Слободян Владислав : другие произведения.

Роберт Сойер. "Пришелец и закон"

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Школа кожевенного мастерства: сумки, ремни своими руками
 Ваша оценка:

Пришелец и закон

[]

Annotation

     На Землю впервые прибыли пришельцы, но радость первой встречи с братьями по разуму омрачает преступление, и все улики указывают на одного из инопланетян. В Лос-Анджелесе начинается первый в истории межпланетный судебный процесс.

     Любительский перевод.

Роберт Сойер Пришелец и закон

Фемида, пусть слепой изображается
Но к слабой стороне склоняется.

Самуэль Батлер (1612–1680)

*1*

     Коротко остриженная голова лейтенанта появилась в дверном проёме кают-компании авианосца.
     — Мы прибудем не раньше, чем через два часа, джентльмены. Вам правда стоит немного поспать.
     Фрэнсис Нобилио, коротышка лет пятидесяти с каштановыми, наполовину поседевшими волосами, сидел в обтянутом пластиком кресле. Он был одет в деловой костюм с бледно-голубой рубашкой. Галстук был ослаблен и свободно висел у него на шее.
     — Какие новости? — спросил он.
     — Как и ожидалось, сэр, русская субмарина будет там раньше нас. Бразильский круизный лайнер также сменил курс и идёт туда же.
     — Круизный лайнер! — воскликнул Фрэнк, всплеснув руками. Он повернулся к Клиту, развалившемуся в таком же кресле; его гигантские ноги в теннисных туфлях покоились на столе перед ним.
     Клит пожал узкими плечами и широко улыбнулся.
     — Похоже, будет большая гулянка, да? — произнёс он со своим знаменитым теннессийским выговором, который так здорово пародировал Дэна Карви[1].
     — Мы не можем как-то оградить это место? — спросил Фрэнк лейтенанта.
     Тот пожал плечами.
     — Мы посреди Атлантики, сэр — в международных водах. Лайнер имеет такое же право здесь находиться, как и любое другое судно.
     — «Лодка любви»[2] встречается с «Затерянными в космосе»[3], — пробормотал Фрэнк. Он снова взглянул на моряка. — Хорошо. Спасибо.
     Лейтенант удалился, ловко перешагнув через высокий порог.
     — Они, должно быть, водные жители, — сказал Фрэнк, глядя на Клита.
     — Может быть, — ответил он. — А может, и нет. Мы не водные жители, но тоже сажаем свои корабли в океане. Вот этот самый корабль однажды подбирал спускаемый аппарат «Аполлона», разве нет?
     — Я как раз об этом, — сказал Фрэнк. — Мы сажали корабли в океан, потому что на воду садиться было проще, и…
     — Я думал, это потому что мы их запускаем над океаном с мыса Канаверал, так что…
     — Шаттлы тоже стартуют с мыса Канаверал, но садятся на суше. Если технология позволяет, то ты предпочтёшь садиться там, где живёшь — на суше. Русские садятся на сушу с самого первого дня.
     Клит покачал головой.
     — Я думаю, ты не замечаешь очевидного, Фрэнки. Что этот парнишка только что сказал? «Международные воды». Я думаю, они наблюдали за нами достаточно долго, чтобы сообразить, что садиться в пределах какой-то конкретной страны будет малость неудобно. А единственное место на Земле, где можно сесть, не оказавшись на чьей-то территории — это океан.
     — Да ладно. Очень сомневаюсь, что им удалось расшифровать наше радио и телевидение, а…
     — А им этого и не надо, — прервал его Клит. Это был сорокалетний худой мужчина, рыжеволосый и с оттопыренными ушами — не совсем Ихавод Крэйн[4], но близко. — Они могли догадаться исходя из самых общих принципов. На Земле имеется семь континентов; это подразумевает региональную эволюцию, а это подразумевает территориальные конфликты по достижении уровня технологий, позволяющего свободное перемещение между континентами.
     Фрэнк шумно выдохнул, соглашаясь с аргументацией. Он посмотрел на свои часы уже в третий раз за последние несколько минут.
     — Чёрт, скорей бы уже добраться. Это…
     — Погоди-ка, Фрэнки, — сказал Клит. Своей длиннющей рукой он нацелил дистанционку на привинченный к стене семнадцатидюймовый телевизор и отключил беззвучный режим. Авианосец принимал спутниковую трансляцию «Си-эн-эн».
     — …новую информацию об этом событии, — произнёс седовласый Лу Уотерс. — Гражданские и военные наблюдатели по всему миру были потрясены вчера вечером тем, что поначалу было принято за гигантский метеор, пронёсшийся сквозь атмосферу Земли над Бразилией. — Лицо Уотерса сменилось зернистой любительской съёмкой чего-то летящего в безоблачном голубом небе. — Однако объект, оставаясь в пределах в атмосфере, облетел практически вокруг Земли, и скоро на него оказались нацелены все телескопы и радары. Даже правительство США уже согласилось с тем, что этот объект, по всей вероятности, является космическим кораблём — и кораблём не нашим. С подробностями Карен Хант. Карен?
     В кадре возникла симпатичная негритянка, стоящая на улице неподалёку от обсерватории Гриффит-Парк[5].
     — Десятилетиями люди задумывались над тем, одиноки ли мы во вселенной. Теперь, наконец, мы знаем. Хотя американские и российские военные самолёты, совершившие сегодня облёт места приводнения корабля, и не предоставили никаких видеоматериалов широкой публике, авиалайнер «Марокканских авиалиний», совершавший сегодня рейс из Бразилии, пролетел непосредственно над этим местом три часа назад. Самолёт уже совершил посадку, и мы получили эксклюзивный доступ к видео, отснятому одним из пассажиров, Жуаном Рубенштейном, с помощью бытовой видеокамеры.
     Изображение было низкого качества, но на нём было легко различить крупный объект в форме щита или широкого наконечника копья, плавающий на серой поверхности океана. Объект, похоже, был способен менять цвет: вот он красный, вот — оранжевый, а теперь — жёлтый. Он непрерывно перебирал все цвета радуги, снова и снова, однако между периодами фиолетового и красного цветов на какое-то время делался совершенно чёрным.
     В кадре появился сурового вида мужчина средних лет с косматой бородой. Внизу экрана появилась надпись «АРНОЛЬД ХАММЕРМИЛЛ, PH.D, ИНСТИТУТ СКРИППСА[6]».
     — Трудно оценить реальные размеры корабля, — сказал Хаммермилл, — учитывая, что мы не знаем точно, с какой высоты и при каком увеличении велась съёмка, однако исходя из высоты волн и принимая во внимания прогноз погоды для этой части Атлантики, я бы сказал, что размер корабля где-то между десятью и пятнадцатью метрами.
     Появилась схема, показывающая очертания инопланетного корабля на фоне силуэта орбитального челнока. Голос репортёра из-за кадра:
     — Американский авианосец «Китти Хок» направляется к месту приводнения. Сегодня утром советник президента по научным вопросам Фрэнсис Нобилио, — чёрно-белая фотография Фрэнка, сделанная несколько лет назад, когда его волосы ещё были в основном тёмными, — и астроном Клетус Колхаун, широко известный как ведущий программы канала «Пи-би-эс» «Огромные шары огня», — секундный ролик с Клитом на кромке Аризонского метеоритного кратера, — были доставлены на «Китти Хок» военным самолётом и теперь направляются к кораблю пришельцев. «Китти Хок» достигнет места назначения примерно через час сорок минут. Бобби, Лу?
     В кадре снова появилась центральная студия «Си-эн-эн» в Атланте с Лу Уотерсом и Бобби Баттистой.
     — Спасибо, Карен, — сказал Баттиста. — До того, как доктор Колхаун покинул США, нашему научному корреспонденту Майлсу О’Брайену удалось взять интервью у него и профессора экзобиологии Торонтского университета Паквуда Смазерса; они поделились своими мыслями о том, что, по их мнению, происходит. Давайте снова просмотрим эту запись.
     На экране появился О’Брайен, сидящий перед двумя гигантскими мониторами.
     Левый был подписан «ТОРОНТО» и показывал Смазерса; правый был обозначен как «ЛОС-АНДЖЕЛЕС» и показывал Клита.
     — Доктор Смазерс, доктор Колхаун, спасибо за то, что так быстро согласились встретиться с нами, — произнёс О’Брайен. — Что же, судя по всему, невероятное случилось, не так ли? Корабль пришельцев совершил посадку посреди Атлантики. Доктор Смазерс, что мы ожидаем увидеть, когда корабль откроется?
     У Смазерса была квадратная голова, густые белые волосы и аккуратно подстриженная белая бородка. Он был одет в коричневый спортивный пиджак с кожаными вставками на локтях — архетипический профессорский образ.
     — Ну, во-первых, мы должны быть готовы к тому, что корабль окажется беспилотным — что это зонд вроде наших «Викингов», а не пилотируемый аппарат…
     — Посмотрите на размер этой штуки, — прервал его Клит. — Господи, Вуди, зачем ей быть такой большой, если на борту никого нет? Кроме того, похоже, что у неё есть иллюминаторы, так что…
     — Доктор Колхаун известен своей склонностью к поспешным выводам, — резко произнёс Смазерс.
     О’Брайен улыбался от уха до уха — он явно не ожидал импровизации в стиле Сискеля и Эберта[7] от людей науки.
     — Однако, как я собирался сказать, если на борту окажутся инопланетные существа, мы вправе ожидать, что строение их тел будет по крайней мере в общих чертах напоминать наше…
     — Вуди, не юлите, — сказал Клит. — Пару лет назад я слышал, как вы доказывали, что гуманоидное строение тела обязательно будет присуще любой форме разумной жизни, и…
     Лицо Смазерса начало краснеть.
     — Ну, да, я действительно говорил такое, но…
     — Но теперь, когда мы собираемся встретиться с настоящими живыми инопланетянами, — сказал Клит, явно наслаждаясь ситуацией, — вы уже не так уверены.
     — Ну, — сказал Смазерс, — гуманоидное строение тела действительно идеально для разумных форм жизни. Взять хотя бы органы чувств: два глаза лучше, чем один, поскольку два дают стереоскопическое зрение, а третий практически не даёт преимущества по сравнению с двумя. Точно так же два уха дают стереоскопический слух, и они, очевидно, должны располагаться на противоположных сторонах тела, на максимальном возможном расстоянии. Вы можете пройти по всему человеческому телу от головы до пят и показать, почему именно такое строение каждой его части идеально. Так что готов спорить, что когда корабль откроется, то внутри мы, вероятно, увидим гуманоидов.
     На лице телевизионного Клита возникло болезненное выражение. Клит, сидящий на борту «Китти Хок», покачал головой. «Кряквуд Смазерс» — пробормотал он себе под нос.
     — Вуди, это полная чушь, — сказал Колхаун в телевизоре. — В строении нашего тела нет ничего оптимального — оптимальное получается, только когда имеешь в голове конечную цель, а таковой нет. Эволюция пользуется тем, что оказалось под рукой, вот и всё. Вам ведь известно, что пятьсот миллионов лет назад, во времена кембрийского взрыва[8], десятки различных строений тела появились в ископаемой летописи одновременно. То, что дало начало нам — общий предок всех современных позвоночных — было не лучше прочих; ему просто-напросто повезло, вот и всё. Если бы выжил какой другой тип, ничто на нашей планете не выглядело бы так, как теперь. Нет, бьюсь об заклад, что внутри окажутся существа, не похожие ни на что, когда-либо нами виденное.
     — Очевидно, что ваши точки зрения по этому пункту расходятся, — сказал О’Брайен. — Однако…
     — Так в этом-то всё и дело, разве нет? — прервал его Клит. — Парни вроде Вуди десятилетиями получали гранты на то, чтобы размышлять об инопланетной жизни. Это было отличное занятие вплоть до этого самого дня. Это не была настоящая наука — ведь вы не никак могли проверить сделанные ею предсказания. Но сегодня, сейчас вся эта теоретическая наука вдруг становится эмпирической. Будет весьма неловко, если всё, что вы утверждали до сих пор, окажется неверным.
     — Ладно, Клит, притормозите, — сказал Смазерс. — Я по крайней мере готов выложить карты на стол и…
     — Если хотите знать моё… что? Говори громче, золотце, ты же видишь, я в телевизоре.
     Приглушённый женский голос из-за пределов кадра; Фрэнк узнал голос Бонни, секретарши Клита:
     — Клит, это Белый Дом.
     — Белый Дом? — Он посмотрел прямо в камеру и вскинул рыжие брови. Кадр раздвинулся, открывая взгляду его захламленный кабинет.
     В кадре появилась Бонни с беспроводным телефоном в руках и передала его Клиту.
     — Колхаун. Что… Фрэнки! Рад тебя… нет-нет. Конечно, да, я согласен. Точно. Я буду готов. Пока. — Клит положил телефон на стол и снова посмотрел в камеру. — Простите, Майлс — мне нужно идти. За мной выслали машину. Я отправляюсь на встречу с кораблём пришельцев. — Он отцепил от воротника микрофон и исчез за пределами кадра.
     На экране снова возник О’Брайен.
     — Что же, очевидно, мы потеряли доктора Колхауна. Продолжаем разговор с доктором Смазерсом. Доктор Смазерс, не могли бы вы…
     Клит нажал кнопку на дистанционке, и телевизор отключился.

*2*

     К тому времени, как «Китти Хок» добрался до места приводнения корабля, там действительно уже была русская субмарина, а бразильское круизное судно виднелось на горизонте, быстро приближаясь. «Китти Хок» лёг в дрейф в километре от корабля пришельцев, корпус которого по-прежнему вспыхивал всеми цветами радуги. Русские заняли позицию на немного большем расстоянии с противоположной стороны.
     Корабль пришельцев был примерно на две трети погружён в воду, но подпрыгивал на волнах достаточно для того, чтобы рассмотреть практически всю его верхнюю часть. Фрэнк, Клит и моряк-пилот погрузились в один из корабельных вертолётов SH-60F «Си-Хок» и отправились осматривать инопланетное судно.
     — Он, безусловно, обтекаемой формы, — прокричал Клит, пытаясь перекричать шум вертолётного мотора.
     Фрэнк кивнул.
     — Должно быть, это всего лишь посадочный аппарат, — крикнул он в ответ. С того момента, как пришельца обнаружили входящим в атмосферу Земли, NORAD[9] непрерывно обшаривал небеса в поисках базового корабля. Тем временем на мысе Канаверал срочно готовили к старту «Атлантис». В данный момент на орбите не было ни русских, ни американских челноков; следующим должен был стартовать «Атлантис», но его старт планировался только через восемнадцать дней.
     Корпус инопланетного корабля будто состоял из единого куска материала. Не видно было ни клёпаного металла, как на бортах «Китти Хок», ни керамических плиток, покрывающих космические челноки. Заострённый конец корпуса окружали четыре зеркальных участка, которые могли быть окнами. Также на боковой стороне виднелось что-то серо-зелёное, возможно, надпись, но её было трудно рассмотреть из-за постоянно меняющегося цвета фона.
     — Держу пари, они видят в инфракрасном диапазоне, — прокричал Клит. — Когда после красного он становится чёрным, он, должно быть, продолжает менять цвета, только мы этих цветов не видим.
     — Может быть, — ответил Фрэнк, — однако…
     — Смотрите, смотрите! — крикнул пилот вертолёта.
     Из корпуса корабля в самом его центре поднимался узкий цилиндр. На его вершине мигал яркий жёлтый огонёк. Блинк, пауза, блинк-блинк, пауза, блинк-блинк-блинк.
     — Натуральный ряд, — сказал Клит.
     Однако в следующий раз огонёк моргнул пять раз, а не четыре, а потом — семь раз. А потом вся последовательность стала повторяться снова и снова: один, два, три, пять, семь; один, два, три, пять, семь.
     — Простые числа! — сказал Фрэнк. Потом крикнул пилоту: — На борту есть фонарь?
     Пилот покачал головой.
     — Тогда как можно скорее везите нас на авианосец. Быстро, быстро!
     Пилот кивнул и начал закладывать широкий вираж.
     Фрэнк взглянул в сторону русской субмарины. Она уже сигналила в ответ: первые пять простых чисел в бесконечном цикле.
     На пилоте были надет шлемофон. Фрэнк крикнул ему:
     — Свяжитесь с «Китти Хок». Пусть они мигают прожектором. Первые пять простых чисел, повторять непрерывно.
     Пилот передал сообщение. Ожидание казалось бесконечным — Фрэнк нервничал всё больше с каждой секундой — но в конце концов огромный прожектор непосредственно под антенной радара заморгал в нужной последовательности.
     Жёлтый маячок, торчащий из корпуса корабля пришельцев, погас.
     — Неужели мы ответили неправильно? — спросил Клит.
     «Си-Хок» коснулся полётной палубы авианосца. Фрэнк выскочил наружу, не дожидаясь, пока остановятся винты; поднимаемый ими ветер взъерошил ему волосы. Клит тут же последовал за ним. Сгорбившись, они заторопились прочь от вертолёта. Капитан, лысый чернокожий мужчина лет пятидесяти, ожидал их у самого входа в надстройку.
     — Русские всё ещё передают ту же последовательность, — сказал он.
     Фрэнк задумался. Почему пришельцы замолчали? Они повторили то же, что передали пришельцы, показав, что людям понятка концепция простых чисел, и…
     Нет. Они лишь показали, что люди могут повторять за пришельцами.
     — Попробуйте продолжить последовательность, — сказал Фрэнк.
     Клит кивнул, сразу же уловив идею.
     — Они дали нам первые пять простых чисел; мы должны ответить следующими пятью.
     Капитан кивнул и снял со стены маленький интерком.
     — Сигнальная — продолжить последовательность. Передать следующие пять простых чисел.
     — Сэр, есть, сэр, — ответил голос сквозь потрескивание помех. — Только, сэр, э-э… а какие это числа?
     Капитан взглянул на Фрэнка, приподняв бровь. Фрэнк скривился. Клит закатил глаза.
     — Одиннадцать, тринадцать, семнадцать, девятнадцать, двадцать три, — продиктовал Фрэнк.
     Капитан повторил числа в интерком.
     — Сэр, есть, сэр! — ответил тот же голос.
     — Нам лучше пойти туда, — сказал Клит.
     Фрэнк кивнул.
     — Как добраться до места, откуда управляют прожектором? — спросил он.
     — Идите за мной, — сказал капитан.
     Он провёл их по металлической винтовой лестнице в радиорубку. Войдя, Фрэнк увидел матроса, работающего с прожектором. Это был белый юноша лет девятнадцати с коротко остриженными светлыми волосами.
     — Пришельцы снова начали передачу, — доложил он.
     — Что за последовательность? — спросил Клит.
     — Они повторили все десять простых чисел, — ответил матрос.
     По лицу Фрэнка расплылась широкая улыбка.
     — Контакт, — сказал он.
     Капитан в это время смотрел наружу.
     — Русская субмарина тоже передаёт десять чисел, — сказал он.
     — А вот и чёртов круизник, — Фрэнк указал в сторону бразильского лайнера.
     Жёлтый маяк снова начал мигать. Один. Четыре. Девять. А потом столько вспышек, что Фрэнк сбился со счёта.
     — Должно быть, квадраты, — сказал Клит. — Один в квадрате, два в квадрате, три в квадрате, четыре в квадрате.
     — Передайте в ответ пять в квадрате, — сказал Фрэнк, поглядев на молодого матроса. — Это двадцать пять.
     Матрос начал щелкать ручкой включения прожектора, отсчитывая вспышки вслух.
     — Боже, — сказал Клит, указывая в окно. — Боже!
     Корабль пришельцев вставал из океана. Он поднялся над волнами где-то на двадцать метров; вода стекала с него ручьями. Его корпус перестал менять цвет, и теперь был равномерно окрашен в тёмно-зелёный. Под брюхом у него оказалось что-то вроде реактивных двигателей в количестве четырёх штук; вода под ними бурлила и пенилась. Потом корабль начал двигаться горизонтально. Он полетел в сторону русской субмарины, но остановился, не доходя до неё, по-видимому, чтобы судно не попало под выхлоп двигателей. Затем корабль двинулся снова и приблизился к круизному лайнеру. В бинокль Фрэнк видел на его палубе толпу людей с фотоаппаратами и видеокамерами. Затем корабль сменил направление и двинулся в сторону «Китти Хок». Он остановился в пяти метрах от выступающего вперёд края полётной палубы и повис неподвижно.
     — Что он делает? — спросил Фрэнк.
     Клит пожал плечами.
     Однако заговорил матрос.
     — Сэр, я думаю, он запрашивает разрешение на посадку, сэр.
     Фрэнк взглянул на молодого человека. Возможно, он слишком поспешно поставил на нём крест.
     — Думаю, юнец прав, Фрэнки, — сказал Клит. — Они знают, что это авианосец. Они видели, как наш вертолёт взлетал и садился, и, должно быть, по виду самолётов на палубе догадались, что это такое — они ведь явно сконструированы с применением принципов аэродинамики.
     — Разумеется, они могут сесть, — сказал Фрэнк. — Но как им об этом сказать?
     — Ну, если вопрос очевиден, то таков же должен быть и ответ, — сказал Клит. — Снова передать первые пять простых чисел. Если сделать это правильно — это будет означать «да». Если неправильно — скажем, один, два, три, пять, восемь — это будет означать «нет».
     Фрэнк кивнул.
     — Передавайте первые пять простых чисел.
     Матрос посмотрел на капитана, ожидая подтверждения приказа. Капитан кивнул, и матрос принялся за передачу. В окно Фрэнк увидел, как корабль пришельцев заползает на полётную палубу.
     Интерком свистнул. Капитан взял его и сказал:
     — Рэйнтри. Слушаю.
     — Сэр, — произнёс хриплый голос. — Радиограмма с русской субмарины, они просят немедленно прислать вертолёт за тремя их наблюдателями, сэр.
     Капитан посмотрел на Фрэнка; тот нахмурился.
     — Чёрт, я не хочу…
     Клит прервал его.
     — Фрэнки, они специально сели в международных водах. Ты не можешь…
     — Да, да, полагаю, ты прав. Хорошо, капитан.
     — Позаботьтесь об этом, мистер Колтрейн, — сказал капитан в интерком и повесил его обратно на стену.
     — Я хочу, чтобы на полётной палубе установили видеооборудование, — сказал Фрэнк. — Я хочу, чтобы всё записывалось.
     Капитан кивнул и снова заговорил в интерком.
     — Пойдёмте туда, — сказал Клит.
     Капитан Рэйнтри, Фрэнк и Клит спустились по той же винтовой лестнице и вышли на полётную палубу через ту же самую дверь, что и вошли. Ветра почти не было, небо — практически безоблачное. Корабль пришельцев заканчивал посадку.
     — Чёрт, — выругался капитан.
     — Что не так? — спросил Фрэнк, перекрикивая завывание двигателей инопланетного корабля.
     — Он садится посреди полосы разбега. Пока он здесь, самолёты не смогут взлетать.
     Фрэнк пожал плечами.
     — Это было самое большое пустое пространство.
     В отдалении другой «Си-Хок» висел над надстройкой русской субмарины. С него свисала верёвочная лестница, и кто-то поднимался по ней в вертолёт.
     Капитан Рэйнтри взглянул на Фрэнка.
     — У нас есть музыкальные записи, сэр. Можем поставить национальный гимн.
     — А у Объединённых Наций есть гимн? — спросил Фрэнк.
     — Нет, насколько я знаю, сэр, — ответил капитан.
     — Ни у кого нет записи с заставкой к «Стартреку»? — спросил Клит.
     Капитан посмотрел на него. Клит пожал плечами.
     — Так. Подумалось…
     — Я могу выставить почётный караул, — предложил капитан.
     — С оружием? — спросил Фрэнк. — Лучше не надо.
     Корабль пришельцев застыл неподвижно. Фрэнк ногами ощутил вибрацию палубы, когда корабль её коснулся.
     — Подойдём посмотрим? — спросил Клит.
     — Сэр, — сказал капитан, — корабль может быть радиоактивен. Думаю, пусть один из моих людей сначала сходит туда со счётчиком Гейгера.
     Фрэнк кивнул. Капитан через интерком отдал приказание.
     — Как думаешь, они собираются выйти наружу? — спросил Клит.
     Фрэнк пожал плечами.
     — Не знаю. Возможно, что они не способны выйти наружу даже в скафандрах, если, к примеру, наша гравитация для них слишком сильна.
     — Тогда зачем вообще садиться на «Китти Хок»?
     — Может, в океане у них началась морская болезнь?
     Вертолёт, висевший над русской субмариной, снялся с места и направился к авианосцу.
     Клит указал на серо-зелёные отметины на корпусе корабля. Они были довольно сложными и состояли из горизонтальных линий с отходящими от них различными спиралями и дугами. Невозможно сказать, означали эти знаки отдельные буквы или целые слова, или же были просто элементами абстрактного узора.
     Рядом с капитаном возник матрос со счётчиком Гейгера в руке. Капитан кивнул ему. Матрос, явно нервничая, двинулся через полётную палубу к кораблю пришельцев.
     — Капитан, — сказал Фрэнк, — ваш корабль может отвезти нас в Нью-Йорк?
     — Хочешь показать им «Кошек»[10]? — спросил Клит.
     Фрэнк нахмурился.
     — В ООН, разумеется.
     Капитан кивнул.
     — Конечно, мы можем отплыть куда угодно.
     Вертолёт сел. Трое русских — двое мужчин и женщина — вышли на палубу вместе с пилотом. Все четверо подошли к капитану.
     — Сергей Королёв, — отсалютовав, представился один из русских, коренастый мужчина за тридцать. — Я… первый помощник — так это у вас называется? — на «Суворове». — Он кивнул в сторону женщины. — Наш врач, Валентина Данилова, и наш связист Пётр Пушкин. Они не говорят по-английски.
     — Час от часу не легче, — пробормотал Фрэнк. — Я Фрэнк Нобилио, советник президента США по научным вопросам. Это Клетус Колхаун, астроном, и капитан Рэйнтри.
     — Я должен заявить, — сказал Королёв, — что пришельцы сели на ваше судно только потому, что сесть на субмарину нет физической возможности. Однако согласно международным морским законам корабль, несомненно, принадлежит нам — мы были здесь первыми.
     Фрэнк вздохнул.
     — У нас нет намерения украсть корабль пришельцев, мистер Королёв. Наоборот, я хочу доставить его в штаб-квартиру ООН в Нью-Йорке.
     — Я должен проконсультироваться с моим капитаном, а он должен проконсультироваться с Москвой, — сказал Королёв. — Это не…
     В этот момент вернулся матрос со счётчиком Гейгера.
     — Всё чисто, сэр. Обычный фоновый уровень.
     — Очень хорошо, — сказал капитан Рэйнтри. — Не хотите ли взглянуть поближе, доктор Нобилио?
     — Несомненно. Давайте-ка… о Боже!
     Целая секция плавно закруглённого корпуса корабли заскользила вверх. В закрытом состоянии люк был совершенно неразличим, однако сейчас стал ясно видим. Внутри оказалось помещение с серыми стенами — по всей видимости, воздушный шлюз. И посреди этого помещения маячила фигура.
     И эта фигура не была человеком.
     — Чёрт, — тихо сказал капитан Рэйнтри. — Сэр, если эта штука переносит инопланетные микробы, то мы должны будем, э-э… стерилизовать судно.
     — Я это сам решу, капитан, — твёрдо ответил Фрэнк.
     — Но…
     — Капитан, помолчите. — Фрэнк сделал шаг по направлению к кораблю. Буханье сердца отдавалось в ушах.
     Инопланетянин.
     Настоящий, всамделишный инопланетянин.
     Разумеется, у него не было большой головы, огромных глаз, худощавого тела или любых других черт, обычно фигурирующих в рассказах о встречах с НЛО. Фрэнк всегда считал эти однообразные описания внешности пришельцев доказательством того, что НЛО не имеют ни малейшего отношения к инопланетной жизни, вопреки смехотворным теориям Паквуда Смазерса. Нет, то, что стояло сейчас перед ним, явно эволюционировало где-то в совсем другом месте.
     Существо не было гуманоидом.
     Оно было примерно пяти с половиной футов в высоту и весило — очень приблизительно — где-то полторы сотни фунтов. У него было четыре конечности, однако все четыре, казалось, крепились к плечам. Левая и правая были длинными и доставали до земли. Передняя и задняя были короче и свободно свисали. Голова была просто поднимающейся над плечами выпуклостью, и на её макушке имелось что-то вроде хохолка или пучка белых щупалец, которые постоянно шевелились, по-видимому, независимо от того, дует ли на них ветер. На передней части верхней выпуклости находились две круглые зеркальные выпуклости поменьше, которые могли быть глазами.
     Под ними — отверстие, возможно, служащее ртом. Кожа существа была серо-синего цвета. На нём было надето что-то наподобие мышиного цвета жилетки с множеством карманов.
     Клит придвинулся ближе к Фрэнку.
     — Без скафандра, — сказал он. — Оно дышит нашим воздухом и стоит при нашей гравитации.
     Пришелец начал двигаться вперёд. Его левая и правая конечности сгибались в трёх местах, а ширина шага приближалась к шести футам. Хотя он, по-видимому, шёл не торопясь, он преодолел половину расстояния между ним и Фрэнком за какие-то секунды — и потом замер примерно в пятидесяти футах от него.
     Смысл такого поведения был вполне понятен: приглашение приблизиться. Пришелец не собирался вторгаться в личное пространство Фрэнка, и он определённо не собирался схватить его и утащить к себе на корабль. Фрэнк пошёл вперёд; Клит последовал за ним. Русские тоже двинулись с места. Фрэнк остановился и обернулся.
     — Только один из вас. Чтобы он не подумал, что мы собираемся на него напасть.
     Королёв кивнул и что-то коротко сказал Пушкину и Даниловой. Они оба выглядели расстроенными, но подчинились приказу и отступили назад, к капитану Рэйнтри.
     Три человека преодолели оставшееся расстояние. Клит жестом остановил их, когда они оказались в восьми футах от пришельца.
     — Лучше остановиться здесь, Фрэнки, — сказал он. — Мы не знаем, что они считают своим личным пространством.
     Фрэнк кивнул. С близкого расстояния он смог рассмотреть, что кожу пришельца пересекали тонкие линии, разделяя её на ромбовидные плитки или чешуйки, и… Фрэнк не смог удержаться от улыбки. К боку куполообразной головы пришельца была прилеплена полоска какого-то материала где-то три дюйма длиной и три четверти шириной, по-видимому, залеплявшая место, которым пришелец обо что-то стукнулся. Каким-то образом это маленькое свидетельство уязвимости сделало пришельца более близким и менее пугающим.
     Пришелец, по-видимому, также изучал землян, но его зеркальные глаза были лишены зрачков, так что невозможно было сказать, на что конкретно он смотрит.
     Что дальше? Фрэнк на мгновение задумался, не сделать ли рукой знак из «Близких контактов»[11], и это натолкнуло его на идею получше. Он поднял один палец, потом два — понимая, что при этом получился символ мира — потом три, потом пять. После этого он поднял вторую руку и добавил ещё два пальца, чтобы получилось семь.
     Пришелец поднял свою переднюю конечность; она оканчивалась четырьмя пальцами, расположенными на равном расстоянии по её окружности. Пальцы, похоже, были недифференцированные: все одинаковой длины, ничего похожего на большой палец у людей. Первый и третий пальцы располагались друг напротив друга, так же, как второй и четвёртый.
     Пришелец поднял один палец, потом два, потом три. Потом он протянул вторую конечность с обратной стороны тела и поднял два пальца на ней — получив таким образом пять, а потом оставшиеся два, получив семь.
     Что же, пока всё хорошо. И всё же Фрэнк подумал, что, возможно, совершил ошибку. Что, если пришелец решит, что люди общаются жестами, а не звуками? Он ткнул пальцем себе в грудь и произнёс:
     — Фрэнк.
     — Фрэнк. — Пришелец оказался одарённым имитатором: голос был неотличим от голоса Фрэнка.
     Хотя нет, он наверняка записал его голос и тут же проиграл запись Фрэнку. Должно быть, звукозаписывающее устройство было спрятано где-то у него в жилетке.
     Фрэнк указал рукой на пришельца. Не было оснований думать, что этот жест может нести для него какой-то смысл: указание пальцем может быть осмысленным только для существ, в прошлом пользовавшихся копьями. Однако рот пришельца почти сразу же задвигался. Он имел сложное устройство: внешняя часть открывалась горизонтально, тогда как а во внутреннем слое тканей щель располагалась вертикально, позволяя образовывать широкий набор прямоугольных апертур.
     — Хаск, — сказал пришелец. Его голос был мягок и глубок; Фрэнк не заметил на существе ничего, что могло бы сойти за гениталии, но голос звучал как мужской. Начало слова было тихим, но громкость увеличивалась к его концу.
     В этот момент Фрэнк осознал, что по сути ничего определённого не узнал. «Хаск» — это личное имя или название их вида? Или это слово означает что-то совсем другое? «Привет», к примеру. Фрэнк указал на Клита.
     — Клит, — сказал он. Пришелец повторил за ним, и в этот раз Фрэнк был уверен, что звук исходит не изо рта, а откуда-то из туловища пришельца. В одном из карманов на его жилетке был маленький прямоугольный объект; его очертания отчётливо проступали под тканью, а сверху он немного высовывался из кармана. Звук, похоже, шёл от него.
     Пришелец указал на Фрэнка и произнёс его имя — в этот раз звук исходил у него изо рта. Потом он указал на Клита и произнёс его имя. Каждый раз в начале слова звук был тихим, но усиливался к его концу. Пришелец указал на русского. Фрэнк взглянул на него, но не смог вспомнить, как его зовут.
     — Сергей, — сказал русский.
     — Сергей, — повторил прибор в кармане пришельца, а потом, через секунду, пришелец произнёс «Сергей» своим собственным голосом.
     После этого Фрэнк указал по очереди на себя, Клита и Сергея.
     — Люди, — сказал он.
     — Постойте, — сказал Сергей. — Я возражаю против того, чтобы языком контакта был английский.
     Фрэнк посмотрел на него.
     — Сейчас неподходящее время…
     — Как раз очень подходящее. Вы…
     — Не будьте занозой, — сказал Клит. — Доктор Нобилио здесь главный, и…
     — Нет.
     — Да чёрт вас возьми, — сказал Фрэнк. — Мы ведь всё пишем на видео. Давайте не будем препираться.
     Сергей, хоть и явно рассерженный, не стал больше ничего говорить. Фрэнк снова повернулся к пришельцу, снова показал на каждого из людей по очереди и сказал:
     — Люди.
     Пришелец прикоснулся к своему туловищу в той же манере, что и Фрэнк секунду назад.
     — Тосок.
     — Тосок, — сказал Фрэнк. — Хаск.
     — Люди, — сказал Хаск. — Фрэнк. Клит. Сергей.
     — Ну, с почином, — сказал Клит.

*3*

     Капитан Рэйнтри и остальные русские подошли ближе. Десятки членов команды «Китти Хок» нашли уважительные причины для того, чтобы появиться на полётной палубе, и Хаск скоро оказался окружён толпой пораскрывавших рты людей. Фрэнк и Клит провели несколько часов, обучая пришельца английским существительным и некоторым простым глаголам вроде «идти», «бежать» и «поднимать».
     Со временем Фрэнк стал замечать больше деталей внешности Хаска. У пришельца было две пары зеркальных серебристых линз — две на передней стороне куполообразной головы, над передней рукой, и ещё две сзади над задней рукой, которая была несколько менее развита и немного короче, чем передняя.
     Внутри рта на передней стороне головы присутствовало что-то вроде дентальных пластин ржаво-коричневого цвета, однако на обратной стороне головы был ещё один рот, в котором таких приспособлений не было. Также по бокам головы имелись два маленьких отверстия, через которые, как казалось, инопланетянин дышал.
     Когда они приступили к построению сложных фраз, стало очевидно, что тосоки каждое предложение начинают произносить тихо, постепенно увеличивая громкость. Хаск, похоже, испытывал трудности с пониманием того, что говорит Фрэнк, потому что человеку не удавалось качественно имитировать эту манеру; Хаск был способен разбирать речь Фрэнка только когда он делал секундную паузу после каждого предложения.
     Примерно через час какой-то матрос приблизился к Фрэнку на десять футов и встал так, чтобы привлечь его внимание. Фрэнк сказал Хаску «Извините» — они не упоминали это слово, но Фрэнк надеялся, что пришелец опознает его как формулу вежливости. Он подошёл к матросу.
     — Чего вам?
     — Сэр, мы только что получили сообщение из NORAD. Они обнаружили базовый корабль пришельцев. Он на полярной орбите на высоте около двухсот миль. И, сэр, он огромен.

     «Китти Хок» взял курс на Нью-Йорк. Пришелец вошёл внутрь авианосца и позволил Фрэнку и Клиту отвести его в каюту. К изумлению Фрэнка, оказавшись внутри, Хаск поднял одновременно обе свои руки, и все четыре его зрительных сенсора упали в его квадратные ладони — оказалось, на нём были тосокские эквиваленты противосолнечных очков, хотя Фрэнк и не мог сказать, каким образом они удерживались на месте. Хаск сложил четыре линзы в аккуратную стопку и спрятал их в один из многочисленных карманов на своей жилетке.
     Глаза Хаска были круглые и влажные. Один из тех, что на передней стороне, был оранжевого цвета, другой — зелёного, один из задних также был зелёным, другой — серебристо-серым.
     В каждом был маленький вертикальный зрачок овальной формы; каждая пара, похоже, поворачивалась синхронно.
     Из-за задней руки Хаск не мог пользоваться стулом. Корабельный писарь раздобыл где-то табуретку, но Хаск не выказал желания садиться.
     Клит и Фрэнк продолжили обучать его английскому; до сих пор он не демонстрировал желания обучать людей своему языку.
     Они показывали Хаску разные предметы и произносили вслух их названия. Тосок залез в один из своих карманов и вытащил оттуда маленький прямоугольный прибор, помогавший ему с переводом. Только сейчас Фрэнк с Клитом получили возможность как следует его рассмотреть. Предмет был сделан из чего-то, напоминающего скорее керамику, чем пластмассу или металл. На нём были кнопки, образующие крестообразную фигуру, с шестью зелёными кнопками на каждом из его лучей и с синей кнопкой в центре; на боковой стороне имелось гнездо с тремя отверстиями — видимо, для подключения какого-то коннектора. Обратная сторона этого портативного компьютера содержала экран; компьютер был, по всей видимости, ещё и сканером: Хаск мог демонстрировать изображение внутреннего устройства предметов, которые Фрэнк и Клит ему показывали, а также сильно его увеличивать, чтобы рассмотреть мелкие детали.
     Люди тоже рисовали в блокноте схемы, иллюстрирующие базовые математические и физические концепции. В частности, Клит — который рисовал значительно лучше Фрэнка — изобразил земной шар с объектом на полярной орбите вокруг неё.
     — Что это? — спросил Фрэнк.
     — Корабль, — ответил Хаск.
     — Сколько тосоков?
     — Шесть.
     — Шесть плюс Хаск?
     — Шесть плюс Хаск равно семь.
     — Большой корабль, — сказал Фрэнк.
     — Большой корабль для большой ходить, — сказал Хаск.
     — Для большого путешествия, — поправил Фрэнк.
     — Большого путешествия, — согласился Хаск.
     Их общего словаря ещё не хватало для вопроса о том, откуда он прилетел, однако…
     — Насколько длинное путешествие? — спросил Фрэнк.
     — Длинное. Много длинное.
     Фрэнк подошёл к иллюминатору и жестом подозвал к нему Хаска. Хаск снова прикрыл передние глаза зеркальными линзами и встал рядом с Фрэнком. Фрэнк показал на солнце, потом сделал рукой круговой жест, надеясь изобразить концепцию суток.
     — Нет, — сказал Хаск. Это выводило из себя. Иногда Хаск очень быстро схватывал то, что Фрэнк пытался до него донести; иногда же приходилось делать множество попыток, чтобы объяснить вроде бы простую вещь. Однако Хаск подошёл к столу и взял маркер из рук Клита — это был первый прямой физический контакт между человеком и тосоком. Потом он взял сделанный Клитом рисунок Земли, поднял его передней рукой, а задней указал на иллюминатор и солнце в нём. После чего Хаск начал водить рисунком в воздухе по кругу.
     — Он говорит, что речь идёт не о днях, Фрэнки, — сказал Клит. — О годах.
     — Сколько? — спросил Фрэнк. — Сколько лет?
     Передней рукой Хаск что-то понажимал на своём карманном компьютере. Устройство что-то сказало. Хаск нажал ещё одну кнопку, и в этот раз устройство заговорило по-английски:
     — Двести одиннадцать.
     — Вы путешествовали двести одиннадцать земных лет? — переспросил Фрэнк.
     — Да, — ответил Хаск.
     Фрэнк посмотрел на Клита — у того от удивления отвисла челюсть.

     Хаск овладевал разговорным английским с феноменальной скоростью. Среди вещей, которые Фрэнк взял с собой, был CD-диск с «Random House Unabridged Dictionary», 2-е издание, включавший образцы произношения. Подключить карманный компьютер Хаска напрямую к ноутбуку Фрэнка не было, разумеется, никакой возможности, однако пока Фрэнк спал, Хаск, которому, похоже, сон не был нужен, перебирал двести тысяч рисунков, также входивших в электронное издание словаря, и для тех, на которых он что-то узнавал, слушал произношение. Когда Фрэнк просыпался на следующее утро, словарный запас Хаска оказывался существенно расширен. Насколько это было результатом природных способностей Хаска, а насколько — работой его карманного компьютера, Фрэнк не мог сказать. Хаск рассказал, что компьютер способен общаться с ним напрямую, по-видимому, через импланты, вживлённые в одно из четырёх равномерно распределённых по окружности головы ушных отверстий (практически незаметных среди сетки чешуек).
     Названия предметов были для него самой лёгкой частью — Фрэнк уже привык думать о нём как о «нём», хотя по вопросу пола пришельца ясности до сих пор не было. Однако синонимы ставили Хаска в тупик — идея о том, чтобы иметь несколько слов для обозначения одного и того же была совершенно ему чужда.
     Клит, который пытался выжать из Хаска как можно больше сведений о его родном мире, предположил, что это может означать длительное единство и моноязычность тосокской культуры — ведь большинство английских синонимов заимствовано из других языков. Фрэнк использовал эту гипотезу как ещё один аргумент в пользу того, что пришельца следует обучать только английскому, несмотря на постоянные жалобы со стороны русских.

     «Китти Хок» была в двух днях хода от Нью-Йорка. Хаск мог полететь туда на своём корабле или на одном из базирующихся на авианосце самолётов. Однако лучше было дать человечеству в целом и Соединённым Штатам в частности немного времени для того, чтобы подготовиться к прибытию пришельца.
     — Есть ли среди семерых тосоков какая-то иерархия? — спросил Фрэнк. «Иерархия», может быть, и мудрёное слово, однако стоящей за ним концепцией они уже не раз пользовались при обсуждении отношений между планетами и звёздами, или между звёздами и галактиками.
     — Да.
     — Вы находитесь наверху?
     — Нет. Наверху Келкад.
     — Он капитан вашего корабля.
     — Сравнимое положение.
     Фрэнк отпил из стакана с водой и вдруг закашлялся. Клит хотел было постучать его по спине, но Фрэнк остановил его движением руки и продолжал кашлять.
     — Простите, — сказал он; его глаза слезились. — Не в то горло пошло.
     Клит секунду подождал, убедился, что с Фрэнком всё в порядке, и вернулся в своё кресло.
     — Кто обратится к нашим Объединённым Нациям? — спросил Фрэнк, отдышавшись.
     Пучок щупалец на макушке Хаска сплетался в странные узоры; очевидно, он не знал, что и думать об этом приступе кашля. Однако он ответил:
     — Келкад.
     — Он спустится с орбиты?
     — Я полечу туда и привезу его и остальных.
     — На вашем посадочном корабле?
     — Да.
     Клит вмешался в разговор с другого края комнаты.
     — Я могу полететь с вами?
     Хаску не было нужды поворачиваться — у него ведь глаза на затылке. Если вопрос и показался ему неуместным, он никак этого не показал.
     — Да.
     Фрэнк бросил на Клита сердитый взгляд. Если кому-то и лететь на инопланетном корабле, то это должен быть Фрэнк. Но они договорились минимизировать проявления несогласия между людьми — в тот раз Хаск ничего не понял из перепалки Фрэнка с Сергеем на полётной палубе, но он несомненно её записал и прослушивал сейчас, когда его владение английским улучшилось. Они всё ещё не знали, зачем тосоки явились на Землю, но если за тем, на что надеялся Фрэнк — чтобы пригласить Землю присоединиться к сообществу разумных рас этой части галактики — то последним, чего бы ему хотелось, была демонстрация неспособности людей уживаться друг с другом. Достаточно и того, что первого инопланетянина на Земле явились встречать авианосец и атомная субмарина.
     И всё же…
     — А мне можно с вами? — спросил Фрэнк.
     — Нет места, — ответил Хаск. — Посадочный корабль рассчитан на восьмерых; место только для одного ещё.
     — Если вас всего семеро, то почему посадочный корабль на восьмерых?
     — Было восемь. Одним меньше.
     — Один умер? — спросил Фрэнк.
     — Один умер.
     — Простите.
     Хаск ничего не ответил.

