел на Медею с суеверным страхом. За что боги дали мне такое чудо, и как долго суждено мне владеть им?
  
  Как оказалось, всего несколько дней. До той проклятой ночи.
  
  Сегодня я увидел: та чудесная девочка превратилась в манящую, опасную своей красотой женщину. И я стал ей совсем чужим.
  
  Шесть лет... Шесть долбаных лет, пока не истек срок исковой давности за контрабанду, я пробкой мотался по Атлантике и Пасифику. Перегонял яхты и морские катамараны из Аустралии-дель-Спиритус-Санту в Аутеароа, проводил грузовые суда под носом у нубийских пиратов... Черт, я даже в Желтом море на джонках от муссонов бегал.
  
  И только два года назад вернулся на берега Понта Эвксинского. Я сотни раз представлял свое возвращение, и надо же такому случиться: едва ступив на родную землю, нос к носу столкнулся с девушкой, чье сердце когда-то разбил.
  
  Которая до сих пор владела моей душой, текла в моих жилах и хозяйничала в моих снах, как у себя на кухне. Черт, я даже с женщинами не мог думать ни о ком другом, кроме нее. Я даже кончить не мог, не представив ее лицо таким, каким оно было на алтаре Афродиты: с рассыпанными по серому камню золотыми волосами, с широко открытыми глазами, которыми она доверчиво смотрела на меня.
  
  Которая сегодня показала мне "фак" и злая, как сто чертей, умчалась куда-то на своем грузовике.
  
  Ладно, я знал, где в Ламосе мне точно будут рады. Братья Ангелисы сообщили, что тетя Песя по-прежнему живет на Чембаловке, не очень дальнем пригороде, в который превратился маленький рыбачий поселок моего детства.
  
  Я зашел в прокатную контору, получил ключи от заранее забронированного Шевроле Силверадо и покатил вдоль набережной, ориентируясь на парящую над городом башню полуразрушенной крепости Чембало.
  
  ГЛАВА 3
  
  ЯСОН
  
  Машину я оставил, недалеко от главной площади Чембаловки, на стоянке перед новеньким супермаркетом, так нелепо смотревшимся среди крашеных известкой и крытых рыжей черепицей домиков листригонов и ашкеназов.
  
  Проехать дальше было невозможно, и до двора тети Песи я поднялся по узким улочкам, местами переходящим в лестницы. Во всю мочь голосили цикады, над головой хлопало развешенное для просушки белье, и ни звука больше - ни человеческого голоса, ни кошачьего мява. Стояло самое жаркое время дня, и обитатели Чембаловки дремали в своих дворах под навесами из живого винограда или в комнатах, под защитой решетчатых ставней.
  
  Пару минут простоял перед домом, собираясь с духом, а затем толкнул деревянную калитку. Расчет оказался верным: мадам Фельдман жила по раз и навсегда заведенному порядку. Рано утром выходила встречать лодки рыбаков, потом на тележке выкатывала свои корзины на базар и оставалась там до полудня, полностью поглощенная своим немудреным бизнесом, перепалками с конкурентками и развлечением охочих до местного колорита туристов.
  
  Сейчас она отдыхала на топчане под навесом, прикрыв от солнечных зайчиков лицо легкой косынкой. Но если кто-то решил бы, что она ничего не замечает, так я вам скажу: вы не знаете нашу тетю Песю.
  
  Мне достаточно было тихо кашлянуть, как она резво поднялась, села и поправила сбившуюся во время сна прическу. Увидев меня, приподнялась, затем снова упала на топчан и заголосила, как пожарная сирена:
  
  - Ой, та хто ж это? Ясончик, бусечка моя... мейн ингел! Бежи сюда, тетя Песя тебя обнимет...
  
  Уже через час я сидел на кухне за столом. В распахнутое настежь окно лезли длинные стебли любопытной мальвы, передо мной сияли белизной хрустящие от крахмала "салфеткес", на них стояли "тарелкес" из тетипесиного "парадного" сервиза, а сама она уговаривала меня, уже порядком осоловевшего от еды и питья съесть еще две "котлеткес":
  
  - Кушай, Ясончик, - она ближе пододвинула тарелку с маленькими, на один укус, куриными котлетками, - порадуй тетю Песю.
  
  - Не могу уже, не лезет, - вяло булькал я.
  
  - Ты такая шкиля-макарона, тебе надо поправляться. Ешь, штоб ты сдох!
  
  Сам себе я уже напоминал удава, проглотившего слона. Но зато пока я двигал челюстями, тетя Песя могла полностью отдаться своему любимому занятию - передаче новостей.
  
  - Што ты хочешь от моей жизни? Я при деле и свой бульон с яиц имею, зато...
  
  Зато у Констанди родилась вторая внучка; Коля Лапидус женился на вдове с тремя детьми и на свадьбе торжественно обещал заделать еще столько же (здоровья им и процветания, только не на мои гелт *); Костас Спитакис овдовел, и наследники уже заранее делят его состояние - кому кофейню, кому дом, кому машину и катер (жлобы и крохоборы, тьфу, глаза бы мои на них не глядели).
  
  - А что Ангелисы?
  
  - Это ты про Яшку с Гришкой? Настоящие листригоны выросли, все в материнскую родню. Только жениться не хотят, все бы им в море полоскаться... Картофлю ешь! Баркас твой они таки сохранили... и пирожкес кушай...
  
  - А Анастас здоров?
  
  - Штоб мы все так были здоровы, так все аптеки в городе позакрывали бы. Его вина по всей Тавриде продаются, сыновья выросли, вот дочку замуж выдаст...
  
  У меня пересохло в горле.
  
  - А что, Медея выходит замуж?
  
  - Ну да, понемножку.
  
  Наверное, я выглядел так же паршиво, как себя чувствовал, потому что тетя Песя смягчилась:
  
  - Так разве ж он скажет, хитрый пиндос. Женихи, конечно, косяком ходят, но чтобы старый Ангелис сказал "да", таки нет! Но, я имею мнение, што...
  
  Тетя Песя бросила на меня хитрый взгляд.
  
  - Что?
  
  - Што он имеет козырь в рукаве.
  
  Что-то мне становилось все хуже и хуже.
  
  - Давайте уже, тетя Песя, не тяните кота за неаппетитные подробности, как говорят в Дессе.
  
  Она многозначительно покивала, но так как и самой, видимо, трудно было держать паузу, выдала информацию без дальнейших споров. Густав Шнайдер, ближайший сосед Ангелисов и хозяин трех гектаров виноградников в Золотой Балке, после второго инсульта вытребовал обратно домой единственного сына. Тот изначально к земле любовью не пылал и потому уехал учиться аж в Фанагорию. А полгода назад вернулся.
  
