Гор Олег : другие произведения.

Просветленные не ходят на работу (главы 1-8)

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Оценка: 7.50*20  Ваша оценка:
  • Аннотация:
    Главы 1-8 одним файлом. Книгу в бумаге можно приобрести, например, вот тут: http://www.labirint.ru/books/560909/ Электронную версию целиком - тут: https://www.litres.ru/oleg-gor/prosvetlennye-ne-hodyat-na-rabotu/
[]
  Глава 1. Неправильный монах
  
   В городке Нонгхай, что на севере Таиланда, я оказался, как и многие сотни иностранцев до и после меня, проездом, по дороге в столицу Лаоса, где проще всего оформить тайскую визу.
   Автобус из Паттайи опоздал на полтора часа, и я выбрался из него, кипя от раздражения: мало того, что не выспался, ночь просидел в неудобном кресле, отчего все тело ноет, так еще и рискую пропустить "интернешенал бас" до Вьентьяна, а следующего ждать неведомо сколько!
   Не глядя по сторонам и не обращая внимания на назойливых таксистов, я ринулся в сторону касс.
   И налетел на монаха в потрепанном коричневом одеянии.
   Открыл рот, чтобы высказать все о субъектах, что лезут под ноги в самый неудачный момент, но вовремя прикусил язык. Оскорбить служителя Будды прилюдно - верное средство сделать так, чтобы улыбчивые тайцы перестали быть улыбчивыми и ринулись бить нечестивцу морду.
   - Прошу извинить... - пропыхтел я на английском, нервно оглядываясь.
   Как бы кто не решил, что я обидел монаха!
   Сам же обладатель бурой туники смотрел на меня без гнева, даже с легким интересом, темные глаза мерцали. Удивительным выглядело то, что на голове его имелись волосы, настоящая черная грива, заплетенная в сотни косичек - ведь тем, кто ушел от мира, в буддизме положено бриться наголо.
   А затем монах заговорил, и я мигом забыл о его чудной прическе.
   - Ничего страшного, - сказал он. - Столкновение пойдет нам на пользу. Обоим.
   Язык Шекспира и Черчилля из его уст звучал четко и ясно, без тяжелого акцента, который делает английский среднего тайца неразборчивым до полной абракадабры. Мелькнула мысль, что это должно быть фаранг, чужак, много лет проживший в Стране Улыбок и лишь похожий на местного.
   - В следующий раз, когда будешь в этих местах, обязательно разыщи меня, - продолжил монах. - Мое имя - брат Пон, и обретаюсь я обычно в вате Тхам Пу, что на берегу Меконга. И я бы на твоем месте не откладывал визит в наши края. Ты переполнен. До опасной степени.
   Протянув руку, он осторожно тронул мое предплечье, и от этого прикосновения меня слегка тряхнуло.
   - Э, спасибо... - промямлил я, не вникая в смысл того, что мне сказал чудной монах. После чего, обогнув его, заторопился туда, где мои соседи по автобусу штурмовали кассу "интернешнл баса".
   Сам автобус пока стоял у платформы, но если не поспешить, то он уедет, или места закончатся.
   Билет мне достался последний и, шлепнувшись на жесткое сиденье, я вздохнул с облегчением. Когда автобус сдвинулся с места, я выглянул в окно, высматривая брата Пона, но его уже и след простыл.
   Интересно, что имел в виду этот тип, сказав "Ты переполнен. До опасной степени"?
   Но тут начали раздавать миграционные карточки, и я мигом выкинул необычного монаха из головы.
  
   Про встречу в Нонгхае я забыл на следующий день - мало ли с кем столкнешься на дорогах Таиланда?
   А вспомнил через три месяца, когда жизнь моя неожиданно покатилась под откос. Для начала я расстался с женщиной, с которой прожил несколько лет и даже называл женой, причем разошлись мы со скандалом, обвиняя друг друга во всех смертных грехах и чуть ли не швыряя в стену тарелки.
   Затем на ровном месте возникла ссора с родней в России, докатившаяся до почти полного разрыва, и неприятности делового толка, в результате которых я оказался у разбитого корыта. Тот бизнес, что кормил меня с прошлого века, обрушился, точно карточный домик, и самые отчаянные усилия не помогли его спасти.
   И тут я вспомнил брата Пона, а также то, что он говорил о нависшей надо мной опасности.
   Пару дней колебался, а затем купил билет на автобус.
   В Нонгхае я сразу же отправился в ближайший ват, то есть храм, и попытался расспросить, где можно отыскать обладателя коричневой мантии по имени Пон. Первый монах, к которому я обратился, посмотрел на меня с равнодушной улыбкой и пожал плечами, намекая, что по-английски не понимает, второй же, услышав мой вопрос, вытаращил глаза и сбежал.
   В другом храме мне без особого буддийского дружелюбия объяснили, что не стоит тратить зря время занятых людей.
   Имелся шанс, что нонгхайские монахи и вправду не знали, о ком я говорю, что наводило о мысли о розыгрыше или безумии того типа, с которым меня свела судьба три месяца назад... Но более вероятным казалось, что они просто не хотят о нем говорить, и тем более с белым иностранцем, с фарангом.
   Съев тарелку том яма в кафешке на набережной, я поскрипел мозгами и вспомнил, что брат Пон вроде упоминал храм, при котором его можно найти... Точно, ват Тхам Пу! И я зашагал в сторону автостанции, вокруг которой гнездятся тук-тукеры, местные таксисты, что должны знать в окрестностях каждый дом.
   При виде потенциального клиента обладатели зеленых жилеток с номерами заулыбались, наперебой загалдели, предлагая отвезти меня на границу, в ближайший торговый центр или в "массажный салон" с девочками.
   Куда еще может поехать фаранг?
   - Ват Тхам Пу! - сказал я, и гвалт стих.
   Взгляды, обращенные на меня, полнило удивление и даже опаска.
   - Ват Тхам Пу, - повторил я.
   Тук-тукеры загалдели вновь, замахали руками, а потом вновь смолкли, и заговорил самый старший, круглолицый и морщинистый.
   - Плохо, - сказал он. - Место плохое. Ехать в другое... да?
   И он заискивающе улыбнулся.
   - Ват Тхам Пу, - сказал я в третий раз. - Монахи?
   - Да... - с неохотой признал таксист. - Но... неправильные... талапоин...
   Последнего слова я не знал, поэтому только пожал плечами.
   Тук-тукер посозерцал меня пару минут, а потом, видимо убедившись, что я от своей затеи не откажусь, назвал цену.
   - За эти деньги я доеду до Бангкока! - возмутился я.
   - Да, - подтвердил таксист. - И до ват Тхам Пу. Да, нет?
   Я попытался торговаться, и ухитрился сбить цену на сто бат, после чего мой собеседник уперся намертво.
   Тук-тук у него был раскрашен так ярко, что болели глаза, с крыши свисала бахрома разноцветных ленточек, всюду болтались колокольчики, совсем крохотные и в кулак размером. Тарахтела эта конструкция громче самолетного двигателя, да еще и скрипела, угрожая развалиться на первой же кочке.
   Особенно жутко стало, когда мы выехали за пределы города, и покатили по проселку. Меконг оказался справа, и потянулись настоящие джунгли без малейшего признака жилья.
   Ехали мы чуть больше часа, а остановились на неприметной прогалине.
   - Ват Тхам Пу, - объявил мой возница, оборачиваясь, а поскольку имел дело с тупым чужеземцем, еще и показал в ту сторону, где в заросли уходила тропинка.
   - Правда? - уточнил я. - Не ошибка?
   - Монахи. Талапоин, - вновь повторил он неведомое слово. - Давай-давай. Идти.
   Таксист явно ощущал себя не в своей тарелке, и хотел убраться отсюда как можно быстрее. Выглядело это странно, учитывая то, с каким почтением и любовью простые тайцы относятся к служителям Будды.
   Я пожал плечами и выбрался из тук-тука.
   Едва успел забрать с лавки рюкзак, как таксист дал газу и, заложив лихой разворот, укатил прочь.
   Вот здорово будет, если он доставил меня не туда, и возвращаться придется пешком...
   Минут через десять ходьбы стало ясно, что впереди над зарослями поднимается треугольная крыша храма. Я приободрился и зашагал быстрее - тук-тукер не обманул, привез к вату, вот только к тому ли, что мне нужен?
   Тропинка вывела к откосу, что спускался к реке, и отсюда я увидел больше подробностей: лента узкого навеса с медными колоколами под ним, главное святилище, спускающаяся к реке тропка, мостки. Но в следующий момент я про все это забыл, поскольку дорогу мне загородил брат Пон.
   Откуда он взялся, я не понял - справа обрыв, слева непролазные заросли, вперед дорога просматривается метров на сорок. Невысокий крепыш с гривой косичек, облаченный в коричневую тунику, будто сгустился из пустоты.
   - А, торопыга с автостанции, - сказал он, разглядывая меня без особого удивления. - Приехал.
   - Добрый день, - отозвался я. - А вы что, ждали меня?
   - Конечно. С того дня, как Дхарма столкнула нас, я знал, что ты появишься здесь. Пойдем, разделишь с нами трапезу. Разговоры - потом.
   И он, развернувшись, зашагал в сторону храма.
   Мне ничего не оставалось, как потащиться следом.
  
   Кормили в вате Тхам Пу скромно, вполне по-аскетически - рисом с вареными овощами. Ели мы под навесом, что располагался позади храма, в тени деревьев, и помимо меня и брата Пона, ложками орудовали двое монахов лет тридцати, обритых наголо и похожих друг на друга словно братья.
   Трапеза прошла в полном молчании.
   - Не суетись, - сказал брат Пон, когда я вслед за соседями сделал движение встать. - Пока ты гость, и посуду за тебя помоют...
   Я благодарно склонил голову.
   - Ты же приехал не просто так, - продолжил монах, изучая меня пронзительными черными глазами, в которых мерцали искорки. - Говори, какая нужда привела тебя сюда.
   - Вы мне поможете? - спросил я. - Вы тогда... помню... ну, про опасность... полнота еще... и у меня все пошло... ну, наперекосяк... везде, и в личной, и в бизнесе... везде, короче...
   Сам понимал, что говорю бессвязно, но язык мой, обычно послушный, в этот раз подвел хозяина.
   - Страхи, неуверенность тревоги, надежды, раздражение на то, что идет не так - полный ворох тех глупостей, которыми наполняет свою жизнь обычный человек, - сказал брат Пон со смешком. - Я могу изменить твою жизнь, но для этого ты должен перестать быть просто гостем.
   - То есть?
   - Тебе придется остаться здесь. Провести у нас месяц-другой.
   - Но я не могу! - воскликнул я. - У меня дела! Я обещал! И вообще...
   - Да, ты набит под горлышко разным мусором, - брат Пон более не улыбался, он смотрел на меня почти свирепо. - И этот мусор, который ты принимаешь за сокровища, удушит тебя, превратит твою жизнь в пытку... Чего ты ждал от меня? Мгновенного чуда? Заклинаний?
   - Ну, я не знаю... - я смешался.
   Впервые задумался, чего я на самом деле хотел от визита в окрестности Нонгхая - наставления, скорее всего, как мне направить жизнь в нужное русло, действенных молитв, или может быть каких-то особых буддийских ритуалов, что помогут мне выбраться из жизненной ямы... не просто так, а в обмен на щедрое подношение.
   - Денег твоих мне не надо, - сказал брат Пон, и я вздрогнул.
   Он что, читает мысли?
   - Возможность ступить на путь к свободе дается один раз в жизни, - продолжил монах, и его голос прозвучал настойчиво. - Ты должен решить до завтрашнего утра, остаешься или нет. Второго шанса ты не получишь. Даже если ты найдешь дорогу к вату, то меня здесь уже не будет.
   - То есть как? Вы уедете? Или откажетесь со мной говорить?
   Брат Пон не обратил на вопросы внимания.
   - Но если ты согласишься принять меня в качестве наставника, пути назад не будет. Отпущу я тебя только тогда, когда сочту нужным, и любой мой приказ станет для тебя законом.
   - Но... - попытался возразить я, дать выход поднимающемуся в душе возмущению: грязный хиппи, облачившийся в монашеское одеяние, хочет сделать из меня посмешище, ручную обезьянку?
   Брат Пон наклонился и взял меня за запястье.
   И вновь, как на автостанции, меня тряхнуло, словно через мускулы пробежал слабый разряд тока. В этот раз я осознал, что мне нравится это ощущение, что на миг я ощутил необыкновенную легкость в теле и голове, будто сбросил груз, который, сам того не замечая, таскаю на себе постоянно.
   - Нет времени на споры, - сказал брат Пон. - Лишь на то, чтобы принять решение. Пустота вызывает в тебе отклик, и это значит, что ты небезнадежен. Гуляй где хочешь. Размышляй. Завтра на рассвете мне нужен ответ. Ты уходишь совсем либо ты мой ученик.
   Он легко поднялся и утопал прочь, оставив меня, онемевшего, в компании мучительных сомнений.
  
   - Что это? - осведомился я, разглядывая аккуратный сверток бурой ткани, поверх которого стояли плетеные сандалии.
   Брат Пон вручил мне это все с крайне торжественным видом.
   - Твоя одежда. Антаравасака и все прочее.
   - Так вы все же хотите сделать меня монахом? - я сдвинул сандалии в сторону, и обнаружил, что сверток состоит из нескольких кусков ткани разного размера, формы и оттенка.
   - Ни в коем случае. Но на послушника ты походить должен. Иначе будут вопросы. Кто ты такой и что здесь делаешь.
   - Но кто их будет задавать?
   - Не в такой уж глуши находится наш ват, - брат Пон покачал головой. - Переодевайся.
   - Но... вы же не хотите, чтобы я поверил в Будду и все такое? - спросил я с беспокойством.
   Откровенно говоря, не хотелось вылезать из привычных шорт и рубахи, облачаться непонятно во что. Кроме того, терзало подозрение, что поддавшись на уговоры, я предам религию предков, хотя я в мечеть не ходил ни разу в жизни, да и родители там не бывали.
   - Меня не интересует, во что ты веришь. Меня волнует, о чем ты думаешь и что делаешь.
   - Но вера горами двигает!
   - Настоящая - да. Только часто ли ты ее встречал?
   Я пожал плечами.
   Ну да, я знал православных, что блюдут пост, держат дома иконы и ходят на исповедь, но способны ради прибыли в сто рублей удавить ближнего. Видел мусульман, цитирующих по памяти Коран на арабском, но пьющих по-черному, сталкивался с типами, что гордо рассуждали о своей духовности, но бегали за каждой юбкой, попавшейся им на глаза.
   Верил ли кто из моих знакомых искренне? Не знаю...
   - То, что называет верой обычный человек, на самом деле нелепое скопление предрассудков. Дурацкая привычка, способ описывать себя, картинка, одна из граней иллюзии. Давай, переодевайся... ты же согласился остаться, а значит, должен исполнять мои приказы, - добавил брат Пон с улыбкой.
   На это возразить было нечего, и я потянул с себя рубаху.
   - Мне не нужно слепое подчинение, - продолжил монах, наблюдая, как я разоблачаюсь. - Смысл каждого действия будет тебе объяснен, только иногда не сразу. Сегодня ты должен отказаться от всего, что принес с собой, от того, что символизирует старую жизнь.
   - От всего? - спросил я, чувствуя, как в душе закопошились когтистые подозрения.
   - Давай, покажу, как это носить... - брат Пон легко вскочил и жестом велел мне встать.
   Я поднялся, чувствуя себя дурак дураком, поеживаясь и морщась.
   Тот навес, под которым меня кормили вчера, служил обитателям вата столовой и гостиной. Жилые "строения" располагались неподалеку - крохотные сарайчики со щелястыми стенами и матрасами на полу, вполне годные для того, чтобы защитить от капризов мягкой тайской погоды.
   Один из них выделили для меня, и я провел бессонную ночь, ворочаясь на непривычном ложе и вслушиваясь в писк и визжание, что доносились из погруженных во мрак джунглей.
   - Вот так, отлично, - сказал брат Пон, отступая на шаг. - Осталась только голова.
   - Но я... - расставаться с волосами не хотелось. - Но вы же носите косички!
   - О, на самом деле прическа не имеет значения, - заявил монах с ехидной усмешкой. - Для того, кто сам не имеет значения для себя... но это же не о тебе, правда? Кроме того, вспомни - нет времени спорить!
   Я вздохнул и покорился неизбежному.
   Брат Пон извлек откуда-то из недр своего одеяния огромную старую бритву с пятнами ржавчины на лезвии. Когда этот предмет очутился рядом с моей головой, я закрыл глаза, думая о том, что вскоре стану гордым обладателем исполосованного шрамами черепа и бонуса в виде заражения крови.
   Но процедура оказалась на удивление быстрой и безболезненной: легкое прикосновение ко лбу, клочья волос щекочут лицо и уши, холодок расползается от макушки к затылку, и вот я уже сижу, ощупывая череп и пытаясь свыкнуться с новой прической.
   - Зеркала не дам, - заявил брат Пон, убирая бритву. - Но выглядишь ты неплохо. Так, теперь давай сюда все, что ты привез с собой...
   Я напрягся.
   - Что там такого, без чего ты прожить не можешь? - взгляд монаха стал напоминать булавку, и я затрепыхался насаженной на него бабочкой. - Сотовой связи тут все равно нет. Одежду мы тебе предоставим... деньги тебе не понадобятся... ну, что?
   Я открыл рот, собираясь сказать, что привык к определенным вещам, к тому, что у меня всегда... И тут же понял, что все это ерунда, что из крохотного сарая, ставшего моим жилищем, я не создам комфортного гостиничного номера, и что никакие предметы мне в этом не помогут.
   - Давай, неси вещи. Посмотрим, что у тебя там, - велел брат Пон.
   Рюкзак он изучал с видом дотошного таможенника, разыскивающего контрабанду. Заглядывал внутрь мельком, ничего не вытаскивал, но возникало ощущение, что все взвесил и оценил.
   - Зубную щетку и пасту можешь оставить, - сказал монах, вынимая названные предметы из кармана. - И еще бритву с кремом. Остальное пока будет храниться у меня.
   Удивительно, но в этот момент я ощутил не раздражение по поводу того, что меня лишают практически всего, а горячую благодарность за то, что мне позволили оставить хоть что-то!
  
