***
Стоят друг против друга две женщины.
Стоят. Смотрят молча.
И слышится в морозном воздухе звон клинков - два взгляда скрестились. И снова - встретились! Разлетелись и вновь - удар!
Не любят они друг друга, да выбора нет, не станут за руки держаться - обе в пропасть рухнут. Наконец, Добряна в сторону отошла, Агафье войти разрешила.
- Проходи, волхва...
- Благодарствую, волхва.
- Почто пришла?
- По дурные вести, - Агафья и глазом не моргнула, пересказывая все, что от Велигнева узнала.
Добряна молчала, слушала. Сначала, видно было, не верила, потом испугалась, первые проблески тревоги на лице появились, к концу речи и вовсе за посох схватилась покрепче. Все ж лучше, чем за голову, голова-то родная, а посох деревянный, его как ни сожми, не больно ему.
- Что же делать-то теперь, Агафья?
- Готовиться, Добряна. Ко всему готовиться. Подлости ждать, спину не подставлять, не верить никому. Тебе и из рощи не выходить, сама понимаешь.
- Понимаю. Тут недавно Устя твоя приходила, да не одна, а с государем...
Про царя Агафья уже от Усти слышала. Кивнула.
- Знаю, Добряна. И то хорошо, что свободен теперь государь. Глядишь, и дальше клубочек размотаем.
- Не при Борисе началось это, может, при отце его, а может, и при дедушке.
- И то может быть. Иноземцы поют сладко, стелют гладко, а спать жестко. И речи их ядовитые.
Тут обе волхвы были согласны.
Не любили они друг друга с юности, может, потому, что не понимали.
Для Добряны выше и лучше служения не было ничего. А Агафья, хоть силой и не была обижена, а семью на первое место поставила. Служила, как же без этого, и силой своей пользовалась, но от мира не отрешилась, не отошла.
Хотя что Добряну осуждать? Беркутовы, все они такие, для них другое и немыслимо. Агафья Добряну фанатичкой дразнила, Добряна огрызалась зло, шипела, что Агафья дура легкомысленная, которую Богиня, не иначе как в помрачении, силой одарила. А надо бы - оплеухами.
Было.
А вот пришла беда, так мигом объединились две женщины.
- Может, еще кому написать? Пусть приедут, боюсь я, что не справиться мне одной.
- Не одной. Я тут остаюсь, в доме своем поживу покамест, с семьей побуду, сама знаешь, недолго осталось мне, да и Устя здесь. А что нам троим не под силу будет, то и другие не одолеют. И защитники у тебя будут, Гневушка сказал.
Хоть и не любила Добряна Агафью, а силу ее под сомнение не ставила. И Устю в деле видела.
- Беречься будем. Ждать будем. Ох, помогла б Богиня-матушка... ну хоть чуточку.
Агафья спорить не стала. Шагнула вперед, Добряну по руке погладила.
- Ничего, Добряна. Не бойся, одолеем ворога. Знать о нем - уже половина победы.
Утешало мало. Но вдруг?

***
Утро для царя поздно наступило, уж и полдень минул давно, как проснулся Борис.
Чувствовал он себя премерзко, во рту словно коровы нагадили, голова болела, подташнивало...
- Испей, государь.
Боярин Егор рядом был. Он и принял меньше, и телосложением крепче был, вот и опомнился раньше, уж и в себя прийти успел, и умыться, и даже рассольчику испить.
Борис в рассол вцепился, как в воду живую, в два глотка кубок выхлебал, потом второй. Пошел, голову в бадью с водой сунул, помотал там, выпрямился, воду с волос на пол стряхнул.
- Уффф! Благодарствую, дядька Егор.
- Не благодари, государь, хорошо все.
- Не хорошо покамест, - вспомнилось Борису вчерашнее. - Но еще не поздно исправить все.
- Так и исправляй, государь. Пока живы мы - все сделать можно!
И с этим Борис согласен был. Пока живы - сделаем!
- Патриарха позови ко мне, дядька Егор. Всего ему знать не след, да и никому не след, а про развод скажу.
- Гудят палаты, что гнездо осиное. Все обсуждают припадок у царицы, да, думают, что отошлешь ты ее. Кое-кто считает, что оставишь, потому как любишь без памяти, но мало таких.
- Вот идиоты, - Борис говорил равнодушно и спокойно, и даже сам себе удивлялся. В груди, там, где раньше теплое расцветало при мысли о Маринушке, нынче и не было ничего.
Холод и равнодушие.
Красива княжна рунайская, а только красота у нее холодная, недобрая, темная она... как раньше он ничего не видел? Может, и правда - приворот?
- Ты, государь, переоденься, что ли, поешь чего, а там и патриарху я знать дам, покамест он к тебе доедет, успеется все. Боярам я уже сказал все. Что нездоров ты сегодня, что беспокоить тебя не след, и про царицу сказал, одобряют они решение твое.
- Нездоров, да...
Боярин Егор себе ответную улыбку позволил.
- У них такое три раза на неделе случается, и не удивился никто. Поняли все, тем паче - припадок у царицы, решение твое тяжкое - сочувствуют тебе, государь.
- Понятно.
- Еще государыня Любава свою девку присылала, спрашивала, сможешь ли ты принять ее.
- Патриарх сначала, а потом и мачеху пригласить можно.
- Хорошо, государь. Сию же минуту распоряжусь.
Боярин вышел, а вокруг царя слуги завьюжили. Переодеться помогли, влажным полотенцем обтерли, покушать принесли...
Борис жевал и думал, что все правильно.
Погоревал? А теперь за дело!
Заодно доклад о царице выслушал.