  - И знаешь, чем этот гешефтмахер зарабатывал на жизнь? Он кризисный менеджер! Вей зе мир! Я ходила к Соломону Рамштейну, он мне все сказал за этих кризисных менеджеров. Деловары и фармазоны! И ты знаешь што?
  
  - Что?
  
  Похоже, я был обречен "штокать" до самого вечера.
  
  Два месяца назад Густав умер, оставив кое-какие деньги вдове, а дом, виноградник и землю сыну.
  
  - Все думали, што он продаст виноградник, продаст дом, да и сделает ноги, а он... - Я выжидательно смотрел на тетю Песю. - А он надел лучший клифт и пошел таки знакомиться с Ангелисами!
  
  - А что Анастас?
  
  - А кто ж его знает? Молчит.
  
  Тот Анастас Ангелис, которого я знал восемь лет назад, руку бы отдал за три гектара земли в Золотой Балке. Там рос лучший виноград для игристых вин. Своя марка шампанского была его голубой мечтой.
  
  - А почему молчит?
  
  - Так шнайдеровская лоза, говорят, выродилась. Вино кислое, не вызревает, вот старик уже лет пять продавал только молодое вино, да и то по дешевке.
  
  - И чем же ему Ангелисы помогут? Если лоза старая или земля...
  
  - Много ты понимаешь! - Соломон Рамштейн просветил тетю Песю по высшему классу, и теперь она смотрела на меня с нескрываемым превосходством. - Местами и не в земле дело. Говорят... - она таинственно понизила голос, - ... если Медея Ангелисса даже зубы дракона посеет, то все равно вырастет виноград. Ее просят на сборе первые гроны срезать. И заморозки на почве она предсказать может. И болезни...
  
  - Ну, не будет же она шнайдеровский виноградник выхаживать?
  
  В моем голосе звучало сомнение.
  
  - А если выйдет замуж за шнайдеренка, то уж будет, никуда не денется. Вот он вокруг нее кренделя и выписывает.
  
  Рука сама собой начала сжиматься в кулак. Кризисный менеджер, значит? Похоже, я приехал как раз вовремя.
  
  Злые мысли прервало громкое треньканье телефона. Доносилось оно, как ни странно, из недр тети Песи. Та сначала похлопала себя по объемному тухесу, затем по не менее впечатляющей груди и полезла за пазуху. Из глубин бюстгалтера были добыты складной штопор, небольшой кошелек, носовой платок размером с полотенце и, наконец, телефон в кокетливом красном корпусе.
  
  - Алё! - Уши заложило от пронзительного сопрано. Зачем тете Песе телефон? Она с таким же успехом может "поговорить" со всем городом и без мобильной связи. - Медея? - Я насторожился. - Что, опять клиент? Тот француз? Зараз буду. Вже видвигаюсь на позиции.
  
  Словно забыв о моем существовании, она снова пошарила в лифчике и извлекла на свет тюбик губной помады. Не глядя в зеркало намазала рот и потянулась к вешалке за соломенной шляпкой.
  
  - Уходите, тетя Песя?
  
  - Пойду помогу Медее "крутить динамо".
  
  Медея, крутящая динамо вместе с тетей Песей, была зрелищем, которое я ни за что бы не пропустил.
  
  - Я вас подвезу. Идемте.
  
  *
  
  МЕДЕЯ
  
  С каждой новой встречей оставаться вежливой с мсье Жераром становилось все с труднее. Во выражению тети Песи он уже не смотрел на меня "с рассуждением", а "глазел с воображением", И оба его бесстыжих глаза очень отчетливо проецировали все пролетающие в мозгу картинки.
  
  - Мадмуазель Медея, вы все хорошеете.
  
  Он склонился над моей рукой, выставляя на обозрение загорелую и блестящую, словно смазанную желтком и хорошо подрумяненную в печке булочку, лысинку. Как бы пребывая в глубокой задумчивости, он нагло пялился в вырез моей расстегнутой рубашки и возвращать мою руку не спешил.
  
  В ответ я холодно улыбнулась и мстительно подумала, что очень даже правильно позвонила тете Песе. Мадам Фельдман обожала кино и, уверена, посмотреть на настоящего французского актера, снявшегося в "Фантомасе" вместе с ее обожаемым идолом Жаном Марэ, прискачет галопом. О том, что мсье Жерар играл "жандарма без слов" в массовке, я предусмотрительно умолчала.
  
  С самого утра я только и делала, что не думала о Ясоне Нафтисе, свалившемся мне на голову столь внезапно и так некстати. Не думала, когда проверяла счета, не думала, когда отсылала заказ на новую партию пробок, и когда снимала пробы. Теперь пора было бы наконец заняться полезным делом.
  
  Покончив с кино, в свое время многообещающий, но не оправдавший надежд поклонниц Арман Жерар, решил заняться винным бизнесом. И тут, как говорят в Дессе "ему поперло". Начав со скромных винных погребков в Марселе, настоящее свое состояние он сделал на Лазурном берегу.
  
  Глядя на его роскошный Бентли Континенталь, я невольно прикинула, сколько дешевого пойла в покрытых фальшивой пылью бутылках он споил в свое время доверчивым туристам. Пожалуй хватит не только искупать слона, но и утопить кита.
  
  Бриллиант в его перстне и золотые часы под белоснежной манжетой лишь подтвердили мои догадки. И тем не менее, эта звезда винного бизнеса уже лет пять сияла над понтийскими берегами. Мсье Жерар открыл несколько винных подвалов в Дессе и Фанагории, а затем начал осваивать берега Тавриды.
  
  - Ну, что ж, покажите мне ваше "Золотое руно". Отзывы о нем прекрасные, но я привык проверять вина лично. Вот такой я старомодный.
  
  - Будете дегустировать вслепую?
  
  - Бьен сюр, ма шери.
  
  Слепая дегустация была коньком мсье Жерара, а после знаменитой дегустации 76-го года в Париже, где он-таки не ударил в грязь лицом, еще и предметом особой гордости.
  
  Шесть пузатых винных бокалов ожидали нас на деревянном прилавке в общем зале. До открытия погреба оставалось часа полтора, так что беспокоить нас не должны были.
  
