Страх рассеялся без остатка уже к вечеру, и спал я, в отличие от предыдущей ночи, спокойно, без кошмаров.
А утром брат Пон сказал мне, что нужно сходить в деревню.
- Пойдешь на этот раз один, - сказал он. - Надо зайти в магазин, забрать кое-что.
- Но я не говорю по-тайски!
- Продавец видел тебя со мной. Так что тебе нужно будет только поздороваться. Остальное сделает он сам.
Мне выдали объемистую холщовую сумку из тех, что монахи носят, собирая подношения, и я отправился в путь. Мостик, изготовленный мной же, хоть и захрустел, но не сломался, то ли потому, что на него пошли два бревнышка, то ли из-за того, что за проведенное в храме время я похудел.
Рис с овощами два раза в день - неплохой вариант, чтобы сбросить вес.
Шагая через джунгли, я практиковал внимание дыхания, и получалось у меня на редкость хорошо. Посторонние мысли если и возникали, то приятные, о том, например, что гастрит, с которым я мучился последний год, куда-то исчез, испугавшись, похоже, монашеской диеты.
Мозоли, потертости, солнечные ожоги, все то, что досаждало в первые дни в Тхам Пу - все это заживало. И даже одежда становилась привычной, словно ходил подобным образом не первый год; большую часть времени я вообще не вспоминал, что именно на меня надето.
Лес остался позади, показались деревенские дома.
И в этот момент ушей моих достигло рычание, полное искренней, неподдельной злобы. Черный лохматый кобель, тот, что в прошлый наш визит в деревню едва не лизал руку брату Пону, выбежал из зарослей и встал на дороге.
Зубы его были оскалены, клыки выглядели огромными, точно у тигра.
- Тихо-тихо... Ты чего? - забормотал я, замедляя шаг и пытаясь задавить колыхнувшийся внутри страх.
Но вслед за вожаком объявились другие собаки, настроенные столь же "дружелюбно". Самая мелкая загавкала, наскакивая на меня и тут же отпрыгивая, и я вынужден был остановиться.
Нельзя показывать, что боишься, и вообще, лучше не бояться.
Сказать легко, а вот сделать, когда оказался один на один с такой вот сворой...
- Тихо, - повторил я. - Мне нужно пройти в деревню. Я вам не помешаю.
Но человеческий голос, пусть даже спокойный, тайские собаки слушать не пожелали. Вожак зарычал вновь, в глазах его блеснула злоба, и я инстинктивно вздрогнул, отступил на шаг.
Тут на меня прыгнули сразу две псины, причем с разных сторон.
Первая мигом отпрянула, зато вторая ухватила зубами край монашеского одеяния. Дернула так, что ткань затрещала, и отскочила, стоило мне замахнуться.
- Прочь! - заорал я, оглядываясь в поисках крепкой палки.
Если треснуть одну собаку по хребтине, то другие разбегутся.
Но ничего подходящего рядом не нашлось, а свора продолжала наседать, вытесняя меня обратно в лес. Вожак медленно наступал и время от времени порыкивал, словно подбадривая своих "бойцов".
Сердце бешено колотилось, благостное настроение улетучилось вместе с вниманием дыхания. Я сжимал кулаки, ежился от страха и молился только о том, чтобы меня не цапнули всерьез.
Гноящаяся рана - штука серьезная...
Наконец я ухитрился нагнуться и подхватить с земли какую-то ветку, не особенно толстую, но длинную. Собаки остановились, но едва я попытался сделать шаг вперед, как меня оглушил многоголосый лай.
Нет, гнусные твари не собирались пропускать меня в деревню!
Я отступил еще дальше, надеясь выждать некоторое время в зарослях, чтобы самому успокоиться, а собакам дать возможность забыть про меня и убрести по своим делам...
Но нет, не помогло.
Свора вроде бы исчезла, но едва я опять зашагал вперед, как меня атаковали снова, с еще большим остервенением. Ветка моя сломалась, когда я заехал по морде самому наглому псу, и почти тут же мне едва не откусили палец, острые зубья клацнули, разминувшись с целью на несколько сантиметров.
Тут я не выдержал и обратился в бегство.
