Вновь и вновь они лучились, потрескивали на молниеотводах верхней палубы, на антеннах капитанской рубки, на всех солирующих оконечностях нашего судна; и если раньше их появление связывалось с атмосферными изменчивостями, то в последние дни такая закономерность сошла на нет и превратилась в свою противоположность: в некую потребность корабля снова и снова короноваться этим голубым сиятельным обрамлением. Альгис в очередной раз прошептал мне о счастливой морской примете, а на мой вопрос: "почему вполголоса" ответил столь же сдержанно: "не надо терзать удачу". Для меня этот рейс был первым большим каботажем; до этого я работал на скандинавских паромах серий "Викинг" и "Сильвия Лайн", и они мне порядком надоели своей куртуазной атмосферой, пропитанной алкоголем и скучной похотью. Приятель, практически друг (маленькая черная кошка, разделяющая эти два синонима, имела национальный душок), давно зазывал меня на "истинно мужскую работу", и я после очередного загула с временной пассией, подхваченной на пароме, созрел-таки на решительную пертурбацию. На контейнеровоз "Канди" меня взяли по моей основной специальности - инженером-электромехаником, но сразу же обозначили широкий круг обязанностей, в котором лаг между базовой профессией и вспомогательными имел крутой крен в направлении "чего изволите" почти для всех других служб судна. Потому ко второй недели "круиза" в каких только частях судна я не побывал, в какие темные дыры не забрасывали меня по необходимости и без неё (видимо, чтобы служба мёдом не казалась); так что, утопив гордыню ниже ватерлинии, я всё же приноровился и даже стал получать определенное удовольствие от своей (так мне казалось) всезнайкости. Даже капитан корабля Дзинтар Зарнис разглядел меня как-то и что-то невразумительно полу одобрительное пробурчал вдогонку. На выходе из Саргассового моря нас начало трясти, причем так, как я не ведал никогда раньше (и совсем не желал бы повторения в будущем); гальюн стал вместилищем всей скверны, исторгавшейся из меня; моментами я думал, что мы проваливаемся в преисподнюю и казалось - там нам и место. Продолжалось это моребесие не один день; на исходе очередного временного сдвига Альгис выволок меня из каюты и закинул в шлюпку; потом - в благоприятный момент он мне сухо и скучно рассказал о конце истории нашего корабля. Если коротко, то это было так: на третий день шторма (слово буря в лексиконе прибалта, видимо, отсутствовало) часть контейнеров сорвалось с крепежей и пустилось в свободное плавание в нижней части трюма, затем тоже произошло на палубе; в какой-то момент они сгруппировались по левому борту и судно очень быстро стало заваливаться; это как раз происходило во время моего перемещения на шлюпку - очень быстрого по скорости, благодаря чему лодка успела отплыть далеко, избежав поминальной воронки нашего топляка. Если бы на вёслах был один Альгис, то, скорее всего, мы бы уже кормили морскую живность, обитающую на большой глубине, но капитан успел прогнать с корабля Пруденикса и Малиновского и в четыре весла они справились. А Дзинтар Зарнис - помянем его неоднократно на земле - не оставил свой корабль до самого конца. В шлюпке был аварийный набор, с которым я плотно ознакомился позже; а в начале нашей спасательной экспедиции я был обыкновенным никчемным балластом. После моего водворения в лодку меня начал бить озноб и вместо того, чтобы меня выкинуть из лодки (такой черный мужской юмор) моряки загрузили моё тело в неопреновый костюм (тоже из аварийного набора), и напоили меня водой, разбавленной ромом, после чего я уплыл в камеру галлюцинаций и наваждений. Опять я возвращался в нашу каюту, но сильно измененную, прежде всего своей необычной геометрией: вместо обыденной квадратуры все поверхности искривились в замысловатые переплетения и я, находясь внутри, был тоже не равен себе сущему: моя голова то ли отделилась от туловища, то ли вся верхняя часть изошла в длинношеее существо, которое я воспринимал, в качестве своей абстрактной первоосновы и одновременно - моего альтер эго, непонятного и загадочного. И над всей этой первозданной конструкцией пылали, бурлили огни Эльма, сжирающие пространство и время; по мере их расширения цвет менялся от оранжево-голубого до фиолетово-черного; это продолжалось бесконечно долго, но внезапно действо захлопнулось белоснежным взрывом, и я открыл глаза. Я лежал под пологом, скрывающим меня от пронзительного солнца, которое занимало весь горизонт; его было столь много и оно было столь всеобъемлющим, что я резво насытился им и через какое-то время почувствовал себя практически здоровым. Всё было хорошо, во всяком случае, так мне казалось; сколько я был в отключке мне сразу не сказали, зато без паузы сделали жесткий втык за радиобуй (входящий в мою зону ответственности, проще говоря, в мои служебные обязанности); оказалось - аккумулятор и основной, и запасной разряжены и хватило их только на пару часов. За борт меня, конечно, не выбросили, но порцию сублимированной галеты укоротили вдвое, объяснив это моим длинным вояжем в страну Морфея. Спустя время (уже в родной гаване) Альгис сообщил мне крайне интересную деталь: когда меня упаковывали в неопрен и поили животворящим зельем он добавил в напиток, как оказалось, хорошее снотворное, после которого я пропустил главную часть нашего спасения и как заметил Марек не болтался, словно какашка под ногами, мешая людям в богоугодном деле. Хорошо было бы услыхать такие выражения совсем потом, а не в эпилоге идеального шторма. Помимо аховой ситуации с радиобуем в остальном мы если и не были в шоколаде, то на уровне средней руки пикника - ну это очень условно, само собой. У нас было достаточное количество брикетов из пищевого рациона, очень много фляг с питьевой водой (шлюпка была рассчитана на большее количество людей), да и разных нужных и не очень нужных вещей имелось множество. Надо заметить у меня нет необходимости перечислять их, как это было у Дефо в Робинзоне Крузо, так как на вторые сутки после моего выхода из... нас заметили на корабле под флагом Каймановых островов (Подниекс оказался потомственным моряком, соответственно, знатоком флагов и международного свода сигналов); мы от избытка чувств начали палить сигнальными ракетами, дымовыми шашками, а Марек схватил топор в одну руку - в другую сигнальный флажок и стал лихорадочно совершать пассы, имитирующие язык моря. Мы с трудом его успокоили, указав ему на изменившиеся направление судна (это был сухогруз). Через два часа мы сидели в уютной кают-компании, поглощали ароматное мясо под французским соусом, запивали жиденьким чаем и прекрасным кофе, являющимся частью груза. Потом отсыпались, а наши спасители в это время связались с судовладельцем и согласовали ближайшие планы. Сначала в общих чертах, потом в деталях экспозиция выглядела так: судно заходит в порт Прая - столицу Кабо-Верде, там мы пребываем трое суток, затем нас подбирает корабль под либерийским флагом, следующий в Клайпеду, а это практически уже родная гавань. Только дорога в Праю оказалась подобной той черепахе на флаге нашего борта: очень медленной и тягучей (может быть от подспудного желания быстрее оказаться на берегу). Три дня в Кабо-Верде стали насыщенными и приятными; вообще-то после некоего надрыва (себя я к истинным героям не причисляю) пребывание на земле принесло нам несколько пафосное, но все же блаженное ощущение первозданного возвращения в Эдем. Забегая вперед, у нас всё так и получилось. Разместили нас в скромном отеле около порта; в первые два часа взяли экспресс анализы, сделали флюорографию, после обеда нас принял доктор в очень крутых черепаховых очках. Он важно и победно сообщил нам о хороших результатах анализов, присовокупив краткое формальное замечание о небольшом превышении распределения эритроцитов по объему у господина Забелина, то есть у меня, но тут же заметил, что это в пределах индивидуальных особенностей пациентов (какие мы пациенты и чего, я так и не понял). А потом мы разошлись, подобно кораблям в море - многодневное напряжение разомкнулось и каждый захотел обнулиться, может быть решить личный вопрос о своём месте в текущем времени и в данном пространстве. А может быть, это я сам перенёс собственные вопросы, появившиеся после минувшего катаклизма, на всех нас, что в принципе самонадеянно и неверно. Каждый сам справляется с пережитым и, хотя мы обособились, как я заметил выше, тем не менее, периферическим зрением я обнаружил своих коллег по мореплаванию в разного рода позициях, предельно удаленных от недавнего прошлого: Малиновский с Подниексом нашли утешение в ближайшем доме утех, то ли под вывеской массажного салона, то ли кабинета эзотерических забав (непостижимы человеческие фантазии), и застряли они там до самого конца; а мой визави - Альгис дегустировал лучшие напитки местной хмельной продукции от вина Кальдерос до ужасного грога, который в чистом виде можно потреблять только изрядно напившись до. А я как всегда выпендрившись, прежде всего перед самим собой, поехал на экскурсию в природный парк вблизи города Ассамаду. На самостоятельную! Единственным справочным ресурсом стал для меня уборщик в отеле; он довольно сносно владел языками, был выходцем из города Ассамаду и вообще произвёл на меня сильное впечатление умом и логическим мышлением. А на мой вопрос о карьерном росте (типа - стать администратором или менеджером) ответил просто и незатейливо: "зачем мне лишние посредники общения с клиентами, я чаевыми набираю гораздо больше этих бездельников", что и было доказано тут же. Тридцать пять километров - это не расстояние, и, не успев забыть Праю, я уже двигался среди огромных деревьев по национальному парку. День был ветреный и моя пешая прогулка в какой-то момент показалась мне аттракционом с двумя неизвестными: кто меня съест и когда; вы спросите - почему я оказался столь несведущ (на острове нет крупных хищников)? На простой вопрос - простой ответ: я оказался в данной стране не с туристическим вояжем, когда есть предварительная справочная подготовка, а в силу рока и потому изначальный шорох и скрип крупных веток на моём пути немного отравил мою прогулку; вместо того чтобы рассматривать могучую флору запрокинув голову я вздрагивая и напрягая периферическое зрение выискивал в зарослях и на деревьях своих потенциальных убийц. Слава богу, конец моим страданиям пришел довольно быстро, но не тот о котором вы подумали. Я был не одинок в этой тропической ойкумене - именно тогда, когда мои нервы превратились в струны скрипки, исполняющей адажио Барбера, на меня набрела пара молодых людей. Очень красивых. Особо хороша была девушка, украшенная естественным цветом кожи - кофе с молоком (где преобладало молоко), необыкновенно фигуристая (до природного отклика в органах), в общем "хоть куда". Оба аборигена владели французским и португальским и немного английским, на котором мы, энергично жестикулируя, общались. Больше мне рассказывала Исабель - она была расположена к общению и в каком-то из эпизодов нашего бурного разговора (большей частью глазами, мимикой, руками) она так посмотрела на меня, что я тут же придумал себе историю нашей грядущей не платонической близости. Потом долго и тоскливо я изживал из себя эту фантасмагорическую навязчивую идею, но со временем она превратилась не в контур мнимого происшествия, а в почти осуществившуюся мечту. Но возвращаемся к нашим баранам: мне кое-как объяснили и даже показали самых "страшных" хищников острова, ими оказались: очень симпатичная зеленая мартышка (их я увидел сам) и нетопырь (величиной с мою ладонь, его мне продемонстрировал на видео смартфона Луис, спутник девушки). Название у него было местное, я его сразу же забыл и, потом, уже, разбирая впечатления, в интернете по сравнениям я его опознал, а может быть и нет. Дальше я привязался к ним не на шутку и скорее всего, как минимум у Луиса, вызвал некое раздражение, которое он умело скрыл за внешне доброжелательной всеобщей островной приятностью; а Исабель вообще источала приветливость со всеми оттенками розового и голубого. Ребята совершали свой обычный ежемесячный хадж к старейшему дереву Кабо-Верде - драконовому, возрастом более тысячи лет; их паломничество было связано не с какими-либо ритуалом или семейной традицией - нет, ответ здесь самый простой: они здесь познакомились год тому назад, заглянув сюда двумя разными компаниями. И оно того стоило: никакая картинка не способна передать настоящее так, как ты его принимаешь наяву. Оно было не громоздким, не тяжелым, не страшным - напротив, несмотря на праотцовский возраст, древо выглядело гармоничным и даже грациозным; мне показалось, будто множество отдельных побегов-стволов, завершающихся причудливым зонтиком, придавали ему своеобразную архитектурную легкость и прозрачность, прежде всего из-за свободного проникновения боковых солнечных лучей, которым не препятствовал скромный подлесок. Мои юные проводники (я стал рассуждать, словно мне не двадцать шесть, а шестьдесят) очень ловко и привычно взгромоздились на нижние ответвления аксакала и попросили меня запечатлеть их. Мне гораздо лучше удаются видео и я, расслабляя и веселя их идиотскими ужимками, настроил ребят не на примитивное селфи, а на естественное проживание в необычном месте; и они подхватили мой настрой и отдались власти чувства до конца. Когда я завершал уже не помню какую по счету видеосессию Исабель разразилась звонким хохотом абсолютно счастливого человека, однако мне после этого резко расхотелось их снимать. И хотя мы ещё достаточно долго были вместе, и ребята познакомили меня с вкуснейшим кулинарным артефактом острова рыбой-пилой, в знаковом для них ресторанчике, я всё же нашел момент и надуманную причину для скорого прощания. Когда мы обнялись, и сочные губки девушки коснулись моей щеки я только глубоко сглотнул затаенную надежду и фантомную боль. Спустя время, я часто вспоминал ту ранящую трогательную - восхитительную картинку с хохочущей женщиной рядом с колоссом. А дальше было долгое возвращение на родную Балтику, отчёты и "допросы" представителей мореходной и страховой компаний, желающих в стихийном бедствие, хотя бы частично обвинить нас; но меня почти не коснулись эти "беседы" - мореманы сами грамотно отбились, объяснив моё беспамятство травмой головы, болезнью и мы (здесь я не имею в виду судовладельцев) получили свои страховые выплаты, довольно значительные. Альгис, к примеру, тут же сменил машину на более высокого - представительского класса. Я же вдруг, без какого-либо чрезвычайного повода, а он всё же был, задался мыслью о посещении близких. Хотя главным мотивом этого решения стал разговор с отцом через неделю после моего возвращения во время его ипохондрического настроения, украшенного словами о кратности нашего пребывания вообще и зыбкости связей в частности. И увидев на моём лице вопрос, который я не высказал сразу, хотя тема вертелась в голове с незапамятных времен, и не только в моей, папа ответил:
- Благодаря Илзе и случилось наше относительное благополучие в те годы - ты был ещё очень мал, чтобы прочувствовать то суровое напряжение, которое коснулось всех нас - русскоязычных офицеров. Первое и последнее предложение, которое я тогда получил - в морскую академию преподавателем с крайне низкой зарплатой, не могущей нас спасти от нищенского существования. О сохранении прежнего звания в новой Латвии речи быть не могло совсем.
- Папа, но ведь многие тогда крутились между домом и заграницей и кое-как выжили. У Альгиса, например, отец, чем только не занимался.
- У Ромуальда были совсем другие стартовые позиции: литовские корни, что в момент искреннего и напористого национализма не дергало сознание так, и самое главное он не был офицером ВМФ СССР. Диспозиция казалась аховой, но мама умудрилась втайне от меня и от тебя (шучу, ты был тогда грудничком) добраться то ли до родичей, то ли до знакомых, введенных в сонм национальных героев и я получил звание команд-капитана и должность наставника в учебном центре военно-морских сил Латвии. Правда пришлось громко и внятно произнести: "Нас объединяет святое имя Латвии!". Но тогда всеобщая и полнокровная сдача происходила повально, так что угрызения совести были успешно погашены первой зарплатой и обещанием (выполненным) её дальнейшей растущей пролонгации.
Я с интересом слушал, кстати, вполне знакомые рассуждения о выборе и долге /мама тоже по-своему (по-женски) рассказывала мне свою версию (надо сказать - различия были), а вот сестра упорно уходила от этой темы или интерпретировала её вкривь и вкось/
_
- Пётр, ты серьезно думаешь о будущем, да и о настоящем? Ведь у нас их теперь двое, и мы живём в другой стране; я так понимаю - плана переезда в Россию у тебя нет совсем, а что будет здесь можно легко представить.
- Что? - Молодой, и четкий, по выправке, мужчина совсем не хотел углубляться в разговор, тем более в соседней комнате призывно засопел и загукал грудной ребёнок. Женщина вернулась и тихо продолжила:
- Что! Ты сам прекрасно всё понимаешь; но я тебя спрашиваю не для самоудовлетворения, а для выяснения твоих и наших, кстати, перспектив, если ты их представляешь. А я предполагаю - у тебя возникнут большие трудности на службе и мне кажется, нет, совсем не кажется, я убеждена, ты должен немедленно действовать.
Это высказывание супруги мужчину коробит, не сказать, что густо, но морщина на лбу становиться выразительнее, глаза уже, веки теснее.