  Моя помощница Наташа, занимавшаяся на предприятии отца почти всеми офисными делами, кроме бухгалтерии, уже приготовила плотно завернутые в бумагу бутылки. Из бумажных "воротничков" на свет выглядывала лишь заранее освобожденная от фольги часть горлышка. Даже я не смогла бы узнать среди этих одинаковых пакетов свое "Золотое руно". Еще три так же тщательно упакованных бутылки мсье Жерар привез с собой. Я кивнула Наташе, и она добавила на прилавок три бокала.
  
  Француз быстро потер ладони и слегка поклонился в мою сторону:
  
  - Итак, приступим?
  
  - Да, мсье.
  
  Я тоже заразилась его радостным волнением - как никак мою работу должен был оценить один из старейших консультантов винных аукционов в Лондоне, Нью-Йорке и даже (страшно сказать) в Оспис де Боне **.
  
  Вытаскивать пробки из бутылок доверили мне, но затем мсье Жерар придирчиво их нюхал, пытался раскрошить и даже лизал. Проделывал все это он с добросовестно закрытыми глазами.
  
  Вину в бокалах дали "подышать" минут пять, затем француз взял в руки первый бокал. Посмотреть на свет, опустить пронизанный капиллярными сосудиками нос в бокал, сделать медленный вдумчивый вдох и, наконец, не менее вдумчивый глоток.
  
  Затаив дыхание я наблюдала, как мсье Жерар полощет вино в рту, давая работу своим чутким вкусовым рецепторам, а затем проглатывает. Пару раз я заметила недовольную гримасу, но, в основном, выражение его лица было упорно-терпеливым, как у бухгалтеров, убийц-маньяков и программистов на ассамблере.
  
  Несколько образцов удостоились повторного тестирования, и наконец остался один бокал.
  
  - Вот это я назвал бы настоящим Даром Солнца. - Как ни странно я находила этот старомодный пафос вполне уместным в данную минуту.
  
  - Уверен, что купаж, но весьма сбалансированный и гармоничный. Роберт Паркер называет такие вина гедонистическими, ну а я выражусь проще: оно чертовски восхитительно.
  
  Я переплела пальцы, пытаясь скрыть их дрожь. Еще несколько секунд мсье Жерар смотрел на меня круглыми мышиными глазами, наслаждаясь моим волнением, а затем громко объявил номер, указанный на наклейке под ножкой бокала:
  
  - Пять!
  
  Я сорвала бумагу с пятой по счету бутылки и сверила номер:
  
  - Пять. Боже мой.
  
  Француз взял бутылку и внимательно рассмотрел этикетку. Кажется, он был поражен не меньше меня.
  
  - "Золотое Руно"!? - Поморгал, принюхался, затем улыбнулся: - Поздравляю, моя дорогая. Это несомненный успех, ведь я захватил с собой для сравнения отличные Шардоне и Совиньон. - Быстро же он взял себя в руки. - Давайте отпразднуем.
  
  Успокоиться я смогла только после третьего глотка. И только сейчас до меня начало доходить то, что говорил мсье Жерар:
  
  - Это прекрасное начало, мадмуазель Медея. Если вы и дальше будете развиваться в этом направлении, через несколько лет я с гордостью смогу рекомендовать вас Аукционным Домам Сотби"с и Кристи"с. Салют!
  
  - Салют! - Ой, неужели это обо мне?
  
  - Я с удовольствием возьму у вас партию "Руна", но пока ограничусь тысячей бутылок.
  
  Уже неплохо, и все же...
  
  - У вас есть какие-то сомнения насчет моего вина, мсье?
  
  Француз щелкнул пальцами, словно нашел нужное слово:
  
  - Сомнение, вот именно. Это очень неприятная ситуация... - Он встал с табурета, чтобы взять свою сумку, - ... и мне жаль, что именно я принес это, как говорят у вас "пренеприятное известие"... но вот.
  
  На стол передо мной опустилась еще одна бутылка "Золотого Руна". Нет, не "Золотого Руна". Я схватила бутылку и осмотрела со всех сторон. Контрэтикетка отсутствовала, как таковая. Колпачок из фольги на горлышке был черный с каким-то неразборчивым оттиском. Зато наклейка настоящая - дорогая фактурная бумага с голограммой и золотым тиснением. Только наклеена слишком небрежно: почти по всему периметру выступали застывшие потеки клея. А ведь я как знала - специально отказалась от самоклеющихся этикеток. Только того, кто подделывал мое вино, эти подробности не интересовали.
  
  Уже не ожидая ничего хорошего, сорвала колпачок. Так и есть - пробка пластиковая. Молча показала ее французу, получила в ответ скорбный кивок и налила вино в стакан.
  
  Ну, не совсем отрава. Возраст не больше года. Недостаточно выдержанное с плоским вкусом, да еще и отдает навозом. Такое можно продавать в картонных пакетах, но уж точно не под знаком "Дома Ангелисов".
  
  - А где вы его купили?
  
  - Ну, конечно, не в магазине.
  
  - Конечно. - Акцизной марки на бутылке я тоже не обнаружила.
  
  - В шашлычной на десятом километре от Дессы. Там, знаете, вдоль трассы множество маленьких забегаловок.
  
  Боже, какой позор. Мое вино, мою гордость мало того, что подделывают, так еще и сбывают во всякие тошниловки.
  Словно прочитав мои мысли, мсье Жерар положил руку мне на сгиб локтя.
  
  - Не огорчайтесь, ма шери. Всех подделывали. И Великую Мадемуазель ***, и Рембрандта и вот вас теперь. Это неизбежное следствие успеха. Вам надо решить одну проблему... Вы меня понимаете?
  
  Конечно, я понимала:
  
  - Разобраться, откуда у мошенников настоящие этикетки.
  
  У меня за плечом звякнуло стекло. Оглянулась. Наташа смотрела на осколки бутылки и винную лужицу, маленьким озером растекшуюся у ее ног.
  
  - Я уберу.
  
  Сейчас она, как никогда, напоминала испуганного кролика. Мне показалось, у нее даже нос шевелился.
  
  - Ерунда, не огорчайся.
  
  - Действительно, мадмуазель Наташа. - Покончив с неприятной частью дня, мсье Жерар был настроен наслаждаться жизнью. - Выпейте с нами.
  
  И щедро набулькал нам еще вина из "правильной" бутылки. А затем с видом знатока объявил:
  
  - Бог веселый винограда
  Позволяет нам три чаши
  Выпивать в пиру вечернем.
  
  Ой-ёй-ёй. Мне уже совсем не нравилось его игривое настроение. Еще пара бокалов, и наш мсье распустит неаппетитные слюни старческого вожделения. А помощь-то запаздывала.
  