*4*

     Внутреннее устройство посадочного корабля Хаска было простым и элегантным. Фрэнк и Клит надеялись увидеть признаки фантастически продвинутых технологий, однако все аспекты функционирования посадочного модуля, очевидно, были автоматизированы. Имелась единственная консоль управления с крестообразными клавиатурами, похожими на те, что они видели на карманном компьютере Хаска. О назначении некоторых механических устройств можно было даже догадаться: например, цилиндры с расширяющимися соплами, по всей вероятности, были огнетушителями.
     Наиболее интересными оказались тосокские сиденья, имевшие форму высокого дамского седла. Хаск сел на одно из них. Как только он это сделал, боковины тут же поднялись до уровня его… «подмышки» вряд ли были подходящим термином в применении к ногам, хоть и растущим прямо из плеч, но другого не было. Боковины были, по-видимому подпружинены. Когда Хаск опёрся на сиденье всем весом своего тела, боковины немного осели, а потом снова поднялись как раз до такой высоты, чтобы подпереть его.
     Сидений и впрямь было восемь; в переднем ряду два, и позади них два ряда по три. Клит попытался сесть на одно из сидений, но это оказалось страшно неудобно. Хаск подошёл к стене, бледно-зелёной и словно вощёной на вид. Он коснулся её, и тут же в стене открылся лючок. Хаск засунул в него руку и вытащил прибор, похожий на отвёртку, хотя на вид и не имевшую металлических частей. После этого он опустился на пол — это был странное текучее движение, в ходе которого его ноги согнулись во всех трёх суставах, а передняя рука упёрлась в пол. В конце концов он оказался лежащим на полу на своей передней стороне, держа инструмент четырьмя пальцами задней руки. Он что-то им сделал, и передняя часть «седла» словно бы обмякла.
     Клит бросился вперёд и схватил эту часть сиденья, прежде чем она опрокинулась на Хаска.
     Хаск поднялся на ноги.
     — Удобно? — спросил он.
     Клит уселся на сиденье боком, опершись спиной об оставшуюся боковину. Улыбнулся Фрэнку.
     — Не шезлонг, конечно, но гораздо лучше.
     — Когда вы планируете отправляться? — спросил Фрэнк Хаска.
     — Как только Клит будет готов.
     — Я могу взять видеокамеру? — спросил Клит, указывая на лежащую на полу сумку с оборудованием.
     — Да.
     — Тогда я готов, — сказал Клит.
     Фрэнк покинул аппарат, и дверь воздушного шлюза закрылась за ним.
     Было три часа дня. Небо было исчерчено инверсионными следами: десятки самолётов, принадлежащих правительственным службам и СМИ, бороздили небо в надежде увидеть корабль пришельцев. Море было довольно спокойно; волны мягко хлопали о борт «Китти Хок».
     Последние согласования были завершены. Хаск и Клит полетят на базовый корабль, заберут оттуда остальных тосоков и затем совершат посадку прямо на Ю-Эн Плаза — площади перед штаб-квартирой ООН. Они задержатся на борту базового корабля — словарного запаса Хаска не хватило, чтобы объяснить, с какой целью — так что их не будет примерно двадцать часов.
     Тем временем Фрэнка на сверхзвуковом истребителе доставят с «Китти Хок» прямиком в Вашингтон, где он встретится с президентом, который уже и так был не в духе из-за того, что встреча с пришельцами произойдёт не на лужайке перед Белым Домом, как в фантастических фильмах пятидесятых, а в ООН. Затем они оба полетят в Нью-Йорк; туда же подтянутся и лидеры остального мира. В целом Фрэнк был доволен: человечество в ситуации первого контакта показало себя лучше, чем он ожидал.
     Посадочный модуль пришельцев поднялся над полётной палубой; тёмно-зелёный корпус отчётливо вырисовывался на фоне бледно-голубого неба. Фрэнк махал ему вслед, пока он поднимался всё выше и выше. В воздухе кружили два F-14 — для охраны и ради возможности понаблюдать инопланетный корабль в полёте.
     Клит, сидя внутри него, записывал всё на видеоплёнку. К сожалению, трансляция в реальном времени была невозможна — посадочный модуль был экранирован от радиоизлучения, так что Клит не мог изнутри ни с кем связаться, а подключить его камеру к коммуникационному оборудованию тосоков не было никакой возможности.
     Хотя четыре зеркальных квадрата вокруг носа корабля действительно оказались окнами, Клит обнаружил, что гораздо лучший вид открывается с его внутреннего стенного дисплея. Корабль поднимался всё выше и выше; поверхность Атлантического океана пропадала внизу, а небо быстро меняло цвет, становясь сначала синим, потом фиолетовым и, наконец, чёрным. Скоро Клит смог рассмотреть восточное побережье Центральной Америки, а потом и западное побережье Африки. Его в буквальном смысле трясло от восторга — он хотел побывать в космосе всю свою жизнь, и вот сейчас это случилось! Адреналин растекался по сосудам, и когда он заметил собственное отражение в поверхности экрана, то обнаружил у себя на лице широчайшую улыбку от уха и до уха.
     Аппарат продолжал подъём и скоро пересёк терминатор, очутившись над ночной стороной Земли. Наверху ровным светом горели недвижимые звёзды; внизу мерцали, перетекая друг в друга, созвездия городских огней.
     Скоро корабль вышел на орбиту, и невидимая рука прекратила прижимать Слита к креслу. Он обнаружил, что утратил вес, и его сердце застучало от возбуждения ещё чаще.
     А потом перед ними, паря в пустоте, возник он.
     Базовый корабль.
     Он был по-настоящему громаден. Он был почти совершенно чёрен, и его было трудно разглядеть на фоне чёрного неба. Он как будто бы имел форму дубинки: грушевидный обитаемый модуль на одном конце и что-то похожее на двигатель на другом. То, что двигатель и обитаемый модуль были разнесены так далеко, навело Клита на мысль, что двигатель наверняка ядерный. Нужно будет заставить коллег пересмотреть все фотопластинки, отснятые за последний год или около того: во всей вероятности, корабль пришельцев приближался к Земле кормой вперёд. Большинство проектов межзвёздных кораблей, о которых слышал Клит, предполагали непрерывный разгон в течение половины полёта, разворот кормой вперёд и непрерывное торможение до тех пор, пока цель не будет достигнута. Астрономы вполне могли зарегистрировать выхлоп двигателя межзвёздного корабля на этапе торможения — и по его спектру многое узнать о тосокских технологиях.
     Хаск сказал, что их планета имеет немного бо́льшую гравитацию, чем Земля, но на базовом корабле сейчас, разумеется, царит невесомость, хотя во время полёта постоянное ускорение создавало ощущение нормальной силы тяжести.
     Клит всё ещё не мог прийти в себя. Полёт в космос сам по себе мог бы считаться величайшим событием в его жизни, а в комплекте с настоящей внеземной формой жизни превращался в нечто невообразимое. От неконтролируемой улыбки у него начали болеть щёки, и голова определённо начинала кружиться.
     А ещё невесомость! Боже, это было в точности, как рассказывали Армстронг и другие астронавты. Однажды для своего шоу на канале «Пи-би-эс» Клит летал на «тошнолайнере» — самолёте KC-135, в котором NASA готовит астронавтов к невесомости. В тот раз тоже было здорово, но сейчас — потрясающе!
     Полёт в космос.
     Пришельцы.
     Звездолёты.
     Он прошёл большой путь из своего бедняцкого посёлка в теннессийских холмах.
     Он был известен, знаменит, богат, регулярно появлялся в «The Tonight Show»[12].
     Но он всегда говорил, что обменяет всё это на возможность полететь в космос, или за возможность узнать наверняка, что жизнь существует где-то вне Земли.
     Клит угадал правильно: посадочный модуль был полностью автоматизирован; Хаск ни разу не прикоснулся к консоли управления. Однако пока они маневрировали вокруг грушевидного вздутия на конце дубинки, Клиту кое-что бросилось в глаза. Хотя и трудно было судить, как могут, а как не могут выглядеть продукты тосокских технологий, но одна из секций корабля явно выглядела повреждённой. Клит указал на неё.
     — Да, — ответил Хаск. — Удар, когда входили в систему вашей звезды. Не ожидали так много мусора по краям.
     — Как далеко? — спросил Клит.
     — Примерно пятьдесят радиусов орбиты Земли.
     Клит кивнул. Пояс Койпера — источник комет с орбитальными периодами меньше двадцати лет.
     — Повреждения тяжёлые?
     — Можно починить, — ответил Хаск. — Нужна ваша помощь.
     Клит ощутил, как его брови полезли вверх.
     — Конечно. Уверен, мы будем рады помочь.
     Посадочный модуль продолжал сближение с базовым кораблём, который имел, по оценкам Клита, около трёхсот метров в длину. Если бы его корпус отражал больше света, его бы можно было легко разглядеть с земли. стыковаться
     Наконец, корабль застыл на корпусе звездолёта, пристыковавшись непосредственно за грушей обитаемого модуля; Клит расслышал лязганье стыковочных механизмов. Никаких тебе ангаров со створчатыми воротами, как на «Энтерпрайзе»[13]. Клиту эта деталь всегда казалась неправдоподобной — это ж сколько воздуха пришлось бы перекачивать туда-сюда. Ещё три посадочных модуля — два таких же, как тот, в котором они сейчас находились, и один подлиннее и поуже — также были пристыкованы к корпусу звездолёта. Один стыковочный узел был пуст.
     — Этот запасной, или был ещё один корабль? — спросил Клит.
     — Был ещё один, — ответил Хаск. — Выбило ударом; не смогли вернуть.
     Хаск проплыл вперёд, и обе двери шлюзовой камеры раскрылись, открыв взгляду внутреннее помещение звездолёта. Освещение было жёлто-белым и довольно тусклым. Если цвет освещения соответствует цвету их солнца, то они должны происходить из системы звезды класса G. В ближайших окрестностях Солнца, помимо его самого, таковыми были Альфа Центавра A и Тау Кита.
     Внутри звездолёта было прохладно — наверное, не больше пятидесяти градусов по Фаренгейту[14]. Невесомость пьянила. Клит несколько раз перекувыркнулся в воздухе на глазах у Хаска; пучок щупалец у него на голове колыхался как-то по-особому, возможно, свидетельствуя о весёлом настроении. Однако Хаск тут же поплыл вдоль по коридору, и Клит последовал за ним, пытаясь маневрировать, одновременно следя за экраном своей видеокамеры. Раз тосоки провели в космосе двести одиннадцать лет, то Клит ожидал, что их звездолёт окажется просторным внутри, однако здесь, похоже, вообще не было открытых пространств, да и остальных тосоков нигде не было видно.
     — Где остальные? — спросил Клит.
     — Сюда, — сказал Хаск. Каждые несколько метров он мягко отталкивался от стены задней рукой и двигался почти равномерно. Бло очевидно, какая сторона коридора служит полом, а какая — потолком, когда включены двигатели: на потолке через равные промежутки были укреплены круглые источники жёлто-белого света. Между ними были маленькие и тусклые оранжевые лампы; Клит подумал, что это, возможно, система аварийного освещения.
     Пол был покрыт чем-то, что Клит поначалу принял за очень ворсистый ковёр, но когда упёрся в него рукой, чтобы оттолкнуться, понял, что то была какая-то растительность с фиолетовыми листьями. Не трава; скорее это напоминало мягкую кухонную мочалку. В голове Клита мелькнули возможные версии: растительное покрытие отвечает за очищение воздуха от углекислоты или других газообразных отходов и насыщение его кислородом; что это для тосоков источник пищи; что им просто нравится ходить по нему босиком. Хотя он и не знал ещё почти ничего о психологии тосоков, но, очевидно, что им им пригодилось бы всё, что способно помочь пережить двухсотлетний перелёт.
     Наконец они добрались до помещения, куда вёл его Хаск. Дверь открылась, и наружу вырвались клубы тумана и поток воздуха настолько холодного, что Клит покрылся гусиной кожей. Как бы объектив камеры не запотел, подумал он.
     Внутри крошечного помещения находились шестеро других тосоков, пристёгнутые к специальным платформам и почти полностью укрытые красными пластиковыми одеялами. Две платформы были пусты, одеяла с них убраны; одна, по-видимому, принадлежала Хаску, другая — восьмому, погибшему, по словам Хаска, члену команды. На пустых платформах Клит разглядел желоб, идущий вдоль всей их длины, в который помещалась рука. Клит не мог сказать, лежат ли другие тосоки на «груди» или на «спине»; до сих пор единственным замеченным у Хаска различием между ними было внутреннее устройство рта, цвет глаз и более развитая передняя рука, а у этих спящих глаза и рты были закрыты, а руки спрятаны под одеялом.
     — Что они делают? — спросил Клит.
     — Спят, — ответил Хаск.
     Все сразу? Наверняка ведь должны быть какие-то вахтенные, или…
     И тут он догадался: они не просто легли поспать. Они спят долгие годы — столетия. Вот как тосоки сумели долететь до Земли — в гибернации.
     Клит обвёл камерой помещение. Рядом с каждой платформой на возвышении находилась светящаяся панель. Каждая изображала что-то вроде движущейся гистограммы и какие-то графики. Должно быть, решил Клит, медицинские показатели, результаты мониторинга состояния находящихся в гибернации членов экипажа. Тщательное изучение этих графиков может дать массу информации о тосокской физиологии. К некоторым из панелей были подключены какие-то дополнительные модули; на других в этих местах были видны пустые гнёзда для подключения с тремя отверстиями.
     — Я включу тепло, — сказал Хаск, — и они проснутся. Вот это, — он указал на тосока с кожей более синего оттенка, чем у него самого, — Келкад, капитан этого корабля.
     Это не была крионика — метод замедления жизнедеятельности путём заморозки, о котором люди мечтали уже давно. Да, здесь было холодно, существенно ниже нуля по шкале Цельсия, но всё ещё очень далеко от абсолютного нуля. Похоже, тосоки обладают природной способностью впадать в гибернацию, как некоторые земные животные.
     Клит был одет в джинсы и хлопковую рубашку; ни то, ни другое особо не защищало от холода. Он оглядел комнату, всё ещё наслаждаясь невесомостью. Он находил каждую деталь тосокской техники чрезвычайно интересной. К примеру, крепления были видны лишь там, где предполагалась возможность разъединения для обслуживания, как в случае с болтами, удерживавшими боковины сиденья в посадочном модуле. Во всех остальных случая детали словно сливались в единое целое — в основном, керамическое, хотя кое-где можно было заметить металлический блеск.
     — Они могут спать столетиями без помощи аппаратуры или лекарств? — спросил Клит.
     — Да.
     Клит покачал головой.
     — Знаете, до того, как люди вышли в космос, мы не были даже уверены, что сможем здесь выжить. В конце концов, мы постоянно живём в гравитационном поле Земли, так что казалось естественным, чтобы природа как-то воспользовалась этим фактом — для функционирования кровеносной системы, или пищеварения, или чего-то ещё. Но этого не случилось. Мы можем нормально жить при нулевой гравитации. Единственное, что в нас от неё всё-таки зависит — чувство равновесия, контролируемое жидкостью во внутреннем ухе — в невесомости просто отключается. Мечтатели вроде меня видели в этом знак нашего космического предназначения.
     Транслятор Хаска несколько раз пискнул, встретив незнакомые слова, но пришелец явно уловил, о чём говорит Клит.
     — Интересная мысль, — ответил он.
     — Но вы, ребята, — продолжал Клит, — способны отключаться на целые столетия, способны к этому от природы. Конечно, в космосе можно создать суррогат гравитации — летя с постоянным ускорением или раскрутив корабль вокруг оси. Но вот с продолжительностью космических путешествий ничего поделать нельзя. Вы же, с вашей естественной способностью к гибернации — вы даёте нам сто очков вперёд. Возможно, нам на роду написан ближний космос, но вы — вам назначено судьбой летать меж звёзд.
     — Многие наши философы согласились бы с этим, — сказал Хаск. Потом помолчал. — Но, разумеется, не все. — На несколько секунд снова повисла тишина. — Я голоден, — сказал тосок. Клита это нисколько не удивило: насколько он мог судить, Хаск ничего не ел с момента приводнения своего аппарата в Атлантике. — Возврат к жизни потребует нескольких часов. Вы нуждаетесь в пище?
     — Я взял кое-что с собой, — сказал Клит. — Флотские пайки. Не разносолы, конечно, но сойдёт.
     — Идите за мной.
     Клит и Хаск провели оставшееся время за едой и разговорами. Тосокский способ питания показался Клиту совершенно потрясающим — хотя и отвратительным — и он запечатлел его на видеоплёнке. Наконец, остальные члены команды ожили достаточно, чтобы выбраться из гибернационной камеры, и Клит впервые услышал звучание тосокской речи. Хотя в ней было довольно много звуков, похожих на английские, присутствовали также щелчки, присвистывания и что-то похожее на постукивание деревянных палочек друг о друга. Клит сомневался, что кто-то из людей когда-нибудь сможет говорить на этом языке без помощи вспомогательных устройств.
     Цвет кожи у тосоков варьировался в широких пределах. У самого Хаска она была серо-синей. Один из остальных был серо-коричневым, другой — просто серым.
     У двоих была голубая кожа. У одного тёмно-синяя. У Келкада — тоже синяя, но немного светлее.
     Цвет глаз, похоже, также различался очень сильно; только у одного из тосоков все четыре глаза были одного цвета. Они болтали не переставая, и один из пришельцев заинтересовался Клитом, тыкая его в рёбра, ощупывая кожу и волосы на голове и оглядывая парой круглых глаз его лицо с расстояния нескольких дюймов.
     Хаск, похоже, вводил остальных в курс дела. Насколько Клит мог судить, жесты рук не играли большой роли в общении тосоков, но пучки щупалец на макушке складывались в сложные узоры, которые, казалось, вносили в произносимые слова какие-то нюансы. В монологе Хаска несколько раз прозвучало слово, звучащее как «каш-бум!» Интересно, подумал Клит, а не звукоподражание ли это? Может быть, Хаск рассказывает коллегам о происшествии в поясе Койпера? Видимо, в тот момент бодрствовали лишь Хаск и погибший тосок.
     Об этом было трудно судить, однако складывалось впечатление, что капитан недоволен Хаском — его голос усиливался к концу фразу сильнее, чем обычно, а щупальца на голове двигались особенно энергично. Возможно, думал Клит, капитан пришельцев считает, что Хаск превысил свои полномочия, самостоятельно установив первый контакт, или сердился из-за гибели члена команды.
     Наконец, Келкад повернулся к Клиту. Он произнёс несколько слов, которые Хаск перевёл.
     — Келкад говорит, что хочет встретиться с вашими лидерами. Мы готовы лететь.

*5*

     Тосокский посадочный модуль скользил над поверхностью нью-йоркской Ист-Ривер, пока не достиг Тёртл-Бей, где располагался комплекс зданий ООН. Он взмыл над зданием Генеральной Ассамблеи, низким, с вогнутыми стенами и куполом наверху, сделал три круга вокруг тридцатидевятиэтажной глыбы Секретариата и опустился на площадь перед Генеральной Ассамблеей. Никаких сомнений — тосоки знали толк в эффектных появлениях. Почти два миллиарда человек следило за событием в прямом эфире, и, наверное, половина Нью-Йорка высыпала на улицы, пялясь в небо.
     Комплекс ООН был окружен кордонами. Нью-йоркские полицейские по одну их сторону и ооновская охрана в серых униформах по другую тщательно контролировали всех входящих. Фрэнк Нобилио надеялся, что мер предосторожности принято достаточно. Он часами сидел над фотографиями корабля пришельцев, сделанными орбитальным телескопом «Хаббл», который уже несколько раз оказывался в зоне прямой видимости. Ребята из центра НАСА в Эймсе говорили, что корабль, похоже, термоядерный, и выхлоп его двигателей может нанести Земле огромный ущерб. Фрэнк приходил в ужас при мысли о том, что случится, если кого-то из тосоков убьют террористы.
     И всё же пребывание в штаб-квартире ООН каждый раз трогало какие-то струны его души. О, конечно, история ООН была скорее чередой провалов, чем триумфальным шествием, но она всё равно оставалась воплощением наиболее возвышенных человеческих идеалов, и это кое-что да значило для Фрэнка, который в молодости провёл год в Корпусе Мира и который, будучи аспирантом в Беркли, участвовал в протестах против Вьетнамской войны.
     «Мы, народ Соединённых Штатов» — это великие слова, и даже десятилетия, проведённые в Вашингтоне, не пошатнули веру Фрэнка в них. Однако слова «Мы, народы Объединённых Наций» были ещё величественней. Об этом он думал сейчас, глядя на гигантскую плиту, установленную рядом со зданием Генеральной Ассамблеи:

     МЫ, НАРОДЫ ОБЪЕДИНЕННЫХ НАЦИЙ, ПРЕИСПОЛНЕННЫЕ РЕШИМОСТИ ИЗБАВИТЬ ГРЯДУЩИЕ ПОКОЛЕНИЯ ОТ БЕДСТВИЙ ВОЙНЫ, ДВАЖДЫ В НАШЕЙ ЖИЗНИ ПРИНЕСШЕЙ ЧЕЛОВЕЧЕСТВУ НЕВЫРАЗИМОЕ ГОРЕ, И ВНОВЬ УТВЕРДИТЬ ВЕРУ В ОСНОВНЫЕ ПРАВА ЧЕЛОВЕКА, В ДОСТОИНСТВО И ЦЕННОСТЬ ЧЕЛОВЕЧЕСКОЙ ЛИЧНОСТИ, В РАВНОПРАВИЕ МУЖЧИН И ЖЕНЩИН И В РАВЕНСТВО ПРАВ БОЛЬШИХ И МАЛЫХ НАЦИЙ…

     Это были слова, гордиться которыми могла вся планета. Фрэнк улыбался про себя, стоя в толпе людей, ожидающих, когда в тосокском корабле откроется люк. Что бы там ни говорили, он был рад, что на Земле есть такое место, где можно достойно встретить прибывающих инопланетян.
     Наконец, люк открылся — и из него вышел Клетус Колхаун. Толпа, при обычных обстоятельствах оживилась бы при виде знаменитости, сейчас была явно разочарована. Ооновский охранник поспешно установил штатив с микрофоном, и Клит подошёл к нему.
     — Отведите меня к вашему начальству, — произнёс он резким механическим голосом.
     Толпа расхохоталась. Лицо Клита прорезала широкая улыбка.
     — Держу пари, вы теряетесь в догадках, зачем я вас сегодня сюда позвал.
     Снова смех.
     — Дамы и господа, — сказал Клит, посерьёзнев. — Для меня великая честь представить вам первых инопланетных гостей на нашей Земле. — Он указал рукой на открытый люк, и из него вышел тосокский капитан, Келкад.
     Толпа синхронно ахнула. Большинство из зрителей уже видели фотографии Хаска, сделанные на «Китти Хок», но увидеть инопланетянина собственными глазами…
     Это началось на дальнем краю огромного полумесяца зрителей: какая-то женщина зааплодировала. В считанные секунды это распространилось по всей толпе, и грянула настоящая буря аплодисментов.
     Келкад широкими шагами стремительно приблизился к стойке с микрофоном и встал рядом с Клитом. Фрэнк видел, что Клит что-то говорит пришельцу, по-видимому, объясняет значение аплодисментов. Келкад сделал приглашающий жест задней другой, и из корабля гуськом вышли остальные шесть тосоков. Они встали в две шеренги по три позади Келкада, который подошёл к микрофону.
     Аплодисменты разом стихли; каждому хотелось услышать, что скажет предводитель пришельцев.
     — Привет, — сказал Келкад — вернее, его карманный переводчик. Надо полагать, словарная база из компьютера Хаска была скопирована в компьютеры остальных тосоков. — Неплохая у вас тут планета.
     Снова гром аплодисментов, смешанных с одобрительными криками. Фрэнк узнал в словах Келкада специфическое чувство юмора Клита — наверняка это он подговорил пришельца сказать эти слова.
     Фланк обнаружил, что и сам хлопает с таким энтузиазмом, что заболели ладони. И защипало в глазах от этого прекрасного вида: инопланетянин, стоящий перед радужным рядом из ста восьмидесяти пяти флагов Объединённых Наций Земли.

     — Народы планеты Земля, — сказал Келкад позже в тот же день, стоя за одной из двух кафедр зала заседаний Генеральной Ассамблеи, — мы пришли к вам как ваши соседи: наша родная планета находится в системе Альфы Центавра.
     Фрэнк сидел на галерее для зрителей над Генеральной Ассамблеей, глядя вниз на концентрические полукруги мест для официальных делегаций. Его брови удивлённо поднялись. Хотя Альфа Центавра и похожа на Солнце, она гравитационно связана с двумя другими звёздами. Фрэнк никогда бы не подумал, что такой системе может существовать подобный Земле мир.
     — Мы прибыли к вам, — продолжал Келкад, — с приветствиями от нашего народа. Но случилось непредвиденное, и теперь нам, похоже, нужна ваша помощь. Наш звездолёт был повреждён и нуждается в ремонте. Мы не можем изготовить необходимые детали сами — повреждения слишком велики для ограниченных ресурсов нашего базового корабля. Однако хотя многие принципы, используемые для производства нужных нам деталей, вам незнакомы, доктор Колхаун заверил меня, что уровень вашего технологического развития достаточен для производства сложных изделий по нашим спецификациям. Поэтому мы просим вас изготовить то, что нам нужно. Взамен те, кто примет участие в изготовлении, смогут оставить себе все знания и технологии, которыми они овладеют в процессе производства.
     Фрэнк почти физически ощутил, как закапала слюна у сидящих внизу послов. Разумеется, тосокские контракты, вероятно, достанутся только технологически продвинутым странам, прежде всего США и Японии.
     Келкад продолжал говорить ещё примерно полчаса; все слушали его очень внимательно.
     — Итак, — сказал под конец Келкад, — мы с огромным удовольствием протягиваем через световые годы переднюю руку дружбы и заднюю руку доверия своим ближайшим соседям, расе существ, которые, как мы надеемся, станут нашими лучшими друзьями. Мужчины и женщины планеты Земля, вы больше не одиноки!

     После этой тосоки получили приглашения посетить их от каждой страны на Земле. На них оказывалось значительное давление с тем, чтобы они отправились из Нью-Йорка на восток, через Атлантику — в мире ощущалось недовольство тем, что Штаты слишком «монополизировали» гостей из космоса, так что поездка по США на запад была бы сейчас несвоевременной.
     Так что пришельцы посетили Лондон, Париж, Рим, Амстердам, Москву, Иерусалим, Гизу, Калькутту, Пекин, Токио, Гонолулу и Ванкувер. Их сопровождала целая свита, и в её числе Фрэнк с Клитом и несколько знаменитых учёных из разных стран вместе с группой охраны. Представителем от Канады оказался Паквуд Смазерс, тот самый фанфарон, с которым Клит препирался на «Си-эн-эн».
     Одним из наиболее ярких впечатлений этого путешествия, как для тосоков, так и для людей, стало наблюдение подлинных чудес природы. Клит постарался получше подготовить для них почву.
     — Даже сейчас, когда я самолично побывал в космосе, — сказал он тосокам, — самым грандиозным астрономическим явлением, какое я когда-либо видел, остаётся то, что я наблюдал с земли. — Он сделал паузу. — Полное солнечное затмение. С ним не сравнится ничто. И мы собираемся его увидеть. Хотел бы я сказать, что мы устроили его специально для вас, но нет — нам просто очень повезло. Следующее будет только через два года. Но нынешнее — оно будет видно во многих густонаселённых местах. Мне пришлось ехать на Галапагосы в 98-м, и в Сибирь в 97-м, но это ерунда — я бы отправился куда угодно, чтобы увидеть такое. Однако в этот раз затмение будет видно в полосе отсюда, с севера Франции, и до самой Турции; его, возможно, увидит больше людей, чем любое другое затмение в истории. — Пауза. — Келкад, а у вашего мира есть луна?
     Щупальца на макушке капитана пришельцев волной откатились назад в тосокском жесте отрицания.
     — Нет. Мы удивились, когда увидели, как велика ваша.
     — Это точно, — сказал Клит. — В сущности, Земля и её луна — это практически двойная планета.
     — Это поразительно, — согласился Келкад. — Однако хоть у нас и нет луны, я знаю, что такое затмение — это частичное или полное загораживание одного небесного тела другим.
     — Правильно; но наши затмения — это нечто особенное, — сказал Клит. — Видите ли, наше солнце в четыреста раз больше нашей луны — но при этом в четыреста раз дальше неё. Это значит, что когда они занимают правильное положение, то луна в точности покрывает солнце, полностью загораживая фотосферу. И когда это происходит, становится видна корона — солнечная атмосфера, а иногда даже выбрасываемые в космос протуберанцы.
     — Невероятно, — сказал Келкад.
     Клит улыбнулся.
     — Ещё как.

     Затмение произошло в среду в полдень. Тосоки и их свита только что покинули Страсбург, где им показывали знаменитый готический собор. Чтобы без помех видеть всю небесную полусферу, их специально модифицированный туристический автобус остановился в сельской местности среди виноградников.
     Солнце было в пятидесяти пяти градусах над горизонтом, когда силуэт луны начал медленно вгрызаться в его сияющий диск. Люди надели специальные очки с флюоресцирующей розово-зелёной картонной оправой и пластиковыми линзами; тосоки на улице днём всегда носили свои очки-раковины, но сейчас сменили их на усиленные модели, так что тоже могли наблюдать за зрелищем.
     Круглая чёрная тень медленно и неотвратимо закрывала всё бо́льшую часть солнца. Небо постепенно темнело. Всё вокруг затихло — даже птицы перестали петь и в изумлении уставились в небо. Когда диск луны накрыл солнце почти полностью, на мгновение на его краю стал виден ряд чёток Бэйли — ярких точек, образованных солнечными лучами, проникающими между неровностей лунной поверхности
     А потом…
     Полная фаза.
     Ощутимо похолодало. Небо стало совсем тёмным. Те, кто смог оторваться от главного зрелища текущего момента, могли ясно увидеть яркую Венеру ниже и левее солнца и не такой яркий Меркурий над солнцем справа, а также редкие звёзды: солнце было на полпути между Львом и Раком.
     Вокруг чёрного диска луны появилась розовая корона, словно взлохмаченные волосы или нимб дикого ангела.
     Это было потрясающе, совершенно бесподобно. Фрэнк был поражён до глубины души, и он заметил, что Клит вытирает слёзы из уголков глаз. Пучки щупалец на головах у тосоков беспорядочно метались.
     Всё закончилось слишком скоро: луна продолжила свой путь, и небо стало светлеть.
     Келкад шагнул к Клиту.
     — Спасибо, — сказал он; щупальца на голове всё ещё отражали эмоциональное потрясение. — Спасибо за то, что показали нам это.
     Клит улыбнулся.
     — Как вы и сказали, у нас тут неплохая планета.

     В конце концов пришельцы вернулись в США и совершили тур по Калифорнии. Они посетили сухое озеро Роджерс, где наблюдали за посадкой шаттла «Дискавери» (его запускали для фотосъёмки и радарного сканирования базового корабля для оценки повреждений). После этого они приехали в Лос-Анджелес — в город, в котором сейчас проживал сам Клит, деля своё время между съёмками своего шоу и преподаванием астрономии в UCLA[15]. Диснейленд привёл их в недоумение. Они поняли, что Микки, Гуфи и Дональд — это мышь, собака и утка — они уже видели этих животных во время своего путешествия. Но они пришли в полнейшее замешательство от идеи изображать их в виде прямоходящих разумных существ, способных к членораздельной речи. Большинство аттракционов также их потрясли — идея о том, что можно получать удовольствие от того, что тебя пугают, казалась им внутренне противоречивой. Впрочем, карусель «Чайный сервиз»[16] им понравилась.
     Вечером состоялся приём в Китайском театре Манна[17] с приглашёнными знаменитостями. Здесь был Стивен Спилберг, гордый — и, вероятно, заслуженно — своим вкладом в подготовку человечества к визиту мирных дружественных инопланетян[18]. Капитану Келкаду предложили оставить отпечаток ноги в цементе. Эта концепция пришельцам оказалась понятна: оставить свой след, сделать что-то, что будут помнить после твоей смерти.
     Три главных контракта на изготовление деталей для звездолёта пришельцев получили компании « TRW»[19], « Рокуэлл Интернешнл»[20] и «Хьюз»[21]. Ректор Университета Южной Калифорнии почуял золотое дно — ведь все три располагались в пределах пятнадцати минут езды от его головного кампуса в Юнивёрсити-Парк. Он немедленно предложил разместить тосокских гостей в Пол-Валкур-Холле, новеньком шестиэтажном жилом комплексе. Строительство завершилось позже намеченного срока, слишком поздно для заселения студентов этого года, так что ему всё равно предстояло пустовать до сентября.
     Это было идеальное расположение — на отшибе от остальных зданий кампуса, что означало возможность контролировать доступ. Тосоки приняли предложение и вместе со своей научно-охранной свитой въехали в здание. Даже Клит, у которого в Лос-Анджелесе был собственный дом, тоже поселился здесь, чтобы как можно больше времени проводить с пришельцами.
     — Спасибо за помощь в организации ремонта, — сказал как-то вечером капитан Келкад Фрэнку Нобилио, который также поселился в Валкур-Холле. — Мы это очень ценим.
     — О, не за что, — сказал Фрэнк. Хаск и Торбат — ещё один тосок — сидели вместе с ним и капитаном пришельцев в гостиной шестого этажа. — Вы, конечно, понимаете, что на изготовление нужных вам деталей уйдёт много времени. Говорят, до двух лет…
     — Двух лет! — воскликнул Келкад, его головные щупальца шокировано заколыхались. — Да не может быть, чтобы так…
     Хаск сказал ему несколько слов по-тосокски.
     — Ах… двух ваших лет, — сказал Келкад. Его щупальца затихли. — Это не так страшно.
     Фрэнк подумал, не сказать ли ему, что ни на какие оценки земных инженеров нельзя полагаться, но решил не сеять заранее панику. Пока же, подумал он, сидя в гостиной и мило беседуя с бледно-синим Хаском, тёмно-синим Келкадом и серым Торбатом, первый контакт между человеческой расой и пришельцами проходит на удивление замечательно.
     Пока не произошло убийство.

*6*

     Колин Эллиот работал в полиции Лос-Анджелеса уже десять лет. Он был одним из офицеров, дежуривших посменно в Валкур-Холле в кампусе Университета Южной Калифорнии.
     Было три часа ночи. Здание Валкур-Холла имеет Г-образную форму; там, где его крылья смыкаются, на каждом этаже находится большая гостиная. Даже в такой поздний час двое тосоков сидели в гостиной четвёртого этажа; в университетских мастерских наделали несколько десятков специальных тосокских стульев. Хотя перед Рождеством кампус практически опустел, большинство тосоков, а также бо́льшая часть их сопровождающих ходили сегодня вечером на лекцию Стивена Джея Гулда[22] в Дэвис-аудиториум на западной краю кампуса, у самой Макклинток-стрит. Впрочем, все вернулись несколько часов назад.
     Двое тосоков подняли передние руки, приветствуя Эллиота. Он отсалютовал им по-вулкански[23]. Остальные тосоки, надо полагать, в своих комнатах. Поскольку корпус очень большой, каждый мог выбрать себе жилище на приличном расстоянии от остальных. Дальше по коридору Эллиот прошёл мимо пары комнат с распахнутыми дверями. Сквозь одну из них он увидел тосока, работающего на инопланетном компьютере, привезённом с базового корабля. Во второй комнате другой тосок смотрел телевизор — старый эпизод из «Барни Миллер»[24], одного из любимых телесериалов Эллиота. Тосокам, похоже, ситкомы особенно нравились — возможно, закадровый смех помогал им понять, что именно люди считают смешным. Он отметил, что у тосока включены субтитры. Все они могли разговаривать по-английски с помощью своих карманных компьютеров; возможно, с помощью субтитров тосок учился читать.
     Длинные коридоры разделялись на секции тяжёлыми стеклянными дверями — они не были огнеупорными, но обеспечивали некоторую звукоизоляцию. У тосоков, по-видимому, был чуткий слух, однако окружающий шум их нисколько не тревожил. На трёх этажах, где жили тосоки, эти двери, как правило, стояли открытыми; только на этажах, заселённых людьми, их закрывали на ночь.
     Эллиот дошёл до лестничной площадки и спустился на третий этаж — здесь жили люди. Люди, разумеется, все спали, и свет в коридоре был погашен. Он освещался лишь светом фонарей снаружи на парковке, проникавшим внутрь через огромное окно от пола до потолка в торце коридора, светящимся знаком «ВЫХОД» и несколькими лампочками пожарного освещения. Эллиот пошёл по коридору, не ожидая ничего увидеть. Он расслышал какой-то звук, когда проходил мимо одной из дверей, но, остановившись и на пару секунд прислушавшись, понял, что это просто храп.
     Эллиот приблизился к одной из стеклянных дверей, перегораживавших коридор. Он открыл её, прошёл через дверной проём и продолжил свой путь по коридору. У одной из дверей он услышал звук смываемого унитаза. Он не удивился. Некоторые из яйцеголовых были весьма пожилыми людьми и, вероятно, вставали в туалет несколько раз за ночь.
     Ковровое покрытие на полу было, разумеется, темно-серого цвета и повышенной прочности, такое, что могло бы годами выдерживать толпы студентов. Хотя Эллиот весил больше двухсот фунтов, оно успешно заглушало его шаги, так что вряд ли их звук кого-нибудь разбу…
     Плюх.
     Эллиот взглянул под ноги. Ковёр был мокрый. Кто-то что-то пролил, наверное.
     Нет.
     Нет. Жидкость очень плотная и липкая.
     И тёмная.
     У Эллиота на поясе был фонарик. Он отстегнул его, включил и направил луч на лужу на полу.
     Красная.
     Это была кровь, вытекающая из-под закрытой двери. Оттуда проникал и свет — внутри комнаты горела лампа. Эллиот вытащил из кармана носовой платок и осторожно, нажимая лишь двумя пальцами, чтобы свести к минимуму повреждение возможных отпечатков, открыл дверь.
     Он ожидал, что она откроется лишь немного и упрётся, но она легко распахнулась настежь, и он увидел тело.
     То был один из тривиальных фактов, застрявший в памяти Эллиота на долгие годы: человек содержит одну кварту крови на каждые тридцать фунтов живого веса.
     Мертвец был тощ, однако ростом хорошо за шесть футов. Весил он, должно быть, фунтов сто семьдесят, что означало, что в нём порядка шести кварт крови — полтора галлона[25].
     И было похоже на то, что вся она разлилась сейчас вокруг тела обширной тёмной лужей.
     Удивительно, что первая его мысль при виде трупа была о количестве вылившейся крови. О, конечно, при любом другом убийстве это было бы бросающимся в глаза обстоятельством. Но этот труп не просто истёк кровью.
     Его правая нога была отрезана от тела посередине бедра. Какой бы инструмент это ни сделал, то была на удивление чистая работа: он прошёл сквозь ткань надетых на жертве джинсов, оставив срез настолько ровный, будто джинсы были по этой длине подшиты. Нога была отрезана так же аккуратно. Хотя сейчас культя была покрыта толстой коркой подсыхающей крови, такой ровный срез могла бы оставить цепная пила на замороженной туше. Отрезанная нога, по-прежнему в обрезке штанины и с надетым на ступню носком и башмаком, лежала неподалёку, слегка согнутая в колене.
     Но даже это было не самое худшее.
     Голова тоже была отделена от тела и — Боже — нижняя челюсть была отрезана от головы. Её Эллиот нигде не видел, и — о, чёрт — похоже, глазные яблоки также отсутствовали.
     Туловище было вскрыто одним разрезом, идущим от основания шеи через середину грудной клетки к паху. Рубашка жертвы была распахнута — не разрезана, а разодрана, по-видимому, непосредственно перед вскрытием. Пуговицы по большей части оторвались, и рубашка распахнулась; её полы, будто крылья, лежали сейчас по сторонам от тела, жёсткие и тёмные от пропитавшей их крови.
     Грудина была рассечена надвое, рёбра были отогнуты в стороны и торчали теперь, словно зубья медвежьего капкана, из…
     …из пустого туловища. Все органы были удалены. Эллиот достаточно знал анатомию, чтобы опознать лёгкие и сердце, лежащие в паре футов от тела. Другие бесформенные комки, теперь покрытые запекшейся кровью, были, несомненно, селезёнкой, и печенью, и почками, но что их них что, Эллиот не мог сказать.
     На дне вскрытой грудной полости виднелись участки разнородных голубовато-белых соединительных тканей, среди которых местами проглядывал позвоночный столб.
     Последним, что осмотрел сержант Эллиот, было лишённое нижней челюсти лицо, сейчас абсолютно белое до самой верхней губы, казавшейся восковой. Это была лишь вторая смена Эллиота в охране тосоков; он ещё не запомнил всех людей из их окружения, однако этого он знал.
     Учёный из телевизора.
     Клетус Колхаун.

     Фрэнку Нобилио опять снился этот сон. Он в университете, в шестидесятых, носит расклешённые штаны и цветастую рубаху. Он идёт по коридору, и другой студент желает ему удачи.
     — С чем? — спрашивает Фрэнк.
     — С экзаменом, разумеется, — отвечает студент.
     — Экзаменом?
     — По биохимии.
     Биохимия. О, чёрт! Фрэнк вспоминает, что записывался на этот курс в начале учебного года, но каким-то образом забыл посетить все занятия по нему. А сегодня финальный экзамен — экзамен по предмету, которым он вообще не занимался. Как, чёрт возьми, он может сдавать…
     Фрэнк ощутил, что медленно возвращается в реальность. Десятки лет минули с тех пор, как он был студентом, а он до сих пор видит этот гадский сон. Детали могли меняться — забытый курс мог оказаться американской историей или статистикой, однако общий сюжет повторялся снова и снова.
     Настойчивый стук в дверь. Наверное, он его и разбудил.
     — Что такое? — громко спросил Фрэнк. Голос звучал сипло — он спал с открытым ртом.
     — Доктор Нобилио? Это полиция.
     Фрэнк выпутался из простыни, неуверенно поднялся на ноги и доковылял до двери. Он открыл её и сощурился в свете коридорных ламп.
     — Да?
     В проходе стояло двое мужчин. Один из них был сержантом Эллисом, или Эллиотом, что-то вроде этого, одетым в полицейскую униформу. Второго Фрэнк не узнал: плотный, с оливкового цвета кожей, на вид лет сорок пять. У него были волнистые чёрные волосы, карие глаза и аккуратные усики. Незнакомец помахал удостоверением.
     — Доктор Нобилио, я детектив лейтенант Хесус Перес, полиция Лос-Анджелеса. Прошу прощения за беспокойство, но произошло убийство.
     Фрэнк ощутил, как у него отвисла челюсть.
     — Которого убили?
     — Прошу прощения, сэр?
     — Которого из тосоков убили?
     Перес покачал головой.
     — Не тосока, сэр. Человека.
     Фрэнк облегчённо вздохнул. Перес наградил его шокированным взглядом.
     — Простите, — сказал Фрэнк. — Я… простите. Это просто… просто даже думать не хочу, что может произойти, если убьют кого-нибудь из тосоков.
     — Нам нужно, чтобы вы опознали тело, сэр.
     Сердце Фрэнка пропустило удар. Он ещё не до конца проснулся.
     — То есть это кто-то, кого я знаю?
     — Возможно, сэр.
     — Кто?
     — Мы думаем, это Клетус Колхаун, сэр.
     Фрэнку показалось, что кто-то с размаху пнул его в живот.

     От поднявшейся суматохи проснулись и другие люди. К тому времени, как Перес привёл Фрэнка к комнате Клита, Паквуд Смазерс и Тамара Слынова уже были там, переминаясь на краю кровавой лужи. Седые волосы Смазерса были взлохмачены, а Слынову Фрэнк впервые увидел без макияжа. Фрэнк был в пижаме; у Смазерса поверх пижамы был накинут халат, Слынова, похоже, была в одном лишь халате.
     Фрэнк приблизился к дверному проёму и заглянул внутрь. В комнате уже работали двое полицейских криминалистов. Тело Клита было накрыто белой простынёй, теперь в некоторых местах запачканной кровью. Фрэнк посмотрел на лицо друга — с отсутствующей нижней частью и белое, как мрамор. Ему стало дурно.
     — Итак? — сказал Перес.
     — Это он.
     Перес кивнул.
     — Мы так и думали. При нём был бумажник. Вы знаете, кто его ближайший родственник?
     — Он не был женат. Но у него есть сестра — Дейзи, кажется. В Теннесси.
     — Какие-нибудь идеи о том, кто мог желать ему смерти?
     Фрэнк посмотрел на Паквуда Смазерса, потом снова на тело.
     — Нет.

