Гораль Владимир Владимирович : другие произведения.

Иркутская Рапсодия (Дознание капитана Сташевича-2)

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    Роман "Нуар в таёжных тонах -2"."Иркутская рапсодия" (Часть первая) является продолжением романа ЈНуар в таёжных тонах". 1953 год. Молодой ветеран Великой Отечественной войны, бывший фронтовой разведчик капитан Андрей Сташевич вновь вступает в жестокое противоборство с силами Зла. На этот раз в качестве начальника оперативной группы в отделе убийств и по борьбе с бандитизмом ОМВД СССР города Иркутска...
  

ИРКУТСКАЯ РАПСОДИЯ

  
  
(Дознание капитана Сташевича-2)
  
  
  ..Кто уврачует больного,
  Если бальзам для него
  Обратился в отраву.
  Больного, который вкусил
  Ненависть - в чаше любви?
  
  Прежде презренный, ныне презревший,
  Потаенно он истощает
  Богатство своих достоинств
  В себялюбивой тщете...
  ...Ты, умножающий радость
  Каждому тысячекратно,
  Охотников благослови,
  Идущих по следу на зверя
  
   Иоганн Вольфганг Гёте 'Зимнее путешествие на Гарц' (1777). Перевод Е. Витковского
  
  
ПРОЛОГ
  
  

Белёк

  
  
Весна 1965-го года
  
  Вадим Громов, облокотившись на ржаво-шершавые давно некрашеные леера, стоял на вахте у деревянных сходней, связывающих берег с бортом ветхого и безлюдного рыболовецкого траулера. Громов пошатался на главной палубе и, от нечего делать, по вертикальному трапу ловко взобрался на самую верхотуру, пеленгаторный мостик судна.
  
  Отсюда хорошо была видна не только вся южная ремонтная база рыбфлота, но и противоположный, западный берег Кольского залива. На склонах сопок хмуро и сиротливо щетинилось убогое приполярное редколесье, да ещё несколько крохотных посёлков, в десяток-полтора домов оживляли этот скудно-унылый пейзаж.
  
  Почти весь восточный берег залива занимал Мурманск. Самый северный в европейской части Союза незамерзающий порт. Над сотнями чёрных труб пришвартованных у причалов судов, над угнездившимися вдоль залива железно-журавлиными стаями портовых кранов, над дымящими тепловыми электростанциями и котельными возвышались такие же, как и на восточном берегу почти безлесные, каменистые сопки. Правда, в отличие от своих западных сестер, эти были покрыты серыми деревянными дорожками лестниц, приземистыми, мрачными и длинными жилыми бараками, да изредка, каменными грязно-жёлтыми и рыжевато-кирпичными зданиями.
  
  Громову не мешал аскетизм окружающей его природы. Наоборот, мрачная суровость этих мест была ему по душе. Почему? Бог знает! Летом, светлыми ночами от спящего и безлюдного города веяло каким-то мистическим, потусторонним одиночеством. Осень же здесь выдавалась на славу, радовала праздничной пестротой жёлто-красной листвы, завораживала покрывающими сопки антрацитными, лиловыми и алыми коврами из грибов-ягод. А уж зимой, в полярную ночь, Север представал во всей своей величественной белоснежной, благородной красе. Словно мощный магнит притягивал взгляд чёрный бархат неба, слепящая россыпь ярких полярных созвездий. Сводили с ума мистически-надмирные, всех немыслимых цветов и форм сполохи полярного сияния. Звал и манил таящийся за всем этим бездонный космос Вселенной.
  
  Зябко поёжившись, Вадим поправил съехавшую с рукава телогрейки красную повязку.
   С весны 1964-го, со дня расставания с Северным Флотом прошёл почти год. Большинство сослуживцев давно разъехались по домам. Выглядели они тогда браво! Чёрные бушлаты, обвешанные неуставными, золотистыми и серебряными аксельбантами, новенькие, немыслимо расширяющиеся к низу раструбы расклешённых брюк, надраенные до слепящего сияния ременные якороносные пряжки-бляхи. Эти подвыпившие, весело-шальные от весенней, радостной, долгожданной свободы парни несколько светлых от незакатного полярного солнца недель заполняли вокзал и железнодорожные пироны Мурманска.
  
   Флотские друзья-приятели Громова уже давно отпраздновали своё славное ДМБ и вскоре большинстве и без особого труда, нашли себе работу поблизости от родных мест. Однако не таков был Вадим, высокий, светловолосый молодой человек двадцати трёх лет от роду. Всё дело в том, что поступив "как большинство", он изменил бы себе
  
  И то сказать... Характер! Да что там, норов! Гордый, независимый, даже заносчивый... Таков он был с малолетства. Не зря ещё в школе приклеилось к Вадиму не слишком лестное для советского мальчишки прозвище - Принц. Возможно, что не последнюю роль в этом сыграла внешность мальчика, его синие, словно безоблачные небеса глаза и правильные, можно сказать аристократичные черты. Вадим взрослел, и данное обстоятельство стало неизменно производить известное впечатление на женщин. Впрочем, в отличие от хронически озабоченных сверстников, половой вопрос юношу никогда особо не занимал. Были, конечно, и у Громова любовные отношения с девушками, хотя чаще с более взрослыми женщинами. Однако долго это не продолжалось. Вадим, как с претензией на изысканный стиль выразилась одна из его близких знакомых: "Являл собой тип..."Рыцаря прохладного сердца".
  
  Громов (и такое бывает) внешне очень походил на своего приёмного отца, Андрея Сташевича. Вспоминая фотографии Андрея Казимировича двадцатилетней давности, пасынок и сам не переставал удивляться своему нынешнему, странному и необъяснимому сходству с отчимом
  
  Лет до одиннадцати Вадик с папой Андреем были друзья, не разлей вода... Сташевич оказался для пасынка не просто отцом. Впрочем, куда там иным кровным отцам... Отчим дарил пасынку столько времени, искренней любви и родительского внимания, что Вадька просто купался во всём этом, словно в тёплом, ласковом южном море. Мама Даша нарадоваться не могла, глядя на своих любимых мужчин. Но пришла пора, и Вадим вдруг начал выказывать необъяснимую отчуждённость
  
  Андрей Казимирович с его вечной заботой и вниманием вдруг начал вызывать у пасынка глухую, граничащую с чёрной злобой враждебность. Умный Сташевич вовремя почувствовал эти перемены и, поразмыслив, счёл за благо просто оставить мальчишку в покое
  
   - Мам, а мой настоящий отец, каким он был? - спросил как-то мать одиннадцатилетний Вадик.
  Дарья Михайловна взглянула на сына странно потемневшими глазами и тихо ответила:
   - Ну, так я ведь тебе не раз уже рассказывала, Вадюша... Твоего папу тоже звали Андреем. Хорошим он был, сильным, добрым. Мы были совсем ещё детьми, когда у нас первая любовь случилась. Я от Андрея, папы твоего, забеременела... Мы пожениться уже хотели, а тут война... Отца твоего забрали на фронт, и больше от него вестей не было. А там и ты у меня родился...
   - Понятно! - вздохнул Вадим.
  И в тот же момент невесть откуда взявшийся в его голове бесплотный и бесполый голос отчётливо произнёс:
  "Она лжёт!"
  
