***
Аким, старый слуга бояр Захарьиных, на ярмарку шел. Жив там боярин, умер боярин - скотина не делась никуда. И подворье на Ладоге стоит, не рушится. И надобно туда много чего... от гвоздей до соли. От овса до дров.
Вроде и закупали все, а без хозяйского-то глаза как-то оно и тратится быстрее.
Аким и сам грешен, недавно молоток прогуляться уговорил. И подкову... две.
В хозяйстве (своем, не боярском) все пригодится.
Вот и шел он на ярмарку, закупаться. Шел, потом толчок сильный почувствовал. Детина какой-то его обгонял, плечом задел.
- Эй! - Аким едва в снег не полетел.
Парень остановился, поддержал его.
- Прости, отец. Не зашиб я тебя? Не смотрел я, куда иду! Не видел...
Плечо, конечно, болело, но винился парень искренне. И шапку стянул, в лапище своей скомкал, посмотрел Аким, да и рукой махнул.
- Ладно уж...
- Не держи зла, отец. Не спешишь ты? А то б посидели, сбитня горячего выпили?
Кто ж от дармовщинки откажется? Аким исключением не был.
- Ну... пойдем, коли так.
- А пойдем, отец. Мне б тоже с кем посидеть, а то на душе погано. Недавно из поездки вернулся, да узнал, что жена соседа привечала.
Аким только головой качнул.
- А...
- И выгнать ее не могу. Отцы наши - не просто друзья, дело у них общее...
- Вот оно как даже...
- Дрянь такая...
Аким парня по плечу хлопнул, как мог подбодрил.
- Держись, паря. Всяко бывает, а и то проходит...
Сидели они вскорости в таверне, горячий сбитень попивали. Парень на жену жаловался, Аким слушал.
Потом сам пожаловался. У него-то семья в поместье Захарьиных, а его, вот, в городском доме оставили, покамест нового хозяина не будет. А как он будет-то еще? Когда там Захарьиных две штуки и было? И те померли?
- Это какие ж Захарьины? Не те, что с Кошкиными роднились?
- Не, другие. Мои с царем породнились! Хочешь - расскажу я тебе?
- А и расскажи, отец. О других послушаю, от своего отвлекусь... давненько ты им служишь-то?
- Да почитай, лет пятьдесят. Мальчишкой начинал еще, меня в прислугу для боярина Никодима взяли. Подать чего, принести - отнести... так и в люди вышел.
- Ух ты!
- У боярина Никодима два брата было младших, да сестра. Анна. Красивая, глаз не отвести, о ее свадьбе уж сговаривались. А потом боярин женился, - Аким загрустил даже.
- На ком же?
- По джерманской улице проезжал, там рыженькую девку увидел. Красивую - страсть! - Аким на себе показал, и парень признал, что да. Страсть! Как она еще ходила-то с такими формами? - Мы все за боярина порадовались, да только сглазили семье, верно. Года не прошло, как от горячки боярышня Анна померла.
- Заболела?
- Руку наколола о что-то. Вроде и ранка крохотная была, а к вечеру воспалилось, к утру рука, что полено была... запах пошел, горячка началась. Спасти и не сумели. Горе было... боярышню Анну все любили.
- А жена боярская?
- Боярыня Ин... несс... как же звали-то ее? Уж и не припомню. Ириной крестили, это точно.
- Инесса?
- Да, кажись. Она в православие перешла, Ириной Ивановной стала. Да и она золовку любила. Боярышня Анна была, что лучик солнечный. Умерла она... потом через положенный срок боярыня дочь родила. Боярин хотел Анной назвать, но боярыня уперлась, Любавушкой назвали.
- Царица наша?
- Она. Боярыня Ирина ее любила, с рук не спускала.
- Одна она была у родителей?
- Да что ты! Лет через десять боярин Данила родился.
- А что так долго? Не беременела боярыня?
- Как-то не получалось у нее. То болела, то на богомолье ездила. А потом как-то в один год все случилось. Бояричи друг друга убили.
- Ох! Из-за бабы?
- Холопка им одна и та же приглянулась. А она им обоим голову кружила, ходила, задом виляла. Вот старший из бояричей ее с братом и застал. И порешил. А когда брат на него кинулся, значит, и с ним сцепился. Растащить не успели...
- Ох, горе-то какое!
- Боярин Никодим чуть не год убивался по братьям. Очень он их любил, переговоры вел о свадьбах. Хороших невест им приглядел... потом ему легче стало. У боярыни сын родился - боярич Данила. Тут уж хозяин оживел...
- Ну хоть сыну порадовался.
- Недолго радовался-то.... Пяти лет не прошло, помер боярин Никодим. Боярыня Ирина детей воспитала, на ноги поставила, другой раз замуж не выходила, хоть и смотрели на нее. Умерла она быстро, младшему лет шесть или семь, что ли, было? Люди говорили - от тоски.
- Повезло боярину Никодиму. Такая верность...
- Да верность-то.... Понятно. Только вот боярин Данила неженатым умер, наследника не оставил.
- Так может, внебрачный какой есть? Или у боярыни Ирины был кто? - подначил собутыльник.
На столе давно уж четверть водки стояла. Так что Аким и не удержался.
- Как же! Ежели у нее кто и был, так из своих. Что она, что дочь ее, что сын - все с иноземцами якшались, постоянно к ним мотались. Уж к кому там ездили, того не знаю, а только там боярыня и померла, на ночь у кого-то из знакомых осталась, а там гроза разразилась жуткая... боярышня приехала, говорит, мать умерла. А сама еще молоденькая совсем, семнадцати не было. Боярин Раенский им дальним родственником приходился, вот он детей к себе взял. А там и царю боярышню Любаву представил. Так все и сладилось у них.
- И брата она с собой в палаты взяла?
- А то ж! Брата она любила, уж когда боярин Данила подрос, он домой вернулся. А до той поры при сестре жил безотлучно!
Аким рассказывал.
Называл имена, даты... чуть не пятьдесят лет при семье - это много. Слуги столько о хозяевах знают - тем и в голову не придет. Собеседник слушал, подливал...
Наутро Аким проснулся в одной из комнат при трактире, сначала испугался - ограблен. Но деньги все на месте были, хозяину его собеседник уплатил вперед, даже за поправку Акимова здоровья, так что мужчина махнул рукой, да и позабыл этот случай.
Было.
Выпили, поболтали...
Ну так и что же? С кем не бывает? Дело-то житейское...

