Гор Олег : другие произведения.

Просветленные не берут кредитов (главы 1-8)

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Школа кожевенного мастерства: сумки, ремни своими руками
Оценка: 7.61*5  Ваша оценка:
  • Аннотация:
    Главы 1-8 одним файлом. Книгу целиком можно купить, например, здесь: http://www.labirint.ru/books/571523/ Электронную версию - тут: https://www.litres.ru/oleg-gor/prosvetlennye-ne-berut-kreditov/ Аудиокнигу - тут: https://www.litres.ru/oleg-gor/prosvetlennye-ne-hodyat-na-rabotu-26112804/
[]
  Глава 1. Покинутый храм
  
   Автостанция города Нонгхай, столицы одноименной провинции, совершенно не изменилась за то время, что я тут не был.
   Квадратная площадь, окруженная магазинчиками, кафе и офисами транспортных компаний, громадный прямоугольный навес и ряды сидений под ним, выстроившиеся шеренгой двухэтажные автобусы. И таксисты, шустрые тук-тукеры, что бросаются на потенциального пассажира словно хищные птицы на незадачливого цыпленка.
   И один из них, узколицый и носатый, смотрел на меня сейчас, вытаращив черные глаза.
   - Куда-куда, мистер? - спросил он, надеясь, что может быть ослышался.
   - Ват Тхам Пу, - повторил я. - Едем? Не едем?
   Если хочешь, чтобы таец тебя понял, используй английский попроще, фразы покороче.
   Ну а если хочешь понять взявшегося за тот же язык тайца... молись Будде.
   Тук-тукер отступил на шаг, смерил меня взглядом, размышляя, не сбежал ли данный конкретный фаранг из сумасшедшего дома и не пора ли звать полицию, чтобы его связали, пока не начал кусаться.
   - Пятьсот бат, - сказал он после паузы, решив, что немного денег можно срубить и на психе.
   - Окей, - отозвался я, удивив собеседника повторно.
   Вскоре мы бодро катили прочь на ярко раскрашенном по местной моде драндулете, что напоминал садовую лавочку на трех колесах разного размера. Я крепко держался за поручень, сердце мое пело в предвкушении, а губы помимо желания растягивались в улыбке.
   Да, этой зимой я приехал в Нонгхай совсем в ином настроении, чем двенадцать месяцев назад...
   Тогда за спиной лежала превратившаяся в руины жизнь, впереди маячила полная неопределенность. Сейчас же я оставлял позади более-менее упорядоченную реальность, а предвкушал встречу с братом Поном и новый цикл обучения в лесном храме, медитации, беседы и чудеса.
   Город закончился, мелькнул справа Меконг, и мы свернули на узкий, грязный проселок. Тук-тук закачался на ухабах и яминах, точно лодка на волнах, потянулся лес, становившийся все более и более густым.
   - Ват Тхам Пу, - объявил таксист, затормозив так резко, что я едва не улетел с сиденья.
   И махнул в ту сторону, где в чащу уходила еле заметная тропка.
   - Ты уверен? - спросил я, нахмурившись.
   Насколько помнил, раньше меня привозили в другое место...
   - Уверен, - отозвался таксист и требовательно протянул руку.
   Пять фиолетовых бумажек с изображением тайского короля поменяли хозяина, после чего я слез с сиденья и забрал рюкзак. Тук-тук заложил крутую петлю и с рычанием унесся в обратном направлении, оставив смрад бензинового выхлопа.
   С мыслью о том, что в ват может вести множество дорог и не все я запомнил, я зашагал по тропинке.
   Выбрался на берег Меконга, высокий и довольно обрывистый, и сердце радостно застучало: вон над деревьями поднимается треугольная крыша крохотного монастыря, бывшего мне домом год назад.
   Ускорил шаг, но тут же заставил себя идти медленнее.
   Зря, что ли, брат Пон учил меня помимо остального еще и сдержанности?
   Тропка повернула, я вслед за ней, открылся ват целиком, и я едва не споткнулся на ровном месте! Узкий навес на столбах, под которым висели колокола, покосился, вокруг главного святилища поднялась высокая трава, такая густая, словно тут никто не ходил много месяцев.
   Что здесь произошло?
   На этот раз я перешел на бег и даже не подумал удерживать себя.
   Хижина, где я жил, оказалась на месте, как и другие, но все они выглядели обветшавшими, заброшенными, крыша навеса, что служил нам и столовой, и лекционным залом, и комнатой для медитаций, обвисла.
   - Брат Пон! - позвал я, уже понимая, что кричу зря.
   Ответом мне стали насмешливые вопли макак, что резвились в кронах, и от этого звука мне сделалось нехорошо. Разочарование накрыло меня точно черная волна, захотелось сжать кулаки и завопить от обиды, как некогда в детстве, в песочнице посреди нашего двора...
   Неужели здесь никого нет и я приехал зря?
  
   На то, чтобы немного успокоиться, мне понадобилось несколько часов.
   Разочарование отступило, но осталась душевная боль, не желавшая уходить, несмотря на все усилия. Скинув рюкзак около моей хижины, я по очереди заглянул в остальные, и обнаружил в общем-то то, что и ожидал - отсутствие вещей, разорение и запустение.
   Неправильный монах и двое его послушников ушли отсюда, покинули Тхам Пу.
   Но почему? И когда?
   Неужели сразу после того, как я вернулся в Паттайю в конце прошлого сухого сезона? Да, тогда я не хотел оставлять ват, уезжал с тяжелым сердцем, пообещал наставнику, что появлюсь через шесть месяцев, но кто мог знать, что дела накроют меня и уволокут, точно лавина.
   Будда в храме встретил гостя обычной мягкой улыбкой - грубо высеченное из камня изваяние не изменилось, но вот цветочные гирлянды у него на шее выглядели увядшими, а из чаши с песком торчали огрызки давно прогоревших ароматических палочек.
   От мостков на берегу ничего не осталось, будто их смыло половодьем, тот же пятачок в лесу, где я медитировал, я вообще не смог отыскать - все заросло так, что пейзаж изменился до неузнаваемости, и непролазные кусты вставали там, где я раньше проходил свободно.
   Вернувшись к хижине, я сел наземь и задумался.
   Брат Пон может здесь больше никогда не появиться, так что ждать его нет никакого смысла.
   Делать нечего, надо ехать назад в Паттайю.
   Сам не знаю как, но я умудрился до сих пор никому не рассказать, где именно пробыл те три месяца и чем занимался. Тогда меня потеряли и родственники из России, и друзья в Таиланде, кое-кто даже подумывал обратиться в полицию королевства, чтобы меня начали искать.
   Приехав обратно живым, здоровым и похудевшим, я многих обрадовал, а кого-то наверняка и огорчил.
   А затем проявил неимоверную стойкость, отбиваясь от расспросов.
   "Был послушником в буддийском монастыре. Это все" - произнес я, наверное, не одну сотню раз, пока не угомонились даже самые любопытные из друзей и родичей. Желающих узнать подробности набралось не меньше батальона, но ни один из них ничего не добился.
   Нет, брат Пон не брал с меня обещания молчать, просто я сам понимал, что скрытность в данном случае лучшая политика: начну болтать, что происходило во время моего ученичества, так пойдут слухи, что я сошел с ума.
   Немного поразмыслив, я решил переночевать в Тхам Пу, и только утром двинуться назад: бутылка воды у меня есть, дорогу к источнику я помню, а без еды как-нибудь обойдусь.
   Первым делом вымел пол в своей хижине и вытряхнул подстилку, изгоняя наползших из джунглей насекомых. Отыскав в сарае инструменты, слегка подправил стены, а затем остаток вечера потратил на одну из практик, освоенных больше года назад - "это не я, это не мое".
   Но помогла она слабо, спать я отправился, чувствуя печаль и разочарование, и поднялся не в лучшем настроении.
   Но выбравшись из хижины, я обнаружил, что под навесом столовой кто-то сидит. Поначалу решил, что мне показалось, протер глаза, даже потряс головой, но фигура в монашеской антаравасаке никуда не делась.
   Ее обладатель поманил меня и дружески улыбнулся.
   - Брат Пон? - пролепетал я, будучи не в силах поверить своему счастью.
   Он совсем не изменился - круглое гладкое лицо, пронзительные черные глаза, крепкая фигура. Разве что сбрил гриву косичек, ранее украшавшую его голову, и теперь с голым блестящим черепом куда больше, чем раньше, напоминал обычного служителя Будды.
   - А ты думал - кто? Сам демон Мара? - ехидно осведомился монах. - И не мечтай! Он лично является искушать лишь тех, кто достиг преддверия свободы, а тебе до просветления как пешком до Антарктиды.
   - Брат Пон, - повторил я, и ущипнул себя за руку, дабы убедиться, что это не сон. - Но как же так, я приехал вчера, а вас тут нет... пусто... - слова полились из меня потоком.
   - Тихо-тихо! - он поднял руку и нахмурился с преувеличенной строгостью. - Сколько эмоций? Немедленно прекрати! Если бы я не знал, кто был твоим наставником, я бы решил, что он зря ел свой рис!
   Я покраснел и принялся считать вдохи, используя "внимание дыхания".
  
   На то, чтобы осознать случившееся, мне понадобилось минут пятнадцать.
   Только когда эмоции мои погасли, и осталась лишь тихая радость, брат Пон жестом разрешил мне сесть рядом, после чего некоторое время разглядывал, задумчиво почесывая подбородок.
   - Не так плохо, - вынес он вердикт. - Хотя будь оно плохо, мы бы не столкнулись.
   - Вы ждали, что я появлюсь? - спросил я.
   - Ну точно, весь этот год просидел вон там на дереве, выглядывая, не едет ли ученик, - в черных глазах появилось так хорошо знакомое мне насмешливое выражение. - Конечно, нет...
   - А я вот ожидал увидеть вас здесь... Почему вы оставили Тхам Пу?
   Вопрос мой брат Пон проигнорировал.
   - Ожидания и надежды - такая штука, что причиняет нам массу неприятностей, - сказал он. - Вспомни-ка, сколько раз ты рассчитывал, что события пойдут определенным образом, этого не случалось, и что тогда... печаль, злость, разочарование, гнев и прочие аффекты, загрязняющие сознание и создающие не самую хорошую карму.
   - Много, - я пожал плечами.
   Вспомнить хотя бы тот день в школе, когда Васька-сосед не позвал меня на день рождения... реву было...
   Или когда я ухаживал за Надей, уже в универе, и заготовил для свидания все, на что хватило денег у бедного студента, избавился от соседа по общаге, а она в этот день уехала встречать мать... да, тогда я с горя напился.
   Да и потом - чуть ли не каждый день.
   - Так что если ты хочешь учиться дальше, ты должен от ожиданий избавиться, - голос монаха стал настойчивым. - Не пестовать в себе представлений о будущем. Отложить в сторону надежды, вообще забыть это слово.
   Английским языком брат Пон, в отличие от многих тайцев, владел безупречно, хотя откуда, я не знал - на вопросы о своем прошлом он чаще всего не отвечал, а когда рассказывал о себе, то говорил не о том, что меня интересовало.
   - Я понял, - пробормотал я, виновато уставившись в землю.
   - Это я вижу, - продолжил монах. - Как и то, что ты кое-что практиковал это время.
   Жизнь моя в Паттайе пошла точно таким образом, как он и предсказывал - мало кто заметил, что я изменился, но прежняя рутина вцепилась в меня с силой объевшегося допинга осьминога. Понятно, что я не смог в городской суете медитировать и заниматься собой так же, как в лесной тиши, но я ни на один день не забыл, чему меня научили здесь.
   - А это значит, что можно начать второй семестр, - сказал брат Пон.
   Я заулыбался, ожидая, что сейчас он велит мне отправиться к источнику за водой... Затем мы приведем Тхам Пу в порядок, и все пойдет так же как раньше, и даже лучше, интереснее.
   - Сиди тут, - и монах поднялся, легко, одним движением.
   Он был старше меня лет на пятнадцать, не меньше, но его выносливостью и проворством я мог только восхищаться.
   Брат Пон отправился к своей хижине, а когда вернулся, то принес небольшой сверток бурой ткани - антаравасака, монашеское одеяние, то самое, которое я носил во время обучения.
   - Переодевайся, - прозвучало это как приказ. - Всякие шмотки складывай в рюкзак. Потом отдашь его мне.
   Я повиновался.
   В первый момент в антаравасаке и сандалиях почувствовал себя неуютно, но неловкость тут же прошла. Удовлетворенно цокнув языком, брат Пон уволок мой рюкзак куда-то за главное святилище, а когда вернулся, то в руках у него обнаружилась громадная древняя бритва со ржавчиной на лезвии.
   - Сейчас обреем тебя, - заявил он, - и отправимся в путь.
   - К-какой путь? - спросил я, ощущая, что холодок побежал у меня по спине.
   - Долгий и насыщенный, - отозвался монах. - Не дергайся, а то порежу.
   Все то время, что он сбривал волосы с моей головы, я просидел в мучительном нетерпении. И когда дело оказалось закончено и макушки моей коснулось холодное дуновение, вопросы посыпались из меня точно переспелые яблоки с дерева:
   - Разве мы не останемся в Тхам Пу? Насколько далеко мы уедем? Куда и зачем?
   - Опять ожидания, - брат Пон вздохнул, поглядел на меня с легким сожалением.
   Я торопливо прикусил язык.
   - На все вопросы ты получишь ответы, только не сразу, - продолжил монах. - Рюкзак твой я спрячу в тайник под статуей Будды, так что никто-никто его не найдет. Заберешь, когда вернешься.
   Это заявление вызвало у меня настоящий приступ паники - да, в прошлый раз я несколько месяцев обходился без привычных вещей, но тогда они были рядом, я знал, что и паспорт и мобильный где-то неподалеку, и если что, то я смогу их добыть.
   Теперь же придется отправиться неизвестно куда вообще без всего?
   - А я вернусь? - выдавил я из себя после внутренней борьбы.
   - Это возможно, - брат Пон усмехнулся. - Ладно, не пыхти так сердито, лопнешь. Вспомни лучше о том, что все дано тебе взаймы, что ты должен всегда, в любой момент быть готов расстаться с чем угодно... И вообще, зачем это барахло тому потоку восприятия, которым ты на самом деле являешься?
  
   Через полчаса мы шли прочь, я то и дело оглядывался на постепенно исчезавший за деревьями Тхам Пу.
   Надежда на то, что я проведу ближайшие месяцы здесь, рассеялась, точно дым. Впереди замаячила неопределенность, огромная и мрачная, как целое стадо голодных слонов.
   - Давай-давай, оставляй прошлое позади, - сказал брат Пон, когда я споткнулся о корень. - Или ты забыл, что существует лишь один момент, которым мы имеем шанс пользоваться, и называется он "настоящее"?
   Да нет, я хорошо помнил все, чему неправильный монах учил меня на берегу Меконга, но одно дело - знать некий принцип поведения, и совсем другое - уметь приложить его на практике, да не к другим, что всегда легко, а к собственной любимой персоне.
   Той самой, которой, кстати, на самом деле не существует.
   - То, что происходило здесь год назад, - продолжал брат Пон, пока мы шагали по джунглям, а я пытался отстраниться от заполнявших меня под горлышко чувств вроде разочарования и тревоги, - изменило тебя, позволило тебе вступить на путь к свободе. Только оно больше тебе не нужно.
   - Это как?
   - А вот смотри - некий человек, убегая от погони, добрался до глубокой реки. Желая избежать смерти, он нарубил деревьев, связал плот и переправился на другой берег. После этого он подумал так - "да, ведь только благодаря этому плоту я ушел от опасности, и он был мне очень полезен". И решив, что плот всегда может пригодиться, он взгромоздил его себе на плечи и пошел дальше... Понятно все, или нужно объяснить?
   - Понятно, - проворчал я, ощущая, как настроение мое понемногу улучшается. - Неужели мне больше не придется заниматься тем, что я так любил в Тхам Пу? Метла... Ведра для воды... лопата... грязные простыни...
   - То, что ты начал шутить - хороший знак, - брат Пон похлопал меня по плечу. - Переживать не стоит, для тебя найдутся занятия не менее занимательные, хотя и не столь творческие, как визит в банк, например.
   И он язвительно захихикал, а я споткнулся второй раз, теперь вообще непонятно обо что.
  
   До города нас подбросил таец на новеньком "Мерседесе", облаченный в дорогой, с иголочки костюм-тройку. Что подобный тип делал в этих краях, я даже представить не мог, но при виде двух людей в монашеских одеждах и с сумками для подаяния он повел себя как надлежит буддисту.
   В результате мы прокатились с ветерком и добрались до Нонгхая за каких-то пятнадцать минут.
   - Автобус на Чиангмай, на который у меня есть билеты, будет только в шесть, - сказал брат Пон. - Так что у нас есть время немного прогуляться и попутно заняться кое-чем полезным...
   - Чиангмай? - изумился я.
   В этом городе, столице Северного Таиланда, я никогда не был, хотя несколько раз собирался.
   Накатило желание еще раз спросить, куда и зачем мы едем, но я сдержался: прекрасно знал, что монах не ответит, и не просто проигнорирует мой вопрос, а еще и отпустит едкое замечание по поводу любопытства и упрямства отдельных типов, с которыми ему приходится иметь дело.
   - Расскажи мне, как и что ты практиковал за этот год, и что ты помнишь из моего учения, - велел брат Пон, и мы неспешно двинулись по узким улочкам в сторону Меконга.
   Я собрался с мыслями и начал излагать.
   Наверняка монах прекрасно видел и осознавал, чего я стою на данный момент, и повествование мое было нужно не столько ему, сколько мне самому, чтобы упорядочить воспоминания и освежить мысли.
   Мир как страдание, тяжелые путы, что привязывают нас к нему.
   Средство освобождения, не самое простое, но доступное каждому...
   Человек как поток восприятия, состоящий из пяти струй - телесные ощущения, эмоции, мысли, события и осознавание.
   Три базовых аффекта, что привязывают нас к сансаре - невежество, алчность, ненависть.
   Двенадцать звеньев цепи взаимозависимого происхождения, от слепца до старика, несущего на спине мертвеца, от невежества до дряхлости и смерти.
   Поток дхарм, мгновенных вспышек-образов, внутри "трубы" из которых мы путешествуем по жизни, плывем через время, словно изображение на кинопленке, в каждые два соседних момента вроде бы одинаковое, но изменяющееся с постоянной неизбежностью.
   - Неплохо, - одобрил брат Пон, и я уже собрался преисполниться гордости, как по ушам ударил визг тормозов.
   Меня обдало волной горячего воздуха, и я обнаружил, что стою на проезжей части, в каком-то полуметре от меня замер осевший на нос грузовик, шины которого едва не дымятся. Парнишка за рулем вытаращил глаза так, что стал напоминать героя японского мультика, сжатые на руле пальцы побелели.
   Горло мое пересохло, и я с усилием сглотнул, накатила волна холода.
   Еще немного, еще чуть-чуть, и меня бы просто размазало...
   - Смерть помнит о тебе, - прошептал брат Пон, склонившись к моему уху. - Вспоминай и ты о ней.
   Он благосклонно кивнул водителю и, взяв меня за локоть, потащил дальше. Отпустило меня только шагов через двадцать, я сообразил, что весь дрожу, а пот течет со лба, настоящие струйки текут по бокам и спине.
  