Царица себя чувствует хорошо, лекарь ее осмотрел, приступов больше не было у нее. Разговаривать она ни с кем не желает, в боярыню Степаниду коробкой с румянами запустила, а сама молчит. Тоже понятно, не скажет ведь она правду?
То-то же.
Молчит - и пусть молчит. Сама понимает, не на что ей надеяться. Еще Борису ведьмы рядом не хватало! Оно понятно, половина бояр жалуется, что жены у них - чисто ведьмы. Но... Борису-то жаловаться и некому. Разводиться придется.

***
Патриарх себя долго ждать не заставил.
Пришел, голову склонил, царя благословил.
- Дурные вести до меня доходят, государь.
- О супруге моей?
Макарий только руками развел. Понятное дело, пока Борис горевать изволил, все про Марину узнали, и про припадок, и про слова царские. Боярин Пущин молчал, а только слугам рты не заткнешь. Когда раньше царица прихварывала, случалось такое, государь рядом с ней сидел, чуть ли с ложечки ее не кормил, а сейчас и поговорил жестоко, и ушел сразу же. Ой, неспроста.
О таком-то патриарху мигом донесли.
- Ну а коли так, - согласился Борис, - то и думать нечего. Марину - в монастырь, отче, да под замок крепкий. Сам понимаешь, у меня жена больной быть не может. Наследники Россе надобны, а от больной бабы какие наследники могут быть? То-то и оно...
Макарий кивнул.
- Прав ты, государь. Я уж думал уговаривать тебя, а ты сам все правильно решил.
- Посмотрел я на Федора, налюбовался вдосыт, не справится он с Россой, да своих детей я хочу, Макарий.
- Государь?
- Подбери для Марины монастырь хороший, пусть доживет там честь по чести. Боярская дума мой развод одобрит, а там и жениться пора придет.
Макарий закивал.
- Подберу, государь! Ох, радость-то какая! Опамятовал!
Борис только вздохнул.
По-хорошему, казнить бы ее за измену, за шашни ее, за черное колдовство, да рука не поднималась.
Пусть мара, пусть наваждение, а все же хорошо им вместе было, и ему, и ей.... Может, и любила она его, как могла. Не убила ведь, не отравила, а еще как могла...
Вот и он не убьет, не казнит, как ведьму казнить положено, жизнь бывшей супруге оставит. А все остальное... заслужила.
- Опамятовал.
- Когда рунайку-то везти, государь?
- Как монастырь подберешь, Макарий, так пусть и отправляется сразу же, чего тянуть? Не стоит женщине надежду напрасную давать, чем быстрее осознает Марина, что кончено все, тем лучше.
Да и просто ведьму рядом с собой держать не надобно бы, но о том промолчит Борис. Не то патриарх точно ее сожжет.
- Слава Богу, государь! Молиться буду, чтобы в новом браке у тебя все хорошо было, чтобы деточек твоих я окрестить успел! Может, монастырь святой Варвары?
- Это который?
- В Ярославле, государь.*
*- такого монастыря в реальном Ярославле нет. Но - мир чуточку альтернативный, прим. авт.
- Хорошо, патриарх. Я Марину готовить прикажу, а ты спишись покамест с Ярославлем, гонца, что ли, послать им. Пусть приготовят все. Будет Марина там жить, безвыездно. Как раз приготовить они все успеют, а Марина туда санным путем и отправится через несколько дней.
- Вот и ладно, государь. А там по весне и для тебя отбор устроить можно?
Борис только головой качнул.
- Не нужно, Макарий. Выбрал я уже.
- Кого ж, государь?
Макарий и так понял, что выбрал Борис. Такое у него лицо стало... светлое. Ясное.
С таким лицом только о любимых думают, и о любящих. Когда не взаимная любовь, так-то и не смотрят.
- Неважно это. Главное, чтобы на ней Федор не женился.
- Ох, государь.
- А что такого? Али не мужчина я?
- Как бы сплетни не поползли нехорошие, государь.
- Судьба царская такая, Макарий. Что ни сделай, а сплетничать о тебе будут. А уж что потомки скажут, и вовсе лучше не думать.
- Ты, государь, сначала сделай потомков тех...
- И за этим дело не станет.
Улыбка у Бориса стала веселой и лукавой, и Макарий рукой махнул.
А какая, и правда, разница? Был отбор?
Был.
Что, государь на нем и себе не мог невесту заприметить? Тоже мог...
Главное, что рунайку ту отослать решился, а остальное... да и пусть! Своя царица-то куда как лучше, то каждому понятно!
- Хорошо, государь. Может, на Красную Горку и две свадебки сыграем?
- Подумать надобно, Макарий. Свадьба царская - сущее разорение.
- Вот бы и экономия была, государь?
- Я подумаю.
Настаивать Макарий не решился. Но порадовался втихомолку. Хорошо, когда все так сходится. А рунайка... да пусть ее! Не приобрела она себе сторонников, никто о ней не заплачет. Туда ей и дорога, в монастырь, о том и сказал государю еще раз. Мало ли что? Но Борис только головой кивнул, ни протестовать не стал, ни настаивать, ровно и не о его любимой речь велась.
- Вот и ладно. Сколько времени тебе надобно, Макарий?
- Думаю, государь, что к началу поста уж отправится твоя супруга в монастырь.
- Ты с этим не тяни. Чтобы и доехать по зимнему времени успела, и постригли ее сразу же.
Патриарх понимал.
Развод государь объявит, а все ж... нехорошо это. Пока царица не мертва, али не пострижена, до конца себя государь свободным считать не будет. Что ж, за Макарием дело не станет.
- А когда против она будет?
Улыбка Бориса патриарху очень не понравилась, потому что не была она доброй или веселой. Была она сильно похожа на оскал того самого государя Сокола. Верхняя губа вздернута, того и гляди, клыки блеснут острые за тонкими губами.