  Мсье тем временем вконец разрезвился. Набулькав нам по второму бокалу, продолжал:
  
  - ...Первая во имя граций,
  Обнаженных и стыдливых...
  
  - Медея, можно я уже пойду? - Подала голос Наташа.
  
  - Да, конечно.
  
  А что еще я могла сказать человеку, и так уже отработавшему три часа в свой законный выходной день?
  
  Поблескивая глазками, вмиг ставшими такими масляными, мсье Жерар прислушивался к торопливым шагам помощницы. Наверху хлопнула дверь, и он взглянул на меня с плотоядным предвкушением.
  
  Я обреченно вздохнула, уже намечая план дальнейших действий: подливать гостю вина почаще, затем под каким-нибудь предлогом подойти со спины и на пару секунд пережать сонную артерию... Ну ладно, конечно, я не смогу так поступить со столь уважаемым человеком, но дайте хоть помечтать. Додумать я не успела, потому что наверху снова хлопнула входная дверь.
  
  Наконец-то! К нам походкой пеликана приближалась мадам Фельдман.
  
  - Медея, лялечка моя, я тут гуляла мимо...
  
  Одним взглядом тетя Песя оценила мсье Жерара с точностью до франка - шкуру, мясо, копыта, рога. Кажется, его нашли достойным внимания. Ему же хуже.
  
  - Ой, а что это вы пьете? Так, может, я не вовремя?
  
  Француз всем своим видом показал, что таки да - не вовремя. Но ничего не поделаешь, воспитание заставило его подняться с табурета и приложиться к ядрено пахнущей рыбой ручке дамы.
  
  - Аншанте, мадам. Мы дегустируем вино мадмуазель Медеи. Не желаете ли попробовать?
  
  Его глаза молили: скажи "нет", старая калоша.
  
  - Да! - Гаркнула мадам Фельдман.
  
  Тете Песе надо было наливать "по саму туточку", и неважно, какая стояла перед ней тара - наперсток, стакан или ведро. Я наполнила бокал почти до краев.
  
  Уже через две минуты тетя Песя, подперев кулаком оба подбородка, пристально всматривалась в лицо румяного от смущения мсье Жерара:
  
  - Так хде ж я вас видела? Вы же такой красивый... актер наверное? На Фантомаса похож...
  
  *
  
  ЯСОН
  
  Я ждал, прислонившись к капоту взятого на прокат Шевроле. По плану тети Песи, мне следовало войти в винный погреб "Дом Ангелисов" минут через пять. При условии, конечно, если она до этого времени не появится.
  
  Она появилась.
  
  Первым из-за крашеной черной краской двери вылетел невысокий круглый мужичок в синем клубном пиджаке, белой рубашке и щеголеватом шейном платке. И сразу бросился к черному кабриолету, припаркованному в двадцати метрах от меня.
  
  За ним, пыхтя и отдуваясь, торопилась тетя Песя:
  
  - Ой, не бежите так, мсье Жерар. А то, боюсь, догоните свой инфаркт.
  
  Процессию замыкала широко улыбающаяся Медея.
  
  - Всего доброго, мсье Жерар. - Она подала беглецу портфель. - Насчет отгрузки товара переговорим в понедельник.
  
  Медея перебросила на плечо свои золотые волосы и улыбнулась так соблазнительно, что мужик сразу подобрел, а я, наоборот, взбесился.
  
  - О ревуар, ма шери!
  
  Кабриолет стартовал со скоростью ракеты.
  
  Медея посмотрела на тетю Песю и улыбнулась:
  
  - Может, еще по бокалу?
  
  Меня подчеркнуто не замечали, и это не укрылось от зоркого взгляда мадам Фельдман.
  
  - Та не. Я домой. У меня смотри сегодня какой шофер. Красавец, а? Не признаешь?
  
  Медея равнодушно пожала плечами, разозлив меня еще больше. Ну, хватит.
  
  - Садитесь, тетя Песя, отвезу вас домой.
  
  Она внимательно посмотрела на меня, терпеливо ожидающего рядом с машиной, затем на Медею, скрестившую руки на груди и меряющую меня непримиримым взглядом. Один я мог прочитать выражение ее лица, но не собирался делиться этим знанием с остальным миром.
  
  - Я тебя умоляю! Меня Медеечка отвезет. - Медея согласно кивнула. - А ты вон иди к Спиридону, - она кивнула в сторону таверны с усатым капитаном на вывеске, - мэкни по паре стаканов, потрави баланду с этими бездельниками. Проведи время красиво, наконец.
  
  Ну, что ж, это была здравая мысль.
  
  *Гелт - (иврит) деньги
  **Оспис де Бон - город в Бургунии, место проведения престижного винного аукциона
  ***Великая Мадмуазель - прозвище Коко Шанель
  
  ГЛАВА 4
  
  ЯСОН
  
  У Спиридона меня сразу вспомнили, что, как ни крути, было очень приятно. Над всеми столами поднялись стаканы, приглашая меня присоединиться. Я покрутил головой по сторонам и почти сразу увидел Ангелисов-младших.
  
  Янис и Георгиус за прошедшие восемь лет выросли, как минимум, на полголовы и раза в полтора раздались вширь, обзавелись добротными усами, конечно, не такими густыми, как у опытных капитанов, но вполне многообещающими, и все же это были все те же друзья моего детства - Яшка и Гришка Ангелисы. Сыновья моего доброго хранителя Анастаса Ангелиса. Братья Медеи.
  
  - А ну ка, повернись. Ты смотри, Гриш, какой цикавый фраер к нам пожаловал. ВинцЭ пить не разучился?
  
  Меня грубовато обхлопали по плечам и спине. Я не пошатнулся и в ответ проделал то же самое с братьями:
  
  - Наливай, проверим.
  
  После первого стакана в грудь начало просачиваться живительное тепло. Яшка с Гришкой сидели напротив и время от времени перегибались через стол, чтобы снова и снова хлопнуть меня по плечу.
  
  - Твой баркас стоит у нас в пещере...
  
  - ... конечно, сохранили..
  
  - ... а мотор сняли пока. Завтра поставим...
  
  - ... работает, как часы... тик-так
  
  Лица, столы, лампы под потолком слегка покачивались, словно на ласковой морской волне. Люди от других столов подходили ко мне, чтобы звякнуть стаканом о стакан. Надо же, я уехал из Ламоса в восемнадцать лет, а меня, оказывается, здесь еще помнят.
  
  - А как же, ты же сын Тео Нафтиса. И отец у тебя был настоящий капитан, и мать такая красавица...
  
  - ... после тебя так никто пятнадцать минут под водой и не просидел...
  