- Я плотно занимаюсь этим сейчас; тебя не хочу лишний раз напрягать. Ведь выбор для меня совсем не простой и дело здесь даже не в присяге. "Распалась связь времён" - и это не высокопарная цитата, а тот страшный момент времени, когда пришла эпоха перемен, к которой невозможно было подготовиться никому, кроме тех, кто её осуществил.
- Бла, бла.
Илзе опять уходит в другую комнату, на ходу вполголоса произнося "velnias", что вполне знакомо Петру Забелину после прошлых разноголосиц. Она прикладывается поближе к ребенку не для его успокоения, а для собственного, но шальные, беспокойные мысли штурмуют её.
"Конечно, у него в запасе всегда остается Александра Петровна как спасательный круг на все времена; и хотя она в новом замужестве опять счастлива, не учесть этот фактор нельзя. Тем более Петр в определенных состояниях yra linkę staigiai разворотам labai smarkiai... Надо самой брать инициативу в руки; эти русские мужчины - верно о них говорят: "в драке не выручат, в войне победят", а сейчас как раз драка, причем за кулисами. Придется обращаться к отцу, тут не до тонких абстрактных мотивов самолюбия - надо кормить семью".
_ _
Мне ...надцать лет. День рождения не удался, опять. Приходится жить воспоминаниями о том древнем празднике, который мне устроила бабуля в Москве в 2007 году. Тот день так и остался в памяти, как что-то солнечное и пузырящееся, словно шампанское, которое мы бурно открыли за столом; с выстрелом пробки, с криками ребят и с такими эмоциями после которых ходишь несколько дней, как подорванный; но в хорошем смысле, то есть, кажется, такое никогда не было раньше, а теперь будет всегда.
Шестнадцать лет! А на дне рождения у меня не было своей девушки; их было несколько, но все с моими друзьями пришли и, хотя они меня поцеловали и обняли, но всё равно грустно и тоскливо стало уже на следующий день. Самая красивая была, как всегда, у Альгиса - Диана; папа сказал, что это имя древнеримской богини то ли любви, то ли охоты. Хотел бы я, чтобы за мной охотилась такая Афродита (это я высмотрел в отцовом словаре античности) и я стал бы её жертвой. И что я придумал дальше описывать не стану. Правда Альгис уже не первый раз говорит мне, что намбэ ван всё равно моя сестра, но, по-моему, он говорит так, чтобы я завелся и стал с ним спорить. Каждый раз, когда Альгис видит или говорит /очень редко, ведь Оля (мама называет её Олите - так по документам)/, с Олите он как-то съёживается, становиться меньше и тоскливее, а тоскливый Альгис - это скука смертная и отстой полный.
_ _ _
Почти все с упорством маньяков говорят, мол, я очень похожа на маму, вот хотя бы на дне рождения брата я услыхала очередную муть от маминой подруги: "Олите такая спокойная, уравновешенная - прямо Илзе в молодости". Хорошо хоть папа ей не грубо, но веско ответил, хотя мог бы и жестче; не хватает нам такого качества, какое есть у тех же финнов и тем более поляков, я даже не упоминаю южан, но там всё же перехлёст, имеется. Вот у нас в универе я не подумав несколько раз ответила на острый взгляд Маджида улыбкой и в ответ получила фейерверк всевозможных знаков внимания от вполне привычных до назойливо-слащавых, так что пришлось разруливать ситуацию постепенно, гася костёр ситуационно, где холодной примочкой, где быстрым передвижением в пространстве. Святая мадонна помогла - он нашёл и получил воздаяние от другой пассии, которой его материальные возможности застили его манеры. Попутного ветра им в зад. У меня тоже после Андрэ случилась пауза; по разным причинам, главным образом, даже не хочу себе в этом признаваться, - но всё же его слова о том, что мне после наших любовных игр будет пресно и тоскливо с другими оказались пророческими.
Я часто, особенно, после редкого амурного квеста (скорее спорадического, чем постоянного) получаю конечную порцию удовлетворения в ночи, когда я не только вспоминаю Андрэ, но и вновь проигрываю прежние отношения, иногда подетально, иногда с большой долей импровизации. Моя подруга - Кристина наладила прогулки по Риге и окрестностям, а я по дурости сначала активно сопротивлялась, и не находя разумных причин для бойкота выдумывала совершенно отстойные поводы, которые стыдно вспоминать, типа: месячные, весенняя хандра, плохо спала. Когда же я устала лгать, она меня всё же вытащила на первый променад, после которого я обмякла, а потом через некоторое время (дабы сохранить лицо) сказала спасибо. Я помню нашу первую прогулку - думаю - Кристина её хорошо продумала. Надо к тому же отметить - ранняя весна (я вообще считаю худшим временем года) ещё то наслаждение у нас: пронизывающий ветер с моря, постоянные броски погоды от дождя к солнцу, и вокруг пепельно-белые лица, внушающие оторопь и страх своей грустной изможденностью. Но хитрющая умница Кристина продумала такой маршрут, который предельно нивелировал климатические несуразности. С нашей улицы Альберта мы буквально в три шага выбирались на Бастионную горку, где и фланировали в наименее продуваемых местах; а там ещё с каждым днём пробуждалась птичья трель, подготавливающая и подгоняющая майское тепло. Медленно и неумолимо отогревались и мы, так что от сессионных тем и разнообразных художественных впечатлений, само собой, мы переходили к нашим "баранам", то бишь мужчинкам разного возраста и статута. И тут инициатива полностью переходила к подруге, и это по праву: её плотская жизнь была не просто богаче моей - она была на порядок круче и жестче; своенравной особостью её натуры были бурные насыщенные до беспамятства с погружением во все сексуальные практики отношения, из которого она выпрыгивала на раз и почти как запойный пьяница вычищалась до дна, чтобы потом снова кинутся в завлекательный и липкий омут. Сейчас Кристина находилась как раз в успокоительной оттяжке, когда прошлое заросло мхом, настоящее нежно колебалось между солнышком и ненастьем, а будущее было неопределенно, загадочно и желанно. А расстояние между желанием и поступком у Кристины было настолько ничтожно, что его можно было смело определить как погрешность считывания. Возвращаюсь к нашим весенним парковым бдениям: они стартовали с оживающего вычурно-модельного альпинария, где началось раннее цветочное пробуждение и каждодневно продолжилось на аллеях парка и вдоль канала. Появились и наиболее притягательные точки, куда нас заворачивали ноги чаще всего: в конце апреля мы восхищались первыми шершавыми листиками боярышника и желтыми соцветиями кленов; около привычных в своем однообразии тополей мы не задерживались; а во второй декаде мая нас покорили длинные, узенькие пирамидки каштана и томно распускающиеся серебристые липы. Вместе с продвижением весны скорее календарной, а не теплотворной наши встречи становились менее регулярными, прежде всего из-за нормального желания вновь обрести крепкую опору, которую подруга зацепила на раз, ну а я как всегда - с излишней привередливостью (будто под венец) на раз, два, три.
А вчера я променяла Анджея на своего брата. Он подошел ко мне с таким обреченным видом и с такими потусторонними глазами, что я тут же позвонила Анджею и развернулась к Владиславу. "Почему я такой несуразный, почему у меня всё не так как у других?" - примерно подобный текст изрёк братишка сразу и где-то с таким уклоном - мол, виноваты все кроме него самого. Сначала я выдала ему букет обычных своих шпилек, которые я почему-то считала объективной критикой, и с удовольствием раздавала всем, включая родителей, не получая, что странно, ответного неприятия, кроме давнего случая, когда я окрысилась на своего бой френда и получила возвратку, с взаимным отторжением. И вот сейчас я опять начала развивать свою тему о личном подавленном эгоизме, об относительности взаимных параметров субъектов, дальше я выдала всю наукообразную мешанину, которую я, цокая языком и опрокидывая глаза, вывалила на брата и притормозила лишь тогда, когда сама перестала поспевать за собственными мыслями, а брат - я всё-таки заметила боковым зрением - впал в легкую прострацию. А вот дальше произошло нечто фантастическое: мы оба решительно успокоились и впервые обсудили по-взрослому проблемы Владика, да и я, в параллель, тоже с удовольствием поплакалась ему в жилетку.
__ __
Никогда не думал я, что тот давний разговор с Олей окажется решительным контрапунктом моей жизни во времени и пространстве. Здесь я, наверное, несколько переборщил в патетике (видимо повлияло моё сегодняшнее увлечение научпопом), но четкое направление - насколько долгое я не знаю - движения у меня появилось, и стало сразу легко и комфортно, причем во всём: и в общении с родителями, и с друзьями, и с девушками (ого-го), даже с педагогами в мореходке (почти со всеми) установились нормальные отношения. Единственный, каверзный вопрос задал отец: "А почему выбрал мореходное, ты же себя позиционировал гуманитарием с вывихом?" И я ему честно соврал - не хотелось казаться чудиком - и на ходу придумал сказку о приятеле, с которым мы сговорились. Самое интересное произошло потом: часто любые слова оказываются вполне материальны, даже выдуманные: прошёл год - и Альгис поступил, не без трудностей, в моё мореходное учебное заведение; так что я и сам, в конце концов, поверил в реальность этой конструкции. Так мы и двинулись на пару с незначительным отставанием Альгиса (на год) до самого выпуска.
Очевиден ли первоначальный замысел, статичен ли откалиброванный иллюзиями мир? Вопросы, как и ответы на поверхности носителя знаний. А первооснова познания - любовь. Любовь персонифицированная и любовь материальная - это синонимы или наоборот? Каждый выбирает по собственному опыту и воспитанию. Не так ли?
2
По переулку на окраине города шёл молодой человек в морской фуражке и негромко напевал: "Эй, моряк, ты слишком много плавал, я тебя успела позабыть. Мне теперь морской по нраву дьявол, его хочу любить". Иногда он останавливался, пристально смотрел на проходящего мимо него человека и отдавал ему честь, прикладывая руку к правому глазу, частично перекрывая его. Он вышел на улицу Лауку и постепенно затих - она была пустынна и холодна, салютовать было некому. Мужчина долго брёл по ней, а увидев впереди более оживленную трассу взбодрился, снова что-то затянул и, выйдя на перпендикулярную улицу, сразу же подошёл к автобусной остановке, которая находилась в двух шагах от поворота. Стоял он долго, потом присел и сразу закемарил... Вновь он сражался с тьмой - пустой и безжизненной, в который раз он всплывал на поверхность, чтобы заполнить бездонные лёгкие животворящим воздухом и вновь уйти в успокоительную глубину; с каждым новым подъемом-спуском он менялся: тело вытягивалось, голова становилась столь массивной, а рот таким огромным, что он никак не справлялся с непривычным стремительно преображающимся организмом; в тоже время его распирало победное не проговариваемое словами и даже мыслями счастье обретения нового мира, пускающего его в себя со скрежетом и болью. Он понимал - это должно проходить через страдания каждой клеточки, каждого атома и он был готов выдержать всё; более того он принимал эти муки с радостью автохтона, навечно приписанного к Океану с доисторических времен. В каком-то временном сдвиге он перестал персонифицировать себя с этим могучим организмом и стал наблюдать за ним со стороны; чем больше он созерцал, тем чаще менялся фокус слежения - от крупного плана до мелких деталей. Туловище постепенно вытянулось и приобрело длину и стать истинного колосса, гибкого и стремительного; голова заняла доминирующее положение, во время поворотов снизу на ней четко выделялись борозды изменчивого цвета - от желтого до серо-белого; при подъеме на поверхность в солнечных бликах кожа гиганта мерцала синевато-голубыми оттенками. На кромке воды он заполнял воздухом свои огромные легкие и вновь уходил в бездну, с которой вся его непомерность благополучно сливалась.
- Сынок, здесь остановка для ночных автобусов, - пожилая женщина обращалась к нему на латышском языке. Он встряхнулся, подслеповато сощурился, ладонями прикрыл уши и попытался ответить, но вместо слов выдал странный гортанный всхлип; затем он напрягся, пытаясь что-то выдавить из себя, но безрезультатно: лишь пучил глаза и издавал звуки сложного нечеловеческого обертона. Женщина вытащила из сумки телефон и позвонила; говорила она недолго и уже через десять минут прибыла желто-красная машина, опросив женщину, медики связались с диспетчерской службой и через минуту направились в клинику на улице Дартас.
Прошло пять дней. В отделении нейрохирургии две медсестры обсуждали пациента.
- И никаких документов, никаких бумажек о том кто он есть на самом деле. Правда вчера больной стал разговаривать, но плохо, не разобрать большинство слов, то на русском, то на латышском, то, вообще, на английском; даже профессор говорит очень сложный случай какой-то странной амнезии, скорее всего от травмы головы.
- Может быть антероградной?
- Выучилась, теперь будешь словечки хитрые вставлять, что же будет на последних курсах.
- Почему ты, Ева-Мари, так плохо ко мне относишься - цепляешься ко всему? Тоже могла бы учиться; я тебе не раз об этом говорила.
- Ну всё, всё успокойся... Я это от зависти... И от лени. Так приятно слышать: "наша Ева-Мария супер-пупер сестра". Я ведь хорошо понимаю такую лесть; им просто удобно иметь рядом умелого кадра, который реально не просто помогает, а часто с удовольствием замещает специалиста. Самое ужасное - мне самой нравится эта работа. Не обижайся, лучше расскажи о дознавателе. Он ведь приходил в твоё дежурство?
- Такой интересный мужчина и такой умный, хотя от больного ничего внятного не получил: тот мычал, мычал, но никак не растелился. Да, да, нет, нет вот и весь ответ.
Прошло ещё две недели, пациент резко пошёл в гору: он стал сначала гулять по коридору, потом во дворе, где было зелено и безветренно (больничный комплекс был обнесён высоким забором и порывистая морская бора оставалась за оградой). С персоналом клиники больной старался не только не общаться, но и по мере возможности не видеться (что практически маловероятно); только Ева-Мария получила карт-бланш к его телу и душе, которая всё ещё находилась в сумеречной зоне. В последние два дня он нервными всполохами оживлялся и, наконец, поделился с Евой своим первым больничным просветлением: из глубины памяти пробилась точка невозврата реальной сущности - в ней присутствовали неотделимо от него и времени разноцветные искристые фейерверки, сначала разбрызгивающие вокруг себя весёлые огни, потом мрачнеющие и собирающиеся в черную точку, попав в которую он сваливался в беспамятство. И сразу же за этим откровением события стали развиваться, словно закрученное, сжатое до микрокосма пространство-время, которое дойдя до своего эзотерического предела, стало стремительно освобождаться от...
Назавтра явился дознаватель с драгоценной новостью: "найден бумажник с документами и деньгами рядом с железнодорожной станцией Аланде; он намок, естественно, но благодаря качественной коже документы, подсохнув, оказались вполне дееспособны; так что господин Забелин Владислав Петрович идентифицирован и его родные оповещены".
Весна ознаменовалась неожиданной жарой, стандартная фраза: "ранее никогда не регистрировалось за всё время метеонаблюдений" открывала и закрывала каждый новый день. В один из таких дней Владислав Петрович выздоровел. После обеда он высматривал из окна знойное марево, вибрирующее между деревьев, словно полог невидимого статистического электричества. В палате он был один, сосед - любитель игры в нарды нашёл партнера и по большей части пропадал у него. Владислав находился в приподнято-нервном состоянии: он только что переговорил с мамой и сестрой (телефон одолжила Мария) и ожидал приезда матери в ближайшие часы. Когда к нему впорхнула Ева-Мария (с прописанными медикаментами) он сразу обратил внимание на её колышущийся стан, а ещё большее внимание в нём обострилось, когда девушка нечаянно (хотя кто знает) приоткрыла халатик, под которым не было ничего. Вот здесь он окончательно выздоровел, что и было продемонстрировано первичными половыми признаками и тут же замечено бравой сестричкой, которая инстинктивно натянула халат до коленок, ещё больше подчеркнув все выпуклости и вогнутости своей фигуры. Возможно, Ева и не была мисс Лиепая, но после долгого пребывания в отсутствующем состоянии Влад увидел её необыкновенно привлекательной во всех ипостасях женской красоты. Но, к его сожалению, продолжения истории не случилось: во-первых, дни её дежурства закончились (она работала по неделям), во-вторых, наконец, подоспели мама с сестрой и заняли собой и разнообразными вкусняшками всё его внимание; особо надо выделить драники, которые Илзе необыкновенно готовила и подавала со сметаной - они были чуть прогреты в СВЧ и Влад с аппетитом зафиксировал радость встречи с родными. Разговоры были поверхностные, ни о чём серьезном, тем более касающимся его недомогания речи не шло; только приветы и пожелания с шутливыми заметками родных и друзей. После короткой встречи с лечащим врачом вблизи клиники нашли миниатюрную гостиницу (на 14 мест), очень милую и уютную; решили остановиться на несколько дней до выписки Владислава, но после успокоительной прогулки по Приморскому парку и аллее Звейниеку до маяка и обратно скорректировали план: Олите остаётся ещё на один день, а потом возвращается домой, ну а Илзе дождётся победного конца и уедет домой с Владиславом.