- Не будет она против. Чай, жить ей хочется.
Патриарху вот тоже... захотелось. Так что мужчина кивнул.
- Сделаю, государь.
Борис его проводил, да и на кровать завалился.
Не будет он сегодня ничем заниматься, лучше будет он спать да сил набираться. Еще бы Устя рядом посидела, за руку его подержала, да к ней нельзя сейчас. А жаль...
Так Борис и уснул с улыбкой на губах, думая о сероглазой девушке.

***
Под вечер к пасынку царица Любава заявилась, прорвалась-таки, грудью бы дверь снесла, аки таран. И атаковала также, в лоб, куда там тарану несчастному, щепка он супротив Любавы-то!
- Боря, ты развестись решил?
- Тебе чего надобно, царица?
- Боря... не знаю я, что с Маринушкой случилось...
Борис и слушать перестал. Ишь ты... Маринушка! То морщилась, ровно от полынной настойки, а то поет соловушкой.
- Боря?
- Тебе чего надобно, царица? Чтобы не разводился я?
Любава замялась.
Как-то так ей и надобно бы, да разве о таком впрямую скажешь?
Борис, который мачеху и так-то не любил, а уж сейчас особенно, ухмыльнулся, добил.
- Разведусь. И еще раз женюсь, пусть мне сыновей родят. Дюжину.
Любаву аж перекосило всю.
- А коли отравили Маринушку? Или порча какая?
- Ты сюда глупости говорить пришла? Так поди вон, некогда мне!
Любава даже обиделась на пасынка, никогда он так грубо не выставлял ее.
- Боря, ты ж ее любишь! Смотри, не пожалеть бы потом!
- Сейчас уже жалею! Иди отсюда, пока вслед за ней не отправилась.
Любава аж задохнулась от возмущения.
Она?!
В монастырь?!
Да как... да что этот мальчишка себе позволяет?! Плевать, что царь! Обнаглел он, совесть потерял!
- Ты, Боря...
Выслушивать глупости Борис не расположен был. Тряхнул колокольчиком, кивнул слугам.
- Больше царицу Любаву ко мне не пускать. Захочу - сам позвать прикажу.
Любава вышла и дверью хлопнула.
Да как он смел?!
Погоди, Боря, поплатишься ты у меня!

***
К Ижорским во двор Михайла не въезжал - входил. Лошадь свою в поводу вел, как вежество того требует.
Он хоть и сам Ижорский, да не боярин. Род древний, а родство дальнее, семья бедная, а все ж ближник царевича. Вовремя Истерман уехал.
Когда б не знал Михайла кое-чего о Федоре, поди и самое худшее бы подумал. Про Истермана-то он уже понял кой-чего, понавидался в странствиях своих.
Есть такие... которые как маятник. Туда качнутся, сюда двинутся... ненормально это, ну да покамест не кусаются, Михайла их и не тронет. Другое дело, когда такое к Михайле пристанет.
И это бывало.
Убить Михайла такого извращенца не убил, а порезал знатно. Кстати, тоже иноземец то был, в Россе-от такое не в почете. Узнает патриарх - монастырским покаянием не отделаешься, могут и кол в то самое любвеобильное место засунуть.
А вот на иноземщине, говорят, оно процветает. Дикие люди, что тут сказать? Одно слово - немцы! Немтыри! Даже по-человечески и то говорить не умеют! *
*- раньше немцами и называли всех иностранцев. От 'немого'. Говорить-то на нормальном русском языке они не умели, вот и прижилось. Прим. авт.
Вот уехал Рудольфус к своим, а Михайла постепенно к Федору в доверие вползать принялся, шаг за шагом, да уверенно. И боярин Ижорский то отметил.
Вот, на крыльце стоит, встречает, благоволение показывает.
Михайла улыбался мило, а про себя думал, что наступит еще время его. Он в этот двор на коне горячем въезжать будет, а боярин его у ворот встретит, коня под уздцы сам до крыльца проведет.
Всему свое время.
А сейчас стоит один боярин, не парадно одетый, но улыбается по-доброму, считает, что Михайле честь оказывает. Ну-ну...
Михайле и подыграть несложно.
Повод он конюху отдал, сам поклонился, чай, спина не переломится.
- Поздорову ли, Роман Феоктистович?
- Благодарствую, Михайла, хорошо все. Пойдем, с супругой тебя познакомлю, с дочкой. Откушаем, что Бог послал...
В горницу Михайла за боярином прошел, поклонился, как положено, улыбнулся, поздоровался.
Не понравились ему ни боярыня, ни боярышня.
Боярыня Валентина щуку напоминала. Такая же сухая, костистая, на такую и лечь-то поди, неприятно. О кости обдерешься. Волосы светлые, жидкие, ноги короткие, зад обвислый, грудь и на ощупь, поди, не найдешь, лицо раскрашено в три слоя, а только Михайлу таким не обманешь. Видит он, и где тряпок под сарафан напихали, и где брови несуществующие нарисовали одну жирнее другой, и глаза у боярыни неприятные, кстати. Светлые такие, чуточку навыкате. Щучьи глаза.
Ни любви в них, ни радости.
И дочь не лучше. Пошла б она в отца, хоть кости бы в разные стороны не торчали. А она вся в мать, только еще хуже, мать-то хоть улыбаться может, зубы у нее неплохие. А у дочери и того нет. Девке двадцать, а вот рту прореха. Фу.
Ее рядом с Устиньей и поставить-то позорно. Такая его солнышку и прислуживать не должна! А уж думать, что Михайла на такое позарится, да весь век примаком у Ижорских проживет? Вот еще не хватало ему! Три-четыре года тому назад мог бы. И то б задумался. А уж сейчас и вовсе фу.
