Гор Олег : другие произведения.

Просветленные не берут кредитов (главы 5-8)

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Школа кожевенного мастерства: сумки, ремни своими руками
 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    Главы 5-8 одним файлом.
   Глава 5. Лесной отшельник
  
   Состояние отстраненность продержалось не так долго, как мне бы хотелось.
   Но когда оно ушло, осталось некое внутреннее спокойствие, за которое я и уцепился. Даже сил вроде бы прибавилось, и не столько телесных, сколько душевных, тех, что помогают не стонать и не жаловаться.
   Брат Пон продолжал болтать, рассказывал анекдоты о древних просветленных, о том, как те творили дурацкие чудеса и самыми разными способами издевались над простаками. Слушая все это, я время от времени улыбался и даже хихикал - некоторые ситуации напоминали то, что я пережил в Тхам Пу.
   На ночлег мы остановились задолго до темноты, едва попалось удобное место.
   - Мы забрались высоко, так что ночью будет холодно, - заявил брат Пон, когда я со стоном облегчения уселся на поваленное дерево. - Придется устраивать подстилки.
   Он наломал две громадные охапки веток, а затем разжег между ними костер.
   - Помнится, сегодня ты думал о смерти, о том, что можешь погибнуть в этих горах, - сказал монах, убедившись, что пламя горит ровно.
   Под его испытующим взглядом мне стало стыдно, и щеки мои загорелись.
   - Так это же прекрасно! - эта реплика застала меня врасплох, как и улыбка на лице брата Пона. - О ней нужно помнить всегда, что она тут, рядом, на расстоянии вытянутой руки, готовая нанести удар.
   Я вздрогнул, заново переживая то, что некогда испытал в вате на берегу Меконга - ощущение холодного, леденящего и в то же время пустого прикосновения к затылку. Оглянулся судорожным движением, и вроде бы даже уловил змеящееся, угрожающее движение за спиной.
   Но через миг вокруг были только деревья, невысокие, с отслаивающейся белой корой и мелкими цветками того же цвета.
   - За всякое дело нужно браться так, словно оно закончится твоей кончиной. Отправившись в это путешествие я, например, простился со своей жизнью... Понимаешь? Да, тебе, кстати, можно говорить...
   К собственному удивлению, я ограничился лишь кивком, но ничего не сказал. Похоже, привычка к молчанию начала понемногу становиться частью моей довольно болтливой натуры.
   - Смерть пуста, но в то же время она имеет место. Но... - брат Пон сделал паузу, - абсолютно то же самое можно сказать и обо всем.
   - В каком смысле? - звук собственного голоса показался мне чужим.
   - А в том, что любой предмет, объект или явление, который ты можешь назвать, не существует сам по себе, обусловлен множеством других явлений, представляет собой не более чем крохотный, мимолетный фрагмент в громадном потоке, что не остановить, не задержать. Вот он есть, а в следующий момент сгинули определявшие его факторы, и он уничтожен, распался без следа. Вот костер, он возник оттого, что я принес кучу сухих веток в одно место, и поджег их. Прогорят ветки, и он исчезнет, возникнут угли и пепел. Пройдет дождь, и их размоет без остатка, кострище зарастет травой...
   - Это... как дхармы?
   - Да, аналогия есть, - согласился брат Пон.
   - Но как тогда можно существовать в таком мире, где все ненадежно и зыбко? - поинтересовался я.
   - По-разному. Можно цепляться за иллюзию и страдать, как делают обычные люди. Можно попытаться отбросить ее, что требует смелости, смирения, упорства и невероятной выдержки. Если добиться успеха, то откроется другой способ существования, тот самый, который невозможно описать.
   - Но какая разница, если все пусто, все не имеет значения? Зачем действовать? - продолжал допытываться я.
   - Не имеют значения только наши концепции, попытки описать эту реальность. Сама же по себе она наделена громадным значением, поскольку это единственное, что у нас есть, хотя мы и не в силах ее воспринять.
   Голова у меня пошла кругом.
   - Мы способны постигать лишь образы. То, что за их пределами, нам недоступно. Вот только каждый из этих образов, кусочков общей картины, неважно, что это, человек, жук или червяк, падающий лист или обломок скалы - отражает остальное. Имеет абсолютно ту же самую ценность, что и прочие, ни один не выше и не значимее другого... Проблемы начинаются, когда мы начинаем противопоставлять эти фрагменты, наделять их ценностью: это вот хорошо, это плохо, это полезно для нас, это наоборот, вредно, - брат Пон остановился, подкинул в огонь несколько веток, и я сообразил, что вокруг темно, деревья целиком утонули во мраке.
   Нога заболела сильнее, накатила усталость, по спине пробежала волна дрожи.
   - Слышал ли ты легенду о сети Индры? - спросил монах, не глядя в мою сторону: пламя отражалось в его глазах, и казалось, что в каждом танцует крохотная огненная змея.
   Я покачал головой.
   - Она была сплетена из миллионов драгоценных камней, столь безупречных и хитро расположенных, что каждый из них отражал все остальные камни и сам в них отражался...
   Образ исполинской сети из алмазов и изумрудов заполнил мое сознание - сверкающая, колоссальная, затмевающая небо.
   - Пора спать, - объявил брат Пон внезапно. - Если нет вопросов, то замолкай.
   Вопросы имелись, но я не был уверен, что смогу сформулировать их четко, и поэтому ничего не сказал.
   На свою охапку веток я улегся, надеясь сразу же уснуть, но вскоре стало ясно, что ничего не выйдет: конечность мою дергало, как больной зуб, накатывали волны жара, сменявшиеся холодом, от которого я трясся и едва не клацал зубами.
   Пригодилось бы одеяло, но где я мог его взять?
   Почему мы отправились в этот поход вообще без всего, разве брат Пон не знал, что в горах бывает холодно?
   Монах преспокойно дрых, ничуть не волнуясь по поводу моих гневных мыслей.
   В какой-то момент я все же уснул, а проснулся от холода, на этот раз настоящего. Тело занемело, голова налилась свинцом, а попытка встать отдалась приступом слабости и тошноты.
   Я сел, и попытался оглядеться.
   К моему удивлению, это мне не удалось - перед глазами мельтешили разноцветные пятна, уши тревожила какофония, а кожи сразу во многих местах касалось что-то шершавое. Я поднял руку и не увидел ее, хотя ладонь должна была оказаться прямо перед лицом!
   От страха закололо тело, захотелось крикнуть, подпрыгнуть, разорвать ту пеструю завесу, внутри которой я очутился. Накатила тошнота, все завращалось, я ощутил себя белкой в огромном колесе, и провалился во тьму.
  
   Повторное пробуждение оказалось не более приятным - холод, боль, онемение.
   Но подняв веки, я облегченно вздохнул - деревья, небо, горы, сидящий на земле брат Пон.
   - Твое восприятие перестроилось самопроизвольно, - сказал он, не тратя время на приветствия. - Такое порой бывает, когда активно работаешь с ним. Выглядит жутко, но на самом деле ничем не грозит.
   Наверняка он имел в виду то, что произошло со мной часом или двумя ранее.
   Интересно, откуда он узнал? Хотя это же брат Пон...
   - Ты на несколько мгновений лишился способности автоматически обрабатывать тот хаос данных, что поставляют нам органы чувств, твое сознание отказалось выполнять привычную работу, - продолжил монах объяснения. - И ты воспринимал все как есть. Впечатлился?
   Я кивнул и с кряхтением поднялся.
   Скоро взойдет солнце, станет тепло, а потом и жарко, самое время отправиться в путь.
   Мы тащились по джунглям целый день, я скакал на своем костыле, иногда рисковал опереться на больную ногу. Двигались медленно, и брат Пон мне все время напоминал, что я должен выполнять смрити, медитировать на объекте, на том же воображаемом дереве, да еще вдобавок отслеживать проявления тришны, влечения, в том или ином облике.
   От усилий я обливался потом, иногда казалось, что через минуту свалюсь от напряжения. Успехов никаких не было, со смрити я все время срывался, созерцание заканчивалось тем, что образ растворялся, я отвлекался, и приходилось начинать сначала.
   Ближе к вечеру нам встретилось дерево, увешанное съедобными, по словам брата Пона, плодами.
   Напоминали они рамбутаны, разве что на вкус были пресными, как бумага.
   Вечером монах разрешил мне говорить, и я поинтересовался:
   - К чему такая спешка? Почему я должен делать все эти упражнения сейчас? Неужели нельзя отложить их на завтра, когда я хотя бы буду здоров?
   - Отложить? - брат Пон хмыкнул. - Завтра не существует, и не будет существовать. Пытаясь опереться на него, ты напоминаешь человека, что хочет облокотиться на туман. Единственный момент, когда можно что-то сделать, это сегодня.
   - Но тогда нет смысла мечтать, строить планы, надеяться?
   - На самом деле его нет, - монах хихикнул, увидев ошеломленное выражение на моей физиономии. - Но никто не запрещает тебе заниматься этим делом. Только при одном условии. Планируй, мечтай, но... сделай сегодня хоть что-то для того, чтобы твой замысел воплотился в жизнь.
   Спал я этой ночью лучше, несмотря на холод, а проснувшись, обнаружил, что лес окутан плотным туманом. Он не рассеялся, даже когда взошло солнце, и мы шагали через белесый сумрак, в котором намертво глохли звуки.
   К моему удивлению, вскоре мы наткнулись на сложенную из валунов стену - наполовину разрушенная, выщербленная, местами обгоревшая, она едва выступала из зарослей, но тем не менее была некогда создана человеческими руками. Затем нам попалась башня, напоминавшая ступу Чеди Луанг, разве что размерами поменьше, и тоже обугленная.
   По камням тут сновали иссиня-черные, с зеленым отливом скорпионы, крупные, с ладонь размером. Я встречал таких ранее, знал, что они хоть и ядовиты, но отрава их не грозит человеку смертью.
   На еще одну стену я посмотрел уже без удивления, зато при виде сооружения, похожего на огромный фаллос на кубическом постаменте высотой в рост человека, я присвистнул и покачал головой.
   - Тут некогда стоял город, - сказал брат Пон. - Столица большого государства. Времена изменились, люди ушли, и теперь даже самые дотошные из историков не скажут, кто жил в этих местах два тысячелетия назад...
   После полудня туман сдался и начал редеть.
   Мы миновали несколько покосившихся небольших ступ, сложенных из тех же камней, и открылся вид на склон горы, сплошь усеянный развалинами, что там и сям просвечивали меж деревьев: башни, огрызки стен, простые четырехугольные коробки вроде хрущовок.
   И в одном месте поднимался дым.
   - Сегодня ночуем под крышей, - сказал брат Пон, удовлетворенно потирая руки. - И без еды не останемся.
   Пока мы шагали меж закопченных руин, я гадал, кто мог поселиться в таком месте. Но затем открылся крохотный домик, прилепившийся к стволу исполинского дерева, и все встало на свои места: на веревке, протянутой меж ветвей, сушилось оранжевое монашеское одеяние.
   - Э-ге-гей! - воскликнул брат Пон.
   Из домика выглянул старик, невероятно древний, маленький и длиннорукий. Испустив радостное восклицание, он заспешил навстречу, и улыбка на темном лице обнажила лишенные зубов десны.
   - Это брат Лоонг, - шепнул мне наставник.
   Я поклонился в соответствии с монашеских кодексом вежливости, в ответ получил благосклонный кивок.
   Меня усадили на лавочку, и наш хозяин оглядел мою ногу, после чего погрозил брату Пону пальцем и принялся за дело. Лодыжка оказалась смазана липкой бурой мазью, от которой стихла боль, и плотно замотана полосой ткани.
   Брат Лоонг накормил нас густым рагу из овощей, щедро сдобренным специями. Затем мне выделили единственную койку, что помещалась внутри крохотного жилища и, улегшись на нее, я ощутил себя на седьмом небе от счастья.
   Успел еще натянуть на себя одеяло, после чего заснул.
  