Я стоял перед братом Поном, и лицо мое горело от стыда.
Меня трясло от только что пережитого, я потел и часто дышал, а мысли неслись бешеным потоком.
- Для начала - сядь и успокойся, - сказал монах. - А потом мы поговорим.
Минут двадцать мне понадобилось на то, чтобы восстановить внутреннее равновесие.
- Так куда лучше, - проговорил брат Пон с улыбкой. - Ты меня хотя бы услышишь. Нет ничего удивительного в том, что собаки на тебя напали. Тишина рождает тишину. Внутренний шум и суматоха провоцируют еще больший шум, только снаружи... Вещи, которыми мы тут с тобой занимаемся, нацелены на то, чтобы опустошить тебя, но для того, чтобы добиться пустоты, нужно расшевелить тот хлам, что хранится внутри тебя. Поэтому сейчас, если можно так выразиться, ты громыхаешь куда сильнее, чем обычно, и мир вокруг тебя отзывается соответственно... Вылезают все острые углы, которых ты ранее не ощущал, проблемы, забытые много десятилетий назад, детские страхи и прочий мусор. Понимаешь?
Я шмыгнул носом и кивнул.
- А теперь расскажи мне, кто мог пострадать от нападения своры?
- Ну как же, я, - сказал я.
- А что такое это "я"? - он наклонился вперед, и впился мне в лицо испытующим взглядом.
- Ну... рука, нога... задница, наконец!
- А что, ты и есть твоя задница? - брови на лице брата Пона взлетели, черные глаза отразили изумление.
- Нет!
- А может быть ты - это рука?
- Нет.
- Нога?
- Я - все тело целиком, от пяток до макушки! - поспешно заявил я. - Разве не так?
Голос мой звучал обиженно-агрессивно, но поделать с этим я ничего не мог: сначала собаки, теперь еще и брат Пон норовит меня покусать, а ведь день так здорово начинался?!
- Очень хорошо, - сказал монах. - Ты - это ломоть мяса, обтянутый кожей. Наполненный кровью, нечистотами, соплями и прочими видами слизи, кусками кости, хрящами и жилами. Такому объекту на самом деле может угрожать другой объект такого же примерно типа, снабженный острыми зубами, который мы именуем "собакой". Повредить твой разум или твои чувства она не может... ведь так?
С последним утверждением спорить я не мог, но картинка, нарисованная братом Поном, мне не понравилась - неприятно видеть себя куском мяса, не говоря уже о нечистотах внутри, о которых как-то не принято упоминать в приличном обществе.
- И пока ты воспринимаешь себя таким образом, пока ты видишь себя огрызком плоти с четкими границами, ты постоянно будешь в опасности, ведь этот ломоть мяса так хрупок, так уязвим. Острая веточка, и нет глаза, попавший под ногу камень, и сломанное бедро, крохотный паразит внутри, и такую гладкую кожу уродует короста.
- Но разве можно видеть себя иначе? - воинственно поинтересовался я.
- Конечно. Ты - это поток восприятия, вечно текучий, изменчивый, пластичный. Тело, которым ты так гордишься, всего лишь один из его компонентов, не набор деталей, а струя телесных ощущений, что обновляются каждое мгновение: движение мускулов, ток крови, биение сердца, дыхание, нечто воспринимаемое глазами, ушами, обонянием или осязанием... там чешется, здесь болит, что-то упирается в бок, кусает комар, в животе приятная тяжесть от съеденного - все это единое целое, и все это реально.
- Есть еще и другие компоненты... струи?
- Конечно. Вторая - эмоции, радость и печаль, тревога и волнение, гнев и умиротворение, ощущение приятного, неприятного или нейтрального. Обычный человек не может ни остановить эту струю, ни контролировать, умеет лишь ставить неуклюжие плотины и тем самым уродует себя. Третья - мысли, постоянно щелкающий ум, о котором мы говорили, расчеты, взвешивание и сравнение, классификация и размышление. Порождение чисто ментальных образов.
- Это мне понятно, - сказал я.
- Еще бы, почему нет? Ведь западный человек если с чем себя и отождествляет, помимо тела, так это с умом. Ты же не будешь спорить, что это бесконечный поток? Абсолютно нестабильный, неостановимый, над которым ты имеешь не так много власти?