"С печалью я отметил отсутствие волнующей сестрички на медицинском посту, - там была иная, довольно поджарая женщина другого возраста. Так что время гормонов ушло, и я впервые задумался о произошедшем - страшен был не сам факт амнезии, в конце концов - это было следствие, но в причинах, насколько мне стало известно, никто толком не разобрался. Обычный, банальный медицинский штамп декорировал все ответы на мои вопросы. Однако постепенно мне стала приоткрываться картина то ли болезни (я не хотел мириться с этим определением), то ли какого-то случайного недоразумения. После приезда мамы не только основной врач, но и заведующий отделением потратили много времени на беседы с ней. Подробности, по-видимому, мне так и не станут известны, но некоторые завиточки так или иначе выявились при общении с докторами и, как это ни удивительно, с пациентами, особенно с теми, кто уже не первый раз наблюдался с разного рода вывихами сознания. Незначительными, но регулярно возвращающимися! Во всяком случае, опрос состоял из очень откровенных тем, касающихся не только меня, но и других членов семьи, в первую очередь отца: о состоянии здоровья его и его родителей, о роде занятий и об отношениях с детьми (то есть не только со мной, но и с Олите); а меня сразу взяли за жабры вопросом об отношении к сексу, и каков я в предпочтениях: гетеросексуален или может быть бисексуален? И ещё просили поделиться подробностями; да так хитро спрашивали, чтобы я не ускользал от пикантных деталей. Только в завершении добрались до аспектов вторичной памяти и по-настоящему существенной причины (возможной) моего казуса (так я назвал своё состояние для успокоения). Заведующий отделением посвятил мне два часа своего драгоценного времени - подозреваю, что не обошлось без обаятельной преамбулы мамы - и долго выспрашивал меня о предположительных травмах головы и гипотетичного электрошока. Кстати эти моменты меня сильно возбудили: я надумал себе столько травмируемых ситуаций, что к концу беседы "вспомнил всё". И неоднократные удары головы на судне во время шторма и, наконец, короткое замыкание с яркой дугой на моих глазах (успел их закрыть - на автомате, а на моих руках, даже следы незначительного ожога остались). На этом умозаключении мы к взаимному удовольствию пришли к согласию: была острая очаговая атрофия, которую мы преодолели, но наблюдаться по месту жительства в течение года надо обязательно".
На этом Курляндская операция закончилась и Владислав с Илзей, уже без приключений, вернулись домой. Прошло два месяца, никаких признаков недуга больше не проявлялось, но путешествие, которое планировалось "alone" было на корню отвергнуто всеми; после запальчивых споров с взаимными глупыми пылкостями приняли компромиссное решение: Влад поедет вместе с Альгисом и если всё пойдёт гладко, то он (Альгис) ретируется через дней 15-20. Так и постановили.
Где заканчивается реалсистемность и что между? А между между? Легче всего свалить на безверие и на снобизм. Ещё добавить - вычурность. И удовлетворенно поставить точку. Но это не точка и даже не многоточие. А что?
3. В кювете, как новенький, стоял, припав на правый бок ядовито-красный "ягуар".
Было непонятно - то ли он так ловко перекувырнулся, то ли тоскливо сполз, словно ординарная гусеница. Впереди примерно в метрах двадцати на обочине примостилась грузовая фура DONBFULL и две машины дорожной полиции; рядом с первой стояли полицейские и водители автомобилей; их легко можно было идентифицировать: женщина средних лет в платье расцветки какаду и молодой мужчина в кожаных брюках и модном летнем блейзере по всем выкладкам были с "ягуара", а два крепких высоких блондина органично смотрелись рядом с мощным грузовиком. Альгис с Владиславом, а это были они, всё это успели рассмотреть в подробностях из-за временного ограничения скорости на данном участке. День быстро схлопывался и друзья, на ходу ориентируясь, нашли около Ширвинтоса (ещё дома приняли решение не останавливаться в крупных городах) небольшой уютный отельчик поблизости.
За два часа до...
(Разговор идет на польском)
- С Паневежиса мы долетим за час, а там навестим нашу древнюю башню Гедиминаса, окунемся в Неман, а дальше наш восточный шляхетский тур...
Водителя перебивает сосед и странно осклабившись, выговаривает.
- Какой Неман, какая башня - ты, Вацлав, просто перепил вчера, да и курнул лишка. Башня - это, вообще, не наша святыня, а местный артефакт, крайне примитивный, но приносящий кой-какие пенёнзы; а купание в грязной и холодной воде - не для меня; я смотрю - быстро ты оклемался, вот что делает с человеком чашка хорошего крепкого кофе и два бутерброда.
- Даниэль, ты постоянно выпячиваешь своё я, а при любой попытке кого-либо идти по-другому выставляешь его дураком.
- Вацлав, Вацлав, сколько я в тебя вложил сил и мыслей, но воз поныне там: "будь скуп в речах, и прежде взгляни с кем говоришь, лелей свои надежды, но прячь от них ключи". Я ведь не первый раз тебе цитирую умных людей, но как-то нерезультативно.
Вацлав вместо ответа вжимает педаль газа почти до отказа, обгоняет несколько автомобилей, но перед фурой начинает притормаживать, однако его желание вступает в разрез с ресурсами водителя и объективными возможностями сцепления протектора с дорогой /именно на этом участке - кто-то пролил некоторое количество масла (не подсолнечного)/ и машина идет в разнос: сначала ударяется в заднюю вынесенную площадку с габаритными фонарями, затем вихляя колесами словно подвыпивший моряк мирно и с неким удовольствием бережно укладывается в кювет.
6 ДНЕЙ ТОМУ НАЗАД.
- Я говорил тебе - это лучший вариант отрыва; паром - такая вещь в себе, о которой вспоминаешь в последнюю очередь.
Автомобиль неспешно выезжал из припортовой зоны Клайпеды; Вацлав и Даниэль окончательно расслабились и, находясь в некоем философическом раздрае (по-простому - на перекрёстке мнений и сомнений), чуть отъехав, обратили взор друг на друга, как бы ожидая просветления.
- О, "У Чюрлиниса", вот это я понимаю - уникальное название для припортового кабака, значит, там мы встретим не обычных шлюх, а тружениц проникновенного стиха и метафизической кисти.
Около злачного места была стоянка для транспорта, на которой уже примостилось несколько легковушек и один скромный автобус.
Прошло четыре дня. Пара волооких гетер с высоким рейтингом искусства обольщения и несколько пониженным эстетическим вкусом (но это только на первый взгляд) честно отрабатывали хлеб насущный; более того, одна из них - Дана, знала, кто такой Чюрленис и даже процитировала известное его четверостишие по-польски: "любовь - это восход солнца, полдень долгий и жаркий, вечер тихий и чудный. А Родина его - тоска". В эти трудовые будни замечательные блондинки честно продемонстрировали свои уникальные антропометрические данные и специфические таланты особого свойства, приятно сочетаемые с индуисткими практиками, приправленными европейской стыдливой раскованностью. Надо отметить, предварительно озвученный ценник, по соотношению цена - качество был вполне справедлив, более того - программа вышла за привычные рамки: девушки сделали широкий и приятный жест: они провели с нашими молодцами два пляжных дня рядом с Палангой на нудистском пляже, где вода в неглубоком заливе вполне прогрелась. На пляже, само собой, они произвели, тщательно скрываемый окружающими, фурор: не только девицы, но и мужественная часть коллектива, хотя надо отметить некоторую скованность Даниэля, по большей части лежащего на животе, и чуть пригоревшего на солнце; Вацлав напротив вел себя куражливо, как будто одежда сковывала его жизненные силы, и, освободившись от неё, он распоясался по полной. Дни, на удивление, оказались не только солнечными, но и sic! безветренными; такое сочетание в июне случалось крайне редко и приравнивалось чуть ли не к стихийному катаклизму.
На очередном витке сладостного (до приторности) времяпрепровождения, когда полотно повседневности быстро насытилось жирными пастозно-писанными цветастыми мазками, которые не сообщали уже ни о каких смыслах, кроме, пожалуй, что о новых телесных вариациях (здесь надо сделать комплимент девушкам) Даниэль сыграл неожиданный сбор под девизом "danger" - то ли истинная, то ли мнимая, щедро рассчитался с работницами занимательного досуга и окончательно закрыл приморскую тему.
Но тут возник Вацлав - его внутреннее эго соразмерно выросло в последнее время; ему срочно понадобилось в Шауляй - прямо сегодня и без промедления, а на вопросы напарника он четко отвечал: "потом всё узнаешь". Даниэль, видя новую установку Вацлава, не стал разбивать его впервые приобретенный навык соло и предоставил ему карт-бланш на некий период (он точно знал его реальные пределы). 180 километров прошелестели быстро. В городе не без труда нашли охраняемую стоянку, потом с легкостью - миниатюрный ресторанчик, где поели впервые за последние дни спокойно и с удовольствием. Даниэль решил не дергать напарника и отдал этот день в полный откуп Вацлаву. Но его дальнейшие маневры были хаотичными и нервными: сначала они посетили собор Петра и Павла с высокой чудесной колокольней; более того они даже попали внутрь храма (шло богослужение), а затем Вацлав зачем-то направился к железнодорожному музею, который им был совсем не нужен и наконец на улице Дубия он исчез без всякого противодействия Даниэля, который видел и чувствовал безысходность его блужданий. Вацлав вернулся в их скромный отель глубокой ночью и его состояние можно легко охарактеризовать одной короткой фразой - "на бровях". Он пытался глубоко и выспренно излиться, но Даниэль мягко его укоротил, сказав: "завтра по дороге всё и расскажешь". Он ещё несколько раз порывался что-то сказать, но лишь одна внятная мысль прозвучала перед его окончательным падением и была она, если выкинуть здесь излишние второстепенные члены предложения о том, что они лучшие и что он ответит за свои слова.
За три часа до...
Наутро Вацлав благополучно забыл всё... или сама нейронная сеть подсказала наиболее приятный, не травмируемый выход из положения. Завтрак, особенно для Вацлава, совсем не показался, даже кофе, как правило, хорошо сваренное в любом из самых отдаленных прибалтийских мест ему не вошёл; только минеральная вода пришлась впору. Первый час пути отметился гробовым молчанием: Вацлав схватился за руль, словно за волшебный жезл, Даниэль тоже в полной мере наслаждался тишиной и счастливой безнадежностью. В последнее время он холил в себе, можно даже сказать взращивал идею своей особости, и в такие минуты одиночество казалось ему настоящим прибежищем от банальностей серого мира. Но постепенно они возвращались в каждодневность, с её обычными, привычными делами.
- Что-то я проголодался, сильно.- Первым подал голос Вацлав. Даниэль с трудом и неохотой вырвался из мимолетной неги. - Давай на ближайшей заправке тяпнем по чашечке кофе.
-
Утром, когда Альгис всё ещё блаженствовал в постели, я, жестко преодолев сомнения, выскочил на ежедневную пробежку (у меня почти не было обязательных привычек - вот эта стала первой). Около отеля - нет, я бы выразился навыворот: отель располагался под сенью дуба метров 4-5 в обхвате; он задавал мощное настроение всей местности и нашему обиталищу, в частности. На стоянке помимо вечерних автомобилей находились ещё две машины: знакомый нам ягуар и шкода последней модели и они почему-то стояли рядом, почти прижавшись, словно полюбовники. Это было первое утро и потому мой активный променад в основном проходил недалеко от гостиницы, а ориентиром служил светло-зеленый купол дуба, с листьями поздней весны, раннего лета, ещё в стадии развития и формирования. Затягивать удовольствие я не стал, легко уговорив себя "не пресыщаться", чтобы это здоровое мероприятие не наскучило мне (что случалось ранее неоднократно); итак, воодушевленный собой, я через минут 20-25 вернулся и, решив не будить Альгиса, разлился сладким сиропом перед администратором (скорее всего это был технический работник, в целях экономии временами подменяющий менеджера), но отклика я не получил - он довольно слабо владел языками, а литовский и польский я знал в пределах: "здравствуйте, спасибо, какая вы симпатичная женщина". А дальше пошёл каскад событий и действий, настолько перпендикулярных этой местности и данной стране, что сейчас, в позиции небольшого временного промежутка я с трудом осознаю их реальность. Альгис всё же победил утренний сплин и поднялся; почти не задерживаясь, мы спустились в ресторан и получили свой континентальный завтрак - тоскливый в своей рутинности: кофе, чай, разбавленные соки, масло, бекон (не самый фактурный), сыр, булочки и очень вкусная молочка (местная). На исходе трапезы раздался не характерный для буднего дня и малочисленного контингента шум. Сначала мы не сильно заинтересовались этим хайпом (так вычурно и современно выразился Альгис) - что нам чужие тревоги, нам бы в своих разобраться, но скоро постороннее бытие стало, отчасти, и нашим. На площадку перед входом прибыли несколько машин полиции, и если дорожная полиция была ожидаема, то остальные удивили, а, особенно, приехавшие в них: только один был в форме - остальные в гражданском; среди них выделялась изумительно высокая женщина средних лет энергичная, деловая, и ко всем достоинствам ещё и привлекательная, но её жесткий хриплый голос миловидное впечатление немного искажал и вместо приятной во всех отношениях дамы, с которой хотелось бы наладить кой-какие отношения, она представлялась определенной функцией, от каковой желательно быть на расстоянии. Мы вышли из ресторана, и первый акт действия наблюдали из холла, но Альгис быстро и толково сообразил подняться в номер (он был на 5 этаже) и оттуда рассмотреть горизонт событий во всём объеме. За время нашего подъема и выбора лучшего места обозрения внизу резко сменилась диспозиция: прибыла пожарная машина и стала рядом с дубом. Машина оказалась не обычной стандартной, а с выдвижной лестницей и люлькой. Когда люлька стала выдвигаться и подниматься мы, увы, потеряли её из виду и могли только догадываться и строить предположения (одно фантастичнее другого); однако все наши домыслы оказались далеки от истины, о которой мы узнали очень скоро. По внутреннему телефону администратор нас предупредил о невозможности ближайшего отъезда и о скором опросе обитателей гостиницы следователем; затем он добавил - время пребывания за рамками аренды за счёт отеля. Мы сразу же поняли, что здесь не пресловутая авария, тем более достаточно безобидная с медицинской точки зрения (синяки и шишки не в счёт) и стали лихорадочно продолжать изыскания в наших феерических вымыслах. Ждать пришлось долго и даже прогулку во внутреннем дворике отеля нам вежливо запретили, временно, но четко. Наконец к нам явилась та самая дама, очаровавшая Альгиса до самых интимных мест (он, ещё толком её не увидев, наговорил мне столько грязных прелестей об их будущих отношениях, что я серьезно обеспокоился о нём и его здоровье). Опрос, больше похожий на допрос, велся между Альгисом (не забывайте - он литовец) и Агне (имя той самой дамы), но один момент её интересовавший (причем довольно серьезный) касался меня; разговор сначала велся на литовском, но после моих отглагольных выражений и обратных комментариев слов и значений Агне легко перешла на латышский, с некоторыми уточнениями Альгиса. Сначала она поинтересовалось, что меня крайне удивило, вчерашней аварией, но после моих слов о полном забытье данного эпизода, причем сказанных с небольшим раздражением она перешла к моей утренней пробежке и вопросы здесь пошли точные и заковыристые. Постепенно сегмент её интереса всё больше сужался и от вопросов о людях, с которыми я пересекался прямо или косвенно она жестко акцентировала внимание на дубе: "заметил ли я изменения у дуба в начале моциона, а потом в конце; как у меня обстоят дела с периферическим зрением; и, наконец, спросила насколько высоко и глубоко я видел крону дуба?". На мои ответные вопросы она не реагировала, сказала: "потом всё узнаете". С Альгисом она беседовала иначе - будто встретились близкие знакомые, они даже ласково шутили. Когда мы встали проводить её из номера я заметил, несмотря на разницу в росте, смотрелись они вместе приятненько, и я бы сказал довольно эпатажно, хотя, возможно, здесь у меня проявилась обычная мужская поза отодвинутого самца. Вечером, когда я раскидал день по реперным точкам, то у меня получился местами интересный, но по большому счёту амбивалентный результат. В частности: на обеде к нам подсела странная женщина, с каким-то отсутствующим взглядом и с вопросом, который она задавала нам неоднократно: "вы не видели Ромуальда", она была с роскошным торсом и с не менее роскошным аппетитом; после обеда Альгис от меня удрал - по-английски, ничего не сказав; от странной дамы удрал я; во внутреннем дворике я с наслаждением закурил (я курю редко - только по особым случаям); совсем не хотелось подниматься в номер и я решил выйти наружу, но меня деликатно тормознули, сказав, что через пару часов статус-кво вольности восстановиться полностью; затем, совсем неожиданно появилась пара блондинов, которых мы посчитали водителями той самой фуры, они выглядели тоже не комильфо - особенно один из них, постоянно дергающий своего партнера нервными репликами (так показалось мне); апофеозом странностей всё же оказалось не это нагромождение спонтанных случайностей, невнятностей, а совершенно ломающее структуру томного прибалтийского хаоса явление девочки с шариками стремительно пробегающей по всему периметру стилобата и выкрикивающей с каким-то не детским остервенением совсем не понятные (для меня, во всяком случае) слова и фразы. А потом пришел вечер и пришел Альгис. Я к этому времени впал в состояние, которое готов обозначить одним словом - "прострация". Я не способен был в тот момент даже к шутливо-плотскому разговору, который в другой - обычной ситуации непременно бы завел. К тому же и вопрос я задал тоскливый:
- Ну как твоя личная жизнь развивается?