Но вида Михайла не показал. И боярыне поклонился, и боярышне ручку поцеловал, как положено на лембергский манер, на одно колено встав, и комплименты говорил красивые, вгоняя несчастную чучелку в краску на впалых щеках.
Боярыня оценила.
И за обедом скудным Михайла себя показал хорошо. А после обеда боярыня с боярышней к себе ушли, а Михайла был боярином в особую горницу приглашен. За стол усажен.
Боярин по рюмкам наливку разлил вишневую, Михайле протянул.
- Отведаешь? Сам настаиваю, духовитая получается!
- Благодарствую, боярин.
Михайла и не такое выпить мог. Но наливочка хороша оказалась. Не слишком крепкая, терпкая, хорошо в голову ударяющая. Не было б у него привычки к трактирному зелью злому - начал бы языком молоть. А так опамятовал. Вовремя язык прикусил.
Долго боярин с мальчишкой рассусоливать не стал. Было б с кем! Не принимал он Михайлу всерьез, а зря. Михайла под прикрытием кубка горницу оглядывал, все подмечал.
Но боярин не о том думал.
- Я тебя, Михайла, не просто так пригласил. Как тебе моя дочь показалась?
- Я думал, боярышня уж давно замужем быть должна. Семья, приданое, опять же, да и боярышня собой недурна? - Михайла понимал, что сейчас ему начнут продавать 'кота в мешке', но разговор решил затянуть чуточку.
- Верно все, - кивнул боярин. Поморщился. Понял, что рассказать придется - и как в воду прыгнул. - Вечно Гликерия не в тех влюбляется, то в скомороха какого, то в игрока, то в жулика. Да всерьез так увлекается, до слез, до крика, в монастырь отправлять приходилось, чтобы опамятовала. Вот и засиделась она в девках.
Михайла кивнул.
- Понимаю. Случается такое. Опыта у девиц нет, вот и поддаются на речи сладкие.
Боярин выдохнул.
Поддаются, да.
А когда в петлю девка лезет? Али ядом каким травится? А и такое бывало в его доме, чудом скрыть удалось. То-то и оно!
- Вот и хочу я ей мужа найти, чтобы успокоилась. Внучат на старости лет понянчить...
Михайла плечами пожал.
- Бог милостив, боярин. Красива Гликерия Романовна, многие рады будут ее руку получить.
- А ты?
- И я б не отказался, только вот не пара я ей. Денег у меня нет, земель тоже, а царевичев друг - чай, не царский.
Роман Феоктистович наливку одним глотком допил. На Михайлу посмотрел пристально.
- Когда на Лушке женишься, да счастливой ее сделаешь - и земельки вам отпишу, и людишек. До первого внука у нас поживете, а там и дом вам поставлю на Ладоге, и землицы дам, есть у меня удел хороший. Хочешь?
Михайла прищурился.
- Условия царские, боярин. Дурак откажется. А только неспроста ты щедрый такой.
Боярин и не сомневался, что вопросы будут. Не дурак же Михайла, то и хорошо.
- Правильно. Лушка и ревнива, и подозрительна, и все твое внимание займет, и скандалить будет. Так что сам думай, я же сразу на ответе не настаиваю, дочь счастливой видеть хочу. Кажется мне, ты ей подходишь. И Ижорским тоже подходишь. А я тебе со своей стороны тоже порадею, у царя словечко за тебя замолвлю.
В это Михайла и рядом не поверил. Замолвишь ты, как же, да тебе выгодно будет зятя на сворке держать! Дураку понятно! Но вслух парень про то не сказал.
- Я, боярин, обдумаю предложение твое. А сколько времени у меня есть?
- До конца отбора я тебе время дам. А к Красной горке и свадебку хорошо бы.
Михайла кивнул.
- Ты, боярин, предлагаешь многое, но и спрос за угощение твое хорош будет. Обдумать мне все надобно серьезно. Когда не потяну, ты первый меня в порошок сотрешь.
- И то верно. Давай еще наливочки выпьем, Михайла. Глядишь, и станешь ты мне зятем.
Роман Феоктистович и не обиделся даже. Напротив.
Когда б Михайла согласился, не раздумывая, боярин бы к нему хуже отнесся. Ты не овцу на ярмарке покупаешь, это жена, это на всю жизнь. Тут с большим разбором подойти надо. Предложение щедрое, а только и спрашивать с тебя будут втрое, все правильно. Дураки этого не понимают, да боярину дурака и не надобно, а Михайла, вот, понял. Умный он.
Пусть парень наливочку пьет и думает.
А парень и думал.
И о том, что кажись, в углу потайная панель есть. На ней лак потемнел, руками боярскими затертый.
И о том, что под столом сундук стоит. Такой, катучий, в виде бочонка.
Понятно, настоящие захоронки у боярина в другом месте, ну так и про них узнать можно, когда поспрашиваешь как дОлжно. Было б время и возможность.
Но ему и того, что просто так выложено хватить может.
Есть о чем задуматься? Есть...
Отбор закончится, Федор Устинью не отпустит добром, бежать им придется, ежели она предложение Михайлы примет. Деньги надобны будут, а где их столько взять, да побыстрее?
То-то же.
Боярин с удовольствием порадеет. А ежели нож к горлу приставить? Да допросить, как положено? Кое-что Михайла и сам умел, опосля ватаги. Помощника бы, а то и двух... но где ж их взять? Сивый, дурак такой, и сам бы подставился, и Михайлу на дно утянул. Не было в нем прозорливости, а только тупое желание хапнуть побольше и пожить получше, а как деньги на жизнь закончатся - заново хапнуть. Нет, Михайла не таков.
