Гордеев Петр Александрович
Загробный выходец или приключения Перикла

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Школа кожевенного мастерства: сумки, ремни своими руками Типография Новый формат: Издать свою книгу
 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    Попавший в рабство древнегреческий спортсмен из Херсонеса Таврического борется за свободу и жизнь, которая много раз висит на волоске. Он прославится как выдающийся кулачный боец. Его лишат звания чемпиона, но это вызовет у него не огорчение, а удовлетворение.
  1
  
   С полсотни рабов трудились в имении богатого мегалополитанского землевладельца Доркона. Значительная часть территории поместья была очищена от множества камней и не один год уже обрабатывалась. Рабы сейчас вскапывали ее. Но не меньше трети участка усадьбы еще изобиловала камнями. Здесь невольники кирками выковыривали их. Другие эти камни относили к ограде, опоясывающей все имение, туда, где она была особенно низкой, и достраивали ее. Ни один из работников поместья Доркона не выглядел изможденным. Напротив, все они были, как на подбор, крепкие, мускулистые. Одежду их составляли только набедренные повязки. На ногах блестели бронзовые кандалы, которыми невольники позвякивали, передвигаясь.
   Вдруг один раб, рослый, с крупной густо заросшей черными волосами головой безжизненно повалился на землю. К нему сразу подскочил надсмотрщик, сухощавый мужчина в солдатской хламиде, широкополой дорожной шляпе, петазе, с коротким мечом на боку и бичом в руке. (Примечание: хламида -- одежда в виде широкого плаща, покрывающего со всех сторон тело. Эта накидка застегивалась на плече булавкой или брошью, или специальной застежкой, называвшейся фибулой. Носилась солдатами, охотниками, просто бедняками, не имеющими возможности приобрести более дорогое платье). Он принялся избивать упавшего. Тот, однако, совершенно не реагировал на удары. Подошел другой надсмотрщик, одетый совершенно также, как и первый, и сказал:
   - Да уймись ты, Геппарин. Не видишь что ли - сдох он... Хороший раб был. Думаю, вполне заработал себе на похороны... Хозяин, конечно, велит похоронить его... А вас бездельники, - рявкнул он насмешливо-угрожающим голосом стоявшим поблизости рабам, - пока работать не научитесь, никто хоронить не собирается. Так и будете веки-вечные по берегу реки скитаться. (Примечание: древние греки верили, что души умерших людей перевозит в Аид, царство мертвых, на лодке Хорон, что души тех, кого не похоронили, он не берет в лодку, и им приходится вечно скитаться по берегам реки Стикс, окружающей Аид ).
   - А ну, работайте! Что рты разинули?! - прикрикнул на рабов Геппарин. Те, невольно прекратившие работать и глядевшие на сцену избиения умершего товарища, содрогнулись при крике надсмотрщика и продолжили работу.
   Двое из них по приказу надзирателя, взяв труп за руки, за ноги, понесли его в ту часть имения, где виднелись постройки.
   Видимо, смерть раба, сердце которого не выдержало непосильного труда, убедила надсмотрщиков, что невольники все же тратят немало сил на работу. Это несколько смягчило их строгость к ним, и они даже позволили сейчас рабам небольшой внеочередной отдых.
   Каждый невольник сел там, где работал.
   Перикл, молодой мужчина, с красивым лицом эллинского типа, сероглазый, со слипшимися от пота темно-русыми волосами и черной курчавой бородой, выронил из обессилевших рук кирку. Немного постояв и отдышавшись, устало опустился на землю.
   К нему подошел его друг Маза. Он был мидиец родом и имел типичную азиатскую внешность. Сел рядом. Сказал, довольно неплохо владея одним из азиатских диалектов греческого языка:
   - Нет уж, лучше все-таки прежний хозяин был, Демад. Кормил плохо. Но хоть по праздникам, вашим эллинским, не заставлял работать.
   - А по мне, уж лучше каждый день работать, но есть хорошо. Доркон ячменную кашу с бобами дает даже, когда работы особенно много. Правда..., правда, в праздники грех работать. Но этот грех на нем, на Дорконе. Пусть его боги накажут.
   - Вот что, Перикл, -- заговорил шепотом Маза, после того, как с опаской огляделся вокруг. - Вот что, завтра ночью во что бы то ни стало постарайся в нашей лачуге ночевать.
   - Да ты что?! У вас лачуга самая маленькая. Где я там место найду? И с какой стати? Уж ты не из тех ли, кто дары Эрота любит?! Но я..." (Примечание: древние греки считали бога Эрота покровителем однополых мужских связей).
   - Нет, конечно. И в мыслях такого нет. Не для этого, конечно.
   - А для чего?
   Маза опять с опаской огляделся и заговорил еще тише: - Если все хорошо выйдет, завтра ночью на свободе будем.
   - На свободе?! - чуть не воскликнул Перикл, но все же сказал тоже шепотом, ибо успел сообразить, что нельзя допустить, чтоб кто-то их услышал. От волнения у него сразу забилось учащенно сердце. Он тоже огляделся с опаской. Облегченно вздохнул - другие сидели не так близко, чтобы расслышать шепот.
   - Но как, как же мы сможем вырваться на свободу? -- спросил он. - Это невозможно.
   -- Нам один стражник поможет. Он сам подошел ко мне и предложил помочь. Говорит, сочувствует нам очень. Поэтому помочь хочет. Говорит, завтра ночью в караул заступает. И когда будет его стража, тогда поможет нам бежать. (Примечание: ночь в античные времена делилась на три части, которые назывались "стражами"). И никакой платы не просит. Да и что взять с нас?
   -- Но это просто чудо. Нет, не может быть. Тут что-то не так. Что-то уж очень подозрительно - стражник сам предлагает. И без всякой платы. Не верю я ему.
   -- Да и я тоже, -- вздохнул и поник головой Маза.
   -- Но ведь всякое бывает, -- Периклу так хотелось поверить в чудо.
   -- Вдруг мы такой прекрасный шанс упустим.
   -- И я тоже так думаю. Слушай, Перикл, ведь, наверное, не все стражники плохие.
   - Наверное, да - они же тоже люди.
   - Конечно, есть и хорошие.
   -- Но чтоб такие хорошие....
   -- Но послушай, Перикл, я в толк не возьму зачем ему нас обманывать? Какая выгода?
   -- Да и я тоже не пойму, какая ему польза от этого светит. Может, он, и вправду, помочь нам хочет. А точнее, не он, а божество какое-то. Его руками поможет нам. Ведь сколько мы молились богам. Может, услышал кто-то молитвы наши.
   -- Надо рискнуть, Перикл.
   -- Я тоже так думаю. Если божество заставляет стражника помочь нам, значит, все хорошо будет. Если боги захотят, они что угодно могут сделать.
   -- Так что, когда завтра нас по лачугам загонять будут, не забудь - приходи.
   -- Конечно, приду.
  
  2
  
   В восточной крайней части поместья возвышалось двухэтажное здание с белыми оштукатуренными стенами под черепичной крышей. Это был загородный дом Доркона. Несколько в отдалении от него находились коричневые, неприглядные на вид постройки из сырцового кирпича. То были загоны для коз, волов, ослов, склады всевозможного инвентаря, хранилище зерна и т.п. Отдельной группой стояли, очень отличаясь от них, небольшие дома с серыми остро-бугристыми стенами из дикого камня -- жилища рабов. Дом, в который Маза пригласил Перикла, был действительно самым маленьким в этой группе строений: в нем могли разместиться только пять человек.
   На другой день Перикл, как и обещал, пришел туда после ужина. Сокамерников Мазы, конечно, не очень бы обрадовала перспектива делить кров еще с одним человеком, но они уже знали чем вызвано появление здесь Перикла.
   Надсмотрщик захлопнул дверь и задвинул засов снаружи. Все здесь погрузилось в темноту, рассеиваемую слегка светом, проникающим сквозь пять небольших вентиляционных отверстий, заменявших окна. Они представляли собой обычные пустые промежутки между камнями. Были величиной в два-три кулака. Отверстия эти сверкали дневным, а точнее, вечерним светом корявыми пятнами под самым потолком.
   Шаги удаляющегося надсмотрщика стихли. Собравшиеся бежать рабы стали живо обсуждать план побега. Говорили почти шепотом. Одни - потому, что боялись, что кто-нибудь услышит за стенами: вентиляционные отверстия позволяли достаточно хорошо слышать говорящих внутри дома. Другие не опасались этого, но все равно невольно понижали голос, ибо страшились говорить громче о том, о чем раньше могли позволить себе только думать.
   У сокамерников Мазы тоже вызвали немалое подозрение предложение стражника рабам бежать и обещание содействовать в этом. Но, в конце концов, и в их рассуждениях взяло верх предположение, что некое божество сжалилось над ними и собирается помочь им руками охранника.
   Время от времени слышались шаги часового, обходящего вверенный ему пост. Ночной караул состоял из трех смен. Часовые несли службу подвое. Они поочередно ходили между домами, в которых содержались рабы, внимательно прислушиваясь и поглядывая на двери, чтобы вовремя пресечь попытку побега. Пока один совершал обход, второй сидел у костра около дома, где отдыхали другие стражники. Не забывали караульные, конечно, охранять и остальную часть усадьбы, но группа рабских жилищ была под их особенно бдительным наблюдением.
   Собравшиеся бежать полагали, что предложивший помощь стражник во время своего очередного обхода выпустит их из камеры: у него было достаточно возможности проделать это незаметно для напарника - соседние строения загораживали от его взгляда дом, откуда должен совершиться побег, а если не удастся все сделать совершенно бесшумно, то треск сучьев в костре мог помешать услышать подозрительные звуки.
   Обычно после продолжительного изнурительного дня рабы, придя в камеру, падали на густо устланный сухой травой пол и сразу засыпали. Те, кто находился под кровом этого узилища, не испытывали сейчас ни малейшего желания сна. Они продолжали обсуждать детали предполагаемого побега. Никто не обмолвился и словом о том, какая страшная кара ждет их в случае поимки, но каждый, не переставая думал об этом.
   Из вентиляционных отверстий стал струиться уже совсем тусклый свет ночного неба. Теперь Перикл и его товарищи слышали приближающиеся шаги стражника каждый раз все с большим волнением, думая, что именно сейчас произойдет то, чего они так ждут и чего так страшатся.
   Но неимоверная усталость делала свое дело, и вот уже трое заснули. Остальные находились в состоянии, близком к этому.
   В очередной раз Перикл сквозь дрему услышал шаги. И снова подумал: "Вот сейчас...". Сонливости как ни бывало. Приблизившись, шаги стали удаляться. "Значит, не сейчас", - с огорчением вздохнул он, но в то же время испытал облегчение. Шаги снова стали приближаться. Послышался говор. "Они вдвоем идут. Почему? Они же всегда по одному ходят, - но тут же вспомнил: - впрочем, иногда и вдвоем. Значит, опять не сейчас, раз вдвоем ".
   Шаги уже совсем рядом. "Вот здесь", - произнес один из стражников. В вентиляционных отверстиях и щелях двери засверкал оранжевый свет факела. По каменным стенам внутри узилища забегали большие оранжевые пятна. Они осветили и людей. Перикл увидел, что никто уже не спит: все сидят, как и он, прислушиваясь.
   Шаги уже были за дверью. Свет в отверстиях стал ярче. Затем сделался тусклее, а потом снова вспыхнул. "Ну, что здесь? Да нет, ты ошибся", - сказал другой голос. Вдруг рабы явственно услышали глухой звук, похожий на звук удара. Что-то тяжелое упало за дверью. Свет в вентиляционных отверстиях и щелях между досками двери почти погас. Через несколько мгновений послышались кряхтенье и возня. Но вскоре все стихло.
   - Что это? - одновременно спросил каждый раб.
   Дверь открылась. В просвете прямоугольного проема стоял высокий широкоплечий силуэт. Справа снизу исходил слабый оранжевый свет. Наверное, на земле лежал угасающий не видный за стеною факел. Но привыкшим к темноте глазам свет его казался достаточно ярким. Рабы хорошо увидели лежащего на земле за силуэтом стражника человека, далее - каменную ограду. Над нею чернело небо. Стоящая за порогом фигура была сильно затемнена спереди.
   - Выходите, - сказал очень тихо стражник. Никто не обратил внимания на то, что правую руку он почему-то держит за спиною.
   Первым шагнул за порог Маза. И сразу вскричал, как от боли. "Да он что, сдурел?! Орет!" - воскликнул мысленно Перикл. Вдруг его товарищ упал вначале на колени, а затем повалился на бок. Над ним стоял стражник с обнаженным коротким мечом в руке, с которого капало что-то черное. "Кровь! У него меч в крови!" - снова мысленно вскричал Перикл.
   - Он убил его! - выдохнули хрипло одновременно рабы, охваченные ужасом. Никто, конечно, не имел теперь ни малейшего желания выйти из дома. Да стражник и не приглашал больше. Он захлопнул дверь и запер ее, лязгнув засовом. Проделал это, казалось, нарочито громко. Затем стал усиленно дуть на что-то. "Хочет, наверное, факел опять разжечь побольше", - понял Перикл. И правда, вскоре снова ярко засветились вентиляционные отверстия в стене и щели в двери, за которой стоял караульный.
   - Стража! Стража! К оружию! Все сюда! Все сюда! Рабский бунт! - вдруг к ужасу находящихся в камере закричал он.
   Довольно скоро за стенами послышались шаги и голоса:
   - Что случилось?!
   - Рабы?!
   - Бунт?!
   - Бежали?!
   - А Каллепид почему лежит?! Они его убили?!
   - Неужели убили?! Вот сволочи! Мало мы их били!
   - Да, убили Каллепида, гады, - ответил голос, который звучал до того, как сюда подошли другие стражники. - Он обход делал. Я вдруг слышу звуки какие-то странные. Как вроде кто-то кого душит. Подбегаю, смотрю: рабы -- на нем, душат его. Ну, я их обратно загнал. Одного прикончил. Гляжу - Каллепид-то не дышит. Помер. Убили его. Ух, гады!
   - Ну, ты молодец, Сафрониск, - сказал кто-то и затем загалдело сразу несколько голосов.
   Наши несостоявшиеся беглецы и оцепенели, и окаменели.
   - Ну-ка, что здесь происходит?! Что случилось? - узнали они голос управляющего имением.
   Сафрониск повторил свою лживую версию подстроенного им происшествия.
   - Ты -- молодец. Доложу хозяину. Будет тебе награда. Драхм двадцать даст. Может, больше, - сказал управляющий.
   Конечно, Сафрониск был очень рад обещанной награде, но куда больше обрадовался полученной возможности не отдавать долг, гораздо больший, чем ожидаемое вознаграждение. Он мог расплатиться с Каллепидом, которому сильно проигрался в кости, но пришлось бы расстаться с большей частью сбережений за шесть лет. Просил скостить долг. Каллепид наотрез отказался. Тогда Сафрониск пригрозил, что вообще ничего не даст ему. Эта угроза возмутила не только Каллепида, но и очевидцев большого проигрыша Сафрониска - других стражников. Надо заметить, что уже в те времена среди любителей азартных игр сложились строгие правила, в соответствии с которыми долг нужно было отдавать непременно, и существовали суровые способы выбивать его. О них напомнили Каллепиду постоянные партнеры игры в кости. Они хорошо знали, что он отнюдь не беден.
   В голове Сафрониска сложился коварный план. Он нарочно напросился караулить ночью в одну смену с Каллепидом. Отправившись в очередной свой обход, вскоре вернулся и сообщил напарнику, что слышал звуки, какие бывают, когда стараются открыть дверь. В подобных случаях на обход шли часовые вдвоем. Сафрониск привел Каллепида туда, где с нетерпением ожидали обманутые им рабы. Он не случайно выбрал именно их жилище: происходящее около него за более высокими ближними строениями не мог увидеть случайный очевидец из окна второго этажа господского дома, выглядывающего из-за крыш. Нельзя было увидеть и со стороны соседнего поместья, потому что рядом проходила каменная ограда, особенно высокая в этом месте.
   Когда Каллепид подошел к двери и стал рассматривать ее, ища следы, указывающие на попытку взлома ее или распиливания засова пилкой, вставленной сквозь щель между дверью и балкой косяка, Сафрониск находился сзади него. Он нанес ему сильный удар кулаком по затылку. Оглушенный стражник упал навзничь. Напарник бросил факел, оседлал лежащего и быстро задушил его. Сделать это было нетрудно, потому что потерявший сознание не мог сопротивляться. Затем злоумышленник встал, поднял с земли затухающий факел, раздул на нем огонь и поднял по тревоге стражу. Что было потом, мы уже знаем.
   - Выведите этих негодяев и забейте их в колодки, - приказал управляющий. - А то, боюсь, как бы они не передушили друг друга, чтобы казни избежать. Завтра утром все рабы на работу пойдут - пусть видят позор их.
   Около хоз-двора находилась небольшая площадка, которая играла значительную роль в жизни усадьбы. Называлась она "экзекуторская". Предназначалась для того, чтобы держать в повиновении рабов, отбивать у них всякое желание совершить побег. Здесь были разного рода колодки, столб для привязывания к нему истязуемого кнутом человека, перекладина для подвешивания за кисти рук, которая использовалась и как висилица. Оборудованное подобным образом место имелось очень во многих рабовладельческих хозяйствах. Сюда привели наших несостоявшихся беглецов и забили их в колодки.
  
  3
  
   Утром прискакал на коне из Мегалополя, который находился в восьми стадиях отсюда - Доркон. (Примечания: Мегалополь - город, находившийся на юге полуострова Пелопоннес. Стадий - древнегреческая мера длины, равная 192 метрам). Грузный, крупный, да и не молодой уже, хозяин поместья, кряхтя, слез не без труда с коня. Слуга подхватил за узды крепкого красивого жеребца и повел в стойло. Против ожидания забитых в колодки рабов Доркон не обрушился на них с бранью и побоями, а лишь, укоризненно взглянув, сказал:
   - Да, жаль...
   Рабы несказанно обрадовались. У них появилась надежда. Неужели, и правда, Доркону жалко их?! А вдруг он пощадит их. Они хотели воззвать к его доброте, но он тут же пояснил, что имеет ввиду:
   - Да не вас жаль. Вас что жалеть? Сами виноваты. Свое получите. Мне руки ваши рабочие жаль. Страдная пора, а я шесть рабов потерял. Придется нанимать работников. Это не выгодно. А рабов сейчас не купишь. Дорого очень. Войны давно не было -- рабов мало продается. Вот и подорожали сильно.
   Все же у провинившихся появилась надежда, пусть и ничтожная, на то, что экономные соображения все же возьмут верх над желанием казнить их. Они принялись молить Доркона о пощаде. Клялись, что будут теперь с необычайным усердием трудиться на него - за двоих, за троих каждый. Лишь бы не карал их лютой смертью.
   - Я бы, конечно, охотно сохранил вам жизнь - мне работники сейчас, ой, как нужны. Да не могу. Есть обычай казнить таких тварей, как вы, и казнить как разбойников, - ответил им Доркон. -- Не могу пойти против этого обычая. Меня люди не поймут. Друзья отвернуться. Все боятся, как бы и у них рабы в бега не подались. А если один простит, другой простит, рабы быстро распустятся. Ничего бояться не будут. Тогда не совладать нам с ними. А вы к тому же еще стражника убили. Таких вообще никогда не прощают.
   - Не убивали мы его! Не убивали! Его твой стражник убил! Мы же все слышали за стеной! - кричали рабы.
   - Ну, сейчас вы, конечно, что угодно придумаете. Лишь бы от себя вину отвести. Лучше молчите! Не раздражайте меня своей ложью. А то еще хуже будет. Завтра умрете. Сами виноваты. Живодер завтра придет. Сегодня вам повезло - у него нынче работы много. Так что денечек еще поживете. Ух, поганцы, - сказал Доркон, повернулся и пошел в дом.
   Приговоренные хозяином рабы до жгучей боли в душе позавидовали Мазе, смерть которого была быстрой.
  
