Услышал я эту историю в ночь на новый, 1960-й год. Мне было тогда 12 лет и собрались мы у родни в доме на Мужвайской улице, в заречной части города.
Родня у нас была многочисленной, и большая ее часть проживала в большом деревянном доме на Мужвайской. Дом был построен вскладчину семьей моего прадедушки, Василия Лукича Софонова и прабабушки, Варвары Федосеевны. Тут необходимо сказать, что город наш возник вокруг оружейного завода, к которому были приписаны почти все деревни и села в его окрестности. Перед войной, когда страна встала на путь коллективизации и индустриализации, мой дедушка, Георгий Васильевич вместе с моей бабушкой, Анной Яковлевной первые из семьи прадедушки переехали в город. Дедушка устроился работать на завод токарем и ему практически сразу выделили участок под строительство своего дома. Выдали и кредит. Дом срубили быстро, и после новоселья в город потянулись остальные члены их большой крестьянской семьи. Вот тогда они построили на паях этот большой деревянный дом. Это было в 1932 году. Кроме моего дедушки от семьи откололась только еще одна его сестра, Александра Васильевна, которая уехала в Комсомольск-на-Амуре, где вышла замуж и родила дочь Лиду. Остальные пятеро детей Василия Лукича и Варвары Федосеевны стали жить вместе с родителями в общем доме на Мужвайской улице. Двое из них, Наталья и Екатерина замуж не вышли. Наталья удочерила одну девочку, ее звали Тамарой, и воспитывала ее, а Екатерине семью заменил завод, на котором она всю оставшуюся ей долгую жизнь и проработала. После Победы ее вместе с группой других работников нашего оружейного завода, представили к награждению орденом Ленина. Еще я не застал двух братьев своего дедушки – Геннадия и Николая. Оба не вернулись с войны. Они были женаты и успели еще до войны обзавестись потомством. Жену Геннадия все звали Катей Увинской, потому что она родом была из Увы. Она родила ему сына, Алика, который в то время, о котором я пишу, был в армии. Анастасия, жена Николая родила двух сыновей, Шурика и Лёню, и дочь, Тамару. Заканчивая этот экскурс в историю семьи, добавлю, что у Анны Яковлевны, моей бабушки было много детей, но выжили только двое – Володя и моя мама, Лида. Кстати, отца моего тоже звали Володей.
Уф, кажется, со вступлением я закончил и могу приступить к своему рассказу. Итак, вскоре после полуночи, встретив Новый год, все разбрелись по комнатам, а мне с отцом постелили в большой комнате, в которой стояла новогодняя ёлка и где был накрыт праздничный стол. За столом сидели дядя Лёня с моим отцом, как самые стойкие. Дядя Лёня всего пару месяцев назад, как пришел из армии, и отец счел его, по-видимому, достойным слушателем. По крайней мере, отец рассказывал, а дядя Лёня слушал и не забывал время от времени подливать себе и отцу. Пили они брагу, на другие напитки денег тогда жалели, а самогоноварение строго наказывалось, в отличие от бражки, на что власти закрывали глаза.
Итак, отец рассказывал:
- Когда меня демобилизовали в конце сорок пятого, я тогда в Прибалтике служил. Первым делом, конечно, домой поехал, а уже в январе сорок шестого мне отец отдал свою путевку в Ялтинский санаторий. Там меня хорошо подлечили, и врачи посоветовали несколько лет поработать моряком. Сказали, что для моих легких морской воздух будет очень полезен. Ты знаешь, я танкистом был, механиком, в двигателях разбирался. Ну, я и подумал, не матросом же мне наниматься. Тут мне и повезло. Случайно узнал, что есть вакантные места на теплоход «Грузия». Требовались мотористы. Так я попал на теплоход. С год проработал, мне в Одессе комнату пароходство выделило. С одним соседом, заметь. Сосед у меня оказался евреем почтенного возраста. Кстати, к слову сказать, когда я уезжал, он мне сказал, что будет ждать меня три года. Через три года он мою комнату заберет себе. Честно так сказал, предупредил. Сколько я Лидку упрашивал, так куда там. От мамкиного подола не оторвать.
Тут отец горестно махнул рукой и подвинув пустой стакан дяде Лёне, сказал:
- Наливай, Лёнька.
Они выпили, захрустели квашенной капустой. Из закусок на столе больше уже ничего не оставалось. А капуста была своя, со своего огорода и недостатка в ней не было.
- Ну, вот полгода года я проплавал на теплоходе, а осенью 1946 года мы зашли в порт города Нью-Йорка и неожиданно застряли там на несколько месяцев. Потом я уже узнал, что стоянка была запланирована заранее. Требовался серьезный ремонт дизелей, а запасных частей у нас в Союзе не было. Купили в США. А чтобы покупка обошлась подешевле, то заплатили за стоянку в ремонтном доке города Нью-Йорк. Весь обслуживающий персонал, а это ни много, ни мало около пятидесяти человек и большую часть экипажа из 130 человек отправили домой. Нас, механиков оставили всех. Причем сроки на ремонт нам поставили очень жесткие. Пахали, как папе Карло и не снилось. Ну, а в конце работы, нас, механиков решили поощрить и выпустили в город, выдав по 20 долларов на брата. Провели нам инструктаж, как себя вести. Рассказали, каким транспортом мы сможем добраться до порта. Посоветовали в район Гарлема не заходить, там шпана эта негритянская живет. Могут не только ограбить, но и убить, и концов не найти. Да, и искать никто не будет. Напугали, короче нас и выпустили в город.