***
Спустя несколько суток на кладбище шестеро людей появились. Пятеро мужиков молодых, с ними кто-то непонятный, невысокий, по уши в плащ закутанный.
Оська-бородач, который уж лет тридцать милостыньку при кладбище просил, да за могилками приглядывал, на них посмотрел, хотел деру дать - остановили. Поймали, за шкирку тряхнули.
- Ой! Пустите, ироды! Что вам от бедного человека надобно?
- Богаче его сделать хотим, - когда в пальцах одного из мужчин гривенник блеснул, Оська мигом про нытье свое забыл.
- Чего надобно, боярин?
- Не боярин я. А надобно мне знать, где бояре Захарьины похоронены?
- Вон там, - Оська пальцем показал, куда идти. - Склеп у них там свой, как и у многих других бояр. Не хотят они в землице лежать, как простой народ. А для часовни собственной, значит, рылом не вышли.*
*- хоронили в те времена по-разному. Могли и в часовне похоронить, под полом, в усыпальнице, могли и в собственном склепе, или просто на кладбище. Зависело от достатка в семье. Прим. авт.
- Хорошо. Иди, не стой тут над душой. И не говори о нас никому.
Оська предложение оценил - только пятки засверкали. И правда - чего стоять? Денег ему дали уже, теперь живьем отпускают. А ведь могли бы и в склеп положить, даром, что не боярин он.
Один из мужчин посмотрел ему вслед с сомнением.
- Может, убить стоило?
Другой только головой качнул.
- Ни к чему. Не бери грех на душу.
Насчет греха - это он, конечно, загнул, да к чему нищего убивать? Вреда он не причинит, а ежели слухи какие и пойдут - пусть их.
Мужчины мигом замок с двери сковырнули, дверь отжали, человеку в плаще внутрь спуститься помогли. В склепе огляделись.
Гробы стоят. Покойники лежат.
Имена на крышках вырублены.
Вот боярин Никодим. Боярышня Анна. Два брата его - Петр да Павел.
А вот и боярыня Ирина.
Человек в плаще жест рукой сделал - мол, крышку открывайте.
Молодые люди поднатужились, да и сковырнули крышку каменную, снимали осторожно, старались не разбить. В гроб не глядели, вот и не видели.
А спутник их в плаще и видел, и чувствовал.
Потом уж и они посмотрели.
Лежит в гробу старуха.
Страшная, рыжая, а выглядит, ровно живая. Мертвая, да. Только вот не истлела она, а осталась, какой была. И лет ей сто, а то и поболее. Страшная - жуть.
Человек в плаще нож взял, рот боярыне разжал. Зубы осмотрел, головой качнул.
Зубы острые, ровно кто их напильником затачивал. Каждый зуб. У человека-то и не будет так, он себе язык такими клыками изранит.
- Упырица.
Агафья, а в плаще именно она была, головой качнула утвердительно.
- Из старших. Не кровососка она, клыков нет.
- Все одно проверить надобно.
Ветка березы над гробом завяла, свеча затрещала, воск почернел...
Вторым крышку гроба сняли у Данилы Захарьина.
Третьим - у боярина Никодима.
У последнего все как дОлжно было: одежда истлела, тело истлело...
А Данила Захарьин лежит, ровно вчера умер, только одежда чуток подпортилась, и старуха лежит себе, платье драное, а сама ровно живая.
Человек в плаще их оглядывал долго, думал о чем-то. Потом одного из парней подозвал, попросил - о чем? Долго ждать не пришлось, парень с молотком прилетел. Человек в плаще из кошеля два кола осиновых достал: один в грудь боярыне Ирине забили, второй - боярину Даниле.
Обоим в рот сухую траву сунули. Но так и не видно, ежели не приглядываться. Одежда пышная, колья небольшие. Да и трава во все стороны не торчит. Там и стебелька хватило бы.
Потом крышки гробов на место опустили, и человек в плаще на каждом гробе воском коловрат нарисовал. Правильный, с восемью лучами.
Только после этого ушли все из усыпальницы.
Никому и невдомек было, что в ту же ночь проснулась от боли в груди вдовая царица Любава.
Проснулась, чуя пустоту и боль. Опасность и страх.
Неужели....?
КТО?!