  
   Утром следующего дня пришла целая толпа людей, желающих посмотреть на казнь. Заметим, что сюда не поленились прийти из других усадеб и даже из города лишь те, кто способен находить для себя в таких зрелищах развлечение. Их было так много, что Доркон не хотел даже всех пускать в свое огороженное каменной оградой имение. Когда вошли человек пятьдесят, по его приказу рабы закрыли ворота.
   Из-за ограды раздались возмущенные голоса:
   - Да мы что, зря топали сюда?! Ну ты и жестокий, Доркон - не пускаешь на казнь посмотреть! Почему?! Ведь знаешь, что мы из города пришли! Ты не можешь нас не пустить! Мы тоже хотим посмотреть! Чем мы хуже других!
   - Да много вас слишком! Что, моя усадьба площадь вам что ли?! Там, около "экзекуторской" мало места для зрителей. С одной стороны - постройки, с другой - земля уже, возделанная, подступает близко. Рабы трудились, а вы потопчете, - отвечал Доркон.
   - Да пусть и потопчем - рабы снова вскопают!
   - Да им вон сколько копать еще. И так из сил выбиваются, - указал рукой в глубь своего имения Доркон. Он так разозлил людей своим нежеланием пускать их, что посыпались угрозы ворваться в его усадьбу и все перетоптать. Некоторые уже стали перебираться через ограду. Хозяин в свою очередь пригрозил судом, но все же поспешил впустить всех желающих посмотреть казнь.
   Пришедшие разместились около экзекуторской площадки. Не обошлось без ругани и толкотни. Сзади стоящие убедили впереди стоящих сесть на землю, чтобы не загораживать вид. Конечно, самые хорошие зрительские места в назидательных целях Доркон отвел своим рабам. Не поскупился даже на время казни освободить их от работы.
   Палач и его два дюжих помощника уже были здесь. Последние разложили и поставили на середине площадки специальные приспособления и инструменты своего жуткого ремесла. Один вид их уже вселял в людей страх. Приговоренных же к казни рабов он лишил последних остатков присутствия духа. Столь же сильное впечатление производила и одежда палача и его помощников, покрытая пятнами засохшей крови.
   - Ну что, Ферекид, давай начинай что ли, - сказал Доркон палачу и добавил, рассмеявшись: - давай постарайся - чтоб их не только в нашем, а и в других городах слышно было.
   - Об этом ты можешь не просить меня - свое дело знаю, - усмехнулся Ферекид и кивнул своим помощникам.
   Те пошли к приговоренным рабам. Похожие на столы колодки, в которые они были забиты, располагались в ряд на краю площадки. Обреченные целые сутки мучились, сидя в них, но как только увидели палача, сразу перестали ощущать боль в зажатых конечностях. Да они бы согласились хоть всю жизнь сидеть так, лишь бы их не казнили.
   Увидев приближающихся слуг палача, Перикл почувствовал, как у него волосы зашевелились от ужаса. Но начали не с него, а с галата Оркилса, крайнего в ряду, справа. Его освободили из колодки и, как он ни кричал, как ни умолял пощадить, как ни сопротивлялся, его отвели к палачу. Перикл испытал облегчение от того, что не с него начали, но облегчение это продолжалось лишь мгновение, ибо он знал, что казни не избежать, что уже скоро предстоит умереть в невыносимых муках.
   Как только обреченного отдали в руки палачу, Перикл опустил взор, не в силах глядеть на то, что будет происходить в дальнейшем. Когда раздались душераздирающие вопли, он зажмурил глаза. Заткнул бы уши, если бы руки не были стиснуты в колодке.
   Крики боли ослабевали. Вот крики перешли в стоны. Когда стоны были еще громкими, они вдруг оборвались. И наступила зловещая тишина, гробовая тишина. Перикл понял, что Оркилс отмучился - смерть приняла его в свои спасительные объятия. О, как он позавидовал ему, ведь тот освободился уже и от рабства, и от жесточайшего страха, и от невыносимой боли. Смерть Перикла уже ничуть не страшила. Напротив, он жаждал ее, как ничто никогда в своей жизни.
   Страшную тишину нарушили голоса зрителей. Они говорили теперь совсем тихо, хотя перед началом казни громко оживленно галдели.
  Перикл открыл глаза и сразу затем закрыл опять. Перед ним мелькнули две мощные фигуры, тянущие за собой к краю площадки что-то длинное красное. "Его оттаскивают. Сейчас за другим пойдут!" - подумал Перикл, чувствуя, как кровь стынет в жилах.
   На фоне приглушенного говора зрителей ясно прозвучали слова:
   - Давайте следующего.
   "Сейчас меня! Они сейчас меня возьмут!" - вспыхнуло в сознании. Все существо его пронзил дикий ужас. Перикл снова почувствовал, как зашевелились волосы на голове.
   Но и на этот раз взяли не его, а мидийца Мастарта, сидевшего в колодке рядом с опустевшей. "Если они сохранят эту очередность - по порядку справа на лево, то я буду четвертым", - понял Перикл.
   Казнь Оркилса и казнь Мастарта продолжались гораздо меньше, чем ожидал Перикл. Это обрадовало, но вместе с тем испугало. Испугало, потому что очередь дойдет до него быстро.
   И вот она дошла. Могучие мужи, которым сопротивляться бесполезно, тащат его под руки к палачу, тащат, потому что ноги его отнялись от ужаса. Вот и палач. Улыбается ему приветливо, и улыбка эта выглядит издевательской. На одежде его, покрытой бурыми пятнами засохшей крови появились ярко-алые пятна свежей крови. Руки - по локоть в крови. Ноги обильно забрызганы кровью. Несмотря на такой его страшный вид, наш герой неожиданно для себя самого сумел овладеть собой: призвав всю силу воли, решил мужественно вытерпеть все муки. И в этот момент вдруг услышал слова Доркона:
   - Постой, Ферекид, не торопись пока. Тут что-то наш великий Дамокл сказать хочет. Впрочем, я уже знаю что. Будет просить подарить ему этих пока еще живых висельников. И я, конечно, отказать ему не смогу. Ведь он гордость нашего города, им восхищается вся Греция.
   "Неужели это спасение?! Меня не будут казнить! Я спасен! - внутренне воскликнул наш герой с такой радостью, какую невозможно передать словами. Он обрел способность видеть сейчас не только палача и его жуткие инструменты, но и окружающее. Взглянул в сторону Доркона. Увидел стоявшего рядом с ним могучего мужа, в красной шитой золотом тунике, чисто выбритым лицом, с коротко постриженными светлыми кудрявыми волосами. В глаза бросались его необычайно широкие плечи, огромные мускулы на руках и ногах, мало прикрытых короткой туникой, и особенно лицо: это было даже не лицо, а скорее, пугающая маска, похожая на лицо человека. Он сказал:
   - Да, ты догадался, дорогой Доркон.
   - Да догадаться нетрудно. Все знают тебя как собирателя висельников. И все знают зачем они тебе нужны.
   - Обычно я стараюсь успеть договориться до казни с хозяином преступного раба, чтобы не разочаровывать зрителей как сегодня. Но богиня Молва не так уж расторопна, как многие думают - весть о твоих мятежниках до меня дошла поздновато. Еле успел. Ну, а что касается зрителей, думаю, они не остались в обиде - увидеть три казни подряд за один раз далеко не всегда удается. Значит, ты мне даешь их - этих двоих?
   - Да я же говорю, что тебе отказать не могу. Разве тебе может кто-то отказать в таких случаях? Ты всегда получаешь желаемое.
   - Не всегда. К сожалению, не всегда, дорогой Доркон. Осужденных судом города я заполучить не могу. Против законов никто не пойдет, чтобы самому не оказаться висельником. Если суд приговорил кого-то к смерти, то он должен быть умерщвлен так, как требует закон. Выручают меня в основном владельцы рабов, как ты.
   - Мы отдаем тебе своих преступных рабов охотно потому, что хотим приобщиться к твоей великой славе. Ведь благодаря нам, дающим тебе их, ты продолжаешь оставаться любимцем Ники. Даем тебе их также потому, что знаем, что ожидает их у тебя. (Примечание: Ника - богиня победы у древних греков).
   Услышанное разочаровало Перикла. Некоторые фразы внушили устрашающие опасения, особенно с учетом того, кем был Дамокл: кто он, красноречиво свидетельствовало его очень своеобразное лицо. Тем не менее наш герой необычайно обрадовался. Еще бы: изуверского истязания, страшившего даже более, чем смерть, удалось избежать. Правда, его по-прежнему ждет неминуемая гибель и тоже мучительная. Но все же менее страшная. К тому же эта другая расправа над ним отодвинулась на неопределенное время и именно в этой неопределенности есть какая-то надежда, надежда на то, что судьба, возможно, снова сделает неожиданный крутой, благосклонный к нему поворот, как сделала сейчас.
   - Только отдай деньги за кандалы, да и забирай их, - сказал Дамоклу Доркон.
   - Я отвезу их к себе в твоих цепях. Дома надену на них свои. А твои принесет тебе мой слуга. Можешь не сомневаться - вон сколько свидетелей: даже если хотел бы обмануть, не смог бы, - ответил Дамокл.
   - Дорогой Дамокл, как ты мог подумать, что я сомневаюсь в твоей честности и нуждаюсь поэтому в свидетелях. Пусть будет так, как ты хочешь. Пришлешь со слугой.
  
  4
  
   Раб, которого Дамокл заполучил вместе с Периклом, был мизиец родом. Звали его Ливи. Он имел стройную крепко сложенную фигуру. У него были густые кудрявые черные волосы на голове и такая же борода. Лицо его с тонкими правильными чертами вполне можно было бы даже назвать красивым, если б не слишком большой горбатый нос.
   Перикла и Ливи вывели за ограду усадьбы. Кроме Дамокла их сопровождал очень крупный мужчина азиатской наружности. Даже Ливи значительно уступал ему в росте, хотя был выше почти на голову Перикла и Дамокла, одинаковых ростом, немного выше среднего. Производил внушительное впечатление этот человек и мощной своей мускулатурой. Крупный совершенно голый череп его блестел на ярком солнце. На бритом лице слегка пробивалась сизоватая щетина, окружавшая большие красиво очерченные губы. Одет был в белую неукрашенную орнаментом тунику, недорогую, но чистую и немятую. Обращаясь к нему, Дамокл назвал его Желибом. Он говорил с ним с такой интонацией, с какой говорит хозяин с любимым домашним рабом или своим вольноотпущенником, имевшим для него авторитет. Что Желиб из таких слуг, свидетельствовали и его не бедная опрятная одежда и то, что у него хватало средств на посещение цирюльни.
   За воротами стояла пароконная повозка. На облучке сидел худощавый подросток в фиолетовом хитоне.
   - Давай веревку, - приказал ему Желиб.
   Тот расторопно обернулся, взял лежавшие рядом два куска толстой прочной веревки, соскочил на землю и дал их гиганту. Желиб крепко связал руки Перикла и Ливи и велел им сесть в телегу. Подсадил их, поскольку залезть в нее со связанными руками не так уж было просто. Сам, перекинув огромную ногу через борт повозки, легко забрался в нее и взгромоздился на деревянное сидение в задней части телеги. Перикл с Ливи уселись на дощатое дно и прислонились спинами к таким же бортам повозки. Дамокл поместился на козлах. Вознице пришлось потесниться так, что удивительно было, как он не падал.
   Когда повозка тронулась с места, наш герой подумал, что более чем за четыре года впервые оказался за пределами поместья: покидать его запрещалось под страхом смерти.
   Ехали между оградами, за которыми были усадьбы граждан Мегалополя. Ограды были преимущественно каменными: где высокие - в пять - восемь локтей, где немного ниже, а где совсем низкие. Местами их вообще не было, или их заменяла живая изгородь из густого колючего кустарника. Всюду трудились почти голые загорелые рабы. Впереди вздымался огромный холм. На его несколько скошенной, но почти горизонтальной вершине виднелся на фоне голубого неба комплекс белых строений. Это был акрополь Мегалополя. Приближались, увеличиваясь, крепостные стены нижнего города. Они, словно вырастали из-за ближайших к ним усадеб. (Примечание: греки называли акрополь Верхним городом, а основную часть города Нижним городом).
   Возница свернул влево и вскоре повозка выехала на широкую дорогу, ведущую к воротам Мегалополя. Ворота находились в стене между двумя еще более высокими и мощными квадратными башнями. На дороге в обе стороны двигались путники: кто пешком, кто на повозке, кто верхом на коне или осле.
   Возница Дамокла повернул лошадей к воротам. Проехав через них, повозка покатила по мощеным совершенно прямым улицам города и пересекающим их под прямым углом таким же переулкам, но более узким. По сторонам тянулись ряды двухэтажных и одноэтажных домов, перемежающихся зажатыми между ними хозяйственными постройками, короткими высокими оградами с калитками. Все строения были покрыты побеленной штукатуркой. На многих она местами осыпалась, обнажив кладку сырцовых кирпичей. У дверей домов или калиток оград стояли раскрашенные, как истуканы, гермы (Примечание: герма - бюст Гермеса на каменном постаменте. Считалось, что он оберегает вход в жилище от злых духов ). Такие же гермы стояли и на перекрестках.
   Перикл вспомнил, что не раз, глядя из-за ограды поместья, в котором долго жил и трудился, на видную за другими усадьбами верхнюю часть зубчатых стен Мегалополя, думал: "Какой он там, за ними, какой он, этот город? Столько раз слышал о нем. Так никогда и не доведется увидеть, хоть он и рядом совсем, - вся жизнь моя здесь пройдет, внутри этой ограды". "Но все-таки довелось увидеть. Перед смертью", - горько усмехнулся сейчас он.
   Возница остановил повозку у двухэтажного дома, с большой пристройкой - конюшней. Стены сияли чистой, нигде не подпорченной белизной. Недавно подновленная раскраска гермы ярко блестела на солнце телесным цветом лица, шеи, плеч и желтым цветом волос. Рядом красивая дверь сверкала хорошо начищенной, как золотой, фигурной бронзовой обивкой.
   - Ты что, уснул там что ли?! Ядрена вошь! - рявкнул Дамокл. В то же мгновение засов за дверью звякнул, дверь распахнулась и из нее выбежал сухой, высокий, сутулый старик. Он был в синей тунике, с желтым орнаментом. Внешность его носила следы былой красоты. Он имел седые, удивительно хорошо сохранившимися густые кудри на голове. Лицо его было чисто выбрито.
   Испуганно-подобострастным голосом привратник воскликнул:
   - Приветствую тебя, владыка! Да сопутствуют тебе всегда боги!
   Дамокл, к которому относились эти слова, несмотря на свое довольно массивное телосложение, легко пружинисто спрыгнул с козел и вошел в распахнутую дверь. Желиб перекинул ногу через борт телеги и стал на мостовую. Приказал последовать за ним Периклу и Ливи. Помог им слезть с повозки. Подтолкнул их к двери. Они вошли в нее. Он - за ними.
   - Ты что, уснул что ли?! Ядрена вошь! Давай открывай! Поживее! - недовольно бросил возница привратнику. Тон, с каким мальчик сказал эти слова, не оставлял никаких сомнений в том, что он подражает Дамоклу. Выглядело это карикатурно, ибо слишком не вязалось с его еще почти мальчишеским голосом и тщедушным телом, ничуть не напоминающим могучую фигуру Дамокла.
   Обиженно-недовольно бормоча что-то на родном языке, привратник подошел к воротам, открыл их и лошади въехали в конюшню вместе с повозкой.
  
  
   Наш герой очутился во внутреннем дворике типичного дома богатого грека. По периметру прямоугольной площадки, непокрытой крышей, шла галерея (называемая перистилем). Ее колонны поддерживали галерею второго этажа, точно такую же, но более низкую. За колоннами этих портиков виднелись окна и двери, затененные, но одна сторона была подсолнечной. На второй этаж вела деревянная лестница.
   Дамокла не было видно, - должно быть, ушел в комнаты.
   - Сириец, где ты там?! Спишь что ли, ядрена вошь?! - крикнул Желиб.
   Тут же распахнулась одна из дверей второго этажа, угловая. Из нее выскочил смуглый человек в хламиде, с черными всклокоченными волосами и такой же бородой. Мелькнув за колоннами, он сбежал по лестнице и воскликнул испуганно-подобострастным голосом:
   - Я здесь, владыка. Ты знаешь, что я совсем не сплю, владыка. Всегда готов твой любой приказ выполнить! Что прикажешь, владыка?!
   - Да не владыка я тебе. Владыка у нас один - кормилец наш Дамокл. А я для тебя просто господин.
   - Для меня и ты владыка. Я каждый день молюсь богам и всегда прошу их, чтобы они посылали тебе всяческие блага, даже если ты их и не просишь об этом.
   Желиб сказал уже более мягким тоном:
   - Сириец, видишь кого мы привезли? Давай сюда все, что нужно.
   Желиб называл этого человека Сирийцем потому, что люди, руководящие рабами, обычно называли их не по имени, а использовали клички, которые часто указывали на национальную принадлежность.
   Сириец бросился под галерею и скрылся в угловой двери. Из нее послышались звуки, какие бывают, когда передвигают, переставляют и перекладывают что-то твердое, нелегкое. Вскоре во дворик вышел Сириец, неся деревянную колодку. Поставил ее около Желиба и со словами: "Сейчас остальное", поспешил обратно. Теперь из двери донеслось металлическое звяканье. Не прошло и минуты, как Сириец возвратился. В руках у него были пара бронзовых кандалов, двое железных клещей и большой молоток или маленькая кувалда. Он положил их около колодки.
   - Давай, ложись, - приказал Желиб Периклу.
   Тот знал, что будут с ним делать. Обычно этим занимались палачи, имевшие подходящие инструменты и специальный навык, часто рабовладельцы приглашали для этого и кузнецов, тоже имевших нужные инструменты и навык. Для представителей этих профессий подобные услуги были хорошим приработком. Но нередко хозяева невольников обходились в таких случаях и без них, если имели подходящий инструмент и слугу с достаточно сильными руками.
   Перикл лег и положил ноги на колодку. Желиб зажал их в ней. Взяв клещи, он, явно имея специальный навык и достаточно сильные руки, разогнул браслеты оков на ногах раба, снял их и, надев те, что принес Сириец, заковал в новые кандалы ноги Перикла. Колодка была тем приспособлением, которое надежно фиксировало ноги, даже если им невольно причинялась боль, что нередко случалось, и не давала рабу использовать для освобождения благоприятный момент, когда кандалы сняты с ног и еще не надеты другие.
   Желиб разжал тиски колодки. Перикл встал. Сириец взял его крепко под руку и повел в тень галереи. Перикл почувствовал, что в новых кандалах идти несколько легче. Их цепи были немного длиннее прежних, но несмотря на это, чуть легче.
   Сириец подвел его к одной из дверей из крепких дубовых досок. Отодвинул массивный засов и открыл ее. Наш герой шагнул во мрак незнакомого помещения. Сюда проникало немного света из маленького окошечка под потолком в стене, в которой была дверь. Перикл разглядел на полу четыре циновки, со свернутыми кусками какой-то кожи в изголовьях вместо подушек. На одной подстилке лицом вниз лежал голый человек. Широкая спина его бугрилась мышцами. Рядом с ним лежала скомканная хламида.
   Перикл понял, что одну из свободных циновок должен выбрать для себя. Сел, а затем лег на вторую от двери, которая находилась в углу. С удовольствием вытянулся на этой отнюдь не мягкой постели. Только сейчас почувствовал усталость во всем теле, большую, несмотря на то, что совсем не работал ни вчера, ни сегодня.
   За дверью слышались металлические удары: Ливи тоже заменяли кандалы. Вскоре и он появился здесь, в камере.
   Когда дверь открылась снова, вошли Сириец и мальчик-возница. Первый нес две глиняных миски с едой, второй - одну, которую поставил рядом с лежащим вниз лицом человеком. Сириец протянул свои миски Периклу и Ливи. Те с радостью взяли.
   Сириец пихнул ногой лежавшего вниз лицом мужчину, сказав:
   - Ты жив, Тамил? Есть сможешь?
   Затем направился к двери, говоря:
   - Ну, теперь тебе полегче будет - двоих новеньких привели.
   Сириец, а за ним мальчик вышли, заперев за собой дверь.
   - Ого, да это ж чечевица! Я люблю! - воскликнул Ливи.
   - И немало. Кормят, как тельцов, которых на заклание готовят, -- мрачно усмехнулся Перикл.
   Зашевелился Тамил. Он повернулся на бок и с трудом поднялся на локоть. Появилась возможность разглядеть его лицо. Оно было поистине ужасно -- опухшее, все в синяках и кровоподтеках.
   Тамил с безразличием в глазах взглянул на новоприбывших, пододвинул к себе миску и стал есть, с трудом двигая челюстями: было видно, что есть ему нелегко.
   Перикл и Ливи приветствовали его, сказали, как зовут их. Тот кивнул, не говоря ни слова.
   - Сильно дерется? - спросил его Перикл.
   - А ты думал слабо? Дамокл один из лучших кулачников Эллады. Не слышал разве? - ответил Тамил. - Победитель Истмийских, Немейских, Олимпийских игр и других многих (Примечание: Олимпийские игры проводились в Олимпии, Истмийские - в Коринфе, Немейские - в Аргосе. Это были одни из самых популярных спортивных состязаний в Греческом мире).
   - Но большинство кулачников учатся сильно бить не на рабах, -- заметил Перикл.
   - Да, обычно слуга мешок с песком держит, а кулачник бьет по нему, -- подтвердил Ливи, который хоть и не был греком, но, живя в эллинистическом мире, немало знал о телесных упражнениях греков, получивших распространение далеко за пределами Эллады.
   - Своих-то рабов он не так уж часто колотит, -- сказал Тамил. - Хотя если провинится кто, то, конечно, возможность порадовать кулаки не упускает. Но больше всего не им, а нам достается, висельникам. Хозяева охотно дарят ему своих сильно провинившихся рабов. Дамокл, как бесплатный палач у них... Ну, теперь-то мне полегче будет, раз вы теперь здесь.
   - И сколько ты здесь уже? - спросил Перикл.
   - Да уж второй месяц, наверно... Слышал, что кто-то здесь даже три месяца выдержал. Но все, на ком он удар свой упражняет, дней десять - двадцать живут. Редко кто больше.
   Перикл и Ливи перестали есть, мрачно, задумчиво посмотрели перед собой и продолжили трапезу.
   - Дам вам хороший совет, - произнес Тамил. - Не вздумайте нарочно падать под его ударами, так, будто уже сознание потеряли. Так делают некоторые. Чтобы отлежаться, отдохнуть чуть или, чтобы он оставил их в покое поскорее. Но он не дурак. Сразу смекает. И тогда бьет ногами... Впрочем, руками он бьет, кажется, не слабее.
   Принесли вина. Оно было лучше, чем давали обычно рабам. Вскоре пришел мальчик-возница и забрал опустевшую посуду. Затем пришел Сириец и бросил Периклу и Ливи новые хламиды.
   - Снимите это рванье, которое на вас, - велел он.
   Перикл и Ливи сняли с себя совсем ветхие хламиды, такие короткие, что они едва прикрывали пах и ягодицы. Сириец взял снятую одежду и ушел. Перикл и Ливи надели хламиды. Они были и длиннее, и намного добротнее их прежних одеяний.
   Часа через четыре Сириец пришел снова. Велел Ливи идти с ним. Выбрал его потому, что тот лежал ближе остальных к двери.
   Дверь закрылась. За нею послышались мужские голоса, а затем глухие удары, часто заглушаемые звяканьем цепей. Совсем скоро дверь опять открылась, и Сириец втащил в камеру окровавленного, совершенно нагого, полуживого Ливи. Из-за широкой фигуры Сирийца появился мальчик-возница и кинул на положенного на подстилку Ливи его новую хламиду.
   Сириец взглянул на Перикла и велел ему идти с ним.
   - Не пойдешь - хуже будет, - предупредил он.
   Перикл нехотя поднялся и вышел за ним из камеры, чувствуя, как все холодеет у него внутри. В глаза ударил яркий солнечный свет. Большая часть внутреннего дворика была теперь в тени. Прямые солнечные лучи освещали только галерею второго этажа, что находилась перед Периклом. Но после мрака узилища и затененная часть дворика казалась ослепительно-яркой.
   На середине дворика стояли Дамокл и Желиб. Дамокл был совершенно нагой. Это свидетельствовало о том, что он был занят телесными упражнениями: древние греки занимались ими обычно обнаженными. Впрочем, нашему герою, слышавшему за дверью удары и видевшему избитого товарища, не трудно было догадаться, чем Дамокл здесь занимается.
   В бугрящейся мускулами фигуре атлета чувствовалась огромная сила, помноженная на резкость, стремительность и ловкость. Тот, кому предстояло испытать на себе бойцовскую мощь Дамокла, не мог не ощутить страх, тем более, что уже знал о его внушительных титулах. Угрожающее впечатление усиливал зловещий вид лица-маски, свойственный всем античным кулачным бойцам, долго занимавшимся своим жестоким видом спорта: от множества ударов кулаками, не смягченными перчатками, какие, например, надевают современные боксеры, лицо сплошь покрывалось крепкой костяной мозолью, делаясь похожим на маску. Глаза-щелочки на лице-маске смотрели на Перикла надменно и насмешливо-пренебрежительно. В этом взгляде сквозило сознание своего превосходства. Был в глазах и блеск радости хищника, глядящего на свою очередную жертву.
   Желиб велел Периклу раздеться. Тот скинул с себя хламиду. К нему подошел Сириец, отбросил ногой в сторону снятую одежду, а затем обмотал его руки ремнями точно также, как были обмотаны руки Дамокла.
   - Будешь не только отбивать удары, но и наносить. Только слегка. Если ударишь сильно, будешь бит, - сказал ему Желиб и недвусмысленно потряс палкой. - Еще больнее будет, чем кулаком. Понял? Если же будешь только защищаться или мало наносить удары, тоже попотчую тебя хорошенечко.
   Перикл весьма огорчился, узнав, что ему запрещено не только бить по-настоящему, но и ограничиваться лишь защитой. Куда легче было бы уберегаться от ударов, только отражая их, уклоняясь и отступая. Нанесение же ударов вынуждает раскрываться, делая более уязвимым бойца. При этом нанесение слабых ударов будет совершенно бесполезно.
   Дамокл подошел к Периклу и стал к нему боком. Наш герой тоже стал к Дамоклу боком: он знал технику кулачного боя, знал и несколько приемов, ибо наряду со многими другими спортивными дисциплинами бокс входил в обязательную программу воспитания юношей греческих городов, а наш герой не всегда был рабом, - будучи свободнорожденным, до двадцати одного года жил в Херсонесе Таврическом. (Примечание: главный город греческой колонии на юго-западном побережье полуострова Таврида - ныне Крым -- в Черном море, называвшемся тогда Понтом Эвксинским). Многие говорили Периклу, что он имеет очень хорошие способности, благодаря которым мог бы стать весьма сильным боксером. Но хотя Перикл был одним из лучших молодых атлетов своего города, кулачный бой он не любил, предпочитая ему борьбу, бег, метания, прыжки и плавание. Когда занимался в палестре, и кто-нибудь из кулачников в отсутствие других боксеров искал себе партнера среди борцов, Перикл обычно отказывался вступать в единоборство с ним. Все же порой соглашался, и тогда, как правило, побеждал, а если и уступал, то с очень незначительным преимуществом противника. Сейчас он пожалел, что уделял мало внимания боксу: если бы был испытанным кулачником, сейчас бы его меньше страшили ожидаемые удары Дамокла. (Примечание: палестра - место для занятий борьбой, панкратионом и боксом. Представляло собой окруженную колоннадой квадратную площадку. Это было излюбленное место не только спортсменов, но и разного рода ученых мужей, например, философов, которые встречались здесь для бесед, диспутов, ораторских выступлений).
   Со словами: "Ну, начали" Дамокл ринулся на раба. Перед Периклом замелькали, устремляясь к его лицу мощные кулаки. Ему удавалось отбивать их, избегать ударов в голову, мгновенно откидываясь туловищем назад, уклоняясь вправо, влево, подныривая под руки противника. Выручала и хорошая работа ног: быстро перемещался по дворику, поддерживая более-менее безопасную для себя дистанцию между собой и Дамоклом. Правильными, проворными действиями сумел даже пару раз заставить его "провалиться", как говорят современные боксеры, то есть поставить в такое положение, когда тот следуя инерции стремительного выпада и не встретив перед собой сопротивления, почти терял равновесие и едва не падал вперед. В такие моменты он был особенно уязвим. Наш герой, однако, почему-то не воспользовался этим и не открыл счет, как сказали бы современные комментаторы бокса. Возможно, потому что боялся вызвать обострение слишком неравной для него борьбы, ибо понимал, что противник, конечно же, придет в ярость. "Почему он мне это позволил, -- удивился Перикл и понял: - Он просто не боится моих ударов. Настроен в основном на то, чтобы бить".
   Удары Дамокла были убойной силы. Они причиняли боль даже через ремни, которыми были обмотаны руки Перикла до середины предплечий. Удары бойцов, с которыми боксировал наш герой в палестре, были ничто в сравнении с этими ударами. Но нашему герою удавалось пока оставаться неуязвимым для них.
   - Я что тебе говорил?! Нападай тоже! - воскликнул Желиб и взмахнул палкой, намереваясь ударить Перикла. Но тот ловко избежал и его удара. Он сразу же переместился так, что между ними оказался Дамокл. Желая уберечь себя от палки, наш герой попробовал атаковать. И сразу два его удара достигли цели, а цель у древнегреческих боксеров была одна - голова противника.
   Дамокл удивленно вскинул брови. В глазах блеснул злой холодок. Недовольно дернул ртом. После этого он стал гораздо осторожнее в защите. Тем не менее наш герой, используя простейшие приемы, вновь и вновь доставал его голову. Попадать легкими ударами было, конечно, куда проще, чем настоящими.
   Невольник заметил, что Дамокл гораздо тяжелее дышит, чем он. Удары его стали ослабевать. В то же время сам Перикл дышал еще легко и ровно, передвигался по-прежнему быстро, несмотря на то, что ноги были обременены кандалами. Он понял, что стал намного сильнее, чем был, когда упражнялся в палестре. И это действительно было так: четыре года рабской каторги развили физически его исключительно. Особенно сильнее он стал за последние три года, когда усадьбой владел Доркон, который не скупился на еду для рабов.
   Наш герой продолжал наносить точные удары. Скоро Перикл понял, что имеет дело с одним из бойцов такого типа, для которых не характерна хорошая защита. Обычно они делают ставку на очень сильный удар. Подобные кулачники умеют, как правило, хорошо "держать" удары, то есть переносить их, не теряя способности продолжать бой.
   Он уже не боялся Дамокла. Даже более того, все сильнее поддавался боевому азарту, свойственному большинству мужчин, и незаметно для себя так увлекся борьбой, что преимущество его сделалось совсем очевидным.
   - Ладно, все. На сегодня хватит, - выдохнул Дамокл и опустил руки. Сквозь тяжелую одышку проговорил: -- Я сегодня утром много с заступом работал... Да и товарища твоего неплохо повалтузил. (Примечание: работа с заступом -- излюбленное упражнение древнегреческих атлетов силовых видов спорта). Завтра с утра с тебя начну... Завтра я "пробью" тебя - можешь не сомневаться.
   Говоря "пробью тебя", Дамокл имел ввиду преодоление умения нашего героя быть неуязвимым для ударов, умения, основанного, между прочим, как мы поняли, не на достаточном знании им специальных приемов, а просто на обладании поразительными реакцией и ловкостью.
   Но и на другой день Дамокл не сумел "пробить" нашего героя. Всю досаду за это выместил на Ливи. Тот, сидя вечером в камере вместе со своими товарищами по несчастью, сказал:
   - Да, клянусь Гермесом, это тоже самая настоящая казнь. И будет продолжаться несколько дней. Нет уж, с меня хватит. Сегодня же ночью я буду на свободе. Если хотите, бегите со мною. Вы, конечно, не откажитесь. Потому что только дурак может упустить такую удачу, какую посылают нам боги.
   - Какая удача?! - в изумлении воскликнули Перикл и Тамил.
   Ливи приложил палец к сомкнутым губам, показывая, что нужно говорить тише.
   - Совсем недавно нам уже повезло очень, -- горько усмехнулся Перикл. Разве ты не понял, что боги только враждебны нам. О какой еще удаче ты говоришь?
   - Здесь привратником, знаешь, кто? Мой земляк. Тенак. Он поможет нам.
   - Да привратники разве помогают бежать? Ты что, осел? - разочарованно-пренебрежительно махнул рукой Тамил.
   - Да, тут опять что-то не так. Там нам стражник предлагал помощь. Здесь - привратник, -- проговорил огорченно-недоверчиво Перикл. -- Он что, балбес? Не знает, что с ним сделают? Да его же первого покарают. За пособничество в побеге казнят так же жестоко, как и за сам побег. Бывает, что привратники помогают. Но тогда они тоже бегут. А какой беглец из этого Тенака? В таком возрасте уже не бегут. Для этого силы нужны.
   - Его очень устраивает плата, которую он получит от меня, - ответил Ливи.
   - Чего? Плата? Да какая у тебя может быть плата? Дурак, кто так шутит? Видать, от ударов Дамокла у тебя башка совсем поехала, - возмущенно замахнулся на Ливи кулаком Тамил.
   - А вот какая плата. Тенак давно молит богов послать ему смерть. А они все не посылают. Боги, и правда, враждебны рабам. Даже в этом помочь не хотят. А я помогу. Мы договорились, что как только он выпустит нас, я его придушу веревкой, которая у него уже есть. Повеситься приготовил. Только никак не может. Это не просто. Не все могут. А я помогу.
   - А, ну тогда..., тогда я с тобою, - обрадовался Тамил и даже обнял Ливи.
   - Нет, тут что-то все же не так, - недоверчиво покачал головой Перикл. - Не хочет ли и он нас подставить?
   - Я же сказал, это мой земляк. Он не может мне такую подлость сделать. Если не хочешь бежать, то оставайся. Ты, чувствуется, можешь здесь неплохо устроиться. Да ты не только три месяца сможешь здесь прожить, как тот, о котором Тамил говорил. Да ты и Дамокла переживешь.
   - О, нет. Конечно, я с вами.
  