     Фрэнк обошёл второй, третий и четвёртый этажи, которые занимали тосоки, вместе с немецким учёным по фамилии Коль. Они останавливались у каждой обитаемой комнаты и приглашали живущего в ней тосока пройти с ними. В конце концов все собрались в гостиной шестого этажа. Была половина пятого утра.
     Тосоки терпеливо ждали. Фрэнк пересчитал их — их было лишь шестеро. Так, посмотрим: это капитан Келкад, это Рэндо. Торбат. И…
     — Просите, что заставил ждать, — произнёс голос. — Что случилось?
     Фрэнк обернулся и испытал потрясение почти такое же сильное, как при виде изуродованного тела Клита. По коридору двухметровыми шагами приближался тосок, которого он никогда раньше не видел — с серебристой кожей.
     — Кто… кто вы такой? — спросил Фрэнк.
     — Хаск.
     — Но… у Хаска светло-синяя кожа.
     — Была, — сказал тосок. — Я сегодня линял.
     Фрэнк осмотрел существо. Левый фронтальный глаз у него действительно был оранжевым, а правый — зелёным.
     — О, — сказал Фрэнк. — Простите.
     Хаск вошёл в гостиную и уселся. Фрэнк осмотрел семерых пришельцев. Они видели на Земле многое. Хотя им старались показать человечество с лучшей стороны, наверняка они видели и какие-то из худших. Тосоки сталкивались с бедностью и загрязнением природы, и они знали, что полицейские сопровождают их, чтобы охранять от возможного нападения со стороны людей, которые хотят причинить им вред.
     И всё-таки способность человечества к насилию до сего момента оставалась для них абстракцией. Но сейчас — сейчас придётся им сказать.
     — Друзья мои, — произнёс Фрэнк в море круглых, как блюдца, глаз. — У меня плохие новости. — Он замолк. Чёрт, почему у тосоков нет мимики? Он всё ещё не умел толком распознавать движения их черепных щупальцев. — Клит умер.
     На несколько секунд повисла пауза.
     — Для людей это нормально — умирать без предупреждения? — спросил Келкад. — На вид он был здоров.
     — Он умер не от естественных причин, — сказал Фрэнк. — Его убили.
     Семь карманных компьютеров пискнули, не совсем синхронно.
     — Убили, — повторил Фрэнк. — Это означает, что смерть была причинена другим человеком.
     Келкад издал тихий звук. Компьютер перевёл его как:
     — Ох.

*7*

     — Сэр, — сказал лейтенант Перес, входя в роскошный офис на восемнадцатом этаже здания Уголовного суда округа Лос-Анджелес, — у нас, э-э… несколько нестандартная ситуация.
     Окружной прокурор Монтгомери Эйджакс посмотрел на него из-за своего безупречно чистого стола.
     — В чём дело?
     — Я хотел бы, чтобы вы посмотрели отчёт криминалистов по делу Колхауна.
     Эйджакс был седовлас и голубоглаз, с длинным, густо загорелым лицом — багамский загар, не калифорнийский.
     — Что-то необычное?
     — Посмотрите сами, сэр. — Он положил фотографию прокурору на стол. На ней был кровавый U-образный отпечаток на сером ковре.
     — Что это? Подкова?
     — Мы не могли понять, сэр. Я подумал, что это, возможно, отпечаток каблука, но криминалисты сказали нет. Однако взгляните ещё вот на это, сэр. — Он положил рядом с фотографией газетную вырезку. На ней было чёрно-белое фото Келкада, оставляющего след ноги у Китайского театра Манна. Отпечаток по форме был почти идентичен кровавому следу.
     — Боже праведный, — сказал Эйджакс.
     — Я то же самое подумал, сэр.
     — Есть способ определить, кто из тосоков оставил кровавый отпечаток?
     — Возможно, хотя отпечаток не очень детализированный.
     — Есть другие улики против тосоков?
     — Ну, нога Колхауна была отрезана каким-то невероятно острым инструментом. Он прошёл сквозь ногу, практически не сжимая мышечных тканей, он и в кости-то едва задержался. Он перерезал бедренную артерию, и из-за того, что срез был такой чистый, из Колхауна попросту вытекла вся кровь.
     — И?
     — И парни в лаборатории попросту не знают, какой инструмент из сделанных людьми способен на такой фокус. Вскрытие брюшной полости также выполнено механически. А вот отгибание рёбер — да, это, похоже, делали вручную. Края рёбер подобны лезвиям, и Фейнстейн нашёл на одном из них соединение, которое не смог идентифицировать. Это может быть тосокская кровь.
     Прокурор уже видел фотографии с места преступления.
     — Хорошо, — сказал он. — Но кто бы из тосоков это ни сделал, он должен быть весь в человеческой крови. Если это и правда был тосок, то он должен был как-то себя очистить.
     Перес кивнул.
     — Я думал об этом, сэр.
     — И?
     — И я сегодня опрашивал всех тосоков. Однако один из них выглядел не так, как по телевизору. Вы помните того, с серо-синей шкурой?
     Эйджакс кивнул.
     — Так вот, сейчас он серебристо-белый.
     — Словно вымылся с отбеливателем?
     — Больше того, — сказал Перес. — Мне сказали, что он сбросил кожу.
     — Как змея?
     — Именно, сэр. Как змея.
     Прокурор задумался.
     — Знаете, — медленно произнёс он, — есть ведь ещё одна возможность.
     — Какая?
     — Подстава. — Эйджакс помолчал. — Не все любили Колхауна.
     — Если это подстава, то тогда это должен быть кто-то из сопровождающих, которые путешествуют вместе с тосоками. Никто другой не мог пробраться в здание.
     Эйджакс кивнул.
     — Это так. Проверьте их прошлое. — Пауза. — Начните со Смазерса.
     — Смазерса?
     — Я видел, как Колхаун его обсмеял на центральном канале. Это было обидно.
     — Сделаю.
     — И будьте чрезвычайно тщательны, Перес. Если мне придётся выдвинуть обвинение против пришельца, я хочу быть на сто процентов уверенным, что мы не ошибаемся.

     Фрэнк шёл по кампусу Университета Южной Калифорнии мимо здания Клейнсмидовского центра. Он ненадолго задержался посмотреть на его стосемидесятишестифутовую башню, видимую сквозь колоннаду; башню венчал пятисотфунтовый решётчатый глобус — словно объеденный до скелета мир.
     Фрэнк знал, каково это — быть объеденным до скелета; пять лет назад он развёлся, и его двенадцатилетняя дочь жила с бывшей женой в Мэриленде.
     Был канун Рождества; кампус будто вымер. Фрэнк привык, что на Рождество обычно холодно; он вырос в Канандэйгуа, в штате Нью-Йорк, где зимы многоснежные и морозные. Но здесь вдоль аллеи высились пальмы, и Фрэнку была даже слишком тепло в его чёрной нейлоновой ветровке с логотипом NASA на спине.
     На Рождество было хуже всего; Марию никогда не отпускали к нему на Рождество. Хотя в этом году он даже радовался его приближению — у Клита тоже не было семьи, и они собирались отпраздновать вместе. Планировался обмен подарками; Фрэнк купил для Клита тройку оловянных звездолётов от Франклин-Минт: классический «Энтерпрайз», оригинальный клингонский линкор и ромуланская «птица войны». Все вместе они стоили шестьсот долларов; далеко не дёшево, но с тем бо́льшим удовольствием Фрэнк их заказывал.
     И вот на тебе…
     Он сделал ещё несколько шагов, прежде чем осознал, что происходит. Будь это в Верхнем Нью-Йорке — будь сейчас нормальная рождественская погода — его дыхание превращалось бы в клубы пара, но здесь, в тепле, среди пальм, бесстыдно украшенных рождественскими огнями, никто не мог заметить, что он плачет.
     Клит и Фрэнк познакомились в аспирантуре; они дружили двадцать лет.
     Боже, как ему будет его не хватать.
     Фрэнк нашёл лавочку под пальмой и опустился на неё, закрыв лицо руками.
     Весёлого Рождества, подумал он.
     И снова расплакался.

     Через три часа Перес снова явился в кабинет окружного прокурора.
     — Ну что, я перетряхнул Смазерса.
     — Докладывайте.
     — Когда на «Пи-би-эс» задумали новую астрономическую передачу, им нужен был кто-то, кто заменил бы Карла Сагана[26]. Первыми в их списке стояли Клетус Колхаун… и Паквуд Смазерс.
     — И почему же они выбрали Колхауна?
     — Это смотря кого спрашивать. Один тамошний начальник сказал мне, что из-за его образа «простого парня»: «Пи-би-эс» часто критиковали в Конгрессе, помните? Их называли элитаристами. Телекомпания делала всё, что могла, чтобы выглядеть ближе к народу, чтобы им ещё больше не урезали ассигнования.
     — Звучит логично, — сказал Эйджакс. — Да что там, я сам смотрел «Огромные шары огня», а меня наука всегда вгоняла в сон. Но Колхаун был чертовски колоритен.
     — Точно. Однако другой тамошний босс сказал, что слышал, будто бы со Смазерсом было тяжело работать, и что его исследования были не совсем корректны. Предположительно, он немного слишком неразборчиво присваивал себе работу не только своих аспирантов — что, по-видимому, у них в порядке вещей — но и других профессоров. Боялись, как бы это не выплыло. «Огромные шары огня» делались в сотрудничестве с «Эн-эйч-кей» — японской телесетью. А вы знаете, как щепетильны японцы в вопросах личной чести; если бы разразился скандал, они не смогли бы транслировать передачу.
     — Хорошо. И что?
     — А то, что тот босс, с которым я разговаривал, сказал, что источником информации о Смазерсе был сам Колхаун.
     — Его утверждения имели под собой почву?
     — По-видимому, да. И если Смазерс как-то узнал, что это Колхаун рассказал про его делишки в «Пи-би-эс» и лишил его контракта…
     — Отлично, — сказал Эйджакс. — Давайте вызовем Смазерса на допрос.

     Паркер-центр был большим зданием бежевого цвета в двух кварталах от здания Уголовного суда. Перед ним располагался фонтан из чёрного гранита, посвящённый всем полицейским, погибшим при исполнении. Часть здания поддерживалась колоннадой; за колоннами находился главный вход, постоянно охраняемый вооружёнными полицейскими.
     Комната для допросов была маленькая, тускло освещённая и без окон. Перес стоял, поставив одну ногу на стул. Он отхлебнул кофе.
     — Как я понимаю, у вас были причины не любить Клетуса Колхауна.
     Светлые брови Паквуда Смазерса взлетели вверх. Он на пару секунд задумался над ответом. Наконец, он сказал, не глядя на Переса:
     — Я, знаете ли, протестую. Я гражданин Канады. Если вы позвоните в консульство…
     Перес передвинулся так, чтобы попасть в поле его зрения.
     — Профессор, это не займёт много времени, если вы будете сотрудничать. Просто скажите мне, что у вас было против Колхауна.
     — Да вообще ничего.
     — Кое-кто думает, что, возможно, он опередил вас в конкуренции за контракт с «Пи-би-эс».
     Смазерс какое-то время сидел тихо, покусывая верхнюю губу. Наконец, он встретился взглядом с Пересом.
     — Я думаю, мне нужен адвокат.
     — Зачем? Вас ни в чём не обвиняют.
     Смазерс поднялся на ноги.
     — Тогда либо обвините меня и дайте адвоката, либо я сейчас же ухожу.
     Перес развёл руками.
     — Откуда такая враждебность, профессор?
     Голос Смазерса был сух.
     — Вы предполагаете, что я убил Клетуса Колхауна. Я подозреваю, что даже предположение может быть основанием для судебного преследования. Видите ли — вы правы. Я не любил этого выскочку. Пусть он более представительный, чем я, и у него есть этот его деревенский шарм, но он и вполовину не такой хороший астроном, как я. Он просто телеперсона, популяризатор, не более того. И он имел наглость намекать, что мои работы не вполне оригинальны? Господи, да у него самого публикаций не было уже много лет! Но если вы думаете, что я за это его убил, то вы рехнулись. И если вы хотите обсуждать со мной это возмутительное предположение, то это будет только в присутствии адвоката.

*8*

     Хесус Перес вернулся в кабинет Монти Эйджакса.
     — Я не думаю, что Смазерс это сделал.
     Эйджакс вскинул голову.
     — У него алиби?
     — Не совсем. Судмедэксперт говорит, что убийство произошло, по-видимому, около девяти вечера. Большинство людей и шестеро тосоков были на вечерней лекции в университете — в город приехал Стивен Джей Гулд рекламировать свою новую книгу. После речи Гулда был большой приём. Они вернулись не раньше двух. Но Хаск со всеми не пошёл — как он сейчас говорит, из-за линьки. И Колхаун со Смазерсом на лекцию тоже не ходили. Смазерс, по-видимому, не любит Гулда — похоже, у него зуб на всех успешных популяризаторов науки. А Колхауну нужно было поработать над сценарием очередного эпизода «Огромных шаров огня». Однако криминалисты не нашли никаких свидетельств того, что Смазерс или кто-нибудь ещё из людей в этом участвовали. А аналитики из UCLA утверждают, что субстанция с ребра «имеет внеземное происхождение».
     — То есть это и правда тосокская кровь — или, не дай Бог, семенная жидкость или что-то такое, — сказал Эйджакс. — Её можно связать с кем-то?
     — Насколько нам удалось установить, тосоки не давали нашим учёным каких-либо образцов тканей. Похоже, у них это табу: они считают внутренне устройство тела чрезвычайно интимной материей. По-видимому, им как-то предложили книги по человеческой анатомии, и они отреагировали на них как на «Плейбой» или чего похуже. В свете этого обстоятельства весьма маловероятно, чтобы Смазерс откуда-то раздобыл тосокскую кровь.
     Эйджакс шумно выдохнул.
     — Значит, это сделал тосок.
     — Надо полагать.
     — И вы подозреваете Хаска?
     — Да. Линька пришлась уж очень кстати. И у нас есть кровавый след. Он почти наверняка оставлен не Келкадом, и мы исключили ещё одного из них — самку по имени Доднаскак, потому что у неё нога слишком большая.
     — Однако всё равно остаётся пять подозреваемых, включая Хаска.
     — Но у Хаска была синевато-серая кожа.
     — Вот именно — была.
     — А криминалисты нашли в комнате Колхауна вот это, — сказал Перес, кладя на стол Эйджакса маленький зиплоковский[27] пакетик. Внутри были три ромбовидные пластинки из сине-серого материала. Перес молчал, пока Эйджакс разглядывал их под светом лампы. — Если Хаск собирался линять, то чешуя могла сыпаться с него весь день.
     Эйджакс положил пакетик на стол и помассировал виски.

     Лейтенант Перес вошел в гостиную шестого этажа Валкур-Холла, сопровождаемый четырьмя офицерами полиции в форме, каждый из которых был по меньшей мере на голову выше него. Здесь был Фрэнк Нобилио и тосоки Келкад и Гед. Фрэнк встал.
     — Что случилось, лейтенант?
     — Пройдёмте с нами, доктор, — сказал Перес. — Где комната Хаска?
     — На втором этаже.
     — Отведите нас туда.
     — А в чём дело?
     — Просто отведите нас туда, пожалуйста, — сказал Перес. — Вы Келкад, не так ли? — сказал он, оборачиваясь к тёмно-синему тосоку. — Вам тоже лучше пройти с нами.
     Перес нажал кнопку вызова, и створки лифта моментально открылись. Он вошёл и придержал дверь, ожидая, пока Келкада и Фрэнк присоединятся к нему и четверым полицейским. Фрэнк вздохнул, и они вошли. Лифт опустил их на четыре этажа вниз, и Фрэнк показал рукой вдоль восточного крыла. Они прошли через несколько распахнутых стеклянных дверей и наконец оказались у комнаты Хаска в самом конце коридора.
     Перес постучал в дверь.
     — Хаск, откройте. Это полиция.
     Изнутри комнаты послышался звук шагов, и дверь открылась.
     — Вы — тосок, известный под именем Хаск? — спросил Перес.
     — Вы это знаете, — ответил Хаск.
     — Хаск, вы арестованы по обвинению в убийстве Клетуса Колхауна.
     Фрэнк выпучил глаза.
     — Нет, погодите секунду…
     Перес залез в карман пиджака и вытащил оттуда довольно потрёпанную карточку Миранды. Он знал текст наизусть, но должен был зачитать арестованному его права с карточки, чтобы какой-нибудь адвокат не заявил потом, что какая-то их часть могла быть пропущена.
     — Вы имеете право хранить молчание. Если вы откажетесь…
     — Да погодите же!…
     — …от права хранить молчание, всё, что вы скажете, будет использовано против вас в суде. Вы имеете право…
     — Вы не можете арестовать пришельца! — сказал Фрэнк.
     — …на присутствие адвоката во время допроса. Если вам нужен адвокат…
     — Чёрт возьми, лейтенант!
     — …но вы не можете оплатить его услуги, он будет вам предоставлен бесплатно. Понимаете ли вы права, которые вам только что зачитали?
     Хаск неуверенно шагнул назад. Даже с глазами на затылке он, похоже, не видел сейчас, куда ступает. Он стукнулся о стол, и какой-то предмет — диск примерно тридцати сантиметров в диаметре — упал с него на пол. В падении он ударился о полку встроенного шкафа и раскололся надвое.
     — Понимаете ли вы права, которые вам только что зачитали? — повторил Перес.
     — Лейтенант, вы же не можете думать, что Хаск совершил убийство, — сказал Фрэнк.
     — Доктор Нобилио, мы считаем, что обладаем достаточными уликами для выдвижения обвинений. Хаск, понимаете ли вы права, которые я вам только что разъяснил?
     Ноги Хаска изогнулись, опуская тело так, чтобы руками он мог достать до пола. Он подобрал оба куска и осмотрел их, один передней парой глаз, второй — задней. Те глаза, что были видны Фрэнку, часто моргали.
     — Вы понимаете зачитанные вам права? — спросил Перес в третий раз.
     — Я… думаю, да, — сказал Хаск. Щупальца на голове оживлённо метались.
     Фрэнк нетерпеливо протянул руку.
     — Покажите мне ордер на арест, лейтенант.
     — Хаск? — сказал Перес.
     — Да Боже ж ты мой, лейтенант, он, может, и говорит по-английски, но читать не умеет. Дайте мне ордер.
     Перес полез за пазуху и вытащил бумаги, которые передал Фрэнку. Фрэнк никогда прежде не видел ордера на арест, но ничего откровенно неправильного в нём не заметил. Текст гласил:

     Нижеподписавшийся имеет основания полагать, что
ПУНКТ 1
     22 декабря сего года в округе Лос-Анджелес Хаск, относящийся к биологическому виду тосок, в нарушение статьи 187(а) Уголовного кодекса, по собственной воле, преднамеренно и без законных на то оснований совершил убийство Клетуса Роберта Колхауна, человеческого существа.
     Примечание: В соответствии со статьёй 1192.7(с)(1) Уголовного кодекса вышеупомянутое преступление относится к категории тяжких.
     Также предполагается, что во время совершения или попытки совершения вышеупомянутого преступления обвиняемый Хаск лично воспользовался смертоносным и опасным для жизни оружием, а именно, ножом или другим чрезвычайно острым инструментом или орудием, применение которого не было элементом вышеописанного преступления в соответствии с положениями статьи 12022(b) Уголовного кодекса, что также относит вышеупомянутое преступление к категории тяжких в соответствии со статьёй 1192.7(с)(23) Уголовного кодекса.
     Хесус Перес (детектив, отдел грабежей и убийств, полицейское управление Лос-Анджелеса)
     Обвинитель и заявитель

     — Удовлетворены? — спросил Перес.
     — Иисусе, — пробормотал Фрэнк.
     — Это читается «Хесус»[28].
     — Я не о вас. Вы не можете всё это всерьёз…
     — Я совершенно серьёзен. — Лейтенант повернулся к Хаску. — Вы знаете, что такое «адвокат»?
     Хаск всё ещё держал в руках половинки расколовшегося диска; с одной стороны на нём было что-то нарисовано — надо полагать, это было какое-то украшение или сувенир.
     — Адво-кат, — медленно произнёс Хаск, — или кто-то, действующий от чьего-то имени.
     — И вы знаете, что я имел в виду, когда сказал, что у вас есть право хранить молчание?
     — Это значит, что вы не можете заставить меня говорить.
     — Правильно. Вы знаете, что я имел в виду, сказав, что если вы заговорите, то всё, что вы скажете, может быть использовано против вас?
     — Нет.
     — «Использовано против вас». Записано и представлено в качестве доказательства.
     — О. Да, я это понимаю.
     — Если вы что-то скажете, это будет записано. Если то, что вы сказали, может быть использовано для доказательства вашей вины, оно будет использовано в этом качестве.
     — Я понимаю.
     — У вас есть адвокат?
     Хаск посмотрел мимо Фрэнка на Келкада.
     — Нет.
     — Конечно у него нет адвоката! — воскликнул Фрэнк. — Так же, как бухгалтера, дантиста или личного тренера.
     Перес повернулся к капитану пришельцев.
     — Обладаете ли вы или кто-либо из ваших коллег достаточной квалификацией для выполнения обязанностей адвоката?
     — Нет, — ответил Келкад. — У нас нет юридической системы, подобной вашей. О, существуют заступники, которые обращаются к Богу от вашего имени, и посредники для разрешения гражданских споров. Но ничего подобного вашей системе «уголовного права» — я не уверен даже, что правильно понимаю этот термин.
     Перес снова обернулся к Хаску.
     — Хаск, желаете ли вы воспользоваться услугами адвоката?
     — Я не…
     — Скажите «да», Хаск, — перебил его Фрэнк. — Просто скажите «да».
     Перес недовольно взглянул на Фрэнка, но Хаск уже говорил:
     — Да.
     — Тогда у меня всё. Пойдёмте с нами, — сказал Перес.
     — А если я не пойду? — спросил Хаск.
     Перес указал на людей в униформе.
     — Эти джентльмены вооружены — вы понимаете это выражение? У них есть оружие, способное причинить смерть. Если вы не пойдёте, им придётся…
     — О, да ради бога, лейтенант, — вмешался Фрэнк. — Вы не будете стрелять! — Он повернулся к Хаску. — Вероятно, у них нет средств заставить вас идти с ними. — Он резко обернулся к Пересу. — Дипломатический иммунитет, лейтенант.
     Перес остался бесстрастен.
     — Какой иммунитет, доктор? США и тосокское правительство не подписывали никаких соглашений.
     — Но…
     — Это совершенно законный арест.
     — И как же вы заставите его пойти с вами? — спросил Фрэнк. — Вы же не застрелите его.
     Перес повернулся к Хаску.
     — Хаск, доктор Нобилио прав. Мы не станем применять физическое насилие для того, чтобы поместить вас под арест. Однако в моей власти задержать доставку материалов, необходимых для ремонта вашего корабля. И я имею право приказывать вам идти с нами. Вы пойдёте?
     Тут, наконец, вмешался Келкад.
     — Мой подчинённый отрицает причастность к убийству Клита.
     Перес слегка поклонился в его сторону.
     — При всём уважении, сэр, это обычное дело при подобных обстоятельствах.
     Громкость натурального голоса Келкада увеличивалась, как обычно, к концу фразы, однако голос, которым транслятор воспроизводил перевод, звучал совершенно ровно.
     — Я ручаюсь за члена своей команды.
     — У вас будет возможность сделать такое заявление в должное время и в должном месте.
     — Но…
     — Я пойду, — сказал Хаск. — Нам нужна их помощь; сотрудничество оправдано.
     — Я надеюсь, вы знаете, что делаете, лейтенант, — сказал Фрэнк. Я надеюсь, вы осознаёте, что натворили.
     — Спасибо, доктор. А теперь, если не хотите оказаться соучастником сопротивления при аресте…
     — Не давите на меня, Перес.
     — А вы на меня, доктор. Человека убили. И эта ситуация за пределами вашей компетенции. — Он снова повернулся к Хаску. — Идите за мной.
     Хаск двинулся с места.
     — Не волнуйтесь, — сказал Перес. — Мы дадим вам адвоката.
     — Назначенного адвоката? — воскликнул Фрэнк. — Господи Иисусе, кто бы говорил о пределах компетенции! Хаск, никому не говорите ни слова. Вы меня слышите? Ни слова до тех пор, пока мы не найдём вам адвоката.

*9*

     Фрэнк немедленно вернулся в свою комнату и принялся звонить по сотовому телефону в Вашингтон; он переговорил с десятком людей. Два часа спустя первый из тех, с кем он разговаривал, перезвонил. Фрэнк поднёс телефон к заросшей щетиной щеке.
     — Нобилио, — сказал он.
     — Доктор Нобилио, с вами будет говорить Олимпус.
     Фрэнк прождал около минуты, слушая потрескивание статики, потом из телефона донёсся знакомый голос:
     — Фрэнк?
     — Здравствуйте, господин президент.
     — Фрэнк, у нас там большая проблема, не так ли?
     — Да, сэр. Боюсь, что так.
     — Телефоны не умолкают с того самого момента, как об аресте сообщили по «Си-эн-эн». На земле нет ни одной страны, которая не высказала бы неудовольствия по поводу намерения Калифорнии судить одного из пришельцев.
     — Представляю себе, сэр, — сказал Фрэнк. — Я не юрист, конечно, но разве это дело попадает под юрисдикцию штата?
     — Убийство попадает под федеральную юрисдикцию только когда оно совершено на федеральной земле, или бежавший преступник пересекает границу штата, — сказал президент, сам юрист по профессии. — Ни одно из этих условий здесь не выполнено. — Он вздохнул. — Некоторые послы спрашивали, почему мы просто не замели всё это дело с Колхауном под ковёр и…
     — Нет, сэр.
     — Простите, Фрэнк?
     — Нет… видите ли, сэр, Клит был моим другом. Он… — Фрэнк замолк, услышав, как его голос предательски дрогнул. — Он был хорошим человеком, сэр, и хорошим другом. Я… я понимаю, за границей думают, что, отдавая пришельца под суд, мы заходим слишком далеко, но мы не должны забывать про Колхауна. Никогда, сэр.
     — Я знаю, — мягко ответил президент. — И, как мои помощники попытались объяснить послам, исполнительная и судебная власти у нас жёстко разделены. Я не могу напрямую вмешиваться в судебный процесс, но…
     — Да, сэр?
     — До супервторника[29] осталось не так много времени. Вице-президент уже дал согласие появиться в «Primetime Live»[30] ещё до того, как всё это случилось; Сэм Дональдсон насадит его на вертел. Похоже, все будут спрашивать, почему Вашингтон дал этому скандалу разразиться.
     — Я понимаю, — сказал Фрэнк. — Кого вы пришлёте сюда для контроля ситуации?
     — Никого, Фрэнк. Этим займётесь вы. Вы — мой человек.
     — Я, сэр?
     — Я бы с радостью оправил к вам половину генеральной прокураторы, но прямое вмешательство станет для меня самоубийством. Вы уже там, вы с самого начала находитесь рядом с тосоками и поэтому имеете законное право там находиться, формально вообще не будучи связанным с делом об убийстве. Вы сможете координировать усилия по защите Хаска, не привлекая ничьего внимания.
     — Как насчёт денег, сэр? Мне придётся нанять адвоката.
     — Это проблема. Мы не можем показывать, что стоим на стороне защиты.
     Фрэнк вздохнул, обдумывая масштабы стоящей перед ним задачи.
     — Сделаю всё, что смогу, сэр.
     — Я знаю, что могу на вас рассчитывать, Фрэнк.
     Телефон щёлкнул, и Олимпус отключился.

     Фрэнк вошёл в комнату Келкада в Ванкур-Холее.
     — Капитан, — сказал он, — нам нужны деньги, чтобы нанять адвоката для защиты Хаска.
     — Деньги? — переспросил Келкад. — Эти зелёные бумажки? Я уверен, что наш инженер Рэндо сможет наделать их на базовом корабле столько, сколько нужно.
     Фрэнк позволил себе слегка улыбнуться — впервые с тех пор, как узнал о смерти Клита.
     — Нет, так нельзя. Изготовление денег — это преступление.
     — О. Но своих-то у нас нет.
     — Я знаю, — сказал Фрэнк. — Но я думаю, есть способ…

     За шестьдесят семь лет своей жизни Дэйл Райс был свидетелем того, как официальное название того, чем он являлся, менялось с «цветной» на «негр», потом на «чернокожий» и, наконец, на «афроамериканец». Когда он родился, ещё были живы люди, которых когда-то называли рабами.
     У Дэйла были белые волосы, но чёрные брови, и большущие мешки под слезящимися глазами. Нос у него был широкий и бесформенный. Его трёхсотфунтовое тело напоминало ацтекскую ступенчатую пирамиду, одетую в угольно-чёрный костюм от Армани с брюками на подтяжках.
     Его широкое гладкое лицо видело многое. Дэйл родился в Монтгомери, штат Алабама. Он был молодым человеком, когда в 1955 году там арестовали Розу Паркс за отказ уступить белому место в автобусе[31].
     В 1961 Дэйл стал Наездником Свободы[32], проверяющим исполнение решений Верховного Суда, признавших незаконной сегрегацию пассажиров в общественном автотранспорте. В городке Аннистон, штат Алабама, автобус, в котором он ехал, встретила толпа белых с дубинками, кирпичами, ножами и обрезками металлических труб. Автобус забросали бутылками с зажигательной смесью, а когда пассажиры выбрались из него, то были жестоко избиты, белые и чёрные без разбора; это в тот день Дэйлу сломали нос.
     В 1965 он, как и ещё двести пятьдесят тысяч человек, пришёл в Вашингтон и слышал, как преподобный Мартин Лютер Кинг-младший произносит своё знаменитое «У меня есть мечта»[33].
     Дэйл Райс был знаком с Кингом и с Малкольмом Иксом[34]. Он знал Джесса Джексона[35] и Луиса Фаррахана[36]. Многие называли его лучшим адвокатом по гражданским правам в Соединённых Штатах. Сам Дэйл считал, что это, вероятно, правда; он также считал весьма печальным, что Соединённым Штатам до сих пор нужны адвокаты по гражданским правам.
     Интерком на его столе зажужжал. Он ткнул в кнопку похожим на сосиску пальцем.
     — Да? — сказал он низким глубоким голосом.
     — Дэйл, — сказал женский голос, — к вам пришёл человек. Он не записывался, но…
     — Да, Карен?
     — Он показал мне своё удостоверение. Он работает на президента.
     Чёрные брови поднялись к белому облаку причёски.
     — Пусть войдёт.
     В кабинет вошёл худощавый белый мужчина. На нём были очки в золотой оправе и серый костюм — на вид значительно дешевле, чем костюм Дэйла.
     — Мистер Райс, — сказал мужчина, говоря слегка в нос, — меня зовут Фрэнсис Нобилио. Я советник президента по научным вопросам.
     Дэйл посмотрел на Фрэнка поверх узких очков для чтения. Дэйл был человеком минимума движений, и он не протянул руку для рукопожатия. Он указал на один из пустый стульев, стоящих перед его столом не жестом руки, а одним лишь взглядом своих древних усталых глаз.
     — Я вас видел по телевизору, — сказал он. — Вы из группы сопровождения пришельцев.
     — Именно так, сэр. И я здесь именно поэтому. Один из тосоков был арестован по обвинению в убийстве.
     Дэйл кивнул.
     — Я сегодня был в окружном суде. Все об этом говорят. Жертва — это тот джентльмен с «Пи-би-эс», правильно?
     — Клетус Колхаун, да.
     — И вы хотите, чтобы тосока защищал я?
     — Да.
     — Почему я?
     Фрэнк пожал плечами, словно ответ был очевиден.
     — Ваш послужной список.
     — В этом городе много отличных адвокатов.
     — Это так. Однако… — Он замолчал, по-видимому, не зная, что сказать дальше. — Видите ли, это дело не совсем по части гражданских прав, но…
     — Но я чёрный.
     Фрэнк смотрел в сторону.
     — Это так.
     — И во многих из лучших моих дел я защищал чёрных обвиняемых.
     — Да.
     — Включая немалое количество дел, в которых чёрные обвинялись в убийстве белых.
     Фрэнк поёрзал на стуле.
     — Ну… да.
     — То есть вы решили, что я специалист по защите тех, кого суд может быть склонен рассматривать как граждан второго сорта.
     — Я… э-э… я бы это сформулировал по-другому.
     — Но дело именно в этом, не так ли? Вы боитесь, что присяжные будут считать, что тосок — это что-то меньшее, чем человек. — Дэйл обладал голосом Джеймса Эрла Джонса[37]; каждый слог его речи, словно глас свыше.
     — Эта мысль посещала меня, сэр.
     Взгляд Дэйла был твёрд.
     — Вы бы пришли ко мне, если бы убитый был чёрным?
     — Я… я не знаю. Не думал об этом.
     — Инопланетянин, убивший негра — не совсем то же самое, как вы думаете? Присяжные с меньшей вероятностью придут в ярость по поводу смерти чернокожего.
     — Я хотел бы думать, что цвет кожи жертвы ни на что бы не повлиял.
     Несколько секунд Дэйл молча буравил Фрэнка взглядом.
     — Но он влияет, — сказал он, наконец.
     — Видите ли, я должен найти кого-то, кто представлял бы Хаска в суде. Я позвонил Джанет Рино, и Джанет сказала, что вы — лучший. Но если это дело вас не интересует…
     — Этого я не сказал. Я лишь хочу убедиться, что это дело по мне, и что ваши ожидания реалистичны. Мне предлагают сотню дел каждый день; я отказываю почти всем.
     — Я знаю. Вас приглашали в Дрим-тим в деле О. Дж. Симпсона[38].
     — Было дело. Я отказался.
     — Почему?
     Дэйл на мгновение задумался, хочет ли он отвечать на этот вопрос. Наконец, он сказал:
     — Слишком много главных. Слишком много разных эго. Я так не работаю. Вы меня нанимаете, вы меня получаете — меня и одного из моих помощников на втором стуле. Процесс Симпсона длился так долго наполовину из-за того, что каждому из сидящих за столом защиты джентльменов нужно было получить свою порцию славы.
     — Вы будете руководителем защиты. Подбирать команду будете сами.
     Дэйл подумал.
     — Вы упомянули Симпсона, доктор Нобилио. Позвольте задать вам один вопрос. Почему он был признан невиновным на том процессе?
     Фрэнк в раздумье пожевал губу. Надо придумать какой-то благоразумный ответ.
     — Мастерская работа защиты.
     — Вы думаете, он это сделал? Думаете, он убил Николь Браун и Рональда Голдмана?
     — Ну… да.
     — Свершилась ли справедливость на этом процессе?
     Фрэнк покачал головой.
     — Вам нужен другой адвокат. Мой секретарь подскажет вам несколько имён. — Дэйл приподнял своё массивное тело над кожаным креслом и в этот раз протянул Фрэнку мясистую руку.
     Фрэнк не двинулся с места.
     — Не отмахивайтесь от меня, мистер Райс. Вы нужны мне. Если вы считаете моё мнение неправильным, скажите, почему.
     Дэйл знал, что природным выражением его лица была недовольная гримаса; теперь он показал Фрэнку, как выглядит в его исполнении настоящее недовольство. Но потом он опустился обратно в кресло, и оно скрипнуло, принимая на себя его вес.
     — Коллегия присяжных совещалась по делу Симпсона всего четыре часа, — сказал Дэйл. — Вы знаете, почему? Потому что решение было очевидным.
     Фрэнк вскинул брови.
     — Очевидным?
     — Конечно. Присяжным задали единственный вопрос: имеются ли обоснованные сомнения в вине О. Дж. Симпсона. И ответ был очень прост: конечно, имеются. Вы и бо́льшая часть белой Америки хотели бы, чтобы вопрос звучал так: убийца ли Симпсон? Но присяжным такого вопроса не задавали. Вместо этого их спросили, есть ли обоснованные причины сомневаться. И они несомненно были, десятки таких причин. Очевидные доказательства того, что Марк Ферман лжесвидетельствовал под присягой, предположение о том, что он мог подбрасывать улики, консервант EDTA в образцах крови Симпсона, возможность контаминации образцов ДНК, перчатки не по размеру, и так далее, и тому подобное. Это обоснованные сомнения.
     Фрэнк молчал.
     — И поскольку были обоснованные сомнения, его отпустили. Мастерская работа защиты не имела к этому никакого отношения.
     — Вот как. — В голосе Фрэнка звучало сомнение.
     — Джонни, Ли и все остальные не сотворили для Симпсона никаких чудес. Всё, что они делали — указывали на обоснованные сомнения в его вине. Любой компетентный адвокат мог сделать то же самое — в данном конкретном случае. Но вы, доктор Нобилио, вы ищете чудотворца?
     — Простите?
     — Есть ли обоснованные сомнения в том, что преступление совершил ваш пришелец?
     Дэйл разглядел на лице Фрэнка выражение удивления.
     — Конечно есть. Хаск не мог совершить убийство.
     — Откуда вы знаете?
     — Ну… то есть, он ведь пришелец, и…
     — Я видел вас в «Ночной линии»[39] пару недель назад, — сказал Дэйл. — Вы говорили что-то о том, что поскольку тосоки настолько очевидно превосходят нас в технологическом плане, то и в плане морали они также должны быть выше нас. Они уже выстояли перед всеми демонами технологического взросления и сумели пройти дальше.
     — Я говорил такое, да. И ничто не изменило моего мнения.
     — Монти Эйджакс не не стал бы выдвигать такое обвинение, если бы не считал это верным делом.
     — Я… полагаю, что так, — сказал Фрэнк. По его лицу было понятно, что он никогда всёрьёз не обдумывал возможность того, что Хаск и правда виновен.
     — Если ваш пришелец виновен, его, вероятно, признают таковым, — сказал Дэйл. — Это не Лос-Анджелес Перри Мейсона. Окружной прокурор в этом городе выигрывает девяносто процентов дел.
     На лице Нобилио вновь отразилось удивление.
     — Я… я думал, что это скорее ближе к пятидесяти.
     — Мы выбираем наших окружных прокуроров, доктор Нобилио. Вы думаете, избиратели станут переизбирать прокурора, который не выигрывает большинства дел? Если ваш пришелец это сделал, и если убийство было умышленным, то его, вероятно, признают виновным в убийстве первой степени.
     — Нет. Нам нужно, чтобы его освободили.
     — Я не могу этого гарантировать. И если он виновен, и полиция не нарушила его прав — а это очень маловероятно, я вам говорю — то нет никаких причин отпускать его.
     — На кону не только вопрос о том, кто убил Клетуса Колхауна. Господи, да это же наш первый контакт с инопланетянами. Последствия будут невообразимые. Послушайте, вы застали меня врасплох своим вопросом. Я пришёл к вам не потому, что вы чёрный. Я пришёл к вам из-за карьеры, которую вы сделали. Вы берёте дела, в которых рассматриваются большие вопросы — дела по гражданским правам, прецедентные дела против несправедливых законов. Вот почему я здесь. Вот почему мне нужны вы.
     Дэйл задумался. Его лицо оставалось непроницаемым; единственным звуком в кабинете было его сиплое дыхание.
     — Моя расовая принадлежность, разумеется, не могла быть фактором — я это признаю. Но людям любой расы приходится считаться с естественным течением времени. Вы всё ещё достаточно молодой человек, доктор Нобилио, но мне уже скоро стукнет семьдесят. У меня есть домик в Джорджии, где я планирую поселиться, удалившись от дел. А это дело может оказаться чрезвычайно сложным и изнурительным.
     — На это мне нечего возразить, — сказал Фрэнк. — И я не могу сказать, что вам нужно это дело в качестве венца карьеры — вас и без него будут помнить за дюжину других дел.
     — Всего за дюжину? — сухо уточнил Дэйл. Он немного помолчал, потом сказал: — Я хочу аванс в пятьдесят тысяч долларов. Моя ставка — пятьсот долларов в час за моё время, плюс двести долларов в час за время моих помощников, плюс расходы.
     — С этим у нас э-э… есть проблема.
     — Вы ожидали, что я буду работать pro bono?
     — Нет-нет, вы заслуживаете вознаграждения, и я это понимаю. Но у тосоков нет денег, а офис моего босса, разумеется, не может в этом участвовать открыто.
     — Что вы предлагаете?
     — Тосокские технологии, разумеется, будут внедряться на Земле; капитан Келкад согласился запатентовать все технологии, имеющиеся на борту звездолёта, и заплатить вам четверть процента всех доходов, полученных от лицензирования этих технологий.
     — В течение всего срока действия? — спросил Райс. — И независимо от исхода дела?
     — В течение всего срока действия, — подтвердил Фрэнк. — И вы их получите независимо от того, выиграете ли дело. — Он улыбнулся. — Не успеете оглянуться, станете богаче Билла Гейтса.
     — Я не алчен, доктор Нобилио, но…
     — Но подумайте обо всём хорошем, что вы сможете сделать с такими деньгами.
     Дэйл кивнул.
     — Хорошо.
     — Вы берёте дело?
     — Беру.
     — Спасибо. Спасибо. Когда вы сможете увидеться с Хаском?
     — Где он? В Паркер-центре?
     Фрэнк кивнул.
     — Я скажу Карен освободить мне вечер. — Он поднялся, медленно и грузно. — Идёмте.
     Фрэнк встал.
     — Нам, наверное, нужно поработать над его алиби.
     Дэйл вышел из своего широкого дубового стола. Он положил гигантскую ладонь на плечо Фрэнка.
     — Нет никаких «нам», молодой человек.
     Фрэнк моргнул.
     — Прошу прощения?
     — Вы не адвокат. Вы не можете присутствовать, когда я разговариваю с Хаском.
     — Что? Почему?
     — Потому что разговоры между ним и мной конфиденциальны — но только в том случае, если ведутся наедине. Иначе любой из участников — не только вы, но также он или я — может быть вызван в суд в качестве свидетеля.
     — Но я хотел бы в этом участвовать. Чёрт побери, президент хочет, чтобы я в этом участвовал.
     — Я понимаю — но вы не можете.
     — А вы не можете… ну, я не знаю… назначить меня представителем? Что-то вроде того.
     — Агентом, вы хотите сказать. Нет, я не могу этого сделать — в конце концов, существует вполне реальная возможность того, что вас вызовет в качестве свидетеля та или другая сторона. — Дэйл начал двигаться в направлении дверей красного дерева, ведущих из кабинета в приёмную. — Простите. Вы меня наняли, теперь вам придётся довериться мне.

*10*

     В Паркер-центре Хаска поместили в специальную камеру, отдельно от других арестованных. Но это было единственной уступкой его уникальному статусу. Камера была грязная, с изрисованными граффити стенами. Здесь была раковина и унитаз, и то и другое на виду. Также был стул, но тосок не мог на нём сидеть, и потому был вынужден всё время стоять, ухватившись для равновесия задней рукой за прут решётки.
     Фрэнк Нобилио и Дэйл Райс приблизились к камере, и охранник впустил их внутрь.
     — Фрэнк! — воскликнул Хаск; пучок щупалец на его макушке возбуждённо задвигался. — Спасибо, что вернулись.
     — Хаск, я прошу прощения за всё это, — сказал Фрэнк. — Эти люди — полиция — они, очевидно, совершили ужасную ошибку. Но мы всё исправим. — Секундная пауза. — Познакомьтесь со своим адвокатом. Это Дэйл Райс. Дэйл, это Хаск.
     — Повторите ещё раз имя, — попросил Хаск.
     — Райс. Дэйл Райс, — повторил Фрэнк и продиктовал по буквам. — У тосоков иногда проблемы с восприятием людских имён, — объяснил он Дэйлу.
     — Приветствую, мистер Райс, — сказал Хаск. — Вы тот, кто вытащит меня отсюда?
     — Можете звать меня Дэйл. Я сделаю всё возможное.
     — Буду очень благодарен. Позвольте мне…
     — Подождите. Фрэнк, теперь вы должны уйти.
     Фрэнк помрачнел.
     — Хорошо. Хаск, у меня в любом случае есть сейчас другие дела, но я вернусь, когда вы с Дэйлом закончите, и мы ещё поговорим.
     — Я хочу, чтобы вы были здесь, — сказал Хаск.
     — Это невозможно, — сказал Дэйл. — Хаск, согласно закону разговоры между адвокатом и клиентом конфиденциальны. Это значит, что их содержание не может быть представлено в суде — но только в том случае, если мы разговариваем наедине. Позже вы познакомитесь с моей помощницей, миз Катаямой; сегодня она в суде, но завтра я её приведу. Однако лишь то, что будет сказано наедине со мной или с ней, защищено законом.
     — Всё будет хорошо, — сказал Фрэнк Хаску. — Дэйл — один из самых знаменитых адвокатов на этой планете.
     Фрэнк ушёл, и Дэйл опустился на стул, который протестующе заскрипел, принимая на себя вес его массивного тела.
     — Я должен сказать вам, Дэйл, я…
     — Замолчите.
     Хаск отступил на полшага назад.
     — Простите?
     — Замолчите. Замолчите. Вы собирались сказать мне, виновны вы или нет, правильно? Не говорите мне ничего, пока я не спрошу. Верховный Суд постановил, что я не могу выставлять вас свидетельствовать о своей невиновности, если вы уже сказали мне, что виновны; это равносильно подстрекательству.
     — Подстрекательству?
     — Склонению свидетеля к даче ложных показаний.
     — Но…
     — Ни слова, пока я не спрошу. Понятно?
     Хохолок Хаска колыхался в явной растерянности. Однако в конце концов он сказал:
     — Да.
     — Как с вами обращались?
     — У меня нет стула, на котором я мог бы сидеть.
     — Я пошлю кого-нибудь из своих привезти вам стул из общежития, где вы жили.
     — Я бы хотел покинуть это место, — сказал Хаск.
     — Я вас понимаю — и мы работаем над этим прямо сейчас. Сегодня состоится слушание о залоге. Если оно закончится успешно, то вы сможете уйти.
     — И всё будет кончено?
     Дэйл покачал головой.
     — Нет. Нет, не кончится. Но вы получите возможность присоединиться к другим тосокам и пользоваться свободой до начала суда.
     — И когда это будет?
     — Это первая проблема, которой мы будем заниматься. Вы имеете право на безотлагательное разбирательство, но, видите ли, я собираюсь просить вас отказаться от этого права. Нам понадобится время, чтобы подготовить вашу защиту.
     — Если, как мне сказали, предполагается, что я невиновен, то почему я вообще должен защищаться?
     Дэйл кивнул.
     — Технически вы не должны. Однако обвинение представит дело так убедительно, как только сможет. Если вы не будете пытаться опровергнуть их аргументы, они, вероятно, победят.
     — Я уже публично заявил о своей невиновности. Какая ещё защита возможна?
     — Ну, самый простой способ защиты как раз в этом и состоит — в заявлении о том, что вы этого не делали. Но это означает, что это сделал кто-то другой. Охрана вашей резиденции в кампусе была такова, что никто не мог попасть туда незамеченным. Это означает, что мистера Колхауна убил кто-то из тех, кто был внутри. То есть либо один из семерых тосоков, или один из восемнадцати людей, включая сопровождающих и полицейских. Если окажется возможным доказать, что никто из них убийства не совершал, то вашего заявления будет недостаточно, чтобы признать вас невиновным.
     — Тогда мы должны найти убийцу.
     Дэйл нахмурился.
     — Доказывать, кто на самом деле это сделал — не наша обязанность, и обычно я даже не пытаюсь — но с таким малым количеством возможных подозреваемых будет, безусловно, в наших интересах поразмыслить над вопросом. Не отвечая никоим образом на вопрос о том, вы ли это сделали, знаете ли вы кого-то ещё, кто мог бы иметь причины убить Колхауна?
     — Нет.
     — Многие аргументы обвинения будут состоять в доказательстве того, что преступление совершил тосок, а не человек. Как по-вашему, возможно ли, чтобы это сделал кто-то другой из тосоков?
     — Мы не убийцы.
     — Если говорить в общем, то люди тоже. Но человек мёртв.
     — Да.
     — В своё время один из моих людей задаст этот вопрос каждому, кто был в общежитии, но вы когда-нибудь видели кого-нибудь ссорящимся или спорящим с Колхауном?
     — Нет.
     Дэйл испустил вздох, напоминающий ураган.
     — Ну, хорошо. Мы, безусловно, убавили себе работы. Теперь нам лучше начать готовиться к предъявлению обвинения.