  - Я уже двадцать могу.
  
  - Брешешь!
  
  - Идем проверим!
  
  - А ну, цыть. Куда вы пойдете пьяные да в ночь, проверяльщики хреновы. Пейте уже!
  
  - Опа, это кто же здесь такой суровый?
  
  Я от души обнял дядю Леонидаса, лучшего в Ламосе бузули-музыканта. В глазах стояли слезы, но я уже не пытался их скрывать. Леонидас похлопал меня по плечу:
  
  - Ээ, не стесняйся, мальчик. Кто никогда не плачет, тот свою душу прячет.
  
  -Опа! - Дружно подтвердили все присутствующие.
  
  Кто-то согласно шмыгнул носом, но его тут же заглушил звон струн.
  
  Опа-опа та бузуки,
  Опа ке обаглома,
  Газо изму стахастуни,
  Меговлезы тагзсегхнас
  
  Кто не мог танцевать, тот стучал в такт стаканом по столу и дрыгал ногами.
  
  Ксише сэи салонино раки,
  Архисэс или рьё дыёс нали,
  Оморор ито корициму ньего,
  Архоитес спаньенту ми кильё
  
  Здравствуй, мой Ламос, прости своего блудного сына. Уже рвала душу и звала в пляс мелодия сиртаки, и я встал посреди таверны, широко раскинув руки. С обеих сторон меня подхватили братья Ангелисы, к ним пристроились остальные - высокие, низенькие, пузатые и жилистые, просто пьяные и пьяные до изумления.
  
  Ррраз - бросок правой ногой вперед.
  
  Два - медленно перейти на правую и чуть податься назад.
  
  Три - шаг левой назад.
  
  Четыре - медленно перенести вес тела на правую ногу и в сторону.
  
  Пять - сильно согнуть колени и быстрый шаг левой вперед...
  
  Дальше я уже не считал. Кто не умеет танцевать сиртаки, тому в Ламосе вход в таверну закрыт. Так меня учил отец. А свою первую хору с танцевал с мамой.
  
  Сиртаки перешел в сиганос. Танцу уже было тесно в стенах таверны, и он выплеснулся на улицу. Цепочка, возглавляемая Леонидасом, потянулась в сторону набережной, притягивая по дороге туристов и просто прохожих.
  
  Я отделился от танцующих, чтобы прислонившись к стене двухэтажного розового дома, без помех полюбоваться на звезды. Они были почти такими же, как в Фанагории и Анатолии, и все же не такими. Эти звезды сияли над моей родиной, и других таких было не сыскать.
  
  - Почему? - Тихо спросил я их. - Почему я вернулся только сейчас?
  
  *
  
  МЕДЕЯ
  
  - Значит, он вернулся? - Повторила мама и, словно разговаривая сама с собой, еще тише добавила: - Только сейчас...
  
  В ответ я лишь пожала плечами:
  
  - И главное непонятно - зачем?
  
  Мамина ладонь мягко легла мне на плечо:
  
  - Он никогда не сможет уйти от тебя. Сколько бы ни пытался, всегда будет возвращаться. А ты всегда будешь его ждать. В этом и заключается благословение Афродиты. Для мужчины и женщины это одновременно величайший дар и страшное проклятие.
  
  Странно, почему мама была так добра к Ясону, ведь он разбил ее сердце почти так же, как мое. Не хотелось обижать маму, но...
  
  - Ма, ну неужели ты веришь в эти сказки? Все-таки в двадцать первом веке живем, а?
  
  Она улыбнулась мне, словно неразумному ребенку:
  
  - Но ведь пока все так и выходит. Он вернулся.
  
  Я только пожала плечами:
  
  - На открытие памятника и только. Встретится с братьями, напьется в таверне, а потом соберет свои манатки и свалит.
  
  Мама нежно пропустила меж пальцев прядь моих волос:
  
  - Он уже увидел тебя, моя девочка. Никуда теперь твой Ясон от тебя не денется. Здесь остался его якорь, а ты его маяк. Свет его очей.
  
  Не припомню, чтобы Гликерия Ангелисса прибегала к такому высокому пафосу. Я потерлась щекой об ее руку и примирительно сказала:
  
  - Поживем, увидим, мама. Я уберу посуду.
  
  - Хорошо, - мама повернулась к столу, - а я уложу Тесея.
  
  Малыш уже спал, пристроив голову на руку прямо между своей тарелкой и кружкой. Мы с мамой понимающе переглянулись и улыбнулись. Ничего удивительного, если учесть, что свой день этот непослушный мальчишка начинал часов в шесть утра.
  
  Выходил на кухню, залпом выдувал стакан парного молока утренней дойки и удирал гулять, прихватив с собой пару пирожков с тарелки. А потом со стайкой таких же загорелых и поцарапанных пацанов бежал на рыбачью пристань или на виноградники или еще Бог знает куда.
  
  То, что в Тесее верх взяла бурная кровь листригонов, было понятно почти с самого его рождения. Он поплыл раньше, чем встал на ножки, не признавал никаких игрушек, кроме корабликов, и никакой другой одежды, кроме тельняшки. Я смирилась. Все-таки его отцом был пловец и ныряльщик, каких больше не найти ни в Ламосе ни во всей Тавриде.
  
  Мальчик висел на моей маме, как обезьяний детеныш, обхватив ее руками и ногами. Я проводила их долгим взглядом, а затем занялась уборкой стола и грязной посудой.
  
  Братья сегодня ужинали в городе, а отец, озадаченный историей с подделкой нашего вина, ушел к себе в кабинет вместе с той самой бутылкой. Так что работы у меня было не так уж много.
  
  А раз так, я решила испечь печенье.
  
  Выпечка - это маленькое домашнее волшебство, которому бабушки и мамы учат своих дочерей с детства. Разве не чудо происходит в горячей духовке, когда из сырых яиц, какао-порошка и безвкусной муки - из этой неаппетитной темной жижи - вырастает пористый, как пемза, шоколадный бисквит? Или рассыпчатое печенье.
  
  Искусство создания пирожных делает наш мир лучше. Печенье в картонной или жестяной коробке - всего лишь печенье. Пряники в пластиковом пакете - просто пряники. Но если смешать те же ингредиенты своими руками, добавить в тесто немного терпения, а в крем чуть-чуть любви, вы получите чудодейственное лекарство от разбитой коленки для своего ребенка и от разбитого сердца для себя.
  
  Оставив печенье остывать на противне, я накрыла его чистой салфеткой и в последний раз оглядела кухню. Тарелки вымыты, разделочные доски выскоблены добела, столешница вытерта и отполирована сухой тряпкой. Можно выключать свет и идти наверх.
  