Отец сделал перерыв и предложил дяде Лёне прогуляться до туалета, который был во дворе, естественно. Вернувшись, отец подошел к моей лежанке и наклонился. Я притворился, что крепко сплю. Отец постоял около меня, поправил мне одеяло и отошел. Тут пришел дядя Лёня и они продолжили с отцом квасить, а отец рассказал о своем посещении Нью-Йорка.
- Понимаешь, сразу после войны с одеждой у нас было очень плохо. На рынке одежда стоила дорого, а в магазинах было пусто. А я поизносился и решил купить себе рубашку. Нашел какой-то магазин одежды, зашел, отыскал нужный прилавок. Продавец – молодая деваха, сразу ко мне кинулась, чего изволите, мол.
- Она, что по-русски с тобой говорила? – спросил удивленно дядя Лёня.
- Зачем, по-американски, то есть, тьфу, что я говорю, по-английски она говорила.
- А ты, что, английский язык знаешь?
- Два-три десятка слов, а больше и не надо. Короче, слушай дальше. Она, значит, спрашивает меня, что я хочу купить. Я ей говорю: «рубашку хочу». Она так оценивающе на меня посмотрела, что чуть меня в краску не вогнала. Это меня-то, ты только представь. И затем говорит: «Увы, мистер, вашего размера рубашек нет». Я ей говорю: «А какие у вас размеры есть?» Она говорит: «Самый маленький на два размера больше, чем вам требуется». Я ей отвечаю: «Мне годится, давай, я заплачу. Сколько она стоит?» А рубашка мне понравилась, сама в клеточку, материал из хлопка, ткань прочная. Думаю, дома мне ее ушьют по размеру. Подумаешь, на пару размеров больше, скажи, Лёнь.
- Конечно, - подтвердил дядя Лёня, - тут и думать нечего. Ну, так я не понял, купил ты у нее эту рубашку или нет?
- Нет.
- Почему?!
- Продавец не дала купить. Сказала: «Приходи завтра. Завтра твой размер будет, мистер».
- Ну, а ты что?
- Я ей объясняю, как могу, что завтра я прийти не смогу и послезавтра тоже не смогу, и вообще больше никогда не смогу. Что завтра мы уходим домой, в СССР. Тут я должен тебе сказать, что такой страны как СССР многие американцы просто не знают. Говоришь им: «Россия», тогда понимают.
- Ничего себе, - удивился дядя Лёня. – Ну, ты так и не купил в Нью-Йорке рубашки? Зашел бы в другой магазин.
- Когда я, Лёня, расстался с этой девушкой, то денег у меня осталось только на автобус до порта.
- А что ты купил-то? – недоумевающе спросил дядя Лёня.
- Что, что, - пробормотал отец и добавил еще что-то неразборчиво. Потом наклонился к дяде Лёне поближе и зашептал ему что-то на ухо.
- Вот оно что, - понятливо закивал дядя Лёня головой, потом захихикал в кулак, - ну, да, конечно, понятно, понятно.
Отец откинулся на спинку стула и сказал:
- Разливай остатки, да спать пойдем. Все уже спят, только мы с тобой и остались. Ну, с праздником тебя, Лёня, с Новым Годом! И ты, это самое, как друга тебя прошу, не трепись об этом. Ладно?
- Ну, что ты, Володя. Ты же меня знаешь. Только скажи мне еще напоследок. Ты там, в Нью-Йорке этом, негров видел?
- Видел, вот как тебя вижу, так и негров видел.
- А баб ихних, негритянок, видел?
- А я тебе не говорил, что ли?
- Что?
- Что продавщица эта, которая мне рубашку не продала …
- Ну, что продавщица?
- Так ведь она же негритянкой была, черной, как твои сапоги.
- И ты с ней спал? – громким шепотом спросил дядя Лёня.
- Тише! – тоже громким шепотом ответил ему отец.
- Да как ты смог-то? У меня бы от испуга ничего бы не заработало.
- Да? Не заработало? А ты забыл уже, чем ты занимался, когда тебя в увольнение отпускали?
- Так ведь я службу не в Америке проходил, у нас то негритянок нет.
- Ты пойми, голова садовая, я-то к тому времени полгода на суше не был. Мы до Нью-Йорка два месяца в рейсе были, не считая коротких остановок, на которых нас на сушу не выпускали. Да потом 4 месяца в Нью-Йоркском порту ремонтировались, как черти в аду вкалывали, света божьего не видели. Вот посмотрел бы я на тебя, как у тебя ничего не заработало, когда эта чертовка в примерочной, сиськами перед тобой сверкала.
Отец замолчал, потряс над пустым стаканом пустой же четвертью, и сказал:
- Вот одна мысль меня только грызет. Никогда мне не узнать – родила она от меня или нет. Видишь ли, Лёнька, я у нее первым мужчиной оказался и трудились мы с ней до утра, так что запросто она могла от меня понести. И если родила, то белого или черного? А рубашка что, рубашка – это барахло. Рубашку я потом в Одессе на рынке купил.