   На то, чтобы отоспаться, мне понадобилось больше двенадцати часов.
   Выбравшись из дома брата Лоонга на следующий день, я обнаружил, что монахи сидят под навесом, что служил кухней, и беседуют, а между ними на подстилке стоит чайник и две пузатые чашки.
   - Доброе утро, - сказал брат Пон. - Мы думали, ты там во сне впал в нирвану.
   Я улыбнулся и помотал головой, показывая, что нет, к сожалению не впал.
   Мне предложили того же чая и риса, после чего, к моему большому удивлению, оставили в покое.
   Понятно, что никуда не делось смрити, "внимание дыхания" и прочие вещи, которые я выполнял почти постоянно, но меня не приспособили к делу и разрешили ходить где угодно.
   Брат Лоонг, если судить по некоторым деталям, был не таким уж отшельником, кто-то его посещал. Да, рядом с его домом имелся небольшой огород, но вот рис и чай он выращивал не сам, да и в соли и пряностях недостатка не испытывал.
   Носил он не антаравасаку, а подпоясанную тунику, что закрывала оба плеча. Улыбался беспрерывно, а глаза его были маленькими и очень добрыми, в окружении мелких морщинок. Сразу верилось, что этот человек посвятил себя Будде в юности, и с тех пор ни разу не выпил, ни взглянул на женщину и не поднял руки даже на комара.
   Поскольку нога болела меньше, даже когда я на нее наступал, то я позволил себе небольшую прогулку.
   Неподалеку от жилища отшельника я обнаружил небольшое святилище, устроенное внутри древнего, наполовину разрушенного строения: два огрызка стены, сходящихся под прямым углом, и между ними несколько статуй из темного камня, без рук, со стертыми лицами, по которым не понять, кто перед тобой, но обернутых лентами золотистой ткани, и тут же, на небольшом возвышении свечи и ароматические палочки, воткнутые в чашу с песком, гирлянды цветов явно фабричного производства.
   Вечером, когда мне дали право слова, я первым дело осведомился:
   - Кто-то ведь навещает брата Лоонга?
   - Несомненно, - ответил брат Пон. - Ведь он забрался в эту глушь не ради себя. Ищущие духовной поддержки добираются до него, хотя это и не так просто, на машине не приедешь, на самолете не прилетишь.
   - Но кто они?
   - А это тебе знать не обязательно, - сказано это было с улыбкой, но я понял, что настаивать бесполезно.
   На вторую ночь меня устроили не в жилище отшельника, а под навесом, вместе с братом Поном. Но у нас имелись толстые циновки и одеяла, так что переночевали мы просто отлично, несмотря на прохладу.
   А утром, едва дав мне умыться, они взялись за меня вдвоем.
   - Садись, - приказал наставник, и когда я опустился на землю, монахи расположились по сторонам от меня, каждый лицом ко мне, ноги скрещены, руки на коленях. - Глаза можешь закрыть, можешь оставить так, в любом случае больно не будет.
   Он хихикнул, а я метнул в его сторону обеспокоенный взгляд.
   Что еще он придумал?
   - Но вот на меня испуганно таращиться не надо, - и брат Пон погрозил мне пальцем. - Только слушай и осознавай, большего от тебя в данный момент не требуется.
   Брат Лоонг зашептал что-то, но голос его отдался у меня в правом ухе точно гром. Левое отозвалось болью, когда к бормотанию присоединился мой наставник, мурашки табунами побежали по спине.
   Я слышал шорох листвы, далекие обезьяньи крики, стрекот насекомых, шуршание в траве в том месте, где наверняка возился какой-то мелкий зверек, собственное дыхание и непонятно откуда доносящееся тихое позвякивание.
   Потом мое тело начало неметь, я понял, что не ощущаю прикосновения к земле. Попытался шевельнуть рукой, но осознал, что не в силах двинуть даже мизинцем, мускулы просто не слушаются.
   Забыв об обете молчания, я попытался спросить, что происходит, но смог выдавить лишь жалкий кашляющий звук. Горло перехватило, и даже повернуть голову я не сумел, несмотря на отчаянные усилия.
   Потом что-то произошло с ушами, они словно отключились, я перестал слышать вообще, оказался внутри кокона из полной тишины. А в следующий момент он лопнул, и звуки стали необычайно отчетливыми - в правом бедре отдавалось то царапанье, с которым острые коготки скребли землю, левое плечо колыхалось в такт медленному сердцебиению брата Лоонга, визг макак кулаком бил в живот.
   Я словно воспринимал звуки всем телом, хотя не ощущал прикосновения одежды!
   Уши зато будто ощупывали десятки пальцев, гладких и шершавых, грубых и нежных, дергали за мочки, проводили по внешней кромке, тыкали в завитки, щекотали и царапали, забирались внутрь, чуть ли не в центр головы.
   Продлилось это несколько мгновений, и затем я вернулся в обычное состояние.
   Обнаружил, что дрожу, антаравасака намокла от пота, а по лодыжке ползает муравей, нещадно щекоча меня лапками. Но обрадоваться я не успел, поскольку нечто произошло с глазами, связная картинка исчезла, возник набор разноцветных пятен, даже скорее концентрических кругов, что приходили с разных направлений, вырастали из неких движущихся точек, достигали определенного размера, а потом лопались, чтобы уступить место новым.
   На мои барабанные перепонки обрушилась настоящая какофония: визг, писк, грохот, стрекотание, глухие удары вроде тех, что звучат при забивании сваи под фундамент. Я вскинул руки, чтобы защитить уши, но в тот же момент все кончилось, осталась лишь дикая боль в голове.
   - Пожалуй, хватит, - сказал брат Пон, и спросил что-то на незнакомом мне языке.
   Брат Лоонг отозвался коротким смешком.
   - Ты в порядке? - осведомился мой наставник. - Руки-ноги на месте? Голова?..
   Эх, если бы я имел возможность говорить, я бы много чего сказал по поводу таких вопросов! А так мне оставалось только возмущенно сопеть да пытаться изобразить гневный взгляд.
   Встать я смог только с помощью брата Пона и, оттолкнув его руку, кое-как проковылял несколько шагов. Потом уселся прямо на землю, на жесткий корень, зато прислонившись спиной к стволу и подальше от ужасных типов, сотворивших со мной непонятно что.
   В этот момент я был готов проклясть их самыми жуткими словами.
  
  
  Глава 6. Сознание-сокровищница.
  
