Аннотация: Поучаствовал в конкурсе остросюжетного рассказа КОР-5, допрыгнул до 4 места
Один день из жизни бабы Нюры
- Слышь, дед, ты мои калоши не видал? - бабка Нюра выглянула из сеней и вопросительно уставилась на своего благоверного.
Петрович взглянул поверх очков на супружницу, оторвавшись от животрепещущей статьи в "Социалке" и ехидно хмыкнул.
- Чё, скрали?
- Тебе всё хиханьки, - обиделась бабка, - а мне во двор выйти не в чем! Такие хорошие калоши пропали, почти новые!
- Ага, новые, - согласился дед, - аккурат перед Московской олимпиадой купленные. Им, поди, жить уже самим надоело, и они самостоятельно на помойку утопали!
- Всё насмехаисси, - окончательно обиделась на мужа бабка Нюра, и обречённо уселась на лавку у печи. - И какая же гадина позарилась на мои калоши?
- Мать, ты ужо новые достань, - продолжал ехидничать дед, - те, что Васька тебе в позапрошлом годе привозил. Два года отлежались теперя.
- Достань, - процедила сквозь протезы старуха и отвела глаза в сторону. - Я не помню, куда их положила.
- Ить, клероз проклятый, как тебя подкосил, - с сочувствием проговорил Петрович. - А в сундуке смотрела?
- Гляаа-деэ-лаа, - почти пропела старуха.
- А под печью?
- И под печью.
- А в шифоньерке?
- Да я отродясь в шифоньерку калоши не клала! - возмутилась бабка. - Ты бы лучше помог мне, а не умничал тута!
- Пошли, - Петрович отложил газету, кряхтя, поднялся с табурета и двинулся, шаркая шлёпанцами, из горницы.
- Куды? - подскочила с лавки бабка.
- Куды, куды? Место преступления осматривать, - пробурчал дед, - как положено!
- Ты ещё протокол составь! - нахмурилась старуха, но послушно проследовала за дедом в сени.
Петрович долго рассматривал полутёмные сени. Сначала пол, потом стены, потом, зачем-то изучил потолок, поковырял пальцем притолоку, заглянул под лавку, заваленную старой утварью. Ничего, достойного внимания, не обнаружил и открыл входную дверь, впуская в сени утреннее солнце. Дверь отворилась на одну треть, и тут её словно заклинило. Старик попытался её сдвинуть дальше, подёргал туда - сюда, но упрямая дверь не поддавалась. Матерясь вполголоса, он протиснулся на крыльцо.
- Мать, ты что мне мозги конопатишь?! - заворчал он на бабку, вытаскивая из-под двери то, что её заклинило. - Калоши у неё скрали! Вот твои калоши! Ходить ей не в чем! Тьфу!
Разобиженный дед вернулся в дом и демонстративно уткнулся в "Социалку". Бабка проследовала за ним, озадаченно рассматривала калоши, вертя в руках вновь обретённую обувь.
- Так не мои енто... Слышь, дед! Калоши-то чужие.
Петрович не отозвался, посчитав инцидент исчерпанным. А бабка ещё минут десять вертела в руках чёрные, когда-то глянцевые калоши, пытаясь определить, кому они могут принадлежать. Возраст этих вполне соответствовал возрасту её калош, а вот размер был великоват. Она, на всякий случай надела правый, убедилась, что обувь ей безнадёжно велика, вопрошающе глянула на деда, демонстрируя несоответствие размера. Старик бросил суровый взгляд на бабкины потуги доказать свою правоту и снова углубился в чтение. Видя такое безразличие мужа к её проблеме, баба Нюра махнула рукой и отправилась на поиски хозяйки приблудившейся обуви.
Деревня Холодные ключи вытянулась четырьмя улицами вдоль неглубокого оврага, по дну которого весело журчала речка Песчанка. Многочисленные ключи пополняли её тоненькое русло, так что к концу деревни, как раз возле избы бабы Нюры, водный поток раздавался на три метра в ширину и, почти на метр в глубину. Мостик, перекинутый в этом месте, вид имел хлипкий, ненадёжный, замшелые доски так и норовили выскользнуть из-под ног. Баба Нюра не любила ходить через этот мостик, предпочитая сделать крюк и перебираться на другую сторону оврага по официальному мосту, являющемуся частью деревенской асфальтовой дороги. В настоящий момент она направлялась к дому бывшего председателя колхоза, а ныне заслуженной пенсионерки Клавдии Ивановны, по совместительству - задушевной подруги.