  
   Глава 2. Дерево без корней
  
   Завтрака обитателям вата Тхам Пу не полагалось, а на обед я получил тот же рис с овощами. Мне выделили старую деревянную миску, и на этот раз я помыл свою посуду сам, вместе с двумя монахами помоложе спустившись к Меконгу, да еще и помог им отскрести кастрюлю.
   Попытка затеять разговор успеха не имела - то ли служители Будды и в самом деле не знали английского вообще, то ли брат Пон запретил им общаться со мной, но в любом случае они лишь улыбались и разводили руками.
   Я же по-тайски мог произнести лишь несколько слов.
   Но все это, как и скудная трапеза, меня не расстроило, поскольку избавившись от вещей, я пребывал в неожиданно благодушном настроении. Проблемы, одолевавшие меня последнее время, отступили, удалились на приличное расстояние, остался только я сам, почти не имеющий к ним отношения.
   - Пойдем, - сказал брат Пон, когда мы вернулись от реки. - Займемся делом.
   Я приободрился, думая, что сейчас меня начнут учить медитации.
   - Вон там, в сарае ты найдешь лопату, - продолжил монах, и эта фраза опустила меня с небес на землю.
   Лопата? Но зачем?
   Ответ на этот вопрос я получил быстрее чем хотелось бы.
   Мы оставили храм за спиной и углубились в джунгли, но лишь для того, чтобы остановиться у дерева, что выглядело бы высохшим, если бы не небольшой пучок зеленых листьев на верхушке.
   А так ничего особенного - серая морщинистая кора, ствол толщиной в руку, высотой метров в пять.
   - Ты должен его выкорчевать, - сказал брат Пон.
   - Зачем? - спросил я, ощущая разочарование и недовольство.
   Ждал медитаций и великих истин, а вместо них подсунули скучную и тяжелую работу.
   - Потом узнаешь. И надо справиться до заката, иначе толку не будет.
   И он уселся чуть в сторонке, скрестил ноги и положил руки на колени.
   Ну а я принялся за дело.
   Земля оказалась мягкой, лопата, несмотря на помятый вид, острой, и я воспрянул духом. Прокопал вокруг дерева канаву и принялся ее углублять, насвистывая засевшую в голове мелодию к песне Земфиры.
   Но вскоре стало ясно, что не все так просто.
   Зловредное дерево обладало громадным количеством корней, узловатых и прочных, каких не разорвать руками, и даже лопатой разрубить получалось не с первого раза...
   Солнце палило через кроны, и я быстро вспотел.
   Лишенную волос голову жгло, непривычная одежда сковывала движения, мешала. Пыль и грязь оседали на лице, залезали в глаза, и те чесались все сильнее и сильнее. Хотелось пить, но воды мы с собой не захватили, и пересохшая гортань все более напоминала наждак.
   - Чувствуешь ли ты жажду? - неожиданно спросил брат Пон.
   - Да, - радостно отозвался я.
   Да, вот сейчас он сотворит чудо, и вытащит из-под одежды флягу...
   - Это хорошо, - в голосе монаха было лишь удовлетворение, и ни следа жалости. - Жажда - это то, что заставляет нас меняться, вынуждает нас двигаться, без нее мы были бы самодовольными ленивыми животными...
   Я кивнул и еще более ожесточенно заработал лопатой.
   Вскоре на ладонях у меня появились мозоли, а сандалии натерли ноги в нескольких местах. На запах моего пота из зарослей явились комары и с радостным жужжанием ринулись в атаку.
   Яма под деревом достигла такого размера, что в ней убралось бы трое пехотинцев, тайских, по крайней мере, но корни не заканчивались, а моя попытка выдрать мерзкое растение, дергая за ствол, ни к чему не привела. Я только сорвал одну из мозолей, и вынужден был сунуть руку в рот, чтобы унять боль.
   Кинул гневный взгляд на брата Пона... неужто он не видит, как мне фигово?
   Но монах выглядел невозмутимым.
   - Ты и это дерево очень похожи, - подал он голос, когда я снова взялся за лопату и едва не заехал острием себе по ноге: еще пара сантиметров, и я остался бы без большого пальца на левой.
   - Чем же?
   Но брат Пон смолчал.
   В один момент я вынужден был встать на колени, и рубить лопатой почти горизонтально, чтобы добраться до корней, уходивших прямо вниз. Затем удалось повалить дерево набок, и дело пошло веселее, да и солнце понемногу начало клониться к западу, и жара ослабела.
   Когда последний корень лопнул с мерзким хрустом, у меня от усталости тряслись руки, голова кружилась от горького запаха древесины, и больше всего хотелось с проклятием отшвырнуть лопату прочь.
   - Молодец, ты справился, - сказал брат Пон. - А теперь садись и слушай.
   Я буквально рухнул наземь, мелькнула мысль, что умирая от усталости, вряд ли сумею понять хоть что-то.
   - Ты и это дерево - похожи, - повторил монах. - Обычный человек устроен так: ствол, и сотни корней-привязанностей, толстых и тонких, хорошо заметных и едва различимых. Таких, которые он осознает как пороки, и других, которые считает безобидными привычками. Меж тем именно они мешают ему жить, не дают шанса сдвинуться с места. Чтобы изменить свою жизнь, необходимо перерубить их все.
   - Но дерево без корней погибнет... - возразил я.
   - Конечно, - брат Пон улыбался. - Но его существование не прекратится совсем. Сущность, известная нам как "дерево", станет чем-то иным... То же самое и с человеком... Не смерть ждет того, кто уничтожит свои привязанности, а лишь другой способ жизни, куда более вольной и легкой.
   Идея выглядела заманчивой... обрубить "корни", полететь...
   Но возможно ли такое? И сколько времени это займет?
   Если их тысячи, и нужно уничтожить каждую... десять, пятьдесят лет?
   - Самый толстый корень-привязанность, из которого растут сотни других - склонность лелеять свое невежество, отсутствие знания, - настойчиво продолжил брат Пон, не давая мне слишком углубиться в сомнения.
   - Но знаний у меня более чем достаточно! - не выдержал я. - Высшее образование! Институт и...
   - И помогло тебе образование? - перебил монах. - Когда дошло до реальной жизни? Да, почти любой западный человек таскает с собой ворох сведений о всякой всячине, и что с них толку, если они не делают его свободнее, сильнее, счастливее? Или я не прав? Вспомни!
   Ну да, профессора, которых уличный мошенник облапошит на раз-два, несмотря на все их научные степени. Гордящиеся умом и кругозором всезнайки, поступающие как идиоты, во вред себе, неспособные контролировать себя даже в мелочах, тратящие жизнь на мелочные доказательства мощи собственного интеллекта.
   - Я не хочу сказать, что наука и образование - это плохо, - мягко сказал брат Пон. - Надо лишь понимать, что они не дают истинного знания, не помогают использовать эту жизнь правильным образом.
   - И самое тяжкое невежество - вера в то, что твой ограниченный разум постиг все, - продолжил он. - Человек, живущий по такому принципу, добровольно заключает себя в клетку и выкидывает ключ. И в этой жизни с ним уже ничего нельзя поделать. Совсем.
   Я встрепенулся:
   - А жизней у каждого много?
   - О них мы поговорим в другой раз, - брат Пон поднялся одним движением. - Достаточно на сегодня.
   - Но зачем было все это? - спросил я, указав на выкорчеванное дерево. - Нельзя... Нельзя было просто объяснить?
   - А ты бы стал слушать? - улыбка на его физиономии сияла детская, проказливая. - Слова мало чего стоят, если не подкреплены делами и опытом, и я дал тебе такой опыт, который ты никогда не забудешь.
   Тут он не ошибся...
   Сорванные мозоли, натруженная спина, бедра и икры, болевшие так, что я с трудом смог встать. Обгоревшая, судя по саднящей коже, голова, зуд от комариных укусов и пересохшая от жажды глотка.
   Да, если и все прочие "уроки" будут обставлены таким образом, то я просто не выдержу, дам дуба через пару недель или сбегу ночью потемнее, выкрав предварительно свои вещи...
  
   - Собирайся, идем в деревню, - сказал брат Пон, заглянув под навес, где я медитировал над своими корнями-привязанностями.
   Вчера вечером монах велел мне хорошенько подумать над ними, разобраться, на что я трачу свою жизнь, каким образом разбазариваю драгоценное время. Приказал составить перечень вещей, которым я предаюсь по своей воле, считая их источником удовольствия, нормой или социальным долгом.
   По всему выходило, что я много лет не просто занимался ерундой, так еще и давал этой ерунде власть над собой.
   Хотелось высечь себя хорошенько за то, на что я убил почти четыре десятилетия!
   - Да, - отозвался я, поднимаясь.
   - Не стоит отдаваться в руки печали, - брат Пон, как обычно, хорошо понимал, что творится у меня на душе. - Итогом размышлений должны быть не сожаления, а радость и готовность действовать.
   - Но как? Я же не знаю, как!
   - Оружие у нас одно - осознание. Привязанности сильны, пока ты их не видишь. Разглядывай их со вниманием, не осуждая себя за то, что они у тебя есть, и они начнут чахнуть. Вытащи корни на солнечный свет, и что с ними будет? Засохнут и погибнут, - он сделал паузу и добавил: - Чего ты ждешь? Обувайся, и пошли.
   Ну да, большой плюс того, что у тебя нет вещей - не тратишь время на сборы.
   - Э, давно хотел спросить... - начал я, когда храм остался позади, и мы зашагали по тропе на запад, вдоль берега Меконга. - Почему вас называют "неправильным монахом"? И что такое "талапоин"?
   Брат Пон, шедший впереди, оглянулся.
   - И чем это знание поможет тебе? - спросил он с преувеличенной суровостью. - Дисциплинируй свой ум, не позволяй ему бродить точно бешеной собаке, и лишь тогда он станет оружием, подобным алмазной ваджре, способным... - тут монах рассмеялся. - Почему называют? Неужели не ясно?
   И он встряхнул головой, которую венчала копна черных косичек.
   - Много лет я был смиренным служителем Будды, одним из многих тысяч, - сказал брат Пон тихо и серьезно. - Но теперь я оставил все позади: Будду, смирение, молитвы. Так, разговоры в сторону...
   Впереди обнаружился овраг, не очень глубокий, но с крутыми стенками и зарослями кустарника на дне.
   Перекинутое через него бревно изображало мостик.
   - Идем по одному, поскольку оно не очень крепкое, - предупредил меня брат Пон, и легко, с кошачьей грацией перебежал на другую сторону. - Твоя очередь. Давай-давай!
   Я вступил на бревно с опаской - если потеряешь равновесие, то улетишь вниз, в сплетение усаженных шипами ветвей, где мало того, что обдерешься, можешь еще и сломать себе что-нибудь!
   Еще эти сандалии, неудобные, со скользкими подошвами.
   Деревяшка подо мной треснула с громким "крак", я судорожно замахал руками. Попытался прыгнуть вперед, туда, где ждал брат Пон, но под ногами оказалась только пустота.
   А в следующий момент я вошел в кустарник, точно прыгун с вышки - в воду.
   Вот только вода не бывает такой колючей.
   К счастью, я ничего не сломал и не вывихнул, только оцарапался, но выбираясь из оврага, кипел от злости. Брат Пон наблюдал за мной с самым серьезным видом, но в черных глазах его нет-нет да и посверкивали смешинки.
   - Вот так лучше, - заявил он, помогая мне привести в порядок одеяние послушника. - Вот видишь, даже бревна под тобой ломаются, настолько ты тяжел...
   - Да неправда это! - обидчиво заявил я: если и есть лишний вес, то немного, килограмм пять-шесть.
   - Да ну? - монах посмотрел на меня с сияющей улыбкой, и я не выдержал, отвел взгляд. - Я оставил позади все, а ты по-прежнему тащишь с собой баулы со всякой всячиной: иллюзии, привычки, страх опозориться, желание выглядеть хорошо и достойно. Или ты думаешь, что все эти вещи не весят ничего? Тяжелее свинца!
   - Мост придется восстановить тому, кто сломал, - продолжил он после небольшой паузы. - Сегодня. И учитывая, что ты весишь как слон, используем не одно дерево, а два.
   Я вздохнул, думая, что к не успевшим зажить мозолям добавятся новые.
   - А ты как думал? - брат Пон похлопал меня по плечу. - Ты не в отпуск приехал.
   Вскоре тропинка вывела нас к дороге, и на обочинах начали попадаться пустые бутылки из-под молока, колы и пива, упаковки из цветастого пластика - верный признак того, что неподалеку живут тайцы, для которых в обращении с мусором существует один принцип: кидай под ноги.
   Сзади долетело бурчание мотора, и мимо пронесся юнец на мотобайке.
   Резко затормозил, и слез с седла, чтобы отвесить уважительный поклон брату Пону. На меня же он вытаращился с удивлением, и тоже поклонился, но куда менее уверенно.
   Затрещал стартер, и байк рванул прочь.
   - Ну, может быть, мне не ходить... - начал я несмело. - Еще людей пугать...
   В одеянии, которое я таскал второй день, чувствовал себя по-прежнему неуютно. Кроме того, рядом с ловким братом Поном я смотрелся неуклюжим громилой, свежевыбритая макушка обгорела, и наверняка выглядела потешно.
   - Стесняешься? - спросил монах. - Боишься, что выглядишь как идиот?
   Признаваться было стыдно, но мысль о том, чтобы соврать, показалась мне отвратительной. Так что после недолгой внутренней борьбы я кивнул и мрачно уставился куда-то на носки своих сандалий.
   - Не стоит переживать, - сказал брат Пон тоном взрослого, что утешает ребенка. - Именно так ты и выглядишь!
   Я вздрогнул.
   - Но ты пойдешь со мной в деревню, и я сделаю так, чтобы тебя увидели и запомнили. Пойми, тот образ себя, который ты считаешь красивым и правильным, всего лишь создание твоего ума, и не более того. На самом деле ты можешь от него отказаться в любой момент, или сменить на другой, только ты этого не хочешь.
   - Почему?
   - Этот образ служит для твоего "я" доказательством того, что оно существует. Ликвидируй твое представление о себе, и что останется?
   Услышав такое, я испытал прилив немотивированной паники, возникла мысль, что стоящий рядом со мной человек хочет меня убить, что он наверняка прячет оружие, нож или что похуже.
   - Это лишь порождение твоего ума, - настойчиво повторил брат Пон. - Оставь его. Скинь, как ты скинул ту одежду, в которой приехал сюда... На самом деле нет разницы... То и другое лишь форма, видимость, за которой нет ничего...
   Я моргнул, и паника отступила, рассеялась, душу окутала звенящая, мягкая тишина. Мне стало все равно, как я выгляжу, что подумают тайцы, увидев фаранга в подобном одеянии посреди селения, куда вряд ли ездят туристы.
   - Да, я понял, - сказал я, и мы двинулись дальше.
  
   На окраине деревни, состоявшей из единственной улицы, нас встретили собаки.
   Подобная свора обитает во всяком переулке-сои каждого из тайских городов, кормится при любом рынке, магазине или ресторане. Разве что здешние псы выглядели еще более дикими, чем их паттайские или бангкокские сородичи, и необычайно активными, особенно для середины дня.
   Вожак, черный и мохнатый, как медведь, ткнулся носом в ладонь брата Пона, а меня обнюхал с недоверием. Один из барбосов поменьше гавкнул пару раз, но без враждебности, и псы потрусили прочь, в тенек.
   Я собак не люблю, и даже побаиваюсь, но к этим отнесся равнодушно.
   Мы зашагали дальше, по обочине, мимо выстроившихся в ряд хижин, что выглядели немногим основательнее моего жилища. Под навесом у ближайшей обнаружился дряхлый старик в кресле - на столике рядом с ним стояла открытая бутылка рома, а у ног ползали двое голых малышей.
   - Вот она, человеческая жизнь от старта до финиша, - проговорил брат Пон. - Начиная с тех, кто еще не может ходить, и заканчивая тем, кто уже не в состоянии ходить. Только если под себя.
   Над стариком кружились мухи, и он выглядел бы мертвым, если бы не шевелился время от времени.
   От дома на другой стороне улицы к нам бросилась дородная женщина средних лет. Упала на колени перед братом Поном, сделала ваи - тайское приветствие со сложенными перед лбом руками - и залопотала что-то.
   Монах склонил голову набок, прислушиваясь, я замер столбом рядом с ним.
   Женщина перестала тараторить, и застыла, часто-часто моргая, уставившись на моего спутника с робкой надеждой. Он что-то ответил, положив руку ей на голову, и улыбнулся так, что обитательница селения затрепетала.
   Вскочив на ноги, она заторопилась обратно к дому.
   - Ее муж болен, - сказал брат Пон, глядя женщине вслед. - Врачи помочь не могут.
   - А вы? - спросил я.
   - Я мог бы, но делать ничего не стану. Такое вмешательство не улучшит ее кармы. Его, кстати, тоже.
   - Но разве помогать другим - не благородное дело? - я нахмурился.
   - Чтобы помогать другим, ты должен видеть, в чем именно заключается помощь, и быть в состоянии ее оказать. Разве способен на такое обычный человек, ослепленный невежеством, чья жизнь - хаос, беспросветный плен у собственных желаний, страхов и иллюзий?
   - Многие способны! - возразил я. - Подают милостыню, работают волонтерами! Неужели это все зря?
   - Активные "творцы добра" иногда приносят больше вреда, чем пользы, и себе, и другим. Укрепляют свое эго представлением о том, что совершают нечто нужное и важное. Благотворительность, милостыня - все это нужно обычным людям, живущим простой жизнью, чтобы они не превратились в зверей, но тот, кто хочет идти дальше, должен отбросить мысли о таких вещах.
   - Но почему! Я не понимаю?! - я просто кипел от возмущения.
   Понятно теперь, почему его именуют "неправильным монахом", ведь он говорит вещи, идущие вразрез с учением Будды! Тот призывал к милосердию, к состраданию, брат же Пон утверждает, что и в том и в другом нет смысла!
   - Вот простой пример, - сказал он. - Зашел к тебе сосед, попросил денег взаймы. Немного, сущий пустяк... Как ты поступишь в данной ситуации? Как оценишь поступок?
   - Естественно, я дам, - отозвался я. - И тем самым помогу человеку, сделаю добро.
   - Отлично, запомним это, - брат Пон улыбался как дорвавшийся до сметаны котяра. - Сосед взял твои деньги, пошел в магазин, купил виски, выпил и пьяным попал под машину. Насмерть. И теперь что ты можешь сказать насчет совершенного тобой "добра"? Может быть, это было "зло"?
   - Но я же не мог знать...
   - Вот именно! Не мог! - воскликнул монах. - И когда слепой лезет "помогать", что будет? Как ты смеешь вмешиваться в жизнь других людей, будучи не в состоянии видеть последствия своих поступков? Не наведя порядка у себя в доме, суешься в жилье соседа?
   - Но многие же это делают.
   - Да, и знаешь, почему? А потому, что решать проблемы другого проще, чем свои.
   На это я не нашелся, что ответить.
   - Пойдем, - сказал брат Пон. - Нечего стоять на солнцепеке, особенно тебе.
   Только в этот момент я сообразил, что солнце жарит, по лицу моему течет пот, а макушка просто горит. Так глубоко ушел в разговор, увлекся, что забыл о том, где нахожусь и что творится вокруг.
   Но с тем, что говорил брат Пон, я не хотел соглашаться, и не мог согласиться!
   Мы зашагали дальше, и я зашевелил мозгами, пытаясь найти аргументы получше: мы, люди, являемся людьми во многом потому, что помогаем друг другу, и если перестанем это делать, то... а с другой стороны, много ли пользы от советов по поводу семейной жизни, которыми наделяет всех тетка Дарина, пережившая три скандальных развода? Разве что она сама напоказ гордится собственной добротой и готовностью помочь другим!
   Тем временем мы оказались у дверей крохотного магазинчика, над дверью которого болталась выцветшая реклама пива "Лео". Брат Пон нырнул внутрь, я последовал за ним, в наполненный жужжанием вентилятора полумрак.
   За стойкой, рядом с покосившимся холодильником обнаружился тщедушный продавец в цветастой рубахе. Улыбнувшись, он обнажил превосходный набор огромных гнилых зубов, и поднялся с табурета.
   Они с монахом коротко поговорили, и мы вышли обратно на улицу.
   - Что насчет того, почему я не вмешался и не сотворил маленькое чудо... - проговорил брат Пон задумчиво. - Однажды к Будде пришла женщина, только что потерявшая сына, и попросила вернуть его. Просветленный сказал, что сделает это, если она принесет ему горчичное зерно из дома, где никто никогда не умирал. Окрыленная, женщина отправилась в путь, но ни в своей деревне, ни в соседней не смогла отыскать такого дома... И тогда она постигла истину, и вернулась к стопам Будды, но уже не как проситель, а как ученица...
   - Какую истину? Что все мы умрем? - спросил я мрачно.
   - О том, что смерть - неизбежна, старость... - с лучезарной улыбкой он махнул в ту сторону, где под навесом сидел старик, - неизбежна, болезни... - указал на дом, из которого выбежала полная женщина - неизбежны... Жизнь с рождения до гибели - мука. Соединение с тем, что не нравится - страдание, разъединение с тем, что нравится - страдание, неумолимое течение перемен, что вырывает из рук все самое дорогое и ценное - страдание.
   Брат Пон говорил нараспев, точно цитировал некий священный текст, и мороз бежал у меня по коже, и свирепое тайское солнце казалось вовсе не таким горячим. Мир словно окутывала темная пелена, ее пряди струились над домами, залезали в окна, тянулись к горлу ничего не подозревающих людей, чтобы выпить из них радость, счастье, веселье.
   - Все то, что человек считает своим, считает собой, причиняет ему страдание, - продолжил монах. - А сама мысль о том, что есть некое "я", и может существовать нечто, ему принадлежащее, возникает благодаря невежеству, благодаря алчности, благодаря желаниям.
   - Алчность? - выдавил я. - Если перестанешь жадничать, то не будешь страдать?
   - Да. Но алчность относится не только к деньгам, она касается практически всего. Неутолимая жажда до новых знаний ничуть не лучше, чем страсть обжоры набивать свою утробу, любовь пьяницы к вину ничуть не предосудительней, чем склонность путешествовать без цели и насыщать глаза впечатлениями.
   - Но если убрать из жизни все удовольствия, она станет скучной и безрадостной! - возразил я.
   - Да, а ты пробовал? - сказал брат Пон, ухмыляясь не хуже арбузной корки. - Вот я, лишивший себя большей части привязанностей, и вот ты, человек, живущий якобы полноценной жизнью... и кто из нас ищет помощи у другого? Тешат ли тебя твои "удовольствия", которые подобны наслаждению прокаженного, что расчесывает свои раны и прижигает их раскаленным железом? Похож ли я на индивида, чье существование лишено радости, наполнено лишь скукой? Видел ли ты меня унылым? Разочарованным?
   На это я не нашел чего возразить - обитатели вата Тхам Пу всегда пребывали в состоянии ровной доброжелательности, не упускали случая пошутить, и совсем не напоминали мрачных святош-фанатиков.
   Понятно, что я провел среди них всего несколько дней, но не сомневался, что этим людям вряд ли ведомы такие вещи как разочарование и депрессия.
   - Вот тебе тема для сегодняшней медитации, - продолжил монах после паузы. - Вечером, на закате попробуешь опровергнуть мои доводы, и я с удовольствием тебя послушаю... Еще раз повторяю, мне не нужна от тебя слепая вера, ты должен понимать, что и зачем ты делаешь. А сейчас нам пора идти, ведь под тяжестью твоих выдающихся достижений сломался мост, и это значит, что возвращаться придется в обход, а это несколько дольше, чем по прямой.
   Я понял, что краснею, но потом глянул на смеющегося брата Пона, и сам не выдержал, заулыбался.
  