  ***
  
  Зима 1962-го
  
  Вадим стоял навытяжку в кабинете, точнее в каюте капитана второго ранга Богрова, помощника командира корабля по политчасти.
  
   - Что же вы, старший матрос Громов с родителями так поступаете? Не звоните! Не пишете! Вам не четыре месяца, а четыре года служить, так что же вы делаете? - сурово поинтересовался кавторанг и, не вставая из-за стола, тяжёлым взглядом с головы до ног смерил Вадима.
  
  Не дожидаясь ответа на свой, по большей части, риторический вопрос, Богров уже мягче, почти по-отечески продолжил:
  
   - Уж не знаю, Громов, какая там кошка между вами и родителями пробежала, но вы хотя бы мать пожалейте. Она бедная уже не знает, что и думать! Сама приехать не смогла, что-то со здоровьем, так ведь до приёмной начальника штаба флота дозвонилась. Я вам не папа, Громов, чужая семья - потёмки, а потому стыдить и уговаривать вас не буду! Короче! Не менее двух раз в месяц подробное письмо матери и раз в две недели междугородний звонок родителям! Откуда вы там призывались?! Вот-вот, Иркутск! Приказ понятен?! Свободны, старший матрос!
  ***
  
  Весна 1965-го
  
  Судно это возникло в судьбе Громова почти случайно. Вадим уже целую вечность прозябал на берегу. До начала большого рыбного промысла, весенней мойвенной путины в Баренцевом море, оставался ещё целый месяц, а пока новоиспечённый рыбак только мечтал выйти в море, в свой первый рейс.
  
   - На архангельском промысловике в рейс пойдёшь? - с головы до ног оглядев статного Громова, с плохо скрываемой неприязнью, вопросил его маленький и щуплый, лысеющий человечек, инспектор отдела кадров.
  
   - Пойду, пойду, конечно! - обрадовано закивал Вадим.
   - Ну, так вперёд! Там матрос-обработчик нужен! - заключил инспектор.
  Он протянул Вадиму заполненный бланк направления на судно и тут же, мгновенно забыв о нём, зашуршал огромной грудой лежащих перед ним на столе служебных бумаг. Словно рьяно окапывающийся на позиции, тщедушный, но шустрый солдат, он принялся быстро в них погружаться. Лишь на миг, подняв голову, инспектор поверх очков взглянул в удаляющуюся широкую спину Громова и вдруг, злорадно усмехнувшись, едва слышно буркнул себе под нос:
  
   - Удачи тебе, зверобой!
  
  ***
  
   - Ираида! - серьёзно, без улыбки представилась стройная, рослая девица и крепко, по-мужски пожала протянутую руку Вадима.
   "Какое странное имя для русской девушки! Отчего-то приходит на ум Гюстав Флобер, сумрачные библейские мотивы, Древняя Иудея, царь Ирод...", - мысленно отреагировал начитанный Громов.
  
  Ираида, меж тем, выглядела вполне симпатично. Тому способствовали приятный открытый взгляд и правильные, хотя и немного грубоватые черты. Приятным вышло и рукопожатие. Дружески-крепкое, шершаво-мозолистое, какое-то, по-хорошему пролетарское.
  
   - Ну что?! Добро пожаловать на борт нашего не Ноева ковчега! - Ираида широким гостеприимным жестом обвела пределы просторной выскобленной до белесого дерева главной палубы судна.
   - Ишь ты, не Ноева ковчега? - усмехнулся про себя Вадим. - А мы оказывается, не прочь остроумно выразиться!
  
   - А насчёт имени ты не удивляйся! - словно прочитав мысли Вадима, чуть искоса взглянула на него девушка. - У нас, поморов Ираид, как собак нерезаных, любят у нас отчего-то это имечко.
  
  "Не Ноев ковчег" оказался средних размеров промысловой "посудиной". Называлась же эта "посудина" вполне банально, "Северянка". Корабль только что вышел из ремонтного дока, пах свежей краской и выглядел вполне сносно, чисто, ухоженно... Данное обстоятельство откровенно порадовало привыкшего к военно-морской корабельной опрятности Громова. К тому же, развал и грязь ремонтного порта его уже порядком достали.
  
   - А у вас тут, Ираида, порядок, я смотрю! Совсем неплохо для трудяги-рыбака! - озвучил свои мысли Вадим.
  
   - Для рыбака?! - удивлённо пожала широкими плечами девица. - Тебя что, на наш счёт не просветили? "Северянка" - зверобой! Тюленя мы добываем. Кстати, не надо так официально ко мне обращаться, Ираида... Можешь звать меня просто, Рая... Я, между прочим, бригадир матросов-обработчиков. Твое, уж извини, будущее начальство...
  
  Девушка повернулась к Вадиму, и смело глядя ему в глаза, улыбнулась открытой, белозубой улыбкой. Похоже, она совершенно не собиралась скрывать своего женского интереса к симпатичному новичку.
  
  ***
  
  "Северянка" отправилась к горлу Белого моря в начале марта. Что касается предстоящего промысла, то бригадирша Рая, к тому времени, успела достаточно просветить своего нового знакомого.
  
   - Ты, Вадик, главное не дрейфь, держись меня! Я ведь местная, поморка, человек в этом деле опытный, если что подсоблю, - дружелюбно толковала Ираида, присев рядом с Громовым на скамейку у длинного стола в судовом салоне экипажа.
  
   - А с чего мне дрейфить? - удивился и почти обиделся Вадим. - Я и сам сибиряк. Чай не у маминой юбки, возле тайги вырос. Ещё подростком, бывало, зимой с отцом на глухариную охоту хаживал. К тому же служил не в стройбате... Карабином пользоваться умею! Так что же я в тюленью тушу с десятка, другого метров промахнусь?
  
   - Ты, я вижу, не понимаешь! Ну да ничего, дойдём до места промысла, сам всё увидишь, - успокаивающе дружелюбно похлопала Рая по плечу Громова. - Карабин тебе пока вряд ли понадобиться. У нас в экипаже более опытные стрелки имеются. Это мы в постоянном режиме взрослого гренландского тюленя на льду бьём, а ближайшие две недели особые. Утельга, матка тюленья Беломорью приплод несёт... На белька идём...
  