   - Что со мной произошло? - спросил я вечером, едва мне дали право голоса.
   Мы сидели под тем же навесом, тут же на жаровне, щедро заправленной углями, томился чайник. Брата Лоонга видно не было, судя по всему, он возился в святилище, молился или просто наводил порядок.
   Боль в затылке к этому времени прошла, но чувствовал я себя все равно погано - одуряющая слабость тянула к земле, тошнота не давала проглотить ни кусочка, и время от времени я словно проваливался в темную яму, на несколько мгновений переставал понимать, кто я и где нахожусь.
   Любой громкий звук вызывал у меня резь в кишечнике, а кожа сделалась необычайно чувствительной, словно на самом деле ее ободрали с меня, оставив только мясо и нервные окончания.
   - Неужели ты не понял? - вопросом ответил брат Пон. - Все же так просто.
   Я посмотрел на него угрюмо и беспомощно.
   - Мы поменяли местами слуховое и тактильное осознание в твоем потоке восприятия, а затем проделали то же самое со слуховым и зрительным. На первой стадии ты воспринимал звуки с помощью тактильного восприятия, зато слышал телесные ощущения, потом ты увидел звуки, и воспринимал через уши зрительные образы.
   - Но этого не может быть!
   - И это ты мне говоришь после того, что пережил? - брат Пон ударил себя ладонями по коленям.
   Я открыл рот, собираясь заявить, что они меня загипнотизировали, что это была лишь сложная галлюцинация... Но затем осекся - да, касания действительно ассоциировались у меня с источниками звука, а концентрические окружности разных цветов зарождались точно в те точках пространства, откуда приходил шум.
   Неужели все произошло на самом деле так, как это описывает брат Пон?
   - Но как подобное возможно? - спросил я, силясь как-то усвоить концепцию подобной трансформации восприятия.
   - Звуки, запахи, видимые объекты, тот вкус, что якобы возникает на языке, прикосновения и тем более мысли - все это не более чем образы, порожденные нашим сознанием в содружестве с органами чувств. Это все - только лишь сознание, - последнюю фразу монах произнес с нажимом, точно хотел, чтобы я ее хорошенько запомнил.
   - Но если все вокруг только лишь сознание, - начал я, пытаясь получше сформулировать мысль. - То почему я силой своего сознания не могу все сделать таким, как оно мне надо? Изменить образы, чтобы они меня устраивали, сделать воспринимаемый мир красивым и приятным, убрать проблемы?
   - Ты - не можешь, это верно, - сказал брат Пон. - Но есть существа, что могут. Необходимое условие - сознание должно быть легким и чистым, находиться под полным твоим контролем. Можешь ли ты похвастаться тем, что целиком управляешь собой, своим восприятием и разумом?
   - Ну, нет...
   - Вот именно! - монах с улыбкой наклонился вперед, глаза его блеснули. - Обычный человек! Карма, следы прошлых деяний, энергия совершенных поступков, порожденных ранее образов давят на нас с силой разогнавшегося поезда, заставляют нас двигаться по фиксированному пути, формируют обстоятельства и вынуждают совершать определенные поступки! Лишь тот, кто сумел исчерпать значительную ее часть, ослабить это давление, может говорить о свободе!
   На этом разговор и закончился, хотя вопросов у меня осталось немало.
   Но я понимал, что надо все обдумать, уложить в голове, и лишь затем уточнять детали.
   Следующим утром монахи отправились в святилище, ну а я пошел гулять по окрестностям, уже без костыля. Побрел куда глаза глядят, и вскоре оказался в окружении хорошо сохранившихся зданий, поставленных на платформы храмов с колоннадами, многоярусных башен с каменными ликами, что нависали над арками входов.
   Искусной резьбой это напоминало хорошо известный Ангкор Ват, но в то же время было совсем иным.
   В один момент я услышал тот же звон, что потревожил меня вчера, во время эксперимента с восприятием. Заинтересовавшись, я пошел в ту сторону, откуда он доносился и, повернув за угол очередного храма, замер с открытым ртом и взлетевшими едва не до макушки бровями.
   Посреди ровного участка, лишенного даже травы, поднималась остроконечная ступа. Понизу строение опоясывал искусно высеченный дракон с телом толщиной в древесный ствол, а в полой его голове пылал огонь, так что глаза светились красным, а дым выходил из пасти и ноздрей.
   И вокруг ступы ходили люди, невысокие и плотные, в монашеских одеждах. Некоторые держали вазы с водой, я видел мокрые бока, потеки и осевшие там и сям капли. Другие несли связки колокольчиков, что и издавали привлекший меня звук, третьи - мечи, огромные, изогнутые, страшно тяжелые и неудобные на вид, четвертые - свитки.
   Мысли у меня в голове решили изобразить небольшой вихрь: откуда здесь чужаки? каким образом они проникли сюда так, что о них ничего не знает брат Лоонг? что они делают? неужели я наткнулся на сектантов, свершающих тайный обряд?
   Но в следующий момент я забыл обо всем, поскольку разглядел, что головы и руки монахов покрыты чешуей!
   Зелеными, мелкими чешуйками, что в области затылка отливают синевой.
   Что это? Грим? Маски с перчатками?
   Или просто что-то не так с сознанием, формирующим для меня образы окружающего мира?
   - Хашшшш! - произнес один из монахов, поворачиваясь в мою сторону.
   В следующий миг они все глядели на меня, без гнева или удивления, скорее приветливо.
   - Э... - начал я, думая, чего бы сказать и на каком языке.
   Но тут ушей моих коснулся мягкий звон, и я понял, что смотрю на бесформенную груду развалин, а вокруг никого нет. Как ни странно, я не испытал страха или тревоги, лишь прилив возбуждения и даже воодушевления, и поспешил обратно, к жилищу нашего хозяина.
   Брат Пон, увидев мою физиономию, тут же разрешил мне говорить.
   - Ну что же, бывает, - сказал он после того, как я рассказал о том, что пережил. - Чудеса на самом деле всегда находятся рядом с нами, окружающий мир ими просто кишит. Только обычно мы их не замечаем, поскольку озабочены собой, своими мелочными проблемами.
   - Так кто это был? - спросил я.
   - Не все ли равно? - монах пожал плечами. - Ну назови их нагами, если хочется. Только не вздумай осознанно искать встречи с ними и вообще с всякими прочими отличными от людей существами...
   Я замотал головой, показывая, что ничего подобного делать не собираюсь.
   - И вообще, не стоит придавать этой встрече слишком много значения, - тут брат Пон грозно нахмурился. - Она имеет не больше значения, чем видение горы Меру или тот кумбханд, что попался тебе у Тхам Пу.
   Но несмотря на его предупреждение, я до самого вечера находился в приподнятом настроении, и постоянно вспоминал процессию чешуйчатых "монахов", их мечи, колокольчики и сосуды, и каменного, дышавшего огнем и дымом дракона.
  
   На следующий день выяснилось, что нога моя совсем не болит, и брат Лоонг разрешил снять с нее повязку.
   Я прошелся туда-сюда, чтобы проверить, как действует пострадавшая конечность, и не ощутил ни малейшего дискомфорта. Наш хозяин подмигнул мне и ободряюще похлопал по плечу, а затем утопал в сторону своего жилища, оставив нас под навесом вдвоем.
   - Садись, - велел брат Пон. - Что, те дни в лесу кажутся страшным сном?
   Я кивнул и послушно опустился на циновку.
   Я даже не мог вспомнить, сколько именно суток мы провели в дороге после того как я подвернул ногу, в памяти осталась лишь постоянная боль, судорожные движения и костыль под мышкой...
   - На самом деле подобным же сном является и все остальное, - продолжил монах. - Насчет же страшного... таким мы делаем его сами.
   Он помолчал, изучающе глядя на меня, потом заговорил снова:
   - Ты же знаешь, что такое желание?
   Я кивнул.
   - Чего ты хочешь сейчас? - продолжал допытываться брат Пон.
   Честно говоря, вопрос вызвал у меня затруднение - я был сыт, выспался, не испытывал жажды и не страдал от зноя, даже недовольство по поводу того, что я должен все время молчать, как-то выветрилось за последние дни.
   - Нет ли у тебя желания побриться? - спросил монах, и я осознал, что да, действительно несколько зарос, и что подбородок чешется. - Усиль в себе это стремление.
   В ответ на мой недоуменный взгляд он только усмехнулся и повторил:
   - Усиль. Разгони до последней степени, чтобы тебя от него корежило.
   Удивленно хмыкнув, я приступил к делу - ох, как мне хочется убрать этот постоянный зуд, чтобы мерзкая поросль на щеках не мешала, чтобы физиономия стала гладкой, как попка младенца, чтобы женщина, вздумавшая провести по ней ладошкой, не укололась.
   Стоп, это лишнее!
   Вскоре я понял, что готов бежать куда угодно, лишь бы добыть бритву.
   - Отлично, - сказал брат Пон. - Теперь отстранись и рассмотри это желание. Точнее, изучи свое сознание, разум, заполненный желанием до краев, точно кувшин - молоком.
   Подобные вещи он научил меня делать еще год назад, так что я вскоре смотрел на собственные эмоции со стороны, воспринимая их как некий посторонний по отношению ко мне объект.
   - Очень хорошо, - вмешался монах в тот момент, когда я испытал легкое удивление по поводу самого себя. - Теперь пусть это желание ослабеет и исчезнет целиком. Наблюдай, осознавай, пока оно не растворится под лучами твоего внимания, только не пытайся его развеять, никакого насилия.
   Это оказалось несколько сложнее, прошло не меньше часа, прежде чем я справился, и на бритой макушке моей от напряжения выступил пот. И тут же брат Пон, все это время просидевший неподвижно и безмолвно, как изваяние, начал выдавать новые инструкции:
   - Теперь разглядывай ум, свободный от желания. На что он похож? Чем отличен? Что осталось тем же? Чего общего в той и другой ситуации?
   В первый момент я испытал некоторое замешательство - на что смотреть, если желания нет, на пустое место, что осталось после его исчезновения? Но затем на меня снизошло понимание, хотя выразить его в словах я вряд ли сумел бы - я стал чем-то вроде сознания, наблюдающего самого себя в зеркале, обращенного внутрь себя самого, на свой источник.
   В какой-то момент я поплыл в сторону, меня потянуло вниз, тело оцепенело.
   - Стоп, хватит! - голос брата Пона возвратил меня к реальности. - Верни желание! Разожги его, чтобы пылало!
   Еще час, и я вновь изнывал от жажды отскрести подбородок до каменной гладкости. Обратное превращение на этот раз потребовало куда меньше времени, но к завершению этой операции я ощутил себя выжатым как лимон.
   - То, что мы делали сейчас с тобой, называется "установлением в памяти", - сообщил мне брат Пон. - Давай, задавай вопросы, а то потом можешь и забыть, что хотел.
   Я несколько мгновений помедлил, собираясь с мыслями, и лишь затем произнес:
   - Ведь на самом деле нет разницы, испытываю я желание или нет? Одно и то же?
   Сформулировал вопрос не лучшим образом, но в этот момент я бы с большим трудом выразил в словах и нечто простое, не то что процессы, происходившие у меня в сознании во время исполнения "установления в памяти", а также мысли и чувства по их поводу.
   - О, ты начинаешь понимать, - брат Пон одобрительно кивнул. - Попробуешь сам. Возьмешь какое угодно желание и поиграешь с ним, раздувая до вселенских размеров и превращая в ничто, в пустоту, и увидишь, что пустота имела место даже тогда, когда ты был вроде бы переполнен некоей энергией действия...
   - Иллюзорной, - сказал я.
   - Да, конечно, - монах кивнул снова. - Если вопросов нет, то работай дальше.
   Тренировался я до самого вечера, до того момента, когда мне вновь было позволено открыть рот. В этот момент вместе с нами под навесом сидел брат Лоонг, чье лицо в свете жаровни с углями казалось маской из сосновой коры.
   - Можно узнать, сколько лет он в монахах? - спросил я, с любопытством глядя на отшельника.
   Брат Пон перевел мой вопрос, и старший из служителей Будды ответил с коротким смешком.
   - Он не помнит, - сказал мой наставник. - Такие вещи не интересуют его больше. Когда-то давно, в молодости, он был партизаном, сражался с англичанами за свободу родной Бирмы, убивал людей и даже едва не застрелил долговязого полицейского, что потом стал большим писателем.
   Если речь шла о Джордже Оруэлле, то выходило, что брату Лоонгу не менее девяноста, но ведь такого не может быть!
   Но об авторе "1984" я тут же забыл, утонув в смятении и тревоге.
   - Вы сказали "Бирма"!? - воскликнул я. - Я не ослышался?
   - Ну да. Мы сейчас находимся на земле Бирмы или Мьянмы, называй как хочешь.
   - Это что, мы пересекли границу? Но как же... - залепетал я, испытывая самый настоящий приступ паники - вот сейчас из зарослей явятся грозные местные полицейские и усадят меня в кутузку.
   Сам понимал, что это глупо, но поделать ничего не мог.
   - Что тебе до той границы? - спросил брат Пон. - Здесь, в горах, ее не существует. Условная линия, проведенная на картах... Или ты видел колючую проволоку и вышки?
   - Нет, но... - я сам не мог понять причин вспышки, но в этот момент я просто кипел. - Вы могли хотя бы предупредить! Я же не думал! И вообще, это же!..
   - Пожалуй, хватит тебе разговаривать, - сказал монах.
   Горло у меня перехватило, я оказался не в состоянии произнести ни единого звука. То ли брат Пон и вправду что-то сделал со мной, то ли мышцы и связки отказали от наплыва эмоций.
  