  5
  
   Глубокой ночью в камере смертников появился Тенак. Он держал в руках железные клещи, заблаговременно незаметно для остальных домочадцев похищенные из кладовой, которая не запиралась. Сильные руки рабов разогнули ими браслеты кандалов. Освобожденные от цепей, ноги показались невесомыми. Наслаждаясь этим чувством, рабы ощутили себя уже почти свободными. Они последовали за Тенаком. Продолжая радоваться необычайной легкости в ногах, ступая совершенно неслышно, пересекли вместе с привратником часть внутреннего дворика, погруженного во мрак, и вошли в переднюю дома, где было совсем темно. Массивный запор было нетрудно найти на ощупь. Тенак, стараясь не произвести ни малейшего звука, отодвинул его и приоткрыл дверь. В появившийся узкий просвет проскользнули Перикл и Тамил. Они не бросились сразу бежать, а исполненные благодарности к человеку, который помог им освободиться из заключения, остановились у угла дома и по-товарищески поджидали его. Вознаградив привратника платой, которую тот желал, на минуту задержавшийся Ливи, вышел на улицу, осторожно, беззвучно прикрыл дверь и присоединился к товарищам.
   Решили продолжать побег отдельно друг от друга. Каждый понимал, что спасение возможно только, если удастся выбраться из Мегалополя. Но городские ворота до наступления дня были закрыты. Это не сильно огорчило беглецов, ибо не малая была надежда перебраться через городские стены. Надо заметить, что большинство греческих городов-государств не имело возможности содержать многочисленную стражу. Поэтому часовые на стенах стояли далеко друг от друга. Защита главного оборонительного рубежа города всецело зависела от бдительности караульных. А она не всегда была на высоте. Вот почему не редко в город проникали ночью разбойники и даже вражеские воины. Нашим же беглецам было куда проще преодолеть городские стены, чем им, ведь имелась возможность взойти на них по лестницам, по которым всходит стража.
   Три человека двигались в разных направлениях к оборонительным укреплениям, опоясывающим город. Первым достиг крепостной стены Тамил. Природа ему благоприятствовала - когда он поднимался по каменной лестнице на стену, луна спряталась за тучи. Все же часовой заметил его. Издав крик тревоги, он устремился к Тамилу, готовый разить копьем. Тот бросился со всех ног назад и скрылся в темных улицах. Стражники не погнались за ним - тяжелое вооружение мало подходило для такой погони. Крик часового всполошил ближайшие караулы. Затем, как по цепной реакции, пришли в движение и отдаленные посты по всему периметру городских укреплений. Были подняты отдыхающие смены. На стенах появилось воинов в несколько раз больше, чем было до этого.
   В то время Перикл и Ливи приближались к линии городских оборонительных укреплений. Зубчатые стены и квадратные башни, с зубцами, четко чернели на ясном звездном небосклоне. Вдруг на них появилось множество фигурок, мерцающих латами, множество покачивающихся в движении и мигающих огоньков факелов. Оттуда донеслись тревожные звуки труб. Беглецы остановились как вкопанные. Они не знали, удалось ли Тамилу перебраться через стену, но не сомневались, что тревога из-за него. Можно представить их ужас и отчаяние, ведь они лишились главной надежды на спасение. Действительно, теперь стража будет нести службу особенно бдительно до утра и после, когда станет известно о побеге рабов. Оставалось надеяться вырваться из города через ворота. Но надежда эта была слишком невелика, ибо очень вероятно, что побег уже до утра будет раскрыт, поскольку Желиб, как многие управители дома, скорей всего встает среди ночи, чтобы проверить не покинули ли домашние рабы своих мест, где им надлежало проводить ночь. Дамокл пошлет своего слугу, который хорошо запомнил лица смертников, по всей видимости, Желиба. Он будет стоять в воротах и высматривать беглых рабов среди выходящих из города, чтобы, когда заметит, дать приказ стражникам схватить их. Все же наши беглецы, уже почти совершенно отчаявшиеся, решили испробовать последнюю оставшуюся возможность спастись, пусть и слишком ничтожную.
   Каждый провел остаток ночи в укромном месте, которое счел подходящим для этого, точнее, в узком темном промежутке между двумя стоящими домами. Найти такое место было не так уж просто, потому что большая часть рядом стоящих домов на греческих улицах примыкала друг к другу, если не своими стенами, то подсобными строениями или оградами. Все трое отказались от идеи еще ночью приблизиться к воротам, поскольку боялись, что их заметит стража на стенах и башнях - ночь была ясная, лунная.
   Едва забрезжил рассвет, из трех разных мест к воротам города спешным шагом двинулись три человека, исполненные надежды, что их побег еще не раскрыт или им удастся опередить слугу Дамокла. Они бы бежали, если б не боялись привлечь к себе внимание ночной стражи, патрулировавшей улицы, да и случайных прохожих, которые тоже могли заподозрить в них беглых и поднять тревогу.
   Приблизительно через полчаса ближе всех к городским воротам был Перикл. К ним вела главная улица, более широкая чем остальные. Наш герой приближался к ней по переулку. Справа и слева из густого полумрака раннего утра выступали одноликие мрачные двухэтажные дома с гермами у дверей. Здесь, вблизи от переднего оборонительного рубежа Мегалополя, где жители находились в большей опасности, чем живущие в глубине города, на первых этажах были лишь редкие маленькие окошки.
   Перикла охватило сильнейшее волнение: он понимал, что сейчас для него решается все - жить ему или умереть лютой смертью.
   Вот он подошел к перекрестку. Опасливо выглянул из-за дома и сразу в ужасе отпрянул. Ворота еще были закрыты: и не удивительно - так рано их обычно не открывали. Успел увидеть мельком и стоящих около них с десяток воинов в доспехах, с щитами и копьями, а главное, - огромного человека. Перикл не успел разглядеть его лицо, но мгновенно догадался, что это, конечно же, Желиб. Кто же еще? Слишком большая редкость такой рост. Он возвышался даже над гоплитами, хотя те были в высоко-гребнистых шлемах. Второго такого великана в одном городе быть не может. И одет он во все ту же белую чистую тунику без орнамента. Несомненно, Желиб. Значит, их побег действительно раскрыт.
   Скоро молва о бегстве трех рабов облетит город. Многие сочтут своим долгом в той или иной мере оказывать содействие поимке бежавших невольников. Спастись, конечно, не удастся.
   От отчаяния и ужаса Перикл невольно закрыл лицо ладонями и опустился на корточки. Затем привалился спиной к холодной шершавой стене дома. Но тут же подумал, что его могут видеть из окон противоположных домов. Поэтому встал и опустил руки. Насколько возможно, овладел собой и совершенно огорченный, растерянный поплелся по переулку в обратную сторону. Когда подходил к перекрестку, навстречу ему вышел из-за угла Ливи. Он широко заулыбался, увидев Перикла. Но сразу перестал улыбаться, ибо душевное состояние товарища было слишком очевидно. Ливи застыл как вкопанный. Глаза остекленели. Он сразу все понял. Слова Перикла подтвердили страшную догадку. Даже не сказав ничего, Ливи повернулся и, понурившись, пошел в обратном направлении. Они снова предпочли искать спасение отдельно друг от друга.
  