Глава 11
Из ненаписанного дневника царицы Устиньи Алексеевны Заболоцкой.
Несколько дней я чувствовала себя, как муха в меду. Липкое равновесие, и самой не выбраться, и не нарушить мне его, и кто знает, чем оно разрешится? То ли меня вытряхнут, то ли придавят, то ли...
Не знаю.
Но чувствую надвигающуюся грозу. Что-то такое грядет... не знаю, что именно.
Аксинья успокоилась. О чем-то боярыня Раенская с ней поговорила, сестра вернулась и даже извинилась. Не думала она, что Михайла - такой.
Я тоже не думала. В той, черной жизни.
Хотя я о нем и вовсе не думала тогда. Выдали родители Аксинью замуж - и ладно! Любит она мужа? Ну так что же, повезло ей, мне такого счастья и не досталось. А потом все ровно пелена затягивала. Темная, липкая...
Хуже стало, когда мне Добряна весточку передала.
Божедар своих людей отправил, они про Захарьиных порасспросили. И выходило так, что боярин-то Никодим женился на ведьме. Самой настоящей. Она и род его перевела.
Она, надо полагать, и Книгу Черную привезла с собой.
На родине-то их травили и давили, а тут... в Россе о таких тварях знали, да только бороться с ними волхвы умели. Христианство их не распознавало, не могло покамест, может, потом научатся.
Прабабушка с людьми Божедара в склепе бояр Захарьиных побывала, там и поняли. Есть у ведьм такое свойство.
Ежели кто о святых вспомнит - те нетленны по-настоящему.
А ежели про ведьм говорить...
Они подниматься могут.
И ведьмы, и колдуны могут встать упырями, только не такими, как о том иноземные мифы рассказывают. И клыков у них нет, и когтей нет.
Тело оставаться должно.
И - черная сущность.
Я читала, разговаривала. Где, как не в монастыре узнавать о таком... однажды столкнулась с женщиной, которой ведьма силу свою передать хотела. Она рассказала.
Ведьмы бывают рожденые, бывают ученые. Первые с силой своей появляются, вторые за силу свою Рогатому платят. Первые сродни волхвам, только не они своей силой правят, а сила над ними хозяйствует, вот и не выходит у них ничего толкового.
Вторые же...
Вторых и научат, и подскажут им, и дорогой ценой им за то заплатить придется. Очень дорогой.
После смерти они душу свою отдают за знания и за силу.
Есть и еще книжные колдуны. Это уж самый горький случай. Когда несколько поколений одной и той же семьи ведьмовством занимались, они могут Черную Книгу написать. Пишется такая книга собственной кровью, в нее все семейные знания заносятся. А еще в такую книгу ведьма или колдун кусочек души своей вкладывают. Считай, они и при жизни от нее зависимы, и после смерти к ней привязаны.
Говорят так.
Душа колдуна в ад уходит, а вот что на ее место придет? Неведомо.
Встанет тогда упокойник упырем. И разные они бывают, упыри-то...
Бывают такие, что и двух слов сказать не могут. Их легко обнаружить, уничтожить легко.
Бывают навроде стригоев. Кровь они пьют, а солнце их убивает. И половину суток беспомощны они.
А бывают и третьи.
Самые страшные.
Эти твари не кровью питаются, они самое жизнь из человека выпивают, по ночам приходят, на одной жертве могут несколько месяцев кормиться. А то и менять их могут: в губы целуют, жизненные силы высасывают.
Человек от того чахнет и погибает, хотя и не сразу. Ребенка им высосать легче, за несколько ночей могут справиться, взрослого человека месяц пить могут. Но ежели уехать от упыря подалее, он тебя не найдет, не догонит. Только вот не уезжает никто.
Эти твари и голову туманят, и разум дурманят. И вспомнить о них тяжко, и поймать их сложно. Разные есть способы, чтобы найти их. Даже коня по кладбищу водят, ежели где конь споткнется, ищи упыря поблизости, да раскапывай могилу.
Только кто ж даст?
Скажи царице, что могилы Захарьиных потревожить собираешься, намекни хоть словечком? Недолго проживешь после такого.
Прабабушка на кладбище сходила, могилы проверила.
Мать царицы Любавы упырицей оказалась, брат царицы, боярин Данила, тоже упырем поднялся, а в столице могли они гулять долго.
Тут трактиров много, подворотен уйма, всякого народу темного - пропасть. Кто и исчезнет, остальные ни жалеть, ни искать не станут. Это не деревушка какая, это Ладога, в деревне на виду все, а на Ладоге разве что соседи друг друга знают, а кто там через улицу живет - уже неизвестно.
И даже если силу жизненную пить... не ходи просто в чьи-то дома, ходи по трактирам, по харчевням разным. Там можно и силы высосать, и не попасться, и не заподозрит тебя никто. Проснутся разбитые да усталые, так на вино спишут, не то подумают, продуло, прихворнул.
Да и уедут.
И так питаться мертвые Захарьины долго могли. От одного к другому, от третьего к четвертому...
А вот что теперь с этим делать? Мертвых бабушка упокоила, а живые-то просто так не сдадутся, да и как о таком сказать?
Я искренне пыталась что-то вспомнить из своей черной жизни, может, видела я чего или подозревала? Не выходило.
Царица? И царица, и что? Свекровь, как свекровь. При мне она голой не плясала, черных петухов в жертву не приносила.
Боярин Данила?
И за ним ничего я не замечала странного.
А ведь было все это, и сейчас есть, и тогда было. И что делать со всем этим?
Не знаю.
Попросту не знаю. И само такое не расползется, и сказать о таком... кому?
Борису? Это мачеха его, брат его, это ущерб репутации, это урон такой, что и сказать страшно...
Патриарху?
Кому?
Я не знаю, что с этим делать. Понимаю, что упырей извели - хорошо. А дальше-то как быть? Книгу сжечь только осталось, но получится ли? Это ведь в обе стороны работает, книга род свой поддерживает, а род книгу силой питает. Когда хоть кто-то из рода останется, возродится эта пакость, наново ее написать можно. А Любава с Федором... их убить придется. Борис на такое не пойдет.
И Раенские еще останутся, и кукловод тот загадочный... узнать бы про ведьму Инессу подробнее, может, тогда прищучим гадину?
Мне страшно.
Мне очень-очень страшно...

***
Царица Любава поморщилась.
Ух, так бы и влепила этой дуре, с размаху, пощечину, чтобы у нее зубы лязгнули.
Нельзя.
Платон такой выход нашел, о котором и не думала Любава. А ведь он все проблемы, считай, решает!
- Вот, тогда делай, что скажу! Представь, как тебе завидовать будут все! Царевной станешь!
- А сестра прежде всего! - подлила масла в огонь боярыня Варвара.
- Я... да! Устька завидовать будет!
Женщины переглянулись.
Завидовать?
Это вряд ли, радоваться, скорее. Но кто о таком будет юной дурочке говорить? Пусть сделает, что сказано, а там посмотрим!
- Тебе и делать-то ничего не придется, просто вплети ей в косу жемчуг заговоренный.
- Хорошо. А что от того будет?
- Прыщами она покроется. Федор от нее и отвернется, а ты рядом будешь. И он на тебя внимание обратит.
- Как Марфа?
- Почти, только сестре твоей легче будет. Прыщи ж, не язвы какие...
Марфу Данилову два дня назад в монастырь увезли, отмаливать. Не пошел боярин Данилов в рощу Живы-матушки, решил в монастыре попробовать.
Кто другой, поумнее, и про боярышню Утятьеву спросил бы, и про остальных боярышень - Аксинье сие и в голову не пришло. Ей просто хотелось сестре напакостить. Она жемчуг взяла, провела по голубоватой нити кончиками пальцев.
- Красивый.
- К себе примерять не вздумай, опрыщавеешь.
Аксинья, которая так сделать и собиралась, чуть руку не отдернула.
- Ой... да, конечно!
- А потом, покинет боярышня Устинья дворец, прыщи и пройдут потихоньку. За год примерно.
Аксинья закивала.
- Да, конечно, так и сделаю... завтра же?
- Завтра.
Федор как раз Устинью невестой своей объявить собрался. Будет ему... невеста!