   Глава 2. Гора каменных слонов
  
   Когда мы пришли на автостанцию, меня еще потряхивало от воспоминаний о той аварии, которой не случилось лишь чудом.
   - Ты теперь странствующий монах, - заявил брат Пон, когда мы уселись под навесом. - И вести себя должен соответствующим образом. На женщин не пялиться. Улыбаться и благодарить за то, что тебе дают...
   - Но я же не понимаю, что они говорят, и не умею раздавать благословения! - возразил я. - Да и какой я монах, вы же знаете...
   - Послушник, - уточнил он. - Все видят, что ты фаранг и многого от тебя не ждут. Спокойствие и уверенность - вот что нужно.
   Да уж, легко сказать!
   Откуда спокойствие, если рядом брат Пон, способный во всякий момент отмочить по моему адресу какую угодно шутку?
   Где взять уверенность, если я в один миг остался вообще без всего, без денег, телефона и документов, да еще и отправляюсь непонятно куда, неведомо зачем и неизвестно на какой срок?
   Подкатил автобус с табличкой "Чиангмай" на лобовом стекле, и мы поднялись с сидений. Водитель встретил нас уважительным ваи, а на протянутые братом Поном билеты даже не взглянул, просто рукой махнул.
   Наши места оказались посреди салона, с левой стороны.
   - Ну вот, - заявил монах. - Уселись, теперь можно и делом заняться. А ну-ка... Осознавай себя полностью!
   - Вы имеете в виду смрити? - с неохотой уточнил я.
   Брат Пон говорил о практике "полного осознавания", подразумевающей не только тотальное самонаблюдение - за положением тела в пространстве, сокращением мышц, дыханием, эмоциями, мыслями и событиями, но и классификацию каждого мгновения как приятного, неприятного или нейтрального.
   В вате Тхам Пу я выполнял ее не без успеха, но в Паттайе после нескольких попыток забросил.
   - Именно, - подтвердил брат Пон.
   - Прямо тут? Здесь же люди? - я нервно оглянулся.
   Салон заполнился почти наполовину - несколько американских туристов, ржавших так, что стекла дрожали, пара девиц деревенского вида, наверняка собравшихся в большой город на заработки, пожилая пара с кучей сумок, пакетов и даже чемоданов.
   - Да? Какие люди? - брат Пон деланно удивился. - Образы людей, созданные твоим сознанием. Просто отодвинь их в сторону, перестань уделять им внимание. Приступай.
   Я вздохнул и покорился.
   В первый момент я смог осознать лишь то, что ужасно стесняюсь, ощущаю такую неловкость, будто обмочился посреди банкета. Затем дело пошло веселее, я погрузился в процесс и даже начал получать от него удовольствие.
   В какой-то момент осознал, что мы едем, и что за окнами мелькают пейзажи Нонгхая.
   - Хорошо, достаточно, - сказал брат Пон. - Теперь кое-что новое... растворение в пустоте... Закрой глаза и слушай, что я тебе буду говорить.
   Я опустил веки и откинулся на спинку кресла, стараясь не обращать внимания на щебетание девиц, что сидели сразу за нами, и на реплики американцев, оравших на весь автобус.
   Водитель выбрал этот момент, чтобы включить кино для пассажиров - телеэкраны, общим числом два, вспыхнули разом, динамики взвыли так, что я едва не подпрыгнул, а на экране появилась заставка "Двадцатый век фокс" и первые кадры "Крепкого орешка" в тайской озвучке.
   Брат Пон хихикнул.
   - Привыкай. Теперь ты будешь учиться не в покое вата, а вот таким образом... Глаза закрой... Представь себя, можно без одежды, можно в чем угодно...
   Бивший в уши волнами звук мешал, я ерзал в кресле и потел, с трудом отстраняясь от раздражения. Для того чтобы сосредоточиться приходилось прилагать неимоверные усилия.
   В какой-то момент вспомнил, что стараться-то как раз и не надо, что лишнее напряжение лишь признак того, что ты все делаешь неправильно, и я попытался расслабиться. Напряжение постепенно ушло, стало легко-легко, и я обнаружил перед собой четкий, ясный образ.
   - Отлично, - тут же заявил брат Пон. - А теперь начинай растворять свой облик... Правую ногу для начала... пусть она медленно рассеивается, исчезает в пустоте... затем левая...
   Дальше дело дошло до рук, после чего я стал выглядеть лишенным конечностей огрызком.
   - Теперь тело... - продолжал шептать брат Пон. - Потом голова... Растворяется... Исчезает... Пустота глотает их, стирает без следа, забирает то, что и так никогда не существовало... остается только сознание...
   Набравший приличный ход автобус качнуло, меня подбросило, и на несколько мгновений возникло ощущение, что я на самом деле лишился тела, превратился в каплю воды или струйку дыма посреди бездны.
   - Держись... держись за него... - шептал не пойми откуда настойчивый голос. - Сколько сможешь...
   А потом то ли сказалось напряжение сегодняшнего дня, то ли у медитации случился побочный эффект, но я уснул.
  
   Проснувшись, я обнаружил, что автобус несется по трассе, в нем царит темнота, а тишину нарушает лишь доносящееся с разных сторон посапывание и похрапывание. Удивительно, но я прекрасно отдохнул и ощущал себя бодрым и энергичным.
   - Доброе утро, - сказал брат Пон, то ли вообще не спавший, то ли пробудившийся от моего движения.
   - Уже утро? - спросил я, пытаясь определить, сколько времени.
   - Да, скоро взойдет солнце, ну а мы будем на месте.
   Минут через пятнадцать стало ясно, что монах прав - рассвет хоть и не за горами, поскольку горы впереди, на горизонте, на севере и западе, но довольно-таки близок. Потом в небесах включили утро, и мы подкатили к огромному автовокзалу.
   - Пойдем, прогуляемся, - сказал брат Пон, когда мы выбрались из автобуса. - Дадим людям возможность сделать нам подношения... Ты сумку не потерял?
   И мы зашагали по городу.
   Сандалии, которые я вчера получил вместе с монашеским одеянием, слегка натерли ноги, но я не обращал на это внимания. Старался выглядеть уверенным и спокойным, как и надлежит послушнику, и даже улыбаться так, как это делает Будда: мягко, ободряюще, решительно.
   Несмотря на ранний час, народу на улицах было полно.
   Несколько раз нас останавливали, женщины и мужчины опускались на колени перед братом Поном, склоняли головы, и сумки наши понемногу наполнялись. Карабкалось выше и выше солнце, и жара понемногу давала о себе знать.
   - Достаточно, - решил монах, когда около "Севен-елевена" нам выдали по бутылке молока.
   Мы прошли мимо установленного на берегу канала королевского портрета, миновали ворота в откровенно декоративной крепостной стене и устроились в ее тени на густой траве.
   - Ну вот, теперь до вечера с голода не помрем, - сказал брат Пон, когда с трапезой оказалось покончено.
   Похоже, что теперь я буду питаться несколько лучше, чем во время обучения в Тхам Пу - там меня кормили почти сплошь рисом с овощами, странствующему же монаху положено есть, что дают, и не отказываться даже от мяса.
   - Помнишь, мы говорили о восьми сознаниях, которыми обладает каждый из нас? - спросил монах.
   - Конечно, - отозвался я. - Зрительное, слуховое, обонятельное, вкусовое, осязательное... Потом ментальное, что просто регистрирует образы внутреннего мира, а еще ум, комбинирующий их с впечатлениями, приходящими снаружи... и восьмое, сокровищница.
   - Именно так, - брат Пон удовлетворенно кивнул. - На санскрите "алая-виджняна". Именно она некоторым образом переходит из жизни в жизнь, определяя единство того потока, которым мы являемся.
   - Так это тогда и есть душа?
   - Нет, души не существует.
   - А в чем отличие? - я нахмурился.
   - Душа - это некая субстанция, нечто вечное, устойчивое, а сознание-сокровищница - набор состояний, каждый миг трансформирующийся, текучий, тот самый, грубым отражением коего являются остальные потоки - и мысли, и события, и эмоции, и даже телесные ощущения.
   - Но если это сознание постоянно изменяется, то что тогда переходит из одного существования в другое?
   - Некая энергия, потенциал, способ восприятия и порождения образов, - брат Пон наслаждался моим замешательством. - Вот смотри, если ты зажег одну свечу от другой, то разве пламя первой не воплотилось в огне второй?
   - Ну, как бы да...
   - Или еще, если наставник обучил тебя некоторому стихотворению, то что, это стихотворение не перешло к тебе от него? Ведь когда ты читаешь его, то это можно назвать новым воплощением тех же самых рифмованных строк, хотя они произносятся другим голосом и в другом месте перед иными слушателями.
   - Ну да, перешло... - на миг показалось, что я уловил концепцию, понял, о чем толкует монах, но мысль задержалась в сознании всего на мгновение, и тут же исчезла, как блеснувшая в водопаде рыбка.
   - Не переживай, - брат Пон ободряюще улыбнулся. - Все, что можно выразить словами, не является истиной, а сама истина постижима лишь с помощью интуитивной мудрости. Когда придет время, ты постигнешь все до исходной глубины, сейчас же нас больше интересует практика.
   Я подобрался.
   - Тебе достаточно знать, что одна из целей обучения - перенести фокус внимания с седьмого сознания, ума, ответственного за формирование концепции личности, на восьмое, сокровищницу.
   - И как это сделать?
   - Медленно и без давления, - брат Пон потер ладони друг о друга. - Для начала... Необходимо научиться прислушиваться к тому тихому, почти неразличимому голосу, что принадлежит сознанию-сокровищнице и обычно находится далеко за пределами восприятия. А для этого ты должен постигнуть столь сложную для западного человека науку молчания.
   Я удивленно заморгал.
   - Да, с этого момента ты будешь изображать немого, и использовать слова только после моего разрешения.
   Сердце мое упало.
   - Но как же я... Это что! Почему?.. Не получится... - от возмущения слова толпой полезли на язык, толкаясь и мешая друг другу. - Нельзя ли без этого обойтись? Глупости! Как же учиться тогда?
   Монах выждал, пока запал мой пройдет, и только затем ответил:
   - На те вопросы, ответ на которые тебе и в самом деле будет необходим, я отвечу без напоминания, шевелить же языком воздух по поводу того, что ты верно назвал "глупостями", смысла нет. А теперь все, гневайся про себя, поскольку для тебя настало время читать сутру молчания.
   Я открыл рот, чтобы продолжить спор, но вовремя одумался.
  
   Внутри стен, что отделяли старый город Чиангмая от более современной части, располагался настоящий лабиринт узких, до ужаса похожих друг на друга переулков, где сломал бы ногу даже черт, окажись он фарангом.
   Куда и зачем мы идем, я не знал, и спросить не мог, поскольку брат Пон велел мне молчать. Это распоряжение по-прежнему казалось мне бессмысленной прихотью - ну и что с того, что я не работаю языком, ведь мысли мои никуда не делись, а они звучат иногда ой как громко!
   Время от времени внутри лопались пузыри вялого раздражения.
   - Тебе придется тяжело, - монах заговорил неожиданно, даже не повернув головы в мою сторону. - Ты не осознаешь, насколько жизнь обычного человека завязана на болтовне, на том, чтобы рассказывать всем вокруг о себе, о том, что с тобой происходит, чем ты являешься. Это одна из крепчайших опор той иллюзии, что известна под именем Личности и стремится поддержать свое существование всеми известными ей способами.
   Эта мысль меня, честно говоря, мало обрадовала.
   - Говорят, - продолжил брат Пон, не обратив внимания на мое угрюмое сопение, - что Будда не произнес ни слова между ночью Просветления и ночью ухода в нирвану. Сознание его, подобное ясному зеркалу, отражало проблемы, с которыми приходили к нему люди, и давало им безмолвный ответ, который всякий и понимал в меру разумения. Ага, вот мы пришли.
   Мы свернули в очередной раз, и я замер, позабыв ухватить отвисшую челюсть.
   На миг показалось, что я перенесся на другой континент, в Мексику, и что передо мной - святилище майя или ацтеков, храм, на вершине коего регулярно приносят в жертву людей и кровь течет потоками.
   К блеклым небесам возносилась настоящая гора, обгрызенная временем, потрепанная бурями, но жуткая и величественная: серо-розовые стены пирамиды поднимались не на один десяток метров, а дальше, над широким карнизом вздымались вертикально к полуразрушенной вершине.
   - Ступа Чеди Луанг, - сказал брат Пон.
   Когда мы подошли ближе, я разглядел, что на карнизе, находившемся примерно на половине высоты, расположились каменные слоны, к вершине тянутся четыре широких лестницы, охраняемых змеями-нагами, а в сумраке ниши на верхушке прячется золоченое изваяние Будды.
   Вокруг бродили туристы с фотоаппаратами, у основания одной из лестниц покачивались висящие на железной раме колокола.
   - Древние, построившие Чеди Луанг, создали не просто напоминание о Дхарме, - голос брата Пона стал торжественным. - Это мощное устройство, которое может помочь тому, кто ищет просветления, бодхи, да не одним способом.
   Вопросы закипели внутри меня точно забытый на огне суп, я даже ощутил физическое давление на череп изнутри и вынужден был буквально прикусить язык, чтобы не сорваться.
   - Ступу можно назвать средоточием молчания, поскольку ум того, кто правильно созерцает Чеди Луанг, прекращает вечную болтовню. Годится термин "уничтожитель привязанностей", поскольку энергия, заключенная в ступе, подавляет силу влечений, свойственных любому обитателю чувственного мира - к объектам, к процессу существования, к ложным воззрениям, к собственному Я. Тех влечений, что порождают бесстыдство, наглость, зависть, скупость, возбужденность, отчаяние, уныние и вялость... Справился ли ты с ними?
   Голос брата Пона стал тише, словно его хозяин отошел куда-то в сторону, хотя я по-прежнему мог видеть монаха краем глаза. Затем рукотворная гора, украшенная каменными слонами, расплылась у меня перед глазами, превратилась в серо-розовое облако, внутри которого угадывались острые грани и выщерблины в кирпичных стенах.
   Я глядел вроде на то же сооружение, но одновременно и на нечто совсем иное - слов, чтобы описать представший моим глазам объект, у меня не хватало, но я мог видеть движение, некую пульсацию и одновременно различить полное отсутствие всего, даже формы!
   - Стоп, не увлекайся, - брат Пон взял меня за руку, слегка встряхнул, а затем повернул так, чтобы я глядел в сторону от Чеди Луанг.
   Я моргнул, и наваждение исчезло.
   - Очень хорошо, что ты это рассмотрел, - сказал монах. - Внутри ступы - Пустота. Конечно, она внутри всего, но именно тут ее проще всего увидеть и даже понять ее природу, не целиком, на что способны лишь величайшие, но хотя бы краешек...
   Желание спросить жгло не хуже раскаленного железа, но я держался, только нервозно сжимал кулаки. Брат Пон, судя по хитрой усмешке, осознавал мое состояние, но не собирался облегчать мне жизнь.
   - Для начала ты должен усвоить ту мысль, что Пустота, Шуньята есть Татхата, Таковость, неотъемлемое свойство реальности, всего, что нас окружает. Что на самом деле все, начиная с Чеди Луанг и заканчивая твоим зудящим языком, не существует, и возникает лишь благодаря твоему сознанию.
   Я нахмурился, пытаясь осмыслить концепцию, вспомнить то, что брат Пон ранее говорил мне о Пустоте.
   Но мысли отказывались выстраиваться в нужном порядке, им словно не хватало силы. Ощущение возникало такое, что я пытаюсь собрать мозаику из клочков бумаги, что разбросаны по поверхности воды и расплываются в стороны, да еще и не желают держаться вместе.
   - Не старайся, не напрягайся, - брат Пон говорил мягко, и продолжал держать меня за руку. - Находиться рядом с Чеди Луанг для того, кто так пластичен и уязвим, как ты сейчас, с одной стороны очень полезно, а с другой - невероятно опасно. Слушай меня. Сознание отражает Пустоту и творит из нее, давая имена вещам и явлениям, именно оно решает, что молоко у нас белое, кровь алая, а листья зеленые, хотя во всех этих случаях мы имеем дело лишь с определенной длиной световой волны...
   Я испытал вялое удивление по поводу того, что монах знаком с подобными терминами.
   Хотя он уже не раз ставил меня в тупик своими познаниями...
   - Поэтому изменяя свое сознание, ты способен трансформировать все, что угодно, - брат Пон сделал короткую паузу. - Избавить себя от нечистого, приблизить к благому. Исключить недолжное, порождающее тревогу и страх, выстроить приносящее радость. Только для этого нужна точка опоры, и ей может стать лишь основа твоего бытия... сознание-сокровищница.
   В этот момент я перестал сражаться за понимание, словно отпустил некий скользкий и тяжелый груз, который до сего момента изо всех сил старался удержать в руках.
   - А теперь созерцай ее, - монах развернул меня обратно, лицом к Чеди Луанг. - Просто, безмолвно, не надеясь, что это что-то изменит, не воспринимая это как упражнение.
   Наступил мгновенный провал, а затем я осознал, что сижу на одной из лавочек, расставленных вокруг ступы, и гляжу на нее: на уши каменных слонов, что слегка шевелятся на ветру, на склоны пирамиды, словно облитые сгущенкой цвета закатного сияния, на неровные ступени.
   И все это пульсировало, точно сердце, наполненное светом, добром, радостью... и одновременно пустое.
  
   Сколько мы просидели у Чеди Луанг, я не мог сказать, но наверняка несколько часов. Но когда мы ушли от нее, желание задавать вопросы и вообще говорить у меня пропало начисто, от мыслей, что обычно грохочут точно автострада, остался мягко шепчущий ручеек.
   Меня совершенно не волновало, куда меня ведет брат Пон, и я забыл все тревоги насчет нашего путешествия.
   Мы некоторое время шли по улицам Чиангмая на запад, словно пытаясь догнать опускающееся к горам солнце. Пару раз нас предлагали подвезти, но монах всякий раз отказывался, и мы продолжали шлепать сандалиями по тротуару.
   - Ват Суан Док, - объявил брат Пон, когда мы прошли через ворота в декоративной ограде. - Здесь у нас кладбище, где покоятся короли древней Ланны, и ради него сюда ходят туристы. Ну а для нас с тобой тут найдется место для ночлега.
   Чуть в стороне остался настоящий город из небольших белоснежных ступ, наверняка поставленных над монаршими могилами. А у входа в главное святилище нас встретил коренастый пожилой монах в очках, и на лице его обнаружилась радостная улыбка.
   Издав довольный возглас, он сделал ваи перед братом Поном, а затем слегка кивнул мне.
   В ответ я поклонился так, как надлежит младшему монаху перед старшим.
   - Я представил тебя как своего послушника, немого и слегка туповатого, как все фаранги, - сообщил мой наставник после того, как они с встретившим нас служителем Будды поболтали минут пять. - Поэтому тебя никто трогать не будет, но и ты лучше никуда не лезь и веди себя скромно.
   В другое время упоминание о "туповатости" могло меня задеть, в этот момент я просто кивнул - магия Чеди Луанг, заполнившая меня под горлышко, не оставляла места для обид и раздражения.
   Для ночлега нам выделили участок пола в общей спальне для монахов и выдали пару тюфяков. Поднялись же мы до рассвета, как и обитатели Суан Док, а с первыми лучами солнца покинули его гостеприимные стены.
   Двинулись в том же направлении, которое брат Пон выбрал вчера - на северо-запад.
   Вскоре Чиангмай закончился, осталась позади последняя автозаправка, и потянулась узкая, на диво пустынная трасса. Солнце поднялось и начало жарить так, словно на дворе стоял не конец января, а апрельский зной.
   Мне очень хотелось спросить, куда именно мы направляемся, но я терпел и молчал.
   - Просто так шагать скучно, - заявил брат Пон, когда дорога начала вилять и пошла слегка вверх. - Займись делом... Вспомни осознавание пяти потоков, стань на часок своими телесными ощущениями...
   Это вышло у меня с легкостью, поскольку ощущения в этот момент были четкими и сильными, хоть и не самыми приятными: болят мускулы ног, ведь пешком я вчера прошел больше чем за последний месяц, по непонятной причине ноет спина, макушку печет и пот катится по щекам и затылку, пульсирует боль в свежих мозолях от сандалий.
   С эмоциями дело пошло сложнее, то ли оттого, что жара стала невыносимой, то ли по другой причине.
   Я мечтал, просто-таки молил о том, чтобы в нужном направлении проехал хоть кто-нибудь и подобрал двух бредущих по дороге монахов, дал им место в прохладной кабине, в кузове, на крыше, где угодно...
   - Теперь мысли, - к тому моменту, как брат Пон отдал этот приказ, я буквально купался в собственном поту, одежда моя наверняка намокла, глаза жгло, а сумка для подношений казалась тяжелой, словно монахи из вата Суан Док, решив подшутить над фарангом, подсунули в нее десяток кирпичей.
   С неимоверным трудом мне удалось отстраниться от всего этого, сосредоточиться на том, что творилось у меня в голове: мысли текли обрывками, и вовсе не возвышенного свойства, о том, что неплохо бы попить, полежать в тенечке, и вообще, куда мы тащимся и зачем я связался с этим безумным типом?
   - То, что ощущает наше тело, подобно пене на поверхности текущей воды, которая то образуется, то исчезает, - произнес брат Пон, велев мне сосредоточиться на событиях. - Эмоции - пузырю, что качается на поверхности кипятка, миг, и нет его... мысли - иллюзиям над знойной пустыней, дела, в коих участвуем, мудрые сравнивают с сердцевиной бананового дерева, сгнивающей в один миг, а осознавание - не более чем призрак, рожденный нами же самими.
   К этому моменту мне казалось, что я целую вечность бреду по раскаленному миру, что этот путь никогда не закончится, но зато через миг моя голова лопнет от жары, а ноги от боли просто отвалятся.
   Так что в мысль, озвученную монахом, я вник с большим трудом.
   - Ничего, ты меня услышал, - добавил он. - Шустрее, добавим ходу, а то опоздаем!
   Он вправду зашагал быстрее, а я застонал и постарался не отстать, хотя ковылял точно хромая утка.
  
