Брат Пон отреагировал на мой рассказ о чудесной горе совсем не так, как я ожидал.
- Забудь об этом, - сказал он. - Это видение не имеет ни смысла, ни значения. Стоит меньше, чем картинка из кино.
Но я не послушался, и несколько раз во время медитации пытался вызвать образ увенчанной снегами вершины. Но ничего не вышло, сколько я ни напрягался, ни рисовал в мыслях очертания хребтов, золотые и лазурные склоны, водопады, дворцы и белых слонов.
Укус зажил мгновенно и без последствий, уже через два дня, смыв мазь, я обнаружил лишь крохотный шрам.
Жизнь в Тхам Пу тем временем шла своей чередой; дымились палочки перед Буддой, я орудовал метлой и таскал воду, иногда в ват заглядывали посетители, несколько раз я слышал незнакомые голоса, но никогда не видел их обладателей.
С молодыми монахами я по-прежнему общался с помощью улыбок и поклонов, брат же Пон редко снисходил до разговоров на отвлеченные темы, обычно пресекая их резко и беспощадно. Как ни странно, я вовсе не ощущал себя в информационном вакууме, хотя ни Интернета, ни телевизора не видел почти две недели.
Слишком много нового и странного узнал я за эти дни.
- Настало время развлечений, - сказал брат Пон как-то раз после скудной трапезы. - Сейчас мы с тобой отправимся на берег и наловим раков.
- Но разве... можно? - недоверчиво спросил я.
- Я же неправильный монах, а значит мне все можно, - сообщил он с проказливой улыбкой.
После этой фразы в животе у меня забурчало - рис и овощи надоели до полусмерти, и если получится отведать вареного рака, то это будет настоящий праздник желудка!
Уж не знаю откуда, но в монастыре нашелся порезанный на кусочки шмат свинины. Спустившись к Меконгу, мы прошли к мосткам, с которых монахи стирали белье, и рядом с ними обнаружились несколько сплетенных из прутьев щелястых корзин.
К рукоятке каждой была привязана веревка.
- Клади в них мясо, - велел брат Пон. - И закидывай... тут место прикормленное.
Меконг лежал перед нами, и лучи солнца скользили по его мутной поверхности. Другой берег сегодня был виден как на ладони, далеко на востоке я мог разглядеть громадину Моста Дружбы, что связывает Таиланд с Лаосом, и даже ехавшие по нему автомобили.
Первая корзина плюхнулась в воду, за ней вторая, третья скрылась в волнах.
Веревки, чтобы не держать в руках, мы привязали к росшему у самой воды дереву.
- Очень хорошо, - сказал брат Пон. - Теперь надо лишь ждать. Раки, они как люди. Невежество не позволит им увидеть, что их ждет, алчность погонит вперед, ненависть заставит толкаться и пихаться, чтобы попасть в ловушку... И они встретят свою судьбу.
- Но у них нет осознания, - робко напомнил я.
- Есть, но настолько омраченное инстинктом, что его можно не принимать в расчет, - монах поцокал языком. - У них шанса на освобождение нет, а у нас, людей, имеется. Помнишь, мы говорили о страдании?
Я кивнул.
- Страдание присуще тому потоку восприятия, которым мы на самом деле являемся, присуще до тех пор, пока мы от него не избавимся, не вырвем те корни, на которых оно держится.
Я вспомнил дерево, выкорчеванное в первый день, и невольно глянул на свои руки, что с тех пор стали куда более мозолистыми.
- Но чтобы корни ослабели, их надо перестать поливать, - продолжил брат Пон. - Если постоянно лить на них воду, то они будут отрастать заново, и все наши усилия пойдут прахом.
- А что в этом случае "вода"?
- Наши желания. Начиная с обыденных, бытовых привязанностей к удовольствиям и заканчивая самой жаждой существования, что привязывает нас к колесу Сансары крепче стального троса. Победишь желания - станешь свободным, воспаришь подобно дыму. Небеса воспримут тебя как божественное существо, - монах говорил нараспев, речитативом, - только не смогут удержать, и ты просочишься сквозь них, как вода через решето...