  
   Глава 3. Дыхание смерти
  
   Я вспотел до такой степени, что веревка выскальзывала из мокрых пальцев.
   Чтобы затянуть узел, мне понадобилось ухватить ее зубами, и потянуть так, что челюсти хрустнули. Зато потом я смог испустить полный удовлетворения вздох и откинуться назад, созерцая творение рук своих.
   Место хлипкого бревнышка, что не выдержало моей тяжести, заняли два куда более толстых, и надежно скрепленных друг с другом.
   На то, чтобы срубить деревья, лишить их веток и сделать все остальное, у меня ушло целое утро. Я заработал еще несколько мозолей вдобавок к старым, не успевшим зажить, получил тройку царапин, но ничего, к собственному удивлению, себе не отрубил.
   - Хорошо сделано, - сказал брат Пон, непонятно откуда появившийся у меня за спиной: когда я оглядывался пару минут назад, рядом никого не было.
   - Как вы ухитряетесь ходить так бесшумно? - спросил я, обернувшись.
   - Грохот создает то барахло, что носишь внутри. Пустота рождает безмолвие, - отозвался монах. - Пойдем, тебя ждет еще одно важное дело... не бойся, копать или рубить не придется.
   Шагая за ним в сторону храма, я размышлял, какую пакость он мне уготовил...
   Прополку маленького огородика, что спрятался за храмом? Поход за водой? Таскаться за ней нужно к источнику, примерно за километр, а ведра носить, используя что-то вроде хорошо знакомого всякому русскому коромысла.
   Мутную жидкость, что текла под боком, в Меконге, не стал бы пить и усмиряющий плоть аскет.
   Хотя нет, все емкости мы наполнили на рассвете, по холодку, и они не могли опустеть...
   Что еще? Помощь на кухне? Новый поход в деревню?
   - Смотри сюда, - сказал брат Пон, когда я положил топор в сарай к прочим инструментам. - Хватит тебе совершать подвиги телесные, настало время перейти к духовным... Видишь колокола? Ты должен обойти храм по ходу солнца, позвонив в каждый. Потом вернешься ко мне, и скажешь, сколько их.
   Задание выглядело настолько простым, что я заподозрил подвох.
   - И все? - уточнил я.
   - Да, и все, - вид у монаха был невинный, как у ребенка, еще не выучившегося лгать.
   Петля из колоколов, развешенных в ряд под узким навесом, окружает многие тайские храмы. Я не раз видел верующих, что совершали обход святилища, ударяя по каждому и шепча молитву.
   Но зачем этим заниматься мне?
   Ладно, брат Пон обещал, что будет объяснять все, пусть кое-что и не сразу...
   И я принялся за дело... бомм - первый колокол, бомм - второй, бомм - третий... Примерно на пятом я заметил, что они хоть одинаково старые, потускневшие от времени, а некоторые со сколами и трещинами, но все разные - одни побольше, другие поменьше, с орнаментом или без, в форме тюльпанов или напоминающие гильзы от снарядов.
   Бомм... бомм... бомм... сто пять.
   Подойдя к навесу, под которым сидел брат Пон, я озвучил получившееся число.
   - Нет, ты ошибся, - сказал он. - Попробуй еще раз.
   Я нахмурился, проглотил возражения и зашагал обратно.
   На этот раз вышло сто восемь - насколько я помнил, священное для буддистов число.
   - Ты ошибся, - разочаровал меня брат Пон. - Попробуй еще...
   Третья попытка принесла мне результат в сто четыре.
   Узнав, что и это неверно, я просто закипел от ярости.
   - Почему я должен считать эти дурацкие колокола?! - прорычал я, сжимая кулаки. - Какая от этого польза?
   - Чтобы извлечь пользу, ты должен выполнить задание, - монах не обратил внимания на мою вспышку, голос его остался ровным, а лицо - бесстрастным, как у статуи Будды.
   Я едва не зарычал...
   Проклятые колокола словно издевались надо мной, их очертания сливались, казалось, что я не иду, а стою на месте, а мимо проплывают эти уродские медные штуковины. Я пробовал загибать пальцы, отсчитывая десятки, но в какой-то момент сбился, и пришлось начинать снова.
   Еще две попытки, и если одна вновь закончилась сто пятью, то вторая дала совершенно невероятный результат в сто двадцать. С ним я даже не стал подходить к брату Пону, а двинулся по очередному, непонятно уже какому кругу, но почти тут же остановился, сам не зная почему.
   Ярость и раздражение, только что заполнявшие меня, как говорится, по горлышко, отступили. Я осознал, что понемногу вечереет, из джунглей долетают обезьяньи вопли, а где-то очень далеко визжит бензопила.
   Спокойно, не думая, зачем я этим занимаюсь, не зацикливаясь на том, чтобы сделать все правильно, я обошел храм.
   Сто семь.
   - Очень хорошо, - сказал брат Пон, услышав это число. - Ты понял, что случилось?
   Я пожал плечами:
   - Я перестал злиться.
   - Не совсем. Просто твой ум признал свою неудачу и вынужден был отступить. Рациональный ум, дискурсивное мышление, как называют его на западе, оно всегда занято операциями, похожими на математические, взвешиванием и сравнением.
   - Но эти расчеты помогают жить правильно! - возразил я.
   - Да ну? - изумился монах. - Почему тогда умные люди так часто бывают идиотами? Обычно смысла в подобной калькуляции не больше, чем в подсчитывании колоколов или песчинок на пляже.
   - Но вы же говорили, что осознание - единственное оружие, что у нас есть?
   - Конечно, но ум - это не осознание, это лишь громогласное и грубое его подобие. Настоящему, истинному осознанию постоянная трескотня ума не дает себя проявить. Спрятанная в голове тираническая машина, которую тот, кто хочет изменить свою жизнь, должен научиться останавливать. Способов много, мы начнем с самого простого... Называется он - внимание дыхания.
   Из дальнейшего рассказа стало ясно, что теперь мне придется считать собственные вдохи, начиная с единицы и доходя до десяти, а затем вновь начинать сначала. Причем заниматься этим предстоит постоянно, чего бы я ни делал, во время работы, еды, на ходу и лежа.
   - Но зачем? - спросил я, когда мы попробовали, и стало ясно, что до десяти я могу сосчитать до проблем.
   - Затем же, зачем ты бродил вокруг храма последние два часа.
   Ого, а я и не заметил, что прошло столько времени!
   - Твой ум будет, во-первых, сосредоточен на той задаче, которую ты выполняешь: подметаешь, пьешь чай или чешешь за ухом. Во-вторых, ему придется вести счет, столь же бессмысленный, как и любой другой, но находящийся под твоим контролем. Ресурсов на что-либо еще у него не останется, хотя не думай, что все у тебя получится так легко. Останови-ка разогнавшийся грузовик?
   Довольно быстро стало ясно, что брат Пон не ошибся.
   Когда я больше ничего не делал, считать вдохи было легче легкого, но стоило заняться чем-то еще... Я сбивался, пропускал числа и раз за разом начинал заново, в некоторые моменты просто замирал в ступоре, не понимая, что я делаю и будучи не в силах вспомнить, о чем только что думал.
   Ум мой метался в пределах черепа, точно прижатая вилами змея, и это было мучительно почти до физической боли.
   Но я упорно практиковался до вечера, а ночью мне приснилось, что я считаю колокола, колеблющиеся от моего дыхания...
  
   Будда в святилище вата Тхам Пу имелся, но роскошные золоченые изваяния храмов Бангкока он напоминал мало. Грубо высеченная из камня фигура, покоящаяся на бесформенной глыбе, едва намеченное лицо, поднятая для благословения рука, и гирлянды цветов на шее.
   В мои обязанности входило подметать тут каждый день, убирать сгоревшие ароматические палочки, чьи огрызки торчали из чаши с песком, менять сам песок на чистый.
   Более серьезными делами занимались двое молодых монахов, чьих имен я так и не узнал, хотя провел в Тхам Пу неделю. Попытался спросить у брата Пона, но тот лишь нахмурился и велел мне не заниматься ерундой.
   За семь дней я привык к своему жилищу, к скудному рациону и к тому, что слова "отдых" тут не знают вообще. Мозоли мои зажили, а проблемы, еще недавно разрывавшие сердце на части, стали казаться чем-то эфемерным, вроде миража над барханами.
   О том, что есть такие вещи как деньги или сотовая связь, я даже и не вспоминал.
   Утром восьмого дня я, как обычно, побрызгал водой на пол, и взялся за метлу. Шварк-шварк, шварк-шварк, надо сделать так, чтобы пол стал идеально чистым, иначе придется мести заново... Первый вдох, второй, третий... десятый, снова первый, и для дурацких мыслей в голове не осталось места, смолк тревожный нервный монолог, который мы обычно не осознаем.
   - Не знаю, что ждет тебя в будущем, но если что, ты сможешь работать уборщиком, - голос брата Пона, донесшийся со стороны входа, заставил меня вздрогнуть.
   Обычно в это время он медитировал под навесом в одиночестве.
   - Э, да... - сказал я, не зная, что и думать.
   - Пойдем, - он поманил меня. - Ты с первого дня ожидаешь от меня чуда. Сегодня будет тебе чудо.
   Честно говоря, такое сообщение меня вовсе не обрадовало: учитывая склонность брата Пона к шуткам, он вполне мог обозвать красивым и многообещающим словом какую-нибудь подковырку.
   Но если за эти дни я чему и выучился, так это повиноваться без возражений.
   Отставив метлу в угол, я следом за братом Поном выбрался из храма.
   Вскоре стало ясно, что он ведет меня на то место, где я не так давно выкорчевал дерево. Начавший сохнуть ствол валялся там, где его оставили, чернела оплывшая яма, я рядом с ней, скрестив ноги, сидели двое молодых монахов.
   Между ними стояло ведро, до верха наполненное водой.
   - Братья согласились нам помочь, - сказал брат Пон. - Для наглядности, так сказать. Размещайся вот тут...
   Плюхнувшись наземь, я вспомнил, что позорным образом забыл о внимании дыхания, и принялся заново считать... один... два... три... четыре...
   - А теперь закрой глаза и постарайся ни о чем не думать, - продолжил монах. - Спокойно дыши, и не подглядывай.
   Еще бы он предложил мне не вспоминать о белой обезьяне!
   Брат Пон сказал что-то по-тайски, его соратники откликнулись короткими смешками. Потом ушей моих коснулся звук, которому просто неоткуда было взяться посреди джунглей - шкрябание лопаты по льду и снегу, с которого много лет начиналось мое зимнее утро в детстве!
   Дворничиха, тетя Люда, принималась за дело около шести, и меня будили, когда она пахала вовсю.
   Он был такой же частью привычной жизни, как школьная форма или запах папиного одеколона... Сейчас же он пугал сильнее, чем рык голодного тигра, ведь полосатые кошки в окрестностях Нонгхая встречаются, а лед и снег - нет, и тетя Люда давно умерла...
   Искушение открыть глаза было настолько сильно, что мне казалось - веки тянут вверх канатами.
   Но я сдержался.
   Брат Пон и его помощники нараспев читали что-то, и голоса их порождали эхо, словно мы сидели не под сводами деревьев, а в большом зале вроде того, где меня когда-то учили танцам... родители загоняли меня туда из-под палки, мне самому не нравилось, и я ненавидел это помещение, само здание Дома пионеров, желтое, с колоннами и входа...
   Я словно лишился веса, парил в пустоте, и образы из прошлого наплывали один за другим, ошеломляюще ясные, четкие, детальные воспоминания о таких моментах, которые я напрочь забыл.
   Запах весны, сырой земли, когда мы без спроса уходили на берег только что вскрывшейся речки, и возвращались грязные, мокрые и счастливые, получать неизбежную родительскую взбучку...
   Кудрявая Маша, с которой мы едва не поженились, два года прожили вместе...
   Безобразная пьянка с "партнерами по бизнесу" в девяносто третьем, когда в моду входили красные пиджаки, а сами "партнеры" даже и не думали избавляться от бандитских привычек.
   Ресторан "Золотое кольцо" мы тогда чуть не сожгли.
   Голоса монахов упали до шепота, потом они одновременно вскрикнули, и этот резкий звук вернул меня к реальности. Я обнаружил, что дрожу, как в лихорадке, а пот буквально капает с бровей, щекочущие струйки текут по спине и бокам.
   - Открой глаза, - сказал брат Пон, взяв меня за плечо.
   От этого прикосновения я чуть не вскрикнул, настолько горячей мне показалась его ладонь. Затем я осторожно поднял веки, и застыл как громом пораженный, пытаясь осознать, что именно вижу.
   Прямо напротив меня, рядом с ямой от выкорчеванного дерева, сидел один из молодых монахов. И за его спиной клубилось нечто черное, бесформенное, угрожающее -облако тьмы, внутри которого укрывается чудовище, или нет, скорее даже сам монстр, умеющий менять облик!
   Я почти увидел острые когти, усеянную бородавками морду, слюнявую пасть...
   Страх ударил точно холодная вода из брандспойта, я сделал движение вскочить, но брат Пон навалился на меня, не давая этого сделать. Переведя взгляд, я обнаружил, что за спиной второго монаха маячит точно такая же штуковина.
   - Смерть приходит в этот мир вместе с нами, - проговорил брат Пон нараспев. - Стоит у изголовья колыбели и в ногах кровати старика, рядом с мужчиной и с женщиной. Никто не знает, когда она нанесет удар, но рука с кинжалом занесена и может упасть в любой момент.
   - И за-за мн-ной? - от ужаса я едва мог говорить, язык заплетался, губы не слушались.
   - Поворачивай голову медленно и осторожно, - не удовлетворившись словами, брат Пон взял меня за макушку и придержал, не давая мне сделать излишне резкое движение. - Только не обделайся...
   Черное облако волновалось в каких-то сантиметрах от моих лопаток, от него веяло холодом. Не знаю, каким образом, но я ощущал, что внутри ничего нет, но что пустота, спрятанная за клубящимся пологом, может выпить всю мою жизнь за считанные мгновения.
   Неужели так выглядит смерть? Нет, не может быть... это бред...
   Нет, я не обделался, но зубы мои застучали друг о друга, как настоящие кастаньеты. Жесткая конвульсия пробежала от копчика до макушки, и голова закружилась с чудовищной силой.
   В следующий миг я обнаружил, что лежу мордой в землю, и что мне на голову льют воду.
   - Что... - сказал я, пытаясь опереться на дрожащие руки, чтобы подняться, - это... было?
   - Ты видел смерть, - сказал брат Пон, опуская ведро. - Сейчас ты ее не видишь. Только это не значит, что она ушла. Она всегда рядом, наблюдает и ждет. А ну оглянись!
   Новый приступ паники заставил меня рухнуть наземь и прикрыть затылок руками, точно ладони могли защитить меня от безжалостного выпада той клубящейся тьмы, присутствие которой я так остро теперь ощущал.
   - Оглянись, не бойся, - повторил брат Пон.
   Я осторожно повернул голову, скосил глаза, и понял, что не вижу ничего особенного. Судя по положению солнца, давно перевалило за полдень, двое молодых монахов исчезли неизвестно куда.
   - Это была галлюцинация, - сказал я. - Вы загипнотизировали меня... или нет... Подмешали какую-то дрянь в рис... или дали чего-то понюхать...
   Брат Пон молчал и улыбался, и я заткнулся, осознав, что несу ерунду.
   Но признать, что я не метафорически, а на самом деле столкнулся лицом к лицу со смертью, я не мог: в том мире, в котором я прожил почти четыре десятилетия, не было места таким событиям.
   Голова трещала, руки подергивались, и страх все так же крепко держал меня в леденящих объятиях.
   - Вы со всеми так поступаете? - спросил я с упреком. - С каждым послушником?
   - Нет, не так, - отозвался брат Пон. - Кому-то это не нужно, кому-то повредит. Общих правил и принципов не существует, ведь учение - это всегда конкретное послание конкретному человеку, и всякий раз выбираются особые средства, чтобы доставить его по назначению. Ну что, ты пойдешь сам, или мне придется тебя нести? Такую-то тушу, ха-ха.
   Шутка меня не развеселила, я даже не улыбнулся.
   Кое-как сумел подняться, и мы зашагали в сторону вата.
   Но при каждом шорохе в зарослях я вздрагивал, пугливо съеживался и втягивал голову в плечи. Смерть была рядом, неумолимая и безжалостная, готовая нанести удар - это я ощущал всеми печенками.
  
   Даже следующим утром я окончательно не пришел в себя.
   Шарахался от каждой тени, ловил себя на постоянном желании оглянуться, посмотреть, что там за моей спиной, а воспоминания об увиденном вчера заставляли меня обливаться холодным потом.
   Да, если это чудо, то лучше жить без чудес.
   После того, как я закончил с утренними делами, брат Пон позвал меня к себе.
   - Садись, - велел он. - И смотри. Сейчас поймешь, к чему это все было.
   Я опустился на землю, скрестив ноги - позу лотоса принимать я так и не выучился, несмотря на все старания. Монах взял прутик, нарисовал на земле круг, и разделил его на шесть частей, так что получилось нечто вроде колеса с тремя спицами.
   - Это - Вселенная, - объявил он с преувеличенной серьезностью. - Шесть миров. Шесть мест, где может воплотиться разум... Три благих, они у нас сверху, и три... мягко говоря, не особенно благих.
   Пока было не очень понятно, какое это имеет отношение ко вчерашнему жуткому опыту.
   - К благим у нас относится рождение в мире богов, которые хоть и живут долго, но все равно смертны, в мире полубогов-асуров, и среди таких как мы с тобой, человеческих существ. К неблагим - существование в теле животного, одного из голодных духов или прямиком в аду.
   - И все эти миры реальны? - спросил я.
   - Реальны, но в какой степени - каждый решает сам. Можно считать этот рисунок, - брат Пон потыкал прутиком в середину круга, - картой человеческой психики, и не более. Можно полагать, что где-то и вправду есть адские вместилища, где мучаются грешники, и небеса, на которых обитают пребывающие в блаженном состоянии боги... Какая разница?
   - Ну как? Хотелось бы знать, как все обстоит на самом деле.
   - И так, и так, обе версии истинны.
   - То есть я, - я указал по очереди на все сектора, - был и зверем, и асуром, и духом?
   - В общем так, если убрать слово "я".
   - Но есть же предыдущие жизни, которые повлияли на нынешнее воплощение? - продолжал я.
   - Конечно.
   - А можно узнать, где и когда я жил? - любопытство, одолевшее меня в этот момент, оказалось сильнее даже того страха, что грыз мои внутренности со вчерашнего дня. - Пожалуйста!
   - Тебе мало одного чуда? - спросил брат Пон с лучезарной улыбкой.
   Это было хуже, чем удар под дых - я вздрогнул и поежился, ощутил на затылке холодное дуновение, и если бы на голове у меня оставались волосы, они наверняка встали бы дыбом.
   - Тогда забудь, - монах погрозил мне прутиком. - Вспомни, о чем мы говорили... Шесть миров, но для того, чтобы развить полное осознание и вырваться за пределы круга Сансары, годится только один. И угадай, какой?
   - Человеческий.
   - Совершенно верно. Богам и полубогам слишком хорошо, чтобы менять себя. Животные практически лишены разума, духи одержимы неутолимыми страстями, грешникам чересчур плохо. И что у нас в результате выходит... - он стер большую часть круга, оставив единственный сектор. - Какова вероятность, что один из нас попадет сюда?
   - Одна шестая.
   - Даже меньше. Из ада не выберешься быстро, боги живут миллионы лет, и все зря. Тут же у тебя есть каких-то семьдесят-восемьдесят лет на то, чтобы обрести свободу, и если не успеешь, то придет то, что ты видел вчера, и скажет "ам".
   - Но к чему страшиться гибели, если будет новое рождение человеком?
   - А кто тебе сказал, что будет? Ты уверен? И если будет, то когда? Через век? Спустя миллион лет или целую кальпу? Какую карму ты накопишь за это время? Возможно, ты воплотишься в таких условиях, что не позволят тебе даже задуматься об осознании! Поэтому то, что ты в теле человека, надо воспринимать как подарок, и не тратить этот краткий отрезок времени на мимолетные удовольствия, погоню за богатством или нытье. Никто не знает, когда смерть ухватит тебя за глотку, и поэтому действуй так, словно у тебя совсем не осталось времени! Не бойся, но живи и осознавай! Продвигайся, развивайся, не забывай о том, что именно расположилось у тебя за плечами, но и не давай мысли об этом овладеть тобой, прорасти семенем ядовитых эмоций.
   Я нахмурился, пытаясь осмыслить концепцию: помнить, что кончина неизбежна, что она рядом, но воспринимать этот факт не как источник страха и неуверенности, а как стимул.
   - Как говорил один из просветленных, - сказал брат Пон после короткой паузы: - монах, что вкушает пищу так, словно надеется дожить до конца трапезы - ленив и празден. Тот же монах, что делает каждый глоток так, словно в нем содержится смертельный яд, внимателен и радостен.
   - Но если моя душа... - начал я, намереваясь упомянуть о том, что опыт этого воплощения никуда не денется, что если я трудился над своим развитием в этой жизни, то это должно сказаться и в следующей.
   - Нет никакой "души", - прервал меня брат Пон.
   - Но что же тогда переходит из жизни в жизнь?
   - Вот тут ты меня поймал, - монах рассмеялся и стер с земли остатки рисунка. - Объяснять это тебе сегодня я не собираюсь, поскольку рано еще, все равно не поймешь. Осознай для начала то, что я сказал тебе только что...
  