- Здорово, Тихоновна, - пробасила заслуженная пенсионерка, не отрываясь от прополки свёклы, - чё вид такой озадаченный?
- Да вот глянь, - продемонстрировала бабка Нюра правую ногу в калоше, - мои-то кто-то прихватизировал, а мне вот енти оставил.
- А это, точно, не твои? - разогнула спину Клавдия Ивановна. Женщина она была монументальная, из породы, что называется, русских баб.
- Точно! И размер велик, и етой, как бишь её... особой приметы нету.
- Что за примета? - прониклась проблемой товарки бывшая председательша.
- А я как-то баню топила, да уголёк выронила. Резина-то и поплавилась. А тута, глянь, всё целёхонько.
- Да, - сочувственно покачала головой Клавдия Ивановна. - Тихоновна, а тебе очень нужны твои калоши, если эти лучше?
- Так чем же они лучше? - удивилась баба Нюра. - Да и обвыклась я с ними. Хочу своё назад вертать!
- Это правильно, - задумчиво пробасила хозяйка, - но как найти прежнюю владелицу, ума не приложу. Не пойдёшь же по всем дворам калоши сличать!
- А что, - встрепенулась потерпевшая, - и пойду! Я же своё сыскать хочу, да чужое вернуть!
- Ты серьёзно, что ли?
- Нет, шуткую! - надула губы Тихоновна.
- Погодь, не дуйся. У меня мысля дельная есть: надо откинуть тех, кто калоши не носит. Зачем время понапрасну тратить, - внесла предложение Клавдия Ивановна.
Обе пенсионерки задумались.
- Ну, Ерошиха круглый год из валенков не вылазит, - начала перечислять баба Нюра. - Кто ещё? Самсоновна в зелёных щеголяет, Наталка внучкины сапоги донашивает.
- У Бобылихи нога больше, - пополнила перечень Клавдия Ивановна, - как у мужика.
- Точно! А у Василисы с Полиной нога меньше. В точности мой размер. Значитца, енти калоши не ихние.
Они ещё повспоминали, кто в деревне не может оказаться хозяином пришлой обуви. Исключили из подозреваемых всех мужиков, по той же причине - несоответствия размера, молодых хозяек, отдававших предпочтение кроссовкам и кедам, и почтальоншу Марину, укатившую на отдых в санаторий неделю назад.
- Меня проверять будешь? - лукаво поинтересовалась Клавдия Ивановна.
- Вот не думала, что ты такая ехидна! - обиделась Тихоновна. - Я к тебе со своей бедой, а ты...
Она скорбно поджала губы и сердито прошествовала к калитке.
- Нюр! - попыталась задержать её председательша, но та, не оглядываясь, покинула её двор, лишь рукой обречённо махнула.
Бабка Нюра притаилась под кустом сирени, напряжённо вглядываясь в стоящие на крыльце образцы всевозможной обуви, включая чёрные, потрёпанные временем, калоши, в количестве трёх пар. С такого расстояния опознать свои она не могла и в данный момент решала дилемму: зайти в гости к Катерине или понаблюдать, кто в какой обуви уйдёт. То, что народ будет скоро расходиться, Тихоновна не сомневалась. Недаром вчера вечером над домом Катерины сизый дымок курился. Самогон у неё никудышный, сивушный, но самый дешёвый в деревне. Вот и тянутся сюда страждущие горючей воды за недорогим пойлом. Дверь избы заскрипела, выпуская на свежий воздух первых счастливых покупателей. Два, уже далеко нетрезвых мужика, трепетно держались за карманы засаленных пиджаков, торопливо обуваясь. Одна пара калош ушла задами, уводимая пьяным хозяином в укромные кусты на берегу Песчанки.
- Так, - прошептала в сирени Тихоновна, - Митрич отпадает по причине мужеского рода. Ещё две пары на крыльце осталось.
Старушка оглядела пустынную улицу и выбралась из кустов. Любопытство победило терпение, и она, озираясь, скользнула в калитку. При ближайшем рассмотрении, оставшиеся калоши тоже оказались мужского размера. Одни были даже подписаны. На, когда-то белой стельке явственно виднелись буквы Т и О.