  Усиленная мощным ледовым поясом "Северянка" легко взламывала не слишком толстый лёд Белого моря. Три десятка мужчин и женщин, кажущихся непомерно огромными из-за тёплых телогреек, ватных штанов и громоздких валенок с калошами стояли на палубе, в ожидании предстоящей работы. Некоторые из мужчин имели за спинами видавшие виды армейские карабины. Боцман с помощниками заранее принесли из каптёрки перевязанные тонкими кожаными тросиками связки длинных и крепких на вид дубинок, утяжелённых, к тому же, увесистыми металлическими кольцами на конце. Вадим Громов наблюдал за этими приготовлениями, и его всё больше охватывало какое-то тревожное тёмное предчувствие.
  Вдалеке, между ледяных торосов, показались первые тёмные закорючки тюленьих туш.
   Лежбище
  
  Зверобой медленно сбавлял ход, а вскоре и вовсе застопорив машину, лёг в ледяной дрейф. С борта опустили широкие деревянные сходни и группа людей, вооружённая карабинами, а чаще частоколом дубья двинулась вперёд, к ледяным торосам. Вадим с дубиной на плече, лично выбранной для него Ираидой, шёл след в след за своей начальницей. Чувствовал он себя при этом неважно... К давящему, сжимающему сердце тревожному предчувствию примешивалось ощущение какой-то нелепости, ненужности происходящего, а ещё, и, пожалуй, самое главное, абсолютной, законченной неправильности собственного нынешнего местонахождения
  
   - Скоро начнётся! - повернула к нему через плечо раскрасневшееся лицо Ираида. - Ни о чём не думай! Ничего не бойся! Делай как я!
  Слева от Громова за большим торосом мелькнула какая-то тень. Заинтересовавшись, Вадим шагнул за снежно-ледяной бугор, но успел увидеть лишь, мелькнувший в воздухе, кончик широкого серо-перламутрового хвоста тюленя. Зверь успел нырнуть в круглую большую лунку во льду, оставив после себя мелкую рябь на чёрной воде.
  
   -Мя-мя! Мя-мя! - захныкал, откуда ни возьмись писклявый жалобный голосок.
  У Вадима ни на секунду, ни возникло сомнений, плакал грудной ребёнок, младенец.
   "Что за бред?! Откуда здесь, посреди беломорских льдов взяться младенцу?" - мелькнула в голове Громова заполошная, растерянная мысль.
  
  Под ногами вдруг заворочался круглый, ослепительно белый, белее окружающего льда и снега, комок. Вадим присел на корточки. На него, подняв маленькую пушистую мордочку, умильно глядел беспредельно очаровательный малыш. Огромные чёрные круглые глаза под серыми бровками трогательно слезились.
  
   - Чёрт! Какой я идиот! Это же белёк, детёныш гренландского тюленя! - дошло, наконец, до Громова. - А ведь мы здесь для того
  
  Он и сам не заметил, как отложил в сторону дубинку и скинул рукавицу. Рука как будто сама потянулась, чтобы погладить тюленьего ребёнка.
  
   - Мя-мя! - уверенно, словно узнавая родительницу, заявил малыш и уткнулся холодным носом в тёплую человеческую ладонь.
  
   - В стор-рону, ёпр-р! - звериным рыком пронеслось над головой Вадима.
  
  Кто-то без церемоний оттолкнул Громова и тот неуклюже завалился набок. Мелькнула, заслонив Солнце, чёрная тень.
   -Х-хэк!
  
  Что-то тёплое, почти горячее оросило голую кисть Вадима.
  - Мя-я-я!
  
  И ещё раз:
  
   - Х-хэк!
  
  ***
  
   - Ну, извини, что заранее не предупредила! Кто же знал, что ты у нас такой нежный! Мяска пожрать мы всегда рады, а как порося зарезать, так нос воротим! - исподлобья с нотками вины в голосе бурчала Ираида. С нарочитой, грубоватой игривостью она несколько раз ткнула Громова своим, не по-девичьи увесистым кулаком в бок.
  
  Вадим чувствовал, вернее не чувствовал себя никак. Он, неподвижно и молча, сидел на всё той же скамейке, во всё том же, пустующем после обеда салоне экипажа. Эдакий деревянный истукан, выстроганный из цельного ствола дуба средних размеров.
  
  Даже сейчас, через двое суток, после окончания этой ненавистно-проклятой, двухнедельной тяжкой работы перед его глазами всё ещё стоял багровый туман.
  
  Снег и лёд на месте промысла, в радиусе нескольких сот метров почернел от крови. Мужчины дубинками убивали тюленьих детёнышей, а женщины в оранжевых прорезиненных фартуках, с головы до ног перемазанные кровью на палубе "Северянки", на дощатых деревянных столах отточенными до бритвенной остроты ножами разделывали тушки. В ушах Громова до сих пор стоял пронзительный жалобный писк убиваемых людьми зверьков. Он пытался, но не мог убедить себя в том, что это всего лишь промысел.
  
   "Да жестокая, но необходимость! Не страшнее, чем забой телят на мясокомбинате!"...
   Однако ни душа, ни сердце Вадима не принимали этих объяснений.
  
   "Нет! Никакая это не охота! Никакой не промысел. Это библейское избиение младенцев! - стучало у него в голове. - Этого не оправдать! Да и как можно оправдать детоубийство, бессмысленное, массовое и кровавое?!"
  
  На впавшего в ступор в самом начале побоища Вадима вскоре махнули рукой. Все две недели его тупо использовали для перетаскивания на волокушах и погрузку в холодильные трюма "Северянки" разделанных бельковых тушек и шкур.
  
  По прибытии же в Архангельск, для разгрузки добычи, экипаж получил аванс и... жестоко запил. Причём поголовно, практически в полном составе... Даже женщины не были исключением. Сивушная хмарь и буйное пьяное полоумие плотным и опасным туманом окутали судно. Чёрный мат, истеричный смех, вопли и рыдания неслись, чуть ли не из каждой каюты.
  
  Вадим, так уж он был устроен, этой исконной русской слабости никогда не разделял. В меру выпить с друзьями он мог, но доводить себя, травя собственный мозг безумными, около смертными дозами алкоголя до мерзкого, скотского, нечеловечьего состояния? Нет уж, увольте, господа хорошие!
  
  Ираида появилась на борту, ставшей, вдруг, невыносимо грязной и адски зловонной Северянки, после полуночи. К тому времени, сражённый зелёным змием экипаж затих, расположившись на ночлег в самых немыслимых местах и позах... Рая, как и Громов, не была, к счастью, большой любительницей буйных пьяных загулов, а потому покинула борт судна ещё до начала "всеобщего веселья". Благо, жила о нас родителями в поморском селе, неподалёку от Архангельска.
  
  Девушка без стука вошла в каюту медсанчасти, где последние сутки Громов сидел тише мыши, скрываясь от назойливых коллег-моряков
  
  
   Оно и понятно! Наличие трезвого индивида, периодически попадающего в поле их зрения, эти славные люди воспринимали, как личное оскорбление... Только лишь на судне, наконец, воцарилась мёртвая тишина, оголодавший Вадим осторожно вышел наружу, чтобы проведать камбуз. В столовой кроме чёрствого хлеба и соли он ничего не нашёл. Так и вернулся в свою медсанчасть, с хлебом и солью
  
   - Ну, привет, затворник! А я тут харчей тебе принесла, чтоб с голоду не пропал в своей стерильной темнице! - улыбнулась Рая и шлёпнула на стол увесистый узелок. - Да ты не стесняйся, - поощрила она замявшегося, было, Вадима, - Давай вместе пошамаем!
  
  К аппетитным, по большей части рыбным, беломорским закускам добавилась сладко-терпкая и довольно крепкая домашняя брусничная наливка. А там! Как же могло быть иначе? Не прошло за разговорами и часа, как молодые люди принялись целоваться!
  