  
   Глава 3. Вожди и колдуны
  
   Когда моих ушей коснулось отдаленное гудение мотора, я решил, что мне померещилось: время подошло к полудню, безжалостный огненный шар висел в зените, а мы не видели ни одного автомобиля!
   Уж не знаю, как брат Пон ухитрился отыскать в пределах Таиланда подобную дорогу...
   Но оглянувшись, я увидел, что нас, дребезжа и качаясь, догоняет престарелый грузовик, а за ним вздымается полотнище серой пыли. Мысли о том, что я должен концентрироваться на осознавании, тут же вылетели у меня из головы, грудь заныла от предвкушения.
   Ну, неужели...
   - Лучше бы ты заговорил, - буркнул брат Пон, и замахал рукой.
   Грузовик остановился, и стало видно, что в кабине непонятно как, но помещается человек пять. Все они мигом высыпали наружу, принялись кланяться, трещать по-тайски и делать приглашающие жесты.
   - Эти ребята едут не совсем туда, куда нам надо, - сообщил монах после коротких переговоров.
   Надежда моя лопнула, точно упоминавшийся не так давно пузырь на воде.
   - Но часть пути они нас подвезут, - продолжил брат Пон. - Забирайся в кузов.
   Судя по мощному зловонию, в грузовике обычно возили то ли навоз, то ли скотину. Сейчас же меж бортов обнаружилось лишь несколько мешков с химическими удобрениями и два деревянных ящика, внутри которых что-то погромыхивало.
   Я уселся и с наслаждением вытянул ноги, мозоли на которых полопались и из трещин потекла сукровица.
   - А чего ты расслабился? - спросил брат Пон, уперев в меня суровый взор. - Продолжай!
   В этот момент грузовик рванул с места с резвостью гоночного мотоцикла, так что я едва не слетел с ящика. Торопливо схватился за борт и лишь в последний момент поймал рвущееся из горла ругательство, так что оно все же вылетело наружу звуком, похожим на задушенное карканье.
   Монах смеялся до слез.
   Мне же было не до смеха - сидеть оказалось неудобно, жестко, а вдобавок приходилось постоянно реагировать на рывки и повороты машины, наклоняться туда и сюда, чтобы не свалиться; солнце никуда не делось, все так же терзало мою голову, и прохладнее стало лишь оттого, что слегка обдувало ветерком.
   Сосредоточиться я смог, наверное, с двадцатой попытки, но все же вернулся к прерванному упражнению.
   И оно будто стало ниточкой, ведущей к тому внутреннему покою, который я обрел вчера. Сделалось редким и ритмичным дыхание, мне стало наплевать на жару, на вонь от старого двигателя, даже на то, что каждое движение отзывается вспышкой боли в намозоленных конечностях.
   Я всего лишь то, что я осознаю...
   Пейзаж за обочинами стал интереснее - появились громадные деревья, похожие на африканские баобабы, ближе придвинулись холмы, одетые в зеленую шкуру джунглей, промелькнула речушка и прижавшаяся к ней деревушка из нескольких домов, работающие в поле крестьяне.
   Ветки одного из древесных исполинов проплыли над самой головой, я ощутил запах листвы и коры, по лицу скользнула тень от листвы, на миг закрывшей солнце, и это послужило спусковым крючком.
   Цельная, связная картина мира распалась на тысячи, миллионы крохотных обрывков: острый край ящика под правой ягодицей, сухость в горле, любопытство по поводу того, куда мы все же едем, легкое негодование, что не могу спросить, мягкий хруст под шинами, смех тайцев в кабине, голубизна неба и пожухлая зелень зарослей.
   Нельзя сказать, что я это видел глазами, скорее осязал даже не телом, а всем существом.
   Обрывки пульсировали, каждый существовал лишь мгновение, встраиваясь в узор сотен подобных, чтобы тут же уступить место другим, иногда почти идентичным, порой совсем другим. Все вместе они создавали нечто вроде тоннеля, по которому я двигался, и в то же время я сам был этим тоннелем, он существовал и снаружи и внутри одновременно.
   В один миг я осознал, что это тоже некая целостность, непрерывность восприятия, просто не такая, к которой я привык.
   Название "пятнышек", из коих она состояла, я знал - дхармы.
   Нечто подобное я испытывал ранее, в вате Тхам Пу, но тогда я находился в глухом лесу, а не в поставленной на колеса железной коробке, что ревет мотором и подпрыгивает на ухабах.
   Хотя есть ли разница?
  
   Обычное восприятие вернулось довольно быстро, но кое-какие его фрагменты растворились без следа - беспокойство по поводу нашего путешествия, раздражение из-за жары и солнцепека, мозолей и жажды. Нет, сами неприятные телесные ощущения никуда не делись, но из-за того, что я перестал уделять им внимание, как бы потускнели, отошли на второй и даже на третий план.
   Брат Пон, судя по довольной физиономии, видел, что со мной произошло.
   Примерно через час, когда мы оказались у перекрестка, отмеченного старой, наполовину развалившейся ступой, он подскочил, точно ужаленный, и забарабанил кулаком по кабине. Грузовик остановился, и тайцы снова высыпали наружу маленькой, но улыбчивой и шумной толпой.
   Нам досталось несколько поклонов, машина укатила по одной дороге, а мы пошли по другой.
   Теперь мы шагали посреди холмов, что напоминали стадо громадных животных с выгнутыми зелеными спинами. Здесь было не так жарко, как в долине, а впереди, на горизонте вставали настоящие горы, без снега на вершинах, но достаточно внушительные.
   Неужели мы доберемся и туда?
   - В этих местах тайцы не живут, - заговорил брат Пон, когда мы очутились между пропастью в сотню метров глубиной и покатым склоном, из которого там и сям торчали огромные валуны. - Тут обитают совсем другие люди, так что будь готов к сюрпризам.
   Очень хотелось спросить, к каким именно, но я держался.
   По всему выходило, что молчу я больше двадцати четырех часов - невероятное достижение!
   Наша дорога слилась с другой, более широкой, и вскоре мы услышали позади мягкое топотание. Не успел я как следует задуматься, что это за звук такой, как нас догнали три слона с погонщиками на загривках.
   Нас поприветствовали гортанными восклицаниями, и брат Пон вступил с ними в беседу.
   - Махауты из племени каренов, - сообщил он по ее завершении. - Возвращаются домой. Подбросят нас немного.
   Один из слонов, самый большой, остановился и вальяжно опустился на колени. Монах ухватился за протянутую руку и через мгновение оказался наверху, за спиной погонщика-махаута, щеголявшего майкой "Барселоны".
   А тот ободряюще улыбнулся мне и зашелся смехом, и наверняка потому, что недоверие и вопрос "как я туда заберусь" были написаны на моей физиономии метровыми буквами. Ведь тут ни седла, ни платформы с лавочкой, на которых обычно возят туристов, ни лесенки!
   - Это легко, - сказал брат Пон, и я взялся за крепкую ладонь карена.
   Меня дернули вверх, я замолотил ногами по округлому боку слона, на что-то оперся, зацепился... Мелькнула мысль, что сейчас сорвусь, но монах ухватил край моей одежды и аккуратно придержал.
   - Вот и все, - сказал он, улыбаясь.
   Не успел я перевести дыхание, как слон начал подниматься, и ненадежная опора подо мной затряслась.
   - Доверяй себе, доверяй собственной реальности, позволь ей нести тебя свободно, - продолжил брат Пон. - Не цепляйся за нее как утопающий за попавшую под руку ветку, а держись слегка, чтобы не терять контакта. Так будет намного легче и тебе, и миру вокруг.
   К моему удивлению, я не свалился, даже когда слон набрал крейсерскую скорость.
   Монах о чем-то расспрашивал погонщика, тот с охотой отвечал, но поскольку беседа шла на тайском, я не мог понять ни слова. Так что мне только и оставалось, что глазеть по сторонам да отмахиваться от насекомых, облаком вившихся вокруг слона.
   Распрощались мы с каренами на очередной развилке, и если они свернули туда, где на склоне одного из холмов виднелись террасы рисовых полей, то мы направились в сторону густого леса.
   Солнце меж тем спустилось к горизонту, и я стал волноваться насчет того, где мы остановимся на ночлег.
   - Ну вот, теперь, когда никто не услышит, ты можешь открыть рот, - разрешил брат Пон.
   В первый момент я даже не знал чего сказать.
   - Спасибо, - выдавил я после паузы. - А куда мы идем? Там деревня или что?
   - Да, деревня там есть, - беззаботно отозвался монах. - Но до нее еще далеко. Сегодня нас приютят джунгли.
   Я сглотнул, холодок коснулся моего затылка.
   Нет, в пионерском детстве и даже в юности были у меня походы, и пешие, и на байдарках, но там всегда имелись палатки, спальники и прочее, и ночевали мы не в тропических зарослях, где и змеи, и ядовитые насекомые, и еще какая-нибудь неведомая пакость.
   - Но как же... Это ведь... Ну... - начал я, пытаясь облечь в слова свое неприятие этой идеи.
   - Боишься? - перебил меня брат Пон.
   Я хотел возразить, но понял, что и в самом деле испытываю нечто похожее на страх.
   - Боишься, - второй раз монах произнес это слово уже утвердительно. - Печально. Ненависть, живущая внутри тебя, так и не изжита до конца, и проявляет себя в том числе и таким образом.
   - Но я же столько сделал, чтобы ее одолеть!
   - Когда ты с чем-то борешься, ты даешь этому явлению силы и право на существование. Осознай, что оно лишено истинной реальности, что это лишь искажение, набор морщин на поверхности Пустоты, и оно исчезнет, растворится само, без усилий... Ага, вот неплохое место для ночлега.
   Дневное светило к этому времени исчезло за деревьями, и шагали мы в густеющем сумраке.
   "Неплохим местом" оказалась крохотная поляна под кроной исполинского лумбанга, увешанного коричневыми плодами. Позади него обнаружился ручей, узкий по зимнему времени, но с очень чистой водой.
   Мы умылись и напились, а затем брат Пон набрал веток и развел костер.
   К этому времени стемнело так, что я не видел ни дороги, ни соседних деревьев, лишь толстый морщинистый ствол и белые крапинки звезд, что кое-где просвечивали через крону.
   Я слышал мягкий шорох, хруст веток, и воображение охотно рисовало образы подкрадывающихся хищников. От страха я ежился и вскидывал голову на каждый резкий звук, каких в ночных джунглях хватает.
   - Хочешь увидеть, что там? - спросил брат Пон, усевшись рядом со мной.
   Не дожидаясь ответа, он наклонился и взял меня за запястье, и тьма вокруг словно выцвела. К собственному изумлению, я обнаружил, что мы окружены сонмом ужасающих существ - нечто вроде гориллы, но на паучьих ногах, змеиная голова с крыльями огромной стрекозы, комок щупалец размером с автомобиль, карлик с волчьим черепом на плечах.
   - Думаешь, они там, снаружи? - мягко прошептал монах мне в ухо. - Нет, не так. Они внутри, это часть тебя самого.
   Он убрал руку, и видение исчезло, но я знал, что мерзкие твари никуда не делись, что они здесь, рядом, и что когда погаснет костер, они бросятся на меня и разорвут на куски. От ужаса сдавило грудь, перехватило горло так, что я не мог даже запищать, сердце будто вовсе перестало биться.
   - Давай спать, - сказал брат Пон как ни в чем не бывало. - Прошли сегодня немало.
   Он улегся прямо на землю, взяв вместо подушки сумку для подношений, и вскоре засопел. Я же остался в одиночестве, скорчившись у огня и с тревогой вглядываясь в окружающий нас мрак.
  
   В какой-то момент усталость взяла верх над страхом, и я отключился.
   Проснулся от пронзительных воплей над самой головой, и обнаружил, что издают их черно-белые, похожие на сорок птицы, решившие встретить восход солнца на дереве, под которым мы устроились. Тело мое от спанья на голой земле затекло и болело все, от макушки до пяток, но зато от ночных страхов осталось лишь легкое послевкусие где-то на краю сознания.
   Брат Пон сидел, скрестив ноги, и задумчиво глядел вдаль.
   - Доброе утро, - сказал он, обратив на меня сияющий взгляд. - Как спалось?
   Я вовремя вспомнил, что должен молчать, ответил кривой улыбкой и неопределенным пожатием плеч.
   - Хватит валяться, поднимайся, - велел монах. - Займемся твоим обучением.
   Умывшись и слегка размявшись, я вернулся туда, где находился брат Пон, и уселся напротив.
   - То тело, которым ты в данный момент пользуешься, является фикцией, - сказал он, внимательно разглядывая меня. - Это с одной стороны. С другой - оно реально. Только вот тому, кто стремится к свободе, надлежит создать на основе этого тела другое, более совершенное...
   У меня мелькнула робкая мысль, что монах говорит иносказательно, но ее тут же затмила другая - что нет, скорее всего я в данный момент просто не в состоянии понять, что он имеет в виду.
   - Как сказал некогда Просветленный, - голос брата Пона стал торжественным. - "Показал я своим ученикам способ, каким они могут извлечь из этого тела, составленного из четырех элементов, другое тело, созданное разумом, совершенное во всех своих частях и членах... Это подобно вытаскиванию камыша из оболочки, или мечу, который достают из ножен, или змее, сбрасывающей кожу. Нужно только понимать, что камыш, змея, меч - это одно, а оболочка камыша, кожа, ножны - это другое".
   Некоторое время он помолчал, давая мне освоиться с предложенной идеей, затем продолжил:
   - Стартует этот процесс с создания в старом теле "алмазных зародышей". Включается он "вниманием дыхания", с которым ты знаком, и к нему присоединяется медитация на объекте...
   Упомянутое братом Поном упражнение началось для меня с созерцания дерева, чей образ я целиком перенес внутрь себя, а затем сумел каким-то образом переключить восприятие так, что из человека, смотрящего на растение стал растением, глядящим на человека.
   - Давай, закрывай глаза, и вспоминай, - велел монах. - Ветки, ствол, листья...
   Я закрыл глаза, начал считать вдохи, как положено при "внимании дыхания". Образ дерева, что служило мне объектом для медитации, явился из памяти почти тут же, но смутный и расплывчатый.
   - Сосредоточься. Ты должен увидеть его так, словно оно находится прямо вот тут.
   Несмотря на все мои усилия, ничего не получилось - я пробовал и так, и сяк, но смог добиться лишь безжизненной, плоской картинки, норовившей к тому же развалиться на облако разноцветных пятен.
   - Ну ничего, - сказал брат Пон. - Будешь пробовать на ходу. Пора в путь.
   Открыв глаза, я обнаружил, что солнце поднялось, а черно-белые птицы, так громко оравшие на рассвете, исчезли.
   - Да, на ходу, - подтвердил монах, увидев на моей физиономии явственное недоумение. - Шаги, счет вдохов, концентрация на объекте, и все это одновременно... Кто сказал, что будет легко?
   Я мрачно засопел и поднялся.
   Ужина у нас не было, завтрака тоже не предвиделось, но это меня как раз не беспокоило - после прошлого учебного "семестра", прошедшего в вате Тхам Пу, я избавился от привычки есть регулярно.
   Зато мозоли после первого же шага напомнили о себе, да так, что я едва не застонал.
   Через какое-то время стало легче, и я смог вернуться к поставленной братом Поном задаче. С "вниманием дыхания" проблем не возникло, его я освоил на отлично, а вот вызвать и удерживать в сознании образ дерева, да еще и шагая по неровной дороге, оказалось непросто.
   Пару раз я едва не упал, затем все же свалился и расшиб колено до крови.
   - Ничего, терпи, - приговаривал монах, с улыбкой глядя, как я корчу негодующие гримасы. - "Алмазные зародыши" так и возникают, через боль, труд и пот, и даже кровь.
   А затем у меня получилось.
   В какой-то момент я увидел то дерево, которое созерцал год назад, от пучка веток на макушке до выпирающих из земли корней, серых и голых, и даже остановился, чтобы не налететь на него.
   - Великолепно! - воскликнул брат Пон. - Держи! Держи! Бери его с собой!
   Я сделал шаг, другой, образ заколыхался, стал менее четким, но не рассеялся. Поплыли назад густо заросшие обочины, а дерево осталось рядом, то ли спереди, то ли сзади, я не мог понять, где именно.
   Я смог, я справился!
   На миг меня пронзило ликование, острое, точно игла, и тут же дерево начало расплываться. Я отстранился от затопивших меня эмоций, и все стало как раньше - растение, избранное мной для упражнения, я мог видеть с невероятной четкостью, до трещин в коре и жучков на листьях, мог даже потрогать его при желании!
   Там мы и шли в полном молчании среди поросших лесом гор, неторопливо и уверенно, и я действительно "нес" с собой свое дерево, разве что не положив на плечо. Напряжения это требовало почти такого же, как если бы я тащил настоящее бревнышко, но вызывало не усталость, а приятную истому.
  
   За день мы не встретили вообще никого, а из признаков того, что в этих местах вообще живут человеческие существа, оставалась только дорога под нашими ногами, даже не дорога, а широкая тропа.
   Зато видели белку-летягу, что красно-коричневым осенним листом длинной в полметра спланировала с одного дерева на другое.
   Мозоли мои начали подживать, и передвигался я уже более уверенно.
   В животе, конечно, было пусто, но это меня не беспокоило.
   Ближе к вечеру начали попадаться отделенные друг от друга рядами деревьев участки земли, некогда расчищенные, потом снова заросшие, а над горами впереди поднялись серые столбики дыма.
   Затем мы встретили мальчишку лет шестнадцати в рубахе и просторных штанах, шагавшего куда-то с мачете на плече. Завидев нас, он выпучил глаза, поклонился, а дождавшись ответного приветствия, удрал с такой скоростью, что только засверкали пятки.
   - Это земли луа, - сказал брат Пон. - Они очень любят гостей. Так что готовься. Банкоматов в этих местах нет, зато водятся забавные человеческие существа.
   Не прошагали мы и километра, как дорогу нам преградил крепкий, хоть и седой мужик с бутылкой мутной жидкости в руке. Последовал новый обмен поклонами, за ним вполне европейское рукопожатие, и посудина оказалась гостеприимным жестом предложена нам.
   Я ощутил резкий запах самогона.
   Брат Пон отрицательно покачал головой и произнес несколько слов.
   - А-ха-ха! - отозвался высокий, расплываясь в немного щербатой ухмылке, и разразился пылкой речью.
   Выслушав ее, брат Пон кивнул и повернулся ко мне.
   - Почтенный саманг Нанг Ка Тхан приглашает нас разделить трапезу и все прочее, - сообщил он. - Он тут вождь, поскольку является потомком королей, что некогда правили народом луа и тягались даже с владыками Чиангмая, а в бутылке плая - рисовая водка. Предложил он ее нам, чтобы убедиться, что мы настоящие жрецы в оранжевых одеяниях.
   Саманг поманил нас и сам зашагал впереди, не забывая время от времени прикладываться к посудине.
   Вскоре показалась деревня: единственная улица, два ряда домов на сваях, с крышами из материала, напоминающего тростник. Поглазеть на нас высыпало все местное население: круглолицые девушки, беззубые старухи с трубками, голопузые детишки, таращившие черные глазенки, квохчущие курицы, грязные любопытные поросята.
   - Селение называется Па Пае, - шепнул мне брат Пон.
   Вождь остановился посреди улицы и принялся громогласно вещать, размахивая своей бутылкой. Толпа отозвалась радостным гулом, а несколько улыбающихся юношей сорвались с места и убежали.
   - Сейчас нас отведут в дом для гостей, - сказал монах. - А затем будет пир.
   В этот момент я увидел в толпе старика, что рассматривал нас с насмешливым интересом - на шее у него болталось ожерелье из камешков, голову украшала цветастая повязка, а морщины на дубленой физиономии были глубокими, точно раны от ножевых порезов.
   Не знаю почему, но мне под его взглядом стало неуютно, и я отвел глаза.
   - Это колдун, главный специалист по общению с духами, - брат Пон, как обычно, замечал все, что происходит вокруг. - Ими, если верить луа, битком набиты окрестные леса. Ага, пойдем...
   Нас отвели в гостевой дом, что выглядел немного больше прочих, но в покое не оставили: каждую минуту заглядывал кто-то из местных, просто чтобы поглазеть, улыбнуться или кивнуть.
   - Жить один - нет веселья, - на ломаном английском сообщил нам один из мужчин. - Мы двери всегда открывать!
   Колдун нас не навестил, и не скажу, что это меня опечалило.
   Вскоре донесся аромат жареного мяса, и брат Пон объяснил мне, что у луа есть налог на убой скота, который должен собирать саманг. Платить его никто не хочет, и поэтому когда приходит время пира, то буйвола душат веревкой и привязывают к крепкой ветке; потом с горестными причитаниями объявляют, что зверь сошел с ума и "повесился".
   На празднество нас позвали в сумерках.
   И тут сердце мое упало, поскольку места наши за длинным столом, накрытым прямо на улице, под навесом из пальмовых листьев, оказались между вождем и колдуном, встретившим нас злобной улыбкой.
   - Я знать - ты врать, - прошептал морщинистый старик мне в ухо, едва я уселся. - Говорить мочь!
   Английским он, к сожалению, владел в достаточной степени.
   Пошли по рукам бутылки с плаей, появились огромные блюда с фруктами, миски с рисом. Нам предложили лучшие куски повесившегося буйвола, но брат Пон вежливо отказался.
   Саманг произносил тосты, луа смеялись, девушки стреляли глазками ничуть не хуже их подруг из больших городов. Я же сидел как на иголках, поскольку колдун, от которого разило точно из бочки с самогоном, не забывал время от времени наклоняться ко мне и сказать какую-нибудь гадость или просто злобно поржать, тыкая в меня пальцем, твердым, как сучок.
   Брат Пон наверняка видел, что происходит, но не спешил вмешаться.
  