Еще минут десять назад я нашел бы, что возразить, но к этому моменту мой воинственный пыл начал угасать.
Брат Пон испытующе глянул на меня, но убедившись, что перечить я не собираюсь, продолжил:
- Четвертая струя в нашем потоке - события, точнее их конструкции, схемы, шаблоны, что определяют содержание нашей жизни. Те, которые происходят с нами сейчас, во многом обусловлены прошлой кармой, сформированы давно, может быть год, может быть сто лет назад, а может быть и пять тысяч, а сейчас лишь воплощаются. От того, какой выбор мы сделаем сегодня, как поступим в нынешних обстоятельствах, зависят события будущего. А пятый поток - это осознание, точнее осознавание предыдущих четырех.
- А чем оно отличается от ума? - спросил я. - Это не одно и то же?
- Когда ты практикуешь внимание дыхания, ты же ощущаешь, как твой ум затихает?
- Ну да...
- Но осознавать ты не прекращаешь? Наоборот, осознаешь все четче и лучше?
И с этим я вынужден был согласиться.
- Все пять струй переплетаются, образуя единый поток, - сказал брат Пон. - Телесные ощущения порождают эмоции и мысли, все это вместе служит основой событиям. Действуя определенным образом, мы делаем так, что ощущаем нечто новое, думаем иначе и переживаем другое. Осознавание стоит за всем этим, тонкое, почти неуловимое, тихое. Каждый момент времени, куда меньший, чем секунда, пять струй изменяются. Это как многомерный калейдоскоп, что вечно вращается, и цветные стеклышки образуют новые и новые рисунки. Если смотреть с этой точки зрения, то ты - текучее существо без четких границ, которому ничто и никто не в силах причинить вреда.
- Но если собака укусит меня, я почувствую боль!
- Чувство боли возникнет, но никто не заставит тебя считать его своей собственностью. Да, оно породит эмоции и мысли, и будет частью шаблона событий. Только почему ты обязан воспринимать это как неприятность, как источник раздражения? Пусть это будет мимолетное впечатление, картинка из калейдоскопа, имеющая так же мало значения, как и остальные. Нечто мгновенное, обреченное на исчезновение в следующий момент...
Я поскреб в затылке.
Да, воспринимать себя как поток, нечто струящееся во времени очень даже неплохо... Но собачьи зубы, что вырвут кусок мяса из моей ноги, имеют вполне определенные границы, да и возможное бешенство обещает сериал из не самых приятных впечатлений длиной с "Санта-Барбару"...
Как быть с этим?
- Я вижу, ты понял меня не до конца, - сказал брат Пон. - Давай, лови момент... Сейчас ты находишься рядом со мной в пределах вата Тхам Пу - это событийная схема. Теплый ветерок овевает твое тело - это приятно, ты ощущаешь запах листвы - это нейтрально, вот тебе материальные стимулы и эмоции по их поводу. Ты активно думаешь. Вертишь в голове то, что я тебе сказал - это мысль. И осознаешь все это одновременно. Перенесись на окраину деревни, в середину своры... Там будет все то же самое! Поверь!
- Что вы говорите? То есть как "то же самое"? - я вновь закипел от возмущения. - Здесь мне хорошо, а там будет плохо!!
- Я и не ждал, что ты уловишь концепцию сразу, - брат Пон улыбнулся. - Я помогу. Давай... - и он, нагнувшись вперед, похлопал меня по плечу, легонько-легонько, едва дотрагиваясь.
Но это прикосновение сотрясло меня до глубины души.
На какое-то время я словно потерял вес и форму... нет, тело никуда не исчезло, я по-прежнему ощущал его, вплоть до зуда в районе копчика и капли пота на лбу. Просто оно стало лишь одним из многих объектов внутри того, что называло себя "мной".
Ритмичное колыхание сразу во многих направлениях: запахи, эмоции, мысли, мельчайшие движения, какие-то структуры, едва уловимые разумом, и наблюдающее за всем этим нечто, такое же изменчивое, как и все остальное, находящееся с каждым элементом "меня" в неразрывной связи. Пульсирующие обрывки, тысячи живых осколков, клочков не пойми чего, что существуют лишь мгновение, а затем исчезают, уступая место новым.