- Но если я уничтожу в себе жажду существования, не захочется ли мне покончить с собой? - спросил я.
- Самоубийцами движет жажда не-существования, а не отсутствие желаний.
- Но как жить, если ничего не хочешь? - я поскреб в затылке, провел ладонью по голове, на которой начали понемногу отрастать волосы.
- С огромным удовольствием, поверь мне, - сказал брат Пон. - С ними куда хуже. Вспомни-ка свою жизнь! Ну?
И словно повинуясь его возгласу, из памяти начали один за другим начали являться эпизоды: гнусная ссора с братом по поводу того, кому будет принадлежать отцовская машина, старые "Жигули"; то, как я проснулся утром после корпоратива и с ужасом вспомнил, как затащил вчера нашу толстую бухгалтершу к себе в кабинет; текущие слюни при виде роскошного торта, после пары кусков которого я просидел "на горшке" всю ночь.
- Ну да, порой от желаний случаются неприятности, - признал я без особой охоты. - Только ведь они же и придают жизни вкус...
- Вкус чего? Разочарования и неудовлетворенности?
Это был удар не в бровь, а в глаз.
Исполненное желание, достигнутая цель никогда не радовали меня так, как об этом мечталось. Возникало ощущение, что меня обманули, подсунули фальшивку, что я вовсе не этого хотел, а чего-то другого, вот если бы еще удалось как-нибудь понять, чего именно...
- Нет, счастья и удовольствия! - сердито отозвался я.
Брат Пон заухмылялся, точно облапошивший простака торговец.
- С сегодняшнего дня ты будешь холить и лелеять свои желания, - сказал он. - Всякий раз, когда тебе начнет чего-то хотеться, жареной рыбы, новых знаний или того, чтобы в следующей жизни воскреснуть богом, то ты станешь осознавать это стремление. Никакого самоосуждения, порицания своей низости, лишь бесстрастная регистрация. Наблюдение за тем, как под лучами твоего внимания желание извивается, чахнет и гибнет. Только после того, как оно утихнет, ты возвращаешься к прочим делам.
- Понятно, - отозвался я без энтузиазма.
Мало мне внимания дыхания, теперь еще и это.
- А сейчас пора проверить, как там наши раки, - и брат Пон вскочил на ноги с проворством юноши.
Сколько ему на самом деле лет, я не знал, но судя по оговоркам, он хорошо помнил конфликт во Вьетнаме. Двигался он при этом куда ловчее, чем я, а выносливостью мог похвастаться даже не лошадиной, а верблюжьей.
Первая корзина явилась из воды совершенно пустой, даже без куска мяса внутри. Зато вторая оказалась набита шевелящимися усами, закованными в панцирь телами и щелкающими клешнями.
- Замечательно! - воскликнул брат Пон и, перевернув корзину, принялся ее трясти.
Раки со шлепками и плеском посыпались в реку.
- Эй! Куда?! Как?! - растерянно воскликнул я.
Но монах вытащил третью корзину и поступил с ней так же, как и со второй.
- Я же сказал, что мы пойдем на реку и наловим раков? - сообщил он, когда вся наша добыча перекочевала обратно в Меконг. - Никто не обещал, что мы будем их есть. Вспомни-ка.
- Но я... но вы... я подумал... - заблеял я, словно изображая растерянную овцу.
- Вот-вот, - брат Пон кивнул. - Какое там желание существования, ты о чем? Справься для начала с вожделением собственного брюха!
С желаниями дело у меня пошло с большим скрипом.
Обычно я просто не замечал, что хочу: возжелав пожевать чего-нибудь, я начинал поглядывать в сторону нашей кухни, где один из молодых монахов варил рис; при возникновении тяги вновь поглядеть на заснеженную вершину я пытался немедленно вызвать ее образ; при воспоминании о делах в Паттайе руки чесались от желания взять сотовый.
Зато брат Пон непонятным образом фиксировал, что со мной происходит, и привлекал к этому мое внимание, причем не самым гуманным образом, с помощью длинной бамбуковой палки. Лупил он ей меня по плечу или спине, не сильно, но всегда так неожиданно, что я вздрагивал и с трудом удерживался от ругательства.
