Annotation

     Зуммер интеркома жужжал, словно дефибриллятор, запускающий сердце умирающего человека. Я вскочил с кресла, не задержавшись даже, чтобы сохранить статью, над которой работал, нажал кнопку открывания двери подъезда и поспешил в коридор. Моя квартира примыкала к лестничному колодцу, так что я выскочил через пожарную дверь, сбежал на три этажа вниз, прошёл через внутреннюю стеклянную дверь в вестибюль и оттуда — в «прихожую» нашего многоквартирного дома.

     Папа копался в своей сумке. Конечно, он не был настоящим Папой Римским — вероятно, он не был даже католиком — но внешне он определённо напоминал Иоанна Павла II. Подмышки его бледно-голубой форменной рубашки Почты Канады взмокли от пота, а форменные тёмно-синие шорты делали его похожим на английского школьника. Мы обменялись приветствиями; он говорил с каким-то неопределённо-европейским акцентом.

     Дыра в панели над почтовыми ящиками зияла, словно воспалённая рана. Иоанн Павел вставил в неё латунный ключ. Панель подалась вперёд, словно откидная кровать, открывая доступ к ряду маленьких ящичков. Он принялся рассовывать по ним сегодняшнюю порцию рекламной макулатуры — слой гумуса, из которого вырастают первоклассные товары. Мой ящик он оставил пустым, и вместо этого выложил пачку листовок и буклетов на торчащий из стены столик.

     У большинства людей нормальная, не рекламная почта состоит из одного-двух отправлений, но мне пришло гораздо больше — включая очередной номер «Райерсон Рамблера» — журнала для выпускников Политехнического университета Райерсона. Закончив, Папа сложил мою почту в стопку и протянул мне. Как всегда, стопка получилась такая, что запихнуть её в почтовый ящик всё равно не удалось бы.

     — Спасибо, — поблагодарил я его и вернулся в вестибюль.

     Я обещал себе, что всегда буду подниматься обратно к себе на третий этаж пешком по лестнице — это было в тот день, когда у меня лопнула запаска — однако лифт оказался здесь, и его двери были распахнуты так призывно…

     Вернувшись в квартиру, я уселся в углу своего Г-образного дивана, как всегда, вытянув ноги вдоль его длинной секции. Почта состояла из стандартного набора пресс-релизов, нескольких счетов и «Райерсон Рамблера». На обложке красовался выпускник, облачённый в африканский племенной наряд. Согласно подписи на странице содержания кто-то из его родственников отрёкся от поста вождя племени в Гане, и он занял его место. Удивительно, как жизнь человека может измениться буквально за одну ночь.

     Я удивился, обнаружив, что к задней обложке «Рамблера» прилип ещё один журнал. «Журнал выпускников Университета Торонто», было напечатано на нём. В нижнем левом углу его сине-белой обложки были три полоски клейкого материала с прилипшими к ним обрывками бумаги. Должно быть, бумажка с адресом оторвалась, обнажив клей, и таким образом один журнал приклеился к другому.

     Забавно: после школы меня приняли в Университет Торонто, но я решил вместо него учиться в Райерсоне. Если бы я остался в УТ, то сейчас был бы палеонтологом, просеивающим останки древней жизни. Вместо этого я стал журналистом-фрилансером, специализирующимся на нефтехимической промышленности, пишущим редактором «Канадского пластика», компетентным писателем, и единственная жизнь, которую я просеиваю — моя собственная.

     Я принялся листать журнал. Здесь, на тридцати двух глянцевых страницах, было моё прошлое, каким оно могло быть, но не было: церемонии выпуска в Зале Собраний, статья о 115-й годовщине газеты студгородка под названием «Универ»; календарь событий в «Харт-Хаус»^[1]…

     Если бы я пошёл в УТ вместо Райерсона, эти фотографии вызывали бы у меня ностальгический смех сквозь слёзы. Вместо этого они были просто картинками, бесчувственными оттисками. Окаменелостями чужой жизни.