     Фрэнк Нобилио прошёл два квартала до здания Уголовного суда округа Лос-Анджелес на углу Темпл и Бродвей. Это был огромный бетонный куб с ребристыми гранями. Сразу за дверями главного входа Фрэнк прошёл через металлодетектор, которым управляли два охранника в форме.
     Со стен свисали рождественские украшения.
     В обширном полутёмном вестибюле стоял стенд для чистки обуви на четыре места. Перед ним была установлена белая доска с надписью коричневым маркером:
     Чистка обуви от Эй-Джей
     Регулярная чистка (вкл. наведение блеска)
     Атташе-кейсы/форменные ремни + аксессуары
     Возьмите карточку — по ней каждая 6-я чистка
     бесплатна!!!
     Фрэнк оглядел свои коричневые башмаки. Он успел вспотеть: дорога была нетрудной, хотя и немного в гору, однако на Лос-Анджелес обрушилась волна зимней жары.
     Он прошёл мимо стола справочной — которая, казалось, специализировалась на выдаче карт автобусных маршрутов присяжным — и нашёл указатель кабинетов. Ему был нужен офис 18-709. Он нажал кнопку вызова лифта, который шёл на этот этаж.
     Войдя в лифт, он услышал за спиной постукивание каблуков. Он протянул руку и придержал дверь, не давая ей закрыться. В лифт вошла строгого вида худощавая белая женщина с коротко остриженными каштановыми волосами. Фрэнк ощутил, как удивлённо раскрываются у него глаза, когда он её узнал: Марсия Кларк, главный обвинитель по делу Симпсона. Кларк, должно быть, пришла к кому-то с визитом, потому что теперь она была телезвездой, а не прокурором — интересно, обвиняли ли её коллеги в том, что она продалась, так же, как Клетуса Колхауна. Она ткнула в кнопку четвёртого этажа; Фрэнк нажал восемнадцатый и постарался не пялиться на неё. Табличка на стене гласила: «Все прибывающие на 9-1 этаже будут подвергнуты обыску».
     Предупреждение было продублировано по-испански.
     Лифт остановился. Марсия Кларк вышла. Кабина снова пришла в движение, и вскоре Фрэнк тоже её покинул. Он отыскал дверь с надписью «Монтгомери Эйджакс, окружной прокурор», задержался на секунду, чтобы поправить галстук и пригладить волосы, и вошёл в приёмную.
     — Я Фрэнк Нобилио, — сказал он. — У меня назначена встреча с мистером Эйджаксом.
     Секретарша кивнула, взяла телефонную трубку и что-то коротко произнесла в неё. Потом она нажала на столе кнопку, по-видимому, разблокирующую дверь.
     — Вы можете войти, — сказала она.
     Фрэнк вошёл в просторный отделанный деревянными панелями кабинет, протягивая руку для рукопожатия.
     — Мистер Эйджакс, — сказал он, — спасибо за то, что согласились со мной встретиться.
     На лисьем лице Эйджакса не было улыбки.
     — Честно говоря, — сказал он, — я не уверен, что поступаю правильно. В каком качестве вы здесь, доктор Нобилио?
     — В качестве частного лица, не более того.
     — Потому что если Вашингтон намерен вмешаться…
     — Никто не собирается вмешиваться, мистер Эйджакс, уверяю вас. Но Клетус Колхаун был моим другом — мы знакомы больше двадцати лет. Поверьте, никто не хочет увидеть торжество справедливости в этом деле больше, чем я.
     — Ну, хорошо, — сказал Эйджакс, снова усаживаясь. От вида на Лос-Анджелес из окна его кабинета захватывало дух.
     Фрэнк тоже сел.
     — Но Хаск тоже мой друг, — сказал он. — И мне трудно поверить, что он убил Клита. Помните, что я провёл с тосоками больше времени, чем кто бы то ни было — по крайней мере, из живых людей. И я не видел в них ни следа злобы.
     — И что?
     — Ну и я подумал — просто подумал, ничего больше, мистер Эйджакс — а не слишком ли вы поторопились, начав преследование одного из тосоков?
     Эйджакс заметно напрягся.
     — Вы полагаете, что мой офис должен снять обвинения?
     — Это было бы благоразумно, — мягко сказал Фрэнк. — В конце концов, это первый контакт между людьми и инопланетянами. Тосоки гораздо более развиты, чем мы. Они могут революционизировать нашу науку и технику. Мы не хотим восстанавливать их против себя.
     — «Мы»? — переспросил Эйджакс. — Кто эти «мы»?
     — Мы все. Всё человечество.
     — Можно сказать, что это тосоки восстановили нас против себя, а не наоборот.
     — Но это дело будет иметь последствия мирового масштаба.
     — Это возможно. Но факты состоят в том, что один из ваших пришельцев совершил убийство. Преступление не может остаться безнаказанным.
     — Нет, сэр. — Фрэнк изо всех сил старался, чтобы его голос звучал ровно. — Факты состоят в том, что кто-то из тосоков мог совершить убийство. Но, опять же, может выясниться, что он невиновен. И если это произойдёт…
     Эйджакс развёл руками; Фрэнк заметил «ролекс» у него на запястье.
     — Если это произойдёт, его оправдают, и никто не пострадает. Но если он виновен…
     — Если он виновен, то вы будете выглядеть белым рыцарем, сражающимся со злом, прокурором-паладином, который не сдался.
     Бледно-голубые глаза Эйджакса гневно сверкнули, но он ничего не сказал.
     — Простите, — сказал Фрэнк. — Я не должен был этого говорить.
     — Если у вас больше ничего, доктор… — Окружной прокурор сделал жест в сторону двери.
     Фрэнк на секунду задумался, стоит ли продолжать.
     — Ходят слухи, что вы собираетесь баллотироваться в губернаторы Калифорнии.
     — Я не делал никаких официальных заявлений.
     — Вам, несомненно, будет в этом деле полезна любая поддержка.
     — Вы пытаетесь предложить мне взятку за закрытие дела, доктор Нобилио?
     — Конечно, нет. Я лишь пытаюсь сказать, что последствия могут быть далекоидущими.
     — Доктор Нобилио, если я стану баллотироваться на пост губернатора, то это будет потому, что я верю в закон и порядок. Я верю, что мы не должны отпускать преступников. И я считаю, что Америка должна гордиться тем, что один из её институтов является тем, чем должен — великим уравнителем и бастионом истины.
     Фрэнк кивнул.
     — И потому вы не можете позволить себе демонстрировать мягкотелость; я это понимаю. Но вы наверняка видите, что вы позволяете себе за политическим амбициям не видеть более глобальных перспектив…
     Эйджакс протянул руку.
     — На этом закончим, доктор Нобилио. Прощайте.
     Фрэнк вздохнул.
     — Я лишь хочу сказать: думайте, что делаете, мистер Эйджакс.
     — Я уже всё обдумал. И я намерен продолжать процесс против инопланетного убийцы со всей возможной скоростью.

*11*

     Судья Альберт Дайк был почти семи футов ростом. Он вошёл в зал суда шагами, ширины которых не устыдился бы и тосок, и уселся на своё место. Как и большинству людей, ему стоило больших усилий оторвать взгляд от Хаска — он видел пришельцев по телевизору, но ни разу — во плоти.
     — Мистер Райс, — сказал Дайк, — каков ответ вашего клиента по основному обвинению в убийстве первой степени?
     Дэйл поднял своё массивное тело с крутящегося кресла.
     — Невиновен, ваша честь.
     — Каков ответ по вторичному обвинению в использовании смертоносного и опасного для жизни оружия?
     — Невиновен, ваша честь.
     — Ваш клиент имеет право на безотлагательное рассмотрение дела, если таково будет его желание.
     — Он отказывается от этого права, ваша честь.
     — Очень хорошо. Сколько времени нужно вам на подготовку?
     — Двенадцати недель будет достаточно, ваша честь.
     — Как насчёт пятнадцатого марта?
     — Мы согласны.
     — Обвинение?
     Поднялась заместитель окружного прокурора Линда Зиглер; в сорок один год она уже сделала блестящую карьеру и была одним из лучших юристов в Группе дел особой важности Монти Эйджакса. Это была худая жгучая брюнетка с короткой причёской в стиле панк, орлиным носом и волевым подбородком.
     — Да, — сказала она сухо и отрывисто, — мы согласны на эту дату, ваша честь.
     — Ваша честь, я хотел бы поднять вопрос о залоге, — сказал Дэйл.
     Зиглер уже села, но немедленно снова вскочила на ноги.
     — Ваша честь, обвинение возражает против залога. Особая жестокость совершённого преступления…
     — Ваша честь, у моего клиента чистое досье.
     — У вашего клиента нет досье, — возразила Зиглер, — что далеко не то же самое. У себя дома он мог быть закоренелым рецидивистом. На этом звездолёте могли лететь опасные преступники, которых изгнали с родной планеты.
     — Ваша честь, — сказал Дэйл; его низкий голос заполнил зал суда. — Для таких домыслов нет абсолютно никаких оснований. Презумпция невиновности распространяется также и на прошлое обвиняемого в отсутствие прямых свидетельств обратного, так что…
     — Достаточно, мистер Райс, — сказал судья Дайк. — Мы поняли вашу точку зрения.
     — Обвинение по-прежнему возражает против залога, ваша честь.
     — На каком основании, мисс Зиглер?
     — Опасность бегства.
     — О, перестаньте! — сказал Дэйл. — Тосок для этого слишком заметен.
     — Это так, — согласилась Зиглер. — Но существует множество юрисдикций, которые могут отказать нам в его экстрадиции.
     Дэйл развёл руками.
     — Мой клиент заверяет в своём искреннем намерении предстать перед судом.
     — Ваша честь, обвиняемый имеет доступ к звездолёту. Это очевидный риск.
     — Суд осведомлён о сопутствующих обстоятельствах этого дела, — сказал Дайк. — Мы склоняемся к тому, чтобы разрешить залог, в частности, чтобы продемонстрировать тосокам рациональную природу американского правосудия.
     — В таком случае, ваша честь, обвинение настаивает на высокой сумме залога.
     — Ваша честь, у моего клиента нет денег — абсолютно никаких.
     — Как же он тогда платит вам? — спросил Дайк.
     — Я, э-э… согласился на долю прибыли от возможных деловых операций тосоков. Выплата моего вознаграждения отложена на… некоторый срок. У них действительно нет денег, так что даже символический залог станет для Хаска серьёзной проблемой.
     — Мы не сомневаемся, что ваш клиент сможет мобилизовать какие-то ресурсы, мистер Райс. Сумма залога устанавливается в размере двух миллионов долларов; десять процентов должны быть выплачены наличными. — Дайк стукнул своим молотком.
     Дэйл обернулся и посмотрел на Фрэнка Нобилио, сидевшего на галерее непосредственно за столом защиты. Глаза Фрэнка были удивлённо распахнуты: он явно не знал, где взять такие деньги. Однако Дэйл просто залез в карман своего пиджака от Армани, достал из него чековую книжку и принялся писать.

     После предъявления обвинения Дэйл и Фрэнк отвезли Хаска обратно в Валкур-Холл, где он явно обрадовался встрече с остальными тосоками. Сами же они вернулись в офис «Райс и партнёры» на двадцать седьмом этаже небоскрёба «Баухаус» в самом центре Лос-Анджелеса.
     Дэйл сел за стол; Фрэнк же совершенно утонул в стоящем перед столом массивном мягком кресле. Две стены кабинета Дэйла были скрыты дубовыми книжными полками. Полки были высокого качества — даже в середине они не проседали под тяжёлыми томами сводов законом и сборников прецедентов. В третьей стене была входная дверь. Тут же размещался университетский диплом Дэйла (из Колумбийского университета), несколько наград и фотографии Дэйла с такими знаменитостями, как Колин Пауэлл[40], Джимми Картер[41] и Уолтер Кронкайт[42]. На этой же стене висели несколько картин в рамках. Некоторые с первого взгляда показались Фрэнку очень странными: на одной был гигантский сочный чизбургер, на другой как будто ничего, кроме кучи розовых атласных лент. Но когда он подошёл ближе, чтобы получше рассмотреть, то увидел, что то были собранные пазлы, каждый из тысяч кусочков почти идентичной формы. На большом старинном столе на дальнем краю кабинета лежал очередной такой пазл: собраны были лишь его области, прилегающие к границам картинки.
     — Нам, конечно, придётся нанять консультанта по подбору присяжных, — сказал Дэйл, глядя на Фрэнка поверх сцепленных пальцев.
     — Ох. — Фрэнк нахмурился.
     — Не слышу в вашем голосе энтузиазма.
     — Я… нет, мы должны делать всё, что необходимо. Просто компоновать состав жюри так, чтобы дать преимущество одной из сторон… это ведь подрывает саму концепцию справедливого беспристрастного жюри.
     — Так и есть.
     Фрэнк вскинул брови.
     — Вы с этим согласны?
     — Конечно. Вы читали «Убить пересмешника»?
     — Нет. Но фильм видел.
     Дэйл кивнул.
     — Одна из немногих удачных экранизаций литературного произведения. Как в книге, так и в фильме Аттикус Финч выступает перед жюри с речью о том, что система жюри присяжных — не просто абстрактный идеал. «Я не идеалист, чтобы твёрдо верить в честность судов и нашей системы жюри присяжных, для меня это не идеал, но существующая, действующая реальность». Ну, вы знаете сюжет: жюри, состоящее из белых мужчин, признало чернокожего мужчину виновным в преступлении, которое он физически не мог совершить. Я навёл о вас справки, Фрэнк; вы идеалист, как Аттикус Финч. Но я боюсь, что жизнь, проведённая в судах этой страны, смыла розовую краску с моих очков; я не верю в честность судов или системы жюри присяжных. Если вы поставите невиновного перед не тем жюри, оно признает его виновным. Но это та система, которая у нас есть, и наша обязанность перед Хаском — слепить для него такое жюри, с которым у него хотя бы будет шанс.
     — И всё же… — сказал Фрэнк.
     — Будьте уверены, сторона обвинения будет пытаться сформировать жюри, устраивающее её. Поверьте мне, Фрэнк, в таком большом процессе, как этот, отказ от услуг консультанта по подбору присяжных равносилен признанию в некомпетентности. — Дэйл замолчал на мгновение. — Даже шутка у адвокатов такая есть. В Англии суд начинается после завершения отбора присяжных. У нас в Штатах, как только завершён отбор присяжных, завершён и суд.
     — Ладно, ладно. Так кого же мы ищем?
     — Это, друг мой, очень хороший вопрос. Есть множество эмпирических правил. — Он поднялся с кресла, которое, казалось, издало вздох облегчения, и подошёл к одному из книжных стеллажей. Недолго поискав, он нашёл нужную книгу и снял её с полки. Фрэнк заметил название: «Искусство подбора жюри». Дэйл открыл её и прочитал, по-видимому, первое попавшееся предложение: «Женщины обычно предубеждены против других женщин, которым они завидуют, к примеру, более привлекательных, чем они сами».
     Фрэнк закатил глаза.
     — Боже праведный! Сколько лет этой книге?
     Дэйл открыл титульный лист.
     — Не слишком много. Издание 1988 года, и автор — судья суда первой инстанции прямо здесь, в округе Лос-Анджелес. Но вы правы: всё это сплошь предубеждения и стереотипы. — Он закрыл книгу и посмотрел на Фрэнка. — Например, прокурорам нравятся северные европейцы: немцы, британцы и особенно скандинавы. Настоящие любители закона и порядка, не правда ли? Защита обычно хочет видеть в составе жюри чернокожих, латиноамериканцев, индейцев, южных европейцев — выходцев из культур, которые не так убеждены в неизменной правоте власти. Если все критерии кончились, то обвинение выберет тех, кто одет в серое — как вероятных консерваторов. А защита предпочтёт одетых в красное — вероятных либералов.
     — Ладно, но… погодите! Погодите! Разве Хаск не имеет право на суд равных? Ведь очевидно, что равные ему — это тосоки, а незаинтересованных тосоков просто нет, так что мы можем прекратить, наконец, всё это безумие.
     Дэйл снисходительно улыбнулся.
     — Хотя многие американцы думают, что имеют право на суд равных, это попросту не так: это положение британского общего права, а не конституции США. Шестая поправка говорит лишь о «суде беспристрастных присяжных того штата и округа, где было совершено преступление», и ни слова не говорит об их равенстве обвиняемому. Вспомните хотя бы процесс О. Дж. Симпсона — жюри равных ему присяжных состояло бы из знаменитых спортсменов, или посредственных актёров, или героев навязчивых реклам, или миллионеров, или состоящих в межрасовом браке — однако каждый, кто попадал хотя бы в одну из этих категорий, исключался из состава жюри. Нет, Хаска будут судить присяжные-люди, настолько же чуждые ему, как и он — им.
     Фрэнк вздохнул.
     — Хорошо, хорошо. Сколько будет стоить такой консультант?
     — Средняя ставка сто пятьдесят долларов в час — хотя я обычно нанимаю людей со ставками из верхней части спектра. Общие затраты в делах, подобных нашему, могут составить от десяти тысяч до четверти миллиона.
     Фрэнк снова нахмурился.
     — Как я вам говорил, я не имею доступа к каким-либо фондам.
     — Я позабочусь об этом, — сказал Райс.
     — Спасибо. — Пауза. — Но… то, что вы сейчас говорили… разве это не противозаконно отбирать жюри по принципу пола или расы?
     Дэйл кивнул.
     — Конечно; Верховный Суд так и постановил, «Батсон против Кентукки» и другие дела. Но это значит лишь одно: если вы не хотите в жюри чернокожих, то вам придётся найти другую причину, чтобы от них избавиться. К примеру, если вы видите в списке кандидатов чернокожего джентльмена и вам нужна причина, чтобы его исключить, спросите его, имел ли он когда-нибудь основания не доверять полиции. Разумеется, он скажет «да» и — вуаля! — он вне жюри, и цвет его кожи ни разу не был упомянут. Дело в том, что с правильно подобранным жюри возможно оправдать обвиняемого, даже если он в самом деле совершил преступление…
     — Как О. Джей.
     — Нет, не как О. Джей, — сказал Дэйл. — Мы об этом уже говорили. Но вот вам, к примеру, дело Лорены Боббитт — не было никаких сомнений, что она действительно отрезала своему мужу пенис. Или «Калифорния против Пауэлла»: никто не сомневался, что те полисмены едва не забили Родни Кинга до смерти — весь процесс был снят на видеоплёнку. И всё же в обоих случаях несомненные преступники были оправданы присяжными.
     Фрэнк медленно кивнул.
     — То есть, в данном случае нам нужны смышлёные люди, люди, способные понять научные аргументы?
     — Не знаю, не знаю. Обычно советуют следующее: если вы защищаете виновного — а мы, дорогой мой, вопреки вашему наивному оптимизму, вполне возможно, именно этим и занимаемся — то вам скорее нужны присяжные-тупицы. Кучка идиотов, не способных распознать ваши уловки. Это означает, что мы уже сейчас имеем фору. Среди кандидатов в присяжные непропорционально много малообразованных и безработных; умные и богатые всегда найдут, как уклониться от этой обязанности. — Дэйл помолчал. — Знаете, почему в деле Симпсона ничего не вышло из анализа ДНК? Потому что эксперты противоречили друг другу. Одна сторона говорит одно, другая — другое, а необразованные присяжные думают: если уж специалисты не могут разобраться, то мы и подавно. И они просто игнорируют эту линию доказательств и принимают решение исходя из иных соображений.
     — Ладно, так кого же нам тогда нужно? Астрономов-любителей?
     — Хотелось бы. Но можете быть уверены, обвинение постарается исключить их в первую очередь.
     — Фанаты «Стартрека»? Любители фантастики?
     — Этих, вероятно, тоже было бы неплохо, но это всё слишком очевидно — противная сторона будет бить по ним.
     — Люди, которые видели НЛО?
     — Нет — эти слишком непредсказуемы. Могут оказаться психами, а психи — это последние, кого вам хотелось бы видеть среди присяжных. Никогда не знаешь, что они выкинут.
     — Хорошо. Тогда кого мы не хотим видеть в жюри?
     — Важнее всего отсеивать идейных — тех, кто хочет попасть в состав жюри для того, чтобы добиваться какого-то конкретного вердикта, несмотря ни на что. Обычно таких много на делах об абортах, о гражданских правах и тому подобных. Такие люди могут быть по-настоящему хитры — они точно знают, что нужно говорить, а чего говорить нельзя, чтобы попасть в присяжные, а попав, они блокируют жюри. Мы делаем всё, что возможно, чтобы отфильтровать их на этапе voir dire,[43] но на процессах, подобных нашему, мы должны быть особенно внимательны, чтобы не пропустить в жюри фанатиков, считающих пришельцев исчадиями ада…

     Интерком на столе окружного прокурора Эйджакса зажужжал.
     — К вам преподобный Орен Брисби.
     Эйджакс закатил глаза.
     — Хорошо. Пусть войдёт.
     Дверь кабинета открылась, и вошёл худой чернокожий мужчина лет шестидесяти, с венчиком седых волос, который, когда он наклонял голову, становился похожим на нимб.
     — Мистер Эйджакс, — сказал преподобный Брисби. — Вы были так добры, согласившись со мной встретиться.
     — У меня всегда найдётся время для столпов нашего общества, преподобный.
     — Особенно когда близится время выдвижения кандидатур на пост губернатора, — сказал Брисби. В его голосе была пара лишних децибел; Брисби всегда говорил, будто пытаясь докричаться до галёрки, даже когда собеседник сидел прямо перед ним.
     Эйджакс развёл руками.
     — Моя дверь всегда открыта для вас.
     — И будем надеяться, мистер Эйджакс, что ваша дверь всегда останется открытой для народа — будь то здесь, в Лос-Анджелесе, или там, в Сакраменто[44].
     Эйджакс усилием воли подавил горестный вздох.
     — Так по какому поводу вы хотели со мной встретиться, преподобный?
     — Убийство Клетуса Колхауна.
     — Трагедия, — сказал Эйджакс. — Но вы сделаем всё возможное для торжества справедливости.
     — Всё ли вы делаете сейчас? — Эти слова будто бы отразились эхом от оконных стёкол.
     Эйджакс почувствовал, как к горлу подступает изжога. Он потянулся к ящику стола и нашёл там упаковку «ролэйдз»[45].
     — Конечно. Мы уже испытываем некоторое давление со стороны Вашингтона с тем, чтобы мы сняли обвинения — и, как мне рассказывали, на Вашингтон давят из-за рубежа. — Он выдавил из себя смешок. — Но если бы обвинения снимались, когда Вашингтон этого хочет, Ричард Никсон[46] досидел бы свой срок в Белом Доме, Боб Паквуд[47] до сих пор заседал бы в Сенате, и никто бы не знал, кто такой Олли Норт[48].
     — Я восхищаюсь вашей принципиальнойстью, мистер Эйджакс. Но скажите мне, у вас хватит духу стоять до самого конца?
     Эйджакс прищурил глаза.
     — Что вы имеете в виду?
     — Я имею в виду, сэр, что наш замечательный штат Калифорния признаёт за своим народом право делать коллективно вещи, которые мы индивидуально делать не вправе. — Брисби ткнул пальцев в сторону Эйджакса. — В нашем штате есть смертная казнь, сэр, а это — тяжкое преступление. Достанет ли вам стойкости духа довести это дело до смертного приговора?
     Окружной прокурор развёл руками.
     — Несомненно, найдутся какие-то смягчающие обстоятельства, преподобный. И хотя я не склоняюсь перед политическим давлением, я всё же признаю́, что ставки в этом деле совершенно гигантские.
     — И это воистину так. Но знаете, какой факт, по моему мнению, самый значительный, сэр? Значительнее всего, по моему мнению, тот факт, что на посту окружного прокурора вы требовали смертной казни в шестидесяти трёх процентах дел об убийствах первой степени, где обвиняемым был чернокожий, тогда как в делах против белых обвиняемых вы делали это лишь в двадцати одном проценте случаев.
     — Эта статистика не даёт всей картины, преподобный. Вы должны принимать во внимание тяжесть каждого отдельного преступления.
     — И нет преступления более тяжкого, чем убийство белого, не так ли? В делах, в которых чернокожие обвинялись в убийстве белых, вы требовали смерти в восьмидесяти одном проценте случаев. Ну что ж, старина Клетус Колхаун настолько белый, насколько вообще возможно, мистер Эйджакс. Если бы меня обвинили в том, что я разделал его, как свинью, сэр, вы бы уже искали способа поджарить мой чёрный зад.
     — Преподобный, я не думаю…
     — Оно и видно, сэр. Во время вашей предвыборной кампании, будьте уверены, чернокожие калифорнийцы будут спрашивать вас, почему вы казните чернокожего человека за убийство белого, но колеблетесь, когда речь заходит о твари с другой планеты.
     — Всё гораздо сложнее.
     — Так ли, сэр? Если вы не станете требовать смертного приговора в этом деле, то что об этом подумают избиратели? Что этот тосок более ценен, чем чернокожий? Что этот пришелец из иного мира, с его высокой культурой, несомненный образованием и интеллектом достоин пощады, а юный негр, жертва жестокой нищеты и расизма, должен быть отправлен на электрический стул?
     — Преподобный, мы тщательно взвешиваем все факторы, когда решаем, какого наказания требовать.
     — Смотрите же, мистер Эйджакс, чтобы и в этом случае было так. Ибо если нет, то вы, сэр, ощутите на себе всю тяжесть гнева угнетённого народа. Мы несём внутри себя божественную искру души, и не дадим обращаться с собой как с низшими, худшими созданиями, в то время как вы щадите явно бездушное существо, совершившее самое жестокое убийство и расчленение из всех, что когда-либо видел этот город.

     Мэри-Маргарет Томпсон была консультантом по подбору присяжных, с которым Дэйл обычно имел дело. Это была подтянутая птицеподобная брюнетка, которая сразу же угнездилась на углу широкого стола Дэйла. Она смотрела на Фрэнка, снова погружённого в недра гигантского кресла.
     — В этом процессе несколько фаз, доктор Нобилио. Сначала — анкетирование кандидатов в присяжные. Для обычного процесса вызывают около пятидесяти кандидатов. Для дела Симпсона вызвали в двадцать раз больше — под тысячу. Можете быть уверены, что в этот раз будет то же самое. Нам нужно будет согласовать с обвинением анкету, которую все эти люди должны будут заполнить. Это шаг номер один — придумать правильные вопросы.
     Шаг номер два — это voir dire, когда стороны опрашивают кандидатов в присяжные один на один. На этом консультационный процесс можно завершить, но я бы предложила пройти весь путь. После того, как жюри сформировано, мы должны организовать теневое жюри — группу людей, демографически как можно более схожих с настоящими присяжными. Мы будем наблюдать их в течение всего процесса; таким образом мы сможем определить, какие аргументы оказывают на них действие, а какие нет, и как день ото дня меняются их симпатии.
     — Теневое жюри, — повторил Фрэнк. — Во сколько же это обойдётся?
     — Мы обычно платим теневым присяжным семьдесят долларов в день каждому — что вдесятеро больше, чем получает настоящий присяжный[49]. — Пауза. — Далее, очень важно провести в жюри кого-нибудь, кто стал бы нашим виртуальным подсудимым — кого-нибудь, кто однозначно идентифицировал бы себя с ним, взял бы на себя роль Хаска и представлял бы его точку зрения во время совещаний присяжных. Конечно, в данном случае найти такого будет трудновато…

     Участок бурлил активностью — у одного стола регистрировали окровавленного чернокожего мужчину; у другого — двух проституток, белую и азиатку, трое чёрных подростков четырнадцати-пятнадцати лет, по-видимому, члены банды, дожидались своей очереди. Дэйл посмотрел на них и покачал головой.
     Они тоже смотрели на него, на его костюм за три тысячи долларов, его золотые запонки и цепочку карманных часов. «Орео»[50], — сказал один из них другому, когда Дэйл проходил мимо. Дэйл вспыхнул, но не стал оборачиваться. Он продолжил свой путь к двери, которая была ему нужна. На прикреплённой к ней металлической табличке было выгравировано «Х. Перес». Под табличкой была приклеена скотчем картинка, изображающая стог сена и старика с плюшевым Котом в Шляпе. «Хэй» + «Сьюз» — получается похоже на Хесус — имя Переса.[51]
     Орео, чёрта с два, — подумал Дэйл. — Зовите меня Дядюшка Ребус.
     Он постучал в дверь. Перес буркнул что-то из-за двери, и Дэйл вошёл.
     — Господин адвокат, — сказал Перес, не поднимаясь со стула. — Давненько не виделись.
     — Лейтенант, — поздоровался Дэйл. За этим словом, сухим и формальным, скрывались десятилетия истории.
     Перес ткнул пальцем за дверь кабинета.
     — Не думаю, чтобы кто-то из той мелкоты мог себе позволить ваши услуги.
     — Мой клиент — Хаск.
     Перес кивнул.
     — Я слышал. Чем он вам платит? Слитками латинума[52]?
     — Чего?
     — Да так, забудьте. — Перес помолчал. — Вы упустили возможность поучаствовать в процессе Симпсона, так что теперь вместо процесса столетия участвуете в процессе Центавра[53]. — Детектив хихикнул над собственной шуткой. — Очень жаль, советник. У вас была внушительная победная серия.
     — Почему вы думаете, что я не собираюсь победить и в этот раз?
     — Вы шутите? Ваш приятель мистер Спок прикончил мегапопулярного парня из телевизора. Это Симпсон наоборот: жертва-знаменитость и никому не известный обвиняемый.
     — Хаск и сам знаменит, как тысяча чертей.
     — К чертям он и отправится.
     Райс вздохнул.
     — Вы хоть пытались искать других подозреваемых?
     — Конечно. Но там особо не разбежишься. Доступ в общежитие в тот вечер имели двадцать пять человек — вернее, восемнадцать человек и семеро тосоков. В случае с людьми самый большой вопрос — это мотив. Кто мог захотеть убить Колхауна? И кто бы убил его таким жутким способом?
     — Как вы, несомненно, знаете, это мог быть кто-то, желающий подставить тосоков — возбудить к ним ненависть. И если это так, то мог иметь место сговор двух и более человек — и тогда тот факт, что кто-то видел кого-то другого тогда-то, ничего не сто́ит.
     — Сговор!
     — Почему нет? Я думаю, вы должны быть счастливы от того, что кто-то предлагает вариант со сговором вне полиции Лос-Анджелеса.
     Перес пронзил Дэйла уничтожающим взглядом.
     — Группа видных учёных вряд ли стала бы подводить инопланетянина под обвинение в убийстве.
     Дэйл устал ждать, когда ему предложат сесть, и уселся сам. Стул на металлической раме, слишком маленький для него, протестующее застонал под его весом.
     — Я бы не был так уверен. Зависть среди учёных цветёт пышным цветом. Эти джентльмены сражаются за всё уменьшающиеся гранты и трудятся в безвестности, когда какой-то тип из Пиджин-Фордж, штат Теннесси, делает миллионы и ручкается с Джем Лено[54]. Они думают, что никто не сойдёт с ума настолько, чтобы арестовать пришельца — они не знают, насколько Монти Эйджакс жаждет власти. По их мысли, это станет идеальным преступлением; Вашингтон, несомненно, заметёт дело под ковёр…
     — Что он таким образом и пытается, по-видимому, сделать, — сказал Перес. — Нет, господин адвокат, мы взяли того… мы взяли то существо. Это точно был тосок.
     Очередь Дэйла пронзать уничтожающим взглядом.
     — Я думал, лейтенант Перес, что вы в своей жизни натерпелись достаточно от подобного образа мыслей, чтобы не практиковать его самому. Это точно был тосок. Это наверняка латинос. Это был какой-то чёрный парень — о, глядите, вон там какой-то чёрный, должно быть, он.
     — Не обвиняйте меня в этом, советник. Не смейте меня в этом обвинять.
     — Почему нет? Это точно был тосок. На Земле семь тосоков. И если только вы не сможете доказать, что это был именно Хаск — Хаск и никто другой — мой клиент выйдет на свободу.
     — Нет, ну конечно же это Хаск.
     — Вы не сможете этого доказать.
     Перес улыбнулся.
     — Увидите.

*12*

     Фрэнк и Дэйл встретились за завтраком в ресторане отеля «Юниверсити-Хилтон», на противоположной стороне Фигероа-стрит от университетского кампуса. Завтрак Фрэнка состоял из пшеничных хлопьев с обезжиренным молоком, половинки грейпфрута и чёрного кофе. Дэйл ел бекон, яичницу из двух яиц, огромный тост — казалось, в половину буханки — с апельсиновым мармеладом, и запивал целым кофейником кофе со сливками и сахаром.
     — Вся планета требует интервью с вашим клиентом, — сказал Фрэнк.
     Дэйл кивнул и глотнул кофе.
     — Я знаю.
     — Мы им разрешим?
     Дэйл перестал жевать и задумался.
     — Пока не знаю. На широкую публику нам плевать. Нам интересны только те двенадцать человек, что окажутся в составе жюри. И вопрос в том, пойдёт ли нам на пользу, если потенциальные присяжные будут знать Хаска. В конце концов, мы ведь не собираемся выставлять Хаска в качестве свидетеля, так что…
     — Не собираемся?
     — Фрэнк, никто никогда не выводит подзащитного свидетельствовать, если этого можно избежать. Так что да, интервью может быть нашим шансом познакомить с Хаском людей, которые могут оказаться в составе жюри, дать им шанс узнать и полюбить его. С другой стороны, это очень необычное преступление, и если они решат, что Хаск — просто какой-то странный чудик, то вполне могут вообразить, что он его и совершил.
     — Так что же нам делать?
     Дэйл вытер лицо салфеткой и сделал знак официантке принести ещё кофе.
     — Мы разрешим одно интервью — с кем-нибудь из крупняков. С Барбарой Уолтерс, к примеру. Или Дайаной Сойер[55]. С кем-то их уровня.
     — Что, если оно пройдёт неудачно? — спросил Фрэнк. — Вы сможете потребовать переноса слушаний в другое место?
     — В какое? На обратную сторону Луны? Вам не скрыться от новостей о процессе такого масштаба.

     Лицо Барбары Уолтерс демонстрировало её любимое выражение заботливого внимания.
     — Сегодня у меня в гостях Хаск, — объявила она, — один из семи инопланетных гостей Земли. Хаск, как поживаете?
     Дэйл, сидевший вместе с капитаном пришельцев Келкадом за пределами поля зрения камеры, попросил Хаска не надевать свои солнечные очки, хотя студийное освещение и доставляло ему неудобства. Впрочем сейчас, глядя на то, как он щурится, он спрашивал себя, не было ли это ошибкой.
     — У меня бывали дни и получше, — ответил Хаск.
     Уолтерс сочувственно кивнула.
     — Уверена, что это так. Вы вышли на свободу под залог двух миллионов долларов. Какова ваша оценка американской правовой системы?
     — У вас огромное количество заключённых в тюрьмах.
     Уолтерс, казалось, на мгновение растерялась.
     — Э-э… да. Думаю, это так.
     — Мне говорили, что ваша страна удерживает рекорд. У вас сидит тюрьме больший процент населения, чем в любой другой стране — учитывая даже те страны, что считаются полицейскими государствами.
     — Я имела в виду применительно к вашему случаю, — сказала Уолтерс. — Как полиция Лос-Анджелеса обращалась с вами?
     — Мне объяснили, что я считаюсь невиновным, пока не будет доказана моя вина — и при этом меня поместили в клетку, чего мой народ не делает никогда, а ваш, как я раньше думал, поступает так только с животными.
     — Вы хотите сказать, что с вами плохо обращались?
     — Со мной плохо обращались, да.
     — Вы хотите сказать, что, к вам, гость нашего мира, должны были проявить большее уважение?
     — Ни в коем случае. В моём положении нет ничего особенного. Полагаю, что если бы вы интервьюировали человека, ложно обвинённого в убийстве, то он или она также жаловались бы на плохое обращение. Вам приходилось попадать в тюрьму, мисс Уолтерс?
     — Мне? Нет.
     — Тогда вы не поймёте.
     — Да, — сказала Уолтерс. — Да, думаю, не пойму. А какова система правосудия в вашем мире?
     — В моём мире нет такого понятия как преступление; допустить, что преступление возможно, означало бы допустить, что Бог более не следит за деяниями детей своих. Кроме того, мы не ценим материальные блага так, как цените их вы, так что такое явление как кража имущества отсутствует. Поскольку каждый имеет достаточно еды, то нет воровства еды или средств её добывания. — Хаск сделал паузу, потом продолжил: — Конечно, не мне судить, но мне кажется, что ваша правовая система построена от конца к началу. Корневая причина человеческой преступности по моему, без сомнения, невежественному мнению, состоит в бедности и в вашей способности впадать в зависимость от употребления определённых веществ. Но вместо того, чтобы бороться с этими причинами, вы всю свою энергию прикладываете с другого конца — к наказанию.
     — Возможно, вы правы, — сказала Уотерс. — Кстати, к вопросу о наказании: как по-вашему, вас ждёт справедливый суд?
     Шупальца на макушке Хаска яростно извивались, пока он размышлял.
     — Это сложный вопрос. Человек мёртв — и кто-то должен за это ответить. Я — не человек. Возможно, поэтому меня легче заставить отвечать, и всё же…
     — Да?
     — Я другой. Но… ваш вид продолжает расти. Мой адвокат — Дэйл Райс, и у него чёрная кожа. Он рассказывал мне, как его раса была порабощена, как ей отказывали в праве голоса, в доступе к объектам общественного пользования и прочее. И всё же в течение его жизни многое из этого изменилось — хотя в тюрьме я видел, что многое и осталось, просто ушло вглубь. Могут ли двенадцать человек посмотреть на пришельца и вынести беспристрастное решение? — Он немного передвинулся и заглянул прямо в камеру своими оранжевым и зелёным глазами. — Я думаю, да. Я думаю, смогут.
     — Сейчас много разговоров о том, что произойдёт, если вас признают виновным.
     — Мне дали понять, что в этом случае я могу умереть, — сказал Хаск.
     Барбара Уолтерс поджала свои тонкие губы; по-видимому, ей не понравилась прямота этого заявления.
     — Я имею в виду, что будет с Землёй? Какова может быть реакция вашего правительства?
     — В моих интересах было бы заявить, что мой народ явится на Землю и в отместку на казнь одного из своих сотрёт всех вас с лица планеты. — Он помолчал. — Или я мог бы сказать, что в случае моей казни тосоки улетят и никогда не вернутся — оборвут контакт навсегда. Но ни то, ни другое не было бы правдой, и я не буду так говорить. Тосоки как народ верят в предопределение. Если мне суждено быть казнённым за преступление, которого я не совершал, то так тому и быть. Но я вам говорю, мисс Уолтерс — я не убивал Клетуса Колхауна. Зачем мне это делать? Он был мне другом. Если меня признают виновным, это будет ошибкой, потому что я этого преступления не совершал.
     — То есть, вы говорите, что мы должны вас оправдать?
     — Вы сделаете то, что захочет от вас Бог. Но я не виновен.
     Дэйл широко улыбался. Всё шло как нельзя лучше.

     — Келкад! — закричал журналист из «Лос-Анджелес Таймс», когда Дэйл, Хаск и Келкад покидали здание телекомпании «Эй-би-си». — Келкад! Что вы думаете о сегодняшнем интервью?
     Капитан Келкад поднял переднюю руку, чтобы прикрыть передние глаза — розовый и жёлтый — от света фотовспышек.
     — Я думаю, что член моей команды держался очень хорошо, — сказал он.
     Журналисты энергично напирали, но полицейским пока удавалось их сдерживать.
     — Келкад, — крикнула женщина из «Си-эн-эн», — если Хаска признают виновным, ваш народ также его накажет?
     Келкад продолжал двигаться сквозь толпу.
     — Разумеется, мы проведём собственное расследование.
     — Что вы сами сделали по поводу убийства? — крикнула журналистка «Си-би-си».
     Келкад ответил не сразу, будто раздумывая над ответом.
     — Полагаю, нет причин от вас это скрывать. Я, разумеется, отослал домой по радио полный отчёт. Я уже раньше докладывал, что мы нашли на Земле разумную жизнь, и теперь дополнил свой отчёт сообщением о том, что один из нас был схвачен и ему угрожает казнь за преступление, совершение которого он отрицает.
     — И когда ждать ответа? — спросил журналист «Си-би-эс»
     Щупальца на голове Келкада качнулись в незнакомой манере, словно в удивлении от того, что кто-то, комментирующий это дело, может не знать относящихся к делу научных фактов.
     — Альфа Центавра находится на расстоянии 4,3 ваших световых лет отсюда. Таким образом, моему докладу потребуется 4,3 года, чтобы достичь назначения, и пройдёт ещё 4,3 года, прежде чем может быть получен какой-либо ответ. Это очевидно.
     — Вы покинули дом два столетия назад, — сказал только что пробившийся в первые ряды мужчина; у него был европейский акцент. — Что они могут ответить?
     Капитан пришельцев думал над вопросом несколько секунд. Наконец, пучок его щупалец распался надвое — жест, который, как уже было широко известно, у тосоков эквивалентен пожатию плечами.
     — Понятия не имею, — ответил он.