   - Каюту запри! - мягко отстранив Вадима, скомандовала Ираида и стянула с себя свитер
  
  ***
  
  Ираида и Вадим укутались в два одеяла и лежали на узкой корабельной койке лицом к лицу, тесно прижавшись друг другу.
  
   - Ну вот! Это другое дело! Теперь я точно знаю, что ты мужик! - с невидимой, но слышной в темноте улыбкой нарушила затянувшееся молчание Рая.
  
  Вадим, не найдя что ответить на это глубокомысленное замечание подруги, благоразумно промолчал.
  
   - Ты, Вадь, мне сразу понравился! - уже серьёзно, без улыбки, продолжила Рая. - Парень ты видный, интеллигентный, сразу видно, образованный, книжки читаешь. А я кто? Поморка диковатая! Ты, Вадь не думай, что Ираида бой-баба! Вся из себя такая чёрствая, да жестокая. Это ведь, как говорится: не мы такие - жизнь такая! Я ведь с девяти лет в этот родильный дом на льду прихожу, этого самого чёртового белька промышлять. Валенки у меня были любимые, светло-серые, почти белые, а стали сначала сплошь красные, а после, чёрные от крови. Так я их выкинула, потому, как носить больше не могла, а родителям сказала, что в школе украли. Помню, когда своего первого белька дубинкой в снежных торосах забила, после месяц спать толком не могла, кошмары мучили. Всё мне писк его мерещился:
  
   - Мя-мя! Мя-мя!
  
   Ой, ну ладно, Вадь! Совсем загрузила тебя со своими исповедями! А ты - видно спишь уже...
  
  ***
  
  Вадим действительно уже спал. Ему снилось странное... Будто он совсем маленький лежит в своей детской кроватке посреди очень большого незнакомого и, почему-то, очень неприятного ему дома. Где-то неподалёку спит в своей кровати его мама Даша. Вадик слышит сонное дыхание матери.
  Скрип-скрип-скрип...
  
  Как из-под земли, донеслись, вдруг, осторожные звуки. Кто-то неизвестный в темноте на ощупь поднимался по невидимым ступенькам. Во внезапной звенящей тишине, словно выстрел, прозвучал резкий одиночный стук, будто на деревянные доски пола уронили что-то тяжёлое.
  Шлёп-шлёп-шлёп...
  
  Затопотали по гладким половицам маленькие босые ножки. Совсем близко серебристым колокольчиком прозвенел в ночном сумраке чей-то смех. Смеялся ребёнок. Девочка... Скрипнули пружины кроватки Вадика.
  
  - Привет! Давай поиграем!
  
  Вадик повернул голову.... На него смотрело нечто... Щуплое детское тельце в светлой ночной сорочке, а на тонкой шейке... маленькая белоснежно-пушистая голова. Умильная мордочка, тёмное пятнышко носика с кошачьими усиками. Огромные чёрные круглые глаза под серыми бровками...
  
  ***
  
  Рая проснулась одна... от холода.... Так ей показалось вначале
  
  Но уже через мгновение она поняла, что разбудило её совсем другое...
  
  Это был страх. Животный, инстинктивный ужас, вызванный внезапной смертельной опасностью. Сумрачный, ранний рассвет, проникающий в каюту из кем-то настежь открытого иллюминатора, едва освещал белые стены-переборки.
  
  Невнятное, сонное, бесконечное, глухое и низкоголосое бормотание заполняло всё пространство каюты:
  
  А-а-да-да... И-и-ра-ра... И-и-ра-ра... А-а-да-да...
  
  "Похоже на детскую считалочку из женских имён" - машинально подумала Ираида.
  
  Преодолевая мерзкое, парализующее мышцы оцепенение, она приподняла голову.
  
  Кто-то чёрный и квадратно-огромный навис над ней и начал медленно поднимать похожую на бревно руку. В сером полумраке холодно и серебристо блеснула сталь...
  
  
  
  
  
  

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ

  
  
  
Опер
  
  
  

ГЛАВА ПЕРВАЯ

  
  
  
Всё тот же 'Бирюслаг'
  
  
  
1948-1951
  
   Расстаться с лагерем, с надоевшей до зелёной тоски постылой службой Андрей и сам был бы рад. Да куда там! Судьба советского офицера всегда, а особенно в это тяжкое для страны послевоенное время безоговорочно находилась в руках начальства. Причиной для отставки могла стать или тяжёлая болезнь, или серьёзнейший служебный проступок, или пристально-недоброжелательное внимание кого-то более влиятельного и, разумеется, старшего по званию. К худу, или к добру, но именно такой недоброжелатель у капитана Сташевича нашёлся.
  
   Во время одной из своих служебных командировок, по дороге в Иркутск, Андрею 'посчастливилось' пересечься с начальником ГУПВИ маленького райцентра Тайшет, подполковником Кречетом. Подполковник нашёл нужным поучить премудростям жизни молодого и, как ему померещилось, 'неопытного по жизни' офицера.
  
   - Ты это, капитан, прими мой полезный совет, - нахмурив густые брови на толстой физиономии, солидно 'клекотал' Кречет. - Парень ты ещё молодой, неопытный, тебе бывалый наставник нужен! Майора Бабра, начальника Бирюслага, отца-командира твоего, я очень даже уважаю, но что-то чудит он последнее время. Стареет Бабр, на отдых пора медведю...
  
   Сташевич покорно слушал, а подполковник вещал:
   - Я тебе, капитан, вот что посоветую. Доберёшься до Иркутска, зайди в областное отделение НГБ, попросись на приём к майору Сугробову и всё ему доложи. Так, мол, и так! Чудит, дескать, мой непосредственный начальник, майор Бабр. Самодурствует, странные приказы отдаёт...Сугробов мне отзвонится, а я тебя поддержу. А там, глядишь, - Бабра твоего проводим на пенсию. Сам майора получишь, да и на Баброво место сядешь! Местечко это, между прочим, неплохое, прибыльное... Если всё выгорит, - ты, капитан, тогда сразу ко мне... Будет нам о чём потолковать! Ну а если ты, паренёк, глупость какую удумаешь, то я всегда отопрусь. Ты здесь человек новый, а меня все знают. Так что если чего брякнешь, то этого разговора не было. Понял?
  
   Андрей понял.
   'Да ты, дядя, всю войну в тылу просидел, государственные средства разворовывая! - негодовал про себя Сташевич. - Жулик жуликом, а всё туда же - меня, фронтовика, жизни учишь! А Сугробов из иркутской госбезопасности тебя, подлеца, прикрывает. Не бескорыстно, конечно... Да и над ним кто-то есть, одна стая! Расплодились падальщики! Советские офицеры, в мать вашу и в пся крев!'
   Ни к какому майору Сугробову в Иркутске Андрей, естественно, не пошёл. Впрочем, и Бабру ничего об этом скользком разговоре с Кречетом не сказал. Влезать в интриги начальства - себе дороже... Капитан просто предпочёл забыть об этом инциденте. Да вот только подполковник Кречет не забыл... Увиделись они в Иркутске год спустя, на закрытом совещании в Доме офицеров МГБ . Сташевич выступал тогда с докладом перед начальством. Назывался доклад пространно:
   'Идеологическая подготовка военнопленных перед репатриацией в Советскую оккупационную зону Германии'.
  