     Я продолжил листать дальше, пока не добрался до последней страницы. Здесь, под заголовком «Вести о выпускниках» были фотографии бывших студентов и краткая история их карьеры и личных достижений. Я с удивлением обнаружил выпускника факультета палеонтологии; это был весьма небольшой факультет, но в нижней части страницы нашлась заметка о человеке по имени Залмон Бернштейн. Фото было  явно постановочным: Бернштейн с геологическим молотком улыбается во все тридцать два зуба. Там говорилось, что он защитил свой Ph.D. в 1983, в том же году, в котором, вероятно, защитился бы и я. Мы бы, несомненно, были знакомы; может быть, даже дружили бы.

     Я перечитал заметку трижды. Женат. Сейчас живёт в Драмхеллере, Альберта. Работает сотрудником-исследователем в Королевском Тиррелловском музее Палеонтологии. Летом работает на раскопках в Провинциальном парке «Динозавр».

     Он всего добился сам. Я ощутил укол грусти и отложил журнал. В остальной почте не было ничего срочного, так что я вернулся за компьютер и продолжил возиться со своей статьёй об очистке полистирола.

     На следующий день Иоанн Павел поприветствовал меня своим обычным «Доброе утро, мистер Койн». Как всегда, я почувствовал себя неловко из-за того, что я его имени не знал. Когда он начал ходить по этому маршруту два года назад, я хотел его об этом спросить. Я воображал, что у него какая-нибудь таинственно звучащая иностранная фамилия, оканчивающаяся на гласную. Но я упустил тогда эту возможность, а теперь было уже слишком поздно. Да и в любом случае он знал обо мне больше, чем я когда-либо буду знать о нём. Поскольку мой банк настаивает на употреблении полных имён, он знал, что Х. — инициал моего второго имени — означает «Хортон» (какая гадость!). Он знает, какие у меня кредитки. Он знает, что я журналист — если знает, что такое пресс-релизы и как они выглядят. Он знает, что я читаю «Плейбой» и «Канэйдиан Джиогрэфик», и «Журнал детективов Эллери Куина». Он даже знает, у какого доктора я лечусь. Он может написать мою биографию по тем вещам, что приносит мне в своей тяжёлой синей сумке.

     Как обычно, он сложил мою почту в отдельную стопку. Сверху он положил тонкую бело-оранжевую книжку, затянутую в полиэтиленовую плёнку. Я забрал свою добычу, пожелал ему доброго дня и пошёл назад. Лифт был на втором этаже, так что я его вызвал. Я иногда так делаю. Будь он на третьем, я бы не стал его дожидаться, а если на верхних этажах, то я ни за что не стал бы им пользоваться.

     Когда-нибудь я совсем потеряю ту запаску.

     Поднимаясь на лифте наверх, я осмотрел бело-оранжевую книжку. Это был научный журнал. У моего дяди — брата отчима, университетского профессора, были сотни таких журналов, выстроенные рядами одинаковых корешков на полках его замшелой берлоги. Этот журнал выглядел интересным, по крайней мере, для меня: «Журнал палеонтологии позвоночных».

     По какой-то причине я вытянул ноги вдоль левой, а не правой секции своего углового дивана. Содержание журнала было напечатано на обложке. Некоторые слова я узнал по моему детскому увлечению динозаврами. Птицетазовые. Гадрозавры. Меловой период.

     Я взглянул на кусок перфорированной бумаги, прилепленный к предназначенному для адреса прямоугольнику: моё имя и адрес, всё верно. Кто бы мог мне такое послать? Приближался мой день рождения — сорокалетний юбилей; может быть, кто-то оформил мне подписку, не найдя, что подарить? Полиэтиленовая плёнка начала растягиваться, когда я за неё потянул. За свою карьеру я написал около 750000 слов о пластмассах; думаете, от этого мне стало легче вскрывать подобную упаковку?

