- Не смей на меня орать! - в голосе Катерины зазвучали визгливые нотки, что свидетельствовало о высшей степени раздражения. - Не смей! Ты, злобный, ничтожный, безвольный человек! Всё, к чему ни прикасаешься, идёт прахом. Ты, и только ты сломал мне жизнь. Испоганил донельзя. И продолжаешь этим заниматься... Ну, что молчишь?!
Я пожимаю плечами. Что тут скажешь, с её точки зрения все обвинения имеют под собой реальную почву, но вот с моей... Мне всё-таки двадцать шесть, успешный адвокат, не проигравший ни одного дела, внешними данными не обделён. Поэтому неудивительно, что имею определённый успех у представительниц противоположного пола. Которому я, кстати говоря, довольно долгое время противился. Но если твоя супруга всё чаще и чаще тебя динамит, то природа рано или поздно возьмёт своё. Так я и оказался в постели одной бойкой особы с невероятно длинными волосами, огромными, в пол лица, серыми глазами и необъятным бюстом. Денёк выдался ещё тот: девица вытворяла такое, что к наступлению темноты я почувствовал себя выжатым, скукожившимся лимоном. В таком состоянии и приплёлся домой, совершенно упустив из виду неистребимость губной помады с воротника белоснежной рубашки. И вот итог: жена в бешенстве, дочь плачет от страха в детской кроватке, а я, сложив руки на груди, стою на пороге кухни, прислонившись к косяку.
- Убирайся! - удивительно спокойным голосом произносит Катя. - Навсегда. Исчезни из нашей жизни. Ты предал двух самых близких людей, которые по-настоящему тебя любили. Уходи. И никогда не возвращайся. Пожалуйста.
Вновь пожав плечами, я разворачиваюсь и покидаю родную квартиру. Почти без сожалений, без сомнений и без малейшего чувства вины. Всё равно разрыва было не избежать: наша семья давно перестала быть таковой. Изображая на людях счастливую супружескую пару, оказавшись дома мы с женой почти не разговаривали, погружаясь с головой в свои дела. Или делали вид, что погружались. И квартира тонула в тишине, изредка прерываемой неразборчивым бормотанием Крохи. Светланка, единственное светлое пятнышко в нашей общей жизни. Белокурая дочурка, с мамиными глазами и папиным упрямым подбородком. Маленький комочек бесконечного счастья. Невероятно тихая и спокойная для своих восьми месяцев, она совершенно не доставляла хлопот, даря лишь радость. Пожалуй это она до недавнего времени держала в своих ладошках наш брак, но и её сил не хватило на спасение. Конец настал. И я ухожу.
Бог ты мой, если бы я только знал тогда, к чему это приведёт...
Ключ скользнул в замочную скважину, словно член в смазанную гелем попку. Мягкий поворот, легкий нажим и дверь открылась тихо, без малейшего скрипа. И хотя я знал, что эта сучка, как и ее отродье, мирно спят, но не стоило забывать о бдительных соседях, как обычно не вовремя выглядывающих в дверной глазок. Я ужом просочился в щель и спешно, но все так же аккуратно, закрыл дверь.
Прислушался.
В отличие от того, что пишут в книгах, меня не охватила звенящая тишина: на кухне, к едва различимому дребезжанию холодильника примешивалось тихое бурчание радио, в одной из комнат секундная стрелка отмеряла последние мгновения жизни обитателей квартиры. А вот темнота стояла кромешная. Я прислонился к стене и опустил веки, давая глазам привыкнуть.
Секундная стрелка сделала полный оборот, и я, открыв глаза, двинулся по коридору, минуя тень гардероба, к спальне. Теннисные туфли на мягкой подошве не создавали ни малейшего шума, я сам себе казался бесплотным призраком, перемещающимся по воздуху. Ни скрипа, ни шороха. Они не проснутся.
Плотные шторы были задернуты, не пропуская внутрь ни лучика света с улицы. Хорошо. Я достал из кармана фонарик, включил и медленно подошел к спящей на двуспальной кровати женщине. Черное с огромными красными розами постельное белье контрастировало с ее белым, почти бледным лицом, на котором ярко-красными маками выделялись совершенной формы губы. Пышные ресницы трепетали: женщина видела сон. Темно-рыжий локон прикрывал ей глаз, добавляя облику невинности. Как просто было бы достать нож и перерезать ей горло, но нет, я еще не готов. Легкий тычок двумя пальцами в область шеи сделал ее сон еще более глубоким. Достав из сумки скотч, я заклеил ей рот, связал руки и ноги и, уже ничего не опасаясь, включил ночник, стоящий на тумбочке у изголовья кровати.
Скинув сумку с плеча на пол, я достал непромокаемый плащ и облачился. Натянул на ноги больничные бахилы, резиновые перчатки дополнили образ. Вот теперь я почти готов. Почти, но не совсем.
Нож с еле слышным шуршанием скользнул из ножен, остро заточенное лезвие блеснуло в мягком свете ночника. Я на мгновение замер, любуясь этим произведением искусства, так похожим на меня, таким же холодным, безжалостным и жаждущим крови. В такие моменты мы были продолжением друг друга, единым целым. Нож стал мной, а я им и это было упоительное ощущение.
Колыбель стояла в шаге от постели. Я подошел и посмотрел на спящую девочку, такую беззащитную, такую невинную, словно ангел, но я знал, что это лишь видимость. Она, как и ее мать, была демоном, искушающим, сбивающим с истинного пути, иссушающим душу. И хотя я понимал это, но почувствовал, как меня начинает переполнять нежность. Вот оно, искушение. Испугавшись, что промедлив еще немного, я не смогу сделать того, зачем пришел, я поднес нож к нежной шейке и резким движение перерезал горло, обнажив позвоночник. Кровь не хлынула тугой струей, просто потек быстрый ручеек, впитываясь в матрас, но я все равно сделал шаг назад и отвернулся. Первый шаг сделан, путь к отступлению отрезан.
Женщина еще не пришла в себя. Я подошел к ней и резким движением сбросил одеяло на пол. Она спала обнаженной. Я любовался ее шелковыми волнистыми волосами, нежной шеей, покатыми плечами, маленькой, но совершенной грудью с вызывающе торчащими сосками, плоским животом, с едва заметными кубиками пресса, гладко выбритым лобком, крутой покатостью бедер и вдруг почувствовал тяжелое томление внизу живота. Желание придавить это безупречное во всех отношениях тело к постели, овладеть им удивило меня. Подобное чувство я испытывал впервые. Вот оно, искушение.
Тем временем женщина пришла в себя. При виде меня, ее слегка затуманенные глаза выразили удивление, сменяющееся ужасом. Она повернула голову, посмотрела на колыбель и, увидев кровь, попыталась закричать, но скотч не позволил ей этого.
- Тихо, тихо,- прошептал я.- Не надо кричать. Твоя дочь уже ушла. Ее больше здесь нет, осталась только оболочка. И тебе пора последовать за ней, очистить мир от своего присутствия. Я помогу тебе. Поверь, это совсем не больно.
Женщина начала извиваться на постели, тщетно пытаясь разорвать стягивающий запястья скотч. Я придавил коленом ее грудь, ободряюще улыбнулся и одним движением перерезал ей горло. Кровь брызнула на стену, абажур ночника, несколько капель попали на мой плащ. Я продолжал удерживать ее, пока не затихли конвульсии, затем достал из сумки инструменты и начал снимать кожу. Словно Странник, мой кумир. Сначала с матери, дочь будет следующей.