  6
  
   Город скоро проснулся. Улицы заполнились людьми. Периклу хотелось спрятаться куда-нибудь, как ночью, но разве днем в незнакомом городе это было возможно? Понимал, что необходимо выглядеть как можно непринужденнее, спокойнее. Но, как ни старался, не получалось. Держался напряженно, с опаской поглядывал на прохожих, боясь увидеть устремленный на него подозрительный взгляд. Но, как ни странно, никто не смотрел на него с подозрением. Даже, напротив, многие, занятые своими мыслями, заботами, не очень-то замечали его. Мало-по малу наш герой начал успокаиваться и даже обретать надежду. "Хорошо, что я в добротной хламиде. Редко у какого раба такая. Я вполне могу сойти за какого-нибудь мастерового, свободного. Никакого клейма на мне нет". Он с тревогой взглянул на свои ноги. Вот они могут выдать. Хотя за три года так привыкли к кандалам, что никаких кровоподтеков, ссадин, синяков на них нет. Но на тех местах, где были браслеты, кожа заметно светлее, чем везде на загорелом теле. Перикл поспешил найти лужу грязи и испачкал в них основания ног. Это его несколько успокоило. Правда, в тех местах, где были браслеты кандалов, остались утолщения - костяные мозоли, но их можно заметить только, если уже знаешь о них и специально присматриваешься. Время от времени наш герой обновлял эту своеобразную маскировку на ногах.
   За полдня Перикл четыре раза приближался к городским воротам. Стоя за тем домом, из-за которого выглядывал ранним утром, ожидал некоторое время, когда по улице к воротам будет подходить достаточно большая группа людей, чтобы смешаться с нею и попробовать пройти через ворота незаметно для Желиба. Однако каждый раз, когда такая группа появлялась, не мог решиться на столь опасный поступок.
   Когда выглянул из-за угла последний раз, Желиб как раз смотрел в его сторону. Он мгновенно узнал знакомое лицо и бросился к нему с криком:
   - Вот он! Держи его! Держите беглого! Ловите!
   Перикл помчался со всех ног от гиганта.
   Даже такие длинные ноги, какие имел Желиб, при массивном телосложении и недостаточной скоростной выносливости не могли прибавить ему шансов в состязании с хорошим бегуном, вдобавок исключительно тренированным ежедневной тяжелой работой. Но вольноотпущенник Дамокла кричал, призывая прохожих задержать беглого раба. Те, однако, не спешили. На переулке, а затем улице, по которым пробежал наш герой, не нашлось никого, кто бы осмелился встать на пути приближающегося человека, страшного в своем отчаянии и пружинистой стремительности мускулистого сильного тела. Иные даже испуганно жались к стенам домов. Но когда Перикл пробегал мимо, многие пускались за ним вдогонку. Но опять не спешили: никому не хотелось оказаться ближе остальных к крепкому беглому рабу, готовому подороже продать свою жизнь.
   На следующих переулках и улицах не один раз встречные прохожие пробовали задержать Перикла. Но все они падали, сшибленные с ног его кулаками. К погоне присоединялось все больше людей. И иные из них были достаточно смелы, чтобы по-настоящему стараться задержать беглого раба, но бегать так хорошо, как он они не могли.
   Можно сказать, что погоню возглавлял Желиб, хотя он и немало поотстал от тех, которые бежали самыми первыми.
   Наш герой сумел значительно оторваться и от них.
   Вбежал в небольшой переулок. Никого не увидел в этом переулке, но по улице, на которую он выводил, двигалось много людей, почти толпой, причем преимущественно в одну сторону.
   Перикл сразу перешел на шаг. Он шел достаточно быстро, в то же время старался идти спокойной, непринужденной походкой. При этом время от времени немного поворачивал голову, чтобы угловым зрением видеть начало переулка, где должны были появиться преследователи. Впрочем, зная, насколько обогнал их, почти не сомневался, что раньше, чем это произойдет, он уже достигнет улицы. И правда, Перикл, смешавшись с людьми, идущими по ней, прошел уже шагов сто, и только тогда до него донеслись возгласы преследователей. Они расспрашивали, не видели ли прохожие беглого раба? То, что им отвечали, здесь, в таком отдалении, прозвучало неясно. Многие, идущие впереди, обернулись на возникший сзади шум. Но никто не посмотрел именно на Перикла: любопытно-удивленные и несколько встревоженные взгляды проскользнули мимо него. Больше не было никакого оживления сзади. Через минуты две-три к великому своему облегчению наш герой понял, что преследователи, потеряв его из виду, прекратили погоню.
   Тем не менее он продолжал находиться в напряжении, таком, что даже совершенно не улавливал смысл слов, которые говорили рядом идущие.
   Он полагал, что все идут на агору: было как раз то время, когда большинство горожан ходили туда для покупок. (Примечание: агора - главная площадь города, где располагался рынок. Вокруг нее обычно возводились разного рода общественные строения, включая галерею, в которой общались философы, свободные от дел горожане). Но улица скоро вывела на какой-то довольно обширный пустырь, находящийся вблизи городских стен, с трех других сторон окруженный плотной городской застройкой. Глазам предстала жуткая картина. Перикл остолбенел, потрясенный. Кто-то, идущий сзади, подтолкнул его в спину. Он продолжил идти, но полу-оцепенелый, с трудом передвигая почти одеревеневшие ноги. Впрочем, это не могло удивить окружающих и вызвать у них подозрение, ибо многие, видя пустырь и то что, находилось на нем, приостанавливались и далее шли отнюдь не бодрым шагом. Все же у нашего героя была основательнее причина для душевного потрясения. Посередине пустыря стояли два сооружения в виде буквы "Т", представлявшие собой столб с перекладиной вверху. На каждом висел распятый человек. Перикл сразу узнал их: это были Ливи и Тамил. Чтобы посмотреть на казненных, сюда и шли так много людей.
   Вокруг распятых толпились зрители. Перикл вскоре остановился, потому что уперся в их спины. Сзади его уже никто не подтолкнул: идущие за ним тоже останавливались, увеличивая толпу. Теперь Перикл стал прислушиваться к тому, что говорят вокруг. И вот что он услышал:
   - А как их поймали?
   - Да просто. Ведь Дамокл хорошо разукрасил им рожи. Их по рожам и нашли. Все знают зачем нужны Дамоклу смертники, знают, что их всех отличают побитые физиономии.
   - А почему они уже мертвые? Ведь их распяли совсем недавно.
   - Да потому, что когда их привели к Дамоклу, то он их сразу прибил насмерть. Вот мертвых и распяли.
   - Один зашевелился, когда гвозди стали вгонять. Вначале только слегка зашевелился, а потом даже дергаться стал и стонать. Но вскоре сдох окончательно. Я видел. Вон тот, который висит справа.
   Человек, который рассказывал о жутком эпизоде казни, говорил так, словно гордился возможностью сообщить окружающим то, что он видел, а они не видели. Многие посмотрели на него с вниманием и интересом. Казалось даже прониклись к нему особым уважением.
   - Но их только двое. А где третий? Их же, говорят, трое было, - сказал кто-то.
   - Да, трое бежали - я тоже слышал.
   - Третьего не поймали еще. Скоро тоже поймают. Ему деваться некуда. Не сегодня - завтра.
   В толпе зрителей происходило постоянное движение - одни приходили, другие уходили. Преимущественно не задерживались здесь долго, поскольку многие были разочарованы тем, что нет возможности увидеть страдания казненных: это делало зрелище не очень-то интересным для них - не сильно будоражащим нервы. Уходили не той улицей, которой пришла сюда большая часть людей и которой пришел и наш герой, а другой улицей, параллельной ей, чтобы не двигаться против многих встречных.
   Перикл собрался побыстрее уйти, но, естественно, не по той причине, о которой говорилось выше. Вдруг рядом раздался страшный возглас:
   - Да вот он, глядите! Это он! Я узнал его! Это, конечно, он, третий беглец! -
  Прямо перед Периклом стоял мужчина в синей тунике, покрытой зеленым гиматием. Пышная шевелюра черных волос оттеняла белизну узкого чисто выбритого лица. Он указывал пальцем на Перикла. Черные глазки бегали вправо-влево: видно было, что, изобличая беглого раба, он в то же время испытывает страх перед ним и ждет скорейшей поддержки толпы.
   (Примечание: гиматий - широкий кусок ткани, имевший прямоугольную форму. Его оборачивали вокруг тела, перебросив один конец через плечо. Часто носили поверх туники).
   - Я позавчера был в имении Доркона, - продолжал он. - Тот казнил своих бунтарей. Троих казнил. Двоих отдал Дамоклу. Вон того - он указал на распятого Ливи, а затем на Перикла, - и вот этого. Конечно это он. Но как он набрался наглости прийти сюда?!
   - Да, точно - это он! Я тоже там был! Я узнал его! - вдруг воскликнул кто-то справа.
   Периклу хотелось броситься бежать отсюда, но он понимал, что этим выдаст себя с головой, а прорваться сквозь толпу все равно не сможет - его сразу схватят. Ничего не оставалось, как защищать себя словами.
   - Да вы что?! Что вы?! Окститесь! Какой я вам беглый?! Я - свободный мессенец! Пришел к Вам на поселение. Не знаю, может, я и похож на того беглого чуть. Но мало ли людей похожих друг на друга? Да и лицо, как видите, у меня совсем не побитое, как у них, казненных. Разве это не доказывает, что я совсем не беглый раб Дамокла?
   - Да просто у Дамокла до тебя руки еще, видать, не дошли. Ты всего у него два дня был-то.
   Толпа вокруг шумела, явно поддерживая изобличителей Перикла.
   - Ну ладно, хорошо, - сказал мужчина в синей тунике и зеленом гиматии, - если ты действительно не он, тогда тебе нечего бояться. Пойдем к Дамоклу. Пусть он тебя опознает. Если он скажет, что ты не он, мы тебя отпустим. А я извинюсь перед тобой.
   Толпа зашумела, одобряя такое предложение.
   "Ну все, пропал! Конец мне!" - мысленно вскричал Перикл. Он взглянул на распятых. Неужели и его ожидает такое?! О нет! Все существо обреченного воспротивилось этому. "Но может, согласиться - пусть отведут меня к Дамоклу, пусть он узнает меня. Будет бить. Я не буду защищаться. Он меня быстро убьет - у него удары-то, я знаю, какие. Потом пусть распинают меня, мертвого. Мне уже все равно будет", - эта мысль показалась ему чуть ли не спасительной. Но поступил он по-другому - так, как заставляли поступить отчаяние и неописуемый страх. Он нанес мужчине в синей тунике и зеленом гиматии удар в челюсть, причем так резко, что тот не успел ни закрыться руками, ни как-либо увернуться. Изобличитель упал на руки находящихся за ним людей. Эта же участь постигла и двоих других мужчин, стоявших рядом с Периклом. Чтобы нокаутировать их, ему понадобилось всего несколько мгновений. Затем наш герой предпринял отчаянную попытку вырваться из толпы. Ему повезло. Он находился не в гуще ее, а ближе к краю. Перед ним было всего несколько человек. Увидев, как он легко и чрезвычайно быстро расправился с тремя крепкими на вид мужчинами, они испугались его, сочли себя неспособными противостоять ему и поспешили расступиться перед ним.
   Перикл выбежал из толпы, бросился прочь с пустыря и устремился в улицу, по которой, как говорилось выше, большинство уходили. Хотя в след ему понеслись из толпы крики, призывающие остановить, схватить его, никто этого даже не попробовал сделать: все растерялись от неожиданности. Вдобавок, увидев, как он сбивает с ног и отшвыривает тех, кто оказался на его пути, испугались. Многие поспешили отойти к стенам домов, уступая ему дорогу.
   Но за ним сразу началась погоня, вторая за сегодняшний день, гораздо более многочисленная, чем первая. К ней присоединился и Желиб. Недавно он подумал было, что упустил беглеца. Помощники в преследовании пошли обратно, не столько сожалея, что не поймали Перикла, сколько досадуя, что были отвлечены от своих дел и потеряли зря время. Желиб услышал вдруг шум. Догадываясь о его причине, поспешил туда, откуда он доносился. И не ошибся.
   На следующих переулках и улицах, по которым бежал Перикл, людей уже было куда меньше. Но среди них нашлись несколько человек, которые предприняли решительные попытки его остановить и схватить. Но наш герой сбивал их с ног кулаками и отшвыривал от себя. Это даже совсем мало замедляло его бег. Один раз на него набросились одновременно четверо, шедших ему навстречу мужчин. Он раскидал их, как детей.
   Нашему герою удалось значительно оторваться и от этой погони. Страх подхлестывал бежать быстрее. Однако скорость отнимала силы. Ноги становились все тяжелее. Но дышал пока наш беглец, хотя и глубоко, тем не менее размеренно-ровно и не очень учащенно.
   Самое ужасное в его положении было то, что как бы хорошо он ни бежал, шансов на спасение не было совершенно, ибо вырваться из города, где все хотят поймать его, чтобы люто казнить, надежд не было никаких. Перикл понимал, что обречен. Единственная надежда у него была только на то, что по пути встретится какой-нибудь храм. В любом святилище обязательно находился жертвенник. Существовал древнейший греческий закон, запрещавший касаться того, кто припал к алтарю. Таких называли "молящими о защите". Однако закон этот далеко не всегда соблюдался, особенно в отношении рабов. Даже если его не оттащат от алтаря, то он все равно неминуемо умрет мучительной смертью от жажды и истощения. Правда, это все же не так мучительно, как умереть от изуверской казни. А те несколько дней, которые удастся пожить, если прибегнет к защите алтаря, представлялись нашему герою сейчас чуть ли не вечностью и чуть ли не спасением. Но он бежал и бежал, а никакого храма ему не встречалось. Отчаяние все более овладевало им.
   Вдруг он выбежал к стене высотою в одноэтажный дом и длиною шагов в сто. В ярком солнечном свете на фоне голубого неба розовел скат черепичной крыши над нею. В середине стены, покрытой белесой штукатуркой, красовалось крыльцо - четыре колонны, поддерживающие треугольный фронтон с барельефом. За колоннами в дверном проеме сверкал просвет, в котором виднелись человеческие фигуры. Сбоку от крыльца была коновязь, у которой жевали сено белый конь и довольно крупный осел. Рядом стояла распряженная четырехколесная крытая повозка.
   Перикл понял, что оказался перед фасадом палестры. Хотел свернуть и побежать далее, но тут вспомнил, что в каждой палестре, как и в гимнасии, есть алтарь, на котором атлеты обычно совершают возлияния перед тренировкой или состязанием. (Примечание: возлиянием называлось ритуальное проливание вина или молока на жертвенник, сопровождаемое молитвой). Отнюдь не уверенный, что удастся встретить какое-нибудь святилище, наш герой решил попробовать использовать для спасения здешний алтарь.
   Перикл взбежал на крыльцо и остановился у входа, чтобы подавить сильную одышку, которой опасался обратить на себя внимание. В этот момент он испытал колебания, увидев, что палестра полна народу. Все же через несколько мгновений шагнул через порог, слегка задев стоявшего у двери какого-то человека. Тот так был увлечен происходящим на спортивной площадке, что не заметил этого, как не заметил и шаги приближающегося в быстром беге человека. Перикл продвинулся еще чуть-чуть и пожалел, что рискнул искать спасение в палестре: в ней оказалось народу гораздо больше, чем виделось с порога. Должно быть, здесь проходили какие-то увлекательные состязания, собравшие много зрителей. Он хотел выбежать наружу, чтобы продолжить бег от преследователей, но не сделал этого, опасаясь, что те уже слишком близко, и столкнется с ними лицом к лицу. Поэтому решил смешаться с людьми, стоящими под колоннадой. Насколько мог протиснулся между зрителями справа. Остановился и посмотрел на площадку. Она была квадратная, шириною шагов восемьдесят. На ней плотно сидели люди, образуя в середине ее круг, диаметром шагов двадцать. В нем стоял обнаженный рослый светловолосый муж, с такой могучей красивой мускулатурой, что хотелось сравнить ее со скульптурой Геракла. Кулаки его вместе с предплечьями были по-боксерски обмотаны ремнями. У его ног лежал крупный человек, тоже обнаженный, мощного телосложения. Другой мужчина, в фиолетовом хитоне, седоволосый, кажущийся рядом с этими исполинами маленьким и тщедушным, снимал с левой руки лежащего ремень. Ремень, снятый с правой руки, лежал рядом на песке палестры.
   Много людей толпилось под колоннадой, окружавшей площадку. Зрители плотно сидели и между колоннами на краю каменной платформы, являвшей собой пол галереи, идущей по квадратному периметру площадки.
   - Ну кто еще желает со мной сразиться? Кто следующий?! - возгласил стоящий в середине круга богатырь. Перикл сразу понял, что попал на выступление одного из тех высоко-титулованных боксеров, которые зарабатывали деньги тем, что собирали немало зрителей на свои выступления, на которых вызывали сразиться с ними любого желающего.
   Вдруг кто-то дернул Перикла за хламиду. Он вздрогнул и обернулся. Увидел черноволосого мальчика в голубом с красным орнаментом хитоне. Он держал в руках расписной глиняный кувшин.
   - У нас здесь платят, - сказал мальчик.
   - Да-да. Сейчас... Сейчас подойдет мой хозяин. Он уже близко. Послал меня вперед, чтобы я нашел для него место. Он подойдет сейчас. Подожди его у входа, - сказал наш герой, и мальчик отстал от него.
   Перикл решил протиснуться назад к стене, чтобы, продвигаясь вдоль нее за спинами столпившихся под колоннадой людей, добраться до противоположного угла галереи. А там всего несколько шагов до алтаря, квадратной резною плитою выглядывающего среди сидящих в углу площадки зрителей.
   Но тут вдруг его осенило. Он поднял руку и крикнул:
   - Я! Я желаю!
   Растолкав локтями впереди стоящих, шагнул между сидевшими на краю каменной платформы, державшей колоннаду, и спустился из галереи на площадку. Шел по ней, стараясь не наступить на сидящих на песке. Впереди сидящие с любопытством обернулись. Оказавшиеся на его пути, торопливо отодвигались.
   - Кто это? Кто это?
   - Не знаю.
   - С виду не очень-то мощный.
   - Все равно выходит. Молодец - не убоялся Никерата.
   - Да, бывает, с виду почти хлюпик, а на самом деле здоровый - жилистый.
   - Ну, посмотрим, сколько он продержится.
   - Только почему у него ноги такие грязные? Не мог омыть. Город наш позорит.
   - Четыре дня назад дождь хороший прошел, а лужи еще не пересохли. Местами не обойдешь. Свиньи радуются. Видать, по пути сюда влип где-то, - слышались вокруг реплики зрителей.
   Вот наш герой вышел в круг, свободный от зрителей, сбросил с себя хламиду. При этом подумал: "Как хорошо, что у меня на спине никаких следов нет". Он имел ввиду шрамы от плетей. И действительно, за четыре года рабства ему удалось избежать порки, ибо был он послушным и усердным невольником. Перикл протянул руки перед собой. Седоволосый человек в фиолетовом хитоне к этому моменту уже снял с руки лежавшего атлета ремень. Массивный, рослый мужчина с пышно-кудрявой черной шевелюрой, гладко выбритым лицом, тяжело поднялся и принял из рук своего раба синюю тунику. Пока он надевал ее, седоволосый быстрыми, ловкими, привычными движениями намотал ремни на руки Перикла. Надевший тунику муж, потирая сильно ушибленную кулаком голову, с понурым пристыженным видом направился к своему месту среди зрителей, а наш герой атаковал Никерата.
   И начал теснить его.
   - Вот это да!
   - Вот это молодец!
   - Ну, это, видать, настоящий боец!
   - Давай-давай! Руби по-нашему! - восхищенно-подбадривающе загудела публика.
   Хотя ноги Перикла были изнурены бегом, в руках он чувствовал еще немало силы. Рад был тому, что теперь нет надобности сдерживать одышку и снова дышал в полную грудь. Две тренировки, проведенные с Дамоклом дали ему, обладавшему большими способностями, чрезвычайно много: он бился теперь так, что любой бы счел его атлетом, для которого кулачный бой занятие, в котором он немало преуспел. Опять выручала и превосходная физическая подготовка. Не смотря на большую усталость, не подводили его и ноги. Используя приемы, которым научился у Дамокла, два раза поставил противника в весьма невыгодные положение. Однако тот каждый раз выходил из него без какого-либо ущерба для себя, применив эффективные контрприемы.
   Никерат осадил противника двумя мощными ударами, которые, хоть и пришлись тому в руки, отбросили его назад на шага два-три. Перикл едва устоял на ногах.
   Он услышал за спиной шум голосов, которые ожидал услышать:
   - Где он?!
   - Куда спрятался?!
   - Видать, забился между зрителями где-то!
   - Кто?
   - Да мы раба беглого ловим! Он здесь где-то!
   - Да, я видел. Хотя далеко еще был. Первым на эту улицу завернул. Успел заметить, как он сюда шмыгнул! А то бы мимо пробежали.
   Эти слова, донесшиеся от входа в палестру, подстегнули Перикла, и он из невыгодного для себя положения бросился в неподготовленную атаку.
   И тут произошло что-то странное - он не сразу понял что. Он увидел вдруг над собою седоволосого человека в фиолетовом хитоне, который снимает с его руки ремень. Над ним возвышалась, словно уходящая в голубое небо, как гигантская статуя, могучая фигура Никерата.
   - Ну что, кто следующий?! Ну, выходи?!, - подняв руку, торжественно-вызывающе произнес он.
   В палестре повисла тишина. Даже голоса у входа замолкли.
   И тут наш герой понял, что пропустил сильный удар и оказался в нокауте.
   Публика опять загудела. Перикл услышал с разных сторон:
   - Теперь никто не выйдет.
   - Да, если он даже такого бойца срубил и так скоро.
   - Но не так скоро, как тех восьмерых, что перед ним были.
   - Все же кто это? Что-то я его ни разу не видел. Ни в палестре, ни в городе.
   - Да, наверное, он не наш. Иначе мы бы такого бойца знали.
   - Скорей всего кто-нибудь из пришлых: мало ли у нас гостей всяких торговых. Они тоже любят в палестру заглядывать, когда от дел свободны.
   - Да он в хламиде вышел - явно не купец.
   - Не купец, да, может, приказчик купца. А они тоже в хламидах могут быть, как работяги, хотя люди и небедные.
   - Ну конечно. Не раб же он.
   - Да, в палестру рабы не ходят.
   Раздался голос Никерата:
   - Ну что ж, если больше нет желающих, то, славные мегалополитане, будем считать наше состязание оконченным! Спасибо, что пришли! Да сопутствуют вам боги!
   Вдруг Перикл услышал зычный голос Желиба, по всей видимости, только что прибежавшего сюда, который сказал, преодолевая тяжелую одышку:
   - Где эта тварь?! Не поймали?! Конечно, он где-то здесь - между зрителями прячется. Ну, не уйдет! Здесь ему негде спрятаться... Вот как сделаем. Я у выхода стану. Буду глядеть, чтоб он вместе с выходящими не проскочил. А вы здесь его ищите. Впрочем, со мной тоже пусть кто-нибудь останется - он, между прочим, махается здорово, гад.
   Опасаясь, что Желиб увидит его лицо, да и не только он - другие преследователи тоже могли запомнить его лицо, когда пробегал мимо них - Перикл сразу сел. Теперь был спиной к выходу. Затем, притворяясь, что еще не вышел из нокаута, повалился на бок и лег лицом в песок.
   Почувствовал, как с правой руки снимают ремень: с левой он уже был снят. Как только сняли и с этой, Перикл встал и, сильно согнувшись, чтобы не видели его лицо, продолжая изображать, что никак не может оправиться от нокаута, сделал несколько шагов к своей валявшейся на песке хламиде, поднял ее, повернулся и, выпрямившись во весь рост, направился к левому углу палестры, противоположному выходу. Там в стене за изящными белыми колоннами галереи темнел дверной проем. Перикл не сомневался, что это вход в баню, ибо, быстро осмотревшись, никакой другой двери, кроме выхода из палестры, не заметил в ней, а если в палестре, как и в гимнасии, было лишь одно помещение, то оно могло быть только баней.
   Он шел туда, потому что спрятаться здесь ему больше было негде. Шел туда, хотя понимал, что преследователи обязательно заглянут в баню, ведь и они понимали, что никакого другого места, где остается скрыться беглому, здесь больше нет. Ну и пусть заглядывают: увидят там человека, который только что сейчас сражался с Никератом. Кому же может прийти в голову, что тот беглый раб, которого стараются поймать, именно он и есть. Да, но наверняка в баню заглянут и те, что запомнили его лицо. Ну так что ж, он в этот момент опустит голову в чан с водой. Мало ли зачем, - может, чтобы умыться или посмотреть на свое отражение: такая роскошь, как зеркало, не у всех есть. Они увидят только тело человека, которого видели нокаутированным, а затем пошедшим в баню. Так что надежда обмануть преследователей есть. Если же его узнают, он постарается пробиться к алтарю.
   Перед Периклом никого не было: зрители все уже покинули этот угол палестры.
   Вдруг он вздрогнул от того, что кто-то схватил его руку, державшую скомканную хламиду. С мыслью: "ну все, пропал", мгновенно в сильнейшем испуге Перикл обернулся. Увидел того черноволосого мальчика в голубом хитоне, с красным орнаментом, который недавно требовал от него плату. Он воскликнул возмущенно:
   - Так где ж твой хозяин?! Он не подошел! Ты наврал чтобы не платить! Давай-ка, плати! Плати, давай!
   "Вот принесла его нелегкая!", - с возмущением, досадой подумал Перикл, продолжая испытывать сильнейший испуг. Он зашипел на него:
   - Никакого хозяина у меня нет - я свободный. И я тебе заплатил еще вначале. Ты меня спутал с кем-то. Ты забыл, парень, я тебе платил.
   Мальчик обернулся к Никерату, у ног которого стоял расписной кувшин:
   - Он врет, владыка! Он не платил - я точно знаю! Заставь его платить!
   Богатырь махнул рукой и сказал:
   - Отстань от него, Каяк. Разве ты мало собрал? Посмотри какой улов у нас сегодня. Молодцы мегалополитанцы - не поскупились.
   Перикл обрадовался, что к нему нет претензий, и пошел далее.
   Однако мальчик забежал вперед его и заступил ему путь.
   - Стой! Я знаю кто ты! Ты тот, кого ищут! И правда, я помню какая у тебя рожа красная была тогда. Как у тех, кто бежал быстро. Ну, я сейчас им скажу, - произнес заносчиво-угрожающе Каяк. Глаза его холодно блеснули злой безжалостной решимостью, и он, пройдя мимо Перикла, зашагал к выходу.
   "Ну все, пропал! Что делать?! Куда бежать?! Бежать некуда! Надо - к алтарю быстрее", - вскричал мысленно в отчаянии и ужасе Перикл.
   Вдруг он услышал за спиной строгий голос Никерата:
   - Стой, Каяк! Куда пошел? А ну, иди сюда.
   "Он остановил его! Вот хорошо...! Но почему он это сделал - ведь он же слышал, что тот говорил мне?" - обрадовался и удивился Перикл. Продолжил идти далее, огромным усилием воли заставив себя не бежать, а сохранить спокойную, непринужденную походку. В то же время всем своим слухом, всем своим существом ловил каждое слово за спиной.
   Каяк сказал:
   - Что, владыка? Зачем позвал меня?
   - Хороший улов у нас сегодня, говорю. Кувшин почти полный. Молодец, Каяк - много насобирал денег. А теперь поспеши вон за тем хорошим человеком, который идет смыть с себя пыль палестры - будешь служить ему в бане, - произнес Никерат.
   "О, да он хочет помочь мне! Он помогает мне!" - несказанно обрадовался Перикл.
   Он вошел в банную комнату. Это было красивое помещение, с росписями на стенах и мозаикой на полу, изображавшими подвиги Ахиллеса и Геракла. На полу был квадратный очаг. По краям его стояли две удлиненные параллельные плиты, державшие большой медный котел. Под ним тлели угли. От них исходили жар и дымок, обтекающий округлые бока чана, тускло блестевшие в сизоватом мареве. Из котла поднимался густой пар и, смешиваясь с дымом, заволакивал потолок, отчего его почти не было видно. Сквозь эту серую пелену белело большое квадратное отверстие: небо все равно было ярким, хотя его и застилали улетучивающиеся дым и пар. Прямо под этим примитивным дымоходом было в полу такое же по размерам квадратное углубление для сбора дождевой влаги. У стены стояло шесть амфор. Если дождевой воды не хватало или не было вовсе, брали воду из них. Но сейчас резервуар в полу был почти полный. Около него Перикл увидел медные таз и черпак.
   "Эх, не повезло - воду уже нагрели сильно - не окунешься в чан. Ну, если что, уткнусь в таз. Главное сильнее нагнуться, чтобы лица не смогли рассмотреть, - подумал Перикл.
   Он взял ковш. В этот момент в комнате появился Каяк. Глядя на Перикла исподлобья несколько виноватым взглядом, мальчик подошел к нему. В знак примирения наш герой дружелюбно-снисходительно потрепал его за вихры, давая понять, что не сердится на него.
   Каяк взял у него из руки ковш и, проворно черпая то из котла, то из углубления в полу, смешивал в тазу теплую и холодную воду.
   Вдруг Перикл оцепенел: за стеной послышался голос Желиба:
   - Где этот пес гадючий? Не мог он прошмыгнуть незаметно мимо меня, выходя из палестры. Я его рожу хорошо запомнил. Наверняка в палестре остался. А здесь ему прятаться негде, кроме как в бане.
   - Нет его там. Я только что был там - воды ходил попить. Не видел никого там, кроме того парня, с которым бился, и раба моего.
   - Да может, ты не заметил.
   - Как это не заметил?! У меня что, глаз нету?
   - Все равно загляну туда.
   - Что?! Ах ты, мерзавец, раб паршивый! Ты что ж, мне не веришь?!
   - Я не раб.
   - Да, не раб он, - сказал кто-то, должно быть, другой преследователь Перикла. - Он - вольноотпущенник. Уж два года как, наверно. У нас все знают. Все помнят, как хозяин его свободным на площади объявил.
   - Да мне-то что?! Вольноотпущенник - это все равно что раб. Как он смеет меня, свободнорожденного, да к тому же честь и славу всей Греции, оскорблять недоверием. Это же все равно что обвинение в пособничестве беглому. Ах ты, мерзавец!
   Послышался глухой звук удара.
   - Что? Еще? Это я только слегка пока. А сейчас по-настоящему получишь.
   - Да, да. Я понял, владыка. Не надо. Наверно, он, и вправду, проскочил мимо меня как-то.
   - Желиб, конечно, ты не заметил, - снова заговорил другой преследователь. - Эти рабы такие все хитрые бестии. Да как-нибудь наклонился, вроде поднять что-то. Или отвернулся, как вроде спрашивает кого-то. Да что угодно можно придумать. Вот ты и не заметил.
   Это мнение поддержали другие помощники Желиба в поимке беглого. Их, как понял наш герой, здесь было несколько.
   - Конечно, он сейчас к воротам спешит. Так что, давай, дуй туда, Желиб.
   - Ну, его разве опередишь, - огорченно произнес тот.
   - Так он наверняка не бежит. А идет, чтоб не привлекать к себе внимание. А он не местный. Еще заплутаться может. А ты кратчайший путь знаешь. Да вон ноги какие у тебя длиннющие. Успеешь опередить, - продолжали говорить преследователи Перикла.
   Их голоса удалялись. Наш герой в напряжении прислушивался. Когда они стихли, в банную комнату вошел Никерат. Он уже был одет: могучее тело обтягивала чистая льняная, украшенная синим строгим геометрическим орнаментом туника. Атлет широко улыбался. Перикл хотел броситься перед ним на колени, чтобы благодарить за спасение, но тот предупредил этот порыв повелительным жестом. Сказал:
   - Пойдешь ко мне учеником?
   - О, да я хоть рабом к тебе пойду! - воскликнул Перикл.
   - Рабов у меня хватает и без тебя. Я держу школу кулачников в Патрах. Мне такие парни, как ты, нужны. Из тебя может получиться очень хороший кулачник. Но предупреждаю - обучение очень тяжелое. Зато выйдешь от меня настоящим бойцом. Многие мои ученики стали победителями всем известных игр.
   Перикл с радостью согласился. Никерат повернулся и вышел.
   Быстро помывшись, наш герой вышел в галерею. Увидел стоящий на площадке кувшин, в который Каяк собирал деньги. Темный сосуд четко выделялся изящным силуэтом на фоне ярко освещенного солнцем желтого песка. Справа на краю каменной платформы, держащей галерею, опустив ноги на площадку, сидели между колоннами Никерат и человек в фиолетовой тунике. Увидев Перикла, они встали.
   - Владыка, будешь мыться? - спросил вышедший вслед за нашим героем Каяк.
   - Хотя я вроде бы не валялся на песке, но помылся бы, чтобы пот смыть.
  Однако не хочу время терять - надо выезжать. Еще можем сегодня не малый путь проехать. Искупаюсь, пожалуй, в речке на привале.
   - Эта поездка твоя по Аркадии тоже очень удачной получилась. Вместе с тем, что сегодня собрали, уже, наверное, треть мешка набралось монет, - заметил мужчина в фиолетовой тунике.
   - Да, ты прав, Пандион. Правда, не все монеты золотые и серебряные - много и медных. Но и то хорошо. Действительно, всегда в Аркадии хороший улов. Впрочем, не удивительно - богатая область, щедрые люди, любят кулачный бой.
   - Ну а Мессения еще богаче. Там улов будет еще лучше.
   - Это да, Мессения гораздо богаче Аркадии. Но дальше не поедем. Мегалополь последний большой город на нашем пути в Аркадии. Здесь и закончим наше путешествие. Надо возвращаться в нашу родную Ахайю - не хочу надолго оставлять школу без моего надзора: дней двадцать уже разъезжаем. Конечно, Стрепсиад, которого я оставил за себя, хороший помощник мой. Но он сам еще ученик: многого еще не знает и достаточно дать остальным ученикам не может. Хотя уверен - под его оком они не разленятся, как и под моим. Вот когда у меня будет такой же помощник, каким был Эсхин, вот тогда я и до Мессении доберусь. Ладно, довольно разговоров - ехать надо. (Примечание: Аркадия - древнегреческая область в средней части полуострова Пелопоннес. Мессения - древнегреческая область на юге этого полуострова, славившаяся хорошими условиями для сельского хозяйства. Ахайя - древнегреческая область на северо-западе Пелопоннеса).
   Никерат направился к выходу из палестры. Пандион взял кувшин с деньгами и зашагал рядом с хозяином. За ними пошли Каяк и наш герой. Последний прятался за мощной фигурой кулачника, ибо боялся, что Желиб все же не ушел, а поджидает его за выходом. Перикл с опаской выглядывал из-за широченной спины атлета. В дверном проеме были видны только две колонны крыльца и стена ближайшего дома. Это, однако, не делало беглого раба спокойнее: Желиб мог стоять за стеною, сбоку от двери.
   - А все-таки он так и не пришел, Дамокл-то, - сказал Пандион Никерату.
   - Да, не пришел, - ответил тот.
   - Хоть ты специально посылал его пригласить сюда. Да, видать, он тебя по-прежнему боится. Хотя уж немало времени прошло с тех пор, как ты его чуть не прибил насмерть на Немейских играх.
   - Да, мне не хотели чемпионский венок давать из-за него. Хорошо он все же очухался. Но неужели боится еще? Ведь одиннадцать лет прошло. Я с тех пор совсем не выступаю на играх. Ни на каких, как ты знаешь. Конечно, теперь я уже не тот, что был тогда. А он намного моложе меня. Вполне мог стать сильнее меня за это время. И все равно убоялся.
   - В играх ты не участвуешь, но упражняться продолжаешь. Каждый день.
   - Да я без этого не могу уже, без телесных упражнений. Привык. Да и ученики мои не дают облениться - каждый день то с одним бьюсь, то с другим, обучая. Но возраст есть возраст - мне уж сорок девять. А Дамоклу лет тридцать пять, наверно.
   - В твое отсутствие он и стал победителем всех великих игр.
   - Но не каждый раз ему везло - два раза его победил мой ученик Эсхин.
   Жаль, что потом мегалополитанец все же взял над ним верх. И довольно уверенно. Да, конечно, Дамокл стал сильнее, чем был тогда, когда я его чуть в Аид не отправил... И все же жалею, что он не пришел сегодня. Хотелось мне еще раз по голове ему дать хорошенько. Ведь он из тех злодеев-кулачников, которые бить сильнее на рабах упражняются. Говорят, уже многих на тот свет отправил.
   "Дамоклу тебе не пришлось сегодня по голове дать, зато его любимчика ты все же "попотчевал" маленько", - хотел сказать наш герой но промолчал.
   Они приближались к выходу из палестры. Перикл по началу решил не выходить вместе со всеми, а встать сбоку от двери, предварительно попросив кого-нибудь из своих новых друзей подать ему условный знак, если увидит Желиба, скажем, закашляться, будто поперхнулся. Но в последний момент передумал. Даже упрекнул себя в излишней, трусливой, осторожности. "Конечно, он к воротам спешит", - подумал беглец и вышел из палестры. И сразу... увидел стоящего сбоку от крыльца Желиба. Беглого раба окатил смертельный страх. Не только он, а даже Никерат остолбенел от испуга. И неудивительно - пособников беглых рабов, как говорилось выше, карали так же жестоко, как их самих. Слава великого кулачного бойца не прибавляла надежды на снисхождение: в большинстве греческих городов-государств не существовало закона, дающего право на смягчение наказания в таких случаях. Ахейские гости и Перикл уставились на Желиба, а тот на них. Произошла, что называется, немая сцена. Никерат быстро пришел в себя, взял у Пандиона кувшин, высыпал на свою широкую ладонь пригоршню денег и бросил их Желибу со словами: "За твое молчание".
   Монеты, среди, которых блеснули и золотые, зазвенев, упали на мостовую у ног вольноотпущенника. Тот не поднял их. И не потому, что был неподкупен, и не потому, что обиделся за то, что деньги ему кинули пренебрежительно под ноги, и не потому, что счел сумму взятки недостаточной. Отнюдь нет: он просто опешил от такой щедрости. Никерат подумал, что это промедление вызвано иной причиной и кинул ему еще горсть монет, среди которых снова блеснули золотые.
   - Как щедр ты, владыка! Можешь не сомневаться - я буду нем как могила! - воскликнул Желиб и принялся торопливо подбирать деньги.
   Надо ли говорить, какое облегчение испытали наш герой и его спаситель.
   Никерат подошел к повозке и добродушно рассмеялся:
   - Вот так да! Вот уж не думал, что Клеомен такой хороший охранник, что даже днем заснет, охраняя так много денег. Я ж тебя взял с собой, чтобы ты нам помогал охранять заработанное, взял потому что ты хорошо оружием владеешь. А ты службу завалил.
   Из-под полукруглого кожаного верха повозки выглянул молодой черноволосый человек, в короткой льняной тунике, очень широкоплечий, с узловатыми мышцами на руках и ногах. Лицо его имело пугающий вид маски. "Видно, ученик Никерата", - догадался Перикл. Глаза Клеомена щурились, как у только что проснувшегося, увидевшего свет человека. Он сказал:
   - Да нет, что ты владыка. Конечно, нет - я не спал совсем. А просто прилег немного. Ну, глаза завел чуть-чуть...
   - На, возьми, присоедини это к тому, что мы уже собрали, - протянул ему Никерат кувшин. Клеомен взял его и произнес довольно и восхищенно:
   - О, тяжеленький.
   Он вернулся вглубь повозки. Послышалось звяканье монет.
   Желиб тем временем подобрал деньги, вновь поблагодарил и ушел.
   Пандион отвязал от коновязи осла и быстро привычно-ловко запряг его в повозку.
   - Полезай, - Никерат кивнул Периклу на повозку, откуда снова появилась пригнувшаяся атлетическая фигура Клеомена.
   - Это еще кто? - спросил он.
   - Твой новый товарищ. Прошу любить и жаловать, - ответил Никерат.
   - А, понятно. Это хорошо, - Клеомен протянул Периклу руку, помогая влезть в повозку.
   Каяк отвязал от коновязи белого скакуна и подвел его к Никерату, а затем умостился рядом с Пандионом на облучке повозки.
   Атлет легко, несмотря на свои огромные размеры и уже не малый возраст, вскочил на зеленую с красивым оранжевым узором попону, покрывавшую спину коня и, полуобернувшись, спросил Пандиона, который взял в руки вожжи:
   - Хорошо запомнил дорогу к воротам?
   - Конечно, владыка! Ты же знаешь меня - никогда не ошибаюсь. Потому что всегда специально запоминаю, как ехать надо.
   - Ну, хорошо. Тогда поедем быстро. А то боюсь, как бы этот молодчик не оказался слишком коварным, - сказал Никерат и отдал поводья коню.
   Ахейские гости, а с ними и наш герой, двинулись в путь крупной рысью.
  