***
Тяжела ты, жизнь разбойная!
Это в песенках так поется-то весело, что жизнь она вольная да легкая, что добычу по кабакам прогуливаешь, да девок веселых тискаешь, что каждый день у тебя, ровно праздник, а на деле-то иначе выходит.
Что вольная, оно понятно. И у волка в лесу воля, да вот беда - зайцы сами в рот не прыгают. Вот и у разбойников так-то...
И не на всякого нападешь, и пока еще нужного каравана дождешься, да и потом беда. Не хотят купцы товар отдавать, охрану нанимают, а это опять - драться. А охрана тоже не в луже найденная, оружие держать там все умеют. Конечно хорошо, когда кому из татей удается в охрану наняться, али в обслугу, тогда можно придумать что-то. Или коней потравить, или людей, уж как получится. Тогда, конечно, полегче выходит.
А все одно, с каждого налета по пять - десять человек теряет шайка. А новые придут... мясо необмятое. Не жалко их, да ведь и пользы от таких маловато, разве деревья валить, да кашу варить, а в бою половина бежит, а вторую половину даже баба половником прибьет. Только вперед таких пускать, пока на них охрана отвлекается, можно их стрелами да болтами проредить.
И ран хватает, и загнивают раны, и спасти парней не всегда удается.
Добычу по кабакам прогулять?
А на много ее хватит-то, добычи той? Что-то обозов с золотом давненько не проходило по дорогам. Сборщиков налогов грабить?
Оно, конечно, дело полезное и богоугодное, так у мытарей охрана такая... свое-то государь хорошо охраняет! Дешевле не связываться. Так что добычи той доля... на два дня гулянок веселых. А потом - снова в лес.
А в лесу голодно, а в лесу холодно. Каждый раз каравана вслепую ждать - с голоду подохнешь, али на кого слишком зубастого нарвешься. Вот и приходится честным лесным братьям деньги платить, да где медь, а где и серебро полновесное.
За что платить?
Так за все.
За весточку о караване - плати, за весточку об охране его - тоже плати. За то, что не поймают тебя крестьяне местные, не выдадут боярину, на землях которого лес растет - опять плати, и за продукты им плати, и девок крестьянских тронуть не смей, разве что по доброй воле, а воли такой у них маловато. А парням-то хочется.
Девки-то веселые деньгу любят, а откуда она, когда там плати, тут плати, вот и зверствуют иногда ребята с пленниками, вот и лютуют.
И воля крепкая нужна, в страхе их держать.
Атаман Ослоп, прозванный так за любовь к палице своей, гвоздями утыканной, не то, что ватагу в страхе держать мог - он бы и с войском царским справился без натуги. Стоило ему пару раз ослоп свой в дело пустить, как самые крикливые наглецы языки поганые втягивали куда поглубже. Очень красиво на дубинке мозги смотрелись, с кровью...
О прошлом его никто не знал, о жизни - тоже. Слухи ходили, что из беглых монахов он, или из расстриг, грамотный же, да и речи говорить умеет - соловьи заслушаются. Слово за словом вьет, осечки не дает.
Но - молчали. Потому как Ослоп слухов о себе не любил, сплетен тоже, а палица завсегда при нем. А сейчас подтверждались предположения ватажников, потому как Ослоп читал грамотку. Не простую, а голубиную почту, значками записанную. А это намного сложнее обычной почты.
Читал, хмурился, потому как писала там Марина хоть и мало, но важное.

Сослана в монастырь. Повезут через Подарёну. Охрана. Освободи.

Царицу Марину Ослоп давненько знал, еще когда не была она царицей, а только невестой царской, а он обычным конюхом. Это уж потом так жизнь повернулась, что бежать ему пришлось. Сложилось так.
Конюхом он был знатным, да и дураком - тоже. Все знали, что к его жене боярич Осмыслов захаживает. Один Никифор, тогда его Ослопом еще не называли, дурак дураком ходил. Пока не застал супругу свою в постели с бояричем.
Боярича он убил, конечно. И супругу из окна выкинул. А потом сидел, и не знал, что дальше делать. Жизнь кончилась, вот и все.
Его даже пытать не стали. Просто в темницу сунули, да казнь назначили. Там он и сидел, и ждал.
Ждал палача, а пришла царица Марина. Как уж она договорилась, кому заплатила... да кто ж ее знает? А только заговорила она, и понял Никифор, что еще не закончена жизнь, потому как месть осталась.
Всем.
За все!
Боярам - за измену супруги его. Бабам - за то же самое. Остальным - за подлость и равнодушие. Он ведь еще может много жизней чужих отнять, а Марине послужить в благодарность. Или - просто так.
Не знал Никифор, что в том состоянии он на ведьмовство податлив был. Марина его попросту заговорила, что хотела, то в разум и вложила, себе почти покорного раба приобрела.
А что ненавидит всех, да кидается... это ровно как волка бешеного на сворку взять. Пусть хоть кого рвет, лишь бы ей служил верно.
Ослоп и служил, и добычу приносил даже.
Марина его не сильно отягощала, пару-тройку раз просила гонца перехватить, два раза про купеческие обозы письмецо прислала. Просила только, чтобы пара человек там и полегла бесследно.
Ослопу то не в тягость было.
Поручения легкие, а платит царица хорошо, серебра шлет...
Серебро ему не надобно, конечно, ему уж ничего не надобно, но...
Волк понял, что хозяйку его обидеть хотят - и зубы оскалил. Когти навострил.
Говорите, повезут через Подарёну?
Значит, и через их лес повезут, нет здесь другой дороги. И обоза не будет.

***
Божедар на постоялый двор не просто так пришел, нет.
Хоть и говорили ему, что царица Марина, теперь уж бывшая царица - ламия, нечисть, а все одно, в таких вещах он сам предпочитал посмотреть, убедиться, разобраться.
Ошибки случаются.
И травниц могут ведьмами назвать, и слишком красивых женщин тоже - ему то ведомо.
Вот и сидел он себе в углу, сбитень попивал, не спешил никуда.
Царица в зал вошла, глазами по сторонам сверкнула, Божедара сразу приметила, так и впилась зрачками своими, ровно кинжалы воткнула.
Но Божедар за себя не боялся, коловрат у него на шее висит, с ним-то его за обычного человека любая ведьма примет. Разве что просто так он Марине понравится, как мужчина - или как обед, вспоминая про обычаи племени ламий.
И видно, Марина в него вгляделась, облизнулась внятно.
Нет, не признала она в нем богатыря, просто захотела сил из него потянуть. Это-то Божедар видел.
Еще как видел....
Ведьма?
Не совсем ведьма она, скорее чуждое что-то... да, как и говорила боярышня - ламия.
Экая мерзость!
Божедара аж от омерзения передернуло, да Марина его поняла неправильно, подумала - от желания, улыбнулась, пальцем по шее так провела томно... свернуть бы ту шею с головенкой вместе!
Нет, не соврала ему боярышня.
Царицу наверх увели, в комнаты для постояльцев, а Божедар, не дожидаясь, покамест на него кто другой внимание обратит, поднялся да и вышел вон.
Нечего ему тут делать.
Главное видел он, черную сущность разглядел, а об остальном промолчит. За него клинки говорить будут, да стрелы каленые.
Не бывать нечисти на земле росской!

***
Вечером Платон у царицы сидел. Чай пили, разговоры разговаривали.
- Не почует?
- Не должна. Не сразу.
- Да, часа нам с лихвой достанет. А потом... потом будет по задуманному.
- Федька не воспротивится?
- Не успеет.
- Ну, дай-то Бог.
- Бог-то Бог, а ты и сам не будь плох.
Заговорщики еще раз переглянулись и рассмеялись. Тихим и весьма неприятным смехом.