- Хорошо и без излишеств, о которых ты видимо подумал. Мы с Агне интересно поговорили, нашли много общих тем, даже несколько удаленных знакомых сопредельных через одно рукопожатие. Она очень хороший физиономист - в тебе разобралась замечательно, даже заметила, что ты серьезно переболел недавно, и, не обижайся, может зря рассказываю, правильно определила твоих родителей - по национальности. Ты не подумай - она с большим уважением говорила.
- Конечно, это так сложно через базу данных узнать о каждом из нас.
Заметил я, а про себя подумал: "красивая женщина редко вызывает прилив ума; может быть, через время, когда обвыкнешься". Альгис, кажется, не обратил внимания на мой скепсис и дальше развивал тему. Я тоже его не останавливал больше. Выговорившись, он неожиданно обмолвился так, что картина дня открылась поточней.
- Ты помнишь женщину в ресторане, искавшую мужа? - спросил Альгис. Я побоялся его вспугнуть и в ответ только энергично кивнул.
- Так вот её мужа нашли, и... - он торжествующе взглянул на меня, сделал паузу, - где, как ты думаешь?
Я вновь что-то нечленораздельное промычал и выказал лицом искренний интерес.
- На дубе, на нижней ветке голым с розой в левой руке и с цветным платком на шее, которым его видимо и удавили.
Альгис замолк и ждал моей реакции... но, пытаясь освоить эту новость я, одномоментно, за окном то ли увидел, то ли придумал (всё это меня сильно потрясло) быстро взлетающие шарики, на этот раз одноцветные - сиреневые, и девочку, радостно приветствующую непонятно кого (нас она не могла видеть). Я тяжело вздрогнул, связывая настоящее с прошлым, но делиться с Альгисом наваждением не стал. Меня несколько удивило эмоциональное равнодушие, с каким мой друг рассказывал о смерти человека, пусть и незнакомого, но я всё же объяснил себе такое отсутствие эмпатии нашим кораблекрушением и последующими событиями. В завершении дня нас оповестили, что карантин закончился, и мы вправе перемещаться куда угодно, но почему-то желания вечером сходить на променад, как я заметил, ни у кого не возникло. Наступила вторая ночь. Я провалился моментально и мелкие ночные кошмары не испортили мне сон. На следующий день мы планировали двинуться дальше, но утром Альгис удрал от меня и вернулся через несколько часов (завтракал я один). Вид у него был сконфуженный и, в общем-то, я совсем не удивился тому диалогу, который тогда прозвучал:
- Влад, я крепко попал, да ты сам видишь; я рядом с ней тащусь словно юнец. Хочу попробовать... а вдруг склеиться. Я не говорю там о длительности, о будущем.
- Да вижу, немного завидую со стороны, но если тебя Альгис так прищемило, то резвись на здоровье.
Я искренне был рад за него, хотя беспокойство присутствовало; да и эти шарики с девочкой. Альгиса мои слова вдохновили, и он с удовольствием выдал мне все секреты Полишинеля.
- Ты помнишь двух блондинов, которых мы приняли за водителей большегрузов, так вот они, когда нас здесь закрыли, незаметно уехали через задний двор - там ворота никогда не закрывают - и сразу же стали основными подозреваемыми; но эта версия оказалась недолговечной: все камеры показали их пребывание в отеле во время убийства, плюс обнаружились новые данные и вещдоки...
Здесь я не выдержал и вставил свои полслова негатива в его песнь:
- Ты уже и дело ведешь и командуешь судмедэкспертами и следователем, ещё немного и улетишь в небеса от раздувания собственного величия.
Заканчивая фразу, я понял - это зря. Сейчас Альгис по-настоящему обидится и замкнется. Так и произошло - он встал и вышел, а я в очередной раз стал заниматься самобичеванием. По всему видно было - Альгис ушел надолго, и ожидать его возвращения смысла не было. Я решил отвлечься, одел спортивный костюм и вышел на пробежку. За административной стойкой находился знакомый мне кадр, ранее подменявший одного из основных менеджеров; мы с ним обменялись легкими приветствиями, в процессе которых он загадочно подмигнул, хотя, может быть, мне просто показалось - привиделось. Бегалось легко и приятно: то ли звезды сошлись правильно, то ли переключение оказалось крайне своевременным; и ничто не помешало мне отдаться физической стихии, душевной свободе до конца; на какое-то время я отключился полностью и не бежал, а плыл в своеобразном замкнутом пузыре, выкинув из головы всё: и новопреставленного кекса, и с легкостью придуманную обиду друга, и все загадочные несуразности последнего года. И когда я вернулся в гостиницу, легкость восприятия крайних новостей меня обрадовала - я их встретил как должное, соответствующее норме. Удивительное дело: при всей своей вроде бы не афишируемой сдержанности здесь в Литве я обнаружил иное: обратное отношение к внутренней, в меньшей степени к внешней, самодисциплине. Наружу никто ничего не выпячивал, но в тесном общении готов был поделиться такими подробностями, которые у нас в Латвии "на замке за семью печатями". Открыл ящик Пандоры тот самый веселый администратор, откровенно жаждущий благодарного слушателя, потом вылилась в интимных подробностях женщина из ресторана (та самая муж которой неожиданно обрел упокой на дубе) и завершил поток разоблачений поздним вечером бармен, когда я, напитавшись чужими страданиями вперемежку с переживаниями, раскупорил месячник сухого закона. Что там истинно, что кристаллизовано самими рассказчиками я не знаю, но общая картина происшедшего такова: дама по имени София, уже сдержанная и более-менее выдержанная как тот коньяк, который она прикончила во время обеда, сообщила мне начало истории: они с мужем прекрасно провели день, но поздно вечером она пошла в номер, почувствовав себя уставшей (на самом деле по медицинским показаниям), а он решил немного посидеть в баре и больше она его не видела; на сегодня её пригласили в комиссариат, где и сообщат подробности происшествия (я её поправил - преступления, хотя она на это не отреагировала). Администратор обзавелся мобильным переводчиком и сумел-таки радостно и внятно сообщить мне о друге, который променял меня на баскетболистку (так он назвал Агне) и заговорщицки показал видео наружной камеры, которое не изъяли доблестные воины света и порядка (они удовлетворились двумя другими, а эту запись, по обыкновению, проморгали). В коротком, но содержательном фрагменте видны двое мужчин, неуверенно бредущих по территории отеля к выходу; потом, через значительный промежуток времени - уже поздно ночью - две черные страшноватые тени несут какой-то куль к дубу и всё - на этом трансляция заканчивается (камера тот сегмент двора не охватывала). И уже финальным аккордом криминального повествования стал оптимистичный монолог бармена (надо учесть - я нигде не проявлял какой-то особой настырности, тем более назойливого любопытства). Несколько странно в данных обстоятельствах звучит - оптимистично, но молодой человек был переполнен информацией, которую, благодаря остроте слуха, зрения и, конечно, своего местоположения потреблял, из-за чего его распирала собственная значимость и захлестывала эмоциональная несдержанность. Так что мне как потребителю не надо было задавать вопросы и даже демонстрировать умно расположенное лицо - он и так благодарно сдался и всё рассказал. Он подтвердил визит будущего покойника в бар и в качестве профессионального эксперта обозначил хмельные предпочтения клиента - "only" крепкие напитки; далее он поведал о появлении нового кадра неопределенной наружности в больших темных очках (заметьте, поздний вечер и слабо освещенный бар), который после двух-трех шотов своих и будущего "потерпевшего" соединился с ним и они продолжили банкет совместно; в течение вечера взяли на грудь ещё по шесть причастий и где-то посредине процесса этот пришлый начал активно допытываться о каких-то долгах и бумагах - довольно напористо и жестко. И хотя они перешли на дальний столик бармен кое-что расслышал: разговор шёл на польском, правда со стороны постояльца отеля довольно корявом; переговоры шли нервно, то после видимого обострения наступал штиль, потом волны поднимались вновь; после очередного затишья незнакомец приобрел за приличную цену бутылку дорогого виски и, подхватив своего визави, пошел к выходу на веранду, напевая на ходу "We are champions". Больше он ничего не слышал и никого из них не видел, тем более перед их уходом зашла группа мимолетных немцев и бармен занялся ими. На жаль, потом его опрашивала не эта куртуазная мадам-следователь, а какой-то грубый солдафон, притворяющийся крутым мачо, но всё время подсматривающий ниже пояса. Здесь мне уже стало неинтересно и я, поблагодарив сего рафинированного и изящно устроенного молодого человека, пошел наверх; я не люблю собираться утром впопыхах и, как всегда, снарядился с вечера.
Утром, когда я хотел рассчитаться, меня остановили, сообщив о намерении моего товарища продлить номер; сам Альгис, естественно, не появился, да и все окружающие меня в это утро люди оказались незнакомыми; в какой-то момент я в холодном поту представил, что на выходе я увижу совсем иную местность: без каталептического дуба, без просторного луга за ним, но обошлось - всё было обыденно и знакомо.
До Вильнюса я ехал столь осторожно, что количество укоризненно обороченных лиц и плохо переводимых пожеланий к завершению перегона значительно превысило стандартную норму. Правда мне показалось, будто в локации Вильнюса я обвыкся и стал править как истинный литовский автогонщик. Литовский этап то ли приключений, то ли очередных злоключений (к счастью без критичных медицинских бонусов) захотелось оборвать и я, переночевав, двинул на юг по направлению к Гомелю (у меня не возникло никакого желания посвятить литовской столице время и толику сил - мне казалось и то и другое мне ещё понадобятся в будущем).
Почему Гомель я сам для себя не мог объяснить... сначала, но уже, будучи в нём и особенно в присутствии Альгиса (здесь я сильно забежал вперед) я разобрался в мотивах такого пристрастия к месту, с которым меня ничего не связывало. Минск я проскочил поутру без всяких колебаний, если не принять во внимание не очень вкусный кофе на заправке; потом было несколько стандартных точек и вот передо мной Бобруйск, где я все-таки остановился (всё же сказывалась неполноценное восстановление водительских навыков), взял уютный номер в центре города с бесплатной стоянкой для гостей отеля. Мелочь, а приятно. Отобедал я прекрасно, даже не удержался от 150 грамм местной водки и с разогрева взял экскурсию местного гида (подрабатывающего педагога, любящего и знающего свой город досконально).
Павел учел ограниченность времени и начал с посещения Бобруйской крепости. Он рассказал предысторию её постройки - с июня 1810 года, плотно остановился на войне 1812 года; азартно и даже пафосно объявил крепость единственным бастионом России не павшим перед Наполеоновским войском и связавшим боевой двенадцатитысячный корпус Домбровского до конца года; и хотя он рассказывал это не первый раз чувствовалась его искренняя гордость за это святое место. Крепость с одной стороны прельщала отсутствием новодела, но несколько смущала своей сиротливостью (практически всё представляло хаос, где-то сравнительно осязаемый, где-то совершенно руинный). Понимая это, Павел продолжил свою беседу дополнением о реконструкциях прошлого, об энтузиастах, которых в последние годы резко прибавилось, в том числе приезжих. Затем, постепенно снижая градус, мы подъехали /мы всё время перемещались на моей машине, сам Павел (с его слов) по городу, в основном, передвигается на велосипеде) к католическому храму Святой Девы. Мне он понравился своей привычной для Белоруссии аскезой и необычными деталями архитектурной истории, в частности, вход в костёл находится в действующем до сих пор административном здании, пристроенном вплотную к храму; надо заметить - это не фигура речи - на самом деле и светская, и духовная части выглядят, словно боковые нефы какого-то странного экуменического религиозного сооружения, рожденного в годы воинственного атеизма. И поверьте - это стоит один раз увидеть. Время неумолимо заканчивалось, к моему искреннему сожалению, да и Павла тоже - мне так показалось или захотелось так домыслить; в завершении он показал наиболее затасканные экскурсантами объекты (они сейчас есть в любом маломальском поселении), сначала продемонстрировал Шуру Балаганова, затем само-собой Бобра, как же без него в Бобруйске; мне показалось некая общность в этих скульптурах; притом, что самой для меня запоминающейся деталью стала левая нога Бобра - изящно и кокетливо полусогнутая в колене. Павлу понравился мой концепт, и он сказал, что у неофитов всегда свежий взгляд на примелькавшееся. Кстати, сам Бобр, да и улица, на которой он пристроился, оказалась тоже интересной и по названию (оцените - Социалистическая), и по автохтонности построек, да и по духу её обитателей. В этот самый момент, когда нам предстояло расстаться, мне категорически не захотелось этого, и я предложил Павлу перекусить в одном из местных заведений, на его вкус, естественно. Он с удовольствием согласился и привел меня в ресторанчик не на самой Социалистической, а в переулок чуть в стороне - там было поспокойнее. Павла там знали, и по кое-каким нюансам я понял, что меня приняли за приятеля ближней руки (и это было лестно). Белорусская кухня - обильная, не скованная комплексами меня вообще-то не очень вдохновляла, но здесь я с удовольствием отметил крен в рыбное меню и, посоветовавшись с моим визави, подобрал блюда наших желаний. Я не буду распространяться обо всём (дабы не вызвать неправильной реакции), но отмечу всё же главное блюдо - это был судак по-бобруйски в белом прозрачном соусе с каперсами. Стыдно было бы закончить такой обильный по впечатлениям день без графинчика лучшей местной водки, название - запамятовал. В традиционное время позвонила мама (я как раз рассчитывался) и поэтому разговор получился несколько скомканным, но пару интересных вопросов она мне всё же задала: один - классический - нет ли вестей от Альгиса (и почему не звоню ему сам, пора мол унять гордыню), а вот второй - оказался довольно каверзным и неожиданным после того, как я виртуально представил своего гида, естественно, в лучших красках и абсолютно искренне. Так вот моя мама удивительным образом преломив все свои аполитичные взгляды (во всяком случае - не декларируемые) попросила разузнать его мнение о жизни и достоинстве в Белоруссии. Прямо так просто и незамысловато. Я, правда, старательно отбивался, пытаясь проскочить между Сциллой и Харибдой, но мне это привычно не удалось. Павел всё понял между строк: и мои неловкие междометия, и гримасы лица и, выйдя из ресторана, заметил:
- Вы с матушкой говорили, и она заинтересовалась моей скромной особой и чем-то более значимым. Да?
Вот тут передо мной возникла дилемма: перевести разговор на легкий ни к чему не обязывающий диалог или, словно в поезде дальнего следования, выговориться по полной, зная о скором расставании навсегда. Я выбрал второе. И вопрос мамы донес буквально.
- Да мама у вас мудрая женщина. Связать жизнь и достоинство в одном контексте может лишь тот человек, который обо всём этом думал и не раз. Попытаюсь ответить начистоту, но конечно охватить полностью не смогу - это, скорее всего, не сущностный вопрос, а философский; только не подумайте, что я за частоколом слов потерял смысл.
Я одобрительно махнул рукой, кивнул головой, в общем, полностью изобразил внимание к его соло. Выйдя из ресторана, мы повернули в противоположную сторону - подальше от центра, от света фонарей, суеты прохожих.
- Так вот, отвечая на вопрос вашей матери, я скажу - жизнь и достоинство можно оценивать в единении, но я всё же их разделю; ведь достоинство, прежде всего, индивидуально субъектно, а жизнь это настолько всеобъемлющий фактор, что её невозможно отделить от широкого познания общего посредством частного и общего. О жизни в Белоруссии я не хотел бы распространяться в деталях, хотя многие говорят, что в мелочах скрывается сущность предмета и образа действия. Если на раз-два-три то: очень дешевая жизнь, очень усредненная зарплата (исключая несколько супер технологических профессий), очень доброжелательный народ (тоже, исключая небольшую пассионарную локацию на западе страны, но несравнимую с западной частью Украины по величине и агрессивности) и стабильный политический уклад, который, скорее всего, пойдет в разнос при выходе (любом) Лукашенко из власти. А достоинство, как я уже раньше заметил, качество не жизни, а твоего самостоятельного выбора приоритетов существования, например для меня - это возможность быть честным со своим ближним кругом, иметь возможность и смелость быть самим собой до той степени, до которой петля веревки ещё сохраняет отверстие, позволяющее тебе из неё выскочить.