Ему тоже денег хочется, но когда получит он их... уедут они с Устей куда подальше, в Сиберь, там и дело себе найдут. Теми же мехами торговать можно, али с золотом связаться. Михайла неглуп, он справиться сможет и не с таким, только капиталец для начала надобен, а теперь и ясно, где его взять.
И Михайла с удовольствием отпил еще глоток наливочки.

***
Патриарх на кузину свою смотрел без всякого одобрения.
Хоть и дальняя, да родня они с Любавой, потому он и для нее старался. Сколько мог делал, а только и против своей совести не попрешь.
Пока государь за рунайку свою цеплялся, не давил на него Макарий, но сейчас-то поменялись обстоятельства, переменился ветер.
Когда Борис ее удалить желает, что патриарх сделать должен? Развода ему не давать? Так государь и сменить патриарха может. Это кажется только, что мирские владыки до церковных дел не касаются, на деле-то все иначе.
Государи из рода Сокола считали, что вера должна служить делам государственным, а именно поддерживать государство, да укреплять его, а патриарх должен бок о бок с царем идти. Тогда и у царя все ладно будет, и патриарху хорошо станет.
Макарий о судьбе некоторых из предшественников своих достаточно наслушался. И помирали патриархи совершенно случайно, и сами в скиты удалялись в дальние, совершенно добровольно.
И то...
Патриарх ты в церкви. А за ее стенами?
Кто и в грех впадал, детей плодил, кто просто родней своей дорожил, кто карман свой набивал - для каждого свою плеть найти можно. Найти, надавить - и славься, новый патриарх. Можно ли на Макария надавить?
А что - не человек он? Еще как можно, своих детей ему Бог не дал, а вот племянников он любит искренне. И помогал им... немного. То, что до поры молчит государь, не значит, что он что-то спустит Макарию. Все в дело пойдет, дайте время. Макарий в Борисе и не сомневался ни минуты.
- Чего надобно, государыня?
Любава поняла, что разговор почти официальный пойдет, нервно венец поправила. Чувствовала она себя не слишком хорошо, да выбора иногда и нет. Вставать надобно, действовать, а то не расхлебаешь потом-то.
- Ваше святейшество...
Макарий кивнул, подтверждая, что родственники они там, али нет, а разговор у них будет государственный.
- Ваше святейшество, пасынок мой страшную ошибку совершает. Не надо бы ему разводиться, не к добру...
Макарий руку поднял, речи ненужные остановил. Чего их слушать-то бестолку? Ни к чему государыне воздух переводить, а ему ерунду слушать, пустое это.
- Ты помолчи, государыня, послушай, что мне известно стало. Бесплодна рунайка, да и припадок случился у нее. Не сможет государь ее оставить, бояре давить начнут.
- А когда не начнут?
Макарий только головой покачал.
- Начнут. Боярин Пущин намедни уж интересовался, чего я тяну с разводом. Да и государь тоже поскорее удалить Марину требует.
О четырех монастырях, о мощах, которые должен был прикупить для него Истерман, о прочих приятностях и полезностях, обещанных Борисом, да щедрой рукой, патриарх умолчал. Бориса-то он знал хорошо, у государя слово твердое, сказал - сделает. Не любит он на храмы деньги выделять, но коли сказал - быть? Так и будет. И в срок.
А Любава... оно родня, конечно, и Макарий ей радел, чем мог. Но... Федька-то рос-рос и вырос, и получившееся Макарию ой как не нравилось. Когда Федор маленьким был, там можно было говорить, что из него правитель хороший получится. Сейчас же, на него глядючи, Макарий точно знал ответ - не получится.
А плохой государь - равно слабая страна - плохая вера - мало доходов у церкви. Оно и дураку понятно.
Когда б Федор был не хуже брата, Макарий бы Любаву поддержал. Да только Федор Борису и на подметки не сгодится, нет в нем царского характера, нет полета, размаха нет. Дурость есть, да желание на своем поставить, а для правления маловато упрямства.
Нет, менять Бориса на Федьку, это как коня на зайца: может, и полезен где будет длинноухий, да ускакать ты на нем никуда не сможешь.
- Так зачем долго тянуть? - Любава платочек пальцами перебрала. Нервничала она сильно. Многое от разговора зависит, а патриарх явно помогать не желает. - Мне бы только годик и надобен. Даже отослать рунайку можно, только зачем ее так быстро постригать?
Макарий бороду огладил. Вздохнул.
- Государыня, приказ царя есть. Когда ослушаюсь я, беды у меня уж будут.
- Не будут. Уговорю я Бориса.
- Неуж не пыталась до сих пор? Не верю.
Патриарх в цель попал. Пальцы в платочек впились, Любава глазами сверкнула.
- Боря сейчас горяч слишком. Опамятует - сам прощения просить придет, и у меня, и у Марины, может, и не простит потом, что поторопились-то.
- Государыня, нет у меня выбора, я тоже человек подневольный, коли указал государь делать - я и сделаю. А приказ его таков, что к Красной Горке царица Марина уж должна быть в монахини пострижена.
Любава ногой топнула.
- Неуж... нашел кого?
Макарий промолчал. А потом сделал то, за что себя потом корил: веки чуточку опустил.
Видимо ему было многое, и то, что государь не выглядит, как горем убитый - тоже. Уж Макарий-то всякого понавидался, в монастыре пожил, служкой в церкви начинал, мальцом еще....
Рубите ему хоть бороду, хоть голову, а только Борис ранее свою рунайку любил без памяти. А потом все одно к одному легло, да быстро так, ровно вышивал кто крупными стежками.
Обет этот, когда он до себя жену даже не допускал.