Это тоже не ускользало от внимания монаха, и меня удостаивали неодобрительного покачивания головой и какого-нибудь "легкого" задания вроде вырубки колючего кустарника или выкапывания новой выгребной ямы.
Именно от возни с лопатой меня одним особенно жарким днем и оторвал брат Пон.
- Сделай-ка перерыв, - сказал он, появившись на краю ямы, что достигла к этому времени почти двух метров в глубину. - Инструмент возьми с собой, он тебе понадобится.
Я не стал спрашивать, зачем, поскольку знал, что монах сообщит мне все, когда сочтет нужным, и ни минутой раньше.
Прогулка по джунглям оказалась короткой и закончилась около выкорчеванного мной дерева.
- Разровняй участок земли, - велел брат Пон. - Достаточно большой...
И он неопределенно развел руками, показывая, какой именно.
Я почесал в затылке и принялся за дело, сопя, потея и отгоняя назойливых комаров.
Лопата, которой я к этому моменту владел как профессиональный землекоп, с хрустом вонзалась в почву. Корни лопались, кусты трясли ветками, летели облачка пыли и клочья высохшей травы, при попадании в нос вынуждавшие меня остервенело чихать.
Потратив едва ли не час, я получил ровную площадку два на два метра.
- Отлично, этого нам хватит, - сказал брат Пон. - Теперь садись и наблюдай.
И с помощью все той же бамбуковой палки он начал рисовать прямо на земле. Изобразил несколько вложенных друг в друга кругов, и самый маленький разбил на три части.
- Смотри, - продолжил монах. - Здесь у нас корни привязанности к страданию. Невежество мы изобразим в виде черной свиньи... - он ограничился тем, что нарисовал пятачок, напоминающий электрическую розетку, - ненависть в облике зеленой змеи, а алчность как синюю курицу, - извилистая линия и нечто похожее на гребень петуха. - Следующий круг показывает шесть миров Сансары, от ада внизу до божественных обиталищ вверху... Животные, голодные духи, асуры-полубоги, а также мы, человеки.
Отступив на шаг, брат Пон полюбовался делом рук своих, покосился на меня - внимаю ли? - и вновь принялся за дело.
- Дальше у нас двенадцать секций, этапов того, о чем мы с тобой еще не говорили, но обязательно будем: слепой, горшечник с горшками, обезьяна, человек в лодке посреди океана, дом с запертыми окнами и дверями, мужчина и женщина, что слились в объятиях, человек со стрелой в глазу, человек с чашей вина, другой человек, срывающий плоды с дерева, курица, несущая яйца, рожающая женщина и старик, несущий на спине мертвеца.
Я слушал, стараясь запомнить, понимая, что это все не просто развлечение, а имеет смысл, пусть пока еще не проникший в мое сознание.
- И всю эту конструкцию держит в пасти колоссальное чудовище красного цвета, - и брат Пон добавил нечто вроде ряда зубов сверху и снизу от внешнего круга, и парочку глаз с узкими, змеиными зрачками.
- И что это? - не утерпел я.
- Бхавачакра, колесо судьбы, карта, которой ты будешь пользоваться на пути к свободе. А чтобы она работала, тебе предстоит ее нарисовать, изобразить во всех деталях и подробностях, которые придут тебе в голову, украсить понятными тебе символами. Делать это будешь прямо вот тут.
- На земле? - с ужасом спросил я.
- Холста и кистей у нас в храме нет, - брат Пон с показным сожалением развел руками. - Зато есть много песка разных цветов, который так красиво смотрится, если его насыпать в ямки и канавки.
- Но я не художник! У меня вообще руки кривые! - продолжал возражать я. - Помню, по рисованию всегда тройки в школе были!
- Никто не требует от тебя шедевра. Никто, кроме меня и тебя, не увидит рисунка.
- Но зачем это надо?!