  Тесей крепко спал, накрытый из-за жары одной лишь простыней. Над его кроватью раскачивался кораблик, передававшийся в нашей семье из поколения в поколения. Вот уже семь лет, как он принадлежал моему сыну.
  
  Я присела на край кровати и отвела со лба спящего мальчика прядь бронзовых волос. С каждым годом он становился все больше похож на Ясона, и это видела моя семья, это видел весь город. Скоро придет день, когда это увидит сам Ясон.
  
  Как я ни была обижена на него, как ни бунтовала против богини, как ни отказывалась признать нашу связь, ясно было одно: я была навеки отравлена его запахом, синевой глаз, солью кожи, проникшей в мою кровь и сделавшей нечувствительной к другим мужчинам.
  
  Жалела ли я о том, что Ясон свой юной беспечной любовью обрек меня на одиночество? Нет, и только по одной причине. Того огня, который он зажег во мне, хватит на всю оставшуюся жизнь. И самое главное: прежде чем он бросил меня, я успела вырвать у него самое ценное, самое дорогое - моего сына. Пусть этот бродяга живет, как хочет, я за все вознаграждена заранее.
  
  А если он уедет? Просто поймет, что эта земля и эта женщина стали ему чужими, что ничего здесь для него не осталось и уедет? От этой мысли стало так страшно и горько, что я сама того не сознавая, громко застонала.
  
  Тесей беспокойно пошевелился во сне.
  
  - Шшш.
  
  Я легко поцеловала его в лоб, поправила сбившуюся простыню и вышла из детской, закрыв за собой дверь.
  
  *
  
  Перед сном не могла не зайти к отцу. Он все еще сидел за письменным столом. Злополучная бутылка и стакан с вином стояли перед ним.
  
  - Медея, иди-ка посмотри.
  
  Я присела на край стола и взяла у него из рук винную пробку. Повертела в пальцах. Все тот же кусочек пластика с выжженной сбоку надписью "Золотая Балка".
  
  - Ну и что? Пробка не наша. Мы такими никогда не пользовались.
  
  - А ты сюда смотри. - Заскорузлый палец коснулся донышка цилиндра. - Видишь порез?
  
  - Ну да. Бракованная пробка, наверное.
  
  - Эээ, нет. - Отец забрал у меня пробку и поковырял трещинку пальцем. - Это появилось при укупорки бутылки. У меня была машинка, которая точно так портила пробки.
  
  Тааак, это уже было интересно. Если это безобразие творится у нас же под носом, на нашей винодельне...
  
  - Где она? На складе? Завтра найду ее и проверю.
  
  - Нет, дочка, не ищи. Я ее отдал.
  
  - Кому?
  
  Отец задумчиво поскреб седую щетину на подбородке.
  
  - Густаву Шнайдеру.
  
  Нет. Невозможно. Я так и сказала:
  
  - Невозможно. Ни дядя Густав ни тетя Грета никогда такими вещами заниматься не стали бы.
  
  - Они-то, конечно, не стали бы, но вот Франц...
  
  Продолжать дальше не было нужды. Шнайдер-младший не понравился мне сразу. Не чувствовалось в нем ни саксонской надежности его родителей, ни практичности ашкеназов, беспредельно гибких, но прочных и по-своему стойких, ни отчаянного и нахального мужества листригонов.
  
  Ни рыба ни мясо, как сказал мой отец. А тетя Песя выразилась гораздо конкретнее: сопля на заборе, такой за грошик и воздух в церкви испортит. Я была согласна с ними обоими.
  
  - Пап, давай тогда начнем с другого конца. - Я наклонилась вперед, чтобы сжать его руку. - Этикетки-то точно наши.
  
  Он тяжело вздохнул, соглашаясь. И был прав. Если бы этикетки тоже подделали, это не помешало бы "Золотому Руну" выйти на рынок. Тогда даже дилетанты без проблем отличили бы оригинал от фейка.
  
  - Значит, будем искать канал, по которому они попали к мошенникам. Либо со склада либо из типографии.
  
  Хотя, вариант с типографией я отмела бы сразу. Весь тираж мы получили полностью. Кто-то заказал дополнительную печать? Сомнительно. Я совершенно не видела смысла в печати дорогих этикеток, которые будут наклеены на бутылки с дешевым вином.
  
  - Завтра пересчитаю коробки с этикетками. Сверю со складской книгой. Разберемся, пап.
  
  Я подошла к отцу сзади и обняла за плечи. Одежда отца пропахла душистым трубочным табаком, из которого он крутил свои папиросы, щетина покалывала щеку. Мой милый, родной папка. Любивший меня беззаветно с первого дня моей жизни. Ни разу не выбранивший за плохую отметку в школе или за порванное платье. Ни слова упрека не сказавший, когда его единственная дочь, его отрада и гордость неизвестно от кого нагуляла байстрюка.
  
  Он похлопал меня по локтю.
  
  - Плохо, если это кто-то из наших, вот в чем беда, дочка.
  
  Конечно, плохо. Всех, кто работал у нас я знала с детства. Это были наши соседи, их дети и родственники. Свои люди, с которыми плясали на свадьбах и крестинах и плакали на похоронах. Отец вздохнул и расцепил мои руки, чтобы притянуть к себе ближе и поцеловать в лоб.
  
  - Спокойной ночи, Медея.
  
  ГЛАВА 5
  
  МЕДЕЯ
  
  Над бортом лодки торчала грязная босая нога. Чего и следовало ожидать.
  
  После вчерашнего загула Яшка с Гришкой не пошли на утренний лов, а бессовестно дрыхли в лодке, завернувшись в парус. Однако, это был не повод спать после шести утра. Значит, братья сегодня либо будут катать туристов, либо поедут куда-нибудь с отцовским поручением.
  
  Вот только будить их словами или пинками было совершенно бесполезно. Но на такой случай в семье имелась боцманская дудка.
  
  - Какого...
  
  - ...хрена?
  
  Сонно почесываясь, братья сели в лодке и хмуро уставились на меня.
  
  - Вообще-то, это мой вопрос, - сказала я. - Какого хрена?
  
  - Что?
  
  - Какого хрена вы позвали в город Ясона? Какого хрена вы ничего не сказали мне?
  
  - Ну-у-у, думали сюрприз тебе будет...
  
  - Думали, ты обрадуешься...
  
  - Ты же так его любила...
  