  
   Глава 4. Поток восприятия
  
   Страх рассеялся без остатка уже к вечеру, и спал я, в отличие от предыдущей ночи, спокойно, без кошмаров.
   А утром брат Пон сказал мне, что нужно сходить в деревню.
   - Пойдешь на этот раз один, - сказал он. - Надо зайти в магазин, забрать кое-что.
   - Но я не говорю по-тайски!
   - Продавец видел тебя со мной. Так что тебе нужно будет только поздороваться. Остальное сделает он сам.
   Мне выдали объемистую холщовую сумку из тех, что монахи носят, собирая подношения, и я отправился в путь. Мостик, изготовленный мной же, хоть и захрустел, но не сломался, то ли потому, что на него пошли два бревнышка, то ли из-за того, что за проведенное в храме время я похудел.
   Рис с овощами два раза в день - неплохой вариант, чтобы сбросить вес.
   Шагая через джунгли, я практиковал внимание дыхания, и получалось у меня на редкость хорошо. Посторонние мысли если и возникали, то приятные, о том, например, что гастрит, с которым я мучился последний год, куда-то исчез, испугавшись, похоже, монашеской диеты.
   Мозоли, потертости, солнечные ожоги, все то, что досаждало в первые дни в Тхам Пу - все это заживало. И даже одежда становилась привычной, словно ходил подобным образом не первый год; большую часть времени я вообще не вспоминал, что именно на меня надето.
   Лес остался позади, показались деревенские дома.
   И в этот момент ушей моих достигло рычание, полное искренней, неподдельной злобы. Черный лохматый кобель, тот, что в прошлый наш визит в деревню едва не лизал руку брату Пону, выбежал из зарослей и встал на дороге.
   Зубы его были оскалены, клыки выглядели огромными, точно у тигра.
   - Тихо-тихо... Ты чего? - забормотал я, замедляя шаг и пытаясь задавить колыхнувшийся внутри страх.
   Но вслед за вожаком объявились другие собаки, настроенные столь же "дружелюбно". Самая мелкая загавкала, наскакивая на меня и тут же отпрыгивая, и я вынужден был остановиться.
   Нельзя показывать, что боишься, и вообще, лучше не бояться.
   Сказать легко, а вот сделать, когда оказался один на один с такой вот сворой...
   - Тихо, - повторил я. - Мне нужно пройти в деревню. Я вам не помешаю.
   Но человеческий голос, пусть даже спокойный, тайские собаки слушать не пожелали. Вожак зарычал вновь, в глазах его блеснула злоба, и я инстинктивно вздрогнул, отступил на шаг.
   Тут на меня прыгнули сразу две псины, причем с разных сторон.
   Первая мигом отпрянула, зато вторая ухватила зубами край монашеского одеяния. Дернула так, что ткань затрещала, и отскочила, стоило мне замахнуться.
   - Прочь! - заорал я, оглядываясь в поисках крепкой палки.
   Если треснуть одну собаку по хребтине, то другие разбегутся.
   Но ничего подходящего рядом не нашлось, а свора продолжала наседать, вытесняя меня обратно в лес. Вожак медленно наступал и время от времени порыкивал, словно подбадривая своих "бойцов".
   Сердце бешено колотилось, благостное настроение улетучилось вместе с вниманием дыхания. Я сжимал кулаки, ежился от страха и молился только о том, чтобы меня не цапнули всерьез.
   Гноящаяся рана - штука серьезная...
   Наконец я ухитрился нагнуться и подхватить с земли какую-то ветку, не особенно толстую, но длинную. Собаки остановились, но едва я попытался сделать шаг вперед, как меня оглушил многоголосый лай.
   Нет, гнусные твари не собирались пропускать меня в деревню!
   Я отступил еще дальше, надеясь выждать некоторое время в зарослях, чтобы самому успокоиться, а собакам дать возможность забыть про меня и убрести по своим делам...
   Но нет, не помогло.
   Свора вроде бы исчезла, но едва я опять зашагал вперед, как меня атаковали снова, с еще большим остервенением. Ветка моя сломалась, когда я заехал по морде самому наглому псу, и почти тут же мне едва не откусили палец, острые зубья клацнули, разминувшись с целью на несколько сантиметров.
   Тут я не выдержал и обратился в бегство.
  
   Я стоял перед братом Поном, и лицо мое горело от стыда.
   Меня трясло от только что пережитого, я потел и часто дышал, а мысли неслись бешеным потоком.
   - Для начала - сядь и успокойся, - сказал монах. - А потом мы поговорим.
   Минут двадцать мне понадобилось на то, чтобы восстановить внутреннее равновесие.
   - Так куда лучше, - проговорил брат Пон с улыбкой. - Ты меня хотя бы услышишь. Нет ничего удивительного в том, что собаки на тебя напали. Тишина рождает тишину. Внутренний шум и суматоха провоцируют еще больший шум, только снаружи... Вещи, которыми мы тут с тобой занимаемся, нацелены на то, чтобы опустошить тебя, но для того, чтобы добиться пустоты, нужно расшевелить тот хлам, что хранится внутри тебя. Поэтому сейчас, если можно так выразиться, ты громыхаешь куда сильнее, чем обычно, и мир вокруг тебя отзывается соответственно... Вылезают все острые углы, которых ты ранее не ощущал, проблемы, забытые много десятилетий назад, детские страхи и прочий мусор. Понимаешь?
   Я шмыгнул носом и кивнул.
   - А теперь расскажи мне, кто мог пострадать от нападения своры?
   - Ну как же, я, - сказал я.
   - А что такое это "я"? - он наклонился вперед, и впился мне в лицо испытующим взглядом.
   - Ну... рука, нога... задница, наконец!
   - А что, ты и есть твоя задница? - брови на лице брата Пона взлетели, черные глаза отразили изумление.
   - Нет!
   - А может быть ты - это рука?
   - Нет.
   - Нога?
   - Я - все тело целиком, от пяток до макушки! - поспешно заявил я. - Разве не так?
   Голос мой звучал обиженно-агрессивно, но поделать с этим я ничего не мог: сначала собаки, теперь еще и брат Пон норовит меня покусать, а ведь день так здорово начинался?!
   - Очень хорошо, - сказал монах. - Ты - это ломоть мяса, обтянутый кожей. Наполненный кровью, нечистотами, соплями и прочими видами слизи, кусками кости, хрящами и жилами. Такому объекту на самом деле может угрожать другой объект такого же примерно типа, снабженный острыми зубами, который мы именуем "собакой". Повредить твой разум или твои чувства она не может... ведь так?
   С последним утверждением спорить я не мог, но картинка, нарисованная братом Поном, мне не понравилась - неприятно видеть себя куском мяса, не говоря уже о нечистотах внутри, о которых как-то не принято упоминать в приличном обществе.
   - И пока ты воспринимаешь себя таким образом, пока ты видишь себя огрызком плоти с четкими границами, ты постоянно будешь в опасности, ведь этот ломоть мяса так хрупок, так уязвим. Острая веточка, и нет глаза, попавший под ногу камень, и сломанное бедро, крохотный паразит внутри, и такую гладкую кожу уродует короста.
   - Но разве можно видеть себя иначе? - воинственно поинтересовался я.
   - Конечно. Ты - это поток восприятия, вечно текучий, изменчивый, пластичный. Тело, которым ты так гордишься, всего лишь один из его компонентов, не набор деталей, а струя телесных ощущений, что обновляются каждое мгновение: движение мускулов, ток крови, биение сердца, дыхание, нечто воспринимаемое глазами, ушами, обонянием или осязанием... там чешется, здесь болит, что-то упирается в бок, кусает комар, в животе приятная тяжесть от съеденного - все это единое целое, и все это реально.
   - Есть еще и другие компоненты... струи?
   - Конечно. Вторая - эмоции, радость и печаль, тревога и волнение, гнев и умиротворение, ощущение приятного, неприятного или нейтрального. Обычный человек не может ни остановить эту струю, ни контролировать, умеет лишь ставить неуклюжие плотины и тем самым уродует себя. Третья - мысли, постоянно щелкающий ум, о котором мы говорили, расчеты, взвешивание и сравнение, классификация и размышление. Порождение чисто ментальных образов.
   - Это мне понятно, - сказал я.
   - Еще бы, почему нет? Ведь западный человек если с чем себя и отождествляет, помимо тела, так это с умом. Ты же не будешь спорить, что это бесконечный поток? Абсолютно нестабильный, неостановимый, над которым ты имеешь не так много власти?
   Еще минут десять назад я нашел бы, что возразить, но к этому моменту мой воинственный пыл начал угасать.
   Брат Пон испытующе глянул на меня, но убедившись, что перечить я не собираюсь, продолжил:
   - Четвертая струя в нашем потоке - события, точнее их конструкции, схемы, шаблоны, что определяют содержание нашей жизни. Те, которые происходят с нами сейчас, во многом обусловлены прошлой кармой, сформированы давно, может быть год, может быть сто лет назад, а может быть и пять тысяч, а сейчас лишь воплощаются. От того, какой выбор мы сделаем сегодня, как поступим в нынешних обстоятельствах, зависят события будущего. А пятый поток - это осознание, точнее осознавание предыдущих четырех.
   - А чем оно отличается от ума? - спросил я. - Это не одно и то же?
   - Когда ты практикуешь внимание дыхания, ты же ощущаешь, как твой ум затихает?
   - Ну да...
   - Но осознавать ты не прекращаешь? Наоборот, осознаешь все четче и лучше?
   И с этим я вынужден был согласиться.
   - Все пять струй переплетаются, образуя единый поток, - сказал брат Пон. - Телесные ощущения порождают эмоции и мысли, все это вместе служит основой событиям. Действуя определенным образом, мы делаем так, что ощущаем нечто новое, думаем иначе и переживаем другое. Осознавание стоит за всем этим, тонкое, почти неуловимое, тихое. Каждый момент времени, куда меньший, чем секунда, пять струй изменяются. Это как многомерный калейдоскоп, что вечно вращается, и цветные стеклышки образуют новые и новые рисунки. Если смотреть с этой точки зрения, то ты - текучее существо без четких границ, которому ничто и никто не в силах причинить вреда.
   - Но если собака укусит меня, я почувствую боль!
   - Чувство боли возникнет, но никто не заставит тебя считать его своей собственностью. Да, оно породит эмоции и мысли, и будет частью шаблона событий. Только почему ты обязан воспринимать это как неприятность, как источник раздражения? Пусть это будет мимолетное впечатление, картинка из калейдоскопа, имеющая так же мало значения, как и остальные. Нечто мгновенное, обреченное на исчезновение в следующий момент...
   Я поскреб в затылке.
   Да, воспринимать себя как поток, нечто струящееся во времени очень даже неплохо... Но собачьи зубы, что вырвут кусок мяса из моей ноги, имеют вполне определенные границы, да и возможное бешенство обещает сериал из не самых приятных впечатлений длиной с "Санта-Барбару"...
   Как быть с этим?
   - Я вижу, ты понял меня не до конца, - сказал брат Пон. - Давай, лови момент... Сейчас ты находишься рядом со мной в пределах вата Тхам Пу - это событийная схема. Теплый ветерок овевает твое тело - это приятно, ты ощущаешь запах листвы - это нейтрально, вот тебе материальные стимулы и эмоции по их поводу. Ты активно думаешь. Вертишь в голове то, что я тебе сказал - это мысль. И осознаешь все это одновременно. Перенесись на окраину деревни, в середину своры... Там будет все то же самое! Поверь!
   - Что вы говорите? То есть как "то же самое"? - я вновь закипел от возмущения. - Здесь мне хорошо, а там будет плохо!!
   - Я и не ждал, что ты уловишь концепцию сразу, - брат Пон улыбнулся. - Я помогу. Давай... - и он, нагнувшись вперед, похлопал меня по плечу, легонько-легонько, едва дотрагиваясь.
   Но это прикосновение сотрясло меня до глубины души.
   На какое-то время я словно потерял вес и форму... нет, тело никуда не исчезло, я по-прежнему ощущал его, вплоть до зуда в районе копчика и капли пота на лбу. Просто оно стало лишь одним из многих объектов внутри того, что называло себя "мной".
   Ритмичное колыхание сразу во многих направлениях: запахи, эмоции, мысли, мельчайшие движения, какие-то структуры, едва уловимые разумом, и наблюдающее за всем этим нечто, такое же изменчивое, как и все остальное, находящееся с каждым элементом "меня" в неразрывной связи. Пульсирующие обрывки, тысячи живых осколков, клочков не пойми чего, что существуют лишь мгновение, а затем исчезают, уступая место новым.
   А потом меня будто потянуло вниз, и я почти ощутил удар задницей о землю.
   - Вот так это примерно и выглядит, - сказал брат Пон, удовлетворенно потирая руки.
   Я попытался что-то сказать, но не смог, лишь подвигал губами, изображая выброшенную на берег рыбу.
   - В магазин надо сходить сегодня, - продолжил монах. - И сделать это должен ты. Отправляйся.
   Я кивнул и поднялся.
   О собаках я в этот момент и не вспомнил.
  
   До деревни я добрался в совершенно спокойном душевном состоянии.
   На том месте, где меня не так давно встретили лаем, рычанием и щелканьем клыков, даже не приостановился. Про испытанный страх подумал, но не дал ему овладеть собой, не ускорил хода, не стал озираться по сторонам, продолжил дышать так же ровно и шагать неспешно.
   Может быть оттого, что я не боялся, а может потому, что солнце нещадно палило...
   Но ни одной собаки я не встретил.
   В деревне все было точно так же, как и несколько дней назад - неподвижный старик под навесом, жужжащие над ним мухи, наполовину пустая бутылка рома. Взрослые смотрели на меня без любопытства, дети таращили глазенки и шептали "фаранг".
   Занервничал я, только входя в магазин...
   Вдруг брат Пон ошибся или хозяин забыл, что он должен передать в Тхам Пу?
   - А, хай-хай, - сказал тщедушный обладатель цветастой рубахи и гнилых зубов. - Реди-реди.
   Последнее означало, видимо, что он готов к моему визиту.
   Из-под прилавка явился тяжелый угловатый сверток, источавший горький аромат. Осторожно, чтобы ни в коем случае не уронить, я положил его в сумку и, не произнеся ни единого слова, покинул магазин.
   Пересек деревню в обратном направлении, последний дом остался позади, и тут в кустах справа мелькнула мохнатая черная тень.
   - О нет... - успел прошептать я, и тут свора ринулась на меня.
   Ожесточенное гавканье разорвало послеполуденную тишину в клочья.
   Рыжий пес с подпалинами оказался шустрее всех, и именно ему я залепил ногой по морде. Он взвизгнул, отскочил, но черный вожак уже вцепился в край моего одеяния, а еще кто-то тяпнул меня за лодыжку.
   Боль вызвала не только страх, но и ярость.
   - Ах вы твари! - заорал я, и к удивлению своры бросился в атаку.
   Взвизгнул получивший пинок по ребрам пес, второй захромал, припадая на отдавленную лапу. Злобный лай сменился обиженным скулежом, и собаки бросились врассыпную, поджав хвосты.
   Я остался в одиночестве, дрожащий, тяжело дышащий, с вскинутыми кулаками.
   Укус на лодыжке выглядел неглубоким - несколько царапин, выступившие там и сям капли крови. Но кто знает, какую именно гниль и дрянь жрала собака до того, как попробовать меня на вкус?
   Так что в сторону храма я зашагал в мрачнейшем настроении.
  
   Брат Пон, выслушав мой эмоциональный рассказ, не выразил ни сочувствия, ни печали, ни возмущения.
   - Сейчас рану обработаем, - сказал он, забрав у меня сумку, после чего удалился в сторону своего жилища.
   Вернулся с глиняным горшочком, что выглядел так, словно его изготовил гончар из древнего Вавилона. С негромким "чпок" покинула место крышка из дерева, и ноздри мои пощекотал резкий травяной запах.
   Укус вскоре скрылся под слоем бурой мази, и его начало немилосердно жечь.
   - За несколько дней заживет, - сказал брат Пон, вставляя крышку на место.
   - Сомневаюсь, - буркнул я. - Может быть, мне лучше обратиться в больницу? Поехать в Нонгхай?
   - Ты можешь это сделать, - он пожал плечами. - Но тогда я не приму тебя обратно.
   Я заколебался - с одной стороны, я боялся, что неизвестно из чего сделанная мазь не поможет, а с другой я совершенно не хотел покидать Тхам Пу, не желал закончить обучение раньше времени.
   Сомнений в том, что брат Пон поступит именно так, как обещал, не было.
   Вернет мне шмотки, помашет на прощание и забудет о моем существовании.
   - Но почему так вышло?! - спросил я сердито. - Отчего эти твари снова напали? Честно скажу, я пытался быть текучим, без границ, как вы и говорили...
   - Во-первых, знание нельзя получить, вычитав что-то из книги или послушав мудрого человека, - брат Пон заговорил так тихо, что мне пришлось напрячь слух, чтобы разобрать слова. - Знание должно стать частью тебя. А это достигается только практикой. Услышанное сегодня для тебя лишь сведения, нужно время и упражнения, чтобы они проросли внутрь тебя, изменили тебя и изменились сами, став настоящим знанием.
   - Но...
   - Погоди! - он вскинул ладонь, и я прикусил язык, хотя раздражение и обида требовали выхода в словах. - Во-вторых, сегодня должен был реализоваться некий кармический потенциал. Кто знает, какие поступки ты искупил, ощутив маленькую боль? Согласись, что такой укус лучше, чем отрезанная рука?
   - Ну да, - хмуро признал я.
   - В-третьих, ты не мог пройти мимо собак нетронутым, поскольку в тебе еще жив корень ненависти к другим живым существам. Он не столь извилист и ветвист, как невежество и алчность, о которых мы говорили, но в твоей душе пророс глубоко.
   - Но я не испытывал к ним ненависти! И сумел победить страх! - выпалил я.
   - А что, злоба и агрессия лучше трусости? - спросил он. - Это две стороны монеты. Переверни одну, и найдешь другую. Кроме того, если ты испытываешь гнев, сердишься на кого-либо, то ты подобен человеку, что пытается бросать в другого фекалии или куски раскаленного металла. Попадешь или нет - это еще неизвестно, но зато сам останешься грязным и вонючим, с обожженными руками. Нравится тебе такой исход? Радует ли тебя?
   Метафора оказалась настолько живой, что я невольно бросил взгляд на свои ладони.
   - Вот-вот, посматривай на них почаще, - сказал брат Пон. - А теперь пойдем. Корить себя за то, что оступился - удел глупца, у мудрого на это просто нет времени. Поток течет дальше...
   Он повел меня в лес, к тому месту, где я не так давно выкорчевал дерево, а затем видел смерть.
   - Садись сюда, - велел монах, - и до самого вечера занимайся вниманием дыхания. Мысли, что будут появляться, не отгоняй, но и не пришпоривай, иди за каждой, пока она не исчерпает себя.
   И он ушел, оставив меня в одиночестве.
   Поначалу ничего не выходило, мешали эмоции, но затем я понемногу успокоился, и дело пошло. Дыхание стало равномерным, я перестал ошибаться в счете, уходить за десятку или пропускать цифры, и поток мыслей обмелел, стал настолько неглубоким, что я смог видеть каждую.
   Воспоминание о том, что произошло сегодня - хочется отогнать, не нельзя...
   Мысль насчет того, что неплохо бы и поесть...
   Беспокойство о делах, оставшихся в Паттайе и в России - хоть и выглядит призрачным, но осталось...
   В какой-то момент я осознал, что непонятно как, но вижу гору, вздымающуюся к небесам: увенчанная короной белых снегов, одна половина блестит золотом, другая испускает мягкое лазурное сияние, со склонов ниспадают водопады, и блики играют в чистейшей воде.
   Этот образ настолько заполонил мое сознание, что я испугался и открыл глаза.
   Почти ожидал, что гора окажется передо мной, вырастет над деревьями, закрыв половину неба.
   Но нет, вокруг ничего не изменилось.
   Я закрыл глаза, и вновь обнаружил, что созерцаю белоснежные вершины.
   Не оставалось сомнений, что это колоссальный хребет, сравнимый с Гималаями, что я нахожусь от него на приличном расстоянии, но могу видеть все до малейших деталей: роскошные дворцы, что поднимались там и сям на вознесенных к небесам плато, спрятанные в тени густых лесов хижины, черные отверстия пещер и белоснежных слонов, пруды с огромными цветами на поверхности и громадных, ярко раскрашенных птиц вроде попугаев.
   И зрелище было настолько прекрасным, что я напрочь забыл о сегодняшних треволнениях.
  