А потом меня будто потянуло вниз, и я почти ощутил удар задницей о землю.
- Вот так это примерно и выглядит, - сказал брат Пон, удовлетворенно потирая руки.
Я попытался что-то сказать, но не смог, лишь подвигал губами, изображая выброшенную на берег рыбу.
- В магазин надо сходить сегодня, - продолжил монах. - И сделать это должен ты. Отправляйся.
Я кивнул и поднялся.
О собаках я в этот момент и не вспомнил.
До деревни я добрался в совершенно спокойном душевном состоянии.
На том месте, где меня не так давно встретили лаем, рычанием и щелканьем клыков, даже не приостановился. Про испытанный страх подумал, но не дал ему овладеть собой, не ускорил хода, не стал озираться по сторонам, продолжил дышать так же ровно и шагать неспешно.
Может быть оттого, что я не боялся, а может потому, что солнце нещадно палило...
Но ни одной собаки я не встретил.
В деревне все было точно так же, как и несколько дней назад - неподвижный старик под навесом, жужжащие над ним мухи, наполовину пустая бутылка рома. Взрослые смотрели на меня без любопытства, дети таращили глазенки и шептали "фаранг".
Занервничал я, только входя в магазин...
Вдруг брат Пон ошибся или хозяин забыл, что он должен передать в Тхам Пу?
- А, хай-хай, - сказал тщедушный обладатель цветастой рубахи и гнилых зубов. - Реди-реди.
Последнее означало, видимо, что он готов к моему визиту.
Из-под прилавка явился тяжелый угловатый сверток, источавший горький аромат. Осторожно, чтобы ни в коем случае не уронить, я положил его в сумку и, не произнеся ни единого слова, покинул магазин.
Пересек деревню в обратном направлении, последний дом остался позади, и тут в кустах справа мелькнула мохнатая черная тень.
- О нет... - успел прошептать я, и тут свора ринулась на меня.
Ожесточенное гавканье разорвало послеполуденную тишину в клочья.
Рыжий пес с подпалинами оказался шустрее всех, и именно ему я залепил ногой по морде. Он взвизгнул, отскочил, но черный вожак уже вцепился в край моего одеяния, а еще кто-то тяпнул меня за лодыжку.
Боль вызвала не только страх, но и ярость.
- Ах вы твари! - заорал я, и к удивлению своры бросился в атаку.
Взвизгнул получивший пинок по ребрам пес, второй захромал, припадая на отдавленную лапу. Злобный лай сменился обиженным скулежом, и собаки бросились врассыпную, поджав хвосты.
Я остался в одиночестве, дрожащий, тяжело дышащий, с вскинутыми кулаками.
Укус на лодыжке выглядел неглубоким - несколько царапин, выступившие там и сям капли крови. Но кто знает, какую именно гниль и дрянь жрала собака до того, как попробовать меня на вкус?
Так что в сторону храма я зашагал в мрачнейшем настроении.
Брат Пон, выслушав мой эмоциональный рассказ, не выразил ни сочувствия, ни печали, ни возмущения.
- Сейчас рану обработаем, - сказал он, забрав у меня сумку, после чего удалился в сторону своего жилища.
Вернулся с глиняным горшочком, что выглядел так, словно его изготовил гончар из древнего Вавилона. С негромким "чпок" покинула место крышка из дерева, и ноздри мои пощекотал резкий травяной запах.
Укус вскоре скрылся под слоем бурой мази, и его начало немилосердно жечь.
- За несколько дней заживет, - сказал брат Пон, вставляя крышку на место.
- Сомневаюсь, - буркнул я. - Может быть, мне лучше обратиться в больницу? Поехать в Нонгхай?
- Ты можешь это сделать, - он пожал плечами. - Но тогда я не приму тебя обратно.
Я заколебался - с одной стороны, я боялся, что неизвестно из чего сделанная мазь не поможет, а с другой я совершенно не хотел покидать Тхам Пу, не желал закончить обучение раньше времени.
Сомнений в том, что брат Пон поступит именно так, как обещал, не было.