   Новенький Дом офицеров, выстроенный всё теми же вышеупомянутыми военнопленными, весьма походил на здание провинциального театра. Впрочем, посреди малоэтажного и деревянного Иркутска эта свежеотштукатуренная, окрашенная под куриный желток новостройка вполне могла сойти и за дворец. Сташевич читал свой доклад перед многозвёздной публикой на сцене, с трибуны, в большом и ужасающе безвкусном актовом зале со сверкающей люстрой, и чувствовал себя при этом крайне неловко. Тем не менее, выступил капитан достойно и, даже, вполне неглупо ответил на ряд вопросов из зала. Кречет, уже в чине полковника, подошёл к Андрею сразу после доклада.
  
   - Толково! Толково, капитан! Побольше бы нам таких образованных офицеров! - пожав руку, похвалил он Сташевича.
  
   При этом выражение ухмыляющейся толстой физиономии и, особенно, сверлящие собеседника, маленькие заплывшие глазки говорили совсем другое: 'Ты у меня в глухой тайге, в дежурке вертухайской, в капитанишках сраных сгниёшь, умник столичный!'
  
  ***
  
   'К счастью не одними полковниками кречетами русская земля полнится... - позже, словно оправдываясь перед кем-то, размышлял Сташевич. - Да в том же нашем НКВД, несмотря на заслуженную в страшные годы чёрную и кровавую славу, не все воры, не все полуграмотные, тёмные убийцы-палачи, не все садисты... Ведь и у нас в СМЕРШЕ хватало смелых и честных, презирающих всяких подлецов и мерзавцев офицеров. А между прочим, СМЕРШ - это тоже НКВД'.
  
   И, правда, как будто в унисон надеждам Сташевича, нашёлся тогда в актовом зале Дома офицеров МГБ такой офицер. Подполковник Дмитрий Леонидович Бажов, заместитель начальника областного Иркутского отдела кадров МГБ. Он по достоинству оценил ум и способности своего молодого коллеги-фронтовика. И, даже, записал себе в блокнот:
  
   'Капитан Сташевич А.К. - толковый...'
  
   Бажов, ветеран того же СМЕРШа, уже на следующий день затребовал к себе личное дело 'толкового капитана'. И вот, что он в нём прочитал:
  
   'Сташевич Андрей Каземирович 1921-го рождения. Воинское звание: капитан. Должность: командир отдельного разведывательного взвода полковой разведки 3-Украинской армии (1942-1944). Старший дознаватель полковой контрразведки СМЕРШ (1944-1945). Награждён: медаль 'За отвагу'(1942) Орден Красной Звезды (1942) Орден Красной звезды(1943) Орден Славы 3-й степени(1943) Орден Славы 2-й степени(1944). (1945) За особые заслуги представлен командованием 3-й Украинской армии к званию Герой Советского Союза. (Представление отклонено).
  
   Родители:
   Мать, Сиротина Алевтина Константиновна.1900 года рождения. Национальность: русская. Специальность: преподаватель русской литературы и словесности общеобразовательной школы N 375 г. Москва. К судебной и административной ответственности не привлекалась.
   Отец, Казимир Станиславович Сташевич. 1897 года рождения. Национальность: поляк. Специальность: старший преподаватель (профессор) кафедры геологии Московского горного института. Арестован: 09.09. 1938 года. Обвинение: Шпионаж. Измена Родине. Осуждён 19.09. 1938 года особым совещанием НКВД к высшей мере социальной защиты - расстрел. Скончался в тюрьме НКВД 19.09.1938 (сердечный припадок). Сноска: 19.09.1940 года. Приговор от 19.09. 1938 отменён особым совещанием НКВД. Причина: Полная реабилитация в связи с отсутствием события преступления'.
   Дочитав, Бажов отложил личное дело своего бывшего сослуживца по СМЕРШу в сторону. После чего пожал широкими плечами, тяжко вздохнул и подумал:
   'Реабилитация реабилитацией, но лучше... подальше от греха. Как там у этих поляков говорят: Иди-ка ты в дупу, толковый пан капитан Сташевич! До видзеня!'
  
   ***
  
   Меж тем, отец-командир Сташевича, начальник 'Бирюслага' майор Бабр всё ещё продолжал крепко сидеть на своём месте. И не были тому помехой ни его личные пороки и слабости, ни интриги всяких недоброжелателей, вроде Кречета. Непросто было свергнуть со своего насиженного места такую кряжистую и массивную фигуру. Всё ровно, что без привлечения техники выкорчевать из земли разлапистый пень от свежеспиленной высоченной корабельной сосны , или, что ближе к истине, одолеть голыми руками не к большому счастью встреченного в тайге матёрого медведя...
  
   Хотя, было дело, покачнулся Бабр после той поганой истории с мерзавцем Шнитке
  
   Доверился тогда Иван Петрович не бывшему врагу-немцу, которого усиленно продвигал по лагерной иерархии. Доверился хозяин таёжного 'Бирюслага' своей непогрешимой бабровской интуиции, собственному хвалёному, звериному чутью...
  
   Бабровский протеже, старшина военнопленных Шнитке, стараниями начлагеря, ни много ни мало, как кандидат в члены ВКП (б) на поверку оказался кровавым военным преступником, массовым убийцей советских людей...
  
   Спасло майора Бабра то обстоятельство, что его начальство в области тоже не слишком хотело такой славы.
  
   'Фашиста, убийцу, перекрасившегося эсесовца, в кандидаты Партии принять! Да в Москве спросят: 'Вы, что там в своём Иркутске?! Куда смотрели, сибиряки?! Чем занимались?! Уху ели у костра на речке таёжной?!'...
  
   Так что дело замяли... Закопали по-быстрому, вместе с трупом благополучно самоубившегося Шнитке. И как же такое могло случиться?! Морок какой-то нашёл на майора Бабра. Ведь у того немца на его поганой крысиной физиономии по-немецки, а для тупых и по-русски крупными буквами было написано - МРАЗЬ...
  
   Не иначе, сам нечистый этому Шнитке пособил.
   - Бога, как учит Партия, конечно, нет, но вот чёрт, собственной персоной, точно всегда при нас... - рассуждал, в тщётной попытке оправдать себя Иван Петрович.
   Да только не мог он себя простить. Больно ему было, а ещё стыдно...
  И прибёг Бабр, как это ведётся испокон у мужиков на Руси, к известно обманному, но единственному подручному лекарству. Цельных полгода пил Иван Петрович горькую. Не прекращая, так сказать, 'находиться при исполнении служебных обязанностей'...
   Эх, если бы не заместитель Сташевич, как ни крути, плохо бы это кончилось!
  
   - 'Ну и чо-о?! Иной раз и поляк русского выручит'... - лёжа в своём кабинете на диване, укрытый боярской, с масляным чёрным отливом куньей накидкой усмехался сквозь пьяную прострацию Бабр. Ну а, несчастный капитан Сташевич уже и семью забросил, практически переселился в свой кабинет, в административную лагерную зону... Тащил он одновременно и свою должность и обязанности начлага. А что ему было делать? Не докладывать же наверх о безвременном 'выходе в тираж' непосредственного начальства. Не благородно, как-то...
  