***
Лес - он и лес. Говорят, в иноземщине лесам имена давать принято. Так оно и понятно, у них все леса на дрова повырубили, ежели там пара клочков и осталась, так на них не надышатся. *
*- неверующим предлагаю погуглить количество лесов в Англии, Франции, Шотландии. А можно и их площади. Цывилизацыя-с. Прим. авт.
В Россе лесов много, и названия им не дают, не до того людям. Лес - и лес себе. Подлесок, перелесок, чаща, бурелом, тайга непролазная... много у него названий, а заплутать там легче легкого.
Впрочем, Божедару то не грозило.
В лесу он себя, как дома чувствовал, а уж разбойничью стоянку найти - и вовсе проблемы не видел. Кто в лесу не был, кто по нему не ходил никогда... да, для тех оно сложно. А Божедар не такой лес видывал, на Урале такие чащи - тут-то, считай, подлесочек мелкий.
Можно бы у местных крестьян проводника попросить, да не стоит. Мало ли кто из них разбойникам вести доносит? Лучше не рисковать, вылавливай потом негодяев по всей Россе.
А вот когда на следы звериные посмотреть - можно.
По дороге ночью пробежаться, подумать, где он бы сам засаду устроил - можно. Ветер понюхать, опять же...
Разбойники не розами пахнут, и не розами гадят, и не розы жрут. Им и кашу варить надобно на всю ватагу, и до ветру ходить...
Пахнет духом нечистым?
Да еще как! И именно нечистым, моются-то они редко, и тарелки не так, чтобы моют, а от того живот расстраивается люто... от такой вони белки с сосен падают!
Вот Божедар и поглядывал на стоянку татей, оценивал, прикидывал. Тати ни свои, ни чужие жизни не ценят, а вот ему каждый из дружинников дорог, каждого он знает, и семьи их, и детей... своими рисковать ему не хочется. Когда то возможно, он побеждать будет с наименьшими потерями.
Покамест так выходило, что нападать на лагерь не надобно.
И своих людей он много положит, и ведьму не выловит.
Отвезут ее в монастырь, понятно, она там не задержится, да куда и когда улизнет? Кто ж ее знает?
А на царский обоз нападать - это уже сам Божедар ровно тать станет. Кому потом про ведьму объяснишь?
Куда как приятнее, ежели тати на обоз нападут, а Божедар людям государевым на выручку придет. Под шумок и часть обозников погибнет, и ведьма в жертвах окажется. Он о том лично позаботится.
Обозников Божедару тоже жалко было, но своих-то людей жальче! И обозников не он обучал, не ему о том и заботиться. Вы царицу в монастырь везете, вы не подумали, что на вас напасть могут? Вы каждого куста не стережетесь? Не стараетесь царский приказ выполнить? Поделом.
Хотелось Божедару помочь им как-то, предупредить... да нельзя. И вопросы возникнут, и дело он завалит...
Надобно потом хоть семьям обозников помочь будет. Хоть как. Хоть чем.
И такие случаи бывают, когда нет для всех хорошего решения. Только вот давит это на плечи, давит, тянет...
А и не делать нельзя. Права была та волхвица юная, Устинья, и засада ждет, и ведьме вырваться помогут. А это уж точно не к добру.
Род-батюшка, помоги справиться? Ох, тягостно...

***
Сильно злилась государыня Марина, теперь уж бывшая государыня.
Злилась с того дня, как из Ладоги уехала. И как тут в бешенстве не быть? Борис не о ее удобстве подумал - о том, чтобы не сбежала ведьма. А потому и возок глухой был, с окошками маленькими, с засовами снаружи. И маленький он, и неудобный, царица раньше в таких и не ездила, брезговала. Это куда ж годится - сиденья без подушек, пухом набитых, стенки бархатом не обтянуты, жаровни походной - и то нет. Сиди, дрожи, в шубу кутайся. И ту - не соболью! Овчинную! И валенки такие же, и носки... все неудобное, колючее...
Марина и не понимала, что овчина в таком пути всяко лучше соболей, те хоть и драгоценные, а овчина простенькая, да греет лучше. У нее-то шубы распашные, с рукавами широкими, длинными, с полами, в стороны разлетающимися. Красиво, чтобы от терема до возка пройти, или по садику погулять немного, а для дальнего пути - без рук, без ног останешься. Да и сапожки сафьяновые в зиму нехороши.
Она просто злилась.
Потому что всего две девушки, и те в одном возке с ней. Что так теплее, она не понимала тоже.
Потому что останавливаться приходится на постоялых дворах.
Потому что все эти холопы, которые раньше при ней и головы от земли оторвать не смели, в грязи валялись, глазеют на нее теперь, словно она какая диковинка! А особенно тот парень, из трактира...
Марина его оценила по достоинству, вот с кем бы ночь провести, из него столько сил высосать можно - на год вперед хватило бы. Опять же, красив, того не отнять. Вкусный...
И взгляд внимательный, серьезный, вдумчивый.
Такие могут в постели женщину порадовать. А то большинство красавцев считают, что они уже подарок. А что бабе еще надобно? Она уже может к такой-то красоте прикоснуться! Чего еще стараться? Счастье уже привалило - всей тушкой, в кровать.
А этот не такой, сразу видно.
Но пообщаться с ним не получилось, и не получится уж теперь. Охрана ее в сорок глаз бдит, ни сбежать, ни извернуться никак!
Боярин Пущин постарался, не иначе! Не любит он Марину, и не любил никогда, вот и напакостил, как смог! Не люди - псы цепные. И на Марину с подозрением смотрят, и на девок ее, и слова лишнего не скажут... ух, гад! Погоди у меня, Егор Пущин, дай только на свободу выбраться, ужо я тебе! Наплачешься ты у меня, всех родных своих схоронишь, а сам еще и жить останешься! Не менее того!
Ничего, Марина освободится - все наверстает, и радости плотские тоже. Но того мужчину она упустила безвозвратно, а это очень обидно.
А теперь жди еще, пока Никишка спохватится!
О разбойнике Марина тоже была мнения невысокого. Привлекли ее в свое время две вещи. Жестокость убийства - мужчина в порыве ярости трупы топором рубил. Сначала живых, потом и трупы, малым, не на части разделал. И второе - своей смерти он уж не боялся. Как было не попробовать его себе подчинить?
Марина с ним и поработала.
Чуточку воспоминания обострила, жажду мести добавила туда, где была безнадежность, а тяга к крови у Никифора и так была. Своя, собственная.
Ему и так убивать нравилось, только ранее он себе того не позволял, сдерживался. А сейчас - спустил себя с цепи, вызверился вовсе.
И слухи до Марины доходили о разбойничке. Чего только не делал он.
И лошадьми людишек разрывал, и собаками травил, и к деревьям привязывал - изгалялся всяко...
Марину то сильно не волновало, подумаешь, людишки какие, бабы еще нарожают, а вот Борис злился, гневался, облавы посылал. Ну так... пошлет государь облаву, а та впустую проездит. А спустя месяц опять все начинается. Борису и в голову не приходило, что Маринушка его разбойнику, татю лютому, весточки передает.
А она передавала исправно, и взамен получала кое-что ей надобное. Не самой же людишек убивать? Так и заподозрить могут. А тати...
Был человек, да и сгинул.
Был гонец, да письмецо и не доехало.
И такое бывает...
Пока Марина о жизни своей печальной думала, снаружи шум поднялся, гам, крики...
Напряглась царица, насторожилась, от стены возка на всяк случай отодвинулась, потом и вовсе на пол легла, приказала служанкам себя загородить. Мало ли что?
Болты арбалетные возок и пробить могут, а ведьме умирать вовсе даже не хотелось...
Девушки лежали сверху, возились, плакали, пол был холодный и грязный, от девок пахло неприятно - пОтом, кислой овчиной, кажется, одна из них еще и описалась со страху... Марина терпела.
Что может быть глупее - погибнуть в двух шагах от свободы?
И вообще...
Потом она их всех убьет. Прикажет убить. И сама примет участие. Отдаст их Никифору, и парни его потешатся, и сама Марина себя сбережет. Хоть и не боялась она разбойников, да брезгливо как-то.
А сейчас просто надо потерпеть. Просто подождать. Совсем немного осталось.
А стрелы летели, свистели, кричали от боли люди... потом все стихло. Марина продолжала лежать, пока кто-то не постучал в дверь возка.
- Живы? Эй, там?!
Марина пообещала себе и за это 'эй там' сквитаться с нахалом - и раздраженным тоном приказала девкам.
- Сползите с меня, твари негодные, да подняться помогите!
Два раза просить и не пришлось.