Честно говоря, я думал, что брат Пон проигнорирует этот вопрос, но он неожиданно ответил:
- Это самый простой и наглядный способ упорядочить твои представления о мире сознания, успокоить тот хаос желаний и устремлений, что продолжает, несмотря на все наши усилия, бушевать внутри тебя. Легкое средство обезвредить семена негативных аффектов.
- То есть, создавая это изображение, я изменю себя? - уточнил я недоверчиво.
Вот так просто?
Взял, накарябал кривую картинку, сказав, что так видишь и на большее не способен, и после этого перестанешь алчно желать новый "Порше" себе и смерти гаду-соседу с перфоратором?
- Да, - подтвердил брат Пон. - Справившийся с этой задачей становится иным. Приступай немедленно.
И монах несколькими движениями палки стер свой набросок.
- Рисуй не так, как я, а так, как ты, - сказал он, видя разочарование на моей физиономии.
Для начала я вырезал себе пару колышков, какими будет удобно чертить на земле. Потом стесал все до единого бугорки и засыпал ямки на доставшемся мне участке земли. Несколько раз на меня накатило желание бросить эту ерунду, удовлетвориться тем, что есть, но я его с негодованием отогнал.
Ну уж нет, это не тот момент, когда можно схалтурить!
Понятное дело, что как художник я никуда не гожусь, но вот уж "лист" для рисования я сделаю как надо.
Внутренний круг я изобразил с третьей попытки, то, что получалось ранее, на окружность походило лишь отсутствием углов. В процессе выяснилось, что один из колышков изготовлен из слишком мягкой древесины, он разлохматился почти тут же, и пришлось его выкинуть.
С материалом для второго я, к счастью, угадал.
Разделил на три части, и задумался, как изобразить свинью... пятачок - это проще всего, но этот образ использовал брат Пон, а мне надо придумать что-то свое, оригинальное.
От умственного напряжения заныло в затылке.
Ага, вот оно!
Овальное тело... обойдемся без головы... мультяшные завитки ушей, наглая ухмылка с ощеренными зубами, каких не устыдится и волк, редкая щетина, короткие ножки с копытцами.
Оглядев то, что у меня получилось, я преисполнился энтузиазма.
Змею изобразил свернутой в восьмерку, пририсовал ромбовидную башку с высунутым языком. Курица в моем исполнении вышла похожей на неудачно ощипанного воробья и, казалось, с гневом уставилась на меня единственным глазом.
Поколебавшись, я стер ее и изобразил заново, на этот раз анфас, а не в профиль: крылья раскинуты, когтистые лапы скребут землю, настоящий гордый птиц, червяк клевал, забор сидел.
Ну да, а не такой уж и плохой я художник...
В компании этого мнения я пребывал добрых полчаса, пока не взялся рисовать обитель богов. Мне захотелось изобразить многоярусный дворец вроде того, что я наблюдал на склонах призрачной горы, но с ним дело у меня отчего-то пошло наперекосяк.
Линии ложились криво, точно их проводил пьяный маляр, вместо квадратов выходили трапеции. Я злился на себя, пытался начинать то с крыши, то с нижнего этажа, но всякий раз понимал, что упускаю нечто важное.
От бесплодных усилий меня отвлек звон, прикатившийся со стороны вата: дежуривший по кухне монах ударами поварешки о крышку кастрюли извещал, что рис готов и овощи сварились.
Утерев со лба трудовой пот, я отправился обедать.
После еды брат Пон велел мне дальше заниматься колесом судьбы, сказав, что я могу возиться с ней хоть до темноты. Преисполненный энтузиазма, я вернулся к рисунку и вновь ринулся на штурм божественных чертогов.
После часа пыхтения мне удалось изобразить нечто вроде кривобокого терема.
"Сойдет" - решил я, и взялся за мир полубогов-асуров.
Для него пришлось вспомнить, что мне рассказывал об этих существах брат Пон как-то вечером, когда его навестила охота поговорить - могущественные, обладающие магическими умениями и силами, разные обликом, но склонные к тому, чтобы враждовать друг с другом, к войнам и развлечениям насильственного характера.
Почти боги, разве что живут недолго, как люди.
