Голубева Александра Дмитриевна : другие произведения.

Поперечные разрезы

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Школа кожевенного мастерства: сумки, ремни своими руками
 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    написано летом - в августе - в состоянии глубочайшего морального оцепенения. отсюда, наверное, статичность повествования, хотя - чёрт знает...

Александра Голубева

Поперечные разрезы

Какой удивительный танец -

Не остановиться,

Жизнь - это мечта,

Мечта самоубийцы.

Я совсем не устал,

Я хочу расплатиться,

Сколько стоит мечта -

Мечта самоубийцы?

"Телевизор"

1. Зоопарк букв

   Вот - моё сердце.
   Можешь взять его, если тебе нужен дёргающийся кусок плоти.
   В нём нет ничего:
   он пуст -
   Бери!
   И только - в тот долгий миг, когда твои белые пальцы примут в себя его мёртвый цвет, только! - в нём ударится жизнь...
   Это как -
   зачатие младенца, которому не суждено родиться...

***

   Бумага - смешно, но - имела только запах. Цвет - расплылся в мареве свечи (потуг на романтику? к чёрту! свет отключили), цвета - не стало: он - лишний, он - клетчато-белый: зачем? Звук - из этой молочной тишины вырваться ли? Фиолетовые рёбра клеток кольнули бы пальцы, если -
   не на стол, а в руке.
   А так - только тетрадный лист (на уголок капнул-таки парафин: слепил, сгвоздил с исцарапанным столиком) - и золотистый запах, такой, что: коснёшься - сладость остаётся на пальце. Буквы - осторожно мнутся среди клеток - зоопарк? Пришли на склад костяков, нерешительно их перечеркнули -
   буквы!
   И не пляшут, не гуляют, нет - ровные ряды в хирургических квадратах.
   Но тогда -
   откуда запах одуванчиков?
   Запах - не из окна: это вам мнится, что там клёны, там - стекло: по нему можно - рукой, а можно -
   как сейчас вот -
   спиной сесть.
   Ночь: бумажные молоки разлиты по небу. Стылые струи белых ночей заливают свечу, она - бессильная - отворачивается к стене: пусть (чёрт с ним!) сливается небо с листом, и тогда строки - проводами - сквозь облака, пусть!
   Но - ладонью по клеткам (невольно ждёшь крови - нет: прозрачные пальцы), вдох на пламя - и всё - скинуть в серую пелену...

***

   Мила и сама любила отдавать себя бумажным маршам. Буквы - милосерднее людей, они - в своих ритмах твой пульс - куда нужно. Называете слабостью - пусть; взгляните только (хоть раз!) на эти клетки - зоопарк, да, да только людское в нём - заперто, закрыто, а кардиограммы слов смотрят, тыкают пальцами-закорючками, и потому - один раз ручкой по бумажному - и навсегда...
   Андрей вот - решился. Простые слова, но - важно ли, если - с запахом света? Словно бы он сам - зачем-то - улыбнулся, здесь, рядом, как это он умеет -
   - золотом...
   Стекло под затылком, проклятое, не нагревается, зато видно только - угол стола, свечку пьяную, мерцание листа и ещё... мысли - не буквы - оступаются - срываются: падают...
   Зато это белое небесное - сзади, холодом оттеснено, и не боишься, что вот чуть и - задавит...

2. По медным пружинам

   С Андреем - даже не познакомилась, кажется - знали друг друга раньше, а потом - по глупости-юности - потерялись в толпе. Даже и - имена...
   Впрочем, честно-то - удивилась вначале. Сидела себе на вечере памяти Маяковского (вечер был отвратителен; Мила этого ожидала и была морально готова: спала с чистой совестью): дремала. Пальцы-подлецы так и норовили соскользнуть с грифа гитары, посему - спать - неудобно. Чтецы - подлецы не меньшие: им всё хиты, да ещё и косят под кого-нибудь непременно... скука.
   Лица (все, конечно, обременённые гениальной неординарностью: таки Маяковский!) воском перетекали одно в другое - мужские, женские... вот парень с головой от другого человека - ему она велика - и телом вяленой рыбы: руки-ноги - без суставов, мягкие, длинные... вот девица - похожа на водоросль - всё пытается изогнуться вопросительным знаком, а выходит - отмычка? И глаза - чёрные, так и смотрят - где бы чего стянуть?
   Лошадиные щёки... резиновая улыбка... нет переднего зуба... опять чёрные глаза - тьфу! Паучьи пальцы - хрупко-сухие, по пять суставов... выщипанные брови... ресница на щеке... серёжки-ангелочки (любопытно, голые али цензура?)... Нос - длинный, мягкий, бесформенный... вырезанные краской пряди...
   ТРЫНЬ! Задела щекой колок - чёрт, придётся настраивать, да ещё и металл - холодный - по лицу...с обидой - подняла глаза.
   Прямо перед ней - горьковатым медовым запахом - "Андрей Селиверстов" (на бейджике): вихры цвета медной пружины, большое, широкое тело, по всему лицу - ожогами - веснушки, а глаза (за штырями ресниц - бесцветные): один вправо, другой - влево, словно бы он - глазами - зал обнять хотел... а в то же время - голова - откинута назад (странность: такой высокий, а - не сутулый), голове бы - прочь от них, от него...
   Но, собственно, заметила его - потому, что Андрей Селиверстов картавил, отчего слова его не рубились на поленья, а гравием - раскатывались, круглыми стенками друг о друга кряхтя...
   Славно.
   А косые лучи из стекла (тогда - только ещё весна была) - по медным пружинами волос - на потолок, стены, резиновые губы, чёрные глаза, носы, щёки - и Милу. От этого, кажется - серые лица размякли, поплыли - живое тепло! Улыбнулась невольно. Стихов - не слушала, а вот - смотрела в бесцветие глаз (один - вправо, второй - влево: обнимают), и подумала: поговорить бы ещё...
  
   - Мне понравилось, как ты стихи читал, - (после некоторых раздумий решила сразу - "на ты"), - любишь Маяковского?
   - Нет.
   - Я тоже, - плеснула со дна зрачков золотокарим, но - штыри ресниц. Карее задело щёки-носы-глаза, текшие рядом, обрызгало и - по медным пружинам - в окна. Потолком снова наползло молчание.
   - Меня зовут Мила, - три её шага на его - один, - я тут недалеко учусь, вот и сбежала с занятий, думала, высплюсь... - в лицо - смешок; тоже - по пружинам - в молчание.
   Кивнул.
   Уже - не смотрит, но идут - рядом, словно - знакомы бог весть сколько...
  