   Не было бы счастья, да несчастье помогло!
   Служил себе в лагере под началом Бабра один усатенький говорун, вольнонаёмный работник с забавной фамилией Гришаня. На должности начпрода служил. И догнали того начпрода старые грехи. Впрочем, и новые не отстали...
   Торговый человек, что сказать?!
   Увяз Гришаня по самые уши в разных мутных аферах, да в изощрённом жульничестве... Как выяснилось, даже на фронте, будучи интендантом, ничем Аполлинарий Ефимович ради корысти своей не брезговал. Да и в самом Бирюслаге натворил он по глупости всяких дел... Правда, не убил никого, скорее сам пал жертвой собственной алчности.
  
   Взяли Гришаню с поличным, с наворованными ценностями. Сам капитан Сташевич и взял. Так что корячился этому 'маркитанту' за все его художества очень даже солидный срок. Да только Гришаня суда ждать не стал, сам себя в одиночной камере приговорил, сам и привёл в исполнение...
  
   По заслугам, как говорится, и елей! Туда этому аферисту и дорога! Да только осталась у него на Большой земле семья. Жена и трое детишек, совсем ещё не взрослых. По запарке, а скорее обычному русскому человечьему небрежению семью Гришани о смерти отца и кормильца оповестить не удосужились. Помыкалась женщина месяц, помучилась другой. По инстанциям походила. Да всё без толку! В мирное время пропал её мужик без вести...
  
   'Известное дело, сбежал муж к молодухе, от алиментов прячется' - сочувствовали несчастной у неё за спиной.
  
   Да только знала Марфа Петровна, что не таков её муж... По бабам-то, чёрт усатый, он всегда был ходок, да только детишек своих он любил, никогда бы без помощи не оставил...
  
   Долго ли, коротко ль, но пристроив на время детей у родни, добралась Марфа Петровна до последнего мужнина адреса, до самого таёжного 'Бирюслага'...
  
   Встретил её молодой начальник, высокий симпатичный блондин в капитанском чине. Чаю налил, поговорил душевно. А после, деликатно так, с неподдельным сочувствием про смерть мужа и объявил... Вдова, словно каменная стала... Куда ей на пятом десятке с тремя малолетками? Оно, конечно, по стране, после войны, таких вдов миллионы. Да только горе, оно, как и смерть, у каждого своё, собственное, безраздельное... У Бабра Ивана Петровича в те дни, по счастью, просветление вышло... Отпустил его на время стыдно-проклятый запой. Узнал он от Сташевича о визите Гришаниной вдовы, и так ему совестно стало, так муторно. Вроде и не виноват был особо майор Бабр, жулик Гришаня сам себя под монастырь подвёл, а всё равно, как будто вина и за эту смерть на его бабровой совести оказалась. Пришёл Иван Петрович в дом, где поселил вдову Сташевич и случился промеж Бабром и Марфой Петровной разговор... Точнее, беседа... Длинная, тяжкая, душевная...
  
   О чём таком они беседовали, один бог знает. Да только вышел Иван Петрович из того дома другим человеком. Лицо у него было грустное, печальное и... светлое...
  
   Завязал тогда Бабр с пьянкой, намертво завязал...
   С того дня в месяц раза по три стал он в Тайшет наведываться. Вдова Гришани там с детьми поселилась, вот Иван Петрович их под своё крыло и принял... К сиротам привязался, как своих родных полюбил. Марфа Петровна, конечно, женщина солидная, сорока пяти лет, но ведь не старая...
   Да и Бабр, в конце концов, тоже не мальчик, одинокий солидный мужик. В общем, сошлись они, семья у них вышла, к удовольствию всех их общих хороших знакомых. Особенно же был рад, Андрей Каземирович Сташевич.
   'Эх, хорошо, когда всё кончается, как в доброй русской сказке! - наблюдая за этими благостными событиями, радовался за старшего товарища благородный капитан и тут же, не без печали, вздыхал: Да только в сказке так гладко и бывает!'...
  
  
  
  

ГЛАВА ВТОРАЯ

  
  
  
  
Особенности внутривидовой охоты Иркутского ОМГБ
  
  
  
Весна 1953
  
   В самом начале марта, когда снег в тайге, невзирая на первые оттепели и не думал таять, добрался по лесным дорогам до самого 'Бирюслага' новенький ЗИС-150 . Из кабины грузовика вывалились 'три молодцá одинаковых с лица'. Все трое были облачены в новенькие серые барашковые полушубки и василькового цвета бриджи. Буйны головушки служивых украшали зимние утеплённые мерлушкой кубанки с верхом того же, василькового колера. У двоих из них, матёрых и кряжистых, имелись сержантские знаки отличия. Третий же, совсем молодой старший лейтенант, щегольски посверкивал тремя новеньким золотистыми звёздочками на синих погонах.
   'Наши парни из ВЧК! Оно же ГПУ! Он же НКВД! Короче, бойцы из областного Иркутского ОМГБ!' - легко определил Сташевич постоянную дислокацию нарядных коллег. - 'Не к добру такие внезапные визиты!'
   И, правда! Старлей в сопровождении своих сержантов, едва завидев стоящего у ворот КП лагеря капитана, направился в его сторону. Не поздоровавшись и, даже, не найдя нужным представиться старшему по званию, он чуть ли не 'через губу', высокомерно, по-хамски распорядился: - Капитан! Проводи-ка нас в администрацию лагеря!
   - А в чём дело, старший лейтенант? Субординация и устав уже не для вас?- едва сдерживая закипающее раздражение, осведомился Андрей.
   - Я старший лейтенант МГБ Субботин! Вот моё удостоверение!- ткнул старлей под нос Сташевичу красную книжечку с золотистым щитом и мечом на обложке. Раскрыть удостоверение он не удосужился. - А я, заместитель начальника лагеря по оперативной работе, капитан МГБ Сташевич! - с нажимом произнося каждое слово, отрекомендовался Андрей.- Объявите по всей форме о цели вашего визита, и я доложу о вас начальнику лагеря!
   - А-а! Сам капитан Сташевич! - с какой-то радостно-глумливой интонацией воскликнул старлей. И тут же, через плечо, словно служебным псам, бросил стоящим за ним сержантам:
  - Взять!
   Дальнейшее происходило стремительно. Несколько военнопленных немцев из-за двойного забора колючей проволоки, а также вышедший на крыльцо дежурки младший сержант охраны оторопело наблюдали за происходящим.
   Сташевич шагнул вперёд, и завертелась весёлая, пёстрая карусель.
  