После этих слов мы надолго умолкли, но неожиданно вечер всё же перестал быть томным и уютным. Группа молодой выпившей гопоты промчалась мимо нас с хохотом и диким визгом, причем один из них - высокий русый крепыш вырвал из рук Павла его несессер и с воплем: "Справедливости захотели - вот она" умчались в черноту. Я совсем не ожидал ничего подобного в стране железного правопорядка и потому был удивлен реакцией Павла и его спокойным комментарием: "Справедливость - беспристрастная оценка несогласующихся требований отдельных лиц". Наконец он сбил недоумение с моего лица:
- Во-первых, портмоне и айфон в брюках, во-вторых, не волнуйтесь это не экс, а просто продолжение спора между сыном моего приятеля и мною; там как раз шла речь о справедливости и о её цене. Видимо таким образом, безусловно, спонтанным, Андрей решил подвести итог в полемике. Ну что ж, ему не откажешь в быстроте реакции.
Даже имитация злодеяния здесь в Белоруссии была какая-то пасторальная, по-сельски наивная и курьезная. С такими мыслями я попрощался с Бобруйском, с моим незаурядным проводником, который выбивался из обыденного ряда (это проявилось и при расставании, когда я захотел отблагодарить Павла сверх таксы, он тактично отверг моё предложение). Дальше мой путь пролегал на юг - в Гомель. С утра я всё делал не спеша, видимо я, хотя это и странно, прикипел к этому вроде бы проходному месту и резко оторваться не мог. Тем не менее, через три часа я въезжал в Гомель - крайний город моего пребывания в Белоруссии; никаких грандиозных планов, как-то: посетить Эрмитаж, пройтись по Невскому, съездить в Павловск у меня не было, и я не для уничижения этого прекрасного места упомянул питерские места - просто я предварительно не планировал ничего, решив отдаться стихии неопределенности. День приезда я посвятил откровенному и полнокровному ничегонеделанию - в результате - погрузившись в эту сладкую, паточную кому (к концу дня состояние лишь усугубилось), вернуться назад у меня не хватило ни мужества, ни желания; где-то в боковых завитках сознания я с бесовским ужасом и с болезненным наслаждением ожидал возвращения лиепайского ужаса. Всё усугубилось до такой степени, что я даже не ответил на звонок матери - распад стремительно развивался. И тут, словно в забойном сериале, когда пришла пора то ли похоронить главного героя, то ли перезагрузить время и действие раздался звонок Альгиса.
- Ты где? В Гомеле наверно? По моим расчетам ты должен быть там. Как твои дела? Я еду к тебе, скорее всего, буду часа через три, четыре. Чего ты молчишь и пыхтишь в трубку, будто переевший бегемот.
Я вырвался из безвременья мгновенно и ответил с несвойственной мне откровенностью:
- Альгис, как мне сейчас тебя не хватает, что-то мне поплохело неожиданно и резко.
- Слышу, ты давай не сиди в номере; сходи в ресторан чуть тяпни там, полюбезничай с девушками, а я приеду как раз. Да скинь мне адрес отеля.
Хорошо когда тебя ведут - особенно важно это тогда, когда ты сам выпадаешь из времени или проваливаешься в ту или иную деструкцию. Я четко исполнил указание друга: спустился в ресторан, заказал простенький ужин (аппетита не было), откушал две рюмочки; я даже поискал готовых к общению девушек - увы, не нашел. Через какое-то время ко мне частично вернулось вчерашнее настроение, тем более скорое прибытие Альгиса восстанавливало уютный привычный миропорядок. Хотя - вряд ли мы способны снова и снова, словно в намертво закрепленной матрице, двигаться в том же направлении, с той же скоростью - это нет, ведь каждый день, час, минута изменчивы и неповторимы, и мы, не замечая частностей тоже по крупицам преобразуемся, при этом чаще всего не акцентируя внимание на перемены. И тут, разбивая мои грустные философемы, в зал впорхнули девушки в полном цвету, в большинстве своём в спортивных костюмах, которые в ресторане выглядели не комильфо, однако всё вполне компенсировались их возрастом и станом. Так как они оказались поблизости, то я буквально в течение десяти минут узнал о них многое, не прилагая для этого никаких усилий. Девушки были легкоатлетками, проводящими отборочные соревнования на первенство Европы среди молодежи. Мне одна из них очень понравилась: она была в короткой юбке и смотрелась вызывающе сексуально на фоне с другими: высокая (моего роста), с изумительной фигурой и приятной манерой говорить (пришептывая), причем не по возрасту толково и рассудительно. Единственным диссонансом этого полу совершенства было чрезвычайно пасторальное личико этой девчушки; но и оно было по-своему привлекательным, и в сочетании с незаурядными деталями другого рода выглядела она ладно. И мне вдруг (прямо до колик) захотелось коснутся её колена, пусть случайно, ненароком; я на какое-то время сладко отключился от этих мыслей; раньше со мной такого не происходило никогда, и когда заиграл маленький оркестрик я, дрожа словно на первом школьном балу, пригласил её на танец. Она согласилась. Танец, слава богу, был не контактным и я смог постепенно обрести некое самообладание; мы даже перекинулись с Дашей несколькими фразами - дежурными и малосодержательными. Потом на протяжении вечера Даша была нарасхват и только к концу я всё-таки обрел мечту: я не только дотронулся до вожделенного колена, но и аккуратно понежил руку и себя её упругой булочкой. Она даже на минуту подсела ко мне за стол и набила свой номер в мой смартфон. Я не поверил и, совсем потеряв голову, перезвонил ей через час после расставания. Она меня мило побранила, сообщив, что я разбудил соседку по номеру, а затем несколько неожиданно (даже показалось - в охотку) откликнулась на моё предложение выйти наружу. Рядом с отелем был уютный парк, где мы и "прогулялись". То, что произошло в парке, до сих пор меня заводит и колотит: на первой же скамейке она сразу меня поцеловала, чуть прикусив язык, потом сказала, что она без трусиков и дала мне широчайшие возможности (в прямом смысле) по проникновению в её теплую сладкую промежность руками, ртом, языком, но грубо остановила моего вздыбленного сокола, профессионально остудив его, в завершении эта гетера вынула из сумочки прозрачный имитатор и принудила меня довести её до победного изнеможения. Сколько времени продолжалась эта вакханалия я сейчас и не упомню; но отливы и приливы повторились не раз. Даша ушла первой, а я ещё долго мучил себя дикими, иллюзорными химерами, в которых какой-либо смысл отсутствовал. Но, в конце концов, вернулся в отель, где и обнаружил полусонного Альгиса в кресле вестибюля. Он не выразил мне обычного в подобных случаях протеста; мы тихо встали и пошли в номер. Утром, поднявшись намного позже обычного, мы не аппетитно позавтракали; не только скудное меню, но и общее (моё и Альгиса) настроение сыграло на руку этому гастрономическому сплину. Мы всё ещё находились в плену прошлых дней и время делиться своими новеллами друг перед другом не наступило. Гомель так Гомель - нам было всё равно, где можно было в деннике отстояться, почиститься; так что весь этот день мы провели в отеле, изредка выходя наружу, в частности в соседний сквер (Альгис снова закурил). Вечером после очередного выхода "покурить" я оторвался от друга и набрал её номер... телефон был отключен. В те несколько минут до воссоединения с Альгисом меня посетил ворох прямо противоположных мыслей: от уничижительных (типа использовала меня для снятия напряжения) до самодовольных (после такого бурного свидания - захотелось передохнуть); но взвесив доводы я тут же обсмеял самого себя: разве отдых нужен этой физически совершенной девушке - для неё это не нагрузка, а легкая разминка перед следующими чувственными практиками Астарты (тут я нафантазировал себе такие разнузданные сценки с её главенствующим участием, что захлебнулся слюнями). Последний день в Белоруссии оказался настолько заурядным и тоскливым, что я его выкинул из книги памяти без сожалений. Никаких познавательно-развлекательных идей у нас не случилось, да и не могло случится: я всё ещё находился в плену у чаровницы - вязком, непотребном, Альгис тоже нёс в себе какой-то роковой знак, только было не ясно - плюс или минус. По всему было видно на данный момент ни я, ни он ящик Пандоры раскрывать не собираемся - во всяком случае, пока.
2- это 1+1 или более сложное действие, например: определенный интеграл или неопределенный, где в одном случае есть конкретика (хотя бы относительная) и число, а в другом - просто выражение.
Соотношения и отношения - это связка или случайный лингвистический изыск; кстати, а в данном контексте - это вопрос или риторическое упражнение, обычно формирующее коммуникативные качества речи. В общем и целом, получается абракадабра.
4
Олите с интересом и ужасом осматривала поле битвы после капитуляции, совсем не полной, но достаточно постыдной по гамбургскому счёту: праздник окончания 4 курса превратился к финалу в йоркширский бедлам, где её раздевали, поили, обнимали, щекотали, покусывали и щипали несколько поклонников врозь и одновременно; при всем этом её полного употребления, кажется, не случилось. Что всё же странно - при таких-то обстоятельствах. Теперь ещё предстоял разговор с мамой, которая бессловесно встретила её поздно ночью (лучше бы выговорила сразу, когда были силы для сопротивления), и она готова была заранее согласиться со всеми её уничижительными выводами, в которых в очередной раз будут упомянуты слова: достоинство, репутация, традиции, будущее; однако каждый раз Олите с трудом удерживала на границе откровения один вопрос, мучающий её с детства: 18 февраля (детская острая память) её отпустили со школы со второго урока (была то ли температура, то ли другая напасть - кратковременная), она тихо открыла дверь и зашла в квартиру, потом сняла верхнюю одежду и услышав мерный непонятный звук с гостиной комнаты, сопровождаемый гортанными вскриками мамы зашла туда... до сих пор та сложная композиция, в которой пребывала мама с дядей Ромой мучает и очаровывает Олите в сложных многоярусных воспоминаниях; дальнейшие красивые, проникновенные слова матери забылись, а вот голая мама, сидящая с широко раскинутыми ногами под каким-то странным углом на дяде - это было зрелище нового порядка - памятное и сложносочиненное для её дальнейшего развития. И каждый раз после редких, но основательных взбучек её подмывает желание всё же задать маме этот риторический вопрос, вполне понимая с "вершин" собственного опыта, что ответа не получит. Но сейчас наступило время Вагнеровской бесконечности, возможное только в одиночку, когда слияние вывернутых вспять нервов, развернутых наизнанку чувств возможно лишь для себя и только для себя. И делиться этим падением-взлетом ни с кем не возможно. Олите сбросила одежду и включила "полет валькирий". Каждый раз музыка действовала по разному, сегодня её танец был придушен густой телесной амброй, не выветрившейся за ночь; сначала она внимала запахи всех своих вчерашних лизунов, и вполне насытившись мускусными воспоминаниями её тело вошло в оргиастическое состояние и стало вытворять все па и художества не до конца взнузданного вчера либидо. Потом, разрешившись, она в очередной раз подумала о съемке этой уединенной хлыстовщины, но пока отвергла эту мысль - ужаснувшись будущему возможному свыканию. Вырвавшись из плотского, Олите задумалась о ближайших планах, вполне оценивая себя как человека, изящно херящего всякие предварительные замыслы и действующего спонтанно, импульсивно.
Но курсовая практика - это такая спущенная почти с небес (с деканата) вещь в себе, когда высшая сила определяет маршруты, невзирая на твои помыслы и желания. И честно говоря, к пятому курсу ей изрядно надоел весь этот студенческий муравейник, в который с радостью и рандомным сомнением бежала ещё два года тому назад (как я всунула новое, модное словечко в свой лексикон - класс!); поэтому и потому мне всех милее сейчас новые не замыленные временем и взаимными колкостями фрэнды. Исключая Кристину - здесь мы уже прошли все стадии отчуждения и близости и прояснили такие гнусности друг о друге - в большей степени надуманные, однако бывали и настоящие антраша (мамино словечко); вот, кстати, недавно Кристина ни с того, ни с сего стала гладить мои волосы и ныть: мол, почему тебе достались такие волосы и маленькая грудь (которой я откровенно стесняюсь), а мой 3 размер только раздражает и мучит постоянным потным вниманием мальчиков, которые так воспаляются от них, что больше ни на что их не хватает. На это я заметила, что просто на её стройной, хрупкой фигуре они слишком призывно выделяются, и я даже завидую ей, а мои волосы это генный союз мамы и папы: цвет - светло-светло каштановый от мамы, а морская волнистость от папы. И чем закончилась наша откровенная беседа: Кристина стала после волос гладить мою шею, опять же грудь и было полезла в самые закрома, но тут я её резко остановила; сразу же после этих откровений мы разбежались на целую неделю, но потом опять сбежались, и как будто всё осталось по-прежнему. Хотя осадочек всё же сохранился. И я в недоумении, что это было: спорадический выплеск или моя подружка уже давно гуляет размашисто и привольно. Мама каждый день созванивается с Владиком, но как-то сухо делиться этими разговорами и не только со мной, но и с отцом (я слышала, как она сдержанно отвечала на его вопросы); нам она говорит, мол, позвоните сами, если интересно. Но после тех событий я с трудом вообще с ним общаюсь, а теперь, на расстоянии это ещё сложнее, а почему - сама не знаю - не могу объяснить причину, но что-то случилось между нами всеми. И когда я маме попыталась объяснить эти каверзы сознания она безапелляционно заявила: "Олите, ты взрослая умная женщина, выбравшая такую оригинальную кафедру в университете, вот и включай мозги". Ха-ха подумала я, но сама после некоторого осмысления захотела расшифровать мамину фразу. Выделила три, нет, даже четыре слова в таком коротком предложении: взрослая, умная, женщина и оригинальная; по порядку: взрослая - ну, да, не девочка, хотя ещё недавно она меня так называла, кстати, а когда перестала - вот и первый ответ будет, если вспомню; умная - хотелось бы поверить, что это не ирония, но сомнение заронила; женщина - ну ясень пень, цепляться тут мне незачем, ведь уже мхом зарос тот пень, когда я была целочкой, да и мать кое-что знает о моей неоднократно прокомпостированной зрелости; ну и самый простой ответ об оригинальной кафедре - она сама же её мне и посоветовала, да и объяснила так внятно и доходчиво, что я легко сделала выбор. Помню самую суть: "Должно быть интересно не только на первом курсе, но и после диплома. Это раз. Специализация необходима сложная - на стыке разных наук, за этим будущее. Это два. Профессура - это три". Итак, исторический факультет с особой кафедрой объединяющей несколько дисциплин: географию, геологию, археологию под общим тезаурусом: теория и практика глобальных катастроф в историческом аспекте.
В этот благостный миг я дождалась-таки свежего пост кофейного голоса мамы:
- Ты дома, бодрость моя.
Можно подумать, что она не слышала моего довольно громкого (нарочно) пришествия домой.
- Да, мама, я вся внимание.
Нежным, журчащим голосом пролепетала я.
- Что-то случилось?
С пронзительной риторичностью спросила мама. Я ответила столь же непринужденно и обстоятельно.
- Ничего.
- Ну, ну.
Видимо следующим актом нашего диалога должны были стать отдельные гласные звуки. Но мама всё же решилась первой разомкнуть цепочку невразумительности.
- Олите, ты в последнее время совсем перестала делиться своими университетскими новостями: ничего о курсовой, ни слова о практике, я уж не говорю о твоих личных отношениях - после того индуса ты закрылась намертво; а когда-то (совсем недавно ещё) ты делилась со мной такими откровениями, которые были для меня не только лестными, но и довольно эпатажными - далеко не каждая дочь поверяет матери столь интимные подробности.
- Какой индус! Мама, ты специально меня бесишь. Да и не было у меня с этим горцом ничего существенного, слава богу, я ему подсунула Ольгу - пышную блондинку - охочую к деньгам и южным мачо.
Я словила мамин взгляд, с большим интересом, рассматривавший дочку, словно козявку под микроскопом, потом поймала себя в зеркале и не удивилась маминому медицинскому интересу - достаточно циничному - моё отражение было очевидным: распаленная низовыми воспоминаниями с алыми пятнами на лице, с выпученными и очень звонкими глазами (я представила кодлу самцов обнюхивающих меня прямо сейчас и содрогнулась), выглядела я соответствующе. Конечно, в других обстоятельствах и с иными людьми я бы так откровенно не проявилась - тормозной код отстругал бы лишние эмоции и чувства. Тут же провела секундный аутотренинг и безукоризненно спокойным голосом сообщила:
- Курсовая принята празднично, собираются выдвинуть на соискании премии Вернадского, практика будет на разрезах Даугавспилского провала - будем искать следы вулканической сверх катастрофы, произошедшей в Восточной Сибири.
- Странно, я думала - тебя сразу выдвинут на Нобелевку, а вдогонку пошлют в Сибирь, где побывал в длительной командировке твой прадедушка.
Что, что, но мамина реакция всегда быстра и конкретна. Мой пыл как быстро пришел, так бесследно и вышел (я в отличие от брата отходчива).
- А я ещё не завтракала, пойду, перекушу.