  7
  
   Дом Никерата в Патрах состоял из двух частей. Первая, жилая, была почти точно такая же, как дом Дамокла, описанный нами выше. К этому зданию примыкала палестра, но не совсем такая, какую мы изобразили в эпизоде знакомства нашего героя с Никератом. Она была в раза три меньше. В галерее, идущей по периметру квадратной, посыпанной песком площадке, изящные каменные колонны заменяли обычные деревянные столбы. Стояли они не на каменной платформе, а были просто вкопаны в землю. В этой второй части дома Никерат занимался со своими учениками.
   Уже в день приезда он послал Каяка на агару, и тот привел оттуда одного из знатоков законов, как тогда именовали нотариусов (еще их называли просто писцами, нередко и риторами, если они защищали своими речами обвиняемых в суде). Он написал на папирусе следующий текст: "Никерат, сын Эндимона, патреец родом, и Перикл, сын Филопемена, родом из Херсонеса Таврического, заключили договор на четыре года, по которому названный вторым обязуется беспрекословно выполнять все приказы названного здесь первым, обязуется отдавать ему все заработанные деньги, а если не выполнит условия договора, то станет рабом его. Договор этот заключен в пятый день месяца Калимахия по патрейскому месяцеисчислению во второй год после олимпиады, в которой в панкратии победил Демосфен из Милета. Свидетель этого договора я, записавший его писец Афиногор, сын Мильтиада, патреец родом".
   По сути, был составлен самый что ни наесть кабальный договор, причем позволявший очень легко поработить Перикла на всю оставшуюся жизнь. Тот, конечно, счел бы себя обманутым, решил бы, что Никерат спас его именно для того, чтобы сделать своим рабом, но от Клеомена, с которым в пути провел немало времени в беседах, уже знал, что такой же точно договор Никерат заключает с каждым своим новым учеником и никого еще не превратил в раба. Клеомен сказал, что это делается исключительно для того, чтобы добиться безукоризненного повиновения учителю и, чтобы мотивировать обучающихся на интенсивнейшие тренировки. И действительно, поскольку Никерат не сомневался, что никакой человек по доброй воле не будет выносить тяжелейшие нагрузки, какие он накладывал на учащихся, то был уверен, что требуется устрашение. Нужно заметить, что педагогика тех времен делала ставку в основном на отрицательные стимулы.
   Перикл без особых колебаний согласился на слишком невыгодные, как можно было подумать, для него условия договора. Тяжелых физических нагрузок он после рабской каторги не боялся. Огорчился только по поводу того, что путь домой придется отложить аж на целых четыре года, тогда, как вначале полагал, что задержится в Патрах вряд ли более, чем на три-пять месяцев. Однако ему сказали, что невозможно подготовить хорошего бойца быстрее, чем за четыре года. Но читатель может спросить, почему в договоре есть упоминание об обязательстве отдавать Никерату все заработанные деньги: разве в школе кулачных бойцов работают, а не тренируются? Конечно, тренируются, но надо знать, что древнегреческие атлеты развивали силу, преимущественно выполняя тяжелую физическую работу. Никерат уделял большое внимание силовой подготовке. Его общий план тренировки был прост: день - специальная подготовка, день - физический труд. Он вменил в обязанность ученикам работать поочередно то грузчиками в порту, то выламывать камень на нужды городского строительства (благо добыча этого материала происходила здесь открытым способом, в карьере, что не сильно вредило легким). Все ученики честно отдавали учителю заработанные деньги, ибо страшились нарушить договор. Никерат знал хорошо размеры их жалованья, поскольку постоянно поддерживал связь с их нанимателями. Те делали им приличную надбавку, потому что гордились дружбой со знаменитым кулачником, и считали, что таким образом приобщаются к его славе. Они платили его ученикам намного больше, чем другим, так же потому, что те выполняли гораздо больший объем работы, ибо выкладывались по-спортивному, стремясь обрести наилучшую физическую форму. Все получаемые от учащихся деньги Никерат делил на три равные части. Первую брал себе в качестве оплаты за обучение. Вторую использовал для кормления подопечных. Третью откладывал. За четыре года на каждого учащегося накапливалась довольно круглая сумма. Ее Никерат вручал ученику по окончании им школы как выходное пособие.
   Если учесть, что всего обучающихся было двадцать четыре (Перикл стал двадцать пятым), то можно представить, какой неплохой доход приносила школа. Тем более, что взимание денег с подопечных было не единственным способом получения прибыли. Среди других, наиболее используемых, можно назвать разрешение желающим за деньги смотреть спаринг-бои учеников. Галереи в палестрах и строились в основном для зрителей.
   Наш герой поразился резкому изменению в отношении к нему Никерата после заключения договора. От добродушия, дружелюбия не осталось и следа. Он преисполнился суровой строгости, повелительной важности, порой даже был величаво-надменным. Перикл не обижался и не огорчался, потому что заметил, что и со всеми остальными учениками он держит себя подобным образом. Заметим, что это был еще один педагогический прием Никерата. Тот полагал, что внушает таким образом больше почтения к себе, а главное, показывает молодым бойцам, что не очень-то доволен ими и, значит, нужно прибавить стараний. Кроме того, благодаря подобной манере держаться с обучаемыми, совершенно, заметим, не соответствующей природному нраву Никерата, добродушному, скромному, общительно-уважительному, с особенно сильным чувством воспринималась его похвала: ученик мгновенно просто становился счастливым, преисполнялся гордости и стремления снова отличиться.
   Еще большие радость, гордость каждый испытывал в последний день своего пребывания в школе. В этот день Никерат общался с ним совершенно на равных, даже по-дружески. С лучшими бойцами школы был к тому же по-отечески ласков. В честь завершившего у него обучение давал пир, и на этом пире сотрапезничали только они двое. Основные расходы на проведение этой трапезы владелец школы брал на себя. Но виновник торжества, как сказали бы сейчас, по заведенному обычаю покупал барана для заклания покровителю кулачных бойцов Гермесу. Большую часть мяса убитого у алтаря животного брали себе совершавшие ритуал жрецы храма. Немало отдавали тем, от кого исходило жертвоприношение. Этого хватало и на пир, и угостить учеников, еще остающихся в школе. На глазах завершившего обучение бойца Никерат рвал папирус с его кабальным договором, а затем вручал ему накопленную сумму денег.
   И вот настал этот счастливый день и для нашего героя. Он тоже возлег в андроне учителя. (Примечание: андрон - трапезная комната в древнегреческом доме, где хозяин обычно принимал гостей, устраивал пиры, просто отдыхал, завтракал, обедал и ужинал). За четыре года пребывания в школе Никерата Перикл, как и другие ученики, получил от него три мужских хитона, шерстяной зимний плащ, две пары сандалий и одну пару зимних полусапожек, в счет будущего выходного пособия. Перед прощальным пиром учитель дарил каждому, закончившему обучение, новую тунику. Подарил и Периклу. В ней он и возлежал сейчас. На светлой льняной ткани синел геометрический орнамент, простой, строгий, но красивый, который украшал грудь и края подола. На ложе напротив возлежал Никерат. Он был в красном хитоне, с таким же орнаментом, но только вышитым золоченою нитью, ярко и особенно красиво выделявшей его на этом фоне. Цвет ткани имел мягкий приятный оттенок, свидетельствовавший о том, что она знаменитого тирского пурпура, а не синопского, менее ценимого, но тоже весьма распространенного. На головах обоих красовались венки. Такой же венок пестрел цветами и зеленью на голове прислуживавшего им Каяка. Это уже был не подросток, а красивый юноша, худощавый, несколько угловатый. Большие черные масленистые глаза его стали еще больше. В них уже не было прежней мальчишеской бойкой уверенности. Они смотрели теперь с какой-то задумчивой грустью, порой с тоскою. Каяк был в голубом, затканном золоченой нитью хитоне, весьма дорогом, как и подобало виночерпию богатого хозяина.
   Облик Перикла изменился еще более разительно. При первом нашем знакомстве с ним мы заметили, что он обладает привлекательной внешностью. Фигура его и сейчас была красива, хотя и приобрела несколько переразвитые, узловато-бугристые формы. Зато лицо изменилось почти до неузнаваемости. Да и лицом-то его теперь трудно было назвать. Это была маска - чудовищное подобие лица человека. Довольно толстое костяное наслоение грубо облепило рельеф лица, сдавив разрезы глаз, отчего они стали похожи на прорези, что придавало лицу еще большее сходство с маской. Особенно странным и зловещим выглядело то, что маска эта обтянута человеческой кожей. Почему становилось таким лицо кулачного бойца тех времен, разъяснялось при описании внешности Дамокла. От множества ударов, напомним мы, нанесенных кулаками, не смягченными перчатками, какие используют, например, современные боксеры, образовывалась сплошная костяная мозоль - броня, созданная защитным свойством организма. Оттенки мимики едва ли были заметны на этой маске, разве что ярко выраженная гримаса радости, благодаря широкой улыбке. Улыбки же меньших размеров не могли дать истинного представления о душевном состоянии. Их можно было принять за выражение или веселого настроения, или иронии, или удовлетворения, или легкой грусти, когда хочется задумчиво чуть улыбнуться. Да и появление улыбки на таком лице выглядело как нечто странно-неожиданное, уродливо-неуклюжее. Даже эти зачастую ложные оттенки мимики только слегка угадывались. Зато не сходило с "маски" угрожающе-надменное выражение, вполне зримое и несомненное, которое, казалось, окаменело вместе с лицом. И можно было подумать, что видишь действительно маску, если бы не глаза-прорези, в которых светилась жизнь. Они вполне ясно и определенно, и живо выражали чувства, правда, не всегда достаточно выразительно.
   Любой молодой человек, собравшийся связать свою жизнь с развитием навыков кулачного бойца, хорошо знал, чем это чревато для него. Причем уродливое изменение лица было не самое плохое, к чему могли привести в те времена боксерские упражнения: случалось, что боец погибал и не только на состязаниях, но и на тренировке. Однако желающих заниматься этим находилось немало, ибо эллины преимущественно были смелые и мужественные люди. И это они доказали во многих не только спортивных битвах, но и в настоящих. Если в обычаях народа прижился и закрепился столь суровый способ развлечения и закалки мужских качеств, то такой народ по природе своей склонен к воинской доблести. Неслучайно другая страна, Россия, где получила широкое распространение кулачная потеха по не менее жестким правилам, чем у эллинов, снискала славу победительницы непобедимых врагов.
   Пирующие, опираясь локтем на подушку, свободную руку протягивали к небольшому низкому столу, стоявшему перед ложем, откуда брали что-нибудь из приготовленных угощений. А были они вот какие: оливы, виноград, хлеб Ахилла, жаренные жертвенное мясо, рыба, ячменная каша с бобами и самое ценное и вкусное из этого - медовые лепешки. (Примечания: хлеб Ахилла - пшеничный хлеб высшего сорта, медовые лепешки - лепешки, выпеченные из теста и обмазанные медом, который был единственной и очень дорогой сладостью у древних греков). Конечно, в случае необходимости в ход пускались ложки и ножи. Сотрапезники преимущественно молчали: лишь изредка перебрасывались короткими фразами, ибо были поглощены вкусной пищей.
   Когда они насытились, Каяк кликнул двух служанок. Те убрали остатки еды со столов и поставили на них чаши для вина. Внесли третий стол. Поставили на него пузатый бронзовый кратер, фигурной формы, и изящную ойнахою, кувшин, с красно-черной росписью, а около стола на специальные подставки поставили тоже изящные и тоже покрытые красивой красно-черной росписью две амфоры, одну с вином, другую с водой. (Примечание: греки пили вино, разбавленное 1/3 или 1/2. Для смешивания вина с водой использовали вместительный сосуд - кратер, а разливали смесь по чашам из ойнахои. Амфора - сосуд для хранения жидкостей и сыпучих тел). Начался симпосий - вторая часть пира, посвященная питью вина и интересным беседам.
   Каяк смешивал вино с водой в кратере и разливал его по чашам.
   Никерат сказал, осушив первую чашу:
   - Четыре года я знаю тебя, Перикл, но известно о тебе мне очень мало. Пришло время тебе поведать о себе. Но откровенно. Только правдивые истории интересны, когда человек рассказывает о себе не только хорошее. А симпосий наши прадеды придумали для чего? Чтобы пирующие могли насладиться интересными рассказами. Не люблю я, когда собеседник о себе что-то выдумывает. Это же сразу видно. Может, кому-то нравится такая болтовня. Но я люблю только правдивые речи.
   - Да, конечно, владыка. И я тоже, - кивнул Перикл, который продолжал дивиться и радоваться тому, что столь знаменитый и такой величественно-неприступный человек говорит с ним вполне на равных, очень дружелюбно, даже как будто отеческим тоном.
   - Чтобы подать пример правдивого повествования, начну я. Приготовься слушать мою повесть, - произнес несколько торжественно Никерат фразу, которую обычно говорил на пирах тот, кто собирался начать продолжительный рассказ.
   - Я с удовольствием буду слушать, владыка. И пусть тебе сопутствует Гермес. (Примечание: Гермес считался не только покровителем боксеров, купцов, воров, разбойников, но и ораторов).
   - Не утаю даже то, что был рабом.
   - Как...? Ты ..., владыка, был рабом?!
   - Да, да. Представь себе, сын мой. И я тоже.
   - Мне так хочется побыстрее услышать твою повесть, владыка.
   - И так. Родился я, как ты уже знаешь из нашего с тобой договора, здесь, в Патрах. Здесь прошли мои детство, юность, молодость. Как и все мальчики окончил младшую школу. Потом - старшую, ибо был я из семьи весьма состоятельной - отец мой был купцом. (Примечание: древние греки уделяли исключительно большое внимание образованию детей. Все греческие мальчики, если они были не рабами и если родители их способны были платить за обучение, учились в школе, где осваивали навыки письма, счета, заучивали наизусть большие фрагменты из поэм и пьес великих поэтов, познавали азы риторики, учились игре на музыкальных инструментах, пению и т.п. В возрасте 12 - 14 лет это обучение они заканчивали, и большинство брались за осваивание ремесла своего отца. Но дети достаточно состоятельных родителей продолжали обучение в школе, которое теперь сводилось в основном к занятию разными видами спорта). И вот, когда я закончил школу, - кажется, год тогда оставался до моей эфебии - взял отец меня в очередную свою купеческую поездку, чтобы начать меня приобщать к своему делу. Задержались мы на несколько дней в Мегарах. (Примечание: Мегары - город-государство на Истмийском перешейке, соединяющем Пелопоннес с материковой Грецией). О, если бы мы это не сделали! Не свалилась бы на нас эта страшная беда. Но нет, какое-то божество захотело наказать нас за что-то. А как было не задержаться, если один оптовый торговец пообещал доставить нам большую партию дешевой льняной ткани. А в это время началась война между Ахейским Союзом и Этолийским Союзом. Мегары же выступили на стороне этолийцев. (Примечание: Ахейский Союз - союз греческих городов, преимущественно из Ахайи, который поддерживали и города из других областей Греции. Этолийский Союз тоже объединял несколько полисов. Ядро его составляли этолийцы, воинственное греческое племя материковой Греции). Совет Мегар принял решение о том, чтобы всех ахейцев, которые находятся на их земле, хватать и продавать в рабство. (Примечание: Совет Мегар - правительство этого полиса). Нас с отцом мегаряне пленяют и продают в рабство. "Ничего, Никерат, не падай духом - нас скоро выкупят: денег у меня достаточно", - успокаивал меня отец. Наш хозяин очень желал получить за нас хороший выкуп. Дал папирус для письма. Отец написал домой. Но оттуда ни ответа, ни привета. Еще написали. Письмо уже отправили не со случайной оказией, а своего человека послал хозяин. И тот, возвратившись, принес страшную для нас весть: два приказчика, которые вели дела моего отца в Патрах в его отсутствие, узнав о его пленении, похитили все его богатство и скрылись в неизвестном направлении. Это означало для нас, что нам предстоит на всю жизнь остаться рабами. Скоро хозяин продал отца кому-то. Нам пришлось расстаться.
   Не прошло и года, как я бежал. Но неудачно. Мой побег быстро заметили и послали за мной погоню. К ней присоединилась целая толпа. Мне казалось, что за мной гонится, по крайней мере, полгорода. И вот я совсем потерял силы от бега. Куда деваться? Деваться некуда. Ничего не оставалось, как вбежать в какую-то открытую дверь. Оказался в каком-то дворике. Бросился в другую открытую дверь. Очутился в сарае. Но и в нем спрятаться негде. Сразу входит хозяин. Посмотрел на меня как-то неопределенно и вышел. Ну, думаю, сейчас выдаст меня. А тут как раз - шум. Толпа, видать, во двор вбегает. Ну все, думаю, пропал. Но вдруг слышу хозяин говорит: "Что вы, что вы?! Никто сюда не вбегал. Я слышал, как кто-то мимо пробежал". Те, видать, не очень были уверены, что я сюда завернул. И побежали дальше. Этот прекрасный человек, а звали его Алкид, прятал меня у себя несколько дней. И кормил меня. А как перестали меня искать, вывез меня на своей крытой повозке из города и, отвезя на безопасное расстояние, отпустил меня. Да еще деньгами снабдил в дорогу.
   И вот возвращаюсь я в Патры. Мать, сестру нахожу в бедственном положении. Чтобы прокормиться, они то одно продадут что-нибудь, то - другое. Уже собирались дом продать и в лачугу переселиться. Конечно, обрадовались, увидев меня. Еще как.
   Стал я их кормильцем. А ведь никакого ремесла я не знал совсем. Но со мной была моя сила. Пошел в порт грузчиком работать. В той группе грузчиков работал, которые самые тяжелые кули носили. Платили нам хорошо, получше, чем другим.
   Поднакопилось у меня денег. Ну, решил отдохнуть несколько деньков. Так многие делают. Ну, а куда пойдет молодой человек, свободный от работы? Конечно, в гимнасий или в палестру. Я пошел в палестру. Давно туда не ходил. Когда каждый день такие тяжести таскаешь, разве пойдешь в палестру после работы? Даже в праздничные дни, когда положено особенно почитать богов и можно не работать, все равно не ходил ни в палестру, ни в гимнасий, а только спал дома да ел. А тут отдохнул - силу надо куда-то девать. Прихожу в палестру как раз в то время, когда там особенно много народу бывает. С кем ни борюсь, всех побеждаю. Да легко причем. Самых мужей могучих. Узнал, что через четыре дня состязания по кулачному бою будут. Решил принять участие. И вдруг к большой неожиданности для себя и всех становлюсь победителем. А ведь упражнялся в этом деле только в школе немного. И всех легко победил - с первых же ударов. Даже, смотрю, самый сильный боец города с явным страхом против меня вышел. Я и его положил быстро... Но потом дней пять не мог ни на кулаках биться, ни бороться, ни работать - руки страшно болели. С непривычки. Хотя и ремнями хорошо их обматывал перед каждым боем.
   И вот сижу дома. Уж выспался хорошо, отдохнул хорошо. Думаю, надо в порт идти. И тут вдруг прямо к нам домой притан один приходит и говорит мне: "Все, больше на работу не ходи. Работа твоя в палестре теперь будет. Занимайся там кулачным боем хорошо. Будешь на всех играх за наш город сражаться. Чтобы прославить его. Совет Города принял решение тебе пенсион назначить хороший, чтобы ты мог не работать". (Примечание: притан - член исполнительного органа правительства демократического полиса, Пританея). Я оправдал их надежды. Через полгода уже стал победителем Немейских игр. Через некоторое время победил в Олимпии. И затем побеждал на всех играх, в которых участвовал. За каждую победу город, а он у нас не бедный, выплачивал мне значительное вознаграждение. Кроме этого многие патрейцы, которые восхищались мною, в знак благодарности за то, что я прославляю наш город, давали мне от себя вознаграждения, иные весьма крупные. Ко мне пришло богатство.
   Конечно, отца искал. Ездил по городам, расспрашивал людей. Такого крупного человека, как он, не заметить трудно. И нашел-таки. Благо его не увезли с Пелопоннеса куда-нибудь в Азию или, скажем, в Италию, в Ливию или на остров какой-нибудь. Нашел его в Аргосе. Выкупил. Он потом еще шестнадцать лет жил. Думаю, прожил бы и больше, если бы здоровье в рабстве не подорвал. (Примечание: Ливией древние греки называли Африку).
   Ну и конечно же, не забыл я и о том человеке, который спас меня. У меня появилась возможность подарить ему десять талантов. Но сам-то я не могу их отвезти ему. Ведь там, в Мегарах, я по-прежнему в бегах числюсь. Стоит мне там появиться, меня быстро схватят и хозяину вернут. А он скорей всего отдаст меня палачам, чтобы другим рабам неповадно было в бега пускаться. Кстати, и тебе, сын мой, советую - ни в коем случае не появляйся в Мегалополе. Путешествуй где хочешь, но только не вернись туда, откуда бежал. Там ты всегда будешь считаться рабом и больше никем. Таковы эти проклятые законы... Ну так вот, не знаю я, как передать Алкиду богатое вознаграждение за помощь мне. Разве пошлешь кого-нибудь с такими деньжищами. Даже самый надежный человек соблазниться может. И дом, и семью ради таких денег бросить может - поминай как звали.
   - Да, на новом месте он все сможет новое завести - с такими-то деньгами. И получше.