  
   Глава 4. Владения духов
  
   Когда мы глубокой ночью вернулись в отведенное нам жилище, монах не разрешил мне открыть рот, несмотря на мою недовольную физиономию и на красноречивые жесты, которыми я выражал злость и желание пожаловаться.
   Чего этот старый хрен ко мне прицепился? Чего я ему сделал?
   Но брат Пон остался непреклонен, и утром, когда я проснулся в том же раздраженном настроении, он ничуть не смягчился.
   - Ничего хорошего и полезного ты все равно сейчас не скажешь, - заявил он, выждав, пока я закончу изображать гнев. - Так что лучше вспомни про свое дерево. Давай, восстанавливай его и начинай второй этап, переноси в него сознание. Неважно, что при этом творится вокруг.
   Я сердито почесал в затылке и приступил к делу.
   Но тут как назло явился саманг, почему-то без бутылки, и с шутками, прибаутками повел нас куда-то за пределы деревни.
   - Через неделю придет время вырубать и выжигать участки под новые поля, - объяснил брат Пон. - Поэтому нужно задобрить духов леса, огня, воды и риса, и начать это дело лучше заранее. Сегодня первая церемония по этому поводу, и наиболее важная.
   Сведения эти заставили меня погрустнеть - где духи, там и колдун.
   И точно, около алтаря на огромном пне, торчащем посреди горного склона на границе двух участков, обнаружился мой вчерашний "друг", только на этот раз обнаженный по пояс и с длинным жезлом, увешанным медными колокольчиками, в жилистой руке.
   При взгляде на него я испытал приступ неприязни, но тут же отстранился от этого чувства и сосредоточился на своем дереве. Созерцать его оказалось трудно, поскольку мы очутились в самом центре довольно шумного действа, что закрутилось вокруг алтаря и больше всего напоминало экзотическую дискотеку "для тех, кому за пятьдесят".
   Пожилые женщины с подносами в руках, заваленными пачками табака, отрезами ткани, рисовыми лепешками и кусками вяленого мяса, пошли хороводом, издавая нечленораздельные крики. Мужчины, сплошь солидные, не одного молодого лица - и вождь среди них - поддержали все это дружным уханьем.
   Колдун забегал вокруг алтаря, время от времени тыкая в него звенящим жезлом.
   - Духи придут! - воскликнул он на английском, оказавшись рядом со мной. - Бояться! Прогонять! Пожирать!
   Я с неимоверным трудом удержался, не дал ускользнуть вниманию, что как раз начало двоиться, и по ногам разлилось онемение, будто их покрывала не кожа, а слой толстой коры.
   Как ни удивительно, по после того, как колдун указал жезлом в мою сторону, я ощутил нечто вроде толчка в живот. Затем меня хлопнули по плечу, нечто коснулось затылка, шевельнуло волоски на икре, острые зубы вцепились в большой палец на ноге.
   "Брат Пон, на помощь!" - хотелось закричать мне.
   Неужели этот морщинистый тип и вправду натравил на меня своих духов?
   Но монах никак не отреагировал на происходящее, продолжил улыбаться, как ни в чем не бывало. Уж не знаю как, но я сумел удержать концентрацию, отвлекся от тревожных ощущений, от шума, от криков, от собственного беспокойства и бурчания в желудке.
   И в один миг я осознал, что окружен странными подвижными объектами, что размахивают ветвями, скачут туда-сюда, и что ветер слегка колышет мои листья, а солнце греет ствол.
   Мне-дереву было все равно, что некоторые из подвижных объектов носятся по воздуху, как раздраженные пчелы, хоть и не имеют крыльев. Мне-человеку лица на искаженных крохотных телах напоминали физиономии людей и морды зверей, и странным казалось то, что головы их покрывали не волосы, а шерсть и серые перья.
   Видение продлилось лишь миг, и в следующий момент все стало как обычно.
   Брат Пон хмыкнул, негромко, но одобрительно, зато физиономия колдуна отразила дикую ярость. Он шарахнул жезлом по пню с такой силой, что один из колокольчиков оторвался и улетел в сторону.
   Мужчины во главе с вождем ринулись его подбирать.
   Церемония вскоре после этого закончилась, и нас захотели было повести еще на одну, на соседнем поле, но брат Пон сумел отвертеться от этой сомнительной чести, и мы вернулись в деревню.
   - Ну вот, можно и поговорить, - сказал он, когда мы забрались к себе в дом. - Никто нас не побеспокоит.
   - Почему я ему так не понравился? - поинтересовался я без малейших эмоций.
   Брат Пон мгновение насмешливо смотрел на меня, а когда заговорил, стало ясно, что на вопрос он отвечать не собирается:
   - Ты должен понимать, что люди появляются на твоем пути не просто так. Любые. Случайные знакомые и старые друзья, соседи в транспорте и соперники в делах, каждый из них приведен к тебе кармой.
   - Это я понимаю.
   - Да ну? - брат Пон выразительно поднял брови. - Почему тогда так взбесился? Вчера?
   - Ну он же...
   - Он меня не интересует! - отрезал монах. - Старый насмешник лишь развлекается. Ну а ты?
   Я нахмурился и смущенно шмыгнул носом.
   - Каждый человек, с которым ты сталкиваешься, даже самый невыносимый и мерзкий - вовсе не наказание, хотя можно воспринимать его и таким образом. Нет, это либо возможность исчерпать некую карму, либо шанс изменить что-то в себе, научиться чему-либо новому.
   - Но чему меня может научить этот кривляка? - спросил я.
   - А ты поразмысли над этим. Чуть позже, когда рот твой вновь будет закрыт. Только учти, человек, вызывающий у тебя негативные эмоции, на самом деле является не более чем зеркалом, в котором отражается твоя собственная проблема, пусть слегка преувеличенная и искаженная. Какой смысл гневаться на отражение, ругать его, злиться?
   Я пожал плечами.
   - Меж тем люди обычно так себя и ведут, - тут брат Пон покачал головой и цокнул языком. - Куда разумнее вглядеться в зеркало, понять, ради чего его прислала тебе милосердная судьба... Наш друг колдун, например, столь же раздражителен, как и ты. Несдержан и агрессивен, склонен к ненависти в адрес окружающих... Разве не так?
   Я открыл рот, чтобы возразить, но был остановлен резким жестом.
   - Нет времени спорить! - безапелляционно заявил монах, и неожиданно спросил. - Помнишь ли ты цепь взаимозависимого происхождения?
   Резкая смена темы являлась одним из его любимых педагогических приемов, когда-то она сбивала меня с толку, но затем я привык.
   Еще бы, как не помнить!
   Ее изображение и детали намертво отпечатались в моей памяти после того, как я несколько месяцев рисовал на земле бхавачкру: слепой, горшечник с горшками, обезьяна, человек в лодке посреди океана, дом с запертыми окнами и дверями, и так далее, всего двенадцать звеньев.
   - Отлично, - сказал брат Пон, не дожидаясь подтверждения. - Теперь смотри. Усвоенная тобой схема объясняет, как возникает положение, в котором находится обычный человек: неведение порождает формирующие факторы, те определяют появление сознания, вокруг того нарастает то, что именуется форма-и-имя, и так далее... Только использовать ее можно и в обратном направлении - не для того, чтобы создать те путы, что привязывают нас к сансаре, а для их разрушения!
   - Это каким образом?
   - То, что звенья перечисляются в определенном порядке, вовсе не означает, что они следуют одно за другим, как вагоны в поезде. Нет, они существуют все вместе, определяют другу друга одновременно и связаны каждое с каждым. И если убрать одно...
   - Другие тоже начнут исчезать? - предположил я.
   Брат Пон кивнул:
   - Совершенно верно. Если нет неведения, то пропадают формирующие факторы... Убери сознание, неоткуда взяться форме-и-имени. И начинать можно с любого места. Понимаешь?
   - Но как ликвидировать, например, ту же старость и смерть? - спросил я, вспомнив последний этап цепи взаимозависимого происхождения. - Разве это по силам человеку?
   - Нет, конечно. Поэтому работу с цепью начинают обычно с первого звена. Невежество, то самое, с которым мы с тобой активно разбирались в прошлый раз. Вспомни наши беседы, то, сколько всего ты узнал о себе и о мире. Все не просто так. Второй этап начинается после того, как вся структура несколько ослаблена, а здесь берутся за звено номер восемь, за влечения и страсти, которыми охвачено любое живое существо в Сансаре.
   Соответствующую картинку я помнил, она изображала человека с чашей вина.
   - Для всех этих явлений в санскрите есть слово тришна, - продолжил монах. - Реализуется она через следующие десять привязанностей - убеждение в реальности собственного Я, сомнение в возможности достичь свободы, вера в обряды и ритуалы, стремление к наслаждениям, недоброжелательность, любовь к земной жизни, стремление к жизни на небесах, гордыня, самооправдание и убежденность во всемогуществе ума. Некоторыми из них ты уже занимался, на другие не обращал внимания...
   - Но что я со всем этим должен делать?
   - То же, что и всегда, - улыбка у брата Пона была лучезарной. - Осознавать! Схватывать моменты, когда тришна в одном из своих обличий проявляет себя! Вспомни! Свет осознания заставляет чахнуть самые ветвистые и ядовитые сорняки, взращенные невежеством!
   Он замолчал, и некоторое время разглядывал меня, улыбаясь лучезарно, точно голливудский актер. Заговорил вновь, лишь когда стало ясно, что я хоть в какой-то степени усвоил сказанное.
   - Нет влечений и страстей - лишаешься, с одной стороны, различения чувства приятного, неприятного и нейтрального, а с другой - привязанности к существованию.
   На колесе бхавачакры эти звенья изображались человеком со стрелой в глазу и его сородичем, срывающим плоды с дерева.
   - Можно раскрутить дальше, но ты, я думаю, и сам справишься, - сказал брат Пон. - Займись на досуге...
   Монах издевался, знал прекрасно, что в его компании досуга мне не видать.
   - Вопросов нет? Тогда закрывай рот...
   - Один есть! - поспешно сказал я. - Когда колдун вызывал духов, вы ведь могли... Имели силы его остановить?
   - Само собой. Я мог расколоть землю под его ногами, призвать драконов с горных вершин, - на этот раз я не мог сказать, шутит брат Пон или говорит серьезно. - Только как сказал один из просветленных - тот, кто демонстрирует сверхъестественные силы перед толпой, похож на женщину, прилюдно обнажающую собственные гениталии. Удовлетворен? Теперь молчание, ибо у нас будут гости...
   Да, кто-то с нарочитым топотом уже поднимался по лестнице.
  
   День мы провели в Па Пае, наблюдая за неспешной жизнью луа, за тем, как из бамбуковых побегов плетутся талиа - нечто среднее между оберегами и гербовыми знаками, которыми помечают земельные участки, распределенные между семьями по жребию.
   Как объяснил нам саманг, делают их для торговцев, что увозят талиа на продажу в "большие дома в долине", и само собой, чтобы не рассердить духов, допускают нарочитые ошибки в рисунке, которые под силу заметить только луа. Чужак-фаранг, купивший такую штуку в качестве сувенира, останется доволен, ну а хозяева леса, гор и воды не разгневаются.
   Местные охотно звали в гости, показывали, как живут, угощали всем, что находилось в доме. Для меня вещи из современности вроде бензопилы или постера с Томом Крузом выглядели дико рядом с глиняной посудой, самодельными циновками и искренней верой в лесных духов.
   Колдун пару раз появлялся рядом, но теперь я встречал его совсем не так, не с раздражением, а с нетерпеливым ожиданием - неужели со стороны я выгляжу так же злобно, насмешничаю и кривляюсь? Он видел, что мои эмоции изменились, и морщинистая физиономия становилась все мрачнее и мрачнее.
   Переночевали в том же доме для гостей, а утром, на рассвете, брат Пон заявил, что мы уходим. Провожать нас вышла вся деревня во главе с вождем, от древних стариков до грудных ребятишек.
   Нанг Ка Тхан разразился длинной речью, на которую монах ответил парой слов. Саманг развел руками и отступил, как бы показывая, что он более не при чем, и мы, помахав местным на прощание, двинулись в путь - дальше на северо-запад, туда, где сквозь кроны просвечивали особо неприветливые горные вершины.
   Сумки наши были набиты сушеными фруктами, лепешками и всем прочим, что добрые луа дали гостям в дорогу.
   - В тех местах, куда мы направляемся, обитают гневные духи, - сказал брат Пон, когда селение исчезло из виду. - По крайней мере, так говорит вождь, а его науськал твой морщинистый приятель... Не боишься?
   Я помотал головой.
   Страх, одолевший меня в ту ночь, когда мы впервые заночевали в горах, рассеялся без следа.
   - Хорошо, - монах кивнул. - Вижу, ты до смерти хочешь знать, куда мы идем...
   Чувства мои он, как обычно, прочел безошибочно.
   - Но увы, сказать этого тебе не могу, - продолжил брат Пон после моего кивка, и засмеялся.
   Ну да, глупо ждать другого.
   Тропка, по которой мы шагали, спустилась в узкое ущелье, и некоторое время мы шагали по нему. Затем выдался отрезок крутого подъема, и мы очутились на неожиданно голом, каменистом склоне, где солнце напомнило, что мы по-прежнему в тропиках, хоть и не на курорте.
   Этот момент брат Пон выбрал, чтобы начать очередную беседу.
   - Много раз я упоминал, что все, чем мы занимаемся, ведет в конечном итоге к освобождению, - заявил он. - Настало время рассказать подробнее, что имеется в виду, и что именно ждет тебя в конце пути.
   Я пыхтел и потел, стараясь не отставать от шустрого монаха, что мчался по тропе словно одолеваемый похотью горный козел. Но при этом я был вынужден ступать осторожно, чтобы не потревожить едва зажившие мозоли.
   - Древние использовали для этого термин "бодхи", грубо говоря - просветление. Имеются и другие, их много, но это как раз яркий случай того, что слова бессильны отразить некое явление, они скорее искажают картину, чем проясняют ее... О том, кто достиг бодхи, сам Будда выразился следующим образом - "он не может быть назван как наделенный телом, чувствами, представлениями, волей, знанием; он свободен от этих определений, он глубок, безмерен, непредставим... Нельзя сказать "он есть", "его нет", "он есть и нет его" или "он ни есть, ни отсутствует"...
   Честно говоря, подобная теория показалась мне странной.
   Вот например, брат Пон, наверняка достигший просветления, вроде бы реально существует, иначе кто же шагает рядом со мной, не уставая молоть языком... И в то же самое время нельзя сказать, что "брат Пон есть", нельзя утверждать, что он обладает телом или чувствами?
   Но я же могу ткнуть его пальцем в плечо или прочесть эмоции на круглом лице!
   Голова моя загудела от вопросов, на миг показалось, что на плечах у меня - пчелиный улей.
   - Ничего, еще найдется время для разъяснений, - сказал монах, наверняка понимавший, что со мной творится. - Пока лишь уложи это в свое сознание, и хватит.
   За последние дни он загрузил меня немалым количеством новых идей, обдумывать их приходилось в буквальном смысле на ходу, да еще и не забывать о полном осознавании, о концентрации на объекте и прочих упражнениях, которые я должен был выполнять...
   Я вроде бы просто шел, и даже не всегда в гору, ничего особенного не делал, не нес груза, но уставал страшно.
   Мы шагали до самого вечера, но не видели живых существ, кроме животных. Крохотные лори наблюдали за нами огромными глазами, сонно моргая, в вышине парила хищная птица, черный крестик на голубой ткани неба, рев и вопли доносились из чащи, но кто их издавал, я мог только догадываться.
   Гневных духов, несмотря на предупреждение колдуна луа, мы не встретили. Скорее всего, он их просто выдумал, хотя, может быть, бесплотные обитатели этих мест убрались с нашего пути.
   Вновь говорить брат Пон мне разрешил, только когда мы остановились на ночлег.
   Сил к этому времени у меня сохранилось немного, и утренний запал прошел, так что я без особого энтузиазма спросил:
   - Но вот просветление, да, в конце пути... а как же нирвана?
   Монах рассмеялся и сунул в костер палку, отчего вверх полетел сноп оранжевых искр.
   - Обсуждать этот предмет - еще менее осмысленное занятие, чем говорить о Пустоте или бодхи.
   - Но какова она? Можно хоть привести пример, на что похожа нирвана? - продолжал настаивать я.
   - Ну смотри... ведь есть такая штука, как ветер?
   И словно подтверждая слова монаха, над нашими головами пронесся порыв, и кроны зашумели, деревья закачались.
   - Есть, - признал я.
   - Тогда опиши мне ветер, назови его цвет и форму, определи длину его и ширину.
   - Но это же невозможно! - от возмущения я даже расхотел спать, хотя только что глаза мои слипались.
   - Вот точно так же нирвана есть, но описать ее или сравнить с чем-либо я не смогу. Никто не в состоянии это сделать, а кто утверждает, что может - врет самым бессовестным образом.
   Раздражение мое улеглось так же быстро, как и появилось.
   В эту ночь никакие страхи и призраки меня не смущали, и я спокойно продрых до рассвета. Доев остатки вчерашних подношений, мы отправились в путь по утреннему холодку.
   Спустились в русло пересохшей реки, усеянное камнями, и на первом же шаге один из них с рокотом поехал у меня под подошвой. В лодыжке мягко хрустнуло, от боли я прикусил губу и завалился набок, только и успев подставить руку, чтобы не удариться плечом.
   Через миг я уже сидел, ощупывая раздувающуюся на глазах ногу, а брат Пон озабоченно разглядывал меня.
   - Вывих, - заявил он. - Знак того, что мы слишком быстро идем.
   Я мог бы много что сказать по поводу этого "знака", и только обет молчания помешал мне это сделать.
   Монах помог мне подняться, и я попробовал сделать шаг, и вроде бы даже преуспел. Затем поскользнулся на очередном камне, и боль ударила с новой силой, да так, что на глазах у меня выступили слезы.
   Дорога превратилась в сплошное мучение.
   Двигались мы теперь очень медленно, я с трудом осознавал, что находится вокруг, деревья и кусты слились в серо-зеленое марево. Голова кружилась, нога пульсировала и горела огнем, по спине пробегали волны холодной дрожи.
  
   Когда мы наконец остановились передохнуть, меня трясло как в лихорадке.
   - Сейчас я вырежу тебе костыль, - сказал брат Пон, оглядев мою лодыжку. - Приспособишься как-нибудь...
   Я замотал головой, тыча себе в рот, показывая, что мне нужно кое-что сказать.
   - Ты наверняка желаешь заявить, что идти не в силах, что тебе нужно в больницу, - монах смотрел на меня непреклонно и даже сурово. - Не нужно озвучивать эту ерунду. Ближайший госпиталь в нескольких сотнях километров, возвращаться к луа мы не можем, поскольку там мы сделали все, что были должны... Остается только идти вперед.
   "Я же погибну! Мы оба сдохнем тут, в этих горах!" - хотелось закричать мне.
   - Разбить здесь лагерь на пару дней? Охотиться служителю Дхармы не к лицу, - продолжил брат Пон, не демонстрируя ни малейших следов жалости. - Тебе же надо есть. Кроме того, в этих местах водятся хищники, что будут не прочь закусить человечиной.
   От этих его слов мороз продрал меня до костей.
   Неужели мне и вправду предстоит навсегда остаться в этих чащобах, и падальщики обглодают мой костяк? Никто из друзей и родственников не узнает, куда я пропал, что случилось со мной?
   Брат Пон исчез в зарослях, а я остался лежать, судорожно дыша и пялясь в небо.
   Вернулся он быстро, принес толстую ветку с рогаткой и принялся командовать:
   - Давай, вставай. Подсовывай ее под руку, вот здесь хватайся... И двинулись. Подгибай конечность, и прыгай. Вот так, хорошо... очень хорошо, можно не спешить...
   Поначалу у меня ничего не вышло, самодельный костыль едва не вывернулся из ладони, но затем я приспособился. Даже нога вроде бы стала болеть меньше, хотя от перегрузки принялась ныть вторая, здоровая.
   - А я буду тебя отвлекать, мешать тебе думать о всяких глупостях, - сообщил брат Пон, когда мы взяли штурмом пологий склон, в дождливый сезон бывший берегом горной речушки. - Давай подумаем, как выглядит твое нынешнее состояние с точки зрения высшего, восьмого сознания, той самой сокровищницы, о которой мы недавно говорили.
   Я взглянул на монаха как на сумасшедшего - ну и момент он выбрал!
   Но тот ничуть не смутился.
   - С низшими все понятно - это боль, злость и страх, это горестные мысли, события вроде бы катастрофические. Но как это смотрится с точки зрения того потока, что стоит за всеми этими вещами? Ты еще не начал слышать красноречивое молчание алая-виджняны?
   Я только плечами пожал.
   Если я чего и слышал в этот момент, то собственные, не очень радостные мысли.
   - Пока нет, но это ничего, - продолжал монах так же жизнерадостно. - Услышишь. Нужно только не забывать, чем ты на самом деле являешься...
   И эти слова будто тронули некий спусковой крючок внутри меня.
   Я не понял, что произошло, более всего это напоминало внезапную смену перспективы, когда смотришь на картинку-загадку и в хаосе пятен внезапно различаешь лицо или прыгающего кота.
   Мысли никуда не делись, как и боль, как и страх, перемешанный с жалостью к себе.
   Просто я глядел на все это со стороны, сумел отстраниться не от одного потока, а от всех одновременно, перестать отождествлять себя со всеми видами сознания вплоть до ума! В то же время я не прекратил воспринимать, что происходит вокруг, видел растения, похожие на веера из громадных зеленых пластин, торчащих прямо из земли, шершавые стволы лесных гигантов, сидящую на ветке большую птицу, бордовую, с черным клювом, белой грудкой и того же цвета хохолком.
   И я двигался через все это, мягко, безболезненно, словно катился.
  