Потом приказ о разводе.
И поведение государя само... не ведут себя так мужчины, когда они любовь потеряли. Скорее... как на мостике государь меж двумя берегами, меж двумя бабами - той и этой. На то сильно похоже.
Любава ногой топнула гневно.
- Вот как?! Не говорил он - кто?!
Макарий головой качнул.
- Пожалуйста! Макарушка! Ведь не чужие мы!
Не чужие. Но и столько Макарий не знал. О чем и сказал честно.
- Кажется мне, кто-то из боярышень ему глянулся. А вот кто?
- Благодарствую, владыка. Поняла я все.
Макарий благословил ее, да и вышел вон, а Любава платочек в клочья изодрала, да еще и ногами потоптала.
КТО?!
Хотя на Устинью Любава и не подумала даже.
Борис благородный, не станет он брату дорогу переходить, в эту сторону можно не смотреть. А вот из остальных - кто?!
Кто посмел на себя внимание государево обратить, Любаве дорогу перейти?! Кого со свету сживать надобно?!
Хммм... а кого государь предложил на отбор? Кому внимание уделяет? Не сегодня ж это началось, поди? Приглядеться надобно, а там и за дело взяться.
Ужо она их... гадины!

***
Боярышня Марфа Данилова о себе всю жизнь высокого мнения была, и заслужено.
И умом, и красотой... всем взяла боярышня! Когда ее с царицей Мариной рядом поставить, Марфа, поди, и не хуже будет. Помоложе еще даже.
А так - они с царицей ровно сестры.
Волосы у обеих черные, ровно ночь беззвездная, только у государыни глаза черные, а у Марфы темно-синие. И лицо белое не от краски, и улыбка ровно солнышко выглянуло, и фигура у Марфы получше будет. Государыня все ж тоща, а Марфа в талии тонка, а так и зад у нее побольше будет, и перед. Понимать надобно.
Государь и понял. Сам на отборе сказал, что хороша Марфа.
А теперь вот и с супругой своей, говорят, разводиться желает. И сколько ведь больную бабу-то терпел! Верный он, государь-то! Да вот беда - приступ был у рунайки, и говорят все вокруг, что рОдить не сможет несчастная баба.
Тут государя никто уж не обвинит, любой бы на его месте развелся с бесполезной да бесплодной. Такое и церковь не просто дозволяет - благословляет!
А ведь потом государю жениться надобно будет. Наследник ему надобен, он и сам то понимает. А коли так...
Марфа это по отцу знала, по братьям: мужчинам обычно бабы нравятся похожие. Скажем, только черноволосые, или только рыженькие, или с веснушками, к примеру.
Всякое бывает, но обычно так оно.
Может ли государь на нее, на Марфу внимание обратить? А почему нет?
Сам он признал, что красива Марфа, сам ее выбрал, так может и... попробовать? С Федором у нее нет возможности, ни на кого, окромя Заболоцкой, этот малоумок и не смотрит, хотя Марфа куда как этой рыжей моли краше. Так и пусть не смотрит.
Кому царь, кому псарь.
Вот Марфа бы себе царя и взяла. Государь ведь! А что старше вдвое, так это и не беда. Вот, царица Любава, всему государству ведома. Муж умер, а она в палатах осталась, хоть и не правит, а пасынок к словам ее прислушивается. И то пасынок!
А когда б родной сыночек на троне был, неужто он бы мамку не слушал?
То-то же!
Есть и о чем задуматься, и что сделать... да, Марфа своего шанса не упустит. Пусть другие на Федора смотрят, а она поохотится покамест. На глаза государю попадется раз или два, попробует узнать, что ему по нраву. А там, глядишь, и сложится все?
И Марфа потянулась к кошелю.
На первых порах ей много серебра понадобится. Знания - самый дорогой товар в мире. По счастью, отец ей денег достаточно с собой отсыпал, да и братики добавить смогут. Уж перевидаться она с ними найдет возможность, чай, боярышня, не девка дворовая.
Итак... где и когда государь бывает? И что ему нравится?

***
Магистр Родаль смотрел на раку.
Стеклянную, из дорогого ромского стекла, прозрачного, без пузырьков. Такое лишь на одном острове выделывают, и остров тот заперт со всех сторон, и выхода оттуда нет никому, чтобы секрет мастерства не разгласили.
Выделывают там тонкое стекло, зеркала льют, цветные бусы продают, и бусины там - ровно радугу в них заперли. Рака была хоть и не радужного стекла, но все ж хороша собой. Кажется, только рама золотая и есть, такое стекло прозрачное да чистое.
А еще...
Еще оно надежно удерживает то, что внутри.
- Оно - там?
- Там, магистр.
- И... работает? До сих пор?
Собеседник улыбнулся краешком губ.
- Работает, магистр. Чтобы перенести... предмет в эту раку, мы прибегли к помощи преступника, пообещав ему жизнь. Обещание нам выполнять не пришлось.
- Умер?
- Через несколько дней.
- Что ж, отлично. Россы достаточно верующие, чтобы этот... предмет начал свою работу.
Магистр довольно улыбнулся.
Скоро, уже очень скоро.
Согласитесь, завоеватели - это сложно неприятно, их ненавидят, с ними стараются бороться - к чему? Намного проще выступить в роли спасителей, помощников, друзей и вообще, протянутой в трудную годину руки. А отчего наступили эти трудные времена?
Бывает.
На все воля божия.
И вообще, тут главное - не попадаться.
Магистр считал, что его план практически безупречен. И самое лучшее в его планах то, что они многослойные.