   - Вот и я о том. Поэтому вот что придумал. Послал с одним человеком письмо Алкиду. В нем благодарю от всей души за спасение. И прошу его прибыть в Коринф (он, как ты знаешь, между Мегарами и Патрами), - а я там буду ждать его с десятью талантами. Посыльный принес от него ответное письмо. Алкид написал, что очень рад, что я благополучно добрался до дома, что дела мои идут блестяще. Но от вознаграждения моего - ты не поверишь - отказывается. "Ты вполне отблагодаришь меня, - пишет он, - если сделаешь то же, что я тогда сделал"... Признаюсь, я даже обрадовался поначалу: ну и хорошо - деньги такие большие у меня останутся. Но понял, что отблагодарить его мне будет гораздо труднее. Ведь надо будет подвергнуть жизнь свою очень большой опасности. Да и не каждый день к тебе раб забегает прятаться. Можно жизнь всю прожить - и не дождешься. Что ж, самому устроить побег кому-нибудь что ли? Но это вообще немыслимо. Ведь я же порядочный горожанин, чту законы. Да и риск какой! Но тут же сообразил: а зачем мне помогать кому-то бежать? Я просто освобожу одного раба своего. Да вот и все. Но признаюсь, мне вдруг жалко стало. Ведь мало того, что рабы мне больших деньжищ стоили - они же еще какую выгоду мне приносят. Но все же решил освободить кого-нибудь. Только не сейчас и не в ближайшее время. Пусть еще послужит мне хорошо. А уж тогда отпущу на волю. Так решил... Но год за годом проходит. Я все откладываю. А потом и думать об этом забыл. Да что там, я стал убежденным рабовладельцем. Да почему стал? Я был таким с детства. Так воспитали меня. Не только родители. Еще больше меня сделала таким та среда, в которой я жил. Я же видел, что и мы, и другие кругом живут хорошо именно благодаря рабам. От многих слышал, что нельзя рабам поблажек давать, а беглых жестоко казнить надо. И всегда согласен с этим был. И никогда мне их жалко не было. Как не жалко мне сиденье, на котором сижу, ложе, на котором лежу, сандалии, в которых по улице хожу. В общем, понимаешь меня. Рабы, словно вещи нужные. И вроде бы и не люди совсем. А тут вдруг сам рабом стал. О, как я ругал себя тогда за то, что никогда рабов не жалел... Но вот вырвался из рабства. И снова рабовладельцем сделался. И очень, очень скоро образ мыслей мой стал таким же, каким был до рабства. И с каждым годом это становилось во мне все крепче и крепче. А как я возмущался, когда слышал, что у кого-то раб сбежал! И радовался, когда узнавал, что его поймали и лютой казнью наказали. "Ну, теперь, - думаю, - другой кто-нибудь не скоро побежит. И мне можно жить спокойнее - теперь и мои рабы о побеге мысли надолго выкинут из головы". И до сих пор никому вольную не дал. Правда, хозяином я был всегда для рабов хорошим. Велел пороть лишь тогда, когда действительно сильно провинились. Да и кормил неплохо. Вон, Каяк подтвердит, - Никерат взглянул на виночерпия.
   - Да, да, конечно, владыка. Мы тебя все очень любим, - поспешно откликнулся тот.
   - Но вот четыре года назад в Мегалополе произошло то, что произошло... Я тогда не сразу понял, что ты беглый. А как понял, то меня как толкнуло что-то. Ну, вот он, этот случай, словно сказал мне кто-то. И я внутренне обрадовался даже. Ни мгновения не колебался. И, несмотря на огромную опасность для себя, не испытал ни малейшего страха. Правда, когда мы вышли из палестры, и я увидел верзилу этого, то, признаюсь честно, душа у меня в пятки ушла. Если бы он поднял тогда шум и нас схватили, то меня бы, как и тебя, живьем к столбу гвоздями приколотили и пришлось бы помирать в страшных мучениях. Но я быстро овладел собой. Все удалось хорошо уладить. Благодаря деньгам.
   Никерат еще рассказал немало интересного из своей жизни.
   Когда настала очередь Перикла приступить к повествованию, они уже выпили не одну чашу вина, и не было никакой надобности напоминать ему
  о необходимости быть откровенным: состояние, в котором он находился, вполне располагало к этому. Желая произвести на Никерата большее впечатление, он сложил пальцы особым образом, как это делали ораторы во время выступления, чему научился на занятиях по риторике в школе, и торжественным тоном начал:
   - Родился я в Херсонесе Таврическом, как ты тоже знаешь, владыка, из нашего с тобой договора. Семья моя не очень-то богата, но все же мы принадлежим к сословию всадников.
   - Ну, я так и предполагал, что ты свободнорожденный и не из бедных.
   - Херсонес - прекрасный город, богатый, сильный. Там я вырос, - продолжал Перикл. - Тоже закончил младшую школу и старшую. Конечно, как и все мальчишки и юноши, мечтал о будущих воинских подвигах, о славе великого стратега. И с нетерпением ждал своей эфебии... Но вот дождался. И очень скоро разочаровался в военной службе, понял, что совершенно не гожусь для нее. Не дал мне Арес главного, что воину нужно - отваги. У нас эфебы служат в пограничной страже. А рядом живут тавры, скифы. Очень неспокойные народы. То и дело набеги от них терпеть приходится. Даже, когда мир между нами и ими заключен. И вот я вдруг понял, что боюсь их. Со страхом ожидал, что вот-вот они нападут. Но проходит год, полтора - никто не нападает. Конечно, я очень радовался этому и теперь с нетерпением ждал, когда моя эфебия закончится. И совсем незадолго до конца моей службы напали скифы. Правда, не на ту часть порубежья, которую охранял наш отряд, а на соседнюю. Там находились наемные опытные воины. Они их отразили с большим уроном для них. Но нас все же вызвали на подмогу, когда еще только завидели приближающуюся орду. Как только я увидел поднимающиеся вдали клубы дыма - сигнал тревоги и призыв поспешить на помощь, -- то вся душа у меня, как помню, в пятки ушла. А когда мы скакали туда, то не знаю от чего я больше трясся - от скачки или от страха. Мы прибыли, когда уже все было кончено. Убегающая орда уже вдали была. Но на месте боя я увидел такое, отчего у меня все перевернуло внутри. И отпало последнее желание связать свою жизнь с воинской службой.
   После эфебии я с удовольствием занялся управлением нашим поместьем. И все хорошо бы было, если б не вернулся в город этот проклятый Дурид. До своего возвращения это был, наверное, самый ничтожный человек в городе, из свободнорожденных, - бедняк, почти нищий. Но однажды он внял призыву какого-то вербовщика и отправился на войну.
   - О, эти вербовщики - просто беда для Греции. Столько людей, да к тому же в цветущем возрасте, они забрали из нее, - заметил со вздохом Никерат. - Всегда топчутся на Агоре, куда людей много приходит. А уж поденщиков там сколько! Собираются, чтоб работу найти: наниматели туда приходят за ними. Многие люди и уходят не на работу, а на войну.
  (Примечание: в описываемое нами время ядро армии царя любой эллинистической державы составляли греки и македоняне. Они набирались в греческих городах и в Македонии специальными вербовщиками. Одни новобранцы нанимались на длительную службу, другие уходили только на одну войну, в чаянии военной добычи, как сейчас сказали бы - подзаработать).
   - И вот он возвратился с войны и сразу стал чуть ли не самым уважаемым человеком в городе. Все стали восхищаться им, прославлять его чуть ли не как победоносного стратега, стали искать его дружбы. А почему? Да потому, что он вернулся с богатой добычей. Представляешь, владыка, перед его жалкой лачугой на улице бедняков появилась целая толпа невольников, повозки с дорогими тканями, золотыми сосудами, грудами всяких драгоценностей, амфорами с золотыми монетами. И талантов, наверное, двадцать привез. Вот это Дурид! Как ему повезло на войне! И такая меня зависть взяла. Вот как, думаю, на войну выгодно ходить. И богатство большое можно обрести, и великий почет у сограждан. А я струсил стать воином. Да неужели, думаю, если даже это ничтожество Дурид не испугался войны, неужели я не смогу пересилить страх? И я пойду, и я вернусь с хорошей добычей. И мною тоже все будут восхищаться, и все будут тоже прославлять меня. То, что многие не возвращаются с войны, а если возвращаются, то без всякой добычи или совсем с малой, об этом я не хотел тогда думать. И вот, как ни уговаривали меня родственники отказаться от своей затеи, отправился и я на войну. В войско Селевка нанялся. (Примечание: Селевки - династия царей правивших самой огромной державой из возникших на обломках империи Александра Македонского, по территории ненамного уступавшей ей).
   - Ну, и как повоевал? Люблю рассказы про войну слушать.
   - Да не как. Шел со своим отрядом по какому-то ущелью. Вдруг, откуда ни возьмись, словно из-под земли, выросли из-за кустов и камней на склонах гор справа и слева от нас вражеские воины. Много их было, гораздо больше, чем нас. Но они не напали сразу. А предложили нам сдаться. Иначе, сказали, засыпем вас стрелами и камнями и вырежем всех до единого. Мы долго не думали, конечно. Поскорее согласились. И еще как рады были, что живы останемся. О том, что, возможно, до конца жизни своей рабом придется быть, в тот момент почему-то не думалось. Я понял, что, когда неожиданно возникает смертельная опасность, тогда многие теряются, сразу поддаются страху. А он лишает воли часто даже смелых людей. Мне хоть и не пришлось участвовать в бою, но на той войне я убедился, что все-таки не трус. Однажды мы шли фалангой вперед. Я хоть и страшился тогда, но не очень. Враг отступил. Поэтому боя не произошло. Не поддался я тогда страху, потому что опасность не была неожиданной. Я успел настроиться, собраться с духом.
   Ну так вот, солдат, которому я достался, продал меня работорговцу. Они, как и купцы другие, целыми стаями за войском ходят, словно шакалы за крупным хищником, в чаянии легкой добычи. Все, что нужно солдатам, дорого продают, а покупают у победителей все по дешевке. Купивший меня работорговец отвез меня, конечно, туда, где уже несколько лет войны не было, а значит, рабы очень дорого стоят. Так я оказался в Аркадии, в Мегалополе. (Примечание: Аркадия - обширная область в центре полуострова Пелопоннес).
   - Кто купил раба, обычно первым делом осведомляется у него, не могут ли родственники выкупить его.
   - Меня никто не спрашивал. Ведь нужно немало времени для того, чтобы письмо к родственникам дошло (да и дойдет ли?), а потом ждать, когда с выкупом доберутся. Солдату не до этого: он сегодня здесь, а завтра - там. Работорговцу тоже некогда ждать - он все разъезжает. Но в Мегалополе у меня вроде появилась возможность выкупиться. Однако для этого нужно было переговорить с хозяином. А как к нему рабу подойти? Ведь не домашний я раб был. Просил надзирателя, а потом даже управителя передать мою просьбу хозяину. Чтоб дал возможность отправить письмо на Родину. "Еще чего. Домой захотел? Нет, вся жизнь теперь твоя здесь пройдет. Здесь и трудиться будешь, как вол, здесь и подохнешь, как он", - говорили они мне. И что удивляться? Ни надсмотрщики, ни управитель ничего не получили бы с моего выкупа. Они это понимали. Поэтому и не захотели помочь мне. Хозяин же покупал меня только для работ. Иначе бы сам предложил выкупиться. Я так думаю. И только на третьем году моей каторги мне все же удалось переговорить об этом с хозяином. Набрался дерзости. И момент подходящий улучил. Но он мне сказал: "Нет, ты мне здесь нужен. До конца своей жизни ты мне принесешь дохода трудами много больше, чем выкуп. Так что работай, старайся. А может, я тебе вольную дам. Только не сдохни раньше времени".
   - Ну все, сын мой, теперь все это позади! Забудь это, как страшный сон. Ныне ты свободный человек. И ждет тебя прекрасное будущее... Конечно, мне жаль, что пришлось задержать твое возвращение домой аж на четыре года. Но иначе нельзя было. Иначе ты не стал бы тем, кем стал у меня.
   - Да, конечно, владыка. Я не в обиде. Да и разве можно сравнить четыре года, проведенных здесь, с тем, что мне пришлось бы перенести, если б не удалось спастись тогда? Даже, если б не казнили, что навряд ли, то все равно люто истязали бы, клеймили бы меня, а потом всю оставшуюся жизнь влачил бы тяжкую рабскую каторгу. А здесь я был вполне свободен, хоть и договор такой тяжкий заключил. Четыре года здесь я с удовольствием занимался тем, что так люблю - телесными упражнениями.
   - Да, сын мой. Благодаря этим четырем годам ты и знаменит будешь, и богатство к тебе придет. Если твой город не платит своим лучшим атлетам, а я знаю, что не все платят, то можешь перебраться в такой город, где хорошо платят. Стоит тебе только победить в каких-нибудь больших играх, как, скажем, Олимпийские, или Истмийские, или Немейские, то тебя с большой охотой любой город примет... Здесь ты имел возможность послать весть родным, чтоб успокоить их. Ты это сделал, я полагаю.
   - Конечно, владыка. Я им отправил восемь писем за эти четыре года, а они мне - одиннадцать. И что поразительно, все дошли.
   - Ну, это очень большая редкость.
   - Да. Помогло то, что я силу развивал в порту. Видел всегда, как какой-нибудь корабль в гавани появляется. А на то, чтобы бросить якоря, привязать причальные канаты, товар разгрузить на это немало времени нужно. Поэтому я всегда без ущерба для дела, которым занимался, успевал подойти к новым гостям, осведомиться, откуда они. Да если из Херсонеса Таврического были, я многих корабельщиков по лицам узнавал. Они всегда охотно брались передать письмо моим родным. А оно у меня всегда наготове было - в сторонке от места работы в одном месте надежно припрятано. Также и ответные письма получал. Правда, когда некоторые привозили, меня в те дни в порту не было. Но земляки прямо сюда приносили. Благо дом найти твой нетрудно - любой местный знает, где он, охотно подскажет.
   - Ну и как они там, твои родственники? Как живут?
   - Да, хвала, богам, все у них хорошо. Только горюют, что меня с ними нет. Конечно, чрезвычайно обрадовались, узнав, что я жив, здоров, свободен и должен домой вернуться... Но, но, если честно, мною владеет двоякое чувство. С одной стороны, необычайно сильно хочется домой, а с другой, нету желания возвращаться.
   - Да? Как это?
   - Не хочется посмешищем всеобщим возвращаться. Ведь, когда на войну уходил, родственники так уговаривали меня остаться - я только что сказал об этом. Говорили, что ничего я не добуду, а или погибну, или в рабство попаду. Вышло по-ихнему. Но не так мне стыдно перед родственниками, сколько перед соседями. Будут смеяться. Как обычно смеются над теми, кто с войны чужой возвращается ни с чем. Их презирают, как неудачников. Особенно, если увечные. Иные любят подзуживать: где, мол, богатство твое, руки нет, а богатство где...? Не хочется мне с пустыми руками возвращаться.
   - С пустыми не вернешься, - сказал Никерат и приказал Каяку: - Позови владыку дома.
   Виночерпий быстро вышел из комнаты. Вскоре вернулся. С ним вошел полноватый мужчина лет сорока, в просторных нарядных цветных одеждах, с гладко выбритым бледным лицом и коротко постриженными черными волосами. Это был эконом Никерата.
   - Я уже здесь, владыка. Никогда не заставляю ждать тебя, как ты знаешь, - произнес он с некоторой подобострастностью в голосе.
   Никерат приподнял руку ладонью вверх. Не нуждаясь в словесном пояснении этого жеста, эконом торопливо снял с пояса связку ключей и положил ее в руку хозяина.
   Могучий атлет встал с ложа и подошел к стене. Отпер дверцу ниши. Извлек из нее увесистый объемистый мешочек с деньгами. Положил его на стол перед Периклом, отодвинув чашу. Мешочек, который вполне можно было назвать маленьким мешком, грузно осел, звякнув содержимым.
   - Вот. Здесь восемьсот восемьдесят две драхмы. Твои накопления за четыре года.
   - Ого..., - произнес изумленно и радостно Перикл и тоже встал с ложа. - Мне говорили, владыка, что ты на каждого из нас откладываешь...
   - Да, конечно. Потому что не все мои ученики могут позволить себе заниматься в палестре столько, сколько необходимо, чтобы быть сильнейшим в своем городе. Многие поселяются в городах, где хорошо платят лучшим атлетам. А этих накоплений хватит, чтобы и дом неплохой купить, двухэтажный даже, и год целый жить, не заботясь о поиске пропитания, и не отказывая себе в хорошей пище. Этого времени вполне достаточно, чтобы доказать, что ты лучший кулачник в городе и достоин постоянного вознаграждения от его властей, чтобы иметь возможность упражняться для прославления города, не утруждая себя поиском иных способов прокормления...
   - Это не все, - с этими словами Никерат вновь подошел к нише. Он достал оттуда золотой талант, который положил на стол рядом с денежным мешком. - Это тебе мое вознаграждение за усердие твое в обучении.
   - Мне...?! Да ты что, владыка?! Да это же..., это же так много! Целый талант! Неужели я заслужил такой награды?!
   - Конечно, заслужил. И стараниями своими, и талантом. Моя слава в тебе продолжится. Пока мне достанет сил, я буду на все большие игры приезжать. Мы там будем с тобою встречаться. Я буду стоять с тобою рядом. Мы будем с тобою разговаривать. Ты будешь всем говорить, что я твой учитель.
   - Да я и так буду говорить всем. И без всякой награды твоей.
   - Я не сомневаюсь. Но все же хочу тебя вознаградить. У меня еще не было такого хорошего ученика. Ты даже Эсхина превзошел... Так что ты с пустыми руками не вернешься домой. Ко всему этому присовокупь победный венок, который, как я полагаю, ты возьмешь на Немейских Играх. А он неизмеримо больше стоит, чем все эти деньги, которые я тебе дал. Молва - очень быстрая богиня. Ты прибудешь в Херсонес, а все там уже будут знать, что на Немейских играх верх над всеми кулачниками взял херсонесит и имя его - Перикл... А Игры Немейские, как ты знаешь, уже через три с половиной месяца состоятся. Только поэтому я поддерживаю твое нежелание торопиться домой. И не надо. Не оставляй завтра мой дом. Продолжай упражняться у меня, под моим наблюдением. Тогда тебе будет легче победить. А как только подойдет время, так мы с тобой вместе отправимся в Аргос. Благо, он не очень-то далеко отсюда - здесь в Пелопоннесе.
   - Я так и сделаю, как ты советуешь, владыка. Но все же на несколько дней мне нужно уйти отсюда. Очень нужно. Я постараюсь как можно быстрее вернуться.
   - Да? Зачем?
   Наш герой понимал, что если скажет учителю ради чего собирается предпринять небольшое путешествие, то он будет его отговаривать из-за опасения за него. Поэтому Перикл сочинил другую причину. Сказал:
   - Хочу принести жертвы в святилище Геракла, что в Аркадии.
   - А, ну это очень даже хорошо, - одобрил Никерат. - Немейские Игры посвящены Гераклу. Он будет доволен и поможет тебе.
   - Владыка, я тебе обещаю, что как только смогу, то обязательно по-настоящему щедро вознагражу тебя за то, что ты меня спас тогда от верной гибели, спас, рискуя своей жизнью.
   - О нет, сын мой... Не надо... Знаешь что, ты отплати мне тем же, чем я отплатил Алкиду. - Сказав это, Никерат ожидал, что Перикл такому предложению не очень обрадуется и как-нибудь выдаст растерянность и огорчение: возможно, ответит неуверенно и неопределенно. Однако тот даже с радостью произнес:
   - Хорошо, владыка, именно это я и сделаю.
   - Только будь осторожен. Очень прошу тебя. Сильно не рискуй... Да, чуть не забыл.
   Никерат вновь вернулся к нише. Достал из нее свиток папируса. Дал его Периклу. Тот развернул свиток желтовато-белесой бумаги того времени, исписанный ровными сплошными строками черных букв. Улыбнулся и пробежал небрежным взглядом текст договора. Никерат, забрав папирус, порвал его несколько раз. Затем торжественно-театральным жестом подбросил клочки бумаги немного вверх и в сторону. Клочки, плавно кружась, легли на пол.
   - Вот и все, - улыбнулся Никерат.
   Каяк вышел из комнаты и кликнул служанку. Она быстро пришла и подмела пол.
   Пирующие снова возлегли на ложа, и Перикл продолжил свой рассказ. Вскоре закончил его словами:
   - Ну, а остальное ты уже знаешь.
   Никерат удивленно произнес:
   - Так вот, оказывается, от кого ты убежал-то... Вот так раз. А я и не знал. Вот это совпадение. Ведь я же специально приглашал тогда Дамокла в палестру. Хотелось мне ему хорошенько съездить по голове. За то, что он, упражняясь, избивает рабов.
   - Еще как, владыка, избивает. Убивает даже. И многих уже на берег Стикса отправил.
   - Вот собака. Ненавижу таких.
   - Не ему, так хоть вольноотпущеннику его, Желибу, ты все же съездил по голове, кажется. А это тоже отвратительный тип, как я понял.
   - А, да слегка только... Впрочем, хорошо, что слегка. А то, боюсь, он бы не был столь сговорчив у крыльца палестры. - Никерат рассмеялся и заметил: - Ну ничего, за меня Дамоклу по голове мой ученик хорошо съездит - ты. Вам, несомненно, придется столкнуться. Я почти уверен, что уже на этих Немейских Играх только вы и будете оспаривать первое место.
   - Неужели ты, владыка, считаешь, что я смогу одолеть всех остальных кулачников? Ведь на играх будут лучшие из лучших.
   - Да, я полагаю, что сейчас во всей Греции, да и в других греческих областях и странах, что за морями, откуда тоже прибывают сильные атлеты, - я не говорю уж о варварах, - они только борьбу и знают, - ты и Дамокл лучшие бойцы: Хотя, конечно, на любых играх может кто-нибудь преподнести сюрприз. Но даже если и появится какой-нибудь исключительно сильный боец, я думаю, ты и ему не уступишь. У тебя мощнейший удар, хорошая выносливость, поразительные ловкость и реакция, и все приемы защиты, нападения и способы нанесения ударов отработаны тобою до совершенства. Главное, не робей ни перед кем. Смело иди вперед. Но, конечно, когда надо и отступай вовремя. Ну, ты знаешь... Я тебя обучал всесторонне, так, чтобы ты мог с любым противником справиться. На втором году твоего обучения я понял кем ты станешь, что основным противником твоим будет еще довольно долго Дамокл. Поэтому уделял много внимания тому, чтобы тебя научить успешно противостоять именно ему... Да, это очень сильный боец. Везде, где мы встречались с ним, он только мне уступал. У него убойный удар справа и слева. Будь осторожен. Но в защите немало погрешностей. Зато умеет держать удары, как никто. У него морда покрепче, чем у нас с тобою. Гораздо крепче. Можно палкой бить - она сломается, а физиономии Дамокла ничего не будет. Что такому бойцу противопоставить, ты хорошо знаешь.
   Недолго еще пирующие продолжали беседовать. Симпосий, как это было принято у греков, не обошелся, конечно, без женщин. Никерат послал Каяка за гетерами. Оплату их отнюдь не дешевых услуг взял на себя.
  