   Из окруженной неровными блоками камня круглой дыры в земле тянуло холодом. Рядом стояло ведро с привязанной к нему веревкой, ее кольца лежали на земле точно усталая змея.
   Заглянув внутрь, я обнаружил лишь тьму, вода находилась далеко внизу.
   - Ну что, можешь приступать, - сказал брат Пон, как ни в чем не бывало усаживаясь наземь. - Настало время отработать наше здесь пребывание, кров и стол, да еще и лечение твоей ноги.
   Вчерашняя вспышка страха и злости прошла бесследно, но все равно осталось смутное недовольство, ощущение того, что меня обманули, и оно кололо внутри, не давало расслабиться.
   Да еще и монахи решили, что раз послушник выздоровел, то можно ему и поработать. Натаскать воды, наполнить здоровенный бак, что прятался в тени огромного дуриана за хижиной брата Лоонга.
   Я взялся за веревку и бросил ведро в колодец, из недр донеслось звучное "плюх".
   - В том, что тебя накрыло вчера, нет ничего удивительного, - проговорил брат Пон, наблюдая, как я с пыхтением тяну наполнившуюся емкость обратно. - Рабочий момент. Когда выполняешь "установление в памяти", такое бывает: эмоции и желания бесчинствуют, как буря, словно пытаются доказать, что они вне твоего контроля.
   Из ведра, что прилагалось к колодцу, я перелил воду в другое, и сделал второй "заброс".
   - Это пройдет, унесется прочь, будто вон то белое облако, - продолжил монах. - Сгинет и все остальное, в том числе твое желание поскорее закончить с этой неприятной и тяжелой работой.
   Я вздрогнул, поскольку он едва не в слово повторил мои мысли!
   Я отнес два полных ведра к баку, а когда вернулся к колодцу, то брат Пон снова подал голос:
   - Имей в виду, что это желание, а точнее влечение, тришна, занимает определенное место в цепи взаимозависимого происхождения... От нее происходит схватывание, привязанность, и неважно, что она негативно окрашена, в любом случае она приковывает тебя к этому существованию, которое, как легко увидеть, омрачено страданием всякого рода...
   Как раз в этот момент я до крови ободрал палец о веревку и сунул руку в полное ведро, чтобы облегчить боль. Вода оказалась невероятно холодной, особенно на фоне жаркого полдня, и у меня заломило кости аж до локтя.
   - Жизнь же непременно ведет к старости и смерти, - взгляд брата Пона был насмешливым, но голос звучал серьезно.
   Он замолчал, поскольку я направился в очередной рейс к баку.
   - Раскрутим в другую сторону, - сказал монах, когда я опять оказался рядом с ним. - Влечение происходит от чувства различения приятного, нейтрального и неприятного... Данная работа кажется тебе неприятной, а мысль о том, чтобы полежать в тенечке - соблазнительной.
   И вновь он меня поймал, хотя я только мельком глянул в сторону ближайшего дерева!
   - Оно же порождено соприкосновением с образами чувственного восприятия... Неужели ты хочешь, чтобы твое нежелание таскать воду еще крепче привязывало тебя к колесу Сансары? Как и прочие твои поступки вроде сидения в офисе, визита в банк или в налоговую инспекцию.
   Я смог только помотать головой в ответ, но это простое движение сдвинуло что-то у меня внутри. Исчезли мысли о том, что и вправду неплохо было бы укрыться от солнца, что тяжелые ведра оттягивают руки, ободранный палец болит, а мне предстоит еще не меньше дюжины ходок, прежде чем бак наполнится.
   Мне стало все равно, где я и чем занимаюсь, я осознавал лишь, что должен выполнить определенную задачу.
   - Соприкосновение с образами никуда не делось, но нет больше различения приятного и неприятного, подорваны корни влечения, расшатаны основы схватывания, а значит не будет рождения и смерти! - эту фразу брат Пон произнес почти с ликованием, но я отметил этот факт краем сознания, не стал фиксироваться на нем, и лишь в очередной раз опустошая ведра, вспомнил, что меня похвалили.
  
   В жилище брата Лоонга непонятно как, но умещалось несколько десятков огромных старых книг.
   Решив показать их мне, он вытащил пару томов на улицу и благоговейно уложил на отрез чистой ткани. Поднялась изготовленная из черной кожи застежка, зашелестели пожелтевшие страницы, покрытые незнакомыми буквами - ни латиница и ни кириллица, один из азиатских алфавитов.
   - Сочинение древних, концентрация мудрости, благословенная Трипитака, - проговорил брат Пон благоговейно.
   И в этот момент мир вокруг меня потек, лишился твердости, место объектов заняли потоки крохотных вспышек-пятнышек, многомерных и переменчивых, живущих меньше секунды. Я поплыл через него, не прикладывая усилий, но в отличие от предыдущих погружений в такое состояние, не теряя единства восприятия.
   Да, граница между мной и окружающим миром оказалась размыта, я не смог бы сказать, где заканчиваются руки и ноги и начинаются окружающие меня предметы. Но осталась некая сердцевина, тоже менявшаяся, но сохранявшая некоторые общие характеристики, не такая мимолетная, как все прочее.
   Возникло желание отстраниться от мельтешения вокруг, обратиться внутрь себя, к тому, что выглядело стабильным, как-то ухватиться за него.
   - Это сознание-сокровищница, - сказал брат Пон, и все вокруг стало как обычно. - Теперь ты не только воспринимаешь дхармы, но и слышишь ее голос, что звучит вовсе не в ушах.
   При слове "голос" я вспомнил, что некогда пережил в вате Тхам Пу.
   Назойливый и неразборчивый шепот, заглушающий остальные звуки, накатывающий волнами, и сопровождающее его видение пылающих углей, от которого ты на какое-то время почти слепнешь.
   И вспомнив, я невольно дернулся... неужели меня ждет нечто подобное?
   - Нет, это не Голос Пустоты, - брат Пон, как обычно, правильно истолковал мою реакцию. - Хотя в определенном смысле слова это одно и то же, только проявленное на разных уровнях осознания. Тогда это было болезненно и неприятно, сейчас же ничего подобного не ожидается.
   Я вздохнул с облегчением.
   - Ладно, спасибо нашему хозяину, - сказал мой наставник, и отвесил поклон брату Лоонгу. - Поучительно взглянуть на труды древних мудрецов, хранимые в столь диком месте... Но пора и честь знать. Сколько можно сидеть на месте? Пора нам в дорогу.
   Я ощутил, что недовольство поднимает голову внутри: неужели опять тащиться по диким джунглям, карабкаться по камням, пробиваться через густые заросли, спать на голой земле?
   Брат Пон встал, я сделал то же самое, но с небольшой задержкой, и наверняка неудовольствие отразилось на моем лице, поскольку он с иронической усмешкой добавил:
   - Неужели ты собирался остаться здесь до нового года? Погостили, и хватит...
   Настроение у меня испортилось окончательно, когда стало ясно, что мы не возьмем с собой одеял, предложенных братом Лоонгом, а захватим лишь немного еды из того, что готов нам выделить старый отшельник.
   Но почему?
   Ведь ночами на такой высоте холодно, а подношений в джунглях не найдешь и продуктов не купишь!
   Брат Лоонг обнял нас на прощание, меня еще похлопал по спине и сказал что-то ободряющее. Я улыбнулся в ответ, стараясь, чтобы улыбка эта не выглядела слишком жалкой, и мы потащились на север, вверх по склону, прочь от древних руин.
  
  
   Глава 7. Охотники за головами
  
   Брат Пон сохранял молчание недолго, заговорил ровно в тот момент, когда мы перевалили гребень горы.
   - Давай, не ленись, - строго заявил он. - Тренируй установление в памяти. Используй то желание придушить меня, что наверняка сейчас подталкивает тебя в бок.
   И монах ехидно хихикнул.
   Деваться было некуда, и я взялся за дело, но почему-то в этот раз все пошло со скрипом. Желание я взял простое - вымыться по настоящему, не холодной водой из ведра, а полежать в ванне, и чтобы с душистой пеной, и никто не торопил, и оттереть себя как следует.
   Вот только усилить его до нужной степени я не мог.
   Возникало ощущение, что пытаюсь накачать шину, в которой имеется дырка - сколько не пыхти, не орудуй насосом, все равно ничего не выйдет, воздух будет выходить и выходить.
   Попытался отвлечься, сосредоточиться на воображаемом дереве, но и тут потерпел неудачу. Нет, его образ я вызвал с легкостью, но затем непонятным образом потерял - знакомое до последнего листочка растение растворилось среди его сородичей, окружавших меня в этот момент.
   Его словно кто-то выдернул из моего разума, оставив неровную дыру!
   От такой неудачи я начал злиться, и чтобы справиться с эмоциями, обратился к полному осознаванию. Но едва погрузился в него, отслеживая каждый вдох, положение тела, ощущения и чувства, да еще и не забывая о классификации, как прозвучал возглас брата Пона:
   - Стой!
   Я замер, не успев оторвать ногу от земли.
   - А теперь посмотри, на что собрался наступить, - проговорил монах спокойно. - Только аккуратно, не дергайся.
   В траве свивала кольца зеленая змея с плетеным узором на спине и острой, точно наконечник стрелы, головой, блестели черные бусины глаз, трепетал высунутый язычок.
   - От ее укуса ты бы не умер, но провалялся бы в лихорадке неделю-другую, - сообщил брат Пон. - Не забывай, что мы в джунглях, и что здесь надо глядеть под ноги. Особенно если не хочешь неприятностей.
   Последовав его совету, я едва не влетел лицом в огромную паутину, в центре которой сидел большой паук. В первый момент мне показалось, что он размером вообще с кулак, и я отшатнулся так резко, что шлепнулся на задницу.
   Брат Пон смеялся до икоты.
   - Извини, - сказал он. - Не сдержался... На самом деле это все та же ненависть. Неприязнь к живым существам, с которой ты борешься, но пока не можешь одолеть. Ничего удивительного, ведь задача это нелегкая...
   Паука мы обошли, но на этом мои злоключения не окончились.
   Обитающие в джунглях твари, похоже, избрали именно этот день для того, чтобы добраться до моего тела. Многоножка длиной со школьную линейку шлепнулась мне на руку и я, к счастью, смог тут же стряхнуть ее, прямо под ноги скакнула огромная бородавчатая лягушка цвета глины, но с огромным красным пятном на спине.
   Так что к тому моменту, когда мы остановились на ночлег, я вздрагивал от любого прикосновения.
   - Ты трясешься от страха и злости, - сказал брат Пон. - Это на самом деле хорошо. Нельзя добыть жемчуг, не нырнув в глубины океана, нельзя добыть миролюбие, не окунувшись с головой в пучины агрессии. Осознай себя, разглядывай свою ненависть. Только тогда она отступит.
   Монах уснул, костер погас, а я остался лежать в темноте, ежась в ожидании ядовитого прикосновения.
   Вокруг в зарослях шуршало и елозило, мне казалось, что по мне кто-то ползает. Хотелось вскочить и забраться на дерево, но я знал, что и на ветвях могут быть змеи, насекомые и вообще неведомые твари.
   Разглядывай ненависть... легко сказать!
   В один момент я попытался вспомнить, с чего начались сегодняшние неприятности, и осознал, что с недовольства, колыхнувшегося в душе в тот момент, когда мы покинули жилье брата Лоонга: я не хотел идти в лес, желал оказаться подальше от него, испытывал к зарослям отвращение и неприязнь.
   И джунгли ответили мне тем же!
   Вычленив исходную эмоцию, я отстранился от нее и зашептал "это не я, это не мое"... Вот уж этому брат Пон выучил меня замечательно, и вскоре я почти видел собственное недовольство, что висело в воздухе подобно жгуту черных разлохмаченных волокон.
   Потом мне показалось, что жгут этот начинает раскручиваться, белеть, и я провалился в сон.
  