- Вальки Торопкина калоши, - резюмировала Тихоновна, вздохнула тяжко, и покинула двор Катьки - самогонщицы, пока односельчане не застукали её за столь неблаговидным делом.
Следующим, для проверки, она выбрала дом Зинаиды, находившейся дальше по улице. Тем более что та вчера вечером забегала к ней за какой-то надобностью, но вот за какой, Тихоновна не могла вспомнить. А это было крайне подозрительно! Зинаиды дома не оказалось, ибо на стук никто не откликнулся, но вот кто-то в избе всё же был. Баба Нюра явственно слышала шаги, а на слух она никогда не жаловалась. Некто ходил по комнате, мерно поскрипывая половицами. Тихоновна, не удержавшись, заглянула в окно, и тут же отпрянула, лихо сиганув в кусты малины. Цветастая занавеска закрыла от неё верхнюю часть комнаты, а вот нижняя была открыта для обозрения, и то, что она увидела, ей очень не понравилось. Мужские резиновые сапоги, заляпанные какой-то бурой массой, замерли как раз перед окном, в которое она шпионила. Одно успокаивало: повёрнуты сапоги были пятками, следовательно, человек стоял к окну спиной. Неприятный холодок пробежал по спине престарелой сыщицы. Не принято было у них в деревне в грязной обуви по горнице расхаживать. Тут есть, над чем поразмыслить.
Ползком, от греха подальше, выбралась Тихоновна из палисадника Зинаиды и торопливо потопала к дому участкового милиционера, стараясь не думать о страшном. Но мысли без разрешения лезли в голову.
"Это чаво в нашей деревне творится? Калоши пропадають! Самогонкой с утряни торгують! Убийцы средь бела дня шатаютьси!"
То, что в избе Зинаиды был убийца, Тихоновна не сомневалась ни секунды. Эти бурые пятна на сапогах... Участкового дома не оказалось. Жена его, Оленька, вышла к Тихоновне, держа на руках полугодовалого карапуза, такого же рыжеволосого, как и его папаня. Доблестный сержант милиции Виктор Алексеевич Подсолнухов, в народе - Витюня, был на ответственном задании. Баба Нюра не стала пугать молодую мамашу (вдруг, ещё молоко пропадёт), наплела ей каких то рассказок, и двинулась на дальнейшие поиски. На полпути её вдруг торкнуло "Ответственное задание", на котором был Витюня.
"Всё сходитси! Милиция ловит банду, которая окопалась в их деревне! Один из них укрылся в избе Зинаиды, а сама Зинаида... Господи, что ентот изверг с ней сделал? Бедная, бедная Зинаида! А ведь только вчера с ней виделись. Кто же знал, что в последний раз!.."
Увлечённая страшными фантазиями, Тихоновна сама не заметила, как оказалась в узком проулке, почти полностью заросшем двухметровой крапивой. Бабка остановилась, раздумывая, куда ей бежать дальше? Может мужа своего оповестить? Бывший, как - никак. Глухие голоса, доносившиеся из крапивы, ввели неугомонную старушку в ступор.
"Вот они где заховались... В крапиве. А милиция их, поди, в другом месте поджидает!"
Тихоновна решила броситься на поиски стражей порядка, но ноги не слушались. Они упрямо стояли на месте, словно издевались над своей хозяйкой. Бабка Нюра уже приготовилась прощаться с жизнью и разделить участь Зинаиды, когда из крапивы вылез здоровенный, а самое главное - незнакомый детина, и с интересом уставился на сухонькую старушку.
- Эй, мать, а где тут у вас магазин? - довольно вежливо поинтересовался детина и поскрёб заросший подбородок.
Тихоновна вздрогнула, пару секунд посмотрела на его здоровые ручищи, на небритую физиономию и вдруг, разобрала её неукротимая злоба на бандюгу этого нахального, на подельников его, потревоживших сонный покой их деревеньки, на гнусного убийцу Зинаиды и, за одно, на похитителя её драгоценных калош. Старушка нехорошо прищурилась, сжала трудовые кулачки и стала грозно наступать на мужика.
- Эт ты чаво задумал, супостат? - накинулась она на детину. Тот, не ожидая такой реакции от бабульки, попятился. Споткнувшись о торчавший из земли корень, он еле удержался на ногах, инстинктивно помахав руками. Воодушевлённая первым успехом, Тихоновна продолжила своё наступление, криком привлекая односельчан к месту происшествия. - Магазин тебе понадобилси? А чаво ты забыл в том магазине?! Водки захотел, что бы куролесить тут потом?! Старух пугать?! Девок портить?! Калоши красть?!