  8
  
   Ночью в поместье Доркона сидели у костра два караульных на небольшой площадке. И тот, и другой был с непокрытой головой, в льняной тунике, рыжеватой в свете огня. У каждого на боку висел короткий меч. Два копья лежали на земле около. Поблизости стоял одноэтажный дом из сырцового кирпича, с двумя окошками под крышей, которые в слегка озаренной костром глиняной стене чернели небольшими прямоугольниками. Деревянные ставни окон были открыты. Изнутри доносился храп. В этом доме отдыхали свободные от службы стражники. В глубоком стенном проеме в полусвете виднелась закрытая дощатая дверь. Из-за крыши этого строения выглядывали высокая черепичная кровля и второй этаж загородного дома Доркона. Они бледно вырисовывались на фоне серовато-темно-синего звездного неба. С противоположной стороны из мрака выступали домики рабов, со стенами из дикого камня.
   - Скажи, Пелопид, - спросил один караульный другого, -- почему ты устроился на службу сюда? Судя по твоему виду, ты - кулачник, причем такой, который отнюдь не новичок в этом деле. Богачи всегда охотно берут таких на службу или надзирателями, или телохранителями своими. И ты мог бы найти место в городе. Но почему-то притопал сюда. Ну да, я помню, что ты сказал на этот же вопрос управителю, когда просил его взять на службу охранником. Сказал, что, дескать, прелести сельской жизни тебе очень по душе. Я, честно говоря, понять этого не могу. И еще. Ты мог бы спокойно спать сейчас всю ночь - не твоя очередь заступать в ночной караул. Но ты поменялся с Никандром. Объяснил свое желание сделать это тем, что у тебя вроде дела какие-то в городе. Ну, это, ладно, я понимаю. Должно быть, хочешь переночевать в городе, чтобы успеть в какой-нибудь храм на утреннее заклание. Ну, это я понимаю. Но почему ты поменялся так, чтобы во вторую стражу заступить? Ведь первая стража самая хорошая. Все хотят попасть в первую стражу. Пусть ты и новичок еще, может, не знаешь, но ведь дураку ясно, что лучше в первую стражу караулить. Откараулил, а потом лег и дави себе спокойно на подстилку да самого утра - большая часть ночи твоя. А вторая стража самая плохая - сон разорван и, считай, его нет. Неужели это трудно сообразить? Видать, и правду говорят сейчас многие, что человек не сердцем, как издревле считалось, а головой думает. Видно, хорошо и немало по твоей долбили. Вот она и не понимает теперь даже таких простых вещей.
   - Я поменялся с Никандром только ради того, чтобы с тобой в одну стражу попасть.
   - Да...? Вот уж не думал, что кому-то покажется, что со мной нескучно время коротать в карауле. С чего ты решил, что я такой? Ведь за те пять дней, которые ты у нас, мы с тобой и поболтать-то не успели толком. Ты новичок - не знаешь, что меня, напротив, все считают скучным, угрюмым, неразговорчивым... Постой-постой, да ты уж не влюбился ли в меня? И хочешь воспользоваться нашим уединением? Но я сразу предупреждаю, что совершенно безразличен к дарам Эрота. Мне они даже противны. Если ты надеешься меня силой взять, то предупреждаю, что я хоть и не кулачник, но за себя постоять могу - мечом владею отлично.
   - С этой стороны тебе ничто не угрожает: я люблю только дары Афродиты.
   - Ну и зачем тогда тебе захотелось быть в одной со мною страже?
   - Чтобы задать тебе пару вопросов.
   - Да неужели? И вот ради этого ты лишил себя ночного сна? Да, видно, и правда, если б не вы, кулачники, никто бы не догадался, что люди головой думают. Ну так задавай свои вопросы. Я прямо сгораю от желания их услышать.
   - Скажи, хорошо ли тебя вознаградили за предотвращение побега рабов, тобою же устроенного, - спросил Пелопид, а точнее, Перикл, как читатель уже догадался.
   Сафрониск мгновенно изменился в лице. Глаза округлились и расширились. В них было не только изумление: выразилась и внезапная встревоженность. О том, что вопрос Перикла оказался, как говорится, не в бровь, а в глаз, свидетельствовало и то, что Сафрониск не сразу смог ответить и не воспользовался новым подходящим поводом для того, чтобы недобро подшутить над сообразительностью кулачников.
   - Ты что..., ты что городишь? - наконец проговорил он, и голос его дрогнул. - Я устроил побег?
   - И второй вопрос, - продолжал Перикл. - На погибших из-за твоего коварства рабов тебе, конечно, наплевать. Но ты убил еще товарища, сослуживца. За это угрызений совести у тебя не бывает?
   - Товарища...? Сослуживца...? Я убил?
   - Да. Ты проделал все самым коварным образом. Привел напарника к дому, в котором тебя с нетерпением ждали обманутые тобой рабы. И подло убил его. Сделать это было нетрудно: он ничего не ожидал от тебя плохого. Убил, чтобы его убийство свалить на рабов. А чтобы поверили тебе, что ты, и вправду, предотвратил побег, убил и одного из рабов. Сделать это тебе тоже было легко: они же поверили тебе и были безоружны.
   - Да что ты, что ты? Я не убивал напарника. Его убили рабы. Раба я убил, чтобы загнать их обратно в дом, из которого они вышли. Так я предотвратил побег, - сказал Сафрониск с возмущением, но при этом напряженно-приглушенным голосом, каким говорят обычно, когда опасаются, что разговор услышат другие. Глаза его панически забегали вправо, влево. Затем он остановил взгляд на Перикле. В его взоре теперь не было ни удивления, ни какого иного чувства, кроме испуга.
   - Каллепида убил раб, а я убил раба этого. Я остановил беглых и загнал их обратно, - продолжал уверять Сафрониск.
   - Что ты лжешь, сволочь? Я был там, я знаю.
   - Как ты мог быть там? Ты здесь только пять дней назад появился. Хватит всякую чушь выдумывать.
   - Я появился здесь восемь лет назад. А четыре года назад я был из тех, кого из-за тебя на лютую казнь послали.
   Перикл ожидал, что Сафрониск продолжит лживо утверждать то же, что утверждал. Но у того, видно, не выдержали нервы. Глаза наполнились безумным страхом. Он вдруг пролепетал дрогнувшим голосом:
   - Так вот..., так вот почему у тебя лицо такое... страшное... А я думал, что ты кулачник... А ты..., а ты... Да неужели, и правда..., ты, ты... загробный выходец...? Да...? Зачем ты здесь?
   - Чтобы восторжествовала справедливость. Чтобы покарать тебя.
   Сафрониск сделал быстрое движение, чтобы выхватить меч из ножен. Но не успел - страшным ударом кулака Перикл оглушил и опрокинул напарника навзничь. Затем перерезал ему горло его мечом.
   Потом подошел к сараю, под стеной которого были сложены балки, доски, жерди, приготовленные для починки крыши. Взял самую мощную балку, что присмотрел заранее. Хорошо подпер ею дверь дома, где отдыхали стражники, чтобы они не смогли быстро выйти оттуда в случае тревоги. Проделал все это достаточно быстро и бесшумно.
   Затем пришел в ту часть усадьбы, в которой находились жилища рабов. Открывал дверь за дверью, будя людей, крепко спящих после тяжелых дневных трудов. Говорил:
   - Вставайте, друзья. Вы свободны. Выходите. Только как можно тише. Идите в сторону Лаконии к Дриоскефалам. Если к утру доберетесь до леса, то никакие всадники вас уже не настигнут. Вы вполне можете успеть - еще только середина ночи. (Примечания: Лакония - область в юго-восточной части Пелопоннеса. Дриоскефалы - название леса - букв.: "Дубовые Вершины").
   Рабы выходили необычайно радостные, чрезвычайно удивленные. Еще более они поразились, когда увидели, что освобождает их никто иной, как стражник. Несмотря на большую взволнованность, все достаточно тихо подходили к ограде и перелезали через нее: физически очень сильным людям сделать это было нетрудно, тем более, что стена едва ли достигала в высоту двух метров и, сложенная из дикого камня, имела много выступов, на которые удобно было ставить ноги.
   Как ни спешили, некоторые чуть задерживались, чтобы спросить Перикла, говоря почти шепотом:
   - Почему ты делаешь это?
   - Потому, что я ваш друг. Я знаю, как вам здесь тяжело, - отвечал он. - Я хочу помочь вам.
   - Один из задержавшихся спросил его:
   - А где твой напарник?
   - Я убил его. На, Архид, его меч - может пригодиться.
   Архид взял протянутый ему клинок и спросил, пораженный:
   - Вот это да. За шестнадцать лет, которые я тут, меня никакой стражник, никакой надзиратель ни разу не назвал по имени. Они и не знают его. А ты всего-то дней пять здесь, наверное, а уже знаешь.
   - Как же мне не знать, Архид? Я же здесь четыре года горе с тобой мыкал. Я - Перикл. Помнишь меня?
   - Перикл?! Вот это да! - чуть не вскрикнул, пораженный Архид. - Вот это да. Да как же ты здесь... оказался? Да еще стражником пришел служить. Не побоялся, что узнают.
   - Чтобы освободить вас. Да и кто меня теперь узнает?
   -- О, да... Ты - Перикл? Нет... Ты, и правда, совсем не похож на него. Неужели ты Перикл? Нет... Ты же совсем не похож на него... Ах, - Архид отшатнулся. - Перикла же казнили... Как я забыл... Неужели, неужели ты...?
   - Нет, нет, не бойся, я не тот, о ком ты подумал. Просто мне удалось избежать казни и освободиться.
   - Но ты же совсем не похож на Перикла. И у тебя такое лицо...
   - Страшное, да, хочешь сказать?
   - Ну, да... А в темноте вообще просто жутко смотреть...
   - Ладно, давай беги скорее отсюда, Архид. Другие уже все давно за оградой. А ты здесь все. Любопытный какой. Если хочешь узнать, почему у меня лицо такое, приходи через три месяца в Аргос на Немейские Игры. Там и поговорим. А сейчас дуй скорее - в Беотии тебя, должно быть, заждались.
   - Ты даже помнишь, что я из Беотии... Перикл, я понял ты кто. Ты - кулачником стал. Как я сразу не догадался...? Ну что ж, конечно, приду. Приду обязательно в Аргос. И буду кричать больше всех, чтобы ты победил. А сейчас прощай покуда.
   Архид крепко обнял Перикла, повернулся, подошел к ограде и легко перемахнул через нее.
   Наш герой пошел в другую сторону. Пересек усадьбу и тоже перелез через стену.
  