***
Божедар спокойно ждал.
Удобно устроился в развилке дерева, взвел рычаг арбалета, наблюдал за происходящим.
Когда тати опрокинули заранее подрубленные деревья и повалили на дорогу, ни он, ни его люди в драку не полезли. К чему?
Они спокойно ждали, замаскировавшись, насколько смогли, да отстреливали татей, которые попадались. Не надо спешить им, не надо рисковать собой.
Их задача - уничтожить ведьму, а не участвовать в бою. Уничтожить так, чтобы никто и никогда ни о чем не догадался. Божедар покосился на разбойника, которого скинул недавно с дерева. Оглушил, сломал хребет... рядом с ним и арбалет бросит. Все ж понятно!
Сидел в засаде, выстрелил, попал, спрыгнул, сломал спину, умер. Кто там еще разбираться будет?
Обозники все ж отбились. Крепкие мужики, ничего не скажешь. Как ринулись на дорогу тати, так залп и получили, из всего, что есть. И Божедар не оплошал.
Как пошли тати из лагеря, так его люди следом пошли. Тати в засаду устраивались, а Божедар и его люди по их следам шли И - убивали.
Тут главное убить так, чтобы лишнего шума не поднять, но Божедар справился.
И сейчас доволен был, сидел, ждал.
Вот возок... стены в нескольких местах продырявлены, но ведьма точно не пострадала. Не дура она.
Вот конь убитый, сейчас обозники постромки режут. Коня на обочину оттащат, там разделают - не бросать же все мясо дикому зверью на поживу? С собой лучшие куски заберут, на привале приготовят. А вот и старшина...
Подходит, в дверь возка стучится, зовет... дверь открывается.
И снова Божедар от восторга задохнулся.
Царица из возка вышла.
ХорошА!
Даже сейчас, даже грязная, измученная, растрепанная - невероятно собой хороша. И волосы черные льются, и глаза бездонные, и губы алые... это если просто смотреть. А ежели чувствовать, ежели ощущать... другие не понимают, почему им неуютно становится, а Божедар почти видит облака мрака, которые вокруг нее завиваются, щупальца по поляне раскидывают - сильна, колдовка!
Мужчина с трудом морок стряхнул, прицелился - и медленно, плавно, стараясь, чтобы болт пошел, ровно по ниточке, спустил рычаг.
Кажется, Марина почуяла что-то в последнюю минуту, вскинула голову, хотела дернуться, оглядеться... болт нацелен был в переносицу, а вошел точно в рот. И кровь брызнула.
Она еще падала, запрокидываясь назад, а Божедар уже знал - не требуется доводки. Потому что мрак втягивался назад. И... что сейчас будет - он тоже знал хорошо. И не собирался на это смотреть дольше необходимого.
Напротив, ему-то как раз и надобно бежать.
Божедар стиснул в ладони коловорот, спрыгнул на землю - и помчался от этого места, что есть сил. Да так, что снег летел из-под ног.
Следы?
Никто их искать не будет.
После того, что сейчас начнется - никто!