   Что удивительно, я даже не замерз этой ночью.
   Проснулся отдохнувшим, в хорошем настроении и без малейшего следа того, что меня кто-то укусил.
   - Так куда лучше, - одобрительно сказал брат Пон после того как мы уничтожили остатки снеди брата Лоонга. - Теперь ты хотя бы готов меня слушать, и что-то поймешь. Наверное.
   Речь он завел о бодхи-просветлении, точнее о тех десяти совершенствах, что ведут к этому состоянию - бескорыстном даянии, отречении, мудрости, последовательности и прочих качествах, до которых мне было так же далеко, как до спутников Юпитера.
   - Понятно, что это идеал, - говорил брат Пон в то время, когда мы продирались через заросли бамбука. - Но его неплохо бы держать в сознании, так, на всякий случай. Путь же к нему пролегает через четыре этапа, знаменующих разную степень непривязанности.
   Я слушал, стараясь в то же самое время глядеть и по сторонам, и под ноги. Наверняка пауки и прочие милые твари, обитающие в джунглях, не упустят случая выразить мне радость от встречи.
   Закончив объяснения, брат Пон разрешил мне говорить.
   - Но что все же такое просветление? Как его можно описать? - спросил я.
   - Ты пойми, что любое наименование - это ограничение, - отозвался монах. - Называя нечто, ты ставишь предел, проводишь четкую линию, отделяющую одно от другого. Но ведь просветление безгранично, и попытка поставить рубежи вокруг него столь же бессмысленны как ловля ветра решетом...
   - А нирвана, которая, как я понимаю, лежит за просветлением?
   - О ней хорошо высказался один из древних, - брат Пон нахмурился, выискивая цитату в памяти. - Нирваной именуется то, что лишено желаний, недостижимое, она не прерывна и не непрерывна, не подвержена разрушению, не сотворена... Уловил что-то?
   Я с сожалением помотал головой и поинтересовался:
   - А почему я не читаю древних трактатов, не изучаю книг вроде тех, что были у брата Лоонга? Ведь наверняка по поводу того, что вы мне объясняете, написан не один десяток томов, и там все подробно разжевано.
   - Не одна сотня, - подтвердил монах. - Только в их изучении нет смысла. Для тебя. Пойми, занятия такой вещью, как теория просветления - это не просто отвлеченное умствование, которую на западе именуют философией, это духовная практика особого рода. Ей могут и даже должны заниматься люди определенного склада, им копание в мудрых текстах принесет пользу. Такому же человеку как ты, как многие другие, рытье во всех этих тонкостях и нюансах только повредит, станет источником глупых и опасных иллюзий, может породить интеллектуальную гордыню. Посмотрите все, какой я умный! Какими вещами занимаюсь! О-го-го! Нет, забудь об этом.
   Ответ выглядел с одной стороны, для меня не особенно лестным, но в то же время логичным, и я не нашел, чего возразить. Хотя очень хотел заявить, что мне было бы интересно повозиться и с писаной мудростью.
   Мы шагали целый день, сначала больше вверх, затем перевалили гряду оплывших, заросших лесом гор, и оказались в сырых, заболоченных джунглях, прошитых ручьями и реками точно нитками.
   Первый поток мы перешли вброд, не замочив колен, увидели на берегу серо-коричневую дикую кошку, большую, с маленькими ушами и желтыми злыми глазами. Следующий пересекли по бревну, не просто упавшему, а аккуратно уложенному, очищенному от ветвей и закрепленному на берегах с помощью камней, чтобы не крутилось и не качалось.
   В этих местах жили люди, и я воспрянул духом, предвкушая ночлег под крышей.
   Мы отошли от мостика-бревна шагов на пятьдесят, когда в зарослях вокруг началось шевеление.
   - Замри! - успел воскликнуть брат Пон, и мы оказались в окружении недружелюбно выглядевших мужчин.
   Невысокие, смуглые, черноволосые, они не сильно отличались от тех же тайцев. Только вот вид имели хмурый и даже злобный, щеки их покрывали полоски одинаковых шрамов, одежда состояла из просторных рубах, штанов цвета хаки и широкополых шляп, и каждый носил оружие.
   Мачете, охотничьи ножи, топорики на поясах и старые ружья.
   И их в данный момент использовали, чтобы держать нас под прицелом.
   Один из мужчин, с сединой в шевелюре, вопросительно рявкнул что-то гортанное. Брат Пон ответил, но его реплика вызвала лишь смешки и недоуменные восклицания. Седоватый, бывший за старшего, отдал команду, и четверо молодых парней двинулись к нам, двое к монаху, двое ко мне.
   Тревога, вцепившаяся в меня подобно бульдогу, превратилась в страх.
   Что это за люди? Почему они встретили нас столь враждебно?
   Меня ловко и быстро обыскали, сорвали с плеча сумку, а в следующий момент скрутили руки за спиной. Ту же операцию произвели с братом Поном, причем со сноровкой, говорящей о том, что лесные жители занимаются подобными вещами далеко не первый раз.
   Седоголовый равнодушно кивнул и, отвернувшись, зашагал через джунгли, стремительно и бесшумно.
   Меня толкнули в спину стволом ружья, и это оказалось на удивление болезненно. Охнув, я несколько шагов пробежал, а когда оглянулся, то обнаружил на лице пихнувшего меня типа довольную усмешку.
   Нас гнали через лес, словно пару баранов, и вряд ли для того, чтобы пригласить на дружескую пирушку.
   - Это уа, - сказал брат Пон, когда мы оказались рядом. - Очень известные ребята. Когда-то они славились как охотники за головами, но и сейчас, как видишь, не особенно любят чужаков.
   Тут уж от тревоги моей не осталось и следа, ее место заняло черное отчаяние.
   Зачем мы поперлись в этот лес, нельзя было выбрать другое направление или вообще остаться у брата Лоонга, где есть и еда, и крыша над головой и далеко не худшая компания?
   Но говорить мне никто не разрешал, так что рот я держал закрытым.
  