  
  Глава 5. Колесо судьбы
  
   Брат Пон отреагировал на мой рассказ о чудесной горе совсем не так, как я ожидал.
   - Забудь об этом, - сказал он. - Это видение не имеет ни смысла, ни значения. Стоит меньше, чем картинка из кино.
   Но я не послушался, и несколько раз во время медитации пытался вызвать образ увенчанной снегами вершины. Но ничего не вышло, сколько я ни напрягался, ни рисовал в мыслях очертания хребтов, золотые и лазурные склоны, водопады, дворцы и белых слонов.
   Укус зажил мгновенно и без последствий, уже через два дня, смыв мазь, я обнаружил лишь крохотный шрам.
   Жизнь в Тхам Пу тем временем шла своей чередой; дымились палочки перед Буддой, я орудовал метлой и таскал воду, иногда в ват заглядывали посетители, несколько раз я слышал незнакомые голоса, но никогда не видел их обладателей.
   С молодыми монахами я по-прежнему общался с помощью улыбок и поклонов, брат же Пон редко снисходил до разговоров на отвлеченные темы, обычно пресекая их резко и беспощадно. Как ни странно, я вовсе не ощущал себя в информационном вакууме, хотя ни Интернета, ни телевизора не видел почти две недели.
   Слишком много нового и странного узнал я за эти дни.
   - Настало время развлечений, - сказал брат Пон как-то раз после скудной трапезы. - Сейчас мы с тобой отправимся на берег и наловим раков.
   - Но разве... можно? - недоверчиво спросил я.
   - Я же неправильный монах, а значит мне все можно, - сообщил он с проказливой улыбкой.
   После этой фразы в животе у меня забурчало - рис и овощи надоели до полусмерти, и если получится отведать вареного рака, то это будет настоящий праздник желудка!
   Уж не знаю откуда, но в монастыре нашелся порезанный на кусочки шмат свинины. Спустившись к Меконгу, мы прошли к мосткам, с которых монахи стирали белье, и рядом с ними обнаружились несколько сплетенных из прутьев щелястых корзин.
   К рукоятке каждой была привязана веревка.
   - Клади в них мясо, - велел брат Пон. - И закидывай... тут место прикормленное.
   Меконг лежал перед нами, и лучи солнца скользили по его мутной поверхности. Другой берег сегодня был виден как на ладони, далеко на востоке я мог разглядеть громадину Моста Дружбы, что связывает Таиланд с Лаосом, и даже ехавшие по нему автомобили.
   Первая корзина плюхнулась в воду, за ней вторая, третья скрылась в волнах.
   Веревки, чтобы не держать в руках, мы привязали к росшему у самой воды дереву.
   - Очень хорошо, - сказал брат Пон. - Теперь надо лишь ждать. Раки, они как люди. Невежество не позволит им увидеть, что их ждет, алчность погонит вперед, ненависть заставит толкаться и пихаться, чтобы попасть в ловушку... И они встретят свою судьбу.
   - Но у них нет осознания, - робко напомнил я.
   - Есть, но настолько омраченное инстинктом, что его можно не принимать в расчет, - монах поцокал языком. - У них шанса на освобождение нет, а у нас, людей, имеется. Помнишь, мы говорили о страдании?
   Я кивнул.
   - Страдание присуще тому потоку восприятия, которым мы на самом деле являемся, присуще до тех пор, пока мы от него не избавимся, не вырвем те корни, на которых оно держится.
   Я вспомнил дерево, выкорчеванное в первый день, и невольно глянул на свои руки, что с тех пор стали куда более мозолистыми.
   - Но чтобы корни ослабели, их надо перестать поливать, - продолжил брат Пон. - Если постоянно лить на них воду, то они будут отрастать заново, и все наши усилия пойдут прахом.
   - А что в этом случае "вода"?
   - Наши желания. Начиная с обыденных, бытовых привязанностей к удовольствиям и заканчивая самой жаждой существования, что привязывает нас к колесу Сансары крепче стального троса. Победишь желания - станешь свободным, воспаришь подобно дыму. Небеса воспримут тебя как божественное существо, - монах говорил нараспев, речитативом, - только не смогут удержать, и ты просочишься сквозь них, как вода через решето...
   - Но если я уничтожу в себе жажду существования, не захочется ли мне покончить с собой? - спросил я.
   - Самоубийцами движет жажда не-существования, а не отсутствие желаний.
   - Но как жить, если ничего не хочешь? - я поскреб в затылке, провел ладонью по голове, на которой начали понемногу отрастать волосы.
   - С огромным удовольствием, поверь мне, - сказал брат Пон. - С ними куда хуже. Вспомни-ка свою жизнь! Ну?
   И словно повинуясь его возгласу, из памяти начали один за другим начали являться эпизоды: гнусная ссора с братом по поводу того, кому будет принадлежать отцовская машина, старые "Жигули"; то, как я проснулся утром после корпоратива и с ужасом вспомнил, как затащил вчера нашу толстую бухгалтершу к себе в кабинет; текущие слюни при виде роскошного торта, после пары кусков которого я просидел "на горшке" всю ночь.
   - Ну да, порой от желаний случаются неприятности, - признал я без особой охоты. - Только ведь они же и придают жизни вкус...
   - Вкус чего? Разочарования и неудовлетворенности?
   Это был удар не в бровь, а в глаз.
   Исполненное желание, достигнутая цель никогда не радовали меня так, как об этом мечталось. Возникало ощущение, что меня обманули, подсунули фальшивку, что я вовсе не этого хотел, а чего-то другого, вот если бы еще удалось как-нибудь понять, чего именно...
   - Нет, счастья и удовольствия! - сердито отозвался я.
   Брат Пон заухмылялся, точно облапошивший простака торговец.
   - С сегодняшнего дня ты будешь холить и лелеять свои желания, - сказал он. - Всякий раз, когда тебе начнет чего-то хотеться, жареной рыбы, новых знаний или того, чтобы в следующей жизни воскреснуть богом, то ты станешь осознавать это стремление. Никакого самоосуждения, порицания своей низости, лишь бесстрастная регистрация. Наблюдение за тем, как под лучами твоего внимания желание извивается, чахнет и гибнет. Только после того, как оно утихнет, ты возвращаешься к прочим делам.
   - Понятно, - отозвался я без энтузиазма.
   Мало мне внимания дыхания, теперь еще и это.
   - А сейчас пора проверить, как там наши раки, - и брат Пон вскочил на ноги с проворством юноши.
   Сколько ему на самом деле лет, я не знал, но судя по оговоркам, он хорошо помнил конфликт во Вьетнаме. Двигался он при этом куда ловчее, чем я, а выносливостью мог похвастаться даже не лошадиной, а верблюжьей.
   Первая корзина явилась из воды совершенно пустой, даже без куска мяса внутри. Зато вторая оказалась набита шевелящимися усами, закованными в панцирь телами и щелкающими клешнями.
   - Замечательно! - воскликнул брат Пон и, перевернув корзину, принялся ее трясти.
   Раки со шлепками и плеском посыпались в реку.
   - Эй! Куда?! Как?! - растерянно воскликнул я.
   Но монах вытащил третью корзину и поступил с ней так же, как и со второй.
   - Я же сказал, что мы пойдем на реку и наловим раков? - сообщил он, когда вся наша добыча перекочевала обратно в Меконг. - Никто не обещал, что мы будем их есть. Вспомни-ка.
   - Но я... но вы... я подумал... - заблеял я, словно изображая растерянную овцу.
   - Вот-вот, - брат Пон кивнул. - Какое там желание существования, ты о чем? Справься для начала с вожделением собственного брюха!
  
   С желаниями дело у меня пошло с большим скрипом.
   Обычно я просто не замечал, что хочу: возжелав пожевать чего-нибудь, я начинал поглядывать в сторону нашей кухни, где один из молодых монахов варил рис; при возникновении тяги вновь поглядеть на заснеженную вершину я пытался немедленно вызвать ее образ; при воспоминании о делах в Паттайе руки чесались от желания взять сотовый.
   Зато брат Пон непонятным образом фиксировал, что со мной происходит, и привлекал к этому мое внимание, причем не самым гуманным образом, с помощью длинной бамбуковой палки. Лупил он ей меня по плечу или спине, не сильно, но всегда так неожиданно, что я вздрагивал и с трудом удерживался от ругательства.
   Это тоже не ускользало от внимания монаха, и меня удостаивали неодобрительного покачивания головой и какого-нибудь "легкого" задания вроде вырубки колючего кустарника или выкапывания новой выгребной ямы.
   Именно от возни с лопатой меня одним особенно жарким днем и оторвал брат Пон.
   - Сделай-ка перерыв, - сказал он, появившись на краю ямы, что достигла к этому времени почти двух метров в глубину. - Инструмент возьми с собой, он тебе понадобится.
   Я не стал спрашивать, зачем, поскольку знал, что монах сообщит мне все, когда сочтет нужным, и ни минутой раньше.
   Прогулка по джунглям оказалась короткой и закончилась около выкорчеванного мной дерева.
   - Разровняй участок земли, - велел брат Пон. - Достаточно большой...
   И он неопределенно развел руками, показывая, какой именно.
   Я почесал в затылке и принялся за дело, сопя, потея и отгоняя назойливых комаров.
   Лопата, которой я к этому моменту владел как профессиональный землекоп, с хрустом вонзалась в почву. Корни лопались, кусты трясли ветками, летели облачка пыли и клочья высохшей травы, при попадании в нос вынуждавшие меня остервенело чихать.
   Потратив едва ли не час, я получил ровную площадку два на два метра.
   - Отлично, этого нам хватит, - сказал брат Пон. - Теперь садись и наблюдай.
   И с помощью все той же бамбуковой палки он начал рисовать прямо на земле. Изобразил несколько вложенных друг в друга кругов, и самый маленький разбил на три части.
   - Смотри, - продолжил монах. - Здесь у нас корни привязанности к страданию. Невежество мы изобразим в виде черной свиньи... - он ограничился тем, что нарисовал пятачок, напоминающий электрическую розетку, - ненависть в облике зеленой змеи, а алчность как синюю курицу, - извилистая линия и нечто похожее на гребень петуха. - Следующий круг показывает шесть миров Сансары, от ада внизу до божественных обиталищ вверху... Животные, голодные духи, асуры-полубоги, а также мы, человеки.
   Отступив на шаг, брат Пон полюбовался делом рук своих, покосился на меня - внимаю ли? - и вновь принялся за дело.
   - Дальше у нас двенадцать секций, этапов того, о чем мы с тобой еще не говорили, но обязательно будем: слепой, горшечник с горшками, обезьяна, человек в лодке посреди океана, дом с запертыми окнами и дверями, мужчина и женщина, что слились в объятиях, человек со стрелой в глазу, человек с чашей вина, другой человек, срывающий плоды с дерева, курица, несущая яйца, рожающая женщина и старик, несущий на спине мертвеца.
   Я слушал, стараясь запомнить, понимая, что это все не просто развлечение, а имеет смысл, пусть пока еще не проникший в мое сознание.
   - И всю эту конструкцию держит в пасти колоссальное чудовище красного цвета, - и брат Пон добавил нечто вроде ряда зубов сверху и снизу от внешнего круга, и парочку глаз с узкими, змеиными зрачками.
   - И что это? - не утерпел я.
   - Бхавачакра, колесо судьбы, карта, которой ты будешь пользоваться на пути к свободе. А чтобы она работала, тебе предстоит ее нарисовать, изобразить во всех деталях и подробностях, которые придут тебе в голову, украсить понятными тебе символами. Делать это будешь прямо вот тут.
   - На земле? - с ужасом спросил я.
   - Холста и кистей у нас в храме нет, - брат Пон с показным сожалением развел руками. - Зато есть много песка разных цветов, который так красиво смотрится, если его насыпать в ямки и канавки.
   - Но я не художник! У меня вообще руки кривые! - продолжал возражать я. - Помню, по рисованию всегда тройки в школе были!
   - Никто не требует от тебя шедевра. Никто, кроме меня и тебя, не увидит рисунка.
   - Но зачем это надо?!
   Честно говоря, я думал, что брат Пон проигнорирует этот вопрос, но он неожиданно ответил:
   - Это самый простой и наглядный способ упорядочить твои представления о мире сознания, успокоить тот хаос желаний и устремлений, что продолжает, несмотря на все наши усилия, бушевать внутри тебя. Легкое средство обезвредить семена негативных аффектов.
   - То есть, создавая это изображение, я изменю себя? - уточнил я недоверчиво.
   Вот так просто?
   Взял, накарябал кривую картинку, сказав, что так видишь и на большее не способен, и после этого перестанешь алчно желать новый "Порше" себе и смерти гаду-соседу с перфоратором?
   - Да, - подтвердил брат Пон. - Справившийся с этой задачей становится иным. Приступай немедленно.
   И монах несколькими движениями палки стер свой набросок.
   - Рисуй не так, как я, а так, как ты, - сказал он, видя разочарование на моей физиономии.
  
   Для начала я вырезал себе пару колышков, какими будет удобно чертить на земле. Потом стесал все до единого бугорки и засыпал ямки на доставшемся мне участке земли. Несколько раз на меня накатило желание бросить эту ерунду, удовлетвориться тем, что есть, но я его с негодованием отогнал.
   Ну уж нет, это не тот момент, когда можно схалтурить!
   Понятное дело, что как художник я никуда не гожусь, но вот уж "лист" для рисования я сделаю как надо.
   Внутренний круг я изобразил с третьей попытки, то, что получалось ранее, на окружность походило лишь отсутствием углов. В процессе выяснилось, что один из колышков изготовлен из слишком мягкой древесины, он разлохматился почти тут же, и пришлось его выкинуть.
   С материалом для второго я, к счастью, угадал.
   Разделил на три части, и задумался, как изобразить свинью... пятачок - это проще всего, но этот образ использовал брат Пон, а мне надо придумать что-то свое, оригинальное.
   От умственного напряжения заныло в затылке.
   Ага, вот оно!
   Овальное тело... обойдемся без головы... мультяшные завитки ушей, наглая ухмылка с ощеренными зубами, каких не устыдится и волк, редкая щетина, короткие ножки с копытцами.
   Оглядев то, что у меня получилось, я преисполнился энтузиазма.
   Змею изобразил свернутой в восьмерку, пририсовал ромбовидную башку с высунутым языком. Курица в моем исполнении вышла похожей на неудачно ощипанного воробья и, казалось, с гневом уставилась на меня единственным глазом.
   Поколебавшись, я стер ее и изобразил заново, на этот раз анфас, а не в профиль: крылья раскинуты, когтистые лапы скребут землю, настоящий гордый птиц, червяк клевал, забор сидел.
   Ну да, а не такой уж и плохой я художник...
   В компании этого мнения я пребывал добрых полчаса, пока не взялся рисовать обитель богов. Мне захотелось изобразить многоярусный дворец вроде того, что я наблюдал на склонах призрачной горы, но с ним дело у меня отчего-то пошло наперекосяк.
   Линии ложились криво, точно их проводил пьяный маляр, вместо квадратов выходили трапеции. Я злился на себя, пытался начинать то с крыши, то с нижнего этажа, но всякий раз понимал, что упускаю нечто важное.
   От бесплодных усилий меня отвлек звон, прикатившийся со стороны вата: дежуривший по кухне монах ударами поварешки о крышку кастрюли извещал, что рис готов и овощи сварились.
   Утерев со лба трудовой пот, я отправился обедать.
   После еды брат Пон велел мне дальше заниматься колесом судьбы, сказав, что я могу возиться с ней хоть до темноты. Преисполненный энтузиазма, я вернулся к рисунку и вновь ринулся на штурм божественных чертогов.
   После часа пыхтения мне удалось изобразить нечто вроде кривобокого терема.
   "Сойдет" - решил я, и взялся за мир полубогов-асуров.
   Для него пришлось вспомнить, что мне рассказывал об этих существах брат Пон как-то вечером, когда его навестила охота поговорить - могущественные, обладающие магическими умениями и силами, разные обликом, но склонные к тому, чтобы враждовать друг с другом, к войнам и развлечениям насильственного характера.
   Почти боги, разве что живут недолго, как люди.
   Мне в память отчего-то запали те, что со змеиными хвостами, ядовитым дыханием и смертоносным взглядом.
   Моего художественного дара хватило на то, чтобы изобразить нечто жуткое с выпученными глазами. В одну из рук этого создания я поместил лук, а в другую, уж не знаю почему, нечто вроде булавы.
   Третья возможность благого воплощения - мир людей.
   Размышляя о том, как показать пространство, в котором я провел почти сорок лет, я впал в настоящий ступор. Из него меня вывели обезьяньи крики, раздававшиеся чуть ли не прямо над головой.
   В окрестностях Тхам Пу жила стая макак, но обычно к вату они не приближались и нам не мешали.
   - Чего надо? - мрачно спросил я, глядя как дальние родичи хомо сапиенса ловко скачут с ветки на ветку. - Еще вас тут не хватало для полного счастья, рожи мохнатые...
   Произнес все это на родном русском, которого тайским обезьянам знать не положено.
   Но видимо кто-то из них поднабрался словечек из общения с туристами, поскольку ответом стал настоящий шквал предметов, обрушившихся на меня и на мой рисунок - ветки, огрызки бананов, орехи, всякий мусор вроде пластиковых бутылок и пивных крышек.
   Что-то со стуком срикошетило от моего лба, на свинью невежества шлепнулся кусок коровьей лепешки!
   - Прочь! - заорал я, вскочив. - Проваливайте, гнусные твари! Черт вас подери!
   Меня оглушил истошный, агрессивный визг, мимо пролетела уже стеклянная бутылка, и я поспешно отступил, прикрываясь руками - такой штукой, если удачно попасть, можно запросто разбить голову!
   Макаки последовали за мной, раскачиваясь на хвостах, корча глумливые рожи и скаля острые клыки. Одна соскочила наземь, и пошла на меня вразвалку, необычно крупная, как мне показалось от страха, едва ли мне не по пояс.
   Я попятился еще, поскольку хорошо знал, что "обезьянки" кусаются не хуже собак!
   Стая преследовала меня до окрестностей храма.
   - Что, познакомился с нашими соседями? - с улыбкой поинтересовался брат Пон, когда я рассказал ему, что произошло.
   - Ничего себе соседи! - сердито отозвался я. - Они на меня напали!
   - Да? И с чего это? - монах сделал большие глаза, показывая, что удивлен. - Неужели ты попытался выразить им свою любовь?
   - Ну, нет... - неохотно признался я.
   - Понимаешь, то, что произошло в деревне, и что случилось сегодня - симптомы. Проявления той ненависти, что по-прежнему живет внутри тебя и активно проявляет себя, поскольку ты затеял самоизменение. Собаки, обезьяны, тигры, какая разница? На тебя нападут и ягнята, если ты от нее не избавишься. Возвращайся к рисунку.
   - Но там же...
   - Что, боишься новой атаки? - он смотрел на меня, склонив голову, почти гневно. - Страх - проявление той же ненависти, - тут взгляд черных как маслины глаз смягчился. - Ладно, пойдем вместе.
   Обезьяны, к моему большому облегчению, нам не попались, но при виде того, что осталось от колеса судьбы, мне захотелось оторвать кое-кому хвост, а руки сами сжались в кулаки.
   Земля изрыта, словно тут пронеслось стадо оленей, завалена мусором.
   - Я не обманывал тебя, когда говорил, что закончив рисунок, ты изменишь себя, - сказал брат Пон. - Как бы ты ни старался, как бы ни упирался, он будет готов только тогда, когда ты окажешься готов.
   - Но я... целый день... как же так?! - я в этот момент мог только шипеть от ярости.
   - Берись за дело заново, - проговорил монах. - Очисти все, подыши, успокойся.
   - Может быть, рисовать можно где-то ближе к вату? - поинтересовался я.
   - Нет. Этот небольшой участок джунглей - твое пространство изменения. Выкорчеванное дерево символизирует твою решимость бороться за освобождение, колесо судьбы, когда ты его закончишь, обозначит то, что ты знаешь путь и готов по нему следовать. Здесь ты осознал то, что смерть угрожает всем нам, и осознаешь еще многое.
   Вздохнув, я разжал кулаки и отправился туда, где валялась лопата.
  