- Ты чего, старая? - опомнился детина. - Какие калоши?
- Какие?! - совсем разошлась баба Нюра. - Чёрные! Почти новые! Тридцать шестого размеру! С особой приметой!
- Какие у калош могут быть особые приметы? - опешил мужик, со страхом взирая на неадекватную старуху. Ведь только спросил, как до магазина дойти, а ему уже дело шьют! Да было бы что приличное, а то - калоши!
- Могуть! - всё больше распалялась Тихоновна, наступая на пятившегося в изумлении мужика. - Чаво я, своих калош, думаешь, не знаю?! Я их из сотни таких же найду! У меня клероза нету!
- Чего у тебя нет? - продолжал дуреть дядька, уже всерьёз опасаясь местной жительницы. И дёрнул же его чёрт обратиться именно к этой старухе! А вдруг, у них вся деревня тут того... с приветом?
- Я те покажу, как на беззащитных старух нападать! - между тем наседала на него Тихоновна, выпихивая пришлого мужика из проулка на главную улицу. Односельчане, привлечённые её криками, уже стягивались к месту событий, с любопытством разглядывая чужака. - Думаешь, напужал ты меня?! Испугалася я твоего виду?! А вот накоси, выкуси! - сунула она ему кукиш под нос. - Не на таковскую напал!
Видя донельзя рассерженную бабу Нюру, деревенский народ сменил любопытство на плохо скрываемую злобу. Мужики оттеснили баб за спины и плотнее сгрудились вокруг детины. Тот, оценив расклад сил, попытался призвать местное населению к разуму.
- Народ, вы чего? Чего задумали, а? Я ведь только спросил...
- Бей его! - сурово предложил пьяный в зюзю Валька Торопкин, и первый замахнулся на незваного гостя полупустой бутылкой с сивухой.
- Милиция! - заголосил мужик, с ужасом глядя на суровых жителей Холодных ключей. - Убивают!
- Ты ещё крикни: "Насилуют!" - посоветовал кто-то из толпы.
- Люди добрые, вы чё?! - мужик обвёл толпу полоумным взглядом.
- Тихоновна, - обратился к старушке бригадир механизаторов Пал Палыч, серьёзный, малопьющий мужчина, - что он тебе сделал?
- Мне-то ничего, - зло ответила бабка, обходя, на всякий случай, подозрительного типа подальше, - а вот Зинаиду один из его банды убил недавно!
- Чё? - подавился воздухом детина.
- Ой, мамонька! Да что ж такое делается! - заголосили деревенские бабы.
- Как убил?! - усомнился Пал Палыч.
- Своими глазами сапоги в кровище видела! - продолжала пугать односельчан баба Нюра. - Ходит по горнице, деньги ищет!
- Ах ты, гад! - снова полез в драку Валька. - Да я тебе за тётку Зину, знаешь, что сделаю! Я тебя... - Пал Палыч успел схватить пьяного Торопкина за полу пиджака, иначе улетел бы яростный мститель в самую гущу крапивы. - Я тебя... - продолжал он биться в крепких руках механизатора раненой мухой, грозя грязным кулаком ближайшему сараю.
- Что здесь происходит? - раздался начальственный голос участкового, и сам Витюня Подсолнухов протиснулся к месту происшествия.
- Вот, Анна Тихоновна преступника задержала, - доложил обстановку Пал Палыч и ткнул пальцем в детину.
- Документы предъявите, пожалуйста, - вежливо, и очень настойчиво попросил участковый.
- Так они у бригадира, - попытался отговориться мужик, - я сейчас его позову.
- Стоять! - грозно скомандовал Витюня. - Как зовут бригадира?
- Так это... - замялся вдруг чужак. Глаза его беспомощно забегали, он весь как-то сжался и выдавил: - Арсен.
- Арсен, говорите. Угу. А фамилия его случайно не Амбарцумян?
- Не помню, - пробубнил детина, - я их фамилии плохо запоминаю.
- Клероз! - поставила диагноз Тихоновна. Бабы согласно закивали.
Участковый, тем временем, послал Пал Палыча на разведку в заросли крапивы. Механизатор вернулся через минуту, доложив, что люди там были, но ушли. Неизвестных было как минимум два человека. В крапиве они явно что-то искали. Наблюдаются следы копки.