Вернет мне шмотки, помашет на прощание и забудет о моем существовании.
- Но почему так вышло?! - спросил я сердито. - Отчего эти твари снова напали? Честно скажу, я пытался быть текучим, без границ, как вы и говорили...
- Во-первых, знание нельзя получить, вычитав что-то из книги или послушав мудрого человека, - брат Пон заговорил так тихо, что мне пришлось напрячь слух, чтобы разобрать слова. - Знание должно стать частью тебя. А это достигается только практикой. Услышанное сегодня для тебя лишь сведения, нужно время и упражнения, чтобы они проросли внутрь тебя, изменили тебя и изменились сами, став настоящим знанием.
- Но...
- Погоди! - он вскинул ладонь, и я прикусил язык, хотя раздражение и обида требовали выхода в словах. - Во-вторых, сегодня должен был реализоваться некий кармический потенциал. Кто знает, какие поступки ты искупил, ощутив маленькую боль? Согласись, что такой укус лучше, чем отрезанная рука?
- Ну да, - хмуро признал я.
- В-третьих, ты не мог пройти мимо собак нетронутым, поскольку в тебе еще жив корень ненависти к другим живым существам. Он не столь извилист и ветвист, как невежество и алчность, о которых мы говорили, но в твоей душе пророс глубоко.
- Но я не испытывал к ним ненависти! И сумел победить страх! - выпалил я.
- А что, злоба и агрессия лучше трусости? - спросил он. - Это две стороны монеты. Переверни одну, и найдешь другую. Кроме того, если ты испытываешь гнев, сердишься на кого-либо, то ты подобен человеку, что пытается бросать в другого фекалии или куски раскаленного металла. Попадешь или нет - это еще неизвестно, но зато сам останешься грязным и вонючим, с обожженными руками. Нравится тебе такой исход? Радует ли тебя?
Метафора оказалась настолько живой, что я невольно бросил взгляд на свои ладони.
- Вот-вот, посматривай на них почаще, - сказал брат Пон. - А теперь пойдем. Корить себя за то, что оступился - удел глупца, у мудрого на это просто нет времени. Поток течет дальше...
Он повел меня в лес, к тому месту, где я не так давно выкорчевал дерево, а затем видел смерть.
- Садись сюда, - велел монах, - и до самого вечера занимайся вниманием дыхания. Мысли, что будут появляться, не отгоняй, но и не пришпоривай, иди за каждой, пока она не исчерпает себя.
И он ушел, оставив меня в одиночестве.
Поначалу ничего не выходило, мешали эмоции, но затем я понемногу успокоился, и дело пошло. Дыхание стало равномерным, я перестал ошибаться в счете, уходить за десятку или пропускать цифры, и поток мыслей обмелел, стал настолько неглубоким, что я смог видеть каждую.
Воспоминание о том, что произошло сегодня - хочется отогнать, не нельзя...
Мысль насчет того, что неплохо бы и поесть...
Беспокойство о делах, оставшихся в Паттайе и в России - хоть и выглядит призрачным, но осталось...
В какой-то момент я осознал, что непонятно как, но вижу гору, вздымающуюся к небесам: увенчанная короной белых снегов, одна половина блестит золотом, другая испускает мягкое лазурное сияние, со склонов ниспадают водопады, и блики играют в чистейшей воде.
Этот образ настолько заполонил мое сознание, что я испугался и открыл глаза.
Почти ожидал, что гора окажется передо мной, вырастет над деревьями, закрыв половину неба.
Но нет, вокруг ничего не изменилось.
Я закрыл глаза, и вновь обнаружил, что созерцаю белоснежные вершины.
Не оставалось сомнений, что это колоссальный хребет, сравнимый с Гималаями, что я нахожусь от него на приличном расстоянии, но могу видеть все до малейших деталей: роскошные дворцы, что поднимались там и сям на вознесенных к небесам плато, спрятанные в тени густых лесов хижины, черные отверстия пещер и белоснежных слонов, пруды с огромными цветами на поверхности и громадных, ярко раскрашенных птиц вроде попугаев.
И зрелище было настолько прекрасным, что я напрочь забыл о сегодняшних треволнениях.