   Уже думала - извиниться и отстать от человека, видать, не в духе он, не хочет говорить - но тут Андрей сам - посыпал бисер:
   - Я и не должен тут был - читать... но вечер этот заканчивается раньше занятий, а мне - работать надо... вот так - вроде как - сбежал.
   - Но читал - хорошо.
   - Может быть, - сквозь штыри - на секунду - искрой? - Мне ехать надо.
   - Далеко живёшь? - цеплялась, глупо цеплялась: почему-то - не хотела отпускать.
   - В Озерках...
   - Далеко... но, знаешь, в нужном направлении. У меня друг есть - на Просвещения - мы с ним периодически в переходах играем. Так сказать, в моменты финансовых кризисов. Но тут нас уже гоняют потихоньку - попробуем передислоцироваться к вам...
   - На чём играете? - впервые, кажется, серьёзно взглянул на Милу: заметил?
   - На чём попало, в основном - на нервах милиции, - смех: золотистый с карими прожилками - на губах и в глазах, - шучу. Я - на гитаре, - (помахала чехлом), - Миша (это мой друг) - на флейте. А вот ударники у нас как-то не задерживаются. Ты, часом, за барабанами - не умеешь?
   - Умею. А барабаны вы собираетесь по переходам таскать?
   Улыбка: лицо - исказилось - по горизонтали - вытянулось, выгнулось, широкое, как глаза: обнимает... вышло - лучше бы и не улыбался.
   - Нет, барабанщик нам - для нормальной человеческой группы, в переходе и на бубне можно. Желательно только в тот самый бубен от кого-нибудь не получить.
   - Бывает? - мигом: антиулыбка, и лицо - выгнутое - измялось в другую сторону, и, кажется, сам воздух устремился куда-то туда, внутрь.
   - Было, - коротко: ткань оторвала.
   Было. Были: расколотые кости, и алое - по лицу, и бахрома кожи, и - самое страшное! - скотская покорность в глазах: готовность принять всё, что ещё осталось, и даже...
   От одного воспоминания - чуть поблекли все цвета, растворились один в другом, как лицо Андрея - выгнулось - развернулось... Это даже не жалость, просто - словно железо - насквозь: всё развернуло, вышло - но ничто уже не встанет на место.
   Ударить человека по лицу - это просто и больно. Больше в этом ничего нет.
   Теперь уже - Андрей нагнулся ей в глаза, только - бывает так: человек с лица - как вода с камня - отхлынет...
   Ушло.
   - Но - редко, конечно... у нас в метро вообще запрещено играть, поэтому могут менты прицепиться, но вообще они ведут себя по-человечески. Обычно договариваемся.
   Андрей - кивнул; дошли до метро. В каменный - вниз...

***

   - Представляешь, - перекричать шум вагонов; стоят рядом, Мила не держится за поручень (зато - за гриф гитары: рискует упасть), - я к двадцать третьему году жизни умудрилась не обзавестись мобильником, поэтому... хм... я надеялась, что ты дашь мне от себя позвонить.
   - Дам. Этому - Мише?
   - Ага... - вникуда: память.
   Память - смешная рваная книга...

3. На дне - фонарь

   Два года назад. Миле - двадцать, она только вступила в свою первую музыкальную группу... ей - хорошо (она ещё не знает, что через полгода лидер этой самой группы шагнёт с девятиэтажки).
   Густой осенний вечер: листья медленно капают с деревьев и - по слоистому воздуху - на асфальт... пахнет дождём и ещё почему-то шоколадом (странное сочетание...). Шаги - кажется - эхом растворяются в текучем свете фонарей.
   Взвесь...
  
   Мила шагает под арку - ножом темноты - по глазам; ускоряет шаг: кажется, темнота - живая, в глуби своей - клубится, кувыркается, тянет проклятые руки...
   Звук.
   Нет, не звук, конечно, скорее - запах, где-то на грани неощутимости; тяжёлый и шершавый. Мила - сполохом (бордовая спортивная куртка "Адидас") - прочь: к свету бы! - но оттуда, из темноты, что-то хватает, держит - ремнём - к месту...
   - Есть здесь кто?
   Слова - безумные бабочки; блики от свечи на ветру: по стенам, полу, под сводом колотятся...
   Как сердце.
   Снова - полузвук: чуть громче, чуть... живее.
   Мила (как всякий Овен) - человек решительный: с головой в темноту. Пальцы - коснулись, погрузились, вытащили -
   - свет! -
   - теперь уже фонарь - ножом по глазам.
   Человеческое тело ничем не отличается от мешка с песком: тяжесть - пальцы срываются (в сторону гитару)...
   Но - уже.
   Секунду - глянуть, сфотографировать глазами (утереться: устала!) - потом - нырок во тьму за гитарой.
   Снова - посмотреть?
   А есть - только тёмный след, что оставило тело на асфальте (побледневшем от смущения - как лунная поверхность). Чернота арки жидко вытянулась, кометным хвостом - за телом, и там, на самом её дне, поблёскивает фонарик, размазывается плоско...
   Мысли - как по проводам: она - на третьем этаже, дома - никого, сама - не дотащит, скорую во двор? к чёрту!, соседи снизу - старики, переполошатся...
   Плещется по лестнице (гитару - в угол), набирает чашку воды. Чушь, конечно...
  
   Мокрой ладонью - по лбу, и - в тёмном расцвело красное... по векам, носу, щекам - дрогни, а?
   Иначе - в груди не остаётся места сердцу.
  
   Но: замки щёлкают, на лице - распахиваются глаза, такие тёмные, что - страшно: сейчас вытекут по щекам мокрыми полосами...
   От этого страха - что-то внутри падает с высоты, раскалывается, и -
   ничего в них нет. Ни боли, ни ужаса, ни надежды, только - покорность.
   Взгляд коровы, идущей на убой.
   От этого - чуть не ударила по глазам со всей силы, внутри - пульсирует: в живот навылет...
   Чашку - к губам, пальцы - в волосы (мокрые, насквозь мокрые):
   - Пей...
   Он пьёт - и, кажется, начинает видеть. Эта вода - прозрачно - размывает его глаза: по щекам...
   - Ты меня слышишь? - (вспомнила фильмы), - моргни, если да.
   Щёлк - кованые двери - с трудом.
   - У тебя что-нибудь сломано?
   Еле заметно дрожат плечи:
   Не знаю.
   - Ноги-руки ощущаешь?
   Щёлк-щёлк.
   - Фигово, - это - темноте, - значит, так. Сейчас я зову кого-нибудь, мы несём тебя ко мне в квартиру - тут рядом... а там видно будет.
   Щёлк.
   А где-то далеко - другая Мила - думает: кому бы позвонить, кого бы позвать?
   И выходит - никто не нужен.
   И выходит:
   входит в подъезд, пальцем давит сосок звонка...
  