Не сработает один план - он второй задействует, со вторым не получится, так третий на подходе. Ну а если уж все три плана не сработают, хоть и готовили их долгое время, и разрабатывали величайшие умы своего века (к этим умам магистр скромно относил и себя, любимого), значит... значит, Бог и правда на стороне Россы.
И придется... оставить ее в покое?
Вот еще чушь вы говорите!
Какое - оставить, с такими-то богатствами? ЕГО богатствами, которые просто по недомыслию властителей Россы не принадлежат Ордену. А должны!
Даже обязаны!
Нет-нет, никаких 'в покое' и рядом быть не может, и близко не должно! Если планы не сработают, магистр просто прикажет разработать новые. Четвертый, пятый, шестой - и так будет, пока не падет Росса.
Или орден.
Но о последнем варианте магистр старался не думать. Это уж вовсе нереально.
Для того надо бы узнать о них, надобно прийти на чужую землю с войной... за все время своего существования россы старались не вторгаться ни к кому. Мирно решить - могут, а воевать не любят они, хоть и умеют.
Нет, не пойдут они на уничтожение Ордена. И не узнают ничего.
Не должны.
И Эваринол Родаль ласково погладил кончиками пальцев прозрачное стекло. Стекло, за которым таились его надежды на богатство, власть, процветание...
Смерть?
А это далеко не самое страшное, что может случиться с человеком. И магистр ее не боялся. Смерть - это миг. А вот увидеть падение своего детища... вот это было его истинным страхом. Так что...
Ах, как же хороша эта рака. И жаль, что нельзя полюбоваться всласть на ее содержимое.
Но - не стоит рисковать понапрасну. Вряд ли кто-то другой так успешно воплотит планы магистра в жизнь, как сам Родаль. Ему нельзя умирать.
Он нужен ордену и миру!

***
- Мишенька, миленький...
Аксинья у него на шее висла, ровно камень какой, тяжелый, неподъемный, да и ненадобный настолько, что Михайла аж зубами скрипнул.
- Ксюшенька... радость моя!
- Мишенька, мы и не видимся, почитай, совсем! Не могу я без тебя, с ума схожу!
Ижорский чуть не ляпнул, что там ума особо-то и не было! Откуда ему взяться? Смешно даже!
Промолчал, зубы так стиснул, что едва не покрошились до десен.
- Мишенька, днем я при Усте неотлучно, сестре я постоянно надобна, а на ночь в своей каморке, - называть вполне уютную горницу каморкой не стоило, но Аксинье все, что не царские покои, бедным казалось. - Не придешь ко мне? Посидим, поговорим, - в голосе Аксиньи прорезались завлекающие нотки.
Михайла хотел, было, отказаться, а потом подумал - Устя рядом будет. Может, и увидеть ее удастся? Так-то к царевичевым невестам и не подпускали никого!
- Приду, Ксюшенька.
Аксинья расцвела.
И невдомек ей было, что Михайла все это ради Устиньи делает. Ради того, чтобы пусть не увидеть ее, но хоть рядом побыть, знать, что за стенкой она, можно руку протянуть, дверь толкнуть, войти...
Нельзя!
Ничего, подождет Михайла сколь надобно. А Устю свою никому не отдаст!
У Аксиньи он сидел, а сам прислушивался. Но из-за стены ни звука не донеслось, ни шороха. И невдомек парню было, что Устя сидит на лавке и Бориса ждет. Ждет, а потом забывается тяжелым дурнотным сном. И просыпается, и снова погружается в дремоту, и опять вскидывается...
Марина?
Ой, не только она тут ведьмачит!
Неладно в палатах, еще как неладно! Для такого шесть ведьм одновременно колдовать должны, не одна Марина. Рано, ой как рано успокаиваться...

***
И в то же время, неподалеку, в палатах царских, ворожба творилась.
Сидела ведьма над жаровней маленькой, травы туда сыпала, бормотала не пойми что, потом волосы в огонь полетели, темные, прямые - позеленело пламя, потом алым стало - и наново рыжим, обыкновенным.
Ведьма с досады зашипела, в огонь плюнула.
Не получалось у нее наново аркан набросить, хотелось, да не получалось.
И волосы Бориса результатов не дали.
Знала она о таком, ритуал проводился, и все отторгнутые ранее части тела бесполезны становились, что читай над ними заговоры, что не читай - не получится у тебя ничего.
Кого ж Борька нашел себе - и где?! Когда и успел только, негодяй?!
И аркан с него сняли, и приворот, и наново накинуть его не выходит, и ночует он в храме, а туда ведьме не пробиться, нет у нее такой силы... делать-то что?!
А получается, что делать она ничего и не может, перекрыли ей дорожки. Не все, да для других куда как больше времени требуется.
Знает ли о ней Борис? Может, и догадывается о чем, а может, просто бережется, или ждет чего.
Простые способы быстрые да легкие, а сложные много времени требуют, тщательной подготовки... есть ли это время у ведьмы? Али Борька еще чего удумал?
Не знала ответа ведьма.
Понятно, что не смирится она с поражением, что дальше пробовать будет, что добьется она своего... когда?!
Очень мало у нее времени.

***
Поутру Устя у себя сидела, как раз шарф доплетала кружевной. Может, царице подарит, а может, и не подарит. Хоть бы оно и положено, и правильно было бы, а не хотелось. Казалось ей, что слишком много тепла вложено в эту вещь. А царице Любаве не тепло надобно, ей власть дорога пуще жизни.
Аксинья рядом сидела, трещала ровно сорока.
- ...рунайку, говорят, увозить будут скоро... государь ей даже монастырь выбрал...
Устя кивала, но сама ничего не говорила, за Бориса переживала, понимала она, что не просто так все будет.