Мне в память отчего-то запали те, что со змеиными хвостами, ядовитым дыханием и смертоносным взглядом.
Моего художественного дара хватило на то, чтобы изобразить нечто жуткое с выпученными глазами. В одну из рук этого создания я поместил лук, а в другую, уж не знаю почему, нечто вроде булавы.
Третья возможность благого воплощения - мир людей.
Размышляя о том, как показать пространство, в котором я провел почти сорок лет, я впал в настоящий ступор. Из него меня вывели обезьяньи крики, раздававшиеся чуть ли не прямо над головой.
В окрестностях Тхам Пу жила стая макак, но обычно к вату они не приближались и нам не мешали.
- Чего надо? - мрачно спросил я, глядя как дальние родичи хомо сапиенса ловко скачут с ветки на ветку. - Еще вас тут не хватало для полного счастья, рожи мохнатые...
Произнес все это на родном русском, которого тайским обезьянам знать не положено.
Но видимо кто-то из них поднабрался словечек из общения с туристами, поскольку ответом стал настоящий шквал предметов, обрушившихся на меня и на мой рисунок - ветки, огрызки бананов, орехи, всякий мусор вроде пластиковых бутылок и пивных крышек.
Что-то со стуком срикошетило от моего лба, на свинью невежества шлепнулся кусок коровьей лепешки!
Меня оглушил истошный, агрессивный визг, мимо пролетела уже стеклянная бутылка, и я поспешно отступил, прикрываясь руками - такой штукой, если удачно попасть, можно запросто разбить голову!
Макаки последовали за мной, раскачиваясь на хвостах, корча глумливые рожи и скаля острые клыки. Одна соскочила наземь, и пошла на меня вразвалку, необычно крупная, как мне показалось от страха, едва ли мне не по пояс.
Я попятился еще, поскольку хорошо знал, что "обезьянки" кусаются не хуже собак!
Стая преследовала меня до окрестностей храма.
- Что, познакомился с нашими соседями? - с улыбкой поинтересовался брат Пон, когда я рассказал ему, что произошло.
- Ничего себе соседи! - сердито отозвался я. - Они на меня напали!
- Да? И с чего это? - монах сделал большие глаза, показывая, что удивлен. - Неужели ты попытался выразить им свою любовь?
- Ну, нет... - неохотно признался я.
- Понимаешь, то, что произошло в деревне, и что случилось сегодня - симптомы. Проявления той ненависти, что по-прежнему живет внутри тебя и активно проявляет себя, поскольку ты затеял самоизменение. Собаки, обезьяны, тигры, какая разница? На тебя нападут и ягнята, если ты от нее не избавишься. Возвращайся к рисунку.
- Но там же...
- Что, боишься новой атаки? - он смотрел на меня, склонив голову, почти гневно. - Страх - проявление той же ненависти, - тут взгляд черных как маслины глаз смягчился. - Ладно, пойдем вместе.
Обезьяны, к моему большому облегчению, нам не попались, но при виде того, что осталось от колеса судьбы, мне захотелось оторвать кое-кому хвост, а руки сами сжались в кулаки.
Земля изрыта, словно тут пронеслось стадо оленей, завалена мусором.
- Я не обманывал тебя, когда говорил, что закончив рисунок, ты изменишь себя, - сказал брат Пон. - Как бы ты ни старался, как бы ни упирался, он будет готов только тогда, когда ты окажешься готов.
- Но я... целый день... как же так?! - я в этот момент мог только шипеть от ярости.
- Берись за дело заново, - проговорил монах. - Очисти все, подыши, успокойся.
- Может быть, рисовать можно где-то ближе к вату? - поинтересовался я.
- Нет. Этот небольшой участок джунглей - твое пространство изменения. Выкорчеванное дерево символизирует твою решимость бороться за освобождение, колесо судьбы, когда ты его закончишь, обозначит то, что ты знаешь путь и готов по нему следовать. Здесь ты осознал то, что смерть угрожает всем нам, и осознаешь еще многое.
Вздохнув, я разжал кулаки и отправился туда, где валялась лопата.