   Бешеная гонка через джунгли, во время которой я трижды падал и всякий раз получал прикладом по ребрам, продлилась не один час. Затем мы пересекли очередной поток, и впереди, между деревьев, показались крытые пальмовыми листьями хижины в два этажа.
   Каждую украшали несколько черепов, они вместе с пучками сушеной травы висели на угловых столбах. Черепа, как казалось, смотрели на нас недружелюбно, в их ухмылках чувствовалось злорадство.
   Посреди деревни торчало нечто вроде каменного столба высотой метра в два, и к нему нас и привели. Тычками вынудили опуститься на колени, после чего седоголовый удалился, оставив нас под присмотром полудюжины часовых.
   Те не отводили от нас подозрительных взглядов, лениво переговаривались и жевали что-то, время от времени сплевывая тягучим и красным.
   - Вот она, смерть, - прошептал брат Пон едва не с восторгом, наклонившись к моему уху. - Смотрит на нас шестью холодными глазами, сокрытыми в стволах ружей. Готов ли ты погибнуть прямо сейчас?
   Я глянул на него как на сумасшедшего.
   - Этот вот столб, что за нашими спинами, используется для посвящения юношей племени в мужчины, а кроме того, около него приносят кровавые жертвы. Приглядись-ка.
   Бока сооружения, что было сложено из камней, покрывали багровые потеки, и я с содроганием понял, что это кровь.
   Черепа имелись и здесь, настоящая гирлянда, точно лампочки на новогодней елке.
   Меж домов появился седоголовый, рядом с которым шагал некто в пробковом шлеме, таком старом, что он наверняка помнил те времена, когда в Бирме правили англичане. Когда подошел ближе, стало видно, что этот тип наряжен в некое подобие формы, то ли полицейской, то ли военной, и щеголяет широким ремнем с начищенной бляхой.
   Осмотрев нас без особого интереса, он махнул рукой, и охранявшие нас мужчины подняли ружья.
   Сердце мое словно вовсе перестало биться, в ушах зашумело, внутри все смерзлось и мне стало так холодно, словно из жарких тропических джунглей мы перенеслись куда-нибудь на Оймякон.
   Неужели все?
   Щелкнули взведенные курки.
   Брат Пон произнес несколько слов, и обладатель пробкового шлема отшатнулся, глаза его расширились. Сделав пару шагов к монаху, он прорычал нечто гневное прямо тому в лицо, брызжа слюной, на что тот ответил спокойно, с обычной уверенной улыбкой.
   Предводитель уа сморщился и засопел, после чего с неохотой рявкнул что-то своим воякам.
   - Все будет хорошо, не беспокойся, - умудрился сказать мне брат Пон, пока его поднимали на ноги и развязывали ему руки.
   Монаха увели, и я остался в компании парочки хмурых часовых.
   Страх несколько отступил, но меня по-прежнему колотило, и пот тек с меня не ручьями, а целыми реками. В таком состоянии я провел, наверное, минут пятнадцать, не больше, но это время показалось мне вечностью.
   Затем из-за хижин показался брат Пон в компании того же седоголового.
   Тот рявкнул, и один из часовых помахал рукой, показывая мне, что можно встать. Ноги послушались не сразу, я едва не упал от боли в затекших мышцах, последовал рывок за веревку, что связывала мои запястья, и освободившиеся от пут конечности закололо от прилива крови.
   - Мы теперь гости, - сказал монах, но я едва уловил смысл его слов.
   Нас куда-то повели, и в себя я пришел в просторном, но темном помещении - земляной пол, две грубые лежанки, очаг в кольце камней, забранные москитной сеткой окна, цветастая занавеска, что заменяет дверь.
   - Сейчас дадут поесть, - брат Пон с довольным видом уселся на одну лежанку, я же просто рухнул на другую.
   Вопрос "что произошло?" читался безо всякой телепатии, так что монах усмехнулся и продолжил:
   - Я пообещал местному вождю исцелить его жену, мающуюся от болей в животе. Сделано.
   "А если бы не смог?" - очень хотелось спросить мне.
   - А вообще никто бы не стал нас убивать, - сказал брат Пон едва не с сожалением. - Не те времена. Еще недавно они сражались с правительством Бирмы, даже республику создали тут, в горах. Теперь, без войны, уа скучно, вот они и развлекаются.
   Ничего себе развлечения!
   Предсказание монаха насчет еды сбылось очень быстро - в комнату скользнула женщина в длинном платье и причудливо завязанном платке, скрывавшем волосы целиком. Она поклонилась и поставила на пол огромное блюдо, в котором на подстилке из риса лежали овощи и кусочки мяса.
   - С чужаками имеют дело только мужчины, - сообщил мне брат Пон, принимаясь за еду. - Появление этой барышни означает, что нас теперь не опасаются и нам ничего не угрожает.
   Мы поели, после чего монах разрешил мне говорить.
   - Настоящие дикари! - воскликнул я, хотя и без особенной злости: к этому моменту успокоился полностью, страх исчез, холод из тела ушел, все стало как обычно.
   - Что такое "дикари"? - брат Пон покачал головой. - Всего лишь слово. Определение.
   - Но оно описывает...
   - Ничего оно на самом деле не описывает, поскольку пусто, лишено содержания. Как и все остальные жалкие людские попытки с помощью слов сделать мир хоть в какой-то степени постигаемым. Ты, например, для уа не "дикарь", у них нет такого термина, то, как они называют белых, можно перевести "пустое трепло", "бесполезная трещотка"... Правда ли это? Все ли вы такие?
   - Нет! - возмутился я.
   - А для них - правда. Помни об этом, навешивая на явления и людей ярлыки. Ничего нет легче, чем приклеить на ближних бирки со словами - "лентяй", "толстяк", "хороший", "проститутка"... Это сильно упрощает жизнь, но огрубляет и искажает восприятие, а значит и осознание.
   Мне тут же вспомнилась баба Варя, бывшая соседкой моих родителей по лестничной площадке: для нее каждый пацан или девчонка во дворе назывался особым словом, этот - "постреленок", та - "егоза", жесткая классификация, и в зависимости от того, в какую ее категорию ты попадал, то тебе либо конфетка, либо сердитый взгляд.
   - А к реальности вообще не имеет отношения, поскольку, как я уже сказал, пусто, - сказал брат Пон, прерывая мои воспоминания.
   - А что имеет? Что не пусто?
   - Кое-что есть, - монах усмехнулся. - Твое сознание я не назову пустым. Окружающие нас объекты не существуют, не существует и того, кого они окружают. Реальностью обладают лишь мысли о них.
   - Но мысль же нечто эфемерное... - пробормотал я, ощущая, как от усилий постигнуть концепцию у меня в голове что-то хрустит.
   - Тем не менее - реальное. Как и восприятие, и осознание, - брат Пон сделал паузу. - Хотя в их основе та же пустота.
   Тут ум у меня совсем зашел за разум.
   - Вы каждый раз говорите о ней по-разному! - воскликнул я с неудовольствием. - Словно речь идет о разных вещах.
   - О природе пустоты, шуньяты можно рассуждать хоть тысячу лет каждый день, - проговорил монах со значением. - И при этом всегда говорить о ней новыми словами. Неисчерпаемость - главная ее характеристика.
   Я ждал, что вечером местный босс позовет нас на пир в честь исцеления жены, но нас до самой ночи никто не трогал, лишь с наступлением темноты зашла та же женщина, принесла старую керосиновую лампу, почти такую же, какой я пользовался в вате Тхам Пу.
  
   Разбудил меня брат Пон еще до рассвета.
   - Вставай, - сказал он, легонько тряхнув меня за плечо.- Время заняться делом.
   Дойти до выгребной ямы он мне все же позволил, а затем велел сесть посреди комнаты.
   - У нас есть немного времени, пока местные не проснулись, - сообщил мне монах, испытующе разглядывая черными глазами. - Помнишь, ты пытался увидеть реку?
   Я кивнул.
   Да, что-то подобное я пробовал исполнить в самом конце обучения в Тхам Пу, но не преуспел.
   - Давай еще раз, - велел брат Пон.
   Я послушно закрыл глаза и сосредоточился: берега, заросшие осокой, белоствольные березы, прозрачная вода, через которую просвечивает золотистый песок, тени деревьев на поверхности.
   Образ ускользал, пытался распасться на фрагменты, но я держал мертвой хваткой.
   Ведь я смог на ходу созерцать дерево, созданное лишь с помощью моего воображения? Справлюсь и здесь, не дам картинке исчезнуть, раствориться, превратиться в набор полосок и пятен!
   В какой-то момент я почувствовал, как вода лижет мне колени, ощутил запах кувшинок. Река оказалась передо мной, неширокая, спокойная, уходящая в зеленоватый сумрак, и нечто проглянуло в ее глубине, черно-красное, извивающееся, словно другой поток, спрятанный в первом, завернутый в него.
   - Хватит, - очень мягко сказал брат Пон. - Ты справился.
   Я встряхнулся, некоторое время подождал, давая видению рассеяться, и только потом открыл глаза.
   Честно говоря, ожидал, что монах объяснит, зачем это было нужно, что это за река, и по какой причине я не мог справиться с несложной вроде бы задачей в прошлый раз. Только он промолчал, а в следующий момент в дверь постучали, и через порог шагнула та же самая женщина с новым блюдом в руках.
   После завтрака нас позвали к местному боссу, который встретил гостей на веранде собственного дома, такого же, как и остальные, разве что размерами несколько больше.
   Поправив шлем, он заговорил, важно и неторопливо.
   Когда речь подошла к концу, мужчины, собравшиеся вокруг жилища вождя, разразились ликующими криками.
   - Нас в знак благодарности приглашают на охоту, - шепнул брат Пон мне в ухо. - Только не на простую, а на колдовского зверя йесина, клыки которого принесут удачу всему племени. Такая охота бывает раз в десять лет, не чаще, так что нам очень повезло.
   Что это за зверь такой, я не знал, даже слово такое слышал впервые, а монах вновь не снизошел до объяснений.
   На охоту вождь отправился в компании дюжины крепких мужчин, каждый прихватил ружье и навьючил на спину рюкзак. Нам вернули наши сумки для подношений, плотно набитые, и в своей я обнаружил сушеные фрукты, полоски вяленого мяса и рисовые лепешки.
   Деревня осталась позади, и мы направились на северо-запад.
   Шагали гуськом, в полном молчании, и я тренировал "установление в памяти", используя желание оказаться в помещении с кондиционированным воздухом, где прохладно и сухо и нет этой липкой жары. Получалось неплохо, я то совсем растворял его, то доводил до такой степени, что начинал ежиться и скрипеть зубами.
   Потом начались болота, и мне стало не до упражнений.
   Стволы поднимались прямо из воды, там и сям торчали травянистые кочки, усеянные огромными цветами, белыми и ало-желтыми. Тут в изобилии водились пиявки - одну из них брат Пон невозмутимо извлек из-под одеяния и отбросил в сторону - а от летающих кровососов воздух просто звенел.
   На меня они накинулись, точно бедные родственники на нежданно явившегося в гости богатого дядюшку. Я захлопал по шее и голой макушке, завидуя монаху, не обращавшему на насекомых внимания, да и они его, непонятно почему, но не очень беспокоили.
   Шагать приходилось по колено в грязной жиже, и в один момент, оступившись, я понял, что мы идем по хорошо известной уа тропке, а по сторонам от нее - непролазная топь. За секунду погрузился по пояс, что-то извивающееся скользнуло по бедру, и я едва не взвизгнул от страха.
   - Не суетись, - сказал брат Пон, протягивая мне руку.
   Охотники с улыбками наблюдали за тем, как я, дергаясь, будто червяк выбираюсь на более-менее твердое место: от болотной вони кружилась голова, меня тошнило, а от унижения хотелось провалиться сквозь землю, но желательно не здесь, а где-нибудь в другом месте.
   Вождь устроил мне выговор, монах перевел, не упуская ни единого бранного слова, и мы заковыляли дальше.
   Вскоре пиявка обнаружилась уже на мне, на правой руке, чуть повыше локтя. Чтобы снять ее, не оставив гноящейся ранки, шагавший за мной охотник зажег сигарету и приложил к черному лоснящемуся телу.
   Пытка эта продолжалась до вечера, остановились мы на сухом островке метров в сто диаметром. Уа разожгли костер и из рюкзаков оказались извлечены бутылки с хмельной, судя по запаху, жидкостью.
   Предложили и нам, но брат Пон вежливо отказался.
   Он велел мне раздеться и осмотрел с ног до головы, попутно объясняя, что пиявки и клещи могут незаметно присосаться где угодно, и что они мало того, что пьют кровь, так еще и переносят заразу.
   Напившись, охотники начали петь и драться, не особенно жестоко, но с азартом. Отойти от костра и устроиться на ночлег в стороне оказалось невозможно, тут же налетали полчища москитов и начинали остервенело жрать тебя даже сквозь одежду, ну а дым давал хоть какую-то защиту.
   Так что засыпал я под звуки ударов и пьяные вопли.
  