Развод для царя дело серьезное, государственное, тут много формальностей соблюсти надо, и все чисто быть должно. Лекари уже заключение дали о том, что царица припадками страдает, и о ее возможном бесплодии тоже.
Боярская дума собиралась уж.
Поругались, конечно, как без того? Потом еще раз собрались - и приговорили, что надобно рунайку в монастырь! А государю - жениться наново, и как можно скорее!
Борис с боярами согласился, и пообещал, когда его сейчас разведут без помех, он до конца года женится. Да не на ком-то, а на боярышне.
Найдет себе невесту из тех, что сейчас в столице, не объявлять же еще раз отбор? Это и неприлично как-то даже, второй раз за год государство баламутить.
Бояре подумали, о своих доченьках вспомнили - и тут же приговорили, что разводу быть! Даже боярин Ижорский, с незамужней дочкой - и то согласился! Хотя уж его-то страшилище на отбор и не брали никогда! Где это видано - не баба, а доска, на такой, небось, все ребра отобьешь! Приличная баба она ж должна быть кругленькая, мягонькая! А эта что?
Страшилище тощее! Тьфу!*
-* к ужасу моделей, окажись любая из них лет пятьсот назад - их бы никогда не взяли замуж. Совсем другие вкусы тогда были. Прим. авт.
Борис порадовался, и теперь очередь за патриархом была, и за самой Мариной, конечно.
Так-то, будь она боярышней росской, и дел бы не было, но она - княжна рунайская. Чтобы ее княжество в состав Россы вошло, условия соблюсти какие-то требуется.
Устя точно не знала, но наверное, Борису тяжело приходилось, потому и не виделись они, потому и не находилось у него время для Устиньи. И не надобно покамест, главное, что ведьму от него убрали, что жив он, что рядом - что еще надобно для счастья?!
А Аксинья... ей бы сплетни собирать, она и довольна будет.
В дверь постучали.
На пороге Танька стояла, вот как есть, тощая и с подносом в руках. И в глазенках темных злорадство затаенное.
- Отведай, боярышня, с поварни принести приказали всем невестам царевича.
А на подносе пироги пышные, и пахнут так...
Помнила Устя пироги эти, ой как помнила!
Поднос взяла, Таньку кивком поблагодарила.
- Ася, дверь закрой!
Аксинья дверь закрыла, и к пирогу потянулась. Устя на нее смотрела спокойно, но сама куска с блюда не брала.
- А ты что ж? Устя?
- Не хочется мне, Асенька, не голодна я что-то...
- Ну, как знаешь.
Аксинья три пирога съесть успела, прежде, чем в сон ее заклонило. Девушка на лавку присела, зевнула.
- Пойду я, Устя?
- Да ложись здесь. Небось, недоспала ночью, о любви мечтала, - усмехнулась старшая сестра.
Аксинья еще раз зевнула.
Сонное зелье действовать начало, разговаривать - и то трудно было. Устя видела, как Аксинья ноги поджала, легла - и засопела тихонько.
Боярышня ее на лавку уложила поудобнее, одеялом укрыла малым не с головой, только косу выпростала, свечу погасила, сама в тень отступила, изготовилась.
Не для хорошего ее сонным зельем опоили в новой жизни, это уж точно! А для чего?
И часа не прошло - скрипнула дверь. Снова крысиная мордочка показалась Танькина, и снова Устя свою неумелость прокляла!
Будь она волхвой, знай она побольше, она бы сейчас так сделала, чтобы эта дрянь ей рассказала все! А она только ждать да наблюдать может!
Убить-то Таньку можно, да что от ее поганого трупа пользы? Знаний с того не прибудет, а шума будет много, а то и беды тоже. Проще подождать, да посмотреть, что к чему!
А смотреть долго не пришлось.
Устя с Аксиньей похожи, рядом их различить можно, а вот так, в полумраке под одеялом, что ты поймешь? Коса рыжая, комната боярышни, одежда богатая. А что боярышень Заболоцких две - не думает о таком подхалимка гадкая. И мысли не допускает, что пироги Аксинья съела, сама бы Танька в жизни не поделилась, вот других по себе и меряет!
А делать что будет гнусная гадина?
Вот над Аксиньей наклонилась, ножницы в руке сверкнули.
Устя напряглась, мало ли что задумала царицына подлиза. Но - нет, не произошло ничего опасного. У Аксиньи только локон срезали, по сторонам огляделись - и прочь из комнаты!
Устя за ней не пошла.
Нет, не боялась она, что сестре вред причинят. Скорее к Федору ее приворожить попробуют, или отворожить от нее Федора. Такое вреда не принесет. Более того, когда локон от одной боярышни, а имя другое заговаривают - и от приворота пользы не будет, не сработает он. Разве что самую чуточку.
Покушения на себя Устинья не боялась ничуточки, в тот раз ее не убили, и в этот не должны.
Или...?
Ведь погибла же глупая Верка?
Было такое. Но с Веркой Устя не о том думала, а сейчас... сейчас есть у нее время.
Устя к сундуку своему подошла, достала из него нож. Остальное есть все.
Огонь живой горит, чаша с водой найдется, пару капель крови она от Аксиньи получит, того и довольно, ей больше ничего и не надобно. Вот бы зелье сонное крепким оказалось! Хотя Усте много времени и не надо.
Недаром она у бабушки узнавала, что делать надобно и у Добряны спрашивала.
Сильно ее смерть Верки задела, очень сильно. А ведь вот так и ее достали бы, и любого из родных ее, и детей, и... и Бориса. Устя хотела защитить себя и своих близких, и могла это сделать. Хватило б силы!
Сейчас она ритуал на Аксинью сделает, а потом, когда хватит силенок, и на себя повторит. Пусть потом плачутся злодеи... сами и виноваты будут!