  
  Глава 5. Лесной отшельник
  
   Состояние отстраненность продержалось не так долго, как мне бы хотелось.
   Но когда оно ушло, осталось некое внутреннее спокойствие, за которое я и уцепился. Даже сил вроде бы прибавилось, и не столько телесных, сколько душевных, тех, что помогают не стонать и не жаловаться.
   Брат Пон продолжал болтать, рассказывал анекдоты о древних просветленных, о том, как те творили дурацкие чудеса и самыми разными способами издевались над простаками. Слушая все это, я время от времени улыбался и даже хихикал - некоторые ситуации напоминали то, что я пережил в Тхам Пу.
   На ночлег мы остановились задолго до темноты, едва попалось удобное место.
   - Мы забрались высоко, так что ночью будет холодно, - заявил брат Пон, когда я со стоном облегчения уселся на поваленное дерево. - Придется устраивать подстилки.
   Он наломал две громадные охапки веток, а затем разжег между ними костер.
   - Помнится, сегодня ты думал о смерти, о том, что можешь погибнуть в этих горах, - сказал монах, убедившись, что пламя горит ровно.
   Под его испытующим взглядом мне стало стыдно, и щеки мои загорелись.
   - Так это же прекрасно! - эта реплика застала меня врасплох, как и улыбка на лице брата Пона. - О ней нужно помнить всегда, что она тут, рядом, на расстоянии вытянутой руки, готовая нанести удар.
   Я вздрогнул, заново переживая то, что некогда испытал в вате на берегу Меконга - ощущение холодного, леденящего и в то же время пустого прикосновения к затылку. Оглянулся судорожным движением, и вроде бы даже уловил змеящееся, угрожающее движение за спиной.
   Но через миг вокруг были только деревья, невысокие, с отслаивающейся белой корой и мелкими цветками того же цвета.
   - За всякое дело нужно браться так, словно оно закончится твоей кончиной. Отправившись в это путешествие я, например, простился со своей жизнью... Понимаешь? Да, тебе, кстати, можно говорить...
   К собственному удивлению, я ограничился лишь кивком, но ничего не сказал. Похоже, привычка к молчанию начала понемногу становиться частью моей довольно болтливой натуры.
   - Смерть пуста, но в то же время она имеет место. Но... - брат Пон сделал паузу, - абсолютно то же самое можно сказать и обо всем.
   - В каком смысле? - звук собственного голоса показался мне чужим.
   - А в том, что любой предмет, объект или явление, который ты можешь назвать, не существует сам по себе, обусловлен множеством других явлений, представляет собой не более чем крохотный, мимолетный фрагмент в громадном потоке, что не остановить, не задержать. Вот он есть, а в следующий момент сгинули определявшие его факторы, и он уничтожен, распался без следа. Вот костер, он возник оттого, что я принес кучу сухих веток в одно место, и поджег их. Прогорят ветки, и он исчезнет, возникнут угли и пепел. Пройдет дождь, и их размоет без остатка, кострище зарастет травой...
   - Это... как дхармы?
   - Да, аналогия есть, - согласился брат Пон.
   - Но как тогда можно существовать в таком мире, где все ненадежно и зыбко? - поинтересовался я.
   - По-разному. Можно цепляться за иллюзию и страдать, как делают обычные люди. Можно попытаться отбросить ее, что требует смелости, смирения, упорства и невероятной выдержки. Если добиться успеха, то откроется другой способ существования, тот самый, который невозможно описать.
   - Но какая разница, если все пусто, все не имеет значения? Зачем действовать? - продолжал допытываться я.
   - Не имеют значения только наши концепции, попытки описать эту реальность. Сама же по себе она наделена громадным значением, поскольку это единственное, что у нас есть, хотя мы и не в силах ее воспринять.
   Голова у меня пошла кругом.
   - Мы способны постигать лишь образы. То, что за их пределами, нам недоступно. Вот только каждый из этих образов, кусочков общей картины, неважно, что это, человек, жук или червяк, падающий лист или обломок скалы - отражает остальное. Имеет абсолютно ту же самую ценность, что и прочие, ни один не выше и не значимее другого... Проблемы начинаются, когда мы начинаем противопоставлять эти фрагменты, наделять их ценностью: это вот хорошо, это плохо, это полезно для нас, это наоборот, вредно, - брат Пон остановился, подкинул в огонь несколько веток, и я сообразил, что вокруг темно, деревья целиком утонули во мраке.
   Нога заболела сильнее, накатила усталость, по спине пробежала волна дрожи.
   - Слышал ли ты легенду о сети Индры? - спросил монах, не глядя в мою сторону: пламя отражалось в его глазах, и казалось, что в каждом танцует крохотная огненная змея.
   Я покачал головой.
   - Она была сплетена из миллионов драгоценных камней, столь безупречных и хитро расположенных, что каждый из них отражал все остальные камни и сам в них отражался...
   Образ исполинской сети из алмазов и изумрудов заполнил мое сознание - сверкающая, колоссальная, затмевающая небо.
   - Пора спать, - объявил брат Пон внезапно. - Если нет вопросов, то замолкай.
   Вопросы имелись, но я не был уверен, что смогу сформулировать их четко, и поэтому ничего не сказал.
   На свою охапку веток я улегся, надеясь сразу же уснуть, но вскоре стало ясно, что ничего не выйдет: конечность мою дергало, как больной зуб, накатывали волны жара, сменявшиеся холодом, от которого я трясся и едва не клацал зубами.
   Пригодилось бы одеяло, но где я мог его взять?
   Почему мы отправились в этот поход вообще без всего, разве брат Пон не знал, что в горах бывает холодно?
   Монах преспокойно дрых, ничуть не волнуясь по поводу моих гневных мыслей.
   В какой-то момент я все же уснул, а проснулся от холода, на этот раз настоящего. Тело занемело, голова налилась свинцом, а попытка встать отдалась приступом слабости и тошноты.
   Я сел, и попытался оглядеться.
   К моему удивлению, это мне не удалось - перед глазами мельтешили разноцветные пятна, уши тревожила какофония, а кожи сразу во многих местах касалось что-то шершавое. Я поднял руку и не увидел ее, хотя ладонь должна была оказаться прямо перед лицом!
   От страха закололо тело, захотелось крикнуть, подпрыгнуть, разорвать ту пеструю завесу, внутри которой я очутился. Накатила тошнота, все завращалось, я ощутил себя белкой в огромном колесе, и провалился во тьму.
  
   Повторное пробуждение оказалось не более приятным - холод, боль, онемение.
   Но подняв веки, я облегченно вздохнул - деревья, небо, горы, сидящий на земле брат Пон.
   - Твое восприятие перестроилось самопроизвольно, - сказал он, не тратя время на приветствия. - Такое порой бывает, когда активно работаешь с ним. Выглядит жутко, но на самом деле ничем не грозит.
   Наверняка он имел в виду то, что произошло со мной часом или двумя ранее.
   Интересно, откуда он узнал? Хотя это же брат Пон...
   - Ты на несколько мгновений лишился способности автоматически обрабатывать тот хаос данных, что поставляют нам органы чувств, твое сознание отказалось выполнять привычную работу, - продолжил монах объяснения. - И ты воспринимал все как есть. Впечатлился?
   Я кивнул и с кряхтением поднялся.
   Скоро взойдет солнце, станет тепло, а потом и жарко, самое время отправиться в путь.
   Мы тащились по джунглям целый день, я скакал на своем костыле, иногда рисковал опереться на больную ногу. Двигались медленно, и брат Пон мне все время напоминал, что я должен выполнять смрити, медитировать на объекте, на том же воображаемом дереве, да еще вдобавок отслеживать проявления тришны, влечения, в том или ином облике.
   От усилий я обливался потом, иногда казалось, что через минуту свалюсь от напряжения. Успехов никаких не было, со смрити я все время срывался, созерцание заканчивалось тем, что образ растворялся, я отвлекался, и приходилось начинать сначала.
   Ближе к вечеру нам встретилось дерево, увешанное съедобными, по словам брата Пона, плодами.
   Напоминали они рамбутаны, разве что на вкус были пресными, как бумага.
   Вечером монах разрешил мне говорить, и я поинтересовался:
   - К чему такая спешка? Почему я должен делать все эти упражнения сейчас? Неужели нельзя отложить их на завтра, когда я хотя бы буду здоров?
   - Отложить? - брат Пон хмыкнул. - Завтра не существует, и не будет существовать. Пытаясь опереться на него, ты напоминаешь человека, что хочет облокотиться на туман. Единственный момент, когда можно что-то сделать, это сегодня.
   - Но тогда нет смысла мечтать, строить планы, надеяться?
   - На самом деле его нет, - монах хихикнул, увидев ошеломленное выражение на моей физиономии. - Но никто не запрещает тебе заниматься этим делом. Только при одном условии. Планируй, мечтай, но... сделай сегодня хоть что-то для того, чтобы твой замысел воплотился в жизнь.
   Спал я этой ночью лучше, несмотря на холод, а проснувшись, обнаружил, что лес окутан плотным туманом. Он не рассеялся, даже когда взошло солнце, и мы шагали через белесый сумрак, в котором намертво глохли звуки.
   К моему удивлению, вскоре мы наткнулись на сложенную из валунов стену - наполовину разрушенная, выщербленная, местами обгоревшая, она едва выступала из зарослей, но тем не менее была некогда создана человеческими руками. Затем нам попалась башня, напоминавшая ступу Чеди Луанг, разве что размерами поменьше, и тоже обугленная.
   По камням тут сновали иссиня-черные, с зеленым отливом скорпионы, крупные, с ладонь размером. Я встречал таких ранее, знал, что они хоть и ядовиты, но отрава их не грозит человеку смертью.
   На еще одну стену я посмотрел уже без удивления, зато при виде сооружения, похожего на огромный фаллос на кубическом постаменте высотой в рост человека, я присвистнул и покачал головой.
   - Тут некогда стоял город, - сказал брат Пон. - Столица большого государства. Времена изменились, люди ушли, и теперь даже самые дотошные из историков не скажут, кто жил в этих местах два тысячелетия назад...
   После полудня туман сдался и начал редеть.
   Мы миновали несколько покосившихся небольших ступ, сложенных из тех же камней, и открылся вид на склон горы, сплошь усеянный развалинами, что там и сям просвечивали меж деревьев: башни, огрызки стен, простые четырехугольные коробки вроде хрущовок.
   И в одном месте поднимался дым.
   - Сегодня ночуем под крышей, - сказал брат Пон, удовлетворенно потирая руки. - И без еды не останемся.
   Пока мы шагали меж закопченных руин, я гадал, кто мог поселиться в таком месте. Но затем открылся крохотный домик, прилепившийся к стволу исполинского дерева, и все встало на свои места: на веревке, протянутой меж ветвей, сушилось оранжевое монашеское одеяние.
   - Э-ге-гей! - воскликнул брат Пон.
   Из домика выглянул старик, невероятно древний, маленький и длиннорукий. Испустив радостное восклицание, он заспешил навстречу, и улыбка на темном лице обнажила лишенные зубов десны.
   - Это брат Лоонг, - шепнул мне наставник.
   Я поклонился в соответствии с монашеских кодексом вежливости, в ответ получил благосклонный кивок.
   Меня усадили на лавочку, и наш хозяин оглядел мою ногу, после чего погрозил брату Пону пальцем и принялся за дело. Лодыжка оказалась смазана липкой бурой мазью, от которой стихла боль, и плотно замотана полосой ткани.
   Брат Лоонг накормил нас густым рагу из овощей, щедро сдобренным специями. Затем мне выделили единственную койку, что помещалась внутри крохотного жилища и, улегшись на нее, я ощутил себя на седьмом небе от счастья.
   Успел еще натянуть на себя одеяло, после чего заснул.
  
   На то, чтобы отоспаться, мне понадобилось больше двенадцати часов.
   Выбравшись из дома брата Лоонга на следующий день, я обнаружил, что монахи сидят под навесом, что служил кухней, и беседуют, а между ними на подстилке стоит чайник и две пузатые чашки.
   - Доброе утро, - сказал брат Пон. - Мы думали, ты там во сне впал в нирвану.
   Я улыбнулся и помотал головой, показывая, что нет, к сожалению не впал.
   Мне предложили того же чая и риса, после чего, к моему большому удивлению, оставили в покое.
   Понятно, что никуда не делось смрити, "внимание дыхания" и прочие вещи, которые я выполнял почти постоянно, но меня не приспособили к делу и разрешили ходить где угодно.
   Брат Лоонг, если судить по некоторым деталям, был не таким уж отшельником, кто-то его посещал. Да, рядом с его домом имелся небольшой огород, но вот рис и чай он выращивал не сам, да и в соли и пряностях недостатка не испытывал.
   Носил он не антаравасаку, а подпоясанную тунику, что закрывала оба плеча. Улыбался беспрерывно, а глаза его были маленькими и очень добрыми, в окружении мелких морщинок. Сразу верилось, что этот человек посвятил себя Будде в юности, и с тех пор ни разу не выпил, ни взглянул на женщину и не поднял руки даже на комара.
   Поскольку нога болела меньше, даже когда я на нее наступал, то я позволил себе небольшую прогулку.
   Неподалеку от жилища отшельника я обнаружил небольшое святилище, устроенное внутри древнего, наполовину разрушенного строения: два огрызка стены, сходящихся под прямым углом, и между ними несколько статуй из темного камня, без рук, со стертыми лицами, по которым не понять, кто перед тобой, но обернутых лентами золотистой ткани, и тут же, на небольшом возвышении свечи и ароматические палочки, воткнутые в чашу с песком, гирлянды цветов явно фабричного производства.
   Вечером, когда мне дали право слова, я первым дело осведомился:
   - Кто-то ведь навещает брата Лоонга?
   - Несомненно, - ответил брат Пон. - Ведь он забрался в эту глушь не ради себя. Ищущие духовной поддержки добираются до него, хотя это и не так просто, на машине не приедешь, на самолете не прилетишь.
   - Но кто они?
   - А это тебе знать не обязательно, - сказано это было с улыбкой, но я понял, что настаивать бесполезно.
   На вторую ночь меня устроили не в жилище отшельника, а под навесом, вместе с братом Поном. Но у нас имелись толстые циновки и одеяла, так что переночевали мы просто отлично, несмотря на прохладу.
   А утром, едва дав мне умыться, они взялись за меня вдвоем.
   - Садись, - приказал наставник, и когда я опустился на землю, монахи расположились по сторонам от меня, каждый лицом ко мне, ноги скрещены, руки на коленях. - Глаза можешь закрыть, можешь оставить так, в любом случае больно не будет.
   Он хихикнул, а я метнул в его сторону обеспокоенный взгляд.
   Что еще он придумал?
   - Но вот на меня испуганно таращиться не надо, - и брат Пон погрозил мне пальцем. - Только слушай и осознавай, большего от тебя в данный момент не требуется.
   Брат Лоонг зашептал что-то, но голос его отдался у меня в правом ухе точно гром. Левое отозвалось болью, когда к бормотанию присоединился мой наставник, мурашки табунами побежали по спине.
   Я слышал шорох листвы, далекие обезьяньи крики, стрекот насекомых, шуршание в траве в том месте, где наверняка возился какой-то мелкий зверек, собственное дыхание и непонятно откуда доносящееся тихое позвякивание.
   Потом мое тело начало неметь, я понял, что не ощущаю прикосновения к земле. Попытался шевельнуть рукой, но осознал, что не в силах двинуть даже мизинцем, мускулы просто не слушаются.
   Забыв об обете молчания, я попытался спросить, что происходит, но смог выдавить лишь жалкий кашляющий звук. Горло перехватило, и даже повернуть голову я не сумел, несмотря на отчаянные усилия.
   Потом что-то произошло с ушами, они словно отключились, я перестал слышать вообще, оказался внутри кокона из полной тишины. А в следующий момент он лопнул, и звуки стали необычайно отчетливыми - в правом бедре отдавалось то царапанье, с которым острые коготки скребли землю, левое плечо колыхалось в такт медленному сердцебиению брата Лоонга, визг макак кулаком бил в живот.
   Я словно воспринимал звуки всем телом, хотя не ощущал прикосновения одежды!
   Уши зато будто ощупывали десятки пальцев, гладких и шершавых, грубых и нежных, дергали за мочки, проводили по внешней кромке, тыкали в завитки, щекотали и царапали, забирались внутрь, чуть ли не в центр головы.
   Продлилось это несколько мгновений, и затем я вернулся в обычное состояние.
   Обнаружил, что дрожу, антаравасака намокла от пота, а по лодыжке ползает муравей, нещадно щекоча меня лапками. Но обрадоваться я не успел, поскольку нечто произошло с глазами, связная картинка исчезла, возник набор разноцветных пятен, даже скорее концентрических кругов, что приходили с разных направлений, вырастали из неких движущихся точек, достигали определенного размера, а потом лопались, чтобы уступить место новым.
   На мои барабанные перепонки обрушилась настоящая какофония: визг, писк, грохот, стрекотание, глухие удары вроде тех, что звучат при забивании сваи под фундамент. Я вскинул руки, чтобы защитить уши, но в тот же момент все кончилось, осталась лишь дикая боль в голове.
   - Пожалуй, хватит, - сказал брат Пон, и спросил что-то на незнакомом мне языке.
   Брат Лоонг отозвался коротким смешком.
   - Ты в порядке? - осведомился мой наставник. - Руки-ноги на месте? Голова?..
   Эх, если бы я имел возможность говорить, я бы много чего сказал по поводу таких вопросов! А так мне оставалось только возмущенно сопеть да пытаться изобразить гневный взгляд.
   Встать я смог только с помощью брата Пона и, оттолкнув его руку, кое-как проковылял несколько шагов. Потом уселся прямо на землю, на жесткий корень, зато прислонившись спиной к стволу и подальше от ужасных типов, сотворивших со мной непонятно что.
   В этот момент я был готов проклясть их самыми жуткими словами.
  
  
   Глава 6. Сознание-сокровищница.
  