  
   Глава 8. Клыки йесина
  
   Проснулся я с головой такой тяжелой, будто пил вчера больше всех.
   Костер все так же дымил, вокруг него валялись храпящие и сопящие тела, многие физиономии были украшены свежими синяками, не пострадавшим выглядел разве что сам вождь, даже на ночь не снявший шлема.
   Брат Пон бодрствовал, и выглядел он возмутительно свежим.
   - Что это за зверь такой? - спросил я, когда монах разрешил мне говорить. - Йесин...
   - Он как слон, только очень маленький, и живет в реках, а еще ядовитый.
   Ответ поверг меня в состояние полного недоумения - нечто с хоботом и клыками, но размером, как я понял, с крупную крысу, и при этом обитающее в воде, точно рыба?
   - А он на самом деле существует? - уточнил я.
   - На самом деле существует все, что ты только можешь вообразить, - сказал брат Пон с улыбкой. - Во Вселенной есть место для всего, что в состоянии представить наш ограниченный разум, и для многого другого, что он не в состоянии вместить.
   - Ну я имею в виду, здесь, в Мьянме...
   - А это мы скоро узнаем. Сам я йесина никогда не видел, только слышал о нем.
   Такое сообщение заставило меня приуныть - это что, мы месим болото, гоняясь за легендой, мифом, что существует где-то и когда-то, но не именно в этих гнусных джунглях? Но долго грустить брат Пон мне не дал, поскольку велел мне молчать и заявил:
   - Не будем терять времени. Вернемся к "установлению в памяти"...
   Вскоре я без особого удивления узнал, что то, чем я занимался, было только первым этапом.
   - На втором ты должен вызвать в себе, скажем, ненависть, и довести ее до предела, - проинструктировал меня монах. - В качестве объекта выбери, например, этих вот ребят, - он схватил что-то из воздуха и предъявил мне ладонь с полураздавленным москитом. - Дальше все то же самое - наблюдаешь за тем, как функционирует твое сознание, заполненное до краев ненавистью. Затем понемногу уменьшаешь ее, пока она совсем не исчезнет, и разглядываешь сознание, свободное от этой эмоции. И снова порождаешь...
   Я поднял руку, показывая, что хочу задать вопрос.
   - Но разве ненависть не является одним из базовых негативных аффектов? - осведомился я, дождавшись кивка-разрешения.
   - Является, - подтвердил брат Пон. - Как внутренний мотив, корень поведения. Сейчас же мы используем ее внешнее проявление, одноименное чувство, яркое, но поверхностное. Кроме того, помни, что не ненависть должна стать центром твоего внимания, а омраченное ей сознание.
   - Ну... а... когда мы вернемся обратно? - выпалил я, озвучив давно мучающий меня вопрос.
   Ведь сколько можно бродить по лесам и горам, страдать от холода и жары, кормить москитов и шарахаться от змей, ночевать на охапке веток и большую часть времени изображать немого?
   - Только когда задачи путешествия будут выполнены, - брат Пон развел руками. - Неужели тебе здесь не интересно? Мечтаешь вернуться в офис с кондиционером, заниматься тем же, чем и всегда, брать кредиты, подписывать договора?
   - Ну, нет... не мечтаю...
   - А кроме того, неужели ты думаешь, что я направляю этот поток событий?
   - А кто же? - удивленно осведомился я.
   - Твоя потребность в освобождении, созревшие семена твоих собственных усилий, - ответил монах. - Я лишь двигаюсь рядом и помогаю, фиксирую важные моменты, расставляю акценты.
   Я ощутил смутное недовольство, желание возразить, но разговор пришлось закончить, поскольку начали просыпаться охотники. К моему удивлению, они не выказали признаков похмелья, и вскоре мы затопали дальше, сначала по болоту, а затем и по более-менее сухому лесу.
   Вызвать ненависть к терзавшим меня комарам оказалось нетрудно, куда сложнее было разогреть ее до предела, и мешало тут мое собственное нежелание, опаска, подозрение, что я делаю нечто плохое, греховное, отягчающее карму и загрязняющее мир вокруг.
   В один момент я вроде бы справился, по крайней мере меня затрясло, а поле зрения окрасилось багровым. Я сжал кулаки и лишь тут вспомнил, что все это затеяно не просто так, что это упражнение, и нужно отстраниться.
   С обычными эмоциями я управлялся таким образом легко, но тут ощутил, что пытаюсь сражаться с големом из патоки - при каждом ударе рука или нога прилипает, и неимоверное количество сил нужно потратить, чтобы ее оторвать.
   Зато ненависть предстала моим глазам в виде ярко-алого столба торнадо, что выбрасывал в стороны протуберанцы. Прямо у меня на глазах он начал чахнуть, съеживаться, пока не превратился просто в костер, а затем и вовсе потух.
   И в этот момент шагавший первым охотник поднял руку, после чего мы остановились.
   - Нашли следы слона, - сказал брат Пон, повернувшись. - Одиночки, как надо.
   Честно говоря, я не понял, зачем нам нужен слон, если мы охотимся на йесина, но спросить возможности не было.
   Двинулись дальше, но не по прямой, а хитрым зигзагом, похоже, что по тем самым следам. Приглядевшись, я и сам рассмотрел признаки того, что здесь прошло крупное животное - вмятины в земле, сломанные ветки.
   - Слон, когда стареет и слабеет, покидает сородичей, - сообщил брат Пон, воспользовавшись новой остановкой. - И чтобы расстаться с жизнью, ищет йесина. Поскольку стоит слону зайти в реку, где живет йесин, тот обязательно атакует и зажалит лесного гиганта до смерти.
   В биологии и поведении животных я не понимал ничего, и поэтому только плечами пожал: кто их знает, местных слонов, может быть они и вправду уходят из жизни таким образом.
   Вскоре я уловил хруст и топот, а затем меж деревьев показалась громадная серая туша. Нас зверь если и заметил, то не обратил внимания, продолжил неспешно шлепать по лесу, обмахиваясь ушами.
   - Наши охотники выследили его еще на прошлой неделе, - прошептал брат Пон. - Повезло нам неимоверно... Могли ведь и не успеть...
   Глаза монаха горели, и если бы я не знал его хорошо, то поверил бы, что служитель Будды охвачен постыдным охотничьим азартом, что вот-вот он завопит и с лихим улюлюканьем ринется на слона.
   К тому моменту, как впереди появилась река, мы подобрались к слону едва не вплотную. По сигналу предводителя охотники дружно сбросили рюкзаки, а в руках у каждого оказалась небольшая сеть.
   Зверь помедлил, топчась на берегу, словно в нерешительности, а затем вошел в воду. Уа разбежались в стороны, оставив нас с братом Поном и вождем рядом с грудой рюкзаков.
   Слон дернулся, вскинул голову и оглушительно затрубил, его огромное тело забилось в корчах. И в тот же момент охотники с плеском ринулись в реку, расставив сетки, пытаясь выхватить ими нечто из мутных потоков.
   - Очень опасный момент, - монах комментировал происходящее точно футбол. - Слона терзают судороги, и он легко может убить или покалечить человека одним движением или упав на него. Да и йесин не дастся просто так, а он очень ядовит.
   Умирающий исполин затрубил еще раз, намного слабее, и медленно завалился набок. Поднятая им волна с шумом ударила в берег, и тут же один из уа издал восторженный вопль.
   Товарищи побежали к нему, побросав свои сетки.
   В этот момент я сам забыл о том, ради чего я тут нахожусь, все мое нутро зазудело от ловцовского пыла, захотелось схватить ружье или копье и броситься в гущу событий, лишь бы только зверь не ушел!
   Вопивший охотник вздернул над головой сеть, в которой билось нечто темное, маленькое. Другой ткнул в нее ножом, прозвучал визг вроде тех, что издают поросята, и стало тихо.
   Мертвый слон медленно дрейфовал вниз по течению, уа стояли кружком и тяжело дышали.
   Когда сетку с животным внутри вытащили на берег, я нетерпеливо вытянул шею, чтобы разглядеть, что там такое. Предводитель снял шлем, обнажив потную лысину в окружении черных кудряшек, и только после этого наклонился к аккуратно уложенной наземь добыче.
   Йесин и вправду напоминал слона, хотя в блину не превышал двадцати сантиметров: крохотный хобот, клыки. Тело его покрывала черная густая шерсть, а вот на лапах были пальцы с перепонками, как у утконоса.
   Интересно, знают ли ученые, что в джунглях Мьянмы живет такая вот тварь?
   Вождь уа вернул головной убор на место и заговорил с торжественными интонациями.
   - Духи послали нам добычу, - начал переводить брат Пон, копируя даже тон. - Показали расположение, дали знак, что ближайшие годы окажутся изобильным и благополучными...
   Охотники-уа дружно завопили, вскидывая руки над головой и хлопая друг друга по плечам. Двое парней едва ли старше двадцати пустились в пляс, выбрасывая в стороны руки и кружась на месте.
   И что удивительно, в этот момент я вполне разделял радость этих людей.
  