  Мне оставалось только тяжело вздохнуть. Я уже перестала удивляться, когда тетя Песя называла моих братьев Адями. "Адя, ты шо, с мозгами поссорился?". "Адя, не расчесывай мне нервы". А как же быть, говорила она, не могу же я их на людях называть адиётами.
  
  Я смотрела на них, серьезная, как инфаркт. И держала паузу. Постепенно до адиётов начало доходить:
  
  - То есть ты не рада?
  
  - Уже теплее, но вы на верном пути, - подбодрила их я.
  
  - То есть ты даже злишься?
  
  - В яблочко! И послушайте меня, вы, балбесы. - Я поднялась с камня и посмотрела на Яшку с Гришкой сверху: - Чтобы на открытии памятника его здесь не было.
  
  - А чё так?
  
  Опять вспомнилась тетя Песя. "Шо вы хочете от моей жизни. Уже сидите и не спрашивайте вопросы".
  
  - Я не хочу, чтобы он видел Тесея.
  
  На безмятежные в своем идиотизме лица братьев, как тучка на ясное небо, начало наползать понимание. Слава Богу, им хватило соображения не задавать новых вопросов. Только смотрели потрясенно.
  
  - Вот именно, - сказала я и, повернувшись, стала подниматься по тропинке к дому.
  
  *
  
  ЯСОН
  
  Лучшее средство от похмелья - с утра пораньше постучать молотком по гвоздям. Именно этим я и занимался, сидя на коньке крыши домика тети Песи.
  
  Судя по пятнам на потолке, крыша у нее прохудилась всерьез, а забравшись наверх, я понял, что одной переборкой черепицы отделаться не удастся - кое-где придется заменить обрешетку.
  
  Мадам Фельдман с раннего утра трудилась на рынке, так что никто не мешал мне разбирать по досочкам ее уютный домик. Вот разве что...
  
  Сначала хлопнула калитка, затем по вымощенной кирпичом дорожке застучали подбитые подковками ботинки. Я взглянул вниз, на меня смотрели два хмурых Ангелиса.
  
  - Слезай, - начал первый.
  
  - Есть разговор, - закончил второй.
  
  Судя по выражению их лиц, им больше хотелось поговорить на языке жестов. Ладно. Что на пьянку, что на драку меня дважды приглашать не приходилось.
  
  Я отложил в сторону молоток и спрыгнул с крыши:
  
  - Ну?
  
  Яшка ткнул меня в грудь кулаком с зажатыми в нем ключами:
  
  - На. Твой баркас стоит на рыбацком причале. Мотор там же. Сам поставишь и заправишь. Твои вещи в рубке. Собирайся и проваливай.
  
  - Спасибо, - я разглядывал два ключа, оба от навесных замков.
  
  - Нам твоего спасибо не надо. Сыты по горло.
  
  Я насторожился: а это было уже что-то новенькое. Вчера я довел в хлам пьяных братьев до их лодки, уложил и даже заботливо прикрыл парусиной. Не было смысла напоминать им, что мы расстались лучшими друзьями.
  
  Что могло измениться за те несколько часов, что мы не виделись? Я из подо лба смотрел на них и молчал. Честно говоря, очень хотелось слегка пожать горло и одному и другому.
  
  - И держись подальше от нашей сестры, - в меня с силой ткнули твердым, как деревяшка, пальцем.
  
  Вот, значит, как? Медея Ангелисса не желает видеть меня в Ламосе? Ну, тогда у меня будет к ней пара вопросов. Если она считает, что этот город слишком мал для нас двоих, пусть объяснится.
  
  *
  
  Я не мог не признать - винный погребок Ангелисов действительно был высококлассным местом. Старые бочонки вместо столиков, обшитые корабельными досками стены, ялик, переделанный в барную стойку - вся эта мишура для туристов меня не цепляла. Но запах соли и водорослей, вишневого табака и мокрых сетей заставил на секунду зажмуриться и втянуть в себя прохладный воздух полной грудью.
  
  То, что вино здесь будет отличным, я даже не сомневался. Я оглядел битком набитый туристами зал. Мимо меня слегка покачиваясь проплыла уже хорошо упившаяся парочка, и я поспешил занять освободившуюся бочку.
  
  Итак, что здесь пьют? На большинстве столиков стояли кувшины, стеклянные, глиняные, фаянсовые, одним словом "старинные", те что еще хранили бабушки в деревнях и на хуторах. В таких подавали так называемое "домашнее" вино.
  
  В Фанагории и Анатолии трактирщики давно утратили совесть и вовсю торговали заводским вином из бумажных пакетов. Но здесь, я не сомневался, подавали настоящий Шардоне. Относительно дешевым это вино было лишь потому, что созревало в больших старых бочках, бедных танином. У многих на столах стояли тарелки с козьим сыром или орехами. Помнится, Анастас Ангелис презрительно называл такую закуску "бисквитами для пьяниц".
  
  Как обычно, в общем гуле голосов слышалось блеющее меканье "знатоков":
  
  - Это вино еще не успело опомниться...
  
  - Строптивое винишко, но ничего - обыграется...
  
  К соседнему столу бережно, как младенца, поднесли в корзинке покрытую пылью бутылку. Зал притих, наблюдая, как официант ловким движением карманника извлек из нее пробку, как, держа бутылку напротив зажженной свечи, перелил вино в декантер.
  
  Поджарый и загорелый мужчина без возраста сделал первый глоток, милостиво кивнул и с ленивым интересом наблюдал, как пробуют вино его две очень красивых и очень молодых спутницы. Лица обеих отразили одну и ту же мысль: "И за шо столько уплочено?".
  
  Мой кошелек позволял мне выбрать "золотую середину" - что-то не дешевое, но и не слишком дорогое. Официант мгновенно отреагировал на мои поднятые вверх два пальца:
  
  - Уже определились с заказом?
  
  Я даже не пытался заглядывать в винную карту.
  
  - Что у вас есть из нового?
  
  Десять лет назад я был отлично осведомлен о содержимом бочек Анастаса Ангелиса, когда его поочередно воровали для нас то Яшка с Гришкой, то Медея. Но времена изменились.
  
  - Рекомендую попробовать "Золотое руно". Изысканный купаж... золотая медаль на выставке... отличные отзывы...
  
  - Неси.
  
  Вино действительно оказалось отличным. Даже странно было найти такое в маленьком городе, ведь сам Ламос по сути был ничем иным, как пригородом Херсонеса.
  
  Я успел выдуть половину бутылки, когда услышал знакомый голос над головой:
  
  - Что ты здесь делаешь?
  
  Надо мной стояла Медея в элегантном льняном костюме. Ну, конечно, хозяйка заведения обходила гостей, интересуясь, довольны ли они обслуживанием.
  