   - Что со мной произошло? - спросил я вечером, едва мне дали право голоса.
   Мы сидели под тем же навесом, тут же на жаровне, щедро заправленной углями, томился чайник. Брата Лоонга видно не было, судя по всему, он возился в святилище, молился или просто наводил порядок.
   Боль в затылке к этому времени прошла, но чувствовал я себя все равно погано - одуряющая слабость тянула к земле, тошнота не давала проглотить ни кусочка, и время от времени я словно проваливался в темную яму, на несколько мгновений переставал понимать, кто я и где нахожусь.
   Любой громкий звук вызывал у меня резь в кишечнике, а кожа сделалась необычайно чувствительной, словно на самом деле ее ободрали с меня, оставив только мясо и нервные окончания.
   - Неужели ты не понял? - вопросом ответил брат Пон. - Все же так просто.
   Я посмотрел на него угрюмо и беспомощно.
   - Мы поменяли местами слуховое и тактильное осознание в твоем потоке восприятия, а затем проделали то же самое со слуховым и зрительным. На первой стадии ты воспринимал звуки с помощью тактильного восприятия, зато слышал телесные ощущения, потом ты увидел звуки, и воспринимал через уши зрительные образы.
   - Но этого не может быть!
   - И это ты мне говоришь после того, что пережил? - брат Пон ударил себя ладонями по коленям.
   Я открыл рот, собираясь заявить, что они меня загипнотизировали, что это была лишь сложная галлюцинация... Но затем осекся - да, касания действительно ассоциировались у меня с источниками звука, а концентрические окружности разных цветов зарождались точно в те точках пространства, откуда приходил шум.
   Неужели все произошло на самом деле так, как это описывает брат Пон?
   - Но как подобное возможно? - спросил я, силясь как-то усвоить концепцию подобной трансформации восприятия.
   - Звуки, запахи, видимые объекты, тот вкус, что якобы возникает на языке, прикосновения и тем более мысли - все это не более чем образы, порожденные нашим сознанием в содружестве с органами чувств. Это все - только лишь сознание, - последнюю фразу монах произнес с нажимом, точно хотел, чтобы я ее хорошенько запомнил.
   - Но если все вокруг только лишь сознание, - начал я, пытаясь получше сформулировать мысль. - То почему я силой своего сознания не могу все сделать таким, как оно мне надо? Изменить образы, чтобы они меня устраивали, сделать воспринимаемый мир красивым и приятным, убрать проблемы?
   - Ты - не можешь, это верно, - сказал брат Пон. - Но есть существа, что могут. Необходимое условие - сознание должно быть легким и чистым, находиться под полным твоим контролем. Можешь ли ты похвастаться тем, что целиком управляешь собой, своим восприятием и разумом?
   - Ну, нет...
   - Вот именно! - монах с улыбкой наклонился вперед, глаза его блеснули. - Обычный человек! Карма, следы прошлых деяний, энергия совершенных поступков, порожденных ранее образов давят на нас с силой разогнавшегося поезда, заставляют нас двигаться по фиксированному пути, формируют обстоятельства и вынуждают совершать определенные поступки! Лишь тот, кто сумел исчерпать значительную ее часть, ослабить это давление, может говорить о свободе!
   На этом разговор и закончился, хотя вопросов у меня осталось немало.
   Но я понимал, что надо все обдумать, уложить в голове, и лишь затем уточнять детали.
   Следующим утром монахи отправились в святилище, ну а я пошел гулять по окрестностям, уже без костыля. Побрел куда глаза глядят, и вскоре оказался в окружении хорошо сохранившихся зданий, поставленных на платформы храмов с колоннадами, многоярусных башен с каменными ликами, что нависали над арками входов.
   Искусной резьбой это напоминало хорошо известный Ангкор Ват, но в то же время было совсем иным.
   В один момент я услышал тот же звон, что потревожил меня вчера, во время эксперимента с восприятием. Заинтересовавшись, я пошел в ту сторону, откуда он доносился и, повернув за угол очередного храма, замер с открытым ртом и взлетевшими едва не до макушки бровями.
   Посреди ровного участка, лишенного даже травы, поднималась остроконечная ступа. Понизу строение опоясывал искусно высеченный дракон с телом толщиной в древесный ствол, а в полой его голове пылал огонь, так что глаза светились красным, а дым выходил из пасти и ноздрей.
   И вокруг ступы ходили люди, невысокие и плотные, в монашеских одеждах. Некоторые держали вазы с водой, я видел мокрые бока, потеки и осевшие там и сям капли. Другие несли связки колокольчиков, что и издавали привлекший меня звук, третьи - мечи, огромные, изогнутые, страшно тяжелые и неудобные на вид, четвертые - свитки.
   Мысли у меня в голове решили изобразить небольшой вихрь: откуда здесь чужаки? каким образом они проникли сюда так, что о них ничего не знает брат Лоонг? что они делают? неужели я наткнулся на сектантов, свершающих тайный обряд?
   Но в следующий момент я забыл обо всем, поскольку разглядел, что головы и руки монахов покрыты чешуей!
   Зелеными, мелкими чешуйками, что в области затылка отливают синевой.
   Что это? Грим? Маски с перчатками?
   Или просто что-то не так с сознанием, формирующим для меня образы окружающего мира?
   - Хашшшш! - произнес один из монахов, поворачиваясь в мою сторону.
   В следующий миг они все глядели на меня, без гнева или удивления, скорее приветливо.
   - Э... - начал я, думая, чего бы сказать и на каком языке.
   Но тут ушей моих коснулся мягкий звон, и я понял, что смотрю на бесформенную груду развалин, а вокруг никого нет. Как ни странно, я не испытал страха или тревоги, лишь прилив возбуждения и даже воодушевления, и поспешил обратно, к жилищу нашего хозяина.
   Брат Пон, увидев мою физиономию, тут же разрешил мне говорить.
   - Ну что же, бывает, - сказал он после того, как я рассказал о том, что пережил. - Чудеса на самом деле всегда находятся рядом с нами, окружающий мир ими просто кишит. Только обычно мы их не замечаем, поскольку озабочены собой, своими мелочными проблемами.
   - Так кто это был? - спросил я.
   - Не все ли равно? - монах пожал плечами. - Ну назови их нагами, если хочется. Только не вздумай осознанно искать встречи с ними и вообще с всякими прочими отличными от людей существами...
   Я замотал головой, показывая, что ничего подобного делать не собираюсь.
   - И вообще, не стоит придавать этой встрече слишком много значения, - тут брат Пон грозно нахмурился. - Она имеет не больше значения, чем видение горы Меру или тот кумбханд, что попался тебе у Тхам Пу.
   Но несмотря на его предупреждение, я до самого вечера находился в приподнятом настроении, и постоянно вспоминал процессию чешуйчатых "монахов", их мечи, колокольчики и сосуды, и каменного, дышавшего огнем и дымом дракона.
  
   На следующий день выяснилось, что нога моя совсем не болит, и брат Лоонг разрешил снять с нее повязку.
   Я прошелся туда-сюда, чтобы проверить, как действует пострадавшая конечность, и не ощутил ни малейшего дискомфорта. Наш хозяин подмигнул мне и ободряюще похлопал по плечу, а затем утопал в сторону своего жилища, оставив нас под навесом вдвоем.
   - Садись, - велел брат Пон. - Что, те дни в лесу кажутся страшным сном?
   Я кивнул и послушно опустился на циновку.
   Я даже не мог вспомнить, сколько именно суток мы провели в дороге после того как я подвернул ногу, в памяти осталась лишь постоянная боль, судорожные движения и костыль под мышкой...
   - На самом деле подобным же сном является и все остальное, - продолжил монах. - Насчет же страшного... таким мы делаем его сами.
   Он помолчал, изучающе глядя на меня, потом заговорил снова:
   - Ты же знаешь, что такое желание?
   Я кивнул.
   - Чего ты хочешь сейчас? - продолжал допытываться брат Пон.
   Честно говоря, вопрос вызвал у меня затруднение - я был сыт, выспался, не испытывал жажды и не страдал от зноя, даже недовольство по поводу того, что я должен все время молчать, как-то выветрилось за последние дни.
   - Нет ли у тебя желания побриться? - спросил монах, и я осознал, что да, действительно несколько зарос, и что подбородок чешется. - Усиль в себе это стремление.
   В ответ на мой недоуменный взгляд он только усмехнулся и повторил:
   - Усиль. Разгони до последней степени, чтобы тебя от него корежило.
   Удивленно хмыкнув, я приступил к делу - ох, как мне хочется убрать этот постоянный зуд, чтобы мерзкая поросль на щеках не мешала, чтобы физиономия стала гладкой, как попка младенца, чтобы женщина, вздумавшая провести по ней ладошкой, не укололась.
   Стоп, это лишнее!
   Вскоре я понял, что готов бежать куда угодно, лишь бы добыть бритву.
   - Отлично, - сказал брат Пон. - Теперь отстранись и рассмотри это желание. Точнее, изучи свое сознание, разум, заполненный желанием до краев, точно кувшин - молоком.
   Подобные вещи он научил меня делать еще год назад, так что я вскоре смотрел на собственные эмоции со стороны, воспринимая их как некий посторонний по отношению ко мне объект.
   - Очень хорошо, - вмешался монах в тот момент, когда я испытал легкое удивление по поводу самого себя. - Теперь пусть это желание ослабеет и исчезнет целиком. Наблюдай, осознавай, пока оно не растворится под лучами твоего внимания, только не пытайся его развеять, никакого насилия.
   Это оказалось несколько сложнее, прошло не меньше часа, прежде чем я справился, и на бритой макушке моей от напряжения выступил пот. И тут же брат Пон, все это время просидевший неподвижно и безмолвно, как изваяние, начал выдавать новые инструкции:
   - Теперь разглядывай ум, свободный от желания. На что он похож? Чем отличен? Что осталось тем же? Чего общего в той и другой ситуации?
   В первый момент я испытал некоторое замешательство - на что смотреть, если желания нет, на пустое место, что осталось после его исчезновения? Но затем на меня снизошло понимание, хотя выразить его в словах я вряд ли сумел бы - я стал чем-то вроде сознания, наблюдающего самого себя в зеркале, обращенного внутрь себя самого, на свой источник.
   В какой-то момент я поплыл в сторону, меня потянуло вниз, тело оцепенело.
   - Стоп, хватит! - голос брата Пона возвратил меня к реальности. - Верни желание! Разожги его, чтобы пылало!
   Еще час, и я вновь изнывал от жажды отскрести подбородок до каменной гладкости. Обратное превращение на этот раз потребовало куда меньше времени, но к завершению этой операции я ощутил себя выжатым как лимон.
   - То, что мы делали сейчас с тобой, называется "установлением в памяти", - сообщил мне брат Пон. - Давай, задавай вопросы, а то потом можешь и забыть, что хотел.
   Я несколько мгновений помедлил, собираясь с мыслями, и лишь затем произнес:
   - Ведь на самом деле нет разницы, испытываю я желание или нет? Одно и то же?
   Сформулировал вопрос не лучшим образом, но в этот момент я бы с большим трудом выразил в словах и нечто простое, не то что процессы, происходившие у меня в сознании во время исполнения "установления в памяти", а также мысли и чувства по их поводу.
   - О, ты начинаешь понимать, - брат Пон одобрительно кивнул. - Попробуешь сам. Возьмешь какое угодно желание и поиграешь с ним, раздувая до вселенских размеров и превращая в ничто, в пустоту, и увидишь, что пустота имела место даже тогда, когда ты был вроде бы переполнен некоей энергией действия...
   - Иллюзорной, - сказал я.
   - Да, конечно, - монах кивнул снова. - Если вопросов нет, то работай дальше.
   Тренировался я до самого вечера, до того момента, когда мне вновь было позволено открыть рот. В этот момент вместе с нами под навесом сидел брат Лоонг, чье лицо в свете жаровни с углями казалось маской из сосновой коры.
   - Можно узнать, сколько лет он в монахах? - спросил я, с любопытством глядя на отшельника.
   Брат Пон перевел мой вопрос, и старший из служителей Будды ответил с коротким смешком.
   - Он не помнит, - сказал мой наставник. - Такие вещи не интересуют его больше. Когда-то давно, в молодости, он был партизаном, сражался с англичанами за свободу родной Бирмы, убивал людей и даже едва не застрелил долговязого полицейского, что потом стал большим писателем.
   Если речь шла о Джордже Оруэлле, то выходило, что брату Лоонгу не менее девяноста, но ведь такого не может быть!
   Но об авторе "1984" я тут же забыл, утонув в смятении и тревоге.
   - Вы сказали "Бирма"!? - воскликнул я. - Я не ослышался?
   - Ну да. Мы сейчас находимся на земле Бирмы или Мьянмы, называй как хочешь.
   - Это что, мы пересекли границу? Но как же... - залепетал я, испытывая самый настоящий приступ паники - вот сейчас из зарослей явятся грозные местные полицейские и усадят меня в кутузку.
   Сам понимал, что это глупо, но поделать ничего не мог.
   - Что тебе до той границы? - спросил брат Пон. - Здесь, в горах, ее не существует. Условная линия, проведенная на картах... Или ты видел колючую проволоку и вышки?
   - Нет, но... - я сам не мог понять причин вспышки, но в этот момент я просто кипел. - Вы могли хотя бы предупредить! Я же не думал! И вообще, это же!..
   - Пожалуй, хватит тебе разговаривать, - сказал монах.
   Горло у меня перехватило, я оказался не в состоянии произнести ни единого звука. То ли брат Пон и вправду что-то сделал со мной, то ли мышцы и связки отказали от наплыва эмоций.
  
   Из окруженной неровными блоками камня круглой дыры в земле тянуло холодом. Рядом стояло ведро с привязанной к нему веревкой, ее кольца лежали на земле точно усталая змея.
   Заглянув внутрь, я обнаружил лишь тьму, вода находилась далеко внизу.
   - Ну что, можешь приступать, - сказал брат Пон, как ни в чем не бывало усаживаясь наземь. - Настало время отработать наше здесь пребывание, кров и стол, да еще и лечение твоей ноги.
   Вчерашняя вспышка страха и злости прошла бесследно, но все равно осталось смутное недовольство, ощущение того, что меня обманули, и оно кололо внутри, не давало расслабиться.
   Да еще и монахи решили, что раз послушник выздоровел, то можно ему и поработать. Натаскать воды, наполнить здоровенный бак, что прятался в тени огромного дуриана за хижиной брата Лоонга.
   Я взялся за веревку и бросил ведро в колодец, из недр донеслось звучное "плюх".
   - В том, что тебя накрыло вчера, нет ничего удивительного, - проговорил брат Пон, наблюдая, как я с пыхтением тяну наполнившуюся емкость обратно. - Рабочий момент. Когда выполняешь "установление в памяти", такое бывает: эмоции и желания бесчинствуют, как буря, словно пытаются доказать, что они вне твоего контроля.
   Из ведра, что прилагалось к колодцу, я перелил воду в другое, и сделал второй "заброс".
   - Это пройдет, унесется прочь, будто вон то белое облако, - продолжил монах. - Сгинет и все остальное, в том числе твое желание поскорее закончить с этой неприятной и тяжелой работой.
   Я вздрогнул, поскольку он едва не в слово повторил мои мысли!
   Я отнес два полных ведра к баку, а когда вернулся к колодцу, то брат Пон снова подал голос:
   - Имей в виду, что это желание, а точнее влечение, тришна, занимает определенное место в цепи взаимозависимого происхождения... От нее происходит схватывание, привязанность, и неважно, что она негативно окрашена, в любом случае она приковывает тебя к этому существованию, которое, как легко увидеть, омрачено страданием всякого рода...
   Как раз в этот момент я до крови ободрал палец о веревку и сунул руку в полное ведро, чтобы облегчить боль. Вода оказалась невероятно холодной, особенно на фоне жаркого полдня, и у меня заломило кости аж до локтя.
   - Жизнь же непременно ведет к старости и смерти, - взгляд брата Пона был насмешливым, но голос звучал серьезно.
   Он замолчал, поскольку я направился в очередной рейс к баку.
   - Раскрутим в другую сторону, - сказал монах, когда я опять оказался рядом с ним. - Влечение происходит от чувства различения приятного, нейтрального и неприятного... Данная работа кажется тебе неприятной, а мысль о том, чтобы полежать в тенечке - соблазнительной.
   И вновь он меня поймал, хотя я только мельком глянул в сторону ближайшего дерева!
   - Оно же порождено соприкосновением с образами чувственного восприятия... Неужели ты хочешь, чтобы твое нежелание таскать воду еще крепче привязывало тебя к колесу Сансары? Как и прочие твои поступки вроде сидения в офисе, визита в банк или в налоговую инспекцию.
   Я смог только помотать головой в ответ, но это простое движение сдвинуло что-то у меня внутри. Исчезли мысли о том, что и вправду неплохо было бы укрыться от солнца, что тяжелые ведра оттягивают руки, ободранный палец болит, а мне предстоит еще не меньше дюжины ходок, прежде чем бак наполнится.
   Мне стало все равно, где я и чем занимаюсь, я осознавал лишь, что должен выполнить определенную задачу.
   - Соприкосновение с образами никуда не делось, но нет больше различения приятного и неприятного, подорваны корни влечения, расшатаны основы схватывания, а значит не будет рождения и смерти! - эту фразу брат Пон произнес почти с ликованием, но я отметил этот факт краем сознания, не стал фиксироваться на нем, и лишь в очередной раз опустошая ведра, вспомнил, что меня похвалили.
  
   В жилище брата Лоонга непонятно как, но умещалось несколько десятков огромных старых книг.
   Решив показать их мне, он вытащил пару томов на улицу и благоговейно уложил на отрез чистой ткани. Поднялась изготовленная из черной кожи застежка, зашелестели пожелтевшие страницы, покрытые незнакомыми буквами - ни латиница и ни кириллица, один из азиатских алфавитов.
   - Сочинение древних, концентрация мудрости, благословенная Трипитака, - проговорил брат Пон благоговейно.
   И в этот момент мир вокруг меня потек, лишился твердости, место объектов заняли потоки крохотных вспышек-пятнышек, многомерных и переменчивых, живущих меньше секунды. Я поплыл через него, не прикладывая усилий, но в отличие от предыдущих погружений в такое состояние, не теряя единства восприятия.
   Да, граница между мной и окружающим миром оказалась размыта, я не смог бы сказать, где заканчиваются руки и ноги и начинаются окружающие меня предметы. Но осталась некая сердцевина, тоже менявшаяся, но сохранявшая некоторые общие характеристики, не такая мимолетная, как все прочее.
   Возникло желание отстраниться от мельтешения вокруг, обратиться внутрь себя, к тому, что выглядело стабильным, как-то ухватиться за него.
   - Это сознание-сокровищница, - сказал брат Пон, и все вокруг стало как обычно. - Теперь ты не только воспринимаешь дхармы, но и слышишь ее голос, что звучит вовсе не в ушах.
   При слове "голос" я вспомнил, что некогда пережил в вате Тхам Пу.
   Назойливый и неразборчивый шепот, заглушающий остальные звуки, накатывающий волнами, и сопровождающее его видение пылающих углей, от которого ты на какое-то время почти слепнешь.
   И вспомнив, я невольно дернулся... неужели меня ждет нечто подобное?
   - Нет, это не Голос Пустоты, - брат Пон, как обычно, правильно истолковал мою реакцию. - Хотя в определенном смысле слова это одно и то же, только проявленное на разных уровнях осознания. Тогда это было болезненно и неприятно, сейчас же ничего подобного не ожидается.
   Я вздохнул с облегчением.
   - Ладно, спасибо нашему хозяину, - сказал мой наставник, и отвесил поклон брату Лоонгу. - Поучительно взглянуть на труды древних мудрецов, хранимые в столь диком месте... Но пора и честь знать. Сколько можно сидеть на месте? Пора нам в дорогу.
   Я ощутил, что недовольство поднимает голову внутри: неужели опять тащиться по диким джунглям, карабкаться по камням, пробиваться через густые заросли, спать на голой земле?
   Брат Пон встал, я сделал то же самое, но с небольшой задержкой, и наверняка неудовольствие отразилось на моем лице, поскольку он с иронической усмешкой добавил:
   - Неужели ты собирался остаться здесь до нового года? Погостили, и хватит...
   Настроение у меня испортилось окончательно, когда стало ясно, что мы не возьмем с собой одеял, предложенных братом Лоонгом, а захватим лишь немного еды из того, что готов нам выделить старый отшельник.
   Но почему?
   Ведь ночами на такой высоте холодно, а подношений в джунглях не найдешь и продуктов не купишь!
   Брат Лоонг обнял нас на прощание, меня еще похлопал по спине и сказал что-то ободряющее. Я улыбнулся в ответ, стараясь, чтобы улыбка эта не выглядела слишком жалкой, и мы потащились на север, вверх по склону, прочь от древних руин.
  
  
   Глава 7. Охотники за головами
  
   Брат Пон сохранял молчание недолго, заговорил ровно в тот момент, когда мы перевалили гребень горы.
   - Давай, не ленись, - строго заявил он. - Тренируй установление в памяти. Используй то желание придушить меня, что наверняка сейчас подталкивает тебя в бок.
   И монах ехидно хихикнул.
   Деваться было некуда, и я взялся за дело, но почему-то в этот раз все пошло со скрипом. Желание я взял простое - вымыться по настоящему, не холодной водой из ведра, а полежать в ванне, и чтобы с душистой пеной, и никто не торопил, и оттереть себя как следует.
   Вот только усилить его до нужной степени я не мог.
   Возникало ощущение, что пытаюсь накачать шину, в которой имеется дырка - сколько не пыхти, не орудуй насосом, все равно ничего не выйдет, воздух будет выходить и выходить.
   Попытался отвлечься, сосредоточиться на воображаемом дереве, но и тут потерпел неудачу. Нет, его образ я вызвал с легкостью, но затем непонятным образом потерял - знакомое до последнего листочка растение растворилось среди его сородичей, окружавших меня в этот момент.
   Его словно кто-то выдернул из моего разума, оставив неровную дыру!
   От такой неудачи я начал злиться, и чтобы справиться с эмоциями, обратился к полному осознаванию. Но едва погрузился в него, отслеживая каждый вдох, положение тела, ощущения и чувства, да еще и не забывая о классификации, как прозвучал возглас брата Пона:
   - Стой!
   Я замер, не успев оторвать ногу от земли.
   - А теперь посмотри, на что собрался наступить, - проговорил монах спокойно. - Только аккуратно, не дергайся.
   В траве свивала кольца зеленая змея с плетеным узором на спине и острой, точно наконечник стрелы, головой, блестели черные бусины глаз, трепетал высунутый язычок.
   - От ее укуса ты бы не умер, но провалялся бы в лихорадке неделю-другую, - сообщил брат Пон. - Не забывай, что мы в джунглях, и что здесь надо глядеть под ноги. Особенно если не хочешь неприятностей.
   Последовав его совету, я едва не влетел лицом в огромную паутину, в центре которой сидел большой паук. В первый момент мне показалось, что он размером вообще с кулак, и я отшатнулся так резко, что шлепнулся на задницу.
   Брат Пон смеялся до икоты.
   - Извини, - сказал он. - Не сдержался... На самом деле это все та же ненависть. Неприязнь к живым существам, с которой ты борешься, но пока не можешь одолеть. Ничего удивительного, ведь задача это нелегкая...
   Паука мы обошли, но на этом мои злоключения не окончились.
   Обитающие в джунглях твари, похоже, избрали именно этот день для того, чтобы добраться до моего тела. Многоножка длиной со школьную линейку шлепнулась мне на руку и я, к счастью, смог тут же стряхнуть ее, прямо под ноги скакнула огромная бородавчатая лягушка цвета глины, но с огромным красным пятном на спине.
   Так что к тому моменту, когда мы остановились на ночлег, я вздрагивал от любого прикосновения.
   - Ты трясешься от страха и злости, - сказал брат Пон. - Это на самом деле хорошо. Нельзя добыть жемчуг, не нырнув в глубины океана, нельзя добыть миролюбие, не окунувшись с головой в пучины агрессии. Осознай себя, разглядывай свою ненависть. Только тогда она отступит.
   Монах уснул, костер погас, а я остался лежать в темноте, ежась в ожидании ядовитого прикосновения.
   Вокруг в зарослях шуршало и елозило, мне казалось, что по мне кто-то ползает. Хотелось вскочить и забраться на дерево, но я знал, что и на ветвях могут быть змеи, насекомые и вообще неведомые твари.
   Разглядывай ненависть... легко сказать!
   В один момент я попытался вспомнить, с чего начались сегодняшние неприятности, и осознал, что с недовольства, колыхнувшегося в душе в тот момент, когда мы покинули жилье брата Лоонга: я не хотел идти в лес, желал оказаться подальше от него, испытывал к зарослям отвращение и неприязнь.
   И джунгли ответили мне тем же!
   Вычленив исходную эмоцию, я отстранился от нее и зашептал "это не я, это не мое"... Вот уж этому брат Пон выучил меня замечательно, и вскоре я почти видел собственное недовольство, что висело в воздухе подобно жгуту черных разлохмаченных волокон.
   Потом мне показалось, что жгут этот начинает раскручиваться, белеть, и я провалился в сон.
  