  
   Глава 6. Визит в город
  
   Только после того, как я провел в Тхам Пу почти месяц, я кое-как смог привыкнуть к тому, что его обитатели не имеют даже подобия распорядка.
   Ни один день не походил на предыдущий, хотя от рассвета до заката я занимался примерно одними и теми же делами. Но меня могли разбудить задолго до восхода и отправить за водой, или забыть про меня так, что я просыпался сам, кормежка случалась то один раз, то дважды, медитации и прочие дела назначались то на утро, то на вечер, а иногда случалось нечто вовсе непредсказуемое.
   Поначалу это откровенно нервировало, я все время пытался осознать режим, поймать ритм, в котором живут монахи. Даже выказывал недовольство брату Пону, но он только смеялся и велел мне не думать о пустяках.
   Раздражение осталось в прошлом, но легкое недовольство осталось.
   Я не чувствовал обычной уверенности, опирающейся на то, что сегодня будет то-то и то-то, а завтра - это и это, даже ближайшая перспектива выглядела расплывчатой, эфемерной.
   Обезьяны мне больше не мешали, но работа над колесом судьбы шла ни шатко ни валко. Не хватало времени, поскольку меня постоянно занимали чем-то еще, да и изображения-символы различных миров давались мне с колоссальным трудом, не только исполнение, но и замысел.
   Не один час я тратил лишь на придумывание того, что хочу изобразить.
   В один из дней я отправился к рисунку за час до заката, а вернулся в ват уже затемно, в сумраке пару раз споткнувшись и сильно ушибив палец об удивительно твердый корень.
   Под навесом мерцала керосиновая лампа, и рядом с ней сидел брат Пон.
   - А, вот и ты, - сказал он. - Иди сюда.
   Я подошел и опустился на землю, стараясь не показывать, насколько раздражает меня ушиб.
   - Ну да, ну да, - монах, судя по проказливой улыбке, мгновенно оценил мое состояние. - Мудрецы прошлого остервенело ломали копья над тем, что такое "личность", что такое "я"... Ты бы сейчас ответил просто - "я - это боль, что кусает, точно оголодавший волк".
   - Она и вправду кусает, - признался я.
   - Но никто же не заставляет тебя с ней отождествляться? - брат Пон пожал плечами. - Если твое утверждение верно, то когда исчезнет боль, а это случится рано или поздно, то пропадет и твое "я". Так?
   - Ну... нет, - признать такое было бы глупо, защищать свою позицию я не стал, понимая, что в споре уступлю, и ринулся в атаку сам. - Но мне, честно говоря, неясно... Пять струй, что образуют поток - события, телесные ощущения, эмоции, мысли, осознавание... Насколько я понимаю, они формируют то, что можно назвать личностью. Одновременно вы говорите, что личности вовсе не существует, что это только иллюзия. Как так?
   Брат Пон задумался на мгновение, а потом заговорил:
   - Ну вот смотри... представь, что перед нами стоит роскошный автомобиль. Являются ли колеса автомобилем?
   - Нет.
   - Может быть, двигатель, очень мощный?
   На этот раз я обошелся без слов, только покачал головой.
   - Корпус? Такой красивый, ярко-алый, блестящий? Рессоры? Аккумулятор? - удивительно, но брат Пон более-менее разбирался в устройстве легковой машины, что наводило на мысли о том, что он не всю жизнь просидел в лесу, предаваясь молитвам и медитации.
   - Смотри, если каждая из составных частей не является автомобилем, то можно ли назвать этим словом их набор? Представь, что они лежат вот здесь, перед входом в храм, все детали новые, блестят... Можно?
   - Ну нет, нельзя... - вынужден был признать я.
   - Тогда выходит, что никакого автомобиля не существует?
   - Как не существует?! Если собрать их в должном порядке, то получится вещь, которую мы назовем автомобилем!
   - Вот именно - назовем! - брат Пон поднял указательный палец. - Это лишь имя. Личность - точно такое же имя, присвоенное совокупности пяти струй, что, переплетаясь, текут через время. О ней можно говорить, но в то же время она не существует как нечто реальное, настоящее.
   - Но почему же мы верим в наше "я"? Верим в то, что оно реально?
   - Это вопрос выбора живых существ, что предпочли запутаться в тенетах кармы, лишиться свободы в обмен на красивые побрякушки, которые можно отыскать во вселенной иллюзий. Кроме того, вера в вечное, неизменное эго дает ощущение безопасности, твердую почву под ногами.
   - Но она же присутствует в нас с рождения... - пробормотал я.
   - И даже ранее, - добавил брат Пон. - Но с ней можно бороться, можно побеждать.
   Я посмотрел на него вопросительно.
   - Смотри, - сказал он. - Есть одно простое упражнение, и очень-очень полезное... Выполнять его нужно в ситуации, когда одна из составляющих твоей личности выпячивает себя, твое "я" становится как бы одномерным, как сейчас, когда ты весь - боль.
   Честно говоря, про ушиб я за время разговора успел несколько позабыть.
   Но едва вспомнил, как палец заныл вновь.
   - Ты фиксируешь то, что тебя тревожит - ощущение, мысль, событие, эмоцию. После чего отстраняешься, смотришь на него со стороны, думая "это - не мое, это - не я". Попробуй...
   В руке брата Пона возникла бамбуковая палка, которой он внезапно ткнул меня в пострадавший палец. Боль оказалась такой, что на глаза навернулись слезы, а в первый момент я даже задохнулся.
   - З-зачем? - пропыхтел я.
   - А для чистоты эксперимента, - тут монах ехидно захихикал.
   Отрешиться от боли оказалось невероятно трудно, она притягивала все внимание. Когда я начал повторять "это не я, это не мое", мысленно созерцая пострадавший палец, стало легче.
   А затем в один момент я и мое страдание точно разделились!
   Ощущение было странным, я в одно и то же время и чувствовал боль и осознавал ее как нечто постороннее по отношению ко мне! Длилось это всего мгновение, в следующий миг я снова воспринимал себя как обычно, разве что ушиб почти не беспокоил.
   - Вот, у тебя неплохо получилось, - сказал брат Пон с удовлетворением в голосе. - Если хочешь, могу ударить еще раз.
   - Нет, спасибо, - отозвался я.
   - Тогда иди, и подмети в храме. И заодно попрактикуйся.
   Размахивая метлой, я поглядывал на статую Будды и шептал "это не я, это не мое", имея в виду уже не боль в пальце, а нежелание заниматься утомительной работой после тяжелого дня.
   И дело шло куда веселее обычного.
  
   - Ну что, собирайся, - сказал брат Пон, когда я поставил наземь ведра.
   Чтобы наполнить пластиковый бак, располагавшийся под навесом нашей кухни, требовалось десять раз сходить до источника. Если месяц назад я едва не падал, справившись с этой задачей, то сейчас, конечно, потел и тяжело дышал, но желания лечь отдохнуть не чувствовал.
   - Куда? - спросил я, с тревогой думая, что мы отправимся в деревню, на окраине которой ждут собаки.
   - Прогуляемся до Нонгхая. Есть у меня там кое-какие дела.
   "Сборы" ограничились тем, что я привел в порядок одежду и взял сумку для пожертвований.
   К моему удивлению, отправились мы не прямиком на восток, вдоль реки, по тропинке, по которой я некогда пришел в Тхам Пу, а зашагали через джунгли на юг. Через пару километров мы очутились на обочине широкой по местным меркам дороги, а спустя пять минут рядом с нами остановился потрепанный пикап, типичный "японец", каких тысячи бегают по тайским шоссе и проселкам.
   Водитель, лысоватый и тощий, спешно выбрался наружу и сделал ваи.
   Они коротко переговорили с братом Поном, и монах сказал мне:
   - Давай в кузов. Прокатимся с ветерком.
   Пикап вез обшарпанные газовые баллоны, и где-то между них мы и уместились. Машина сдвинулась с места, и стало ясно, что нужно держаться за борта, да покрепче, иначе рискуешь вылететь.
   Баллоны угрожающе постукивали друг о друга, норовили перекатиться, отдавить ногу. Пыль летела из-под колес, желтовато-серое облако клубилось вокруг нас, заставляя глаза слезиться, а глотку - саднить.
   Когда выехали на асфальт, стало полегче, а затем и поездка наша закончилась.
   Нонгхай я знал не очень хорошо, и поэтому сразу не смог определить, где мы оказались. Но вскоре стало ясно, что мы приехали на местный рынок, втиснутый между улицей и набережной лабиринт магазинчиков и прилавков, где торговали всем, от фруктов и мяса до бытовой техники.
   Встречные кланялись брату Пону, а некоторые еще и мне.
   - Вот смотри, обычные люди, - сказал он, когда мы оставили позади торговца жареными червяками и прочей насекомой снедью. - Если верить древним мудрецам, то они порождают четыре вида кармы в зависимости от смысла совершенных действий: черную, белую, черно-белую и не-черную-не-белую. С черной все понятно, это результат поступков под влиянием аффектов - ненависти, алчности, невежества. Белая создается лишь духовными благими деяниями вроде йогического сосредоточения или молитвы. Черно-белая - последствие хороших дел обыденного характера - помог кому, милостыню раздал. Не-черная-не-белая имеет корень в абсолютно чистом действии, на которое способен лишь просветленный, поэтому называть ее кармой не совсем справедливо, поскольку к сансаре она нас не привязывает... Ага, тебя наконец проняло! Ну и шкура!
   Шли мы неспешно, и если поначалу я чувствовал себя хорошо, то постепенно начала кружиться голова, голоса продавцов и покупателей стали звучать резко, неприятно, запахи снеди, что казались привлекательными, сделались отвратительными, волной накатила тошнота.
   - Что... проняло? Что... шкура? - промямлил я, с ужасом думая, что меня сейчас вырвет.
   Вовремя вспомнил про "это не я, это не мое", и мне стало легче.
   Ну а брат Пон ухватил меня за руку и фактически поволок за собой.
   Вскоре мы оказались на набережной, над заросшим кустами откосом, что спускался к Меконгу. Тут я ослабел окончательно, навалился брюхом на ограду и шумно опустошил желудок.
   - Вот так-то, - сказал брат Пон. - А ведь ты всего месяц провел за пределами этой клоаки.
   - Ну, нет, съел чего-то не то... - пробормотал я и попытался вспомнить, не было ли чего особенного в утреннем рисе.
   - Да ну? - монах усмехнулся. - То же самое, что мы готовим каждый день.
   - Тогда что со мной? - и я вытер со лба холодный пот.
   - Твое восприятие изменилось, теперь ты в состоянии уловить то, что ранее не замечал. Тот поток, которым ты являешься, очистился от грубых аффектов, и они теперь вызывают у тебя реакцию вроде аллергической. Я нарочно повел тебя на рынок, ведь где еще столь откровенно правят бал жадность, зависть и злоба?
   - И так будет со мной всегда? - спросил я, чувствуя, как от ужаса холодею еще сильнее.
   Как я вернусь в Паттайю, где рынок на каждой улочке, как буду общаться с приятелями, многие из которых только и думают о деньгах, а отличным развлечением считают вечер с проститутками в баре?
   - Если ты сбежишь от меня сейчас, то конечно, - ответил брат Пон с улыбкой. - Только ведь ты не собираешься этого делать?
   Я помотал головой.
   - Тогда пойдем. У меня и в самом деле есть тут дела.
   Сравнительно свежий ветер с реки и тот факт, что на набережной никого не было, позволили мне немного прийти в себя. Люди объявятся здесь вечером, когда солнце зайдет, и из многочисленных кафе вытащат столы с жаровнями, чтобы можно было готовить речную рыбу на глазах у клиентов.
   И все равно я еле шел, с трудом перебирая ногами.
   - Те же древние мудрецы пытались выяснить, как по обстоятельствам нынешнего воплощения можно судить о предыдущих, - продолжал рассказывать брат Пон. - Убийство, например, влечет за собой короткую жизнь, воровство проявляет себя бедностью, тот, кому сейчас изменила супруга, в прошлом сам не отличался верностью, лжец непременно столкнется с обманом, бывшего пустослова в этой жизни никто не будет слушать, а хаму придется выслушать много неприятного в свой адрес.
   - Это так и есть? - спросил я. - Это правда?
   Монах пожал плечами:
   - Древние выдумали много интересного и полезного, но порой заносило и их. Кстати, мы пришли.
   Целью нашей прогулки оказался небольшой ват на набережной: обшарпанные маленькие строения, золоченая статуя сидящего Будды, развешенные на веревках желтые одеяния монахов.
   - Посидишь тут, - сказал брат Пон, подводя меня к могучему дереву, обвязанному разноцветными лентами.
   Я уселся наземь, скрестив ноги, а монах ушел.
   И почти тут же мне вновь стало нехорошо, слабость обрушилась на плечи, кишки, хоть и опустевшие, вновь одолела судорога. Поле зрения заволокла багровая пелена, в ушах возник назойливый комариный звон, предвестник скорого обморока.
   Но я сжал зубы покрепче и зашептал "это не я".
   На сердитые голоса я поначалу не обратил внимания, но затем они стали громче, и я все же повернул голову. Брат Пон и незнакомый пожилой монах в очках обнаружились на ступенях вата, и если мой наставник выглядел, как обычно, спокойным, то его собеседник размахивал руками и почти кричал.
   От удивления я даже забыл о своих проблемах.
   Брат Пон сделал примиряющий жест, но в ответ получил целую серию упреков. Позади монаха в очках появились трое помоложе, и их мрачные лица выражали готовность присоединиться к дискуссии.
   Ого, кажется, нас готовы выпроваживать силой!
   Нет, я видел, конечно, как набрасываются друг на друга с кулаками представители разных конфессий, делящих между собой храм Гроба Господня в Иерусалиме, но так ведь христиане некогда и еретиков жгли и в крестовые походы ходили, а в буддизме ничего подобного не было.
   Собравшись с силами, я уцепился за дерево, под которым сидел, и попытался встать. Это мне удалось, но перед глазами все померкло, а колени задрожали так, что едва не начали биться друг о друга.
   - Тихо, аккуратно, - брат Пон оказался рядом, придержал меня за пояс. - Куда ты?
   - Помогать... вам... а то вдруг... - выдавил я.
   - Ну нет, - он рассмеялся. - Правильные монахи не всегда одобряют неправильных. Только вот принцип ахимсы, ненасилия, никто из них не нарушит.
   И мы пошли к воротам в ограде вата, и дальше по набережной в сторону рынка.
   - Твой труд был не напрасен, - продолжал говорить брат Пон, и я цеплялся за его голос, как за веревку, чтобы не выпасть из реальности. - В тебе возникли ростки пустоты. Соприкасаясь с хаотичной полнотой обычных людей, они...
   Но тут я, несмотря на все усилия, не выдержал и потерял сознание.
  
   Неприятные ощущения сгинули без следа, стоило мне оказаться за пределами Нонгхая. Куда сложнее оказалось избавиться от воспоминаний о том, что происходило со мной во время визита в город.
   Третий день меня мучил стыд, что я, взрослый крепкий мужик, опозорился, упав в обморок посреди города.
   Брат Пон наверняка замечал, что со мной творится, но на эту тему не заговаривал. Вообще не вспоминал, что мы куда-то ездили, словно и не было никакого путешествия в Нонгхай.
   Но любопытство во мне оказалось сильнее стыда.
   - А что вы не поделили с тем монахом? - осведомился я, выбрав момент, когда и я, и брат Пон оказались ничем не заняты, что случалось очень нечасто. - Он был вне себя...
   Он улыбнулся таким образом, что я понял - ответа не будет.
   - Но если верить тому, что вы мне рассказывали о карме, то в прошлой жизни вы были заядлым спорщиком, - продолжал я. - За что и стали жертвой поношений. Ведь так? Вы помните свои воплощения?
   Брат Пон глянул на меня, прищурившись.
   - Ты же понимаешь, что слово "свои" в данном случае - лишь условность? - проговорил он. - Это как бильярдные шары, передающие энергию удара друг другу... Разве тот, что под номером "пять" и в данный момент покоится, принадлежит номеру "восемь", что катится по сукну?
   - Да, понимаю. Но ведь знание о прошлых жизнях может оказать полезным! Поможет разобраться в себе, в тех проблемах, с которыми я сталкиваюсь в этой, осознать их причины!
   - Ты думаешь? - сказал брат Пон с сомнением. - Представь, что тебя ранили. Обмазанная ядом пуля вошла, скажем в бок, и нужна срочная операция, чтобы ее извлечь и спасти тебе жизнь... Но ты останавливаешь мою руку, руку врача, и требуешь, чтобы тебе сначала рассказали о том, кто тебя ранил, из какой страны он родом, какого роста, какого цвета у него глаза и волосы... Затем ты хочешь узнать, сколько у него родственников, чем они занимаются, где проживают... Еще тебе интересно, из какого ружья была выпущена пуля, на каком заводе и когда его изготовили, и сколь велика была партия... И ты не даешь мне делать операцию, пока я не расскажу тебе, из какого дерева приклад у ружья, и где оно росло, и когда было срублено... а яд тем временем расползается по организму, и шансов на успех все меньше и меньше...
   - Но ведь мне ничего не угрожает, - попытался вмешаться я.
   - Да ну? - брат Пон вытаращил глаза и рявкнул во всю глотку. - Ну а смерть?! Показать тебе ее еще разок?!
   Я вздрогнул, ощутил на затылке леденящее дуновение.
   Не выдержал, оглянулся, и краем глаза обнаружил прямо у себя за спиной нечто извивающееся, скользящее - будто позади лопаток свивала и развивала кольца огромная призрачная змея. Я почти различил зубы, каждый в капельках яда, погремушку на хвосте, рисунок на чешуе.
   Меня словно окатило ледяной водой, захотелось вскочить и побежать куда глаза глядят.
   - Ну вот, ты сам себе все показал, - заявил брат Пон. - Даже лишнего, пожалуй.
   Он щелкнул пальцами, жуткое видение исчезло, и страх разжал холодные объятия.
   - От нее не убежишь, - продолжил монах. - Даже на истребителе не улететь. Постоянно рядом, на расстоянии вытянутой руки, и всегда готова нанести удар... хлоп, и все, ты уже плаваешь крокодилом в Ганге или наслаждаешься в небесных обителях, и тебе не до какой-то там свободы, ведь в первом случае у тебя нет ума, чтобы о ней задуматься, а во втором все слишком хорошо... Как сказал один из древних: шанс обрести человеческое воплощение примерно такой же, как на то, что черепаха, всплывшая из глубин океана, попадет головой в деревянный ящик, выброшенный кем-то с борта корабля. Так что глупо использовать эту жизнь на то, чтобы ковыряться в тех, что давно закончились, исчерпали себя.
   - Но...
   - Да, я слышал твои аргументы, - брат Пон не дал мне вставить и слова. - Многообразные тысячи воплощений, блики на гребнях волн, что колеблемы ветром привязанностей, невообразимо длинная предыстория того потока восприятия, которым ты в конечном итоге являешься... Не имеет ни малейшего значения! Вообще никакого!
   - Почему? - искренне удивился я.
   - А потому, что мы можем без труда наблюдать ее итог, воплощенный в твоем теперешнем состоянии. Ты нынешний - это и есть главное последствие того, что на западе привыкли называть "прошлыми жизнями", и все, что нужно тебе для борьбы за свободу, находится под рукой. Твои эмоции и мысли, тело и жизненные обстоятельства, уровень осознавания - вот материал, с которым можно эффективно работать. Те бездны падения, в которых ты, возможно побывал, искуплены тяжкими страданиями, что вполне вероятно, были пройдены тобой... Радость уравновесило печалью, славу и успех - безвестностью. Белая карма пожрала большую часть черной, иначе бы ты просто со мной не встретился.
   Говорил брат Пон логично и убедительно, вот только мне по-прежнему хотелось пусть краем глаза, но заглянуть в те жизни, которые пусть не совсем прямо, но были связаны с моей. Наверняка там встречались вещи более интересные и яркие, чем в нынешнем, довольно ординарном и скучном существовании.
   - Я тебе скажу больше! - в голосе монаха звучала необычайная настойчивость. - Значения не имеет даже недавнее прошлое, что безо всяких сомнений является твоим. Зачем, например, ты таскаешь с собой позавчерашний день, когда ты потерял сознание?
   - Ну... - я понял, что краснею.
   - Отбрось его! Забудь! Это не ты, это не твое! - он наклонился вперед, взял меня за плечи и встряхнул. - Ты лишь то, что ты думаешь, воспринимаешь и переживаешь именно сейчас, точка, мгновение, вспышка сознания!
   Стыд прокатился по моему лицу обжигающей волной, я даже ощутил, как он иглами торчит из кожи, а затем пропал, словно паром ушел в блекло-голубые небеса северного Таиланда.
   Я с безумной резкостью осознал вкус воздуха с ноткой речной сырости, желание закончить наконец рисунок колеса судьбы, тот факт, что многие люди в Паттайе или на родине считают меня пропавшим без вести или вовсе погибшим, и то, что мне в общем-то на их мнение совершенно наплевать.
   - Нынешняя жизнь - чудо куда большее, чем тысяча оставшихся в прошлом, - сказал брат Пон. - Поэтому сделай так, чтобы она не оказалась потрачена на ерунду. Двигай на кухню, чего сидишь? Надо помыть овощи и почистить, сегодня, насколько я помню, твоя очередь...
  