  9
  
   Уже с раннего утра в палестру стали приходить люди, чтобы занять зрительские места. Сегодня здесь должен был состояться решающий бой на звание чемпиона Немейских Игр по кулачным единоборствам. Открытием завершающихся состязаний стал представитель Херсонеса Таврического, молодой атлет, по имени Перикл. Впрочем, по нынешним представлениям молодым атлетом его назвать было нельзя: двадцатидевятилетний возраст современного спортсмена заставляет серьезно задуматься о скором завершении своей спортивной карьеры. Но древнегреческие атлеты многие продолжали активно и успешно выступать на состязаниях до пятидесяти лет, а иные даже дольше. Правда, нечто подобное, хотя в гораздо меньшей степени, наблюдается в современном профессиональном боксе, где спортивное долголетие тоже не редкость. В древне-греческом мире на мужчину в двадцать девять лет, занимающегося телесными упражнениями, смотрели, как на атлета, у которого в спортивной жизни еще все впереди.
   Ни у кого не было сомнений, что основным претендентом на чемпионское звание и на этих играх будет вновь знаменитый Дамокл из Мегалополя, на протяжении лет десяти почти бессменный победитель самых престижных соревнований. И действительно, он опять уверенно вышел в заключающую часть состязаний, победив всех, с кем пришлось для этого сразиться.
   И вот Дамокл и наш герой стоят друг против друга около круга, образованного сидящими на площадке зрителями, пока не входя в него.
   Нет надобности описывать аргосскую палестру - она была почти точно такой же, как и мегалополитанская. И также была заполнена зрителями, как в описанном нами выше эпизоде первой встречи Перикла с Никератом. Но, конечно, посмотреть решающий бой кулачников на Немейских состязаниях пришло гораздо больше людей. Всем мест внутри не хватило. Поэтому многие толпились вокруг палестры. Им хотелось забраться на крыши галерей, но сделать это было позволено только четверым - на каждую сторону палестры по одному. Они рассказывали толпящимся внизу о том, что видят на площадке, взяв на себя таким образом, как бы сказали сейчас, роль спортивных комментаторов.
   Готовящихся выйти на поединок атлетов окружали по несколько человек, подбадривая, давая последние напутствия перед боем. Это были наставники, земляки, близкие друзья, самые щедрые почитатели. Рядом с Периклом стояли Никерат, Архид, с которым наш герой расстался три месяца назад в поместье Доркона, Менесфий, богач из Элиды, который стремился оплачивать любые расходы новой знаменитости, и два херсонесита. Стоит рассказать, как состоялась встреча Перикла с этими двумя последними.
   Сразу же после первого его боя здесь, к нему подбежали два человека, которых он сразу узнал. А они его - нет. Видел их в родном городе. Правда, хотя чаще всего встречался с ними в палестре, а с одним даже боролся, не знал, как зовут их, ибо атлеты более зрелого возраста держались там особняком от юношей, но порой, в отсутствие старших, брали себе в партнеры. Земляки высказали восхищение его быстрой убедительной победой над известным очень сильным кулачником из Акроганта. Выразили большую благодарность за то, что он, будучи не херсонеситом, взялся биться за честь и славу их города. Заметили, что ныне это особенно ценно, ибо уже давно в Херсонесе нет настолько сильных атлетов, которых имело бы смысл посылать на Немейские и подобные им по значимости игры. Осведомились, не побуждают ли к такому благородному поступку какие-либо узы, возможно, как-то связывающие его с Херсонесом?
   - Конечно, есть узы, которые меня связывают с этим городом и еще как: я в нем родился, вырос, там живет моя семья, - рассмеялся Перикл.
   - Как, не может быть! Что-то я тебя не припомню.
   - Да и я. Разве можно было не заметить такого силача?! - воскликнули земляки Перикла.
   - А я вас сразу узнал. А с тобой даже боролся раза два в палестре.
   - Да нет, не может быть! Ты шутишь?
   Наш герой кратко рассказал им свою историю.
   Земляки крепко обняли Перикла и по греческому обычаю покрыли его голову поцелуями.
   Он узнал, что одного зовут Филимоном, другого Тимофеем. Первый специально совершил большое опасное путешествие, чтобы посмотреть Немейские игры. Второй, находясь в Аргосе по своим купеческим делам, не мог не воспользоваться представившейся возможностью стать свидетелем одного из величайших событий греческого мира.
   Положенные в таких случаях жертвоприношения и моления Гераклу уже полчаса назад были совершены здесь, в палестре, жрецами его храма. До начала решающего боя кулачников оставалось несколько минут.
   - Будь внимателен, не лезь на рожон, - говорил Периклу Никерат. - Дамокл все еще очень силен. Я смотрел все его бои на нынешних играх. Он, хоть и старше стал, а бьется не хуже, чем раньше. И намного лучше, чем тогда, когда со мной имел дело. Он тоже, как и ты, все бои закончил очень быстро. Но ты не робей. Знаешь, как надо с ним сражаться. Главное, на удар его не попадись.
   - Послушай, Перикл, - обратился к земляку Филимон. - Хочу просить тебя вот о чем. Когда с тобой в Херсонес вернемся, задержись немного в порту, чтобы я мог первым войти в город и сообщить о твоей победе. Хочу стать вестникоми твоей славы. Даруй мне это.
   - Хорошо, дарую, - согласился Перикл. (Примечание: принести добрую весть куда-либо у древних греков считалось необычайно почетно и нередко приносило даже материальные выгоды). Он тоже ничуть не сомневался, что победит. И мог ли сомневаться? Ведь хорошо помнил, как был неуязвим для ударов Дамокла, а сам не раз и не два доставал его кулаком, используя простейшие приемы.
   На середину ристалища вышел один из геланнодиков, то есть, распорядителей на состязаниях, обязанности которых здесь выполняли жрецы храма Геракла. Воздев к небу широко разведенные руки, он вознес короткую молитву этому обожествленному герою. Затем возгласил:
   - Мегалополитанец Дамокл и херсонесит Перикл, сходитесь, и пусть боги решат кто из вас лучший!
   Никерат ободряюще мягко подтолкнул Перикла, сказав:
   - Ну, иди, сын мой. Да помогут тебе Геракл, Арес, Гермес и Афина-Воительница.
   Бойцы вошли в круг, образованный сидящими на песке площадки зрителями, и двинулись навстречу друг другу. Когда приблизился к противнику, Перикл спросил его:
   - Ну что, узнаешь меня?
   Дамокл уже готовый пустить в ход кулаки, остановился и всмотрелся в Перикла. Тот сразу понял абсурдность своего вопроса - кто его теперь узнает? И пояснил:
   - Я один из тех, кого ты жестоко убивал в своем доме. Помнишь, четыре года назад из твоего узилища бежали трое. Двоих поймали. Ты убил их. Потом их распяли. Но одного поймать не смогли. Это - я. И я здесь сейчас, чтобы наказать тебя. Это сделают мои кулаки. Хотя, конечно, ты заслуживаешь более суровой кары.
   Перикл полагал, что сразит психологически этими словами противника. Действительно вполне возможно было ожидать от Дамокла замешательства, хотя бы легкой растерянности, по меньшей мере, удивления. Но ничего подобного он никак не обнаружил. Впрочем, угадать по лицу-маске кулачника истинные его чувства, как мы уже знаем, было трудно: гораздо больше могли сказать глаза. Но во взгляде были только сталь волевой решимости и холодное спокойствие. На самом деле, слова Перикла поразили его необычайно, но многократный чемпион имел завидное самообладание, моментальную реакцию на любую неожиданность, позволявшие ему при любых обстоятельствах не теряться, сохранять спокойствие и действовать наиболее успешно.
   Он совершенно невозмутимо ответил:
   - Ну что ж, вот и посмотрим, сможешь ли ты наказать меня.
   И завязал бой.
   Перикл быстро понял, что слишком недооценил противника. Перед ним был совсем не тот Дамокл, с которым ему пришлось иметь дело четыре года назад, когда тот уверенно, рьяно нападал на него, не очень-то заботясь о защите, ибо знал, что даже удар средней силы ему не грозит. Нет, теперь он дрался внимательно, осторожно, особенно поначалу, когда присматривался к противнику, чтобы определить его манеру ведения боя и выбрать наиболее подходящую тактику. Хотя знал, как необходимо вначале единоборства действовать именно таким образом, наш герой пренебрег этим правилом. Он радовался возможности наносить Дамоклу настоящие удары. Поэтому сразу стал драться в полную силу. Конечно, наносить настоящие удары было далеко не так просто, как лишь имитировать их, что от него требовалось, как помнит читатель, в тренировочных единоборствах четыре года назад.
   Мы намеренно стараемся поменьше употреблять термин "боксировать", ибо греческий кулачный бой мало походил на современный бокс: использовалось гораздо больше видов ударов, что предполагало более сложную технику и делало противоборство более зрелищным, чем бокс.
   Конечно, огрехи в защите Дамокла были и сейчас и чем далее, тем больше, особенно когда он тоже стал биться в полную силу. Время от времени удары Перикла достигали цели, но благодаря отличной реакции Дамоклу каждый раз удавалось значительно смягчать их своевременными движениями. Наш герой применил свой коронный прием, который помог ему быстро победить не одного противника. Однако чемпион ответил эффективным контрприемом, неизвестным даже так превосходно вышколенному бойцу, как Перикл: не только отразил, казалось, неотразимый удар, но и сам нанес. Наш герой ничто не смог противопоставить этому приему и получил удар в голову. В глазах потемнело и помутнело. Он едва устоял на ногах. Дамокл, несомненно, отправил бы его в нокаут, если бы не бил из не достаточно удобного положения. Вокруг поднялся невообразимый шум - публика выражала восхищение филигранным мастерством чемпиона.
   Дамокл словно взорвался, удесятерив натиск. Он мощно, яростно наскакивал на полу-оглушенного противника, спеша использовать благоприятный момент. Перикл пропустил еще два удара. Все же как-то сумел значительно ослабить их, вовремя, резко откинувшись назад. Публика продолжала неистово шуметь: все ожидали, что бой будет вот-вот завершен. Кто-то крикнул:
   - Давай, Дамокл, прикончи его! Пусть в Скифии знают наших!
   Но Перикл уже выходил из нокдауна. Через несколько секунд он полностью пришел в себя. Быстро выровнял бой. Только теперь ему стало ясно, что поединок не будет легким и непродолжительным. Однако на тяжелое, долгое, жестокое противоборство он не настраивался. Это имело
  значение для нашего героя, ибо психологическая устойчивость его была подвержена колебаниям, сильно уступая превосходным физическим данным, что являлось единственным слабым местом его бойцовского дарования. При мысли, что впереди еще долгая труднейшая борьба, он приуныл. И сразу ощутил неимоверную усталость, словно бой уже длился ни как не меньше часа. Все же благодаря выносливости, ловкости, мастерству ему удавалось больше не пропускать ударов. Но действовал слишком пассивно: только отступал - даже не предпринимал попыток хотя бы контратаковать иногда. Публика недовольно зашумела. В этом шуме наш герой различил слова Никерата:
   - Что же ты делаешь, Перикл?! Ты же знаешь - тебя сейчас снимут с состязаний! Хватит оттягиваться назад! Иди вперед, как ты умеешь!
   Слова учителя, которого безмерно почитал и который обладал способностью внушающего воздействия на учеников, отрезвили Перикла, заставили устыдиться и вдохнули волю к победе. Он сумел-таки переломить ход боя в свою пользу.
   Дамокл упорно, яростно контратаковал. И все чаще пропускал удары. Однако они не причиняли ему никакого видимого вреда. Даже такие, какими наш герой отправлял других в нокаут. Получая их, Дамокл продолжал драться как ни в чем не бывало. Периклу стало казаться, что он бьет не по голове человека, а по стволу дерева. Даже звук был такой же. Обескураживало и другое. Перикл очень рассчитывал на то, что сможет одолеть чемпиона если не мастерством, то хотя бы способностью лучше выдерживать огромную физическую нагрузку, ведь он моложе. Но бой шел уже гораздо более получаса, а Дамокл, хотя и дышал тяжелее, чем противник, продолжал действовать быстро и мощно. Впрочем, Перикл не сомневался, что Дамокл изнурен: просто достаточно вынослив. Это же качество и ему позволяло двигаться еще вполне энергично.
   Удары и того, и другого еще были очень сильны. Однако не настолько, чтобы послать в нокаут. Это означало, что победителя теперь может выявить только состязание в выносливости. Оно будет продолжаться до тех пор, пока кто-нибудь, вконец обессилев, не признает себя побежденным. Бывало, что бои в таких случаях, если встречались сверхвыносливые атлеты, продолжались и два, и три часа и даже дольше. Такая перспектива удручала кулачников, да и зрителей не могла радовать, ибо глядеть на вяло двигающихся бойцов никому не было интересно.
   Вдруг Дамокл бухнулся на зад, а затем повалился на спину, раскинув руки. Это немало удивило нашего героя, поскольку в предшествующий падению момент он и пальцем не коснулся противника. Очень обрадовался, решив, что таким образом Дамокл показывает, что прекращает борьбу. Но тот начал подниматься.
   Геланнодик, сидевший в первом ряду зрителей, сразу закричал, напоминая Периклу, что он может нанести удар противнику не прежде, чем тот встанет на обе ноги. Наш герой и не собирался поступать иначе и отступил на пару шагов, чтобы убедить в своем намерении не нарушать правил. Даже когда Дамокл поднялся, он и тогда не напал на него. Просто потому, что не способен был бить того, кто не может сопротивляться, а Дамокл и производил сейчас впечатление такого человека.
   То, что происходило потом, удивило Перикла еще больше. Дамокл начал сражаться, но не с ним: повернувшись влево стал наносить удары по воздуху, словно по воображаемому противнику. Сейчас бы это назвали "боем с тенью". Но через несколько секунд вдруг опять упал навзничь. Два раза глубоко судорожно вздохнул. Туловище стало вздрагивать в то время, как руки и ноги затряслись мелкой дрожью.
   К нему подошли два геланнодика. Подбежал Желиб, а с ним и другой слуга Дамокла. Они склонились над лежащим, стали осторожно, взволнованно трогать его руками. Геланнодики смотрели на поверженного атлета растерянно и озадаченно, тихо переговаривались. Дамокл перестал вздыхать, вздрагивать и дрожать. Лежал теперь совершенно недвижимо. Он поразительно быстро, просто на глазах, весь сильно, страшно побледнел.
   С некоторым опозданием подбежал лекарь. Склонился над Дамоклом. Стал внимательно осматривать его, ощупывать, поглаживать, массировать, прикладывать ухо к груди, класть руку на нос и рот. Покуда занимался этим, воцарилась тишина: публика, затаив дыхание, наблюдала за действиями врача. Пока он хлопотал над Дамоклом, тот побледнел еще сильнее. Все тело приобрело очень заметный синюшный оттенок.
   Лекарь с сознанием значимости своих действий, своей роли в данный момент, важно и даже с некоторым пафосом произнес:
   - Жизненные соки иссякли в Дамокле. Нет дыхания в нем. Нет биения сердца. Душа его покинула тело. Ей предстоит далекое путешествие. Так и не иначе обстоит дело с Дамоклом.
   Публика опять громко зашумела. В круг выскочил черноволосый, очень широкоплечий мужчина. Стал радостно подпрыгивать и размахивать руками, восклицая:
   - Я, я - победитель игр! Я получу приз!
   - Ты что, ты что, Деметрий! Погоди радоваться! Тебе еще мантинейца победить надо! - сказал ему геланнодик.
   - Уж его-то я одолею - он Дамоклу уступил, а я - Периклу, - ответил Деметрий.
   Геланнодик поднял руку и, когда публика, подчиняясь этому жесту, затихла, объявил:
   - Присутствующие! Победный приз не будет вручен Периклу из Херсонеса, потому что он убил своего соперника! Таковы правила, как вы знаете! Победителя игр выявит завтрашний день! Будут сражаться Деметрий из Сиракуз и Диофант из Мантинеи Лесбосской, сильнейшие бойцы после Перикла и Дамокла! Приходите сюда завтра утром!
   Все стали расходиться. Наш герой оказался в окружении друзей, человек сорока - Никерата, земляков (Филимона, Тимофея и восьми матросов с корабля последнего), Архида, Менесфия из Элиды и других недавно появившихся поклонников.
   Никерат одобряюще-утешающе похлопал Перикла по плечу, сказал:
   - Молодец, Перикл. Ты оправдал мои надежды. Теперь вся Греция будет говорить о тебе. Дома встретят тебя, как победителя. И наградят, как победителя. Из разных городов будут приходить приглашения поселиться в них. Все у тебя впереди... А в том, что Дамокл отбросил копыта, ты не виноват. Как ты можешь быть виновен в том, что он так хорошо держал удары. Он от тебя такие примочки получал. Любой на его месте оглушен был бы. По звуку слышно было какие это удары: как палкой по стволу дерева. А ему хоть бы что. Прет и прет на тебя. А голова ведь не деревяшка. Вот она и не выдержала.
   - Если честно, я ничуть не жалею, что так вышло, - ответил Перикл. - Может, даже хорошо. Теперь ни одного раба не убьет. Пусть это будет месть за тех, кого он истязал и убил жестоко.
   - И я про то, - криво усмехнулся Никерат.
   Остальные, в окружении кого находился наш герой, тоже утверждали, что, независимо от того, кто победит завтра, настоящим победителем во всем греческом мире все будут считать именно его, и поздравляли с этой блестящей победой.
   - Дорогие друзья, и в первую очередь ты, Перикл, приглашаю вас всех идти в святилище Геракла. Завтра там будут чествовать победителя состязаний кулачников, но в действительности того, кто займет лишь третье место. Мы же сегодня будем чествовать настоящего победителя. Совершим заклание, достойное бойца занявшего первое место и устроим достойный его большой жертвенный пир. Все расходы беру на себя, - сказал Менесфий.
   Наш герой и его друзья охотно приняли это предложение. Только Тимофей обратился к Периклу с такими словами:
   - Дорогой друг, я от всей души разделяю со всеми радость твоей победы, но позволь мне не присутствовать на пире. Это нужно для тебя. Я хочу завершить все оставшиеся здесь мои дела за четыре - пять дней. Тогда ты и Филимон сможете добираться до дома не на попутных судах, подвергая себя опасности произвола корабельщиков, а поплывете вместе со мною на моем судне. Пусть это будет мой дар тебе за твою победу, за то, что ты прославил отечество наше, за то, что теперь во всем греческом мире будут говорить о далеком Херсонесе Таврическом... Сегодня еще большая часть дня впереди, и я хочу использовать его тоже для дела.
   - Я принимаю твой дар с большой радостью и нисколько не обижусь на то, что ты не почтишь своим присутствием пир. Мне бы очень хотелось путешествовать спокойно, не пересаживаясь в разных портах с одного судна на другое. И особенно хочется быть уверенным в команде. Поэтому, конечно, лучше плыть на твоем корабле. Тем более, что повезу домой не малые деньги. (Примечание: в описываемое время не было еще пассажирских кораблей. Их роль играли торговые. Если на судне оставалось достаточно места после погрузки товара, то капитан брал на борт пассажиров. Не редки были случаи, когда команда корабля грабила и убивала пассажиров, выбрасывая затем их тела в море для сокрытия преступления. Поэтому Тимофей и говорит об опасности произвола корабельщиков).
   Через пять дней в порт Аргоса провожать Перикла пришла целая толпа поклонников. Многие преподнесли ему дары, иные весьма дорогие.
   Долго, пока херсонесский корабль не покинул гавань, в след ему над волнами неслись добрые напутствия и слова прощания, в которых выражались надежды встретиться на новых состязаниях.
  
  
   Попутный тугой ветер наполнял широкий парус и быстро гнал корабль. Нос судна мощно разрезал волны, отчего вправо и влево разбегались пенящиеся валы. Слева в стадиях двух-трех от корабля тянулся берег. Это был берег Тавриды. Стоявшие у бортов люди всматривались вперед, туда, где в голубоватой дымке в дали все более четко вырисовывались очертания города. (Примечание: стадий - мера длины у др. греков, равная 185 метрам).
   - Ну, вот, наконец-то добрались. Обошлось без приключений. Всегда бы так, - сказал Тимофей.
   Перикл с замирающим от радости сердцем узнавал родной город. Как долго он не был здесь! Больше восьми лет. Причем первые четыре года не имел ни малейшей надежды вновь увидеть родную землю. Тогда мечтал вернуться сюда хотя бы нищим неудачливым наемником, пусть даже посмешищем для земляков - лишь бы вернуться. Но вот он вновь видит родной Херсонес. И вступит в него с высоко поднятой головой.
   Было сожаление о том, что остались позади лучшие годы жизни. Ему шел тридцатый год. По понятиям людей того времени это уже был весьма солидный возраст. Но наш герой вспомнил слова Никерата: "Все у тебя еще впереди". По крайней мере спортивная жизнь у него была, и правда, вся впереди. И Перикл не ошибался, думая так. Он станет многократным победителем Олимпийских, Немейских, Истмийских, Дельфийских игр. Поскольку расстояние от Тавриды до мест проведения их (Олимпии, Аргоса, Коринфа, Дельф) было даже по нынешним понятием весьма велико, ему придется переселиться в Грецию. В сорок девять лет он закончит выступать в таких крупных соревнованиях: как сказали бы в наше время, уйдет из большого спорта. Причем уйдет непобежденным. И точно также, как сейчас, возвращаясь в Херсонес, будет стоять на палубе корабля и глядеть на приближающийся родной город. Он будет с удивлением думать о том, как быстро пролетели двадцать лет со дня возвращения на Родину после освобождения из рабства и окончания школы Никерата. Но сожаления о прошедших годах у него уже не будет, потому что он будет знать, что в дали от отечества прославлял его своими победами, ибо на каждом состязании возглашалось, что он атлет из Патр, но родом из Херсонеса Таврического.
  
  
  
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"