***
Павел, старший среди обозников, еще порадоваться успел.
Повезло им, отбились.
Хотя что такое везение? Это когда ты готовишься заранее, долго готовишься, упорно... тогда и все хорошо складывается.
Повезло, и что кольчуги под одежду вздели, и что у нападающих не так много стрелков было, и что сами все под рукой держали, и что атамана завалили чуть не вторым выстрелом, а без него тати не так опасны стали... Павел уж поглядел на убитого, передернулся.
Ослоп.
И палица его, знаменитая, гвоздями утыканная, рядом с ним лежит. Такой взмахни, а Ослоп ее крутил, как веточку.
И только прилетевший откуда-то сбоку болт остановил его.
Повезло.
Кто-то удачно попал.
Тати - не войско, они свою жизнь ценят. Увидели, что атаман упал - и начали разбегаться.
Как там царица еще? То есть не царица она уже... неважно! Про себя Павел ее государыней именовал, так спокойнее было. Вот довезет он ее до монастыря святой Варвары, там царицу пусть как хотят, так и именуют, а здесь и сейчас лучше со всем почтением. Хотя царица все одно на него шипела, фыркала, злилась чего-то... чем он ей не угодил?
Павел Фролке кивнул, тот ближе стоял к возку, мужик в возок постучал, позвал...
Отозвались быстро. Дверь открылась, государыня наружу ступила.
И тут...
Откуда он только взялся?
То ли не всех татей перебили, то ли еще чего...
Один болт.
Один удар.
И государыня Марина запрокидывается назад, и падает, падает... и изо рта у нее бьет алая кровь...
Павел на месте замер от ужаса и непонимания.
А потом... потом он с места и сойти не смог. Непонимания уж и не осталось - ужас лютый захлестнул его. И обгадился мужчина, но не обратил на это внимания. И кто бы обратил?
От тела государыни ровно черные искры хлестнули в разные стороны.
Злые, голодные... и стало ему так страшно, что хоть ты в обморок падай - не удалось. Искр становилось все больше и больше, они накрывали тело царицы, повторяя его очертания, уплотнялись, темнели, пока не закрыли тело полностью... а потом вспыхнул черный свет.
Павел упал на колени.
Ослепило?
Он и сам не знал, просто по глазам так ударило, что страшно стало, и в ушах зазвенело, и жуть накатила. Безжалостная, лютая...
Кажется, взвыл кто-то рядом, словно раненный волк - и кончилось все.
Павел едва насмелился глаза открыть.
И заорал.
Отшатнулся, в снег сел, продолжая визжать поросенком...
Царица?
Лежит перед ним тело старухи, да такой жуткой, что не во всяком пьяном бреду увидишь. И Фролка неподалеку. И две девушки-чернавки.
Старуха-то ровно живая, но до того мерзкая, так и хочется лопатой ее навернуть, ей и зарыть потом.
А Фролка в секунду единую ровно высох.
И девушки тоже.
Только что живые были, хоть и испуганные, двигались, даже пищали за царицыной спиной чего-то, а теперь лежат.
И мертвые.
И это хорошо видно.
Павел аж взвыл от ужаса.
Был бы рядом Божедар, объяснил бы. Да мужчина бежал оттуда, что есть сил, потому как законы знал.
Черный дар же.
Когда ведьма сама по себе умирает, от старости, или там время ее пришло, она преемницу нашла, дар передала - то одно. Передаст она дар - и уходит. Бывает, что дар передать некому, тогда долго мучается она, пока вся тьма из нее не выйдет, к хозяевам не вернется.
А тут не то.
Тут ведьма, ламия внезапно умерла. Дар передать не успела, сделать ничего не успела... и черный дар наружу выплеснулся.
Убийцу искал.
А убийца-то и недосягаем, и коловорот его защищает, и вера, и сил у него хватает. Вот чернота и забрала тех, кто рядом был. Невинные жертвы, да...
Могло бы и больше погибнуть, да повезло обозникам, стояли далековато. А могли.
И Марина стала такой, как и должна быть, когда б не сосала она силу чужую.
Только Павел о том не знал, да и не думал. Ему бы в себя прийти, штаны отстирать... не скоро еще опомнятся обозники. И долго думать будут, как рассказать правду.
Ох, страшно.

***
В палатах царских тем временем боярышень к государю позвали, а зачем? Не сказали.
Не знала Устинья, что Любава с утра к Борису пришла, попросила его созвать боярышень, сказала, что Федя невест по домам распустить желает, всех. Борис в ответ на слова мачехи только плечами пожал, что ж, так тому и быть. С Устиньей-то он все равно видеться сможет, и в палаты ее провести тайком тоже, а когда оставил Федор свою затею со свадьбой, оно и к лучшему.
И согласился.
Устя бы и растрепой пошла, ей безразлично было, но Аксинья пристала вдруг хуже комарихи надоедливой, а спорить с ней Устя не хотела. Чего сестру лишний раз злить, помириться не успели еще, чтобы опять ссориться!
- Сейчас, Устя, я тебе еще жемчуг в волосы вплету, и вовсе красиво будет.
- Да к чему красота эта?
- Устя, ты что - опозорить нас хочешь? Государь будет, царевич, бояре, кажется, а ты ровно чернавка какая!
Устя только головой покачала. Ради государя она бы нарядилась, а вот ради остальных - неохота ей. И Федор еще... кто знает, что дураку в голову взбрело, как назовет ее невестой сейчас... будем надеяться, что обойдется. Но ежели нет...
Интересно, что будет, когда она прилюдно от такой чести откажется? Федор, наверное, орать начнет, родители в ужасе будут. Боря помочь обещал, сказал, что ее сразу же спрячет, потом вывезет, придумают они вместе, что делать, ежели Федор сам от нее не откажется.
Не откажется он, сам про то сколько раз говорил. Может, и уговорит его Борис, а может, и нет. Устя лишний раз ни на кого не надеялась, сама справляться будет.
Аксинья стягивала волосы Усти, украшала их, лентами и золотыми нитями перевивала, тут и жемчуг сам в руку скользнул. Пальцы чуть дрожали, но в волосы Устиньи она нитку вплетала решительно. Это... так надо!
Устя слишком... слишком задается!
У нее и так все есть, она еще и Михайлу захотела!
ЕЁ Михайлу!
Не бывать такому!
Аксинья совсем уж дурой не была, понимала, что ежели Михайла ТАК в Устинью влюблен, ей с ним вовсе разговаривать не о чем. А он влюблен.
Можно кому угодно врать, себе не получается. Ежели б Михайла так с ней говорил, Аксинья самой счастливой себя б чувствовала. А он... когда он с Устей говорил, у него и голос совсем другим был, и лицо, и глаза... он аж дрожал весь. А с ней...
Просто играл.
Просто врал.
Поделом ему будет, подлецу!
И Устьке поделом! Что она - раньше не знала?! Знала, наверняка! Сказать Аксинье не могла? Или Михайле сказать...
Уж могла бы и присушку какую ей дать! Это пусть она отговаривается, что не умеет, а так-то наверняка царевича она присушила! Иначе б Федор на нее никогда не клюнул!
Она же страшная! Аксинья намного красивее! А уж Данилова Марфа так и вообще красотка... была! Может, ее Устька и испортила?
Точно, она, кому еще такое было надобно? Вот Аксинья за Федора замуж выйдет, обязательно ему пожалуется. И Устьку, мерзавку, тогда в монастырь на покаяние!
Навечно!
Или лучше ее при себе оставить? Пусть смотрит и завидует?
И так тоже можно! Аксинья потом подумает, как лучше сделать.
А пока... жемчуг занял свое место в волосах Устиньи, и девушка вышла из комнаты. Аксинья пошла за ней, она сегодня тоже принарядилась, не так, как Устька, конечно, но сарафан алый надела, брови подчернила, щеки нарумянила... сказал бы ей кто, что выглядит она ужасно - век бы не поверила. Но выглядела Аксинья размалеванным клоуном.
Впрочем, это ни на что уже не влияло.