     Цены на подписку были напечатаны на передней обложке журнала. Восемьдесят два американских доллара в год! У меня не так много друзей, и совсем нет таких, кто потратил бы столько денег на подарок для меня, даже если это задумывалось как розыгрыш.

     Я закрыл журнал и снова просмотрел содержание. Зубодробительный материал. К примеру, здесь была статья того парня из УТ, Залмона Бернштейна: «Новый экземпляр ламбеозавра из бедлендов Альберты». Я продолжил читать содержание. «Корреляции между размером гребня и формой предглазничного отверстия у гадрозавров». «Предглазничное отверстие». Звучит здорово. И все эти длинные латинские и греческие термины. Вот, к примеру…

     Я замер. «Ямчатые края костей черепа у пахиринозавров и других центрозаурин из мексиканской пустыни Чиуауа» за авторством Дж. Х. Койна.

     То есть, меня.

     В голове на мгновение помутилось. Я привычен к виду моего имени в печатных изданиях. Просто обычно я помню, как писал то, что было им подписано, вот и всё.

     Разумеется, это кто-то с таким же именем, как у меня. Койн не такая уж и редкая фамилия. Кроме того, этот парень ездил в Мексику. Я открыл журнал на указанной странице. Там была статья, имя автора и его должность и место работы: сотрудник-исследователь, отделение палеонтологии позвоночных, Королевский музей Онтарио, Торонто, Канада.

     Это вызвало поток воспоминаний. КМО организовал раскопки в Мексике несколько лет назад. Местная газета, «Торонто Сан», их спонсировала. Я это вспомнил из-за моего дремлющего интереса к динозаврам, но по большей части из-за того, что с имиджем таблоида вроде «Сан», лучше всего известного своими облачёнными в бикини Солнечными Девицами, уж очень не вязалось участие в финансировании научной экспедиции.

     На несколько секунд я утратил ориентацию. Что это было? Почему я вообще получил этот номер журнала? Потом меня осенило. Ну конечно. Ведь это так просто. В КМО наверняка работает кто-то с такой же фамилией и инициалами, как у меня. Он (или, может, она) написал статью. В редакции, должно быть, потеряли его адрес, так что заглянули в телефонную книгу, чтобы найти его и отослать авторский экземпляр. И они нашли в ней не того Дж. Х. Койна, вот и всё.

     Я решил, что лучше будет вернуть журнал истинному владельцу. Кроме того, этому другому Койну наверняка понравится история о том, как его журнал оказался у меня. Мне бы, по крайней мере, понравилась бы.

     Я позвонил в Королевский музей Онтарио и сказал взявшей трубку секретарше с приятным ямайским акцентом:

     — Здравствуйте. Дж. Х. Койна, пожалуйста.

     — Подскажите, из какого отдела?

     Он вряд ли там большая шишка, если секретарша не знает, где он работает.

     — Палеонтологии.

     — Верт или инверт?

     Я на секунду смешался, не поняв вопроса.

     — Э-э… позвоночных.

     — Я переключу вас на коммутатор отдела.

     Мне часто приходилось контактировать с президентами нефтехимических фирм, так что я знал, что чем тяжелее до человека добраться по телефону, тем более важной персоной он или она является. Но это переключение показалось мне признаком другого. Дж. Х. Койна не нужно было ограждать от нежелательных звонков. Просто он был окаменелостью, затерянной среди слоёв осадочных пород.

     — Палео позвоночных, — произнёс женский голос.

     — Здравствуйте. Дж. Х. Койна, пожалуйста.

     Повисла пауза, словно секретарь отдела на мгновение растерялась.

     — А-а, — сказала она. — Секундочку.