   - Мила?! Боже мой, у тебя кровь...
   (Кровь? Ах да, вытерлась рукой...)
   - Это не моя... Никита Евгеньевич, помогите мне... там, во дворе... ранен... нужно донести до моей квартиры...
   -Кто?!
   - Не знаю, но он ведь и умереть может - я не хочу... у меня самой сил не хватит, а оставить...
   - Сумасшедшая! - (это уже надевая куртку), - где ж ты его нашла? - (по ступенькам)
   - Под аркой... Вам помочь?
   - Да уж, помоги... держи ноги, да смотри - аккуратнее! Ему больно... всё, пошли.
  
   До пасти квартиры - сопят, молчат. Там уже - аккуратно! - на кровать. (Другая Мила: "кровь не отстирывается")
   - Спасибо, дальше я сама...
   - Может, помочь чем?
   - Нет, спасибо... вы его и так спасли... Простите за беспокойство... да... до свидания...
   И так - вижу трещину в маске вежливости: плевать вам, нет дела... и мне плевать. Зачем я? Кому? Так просто - пройти мимо, захлопнуть дверь, накинуть крючок - и не слышать, не думать, главное - не спасать! Так - спокойно, так - никто не тронет...
   А только он - парень этот - "тело" - был готов умереть; умер уже - в мыслях, а другое - важно ли?
   И от этого - жаркий, толстый шар - по животу, и там - нет места - сердцу...
  
   Смешно!
  
   Дверь захлопывается (английский замок - без ключа), Мила - на кухню.
   А чем, собственно, помочь?
   В чашку - ещё дрожащей воды, из холодильника - пакет с лекарствами - хоть "но-шпу" ему дать... и всё - на бегу, с одышкой: страх...
   В комнате - темно. Здесь - не морг: шлепок по выключателю...
   Молодой темноволосый парень, большего не понять: кровь. (Что-то бьётся в груди вместо сердца.) Глаза - открыты, в глазах - слёзы: не пусты!
   Всё очень просто.
   - Говорить можешь?
   Кашель (хрип?), потом:
   - Кажется, да... больно.
   - Знаю. Ты совсем ничего не чувствуешь - в смысле, частей тела?
   - Уже - чувствую...
   Изнутри - что-то наружу, вздохом:
   - Это значит - позвоночник не сломан. И это хорошо. А плохо, что я не медик, и не знаю, как облегчить боль. Скорая едет к нам часа два: дворы... кстати!
   Быстро - к телефону. Номер местной скорой - записан на обоях синим маркером (синий неплохо смотрится на нежно-жёлтом). Сказать: человеку плохо, он истекает кровью, возможно, умирает, приезжайте срочно, а не как обычно... - прониклись?
   Утопила трубку в телефоне.
   Про смерть - случайно, "для красного словца", а вот - самой верится, и - сквозь желудок по горлу...
   Стой!
   А что - ?
   - Они сказали, что едут. Я могу тебе дать обычные обезболивающие - пока: вдруг поможет?
   - Не надо... если уж совсем - тогда...
   Голос уходит куда-то вниз, внутрь, свёртывается листом в костре. Кто-то (Мила?) понимает: надо говорить, о чём угодно, иначе - "летальный исход до приезда врачей".
   - Как тебя зовут?
   - Миша.
   - Я Мила, - о чём угодно! - Это на всякий. Кто тебя так?
   Тишине (и откуда она наползла?) - показывает тыльную сторону левой руки. Мила ничего не видит, только - кожа, вытянутая, как губы человека, пьющего через трубочку или - целующего...
   Ножом по...
   Нужно - кричать, нужно - ломать что-то, внутри или снаружи, пока ещё есть - главное...
   Это - больно.
   И это - просто.
   Свастика.
   - За что?
   Кто это говорит? Куда? И чьи это такие взрослые пальцы сжимают чашку?
   Откуда-то со дна глаз (где навсегда утонул свет фонаря) - выплёскивается улыбка горьким вкусом кофе.
   - За то, что еврей. За то, что - пьяные. За какие-то свои беды, не знаю...
   - Ага, и ты, значит, виноват уж тем, что хочется им кушать, да?
   Взгляд снова - невольно - по руке:
   - Шрамы останутся.
   Останутся и у Милы: в глазах, и ещё где-то там, откуда поднимается кругло...
   Она никогда не была злым ребёнком, она никогда...
   не испытывала боли?
   На самом деле - нет; жизнь (или кто там?) - хранит её. Как экспонат - в банке с формалином...
   - Это не так уж страшно...
   Это - не так уж...
   Говорила; о чём угодно: о музыке. Оказалось - флейтист ("Ага, а я вот - на гитаре; можно, в принципе, вместе попробовать")...
   Потом (не видела, сколько времени прошло) приехала скорая: деловитые санитары, носилки; где, кто, во сколько, что ощущаешь; несколько переломов, но: жизненно важные не задеты; в больницу, конечно, а вы, девушка, ему кем приходитесь? никем? тогда с него - телефон родителей, и - в машину...
   И - словно и не было: ничего...
  
   Ничего.
   Только тёмные материки на белье, и - белые взрослые пальцы сжимают фарфоровую чашку, в которой -
   - свет крошечного фонарика на дне.
   Мила расслабила руку и медленно -
   - очень медленно! -
   - села на подоконник. Где радость или хотя бы гордость - альтруистка, спасла незнакомого человека! Где страх, или жалость, или гнев с истерикой; где слёзы?
   Ничего.
   Только: десятки крошечных фонариков проскальзывают сквозь осколки фарфоровой чашки...

4. Шуруп и гайка

   Дверь его квартиры: светло-коричневая (отражение Милиных глаз), хищные лямки кожи - изгрызены кем-то, свисают вниз неровно. Скважина покорно приняла ключ, дверь где-то внутри сломалась - стук - вход...
   Высокий порог, обувь в беспорядке, омут зеркала (сквозь - лица - не видны), сухой, оживший со временем и горбящий свои спины в разные стороны паркет...
   Дом.
   - Телефон в комнате. Можешь не разуваться.
   За мембраной ещё одной двери - комната? Нет: музей? У окна - гора барабанной стойки; по стенам: хищный гриф электрогитары, женственность скрипки, пальцы флейт и гобоев, тугая валторна... красиво и - странно...
   - Любопытный репертуар... на всём - играешь?
   - У меня больше, - небрежно - рукой, - берут. Телефон - вот; мне на работу надо.
   - Где работаешь? - краем рта: у уха - трубка.
   - Ящики гружу, - одним глазом на Милу, вторым - куда-то прочь, в сторону, - деньги нужны.
   - Деньги - всем нужны... Алло, здравствуйте, Мишу можно?
  