   Мелькнули в свободном полёте две новенькие, барашковые с синим верхом кубанки. Кряжистые сержанты, со смачным, дуплетным хрюком, легко поднялись в воздух и произвели лихое, почти цирковое сальто-мортале. После чего, широко раскинув ноги в васильково-синих бриджах, картинно улеглись перед входом на КПП Бирюслага.
   Что же касается старшего лейтенанта МГБ Суботина, то он в этой нештатной ситуации проявил что-то похожее на мужество. Бледный, как смерть, потрясённый самим фактом оказанного сопротивления, он потянулся к тяжёлой, оттягивающей пояс кобуре. Сташевич, стоявший рядом, поднял руку и дружески хлопнул старлея по правому плечу. Рука Субботина мгновенно онемела и повисла плетью.
  
   ***
  
   Бабр пожевал толстыми, обрамлёнными серебристой двухдневной щетиной губами, встал со своего старого чернокожего дивана и веско со значением произнёс:
   - Плохо дело! Они ведь не только за тобой явились, Казмирыч. Они, в перспективе, по обе наши душеньки приезжали!
   - Это я понял!- хмуро отреагировал Сташевич.
   - Понял он!- сварливо проворчал Бабр. - Ты какого лешего молчал до сих пор? Почему не сообщил, что эта сволочь Кречет под меня копает? В интриги начальства он не хотел лезть! Пачкаться они, видите ли, не желают! Ваше благородие, ясновельможный пан Сташевич... Да чтоб ты знал, людоеды из Мумбы-Юмбы так друг друга не харчат, как наш с тобой брат чекист... Обожаем жрать коллег-товарищей. С нашим удовольствием...Такое оно, наше энкавэдэшное пищеварение! Холодная голова, горячее сердце и чистые ручки под красным соусом! Ну, разве не аппетитно звучит?
   Задумчиво насупившись, Бабр заложил руки за спину и пару раз прошёлся по кабинету. Внезапно он остановился в его центре и, повернувшись к Сташевичу, неожиданно бодро заявил:
   - А ты знаешь, Андрей Казимирыч? Эт-то даже хорошо?
   - Что же хорошего, Иван Петрович?- искренне удивился Сташевич.
   - Хорошо, что ты этим, нашим сволочным коллегам из области, по шее навалял и восвояси вышвырнул! - ответил Бабр.- Ты пойми, Андрюха! Если бы они тебя взяли, то по любому, ты бы у них вскорости любые признательные показания подписал. А это конец! Царица доказательств, мать их! А так, ты время для нас выиграл.
   - И что это нам даёт?
  - А вот что!- продолжил Бабр. - Собирайся, едем в Иркутск. Новая ЖД ветка, Бирюса - Тайшет, нашими фрицами построенная, уже готова, а от Тайшета до Иркутска по той же железке рукой подать. Кстати, я начальству, в район, о наших трудовых победах еще не доложил... Не успел, к счастью...
   И молись, чтобы мы раньше наших, битых тобой иркутских коллег в область прибыли. Семьи - это наши с тобой слабые звенья. Сначала заедем к твоим, Даше и Вадику, а потом и моих Гришань прихватим. Спрятать их надо... Имеется у меня один адресок...
   - Ну, а что дальше?
   - Не нукай! Есть у меня в Иркутске надёжный человек, полковник Бажов Дмитрий Леонидович. Через него мы на самого маршала Жукова выйдем. Дмитрия Леонидовича и Георгия Константиновича я лично близко знаю. Вернее знал... Служил-воевал на Халхин-Голе под их началом...
  
   ***
  
   Начальник Тайшетского районного МГБ полковник Кречет поднялся из-за служебного стола и, тяжко скрипя половицами, прошёлся по кабинету. Хмурая щекастая физиономия полковника выражала сложные эмоции. Охарактеризовать их можно было, как крайнюю степень брезгливости, плавно переходящую в полноценную гадливость.
   - Скажи-ка, старший лейтенант, ты идиот? - риторически осведомился полковник у стоящего навытяжку посреди его кабинета офицера.
   Офицером этим являлся ни кто иной, как начальник наряда МГБ старший лейтенант Суботин. Впрочем, выражение 'стоять навытяжку' не совсем подходило для данной ситуации. Правая рука Суботина покоилась в подвешенном состоянии, на белой марлевой перевязи. От лика старлея, неподвижного и беломраморного, веяло древнеэллинскими мотивами... С ответом на заданный полковником риторический вопрос старший лейтенант явно предпочёл бы повременить. Однако субординация требовала...
   Суботин идиотом не был, ну разве что самую малость, а потому возражать высокому начальству не стал... И ответил, хотя и смахивающим на фальцет кастрата голосом, но политически грамотно. - Так точно, товарищ полковник! Идиот!
   - Семью ведь позоришь, Серёжа!- перешёл вдруг полковник Кречет на почти ласковый, плачуще-отеческий шёпот. - Ты же мой племяш... двоюродный. Вон как на меня молодого похож...Я же твою мать... э-э-э... и с батюшкой твоим, как с братом рóдным. А ведь я тебя, дурака, на место этого чёртова честняги Сташевича прочил...
   А через годик, глядишь, ты бы начальником этого самого 'Бирюслага' стал... Ты даже не представляешь какие там перспективы! Какой бюджет, какие деньги сейчас на эту пленную немчуру выделены!...
   Кречет перехватил по-собачьи преданный, полный безмерного раскаяния взгляд юного родственника и устало махнул на него рукой:
   Пошёл вон!
   Тот немедля, мокрой мышкой, выскользнул прочь из кабинета.
  
   ***
  
   - Разрешите, товарищ генерал-майор!
  