  
   Глава 7. Разложение на элементы
  
   Очередной колышек, которым я вычерчивал в земле канавки, приказал долго жить. Кончик разлохматился до такой степени, что использовать его в качестве "карандаша" стало невозможно.
   Но этот факт меня нисколько не расстроил.
   Я просто взял запасной - еще позавчера сделал их с полдюжины - и вернулся к работе.
   Последние дни при работе над колесом судьбы мной владело странное вдохновение. Я сам удивлялся, какой твердой стала моя рука, и один за другим заканчивал рисунки внешнего круга - человек, пьющий вино, его брат-близнец, срывающий плоды с дерева, курица-несушка, роженица, старик, что тащит на закорках труп.
   Брат Пон так пока и разъяснил мне, что все это значит, но я не сомневался, что все узнаю в свой срок.
   Парой штрихов я изобразил бороду на лице старика, поправил округлость его лысины, и уставился на громадный, сложный рисунок, не веря собственным глазам. Осталось придумать чудовище, что держит в пасти колесо, и можно просить цветного песка, чтобы раскрасить картинку.
   Но это завтра, сегодня не успею, до заката времени не так много.
   Я принялся вычерчивать мохнатые, бугрящиеся мускулами лапы, кривые, точно у лягушки. Обозначил зубы, два больших глаза, но немного подумав, добавил к ним третий, а на голове монстра натыкал рогов, прямых и кривых и даже ветвистых, точно у оленя.
   - Красота, - сказал я, ощущая гордыню, достойную знаменитого художника.
   Тут же устыдился, зашептал "это не я, это не мое".
   Солнце тем временем укатилось за деревья, и в лесу начало стремительно темнеть. С запада донеслись раскатистые обезьяньи вопли, и на миг мне показалось, что они приближаются.
   Макаки больше меня не беспокоили, вообще не обращали внимания, даже когда я пару раз натыкался на них около источника. Подобный факт наводил на мысли, что в первый раз их спровоцировали, и время от времени я начинал подозревать, что это устроил брат Пон.
   Он вполне мог организовать и нападение собак.
   В деревню меня более не посылали, и вместе мы туда тоже не ходили.
   - Красота, - повторил я, уже более спокойно, и поднялся с коленей.
   Поясница после долгого пребывания на четвереньках болела, ныли колени - небольшая цена, если учесть, что я получу, закончив собственный рисунок колеса судьбы.
   Брат Пон обещал, что этот факт изменит меня самого и всю мою жизнь!
   Отряхнув антаравасаку, я вытер со лба честный трудовой пот и отправился в сторону Тхам Пу.
   Монах встретил новость, что бхавачакра готова, спокойным одобрением.
   - Замечательно, - сказал он. - Завтра проверим, что ты там намалевал, и раскрасим. Потом отметим... у меня как раз припрятано несколько бутылок пива, и даже ром есть. Накатим по стаканчику.
   Я покосился на него с сомнением.
   Какой бы брат Пон не был неправильный монах, но выпивающим я его себе представить не мог.
   На ужин в этот день к рису оказались поданы не только овощи, а еще и грибы, да еще по ананасу на брата. После такой трапезы я уснул почти мгновенно, и проснулся в полной тьме от отдаленных раскатов грома.
   В тот момент меня посетило изумление - дождь в разгар сухого сезона?
   Потом я мигом уснул, и открыл глаза вновь, когда ливень обрушился на крышу моей хибары. В дюжине мест тут же потекло, под ногами захлюпало, сгинули последние жалкие намеки на уют.
   Я подтащил матрас к той стене, что выглядела покрепче, и скорчился так, чтобы на меня не капало. Некоторое время думал, что не усну до рассвета, а потом моргнул и обнаружил, что уже утро, вовсю щебечут птицы, а ко мне заглядывает один из молодых монахов.
   - Встаю, встаю... - сонно пробормотал я, и тут тревога воткнулась в меня подобно острому клинку.
   Как там мой рисунок?
   Монах исчез, а я принялся торопливо натягивать одежду, ставшую привычной за время пребывания в Тхам Пу. Затем, спотыкаясь, помчался через окутанные туманом, еще не проснувшиеся джунгли.
   А увидев место, где располагалась бхавачакра, я не сдержался, испустил горестный вопль - ночной ливень смыл все начисто, оставив гладкую, точно щека младенца, землю.
   - Нет-нет-нет! - воскликнул я, цепляясь за надежду, что я продолжаю спать, и что это мне мерещится.
   - Да, печально, - брат Пон, по обыкновению, возник рядом бесшумно.
   - Печально? Да это катастрофа! - я сжал кулаки, про себя проклиная этот так не вовремя случившийся дождь, единственный, может быть, в этих местах за целую зиму. - Как такое вообще возможно?
   - Я же предупреждал тебя, что рисунок будет готов, когда ты сам будешь готов, - сказал он.
   Я застонал.
   - Это не ты, это не твое, - напомнил монах, и засмеялся, но не обидно, а так, что мне полегчало. - Не надо быть мудрецом, чтобы понять, в чем источник проблемы. Слишком сильно ты хотел закончить бхавачакру, для тебя она стала не средством освобождения, а поводом отрастить еще один корень привязанности. Отсюда эмоции.
   - Но я же не мог относиться к этому делу равнодушно!?
   - Равнодушие - тоже эмоция, а вот бесстрастие - нет, - брат Пон покачал головой. - Работая над рисунком, ты должен быть бесстрастным, а не корчиться от желания завершить дело как можно быстрее.
   - И тогда дождей не будет? - спросил я почти издевательски.
   - Откуда же мне знать? Но ничто и никто не сможет встать у тебя на дороге. Лишенный привязанностей неуязвим, и любая задача ему по плечу.
   - Но откуда возьмутся эти задачи, если не будет желаний?
   - Из осознания, - брат Пон посмотрел мне прямо в глаза. - Желания лишь мешают. Отвлекают, сбивают с толку, грузом висят на плечах, не дают действовать спокойно и эффективно. После полудня начнешь рисовать заново, а сейчас пойдем, нечего тут стоять.
   Я потащился за монахом, сгорбившись, так и не разжав кулаки, и про себя продолжал негодовать по поводу проклятого дождя, случившегося так не вовремя...
   Эх, если бы его не было!
  
   Вытащенная из воды простыня, как казалось, весила не меньше центнера.
   Я встряхнул ее, держа подальше от себя, и принялся выжимать, скрутив в тугой неподатливый жгут. Струи мутной воды потекли на мостки, на мои обутые в сандалии ноги, в стороны полетели брызги.
   Поселившись в вате Тхам Пу, я быстро узнал, что такое стирка руками, без какой-либо машины, умеющей полоскать и отжимать. Порошки еще не завоевали популярность в этой части Таиланда, и местные обходились хозяйственным мылом.
   Вдобавок к прочим "удобствам" жидкость, текущая межу берегов Меконга, не отличалась прозрачностью. Полоща в ней белье, ты мог лишь набрать грязи и всякой плавучей дряни вроде веточек и листьев.
   Результат же работы инспектировал лично брат Пон, и от его зоркого взгляда ничего не ускользало.
   Так что я пыхтел и потел на берегу уже второй час, добиваясь от простыней и наволочек хотя бы относительной чистоты. Солнце палило, мимо проплывали лодки с туристами, и многие щелкали фотоаппаратами в мою сторону, полагая, что перед ними аутентичный тайский монах.
   Последняя простыня шлепнулась в корзину, и я с облегчением распрямился.
   Ну все, осталось подняться к вату, развесить шмотье на веревках, и для того потока восприятия, которым я являюсь, найдется другое занятие, и есть шанс, что не столь утомительное...
   Но наверху меня встретил брат Пон.
   - Белье оставь у кухни, - велел он. - Братья о нем позаботятся. А мы в деревню.
   Я мигом забыл, что кожа ладоней и пальцев саднит от грубого мыла, а мускулы спины и поясницы жалуются на жизнь. Проснулся страх перед сворой полудиких собак, что живут на окраине и наверняка хорошо помнят мой запах, а некоторые - и вкус.
   Но я молча поставил корзину наземь, и затопал за братом Поном.
   - Твои "друзья" тебя узнают, нет сомнений, - проговорил он, когда мы дошли до мостика над оврагом, - и если ты будешь действовать как обычно, то они на тебя нападут. Мое присутствие ничего не изменит.
   - Может быть, вы сможете, как тогда... ну, много раз со мной делали... - слов мне не хватало. - Точно не знаю, как это назвать, но прикасались, и внутри меня все изменялось... Помните?
   - Да, я встряхивал твое существо так, что некоторые элементы в отдельных струях менялись местами. То, что было на первом плане, отходило в тень, а прятавшееся за кулисами появлялось на сцене. Могу поступить так и сейчас, но лучше будет, если ты сам проделаешь с собой такую штуку.
   - Но как?! - деревня приближалась, и я боялся все сильнее и сильнее, по коже бежали мурашки.
   - Люди это делают сто раз на дню, сами по того не замечая, бессознательно. Совершить нечто подобное по собственной воле куда сложнее, но вполне возможно... Вспомни для начала, что ты вовсе не кусок мяса, а поток восприятия, текучий и неуязвимый.
   - Да я помню, но толку с того?!
   - Во-вторых, постарайся увидеть атакующих тебя собак как раз в виде кое-как скрепленных полосок мяса, огрызков кости и кусков жил, что завернуты в мохнатую шкуру. Что именно в такой совокупности подверженных гниению уродливых объектов может тебя напугать?
   - Ну... зубы... - мы уже шли по дороге, осталась какая-то сотня метров до окраины деревни.
   - Представь собачьи зубы, висящие в пустоте... что, страшно?
   - Нет, - признался я.
   - Отдельно собачьи глаза, что полны ярости... Неужели они пугают тебя? Громогласный лай, доносящийся из ниоткуда... ерунда же?
   Я кивнул.
   - Вот и продолжай воспринимать эти элементы по отдельности, - брат Пон глянул на меня. - Помни еще, что если верить древним, то мы воплощались в тысяче миров столько раз, что все живые существа успели побывать нашими матерями, в том числе и эти мохнатые существа.
   Кровожадное рычание возвестило, что наше появление не осталось незамеченным.
   Свора во главе с черным вожаком выскочила из зарослей и понеслась нам навстречу. Я вздрогнул, ощутив импульс немедленно обратиться в бегство, но тут же мне стало стыдно.
   Я попытался отодвинуть вбок свой ужас, поглядеть на него со стороны.
   И одновременно сосредоточился на черном лохматом барбосе, мысленно разбирая его на части: желтые клыки, клочья шерсти, похожей на воротник старой шубы, которую сто лет не вынимали из комода, обтрепанный хвост весь в пыли и грязи, трогательно розовый язык.
   Брат Пон, шагавший немного впереди, собак не заинтересовал, словно его вовсе не было. Они ринулись на меня, и мне стоило большого труда удержать рушившийся под напором страха и злости взгляд на вожака как на сочетание кое-как пригнанных друг к другу частей.
   Но я справился, не поднял ноги для пинка, не закричал, не замахнулся для удара.
   И черный барбос остановился, упираясь лапами в землю, рык его отразил не столько агрессию, сколько удивление. Меня же звук оставил равнодушным, поскольку я не связал его с оскаленной пастью и сердитыми буркалами.
   Самая мелкая собака затявкала, сунулась вперед, но тут же смутилась, завиляла хвостом и отступила.
   - Вот так гораздо лучше, - сказал брат Пон. - Держи-держи, не упускай контроля. Осознавай, что ты делаешь...
   Вожак рыкнул еще раз, смерил меня полным удивления взглядом и затрусил прочь. Следом потянулись остальные собаки, разве что рыжая с подпалинами, что в прошлый раз получила от меня по морде, задержалась.
   На физиономии ее читались сомнение и разочарование.
   Коротко тявкнув, пес рванул за сородичами.
   - Фу... - я позволил себе выдохнуть, а затем перевел взгляд на брата Пона.
   Тот без лишних слов поднял большой палец.
  
   Во второй раз я начал работать с колесом судьбы совсем по-другому.
   Для начала я потратил несколько часов на то, чтобы обдумать, что и как хочу изобразить. Прокрутил в голове каждый из символов наружного круга, примерил по нескольку вариантов на рисунки среднего и внутреннего.
   И только затем взялся за один из остро заточенных колышков.
   То ли рука моя стала тверже, то ли и вправду что-то во мне изменилось, но круг я начертил с первой попытки.
   Вскоре явились макаки, но на этот раз я не обратил на них внимания, только огляделся, желая убедиться, что в чащобе не маячит брат Пон, неведомым образом пригнавший обезьян сюда.
   Со своей бамбуковой палкой он вполне сошел бы за пастуха.
   Но если монах и был причастен к нашествию вопящих, скачущих по веткам хвостатых тварей, то прятался он хорошо. В меня снова летела всякая дрянь, но я не позволял себя разозлиться или занервничать, просто ждал, когда это безобразие закончится.
   Макакам развлечение быстро надоело, и они убрались прочь.
   А я занялся свиньей невежества, змеей ненависти и курицей алчности...
   Когда дело дошло до последней, я закрыл глаза, чтобы вспомнить, как представлял эту птицу. И с удивлением обнаружил, что вижу нечто вроде грозди светящихся виноградин или скорее лежащую на черном бархате кучку драгоценных камней, желтых, алых и зеленых.
   Я моргнул, потряс головой, но видение и не подумало исчезать.
   Более того, я осознал, что оно маячит и перед открытыми глазами, только вот на фоне всего прочего кажется призрачным, еле заметным, и поэтому я на него не обращал внимания.
   Что это еще такое? У меня начались галлюцинации?
   Но с чего?
   Хотя я более месяца занимался всякими странными с общепринятой точки зрения вещами, я ощущал себя куда более психически стабильным, чем год, два или пять назад... Сильные эмоции навещали меня редко, о таких вещах, как невроз, фрустрация или бытовой скандал я вообще забыл!
   Или это признак проблем со зрением?
   У окулиста я был в последний свой приезд в Россию и тот, изучив мои глаза, сказал, что к специалисту его профиля мне можно не обращаться как минимум лет десять-пятнадцать...
   Может быть, все дело в недоедании?
   В скудной монашеской пище наверняка не хватает каких-то микроэлементов...
   Понадобилось около часа сосредоточения на "это не я, это не мое", чтобы отогнать беспокойство. Видение не исчезло, даже не побледнело, я лишь перестал воспринимать его как источник тревоги.
   Ну висит перед глазами и пусть себе висит, все равно я сделать с ним ничего не могу...
   Я продолжил рисовать, но через какое-то время осознал, что слышу шепот. Назойливый, хотя и очень тихий голос донесся из зарослей за моей спиной, выглядевших недостаточно густыми, чтобы укрыть и кошку.
   Но на всякий случай я встал и проверил.
   Нет, никого, а шепот теперь долетает прямиком от колеса судьбы!
   Точно галлюцинации, не только зрительные, а еще и слуховые.
   В один момент показалось, что невидимка бормочет, едва не нависая над моим плечом. Я зажал уши, но шепот не стал тише, и я почти разобрал слова, мало похожие как на русские, так и на английские или тайские.
   - Немедленно заткнись! - сказал я, не столько надеясь на то, что меня кто-то услышит, сколько желая заглушить назойливый звук. - Отвали! Ты мне не интересен! Понятно?
   Поначалу ничего не случилось, но затем шепот начал понемногу слабеть. Превратился в отдаленный шорох, ну а тот растворился в шумах, которыми во всякое время дня и ночи полны джунгли.
   Я облегченно вздохнул и вернулся к рисунку.
   Я изобразил последнее перо в крыле курицы, что хватала за хвост змею, наверняка приняв ее за особо толстого червя, и сама удирала от агрессивно выглядевшей жирной свиньи. И тут осознал, что никакой кучки драгоценных камней не вижу, с закрытыми глазами могу различить лишь бесформенное пламенеющее пятно вроде того, что остается на сетчатке после того, как долгое время смотришь на яркую лампу.
   Фу, кажется, обошлось...
   Но хотя галлюцинации ушли, исчезли бесследно, окончательно избавиться от тревоги по их поводу я не смог. Возникло желание рассказать о случившемся брату Пону, но после короткого размышления я от этой затеи отказался.
   Кто знает, как монах отреагирует на то, что у меня начались глюки?
   Если же это и вправду нечто серьезное, то он наверняка заметит и сам об этом заговорит.
  
   Но брат Пон ничего не сказал ни в этот день, ни на следующий, когда меня прихватило во время обеда.
   Я механически жевал рис, стараясь ничем не выдать своего ужаса по поводу того, что неразборчивый шепот терзает слух, а поле зрения частично перекрывает нечто вроде груды пламенеющих углей.
   Хотелось вырвать собственные глаза, впихнуть в каждое из ушей по затычке...
   Монахи ничего не замечали, продолжали есть, как и в чем не бывало, а я не мог даже крикнуть, чтобы заглушить этот доносящийся непонятно откуда голос, не мог сделать хоть что-то, дабы избавиться от назойливого сверкания, что мешало нормально видеть!
   Но приступ, к счастью, оказался коротким.
   Шепот стал едва различим к тому моменту, как мы отправились к Меконгу мыть посуду, а когда вернулись, то зрительная галлюцинация почти растворилась на фоне окружающего.
   Я уже собрался с духом, чтобы рассказать обо всем брату Пону, но он заговорил первым.
   - О страдании и о том, откуда оно берется, мы говорили достаточно, - сказал он. - Настало время послушать о том пути, что предписан в качестве лекарства от этого недуга.
   - Но разве все то, чем я тут у вас занимаюсь, не является таким лекарством? - недоуменно спросил я, думая, что о галлюцинациях можно будет побеседовать и позже.
   - Несомненно, является, - монах покачал головой. - Нового ты услышишь немного. Зато осознаешь систему инструкций, внутри которой ты живешь последнее время, сам не отдавая себе в том отчета.
   Я опустился на землю, скрестив ноги, а он продолжил:
   - Обычно эти правила именуют религиозными предписаниями, но на самом деле это что-то вроде техники безопасности для того, кто вознамерился добиться свободы. Истинные познания насчет того, как устроен мир... ну, ими я тебя снабжаю постоянно. Правильное намерение - устремленность не к мирским удовольствиям, а к высшим целям, отказ от ненависти и алчности... Не потому, что так велел какой-то бог или пророк, а оттого, что эти страсти крепят нас к обыденному существованию не хуже наручников.
   Дальше брат Пон разобрал правило воздержания от лжи, пустословия и грубости. Упомянул нечто вроде христианских заповедей "не убивай", "не кради", "не прелюбодействуй" и пояснил, что мне должно быть понятно, что все эти вещи плохи не сами по себе, а исключительно потому, что они, во-первых, являются проявлением тех же самых аффектов, от которых нужно избавляться, а во-вторых, порождают негативные жизненные ситуации как в этом воплощении, так и в следующих.
   - Теперь ты просто должен догадаться, почему, - сказал монах с ехидной усмешкой, - я с такой срочностью вытащил тебя из обыденной жизни сюда к нам, в глушь и покой.
   - Ну, - я почесал в затылке. - Здесь нечего красть, не с кем прелюбодействовать. Убить, конечно, я найду, кого, но вряд ли у меня возникнет такое желание...
   - Погоди-погоди! - брат Пон скорчил жуткую рожу. - То ли еще будет! Совершенно верно, здесь тебе, да и любому другому человеку намного легче отказаться от тех путей, которыми он ходил с рождения, лишить подпитки те привычки, что управляют им с детства. А кроме того, отсутствие внешних раздражителей, того потока информации, в котором тонет мир, вынудило тебя обратиться внутрь себя.
   - То есть свободы можно достигнуть только с вашей помощью? Только здесь?
   - Нет, это не так.
   - Ну, я имел в виду... - я пошевелил пальцами, норовя схватить убегающую мысль, - под присмотром наставника, и чтобы ничего не мешало... уйдя в затворничество, так?
   - И это неверно, - брат Пон помолчал немного. - Каждый имеет шанс на свободу. Имеет возможность добиться ее самостоятельно, без помощи со стороны, ведь не зря сам Будда сказал, уходя из жизни - "братья, будьте сами себе светильниками"... Только вот... - он хмыкнул. - Сам понимаешь, что иллюзии сансары выглядят яркими и настоящими. Истинная же реальность кажется чем-то тусклым и эфемерным, и поэтому шансов на то, что человек сам, по своей воле обратится к ней, очень немного.
   - А что насчет того, что вы меня "выдернули"? - во мне подняла голову подозрительность. - Я же приехал по собственной воле! Или вы что-то сделали такое?..
   Перед мысленным взором возникла картинка - брат Пон в лесной глуши посреди ночи читает полный гнусного бормотания заговор над моей старой кроссовкой, чтобы заманить меня в Тхам Пу, да еще и кропит ее жертвенной кровью одной из тех макак, что мешали мне рисовать.
   - Ну ты и выдумщик, - монах усмехнулся. - Смотри, жил да был некий человек. Однажды он уехал на ярмарку, в когда вернулся, то обнаружил, что дом его горит, а дети продолжают играть внутри, не обращая внимания на пламя... Тогда он закричал "бегите, иначе вы сгорите и погибнете!", но маленькие мальчики и девочки не знали значения слов "сгореть" и "погибнуть"... Тогда их отец закричал "Бегите сюда, я привез вам игрушки!". И он показал им драгоценные вещи, которые он купил на ярмарке...
   Он выжидающе посмотрел на меня.
   - Дети их увидели, и рванули из горящего дома со всех ног, - продолжил я. - Интересно, какие игрушки вы обещали мне?
   - А ты не помнишь?
   - Ну, освобождение от проблем, которые вот-вот меня погубят...
   - И ты ведь от них избавился? - брат Пон улыбался широко, словно коммивояжер, что воздвигся на пороге вашей квартиры, дабы предложить самый лучший в мире набор кухонных ножей. - Хоть одна их тех вещей, что терзали тебя и доводили до безумия еще не так давно, имеет над тобой власть?
   - Нет, не имеет...
   Монах не преувеличил - дела обстояли именно таким образом.
   Я оставил позади трудности, что казались неразрешимыми, перестал наделять их значением... Но в процессе обнаружил в себе и в окружающем мире много такого, о чем ранее вообще не думал, обратился к предметам, которые ранее счел бы пустой ерундой, бессмысленной тратой времени!
   - Ну, вот видишь? Все честно, - брат Пон одобрительно похлопал меня по плечу. - Помимо того, о чем мы уже говорили, остались такие вещи, как правильные сосредоточение, осознавание, созерцание, и этого всего у тебя сейчас в избытке...
   Я не сразу понял, что он вернулся к "лекарству от страдания".
   Ну да, восемь компонентов, упомянутых монахом, определяли мою жизнь в лесном вате. Все поступки, наставления и даже отдельные фразы, вроде бы нелепые задания, все, начиная от обычных хозяйственных дел и заканчивая медитациями, образовывало четкую систему, не оставляющую лазеек для старых желаний, привычек и идеалов.
   Закончив рассказ, брат Пон некоторое время изучающе смотрел на меня.
   А я сидел, пытаясь собрать мысли, что разбегались подобно тараканам.
   - Тебя ждет столь могучее средство духовного развития, как метла, - сказал он. - Принимайся за дело.
   И только оказавшись под суровым взглядом каменного Будды, я осознал, что так ничего и не рассказал брату Пону о галлюцинациях.
   Хотя, может быть, они больше не вернутся?
  