   Уходить (почему?) - не хотелось. И с Андреем прощаться: интересно, что там - за запертой дверью?
   - Так ты - поможешь нам с группой?
   - Могу. Куда и когда?
   (Краткость - сестра таланта?)
   - Может, лучше мы к тебе, не таскать же барабаны? Когда - можно?
   - Завтра. Утром.
   - Окей, - а сама: что за чушь такая?
   И - уже на эскалаторе: почему Андрей - так, что - не отпустить? Просто - любопытство, просто - приятный голос? Или (того не легче) просто - барабаны? Чушь; просто в нём - что-то, чего так не хватало: засов. Закрытый - открытый, инь - ян... плюс - минус, в конце концов.
   Старо как мир: Мила поморщилась. Она влюблялась очень легко, расставалась - чуть сложнее, но - часто. Как-то не выходило у неё - сцепиться с человеком, чтобы - как шуруп с гайкой: выпуклость - впадина, поэтому - насовсем... И, вроде бы, пока по течению - не надо, но иногда - страшно в стремнине, потому что: вниз, вниз, на дно, одна...
   И - занося руку над телефоном, вспомнила один только номер: свой.

5. Мост, и - под него

   Дождь: сверху вниз, жёсткая трескучая ткань, крахмально рвётся, и - в ветре - холод: насквозь. Мила - под мостом, вода - желта, и частые прозрачно - серые капли её не пробивают, не дотягиваются - как слёзы не дотягиваются до глаз, плещутся на дне горла. В золотокарем грязная речка теплеет, колосится, напивается жизненным соком и - выплёскивается обратно, опорожняя, выпивая Милу.
   Она - теперь уже - не вспомнит причин; тогда же - слышит: её ищут приятели, "тусовка" - с кем она приехала сюда; ей - мимо. Песок - жёлтый, грязный, пропитанный речным соком, заползает в щёлочки свитера, и тот - белый с грубовато-красным "ROCK" на груди - смиряется, пригибается вниз - в желтизну. Свитер - любимый, оттого - колото - по песчинкам рукой: прочь!
   Золотокарие волосы брезгливо отталкивают воду, и - так же, только - руками, внутрь, раздвигая струи - девчонка. Секунда - стоп-кадр: разглядывают друг друга, изучают - до мельчайшего, чтобы потом - словами; а пока:
   у девчонки глаза - дрожат, не могут замереть в одной точке, ищут; острый, отточенный лисий носик нюхает жёлтый воздух; губки - маленькие, зверино поджатые, раскрываются, и:
   - Здравствуйте...
   Миле - смешно, она открывает рот, чуть запрокидывает голову, но неожиданно - не слышит себя, а только - холодный стежок капли пузырит воду...
   - Ты чего мне выкаешь? Я - Мила...
   - Лиса, - коротко, неохотно: ударение на первом слоге. Слово: кислой волной накатывает вперёд, потом - песочным шуршанием уходит, растворяясь в вечном А.
   Мила (делает вид, что откидывает золотокарее с лица, а сама) взбалтывает слёзы и - одним глотком - выпивает их в живот.
   - Ты чего тут?
   - Так дождь, а я вот... - волосы у Лисы смёрзлись от воды, она зверино трясёт головой.
   - Местная?
   - Да, - лапка-ладонь - по воздуху, - как уж получится. А ты?
   - Я - нет; тут - с друзьями.
   - И чего - под мостом?
   - Так дождь, - снова смех, но теперь, отражённый от серо-жёлтого - радугой цветёт под мостом.
   Они - говорят; выясняется, что Лисе - четырнадцать, живёт она без родителей, с бабушкой; людей - чурается, потому что "звери - они честные, они - не в спину, поэтому - не страшно", но в городе - бывает, прибивается-таки к людским стаям.
   - А чего же - меня не испугалась? - Мила - шуруп: воспоминания скатываются по её памяти водными каплями, ей уже - интересно, и слёзы сохнут вместе с дождём, только: тихие капли - с перил моста - в воду...
   Лиса:
   - Сама не знаю, у тебя лицо такое было, что: не верилось как-то, что ты - злая...
   Смех, другой: колкий, от него - першит в горле:
   - Разве законы выживания не учат - недоверию?
   Лиса - на сочный, колючий песок - роняет слова:
   - Именно, что - учит... а это - тяжело: не доверять. Иногда делаешь - глупо, специально - глупо, потому что - устаёшь... да и - к тому же...
   Её рука - зверино-плавно - в карман куртки, оттуда - мягко, кораблём из заводи - выплывает нож: мутный, вбирающий в себя свет, а на рукоятке - тугое резиновое колечко. Миле кажется - лезвие, напитавшись светом, уже режет - куда-то... Глаза Лисы - наконец-то - на Миле: они такие же - мутно-бесцветные, обращающие всё - в серое...
   - И что - использовала? - страх - был однажды, когда - фонарь на дне; теперь ничто до нутра - не докатывается, только - волнами... Лиса - молчит, её глаза - два лезвия: на Милу, и так - секунду, час, год - с ножом у горла...
   Потом:
   - Нет. Нет - ещё.
   Миле не страшно, она - шуруп: железо внутри. Золотокарие волосы светятся на сдобном тёмно-белом свитере.
   Сочные, круглые, зрелые капли (зёрна?) падают в жёлтую воду, и там - до дна, насмерть, или же - отскакивают: вверх. Мила чуть сжимает пальцы, сквозь них - водой - липкий песок; несколько его крупиц застревает в серебряных кольцах.
   - У тебя есть - муж? - слова Лисы: серые, острые, вбирающие цвет.
   - Что?
   - Есть? - на пределе: звериное тело готово к прыжку, глаза-ножи кромсают - всё.
   - Почему ты спрашиваешь? - вопросительные знаки отражаются в воде сочными каплями, - Зачем тебе?
   Но пружина - лопается, и без этого каркаса тело - кукла: рука безвольно - вниз, но: пальцы сжаты.
   - Не знаю. Прости. У меня - бывает.
   Коротко; Мила - не боится: мила - шуруп. В тишину с моста падают толстые капли.
   - Как твоё настоящее имя?
   - Алиса, - ножа уже нет, глаза пожелтело уходят в воду.
   - А меня вот родители окрестили Эмилией, представляешь? Нет бы - Маша - Глаша - Параша: Мила. И кому я мила? Имя такое - вроде бы - изящное, и в то же время - прямолинейное, ага? Мол, хороша она, мила. А фамилия - представь себе такую несуразицу - Стрекавина, то есть - Крапивина; жгучая, ага? Вот и выходит парадокс: мила тем, кого жгу...
   Мила - говорит, у неё низкий голос, и он заливает, заполняет всё - под мостом; он золотокаре течёт в Лису, и она - наливается цветом, соком, оживает.
   У Лисы - тяжёлая форма психопатии.