     Поначалу я подумал, что она тоже никогда не слышала о Дж. Х. Койне, но когда в трубке раздался другой голос, я понял, что дело не в этом. Голос показался мне немного чужим: более глубоким, менее раскатистым, и говорил он как-то в нос — по крайней мере, по сравнению с моим голосом, как я слышу его сам.

     — Здравствуйте, — сказал он, вежливо, но слегка удивлённо, что ему звонят на работу. — Я Джейкоб Койн. Слушаю.

     Джейкоб и Койн. Да, есть такие имена и фамилии, что сочетаются автоматически, как Джон и Смит, Том и Сойер или, если вы верите рекламе «Ассоциации колумбийских производителей кофе», Хуан и Вальдес. Но Джейкоб и Койн не из их числа. Меня назвали в честь отца матери. Не по имени какого-нибудь персонажа из книжки, не из-за гармоничной сочетаемости, а в силу случайного стечения обстоятельств.

     Я хотел спросить Джейкоба, что означает Х. в его имени. Я хотел спросить, какая у его матери была фамилия до замужества. Я хотел спросить дату его рождения, номер его карточки социального страхования, болит ли у него нога перед дождём, есть ли у него аллергия на сыр и удаётся ли ему держать свой вес под контролем. Но мне это было не нужно. Я уже знал ответы.

     Я повесил трубку. Я ненавидел себя за это, потому что знал, как меня бесит, когда так делает позвонивший мне — и как взбесило это сейчас его.

     Я снова откликнулся на звонок Иоанна Павла в пятницу. В этот раз, однако, я не стал ждать, пока он соберёт мою почту в стопку. Вместо этого я хватал каждый конверт, что он клал на стол. Первые три письма были мне: чек от одного из моих издателей, поздравление с днём рождения от одного из моих страховых агентов, счёт за кабельное телевидение. Но четвёртое было фальшивкой: серый конверт, адресованный Дж. Х. Койну, Ph.D. Обратным адресом значилось «Ассоциация сотрудников Королевского музея Онтарио».

     — Минуточку, — сказал я.

     Понтифик был занят рассовыванием жизней по маленьким ящичкам.

     — Гммм?

     — Этот не мне.

     — О, простите. — Он протянул руку, чтобы взять его. На мгновение я подумал о том, чтобы оставить себе это письмо, кусочек того, что могло бы быть, но нет, я позволил ему его забрать.

     Он взглянул на него, потом нахмурился.

     — Вы ведь Дж. Х. Койн, не так ли?

     — Ну, да…

     — Значит это вам. — Он протянул мне конверт, но теперь, когда я всё это начал, я уже не мог его принять.

     — Нет. В смысле, я не тот Дж. Х. Койн. — Папа молчал. Он просто стоял, держа в руках протянутое мне письмо. Я покачал головой. — У меня нет степени Ph.D.

     — Это вы скажите тому, кто прислал письмо, — сказал он. — Моё дело — номера квартир и почтовые индексы, а не дипломы.

     — Но мне оно не нужно. Оно не моё. Я не работаю в Музее.

     Иоанн Павел испустил тяжёлый вздох.

     — Мистер Койн, письмо адресовано в соответствии с правилами. Оно должным образом оплачено. Я обязан доставить его вам.

     — Вы не можете отослать его обратно?

     — Я всё это время оказывал вам большую услугу, звоня вам вместо того, чтобы просто сложить вашу почту в ящик. Не заставляйте меня пожалеть о том, что я был с вами любезен. — Он посмотрел мне прямо в глаза. — Возьмите письмо.

     — Но вчера вы принесли мне «Журнал палеонтологии позвоночных». А позавчера — «Журнал выпускников Университета Торонто». Ни один из них не имеет ко мне никакого отношения.

     — Кто может сказать, что имеет отношение к каждому из нас, а что — нет, мистер Койн? Всё, что я знаю — что я должен доставлять почту. Это моя работа.