   Радость моя не исчезла, даже когда мы двинулись в обратный путь через то же болото.
   Когда, споткнувшись о спрятавшуюся под водой корягу, я едва успел выставить руки, чтобы не хлопнуться физиономией в грязную жижу, это вызвало гомерический хохот среди наших спутников. Но даже подобное не заставило меня расстроиться, я лишь улыбнулся, отряхнулся и пошел дальше.
   И вскоре мир вокруг меня изменился, расслоился, закрутился огромным колесом с сотнями бороздок, в каждой из которых вспыхивали и гасли моменты восприятия: резкий запах болотных растений, плюханье под ногами, прилипшая в телу мокрая одежда, мысли по поводу того, что об этой охоте нет смысла рассказывать друзьям, ведь все равно никто не поверит, желание оказаться в чистом месте, шагающий впереди брат Пон.
   Нет, я не чувствовал себя более комфортно, чем на пути в ту сторону, меня так же донимали летучие кровососы, от жары и влажности не хватало воздуха, а пот капал с бровей. Просто я воспринимал эти факторы несколько иначе, не как обладающие длительностью процессы, а как набор моментальных состояний, не связанных друг с другом.
   Ну и что с того, что эти состояния похожи друг на друга?
   Когда остановились на ночлег, уже за пределами болота, стало ясно, что запасы алкоголя у охотников не закончились. По рукам пошли бутылки с резко пахнущим пойлом, зазвучали тосты, наверняка посвященные сегодняшнему успеху.
   - Теперь можешь говорить, - разрешил брат Пон. - Все равно никто не заметит.
   Мы сидели немножко в стороне, так, чтобы не мешать уа веселиться, но при этом оставаться в дыму от костра.
   - А что такое на самом деле эти... - я помедлил, чтобы сформулировать вопрос точнее. - Те "пятнышки", которые я вижу, точнее не вижу, а как бы ощущаю, воспринимаю всем существом... хотя они бывают как звуки, как ощущения или мысли... Дхармы, правильно?
   - Да, верно, - тут брат Пон усмехнулся. - Но в твоем вопросе уже есть ответ. Неделимые, неразложимые на составляющие частички опыта, причем каждая несет лишь одно, свое качество... Ощущения мокрого, гнева, прикосновения к мягкому, видения зеленого цвета...
   - То есть опыт определяется дхармами? Весь, который мы накапливаем?
   - И опять ты прав, - сказал монах. - Он не только определяется, но и описывается дхармами... Это все, что мы имеем для отображения нашего опыта в попытке его передать. Как слова - речь состоит из слов, но когда мы говорим о словах, то тоже вынуждены использовать слова.
   Потом он спросил, как поживает мое "установление в памяти".
   Пришлось сознаться, что омраченное ненавистью сознание я могу наблюдать с большим трудом, а когда убираю ее, то не у меня не выходит обнаружить в двух противоположных состояниях что-то общее.
   - Ничего, рано или поздно все получится, - подбодрил меня брат Пон. - Старайся. Понятно, что ощущения не из приятных, но не зря сам Просветленный сказал "все пребывает в огне... глаз в огне. Цвета и формы, которые он видит, тоже в огне. Сознание, что воспринимает увиденное, тоже в огне. Горит даже то, чем соединяются глаз и формы. И ощущение приятное, неприятное или безразличное, которое мы получаем от этого соединения, тоже в огне". Погасить его невозможно, а значит, нужно использовать.
   - Для чего?
   - Занимаясь "установлением в памяти", разогревая и остужая сознание, и вновь разогревая, ты в числе прочего и прокаливаешь те "алмазные зародыши", что станут основой твоего нового, обреченного на бессмертие тела.
   Я открыл рот, чтобы задать очередной вопрос, но тут монах неожиданно заявил, что на сегодня хватит.
   То ли алкоголя осталось мало, то ли охотники все же утомились, но на этот раз до драки не дошло, да и угомонились они рано. Так что я даже ухитрился выспаться, зато утром встал с тяжелой головой и неприятным ознобом.
   Когда пошли дальше, стало ясно, что меня по-настоящему трясет, а внутри черепа пульсирует боль.
   - Похоже, ты подхватил лихорадку, - сказал брат Пон, когда я жестами дал понять, что со мной не все в порядке.
   Я смотрел на него с надеждой, рассчитывая, что монах сейчас вынет из глубин одеяния чудесную пилюлю или сорвет какой-нибудь листок, пожевав который, я мигом приду в себе.
   - Наши друзья, если узнают о твоем недомогании, то предложат тебе опиум, - продолжил он. - Они называют его "черным снадобьем" и лечат им все болезни... У меня с собой ничего нет. Единственный шанс для тебя - добраться до деревни, и там отлежаться.
   Надежда моя сменилась отчаянием.
   Как я дойду, если каждый шаг дается мне с трудом, и не помру ли я от этой хвори? Неужели у лесных жителей нет даже простейших антибиотиков?
   - Ничего, ты справишься, - брат Пон хлопнул меня по плечу, и на этом "сеанс психотерапии" закончился.
   Удивительно, но я не упал ни через час, ни через два, хотя брел, напрягая последние силы. Едва остановились передохнуть, я шлепнулся наземь и принялся жадно глотать воздух.
   Когда перед лицом у меня оказалось нечто округлое и зеленое, я не сразу понял, что один из охотников предложил мне фляжку.
   Затем мы пошли дальше, и тут сознание начало мутиться, распадаться на обрывки. В один момент я обнаружил, что шагаю по краю поля, усаженного маками, и решил, что у меня начались видения.
   Но потом вспомнил слова брата Пона о "черном снадобье" и засомневался...
   На какой-то момент я погрузился в душный серый туман, осознавал лишь, что по-прежнему иду. Обнаружил себя в той комнате, которую предоставили нам уа, и не смог вспомнить, как сюда попал.
   Ну а дальше все закрутилось в болезненном жарком водовороте.
  
   В состоянии прикованного к кровати "овоща" я провел то ли два, то ли три дня.
   Очередным утром проснулся, и обнаружил, что голова ясная, но зато слабость такая, что и руку поднять невозможно.
   - Ну вот, я же говорил, что ты справишься, - невозмутимо заявил брат Пон, сидевший рядом с моей лежанкой.
   Мне захотелось бросить в него чем-нибудь тяжелым, но под рукой ничего не оказалось, да и вряд ли бы у меня нашлись силы, чтобы поднять даже тухлую помидорину.
   - Обычные люди относятся к болезням как к наказанию, - продолжил монах как ни в чем не бывало, хотя в глазах сверкнула смешинка, наверняка вызванная тем, что он прочел мои намерения. - Но ты-то более не обычный человек, ты тот, кто начал путь к свободе, или "вступивший в поток", как говорили древние. Это не значит полного избавления от недомоганий, нет. Изменить осознание тела так, чтобы оно забыло про болезни, под силу разве что бодхисатве...
   "Утешил, называется" - мрачно подумал я.
   - Зато ты можешь воспринимать болячки иначе, как шанс изжить негативную карму. Переживания по их поводу отставить в сторону, а преисполниться радости и благодарности, что ты лежишь тут и ходишь под себя, а не мучаешься в аду, в кипящей соленой воде, или там, где тебя каждый день распиливают тупой пилой или льют в глотку расплавленную бронзу, или кидают на съедение собакам с железными зубами, или заставляют жрать нечистоты и раскаленные уголья!
   Я содрогнулся.
   - А вообще хватит валяться, - тут брат Пон встал и протянул мне руку. - Поднимайся.
   К моему собственному изумлению, я сумел встать, пусть даже не без посторонней помощи. Постоял, тяжело дыша, затем сделал первый шаг, второй, оперся о стену, ощутив, какая она шероховатая и влажная.
   Ну а затем после краткого отдыха дело пошло веселее.
   К полудню я даже смог съесть немного риса, а к вечеру обошел вокруг нашей хижины. Посмотреть, как я ковыляю, сбежались дети, оторвались от дел несколько женщин все в тех же цветастых платках, под которые волосы убирались так тщательно, чтобы не было видно и пряди.
   - Завтра нас ждет церемония освящения амулета из клыков йесина, - сказал брат Пон, когда мы вернулись в комнату. - А потом мы уходим. Настало время идти дальше. Только вперед.
   Честно говоря, я не был уверен, что смогу осилить дорогу, но спорить не стал.
   Утром же, с первыми лучами солнца жители деревни собрались вокруг каменного столба. Вождь, помимо пробкового шлема, украсил себя парой черепов, обезьяньих, судя по размерам, мужчины увешали себя оружием, точно собрались на войну.
   Сам ритуал оказался не очень интересным - много заунывных песнопений, немного танцев, подношение обитающим в столбе духам еды, макового отвара и цветочных гирлянд. После этого два клыка с мизинец, похожих на слоновьи, заняли почетное место около вершины каменного сооружения.
   Вождь, повесивший их туда, отступил на шаг, некоторое время полюбовался и одобрительно хлопнул в ладоши.
   - Самое время попрощаться, пока они не начали пить, - шепнул мне брат Пон, и выступил вперед.
   Его слова оказались встречены гробовым молчанием, и я уже решил, что нас не отпустят. Но вождь после паузы кивнул и принялся, судя по жестам и интонациям, что-то предлагать.
   Но монах лишь улыбался, кланялся и мотал головой.
   Но сумки нам все же набили едой, проводили до окраины деревни, и даже немного дальше, до бегущей через лес тропы.
   - Он хотел дать нам ружье, чтобы мы могли охотиться и защитить себя в джунглях, - сказал брат Пон, когда мы остались вдвоем. - Плюс заплечные мешки, одеяла, палатку. Еще бы слона предложил.
   Надо же, предводитель воинственных уа, встретивших нас так недружелюбно, оказался на удивление щедр.
   Но все равно я был рад, что мы покидаем их деревню: склонность местных к пьянству и дракам, сырые и темные жилища, висящие всюду черепа, болота и плантации мака в окрестностях.
   Нет, это не то место, где я хотел бы задержаться.
   - Они выращивают сырье для наркотиков? - спросил я, когда брат Пон снял с меня обет молчания.
   - Да. Но ты же слышал про Золотой треугольник? Это как раз один из его углов... Именно поэтому чужаков, даже в одежде монахов, тут встречают не особенно дружелюбно. Видят в каждом шпиона, агента правительства, что явился вынюхивать и в конечном итоге уничтожить их "бизнес".
   Ответ меня не очень порадовал, но я промолчал.
   Вообще в последние дни стал осознавать, что понемногу привыкаю обходиться без слов: если поначалу я испытывал дискомфорт, лишаясь возможности говорить, то сейчас просто не замечал какого-либо ограничения, находил в безмолвии источник покоя и возможность заняться чем-нибудь полезным вроде смрити или "установления в памяти".
   Очередной вопрос родился только после того, как мы отшагали примерно с километр: шел я с трудом, и плотно набитая сумка казалась очень тяжелой.
   - Как же так, - начал я. - Если нет никакой души, если семена энергии, проросшие в виде лихорадки, посеял некто другой, живший сто или тысячу лет назад... Почему должен страдать я?
   - Во-первых, нельзя с полной уверенностью сказать, кто именно и когда посеял. Есть шанс, что и ты, когда тягал варенье из холодильника... - брат Пон употребил английское слово "jam", но я хорошо понял, о чем он говорит - вишневое, с косточками, умопомрачительно вкусное, то самое, которое варила бабушка.
   Откуда он знает?!
   - Во-вторых, ты говоришь "я страдаю", но ведь "я" не существует, есть поток... Струи энергии, осознания, восприятия, как раз и состоящие по большому счету из последствий ранее совершенного. В-третьих же, смотри, некий путник развел костер на краю поля, чтобы согреться, а потом ушел, не загасив... Пламя же разгорелось и спалило все посевы, после чего путника схватили и привели к судье... Ну а странник сказал - "наказывать меня не за что, ведь костер, что я развел, и пожар, уничтоживший злаки - разные вещи".
   - Но одно произошло от другого!
   - Вот именно! И единство, которое ты есть сейчас, произошло от другого, посеявшего семена! Понимаешь?
   Я поскреб макушку и ничего не ответил: идею я вроде бы ухватил, но не мог сказать, что она меня устроила: никуда не исчезло ощущение того, что я вынужден отдуваться за действия кого-то другого, не сгинуло порожденное этим ощущением недовольство.
   Но выглядело оно слабым и быстро рассеялось, поскольку брат Пон напомнил мне про сосредоточение на объекте, и про то, что о "внимании дыхания" я забывать не имею права.
   Я был здоров, мог идти, не шатаясь от слабости, мы покинули селение уа, и радость от всего этого перевешивала любые тревоги.
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"