6. Будет

   Чем выше поднимаешься над землёй, тем более похожими становятся люди. Вот и сейчас - на ступеньке эскалатора - Мила ищет сквозь толпу его, знакомого, хотя: ещё - авгон, лестница, шига, стены, ларьки, а только потом - глаза, на дне которых - фонари; он - как всегда - словно бы не заметит, пальцами - в пальцы флейты. Он - кивнёт, улыбнётся, что-то спросит, что-то расскажет, и - словно и - жив...
   На флейте неудобно играть в перчатках, но - только Мила видела его руки, и - вытянутая как губы кожа стала замшей.
   Они сядут - спинами к стене - и огромно-неподъёмный холод поползёт на белый сдобный свитер с рубленным "ROCK"; они - плеснут в эти лица музыкой, и оттуда - эхом? Толпа, как лезвие, все цвета - в серый, и сквозь это - мутно - руки и деньги.
   - Деньги прочь бегут,
   Путь искать, где их дадут -
   - нелёгкий труд...
   Монета завихрится прочь - и Мила нагнётся за ней; та - электрифицированный лунный блик - сверкнёт в щель... И - досадно за свои толстые пальцы, и за то, что - стрижёт ногти, отчего они - трапеции лопастью наружу, и будет петь, что не любит, потому что деньги - прочь, а петь - думать - страдать хочется на сытый желудок...
   И Миша будет мягко шутить и чуть улыбаться - как всегда - как должно быть. Мила любит, что в нём - всё прям и просто, и хоть её шурупная резьба соскальзывает с него, он - нужен.
   А вечером они - в парк: говорить, говорить - много, жадно, пьяно, взахлёб, как - в последний раз, как - в первый раз, о чём...
   Но это - неважно: этого не было, нет, и - я-то знаю! - никогда не будет.

7. Слова

   Смешная рваная книга памяти - полно! Ты - не хранишь, ты - смешиваешь: краски, буквы, мысли, и жёлтое зачем-то - в серое, и я - зачем-то - я...
   Но: страница - картинка.
  
   Мила - в больничной палате. Нет белого цвета: жёлто-серо-розоватое клубится, перетекает, потом вдруг - рубится на части мёртвым рисунком. Тёмные пятна - как тогда - в комнате - на белье: волосы-глаза; лицо - не белое, в нём - все цвета, и оттого - цвета нет.
   Он молчит.
   Мила - у окна; там - по-весеннему серое небо, в него медленно перетекает палата, и из этой пульсации - голос:
   - Как ты?
   - Всё уже хорошо, - его левая рука - под одеялом, и Мила знает, точно знает, что не думает об этом, - ещё пару дней, и - на выписку.
   Мила - не думает, поэтому - говорит не она, а кто-то - оттуда - из серого:
   - Как ты будешь их искать?
   Из жидко-чёрных глаз - на Милу - плачет смех:
   - Кого?
   - Тех, кто... - голос - уходит в серое; Мила - вдыхает, и от твёрдобольничного запаха - резь в горле, - это - с тобой.
   - Зачем?
   Это - так просто, что - снизу, оттуда, где страх - жарко:
   - Они изуродовали тебя, чуть не убили, и...
   - И что?
   - Ты не хочешь - хоть чуть - отомстить?
   - Зачем? Мне от этого лучше не станет. Тебе от этого лучше не станет. Никому - не станет; зачем?
   - Разве они этого не заслужили?
   - Ты знаешь, - голос - со дна: перепрыгивая по тонам, - я верю в сохранение энергии. Это всё им вернётся - так или иначе; зачем становиться таким же?
   - Теперь я верю, что Христос был евреем, - тихо. Если прижаться лбом к стеклу, виден асфальт, машины и - капли неба в лужах.
   В теле - откуда-то - столько движения: не устоять на месте, руки-ноги-голова - в пляс... поэтому снова - облила взглядом палату.
   - Ты будешь смеяться, - его голос: тихий на сером, - но я должен поблагодарить тебя...
   - Ничего ты никому не должен, - буркнула в сторону, - лучше скажи: зачем?
   Он - с мягким смешком:
   Разве я могу знать - зачем ты? Этого никто кроме тебя не может...
   - Понимаешь, - наконец-то нашла позу: села на подоконник, ноги на батарею, - я никогда не была сторонницей того самого милосердия для всех и вся, потому что - своя рубашка всё равно ближе к телу, а вот если сострадать честно, а не напоказ, то, хм... то это - слишком много боли - тебе, одному. И организм - умный! - рано или поздно попросту привыкнет, и ты перестанешь эту боль ощущать вообще - свою, чужую... а я - наверное - не хочу...
   - Почему же? Без неё - разве не легче?
   Легче... бросок - взглядом: он сидит, смотрит внимательно, словно художник-портретист: что-то отмечает, что-то запоминает - навсегда - на бумагу глаз.
   - Да, только - как я иначе узнаю, что всё ещё - жива?
   - А это - важно? - у Миши смех - перекатывание гальки по бархату: мягко, из глубины - по лицу; только глаза остаются неподвижными: боится расплескать...
   - Не знаю. Видимо - да.
   Его - нет, её - нет; кто-то в палате говорит - об обычном, но на самом деле - это просто - за окном, по двору, или же - в ветре: это не они...
   А где - они?
   И только на секунды - в белом, сером, жёлтом, в ткани и краске - сквозь жидко, нефтяно-чёрные глаза - блеснуло золотокарее...