     Он вернулся к своей сумке. Следующее отправление, которое он вытащил из неё, тоже оказалось для меня. Почти. Вместо того, чтобы положить его на стол, он протянул его мне. Адресатом, надписанным от руки, значились «Мистер и миссис Джейк Койн».

     Я снова покачал головой, в этот раз больше от удивления, чем в знак отказа.

     — Нет никакой «миссис Койн».

     — Вы должны это взять, — сказал он.

     Это было соблазнительно. Но нет, она не моя жена. Она — не часть моего мира. Я не двинулся с места.

     Он пожал плечами и положил конверт в пустой почтовый ящик с номером моей квартиры.

     Я не хотел, чтобы жизнь этого другого Койна наваливали на меня.

     — Уберите его оттуда.

     Иоанн Павел продолжал раскладывать почту, игнорируя меня, как он мог игнорировать незнакомца, пытающегося завести разговор в метро. Я схватил его за руку и попытался развернуть его. Старик оказался куда крепче, чем выглядел — благодаря, полагаю, тому, что постоянно таскает мешки с письмами. Он легко отпихнул меня, и я упал на стеклянную дверь в вестибюль. На одно ужасное мгновение мне показалось, что стекло сейчас расколется, и осколки упадут на меня, но оно выдержало. Понтифик повернулся ко мне, и теперь направлял на меня крошечный аэрозольный баллончик.

     — Никогда больше так не делайте, — сказал он со своим таинственным европейским акцентом. Он не кричал, но твёрдость в его голосе словно придавала ему громкости.

     — Просто скажите мне, что происходит, — сказал я. — Пожалуйста!

     Примерно секунду он молча смотрел мне в глаза. На лице его не было выражения возмущения человека, подвергшегося неспровоцированному нападению. Нет, это была скорее внутренняя борьба отца, вынужденного шлёпнуть сына.

     — Простите, — сказал он.

     К чёрту его бесконечное терпение. Я был зол и я хотел, чтобы он тоже разозлился.

     — Послушайте, — сказала я, наконец, — вы продолжаете приносить мне чужую почту. — Я ненавидел себя за то, что голос у меня задрожал. — Я… мне бы не хотелось сообщать об этом вашему начальству.

     Угроза была нелепая, и мои слова повисли в воздухе между нами. Иоанн Павел уставился на меня с задумчивым выражением на лице. Наконец, он рассмеялся и покачал головой. Он поднял свою сумку, словно прикидывая, много ли в ней осталось почты. Затем взглянул на часы.

     — Хорошо, — сказал он, наконец. — В конце концов, мне не нужны неприятности с начальством. — Он снова засмеялся — негромко, но в уголках глаз у него блеснули слёзы.

     Я медленно поднялся на ноги, отряхнул пыль с задней части джинсов.

     — Итак?

     — Вы не на своём месте, мистер Койн, — медленно произнёс он. — Вы этому месту не принадлежите.

     Вся история моей жизни, подумал я. Однако ответил:

     — Что вы имеете в виду?

     — Вы думаете, что можете просто так взять и заявить, что собираетесь быть журналистом? — Он положил баллончик обратно в сумку.

     — Я не просто взял и заявил. Я тяжело работал, чтобы получить эту профессию.

     — Я не это имею в виду. Предполагалось, что вы станете… — он сделал паузу, затем произнёс, следя за произношением: — …палеонтологом.

     — В каком смысле — «предполагалось»?

     — Вы не можете делать в жизни всё, что угодно. Вы должны играть теми картами, что вам были сданы. Думаете, я хотел стать почтальоном? Просто так оно обернулось для меня. У вас нет выбора. — Его голос был печален и звучал будто бы откуда-то издалека. — Впрочем, в моём случае всё не так плохо. Мне поручили ещё одно дело: возвращать людей вроде вас на правильный путь.

     — Правильный путь? — Старик был явно не в себе. Я должен бежать, скрыться, спрятаться…

     — Когда вы решили стать журналистом вместо… палеонтолога?