*13*

     Во время досудебного представления улик обвинение и защита должны поставить друг друга в известность об уликах, которые они собираются представить суду, чтобы другая сторона могла их изучить и подготовиться к ответу. После последнего досудебного заседания вымотанный Дэйл Райс вернулся в свой кабинет и уселся в своё огромное кожаное кресло. Он потёр пальцами сломанную переносицу, пытаясь прогнать мигрень. Через некоторое время он снял телефонную трубку, включил выход в город и набрал номер мобильника Фрэнка.
     Едва войдя в кабинет Дэйла Райса, Фрэнк Нобилио почувствовал, как его брови озабоченно супятся. Фрэнк никогда не видел старого адвоката таким расстроенным. Обычно лицо Дэйла было практически гладким — даже удивительно для человека его возраста — но сейчас его лоб прореза́ли глубокие морщины.
     — Что стряслось? — спросил Фрэнк, опускаясь в уже ставшее привычным кресло.
     — Я думаю, сомнений почти не осталось, — сказал Дэйл. — Я думаю, наш парень это сделал. Я думаю, Колхауна убил Хаск.
     — Я не верю.
     — Если выражаться корректно, неважно, верите вы или нет. Неважно даже, во что верю я. Важно лишь, во что поверит жюри.
     — То есть, жюри, скорее всего, признает вину Хаска? Что же нам делать? — спросил Фрэнк.
     Он чувствовал подступающую тошноту.
     — Окружной прокурор собирается настаивать на обвинении в убийстве первой степени — в преднамеренном убийстве. Мы можем уговорить нашего инопланетного джентльмена признаться вместо этого в убийстве второй степени.
     — То есть?
     — То есть да, он убил доктора Колхауна, и он хотел его убить. Но он не планировал этого заранее. Ссора, вышедшая из-под контроля, что-то вроде этого. Но даже убийство второй степени — это минимум пятнадцать лет тюрьмы.
     — Нет, — сказал Фрэнк, качая головой. — Нет, это неприемлемо.
     — Или мы пытаемся уговорить окружного прокурора понизить обвинение до причинения смерти по неосторожности. Это значит, что жертва была убита, но Хаск этого не хотел. Колхаун умер из-за того, что его нога была очень аккуратно отсечена от тела. Предположим, Хаск сделал это, не зная, что от этого умирают. Тогда смерть Колхауна всё равно останется преступлением, но это не будет убийство.
     — Но он всё равно отправится за решётку.
     — Возможно.
     — Есть другие варианты?
     — Есть только два подхода, которые могут привести к оправданию Хаска. Во-первых, самооборона. Но вы можете применять смертоносное оружие для самообороны только в том случае, если таковое применяется против вас. Колхаун должен был угрожать Хаску таким образом, чтобы Хаск почувствовал, что его сию минуту могут убить.
     — Не верю, чтобы Клетус Колхаун мог угрожать пришельцу.
     — Не отвергайте этот вариант так легко, Фрэнк. У него есть перспектива. Скажем, Колхаун хотел… я не знаю… скажем, хлопнуть его по спине, этак по-дружески, но удар в это место для тосока смертелен. Хаск мог подумать, что его жизнь в опасности, и ответил на неё смертоносным насилием.
     — Маловероятно. Почему он нам тогда об этом не сказал?
     — Я не знаю.
     — Вы говорили, есть второй подход?
     Дэйл кивнул.
     — Помешательство.
     — Помешательство, — повторил Фрэнк, словно впервые услышал это слово.
     — Именно. Мы доказываем, что Хаск, по людским стандартам, non compos mentis.
     — Вы можете это сделать?
     — Я не знаю. Может статься, что все тосоки шизофреники по людским стандартам. Но если он это сделал, и это не была самооборона, то признание невменяемым — единственное, что может помочь ему избежать наказания.
     — Интересный подход.
     — Это точно. Только такая тактика защиты применяется меньше чем в одном проценте уголовных дел. А из них лишь пятнадцать процентов — дела об убийстве. И при этом тактика признания помешательства срабатывала — то есть приводила к оправдательному приговору — лишь в двадцати пяти процентах случаев.
     — То есть это не лёгкий путь?
     — Нет, что бы там ни твердили газеты. Восемьдесят девять процентов оправданий в процессах с такой тактикой защиты были результатом того, что подзащитного диагностировали как умственно отсталого либо страдающего серьёзным психическим расстройством типа шизофрении. Восемьдесят два процента оправданных уже к этому времени оказывались в больнице из-за проблем с психикой.
     — Погодите — вы сказали «умственно отсталыми»?
     Дэйл тяжело кивнул своей массивной головой.
     — У этого состояния есть юридическое определение?
     — Без сомнения. Я могу попросить секретаря его найти.
     — Потому что если там речь идёт об IQ, то IQ очень культурно зависим. Если Хаск покажет реально низкий результат при тестировании на IQ, его могут признать умственно отсталым.
     Дэйл покачал головой.
     — Вам нужно продать это присяжным, не забыли? Присяжные на такое не купятся. Все видели, как Хаск пилотировал космический челнок, все видели, как быстро он заговорил по-английски. Нет, это не пройдёт. Только помешательство. Но проблема в том, что человека, оправданного по причине его невменяемости, не отпускают на свободу. Вместо этого его автоматически направляют в лечебное учреждение. Помните дело Джефри Дамера? Он тоже пытался объявить себя безумцем. Как и Джон Уэйн Гейси и Хиллсайдский душитель. Им такая защита успеха не принесла, но даже будь она успешна, я гарантирую, что они всю жизнь провели бы в психушке. Видите ли, когда вас юридически признали невменяемым, вы более не невиновны до тех пор, пока вашу вину не установит суд. Наоборот, с этого момента вы считаетесь безумцем, пока не сможете доказать, что это не так.
     — А что насчёт временного помешательства?
     — Такое тоже возможно, — сказал Дэйл. — Какой-то аспект земной окружающей среды — загрязнение воздуха, цветочная пыльца, «твинки»[56] — на некоторое-то время свёл его с ума. Проблема здесь в том, что сначала Хаску придётся признать себя виновным — а он отказывается это делать.
     — Ну, мы точно не можем позволить им упечь Хаска в психушку, — сказал Фрэнк.
     — Нет, конечно, нет. Из чего следует, что если мы не докажем временное помешательство, то нам нужно будет доказать не только то, что Хаск — умалишённый, но и то, что человеческая психиатрия не способна ему помочь, что он умалишённый, с которым мы не можем ничего поделать, и в то же время не такая угроза обществу, чтобы его надо бы было держать под замком до конца жизни.
     — А мы это сможем сделать?
     — Это нам и нужно узнать. Стандартный тест на помешательство состоят в том, что испытуемый должен отличить правильное от неправильного. Стандартная же проблема в том, что если испытуемый пытался уклониться от наказания — скажем, спрятал тело, то это означает, что он понимал, что сделал что-то неправильное и, следовательно, он умственно здоров. — Дэйл задумался. — Конечно, в нашем случае тело осталось лежать на самом виду, так что возможно здесь есть, с чем поработать…

     Дэйл и Фрэнк вошли в комнату Хаска в Валкур-Холле; с ними был доктор Ллойд Пенни, психиатр, к услугам которого Дэйл иногда прибегал.
     Хаск сидел на краю своей кровати, опираясь о стену задней рукой. В передней руке он держал половинку диска, расколовшегося в вечер его ареста.
     — Привет, Хаск, — сказал Фрэнк. — Это доктор Пенни. Он хочет задать вам несколько вопросов.
     Пенни был мужчиной под сорок с кудрявыми светло-каштановыми волосами. Он был одет в гавайскую рубашку.
     — Здравствуйте, Хаск, — сказал он.
     — Здравствуйте, доктор Пенни.
     Дэйл тоже присел на край кровати. Кровать подверглась модификации: вдоль неё проходил глубокий жёлоб, в который помещалась задняя рука. Фрэнк прислонился к стене, а Пенни сел перед Хаском на имевшийся в комнате человеческий стул.
     Хаск всё ещё держал в руке сломанный диск.
     — Что это? — спросил Пенни.
     Хаск не смотрел на него.
     — Лостартд — форма искусства.
     — Вы сами это сделали? — спросил Пенни.
     Щупальца на голове Хаска сложились в знак отрицания.
     — Нет. Нет, его сделала Селтар — та, что погибла во время полёта к Земле. Я хранил его в память о ней; мы были друзьями.
     Пенни протянул к Хаску руку.
     — Можно посмотреть?
     Хаск протянул ему предмет. Пенни осмотрел его. Нанесённый на диск рисунок был стилизован, но, по-видимому, изображал инопланетный пейзаж. Вторая половинка лежала у Хаска на столе.
     Пенни жестом попросил Фрэнка передать её ему, что Фрэнк и сделал. Пенни сложил две половинки вместе. На картинке был мир с большим жёлтым солнцем и меньшим оранжевым.
     — Чистый разлом, — сказал Пенни. — Можно склеить.
     Фрэнк улыбнулся про себя. Хранение разбитого предмета искусства наверняка было наполнено массой психологических смыслов.
     — Конечно, можно, — ответил Хаск. — Но за нужным мне клейким веществом надо лететь на звездолёт, а по условиям залога мне это запрещено.
     — У нас тоже есть хорошие клеящие средства, — сказал Фрэнк. — Капли-другой «суперклея» вполне хватило бы.
     — «Суперклея»? — повторил Хаск. Его собственный голос без перевода звучал медленно и печально.
     — Цианоакрилат, — сказал Фрэнк. — Склеивает почти всё. Я сегодня схожу куплю для вас тюбик.
     — Спасибо, — сказал Хаск.
     Доктор Пенни положил обе половинки лостартда на стол.
     — Дэйл и Фрэнк привели меня, чтобы я задал несколько вопросов, Хаск.
     — Если необходимо, — ответила пришелец.
     — Хаск, — сказал психиатр, — вы осознаете разницу между правильным и неправильным?
     — Это противоположности, — сказал Хаск.
     — Что есть правильно? — спросил Пенни.
     — То, что соответствует действительности.
     — То есть, к примеру, два плюс два равно четыре — это правильно? спросил Пенни.
     — Да, во всех системах счисления, кроме троичной и четверичной.
     — И — действуя в рамках десятичной системы — два плюс два равно пять — это неправильно, не так ли?
     — Да.
     — Имеют ли слова «правильный» и «неправильный» иные значения?
     — Краткая форма «правый» может обозначать направление на юг, когда вы стоите лицом на восток.
     — Да, да. Слово «правый» действительно имеет такое значение, но концепции «правильности» и «неправильности» — могут ли они применяться к чему-то, кроме установления истинности?
     — Мне о таких не известно.
     Пенни коротко взглянул на Дэйла, затем снова обратился к Хаску:
     — Как насчёт терминов «хороший» и «плохой»?
     — Про пищевой продукт, имеющий приятный вкус, можно сказать, что он хорош; продукт, который сгнил или иным образом испортился, становится плохим.
     — А что можно сказать о понятиях «моральный» и «аморальный»?
     — Они, по-видимому, как-то связаны с человеческой религией.
     — То есть в религии тосоков они не находят применения?
     — Тосоки верят в предопределение — мы исполняем волю Бога.
     — Вы верите в единого Бога?
     — Мы верим в единственное существо, которое было праматерью нашей расы.
     — И этот Бог — она хорошая?
     — Ну, она не начинала гнить.
     — Вы не делаете ничего, что не было бы по воле вашего Бога?
     — Просто Бога.
     — Простите? — не понял Пенни.
     — Говорить о Боге как о принадлежащем кому-либо неприемлемо.
     — Прошу прощения. Вы не делаете ничего, что не является волей Бога?
     — Такое по определению невозможно.
     — В вашей религии есть дьявол?
     Транслятор Хаска пискнул.
     — Дьявол? Мне это слово незнакомо.
     — Во многих земных религиях, — сказал Фрэнк, снова облокачиваясь на стену, — имеется доброе высшее существо, именуемое Богом, и его противник, пытающийся воспрепятствовать исполнению Божьей воли. Этот противник называется дьяволом.
     — Бог всемогущ, — заявил Хаск, коротко взглянув на Фрэнка, и снова оборачиваясь к Пенни. — Ничто не может ей воспрепятствовать.
     — То есть не существует континуума поведения? — спросил психиатр.
     — Я встречал эту концепцию в работах человеческих мыслителей, — сказал Хаск. — Идея о том, что всё движется от крайней левой точки к крайней правой, или что у любой проблемы есть две равноправные «стороны» — причём слово «сторона» в таком смысле тосоки никогда не употребляют. — Щупальца на голове зашевелились. — Для меня это чуждый образ мышления; я подозреваю, он как-то связан с двусторонней симметрией ваших тел. У вас есть левая рука и есть правая, и хотя каждый из вас отдаёт предпочтение одной из них — Фрэнк, я заметил, предпочитает правую руку, а вы, Дэйл — левую — но в целом вы, по-видимому, считаете их равноправными. Однако у тосоков передняя рука гораздо сильнее задней; у нас нет концепции — если воспользоваться вашим термином, который невозможно точно перевести на наш язык — равно-правия. Одна сторона всегда имеет преимущество перед остальными; переднее всегда имеет преимущество перед задним. Аспект, обладающий перевесом в весе или силе — это сторона Бога, так что она всегда побеждает.
     Фрэнк улыбнулся. Клит пришёл бы в восторг от такого рода биологической философии.
     — Позвольте задать вам гипотетический вопрос, — сказал Пенни. — Правильно ли будет украсть?
     — Бог, несомненно, видела, как я это делаю, и раз она меня не остановила, значит, это было приемлемо.
     — Правильно ли будет убить?
     — Очевидно, что Бог предотвратила бы убийство, если бы желала его предотвратить; то, что она этого не сделала, однозначно указывает на то, что убийца действовал как орудие её воли.
     Брови Пенни поползли вверх.
     — Существуют ли хоть какие-то неприемлемые деяния?
     — Дайте определение неприемлемого.
     — Неприемлемые: деяние, которые невозможно одобрить. Которые нельзя допускать.
     — Нет.
     — Если вы убьёте кого-то, потому что он пытался убить вас — будет ли это приемлемым?
     — Если это случилось, это приемлемо.
     — Если вы убьёте кого-то, потому что он пытался у вас украсть — будет это приемлемым?
     — Если это случилось, это приемлемо.
     — Если вы убьёте кого-то за то, что он рассказал анекдот, который вы уже слышали, будет это приемлемым?
     — Если это случилось, это приемлемо.
     — В нашей культуре, — сказал Пенни, — мы определяем безумие как неспособность отличить моральные деяния от аморальных.
     — Не существует такого явления как аморальное деяние.
     — То есть, в соответствии с нашими критериями, вы безумны?
     Хаск на секунду задумался.
     — Несомненно, — ответил он, наконец.

     Фрэнк, Дэйл и доктор Пенни вышли из общежития и побрели через университетский кампус мимо статуи Томми-троянца[57] и наискосок через Парк Выпускников. Стоял пасмурный январский день.
     — Нам не удастся продать версию о помешательстве, не так ли? — сказал Фрэнк.
     Им навстречу прошла группа студентов. Пенни молчал, пока они не оказались за пределами слышимости.
     — Боюсь, что нет, — сказал он. — Хаск мыслит совершенно по-другому, но он не производит впечатления безумца. Большинство присяжных считают нелогичность частью помешательства, но в убеждениях Хаска есть внутренняя логика. — Пенни пожал плечами. — Прости, Дэйл.
     — А что насчёт линии самообороны? — спросил Фрэнк.
     — Хаску придётся признаться в убийстве, прежде чем сможем хотя бы начать разрабатывать эту тактику, но до сих пор он это сделать отказывался, — сказал Дэйл.
     — Так что же нам тогда делать? — спросил Фрэнк.
     Дэйл снова помедлил, пока ещё одна группа студентов плюс какой-то тип постарше, вероятно, профессор, не прошли мимо.
     — Если он продолжит отрицать вину, то нам нужно будет найти какое-нибудь обоснованное сомнение в его виновности. А это означает атаковать любое действие обвинения.
     — Стратегия защиты в деле Симпсона?
     Дэйл пожал плечами.
     — Примерно.
     — Но что если мы получим Хироси Фудзисаки вместо Ланса Ито[58]? — спросил Фрэнк. — Что, если нам не дадут этого сделать?
     Дэйл посмотрел на Пенни, потом на Фрэнка.
     — Тогда мы в большой беде, — сказал он. — У обвинения отличная позиция.

*14*

     Линда Зиглер прибыла в Валкур-Холл под вечер. Она не собиралась ни ещё раз осматривать место преступления, ни разговаривать с кем-либо из тосоков. Она прошла прямиком в комнату Паквуда Смазерса. Она постучала в его дверь и дождалась приглашения войти.
     — Здравствуйте, доктор Смазерс, — сказала она, открывая дверь. — Меня зовут Линда Зиглер, я заместитель прокурора округа Лос-Анджелес.
     Смазерс работал за стоящим вплотную к стене столом. Его кустистые светлые брови съехались к переносице.
     — Я хочу, чтобы присутствовал мой адвокат.
     Зиглер улыбнулась своей лучшей, самой ослепительной улыбкой.
     — Доктор Смазерс, вас никто ни в чём не подозревает. Я понимаю, что с вами в полиции обошлись невежливо, и от имени… в сущности, от имени всех американцев я прошу у вас за это прощения. Я знаю, что вы гость нашей страны, и теперь я пришла к вам просить о некоторой помощи.
     — Помощи? — в голосе Смазерса звучало сомнение.
     — Да, сэр. Мы столкнулись с проблемой, касающейся инопланетной… я думаю, «инопланетная физиология» будет подходящим термином, и мне сказали, что вы ведущий специалист в этой области.
     Как и многие заносчивые люди, Смазерс, по-видимому, предпочитал прикидываться скромным, когда кто-то другой расточает ему дифирамбы.
     — Ну, в некоторой мере… конечно, до последнего времени я имел дело с вещами чисто гипотетическими, однако, что бы там ни говорил Колхаун по телевизору, я не вижу в тосоках ничего, что опровергло бы основы моих построений.
     Зиглер прошла вглубь комнаты и уселась в кресло. Кровать Смазерса была смята, но в остальном в комнате царил порядок.
     — А… простите, меня профессор, я признаю, что совсем не ориентируюсь в этой области — а в чём состоят основы ваших построений?
     Смазерс, похоже, начинал понемногу оттаивать.
     — Говоря простым языком, в том, что строение тела у всех форм жизни, неважно, откуда они происходят, должно соответствовать некоторым фундаментальным принципам.
     — Фундаментальные принципы строения тела?
     Смазерс кивнул.
     — Наши тосокские друзья — позвоночные. В самом первом приближении тело тосока — это полая труба с опорной структурой внутри, что весьма похоже на нас. — Канадец сделал паузу. — Не знаю, известно ли вам об этом, но тосоки очень не любят обсуждать внутреннее строение своих тел — для них это табуированная тема. Ну, как у нас нагота: для человека совершенно естественно обнажаться на приёме у доктора, но вне этого контекста нагота приобретает совершенно другое значение. Тосоки не показывали нам свою медицинскую литературу и не стали читать нашу. Стант — это тосокский биолог — по-видимому, был страшно смущён нашим интересом к этой теме.
     Зиглер кивнула.
     — Так вот, — сказал Смазерс, — тосоки отличаются от земных позвоночных в нескольких весьма заметных аспектах. У наших позвоночных части тела существуют либо в единственном числе, либо парами: у нас есть одно сердце, одна печень, одна селезёнка, один желудок, но два лёгких, две почки, два глаза, две руки, две ноги и так далее. Из-за парности частей нашего тела всё оно имеет билатеральную, или двустороннюю симметрию.
     Зиглер кивнула.
     — У нас только две стороны. У тосоков же, в отличие от нас, симметрия квадрилатеральная или четырёхсторонняя. Их части тела существуют либо поодиночке, либо группами по четыре. Покрайней мере, это Стант согласился подтвердить.
     — Но ведь это не так, — сказала Зиглер. — У них две руки и две ноги, и глаза у них парами.
     Смазерс кивнул.
     — Да, да. По крайней мере, так кажется на первый взгляд. Глядя на продукт миллиардов лет эволюции, трудно увидеть стоящую за ним базовую архитектуру. Но давайте представим себе гипотетическое примитивное существо с Альфы Центавра. Я полагаю, что оно должно было быть устроено как-то так. — Он взял со стола разлинованный блокнот и нарисовал большой круг с четырьмя меньшими кругами вокруг него, словно столик в кафе и четыре стула. — Это вид сверху, — пояснил он. — Центральный круг — туловище животного. Каждый из четырёх меньших кругов — это конечность, видимая со стороны плеча. Я подозреваю, что у ранних форм центаврианской жизни конечности не были дифференцированы и все четыре использовались для передвижения: как жгутики у водных обитателей и как ноги у жителей суши. Назовём эти конечности северная, восточная, южная и западная. — Он подписал рядом с ними буквы «С», «В», «Ю» и «З».
     — Ну вот, — сказал Смазерс, — вы видели, что у тосоков две руки: одна спереди, почти как хобот, другая, более тонкая — сзади, где вы ожидали бы увидеть хвост. У них также две ноги, одна справа, другая слева. Очевидно, что в процессе эволюции произошло вот что: восточная и западная конечности стали использоваться исключительно для передвижения, а северная и южная укоротились, перестав доставать до земли, что освободило их для использования в качестве манипуляторов.
     — У тосоков также четыре отверстия на голове. Два из них, похоже, предназначены для дыхания, а два других — те, что непосредственно над руками — служат исключительно для приёма пищи.
     — А глаза? — спросила Зиглер.
     — Точно — четыре глаза. Подозреваю, что изначально они были равномерно распределены вдоль окружности головы, но со временем передвинулись и сформировали две пары, каждая из которых стала способна к стереоскопическому зрению.
     Зиглер, впечатлённая, кивнула.
     — Ну, хорошо, сказала она, — вы, без сомнения, с базовой физиологией разобрались наилучшим образом.
     — Настолько, насколько вообще возможно, не имея понятия о том, как устроены тосоки внутри.
     — И как бы вы убили одного из них?
     Смазерс заметно напрягся.
     — Я… прошу прощения?
     — Если присяжный признают Хаска виновным, обвинение будет просить для него смертного приговора. Его надо будет привести в исполнение.
     — О…
     — Так как бы вы убили тосока?
     — Я… э-э… хороший вопрос.
     — Они сообразили, как убить одного из нас, довольно легко, — язвительно напомнила Зиглер.
     — Мы… э-э… у нас в Канаде нет смертной казни, — сказал Смазерс. — Я не уверен, что я подхожу для этой задачи.
     — Мои источники утверждают, что вы единственный, кто подходит для этой задачи. Штат Калифорния компенсирует вам затраченное время, но нам правда очень нужно знать, как убить тосока. — Она улыбнулась ему. — Считайте это научной головоломкой.
     Смазерс почесал сквозь бороду подбородок.
     — Ну, практически кого угодно можно убить, лишив его кислорода.
     Зиглер покачала головой.
     — Казнь должна быть быстрой и безболезненной, иначе такой способ признают неконституционным «жестоким и необычным» наказанием. Она также не должна быть кровавой; публика на такое не согласится.
     Смазерс задумался.
     — Это будет непросто. Повесить — но у тосоков нет шеи; глаза на затылке делают её ненужной. А использование смертельной инъекции или газовой камеры требует знания тонких деталей физиологии; я могу предложить множество ядов, но не смогу гарантировать, что какой-то из них подействует быстро и не причинит боли.
     — Электричество?
     — Да, вероятно… но, опять же, не могу гарантировать, что для тосока это будет быстро и безболезненно.
     — Значит, вы должны отыскать способ.
     Смазерс покачал головой.
     — Правда, мисс Зиглер, я…
     — И, конечно, — прервала его Зиглер, — после казни мы можем предоставить вам доступ к телу. — Она сделала паузу. — Это может стать вашей единственной возможностью познакомиться с анатомией пришельцев.
     Смазерс задумался на очень долгое время; очевидно, в нём развернулась нешуточная внутренняя борьба. Наконец, он сказал:
     — Как вы знаете, у нас нет ни образцов тканей, ни рентгенограмм тосоков; они на этот счёт чрезвычайно стеснительны. Так что задача очень непростая. — Он снова помолчал. — Положитесь на меня, мисс Зиглер. Уверен, я отыщу способ. — Но потом он покачал головой и снова на долгое время замолк. — Я лишь надеюсь, что после этого смогу жить дальше в мире с собой.

*15*

     Дэйл и Фрэнк встретились в ресторане за ланчем. Дэйл заказал клубный сэндвич, картошку-фри и салат Цезарь; Фрэнк ел жареную куриную грудку и салат из овощей с обезжиренным итальянским соусом.
     — А то, что на месте преступления обнаружены следы тосокской крови, не создаст нам проблем? — спросил Фрэнк, проглотив кусочек радиккьо.
     — Каким образом? — спросил Дэйл.
     — Ну, если тосокская биохимия сколько-нибудь схожа с нашей, то обвинение сможет извлечь из неё своего рода генетический отпечаток и доказать, что это кровь Хаска.
     — Они смогут это сделать, только если у них будут образцы крови остальных тосоков для сравнения.
     — Ну, они ведь наверняка могут обязать их сдать кровь.
     На лице Дэйла появилась мрачная усмешка.
     — Если они попытаются это сделать, мы их так прищучим, что сесть не смогут. — Дэйл откусил от своего сэндвича большой кусок.
     — Что? Почему?
     Адвокат проглотил кусок и отхлебнул «пепси-колы».
     — Вы знаете, как началось применение анализа ДНК в криминалистике?
     Фрэнк покачал головой.
     — Это началось в Лестере, в Англии. В 1983 году там кто-то изнасиловал и задушил пятнадцатилетнюю девочку. Полиция не смогла найти ни единого подозреваемого. Три года спустя, в 1986, случилось то же самое: ещё одна пятнадцатилетняя, тоже изнасилована и задушена. В этот раз полиция арестовала парня по имени… как его? Бакли, Баклэнд, как-то так. Он сознался в последнем убийстве, но не в том, что произошло три года назад.
     Так совпало, что британский учёный-генетик, работающий там же, в Лестерском университете, незадолго до этого попал на первые полосы газет — он разработал технологию обнаружения генетических маркеров болезней. Он называл эту технологию «полиморфизм длин рестрикционных фрагментов»: это тот самый ПДРФ, о котором всё время говорили на процессе Симпсона. Одно из побочных применений технологии состояло в том, что вы могли отличить ДНК одного человека от ДНК другого, так что полиция позвонила ему и сказала: послушайте, у нас есть парень, который убил одну девочку, но мы хотим доказать, что он убил и вторую. Если мы пришлём вам образцы семени, снятые с обоих тел, вы сможете доказать, что ДНК в них принадлежит одному человеку?
     Учёный — Джеффрис, так его звали — сказал: да раз плюнуть, присылайте.
     Фрэнк кивнул и глотнул кофе.
     — И угадайте, что? — сказал Дэйл. — Джеффрис доказал, что образцы семени принадлежат одному и тому же человеку — но не тому парню, который признался. Полиция рвала и метала, но Баклэнда пришлось отпустить. И что теперь делать? Как поймать настоящего убийцу? И копы надумали попросить каждого жителя округи мужского пола возрастом от семнадцати до тридцати четырёх сдать образец крови для того, чтобы их можно было «исключить из расследования». — Дэйл покачал головой. — Благородные британцы! Четыре тысячи человек сдали кровь, но убийцы среди них не оказалось. Через какое-то время, однако, как-то доведались, что сослуживец человека по имени Колин Питчфорк — уже одна фамилия могла бы навести на подозрение, как по вашему[59]? — так вот, он сдал образец крови вместо Питчфорка. Полиция взяла образец у самого Питчфорка, который, разумеется, и оказался убийцей. Это было первое дело, в котором использовался анализ ДНК.
     — Потрясающе, — сказал Фрэнк.
     — Нет, — возразил Дэйл. — Нет, дело было насквозь гнилое. Вы сами не видите? Со всем населением некоей местности обошлись, как с подозреваемыми просто потому, что они были мужчинами подходящего возраста. Их не заставляли сдавать кровь, но идея распространилась по городку, как лесной пожар, так что каждый, кто отказывался сдать кровь, сразу попадал под подозрение. Понимаете? Это было беспардонное нарушение гражданских прав. Граждане вдруг ни с того ни с сего оказались обязаны доказывать, что они невиновны вместо того, чтобы быть невиновными, пока не доказано обратное. Если бы коп пришёл ко мне и сказал: слушайте, вы чёрный, а мы считаем, что преступник тоже чёрный, так что докажите мне, что вы не преступник, и я арестую того, кто не сможет. Так вот, просить тосоков сдать образцы крови — это то же самое: вы принадлежите к данной группе, и поэтому должны доказывать свою невиновность. Нет, мы сможем этому помешать, не сомневайтесь.
     — Но ведь их всего семеро!
     — И всё равно это нарушение гражданских прав, сказал Дэйл. — Поверьте мне.
     — То есть, обвинение не будет пытаться использовать эту кровь в качестве доказательства?
     — Наоборот, я уверен, что попытаются. Это будет схватка, но мы в ней победим — по крайней мере, по этому пункту.
     — Вы уверены?
     Райс снова откусил от своего сэндвича.
     — Ну… ни в чём нельзя быть уверенным полностью.
     Фрэнк нахмурился.
     — Этого я и боялся.

     Досудебные действия производились под надзором того же судьи, что будет председательствовать на самом процессе: Друсиллы Прингл. Прингл было сорок девять лет. Она относилась к тому типу женщин, про которых говорят «статная», а не «красивая» — с гладкими, холодными чертами. У неё была очень белая кожа и тёмно-каштановые волосы; она носила очки в тонкой оправе и почти не пользовалась макияжем.
     Главная схватка на этой стадии рассмотрения дела развернулась вокруг телевизионной трансляции судебных заседаний. Судья Прингл в конце концов постановила, что трансляции быть — учтя невероятный интерес к исходу дела во всём мире.
     Однако в тот день была также дюжина других ходатайств.
     — Ваша честь, — сказал Дэйл, — мы ходатайствуем о секвестрации жюри. Интерес прессы к данному процессу огромен, и иным способом оградить присяжных от, возможно, предвзятой и необъективной информации по делу невозможно.
     — Ваша честь, — сказала Зиглер, — я думаю, дело Симпсона показало нам, какие невероятные трудности влечёт за собой секвестрация жюри. На процессе, который вполне может затянуться на очень долгое время, мы не можем помещать всех основных и резервных присяжных под фактический арест.
     — Я прочла ваше ходатайство, мистер Райс, — сказала Друсилла Прингл, — но я согласна с миз Зиглер. Присяжным будут даны инструкции избегать новостей о процессе, но они смогут возвращаться вечером домой и спать в собственных постелях.
     — Хорошо, — сказал Дэйл. — Мы ходатайствуем о том, чтобы фотографии тела доктора Колхауна не представлялись в качестве улик. Такие улики могут лишь настроить присяжных против обвиняемого.
     — Ваша честь, — сказала Линда Зиглер, вставая, — обвинение решительно возражает против каких-либо ограничений на фотографические улики. Анкета кандидата в присяжные позволит нам отсеять особенно впечатлительных. Очевидно, что существенная часть нашего дела базируется на демонстрации того, что использованный метод убийства недоступен для человеческого существа. И нет лучшего свидетельства этого метода, чем фотографии с места преступления.
     Судья Прингл ненадолго задумалась.
     — Не повезло вам, мистер Райс. Однако, миз Зиглер, я вас заткну так, что готова отвалится, если вы хотя бы попытаетесь использовать эти фото вне доказательного контекста.
     — Очень хорошо, — сказал Дэйл, — но мы также ходатайствуем, ваша честь, о том, чтобы из уважения к семье доктора Колхауна фотографии трупа и изъятых органов демонстрировались только присяжным.
     — Публика тоже имеет право знать, мистер Райс, — сказала Прингл.
     — Мы предлагаем заменить фотографии стилизованными рисунками, изображающими повреждения.
     — Вы обрекаете меня на ещё одну свару с юристами медиакомпаний, — сказала Прингл, — и я не уверена, что вы озабочены исключительно чувствами членов семьи. Вы рассчитываете на неспособность жюри принять решение, и не хотите, чтобы кандидаты в присяжные для повторного процесса были заранее предубеждены против обвиняемого.
     Дэйл развёл руками.
     — Вы раскрыли мой план, ваша честь.
     Прингл скривилась.
     — До рассмотрения аргументов юристов медиакомпаний я поддерживаю запрет на публикацию фотографий до завершения процесса; решение о том, останется ли запрет в силе после вынесения вердикта, я приму позже.
     — Спасибо, ваша честь, — сказал Дэйл. — Защита также ходатайствует…

     Анкета кандидата в присяжные, подготовленная совместно обвинением и защитой, содержала триста одиннадцать вопросов. Она вполне предсказуемо начиналась с вопросов о возрасте, этнической принадлежности, семейном положении, трудоустройстве, образовании самого кандидата и его супруга или супруги, о предыдущем опыте контактов с правоохранительной или судебной системой, политических симпатиях, членстве в организациях и так далее. Анкета также спрашивала, знает ли потенциальный присяжный обвиняемого, потерпевшего, адвоката, обвинителя, судью или кого-либо из работников суда.
     Вдобавок анкета спрашивала об убеждениях кандидата относительно принципов судебного процесса:
     Считаете ли вы, что обвиняемый в ходе судебного процесса должен свидетельствовать или представлять какие-либо доказательства своей невиновности? Если да, то объясните, почему.
     Для каждого из нижеследующих утверждений укажите, согласны вы с ним полностью, скорее согласны, скорее несогласны, полностью несогласны, либо не имеете определённого мнения: а. Если обвинение решилось привлечь некое лицо к суду, то это лицо, вероятно, виновно. б. К знаменитостям в наших судах относятся лучше, чем к обычным людям.
     Анкета также пыталась выявить возможную предвзятость кандидатов, вызванную освещением убийства доктора Колхауна в новостях.
     Что из нижеследующего наилучшим образом описывает освещение дела в прессе? Пресса симпатизирует обвинению? Пресса симпатизирует защите? Пресса в целом нейтральна?
     Она также задавала вопросы о тосоках:
     Какова была ваша первая реакция на известие о том, что один из тосокских путешественников является подсудимым на этом процессе? Видели ли вы кого-нибудь из тосоков лично? Если да, то при каких обстоятельствах?
     Будете ли вы ожидать от обвинения соблюдения более высоких стандартов из-за того, что подсудимый — инопланетянин? Из-за возможных последствий для человечества?
     Делает ли, по-вашему, факт происхождения обвиняемого из цивилизации более развитой, чем наша, менее вероятным его участие в убийстве?
     А дальше шли вопросы, которые Линда Зиглер окрестила «фанатскими»:
     До прибытия тосоков на Землю читали ли вы какие-либо нехудожественные книги, статьи или журналы, касающиеся жизни на других планетах? Если да, то укажите, какие, и вкратце опишите, что вы помните из прочитанного.
     Читали ли вы когда-либо художественную литературу (включая научную фантастику) о жизни на других планетах или о прибытии инопланетян на Землю? Если да, то укажите, какие, и вкратце опишите, что вы помните из прочитанного.
     Какие из нижеперечисленных телесериалов вы регулярно смотрите или смотрели в прошлом? Для тех, что вы смотрели, укажите, согласны ли вы с представлением в них инопланетных форм жизни, несогласны, или не имеете определённого мнения:
     «Альф»
     «Вавилон-5»
     «Затерянные в космосе»
     «Морк Минди»
     Любой из сериалов «Стартрек»
     «Секретные материалы»
     Составить этот список помогли в Лос-Анджелесском обществе любителей научной фантастики и фэнтези. По идее тот, кто соглашается с тем, как изображены инопланетяне в «Альфе», «Стартреке» и «Морке Минди», будут склоняться на сторону защиты, тогда как поклонники «Вавилона-5», «Затерянных в космосе» и «Секретных материалов» скорее поддержат обвинение.
     Однако на чьей бы стороне ни были их симпатии, все слишком завзятые любители научной фантастики или уфологии подлежали исключению, что породило следующую серию вопросов:
     Как звали отца Спока?
     Знаете ли вы, как расшифровывается SETI?
     Посещали ли вы когда-либо конвенты любителей фантастики?
     Видели ли вы когда-нибудь НЛО?

     Как и в случае с большинством судебных процессов в округе Лос-Анджелес, которые могут вызвать значительный интерес прессы, заседания по делу «Народ Калифорнии против Хаска» должны были проходить в главном здании Уголовного суда в самом центре города. Это означало, что присяжные должны были набираться из жителей центральных районов. Повестки разослали тысяче человек.
     Разумеется, не все они явились. Многие, в особенности мужчины, часть просто игнорируют эти повестки; поскольку за это редко кого наказывают, им обычно это сходит с рук.
     Каждого из тех, кто явился по вызову, попросили заполнить анкету кандидата. Больше семисот потенциальных присяжных было исключено на основании их ответов.
     Среди причин, по которым отсеивались кандидаты, были такие: они были родителями-одиночками, или с ними жили старшие родственники, или они испытывали финансовые затруднения. У одного человека оказался синдром раздражённого кишечника — и справка от доктора в подтверждение. Другой был в списке ожидания на пересадку почки и поэтому не мог гарантировать, что сможет исполнять обязанности в течение всего процесса. Отсеяли также и женщину на седьмом месяце беременности.
     Помимо этого из списка вычеркнули: тех, кто испытывал проблемы со зрением и слухом, и тех, кто не мог хорошо читать и писать по-английски. Пять человек отсеялись из-за того, что были знакомы с адвокатом, обвинителем или кем-то из работников суда — один из них посещал лекцию Дэйла, и Дэйл подписал ему книгу.
     Оставшиеся сто восемьдесят пять потенциальных присяжных — как всегда в центральном Лос-Анджелесе, преимущественно чернокожие, преимущественно женщины, преимущественно синие воротнички или безработные — были опрошены сторонами в рамках процесса, известного под названием voir dire. И вот, наконец, жюри из двенадцати основных присяжных и шести резервных было сформировано.

     Келкад, капитан звездолёта, только что вернулся в Валкур-Холл из «Рокуэлл Интернешнл». Фрэнк был в гостиной четвёртого этажа с Хаском, и они поприветсвовали Келкада, когда тот вышел из лифта.
     — Как продвигается ремонт? — спросил Фрэнк.
     Щупальца на голове Келкада развевались в манере, свидетельствующей о недовольстве.
     — Медленно, — ответил он.
     — Печально слышать, — сказал Фрэнк.
     — Полагаю, тут ничего не поделаешь, — сказал Келкад. — Однако, хотя ваша раса технологически весьма отсталая, я впечатлён той скоростью, с которой ваши инженеры воспринимают новые концепции. Это по-настоящему поразительно.
     Фрэнк улыбнулся.
     — Чертовски смышлёные эти люди, не так ли? Будьте начеку, Келкад. Не успеете оглянуться, мы вас обскачем.
     Келкад не засмеялся. Но в этом не было ничего необычного.

*16*

     Зал заседаний судьи Прингл находится на девятом этаже здания Уголовного суда округа Лос-Анджелес — на том же этаже, где проходил процесс Симпсона, и перед входом на который всех подвергают обыску.
     Стены отделаны панелями из калифорнийского красного дерева. Судейская кафедра находится у дальней стены, под резным гербом штата Калифорния. Калифорнийский флаг с бурым медведем свисает с флагштока по правую руку от судьи; по левую руку висит флаг Соединённых Штатов.
     На столе перед судьёй имеется компьютерный монитор, открытый портативный компьютер и десяток юридических справочников, стиснутых металлическими книгодержателями.
     Перед судейской кафедрой справа от судьи находится стол защиты, слева — обвинения; на каждом стоит компьютерный монитор и видеомонитор. Между ними — небольшая кафедра, за которой должен стоять адвокат или прокурор, задавая вопросы — времена, когда они нависали над свидетелем в манере Перри Мейсона давно прошли.
     Рядом со столом обвинения загородка для присяжных. В ней два ряда по семь мягких кресел в каждом; двое резервных присяжных будут сидеть с основным жюри.
     Основное жюри: семь женщин и пять мужчин; шестеро чернокожих, трое латиноамериканцев, двое белых, один азиат, все с бэджиками со штрих-кодом.
     Рядом с местами присяжных стоит камера «Суд-ТВ»; оператор, сидящий в глубине зала, управляет ей дистанционно с помощью двух джойстиков.
     У боковой стены за столиком бэйлифа установлены шесть кресел тосокской конструкции, чтобы Келкад, Рендо, Торбат, Доднаскак, Стант и Гед могли наблюдать, как судят их товарища; последние несколько дней тосоки провели за просмотром видеозаписей других судебных процессов об убийствах, чтобы быть в состоянии понимать происходящее и вести себя соответственно.
     Место Фрэнка Нобилио было в первом ряду галереи для публики, непосредственно за спиной Дэйла Райса. Фрэнк получил это место как почётный гость; ему не пришлось стоять в очереди всю ночь вместе с остальной публикой. По левую руку от Райса сидел на специальном стуле Хаск. Как всегда, на нём была надета его серо-коричневая жилетка с множеством карманов.
     Справа от Райса сидела Митико Катаяма, его помощница, стройная женщина тридцати пяти лет.
     Судья Прингл, облачённая в судейскую мантию, что-то записала в блокноте и оглядела зал.
     — Стороны готовы начать? — спросила она.
     — Готовы, ваша честь, — ответила Линда Зиглер.
     — Готовы, ваша честь, — ответил Дэйл Райс. По своей давней традиции в первый день слушаний он надевал первозданной белизны шёлковый галстук; он не будет сегодня говорить, кроме как подавая протесты, до окончания вступительного слова обвинения, но он посылал таким образом присяжным безмолвный знак невинности и чистоты в эти критически важные первые мгновения процесса.
     — Можете начинать, миз Зиглер, — сказала Прингл.
     Зиглер поднялась из-за стола обвинения и вышла в пространство перед загородкой для присяжных.
     — Дамы и господа присяжные, как вам известно по voir dire, меня зовут Линда Зиглер, и я старший заместитель прокурора округа Лос-Анджелес. Мне помогает на этом процессе Трина Даймонд; её вы услышите на последующих стадиях процесса.
     Мне нет нужды вам говорить, что это необычное дело. Обвиняемый на этом процессе — не человек. Он пришелец, инопланетянин, существо из другого мира. Мы все с вами современные люди. Мы все пожили на этом свете. Однако из наших разговоров во время voir dire я знаю, что вы похожи на меня. Вы могли верить, что жизнь на других мирах теоретически возможна — в конце концов, мы живём в большой вселенной, так что, если подумать, вряд ли эта крошечная планета у ничем не примечательной звезды является единственным средоточием жизни во всём мироздании. Но вы никогда бы не подумали, что этот вопрос может прозвучать где-либо, кроме Учебного канала или передачи покойного Клетуса Колхауна «Огромные шары огня».
     Но в последние несколько месяцев всё изменилось, не так ли? Пришельцы прилетели на Землю! Как вид, мы показали себя очень достойно. Видимо, помня обо всех неудачных встречах между прежде изолированными народами нашего мира, мы сумели встретить первый звездолёт из другого мира в цивилизованной манере.
     Было так здорово познакомиться с тосоками — не так ли? И мы протянули нашим соседям руку дружбы.
     Но хорошее никогда не длится долго, дамы и господа, и поэтому мы все сейчас здесь. Доктор Клетус Колхаун был — и я не могу подобрать для этого иного слова — был выпотрошен, его тело вскрыли, а органы разбросали вокруг. Я вижу, как некоторые из вас содрогнулись, и я сожалею, дорогие мои, что нам ещё не раз придётся обсуждать жуткие детали этого преступления в ходе процесса.
     Как вы знаете, Хаск, один из семерых тосоков, прилетевших на Землю, был обвинён в смерти доктора Колхауна. Миз Даймонд и я от лица народа Калифорнии продемонстрируем вам, что вне всякого обоснованного сомнения Хаск намеренно совершил убийство доктора Колхауна, прекрасно сознавая при этом, что он делает. Мы просим признания вины в убийстве первой степени. Чтобы подкрепить обвинение, мы должны будем доказать, что метод убийства был доступен обвиняемому — что в этом, как мы покажем, нет причин обоснованно сомневаться. И, поскольку мы выдвигаем обвинение в преступлении первой степени, мы должны будем доказать, что преступление не было ни спонтанным актом самообороны, ни временным всплеском неконтролируемой ярости, а было обдуманным, преднамеренным, запланированным обвиняемым заранее, и выполненным — здесь уместно сказать, приведённым в исполнение — обдуманно и целенаправленно; и это мы тоже собираемся вам доказать так, чтобы не осталось никаких обоснованных сомнений…

     Наконец, наступила очередь Дэйла. Он медленно поднялся и прошёл мимо стола к своему месту перед загородкой присяжных.
     — Леди и джентльмены, — сказал он, — меня зовут, как вы можете помнить, Дэйл Райс, и я представляю здесь обвиняемого, Хаска. Мне будет помогать миз Митико Катаяма.
     Готов спорить, что все вы видели «Перри Мейсона», но я не хочу, чтобы у вас были заблуждения насчёт того, чем занимается на суде представитель защиты. Старина Перри, он обычно стращал каждого, кто оказывался на свидетельской скамье, до тех пор, пока кто-нибудь, кроме подзащитного, не сознавался. Так вот, на этом процессе такое будет вряд ли. Штат обвиняет моего клиента в убийстве, но, как вам ещё укажет судья, сам факт того, что моего клиента обвинили, не является свидетельством его вины. Мой клиент заявляет о своей невиновности. И вы должны понимать, что он не обязан — вообще не обязан — доказывать свою невиновность.
     Так же, как и мы, его адвокаты, не обязаны представить альтернативное объяснение смерти Клетуса Колхауна. «Если убил не Хаск, то кто?» — это самый естественный вопрос, который наверняка будете себе задавать. Но вы не можете признать подсудимого виновным на основании этого вопроса. Вы можете признать вину лишь на основании улик, представленных в ходе процесса. И если эти улики оставляют у вас обоснованное сомнение в вине моего клиента, то вы обязаны оправдать его, даже если это будет означать, что убийство Клетуса Колхауна останется нераскрытым. Да, преступление, о котором здесь пойдёт речь, ужасающе и жестоко, и да, мы все хотим, чтобы кто-то за него ответил. Но вы находитесь в необычном положении: единственный, кого вы можете заставить ответить — это мой клиент. Поэтому вам необходимо проявлять большую осторожность и сдержанность: вы должны быть уверены, что ваше естественное желание призвать преступника к ответу в комбинации с тем фактом, что призвать к ответу вы можете только Хаска, не заставило вас признать его виновным, даже если вы не уверены наверняка, действительно ли он совершил это преступление.
     В этом деле имеется и ещё одно необычное обстоятельство. Может статься, что если Хаск не совершал убийства, то его совершил кто-то другой из тосоков. Однако допустить, чтобы покарали не того тосока, вы можете не в большей степени, чем подвергнуть наказанию не того человека. Мысли о том, что «один из них это сделал, так пусть же один из них за это ответит» не должно быть места в вашей голове. Каждый из семерых тосоков — отдельная личность. Вы должны быть убеждены вне всяких обоснованных сомнений, что этот конкретный тосок, мой клиент Хаск, совершил убийство, и вы признаёте его лично виновным в этом…