   Что удивительно, я даже не замерз этой ночью.
   Проснулся отдохнувшим, в хорошем настроении и без малейшего следа того, что меня кто-то укусил.
   - Так куда лучше, - одобрительно сказал брат Пон после того как мы уничтожили остатки снеди брата Лоонга. - Теперь ты хотя бы готов меня слушать, и что-то поймешь. Наверное.
   Речь он завел о бодхи-просветлении, точнее о тех десяти совершенствах, что ведут к этому состоянию - бескорыстном даянии, отречении, мудрости, последовательности и прочих качествах, до которых мне было так же далеко, как до спутников Юпитера.
   - Понятно, что это идеал, - говорил брат Пон в то время, когда мы продирались через заросли бамбука. - Но его неплохо бы держать в сознании, так, на всякий случай. Путь же к нему пролегает через четыре этапа, знаменующих разную степень непривязанности.
   Я слушал, стараясь в то же самое время глядеть и по сторонам, и под ноги. Наверняка пауки и прочие милые твари, обитающие в джунглях, не упустят случая выразить мне радость от встречи.
   Закончив объяснения, брат Пон разрешил мне говорить.
   - Но что все же такое просветление? Как его можно описать? - спросил я.
   - Ты пойми, что любое наименование - это ограничение, - отозвался монах. - Называя нечто, ты ставишь предел, проводишь четкую линию, отделяющую одно от другого. Но ведь просветление безгранично, и попытка поставить рубежи вокруг него столь же бессмысленны как ловля ветра решетом...
   - А нирвана, которая, как я понимаю, лежит за просветлением?
   - О ней хорошо высказался один из древних, - брат Пон нахмурился, выискивая цитату в памяти. - Нирваной именуется то, что лишено желаний, недостижимое, она не прерывна и не непрерывна, не подвержена разрушению, не сотворена... Уловил что-то?
   Я с сожалением помотал головой и поинтересовался:
   - А почему я не читаю древних трактатов, не изучаю книг вроде тех, что были у брата Лоонга? Ведь наверняка по поводу того, что вы мне объясняете, написан не один десяток томов, и там все подробно разжевано.
   - Не одна сотня, - подтвердил монах. - Только в их изучении нет смысла. Для тебя. Пойми, занятия такой вещью, как теория просветления - это не просто отвлеченное умствование, которую на западе именуют философией, это духовная практика особого рода. Ей могут и даже должны заниматься люди определенного склада, им копание в мудрых текстах принесет пользу. Такому же человеку как ты, как многие другие, рытье во всех этих тонкостях и нюансах только повредит, станет источником глупых и опасных иллюзий, может породить интеллектуальную гордыню. Посмотрите все, какой я умный! Какими вещами занимаюсь! О-го-го! Нет, забудь об этом.
   Ответ выглядел с одной стороны, для меня не особенно лестным, но в то же время логичным, и я не нашел, чего возразить. Хотя очень хотел заявить, что мне было бы интересно повозиться и с писаной мудростью.
   Мы шагали целый день, сначала больше вверх, затем перевалили гряду оплывших, заросших лесом гор, и оказались в сырых, заболоченных джунглях, прошитых ручьями и реками точно нитками.
   Первый поток мы перешли вброд, не замочив колен, увидели на берегу серо-коричневую дикую кошку, большую, с маленькими ушами и желтыми злыми глазами. Следующий пересекли по бревну, не просто упавшему, а аккуратно уложенному, очищенному от ветвей и закрепленному на берегах с помощью камней, чтобы не крутилось и не качалось.
   В этих местах жили люди, и я воспрянул духом, предвкушая ночлег под крышей.
   Мы отошли от мостика-бревна шагов на пятьдесят, когда в зарослях вокруг началось шевеление.
   - Замри! - успел воскликнуть брат Пон, и мы оказались в окружении недружелюбно выглядевших мужчин.
   Невысокие, смуглые, черноволосые, они не сильно отличались от тех же тайцев. Только вот вид имели хмурый и даже злобный, щеки их покрывали полоски одинаковых шрамов, одежда состояла из просторных рубах, штанов цвета хаки и широкополых шляп, и каждый носил оружие.
   Мачете, охотничьи ножи, топорики на поясах и старые ружья.
   И их в данный момент использовали, чтобы держать нас под прицелом.
   Один из мужчин, с сединой в шевелюре, вопросительно рявкнул что-то гортанное. Брат Пон ответил, но его реплика вызвала лишь смешки и недоуменные восклицания. Седоватый, бывший за старшего, отдал команду, и четверо молодых парней двинулись к нам, двое к монаху, двое ко мне.
   Тревога, вцепившаяся в меня подобно бульдогу, превратилась в страх.
   Что это за люди? Почему они встретили нас столь враждебно?
   Меня ловко и быстро обыскали, сорвали с плеча сумку, а в следующий момент скрутили руки за спиной. Ту же операцию произвели с братом Поном, причем со сноровкой, говорящей о том, что лесные жители занимаются подобными вещами далеко не первый раз.
   Седоголовый равнодушно кивнул и, отвернувшись, зашагал через джунгли, стремительно и бесшумно.
   Меня толкнули в спину стволом ружья, и это оказалось на удивление болезненно. Охнув, я несколько шагов пробежал, а когда оглянулся, то обнаружил на лице пихнувшего меня типа довольную усмешку.
   Нас гнали через лес, словно пару баранов, и вряд ли для того, чтобы пригласить на дружескую пирушку.
   - Это уа, - сказал брат Пон, когда мы оказались рядом. - Очень известные ребята. Когда-то они славились как охотники за головами, но и сейчас, как видишь, не особенно любят чужаков.
   Тут уж от тревоги моей не осталось и следа, ее место заняло черное отчаяние.
   Зачем мы поперлись в этот лес, нельзя было выбрать другое направление или вообще остаться у брата Лоонга, где есть и еда, и крыша над головой и далеко не худшая компания?
   Но говорить мне никто не разрешал, так что рот я держал закрытым.
  
   Бешеная гонка через джунгли, во время которой я трижды падал и всякий раз получал прикладом по ребрам, продлилась не один час. Затем мы пересекли очередной поток, и впереди, между деревьев, показались крытые пальмовыми листьями хижины в два этажа.
   Каждую украшали несколько черепов, они вместе с пучками сушеной травы висели на угловых столбах. Черепа, как казалось, смотрели на нас недружелюбно, в их ухмылках чувствовалось злорадство.
   Посреди деревни торчало нечто вроде каменного столба высотой метра в два, и к нему нас и привели. Тычками вынудили опуститься на колени, после чего седоголовый удалился, оставив нас под присмотром полудюжины часовых.
   Те не отводили от нас подозрительных взглядов, лениво переговаривались и жевали что-то, время от времени сплевывая тягучим и красным.
   - Вот она, смерть, - прошептал брат Пон едва не с восторгом, наклонившись к моему уху. - Смотрит на нас шестью холодными глазами, сокрытыми в стволах ружей. Готов ли ты погибнуть прямо сейчас?
   Я глянул на него как на сумасшедшего.
   - Этот вот столб, что за нашими спинами, используется для посвящения юношей племени в мужчины, а кроме того, около него приносят кровавые жертвы. Приглядись-ка.
   Бока сооружения, что было сложено из камней, покрывали багровые потеки, и я с содроганием понял, что это кровь.
   Черепа имелись и здесь, настоящая гирлянда, точно лампочки на новогодней елке.
   Меж домов появился седоголовый, рядом с которым шагал некто в пробковом шлеме, таком старом, что он наверняка помнил те времена, когда в Бирме правили англичане. Когда подошел ближе, стало видно, что этот тип наряжен в некое подобие формы, то ли полицейской, то ли военной, и щеголяет широким ремнем с начищенной бляхой.
   Осмотрев нас без особого интереса, он махнул рукой, и охранявшие нас мужчины подняли ружья.
   Сердце мое словно вовсе перестало биться, в ушах зашумело, внутри все смерзлось и мне стало так холодно, словно из жарких тропических джунглей мы перенеслись куда-нибудь на Оймякон.
   Неужели все?
   Щелкнули взведенные курки.
   Брат Пон произнес несколько слов, и обладатель пробкового шлема отшатнулся, глаза его расширились. Сделав пару шагов к монаху, он прорычал нечто гневное прямо тому в лицо, брызжа слюной, на что тот ответил спокойно, с обычной уверенной улыбкой.
   Предводитель уа сморщился и засопел, после чего с неохотой рявкнул что-то своим воякам.
   - Все будет хорошо, не беспокойся, - умудрился сказать мне брат Пон, пока его поднимали на ноги и развязывали ему руки.
   Монаха увели, и я остался в компании парочки хмурых часовых.
   Страх несколько отступил, но меня по-прежнему колотило, и пот тек с меня не ручьями, а целыми реками. В таком состоянии я провел, наверное, минут пятнадцать, не больше, но это время показалось мне вечностью.
   Затем из-за хижин показался брат Пон в компании того же седоголового.
   Тот рявкнул, и один из часовых помахал рукой, показывая мне, что можно встать. Ноги послушались не сразу, я едва не упал от боли в затекших мышцах, последовал рывок за веревку, что связывала мои запястья, и освободившиеся от пут конечности закололо от прилива крови.
   - Мы теперь гости, - сказал монах, но я едва уловил смысл его слов.
   Нас куда-то повели, и в себя я пришел в просторном, но темном помещении - земляной пол, две грубые лежанки, очаг в кольце камней, забранные москитной сеткой окна, цветастая занавеска, что заменяет дверь.
   - Сейчас дадут поесть, - брат Пон с довольным видом уселся на одну лежанку, я же просто рухнул на другую.
   Вопрос "что произошло?" читался безо всякой телепатии, так что монах усмехнулся и продолжил:
   - Я пообещал местному вождю исцелить его жену, мающуюся от болей в животе. Сделано.
   "А если бы не смог?" - очень хотелось спросить мне.
   - А вообще никто бы не стал нас убивать, - сказал брат Пон едва не с сожалением. - Не те времена. Еще недавно они сражались с правительством Бирмы, даже республику создали тут, в горах. Теперь, без войны, уа скучно, вот они и развлекаются.
   Ничего себе развлечения!
   Предсказание монаха насчет еды сбылось очень быстро - в комнату скользнула женщина в длинном платье и причудливо завязанном платке, скрывавшем волосы целиком. Она поклонилась и поставила на пол огромное блюдо, в котором на подстилке из риса лежали овощи и кусочки мяса.
   - С чужаками имеют дело только мужчины, - сообщил мне брат Пон, принимаясь за еду. - Появление этой барышни означает, что нас теперь не опасаются и нам ничего не угрожает.
   Мы поели, после чего монах разрешил мне говорить.
   - Настоящие дикари! - воскликнул я, хотя и без особенной злости: к этому моменту успокоился полностью, страх исчез, холод из тела ушел, все стало как обычно.
   - Что такое "дикари"? - брат Пон покачал головой. - Всего лишь слово. Определение.
   - Но оно описывает...
   - Ничего оно на самом деле не описывает, поскольку пусто, лишено содержания. Как и все остальные жалкие людские попытки с помощью слов сделать мир хоть в какой-то степени постигаемым. Ты, например, для уа не "дикарь", у них нет такого термина, то, как они называют белых, можно перевести "пустое трепло", "бесполезная трещотка"... Правда ли это? Все ли вы такие?
   - Нет! - возмутился я.
   - А для них - правда. Помни об этом, навешивая на явления и людей ярлыки. Ничего нет легче, чем приклеить на ближних бирки со словами - "лентяй", "толстяк", "хороший", "проститутка"... Это сильно упрощает жизнь, но огрубляет и искажает восприятие, а значит и осознание.
   Мне тут же вспомнилась баба Варя, бывшая соседкой моих родителей по лестничной площадке: для нее каждый пацан или девчонка во дворе назывался особым словом, этот - "постреленок", та - "егоза", жесткая классификация, и в зависимости от того, в какую ее категорию ты попадал, то тебе либо конфетка, либо сердитый взгляд.
   - А к реальности вообще не имеет отношения, поскольку, как я уже сказал, пусто, - сказал брат Пон, прерывая мои воспоминания.
   - А что имеет? Что не пусто?
   - Кое-что есть, - монах усмехнулся. - Твое сознание я не назову пустым. Окружающие нас объекты не существуют, не существует и того, кого они окружают. Реальностью обладают лишь мысли о них.
   - Но мысль же нечто эфемерное... - пробормотал я, ощущая, как от усилий постигнуть концепцию у меня в голове что-то хрустит.
   - Тем не менее - реальное. Как и восприятие, и осознание, - брат Пон сделал паузу. - Хотя в их основе та же пустота.
   Тут ум у меня совсем зашел за разум.
   - Вы каждый раз говорите о ней по-разному! - воскликнул я с неудовольствием. - Словно речь идет о разных вещах.
   - О природе пустоты, шуньяты можно рассуждать хоть тысячу лет каждый день, - проговорил монах со значением. - И при этом всегда говорить о ней новыми словами. Неисчерпаемость - главная ее характеристика.
   Я ждал, что вечером местный босс позовет нас на пир в честь исцеления жены, но нас до самой ночи никто не трогал, лишь с наступлением темноты зашла та же женщина, принесла старую керосиновую лампу, почти такую же, какой я пользовался в вате Тхам Пу.
  
   Разбудил меня брат Пон еще до рассвета.
   - Вставай, - сказал он, легонько тряхнув меня за плечо.- Время заняться делом.
   Дойти до выгребной ямы он мне все же позволил, а затем велел сесть посреди комнаты.
   - У нас есть немного времени, пока местные не проснулись, - сообщил мне монах, испытующе разглядывая черными глазами. - Помнишь, ты пытался увидеть реку?
   Я кивнул.
   Да, что-то подобное я пробовал исполнить в самом конце обучения в Тхам Пу, но не преуспел.
   - Давай еще раз, - велел брат Пон.
   Я послушно закрыл глаза и сосредоточился: берега, заросшие осокой, белоствольные березы, прозрачная вода, через которую просвечивает золотистый песок, тени деревьев на поверхности.
   Образ ускользал, пытался распасться на фрагменты, но я держал мертвой хваткой.
   Ведь я смог на ходу созерцать дерево, созданное лишь с помощью моего воображения? Справлюсь и здесь, не дам картинке исчезнуть, раствориться, превратиться в набор полосок и пятен!
   В какой-то момент я почувствовал, как вода лижет мне колени, ощутил запах кувшинок. Река оказалась передо мной, неширокая, спокойная, уходящая в зеленоватый сумрак, и нечто проглянуло в ее глубине, черно-красное, извивающееся, словно другой поток, спрятанный в первом, завернутый в него.
   - Хватит, - очень мягко сказал брат Пон. - Ты справился.
   Я встряхнулся, некоторое время подождал, давая видению рассеяться, и только потом открыл глаза.
   Честно говоря, ожидал, что монах объяснит, зачем это было нужно, что это за река, и по какой причине я не мог справиться с несложной вроде бы задачей в прошлый раз. Только он промолчал, а в следующий момент в дверь постучали, и через порог шагнула та же самая женщина с новым блюдом в руках.
   После завтрака нас позвали к местному боссу, который встретил гостей на веранде собственного дома, такого же, как и остальные, разве что размерами несколько больше.
   Поправив шлем, он заговорил, важно и неторопливо.
   Когда речь подошла к концу, мужчины, собравшиеся вокруг жилища вождя, разразились ликующими криками.
   - Нас в знак благодарности приглашают на охоту, - шепнул брат Пон мне в ухо. - Только не на простую, а на колдовского зверя йесина, клыки которого принесут удачу всему племени. Такая охота бывает раз в десять лет, не чаще, так что нам очень повезло.
   Что это за зверь такой, я не знал, даже слово такое слышал впервые, а монах вновь не снизошел до объяснений.
   На охоту вождь отправился в компании дюжины крепких мужчин, каждый прихватил ружье и навьючил на спину рюкзак. Нам вернули наши сумки для подношений, плотно набитые, и в своей я обнаружил сушеные фрукты, полоски вяленого мяса и рисовые лепешки.
   Деревня осталась позади, и мы направились на северо-запад.
   Шагали гуськом, в полном молчании, и я тренировал "установление в памяти", используя желание оказаться в помещении с кондиционированным воздухом, где прохладно и сухо и нет этой липкой жары. Получалось неплохо, я то совсем растворял его, то доводил до такой степени, что начинал ежиться и скрипеть зубами.
   Потом начались болота, и мне стало не до упражнений.
   Стволы поднимались прямо из воды, там и сям торчали травянистые кочки, усеянные огромными цветами, белыми и ало-желтыми. Тут в изобилии водились пиявки - одну из них брат Пон невозмутимо извлек из-под одеяния и отбросил в сторону - а от летающих кровососов воздух просто звенел.
   На меня они накинулись, точно бедные родственники на нежданно явившегося в гости богатого дядюшку. Я захлопал по шее и голой макушке, завидуя монаху, не обращавшему на насекомых внимания, да и они его, непонятно почему, но не очень беспокоили.
   Шагать приходилось по колено в грязной жиже, и в один момент, оступившись, я понял, что мы идем по хорошо известной уа тропке, а по сторонам от нее - непролазная топь. За секунду погрузился по пояс, что-то извивающееся скользнуло по бедру, и я едва не взвизгнул от страха.
   - Не суетись, - сказал брат Пон, протягивая мне руку.
   Охотники с улыбками наблюдали за тем, как я, дергаясь, будто червяк выбираюсь на более-менее твердое место: от болотной вони кружилась голова, меня тошнило, а от унижения хотелось провалиться сквозь землю, но желательно не здесь, а где-нибудь в другом месте.
   Вождь устроил мне выговор, монах перевел, не упуская ни единого бранного слова, и мы заковыляли дальше.
   Вскоре пиявка обнаружилась уже на мне, на правой руке, чуть повыше локтя. Чтобы снять ее, не оставив гноящейся ранки, шагавший за мной охотник зажег сигарету и приложил к черному лоснящемуся телу.
   Пытка эта продолжалась до вечера, остановились мы на сухом островке метров в сто диаметром. Уа разожгли костер и из рюкзаков оказались извлечены бутылки с хмельной, судя по запаху, жидкостью.
   Предложили и нам, но брат Пон вежливо отказался.
   Он велел мне раздеться и осмотрел с ног до головы, попутно объясняя, что пиявки и клещи могут незаметно присосаться где угодно, и что они мало того, что пьют кровь, так еще и переносят заразу.
   Напившись, охотники начали петь и драться, не особенно жестоко, но с азартом. Отойти от костра и устроиться на ночлег в стороне оказалось невозможно, тут же налетали полчища москитов и начинали остервенело жрать тебя даже сквозь одежду, ну а дым давал хоть какую-то защиту.
   Так что засыпал я под звуки ударов и пьяные вопли.
  