  - Пью вино. - Я поднял бокал. - Кстати, отличный букет. Поздравляю. - На секунду ее взгляд смягчился, но тут же снова блеснул сталью. - У меня даже есть некоторые соображения, почему его назвали "Золотым руном".
  
  Так я назвал свой баркас, так я называл ее волосы, которые сейчас были собраны в строгий узел на затылке. В прошедшие годы бывали дни, когда я забывал ее лицо, но золотые волнистые пряди помнил всегда. Они стали моим наваждением.
  
  - Допивай и проваливай.
  
  Моя челюсть затвердела сама собой. Я уже и забыл, когда со мной говорили подобным тоном. Да, девочка, которая осталась в моей памяти неуклюжим подростком в выцветшей майке и с разбитыми коленками, превратилась в очень красивую и элегантную женщину. Но это не значило, что она стала хозяйкой города, в котором я родился и вырос.
  
  Только чтобы досадить ей, я ответил:
  
  - Допью и уйду. И, конечно, заплачу по счету. Хотя когда-то вино Ангелисов доставалось мне бесплатно.
  
  Мой взгляд, скользнувший от ее губ вниз к шее и ключицам напомнил, что на закуску у нас тогда не было ничего, кроме поцелуев. Вот только стоящая сейчас передо мной женщина ничем не напоминала девушку, которую я целовал восемь лет назад.
  
  И о которой ничего теперь не знал.
  
  Ни ее фейсбук, ни инстраграм, ни сайт "Дома Ангелисов" не давали информации о ее личной жизни. Успехи в учебе, успехи в работе, дружная семья, фотографии со звездами винного бизнеса и всякими другими знаменитостями - вот все, что сообщала о себе внешнему миру Медея Ангелисса.
  
  Ни один мужчина на этих снимках не обнимал ее с видом собственника, ни на чьем плече не покоилась ее рука, ни к чьей груди не прижималась ее щека.
  
  У меня тоже не было таких фотографий. Да, я не был святым. И тем более, не был импотентом. Подцепить в таверне веселую красотку, добросовестно оттараканить ее и обещать позвонить, когда снова буду в этом порту - всем спасибо, все свободны.
  
  Но ни одну из них я не позвал бы в подводную пещеру, не стал бы делиться дыханием во время долгого плавания и не подвел бы к старому камню, где только наощупь можно прочитать древнюю надпись:
  
  ...избегнуть ее никому невозможно,
  Будь то блаженные боги иль смертнорожденные люди...
  
  - Счет сейчас принесут.
  
  Я моргнул и тряхнул головой, прогоняя воспоминания. Прямая и ровная, как свечка, фигура Медеи плыла в сторону служебного помещения. Ну и ладно.
  
  Из угла на меня пялились две туристки, блондинка и брюнетка. Явно без спутников, явно скучали. Их и уговаривать не придется - девахи уже были на все согласны. Брюнетка подчеркнуто медленно провела кончиком языка по краю бокала. Сама собой на лицо наползла моя фирменная наглая ухмылка. Вот такой я неотразимый парень - все хотят кусочек меня.
  
  Поймав за фартук официанта, я сделал еще один заказ:
  
  - Бутылку "Золотого руна" во-о-он за тот столик.
  
  Наверное, я говорил слишком громко, потому что меня услышали. Медея оглянулась, бросила взгляд на девушек, затем на меня, пожала плечами и продолжила свой путь.
  
  Ну уж нет!
  
  В узком коридоре Медея открывала дверь кабинета. Я не дал ей зайти внутрь. Толкнул к стене и уперся ладонями в кирпич по обе стороны ее головы. Она не уйдет, пока не ответит на мои вопросы.
  
  - Хватит смотреть на меня так, словно я переехал твоего котенка. Скажи, чем я хуже всех остальных, кому ты разрешаешь жить в Ламосе.
  
  Медея просто в струнку вытянулась, стараясь казаться выше и смотреть мне глаза в глаза:
  
  - Ты трус и лжец.
  
  Это звучало так несправедливо, что, не сдержавшись, я ударил кулаком в стену. Медея лишь бровь приподняла.
  
  - Я никогда не лгал тебе.
  
  - Значит, с "трусом" ты согласен?
  
  Мне оставалось лишь молча признать сей факт. Мой побег из города в ту ночь, когда в порту рыскала морская жандармерия, и Моня поджег лодки, иначе, чем трусостью не назовешь. И все мои последующие отчаянные выходки не зачеркнут одного-единственного случая, когда я действительно струсил.
  
  - Слушай, Медея, с моим побегом реально нехорошо получилось, но...
  
  Когда мужчина говорит "нехорошо получилось", значит ему просто не на кого переложить свою вину. Вот такая некрасивая правда, и Медея, похоже, это отлично знала.
  
  - Но я никогда тебе не врал, - упрямо повторяю.
  
  - Ты сказал, что любишь меня, Ясон. - Так говорят о давно умершем близком человеке. - Ты сказал, что всегда будешь любить меня.
  
  Глаза у нее стали, как у больной собаки, и в порыве утешить, я придвинулся ближе и обхватил ладонями ее лицо.
  
  - Ты сказал, и я поверила. - Шепот ее был почти не слышен.
  
  Я втянул в себя воздух и чуть не застонал. Она пахла по-прежнему. Сквозь запах дорогого геля для душа и туалетной воды пробивалась все та же горчинка сухой полыни, горячей земли и сладость раздавленной ягоды винограда.
  
  Она пахла домом, и я снова почувствовал себя подростком. Мне нестерпимо хотелось снова поцеловать ее, как я делал это за виноградным прессом, и в моем баркасе, и в сарае на винограднике ее отца.
  
  - Шаг назад.
  
  Она смотрела на меня холодно и отчужденно.
  
  - Что?
  
  Я вынырнул из пронизанных горячим солнцем воспоминаний.
  
  - Я сказала, отойди, Ясон.
  
  Я не готов был отступиться так просто.
  
  - Я сказал тебя правду, Медея. Просто я не мог быть рядом. Но перед богами ты моя жена.
  
  В ту же секунду она толкнула меня с такой силой, что я ударился спиной в противоположную стену.
  
  - Отстань, придурок! Корми своими сказками других идиоток. Мне уже один раз пришлось заметать осколки своего сердца в мусорный совок, больше этого не повторится.
  
  Перед моим носом громко хлопнула дверь кабинета.
  
  Добро пожаловать домой, Ясон.
  
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список
Сайт - "Художники" .. || .. Доска об'явлений "Книги"