***
Вот и Сердоликовая палата.
Не любила ее Устинья, да кто б ее спрашивал? Сказано - прийти, они и пришли послушно. Стоят боярышни, переглядываются. Молчат.
Устя тоже молчит.
Она-то знает, что в той черной жизни с ней было, но в этой - не допустит она такого!
Ежели сейчас Федор ее своей невестой назовет, да не откажет она, празднество начнется.
Потом она будет в палатах царских жить, с Федором видеться, к свадьбе готовиться, а потом... за пару дней до свадьбы Устя просто исчезнет, как не бывало. Выйдет из горницы своей, да и пойдет себе, куда глаза глядят. В потайной ход, потом еще куда... она и сама не знает, покамест.
К Добряне.
А оттуда - куда ветер понесет.
Не может она за Федьку замуж выйти, не готова она такое еще раз повторить. Сколько можно, при Борисе останется... потом уйдет.
А палата вся искрится, камень сердолик и тут, и там вделан, капли крови напоминает.
И царь на троне сидит, и бояре стоят.
А вот и Федор, и матушка его за ним следом... идет важно, в руке ширинку несет, вот уж шаг до него остался, вот уж он руку протягивает...
А в следующий миг оно и случилось. Устя и не поняла сразу, что произошло, просто ударило что-то в затылок, стиснуло, сдавило...
На глазах царя, царевича и всех бояр, Устинья Алексеевна Заболоцкая потеряла сознание.

***
Борису происходящее не по душе было.
Сильно не по душе. Когда он Федора с ширинкой расшитой увидел, на троне приподнялся, рявкнуть хотел, да что тут сделаешь?! На глазах у бояр всех семью царскую позорить?
Нельзя так делать, внутри семьи любые распри могут быть, а перед чужими стоять они должны вместе, крепко. Не может Борис показать своей неприязни к мачехе, к брату младшему, иначе затравят их бояре. А потом и его затравят, где царевич, там и царь, невелик шажок.
Но и допускать, чтобы Устя, даже и ненадолго, до Красной Горки невестой Федора стала... неправильно это.
Нехорошо.
Борис сам себе покамест не признавался, но... Устя чем-то запала ему в душу.
Вроде бы и о любви они не говорили, и глазами томными на него Устя не смотрела, и не до того ему. Но вот это ощущение, что твоя спина прикрыта...
Что рядом с тобой человек, который жизнь отдаст, а тебя тронуть не даст... откуда оно взялось?
То ли, когда он уснул рядом с Устиньей, и та всю ночь над ним сидела.
То ли когда утешала она его после Маринкиной измены.
То ли когда он ее утешал...
Борис и сам ответа не знал, вот и злился. Устинью он Федору не отдаст, это уж точно! Не по себе братец дерево рубит, но как ему о том сказать? Он и слышать ничего не желает... А как потом ему, Борису, на Устинье жениться? А ведь он, считай, решился уже, только не поговорил с самой волхвой... и не успеет теперь... сколько ж бед Федька этим сговором принесет... ох, оторвет Боря братцу пустую голову!
Сидел Борис на троне своем, зубы стискивал зло, скипетр в руке сжимал, державу... руку удалось удобно на подлокотник пристроить. Тяжелая, зараза!
Бояре рядом, боярышни пришли, Устя стоит второй с краю, за боярышнями их служанки, а за ней сестра стоит, раскрашена, что кукла глиняная, аж жутко.
Двери распахнулись, Федор вошел. Боря-то думал, что он сейчас отпустит боярышень, а он в руке ширинку несет, вышитую золотом, да перстень. Сейчас он их должен невесте своей отдать... ах ты ж гад такой! Вот он подошел, руку протянул...
И тут Устя просто упала на пол. Осела, словно дерево подрубленное, покамест на колени.
Федор так и стоял бы дурак дураком, но у него сестра Устиньи приняла и перстень, и ширинку, а сам Федор к Устинье склонился, на руки ее поднять попробовал...
Куда там!
Устя выгнулась, вскрикнула глухо - и вовсе недвижная обмякла.
Борис и сам не заметил, как рядом оказался. Его-то силой Бог не обидел, в отличие от Федора, он Устинью на руки и поднять смог.
- Что с ней?
Кто спросил?
Борис и заметить не успел. Зато услышал звонкий и четкий голос царицы Любавы.
- Видимо, больная она! Господь отвел, Феденька!
- Матушка?
- Но когда выбрал ты боярышню Заболоцкую - женись. Только не на старшей, а на младшей, раз уж ты ей перстень отдал.
- А... э...
Кому другому Федор мог бы возразить.
Но родимой матушке? Любимой?
Никогда! Выпалить то, что у него на языке вертится? Да разве ж такое можно? И Любава отыграла еще несколько шагов.
- Отче!
Патриарх словно и ждал этого.
- Волю Божию вижу, чадо в том, что не вручил ты перстень свой больной девушке, коя не смогла бы стать тебе хорошей женой и матерью твоим детям. Господь и в том участие свое явил, что сделал ты выбор - и выбор хороший. Чем не невеста тебе Аксинья Заболоцкая? И мила, и пригожа, и здорова - благословляю сей союз!
- Благословляю! - и Любава подключилась.
- Одобряю, - добил Борис. Ему не до того было, но... не Устинья? Вот и ладно сие!
Подоспевший лекарь у него перенял тело Устиньи, на лавку уложил, пульс пощупал.
- Что скажешь, Адам?
- Не вижу причин для обморока, государь. Сердце боярышни бьется ровно, дыхание спокойное...
А что в рукаве его балахона исчезла нитка жемчуга из косы Устиньи - кто на то внимание обратит?
Устя на лавке лежала, ровно мертвая.

***
Устя в себя пришла еще на руках у Бориса. Но лежала молча и тихо. Что с ней случилось?
Примерно она поняла.
Порчу на волхву наводить - дело гиблое и глупое. Неблагодарное и напрасное.
А вот разово воздействовать как-то можно. Долго не получится, да заговорщикам и пяти минут хватило, поздно уж переигрывать.
Как? То есть чем ее взяли?
Это Устя поняла, когда у нее из косы что-то вытянули. Но... ее волос касалась только Аксинья.
Опять?!
Снова ее предали самые близкие?
Ох, видимо, сколько кувшин разбитый не замазывай, а пить из горсти придется.
Аксинья, дурочка, что ж тебе пообещали-то? Устя хотела было, рот открыть, а как слова царицыны услышала, так и поняла все, сразу, ровно ее еще раз ножом ударили.
Дурочка!
Сестренка, какая ж ты идиотка!
Ясно-понятно, им женщина нужна с волховской кровью. Только про меня они поняли, что кровь проснулась и характер разбудила, а ты-то беззащитная! А кровь - она та же!
И что они с тобой сделают?
Как поступят?
Тут и думать нечего, что с Устиньей было, то и с Аксиньей будет, разве что имя поменяется. И такого она сестре своей не желает.
Но... но и сделать сейчас ничего не сможет!
Встать, закричать, что отравили ее или околдовали? Так и доказательств нет, уже нет... Аксинья от всего отопрется, Усте просто не поверит никто.
Кричи, не кричи...
Бесполезно!
А тем временем выбор невесты своим чередом шел...