- Спугнула ты их, Тихоновна, - констатировал Пал Палыч.
- Пройдёмте, гражданин, - официальным тоном заявил Витюня и широким жестом пригласил чужака в милицейский УАЗик.
Дальнейшее произошло в считанные секунды. Никто из деревенских не успел ничего предпринять, многие даже понять ничего не успели. Детина, вроде бы послушно, даже обречённо пошёл к машине, потом в два невероятных прыжка достиг её, прыгнул на место водителя, завёл мотор и рванул с места, взбивая колёсами столб пыли. Молодой участковый от такого нахальства задержанного застыл столбом, лишь глазами, не поворачивая головы, следил за побегом. Машина проехала метров сто и резко затормозила. Детина, конечно, был парнем рисковым, но, отнюдь, не камикадзе. На таран сенокосилки он не решился. Новая, тёмно - зелёного цвета, сельхозтехника плавно выплывала из-за пригорка, заполняя собой всю проезжую часть. За штурвалом гордо восседал старший сын Пал Палыча, Сергунька. Он остановил свой агрегат, с интересом разглядывая односельчан.
- Это что за торжественная встреча? - осведомился он у отца. - А хлеб - соль где?
- Не, это мы тут преступника вяжем, - пояснил ему Пал Палыч. - Ты проезжай, не создавай пробок.
Подсолнухов, тем временем, уже заталкивал детину на заднее сидение машины. Тот вяло сопротивлялся, что-то бубня себе под нос.
- Палыч, помоги отконвоировать, - позвал он механизатора. - И ты, Анна Тихоновна, садись. Ты у нас теперь главный свидетель по делу.
- Ага, - баба Нюра подхватилась и шустро взобралась на первое сидение УАЗика.
- Первый, - докладывал по рации Подсолнухов, - один задержан. Ещё один или двое скрылись, - рация что-то неразборчиво прошипела, участковый кивнул, - Слушаюсь!
- No сomments, баба Нюра, - ответил милиционер и озорно подмигнул старушке.
- Чаво?
Бригада милиционеров, присланная из района, выполнила поставленную перед ними задачу. Расхитители государственной собственности были арестованы, вот только с вещественными доказательствами было плохо. Двоих подельников детины задержали ДПСники при выезде на трассу. В багажнике белой "Нивы" нашлись две сапёрные лопатки со следами грунта, но доказать, что копали именно в крапиве, было затруднительно.
Главный, он же бригадир, в банде, называемый всеми Арсеном, на поверку оказался Ефимом Шнайдером.
Ушлый последователь Остапа Бендера, Фима искал лёгких денег, стараясь по минимуму нарушать закон. О наличии в этих краях заброшенного правительственного кабеля связи он узнал от своего отца, когда-то участвующего в его прокладке. Будучи солдатом Советской Армии, Миша Шнайдер тянул толстенный, как удав, бронированный телефонный кабель по полям и весям родины, соединяя столицу с тогда ещё Ленинградом. Сыну этот эпизод своей жизни он рассказал между делом, вспомнив приблизительные ориентиры канала. Одним из таких ориентиров и была деревня Холодные ключи. Прикинув стоимость меди и алюминия, которые можно было добыть, Ефим купил поддельный паспорт, взял в аренду аппаратуру, сколотил бригаду из двух человек и отправился на разведку. Миссия провалилась благодаря бдительности (а скорее, встрёпанному состоянию) бабы Нюры.
Арестованных увезли в район. Довольный участковый и главная свидетельница сидели на лавочке у административного здания и вели неспешную беседу. Тема была всё та же - чужие в деревне.
- Погодь, - Тихоновна упёрлась глазками в разомлевшего на солнышке Витюню, - выходит, вы знали, что енти бандюги к нам заявятся?
- Ну, была такая разработка, - нехотя признался участковый и погрозил догадливой старушке пальцем.
- Так значитца, ентот кабель ещё используется, - продолжила излагать свои мысли баба Нюра. - Витюнь, так они чаво, шпиёны?
- Не-ет, они его, кабель то есть, откопать хотели да в металлоприёмку сдать. Связь государственную нарушить хотели! Как такое допустить можно?!
- Вот не слушаешь ты меня, милок, а я сердцем чую, что енто были самые настоящие американские шпиёны!
- Да с чего ты взяла, баба Нюра?