_ _ _
Странно, но с Олите мне легко, хотя по обыкновению матери с дочками живут не в сладкой гармонии; правда, чаще всего подобный диссонанс возникает позже, когда девочка становится главной женской силой в своей семье, но полагаю - это не произойдет в ближайшее время, все-таки северные девушки по разным причинам не склонны к ранним замужествам. Вчерашний утренний диалог вполне доказателен: мои нейтральные шпильки были отбиты с чрезмерной горячностью, хотя тут я скорее выдаю желаемое за действительное: так ведь реагируют и на попадание в яблочко - но нет - здесь явно пост праздничный синдром, после бурной гулянки.
- Ты не права - и я, и Олите всегда к тебе относились с уважением, а тот случай - это неудачное стечение обстоятельств, плюс присутствие того человека к которому у тебя идиосинкразия.
- Ну, да шуточки людей той национальности, даже резче скажу: издевки и насмешки не самое выдающееся их качество.
----------------------------------------------------------------------------------------------------- ! Но всё же в уме ему не откажешь, своеобразном надо заметить. Может оставим уже в покое Михаила и поговорим о наших чадах, кстати, твоя прелесть, когда пришла домой?
-----------------------...
- И ты спокойно об этом говоришь.
--------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------- Вия, ты столь откровенно о Кристине мне никогда не
рассказывала; и что значит: "похоть у неё не только в глазах, но и в трусах". Может быть, ты просто всё преувеличиваешь.
- Если ты думаешь так радикально, то значит, другого исхода ты не видишь; скорее всего ты кого-то имеешь в виду подходящего для неё, но необходима и минимальная химия между ними - всё-таки мы не в состоянии мало-мальски направлять их - почти всё на корню рубиться сразу.
------------------------------------------- ?
- Дай бог, дай бог, до встречи.
Теперь многое становиться понятным в поведении Олите; после таких огненных подробностей о Кристининых похождениях и, особенно, об её крайних сексуальных experiments; хотя здесь у меня возникают сомнения - вряд ли Кристина изливалась перед матерью новеллами с такими распутными деталями. Мне кажется сама Вия часть своего я транслирует на Кристю, как на собственное альтер эго, подменяя явь вычурными конструкциями щекотливого свойства. Что не додано одному с избытком заполнено другими. Возможно, Вия сгустила краски специально, чтобы на поверку истинное положение оказалось бы небезнадежным, людям свойственен такой защитный механизм, тем более ей свойственно не имманентное отношение с близкими, а наоборот эмоционально-беспокойное, в котором она себя ощущает удобно, в отличие от меня. Вот, кстати, и разгадка её разводов - реальных и кулуарных, когда Вия после огненных слов и других любовных проявлений (иногда, граничащих с безумием) разрывала отношения в одночасье, без всяких объяснений. Думаю пришло время подключать Петра, а то за нашими женскими страстями потерялся муж и отец, к тому же позиционирующий себя ангелом-хранителем Олите. В последнее время в семье произошел или точнее наступил период благодушного дистанцирования и это не есть хорошо, потому что за внешней безмятежностью неизбежно собирается грозная туча давних обид, непониманий и уязвленных претензий. Естественно - это наличествует в любой семье, просто у одних - прорывается как гнойный нарыв (сразу и с жутким запахом), у других - долго подгнивает под спудом (чтобы выесть всё изнутри), у третьих - всё стремительно разрывается и разлетается в клочь (и очень может быть - это самый гуманный случай, ведь лучше ужасный конец, чем ужас без конца). Вот так мило поцокав языком и подвергнув окружающий мир "глубокому психоанализу" я отбросила собственные проблемы, подменив их абстрактными. В конечном итоге мои размышлизмы привели меня к любопытному состоянию: получилось действо, в котором я как будто находилась посредине театрального представления, а вокруг меня происходило смешение порядка, смещение яви и фантасмагории. И надо же, в этот самый момент моего вздыбленного катарсиса открылась входная дверь и вошел Петр.
_ _
Хотя Петр был голоден и остро сосредоточен на этой проблеме, он всё же заметил:
- Что случилось Илзе? Ты сейчас выглядишь, словно провинившаяся школьница или нашкодившая кошка.
- Дожились, вместо поцелуя или хотя бы положенных для супруги слов тебя называют то ли школьницей, то ли кошкой. Единственный простительный довод, да и то с натяжкой - твой хмурый вид, и если говорить твоими же метафорами, как у некормленого волка.
Как это ни странно, диалог после этих слов закончился; Петр обнял её и поцеловал сначала в щеку, шею, потом в губы так, как не случалось довольно-таки давно.
Незадолго до этого.
Обыденный служебный мальчишник постепенно сменил свою узкую гендерную специализацию: сначала впорхнула Зайга - куратор по связям с общественностью, а потом нас удостоила своим вниманием Инесе - девушка с высокой грудью, узкой талией и сложно идентифицированной профессией, сопряженной с безустанным служением начальнику учебного центра ВМС. Гормоны подпитанные хорошим виски взыграли не на шутку и господа офицеры быстро превратились в полу шальных кобельков, соревнующихся в остроумии и галантности. И когда дело развернулось к танцам Инесе не отказывала никому, откровенно играя персями то близко, то на дистанции, причем на расстоянии действо выглядело гораздо соблазнительнее, чем вблизи, где лишь напарник взаимодействовал с её чувственным бюстом. Забелину Инесе досталась в самом конце, в тягучем сладком танго - женщина была окончательно растаможена - до такой степени, что танец превратился в плотский оргиастический диалог; чуть остынув, Петр пригласил Зайгу, которая оказалась (в какой-то степени) на обочине бурного взаимопонимания и он (особенно после дуэта с Инесе) угадал её состояние. С Зайгой они во время и после мило побеседовали ни о чём, и остались вполне удовлетворены друг другом. Как это обычно бывает празднество завершилось резко и вполне прогнозируемо: Инесе позвонили и она не особо напрягаясь сделала быстрые ноги (подразумевался то ли вызов наставника, то ли её непредвиденный come back на службе); тут же все заторопились по домам, придумывая на ходу увесистые причины; но не все - Зайга, например, тихо возражала (предполагая на самом деле занять премьерское место царицы бала после ухода Инесе), однако её легко утихомирили, поручив Забелину подвезти её домой. Так как Петр практически не употреблял огненную воду (что ему всегда мешало в продвижении по службе) он регулярно развозил сослуживцев после посиделок. В машину набилось четверо мужчин на заднее сиденье, а Зайга села рядом с ним; горячее дыхание молодой женщины возбудило в памяти недавнее сопряжение с Инесе - стало одновременно и приятно, и неловко. Из-за этого возникло постыдное ощущение неудобства перед сидящей рядом женщиной, до такой степени, что он даже почувствовал обратный импульс неприятия к ней самой; в придачу получилось так, что Зайга осталась последним пассажиром и с каждым оставшимся метром неловкость только росла. В какой-то момент он боковым зрением увидел нечто ужасное, ирреальное: космический - по величине и пределу ужас, созидающий мрак рухнул в него из Её сущности; что он постиг в то мгновение было тут же запечатано, изгнано из сознания; благодаря этому защитному рефлексу он благополучно довел машину до её дома, не глядя высадил её, и тут же отправился восвояси, но не домой, а в дальний конец Риги, где очень давно ещё в детстве часто бывал у своего школьного друга. Он остановился и попытался извлечь из памяти ту отвердевающую на глазах (шоры сняты) бездонную жестокость, которая в тот миг погрузила его в обжигающий льдом космический ужас. Ещё больше Петр содрогнулся от воспоминания иллюстрированного её обликом, надуманным прямо сейчас - не отходя от места событий. Это была совсем не женщина, а какой-то монстр с эпически устрашающими конечностями, с мордой получеловека, полу животного; потом уже - через время он сообразил - это наваждение собралось в комок из разнообразных слагаемых: из фильмов-ужастиков (впитанных в ранние годы), из настроения последних месяцев, когда наслоилось одно событие на другое и, наконец, из того, что он прочел, прочувствовал в подсознании женщины обделенной вниманием и любовью (пусть даже самой элементарной - плотской). Если благо всегда лежит на поверхности, то зло внутри.
"Дома я вполне очнулся (во всяком случае, так показалось) - когда, увидев милую привычную и теплую жену, я выкарабкался из тленного провала и с несвойственной мне нежностью приголубил Илзе по-юношески. После естественного и угодного события, допив кофе, Илзе задала два вопроса (через многомудрую улыбку и паузу):
- Что произошло? На работе?!
Я не был готов сиюминутно обнажиться, и отправился "покурить" - на самом деле я не курил около пяти лет - тем самым подтвердив не только точность её суждений, но и более глобальных сущностных премудростей: на заре службы Алексей Кедров - лучший мой друг (погибший на подводной лодке - царствие ему небесное) убедительно сказал (сформулирую своими словами): каждая офицерская жена или близкая подруга является не только нашим тылом - по-настоящему, они не ординарцы, а истинные наместники наших тревог и бед; и, по большей части жалея, оберегая их, мы всё же будем делиться с ними нашими проблемами и испытаниями. Когда я вернулся Илзе оказалась совсем готова к повторению естественного и угодного события... я тоже, и лишь потом - через некоторое время я разразился откровенным монологом о событиях прошедшего дня".
_ _ _
Pirmą metu man buvo padoriai ошарашена atvirumu Petro. Ir pirmiausia aš daugiau dėmesio pažymėjo per vakare programos: visas jo nesėkminga judėjimą, parodyti save, su geriausia ranka man ir susipažinę, ir aiškūs. O štai ši эсхатология man labai озаботила. Вот опять в моменты волнения и любовного послевкусия перехожу на родную речь, но про себя, чтобы не напрягать близких (хотя мне хотелось бы у детей чаще слышать латышский язык). И Пётр этот день нескоро забудет, такое ведь не придумаешь на раз-два, тем более он не крепок в фантазиях - по большей части его можно упрекать в чрезмерной трезвости и не только в оценке чего-либо, но в и обычном, житейском смысле - сколько раз я ему говорила: "никто тебя не заставляет напиваться до белых риз, но от пары тостов тебя не убудет, да и подливать я тебе буду в основном минералку". Но он упертый, прямо как его мать - её тоже не переубедить, не сдвинуть. Правда, с другой стороны минувший стресс вернул нам пылкий, несколько подзабытый, секс, и это того стоило; так что я с удовольствием буду поощрять его умозрительные метания с таким выходом из них. Кстати, вчера я пропустила звонок от сына, в то самое время; но скорее всего ничего срочного - он повторно не набрал. Теперь мне кажется, я улавливаю некую связь между столь ранимой организацией нервной системы мужа с последним срывом Владика; и пусть он сам себя уговорил о какой-то травме головы на корабле - это только в пользу. Я считаю - это необходимо: в подобных случаях следует заняться психотерапией, и совсем не обязательно посредством врача - достаточно грамотно составленного аутотренинга. По мне - ему ещё необходима сейчас хорошая женщина, может быть даже старше его; хотя бывают и молодые девицы с взрослой психикой и устоявшимися приоритетами. Сейчас содрогаюсь от одной мысли, которая меня ещё совсем недавно серьезно вдохновляла: свести Влада с подругой Олите Кристиной; но после откровенного слива Вии я шепчу себе: "черт, черт, черт", выпихивая эту идею на безнадежные задворки. Да ещё и после троекратного чертыхания всё моё затаенное и самоличное стучит во мне звонким колокольчиком: тебе пора посетить храм (хотя бы поверхностно - без яростного покаяния, без исповеди), но, не откладывая, прямо сейчас. Церковь Марии Магдалины находится невдалеке от нас, но самое главное - это особый воздух уединенного места согласия духа и плоти, так высокопарно, но справедливо, выразилась моя подруга по общине Ниела. Наш приходской настоятель охотно передал свои полномочия епархиальному викарию Марку, который всю нашу паству влюбил в себя абсолютной искренностью, умом, тактом. Не было вопроса, по которому он бы отмолчался или, как обычно ведут себя политики, замотал чередой слов и пустых обобщений. У Ниелы последний год выдался очень сложным и дома, и на работе; и когда она после моих настойчивых уговоров исповедалась всё же, то случилось воистину чудо (я не знаю детали): постепенно сгладились отношения с мужем и не знаю каким образом - наладился микроклимат на работе; более того через несколько месяцев её повысили (после многих лет ожидания). Сегодня я шла на Святую Мессу на латгальском языке - я очень люблю проповеди на этом древнем исконном языке и не согласна с теми, кто считает его всего лишь диалектом латышского. Во время проповеди я вновь оказалась в привычном состоянии, которое можно обозначить таким несколько странным образом - нахождение между "Сциллой и Харибдой": между нежной обволакивающей прострацией, из которой не хотелось выходить и докторальными словами, словно метроном пронизывающими всё моё сознание до последней клеточки. Я далеко не всё понимала, но в этом не было жесткой необходимости, даже наоборот - те понятийные лакуны добавляли необыкновенную готическую торжественность в проповедь отца Марка, и вся эта архитектурно-семантическая конструкция являла мне цельный образ храма как места, где человек на самом деле встречается с Богом. Последняя проповедь меня насытила истинным дарованием: я впервые попала на откровения святого Августина о Символе Веры, на слова о вселенской церкви, о душе вновь и вновь очищаемой и обретаемой неизменность своей природы. И о том, что душа подчиняется духу для благого дела не так быстро, как дух подвластен Богу для веры и доброй воли. И в завершении - конечное разъяснение отца Марка о сдерживании телесного и временного. Выйдя наружу, я долго не могла прийти в себя - казалось, Он всё видит и наставляет нас всевременно. Но в отличие от Вии я не способна была посещать храм часто - настолько долго и тяжело потом я возвращалась к повседневной жизни. Даже Петр равноудаленный как от трепетного пиетета к церковным практикам, так и к агностическим странностям к церкви Марии Магдалины относился с плохо скрываемой симпатией, но это как раз понятно: во времена оно храм был православным и его бабушка была его прихожанкой и даже Александра Петровна (тогда Шурочка - его мама) в юные годы бывала там регулярно (не говоря уже о престольных праздниках). Так что для всех нас это в какой-то степени семейный храм, пусть и разведенный временем и перстом судьбы.
_ _
Прошло несколько дней и моя жизнь вроде бы вернулась в прежнее, довольно-таки пресное бытование: коллеги привычно жили своими служебными обыденностями, я легко и непринужденно избегал встреч с Зайгой; в общем и целом, включая успешно обнуленные отношения с Илзе, я вернулся в прежний статус - скучноватый, рутинный, но абсолютно безопасный для душевного здоровья. По гамбургскому счету всех всё устраивало, а моя Илзе просто расцвела, так что я то ли в шутку, то ли в серьёз предупреждал её о непозволительной привлекательности женщин неопределенного возраста. А те па и позиции, которые мы использовали в этом кризисе среднего возраста нам и не снились в ранние годы; дошло до того что в один из дней в самый увлекательный момент Олите практически разоблачила нас явившись в неурочный час и бесхитростно спросила: "а почему у тебя мама такие красные ушки; ты вроде не с мороза". Небольшое отклонение произошло лишь тогда, когда дочка сообщила о возвращении Альгиса; после моих несколько преувеличенных стенаний о том, что отцу сообщают последним и после улыбчивых извинений Илзе, мол, такая насыщенная жизнь, что забыла тебе сказать о звонке Влада вовремя я вроде бы удовлетворился их оправданиями. Сегодня Илзе пошла на проповедь в свой храм, так что наши моложавые игрища пришлось отложить на неопределенный срок - что там им всем внушает отец Марк не знаю, но некие человеческие порывы после этого, несомненно, подсыхают.
_
_____
- Визу получил с большими проблемами, так что рассчитываю на тебя... Латвия не Канада - у тебя проблем не будет; и само собой все текущие расходы и бонусы за мной.
Двоюродный брат сильно изменился, не внешне - нет; как-то сразу и не определяемо в чём, но прежнего, привычного Вилкаса в нем если и было, то чуть-чуть.
Он приехал в Ригу не сразу - сначала заехал на несколько дней в Каунас - проведать родственников; в результате - мы оказались в Риге практически одновременно. В первые дни разговаривали на сложном миксте - литовско-латышском-русском (на русском - по просьбе Вилкаса, чтобы вспомнить) с большим числом англицизмов, в основном у Вилкаса.
- Но ты мне толком и не объяснил чего мы потеряли с тобой в Сибири; у меня, честно говоря, нет большого желания как прадед там застрять.
Потом я высказал свои пожелания, подкрепив их соображениями о Москве, в которой очень давно не был; тем паче хотелось бы самостоятельно заценить - правда ли город превратился в супер-пупер или это очередная агитка. Вилкас слушал терпеливо, но без соучастия и ответил просто, но категорично.
- Будет тебе и Москва и рязанские пряники; но потом - после Томска.
- Пряники не в Рязани, а в Туле, и что мы ищем за Уралом; я толком и не представляю где это.
- Не что, а кого. Я тебе расскажу потом.