8. Вопрос только в скорости

   Пальцам - так привычно и удобно - по кнопкам телефона; в комнате темно, и цифр почти не видно - Мила уже несколько дней не включает свет, живёт только теми его каплями, что падают в окно.
   Это - обычно: Мила любит темноту, потому что в ней становится видно...
   - Алё?
   Это - оттуда, из проводов, и неожиданно - голос знаком, но - не тот, не туда...
   А там - в шуршании - возможно! - кто-то дышит...
   - Алё, здравствуйте... это Мила Стрекавина, и, кажется, я не туда...
   - Привет, Мила.
   Откуда-то из всё той же - книги, из серо-лезвийного тумана - выплывает лицо; оно искажено, но: нераскрашенно-бледное, руки - стекло, прозрачные серые глаза - предназначенные не ей, не кукле, а человеку - живому... Ещё тогда, в школе, это - было.
   Или - что-то меняется?
   - Алька, ты, что ли? Во мир тесен, плюнь... или не плюй, как знаешь. Как живёшь?
   - Живу.
   Кажется - не меняется; однако же - откуда - хочется увидеть?
   - Слушай, раз уж я так тебе... как насчёт того, чтобы - встретиться?
   - Давай.
   - Завтра можешь?
   - Могу.
   - Ты где сейчас живёшь? Хочешь, я к тебе...
   Договорились - в Парке Победы, но - тогда уже мелькнуло у Милы - ничего не...
  
   Увидела - сразу: всё такую же нераскрашенную и неподвижную, в белом плаще. Статуя? Но - нет: повернулась голова (кажется - на шарнирах), что-то включилось, и - слова:
   - Привет, давно не виделись...
   Они шли рядом, о чём-то говорили, но слова расплывались мимо, и можно было только - смотреть. Но на что - на лицо?!
   Раздражение, разочарование - зачем нужно было тратить время? - когда:
   - А у тебя - что? - голос у Али - чуть механический, с заученными интонациями, но - видимо, по вине всё той же памяти - что-то напоминающий...
   - Недавно чуть не убили, - иронично, чуть зло, потому что: шуруп не знает страха...
   - Мы постоянно умираем; какая разница?
   Что-то... живое?
   - То есть?
   - Подумай: ежесекундно умирают сотни клеток нашего тела, чуть ослабевает сердце; тело - глупая машинка, не перпетуум мобиле. А если вопрос только в скорости - спортивный интерес пропадает...
   - Тогда что же ты - ещё здесь?
   Аля повернула лицо - впервые! - и, неожиданно:
   - Ты считаешь меня сумасшедшей?
   - Нет, - Миле - самой странно, что так нелепо - звучит; ведь - правда!
   - Нет? А зря, это так. У меня справка есть. Я живу - одна, почти ни с кем не общаюсь - рядом со мной нет движения - с чего бы мне не сойти с ума? Но - когда нет движения - оно и не тянет тебя за перила...
   Обе - молчат, но тишины - нет: есть - лица вокруг, есть - внутри - вдох/выдох...
   И это - просто, и чуть прохладно: идти по аллее, рассеянно повернув голову на пруд, где круглый мальчонка - булку - уткам. Потому что - нет ничего, даже этих пошло-пёстрых лиц вокруг, нет - самого времени, а только - промокший, продрогший ветер.
   - Ну и - к чему это ведёт? - тихо, потому что вдруг - страшно: не расколется ли это - всё! - от дыхания?
   - Это - не ведёт...
   - И что - замереть?
   - Ты можешь идти, бежать, можешь лететь - если правда можешь - но вести тебя ничто не будет. Думаю, так.
   - Да, это, конечно, замечательно, но - это слова, а в жизни... нужно - работать, добывать деньги, чтобы - есть, иначе - клетки твоего тела полностью сдохнут за месяц... как насчёт реализма?
   Аля - пожала плечами (почти не видно за волосами и высоким воротником):
   - Мне всё равно. А врачи - запретили - временно.
   Нет. Миле - казалось, но: ясно, так нельзя, так - страшно, потому что - вдруг - становишься статуей. Умираешь? "Какая разница, если вопрос только в скорости?"
   Но - глупо отрицать - всё - куда-то - растворялось - в этих ли лезвийных, отражающих всё в серое глаза?
   Не в серое, нет - подумала - это просто отражение; глаза у Али - единственные умеют, кажется:
   кричать...

9. Ещё - в слова

   - Ну и что ты о нём думаешь?
   - Что тебе не стоит к нему больше ездить.
   Привычное простое тепло - давало сбой. У Миши - куртка из чёрной, чуть серебрящейся на изгибах замши (казалось: в складках - вода), и Мила - любила касаться этого - чуть живого... но сейчас - отчего-то - струйки холодили пальцы, сбегали - куда-то на запястья, где всегда тепло, и:
   - Почему?
   - Мне так - кажется. Ты просто хотела узнать моё мнение, не так ли?
   И снова - в пульсе шагов вспомнила, как тогда - год назад? - шла здесь же - с Алечкой Самойловой, и было - раздражение, было - недоумение, было что угодно, кроме - времени.
   - Он немного странный, да, но...
   - Ты видела его руки?
   У него - не кожа: замша - нет ладоней, нет запястий, потому что...
   - Нет, а что?
   - А ты посмотри.
   - Но он - хороший музыкант, и...
   Слова сбились в тишину, рваный взгляд - броском - на Мишу, но оттуда - из него - внезапно - розовато-ватное спокойствие:
   - Кого из нас ты сейчас убеждаешь?
   И - через несколько ударов сердца:
   - Мне не нужны эти твои слова, я тебе не отец и даже не брат...и - ты сама спросила, что я думаю... так что - давай лучше о погоде.
   А что - погода? - подумала, вытирая стеклярус струек с кожи: вобравших в себя их - обоих - живое тепло.