- А с того, что он по матушке не ругалси! - выдала убойный аргумент Тихоновна. - Не умеють американские шпиёны ругатьси по-нашему! Помяни моё слово!
- Скажешь тоже... Их там, в спецшколах всему учат. И ругаться, наверное...
- Погодь, - встрепенулась вдруг старушка, - а с Зинаидой как же? Кто-то ведь её убил?!
Она вскочила со скамейки и посеменила по улице к дому Зинаиды.
- Баба Нюра, - окрикнул её участковый, - на машине давай подвезу!
Влетев во двор, баба Нюра и Подсолнухов узрели живую - здоровую Зинаиду, выходившую на крыльцо.
- О, Тихоновна, - обрадовалась несостоявшаяся покойница, - ты за калошами пришла?
- За какими калошами? - набросилась на неё старушка. - А-а, ну да, за ними. А ты живая?
- Живая, - Зинаида недоверчиво посмотрела на своих посетителей, - от ушей ещё никто ведь не помирал.
- От каких ушей? - не поняла баба Нюра.
- Так отит же у меня. Сама вчера говорила! Кто из нас фельдшер, ты или я? Не помнишь, что ли?
- Помню, - неуверенно ответила Тихоновна. - Вчерась приходила к нам... А-а, так ты же капли от ушей брала!
- От, молодец! Мне бы такую память! - язвительно высказалась Зинаида. - Ладно, давай калошами меняться. А то я вчера в темноте твои обула. Как не заметила что малы, сама не понимаю. Видать, уши так болели, что не до ног было. А сегодня утром гляжу - не мои калоши. Хотела к тебе с самого утра пойти, а обуть нечего! Сапоги новые примерила, да куда ж по жаре в сапогах. А потом сериал начался...
- Так енто ты в сапогах по дому разгуливала? - поразилась баба Нюра. - А что дверь не отворила, когда я стучала?
- Так у меня уши ватой заткнуты были, ты мне сама велела! - опешила Зинаида.
- И правильно, - наставительным тоном изрекла Тихоновна, - уши беречь надыть! И ноги беречь! Слышь, Зинаида, а почему у тебя сапоги в кровище?
- В какой кровище? - всплеснула руками та и недоумённо посмотрела на молчавшего участкового. Мол, с бабкой всё в порядке?
- Пятна бурые, - пояснил Подсолнухов.
- Так это... как их, - потёрла переносицу Зинаида, - ну, для разведчиков, чтоб по кустам прятаться.
Глаза бабы Нюры от такого объяснения округлились. Она многозначительно посмотрела на участкового, мотнула головой в сторону оврага и вопросительно кивнула. Подсолнухов укоризненно покачал своей рыжей головой.
- Это просто обычные резиновые сапоги с камуфляжной расцветкой. В районе на рынке таких полно!
- Точно, не шпиёнские? - продолжала настаивать на своей версии Тихоновна.
- Точно. Забирай свои калоши, да давай я тебя домой отвезу, - усмехнулся участковый.
- Не-е, не надыть. Я тут по овражку спущусь, - отказалась от заманчивого предложения старушка.
Вскрик Тихоновны, раздавшийся со стороны оврага заставил вздрогнуть бравого участкового, только намеревавшегося сесть в свой УАЗик. Что ещё могло случиться с неугомонной старухой? Виктор бросился к Песчанке, не разбирая дороги. Перепрыгнул через кусты, проехался на пятой точке по песчаной осыпи, продрался через заросли лопухов... Баба Нюра на коленках сидела посредине мостика и что-то пыталась нащупать в речке. Юбка её полоскалась в воде, но старушка не обращала на это никакого внимания.
- Анна Тихоновна, - прямо-таки взмолился Подсолнухов, - баба Нюра, ну что ещё случилось?! Чего ты кричала?
- Да, оступилася я, сам не кричи! Я тут чёй-то нашла, кажися. Глянь!
Участковый сел рядом с бабкой на шаткие мостки и сунул руку в воду.
Парень аккуратно вытягивал из воды большой, упакованный в герметичный мешок, ящик. Открыв клапаны, он заглянул внутрь и присвистнул.
- Чаво там? - нетерпеливо топталась рядом старушка.
- Аппаратура, - прошептал участковый, - закопать не успели, в воду спрятали...
- Шпиёнская! - безапелляционно заявила баба Нюра. - А ты меня слухать не хотел.