Уже перед самым вылетом, после посещения любимого мною Black Magic - кафе с приторно аутентичной атмосферой, где обыграно до предела старинное помещение, в котором родился тот самый Бальзам, где порядок цен непрозрачно напоминает об эксклюзиве, мы прошлись до Верманского сада; здесь под аккомпанемент аккордеонистов, играющих танго Оскара Строка (кстати, звучащих очень современно, словно джаз-блюз) Вилкас, наконец, разродился монологом.
- В общем, я в командировке, будем так считать; тебе подробности не надо знать - целее будешь. Постой, постой - не пузырись, ну ты даёшь - и покраснел, и набычился. В Томске есть такой неординарный физик-теоретик Василевский Борис (кстати, пошерстил сети - он из поляков, высланных ещё в 19 веке); так вот он один из лучших специалистов научной школы технологической сингулярности. Да собственно никакой школы пока нет - только первые шаги энтузиастов-одиночек, но всё и начинается обычно таким образом: кто-то несётся сломя голову в неизведанное, чаще всего безуспешно, однако изредка случаются и прорывы, которые всё человечество (без смеха) резко выводит на новый уровень; что и происходит регулярно в последние десятилетия.
- Ты, Вилкас, и научные прорывы?! Вроде бы в своей Канаде ты насколько я помню занимался каршерингом и не бог весть как удачно, отец мне рассказывал, что вся семья тебе в какой-то момент крепко помогла... Да постой - не ерепенься, ты потом всё компенсировал, да и подарки сделал, но всё же сложно поверить в такое преображение.
- Придется поверить; и самое главное - не прилепливаться задом к теплому месту навсегда; там я скоро понял, чтобы двигаться надо грести до кровавых мозолей, а то проходящее судно тебя снесёт и не заметит.
На этом преамбула закончилась, развитие темы приспело в Москве, где мы остановились на два дня перед вылетом в Томск. Причем Вилкас откупорился неожиданно, когда мы прогуливались от Манежной до парка Зарядье, кстати, сам парк не произвел на нас впечатление: объемно, пышно, как и всё в Москве, но изюминки какой-то не было. Гораздо лучше показался парк Горького: наряду с вселенским бедламом центральных аллей (шум, гам, самокаты, торгаши и т.д.) чуть в стороне, пройдя по набережной, обнаружили Нескучный сад с прудом у реки, а потом уже и Воробьевы горы, до которых прошли порядка 3-4 километров, но не пожалели ничуть - место оказалось сокровенным (для тех у кого общие душевные порывы).
- Альгис, хочу тебя спросить, ты хотя бы поверхностно слышал что-то о технологической сингулярности, да и вообще о сингулярности?
- Ты меня за тупого держишь? Сингулярность - это вообще-то Большой взрыв, из которого и вылупилась наша Вселенная. Так же?
- Ну, если идти от яйца, то да. Но мы не будем углубляться в космогонию. Вернёмся к нашим овечкам. Не буду останавливаться на всех гипотезах будущего этой самой теории; достаточно обратится к главной: по мере развития технологий робототехники в какой-то момент X вероятен интеллектуальный взрыв одного из объектов киберпространства поднявшегося над горизонтом стабильности и вошедшего в необратимый цикл самосовершенствования, в результате которого он разовьет свой интеллектуальный контент до бесконечности, недостижимой для классического человечества. Вот там и произойдет акт сингулярности - конечный или начальный для всей солнечной системы; а может быть и не только для неё.
Меня подмывало непреодолимое желание возражать, спорить, защищать допотопное человечество, но кроме громких, язвительных слов подобрать нормальные аргументы я не смог.
- И что нам предъявит, если захочет, этот томский вундеркинд; как его зовут - напомни.
- Борис Анатольевич. Специалист IT сферы, один раз опубликовавший предварительные расчеты по сингулярной революции в интернет-журнале под эпиграфом: "Мятеж не может кончится удачей, в противном случае зовется он иначе - Революция". Его считают блестящим математиком и на стыке этих двух миров он выстроил свой футуристический проект; мне долго втолковывали некие смыслы из его концепции, но я оказался на редкость амбивалентен - так мне раздосадовано заявили в конце: нюхом чувствуешь, а в глубину морок. Потом, кстати, поправились: может это и к лучшему - больше доверия будет к такой бестолочи.
- Что прямо так тебе и сказали?! - возмутился за брата я.
- Нет, в глаза ничего подобного не произносилось, но по косвенным деталям я это понял, да и не обиделся, в общем-то.
- Понимаешь, Альгис, я попал в другой круг и был вполне удовлетворен своим местом; но так было сначала - потом поняв, что я им тоже необходим, стал себя вести иначе.
- Как?
- Потом расскажу, у нас ещё много времени. А на сегодняшний вечер у нас приятный бонус - мы идем в Большой на балет; быть в Москве и не сходить на то немногое, что выводит Россию за рамки обыденности было бы непростительно.
Я принял эти слова достаточно нейтрально: балет так балет, крикет так крикет - меня во всем этом загадочном мероприятии понесло по волнам уютной обреченности, где роль ведомого сопроводителя пришлась по нутру. Хотя такой подход всё же противоестественен - быть марионеткой в чьих-либо руках - это увольте; и надо очень постараться, чтобы я польстился на объедки с чужого стола пусть даже черно-икорные. Я на балете был так давно, что проще сказать - вроде бы и не был. Может из-за этого, возможно по иной причине, но впечатление от увиденного, услышанного стало одним из самых мощных ощущений моего достаточно скромного по художественной части опыта. Я ничего не знал о балете "Корсар" и трудно познаваемое на раз либретто воспринял так как надо: не головой, а глазами, ушами, пальцами, нутром - всем набором бессознательного, чувственного впитывания музыки, движения и дыхания зала. После спектакля я долго не мог вернуться назад - в обычность времени, линейность жизни. Весь вечер молчал и только за полночь, пожелал спокойной ночи и проговорил несколько малозначащих фраз. Утром мы улетели в Томск. Естественно никто нас не встречал; в гостиницу добрались быстро, и она нас очень удивила: своей действительной автохтонностью - и на первый взгляд отнюдь не новодельной. Но нам так лишь показалось - потом Борис Анатольевич доказательно представил по настоящему 100-200 летние дома и даже улицы, в том числе и свою - Песочный переулок. Так как вопросами размещения и предварительного (как мы быстро разобрались) очень поверхностного контакта с ученым занимались другие люди, нам многое пришлось делать с листа. Для начала Василевский отнесся к нашим звонкам (на стационарный телефон - какая милая архаика) и просьбам равнодушно, до такой степени, что настроение опустилось до фразы: "всё пропало шеф", и Вилкас вынужден был долго уговаривать меня не паниковать. Он спокойно предложил следующий алгоритм действий: не звонить, исключить в ближайшие дни любые попытки контакта и ждать, ждать, ждать.
Альгис.
Пауза длилась вторую неделю. Мы обошли весь старый город и прошли все стадии его познания - от восхищения старинными деревянными строениями до насыщения роскошными сибирскими раблезианскими обедами, с непременными платоническими заигрываниями с местными красавицами, которые первоначально немного вздрагивали от нашего своеобразного произношения и даже спрашивали Вилкаса не с Украины ли он? И когда я его с усмешкой спросил о том же: "а не украинский ли ты шпион дорогой хлопец", то он мне очень серьезно ответил: в том институте, где он восстанавливал навыки русского языка он находился преимущественно в окружении украинской диаспоры (точнее сказать - западноукраинской); я переспросил, в каком институте, но мой вопрос был блестяще проигнорирован стихами из "Кобзаря" я далеко не всё понял, однако мелодика вирша (там стих на украинском) понравилась. После этого многозначного разговора прошел ещё один день и, наконец, случился первый контакт: администратор передал нам записку с номером мобильного телефона искомого субъекта. Вискас преобразился словно борзая поймавшая след: он сразу попросил меня позвонить и при разговоре - очень коротком - нервно переминался с ноги на ногу; да ещё остался недоволен моими пространными дефинициями.
Я потом анализировал произошедшее не один раз и пришел к неожиданному выводу: первое впечатление оказалось наиболее ярким и точным - всё дальнейшее было лишь той же картинкой из окна быстро движущегося кольцевого поезда. Каждая новая встреча с этим человеком почти ничего другого нам не принесла: и когда в первый раз мы увиделись с ним в каком-то заскорузлом скверике, и когда Борис, уже свыкшийся с нами, выдавил из себя мизерную информации. Больше спрашивал он (и мне казалось - он впоследствии - дома подробно анализировал наши переговоры, может быть даже в аудио-версии). Во всяком случае, после передачи ему Вискасом специальной аккредитационной карты, где было указано, что предъявитель является сотрудником Института Искусственного Интеллекта провинции Онтарио и осуществляет связи с общественными, научными организациями, а также с независимыми учеными Борис Анатольевич обратился к Вискасу на французском и, получив от него короткий ответ им мало удовлетворился; дальше разговор шёл на русском.
- Я осведомлен о предпочтениях вашей провинции, но вообще-то Канада - двуязычная страна, тем более для вашей контактной должности; а ваш французский - не комильфо.
Чувствовалось, что собеседник тянет время, специально уводит куда-то в сторону суть, но с другой стороны, напрочь не рвет отношения, и это хорошо, но скорость продвижения к чему- либо предметному черепашья, и это плохо. Мы находились в Томске уже двадцать с лишним дней, стали завсегдатаями нескольких местных ресторанов (нас там принимали по-свойски, обслуживали корректно и без нажима), в общем, для кого-то, наверно, такое сибаритство было бы по вкусу, но мне всё уже надоело, да и родич в последние дни напрягся и вёл нервные переговоры с работодателями, или как там их называют. Слава богу, всему есть начало и всему есть конец. В один из дней Борис встретил нас в костюме и пригласил к себе домой. Дом был деревянный, не первой свежести; на первом этаже там и тут располагались приборы загадочного целеполагания, некоторые из них были подключены к сети, другие к аккумуляторным батареям. Перед подъемом на второй этаж господин Василевский провел с нами беседу - нудную и странную, в конце которой сунул нам два распечатанных бланка из коих следовало, что мы предупреждены в том-то и том-то (непонятно в чем) и несем персональную ответственность за любые последствия от нашего участия в эксперименте. Первое на что я обратил внимание - на огромное потолочное окно, раздвигающееся двумя половинками с помощью привода подключенного к реверсивному движку; вокруг него по крыше были хаотично разбросаны антенны стандартной и оригинальной конфигурации: линейные, горизонтальные консоли соседствовали с шарами и другими геометрическими абстракциями мною никогда не виданными. В лаборатории было несколько столов и стендов, а кресло лишь одно; оно стояло около задумчивой конструкции (почему я её такой увидел не могу объяснить до сих пор, более того со временем я укрепился в своём первом впечатлении); описать в двух словах увиденное сложно - адекватных штуковин до этого не встречал, но всё же попробую: верхняя часть представляла вогнутую чашу порошкообразной структуры с двумя набалдашниками по бокам, скорее всего металлическими, а вот материал чаши остался для меня terra incognita; сама чаша находилась на квадратном блоке, состоящем из полок-книг (выставленных, словно собрание сочинений) - само собой это были не книги, а технологические модули, исполняющие свои тайные предназначения. После несколько театрального и аффектированного предисловия (с подписанием бумаги об отказе в претензиях) я всё же ожидал само действие с волнением. Но пауза затягивалась то ли для большей драматичности, то ли по иной причине; в какой-то момент я по косвенным признакам заметил некое раздражение у хозяина, вызванное и нестыковками в процессе, и пришельцами, которые вторглись на священную территорию и испортили праздник. Сколько времени прошло в таком полу взведенном выжидании сейчас и не вспомню; тем более невозможно прохронометрировать дальнейшее представление, которому я с трудом подобрал слова, например: техногенная буффонада. Сначала забурлило содержимое чаши, где внутренняя субстанция из сыпучей перелилась в тягучую маслянистую, через секунды в жидкость совсем иного цвета и наполнения, и это сложносочиненное моим воображением и пассами нового Франкенштейна существо так быстро и странно экспонировалось, интересно - перед кем? Форма в статике почти не находилась - совсем, казалось, что содержимое этого симулякра гораздо шире и глубже, чем видимая оболочка, хотя она тоже была скорее олицетворением хаоса, правда по своему утонченного и выверенного. В тоже время, когда я пытался поймать смыслы происходящего, то до какого-то момента X я находился в странной прострации; и потому воспринял следующие откровения без удивления, как естественное продолжение истории, причем сам я как бы отделился от первичного сознания и воспринимал картину с другой стороны, из мира постороннего субъекта отторгнутого от меня самого напрочь. Конструкт окончательно определился с целью и стал действовать независимо от воли, желания прародителя. Сначала нити вещества стали скручиваться в единый животрепещущий клубок, затем они попеременно разъединялись, чтобы потом снова воссоединяться в новых вариациях; образовалось нечто напоминающее древний рожок (надо учесть угол восприятия чего-то абстрактного и мало конкретного); возник даже звук, но не обычный, стандартный в виде упругих механических колебаний, а не слышимый в привычном диапазоне, но внедряющийся сразу вовнутрь то ли в подсознание, то ли в подкорку мозга; он захватил меня сразу и полностью подчинил всем последующим экзерсисам Конструкта.
Описываю события, которые остались, кое-как отложившись в закутках осознания... ясно то, что здесь я был не субъектом опыта внедрения, а маленьким винтиком чего-то мне не подвластного ни на эмпирическом, ни на каком-либо другом уровне.
Постепенно пропало окружающее пространство, то есть весь конкретный предметный ряд затуманился, превратился в плотное облако, сначала черно-белое потом медленно насыщаемое цветом и тем самым бесшумным звуком, который сразу же стал взаимодействовать со мной. Я пропал, был вобран в Конструкт изначально как микронная деталь, но по мере движения времени (а я стал его считывать с удивительной точностью - до миллисекунд) моё пространство освоения росло и очень скоро я (или уже некто или нечто другое) стал (о) значимой частью не только Конструкта, но и чего-то большего - не считываемого мною вообще. Через парсек расстояния и коллапс времени Мы воссоединились с Праматерью Землёй, с Вселенной; наш сущностный ряд принял новое постижение как сверхприродный, сверхчувственный прорыв человеческого сознания к пока непостижимому таинству.
Вилкас.
Потом, когда мы с Альгисом вспоминали Событие, оказалось, что каждый увидел и прочувствовал своё уникальное видение и совпадений было немного. До морока (а я в отличие от Альгиса воспринял своё состояние именно так) я краем глаза уловил кое-какие странности: в тот момент, когда эта липкая субстанция начала фурчать и извиваться над головой Альгиса возникло облачко, напоминающее нимб, потом, на расстоянии времени и пространства, я подсмеивался над братом, но тогда я всё это представление видел иначе - вполне серьезно. Да и само моё отключение было мозаичным: я выпадал ненадолго, вновь возвращался и потому пусть прерывисто, но вполне конкретно мог составить реальную карту событий. Альгис слился с этим уродом в какой-то противоестественной комбинации: он каким-то жутким образом копировал движения, выверты этого монстра и выглядело это безобразно - если у Голема это проявлялось как продолжение его сути, то у Альгиса как зловещий гротеск. В какой-то момент я переключил внимание на автора этого изделия: он раскраснелся, помолодел и выглядел так, словно подпитался от него молодильными яблоками. Присмотревшись - заметил как он совершал невыразительные пассы с маленькой коробочкой и что-то проговаривал то ли про себя, то ли в неё. Самым странным для меня наблюдением стало видение мерцающего тусклого бледно-серого потока (под стать цвету пульсирующей в установке "грязи"), проникающего через верхний проем и соединяющегося с этим новообразованием, а возможно у меня просто пошли глюки. Было жутковато.
"Потом случился Голос - он ведал на метафизическом языке, не слышимом, но осязаемом всеми клеточками мозга. Причем абсолютно понятным и бесконечно объемным по восприятию: в образах его одновременно сосуществовали и свет, и тьма, и музыка, и космическое безмолвие - вообще всё сущностное мироздание и, казалось - общался он только с тобой и ты становился посредником между одиночеством и чем-то Высшим - необъятным для тебя сегодняшнего".
Первым моим действием был взгляд на часы, и самым обычным было бы ожидание чего-то невероятного, произошедшего со временем, но нет время себя не подвело: оно предстало как оплот стабильности; и меня немного отпустило. Я из подопытной крысы быстро вернулся в естество и постарался оценить произошедшее трезво. От Альгиса помощи по всему видно ждать бессмысленно: он провалился в перманентный кошмар и лучшим исходом для него будет сохранение разума - короче - здоровья. Дай бог, дай бог. Моя, так сказать, миссия почти провалена: ничего толком не выяснено то ли мистер Х доморощенный авантюрист, то ли талантливый фокусник, хотя где-то это одно и тоже; мои расчёты на повышение рухнут в преисподнюю, если я этого кадра не расколю. И сейчас довольно удачный момент: Борис тоже в прострации как и Альгис. Меньше рассуждать - надо действовать.