10. Пыльно

   - Лиса? Вот уж - не ожидала тебя здесь встретить...
   - Вы знакомы?
   Трое: девчонка лет 14-15, вполоборота, она - взведена, готова, она - рассчитывает расстояние до цели; девушка постарше (щурит на солнце глаза, но, кажется: лучи там завязли и оттуда - вовне); парень с текучим (наружу) лицом, отчего: внешние углы его глаз - на щеках (такими, наверное, очень удобно плакать), отчего: рот, улыбаясь, не знает, в какую сторону выгибаться...
   - Да, встречались уже однажды.
   Лиса (вроде - чуть слабее плечи: курок - устал) - кивок - в его улыбку:
   - Ага.
   - Так что ж - я могу вас оставить наедине?
   Мила (её глаза - ещё в солнце) - кивает. Золотожёлтые капли расплёскиваются - вовне... Он уходит, незаметно вытирая искры с рубашки. Лиса и Мила, завязнув в этом времени - не видят... Их рты открываются, но - едят они или говорят? - не слышно... Только - секунду от секунды, час от часу: вокруг - люди, они движутся по своим траекториям, они произносят свои реплики, и это - танец в табакерке, и только:
   когда кто-то - оступается - падает - виден подвижный металлический штырь в земле, ведь так - проще?
   И - как-то незаметно - подворотня, склад, ящики, хрупкие полосы света, мучнистый воздух - в пыли.
   И - оттуда, сверху, из-за угловатой четвёрки ящика:
   - А здесь - тихо...
   Мила: цветок, пусть железный, но - без света? Её глаза - ещё пока - аккумуляторно разжижают сумрак, но - Лиса не знает - это - ненадолго...
   - Да. Ты здесь - часто?..
   - Бываю, - Лиса - оборачивается: её лица - нет, но - внезапно - волосы наливаются цветом, - сюда никто не ходит, давно. Хорошо - не знают, а то бы бомжей набежало...
   - А чего ты - не уберёшь тут? - Милины глаза тянутся к бледной изломанной щели, напоенной светом: там - садится солнце. Она приникает к жилке, потому что цветок - стальной ли, грифельный ли - не может жить без света, и - когда она оборачивается - её лицо вновь переполнено, вновь заряжено - и она улыбается золотокаре.
   Но Лиса - упруго, сильно зверино - прыгает вниз, на пол, и пыльная взвесь тут же выпивает, сушит все её цвета, оставив только - быстрые, неспокойные, пляшущие глаза. И оттуда - из куколки, из эфемерного пыльного облака, из серого - в серое: нож. Мила не двигается, это не нужно: она знает, и солнечные лучи - сквозь неё, сквозь взвесь, сквозь Лису и - в серое...
   - Помнишь, ты тогда спросила - мол, использовала ли я его уже? - и я ответила нет... я врала. Это было - завтра, я знаю... - говорит: пыль, и угловатые четвёрки ящиков сползаются со всех сторон. В Милиных глазах - как вода в ладонях - золото, и как струи замши по запястьям, оно вытекает - по щекам - на Лису, но там - лезвие, и всё - на дно - в серое - уходит...
   Они обе - стоят, они - неподвижны, и так - секунда, час, год - в вечном ожидании; снаружи гаснет солнце - навсегда.
   Из Милы - филигранно, как по канве:
   - Когда будешь резать - не трогай руки, хорошо?
   Она не отворачивается, потому что - из детских книг: если показать зверю спину, он непременно бросится. Но глаза Милы закрыты, руки опущены - и в этой кромешной тишине только одна золотокаряя капля падает с её пальцев...
   И Лиса - замирает. Гравюрная неподвижность - вокруг них; секунда за секундой - пыльными клоками - падают на серое дно лезвия, и там, на этом дне...
  
   - Ты что, дура - с психопаткой, одна, чёрт знает где? Она из дурки сбежала, у неё нож в руке... Что мне прикажешь с твоим трупом делать?!
   Этот парень - Мила не помнит его имени - не может громко кричать: лицо, стекая вниз по краям, склеивает, спаивает губы.
   - Она же меня - не убила... - слова - круглые, и парень оглядывается в поисках источника.
   - Ага, её в полёте поймали. Честное слово, Милка, мне казалось, ты умнее. Думать же надо!
   Его слова, как лицо - стекают по краям, и в Миле - их не остаётся; она стоит, и сквозь пыль её глаза - бесцветны.

11. Так - не надо

   Вечер, какая-то мелкая кафешка на окраине города, снаружи - большие и оттого тёплые снежинки бабочками - о стёкла. Смешно, но - зачем-то горит свеча, и два огня неумолчно пляшут: один - в стеклянно-твёрдом воздухе, второй - в горбе талого воска, обвивая фитиль. Ещё четыре огня - в их глазах, но - кто это увидит...
   - Мы с тобой знакомы уже - сколько? - больше года... И вот - знаешь - после того случая с сумасшедшей девочкой ты изменилась.
   Когда слышен его голос, пламя на фитиле прекращает свою бешеную пляску: такой тихий, такой гладкий.
   Мила - иронично:
   - И ты только сейчас мне это говоришь?
   - Да.
   Молчание: снежинки удивлённо заглядывают в окно, и, поймав на себе осколки свечи, тают.
   - Это не Лиса, это моя бывшая одноклассница, Алька Самойлова.. Я ей как раз тогда случайно позвонила - ошиблась номером, и зачем-то решила встретиться - знаешь, ностальгия и всё такое... Даже не помню, о чём мы тогда говорили... но с тех пор мне кажется, что: моё время - сошло с ума.
   Миша отодвигается - и реки расплавленного золота текут по высохшим руслам его замшевой куртки.
   - Если рассуждать с очень умной психологической точки зрения... хм... думаю, ты и сама понимаешь. Время - такая субстанция... неоднородная.
   - Да, конечно, просто... тогда, с Лисой... понимаешь, я просто закрыла глаза, и - всё, ничего не стало. А потом - полгода - а я их вообще не видела.
   - И опять же, психологически это элементарно объяснимо.
   - Наверное... просто мне - немного не по себе, взрослею, что ли...
   Снежинки лопочут о чём-то своём за окном, Мила кладёт голову на руки и закрывает глаза: две свечи гаснут, и становится темнее...
   - Кстати, я давно хотел спросить: вокруг тебя всё время так много людей, причём иногда мне даже кажется, что тебе действительно с ними интересно.
   - Допустим, - со дна - как сквозь сон.
   - И - за всё это время - у тебя не появлялось даже намёка на... скажем так, партнёра. И меня, собственно, интересовало: это ты или они?
   Откуда-то со стороны слышно: Мила смеётся.
   - Они все почитают тебя за такового, знаешь ли...
   - А это - не так?
   Для бархата, для замши - слишком быстро: снежинки изумлённо приникают к окну.
   - Так ты - за этим меня сюда вытащил?
   Бледнокожие люди мгновенно краснеют; Миша ещё глубже окунается во тьму, и в какой-то момент видны только две крошечные влажные свечки сквозь толщу глаз.
   - О, где же кокетство, дамские уловки... сплошная детская непосредственность! - он говорит комьями, неловко, чуть громче обычного, и Мила - с весёлым изумлением: он смущён? И тут - уже тот Миша:
   - Да, за этим, - но - снова - торопливо - наскакивая словом на слово, - пойми меня правильно: ты появилась в моей жизни прямо аки ангел-хранитель, и... с моей стороны вполне логично влюбиться.
   Она улыбается, но свечи в её глазах горят - ровно, когда:
   - Я думала об этом. О том, что... у нас с тобой, возможно, вышел бы гармоничный союз, и - нам легко общаться. Только - я не хочу тебя потерять.
   Миша - вынырнул из тьмы, бросил себя - Миле.
   - Довольно любопытная логика.
   - Я никогда не считала тебя поклонником ярлыков, однако же, если хочешь, ты для меня намного...
   - Не хочу. Так - не надо.
   Так - не надо, кивнули лучистые золотые свечки. Так - не надо, кругло протанцевали снежинки. Золотокарие капли медленно, по одной, падали в нефтяную черноту, смешивались с ней, и -
   - ни любовники в танце страсти, ни дитя с матерью, в чьей утробе он пульсирует, ни брат с сестрой -
   - не могут быть так глубоко, костно, бездонно близки, как - эти двое:
   были.