*17*

     Вступительное слово сторон заняло целый день. В десять утра на следующий день начался опрос свидетелей обвинения.
     — Для протокола: открывается заседание по делу «Калифорния против Хаска», — сказала судья Прингл, занимая своё место за кафедрой. — Обвиняемый присутствует, равно как его адвокаты мистер Райс и миз Катаяма. Обвинение представлено миз Зиглер и миз Даймонд. Присяжные на месте. Обвинение, вы готовы продолжать?
     — Готовы, ваша честь, — ответила Зиглер.
     — Очень хорошо. Можете вызвать первого свидетеля.
     — Спасибо, ваша честь, — сказала Зиглер, занимая место ведущего опрос. Телекамера «Суд-ТВ» повернулась следом за ней. — Обвинение вызывает доктора Энн Флемингдон.
     Флемингдон оказалась крепкого вида женщиной за сорок, широкоплечей, круглоголовой, с коротко остриженными волосами, в которых пробивалась оставленная незакрашенной седина. Она была одета в тёмно-синий жакет поверх бледно-зелёной блузки и такие же тёмно-синие брюки.
     Доктор Флемингдон вышла через маленькую деревянную калитку, отделяющую зрителей от участников суда, и заняла место рядом с секретарём суда.
     Она повернулась лицом к клерку — невысокому латиноамериканцу — и подняла руку прежде, чем её попросили это сделать.
     — Клянётесь ли вы, — сказал клерк с едва заметным акцентом, — что показания, которые вы дадите по делу, рассматриваемому сейчас судом, будут правдой, всей правдой и ничем, кроме правды, и да поможет вам Бог?
     — Клянусь, — сказала Флемингдон. У неё был довольно низкий голос.
     — Займите, пожалуйста, место на свидетельской скамье и огласите своё имя и фамилию для протокола, — сказал клерк.
     Флемингдон села.
     — Меня зовут Энн Флемингдон, — и она продиктовала своё имя по буквам.
     — Спасибо, — сказал клерк.
     — Доктор Флемингдон, — заговорила Зиглер, поднимая взгляд от стопки бумаг, которые она положила на кафедру перед собой, — правда ли, что вы — врач, имеющий лицензию на оказание медицинских услуг в штате Калифорния.
     — Да.
     — Кто ваш текущий работодатель?
     — Округ Лос-Анджелес.
     — Какова ваша должность?
     — Я являюсь главный судмедэкспертом и коронером округа.
     — В этом качестве вы были вызваны для осмотра тела Клетуса Роберта Колхауна?
     — Да.
     — Где производился осмотр?
     — Первичный осмотр производился на месте преступления в Пол-Валкур-Холле, общежитии в кампусе Университета Южной Калифорнии в Юнивёрсити-Парк. Я продолжила работу с останками, когда они были собраны и перевезены в мою лабораторию.
     — Ваша честь, мы просим приобщить к делу вещественные доказательства обвинения с номерами от одного до двадцати пяти: фотографии, сделанные на месте преступления.
     — Мистер Райс?
     Дэйл выдохнул.
     — Ваша честь, мы бы хотели сохранить наше возражение для апелляции.
     — Понятно, — сказала Прингл. — Отклоняется.
     Были внесены три стенда с несколькими цветными фотографиями на каждом. Флемингтон покинула свидетельское место и подошла к стендам. Камера «Суд-ТВ» отфокусировалась так, чтобы показать её, но не фотографии.
     Хаск упёрся взглядом в загромождённую поверхность стола защиты. Дэйл оглянулся: остальные тосоки также не смотрели на фотографии, хотя один из них — Гед — украдкой подглядывал.
     — Доктор Флемингдон, — сказала Зиглер, — опишите, пожалуйста, причину смерти.
     Флемингдон отцепила тонкую чёрную лазерную указку от внутреннего кармана жакета.
     — Конечно, — сказала она. — Смерть наступила в результате сильного геморрагического шока. Доктор Колхаун испытал почти полное кровоизвлечение — то есть из него вытекла практически вся кровь. Как вы можете видеть на фото номер четыре, — среди тёмно-красной крови на снимке заплясала ярко-красная точка, — правая нога доктора Колхауна была отделена от тела диагональным разрезом, начавшимся под бедром. Разрез был невероятно чист, в результате чего все кровеносные сосуды в его ноге, включая бедренную артерию, оказались вскрыты. Бедренная артерия — это основная артерия, отвечающая за снабжение ноги кровью, а из-за того, что разрез прошёл наискось, отверстие получилось очень широким. Сквозь него и вытекла бо́льшая часть крови доктора Колхауна.
     — Вытекла? — переспросила Зиглер. — Наверняка это было гораздо драматичнее?
     — По сути, да. Пока кровопотеря его не убила, его сердце продолжало биться, вследствие чего кровь, фактически, выбрасывалась из его тела фонтаном.
     Дэйл посмотрел на Катаяму и покачал головой. С другой стороны — может быть, все эти подробности в духе Сэма Пекинпа[60] введут присяжных в ступор… а присяжному в ступоре будет не до призывов к отмщению.
     — Как был произведён разрез? — спросила Зиглер.
     Лазерная указка снова сдвинулась.
     — Он начался на внешней стороне правого бедра чуть ниже линии паха и проследовал по диагонали под углом около сорока градусов к внутренней стороне бедра.
     — На самом деле мой вопрос касался инструмента, с помощью которого был сделан разрез.
     Дэйл закатил глаза. Флемингдон прекрасно знала, что Зиглер имела в виду; они наверняка репетировали её показания. Но это маленькое шоу было призвано создать у присяжных впечатление, что всё это не было запланировано заранее.
     — О, — сказала Флемингдон. — Это сложный вопрос. Плоть я могу чисто разрезать скальпелем, но на докторе Колхауне были брюки — точнее, джинсы «Левис». — Несколько присяжных улыбнулись — кто бы мог представить Колхауна в чём-то ещё? — Режущий инструмент рассёк хлопчатобумажную ткань, кожу, мускулы, бедренную артерию и бедренную кость. Мне бы потребовалась костная пила, чтобы распилить бедренную кость, и я бы никогда не стала резать ткань скальпелем — он бы сразу затупился. Но этот разрез был сделан абсолютно чисто, не споткнувшись даже на кости.
     — Вы уверены, что это был один разрез?
     — О, да. Совпадение краёв абсолютное. И брюки доктора Колхауна, и его нога были разрезаны одновременно.
     — Каков максимальный диаметр бедра доктора Колхауна?
     — Чуть больше восьми дюймов.
     — То есть, если бы использовался нож, то длина его лезвия была бы не меньше восьми дюймов?
     — Да.
     — Самые острые ножи — это хирургические скальпели, не так ли?
     — Да.
     — Бывают ли у скальпелей восьмидюймовые лезвия?
     — У стандартных — нет. Конечно, компания, производящая медицинское оборудование, может сделать такой на заказ.
     — Но вы на протяжении вашей карьеры никогда не видели скальпеля с восьмидюймовым лезвием?
     — Возражение, — сказал Дэйл. — Наводящий вопрос.
     — Принято, — сказала Прингл. — Переформулируйте.
     Зиглер кивнула судье.
     — Каков размер самого большого скальпеля из виденных вами?
     — Я как-то видела один с пятидюймовым лезвием.
     — Но большего — никогда?
     — Никогда.
     — Я уверена, что присяжные обратили внимание на вашу модную лазерную указку, доктор Флемингдон. Мог такой разрез быть произведён лучом лазера?
     — Нет. Лазер — нагревательный инструмент, он режет с помощью высокой температуры. Он бы опалил ткань брюк и кожу доктора Колхауна, а также волоски у него на бедре. И лазер не оставляет артерии и вены открытыми. Он каутеризирует, прижигает их. Вот почему мы используем лазерные скальпели для тонкой хирургии — они одновременно и разрезают кровеносные сосуды, и закупоривают их. Нет, этот разрез не был сделан с помощью высокотемпературного инструмента.
     — Спасибо. Давайте на время оставим разрез на ноге. Что вы можете сказать об остальных повреждениях?
     Флемингдон обернулась к фотографиям, указывая на них по очереди лазером.
     — Тело было серьёзно… вероятно, здесь подойдёт слово «изувечено». Грудная клетка была вскрыта, рёбра разведены в стороны. Органы были извлечены и разложены вокруг, и голова была отделена от тела.
     — Секунду назад вы сказали, что, здесь, вероятно, подойдёт слово «изувечено». В чём причина ваших колебаний?
     — Ну, это в самом деле было увечье, как его определяет словарь: лишение конечностей или других важных частей тела, и/или необратимое обезображивание или повреждение. Но было ли это сделано с целью обезображивания, мне неизвестно.
     — Что вы имеете в виду под «целью», доктор Флемнгтон?
     — Намерение. Это с равной вероятностью могло быть и медицинским вскрытием, и надругательством над телом.
     — Возражение, — сказал Дэйл. — Домыслы. Требуем вычеркнуть из протокола.
     — Доктор Флемингдон, несомненно, обладает достаточной квалификацией для того, чтобы высказывать своё экспертное мнение в этой области, — сказала Зиглер, глядя на судью.
     — Отклоняется, — сказала Прингл.
     — Что заставляет вас считать, что это было вскрытие, доктор Флемингдон?
     — Во-первых, тщательность. Обезображивание обычно касается какой-то одной части тела: например, могут порезать лицо, или гениталии, или груди. Здесь же процесс не локализуется на какой-то одной части анатомии — точнее, он, похоже, затрагивает все части анатомии.
     — Будет ли справедливым утверждать, что тот, кто выполнял эти действия над телом жертвы, обладал хорошими медицинскими навыками?
     — Да и нет.
     — «Да и нет», — повторила Зиглер. — Что это означает?
     — Да, он определённо знал, как пользоваться медицинскими инструментами. К примеру, миз Зиглер, если я дам вам — или кому-либо, кто никогда не делал этого раньше — в руки скальпель и попрошу разрезать тело, вы, скорее всего, сначала сделаете небольшой пробный надрез — так называемую насечку нерешительности, неглубокую рану, которую судмедэксперты считают признаком неуверенности режущего. Тот, кто вскрывал доктора Колхауна, не демонстрировал подобной неопытности. Я бы сказала, что тот, кто это делал, был хорошо знаком с техникой вскрытия.
     — То есть ваш ответ «да» — преступник имел хорошие медицинские навыки.
     — Хорошие навыки владения медицинским инструментом, миз Зиглер. — Однако само вскрытие производилось в беспорядочной манере. Тот, кто знает, что делает, никогда на раздвигал бы рёбра так, как это было сделано в данном случае; это можно сделать гораздо проще. Это было, как будто производивший вскрытие отлично владел медицинским инструментом, но плохо представлял себе человеческую анатомию.
     За столом защиты Дэйл тяжело вздохнул. Зиглер явно проинструктировала Флеминтон высказать эту идею первой, изящно уклонившись от возражения Дэйла против вопроса, требующего от свидетеля строить догадки.
     — Плохо представлял человеческую анатомию? — повторила Зиглер.
     — Да.
     — Вы можете привести ещё какие-нибудь примеры в подкрепление этого мнения?
     — Ну, скажем, желудок вскрыли, не вынимая его из брюшной полости, в результате чего в неё пролилась желудочная кислота. Если вы заранее знаете, что в желудке содержится кислота, то вынете его из брюшной полости целиком и вскроете отдельно.
     — Спасибо. Вы составили опись частей тела?
     — Да.
     — Зачем вы это сделали?
     — В делах об убийствах, включающих расчленение и обезображивание, для убийцы взять что-нибудь в качестве сувенира — обычное дело.
     — Сувенира?
     — Да; палец, или, если убийство было на сексуальной почве, часть гениталий.
     — То есть вы переписали части тела доктора Колхауна. Что же вы обнаружили?
     — Некоторые части тела пропали.
     — Какие именно, доктор Флемингдон?
     — Не хватало правого глаза.
     Сдавленный вздох от присяжных номер четыре и шесть; Дэйл отметил их как впечатлительных на voir dire, но не смог исключить.
     — Глаз был удалён? — переспросила Зиглер, словно это стало для неё новостью.
     — Да.
     — Тем же самым режущим инструментом?
     — Э-э… вроде того. Глазное яблоко было вытянуто из орбиты, возможно, пальцами, но мышцы и оптический нерв были действительно обрезаны очень чисто, весьма вероятно, тем же самым инструментом.
     — Пропало что-то ещё?
     — Червеобразный отросток.
     — «Червеобразный отросток», — повторила Зиглер и взглянула на присяжных. — У этого органа есть более привычное нам название, доктор Флемингдон?
     — Его ещё называют аппендиксом.
     — Это тот самый аппендикс, что расположен здесь? — она коснулась правой стороны живота. — Тот, что вызывает аппендицит?
     — Да.
     — Как он был удалён?
     — Не так, как это обычно делаем мы — извне при помощи аппендектомии. Его просто отрезали в ходе вскрытия брюшной полости.
     — Вы в этом уверены? — спросила Зиглер. — Не мог ли аппендикс быть удалён давным-давно? У многих людей нет аппендикса. У меня самой нет.
     — На теле Колхауна отсутствовал аппендектомический шрам, и внутри также никаких следов старой операции. Но я всё же связалась врачом, у которого он лечился, и с его страховой компанией. У доктора нет записей о том, что у Колхауна когда-либо был аппендицит, а страховщик не регистрировал проведённую ему операцию аппендектомии.
     — Не хватало чего-нибудь ещё?
     — Да. Исчезла нижняя челюсть и шея доктора Колхауна.
     Снова фальшивое удивление.
     — Его шея?
     — Да, шея. Я упоминала, что голова была отделена от тела. Фактически же самый верхний позвонок, оставшийся неповреждённым — это первый грудной. На голове не осталось ни одного прикреплённого к ней позвонка. Все семь шейных позвонков исчезли вместе с гортанью и кадыком. Также отсутствовала нижняя челюсть.
     — У вас есть предположения о том, почему преступник мог забрать именно эти части тела?
     — Нет.
     — Вы уверены, что смерть доктора Колхауна наступила не в результате удаления этих частей тела?
     — Абсолютно. Когда они изымались, он был уже мёртв.
     — Как вы это установили?
     — Расположение пятен крови свидетельствует о том, что вскрытие грудной клетки произошло после того, как сердце перестало биться. Точно то же и с головой: в сущности, когда голову отделили от тела, в нём уже почти не осталось крови. Удаление глазного яблока: нужно приложить немалые усилия, чтобы вытянуть его из орбиты. Если бы это случилось, когда доктор Колхаун был ещё жив, то остались бы синяки у него на правой щеке и на правой стороне носа. Как вы можете видеть на фото номер восемнадцать, таковых не наблюдается.
     — Спасибо, — сказала Зиглер. Она повернулась к присяжным. — Мои извинения за жутковатую природу показаний данного свидетеля — дальше мы будем обсуждать менее кровавые материи. Я надеюсь, вы понимаете, что это было необходимо. — Она взглянула на Дэйла. — Свидетель ваш, мистер Райс.
     Дэйл поднялся. Чёрт, а ведь Зиглер отработала на отлично. Она извинилась за натурализм и пообещала присяжным, что с этим покончено — и теперь Дэйл, снова возвращаясь к кровавым подробностям, будет выглядеть бездушным и бесчувственным.
     — Доктор Флемингдон, — сказал он, — вы упомянули «насечки неуверенности».
     — Да?
     — Осторожные пробные надрезы, которые делают те, у кого нет привычки орудовать ножом.
     — Да. Они больше всего характерны для самоубийств с перерезанием вен, однако и студенты-медики всё время их делают, пока не приобретут навык.
     — Студенты-медики, — повторил Дэйл.
     — Да.
     — Студенты-люди.
     — Э-э… ну да. Да, но…
     — Не нужно «но», доктор Флемингдон. Теперь давайте поговорим о пропавших частях тела. Доктор Флеминглон, вы могли бы утверждать, что доктор Колхаун был знаменитостью?
     — Ну, мы в Лос-Анджелесе, мистер Райс. Я уверена, что мистер Колхаун был крупной рыбой там, откуда он родом…
     — Пиджин-Фордж, Теннесси.
     — Да, по стандартам Пиджин-Фордж, я уверена, он был знаменит, но здесь? Он же с «Пи-би-эс», не смешите меня.
     Кто-то из зрителей хихикнул. Судья Прингл стукнула молотком, чтобы призвать их к порядку.
     — Вообще-то, — сказал Дэйл, — Долли Партон[61] тоже из Пиджин-Фордж.
     — Я об этом и говорю. Он не был так уж известен даже в Теннесси.
     — Не уверен, что все с этим согласятся, — сказал Дэйл, поворачиваясь к присяжным. — Уверен, что многие члены жюри считают доктора Колхауна знаменитостью.
     — Возражение, — сказала Зиглер, разводя руками. — Не понимаю, как это связано с делом.
     — Честно говоря, я тоже озадачена, — сказала Прингл. — Мистер Райс?
     — Ещё несколько секунд, если будете так добры, ваша честь.
     — Хорошо — но вернитесь к существу дела.
     — Спасибо. Доктор Флемингдон, не ваша ли лаборатория работала в прошлом году по делу о смерти рок-певца Билли Уиллиджера?
     Флемингдон напряглась.
     — Моя.
     — И не пропали ли части тела мистера Уиллинджера из вашей лаборатории?
     — Пропали.
     — И вы получили за это взыскание?
     Зубы стиснулись.
     — Да.
     — То есть раньше части тел, за сохранность которых вы несли ответственность, уже пропадали?
     — Я уже сказала «да».
     — И о том факте, что перечисленные вами органы преступник унёс с собой, мы знаем лишь с ваших слов.
     — Фотографии с места преступления показывают отсутствующую челюсть и отсутствующий глаз.
     — Не совсем — ни одна из сделанных на месте преступления фотографий их не показывает, однако фотографии вряд ли покрывают всю комнату.
     — Я даю вам слово, что этих частей тела там не было.
     — Да — ваше слово. В конце концов, вам ни к чему ещё одно разбирательство с чрезмерно пылкими фанатами, крадущими части тел из вашего морга, не так ли?
     — Билли Уиллинджер был суперзвездой, мистер Райс. Я не слышала, чтобы астрономов преследовали толпы навязчивых поклонниц.
     Смех в зале; Прингл сама с трудом удержалась от смеха.
     — Защита будет рада приобщить к делу письма поклонников доктора Колхауна, — сказал Дэйл. — Однако пока что мы имеем на руках загадку убийства, наиболее загадочный элемент которого базируется на показаниях того, кто уже в прошлом терял части тела жертвы.
     — Возражение, — сказала Зиглер. — Мистер Райс аргументирует версию защиты[62].
     — Принимается, — сказала Прингл. — Мы поняли, что вы хотели доказать, мистер Райс. Двигайтесь дальше.
     — Вы упомянули, что части тела иногда уносят с места убийства убийцы-люди, — сказал Дэйл.
     — Да.
     — С какой целью?
     — Э-э… как я сказала, в качестве сувенира.
     — Правда ли, что иногда это делается с целью каннибализма?
     — Да.
     — Или в качестве сексуального трофея?
     — Да.
     — Дайте нам определение каннибализма, доктор Флемингдон.
     — Это… ну, это поедание человеческой плоти.
     — Это не совсем так. На самом деле это поедание плоти особи того же вида. Когда рыба ест другую рыбу одного с ней биологического вида, мы говорим, что она занимается каннибализмом, не так ли?
     — Гмм… да.
     — То есть унести часть тела с целью каннибализма может только представитель одного с жертвой биологического вида, не так ли?
     — Вы придираетесь к словам, мистер Райс.
     — А убийство на сексуальной почве — разве секс имеет место не между представителями одного и того же вида?
     — Обычно да.
     — То есть нет никаких оснований считать, что тосоки могут иметь каннибальский или сексуальный интерес к частям человеческого тела, не так ли?
     — Нет.
     — Однако имеется множество случаев убийств людей людьми, в которых части тела жертвы изымались с этими целями?
     С явной неохотой:
     — Есть много таких случаев, да.
     — Спасибо, доктор Флемингдон, — сказал Дэйл.
     — Повторный опрос? — спросила судья Прингл.
     Зиглер покачала головой.

*18*

     По окончании опроса доктора Флемингдон в заседании был объявлен перерыв на обед.
     Когда суд собрался снова, Зиглер продолжила опрос свидетелей обвинения.
     — Пожалуйста огласите своё имя и фамилию для протокола, — сказал клерк человеку, сидящему на свидетельской скамье.
     — Моше Фейнстейн. — Он продиктовал их по буквам.
     — Спасибо.
     Фейнстейну было сорок четыре года; у него было длинное строгое лицо и волосы светло-серого цвета. Он носил очки в роговой оправе; на нагрудном кармане голубой рубашки с коротким рукавом виднелся пластиковый клапан. Зиглер поднялась.
     — Мистер Фейнстейн, пожалуйста, сообщите суду, кто вы такой.
     — Я старший криминалист полиции Лос-Анджелеса.
     — Ваша честь, у нас имеется резюме мистера Фейнстейна на шести страницах. Мы хотим приобщить его к делу.
     Судья Прингл взглянула на Дэйла; тот кивнул.
     — Принято, — сказала Прингл.
     — Мистер Фейнстейн, не могли бы вы коротко изложить ваш послужной список.
     Фейнстейн улыбнулся. Зрелище было не из приятных.
     — Я работаю в полиции Лос-Анджелеса шестнадцать лет. У меня степень магистра в области криминологии и вторая степень в области химии. Я вхожу в совет директоров Калифорнийской ассоциации криминалистов и состою в Американской академии судебной экспертизы. Имею сертификаты профессиональной компетентности от обеих этих организаций.
     — Спасибо. Рано утром двадцать третьего декабря прошлого года вы были вызваны в Валкур-Холл, общежитие в кампусе Университета Южной Калифорнии. Это так?
     — Да.
     — Почему вас туда вызвали?
     — В качестве старшего криминалиста на месте убийства Клетуса Колхауна, для руководства деятельностью других криминалистов, которые там работали.
     — Мистер Фейнстейн, нашли ли вы в комнате доктора Колхауна что-либо, что могло бы служить орудием убийства?
     — Возражение, — сказал Дэйл, поднимаясь на ноги. — Предвзятость. Термин «орудие убийства» предполагает намерение убить. Обвинение ещё не установило факт убийства первой степени.
     — Принимается.
     — Хорошо, — сказала Зиглер. — Нашли ли вы в комнате доктора Колхауна что-либо, чем можно было отрезать его правую ногу от тела?
     — Нет, не нашёл.
     — Нашли ли вы какие-либо инструменты, с помощью которых можно бы было раздвинуть рёбра доктора Колхауна?
     — Нет, но я и не ожидал их найти.
     — Не могли бы вы пояснить это?
     — Разрез по центру грудной клетки доктора Колхауна был явно произведён механическим устройством — линия разреза идеально прямая на всём протяжении от горла до паха. Разрез рассёк грудную кость и повредил сердце и прочие мягкие ткани под ней. Однако собственно раздвижение рёбер было, по-видимому, произведено с помощью грубой силы.
     — Что вы имеете в виду?
     — По-видимому, это сделали вручную — кто-то ухватился за края рассеченной грудины и сильно потянул. — Фейнстейн изобразил руками, как он разрывает собственную грудь.
     — Что заставило вас думать, что это было сделано вручную, мистер Фейнстейн?
     — Когда имеется открытая рана, мы всегда осматриваем её края, и…
     — Зачем вы это делаете?
     — О, никогда не знаешь, что там найдёшь. Например, мы имеем дело с голым трупом, убитым ударом ножа. Мы смотрим, не внедрены ли в края раны волокна ткани. Если таковые имеются, значит, жертву закололи, когда она ещё была одета. Если нож был ржавый, мы найдём по краям чешуйки окиси железа. И всё такое прочее.
     — И вы нашли там чешуйки окиси железа?
     — Нет.
     — А внедрённые волокна ткани?
     — Нет — то есть, на первый взгляд было похоже, что перед тем, как сделать вертикальный разрез, рубашку доктора Колхауна расстегнули.
     — Вы начли что-либо необычное?
     — Да.
     — Что именно?
     — Как я уже сказал, грудная кость была рассечена каким-то невероятно острым режущим инструментом, и это означает, что грудина со стороны разреза имела острые края. На одном из этих краёв мы обнаружили розоватые кристаллы.
     — Кристаллы, мистер Фейнстейн?
     — Да.
     — Вы собрали их для анализа?
     — Да.
     — И что показал анализ?
     — Кристаллы имеют очень сложный химический состав. Я не смог идентифицировать вещество, так что я отослал образец на химический факультет UCLA; у нас с ними договор на производство экспертизы.
     — Мистер Фейнстейн, позвольте мне высказать предположение: если бы человек схватился за острые края разрезанной грудной кости доктора Колхауна и сильно дёрнул бы их в стороны, чтобы раздвинуть рёбра, что бы произошло с руками этого человека?
     — Как я сказал, разрез имел острые края. Если бы этот человек не надел брезентовые рукавицы, он, вероятно, порезал бы себе пальцы.
     — Полагаю, на краях грудной кости было много крови?
     — О да, конечно.
     — Она вся принадлежала доктору Колхауну?
     — Да, насколько я могу судить. Кровь совпадает по группе, резус-фактору и ещё нескольким характеристикам.
     — Спасибо. Кроме розовых кристаллов, какие ещё улики вы нашли на месте преступления?
     — Я нашёл некоторые предметы.
     Зиглер взяла со стола обвинения маленький зиплоковский пакетик.
     — Вот эти предметы?
     — Да.
     — Приобщается как вещественное доказательство номер 27.
     — Не возражаю, — сказал Дэйл.
     — Приобщено, — сказала Прингл.
     — Мистер Фейнстейн, опишите, пожалуйста, содержимое этого пакета.
     — Внутри него три плоских ромбовидных предмета, найденных в комнате Клетуса Колхауна в общежитии университета.
     — Ромбовидные объекты? Что бы это, по-вашему, могло быть?
     — Возражение, — сказал Дэйл. — Требование строить догадки.
     — Я переформулирую. Мистер Фейнстейн, вы когда-нибудь видели что-нибудь похожее по форме на эти объекты?
     — Да, они напомнили мне нечто, виденное мной раньше.
     — Что именно?
     — Мне кажется, они похожи на чешую, покрывающую тела тосоков.
     — Ваша честь, мы собираемся попросить обвиняемого встать таким образом, чтобы мы могли непосредственно сравнить объекты, найденные на месте преступления, с чешуйками на его теле.
     — Ваша честь, — сказал Дэйл, вставая, — прошу разрешения на совещание без протокола.
     — Хорошо.
     Дэйл и Зиглер подошли вплотную к кафедре судьи и встали рядом с ней.
     — Ваша честь, — сказал Дэйл, — я возражаю против сравнения кожи моего клиента и чешуек, найденных на месте преступления. Не было представлено никаких оснований полагать, что чешуйки принадлежат Хаску, а не кому-либо из прочих тосоков. То, что они совпадают по форме и размеру с чешуйками Хаска, ничего не докажет — в целом они совпадают по форме и размеру с чешуйками других тосоков.
     Прингл кивнула.
     — Я склонна согласиться. Миз Зиглер?
     Зиглер вздохнула.
     — Полагаю, ваша честь, вы также не согласитесь просто принять к сведению суда, что это элементы тосокской чешуи?
     — У меня для этого нет никаких оснований, — сказала Прингл. — Обвинению придётся строить свой домик по одному кирпичу за раз.
     — У нас есть увеличенные чёрно-белые снимки кожи тосоков для сравнения, — сказала Зиглер.
     — Это приемлемо? — спросила Прингл, глядя на Дэйла.
     Дэйл подумал.
     — Хорошо, — сказал он, — но только если фотографии будут представлены как изображения просто тосокской кожи, а не кожи конкретно Хаска.
     — Вернитесь на свои места.
     Дэйл отошёл к столу защиты, а Зиглер вернулась на место ведущего опрос. Она сделала знак одному из своих ассистентов, и тот поднял большое чёрно-белое фото размером два фута на полтора.
     — Это увеличенное изображение тосокского кожного покрова, — сказала Зиглер Фейнстейну, который всё это время ожидал на свидетельской скамье. Она повернулась к Дэйлу. — Я подчёркиваю, что это чёрно-белое фото, так что разница в цвете несущественна. Мистер Фейнстейн, вы видите внизу изображения масштабную линейку, размеченную в дюймах и сантиметрах — она даст вам понятие о реальном размере чешуй. Вы можете сказать суду, есть ли сходство между формой найденных вами объектов и формой чешуек тосокской кожи?
     — Определённо есть, — сказал Фейнстейн. — Они очень похожи.
     — И, опять же, принимая во внимание масштаб, можете ли вы сказать суду, сравним ли размер этих объектов и размер чешуек тосокской кожи?
     — Их размер действительно сходен с размером чешуек.
     — Спасибо, мистер Фейнстейн. Кроме объектов, напоминающих чешуйки тосокской кожи и розовых кристаллов на грудине, нашли ли вы на месте преступления ещё что-то необычное?
     — Мы нашли нечто, похожее на кровавый отпечаток.
     — Вы можете описать его подробнее?
     — Да. Ваша честь, можно я встану? Спасибо. Его видно здесь, на двенадцатом фото, а также на четырнадцатом. Видите? Здесь и здесь.
     — Не могли бы вы описать то, что видите? — попросила Зиглер.
     — Это U-образный или подковообразный отпечаток размером примерно пять дюймов.
     — Что бы могло произвести такой отпечаток, мистер Фейнстейн?
     — Ну, я сам до того момента такого никогда не видел, однако детектив Шмиттер…
     — Возражение! С чужих слов.
     — Приводится для объяснения последующих действий свидетеля, — возразила Зиглер.
     — Отклоняется, — сказала Прингл.
     — Выслушав комментарий детектива Шмиттера, я проверил его утверждение лично, — сказал Фейнстейн, возмущённо глядя на Дэйла и тщательно подбирая слова. — Так что после осмотра места преступления я видел другой подобный отпечаток собственными глазами.
     — Где? — спросила Зиглер.
     — По наущению детектива Барта Шмиттера я сходил к дому 6925 на Голливудском бульваре.
     — В котором находится что?
     — Китайский театр Манна.
     — Продолжайте.
     — У теарта на улице я увидел два подобных отпечатка. Это были отпечатки ног тосока в цементе.
     — Спасибо. И последнее: объём кровотечения на месте преступления Оно было обильным?
     — Возражение. Наводящий вопрос.
     — Присяжные уже видели фотографии с места преступления, мистер Райс, — сказала Прингл. — В утверждении очевидного нет нарушения или вреда для сторон.
     — Да, — сказал Фейнстейн. — «Обильное» — подходящее слово.
     — По вашей оценке, какое воздействие оказало бы подобного рода вскрытие на чистоту лица или лиц, его производящих?
     — Возражение. Домыслы.
     — Отклоняется.
     — Исходя из того, какими грубыми методами оно выполнялось — помните, что рёбра раздвигались вручную, а на сердце имеется глубокий вертикальный прорез, появившийся во время разрезания грудной кости — лицо или лица, производящие вскрытие, должны были оказаться вымазанными в крови доктора Колхауна.
     — Спасибо. Свидетель ваш, мистер Райс.
     — Мистер Фейнстейн, — сказал Дэйл, медленно поднимаясь на ноги и двигаясь к кафедре ведущего опрос, — вы сказали, что преступник, вероятно, вымазался бы в крови?
     — Да.
     — Вы знакомы с предыдущим свидетелем, доктором Энн Флемингдон?
     — Да.
     — Она — главный судмедэксперт округа, не так ли?
     — Да.
     — У вас когда-либо появлялась причина придти к ней на работу?
     — Время от времени.
     — Когда она встречала вас у дверей своей лаборатории, была ли она вымазана в крови?
     Фейнстейн фыркнул.
     — Нет.
     — Она не имела вид маньяка из фильма ужасов? Алая кровь не капала с неё на ковёр?
     — Нет.
     — То есть в действительности вполне возможно произвести вскрытие человеческого тела и не вымазаться в его крови с головы до ног?
     — В контролируемых лабораторных усло…
     — Просто отвечайте на вопрос, мистер Фейнстейн. Как вы считаете, возможно ли выполнить вскрытие настолько же полное, как то, что, по-видимому, было выполнено над телом доктора Колхауна, и не вымазаться в его крови?
     — Полагаю, возможно.
     — Спасибо. Вернёмся теперь к тем ромбовидным объектам. Вы думаете, это могут быть чешуйки с тосокской кожи?
     — Да сэр, я так думаю.
     — На чём основано это мнение?
     — На том факте, что они имеют ту же форму и размер, что и тосокские чешуйки на фотографии.
     — Но до сих пор вы не видели тосокской чешуи, не так ли?
     — Э-э… нет.
     — Фактически, вы не знаете точно, состоит ли кожа тосоков из чешуек, не так ли? Ромбовидные участки могут быть образованы пересекающимися линиями, не так ли?
     — Я… полагаю, что могут.
     Дэйл поднял со своего стола какой-то предмет.
     — Это картонная шахматная доска. Она выглядит так, будто состоит из отдельных красных и чёрных квадратов, не так ли? — Он согнул её. — Но в реальности это единое целое, не правда ли? Квадраты не отделены друг от друга, вы сможете это сделать, только намеренно распилив доску ножовкой.
     — Полагаю, вы правы.
     — И как вы это говорили? Предполагаемые чешуйки имеют ту же форму и размер, что и объекты, показанные на фотографии?
     — Да.
     — Что вы имеете в виду, говоря «того же размера»?
     — Того же размера — ну, в смысле, той же протяжённости в пространстве.
     — Но фотография показывает вам только длину и ширину ромбовидных отметин. Однако это реальный мир, доктор Фейнстейн, не субботний мультик по утрам. Мы живём в трёхмерном мире. Да, объекты здесь имеют длину и ширину, но они также имеют ещё и толщину. Какова толщина объектов, найденных вами на месте преступления?
     — Примерно три сотых дюйма.
     — А какова толщина ромбовидных объектов, составляющих внешний покров тосока, которые показаны на этом фото?
     — Я… понятия не имею.
     — Правильно, мистер Фейнстейн. Вы не имеете ни малейшего понятия. Далее, хочу привлечь ваше внимание к фото номер восемь. На нём изображена одна из предполагаемых чешуек, которые вы нашли?
     — Да, — сказал Фейнстейн.
     — И, снова пользуясь терминами трёхмерной вселенной, — низкий голос Дэйла окрасился нотками сарказма, — эта чешуйка на снимке покрыта кровью, не так ли?
     — Да.
     — Когда вы нашли эту предполагаемую чешуйку, была ли она покрыта кровью с обеих сторон?
     — Нет.
     — Какая её сторона не была покрыта кровью?
     — Нижняя.
     — Другими словами, свежая кровь текла поверх предполагаемой чешуйки, которая уже лежала на неворсистом ковре. Так ли это?
     — Да, так это и выглядело.
     — То есть предполагаемая чешуйка уже там присутствовала, когда доктор Колхаун начал кровоточить, правильно?
     — Вполне вероятно, да.
     — То есть предполагаемая чешуйка могла быть обронена задолго до трагической кончины доктора Колхауна, не так ли?
     — Нет, сэр.
     — Прошу прощения?
     — Персонал кампуса производит в комнатах уборку раз в неделю. В комнате доктора Колхауна уборка производилась утром того дня, когда он погиб.
     — Даже в этом случае чешуйка могла пролежать там весь день. — Дэйл запнулся; он понял, что от волнения забыл сказать «предполагаемая». Он, как дурак, полагал, что комнаты в общежитиях уборщицы не убирают, и это, несомненно, так и есть, но только когда общежитие используется по прямому назначению.
     — На самом деле, сэр, — в комнате доктора Колхауна убирались за десять часов до его смерти, так что нет, чешуйка не могла пролежать там целый день.
     — Понимаю. Но она могла там находиться, скажем, в течение часа?
     — Возможно.
     — Двух часов?
     — Да, возможно.
     — Трёх часов? Четырёх? Пяти?
     — Тоже возможно.
     — Шесть часов? Восемь часов? Десять?
     — Возможно — однако это довольно крупный объект. Наверняка его бы кто-нибудь заметил бы и подобрал с пола.
     — Вы были знакомы с доктором Колхауном?
     — Нет, сэр. Никогда не встречался с ним.
     — Вы хотели бы свидетельствовать о его репутации?
     — Я… нет, сэр.
     — Вы хотели свидетельствовать о его привычках? О его отношении к чистоте и порядку? О его брезгливости?
     — Нет, сэр.
     — Тогда, пожалуйста, придерживайтесь в своих показаниях областей, в которых вы компетентны. Вы не знаете, стал бы или не стал доктор Колхаун нагибаться, чтобы подобрать с пола своей спальни маленький кусочек мусора, а не зная этого, вы можете лишь сказать, что чешуйка определённо была на полу до того, как у доктора Колхауна началось кровотечение, и она могла лежать на полу с — вы сказали, десять часов? — примерно с одиннадцати утра двадцать второго декабря. Не так ли, мистер Фейнстейн?
     — Полагаю, что так.
     — Спасибо. Кстати, об областях вашей компетентности. Мистер Фейнстейн, в самом начале вы перечисляли свои профессиональные достижения: степени доктора[63] у вас нет, но есть пара магистерских степеней, правильно?
     — Да.
     — И сертификаты от двух различных организаций судмедэкспертов, не так ли?
     — Так.
     — То есть, вы, очевидно, эксперт в области химии — одна из ваших магистерских степеней как раз в этой области.
     — Да.
     — В каких ещё областях вы являетесь экспертом?
     — Я прошёл длительное обучение в области анализа отпечатков пальцев, анализа волокон и анализа осколков стекла.
     — А что насчёт отпечатков ног?
     — А что на счёт них?
     — Обладаете ли вы экспертной квалификацией в области анализа отпечатков ног?
     — Ну… нет.
     — То есть, когда вы сообщали присяжным о том, что U-образный кровавый отпечаток с места преступления — это след ноги тосока, вы не высказывали профессиональное экспертное мнение. Это было простое наблюдение дилетанта — не более ценное, чем моё, или чьё-либо ещё мимоходом высказанное мнение.
     — Я — подготовленный криминалист.
     — Но не эксперт в данной конкретной области. Ведь бывают же эксперты по отпечаткам ног, не так ли? Джейкоб Хаули из Бостона — крупнейший специалист по отпечаткам ног в нашей стране, не так ли?
     — Да, полагаю, он.
     — А Карен Хант-Подборски из полицейского управления Сан-Франциско — она, вероятно, ведущий специалист по отпечаткам ног в Калифорнии, не так ли?
     — Да. Она или Билл Чонг.
     — Но вы не входите в одну лигу с доктором — доктором! — Хаули, когда дело касается отпечатков ног, не так ли?
     — Нет.
     — И в одну лигу с миз Хант-Подборски и мистером Чонгом не входите тоже?
     — Нет.
     — То есть U-образный кровавый отпечаток мог быть оставлен ногой тосока, но точно так же мог быть… я могу попросить суд свериться со стенограммой, но я припоминаю, что вы сами сравнили его со следом подковы, не так ли?
     — Да, но…
     — В самом деле, отпечаток был размазанный и нечёткий, не так ли? А кровь, из которой он состоял, была всё ещё жидкой и немного растеклась, ведь так? И поэтому вы на самом деле не можете с необходимой степенью научной достоверности установить, что именно оставило этот след, вы согласны?
     Фейнстейн шумно выдохнул.
     — Ведь не можете?
     — Нет. Полагаю, что не могу.
     — Спасибо, — сказал Дэйл. — Большое вам спасибо.

     На следующий день лил дождь. Зал суда был заполнен запахами мокрой одежды, деревянные стенные панели были увешаны зонтиками.
     — Пожалуйста, огласите своё имя и фамилию для протокола, — произнёс клерк.
     — Меня зовут Хесус Перес, и я прошу секретаря суда отметить в протоколе, что моё имя читается «Хесус», а не «Иисус».
     Секретарь-латиноамериканец подмигнул Пересу.
     Зиглер поднялась и прошла к месту задающего вопросы, возложив на кафедру стопку исписанных листов.
     — Мистер Перес, где вы сейчас работаете?
     — Я детектив-лейтенант в отделе убийств полиции Лос-Анджелеса.
     — И в этом качестве была ли у вас причина посетить Университет Южной Калифорнии двадцать второго декабря прошлого года?
     — На самом деле я приехал туда после полуночи, то есть уже двадцать третьего декабря.
     — Зачем вас туда вызвали?
     — Офицер полиции, назначенный обеспечивать безопасность тосокской делегации, обнаружил изуродованное тело.
     — Вы установили, чьё это было тело?
     — Да.
     — Как вы это сделали?
     — Поначалу с помощью найденных на теле документов, а…
     — Простите, вы сказали документов?
     — Да.
     — Где были эти документы?
     — В бумажнике жертвы.
     — Вы нашли бумажник на теле жертвы?
     — Да.
     — Было ли в бумажнике ещё что-нибудь, кроме удостоверяющих личность документов?
     — Да, там было четыре кредитные карты — «Виза Голд», «МастерКард», «Американ Экспресс» и «Дискавер». Также там была телефонная карточка, карточка постоянного клиента авиакомпании «Американ Эйрлайнз»; библиотечная карточка; купон на скидку в «Бо-Джейз» — это пиццерия в Санта-Монике, и водительские права.
     — В бумажнике было что-то ещё?
     — Да. Двести пятьтесят три доллара наличными и одна банкнота в двадцать британских фунтов.
     — Это не слишком обычно — находить наличные на теле жертвы убийства?
     — Да.
     — Почему?
     — Потому что многие убийства происходят в ходе грабежа. Ясно, что это не было мотивом в данном случае, но…
     — Возражение! — сказал Дэйл. — Домыслы. Просим вычеркнуть из протокола.
     — Принимается, — сказала Прингл. — Присяжные должны игнорировать реплику детектива о мотиве.
     — Лейтенант Перес, вы сказали, что бумажник был лишь частью процесса опознания.
     — Да, тело было опознано двумя коллегами доктора Колхауна: доктором Паквудом Смазерсом из университета Торонто — он входил в международную группу, сопровождавшую тосоков в их путешествии, и доктором Фрэнком Нобилио, советником президента по научным вопросам.
     — И кем оказался мёртвый мужчина?
     — Неким Клетусом Робертом Колхауном.
     — Детектив, это вы произвели арест Хаска?
     — Да.
     — Ордер на арест был выписан под вашу ответственность?
     — Да.
     — Ваша честь, мы хотим приобщить к делу этот ордер как вещественное доказательство номер 31.
     — Мистер Райс?
     — Не возражаю.
     — Приобщается к делу, — объявила Прингл.
     — Детектив, можно ли исходя из этого утверждать, что именно вы установили, что Хаск является наиболее вероятным подозреваемым в этом преступлении?
     Райс подтолкнул локтем Митико Катаяму.
     — Возражение! — сказала она. — Предвзятость.
     — Я перефразирую: это вы приняли решение арестовать Хаска, не так ли?
     — После консультации с окружным прокурором Монтгомери Эйджаксом, да.
     — Мы уже представили убедительные доказательства того, что преступление совершил тосок, поэтому…
     Митико была готова к этому.
     — Возражение! Обвинение аргументирует свою версию.
     — Ваша честь, разве миз Катаяма…
     — Не пройдёт, миз Зиглер, — сказала Прингл. — Принимается.
     — На земле семь тосоков, детектив. Почему вы обвинили именно Хаска?
     — По трём причинам. Во-первых, Хаск и Колхаун проводили вместе значительное время. Они взаимодействовали в иной манере, чем другие тосоки, которые никогда не оставались с ним наедине.
     Во-вторых, отметина, которую я посчитал кровавым отпечатком ноги тосока, меньше и несколько иной формы, чем отпечаток, оставленный капитаном Келкадом на Голливудском бульваре — это исключает Келкада из списка подозреваемых. Мы также смогли исключить Доднаскак, у которой, как каждый может видеть, ноги гораздо крупнее.
     — Возражение. Этот факт не подтверждён свидетельствами.
     — Принимается, — сказала Прингл. — Присяжные должны считать не доказанным то, что кровавый след на месте преступления является отпечатком ноги тосока.
     — О чём вы говорили, лейтенант?…
     — О, да, тот факт, что Хаск сбросил кожу. Убийца…
     Снова Митико:
     — Возражение: не доказано, что произошло убийство, а не причинение смерти по неосторожности.
     — Поддерживается.
     Перес наградил азиатку неодобрительным взглядом.
     — Преступник мог испачкаться кровью; сбросив весь свой внешний кожный покров, он решил бы эту проблему.
     — Вы предприняли какие-то действия, чтобы разыскать старую кожу Хаска?
     — Да, вместе с моими коллегами. Хаск сказал, что просто свернул её и положил в мусорный контейнер.
     — И вам удалось её найти?
     — Нет.
     — Вы поверили словам Хаска о том, что он просто выбросил сброшенную кожу?
     — Возражение! — крикнула Митико.
     — Отклоняется.
     — Нет, не поверил. Будь она запачкана кровью, он наверняка захотел бы избавиться от неё более надёжным способом. Он мог бы порезать её на мелкие части и смыть в унитаз, закопать в землю, съесть, сжечь…
     Очередь Дэйла:
     — Возражение. Чистейший домысел. Нет никаких свидетельств того, что кожа тосоков горит.
     — Принимается, — сказала Прингл. — Присяжные должны игнорировать рассуждения лейтенанта Переса; он не является квалифицированным специалистом по… по тосокской дерматологии.
     — Помимо того факта, что он много времени проводил с жертвой наедине, а также сброшенной кожи, были у вас ещё какие-либо причины подозревать из всех тосоков именно Хаска?
     — Да. У него нет алиби. Большинство остальных в то время, когда наступила смерть доктора Колхауна, были на виду у широкой публики, посещая лекцию Стивена Джея Гулда в университете.
     — Спасибо. — Зиглер собрала свои записи. — Свидетель ваш, мистер Райс.
     Дэйл Райс выкарабкался из-за стола защиты и прошёл к месту задающего вопросы.
     — Детектив Перес, является ли грабёж единственным мотивом, толкающим людей на совершение убийства?
     — Нет.
     — Правда ли, что грабёж является лишь одной из множества причин, по которым одно человеческое существо может убить другое?
     — Это существенная причина, но…
     — Но она составляет меньшинство, не так ли? — сказал Дэйл. — Человек может убить другого человека по очень многим причинам. Вы согласны?
     — Да.
     — Вы сказали, что доктор Колхаун и Хаск значительное время проводили наедине.
     — Да.
     — Вы даже утверждали, что больше никто из тосоков не оставался с доктором Колхауном наедине. Вы это точно знаете?
     — Ну…
     — Нет, не знаете, не правда ли? Вы вообще этого не знаете.
     — Между Хаском и Колхауном сложились особые отношения; они вместе летали с «Китти Хок» на звездолёт пришельцев.
     — Но у вас нет доказательств того, что в течение последних нескольких месяцев Колхаун не оставался на длительное время наедине с другими тосоками?
     — Полагаю, что нет.
     — Вы полагаете. Понимаю. Теперь относительно кровавой отметины, которую вы назвали отпечатком ноги. Вы сказали, что она не совпадает с отпечатком, оставленным Келкадом возле Китайского театра Манна, не так ли?
     — Да.
     — Но это единственные отпечатки тосокских ног, с которыми вы могли работать, и вы дали показания о том, что отметина на месте преступления не совпадает с ними формой или размером.
     — Ну, они не совпадают в точности, но…
     — Не того же самого размера, сказали вы. Не той же самой формы.
     — Не в точности той же.
     — Таким образом, кровавая отметина на месте преступления может вообще не быть отпечатком тосокской ноги.
     — О, перестаньте…
     — Она не соответствует единственному образцу для сравнения, который есть в вашем распоряжении. Самое большее, что вы можете утверждать, это что она похожа на след тосокской ноги.
     — Очень похожа.
     — Примерно так же, как, скажем, Канада очень похожа на Соединённые Штаты. Похожа, но не тождественна. Кстати, об отпечатках ног у Китайского театра: там есть следы ног Гаррисона Форда. Вы сравнивали отпечатки его ног в цементе с реальными следами ног мистера Форда?
     — Что? Нет.
     — Там есть и Эдди Мерфи. Вы проследили за Эдди Мерфи и сравнили размеры и форму его реальных ног с отпечатками в цементе?
     — Нет.
     — Дик Ван Дайк? Том Круз? Джордж Лукас? Пол Ньюман? Вы проверили, насколько реальные следы их ног похожи на отпечатки в цементе?
     — Нет.
     — Цемент расширяется на жаре и сжимается на холоде, мистер Перес; именно поэтому в жаркую погоду тротуары иногда вспучивает. Даже если отметина на месте преступления и правда след ноги — в чём я сомневаюсь — тот факт, что её размер меньше измеренного вами на цементе у Китайского театра Манна, ничего не доказывает. Вы с этим согласны?
     Помощница Зиглер, Трина Даймонд, решила, что пришло время и ей вступить в игру.
     — Возражение! Риторика!
     — Снимается, — сказал Дэйл, отвешивая короткий поклон в сторону миз Даймонд. — Теперь к вопросу о том, что случилось со сброшенной кожей Хаска. Вы заявили о том, что он вам сказал, что просто выбросил её.
     — Это так.
     — В мешок для мусора, вместе со всем остальным мусором.
     — Так он сказал.
     — Вы установили, на какую свалку вывозится мусор из Университета Южной Калифорнии?
     — Да.
     — Вы посетили эту свалку и попытались найти мешок, в котором находится сброшенная кожа?
     — Да.
     — Но вы сказали, что не нашли её.
     — Я её не нашёл.
     — Давайте секунду порассуждаем, лейтенант. Если бы вы нашли кожу, и она была бы чиста и без следов крови, ваше дело, надо полагать, просто испарилось бы, не так ли?
     — Вовсе нет.
     — На самом деле то, что старая кожа Хаска не была найдена — это лучшее, что могло случиться, не так ли? Вам не требуется проверять, соответствуют ли найденные на месте преступления ромбовидные объекты какому-нибудь отверстию на старой коже, возможно, оставленному выпавшей чешуйкой. И вам нет необходимости объяснять, почему она осталась чистой и без следов крови.
     — Возражение, — сказала Зиглер. — Защита аргументирует свою версию.
     — Отклоняется, — ответила Прингл, — но будьте осторожны, мистер Райс.
     — Какого числа вы были на свалке, детектив?
     — Я должен проконсультироваться с моими записями.
     — Во время представления улик вы говорили, что это было двадцать четвёртого декабря.
     — Звучит похоже на правду.
     — Вы помните, какая тогда была погода?
     — Сразу не вспомню.
     — Ваша честь, я хочу приобщить к делу вот этот отчёт метеорологического центра Лос-Анджелесского аэропорта, в котором сказано, что день двадцать четвёртого декабря выдался необычно жарким — семьдесят пять градусов в тени[64].
     — Миз Зиглер?
     — Не возражаю.
     — Приобщено.
     — Семьдесят пять градусов в тени, — повторил Дэйл. — Легко представить, что вам очень не хотелось ковыряться в мусоре в такую жару.
     — Я делал мою работу.
     — А запах — не будем забывать про запах. Даже в обычный зимний день свалка воняет, детектив. В жаркий зимний день вонь, должно быть, сбивает с ног.
     — Я такого не помню.
     — Конечно, никто не может винить вас за то, то вы не стали тратить слишком много времени на разгребание отбросов под палящим солнцем — особенно если учесть, что это был, в конце концов, канун Рождества. Вы без сомнения торопились вернуться домой, к своей семье.
     — Я произвёл тщательный поиск.
     — Разумеется, вы обязаны это сказать, не так ли?
     — Возра…
     — Разумеется я обязан это сказать. Я нахожусь под присягой и обязан говорить правду.
     Дэйл улыбнулся.
     — Отличный ответ, детектив. Просто отличный. Больше вопросов не имею.