     — Точно я не вспомню, — ответил я. — Где-то в течение последнего года в школе. Мне стало скучно; мне не хотелось становиться студентом на всю оставшуюся жизнь.

     — Это было важное решение, — сказал он. — Я думал, вы его запомните лучше. — Папа улыбнулся. — Это было 22-го апреля 1973 года, в 10:27 вечера. Именно тогда вселенная раскололась надвое. Вы порвали письмо с сообщением о принятии в Университет Торонто…

     — Что вселенная сделала?

     — Раскололась, стала двумя вселенными. Такое иногда случается. Видите ли, раньше считали, что каждый раз, когда кто-то делает выбор, делает что-то вместо чего-то, то события развиваются по обеим линиям. Вселенная расщепляется миллионы раз в секунду, и каждая идёт дальше своим путём.

     Я не понимал, о чём он говорит.

     — Параллельные вселенные? — переспросил я; я вспомнил, что слышал такой термин в какой-то полузабытой серии «Звёздного Пути». — Думаю, такое возможно…

     — Это полная чушь. Такого не может быть. Не хватит материи, чтобы вселенная расщеплялась с такой скоростью. Любой дурак это поймёт. Нет, бо́льшая часть этих решений сглаживается в течение нескольких минут или дней — всё остаётся точно таким же, словно решение никогда и не принималось. Две вселенные сливаются снова, объём материи сохраняется, её структура прочна, и я ухожу с работы пораньше.

     Его слова звучали напыщенно, хотя сам он так не выглядел. Разумеется, вполне возможно, что он всегда так говорит. В конце концов, за те одиннадцать с лишним месяцев, что я с ним знаком, мы не обменялись и дюжиной слов за раз.

     — И что? — спросил я его.

     — А то, что время от времени мироздание словно икает. Вселенные теряют контакт и продолжают двигаться дальше по отдельности. Этого допускать нельзя. Это ослабляет ткань бытия, так мне сказали. Мы должны возвращать ход событий на верный путь.

     — О чём вы говорите?

     — Вы когда-нибудь слышали о Рональде Рейгане?

     — Нет. Хотя… вы про актёра? Про того парня, что фотографировался с шимпанзе?

     — Да, про него. Вселенная икнула почти сорок лет назад. Ему пришло в голову стать политиком, представляете? Я даже не буду вам рассказывать, как высоко он взобрался в правительстве США — вы всё равно мне не поверите. Потребовалась целая армия почтальонов, чтобы после этого вернуть всё на правильный путь.

     — То есть вы хотите сказать, что я должен был стать палеонтологом, а не техническим писателем?

     — Ага.

     — Почему?

     — Просто так оно должно было быть, вот и всё.

     Голова у меня шла кругом. В этом не было никакого смысла.

     — Но я не хочу быть палеонтологом. Я вполне счастлив, будучи журналистом. — Это была не вполне правда, и у меня возникло ощущение, что Иоанн Павел это знает, но предпочитает не заострять на этом внимание.

     — Простите, — сказал он во второй раз.

     Это было безумие. Но его голос был очень серьёзен, словно он сам верил в то, что говорил, и это заставляло меня нервничать.

     — Но другие люди сами выбирают свою судьбу, — сказал я, наконец.

     — Нет, — ответил он; внезапно он показался мне очень старым. — Нет, не выбирают. Им кажется, что выбирают, но на самом деле нет.

     — То есть… то есть, мне суждено добиться каких-то значительных успехов в палеонтологии? Чего-то, что изменит порядок вещей? — Это было бы не так плохо, подумал я. Что-то существенное, с чем будут считаться, что будут помнить после того, как я умру.

     — Возможно, — ответил папа, и я в ту же секунду понял, что он лжёт.

     — Но в любом случае мне уже поздновато возвращаться в университет, — сказал я, складывая руки на груди. — Ведь к тому времени, как я получу свой Ph.D. в области палеонтологии, я уже буду практически пенсионером.