- Прибор тут какой-то навороченный. Разобраться надо, отпечатки пальцев снять, - озадаченно произнёс Подсолнухов. - Анна Тихоновна, ты это, никому пока не говори.
- Могила! - шёпотом пообещала та и перекрестилась.
- Ага. Я сейчас машину подгоню, а ты тут покарауль.
- Действуй, Витюня!
Преисполненная гордости за личную сопричастность к произошедшим событиям, баба Нюра доковыляла домой. Её даже не расстроили испорченные калоши. Левый разорвался как раз по месту, прожжённому угольком, и держался на ноге на честном слове. Подошву правого она продырявила, борясь со скользкими мостками и наткнувшись на какой-то сучок. Чего горевать, если дома где-то лежат совсем новые, ещё пахнущие резиной, калоши.
Тихоновна вошла в горницу и узрела мужа, всё так же читающего "Социалку". Лицо его прямо-таки сияло плохо скрываемой гордостью.
- Пока ты, мать, неизвестно где моталась, - кинул он на жену многообещающий взгляд, - я все твои нычки нашёл!
Он картинно опустил газету и на столе, перед Тихоновной нарисовалась кучка вещей, когда-то убранных подальше... Газовый платочек, привезённый Петровичем из столицы лет тридцать назад. Красивый, но такой колючий, что Нюра спрятала его в учебник сына по ботанике за пятый класс, надеясь, что мало кому придёт в голову его перечитывать. Те самые, новые калоши, ночник в виде водяной лилии, кошка - копилка, мужские носки, похоже не ношенные, горсть советской мелочи, прикрытая мятой трёхрублёвкой (видно из копилки) и непочатая бутылка водки "Пшеничная".
- Ну-у? - многозначительно поинтересовался Петрович.
- Чаво, ну? Калоши где сыскал? - баба Нюра подошла к столу и более внимательно рассмотрела мужнины находки.
- Так, в шифоньерке, - важно заявил дед.
- У-у-у. Так енто ты их туды и запрятал! - обличающим тоном возвестила старушка. - Я, отродясь, обувь в шифоньерку на клала!
- Можа и я, - согласился Петрович. - Носки вот себе сыскал.
- И пузырь с водкой, - съязвила жена. - Этоть, сколько же ей лет? Поди, с Васькиной свадьбы стоить.
- Можа и со свадьбы, - снова согласился дед. - Я лопухи на ней настою В этом году на меже знатные лопухи уродились.
- Да ты, старый, лучше меня фелшером стал! А я, лучше тебя... - Тихоновна осеклась на полуслове и, пока муж не поинтересовался, что же такого она не договорила, стала прибирать найденные вещи.
Петрович, на её счастье, не обратил на заминку никакого внимания, взял носки и понёс их в соседнюю комнату. В шифоньере он аккуратно сложил носки на полочку, потом, не удержавшись, открыл большое отделение, где весели на плечиках вещи, ласково погладил свой парадно - выходной мундир, мышастого цвета, полюбовался на погоны младшего лейтенанта.
- А есть ещё порох в пороховницах! - гордо произнёс ветеран министерства внутренних дел.
В соседней комнате, усиленно слюня огрызок химического карандаша, Тихоновна выводила на белых ещё стельках новых калош: "Баба Нюра".
Деревня Холодные ключи бурлила, как закипающий котёл. И в избах, и на улице, возбуждённые жители рассказывали друг другу жуткие истории про захват террористами заложников, число которых от рассказа к рассказу росло в геометрической прогрессии, про горы трупов, про изнасилованных девиц и не только. Центральной фигурой везде фигурировала баба Нюра, остальные действующие лица зависели от фантазии рассказчика. Сплетники божились и спорили. Некоторые, особо ретивые, даже прибегали к дому Тихоновны, но зайти так и не решались, поминая прежнюю профессию её мужа. Отсутствие похоронных воплей из избы несколько остужало пыл спорщиков, но, удаляясь от дома главной свидетельницы, они вновь начинали приписывать свои выдумки реальным событиям. Более - менее спокойным оазисом в море сплетен, был дом участкового Подсолнухова. Его жители тоже старались не беспокоить и с расспросами не лезли. Власть всё-таки! Лишь, полностью оприходовавший бутылку сивухи Валька Торопкин слёзно всхлипывал на завалинке дома Витюни о безвременно почившей тётке Зинаиде, неумело крестясь на её привидение.