   В просторный с высокими потолками кабинет робко протиснулась массивная фигура в тёмно зелёном кителе. Под кителем ярко синели всё те же васильковые мгбэшные бриджи с тонкими красными лампасами. На плечах вошедшего матово золотились полковничи погоны.
   Генерал-майор Сугробов монументально восседал за массивным, толстоногим дубовым столом. Исподлобья взглянув на полковника, он с утомлённой безнадёгой в голосе поинтересовался: - Скажи-ка мне, Кречет, ты каким местом думал, когда этого щенка, старлея Суботина в 'Бирюслаг' капитана Сташевича арестовывать посылал?
   'Та-ак, уже доложили... сволочи!' - злобно умозаключил про себя Кречет, но вслух, с плаксивыми интонациями произнёс:
   - Кто же знал, Василий Семёныч! Этот капитан совсем нюх потерял, наглец! На целый наряд МГБ таёжным тигром набросился.
   - Ты бы, Викентий Палыч, прежде чем что-то предпринимать, хотя бы с личным делом своего, так сказать, коллеги ознакомился. Капитан Сташевич бывший фронтовой разведчик, военспец по рукопашному бою. А ты за ним зелёного офицеришку и двух толстозадых ветрухаев отправил. Ведь эти бойцы твои только и умеют, что на допросах арестованным кости ломать. А тут, боевой офицер! Мало, что отделал всех троих, как пацанов, так ещё и обоймы с патронами отнял. Фигурально выражаясь, троих коллег-чекистов почти что кастрировал, можно сказать, яйца оторвал. Хорошо хоть оружие не забрал... Поз-зорищ-ще! Доложи конкретно, что ты этому Сташевичу предъявить собирался?
   - Так это. Большое дело намечалось, Василий Семёныч!- оживился Кречет. - Как мы с вами и согласовывали! Заговор с целью свержения Советской власти!
   - А что, собственно, мы согласовывали?! Не припоминаю!- усмехнулся Сугробов. - Широко живёшь, Викентий Палыч! А ты, оказывается, весёлый человек! Безвестный капитан из таёжного 'Бирюслага' у тебя Всесоюзную контрреволюцию замыслил! Мне что, товарищу Берии в Москву так и доложить?
   - Никак нет, товарищ генерал-майор! - хлопоча толстощёким лицом, принялся объяснять полковник. - Во-первых, для начала, не Всесоюзный заговор, а наш, местный, областной, можно сказать. И во главе заговорщиков не капитан Сташевич, а его начальник, майор Бабр. Этого Сташевича мы первым арестовать хотели, чтобы он на своего начальника Бабра показания дал. По цепочке, так сказать. Он, Сташевич, конечно, орешек крепкий, бей, не бей не колется, но и у нас верные методы имеются. Не нами придумано, но работает! Его женушку мы бы использовали. Она здесь в Иркутске, врачом в областной больнице работает. По фотографии судя, молодая, да симпатичная женщина! Так что, ежели бы Сташевич заартачился, то мы бы его милую на сутки в камеру к шести уголовничкам определили. В такой-то, хи-хи, пикантной ситуации любой что угодно подпишет! Проверено!
   В этом месте Сугробов усмехнулся чему-то и поощрительно кивнул Кречету. Мол, продолжай!
   - Так вот, товарищ генерал-майор!- продолжил ободрённый полковник. - Они вражины эти, Бабр со Сташевичем, планировали своих военнопленных фрицев взбунтовать, да вооружить. Это, между прочим, почти две тысячи обстрелянных, бывалых, прошедших войну солдат. А у нас гарнизон в Иркутске, три сотни зелёных новобранцев... Майор Бабр, да капитан Сташевич со своей немчурой берут Иркутск... Бабр, на манер Колчака, объявляет себя Верховным правителем свободной Сибири. Потом эти сволочи выпускают манифест, в смысле воззвание ко всем заключённым советских лагерей. Бабр зачитывает свою бумажку по областному радио. И начинаются бунты по лагерям, большая буча начинается... Вот такие планы намечались у этих мразей конченых. А мы, то есть во главе с вами, товарищ генерал, этих гадов ползучих разоблачили и пресекли. Вовремя раздавили змеиное гнездо, можно сказать...
   Просторный кабинет внезапно огласили невнятные всхлипывающие звуки. Кречет не на шутку перепугался, поскольку звуки эти издавал лично заместитель начальника Иркутского МГБ Сугробов. Он сидел за своим монументальным столом и, закрыв обеими руками лицо, содрогался всем своим генерал-майорским телом.
   - О-ох! Спасибо! Повеселили, товарищ полковник! Старый медведь Бабр - Колчак! Хо-хо! Город Иркутск штурмом взят пленными фрицами! Ха-ха! Под предводительством верховного правителя Сибири майора Бабра! Хе-хе! Ни дать, ни взять белочешский мятеж образца гражданской . Ну, Кречет! Ну, Викентий Палыч! Тебе бы романы писать, Дюма-отец ты наш...
   Сугробов достал из кармана кителя большой, белый, смахивающий на флаг парламентёра платок и принялся утирать им весёлые слёзы. Через мгновение начальство убрало платок в карман, вмиг посерьёзнело и перешло на деловой тон:
   - Та-ак! Ахинея полная, но в принципе задумка неплохая! Прокатит! Ты мне вот что доложи, полковник! С планами их понятно, а какой мотив у заговорщиков? Что их, так сказать, побудило? Сейчас у нас не тридцать седьмой 'ежовский' год , какая-никакая доказательная база требуется...
   - Так это, товарищ генерал-майор!- вновь оживился, погрустневший, было, Кречет. - Есть мотивы! Есть! Железные! У Сташевича его польского батьку в 38-м при Ежове в расход пустили. Что же касаемо Бабра, то в гражданскую войну его троюродный дядька хорунжим у того самого Колчака, в полку забайкальских казаков служил. Так что у него, у Бабра, это семейное...С вещдоками тоже порядок. Два грузовика со списанным стрелковым вооружением, трофейными японскими винтовками без затворов, а также четыре, японских же, неисправных пулемёта уже готовы к отправке. Там в тайге, возле 'Бирюслага', мы этот схорон и обнаружим...
   Резкий телефонный звонок прервал дозволенные речи Кречета. Сугробов ухваткой опытного змеелова, словно ядовитую гадину, 'под горлышко', тремя пальцами ухватил трубку цвета слоновой кости. Вместо циферблата на телефоне золотисто поблескивал державный герб СССР.
  
   Подержав с минуту трубку навесу, возле правого уха, вмиг окаменевший лицом генерал-майор, сипло прошептал:
   - Так точно, товарищ маршал Советского Союза!
   С той же профессиональной осторожностью он вернул трубку на рычаги. - Сегодня ночью умер товарищ Сталин!- глядя стеклянными глазами в окружающее пространство, просипел генерал. - Приказано организовать в области траурные мероприятия!
   Сугробов медленно поднялся и вышел из-за стола. Заложив руки за спину, он задумчиво прошёлся по кабинету. Неожиданно генерал-майор подмигнул оторопевшему полковнику и нормальным, бодрым тоном заявил:
   - Ты это, Кречет! Про Бабра со Сташевичем забудь! Не до них сейчас! Великие дела грядут! Наше время пришло, Викентий! Время верных товарищу Берии людей!
  
  
   1.ГУПВИ - Главное управление по делам военнопленных и интернированных.
   2.МГБ (РСФСР) -15.03.1946 года НКГБ РСФСР было переименовано в Министерство государственной безопасности (МГБ) РСФСР. В апреле 1953 года упразднено и объединено с МВД РСФСР. С 13.03. 1954 года КГБ (Комитет государственной безопасности) при Совете министров СССР. С 05.07. 1978 года КГБ СССР.
   3.СМЕРШ - сокращение от 'Смерть шпионам!'- в данном случае военная контрразведывательная организация, подчинявшаяся непосредственно наркому обороны И.В.Сталину.
   4.ОМГБ - отделение министерства государственной безопасности. (смотри ссылку 3) 5.ЗИС-150 - советский грузовой автомобиль. Выпускался 1947-57 годы. Грузоподъёмность 4-тонны. Объём бака 150 литров. Кабина трёхместная.
   6.'белочешский мятеж образца гражданской'- вооружённое выступление чехословацкого корпуса против Советской власти в период гражданской войны (май-август 1918-года). Мятеж охватил Поволжье, Урал, Сибирь и Дальний восток. Были созданы ряд антисоветских правительств.
   7.тридцать седьмой 'ежовский' год - массовые репрессии 1937-38 годов непосредственно связаны с именем наркома внутренних дел тех лет Ежовым Н.И. Ежов исключительно и напрямую подчинялся И.В. Сталину.В 1939-году арестован, и в 1940-м расстрелян по обвинению в заговоре с целью свержения Советской власти.
  
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список
Сайт - "Художники" .. || .. Доска об'явлений "Книги"