12. Созвездия на венах

   ...Мила видела их у Андрея.

13. Я - правда

   Она пропала. Просто - ушла, растворилась: темно пустовала квартира, не отвечал телефон, сердито поджимали губы учителя, и Миша подумал: ей ведь - так просто, и никто её не найдёт... кто - тётя Эмма, считающая себя звездой? Она-то - точно не заметит...
   Три недели. Три недели он знал, где она - и искал её в других местах. Двадцать один день - куда угодно: бывшие одноклассники, соученики, тусовки, родственники... и всё это для того, чтобы - не в Озерки.
   Он искал её не потому, что был её другом, не потому что (ха!) любил, просто - без неё он - инвалид, как: человек без лёгкого, без почки, без руки, и - без неё - воздух теряет свой вкус...
   Это всё - для того, чтобы:
   там, где и ждал, на скамейке у подъезда; голова откинута назад, глаза закрыты, руки - мнут что-то, не находят себе места на теле.
   Миша подошёл, сел - она знала это, как знает человек движение своей руки даже с закрытыми глазами - и впервые в жизни не мог сказать, боялся - говорить. Молчание шуршало по асфальту, задевало её волосы, губы, и (не открывая рта, со дна, со стороны):
   - Передозировка. Вчера вечером увезли.
   - Ты - не знала?
   Знала: знал сам Миша - всё то же, что и она, но - несказанное - не существует.
   - Это я - виновата... я гитару продала.
   Никогда не курил. Никогда.
   И руки - там, под замшей - не дрожали; она говорила - ровно, спокойно, как из-за стекла:
   -Три недели назад увидела у него следы от уколов, потребовала... попросила объяснить. Признался; квартира и инструменты - брата, если что-то тронет - брат его - на улицу... Говорил, что старается работать, что очень нужны деньги. Плакал, умолял помочь. Он - знаешь - в любви мне признался - ещё до...
   Замолчала, всё так же - прямо, глядя в свои закрытые веки. Обнять? или - одрябшую нежную кожицу это ранит?
   - Помнишь - ты тогда, в больнице, говорила про милосердие? Это ведь - неправда была.
   А потом - поняв:
   - Или ты его полюбила?
   У неё - поблекшее лицо, глаз - нет, и - оно при ярком солнце - в тени, в глуби себя, внутри. Резко, накатившей волной рванул её запястье - но рука белая и ровная, как Млечный путь...
   - Я не знаю - успела или нет. Это - теперь - неважно.
   Её глаза - вынырнувшие со дна лица - и оттого не блестят.
   - Ты - всё это время у него? И что вы...?
   - Ты ревнуешь? - без вопроса, без утверждения, без интереса.
   - А ты - страдаешь?
   Она - на него - сквозь него - в себя - глазами:
   - Нет. Мне - не больно; я - не любила; мне хотелось открыть его. Только и всего.
   - Открыла? Чего ещё тогда ждешь?
   С улыбкой:
   - Он умер. Его больше нет.
   - Скажи ещё: ты его убила.
   - Не скажу. Не я.
   А - могла бы: заплакать, прижаться, выплеснуть, вышвырнуть... она - вбирала.
   - Кстати, ты бросила всё ради него.
   - Искала деньги, потом... зачем кому знать?
   - Я - знал.
   Снова - глаза: теперь уже - на него:
   - Мне, пожалуй, надо сменить обстановку... попрошу у Эммы денег и свалю куда-нибудь на Тибет - или где там мудрые далай-ламы бродят? Постигну суть вещей, а то так - не выходит...
   Если оторвать руку, человек остаётся инвалидом. И даже если её потом пришить обратно, рубец - останется.
   - Я буду скучать.
   - Я вернусь...
   Где-то за углом, визгливо: "Стёпка! Стёпка, поганец, вернись сейчас же!"
   - Миша, после того, с тобой, я разучилась чувствовать страх. Вообще. Даже когда - Лиса... теперь - я ещё что-нибудь потеряю. А оно мне - нужно.
   И - наконец - как переломленная, мягко, беззвучно - упала на него плечом, и - холодные серебряные реки на его куртке смешались с - живыми. Это - просто, это - наконец-то - живо...
   Её глаза - как рассохшаяся земля: напитанные влагой, они ожили - и Миша улыбнулся в них, и -
   - зачем-то, за чем-то, пришедшим изнутри, из горла -
   - стащил с руки кожу - или нет, там сверху - замша - и - чуть коснулся её щеки...
   И так - века, тысячелетия, секунду - они были: отцом и дочерью, матерью и сыном, братом и сестрой, любовниками на пике страсти, деревьями, вросшими друг в друга, и всё кругом - успело умереть, истлеть, осыпаться одним только вдохом, успело зародиться вновь - в них, вне них, прочь - от них - вникуда...
  
   Когда цикл завершён:
   - Я думаю, я пойду. Очень давно не спала, устала, и...
   - Хочешь - я с тобой? Тебе не стоит оставаться одной.
   - У, психолог чёртов... пока ты болтаешься где-то в этом астральном круге, у меня по определению не может быть ни секунды одиночества. Но сейчас я лучше - сама.
   - Под поезд бросаться не удумаешь? - голос живёт отдельно, он - спокойный, тёплый, чуть ироничный; глаза Милы - две перегоревшие лампы.
   - Нет, я правда...
   Встала - ушла, и всё же - ещё здесь, на этой мёртвой, так давно не дышавшей коже, которая - чуть вытянулась вверх, как губы, сложенные трубочкой.
   Да, Мила, ты была права: ты - правда.

***

   А она - вдоль долгой решётки забора (где это? как здесь - очутилась? как бы чего - не вышло...), пальцем (перчатки где-то остались - и чёрт с ними) по сетке металла, и палец - то проваливается туда, вниз, то - чуть ударяется... металл - нагретый солнцем, почти живой, почти дышащий: сквозь него пробиваются широкие тёмные листья; их - всей ладонью...
   И как-то на полях - Эмилия Стрекавина (а это - почти что Крапивина) увидела, что белая кожа от этих листьев темнеет и пузырится, как река под дождём, что остро-треугольные листья кусают её пальцы, но при этом -
   - ни единая клетка тела не ощущает ни капли боли.

август 2005 г

  
  
  
   16
  
  
  
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"