  
   Глава 8. Клыки йесина
  
   Проснулся я с головой такой тяжелой, будто пил вчера больше всех.
   Костер все так же дымил, вокруг него валялись храпящие и сопящие тела, многие физиономии были украшены свежими синяками, не пострадавшим выглядел разве что сам вождь, даже на ночь не снявший шлема.
   Брат Пон бодрствовал, и выглядел он возмутительно свежим.
   - Что это за зверь такой? - спросил я, когда монах разрешил мне говорить. - Йесин...
   - Он как слон, только очень маленький, и живет в реках, а еще ядовитый.
   Ответ поверг меня в состояние полного недоумения - нечто с хоботом и клыками, но размером, как я понял, с крупную крысу, и при этом обитающее в воде, точно рыба?
   - А он на самом деле существует? - уточнил я.
   - На самом деле существует все, что ты только можешь вообразить, - сказал брат Пон с улыбкой. - Во Вселенной есть место для всего, что в состоянии представить наш ограниченный разум, и для многого другого, что он не в состоянии вместить.
   - Ну я имею в виду, здесь, в Мьянме...
   - А это мы скоро узнаем. Сам я йесина никогда не видел, только слышал о нем.
   Такое сообщение заставило меня приуныть - это что, мы месим болото, гоняясь за легендой, мифом, что существует где-то и когда-то, но не именно в этих гнусных джунглях? Но долго грустить брат Пон мне не дал, поскольку велел мне молчать и заявил:
   - Не будем терять времени. Вернемся к "установлению в памяти"...
   Вскоре я без особого удивления узнал, что то, чем я занимался, было только первым этапом.
   - На втором ты должен вызвать в себе, скажем, ненависть, и довести ее до предела, - проинструктировал меня монах. - В качестве объекта выбери, например, этих вот ребят, - он схватил что-то из воздуха и предъявил мне ладонь с полураздавленным москитом. - Дальше все то же самое - наблюдаешь за тем, как функционирует твое сознание, заполненное до краев ненавистью. Затем понемногу уменьшаешь ее, пока она совсем не исчезнет, и разглядываешь сознание, свободное от этой эмоции. И снова порождаешь...
   Я поднял руку, показывая, что хочу задать вопрос.
   - Но разве ненависть не является одним из базовых негативных аффектов? - осведомился я, дождавшись кивка-разрешения.
   - Является, - подтвердил брат Пон. - Как внутренний мотив, корень поведения. Сейчас же мы используем ее внешнее проявление, одноименное чувство, яркое, но поверхностное. Кроме того, помни, что не ненависть должна стать центром твоего внимания, а омраченное ей сознание.
   - Ну... а... когда мы вернемся обратно? - выпалил я, озвучив давно мучающий меня вопрос.
   Ведь сколько можно бродить по лесам и горам, страдать от холода и жары, кормить москитов и шарахаться от змей, ночевать на охапке веток и большую часть времени изображать немого?
   - Только когда задачи путешествия будут выполнены, - брат Пон развел руками. - Неужели тебе здесь не интересно? Мечтаешь вернуться в офис с кондиционером, заниматься тем же, чем и всегда, брать кредиты, подписывать договора?
   - Ну, нет... не мечтаю...
   - А кроме того, неужели ты думаешь, что я направляю этот поток событий?
   - А кто же? - удивленно осведомился я.
   - Твоя потребность в освобождении, созревшие семена твоих собственных усилий, - ответил монах. - Я лишь двигаюсь рядом и помогаю, фиксирую важные моменты, расставляю акценты.
   Я ощутил смутное недовольство, желание возразить, но разговор пришлось закончить, поскольку начали просыпаться охотники. К моему удивлению, они не выказали признаков похмелья, и вскоре мы затопали дальше, сначала по болоту, а затем и по более-менее сухому лесу.
   Вызвать ненависть к терзавшим меня комарам оказалось нетрудно, куда сложнее было разогреть ее до предела, и мешало тут мое собственное нежелание, опаска, подозрение, что я делаю нечто плохое, греховное, отягчающее карму и загрязняющее мир вокруг.
   В один момент я вроде бы справился, по крайней мере меня затрясло, а поле зрения окрасилось багровым. Я сжал кулаки и лишь тут вспомнил, что все это затеяно не просто так, что это упражнение, и нужно отстраниться.
   С обычными эмоциями я управлялся таким образом легко, но тут ощутил, что пытаюсь сражаться с големом из патоки - при каждом ударе рука или нога прилипает, и неимоверное количество сил нужно потратить, чтобы ее оторвать.
   Зато ненависть предстала моим глазам в виде ярко-алого столба торнадо, что выбрасывал в стороны протуберанцы. Прямо у меня на глазах он начал чахнуть, съеживаться, пока не превратился просто в костер, а затем и вовсе потух.
   И в этот момент шагавший первым охотник поднял руку, после чего мы остановились.
   - Нашли следы слона, - сказал брат Пон, повернувшись. - Одиночки, как надо.
   Честно говоря, я не понял, зачем нам нужен слон, если мы охотимся на йесина, но спросить возможности не было.
   Двинулись дальше, но не по прямой, а хитрым зигзагом, похоже, что по тем самым следам. Приглядевшись, я и сам рассмотрел признаки того, что здесь прошло крупное животное - вмятины в земле, сломанные ветки.
   - Слон, когда стареет и слабеет, покидает сородичей, - сообщил брат Пон, воспользовавшись новой остановкой. - И чтобы расстаться с жизнью, ищет йесина. Поскольку стоит слону зайти в реку, где живет йесин, тот обязательно атакует и зажалит лесного гиганта до смерти.
   В биологии и поведении животных я не понимал ничего, и поэтому только плечами пожал: кто их знает, местных слонов, может быть они и вправду уходят из жизни таким образом.
   Вскоре я уловил хруст и топот, а затем меж деревьев показалась громадная серая туша. Нас зверь если и заметил, то не обратил внимания, продолжил неспешно шлепать по лесу, обмахиваясь ушами.
   - Наши охотники выследили его еще на прошлой неделе, - прошептал брат Пон. - Повезло нам неимоверно... Могли ведь и не успеть...
   Глаза монаха горели, и если бы я не знал его хорошо, то поверил бы, что служитель Будды охвачен постыдным охотничьим азартом, что вот-вот он завопит и с лихим улюлюканьем ринется на слона.
   К тому моменту, как впереди появилась река, мы подобрались к слону едва не вплотную. По сигналу предводителя охотники дружно сбросили рюкзаки, а в руках у каждого оказалась небольшая сеть.
   Зверь помедлил, топчась на берегу, словно в нерешительности, а затем вошел в воду. Уа разбежались в стороны, оставив нас с братом Поном и вождем рядом с грудой рюкзаков.
   Слон дернулся, вскинул голову и оглушительно затрубил, его огромное тело забилось в корчах. И в тот же момент охотники с плеском ринулись в реку, расставив сетки, пытаясь выхватить ими нечто из мутных потоков.
   - Очень опасный момент, - монах комментировал происходящее точно футбол. - Слона терзают судороги, и он легко может убить или покалечить человека одним движением или упав на него. Да и йесин не дастся просто так, а он очень ядовит.
   Умирающий исполин затрубил еще раз, намного слабее, и медленно завалился набок. Поднятая им волна с шумом ударила в берег, и тут же один из уа издал восторженный вопль.
   Товарищи побежали к нему, побросав свои сетки.
   В этот момент я сам забыл о том, ради чего я тут нахожусь, все мое нутро зазудело от ловцовского пыла, захотелось схватить ружье или копье и броситься в гущу событий, лишь бы только зверь не ушел!
   Вопивший охотник вздернул над головой сеть, в которой билось нечто темное, маленькое. Другой ткнул в нее ножом, прозвучал визг вроде тех, что издают поросята, и стало тихо.
   Мертвый слон медленно дрейфовал вниз по течению, уа стояли кружком и тяжело дышали.
   Когда сетку с животным внутри вытащили на берег, я нетерпеливо вытянул шею, чтобы разглядеть, что там такое. Предводитель снял шлем, обнажив потную лысину в окружении черных кудряшек, и только после этого наклонился к аккуратно уложенной наземь добыче.
   Йесин и вправду напоминал слона, хотя в блину не превышал двадцати сантиметров: крохотный хобот, клыки. Тело его покрывала черная густая шерсть, а вот на лапах были пальцы с перепонками, как у утконоса.
   Интересно, знают ли ученые, что в джунглях Мьянмы живет такая вот тварь?
   Вождь уа вернул головной убор на место и заговорил с торжественными интонациями.
   - Духи послали нам добычу, - начал переводить брат Пон, копируя даже тон. - Показали расположение, дали знак, что ближайшие годы окажутся изобильным и благополучными...
   Охотники-уа дружно завопили, вскидывая руки над головой и хлопая друг друга по плечам. Двое парней едва ли старше двадцати пустились в пляс, выбрасывая в стороны руки и кружась на месте.
   И что удивительно, в этот момент я вполне разделял радость этих людей.
  
   Радость моя не исчезла, даже когда мы двинулись в обратный путь через то же болото.
   Когда, споткнувшись о спрятавшуюся под водой корягу, я едва успел выставить руки, чтобы не хлопнуться физиономией в грязную жижу, это вызвало гомерический хохот среди наших спутников. Но даже подобное не заставило меня расстроиться, я лишь улыбнулся, отряхнулся и пошел дальше.
   И вскоре мир вокруг меня изменился, расслоился, закрутился огромным колесом с сотнями бороздок, в каждой из которых вспыхивали и гасли моменты восприятия: резкий запах болотных растений, плюханье под ногами, прилипшая в телу мокрая одежда, мысли по поводу того, что об этой охоте нет смысла рассказывать друзьям, ведь все равно никто не поверит, желание оказаться в чистом месте, шагающий впереди брат Пон.
   Нет, я не чувствовал себя более комфортно, чем на пути в ту сторону, меня так же донимали летучие кровососы, от жары и влажности не хватало воздуха, а пот капал с бровей. Просто я воспринимал эти факторы несколько иначе, не как обладающие длительностью процессы, а как набор моментальных состояний, не связанных друг с другом.
   Ну и что с того, что эти состояния похожи друг на друга?
   Когда остановились на ночлег, уже за пределами болота, стало ясно, что запасы алкоголя у охотников не закончились. По рукам пошли бутылки с резко пахнущим пойлом, зазвучали тосты, наверняка посвященные сегодняшнему успеху.
   - Теперь можешь говорить, - разрешил брат Пон. - Все равно никто не заметит.
   Мы сидели немножко в стороне, так, чтобы не мешать уа веселиться, но при этом оставаться в дыму от костра.
   - А что такое на самом деле эти... - я помедлил, чтобы сформулировать вопрос точнее. - Те "пятнышки", которые я вижу, точнее не вижу, а как бы ощущаю, воспринимаю всем существом... хотя они бывают как звуки, как ощущения или мысли... Дхармы, правильно?
   - Да, верно, - тут брат Пон усмехнулся. - Но в твоем вопросе уже есть ответ. Неделимые, неразложимые на составляющие частички опыта, причем каждая несет лишь одно, свое качество... Ощущения мокрого, гнева, прикосновения к мягкому, видения зеленого цвета...
   - То есть опыт определяется дхармами? Весь, который мы накапливаем?
   - И опять ты прав, - сказал монах. - Он не только определяется, но и описывается дхармами... Это все, что мы имеем для отображения нашего опыта в попытке его передать. Как слова - речь состоит из слов, но когда мы говорим о словах, то тоже вынуждены использовать слова.
   Потом он спросил, как поживает мое "установление в памяти".
   Пришлось сознаться, что омраченное ненавистью сознание я могу наблюдать с большим трудом, а когда убираю ее, то не у меня не выходит обнаружить в двух противоположных состояниях что-то общее.
   - Ничего, рано или поздно все получится, - подбодрил меня брат Пон. - Старайся. Понятно, что ощущения не из приятных, но не зря сам Просветленный сказал "все пребывает в огне... глаз в огне. Цвета и формы, которые он видит, тоже в огне. Сознание, что воспринимает увиденное, тоже в огне. Горит даже то, чем соединяются глаз и формы. И ощущение приятное, неприятное или безразличное, которое мы получаем от этого соединения, тоже в огне". Погасить его невозможно, а значит, нужно использовать.
   - Для чего?
   - Занимаясь "установлением в памяти", разогревая и остужая сознание, и вновь разогревая, ты в числе прочего и прокаливаешь те "алмазные зародыши", что станут основой твоего нового, обреченного на бессмертие тела.
   Я открыл рот, чтобы задать очередной вопрос, но тут монах неожиданно заявил, что на сегодня хватит.
   То ли алкоголя осталось мало, то ли охотники все же утомились, но на этот раз до драки не дошло, да и угомонились они рано. Так что я даже ухитрился выспаться, зато утром встал с тяжелой головой и неприятным ознобом.
   Когда пошли дальше, стало ясно, что меня по-настоящему трясет, а внутри черепа пульсирует боль.
   - Похоже, ты подхватил лихорадку, - сказал брат Пон, когда я жестами дал понять, что со мной не все в порядке.
   Я смотрел на него с надеждой, рассчитывая, что монах сейчас вынет из глубин одеяния чудесную пилюлю или сорвет какой-нибудь листок, пожевав который, я мигом приду в себе.
   - Наши друзья, если узнают о твоем недомогании, то предложат тебе опиум, - продолжил он. - Они называют его "черным снадобьем" и лечат им все болезни... У меня с собой ничего нет. Единственный шанс для тебя - добраться до деревни, и там отлежаться.
   Надежда моя сменилась отчаянием.
   Как я дойду, если каждый шаг дается мне с трудом, и не помру ли я от этой хвори? Неужели у лесных жителей нет даже простейших антибиотиков?
   - Ничего, ты справишься, - брат Пон хлопнул меня по плечу, и на этом "сеанс психотерапии" закончился.
   Удивительно, но я не упал ни через час, ни через два, хотя брел, напрягая последние силы. Едва остановились передохнуть, я шлепнулся наземь и принялся жадно глотать воздух.
   Когда перед лицом у меня оказалось нечто округлое и зеленое, я не сразу понял, что один из охотников предложил мне фляжку.
   Затем мы пошли дальше, и тут сознание начало мутиться, распадаться на обрывки. В один момент я обнаружил, что шагаю по краю поля, усаженного маками, и решил, что у меня начались видения.
   Но потом вспомнил слова брата Пона о "черном снадобье" и засомневался...
   На какой-то момент я погрузился в душный серый туман, осознавал лишь, что по-прежнему иду. Обнаружил себя в той комнате, которую предоставили нам уа, и не смог вспомнить, как сюда попал.
   Ну а дальше все закрутилось в болезненном жарком водовороте.
  
   В состоянии прикованного к кровати "овоща" я провел то ли два, то ли три дня.
   Очередным утром проснулся, и обнаружил, что голова ясная, но зато слабость такая, что и руку поднять невозможно.
   - Ну вот, я же говорил, что ты справишься, - невозмутимо заявил брат Пон, сидевший рядом с моей лежанкой.
   Мне захотелось бросить в него чем-нибудь тяжелым, но под рукой ничего не оказалось, да и вряд ли бы у меня нашлись силы, чтобы поднять даже тухлую помидорину.
   - Обычные люди относятся к болезням как к наказанию, - продолжил монах как ни в чем не бывало, хотя в глазах сверкнула смешинка, наверняка вызванная тем, что он прочел мои намерения. - Но ты-то более не обычный человек, ты тот, кто начал путь к свободе, или "вступивший в поток", как говорили древние. Это не значит полного избавления от недомоганий, нет. Изменить осознание тела так, чтобы оно забыло про болезни, под силу разве что бодхисатве...
   "Утешил, называется" - мрачно подумал я.
   - Зато ты можешь воспринимать болячки иначе, как шанс изжить негативную карму. Переживания по их поводу отставить в сторону, а преисполниться радости и благодарности, что ты лежишь тут и ходишь под себя, а не мучаешься в аду, в кипящей соленой воде, или там, где тебя каждый день распиливают тупой пилой или льют в глотку расплавленную бронзу, или кидают на съедение собакам с железными зубами, или заставляют жрать нечистоты и раскаленные уголья!
   Я содрогнулся.
   - А вообще хватит валяться, - тут брат Пон встал и протянул мне руку. - Поднимайся.
   К моему собственному изумлению, я сумел встать, пусть даже не без посторонней помощи. Постоял, тяжело дыша, затем сделал первый шаг, второй, оперся о стену, ощутив, какая она шероховатая и влажная.
   Ну а затем после краткого отдыха дело пошло веселее.
   К полудню я даже смог съесть немного риса, а к вечеру обошел вокруг нашей хижины. Посмотреть, как я ковыляю, сбежались дети, оторвались от дел несколько женщин все в тех же цветастых платках, под которые волосы убирались так тщательно, чтобы не было видно и пряди.
   - Завтра нас ждет церемония освящения амулета из клыков йесина, - сказал брат Пон, когда мы вернулись в комнату. - А потом мы уходим. Настало время идти дальше. Только вперед.
   Честно говоря, я не был уверен, что смогу осилить дорогу, но спорить не стал.
   Утром же, с первыми лучами солнца жители деревни собрались вокруг каменного столба. Вождь, помимо пробкового шлема, украсил себя парой черепов, обезьяньих, судя по размерам, мужчины увешали себя оружием, точно собрались на войну.
   Сам ритуал оказался не очень интересным - много заунывных песнопений, немного танцев, подношение обитающим в столбе духам еды, макового отвара и цветочных гирлянд. После этого два клыка с мизинец, похожих на слоновьи, заняли почетное место около вершины каменного сооружения.
   Вождь, повесивший их туда, отступил на шаг, некоторое время полюбовался и одобрительно хлопнул в ладоши.
   - Самое время попрощаться, пока они не начали пить, - шепнул мне брат Пон, и выступил вперед.
   Его слова оказались встречены гробовым молчанием, и я уже решил, что нас не отпустят. Но вождь после паузы кивнул и принялся, судя по жестам и интонациям, что-то предлагать.
   Но монах лишь улыбался, кланялся и мотал головой.
   Но сумки нам все же набили едой, проводили до окраины деревни, и даже немного дальше, до бегущей через лес тропы.
   - Он хотел дать нам ружье, чтобы мы могли охотиться и защитить себя в джунглях, - сказал брат Пон, когда мы остались вдвоем. - Плюс заплечные мешки, одеяла, палатку. Еще бы слона предложил.
   Надо же, предводитель воинственных уа, встретивших нас так недружелюбно, оказался на удивление щедр.
   Но все равно я был рад, что мы покидаем их деревню: склонность местных к пьянству и дракам, сырые и темные жилища, висящие всюду черепа, болота и плантации мака в окрестностях.
   Нет, это не то место, где я хотел бы задержаться.
   - Они выращивают сырье для наркотиков? - спросил я, когда брат Пон снял с меня обет молчания.
   - Да. Но ты же слышал про Золотой треугольник? Это как раз один из его углов... Именно поэтому чужаков, даже в одежде монахов, тут встречают не особенно дружелюбно. Видят в каждом шпиона, агента правительства, что явился вынюхивать и в конечном итоге уничтожить их "бизнес".
   Ответ меня не очень порадовал, но я промолчал.
   Вообще в последние дни стал осознавать, что понемногу привыкаю обходиться без слов: если поначалу я испытывал дискомфорт, лишаясь возможности говорить, то сейчас просто не замечал какого-либо ограничения, находил в безмолвии источник покоя и возможность заняться чем-нибудь полезным вроде смрити или "установления в памяти".
   Очередной вопрос родился только после того, как мы отшагали примерно с километр: шел я с трудом, и плотно набитая сумка казалась очень тяжелой.
   - Как же так, - начал я. - Если нет никакой души, если семена энергии, проросшие в виде лихорадки, посеял некто другой, живший сто или тысячу лет назад... Почему должен страдать я?
   - Во-первых, нельзя с полной уверенностью сказать, кто именно и когда посеял. Есть шанс, что и ты, когда тягал варенье из холодильника... - брат Пон употребил английское слово "jam", но я хорошо понял, о чем он говорит - вишневое, с косточками, умопомрачительно вкусное, то самое, которое варила бабушка.
   Откуда он знает?!
   - Во-вторых, ты говоришь "я страдаю", но ведь "я" не существует, есть поток... Струи энергии, осознания, восприятия, как раз и состоящие по большому счету из последствий ранее совершенного. В-третьих же, смотри, некий путник развел костер на краю поля, чтобы согреться, а потом ушел, не загасив... Пламя же разгорелось и спалило все посевы, после чего путника схватили и привели к судье... Ну а странник сказал - "наказывать меня не за что, ведь костер, что я развел, и пожар, уничтоживший злаки - разные вещи".
   - Но одно произошло от другого!
   - Вот именно! И единство, которое ты есть сейчас, произошло от другого, посеявшего семена! Понимаешь?
   Я поскреб макушку и ничего не ответил: идею я вроде бы ухватил, но не мог сказать, что она меня устроила: никуда не исчезло ощущение того, что я вынужден отдуваться за действия кого-то другого, не сгинуло порожденное этим ощущением недовольство.
   Но выглядело оно слабым и быстро рассеялось, поскольку брат Пон напомнил мне про сосредоточение на объекте, и про то, что о "внимании дыхания" я забывать не имею права.
   Я был здоров, мог идти, не шатаясь от слабости, мы покинули селение уа, и радость от всего этого перевешивала любые тревоги.
  
Оценка: 7.61*5  Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"