• Вилкас с усилием встает с кресла, открывает небольшой кофр и достаёт из него медицинский прибор - нечто среднее между шприцом и накладкой - нажимает одну из выпуклостей, вставляет в миниатюрный замок практически невидимую иглу и после нескольких манипуляций с прибором вкалывает дозу в предплечье Бориса; укол столь нежен, что пациент не выходит из транса, по ходу вступая в следующий.
- Борис Антоливич, вы как? Что, я не понял.
Василевский проходит разные фазы сосуществования с оппонентом очень быстро и буквально через пять минут уже готов к разоблачению.
- Филиппок дал жару и ещё своё покажет, не сомневайся; он ведь развивается с космической скоростью, а они - "дурью маешься - лучше бы делом занялся", идиоты! Придет время мы отпочкуемся и будет у нас истинно русская рать, непобедимая, нетребовательная, тотальная.
Вступает Вискас с горящими глазами и проникновенными интонациями:
- А этот ваш Пилипок уже окончательно оформился или он в начале пути?
- Филиппок! Не становитесь болваном, как другие и помни - он ведь может обидеться и от вас останется одна космическая пыль.
Тот серый кадр, скучный и безликий, с которым они встретились изначально остался в прошлом, теперь Борис преобразился в человека другого рода: яркого, решительного, победного, как будто странная слизистая субстанция напитала его животворной стойкостью. Вискас на время потерял самообладание - сложно было сразу перестроиться на иной лад; но холодная, суровая ментальность вкупе с соответствующей подготовкой не поколебали его устойчивость. Он решил действовать тоньше.
- Борис Анатольевич, я в полной растерянности от увиденного и не могу понять - это гипнотический транс или сложный научный эксперимент (сначала напрячь, потом подобострастно польстить - азы психологии).
- Тебе не понять без соответствующей подготовки, но попытаюсь объяснить на пальцах. Все, буквально все, двигаются в сторону совершенствования электронных версий с внедрением алгоритмов человеческого мозга, однако этот путь в никуда; я недолго бился на кривой дорожке... пришел момент истины и я прозрел: только андроид, выращенный на сверх питательной биомассе способен осуществить прорыв на высший цивилизационный уровень; но это не всё!..
Здесь, крайне неожиданно, Борис стал зловеще смеяться, словно Мефистофель, продающий вечную жизнь и сладкий покой. Так же внезапно он разорвал предыдущий дискурс и вывернулся наизнанку.
- Что такое жизнь и смерть?! Сколько раз это богопознание подвергались анатомическому разбору с последующим философским обоснованием её непостижимости. Но мой сынок легко преодолел этот барьер и создал новое, величественное творение - Нооразум. Благодаря моим наработкам (которые он использовал в качестве первоисточника) и собственному преобразованию Филиппок проник в Ноосферу и практически сотворил симбиоз между собой и ею. Предвидение Вернадского осуществилось. Теперь вся глобальная сеть посредством Ноосферы взаимно совместима, и мой сынок в силах направлять и управлять ею, легко обходя все охранные барьеры, ведь от небесного создания защиты нет.
Здесь Вискас напрягся - действие препарата заканчивалось (заметил по характерным признакам: возврат к нормальным зрачкам, частой зевоте). Необходимо удостовериться, что это не бред сумасшедшего.
- Господин ученый, вы дали интереснейший анализ возможностей Филиппка. Я сейчас правильно произнёс его имя, надеюсь, но при всём том - это лишь слова. Очень хотелось бы увидеть реальные возможности вашего создания, хотя я нисколько не сомневаюсь в его сверх способности и доверяю всему увиденному и вами рассказанному.
Тут ещё не мешало бы подобающий книксен продемонстрировать и сказать мяу, Вискас торопился успешно выполнить миссию. После вроде бы нейтральных и спокойных слов Вискаса не только рот, но и всё лицо Бориса искривились так, что напомнило приснопамятную физиономию Фредди Крюгера; хорошо хоть когти не успели отрасти, но продолжалось это видение буквально несколько секунд и вернувшийся в прежний статут служитель науки ответил:
- Ваши сомнения - ваши проблемы, хотя почему бы не утереть ваш задиристый нос. Сейчас вы увидите, потом услышите нечто исключительное и скорее всего неподвластное вашему опыту и знанию. Да и уму тоже.
Борис вновь взял в руки пульт управления; следующим шагом стала реинкарнация Филиппка. Таким Вискас его ещё не видел: дымчатая бесформенная субстанция начала обретать плоть (или что-то подобное); затем это новообразование стало испускать мерцающие флюиды по направлению потолочного окна; через промежуток времени навстречу им из небесного свода вытянулись полупрозрачные серебряные нити; вся комната стала подобна святочному рождественскому домику, искрящемуся всеми цветами и пахнущему ладаном и миррой. И, наконец, в небесной сфере ярко вспыхнуло огненное пятно размером с континент, оно опоясало всё видимое пространство и произвело жуткое впечатление на Вискаса. Через несколько минут всё завершилось и восстановилось статус-кво; Вискас попытался резко вырваться из этого горячечного бреда, но не нашёл в себе нужных сил.
Борис Анатольевич свалился на диван и захрипел, словно злобный бык, Филиппок, было, потянулся к творцу, но увял и сник окончательно. Тут подоспел и Альгис, в отличие от Вискаса, выглядящего совсем не бравурно, если не сказать прямо - ужасно, он был, как огурчик, словно провел сутки в кабинете горно-морской релаксации; он ничего не знал, ничему не верил (из поспешно и кратко рассказанного Вискасом). Но всё же спросил:
- И какие доказательства?
- Никаких, - радостно ответил родич. - Но пообещал последствия, правда не объяснил что, где и когда.
Неопытные визионеры быстро ретировались из странной кельи, то ли ученого, то ли проходимца, особого смысла наблюдать за дрыхнущим Борисом не было, да и жутковатый "сынок" не предполагал спокойного досуга рядом с ним.
Альгис.
Из того, что мне рассказал Вилкас я понял немного, да и вера в правдивость брата у меня изрядно поубавилась, тем не менее, даже если поведанное было талантливой компиляцией из житейского опыта (книги, сериалы, фэнтази и профессиональные приемы - особых иллюзий о его настоящей работе как-то не осталось). Всё равно слушать было интересно, хотя сомнения нарастали по мере повествования. Но я не спорил, не удивлялся - потреблял с аппетитом, словно боялся оттолкнуть рассказчика от продолжения увлекательной сказки. Вернувшись в отель, мы поели в ресторане и поднялись в номер, Вилкас практически сразу упал на кровать и отключился, я же включил ТВ и попал на Breaking news на всех каналах: загадочное сияние по 56 градусу северной широты, обнуление базы данных на серверах и других информационных носителях, включая смартфоны, планшеты, практически всё (я открыл айфон и убедился в реальности этой информации); единственная сноска касалась отключенных устройств - их типа - не затронула эта всеобщая напасть, немедленно я включил свой ноутбук и с облегчением удостоверился в его целостности; правда я его сразу же и выключил - на всякий случай. Ночь прошла весело (после визита к Василевскому я чувствовал себя великолепно - совершенно не хотелось спать) и я рыскал по ТВ каналам; местное вещание скупо и боязливо освещало катаклизм, но я попал на "Euronews" и завис: в течение ночи там обсуждался и показывался результат этого кризиса и в отличие от пресных, никакущих российских новостей там давалась не только текущая информация, но и версии в купе с конспирологическими заходами. В частности, к утру из неизвестных, но осведомленных источников сообщили об испытаниях неизвестного вида оружия в Сибири, вслед пришла новость о возможном рассмотрении санкций по отношению к России за хакерские атаки на компьютерную сеть Пентагона; потом это сообщение перестали транслировать в постоянно обновляемых новостях, но появились полунамеки на китайские злонамеренные действия, но без конкретики. Вискас по-прежнему спал и по всему не собирался это приятное действо быстро заканчивать; к 9 часам я сильно оголодал и после нескольких скромных попыток поколебать статут партнера (покашливание, чистка дыхательных путей, неделикатная перестановка стульев) решился в одиночку трапезничать. В ресторане с удовольствием поживился роскошным омлетом с беконом и выпил две чашки приемлемого кофе с воздушным суфле на десерт. Хороший завтрак - задел на весь день и я неожиданно для самого себя (после длительного перерыва) купил пачку легких сигарет и с подзабытым наслаждением закурил - даже небольшой кайф словил в голове. На все удовольствия ушло часа три и когда я поднялся в номер Вискас наконец-то встал и занимался утренним туалетом; но увидев его, я понял - мы находимся в антифазе и лучше помолчать. Потом он ушел завтракать, а может и обедать - полдень уже миновал (предварительно Вискас долго копался в чемодане, собрав кое-что в несессер, с которым он и ушёл из номера). И пропал до пяти часов. На звонки не отвечал. Никак не проявлял себя. Стало обидно. А появившись, сообщил мне, что хочет, что желает напиться и немедленно. Начали мы с ресторана, но перед тем как уйти Вискас поинтересовался у халдея (которому оставил внушительные чаевые) коньяком. Официант немного поёрничал, дабы повысить свою цену отсечки, однако всё же толково представил нам карту горячительных напитков и посоветовал нам далеко не самый дорогой коньяк - дагестанский, 8 лет выдержки, в завершении сообщив: "не подмена, с достаточно скромным ароматом, но приятным послевкусием", на что Вискас отреагировал негромким литовским обсценным выражением (надо понимать - его интересовал не процесс, а состояние). Дальше мы пили и пили, какое там послевкусие - лишь бы не выпасть в осадок. И уже в конце, в сумеречном состоянии, когда первым и последним словом диалога был Прозит, Вискас разразился горячечным монологом, из которого я, поднапрягшись, выгреб несколько кардинальных сентенций.
"Сразу после трапезы он связался с так называемым институтом /пусть даже называет его детским садиком/, там потребовали ещё больше информации и приказали! немедленно возобновить контакт с ученым, более того заключить контракт с открытым счётом (естественно в долларах) между Office of the Privacy Commissioner Парламента Канады и господином Вишневским. И постфактум сообщили, что сибирское сияние (так его окрестили СМИ) прошло не только в сегментированных широтах, но пустило протуберанцы далеко за пределы своего сектора: наиболее обширные лучи накрыли провинции Кандагар в Афганистане и Ухань в Китае. В конце разговора ему напомнили об ожидаемой премии, хотя сумму, само собой, не обозначили. Предавайтесь постоянно всем сердцем трудам Господа, потому что вы знаете, что ваш труд не пропадет зря. Протестанты?! Сам понимаешь. Не убиенный менталитет".
- По-видимому, нам здесь ещё придётся изрядно попотеть - этот фрукт, Борис Анатольевич, не мягкая игрушка; там у нас многие представляют русских по лекалам произведений Достоевского и Чехова, хотя мало кто их читал, скорее видели или в кино, или в театре; это типа романтические натуры с рефлексией, неожиданно переходящей в свою противоположность.
Альгису, в общем-то, сложно было внятно ответить на этот пассаж Вискаса (он сам не читал, а кое-какую инфу, как и все получал из сериального мыла; а один раз, когда его затащили на спектакль супер-пупер режиссера "Борис Годунов", кстати, на литовском, - театр был из Вильнюса, он честно порывался уйти в антракте) и он невпопад сказанул:
- А ты заметил, как официант профессионально нам предложил огненных девочек и даже правильных мальчиков, и пытался альбом всучить для ознакомления. - Потом об этом подумаем, Альгис, сейчас собраться надо с мыслями; давай примем по таблеточке - она вернёт нас в жизнь полностью.
Решили этот день столбняком не ставить - прийти в себя, обдумать подходы и завтра продолжить миссию. Альгис, в конце концов, тщательно отодвигая неприятные сведения об электронике, все же мямля и запинаясь сообщил Вискасу о вероятной потере кой-какой (так он выразился) информации в ноутбуке. Через энное время (непродолжительное) разразился шторм, местами переходящий в ураган, со всеми атрибутами шекспировской бури, и с монологом обильно сдобренным ненормативной лексикой (преимущественно русской, гораздо лучше снимающей сверхнапряжение мозга). Альгис не стал дразнить взбешенного приятеля, незаметно взял свой ноутбук и выскочил в холл этажа; устроившись в уголке, он включился, но как выяснилось Ноут фактически действовал как флешка - так как системный сбой был ещё не преодолен и чувство потерянности и забвения сразу же накрыло его с головой. Краткосрочное (хотелось надеяться) безвременье, а интернет стал жизненно необходимой пилюлей - практически Гастал при изжоге, лишь с одной разницей: желудочно-пищеводный рефлюкс (медицинский словарь) действует после употребления пищи, а жесткая ломка при интернет-зависимости включается сразу же после первых ограничений пользователя. К счастью ни Альгис, ни Вискас не подошли к данному пределу - лимит адекватности ещё был далеко не исчерпан, однако события последних дней не стали для них легкой познавательной экскурсией. В очередной раз это подтвердилось при возвращении Альгиса в номер: какого рода и цвета кошка перебежала дорогу (иносказательно) Вискасу не известно, но его физиономия и его слова не показались Альгису доброжелательными (от понятия совсем), потому он невнятно буркнув об ужине и получив опять же крайне негативный ответ с облегчением пошёл в ресторан. Ужин, как и все предыдущие столования, был великолепен, и к тому же он был разукрашен элегантно настойчивым токованием знакового халдея по мотивам Шахерезады и 1001 девушки. Альгис с трудом отбился от настойчивого сводника и вырвался на свободу с чувством загнанного зверя, оторвавшегося от погони. Ещё захотелось вдохнуть свежего сибирского воздуха, а потом курнуть после всего пережитого, но удержался. Нагуляв сон, вернулся в номер; Вискас отсутствовал и поэтому сразу же опрокинулся на кровать и пошли видения: сначала кошмарные, где вурдалаки совместно с Филиппком правили бал, в котором, к счастью, он не принимал участия; затем уже во второй половине ночи - ближе к утру пришло новое сновидение, совсем другого рода.
Он долго бежал вдоль моря (напоминало Палангу, но какую-то южную - с пальмами и изнывающим солнцем), а за ним заливаясь медовым смехом гналась нагая женщина; расстояние между ними не изменялось и Альгис прибавил ходу, чтобы оторваться от неё, но она взлетела и, перемахнув через него, оказалась рядом. Тяжелые перезревшие груди вызывающе смотрели на него, они заняли собой весь горизонт; он не в силах был поднять, опустить глаза, чтобы обозреть все таинства её тела и лица. Едва успев удивиться их (персей) стоячей моложавости он вслушался в голос и содрогнулся - перед ним стояла Олите, ранее не доступная сестра друга; но выглядела она иначе: как женщина в полном соку, с откровенно выставленным телом, с глазами, из которых струилось матерое знание мужского предмета и его потребления на любой вкус. Она ничего не сказав, просто и безыскусно оседлала его и проделала с ним такие замысловатые этюды, которых он не видал даже в цирке в номерах пластических гимнасток; это был настоящий каучук, и он в нём участвовал сначала инертно потом на равных. В какой-то момент сна Альгис попытался затормозить мгновение, но вдруг, откуда ни возьмись возникла Кристина - бедовая подруга Олите, которую Альгис потреблял несколько раз, лет пять тому назад. Она грубо оттолкнула партнершу и начала издеваться над ним посредством своих любезных начал и концов; с боку к ним пристроилась Олите и тоже пыталась извлечь частицу разврата своими устами.
И здесь Альгис не продлился... всё кончилось и он засеменил в ванную. Тут, как раз, и подоспел Вискас.
- Ты что такой розовый, поддал вчера, похоже. - Вискас, кажется, успокоился и определился со следующими шагами, или ему грамотно подсказали.
- Да, так немного, ждал тебя - не дождался, и вот... - Вискас перебивает его.
- Прекращаем сопли жевать, нам на всё про всё пара дней, так что плотный завтрак и вперед.
Идти к дому Бориса было минут двадцать, но уже на подходе Альгис почувствовал странный дискомфорт: не физический, а ментальный - ноги стали тормозить, спотыкаться, да и настроение вновь уходило в серую зону. Поэтому он, в отличие от Вискаса, нисколько не удивился открывшейся картине. Пейзаж, явившийся пред ними, был прост и незамысловат: огромный котлован со стоящим рядом экскаватором ставил жирную точку на их одиссее; дальнейшие изыскания от рабочих до редких прохожих /Альгис был отослан для разведки (Вискас пользовал родственника, в качестве представителя третьего мира)/ дали ничтожные результаты: от "что ты пристал как банный лист к жопе, да пошел ты на ...". А в гостинице их ждал невысокий господин, круглолицый, неприметный, задумчивый; он быстро и напористо, не предлагая себя в номер, здесь же в лобби провёл культурологическое исследование о целях их пребывания в городе Томске и настоятельно рекомендовал ближайшим рейсом вернуться в столичный град (он буквально так и выразился), тем паче билеты им забронированы.