     — Вы получили свой Ph.D. Но не спрашивайте меня, какова была тема вашей диссертации. Я не знаю, как читается бо́льшая часть слов в её названии.

     — Да нет же. Я получил степень бакалавра в области прикладных искусств на факультете журналистики Технического университета Райерсона. — Я уже многие годы не произносил этого с такой гордостью.

     — Да. И это тоже. — Он снова взглянул на часы. — На данный момент.

     Я не верил ни единому его слову, но решил подыграть пожилому человеку.

     — Ну и как же тогда состоится этот обмен?

     — Две вселенные соприкасаются уже сейчас. Мы лишь зашиваем разрыв между ними. Когда почтальоны доставят всё в нужные места, две вселенные автоматически сольются в одну.

     — И как скоро это произойдёт?

     — Скоро. Возможно, сегодня, если я закончу свою смену вовремя.

     — И моё мнение никак не учитывается?

     — Нет. Простите. — Судя по его голосу, он говорил искренне. — Ничьё мнение не играет никакой роли. А теперь прошу прощения, но мне правда необходимо вернуться к работе. — И с этими словами Епископ Рима поспешил к стеклянной двери.

     Любомир Дудек, член Торонтского отделения Канадского союза почтовых работников, подошёл к последнему пункту своего маршрута, просторному дому с гаражом на две машины. Ему не хотелось заканчивать маршрут, не хотелось опускать свежий номер иезуитского журнала «Компас» в почтовый ящик человека, который сейчас, вследствие событий того рокового дня в 1973, стал самым известным в городе ортопедом, а не священником Общества Иисуса. Любо завидовал доктору, так же, как он завидовал Джейкобу Койну, журналисту, которому суждено превратиться в охотника за окаменелостями. С этого места они пойдут дальше, видя перед собой совсем другие перспективы.

     Любо знал, что две реальности должны быть приведены в соответствие. Он тоже сделал роковой выбор двадцать лет назад, когда работал оператором печатной машины в типографии, когда его личная флуктуация потонула во вселенской. Он нализался до розовых слонов, отмечая… сейчас он не смог бы вспомнить, что именно, даже под страхом смерти. Приняв разумное, как тогда казалось, решение, он вызвал такси вместо того, чтобы поехать домой из «Джолли Миллера» на своей машине. Это должно было быть правильным решением, печально подумал он, однако мы вынуждены играть теми картами, что нам сдали.

     Он много думал о том, почему именно его выбрали в число тех, кто помогал вернуть всё на правильный путь. Он пытался убедить себя, что причина в том, что он честный (и это действительно так) и добрый (что тоже было правдой), а также ответственный (и это тоже). Он терпеливо ждал, что его собственный почтальон принесёт ему какую-то необычную почту: может, журнал по какой-то новой профессии или требование об уплате взносов из профсоюза, в котором он не состоял, или даже чек с выплатой дивидендов по акциям, которых у него не было. Но ничего такого не приходило, и под конец Любо был вынужден признать то, что он давно подозревал. Его краткий миг свободной воли дал ему жизнь, которая ему была не положена. В воссоединённой вселенной у Джейкоба Койна будут его ужасные ящеры, у ортопеда — его братья по вере, но Любо обретёт лишь покой.

     Он дошёл до конца подъездной дорожки и приподнял крышку почтового ящика доктора-ортопеда — её чёрный металл раскалился под летним солнцем. Медленно и печально он загрузил в ящик рекламные листовки, счета и письма. Он секунду помедлил перед тем, как достать из сумки «Компас», а потом, с заботливостью, которой обычно не проявлял к почтовым отправлением, осторожно опустил тонкий журнал в почтовый ящик, следя за тем, чтобы не помять уголки его глянцевых белых страниц.Студенческий культурный центр в кампусе Университета Торонто.