  
  
   Глава 8. Голос Пустоты
  
   Тот участок леса, где я сначала выкорчевал дерево, а затем рисовал колесо судьбы, стал для меня чем-то вроде дома.
   Времени я здесь проводил не меньше, а порой даже и больше, чем в лачуге, где ночевал. Знал всякий куст, и мог с закрытыми глазами найти дорогу до вата и вернуться обратно.
   Брат Пон навестил меня здесь, когда вечером изнурительно жаркого дня я трудился над бхавачакрой. На этот раз он дал знать, что приближается, нарочитым треском веток и топотом, а не стал возникать за плечом словно дружелюбное, но все равно жутковатое привидение.
   - Дело идет, - сказал он, оглядывая результат моих усилий.
   - До ближайшего дождя, - отозвался я с улыбкой.
   В этот момент я не расстроился бы, начнись ливень прямо сейчас.
   Дождался бы, когда он закончится, а затем без раздражения и жалоб возобновил бы работу.
   - Это точно, - брат Пон метнул на меня испытующий взгляд, а затем велел. - Выбери-ка дерево.
   - Опять корчевать? - спросил я, ощущая, как броня моего бесстрастия дает трещину.
   Монах нахмурился, и я торопливо указал на растение, которому не знал названия - невысокое, с волосатым стволом и листьями почти до самой земли, глянцевито-зелеными и яркими, несмотря на разгар сухого сезона.
   - Давай, как следует рассмотри его, - продолжал инструктировать меня брат Пон. - Каждую трещинку на коре, вздутие корня у основания, пук свежих ростков на вершине. Чтобы ты мог воспроизвести его в уме с закрытыми глазами.
   Поначалу у меня ничего не получалось, ускользали то одни детали, то другие. Подняв веки, я с легкой досадой замечал, что дерево выглядит вовсе не так, как я его представлял... эти два листа не пересекаются, а там вон торчит третий, который я упустил из виду, да и ствол не такой толстый.
   Только через три дня я смог выполнить задачу так, чтобы брат Пон остался доволен.
   - Отлично! - заявил он, когда я описал дерево, сидя к нему спиной и закрыв глаза. - Теперь ты должен смотреть на него до тех пор, пока не ощутишь себя растущим из земли существом, что взирает на некое странное создание с розовой нежной корой, подвижными корнями и без листьев.
   - Но как такое возможно? - я удивленно воззрился на монаха.
   - Думаешь, что нет? - он усмехнулся. - Многое из того, что ты делаешь сейчас, показалось бы тебе сказкой год или два назад. Ведь так?
   - Ну, да...
   - И ты уже знаешь, что мы - не более чем поток восприятия, гибкий, изменчивый. Трансформируй тебя таким образом, чтобы дерево, которое и так является частью тебя, сдвинулось с периферии осознания в центр.
   - Но как дерево может являться частью меня? - вопросил я в отчаянии.
   - Очень просто. Ведь я долго пытался доказать тебе, что нет никакого "ты". Помнишь?
   Мне оставалось лишь кивнуть.
   - Но так и дерева тоже нет! - продолжил брат Пон с самодовольным видом. - Существует лишь твое восприятие дерева...
   - И со всем остальным так?
   - Конечно. Нет "солнца", нет "человека", если человек, видящий солнце.
   - То есть вы хотите сказать, что все это на самом деле не реально, лишь иллюзия? - и я замахал руками, показывая, что имею в виду и джунгли, и Меконг, и ват, и даже Лаос на другом берегу.
   - На этот вопрос можно ответить и "да", и "нет", все зависит от точки зрения.
   Я почувствовал, что ото всех этих парадоксов ум у меня готов заехать за разум.
   Потерев лоб, я встал, подошел к дереву, которое созерцал, и потыкал в него пальцем.
   - Вот оно! Настоящее! Не иллюзия!
   - Ты ощутил не дерево, а лишь прикосновение, которое создали тактильное восприятие и его осознание. Глаза совместно с осознанием зрения формируют некий образ, но постичь сущность того, что на самом деле укрыто за этим образом, невозможно. Истинная реальность не поддается описанию, а то, что можно описать, не является реальностью.
   - Но ведь...
   - Погоди, - брат Пон остановил меня взмахом ладони. - Мы живем в мире образов. Создаем их сами, и по собственной же воле в них заворачиваемся и отдаем им власть над собой. Один из этих образов - дерево, другой - твое "я", якобы центр восприятия. Поменяй их местами!
   Я застыл, нервозно моргая.
   - Не думай, не пытайся понять, не дай уму поймать себя в эту ловушку. Действуй!
   - Но как?
   - Упорно и решительно, - и брат Пон кивком дал понять, что время разговоров закончилось, пора переходить к делу.
   Я уселся на место и безо всякой надежды уставился на дерево.
   Мысли крутились беспорядочно, точно майские жуки над зажженной лампой... идиотская затея, ничего из нее не выйдет... чем может видеть дерево, у него нет глаз... ничего себе образ, если с разбегу врезаться в него головой, то шишка получится не иллюзорной, а вполне реальной...
   Или только мое осознание шишки, связанные с ней боль и негативные эмоции?
   В этот момент я словно ухватился за некую ментальную нить, едва различимую, но прочную. Попытался двинуться туда, куда она ведет, и застыл, не в силах оторвать взгляда от дерева.
   Что-то не так было с моим зрением, очертания листьев расплывались перед глазами...
   - Очень хорошо, - сказал негромко брат Пон, все это время простоявший за моей спиной неподвижно, точно изваяние. - Продолжай в том же духе, пока не преуспеешь. Увидимся после заката.
   И он ушел.
   А я продолжал созерцать растение, и с моим восприятием творились странные вещи. На короткие моменты я полностью утрачивал тактильные ощущения, затем они возвращались, но не такие как ранее, и в чем разница, я осознать не мог, поскольку ум слушался меня ничуть не лучше, чем тело или зрение.
   А затем концентрацию мою нарушил мерзкий шепот, и с болезненной резкостью я вышел из транса.
   Передо мной в зеленом полумраке джунглей сияло нечто вроде звездного скопления. Мерцающие разноцветные огоньки все набирали и набирали яркость, пока не заболели глаза.
   Я опустил веки, но это не помогло, заслонился рукой, но пламенеющий рисунок отпечатался на коже.
   Бормотание оглушало, казалось, что невидимка за моим плечом торопится рассказать мне смешную историю, и от спешки у него колоссальные проблемы с дикцией. Ужас накатывал волнами, меня трясло несмотря на то, что под сводами царила раскаленная духота.
   - Нет! Заткнись! - заорал я, и не услышал собственного голоса.
   А затем поднялся и, не разбирая дороги, натыкаясь на деревья, заковылял в сторону Тхам Пу.
  
   - Это вы меня до этого довели! - заявил я в лицо брату Пону. - Я схожу с ума!
   - Стой, погоди! - сказал он так же возбужденно. - Это же просто великолепно! Сбегай с него, а не сходи!
   Я замер, сбитый с толку - ждал совсем иной реакции.
   - Ну! Быстрее! Не тяни время! - продолжал подначивать монах. - Пользуйся ей! Такая возможность может больше не представиться!
   - Но... это... ну, я не хотел... оно само... - забормотал я.
   - Ну, это другое дело, - брат Пон покачал головой. - Присаживайся, и рассказывай. Теперь, когда ты немного успокоился, хоть сможешь все объяснить толком.
   Услышав о моих галлюцинациях, он лишь пожал плечами.
   - Обычное дело, - сказал он. - Интенсивная медитация иногда приводит к такому. Драгоценные камни, звезды, жемчужины или еще что-то подобное - это видение имеет еще меньше смысла, чем гора Меру, явившаяся тебе в самом начале.
   - Меру? - я вспомнил грандиозную вершину, укрытую снегами.
   - Ну да, обиталище всемогущих богов, сияющая пуповина мира, ось мироздания и все такое... Шепот же, который ты слышишь - это голос Пустоты, и это очень хорошо, что ты стал его различать.
   - Хорошо? Но он сводит меня с ума!
   - Опять же, это бывает далеко не у всех. Я ни с чем таким никогда не сталкивался. Мой наставник же рассказывал, что несколько месяцев не мог нормально спать из-за него.
   - И что делать? - поинтересовался я.
   Брат Пон вновь пожал плечами:
   - А ничего, просто выждать, оно пройдет само. И когда накатывает - потерпи. Не обращай внимания, прими как неизбежный побочный эффект того, чем ты сейчас занимаешься.
   Я вздохнул с облегчением:
   - А что за Пустота, о которой вы все время говорите?
   - Это всего лишь условное имя, данное тому, что на самом деле нельзя описать, - лицо монаха украсила мягкая улыбка. - Только в отличие от личности, она существует. Честно говоря, лишь Пустота и существует, прячась за всеми феноменами видимого мира, за теми образами, которыми оперирует наше восприятие.
   Я нахмурился, пытаясь вообразить, что всюду, за небом, под землей, за деревьями, даже в теле моего собеседника, в стволах деревьев и в стенах вата кроется алчная бездна. Отвернись на миг, расслабься, и она набросится на тебя, чтобы проглотить, не разжевывая.
   - Твое воображение слишком живое, - тут брат Пон рассмеялся, и даже хлопнул себя ладонями по коленям. - Санскритское слово "шуньята" не имеет тех негативных оттенков, что несет английское "emptiness", это потенциал, содержание, настоящесть... Любые слова на самом деле лишь маскируют истину, и в данном случае это особенно заметно. Ее можно было с таким же основанием назвать Полнотой, но древние сделали другой выбор.
   - Древние, а кто они были? И ваш наставник? - посыпал я вопросами, надеясь, что монах, явно пребывающий в хорошем настроении, расскажет мне хоть что-нибудь о своем прошлом.
   Обычно он на эту тему глухо молчал, а на вопросы реагировал лишь улыбкой.
   - Все они были людьми, а потом взяли и умерли, - непреклонно заявил брат Пон. - Интерес твой не имеет смысла...
   - А какой смысл имеет то, чем я тут занимаюсь? - с вызовом поинтересовался я. - Зачем все это? Медитации, сидение в лесной глуши? Ради Пустоты, которая Полнота? Избавления от моих проблем? Так я о них уже и не вспоминаю, зато обзавелся другими!
   Монах некоторое время смотрел на меня, точно раздумывая - отвечать или нет.
   - Да, ты в данный момент похож на обезьяну, что оказалась среди людей и научилась ходить прямо, - сказал он, наконец. - Ковыляя, неуклюже, но выучилась. Только стоит ей вернуться к своим, она мигом опустится на четвереньки - так привычнее, да и все вокруг так ходят. Не обижайся, это всего лишь образ, а не попытка оскорбить.
   Умом-то я это понимал, но все равно испытал, пусть всего и на несколько мгновений, смутное раздражение.
   Вновь брат Пон заговорил, только когда я сумел отстраниться от этой эмоции.
   - Люди, в силу приверженности аффектам, по причине невежества, алчности и ненависти склонны обзаводиться всяким хламом: представлениями о себе, мире и жизни, ценностями, чертами характера, комплексами и страхами, целями и идеалами. Подобным образом они перегружают свой поток восприятия, заключают его в жесткие рамки, лишают себя свободы. Отделяют себя от пустотной реальности фальшивой полнотой. Надеюсь, это тебе понятно?
   Я кивнул.
   - Жизнь среднего человека напоминает существование в клетке, выстроенной им самим. Он видит лишь то, что предписал себе видеть, думает о том, о чем разрешил себе думать. Ходит по дорогам, по которым ходил всегда и будет ходить до самой смерти. Подобное существование, конечно, имеет смысл, но лишь потенциальный.
   Новая пауза, чтобы я смог усвоить сказанное.
   - Наша работа нацелена на то, чтобы очистить тебя от всего этого хлама, сбросить за борт лишний груз, чтобы лодка твоего сознания стала легкой, даже невесомой. Воцарившаяся в ней пустота даст тебе возможность двигаться куда угодно, воспринимать чудеса, о которых ты и не подозреваешь... Подарит истинную свободу, легкость, счастье. Разрушит клетку, наконец.
   - Но как же нирвана? - сказал я. - Ведь я где-то читал, что это значит "угасание"... Думал, что это прекращение жизни, полное ничто...
   - Именно что угасание, - согласился брат Пон. - Только низменных аффектов. Помнишь, в один из первых дней здесь тебе показалось, что я хочу тебя убить?
   - Ну да, было такое, - признал я со стыдом.
   - Так вот это правда. Хочу, - признал он драматическим шепотом. - Точнее должен. Желания в моем случае не имеют места. Только убить я обязан твое представление о себе. Твою личность, фальшивую яркую картинку.
   Я вздохнул с облегчением.
   - Так что нирвана - это другой способ восприятия, куда более интересный и живой, чем тот, к которому ты привык. И опять же - это только имя того, что нельзя описать. Любые попытки сделать это лишь собьют тебя с толку...
  
   К созерцанию дерева я вернулся тем же вечером.
   И когда голос Пустоты вновь зазвучал в моих ушах, а поле зрения украсила россыпь сверкающих точек, я не стал паниковать, а спокойно подождал, пока видение не оставит меня в покое. На это, правда, ушел не один час, и какого-то результата от медитации я не добился.
   Но продолжил ее следующим утром, еще до восхода солнца.
   Почти тут же ощутил знакомое онемение, кожа рук и ног словно превратилась в кору. В один момент я даже испугался, что это произошло на самом деле, и поднял ладонь к лицу, чтобы убедиться, что с ней все как обычно.
   Но пальцы, ногти и все прочее оказалось на месте.
   Я опять скользнул в транс, сосредоточил все внимание, что у меня было, на длинных глянцевитых листьях, на шершавом стволе, по которому бегали мелкие ярко-красные жучки, на выпиравших из земли корнях, похожих на белесые щупальца. Постепенно начали исчезать объекты, которые я воспринимал теми или иными органами чувств, сгинули джунгли, кочка под правой ягодицей, зуд в районе правой лопатки, мысли о вчерашнем разговоре с братом Поном.
   Равномерное колыхание, сотрясшее тело, напомнило мне о днях, которые я провел на яхте друга...
   Вот только откуда сейчас взяться качке?! Я же на суше!
   И потом я сообразил, что переживаю то, что ощущает дерево, которое слегка покачивает ветром! Осознание этого не нарушило моего транса, я по-прежнему видел только дерево и колебался вместе с ним, и по коже моей бежала та же рябь, что и по негустой кроне.
   Потоки воздуха я воспринимал не так, как это делает человек, они проникали в меня, сотрясали то, что я назвал бы руками и ногами, если бы эти предметы не были такими легкими.
   Щекотка в районе живота и спины, точно кожу трогают сотни крохотных лапок.
   Жуки?
   Возникло желание опустить голову, посмотреть, кто там ползает по мне, но я не смог. Позвоночник словно одеревенел, его фрагменты срослись, образовав единое целое от макушки до копчика.
   Я попытался шевельнуться, и обнаружил, что смутно, как в тумане, вижу перед собой некий объект.
   Сверху короткая поросль, такой же покрыты худосочные, опускающиеся вниз ветки. Кора местами отслаивается, и под ней виднеется другая, намного более тонкая, такая уязвимая на вид.
   Выросты и впадины странного вида, и в двух дырках наблюдается шевеление.
   Шок ударил меня точно огромная строительная баба вроде тех, которыми забивают сваи. Как молния сверкнуло осознание того, что объект передо мной - это я сам, облаченный в монашескую одежду, сидящий со скрещенными ногами и руками на коленях.
   В следующий момент я вновь был самим собой, жадно хватал воздух ртом и ощупывал себя.
   Невероятно! У меня получилось!
   На какие-то мгновения я сумел стать деревом, взглянуть на себя его глазами!
   Теперь я смотрел на растение, ставшее объектом моего созерцания, совсем по-иному. Неужели оно и вправду обладает чем-то вроде разума и каким-то образом воспринимает окружающий мир?
   Или прав брат Пон - это лишь образ, порожденный моим восприятием?
   Но тогда я способен таким же образом переместить свое сознание в любой другой предмет?
   - Да, так оно и есть, - подтвердил монах, когда после ужина я поделился с ним догадкой. - Интересно было бы посмотреть на человека глазами, скажем, тигра или слона. Только попробуй, заставь того или другого стоять перед тобой неподвижно часами?
   - Но если бы это удалось, то я и вправду бы стал зверем? - спросил я, думая, что легенды об оборотнях, ходящие по всему миру, наверняка имеют под собой основание.
   - Ты стал бы образом зверя, - поправил меня брат Пон. - Оставшись человеком. Только подобные развлечения сами по себе опасны и даже вредны, увлекшись ими, можно легко сбиться с дороги.
   Но медитацию с деревом он сказал продолжать.
   На следующий день я вознамерился повторить свой успех, но ничего не вышло. Потом два дня мне оказалось не до того, на третий я вновь, несмотря на все усилия, потерпел неудачу.
   В процессе я начинал чувствовать онемение, все, кроме "моего" дерева, исчезало из поля моего зрения. Но дальше я не мог продвинуться, хотя воображал, как у меня растут корни, как они качают из почвы влагу и та холодными щекочущими потоками расползается по длинному стройному телу.
   Наконец после чудовищного усилия наступил прорыв, я вновь увидел себя сидящим на земле. Вот только после этого вернулся к обычному восприятию, чувствуя опустошающую слабость, такую, что едва сумел подняться, а по дороге до вата дважды останавливался, чтобы передохнуть.
   - Упражнение потеряло для тебя смысл, - сказал брат Пон в ответ на мои жалобы.
   - Но почему вы не приказали мне его закончить?! - возмутился я.
   - А ты бы послушался? - на его круглой физиономии заиграла озорная, совершенно мальчишеская улыбка.
   - Ну... - я отвел глаза.
   Мне настолько понравилось испытанное в первый раз, что я бы наверняка попробовал еще, несмотря на запрет.
   - Возникла привязанность, - продолжил брат Пон. - Самая обычная зависимость. При этом совершенно не важно, что объектом ее является не алкоголь или дорогие вещи, а медитационная практика. И устранить эту зависимость можно точно так же, как и прочие, с помощью твоего собственного осознавания.
   - Но ведь чем больше - тем лучше...
   - Выкини эту глупость из головы немедленно! - монах погрозил мне пальцем. - Пять минут правильного усилия превосходят десять часов бессмысленного напряжения. Исходом любого упражнения, не промежуточным итогом, а окончательным, должны быть радость и легкость... Если ты ощущаешь нечто иное, утомление, раздражение, напряжение, то значит, делаешь что-то не то или не так. Нужно немедленно остановиться. Осмотреться, и что-то изменить...
  
  
Оценка: 7.50*20  Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список
Сайт - "Художники" .. || .. Доска об'явлений "Книги"