*20*

     — Обвинение вызывает тосока по имени Стант.
     Стант поднялся с одного из тосокских сидений, установленных среди мест для публики, и вышел через калитку в колодец перед кафедрой судьи Прингл.
     — Клянетесь ли вы, — сказал клерк, — что показания, которые вы дадите по делу, рассматриваемому сейчас судом, будут правдой, всей правдой и ничем, кроме правды, и да поможет вам Бог?
     — Клянусь.
     — Огласите ваше имя.
     — Стант. По буквам: Эс-Тэ-А-Эн-Тэ.
     — Садитесь. — Пока Станта приводили к присяге, бэйлиф убрал со свидетельского места обычный стул и заменил его на тосокский. Стант устроился на нём так, чтобы боковины удобно подпёрли его ноги в местах соединения с туловищем.
     Линда Зиглер поднялась на ноги.
     — Стант, прежде чем мы начнём, я думаю, необходимо немного поговорить о клятве, которую вы только что принесли. Вы понимаете разницу между понятиями «лгать» и «говорить правду»?
     — Конечно.
     — Вы ответили «клянусь», когда клерк сказал «и да поможет вам Бог»?
     — Да.
     — Среди тосоков распространена вера в высшее существо?
     — Да.
     — Это существо — оно считается творцом?
     — Она является создателем вселенной, да. И некоторых форм жизни.
     — И вы лично разделяете веру в это существо?
     — Да.
     — То есть когда вы просите Бога помочь вам говорить правду, вы, по сути, апеллируете к высшей силе, в существование который вы лично верите?
     — Да.
     — Вы понимаете то значение, которое мы придаём правдивости показаний, данных перед судом?
     — Мне это было подробно разъяснено. Я буду говорить правду.
     — Спасибо — и простите меня за эти вопросы. Теперь, Стант, расскажите, пожалуйста, о ваших отношениях с обвиняемым Хаском.
     — Я его сводный брат.
     Зиглер это явно застало врасплох.
     — Я… прошу прощения?
     — Я уверен, что употребил термин правильно. У нас одна и та же мать, но разные отцы.
     Зиглер взглянула на Дэйла. Дэйл был так же потрясён этим открытием, как и сама Зиглер, но в лице не изменился. Потом она посмотрела мимо Дэйла на доктора Нобилио; на его лице также было выражение полнейшего изумления: брови вскинуты, рот приоткрыт и округлён. Это был простой вопрос, заданный для проформы, и она, несомненно, ожидала услышать что-то вроде «мы сослуживцы» или «мы коллеги» или что-то настолько же очевидное. По Зиглер было заметно, как она пытается взять себя в руки.
     — Ваш сводный брат, — повторила она.
     Щупальца на голове Станта качнулись вперёд — тосокский эквивалент кивка.
     — Да.
     — Ваша честь, — сказала Зиглер. — Прошу разрешения считать свидетеля враждебным.
     — Я не враждебен, — сказал Стант.
     Судья Прингл взглянула на Станта.
     — Под «враждебным» в данном случае имеется в виду выступающий против версии обвинения. Теперь, пожалуйста, не говорите ничего, пока я не вынесу решение по этому вопросу.
     — Ваша честь, — сказал Дэйл, поднимаясь на ноги и разводя своими гигантскими руками, — защита возражает. Стант не демонстрировал враждебности.
     — Ваша честь, — сказала Зиглер, — здесь была бы уместна расширительная трактовка.
     Прингл задумалась.
     — Быть чьим-то братом не означает автоматически враждебного статуса. Кроме того, мы ничего не знаем о семейных отношениях у тосоков. Я откладываю решение до тех пор, пока мы не узнаем больше.
     — Хорошо, — сказала Зиглер и повернулась к Станту. — Давайте тогда ненадолго на них остановимся. Стант, как получилось, что вы стали сводным братом Хаска?
     — У меня мужские гениталии. Иначе я был бы сводной сестрой.
     Присяжные засмеялись. Зиглер выглядела недовольной. Дэйл её понимал: она понятия не имела, к чему приведёт этот диалог, а это положение, в котором не хочет оказаться ни один ведущий процесс юрист.
     — Вы происходите из распавшейся семьи?
     — Наша семья цела.
     — Я имею в виду, ваши родители разошлись? Как так получилось, что одна женщина имеет детей от двух разных мужчин?
     — Моя мать, разумеется, имеет детей от четырёх разных мужчин.
     — Четырёх мужчин, — моргнув, повторила Зиглер.
     — Да.
     Зиглер помолчала, формулируя вопрос. Наконец, она снова посмотрела на Дэйла, словно умоляя его воздержаться в этот раз от возражений, и сказала Станту:
     — Возможно, если вы расскажете нам о тосокской репродуктивной практике… если, конечно, это не слишком интимная тема.
     — Вовсе не интимная, хотя по обычаю мы не обсуждаем внутреннее устройство и функции наших тел, кроме как со жрецом-терапевтом. За внешнюю сторону мы несём ответственность сами, но то, что внутри, принадлежит Богу.
     Все ожидали, что Стант продолжит говорить, но он молчал. Через несколько секунд судья Прингл напомнила:
     — Стант, вы должны ответить на вопрос.
     Тосок ещё мгновение хранил молчание, потом щупальца на голове разошлись в стороны в эквиваленте пожатия плечами.
     — Тосокская женщина способна к воспроизводству в течение одного короткого периода своей жизни. — Он отвёл глаза от остальных находящихся в зале суда тосоков. — В течение этого периода каждая из четырёх её маток оплодотворяется — обычно четырьмя различными мужчинами, но в некоторых девиантных случаях один мужчина может оплодотворить несколько. В большинстве же случаев у всех родившихся детей будет одна мать, но разные отцы.
     — Понимаю, — сказала Зиглер. — Как же тогда…
     — Миз Зиглер, — сказала судья Прингл, вмешиваясь в разговор с высоты своей кафедры, — нас интересует ответ на конкретный вопрос, так что давайте перейдём к нему. — Судья повернулась лицом к Станту. — Стант, на Земле люди обычно испытывают необычайно сильную привязанность к своим близким родственникам — настолько сильную, что склонны покрывать их, даже когда они совершили противозаконное деяние. Характерно ли такое поведение для обитателей вашего мира?
     Стант секунду поразмышлял, затем ответил:
     — Кроме Хаска, у меня есть ещё двое сводных братьев по материнской линии. Больше того, мой отец оплодотворил ещё четырёх женщин, и рождённые ими дети также мои сводные братья. Такого рода родство — довольно частое явление, и почти все, кого я знаю, в той или иной степени мои родственники. К примеру, Рендо, — он указал на тосока с голубой кожей, — также мой родственник по материнской линии, хотя и не настолько близкий, как Хаск. Это родство представляет для нас определённый интерес, но мало влияет на межличностные отношения.
     — Спасибо, — сказала судья Прингл. — Ходатайство о признании свидетеля враждебным отклоняется. Пожалуйста, продолжайте опрос как обычно, миз Зиглер.
     Зиглер кивнула.
     — Стант, какова ваша профессия?
     — Я биохимик.
     Зиглер, получив, наконец, ответ, которого ожидала, явно приободрилась.
     — И где вы обучались этой профессии?
     Дэйл поднялся на ноги.
     — Возражение, ваша честь. У суда нет возможностей проверить эту информацию.
     — Отклоняется.
     — Вы можете отвечать на вопрос, Стант.
     — Я обучался под руководством Кест‹щёлк›а в Дета‹хлоп›дарле.
     Дэйл снова встал.
     — Ваша честь, это бессмыслица. Мы решительно возражаем.
     — Отклоняется. Сядьте, мистер Райс.
     Зиглер благодарно кивнула судье.
     — Давайте зайдём с другой стороны, Стант. Как долго тосоки находятся на Земле?
     — Примерно 1,2 земных года.
     — Ваше обучение профессии биохимика продолжалось дольше, чем 1,2 земных года?
     — Гораздо дольше.
     — То есть даже чисто хронологически никто из людей не может быть бо́льшим, чем вы, специалистом по тосокской биохимии?
     — Можно сказать и так, да.
     — На Земле сейчас семеро тосоков, не так ли?
     — Да.
     — Вы лучше разбираетесь в тосокской биохимии, чем Хаск?
     — Да.
     — Лучше разбираетесь в тосокской биохимии, чем Келкад, верно?
     — Да.
     — Лучше, чем Рендо?
     — Да.
     — Лучше, чем Торбат? Чем Доднаскак?
     — Да. Да.
     — Лучше, чем Гед?
     — Да.
     — То есть, Стант, будет справедливым сказать, что среди вас семерых вы — наилучший специалист по тосокской биохимии?
     — Да.
     — И мы уже установили, что в области тосокской биохимии вы более квалифицированы, чем это физически возможно для любого из людей, верно?
     — Да.
     — Из чего следует, что вы, фактически, крупнейший эксперт в области тосокской биохимии на всей нашей планете.
     — Да.
     — Возражение, — снова сказал Дэйл. — Неприемлемый способ обоснования.
     — Отклоняется. Суд удовлетворён аргументами, приведёнными в подкрепление профессиональной состоятельности Станта. Суду приятно иметь дело с крупнейшим в мире специалистом в какой бы то ни было области.
     — Теперь, Стант, — сказала Зиглер, — я хочу задать вам вопрос о тосокской коже.
     — Задавайте.
     — Нам дали понять, что тосоки могут сбрасывать свою кожу.
     — Это так.
     — Как часто они это делают?
     — Цикл очень регулярный. Это происходит каждые… — он замолчал, вытащил свой карманный компьютер и произвёл какие-то подсчёты на его крестовидной клавиатуре. — Каждые тысячу сто сорок земных дней.
     — Почему они сбрасывают кожу? Для обеспечения роста?
     — Возражение! Наводящий вопрос.
     — В данном случае я склонна несколько расширить рамки, — сказала Прингл. — Мы пытаемся разобраться в незнакомом явлении без излишней траты времени суда. Отклоняется.
     — Да, это так, — ответил Стант. — Тосоки продолжают расти всю свою жизнь — очень медленно, но достаточно для того, чтобы внешний покров в конце концов треснул и отпал.
     — Это осознанное или непроизвольное действие?
     — Обычно это происходит непроизвольно
     — Что вы имеете в виду, говоря «обычно»?
     — Обычно линька происходит без чьего-либо вмешательства. Однако существует химический агент, способный стимулировать линьку.
     — Это вещество, — сказала Зиглер. — Как оно применяются?
     — Это средство наружного применения.
     — Другими словами, оно намазывает на кожу?
     — Да. Будучи нанесённым на кожу, это вещество заставляет её немного сократиться, что имеет тот же эффект, что и рост тела под ней — кожа лопается.
     — Тосокский кожный покров в самом деле состоит из чешуек?
     — Да, хотя в нашем случае чешуйки просто прилегают друг к другу; они не перекрываются, как у ваших рыб или рептилий.
     — Бывает ли, что отдельные чешуйки в ходе этого процесса отпадают?
     — Да, но они так же могут отпадать перед естественной линькой.
     — Это химическое вещество, о которой вы говорили — оно широко распространено?
     — На Земле? Я сомневаюсь, что оно здесь вообще существует.
     — Но оно имеется среди запасов на вашем звездолёте?
     — Да.
     — С какой целью?
     — В случае тяжёлых ожогов, например, общепринятым методом лечения является заставить пациента досрочно сбросить обожжённую кожу.
     — Что обычно делают со сброшенной кожей?
     — Избавляются от неё.
     — Каким-либо особым способом?
     — Нет. Её просто выбрасывают.
     — Спасибо, Стант. Поговорим теперь на другую тему. Есть ли у тосоков кровеносная система?
     — Да.
     — Не могли бы вы её описать?
     Стант скосил свои передние глаза на судью Прингл.
     — Разговор о внешних телесных покровах — это одно, но внутреннее устройство — это то, что никогда не обсуждают публично, ваша честь.
     — Понимаю, — ответила судья. — Но нам нужна эта информация.
     Стант секунду помолчал.
     — Я… вероятно, моё смущение будет немного меньше, если при этом не будут присутствовать другие тосоки.
     — Наш закон требует присутствия обвиняемого в течение всего процесса, — сказала Прингл, — но если вы хотите, я могу попросить остальных тосоков удалиться.
     Дэйл развернулся, чтобы посмотреть на шестерых тосоков, сидящих рядом со столиком бейлифа.
     — Нам также будет лучше, если мы удалимся, — сказал Келкад.
     — Очень хорошо, — одобрила Прингл.
     Тосоки поднялись со своих специальных сидений. Их длинные ноги быстро прошагали через зал суда. Дэйл заметил, что щупальца на головах пяти из них движутся в манере, указывающей на облегчение. На голове Геда щупальца не двигались вообще — но кто знает, может быть, среди тосоков Гед был эквивалентом похотливого старикашки.
     Когда дверь зала суда закрылась за последним тосоком, внимание Дэйла и всех присутствующих снова сосредоточилось на Станте.
     — Спасибо, ваша честь, — сказал свидетель.
     — Итак, — сказала Зиглер, — я спрашивала вас о тосокской системе кровообращения.
     — Да, — ответил Стант. Он помедлил секунду, словно набираясь решимости, и заговорил: — У нас четыре сердца, расположенные здесь, здесь, здесь и здесь. — Он указал на четыре точки, равномерно распределённые по окружности туловища в его нижней части. — У нас также четыре лёгких, они полукруглые в сечении, и каждое расположено непосредственно над одним из сердец. Сердца прокачивают кровь, насыщенную в лёгких кислородом, по всему телу.
     — Помимо количества и расположения органов, их принципиальное устройство не слишком отличается от наших, верно?
     — Полагаю, что так.
     — Вы упомянули кровь. Из чего состоит тосокская кровь?
     — Она состоит из плазмы, по химическому составу напоминающей морскую воду нашего мира. В этой плазме плавают различные специализированные структуры, среди которых переносчики кислорода, инструментарий для устранения повреждений и борьбы с инфекциями, и свободно плавающие нервные компоненты.
     Дэйл услышал, как за его спиной Фрэнк Нобилио шепчет: «Поразительно».
     — Свободно плавающие нервные компоненты? — переспросила Зиглер.
     — Да. У нас есть киварт — орган, который их производит. Они критически важны для мышечной координации.
     — Что происходит с вашей кровью, когда она попадает на воздух? — спросила Зиглер.
     — Она кристаллизуется, образуя защитное покрытие над раной.
     — И какого цвета эти кристаллы?
     — Розового.
     — Я демонстрирую вам улику обвинения номер сорок два — образец розовых кристаллов, взятый с грудной кости доктора Колхауна. И, ваша честь, я хотела бы приобщить к делу вещественное доказательство номер шестьдесят три — отчёт химического факультета UCLA о проведённом ими анализе этих кристаллов.
     — Мистер Райс?
     — Не возражаю.
     — Приобщено к делу.
     — Стант, глядя на эти кристаллы и анализ их химического состава, можете вы высказать мнение о том, чем бы могла являться эта субстанция?
     — Это кровь — тосокская кровь.
     — Кровь одного из вас семерых?
     — Я не могу этого сказать, базируясь лишь на представленных материалах. Это может быть кровь тосока либо какого-нибудь животного из нашего мира.
     — Но это кровь тосока или родственной тосокам формы жизни, верно?
     — Несомненно.
     — Стант, вы упомянули специализированные структуры в тосокской крови. Это клетки?
     — Многие из них клетки, да.
     — Содержат ли клетки тосоков генетическую информацию?
     — Да.
     — Эта информация закодирована в дезоксирибонуклеиновой кислоте?
     — Нет.
     — В чём-нибудь сходном с ДНК?
     — На самом деле я почти ничего не знаю о ДНК, хотя в самом начале, ещё не понимая дискомфорта, который мы испытываем от разговоров о внутреннем устройстве тела, доктор Смазерс и доктор Нобилио упоминали её. Наши генетические молекулы кодируют информацию двоичным кодом, с помощью наличия или отсутствия метиловых групп.
     — Не вдаваясь на этой стадии в более глубокие детали механизма кодирования: будет ли справедливым сказать, что кодируется весьма широкий набор информации?
     — Да.
     — Так что, раз тосокская кровь содержит клетки, а эти клетки содержат широкий набор генетической информации, возможно ли определить по образцу крови, у какого именно тосока он был взят?
     Стант посмотрел на судью, посмотрел на Дэйла, потом снова посмотрел на Зиглер.
     На задней стене зала суда висели большие стрелочные часы; они коротко зажужжали, когда минутная стрелка передвинулась новое положение.
     — Я хочу воспользоваться гарантиями пятой поправки, — сказал Стант, наконец.
     По рядам зрителей прокатился удивлённый шёпот.
     — Я… прошу прощения, что? — переспросила Зиглер.
     — По-моему, я составил фразу правильно. Я хочу воспользоваться гарантиями пятой поправки.
     Дэйл Райс и Митико Катаяма совещались за столом защиты. Фрэнк склонился к ним с первого ряда зрительских мест. Журналисты яростно писали что-то в блокнотах.
     — О какой части пятой поправки вы говорите? — спросила Зиглер.
     — «Ни одно лицо не должно принуждаться в каком-либо уголовном деле свидетельствовать против себя».
     — Каким образом её вообще можно здесь применить? — спросила Зиглер.
     Дэйл поднялся.
     — Возражение, ваша честь! Свидетель воспользовался пятой поправкой.
     — Стороны, подойдите ко мне, — сказала Прингл.
     Дэйл, Зиглер и их помощники приблизились к кафедре судьи.
     — Что происходит, миз Зиглер? — раздражённо спросила Прингл.
     — Понятия не имею, ваша честь.
     — У Станта есть юридический консультант?
     — Готов им стать, — вызвался Дэйл.
     — Не думаю, что это возможно, — сказала Прингл. — У вас есть основания полагать, что он не понимает смысла пятой поправки?
     — Разумеется, он его понимает, — сказал Дэйл. — Это очевидно. Миз Зиглер спрашивает его, поддаётся ли тосокская кровь генетической идентификации. Воспользовавшись пятой поправкой, Стант явно сообщает нам, что нет, не поддаётся — и поэтому то, что является уликой против Хаска, является и уликой против него самого.
     — Или, — сказала Митико, — может быть по-другому. Он сообщает нам, что, поскольку Хаск — его сводный брат, то у них кровь одинакового тосокского типа, и эта улика может инкриминировать Станта так же, как и Хаска.
     Прингл поджала губы.
     — Какая жалость, что всё это случилось на глазах присяжных. Ладно, возвращайтесь на свои места.
     Юристы отошли от судейской кафедры.
     — Миз Зиглер, — сказала судья Прингл, — вы можете продолжать, если у вас есть вопросы, не касающиеся области, в которой мистер Стант воспользовался своим конституционным правом отказаться от ответа.
     Зиглер посмотрела на Станта, затем пожала плечами.
     — Больше вопросов не имею.
     — Мистер Райс?
     Дэйл, который к тому времени ещё не успел усесться за стол, развернулся к Станту.
     — Мистер Стант, бывают какие-либо не связанные с линькой обстоятельства, при которых с тосока могут опадать чешуйки?
     — Конечно.
     — Какие именно?
     — Абразивное трение.
     — Вы имеете в виду, что если вы зацепитесь за что-нибудь, то чешуйка может отвалиться?
     — Нужно довольно серьёзно зацепиться, но да, такое возможно.
     — Возможно ли оторвать чешуйку намеренно?
     — Это довольно болезненно, но возможно.
     — Вы упоминали химикат, который может стимулировать линьку.
     — Да. Он называется десподалк.
     — Этот десподалк — вы сказали, что обычно он хранится на вашем корабле?
     — Да.
     — В медицинских целях.
     — Да.
     — Вероятно, у вас есть реестр имеющихся на корабле запасов?
     — Да.
     — И вы сверялись с этим реестром, чтобы выяснить, не пропало ли какое-то количество десподалка?
     — По просьбе детектива Переса, да, я это делал.
     — И пропало ли?
     — Согласно реестру нет, но…
     — Спасибо. Теперь…
     — Нет, подождите…
     — Я задаю вопросы на этом этапе процесса, мистер Стант. Вы не можете меня прерывать.
     — Но вы заставили меня поклясться — именем Бога — говорить правду, всю правду и ничего, кроме правды, и…
     — Я хотел бы перейти к следующему вопросу, — сказал Дэйл.
     Стант повернулся к судье.
     — Мой ответ был неполон.
     Прингл кивнула.
     — Я разрешаю мистеру Станту закончить свой ответ.
     — Спасибо, — сказал Стант. — Количество десподалка на борту корабля соответствовало записям в реестре. Но реестр — это то, что вы могли бы назвать открытым компьютерным файлом; если кто-то захотел бы его модифицировать, то сделал бы это без труда. Кто-то запросто мог взять контейнер с химикатом и изменить реестр так, чтобы всё выглядело, будто ничего со склада не забирали. Я лично не знаю, сколько десподалка было на борту, когда мы покидали наш мир, так что не имею возможности определить, уменьшилось ли это количество.
     — Ваша честь, — сказал Дэйл, — я прошу вычеркнуть последний комментарий из протокола.
     — Ваша честь, — сказала Зиглер, — я ведь просто снова получу тот же самый материал во время повторного опроса.
     — Комментарий останется, — сказал судья Прингл. — Давайте двигаться дальше.
     — Обжегшись на молоке, ваша честь, — сказал Дэйл, — вопросов больше не имею.
     — Повторный опрос? — спросила Прингл.
     Зиглер встала.
     — Просто прояснить несколько вещей, ваша честь. Мистер Стант, этот химикат, стимулирующий линьку…
     — Десподалк.
     — Я полагаю, ваш посадочный аппарат снабжён комплектом первой помощи?
     — Да.
     — И содержит ли такой комплект десподалк?
     — Нет.
     — То есть единственный способ, каким здесь, на Земле, можно получить доступ к этому веществу — привести его с вашего базового корабля, верно?
     Зиглер явно занималась обоснованием версии о предумышленном убийстве.
     — Верно.
     — Спасибо. Также, мистер Стант, вы сказали, что приходитесь обвиняемому сводным братом…
     Дэйла осенило — как, без сомнения осенило Зиглер сразу после завершения первичного опроса. Если Стант и Хаск — сводные братья, и если они родились почти одновременно, и если линька происходит через регулярные промежутки времени, то их периоды линьки должны быть синхронны. Но Стант не сбрасывал кожу с момента прибытия на Землю, тогда как Хаск сделал это почти четыре месяца назад — что наводило на мысль о том, что линька Хаска была вызвана искусственно, предположительно, для того, чтобы избавиться от запачканной кровью кожи. Дэйл моментально вскочил на ноги.
     — Возражение! Нарушение правил повторного опроса! Вопрос об отношениях Станта и Хаска уже задавался во время первичного опроса и более не должен обсуждаться.
     — Ваша честь, я просто пытаюсь прояснить кое-что в семейных отношениях тосоков.
     — Не выйдет, Линда, — сказал Дэйл.
     — Мистер Райс… — сказала Прингл.
     — Простите, ваша честь, — сказал Дэйл, поворачиваясь к судье. — Но вопрос о семейных отношениях тосоков был раскрыт в первичном опросе; во время повторного миз Зиглер может касаться только тех тем, которых касался я во время перекрёстного опроса.
     — Принимается, — сказала Прингл. — Вы знаете правила, миз Зиглер.
     — Хорошо. Стант, вы помните, что мистер Райс во время перекрёстного допроса спрашивал вас о сбрасывании кожи? Так вот, вы сказали, что в естественных условиях оно происходит по стабильному, предсказуемому графику, верно?
     — Да, это так.
     — И не будет ли этот график синхронным с…
     — Возражение!
     — Больше ни слова, миз Зиглер.
     — Но ваша честь…
     — Ни слова.
     — Да, ваша честь.
     — Если у вас есть что сказать, не нарушая правил повторного опроса, продолжайте. Иначе вернитесь на место.
     Зиглер на пару секунд задумалась. Наконец, она пожала плечами и вернулась за стол.
     — Вопросов больше не имею, ваша честь.
     Дэйл посмотрел на присяжных. Некоторые лица были озадачены, но некоторые медленно кивали. Должно быть, они догадались о том же, что и Зиглер с Дэйлом, и они непременно поделятся своими догадками с остальными после сегодняшнего заседания, наплевав на рекомендацию не обсуждать обстоятельства дела.
     Урон уже был нанесён.

*21*

     — Обвинение вызывает Келкада, — объявила Линда Зиглер.
     Капитана пришельцев привели к присяге.
     Зиглер встала на место ведущего опрос. В этот раз она подбирала слова очень тщательно.
     — Келкад, каковы были ваши служебные отношения с обвиняемым?
     — Я капитан звездолёта, на котором он служит.
     — То есть вы его начальник?
     — Да.
     — И вы также его друг?
     — Мы не близки эмоционально.
     — Келкад, как долго вы знаете Хаска?
     — Двести девятнадцать ваших лет.
     — Но большую часть этого времени вы провели в гибернации, не так ли?
     — Это так.
     — Сколько времени вы провели в гибернации?
     — Двести одиннадцать земных лет.
     — То есть, если исключить это время, то получится, что вы знаете Хаска в течение восьми лет?
     — Да.
     — Вам приходилось его наказывать?
     — Конечно. Я его начальник.
     — Другими словами, в прошлом Хаску приходилось нарушать правила?
     — Время от времени.
     — Не могли бы вы привести пример?
     — Конечно. Правила требуют производить продувку корабельной установки утилизации отходов после каждого использования; Хаск иногда забывал следовать этому протоколу.
     Двое присяжных усмехнулись.
     — Прошу прощения? — сказала Зиглер.
     — Это можно сравнить с несмытым унитазом, — пояснил Келкад
     На этот раз рассмеялись все присяжные и сама судья Прингл. Зиглер немного покраснела.
     — Вы можете привести пример более серьёзного проступка?
     — Я не знаю, что именно вы посчитали бы более серьёзным, — сказал Келкад.
     — Правда ли, что ваша команда поначалу состояла из восьмерых тосоков?
     — Возражение, — сказал Дэйл. — Не относится к делу.
     — Отклоняется.
     — Да, — ответил Келкад.
     — Правда ли, что один из членов команды погиб по пути к Земле?
     — Возражение, — сказал Дэйл. — Не относится к делу.
     — Отклоняется.
     — Да, — ответил Келкад.
     — Как звали погибшего члена команды?
     — Её звали Селтар.
     — Вы наказали Хаска за смерть Селтар?
     — Я был недоволен, но её смерть выглядела неизбежной. Однако я наказал его за то, что он вышел на контакт с людьми, не разбудив меня; я посчитал, что Хаск самонадеянно превысил свои полномочия.
     — Известно ли лично вам, что убило Селтар?
     — Хаск сказал мне, что…
     — Показания с чужих слов не принимаются во внимание, — прервала его Зиглер. — Известно ли лично вам, что убило Селтар?
     — Да.
     — Как вам это стало известно?
     — Хаск проинформировал меня, что…
     — Я повторяю: не с чужих слов.
     — Я верю Хаску, — сказал Келкад.
     — Не является ответом на вопрос, — сказала Зиглер. — Просим вычеркнуть.
     — Присяжные не должны принимать во внимание последнюю реплику свидетеля, — сказала Прингл.
     — Вы лично осматривали тело Селтар?
     — Нет.
     — Почему?
     — Когда произошёл несчастный случай, я был в гибернации.
     — А Селтар — нет?
     — Нет.
     — Кто ещё не был в гибернации?
     — Хаск также бодрствовал.
     — Только Хаск и Селтар бодрствовали в этот момент на борту вашего корабля?
     — Да.
     — И Хаск был единственным возможным свидетелем смерти Селтар?
     — Да. Однако, мне неизвестно, был ли он свидетелем её смерти. Она погибла, осуществляя ремонт нашего корабля.
     — Я не спрашивала вас об этом. Что стало с телом Селтар?
     — Оно было выброшено в пространство.
     — Целиком?
     Щупальца на голове Келкада сложились в выражение озадаченности.
     — Прошу прощения?
     — В пространство было выброшено всё тело, все его части?
     — Нет.
     — Какие-то части не были выброшены?
     — Перед этим с тела были собраны важные компоненты.
     — «Собраны». Что вы имеет в виду?
     Келкад ответил не сразу. Он взглянул на других тосоков, будто испытывая неловкость.
     — Её органы были изъяты и законсервированы на случай, если в будущем кому-то понадобится пересадка. Конечно, когда повреждён лишь один орган из четырёх, то он регенерируется сам, но если одновременно пострадало два или три, то может потребоваться пересадка.
     — Кто осуществлял изъятие органов?
     — Хаск, разумеется.
     — Подведём итог, — сказала Зиглер, поворачиваясь к присяжным. — Перед прибытием к Земле Хаск был пробуждён раньше остальных, и одной из его главных обязанностей в это время было выреза́ть органы из тела мёртвого тосока.
     — Это не было его главной обязанностью.
     — Но он это сделал.
     — Да. Я видел органы Селтар в холодном хранилище на борту нашего звездолёта.
     — То есть Хаск вскрыл её тело, изъял из него сердце, лёгкие и тому подобное.
     — Да.
     — Расплёскивая повсюду кровь.
     Присяжный номер четыре издал сдавленный вздох.
     — Ваша честь! — сказал Дэйл. — Возражение.
     Судья Прингл неодобрительно посмотрела на обвинителя.
     — Принимается. Задавайте вопросы, миз Зиглер.
     — Хаск — не доктор, верно?
     — Верно. Но он прошёл под руководством жреца-терапевта посвящение в выполнение определённых медицинских процедур; мы все получили такую подготовку.
     — Несмотря на тосокское табу на подобные вещи?
     — Наш взгляд на внутреннее устройство тела подобен вашему взгляду на сексуальное взаимодействие. Это интимная материя, но в должное время она должным образом познаётся. Учитывая тот факт, что в тосокском половом акте участвуют пятеро, у нас нет никаких табу на этот счёт, и я вас заверяю, миз Зиглер, что смущение, которые испытывают люди при разговорах о сексе, кажется нам таким же странным, как вам — наша скрытность в вопросах внутренней биологии.
     — Понятно, — сказала Зиглер. — Когда перед Хаском встала задача изъятия органов Селтар, это был первый раз, когда он производил подобную процедуру на настоящем теле, ведь так? Во время обучения он имел дело с муляжами и виртуальными моделями, верно?
     — Возражение, ваша честь, — сказал Дэйл. — Составной вопрос.
     — Принимается.
     — Насколько вам известно, — сказала Зиглер, — Хаск раньше никогда не расчленял настоящее тело?
     — Возражение против термина «расчленял». Возбуждение неприязни.
     — Принимается.
     — Насколько вам известно, — сказала Зиглер, — Хаск раньше никогда не извлекал органы из настоящего тела, верно?
     Часы на стене снова коротко зажужжали. Среди зрителей кто-то кашлянул.
     — Верно.
     Зиглер впилась взглядом в лицо капитана пришельцев.
     — Можно ли предположить, что Хаск испытывал удовольствие от этого акта?
     — Возражение! Требование строить догадки.
     — Принимается.
     — Хорошо. Как руководитель экспедиции, вы, несомненно, получили какую-то подготовку в области психологии, не так ли?
     — Да.
     — Тосокской психологии, верно?
     — Да.
     — То есть вы квалифицированный эксперт в этой области — в большей степени, чем любой земной психолог?
     — Да.
     — И из всей вашей команды вы получили наибольшую подготовку в области психологии?
     — Ваша честь, — сказал Дэйл, разводя руками. — Возражение. Миз Зиглер уже пробовала этот фокус. Мы никак не можем это проверить. Разумеется, суд не может полагаться на подобного рода мнения.
     — Обвинение не просит вас полагаться на высказываемые Келкадом мнения, ваша честь, — сказала Зиглер, — однако тосоки — единственные, кто может дать хоть какие-то показания в интересующих нас областях. Как таковые, они являются основанными на фактах и, безусловно, используются в доказательном контексте.
     — Обычно я бы такого не позволила, — сказала Прингл, — но, мистер Райс, я разрешаю вам действовать сходным образом при опросе своих свидетелей.
     — Спасибо, — сказала Зиглер. — Келкад, позвольте мне задать вам, как эксперту в тосокской психологии, гипотетический вопрос. Принимая во внимание имеющееся в вашей культуре табу на всё, связанное с внутренними физиологическими процессами, можно ли вообразить, чтобы какой-нибудь тосок мог находить удовольствие в выполнении изъятия органов?
     — Не нормальный тосок.
     — Нет, не нормальный тосок, — повторила Зиглер. — Но в анналах тосокской психологии встречались ли личности, находящие удовольствие в разрезании чужих тел?
     Келкад молчал.
     — Ну же, Келкад. Я понимаю, что вы хотите показать свой народ только с лучшей стороны, так же как наша раса пытается повернуться своей лучшей стороной к вам. Существуют люди, которым приятно делать подобные вещи. Мы считаем их больными и ненормальными, и они, к счастью, встречаются редко, но такие люди существуют. Вы хотите сказать, что среди тосоков таких нет?
     — Есть, — нехотя ответил Келкад.
     — В тосокской психологии имеются предиктивные тесты для такой предрасположенности?
     — Я не понял вопроса.
     — Я хотела сказать, как вы обнаруживаете наличие подобных отклонений? Можете вы это сделать, просто посмотрев на тосока?
     — Нет.
     — Могут обычные тосокские психологические тесты — скажем, те, которым подвергалась ваша команда перед зачислением в состав экспедиции — выявить подобную предрасположенность?
     — Сомневаюсь в этом.
     — То есть в большинстве случаев тосок может не знать, что испытывает удовольствие от подобных вещей, пока обстоятельства не заставят его лично заняться выемкой органов?
     — Да, думаю, это возможно.
     — И если тосок и правда почувствует при этом возбуждение, то испытает при этом немалое удивление, не так ли?
     — Я, безусловно, испытал бы шок, если бы узнал такое о себе, — сказал Келкад.
     — Не сомневаюсь, — сказала Зиглер. — Устроена ли психология тосоков таким образом, что он желает повторить снова то, что однажды доставило ему удовольствие?
     — Возможно.
     — Вы уклоняетесь от ответа, Келкад. Мне нужен более конкретный ответ.
     — Возражение, — сказал Дэйл. — Давление на свидетеля.
     — Отклоняется.
     — Да, тосоки могут захотеть повторить то, что доставило удовольствие.
     — Итак, — сказала Зиглер, — если бы Хаск обнаружил, что испытывает удовольствие от изъятия органов из…
     — Возражение! Ваша честь, обвинение аргументирует свою версию.
     — Принимается.
     — Хорошо, — сказала Зиглер. Она посмотрела на присяжных. — Очень хорошо. Мистер Райс, свидетель ваш.
     Дэйл поднялся.
     — Келкад, в вашем присутствии Хаск когда-либо проявлял признаки садизма?
     Транслятор Келкада пискнул.
     — Садизма?
     — Получение удовольствия от причинения другим боли.
     — Нет, Хаск никогда не демонстрировал ничего подобного.
     — Он никогда не проявлял неестественного увлечения сценами насилия?
     — Нет.
     — Кровожадности?
     — Нет.
     — Вы видели когда-нибудь, чтобы он намеренно причинял боль другому тосоку?
     — Нет.
     — А животным на вашей планете?
     — Наоборот, Хаск держал ручного коглу, которого очень любил и всячески о нём заботился.
     — Спасибо, — сказал Дэйл, возвращаясь на своё место. — Больше вопросов не имею.

*22*

     Следующие две недели ушли на опрос множества второстепенных свидетелей — остальных тосоков, специалистов по человеческой девиантной психологии, разнообразных личностей, пытающихся подкрепить шаткое обвинение в предварительном умысле, которое, похоже, базировалось всего на двух фактах: во-первых, Хаск остался в общежитии в то время, как остальные пошли на лекцию Стивена Джея Гулда, зная, что Колхаун тоже на неё не пошёл, и, во-вторых, для того, чтобы стимулировать преждевременную линьку, он должен был заранее позаботиться о доставке со звездолёта специального химического вещества.
     Наконец, пришло время для наиболее убедительного свидетельства обвинения. Линда Зиглер поднялась из-за своего стола.
     — С разрешения суда, — сказала она, — обвинение просит приобщить к делу фрагмент видеоплёнки, отснятой жертвой на борту тосокского корабля.
     — Мистер Райс?
     С самого начала процесса Дэйл делал всё, что в его силах, чтобы этого избежать, но судья Прингл решила, что улика приемлема, и апелляционный суд с ней согласился.
     — Не возражаю, — ответил он.
     — Продолжайте.
     На стенах зала суда были установлены два больших телеэкрана: один был обращён к присяжным, другой — к зрителям. На столе у судьи Прингл был собственный телемонитор меньшего размера; такие же имелись на столах защиты и обвинения. Бейлиф приглушил освещение в зале…
     У всех фотографий шагающих по Луне астронавтов «Аполлона-11» была одна общая черта: все они изображали База Олдрина, по той простой причине, что камера была у Армстронга. Хотя Армстронг и был первым человеком, ступившим на Луну, фотографий, изображающих его на Луне, практически не существует.
     Видео на борту тосокского звездолёта снимал Клетус Колхаун, и, кроме случайного попадания в кадр одной из его долговязых ног, он сам на нём полностью отсутствовал. Дэйл Райс был этому рад. Чем больше присяжные забудут о Колхауне — этом обаятельном рубахе-парне, обменивающемся шуточками с Джеем Лено — тем лучше.
     Однако неторопливый голос Клита был слышен ясно и отчётливо на всём протяжении отснятого материала. Видео начиналось с его разговора с плавающим в невесомости Хаском, снятым крупным планом; Дэйл уже и забыл, какой синей была его старая кожа.
     — Но вы, ребята, — говорил Клит со своим густым теннессийским акцентом, — способны отключаться на целые столетия, способны к этому от природы. Конечно, в космосе можно создать суррогат гравитации — летя с постоянным ускорением или раскрутив корабль вокруг оси. Но вот с продолжительностью космических путешествий ничего поделать нельзя. Вы же, с вашей естественной способностью к гибернации — вы даёте нам сто очков вперёд. Возможно, нам на роду написан ближний космос, но вы — вам назначено судьбой летать меж звёзд.
     — Многие наши философы согласились бы с этим, — сказал Хаск. Через секунду: — Но, разумеется, не все. — Какое-то время они оба молчали. — Я голоден, — сказал Хаск. — Возврат к жизни потребует нескольких часов. Вы нуждаетесь в пище?
     — Я взял кое-что с собой, — сказал Клит. — Флотские пайки. Не разносолы, конечно, но сойдёт.
     — Идите за мной, — сказал Хаск. Пришелец согнул свои трёхсоставные ноги и оттолкнулся от стены. Клит отталкивался рукой — она на мгновение появилась в кадре, но, по-видимому, помогал себе и ногами. Они проплыли по ещё одному коридору; крупные жёлтые светильники на потолке перемежались с меньшими оранжевыми.
     Вскоре показалась дверь, которая при приближении Хаска скользнула в сторону. Они вплыли в помещение. Как только они оказались внутри, на потолке зажглись дополнительные лампы.
     Со стороны Клита послышался звук судорожного вздоха. Дэйл не имел возможности узнать, что он тогда почувствовал, но его самого в этом месте всегда начинало тошнить. В приглушённом свете зала суда он отметил, как содрогнулись некоторые присяжные.
     В середине кадра была обширная окровавленная масса. Понадобилось несколько секунд, чтобы осознать её форму по мере того, как Клит обходил с камерой вокруг неё.
     Это выглядело как длинный толстый канат из сырого мяса, поверхность которого поблескивала розовато-красной кровью. Канат складывался и извивался, образуя нечто, похожее на груду вынутых внутренностей. В диаметре он был около пяти дюймов, а в длину, если его размотать, достигал бы пятидесяти футов: огромная окровавленная анаконда с содранной кожей. Один его конец уходил в стену помещения; другой, заканчивавшийся круглым ровным срезом, был закреплён на керамической подставке в форме буквы Y.
     — Боже праведный! — воскликнул голос Клита. — Что это?
     — Это еда, — ответил Хаск.
     — Это мясо?
     — Да. Хотите попробовать?
     — Э-э… нет. Нет, спасибо.
     Хаск подплыл к свободному концу каната. Потом залез в один из карманов своей коричневой жилетки достал оттуда маленький синий цилиндр примерно десяти дюймов длиной и двух в диаметре. Он взял один его конец пальцами передней руки, другой — задней, и затем начал его сгибать. Цилиндр распался на две половинки пятидюймовой длины. Хаск задвигал руками так, словно оборачивал вокруг мясного жгута невидимую нить, соединяющую две половинки цилиндра. Потом он потянул их в разные стороны, и, к изумлению присяжных, крайние четыре дюйма мясной макаронины отделились от остальной ей части. Отрезанный кусок остался на месте, паря в невесомости, но на экране была ясно видна прикреплённая к Y-образной подставке посудина, в которую, вероятно, падает отрезанный кусок, когда звездолёт движется с ускорением.
     — Как вы это сделали? — спросил голос Клита за кадром.
     Хаск удивлённо на него посмотрел. Потом, по-видимому, сообразил.
     — Вы про режущий инструмент? Это две рукоятки, соединённые длинной гибкой мономолекулярной нитью. Нить невозможно порвать, она же, по причине своей очень малой толщины, свободно проходит практически через что угодно.
     Голос Клита:
     — Нарезает! Измельчает!
     — Что? — не понял Хаск.
     — Это из старой рекламы кухонного комбайна. «Нарезает! Измельчает!» — В голосе Клита слышалось уважение. — Остроумная конструкция. Но если вы не видите нить — это не опасно?
     Хаск ухватился обеими руками за рукоятки инструмента и развёл его так далеко, насколько смог. Через каждые пятнадцать дюймов или около того на невидимую нить были нанизаны крупные синие бусины.
     — Бусины позволяют вам видеть нить, — пояснил Хаск, — и обращаться с ней осторожно. Изнутри они выложены мономолекулярным плетением, которое нить не способна разрезать, так что если бусина мешает, её можно отодвинуть в сторону. — Щупальца на голове Хаска сложились в эквивалент пожатия плечами. — Это многоцелевой инструмент, не только для нарезания мяса. К моноволокну ничто не пристаёт, так что не надо заботиться об очистке.
     Взгляд Дэйла прикипел к лицам присяжных. Вот дошло до одного, вот до второго, и скоро уже все догадались — кто-то широко раскрыв глаза, кто-то кивнув — что им только что показали возможное орудие убийства.
     Хаск свёл рукоятки инструмента вместе — мономолекулярная нить и украшающие её бусины втянулись внутрь — и спрятал его в карман. После этого он передней рукой взял висящий в воздухе ломоть мяса. Крови почти не пролилось — несколько шарообразных капель образовалось в месте, где молекулярная нить врезалась в плоть, но что-то — по-видимому, нечто вроде пылесоса — втянуло их куда-то в Y-образную подставку.
     — Что это за животное? — спросил Клит. Снова появилась его рука, указывающая на освежёванную змею.
     — Это не животное, — сказал Хаск. — Это мясо. — Изображение дёрнулось — Клит оттолкнулся от стены, чтобы дать крупный план того, что Хаск держал в руках. Клит, вероятно, не слишком уверенно передвигался в невесомости: Хаску пришлось протянуть ногу — которая изогнулась так, что у человека бы уже сломалась — чтобы остановить Клита. Клит поблагодарил его и сделал крупный план куска мяса. Теперь стало ясно видно, что кожа нём всё же была, и состояла она из таких же ромбовидных чешуек, что и кожа самого Хаска. Однако на мясе кожа была очень тонка и совершенно прозрачна.
     — Мясо, но не животное? — голос Клита. Он звучал озадаченно.
     — Просто мясо, — сказал Хаск. — Это не животное. Скорее, продукт генной инженерии. Нервной системы в нём лишь столько, чтобы обеспечить работу кровеносной системы, а кровеносная система проще некуда. Оно не живёт; оно не чувствует боли. Это просто химическая фабрика, превращающая исходные вещества, которые скармливаются ему через приёмное отверстие, в съедобную плоть, идеально сбалансированную под наши питательные нужды. Конечно, мы едим не только его — мы всеядны, как и вы.
     — Ах, — сказал Клит. — Вы не могли взять в такое долгое путешествие животных, но таким образом взяли с собой их вкус.
     Хаск несколько раз моргнул глазами.
     — Мы не едим животных в нашем мире, — сказал он. — По крайней мере, больше не едим.
     — О, — сказал Клит. — Ну, мы пока не умеем делать мясо. Чтобы его добыть, мы убиваем животных.
     Щупальца на голове Хаска заволновались в раздумье.
     — Поскольку нам нет необходимости убивать животных ради еды, мы больше этого не делаем. Некоторые считают, что тем самым мы многого себя лишили, что убийство собственной еды — это клапан, предусмотренный природой для сброса агрессии.
     — Э-э… ну, я-то вырос в деревне, — сказал Клит. — Охотился в своё время. Но большинство людей сейчас покупают мясо в магазинах, уже упакованное. Они даже не видят этих животных, не говоря уж о том, чтобы их убивать.
     — Но вам приходилось убивать? — спросил Хаск.
     — Да.
     — Каково это — убивать ради еды?
     Камера подпрыгнула; похоже, Клит пожал плечами, не выпуская её из рук.
     — Это может доставлять немалое удовольствие. Нет ничего вкуснее еды, которую выследил и добыл сам.
     — Интересно, — сказал Хаск. Он посмотрел на свой мясной диск, словно он вдруг стал не таким аппетитным. Тем не менее, он поднёс его к своему фронтальному рту; внешняя горизонтальная щель и внутренняя вертикальная образовали квадратное отверстие. Его ржавого цвета дентальные пластины срезали кусочек с края мясного диска, а потом, к очевидному изумлению жюри, два длинных плоских языка высунулись изо рта, чтобы слизнуть попавшие на лицо капельки крови.
     — Вы едите мясо сырым? — спросил Клит.
     Хаск кивнул.
     — В древности мы готовили мясо убитых животных — чтобы убить микробов и сделать его мягче, однако этому продукту никакая обработка уже не нужна. Сырое мясо гораздо ароматнее…
     — Достаточно, — сказала Линда Зиглер, вставая в полутьме. Бэйлиф нажал кнопку паузы, и на мониторах замерцало застывшее изображение парящего в невесомости тосока с недоеденным куском сырого мяса в руке. В зале суда снова включили свет; присяжные и зрители протирали глаза.
     Линда Зиглер приобщила к делу в качестве улики один из тосокских мономолекулярных резаков — тот, что принадлежал Хаску. Невозможно было продемонстрировать, что именно этот инструмент был использован в качестве орудия убийства; судмедэкспертам не удалось найти доказательств этого, так что она не стала продолжать эту линию.
     Конечно, у Хаска теперь был другой такой же резак: на борту звездолёта были десятки запасных. Уменьшенная версия тосокской мясной фабрики была установлена в Валкур-Холле; Хаску нужен был этот инструмент, чтобы питаться, и Дэйл убедил суд, что обвиняемому в убийстве ножом обычно не запрещают доступ к столовым приборам.
     Тем не менее, не было никаких сомнений в том, что демонстрация отснятого на базовом корабле видео и презентация режущего устройства Хаска произвели на присяжных неизгладимое впечатление.
     Так что Линда Зиглер со злорадным удовлетворением вернулась на своё место, и сказала:
     — Ваша честь, обвинение завершило опрос свидетелей.

*23*

     Хаск и Фрэнк вернулись с Дэйлом в его офис на двадцать седьмом этаже. Однако как только они вошли, Хаск тут же извинился и отправился в уборную. Как и люди, тосоки производили и жидкие, и твёрдые отходы и, хоть и с некоторыми затруднениями, могли пользоваться человеческим туалетом.
     Когда Хаск вышел из кабинета, Фрэнк уселся на своё ставшее уже привычным место.
     — Зиглер сделала впечатляющую работу, — сказал он. — Что говорит наше теневое жюри?
     Дэйл опустил своё массивное тело в кожаное кресло и пробежал глазами отчёт, который Мэри-Маргарет оставила на его столе.
     — На данный момент они единогласно голосуют за признание Хаска виновным, — сказал он со вздохом.
     Фрэнк нахмурился.
     — Послушайте, я помню, вы говорили, что Хаска нельзя выпускать давать показания, но на данном этапе настоящие присяжные наверняка ожидают услышать его самого.
     — Возможно, — ответил Дэйл. — Но Прингл скажет им, что обвиняемый не обязан этого делать; бремя доказательства лежит на обвинении. Это записано в CALJIC. Правда…
     — Да?
     — Это очень необычное дело. Вы знаете, как сказано в обвинении: «по собственной воле, преднамеренно и без законных на то оснований совершил убийство Клетуса Роберта Колхауна, человеческого существа». В прошлых делах мне всегда казалось смешным это «человеческого существа», но в данном деле это ключевой пункт. Погибший — человек, а обвиняемый — нет, и присяжные вполне могут посчитать, что обвинение в этом деле несёт несколько меньшее бремя. — Он помахал Фрэнку отчётом. — Похоже, это то, что говорит наше теневое жюри: если мы вынесем неверное решение, то, по крайней мере, гнить из-за него в тюрьме будет не человек. Если мы посадим Хаска на свидетельскую скамью, и он сможет убедить присяжных в том, что он во всех отношениях такая же личность, с мыслями и чувствами, как и любой человек, то они могут принять решение, которого мы от них хотим. Однако для этого нужно заставить их полюбить Хаска.
     — Это будет непросто, — сказал Фрэнк, качая головой. Предвечернее солнце раскрашивало кабинет оттенками сепии. — Ну, то есть, Хаск не сможет расположить присяжных к себе дружелюбной улыбкой или чем-то таким — улыбаться он физически не может, и, честно говоря, от вида этих его ржавых дентальных пластин у меня по спине мурашки. И не должен ли хороший обвиняемый демонстрировать больше ужаса при виде фотографий с места преступления? Я надеялся, что тосокское табу на внутренние дела сработает в нашу пользу, но всё, что Хаск может — это складывать щупальца на голове в разные фигуры, значения которых присяжные всё равно не понимают.
     — Не нужно недооценивать присяжных, — сказал Дэйл. — Они гораздо сообразительней, чем может показаться. Приведу вам один пример: как-то раз я вёл дело о нанесении личного ущерба; обычно я этим не занимаюсь, но тогда оказывал услугу другу. Наша позиция состояла в том, что потерпевший получил повреждения из-за неисправного ремня безопасности в машине. Так вот, во время процесса каждый раз, как я об этом упоминал, я снимал очки. — Он продемонстрировал. — Видите? Когда я сделал это несколько десятков раз, у присяжных выработался рефлекс. И потом, когда производитель машины попытался указать на другие причины, которые могли привести к аварии, я просто снял очки. Я не сказал ни слова, ничего не было занесено в протокол. Но я снял очки, и присяжные вспомнили о неисправном ремне безопасности. Мы тогда выиграли 2,8 миллиона.
     — Вау!
     — Если присяжные могут выучить, что «снятые очки» означают «неисправный ремень безопасности», то они также смогут выучить, что «щупальца опали» означает, что тосок испытывает отвращение. Не беспокойтесь. Я думаю, наши присяжные знают Хаска и других тосоков гораздо лучше, чем вы думаете.
     — Значит, мы должны дать Хаску выступить.
     — Возможно… но я всё равно беспокоюсь. В девяти случаях из десяти это катастрофа, и…
     Дверь кабинета Дэйла открылась, и вошёл Хаск.
     — Я хочу давать показания, — сразу же сказал, опуская свой вес на одно из тосокских сидений.
     Дэйл и Фрэнк обменялись взглядами.
     — Я бы не советовал, — сказал Дэйл.
     Хаск секунду помолчал.
     — Это решать мне.
     — Конечно, конечно, — сказал Дэйл. — Но вы раньше ни разу не видели уголовного процесса; я же видел сотни. Давать обвиняемому говорить — это почти всегда ошибка.
     — Почему? Каковы шансы на то, что они признают меня невиновным, если я не стану выступать?
     — Никто не знает, о чём думают присяжные.
     — Это неправда. Ваше теневое жюри уже проголосовало за признание меня виновным, разве не так?
     — Нет, не так.
     — Вы лжёте.
     Дэйл кивнул.
     — Хорошо, хорошо. Но даже будь это так, выпускать вас почти наверняка будет плохим ходом. Это можно делать только тогда, когда ничего другого не остаётся.
     — Вот как сейчас, — сказал Хаск. Как всегда, его природный голос усиливался от начала реплики к концу, и было непонятно, утверждение это или вопрос.
     Дэйл снова вздохнул.
     — Надо полагать. Но вы ведь знаете, что Линда Зиглер будет иметь право подвергнуть вас перекрёстному допросу?
     — Я это понимаю.
     — И всё равно хотите выступить?
     — Да.
     — Ну ладно, — сказал Дэйл, смиряясь. — Но мы выпустим вас первым.
     — Почему первым? — спросил Хаск.
     — Потому что если Линда вас выпотрошит — простите мне эту метафору — то мы попытаемся исправить ситуацию с остальными свидетелями защиты. — Дэйл поскрёб подбородок. — Мы должны поговорить о вашем выступлении — обсудить, что вы скажете.
     — Я собираюсь говорить правду, разумеется. Правду, всю правду и ничего, кроме правды.
     Дэйл поднял брови.
     — В самом деле?
     — Вы этого не знаете, не так ли? — спросил Хаск.
     — Не знаю чего? Что вы невиновны? Конечно, я в это верю, Хаск, но…
     — Нет. Не знаете, говорю ли я правду.
     — Гмм. Нет. А это так?
     Хаск не ответил.

     На следующий день у входа в здание Уголовного суда собралась даже бо́льшая, чем обычно, толпа репортёров. Десятки репортёров выкрикивали вопросы Дэйлу и Фрэнку, но Дэйл ничего не отвечал. Внутри зала суда возбуждение было почти осязаемым.
     Судья Прингл вошла, поздоровалась, как обычно, с представителями сторон и присяжными, потом посмотрела на Дэйла.
     — Защита может начать опрос свидетелей, — сказала она.
     Дэйл встал и перешёл на место ведущего опрос. Он секунду помолчал, нагнетая драматизм, и потом произнёс своим низким дарт-вейдеровским голосом:
     — Защита вызывает Хаска.
     Зал суда возбуждённо загудел. Репортёры подались вперёд.
     — Секунду, — сказала судья Прингл. — Хаск, вам известно о том, что вы имеете абсолютное конституционное право не давать показаний? Никто не может принудить вас к этому, если вы сами того не желаете.
     Хаск, который уже поднялся со своего специального сиденья за столом защиты, ответил:
     — Я понимаю, ваша честь.
     — И никто не принуждал вас к даче показаний?
     — Никто. На самом деле… — Он замолк.
     Дэйл сохранял бесстрастное выражение лица, но внутренне испытал облегчение. Чему-то он Хаска всё-таки научил. Он закрыл рот, прежде чем сказать «На самом деле, мой адвокат отговаривал меня от этого», слава тебе Господи.
     — Хорошо, — сказала Прингл. — Мистер Ортис, приведите свидетеля к присяге. — Хаск прошёл к месту свидетеля. Одновременно работник суда убрал оттуда человеческий стул и заменил его на тосокское сиденье.
     — Положите руку на Библию, пожалуйста. — Хаск подчинился. — Клянетесь ли вы, — сказал клерк, — что показания, которые вы дадите по делу, рассматриваемому сейчас судом, будут правдой, всей правдой и ничем, кроме правды, и да поможет вам Бог?
     — Клянусь, — сказал Хаск.
     — Спасибо. Садитесь. Огласите, пожалуйста, ваше имя для протокола.
     — Хаск. По буквам, как я понимаю, это будет «Ха-А-Эс-Ка».
     — Мистер Райс, — сказала судья Прингл, — можете начинать.
     — Спасибо, ваша честь, — сказал Дэйл. — Мистер Хаск, каковы были ваши обязанности на борту тосокского звездолёта?
     — Моя должность называлась Первый.
     — «Первый» — это как «первый помощник»?
     — Нет. Первый — это тот, кто первым выходит из гибернации. В мои обязанности входило разбираться с аварийными ситуациями в полёте, а также первым проснуться по прибытии, чтобы установить, безопасно ли пробуждать остальных.
     — То есть вы были очень важным членом команды?
     — Наоборот, я был наименее ценным.
     — Обвинение предположило, что у вас была возможность убить доктора Колхауна. Она у вас на самом деле была?
     — Я не был наедине с ним, когда он умер.
     — Но вы не можете сказать, где вы были в течение всего периода времени, когда могло быть совершено убийство.
     — Я могу сказать. Я просто не могу доказать, что мои слова — правда. Но такая же возможность была и у других.
     — Обвинение также предположило, что у вас было орудие для убийства доктора Колхауна. А конкретно, что вы воспользовались вашим мономолекулярным резаком, чтобы отрезать ему ногу. Может ли этот инструмент быть использован для этой цели?
     — Полагаю, что может, да.
     — Однако обвинение в убийстве требует не только возможности и орудия. Оно…
     — Возражение. Мистер Райс аргументирует версию защиты.
     — Принимается.
     — Так как же насчёт мотива, Хаск? Была ли у вас причина желать доктору Колхауну смерти?
     Зиглер вскочила на ноги.
     — Возражение, ваша честь. CALJIC 2.51: «Мотив не является элементом преступления, в котором обвиняется подсудимый и его нет необходимости доказывать».
     — Отклоняется. Я дам присяжным соответствующие инструкции в должное время.
     — Хаск, у вас была какая-либо причина желать доктору Колхауну смерти?
     — Нет.
     — Существуют ли какие-либо тосокские религиозные ритуалы, включающие в себя разрезание или расчленение?
     — Нет.
     — Мы, люди — довольно кровожадные существа. Некоторые из нас любят охотиться на животных. Ваш народ охотится ради спортивного интереса?
     — Поясните «спортивный интерес», пожалуйста.
     — Для развлечения. Для отдыха. Чтобы приятно провести время.
     — Нет.
     — Но вы плотоядны.
     — Мы всеядны.
     — Простите. Но вы едите мясо.
     — Да. Но мы не охотимся. Наши предки охотились, это так, но то было столетия назад. Как суд уже видел, мы выращиваем мясо, не обладающее центральной нервной системой.
     — То есть вам никогда не хотелось убить кого-нибудь собственными руками?
     — Определённо нет.
     — Разговор, записанный доктором Колхауном на видеоплёнку на борту вашего звездолёта, заставляет думать иначе.
     — Это были досужие размышления. Я сказал, что мы, возможно, отказались от слишком многого, перестав охотиться на свою еду, но желания собственноручно забивать съедобных животных, чтобы насытиться, во мне было не больше, чем в вас, мистер Райс.
     — В общем и целом, существуют ли какие-либо причины, в силу которых вы могли бы захотеть кого-то убить?
     — Никаких.
     — В частности, существуют ли какие-либо причины, в силу которых вы могли бы захотеть убить доктора Колхауна?
     — Абсолютно никаких.
     — Что вы думаете о докторе Колхауне?
     — Мне он нравился. Он был моим другом.
     — Что вы почувствовали, узнав о его смерти?
     — Я был опечален.
     — Отчёты не упоминают о том, что вы выглядели опечаленным.
     — Я физически неспособен проливать слёзы, мистер Райс. Но я выражаю эмоции другими способами. Клит был моим другом, и я больше всего на свете хотел бы, чтобы он был жив.
     — Спасибо, мистер Хаск, — Дэйл опустился на место. — Миз Зиглер, свидетель ваш.
     — Хаск… — начала Зиглер, поднимаясь на ноги.
     — Ваша честь, — сказал Дэйл, — возражение! Мистер Хаск имеет право на вежливое обращение. Миз Зиглер должна обращаться к нему, как к любому другому свидетелю.
     Зиглер явно разозлилась, но, по-видимому, сообразила, что любое несогласие только ухудшит дело.
     — Принимается, — сказала Прингл. — Миз Зиглер, вы должны обращаться к обвиняемому «мистер Хаск» или «сэр».
     — Конечно, ваша честь, — сказала Зиглер. — Прошу прощения. Мистер Хаск, вы сказали, что вы не были наедине с доктором Колхауном в момент его смерти.
     — Да.
     — Но вы были наедине с ним при других обстоятельствах?
     — Конечно. Мы летали вдвоём на звездолёт.
     — Да, да. Но кроме того случая вы не проводили время друг с другом в общежитии университета?
     — Время от времени он и я оказывались единственными присутствующими в том или ином помещении.
     — Но не только это, не так ли? Правда ли, что вы часто проводили длительное время вдвоём с доктором Колхауном — иногда в его комнате в Валкур-Холле, иногда в вашей?
     — Мы часто разговаривали, да. Друзья это делают.
     — То есть не было ничего необычного в том, что он впускал вас в свою комнату?
     — У Клита были необычные музыкальные пристрастия. Никто другой не хотел присутствовать, когда он запускал свой CD-плеер.
     — Необычные пристрастия?
     Хаск издал звук, очень похожий на человеческое откашливание, и пропел:
     — Swing your partner, do-si-do…[65]
     Присяжные расхохотались.
     — Спасибо за представление, — холодно сказала Зиглер. — Мистер Хаск, если вы были частым гостем в комнате жертвы, то почему мы должны верить, что в момент убийства вас там не было?
     — Вы должны в это верить в соответствии с презумпцией невиновности, которая, как предполагается, является базовым принципом вашей системы права.
     — Не является ответом на вопрос, просим вычеркнуть, — выпалила Зиглер.
     Однако судья Прингл улыбалась.
     — По-моему, отличный ответ, миз Зиглер. Отклоняется.
     Зиглер снова повернулась к Хаску.
     — Однако вы признаёте, что часто бывали с доктором Колхауном наедине.
     — Я бы сказал «время от времени».
     — Пусть так. Время от времени вы оставались с ним наедине. А в тот вечер, когда произошло убийство, вы решили не ходить на встречу со Стивеном Джем Гулдом.
     — Это так.
     — Почему?
     — Я знал, что в тот вечер я должен буду линять.
     — И вы хотели сделать это без посторонних глаз?
     — Вовсе нет. Просто я знаю, сколько внимания люди уделяют тосокам даже в обыденных обстоятельствах. Мне показалось, что публичное сбрасывание кожи посреди лекции привлекло бы ко мне слишком много внимания, что было бы невежливо по отношению к профессору Гулду.
     — Весьма предусмотрительно, — сказала Зиглер с сарказмом в голосе. — Однако вы не должны были линять в тот день. Откуда вы могли знать, что это должно произойти?
     — Ранее в тот день у меня начали отваливаться чешуйки, а также я чувствовал зуд, обычно сопутствующий линьке. Я признаю, что линька была вне графика, но о её приближении я знал заранее.
     — И как вы объясните присутствие предметов, похожих на тосокскую чешую, в комнате доктора Колхауна?
     — Возражение, — сказал Дэйл. — Требование строить догадки.
     — Я разрешаю, — сказала Прингл.
     Щупальца не голове Хаска качнулись.
     — Я был у него в тот день; должно быть, обронил несколько чешуек. Или, возможно, я сорил чешуёй по всему общежитию, а доктор Колхаун заметил и, заинтересовавшись, подобрал их и принёс в свою комнату для изучения; их могли сбросить со стола на пол в ходе потасовки, которая, возможно, сопутствовала убийству.
     — Что вы делали в момент убийства доктора Колхауна?
     — Я полагал, что обвинению не удалось установить точное время, когда оно произошло, — сказал Хаск.
     — Хорошо. Что вы делали между восемью вечера и полночью двадцать второго декабря?
     — С восьми до восьми тридцати я смотрел телевизор.
     — Какую программу?
     — Полагаю, я беспорядочно переключал каналы. Я смотрел понемногу множество передач. — Пучок щупалец сложился в тосокский эквивалент пожатия плечами. — В конце концов, я мужчина.
     Присяжные рассмеялись. Щёки Зиглер немного покраснели.
     — А чем вы занимались после того, как закончили переключать каналы?
     — В основном, медитацией. И, разумеется, линькой.
     — Конечно, — сказала Зиглер. — Так удобно подоспевшей линькой.
     — Это вовсе не удобно, миз Зиглер. Не знаю, есть ли в людской биологии какие-либо периодические процессы, но поверьте мне, линька раздражает неимоверно.
     Судья Прингл изо всех сил старалась сохранять серьёзное выражение лица.
     — Инструмент, которым убили доктора Колхауна, — сказала Зиглер. — Он ваш?
     — Очень похоже, разумеется, что его убили тосокским мономолекулярным резаком, да. Он может быть мой или чей-то ещё; это предмет обихода, и на корабле их имеется несколько десятков. Но даже если он окажется моим — это не такой предмет, который держат запертым в сейфе.
     Дэйл позволил себе лёгкую улыбку. Хаск оказался великолепным свидетелем — весёлым, дружелюбным, рациональным. Было очевидно, что присяжные начинали ему симпатизировать.
     Линда Зиглер, должно быть, думала о том же самом. Дэйл почти чувствовал, как в её мозгу переключаются передачи. Её манера стала боле агрессивной, а голос сделался резким.
     — Мистер Хаск, правда ли, что вы преждевременно вышли из гибернации для того, чтобы устранить последствия аварийной ситуации на борту?
     — Да.
     — Вы пробудились, потому что таковы обязанности члена экипажа, обозначаемого как «первый»?
     — Да.
     — А Селтар? Какова была её должность?
     — Она была «второй» — при возникновении ситуации, с которой я не мог справиться один, пробуждалась и она. Я был менее ценен, чем она, но она была менее ценна, чем все остальные.
     — И вы двое пробудились, чтобы принять меры по поводу постигшей ваш корабль катастрофы?
     — Да.
     — Одновременно?
     — Одновременно. Корабельный компьютер решил, что потребуемся мы оба, и начал нагревать гибернационные платформы и одеяла, чтобы пробудить нас.
     — Но Селтар погибла во время ремонтных работ?
     — Да.
     — Как?
     — Она работала в инженерном отсеке. Герметичную переборку выбило давлением и бросило на неё. Удар убил её мгновенно.
     — Её тело было сильно повреждено?
     — Нет. Удар пришёлся ей в голову.
     — И что вы сделали с телом?
     — Согласно стандартной корабельной процедуре я произвёл вскрытие и изъятие органов на случай, если возникнет нужда в трансплантации.
     — Вы не чувствовали возбуждения, когда делали это?
     — Нет.
     — Вы не получали удовольствия от разрезания плоти?
     — Нет.
     — Вы не чувствовали желания совершить это снова?
     — Нет.
     — Прибыв на Землю, вы интересовались человеческой анатомией?
     — Нет. Подобный интерес был бы неприличен.
     — Да ладно, Хаск! Вы ведь исследователь, вы попали в чужой — для вас — мир. Разве вам не интересны формы жизни, его населяющие?
     — Ну, если так это сформулировать…
     — То есть, вы солгали только что, ответив отрицательно?
     — Я оговорился.
     — Сколько раз вы оговаривались до этого?
     — Возражение! — сказал Дэйл. — Риторика.
     — Принимается, — сказала Прингл.
     — То есть вы признаёте, что в прошлом вскрывали тело, и что вам была любопытна людская анатомия — несмотря на то, что интерес к ней был неприличен по стандартам вашего общества.
     — Вы преувеличиваете мой интерес.
     — Двадцать второго декабря вы встречались с доктором Колхауном, в то время как почти все остальные отсутствовали. Ваша тяга к созерцанию человеческих внутренностей ударила вам в голову?
     — Нет.
     — Вы вытащили свой режущий инструмент и отрезали ему ногу?
     — Нет.
     — И вы вспороли ему живот и вырезали его органы — точно так же, как в прошлом выреза́ли органы Селтар?
     — Нет. Нет. Ничего из того, что вы сказали, не было.
     — Вы монстр, не так ли, мистер Хаск? Убийца и, даже по стандартам вашего собственного народа, извращенец.
     — Возражение! — сказал Дэйл.
     — Это неправда, — сказал Хаск. Щупальца у него на голове беспорядочно метались.
     — Единственная правда, от которой никуда не деться, — сказала Зиглер, — это то, что Клетус Колхаун мёртв.
     Хаск несколько секунд молчал. Его щупальца постепенно успокаивались.
     — Да, — согласился он, наконец. — От этого никуда не деться.

*24*

     Возбуждение прессы немного — но только немного — улеглось на следующий день, когда продолжился опрос свидетелей защиты.
     — Защита вызывает тосока по имени Рендо, — сказал Дэйл Райс.
     Рендо прошагал к свидетельской скамье и был приведён к присяге.
     Дэйл поднялся.
     — Мистер Рендо, как называлась ваша должность на борту тосокского звездолёта?
     — Шестой.
     — И в чём конкретно состояли ваши обязанности?
     — Я главный инженер.
     — До того, как вы отправились в полёт к Земле, где вы жили?
     — В городе Десталб‹хлоп› на планете, которую мой народ зовёт домом.
     — И эта планета — где она расположена?
     — Пользуясь принятой у вас терминологией — в системе Альфы Центавра.
     — С какой целью вы прибыли на Землю?
     Рендо бросил взгляд на присяжных.
     — На нашем небе ваше солнце находится в созвездии, которое вы называете Кассиопеей. С Земли Кассиопея выглядит, как ваша буква W. На нашем небе ваше солнце добавляет к этой W ещё одно звено. Мы зовём это созвездие Змеёй. Ваше солнце — это яркий глаз змеи; остальное, то, что вы зовёте Кассиопеей — её более тусклый хвост. — Пучок щупальцев Рендо разделился посередине. — Каждый юный тосок, глядя в глаз змеи, знает, что это, за исключением Оранжевой и Красной — самая близкая к нам звезда. Естественно, мы должны были посетить её.
     — Оранжевая и Красная?
     — Так мы называем Альфу Центавра B и C. Альфу Центавра А мы называем Жёлтой, B — Оранжевой, и C — Красной.
     — Какова цель вашей экспедиции?
     — Мы исследователи. Мы пришли с миром и дружбой.
     — То есть ваша миссия, как говорилось в одном старом земной телешоу, «искать новую жизнь и новые цивилизации»[66]?
     — Да.
     — Но что-то случилось с вашим звездолётом, «Ка‹щёлк›тарском», не так ли? — Дэйл на удивление хорошо сымитировал специфический тосокский звук.
     — Да.
     — Что именно?
     — У него два двигателя. Главный — это большой термоядерный двигатель, используемый для межзвёздного перелёта. Второй, меньший — обычный ракетный двигатель для маневрирования внутри планетной системы. Хотя этот последний исправен и функционален, главный двигатель повреждён и нуждается в ремонте.
     — Как он был повреждён?
     — Когда мы приближались к орбите вашей планеты Нептун, в него попал большой кусок льда.
     — Повреждение поддаётся ремонту?
     — Да. Имея соответствующие запчасти, двигатель можно починить.
     — Способны ли вы произвести эти запчасти на борту вашего звездолёта?
     — Нет.
     — Способны ли люди произвести эти запчасти на Земле? — спросил Дэйл.
     — Под нашим руководством, да. Фактически, это уже делается.
     — Давайте я подытожу, мистер Рендо. Без доброй воли человечества вы и ваша команда застрянете здесь, не способные вернуться домой, не так ли?
     — Это так.
     — Так что последнее, чего могут желать тосоки — это рассердить людей до такой степени, чтобы они отказались вам помогать?
     — Возражение, — сказала Зиглер. — Свидетель может говорить только за себя.
     — Принимается.
     — Главный инженер, — сказал Дэйл, — согласны ли вы, что, поскольку вам нужна наша помощь, то в ваших интересах сохранять с нами хорошие отношения?
     — Совершенно согласен.
     — Чтобы не осталось места для недопонимания: убийство не считается в тосокском обществе способом поддержанием хороших отношений, не так ли?
     — Как и капитан Келкад, я хотел бы, чтобы люди составили о тосоках благоприятное впечатление. Я хотел бы иметь возможность сказать, что убийство неизвестно в моём мире, но это не так. Однако у нас точно так же не принято убивать того, от кого надеешься получить помощь.
     — Спасибо, Рендо. Уверен, присяжные оценят вашу честность и беспристрастность. Миз Зиглер, свидетель ваш.
     Линда Зиглер встала и переместилась на место ведущего опрос.
     — Здравствуйте, мистер Рендо.
     — Здравствуйте, миз Зиглер.
     — Меня интересует случившаяся с вашим кораблём авария.
     — Что вы хотите знать?
     — Мне интересно, как так случилось, что настолько развитые существа, как вы, не были готовы к возможности столкновения в космосе.
     — Мы были готовы к возможности столкновения с микрометеороидом во внутренних областях планетной системы, где вся команда уже пробудилась бы и была готова принять меры. Мы ожидали, что внешние области солнечной системы будут практически пусты, и поэтому наш корабль осуществлял лишь очень поверхностное наблюдение. Мы, разумеется, знали о вашем облаке Оорта — облаке кометного материала, окружающем ваше солнце на расстоянии до сотни орбитальных радиусов вашей планеты, однако мы не знали о диске кометных ядер, льда и прочего мусора на расстоянии примерно сорока ваших орбитальных радиусов от солнца.
     Зиглер сверилась со своими записями, вспоминая, что говорили на посвящённом этим вопросам брифинге.
     — Мы зовём этот регион «поясом Койпера». — Она посмотрела на присяжных. — Присяжные, вероятно, слышали о поясе астероидов между орбитами Марса и Юпитера, но это не то же самое; пояс Койпера находился гораздо дальше, за орбитой Нептуна. — Она снова повернулась к Рендо. — Согласно нашим теориям формирования планетных систем каждая звезда с планетами, вероятно, имеет вокруг себя подобный регион.
     — И мы многое почерпнули из этих теорий, — сказал Рендо. — Доктор Колхаун рассказал мне про короткопериодические кометы, которые, как я понимаю, являются телами из пояса Койпера, которые падают во внутренние области солнечной системы. Я полагаю, эти кометы — весьма впечатляющее зрелище, но в моём мире их не наблюдали никогда — по крайней мере, в течение писаной тосокской истории. — Рендо помолчал, словно раздумывая, как лучше сформулировать. — Альфа Центавра — тройная звёздная система, миз Зиглер. Каждая из этих трёх звёзд оказывает гравитационное воздействие на тела, находящиеся на достаточно далёких орбитах. Из того, что я узнал от доктора Колхауна, я заключил, что Альфа Центавра A, B и C, вероятно, имели пояса Койпера из остаточного материала, когда только-только сформировались из первичного облака пыли и газа, такие же, как у вашего солнца. Но взаимное гравитационное воздействие звёзд A и B давно разрушило и разметало их пояса. Без намёка в виде короткопериодических комет в нашем небе нам никогда и в голову не приходило, что подобный пояс остаточного материала мог когда-то существовать вокруг нашей звезды, не говоря уж про другие звёзды. Авария в самом деле произошла так, как я описал, и мы в самом деле нуждаемся в помощи людей, и, как я и сказал мистеру Райсу, никто из моих людей никогда не стал бы рисковать этой помощью, совершая убийство.
     Зиглер поняла, что не помогает версии обвинения.
     — Вопросов больше не имею, — сказала она.

*25*

     Что-то в развернувшейся в зале суда дискуссии об орбитальной динамике системы Альфы Центавра беспокоило Фрэнка Нобилио, но он никак не мог понять, что именно. Конечно, Фрэнк сам не был астрономом (его диссертация была посвящена истории науки), но студентом он прослушал начальный курс астрономии. Что-то тут не вполне складывалось. В прошлом, когда у него возникал какой-нибудь связанный с астрономией вопрос, он просто задавал его Клетусу Колхауну, но сейчас это было невозможно.
     Или нет?
     Фрэнк отправился в телекомпанию KCET, лос-анджелесский филиал «Пи-би-эс». Тамошний персонал с готовностью предоставил ему просмотровую с тридцатидюймовым телеэкраном и видеомагнитофоном. Память Фрэнка не подвела: был эпизод как раз на эту тему. Он сидел, потягивая из банки диетическую «пепси».
     На экране появился логотип корпорации.
     — Эта программа, — произнёс женский голос, — стала возможной благодаря грантам семейства компаний «Джонсон и Джонсон» и ежегодной финансовой поддержке от таких же, как вы, зрителей.
     На экране возник крупный план горящего костра, потом камера отъехала, и стало видно, что вокруг костра сидят первобытные люди с нависающими бровями. Из костра взлетели искры, и камера поднялась вверх, следя за их полётом в безлунное ночное небо. Скоро искры пропали, но небо было полно звёзд, и высоко в зените его пересекал Млечный путь. Камера продолжала подниматься, и зазвучал дробный фортепьянный ритм Джерри Ли Льюиса. Скоро камера уже была в небе, и кадр сместился вниз, показывая ночную сторону Земли и солнце, выползающее из-за её изогнутого края. Камера полетела к солнцу, его испятнанное лицо заполнило экран; с поверхности начал подниматься протуберанец. Голос Льюиса громко запел « Благослови же их Господь, огромные шары огня![67]» Протуберанец упал обратно на поверхность солнца, но на фоне космической пустоты остались огненные буквы названия передачи: « ОГРОМНЫЕ ШАРЫ ОГНЯ![68]»
     Песня продолжала звучать, пока камера двигалась сквозь космос, мимо раздутого красного гиганта рядом с чёрной дырой, которая высасывала из него материал; мимо двойной звёздной системы; мимо вспыхивающего и гаснущего пульсара; сквозь Плеяды, голубой свет которых рассеивался окружающей их туманностью…
     Появился второй титр: С КЛЕТУСОМ КОЛХАУНОМ. Джерри Ли Льюис снова пропел «огромные шары огня!», и заставка закончилась.
     После полусекундной паузы появилось изображение самого Клита — будто состоящего из одних неуклюжих конечностей и глупой улыбки. Он стоял в сумерках на дощатом настиле на краю субтропического болота.
     Появился третий титр: ПРОГРАММА ТРЕТЬЯ: ПОДАТЬ РУКОЙ.
     — Добрый вечер всем, — сказал, улыбаясь, Клит. — Фрэнк почувствовал, как в глазах у него защипало. Боже, как ему не хватало этого человека. В полутёмной комнате это было словно снова встретиться с ним.
     — Вы знаете, что я с Юга, — продолжал Клит, глядя прямо в камеру — прямо на Фрэнка. — Из Теннесси, точнее. Но сегодня вечером мы отправились гораздо дальше на юг — почти так далеко, насколько вообще можно забраться на юг, не покидая наших старых добрых Штатов. Мы в национальном парке Эверглейдс на самом кончике Флориды. — На заднем плане на фоне розового неба пролетела цапля; её длинные ноги и шея были лишь немного длиннее, чем у Колхауна. — Мы явились сюда, чтобы увидеть то, что дальше на север уже не увидишь. — Он указал костлявой рукой, и камера проследовала за ней, пока в кадре не показалась яркая звезда, висящая над самым горизонтом между двумя пучками камыша.
     — Это Альфа Центавра, — сказал Клит. — Выглядит вполне обычно, но это ближайшая к Земле звезда за исключением Солнца. До неё где-то двадцать пять триллионов миль — рукой подать. Наш ближайший космический сосед.
     Фрэнк нажал кнопку быстрой перемотки. Клит безмолвно забегал, словно кистоунский коп[69]. Время от времени его прерывало изображение карты созвездия Центавра. Через некоторое время Фрэнк отпустил кнопку.
     — …но Альфа Центавра — это не просто звезда, — говорил Клит. — На самом деле это три звезды, очень близкие друг к другу. Мы называем их Альфа Центавра A, Альфа Центавра B и — ни за что не догадаетесь — Альфа Центавра C. О да, астрономы — прирождённые поэты. — Его лицо пересекла широкая улыбка. — Так вот, из них троих Альфа Центавра C ближе всего к нам, так что иногда мы называем её позамысловатее — Проксима Центавра; «проксима» — это по-латыни «ближайшая». Вот ещё одна вещь, которую вам стоит знать об астрономах — мы так любим пятидесятидолларовые слова[70], потому что для большинства из нас это единственный способ подобраться поближе к пятидесяти долларам. — Он улыбнулся снова.
     Картинка сменилась на празднование Марди-Гра в Новом Орлеане; Клит шёл по праздничной ночной улице. Он остановился возле человека в пёстрых одеждах, жонглирующего тремя горящими факелами.
     — Конечно, сказал Клит, — когда три звезды оказываются поблизости друг от друга, всё становится гораздо интереснее. — Камера сделала наезд на пляшущие в воздухе факелы, а отъехала уже от камина в хижине Клита в горах — обычный приём в этой передаче. Колхаун сидел за старым деревянным столом. За его спиной виднелась пузатая переносная печка, а на стене висело охо ничье ружьё. На столе стояла ваза с фруктами.
     — A и B — крупные звёзды, — сказал Клит. Он взял из вазы грейпфрут. — Представим себе, что это A — большая жёлтая звезда, очень похожая на наше солнце. На самом деле она даже немного больше солнца и где-то на пятьдесят процентов ярче.
     Он протянул руку к вазе и извлёк из неё апельсин.
     — А вот это пусть будет B — меньшая и более тусклая оранжевая звезда. B примерна на десять процентов меньше нашего солнца, и даже вполовину не такая яркая — как моя кузина Бо. — Клит подмигнул в камеру. Потом он пошарил в вазе с фруктами и отыскал в ней вишню. — И, наконец, C — собственно, это какое-то несчастье, а не звезда, холодный, тусклый красный карлик. Эта бедолага такая маленькая и тусклая, что её никто не замечал до самого 1911 года.
     — Так вот, A и B обращаются друг вокруг друга вот так, — он начал двигать грейпфрут и апельсин. — Но расстояние между ними не постоянно. — За кадром послышался визг циркулярной пилы.
     — Вы знаете, как я не люблю профессиональный жаргон, но здесь без него не обойтись. — Он повернулся и крикнул куда-то в сторону: — Эй, вы! Прекратите это немедленно, слышите?
     Визг пилы стих. Клит снова посмотрел в камеру и улыбнулся.
     — Для тел, которые так близки друг к другу — так близки, что можно докричаться — мы, астрономы, используем «эй, вы!» в качестве меры длины. Ну, по правде говоря, это «а.е.», а не «эй, вы!»[71]. «А.е.» — это «астрономическая единица», и она равняется расстоянию между Землёй и солнцем. — Появилась схема, иллюстрирующая сказанное. — Так вот, когда они расходятся на максимальное расстояние друг от друга, Альфа Центавра A (он отвёл вытянутую руку с грейпфрутом в сторону) отстоит от Альфы Центавра B (он вытянул руку с апельсином в другую сторону) на расстоянии тридцати пяти а.е. Это примерно как от нас до Урана.
     Он помедлил и заулыбался, будто раздумывая, не пошутить ли насчёт названия этой планеты[72], но потом качнул головой, словно говоря «только не здесь».
     — Но когда A и B сходятся на минимальное расстояние (он вытянул руки перед собой), то оказываются всего лишь в двенадцати а.е. друг от друга — доплюнуть можно. Один оборот по орбите занимает у них восемьдесят лет.
     Он положил грейпфрут и апельсин на стол и взял вишню.
     — Так вот, Альфа Центавра C находится гораздо дальше от A и B. — Щелчком пальца он отправил вишню через всю комнату в открытое окно. — Она болтается в тринадцати тысячах а.е. от двух других. Эта мелкота, возможно, даже не связана с ними по-настоящему узами гравитации, но если и связана, то у неё уходит не меньше миллиона лет на один оборот вокруг двух других по, вероятно, очень вытянутой эллиптической орбите…
     Фрэнк нажал на кнопку паузы и какое-то время сидел в темноте, размышляя.

*26*

     — Нашим следующим пунктом повестки дня, — сказал Дэйл Райс, откидываясь в своём кожаном кресле, — будут пропавшие части тела.
     Что-то изменилось в кабинете Дэйла. Фрэнку потратил, наверное, с минуту, чтобы сообразить, что именно. Человеческое гостевое кресло теперь стояло слева, а тосокское сиденье — справа; уборщица, должно быть, передвинула их, чтобы пропылесосить дорогой коричневый ковёр. Собственно, борозды до сих пор виднелись на ворсе, подсвеченные лучами предвечернего солнца.
     На столе в дальнем углу кабинета зиял дырами полусобранный пазл Дэйла.
     — Хотел бы я знать, зачем их забрали, — сказал Фрэнк.
     Дэйл кивнул. Он внёс нескольких свидетелей в свой список в этой связи, но ещё не принял решения, вызывать ли их.
     — Мы задали теневому жюри такой вопрос, — сказал он. — «Принимая во внимание необычность набора отсутствующих частей тела — глаз, гортань и аппендикс — считаете вы участие в убийстве инопланетян более или менее вероятным?» Ответ был, разумеется, «более вероятным».
     — Так стоит ли тогда вообще поднимать вопрос об отсутствующих частях тела? — спросил Фрэнк.
     — Можете быть уверены, Линда заведёт о них волынку в заключительном слове, так что…
     Фрэнк ненадолго замолчал, раздумывая. Внезапно он вскинулся и сел прямо:
     — Дело Симпсона, — сказал он. — ДНК в деле Симпсона.
     — А что с ней такое?
     — Вы говорили, что присяжные на процессе Симпсона попросту проигнорировали все эти улики. С одной стороны был Робин Коттон из «СеллМарка», представлявший анализы ДНК с точки зрения обвинения, с другой же каждый из адвокатов выставил собственного эксперта, отстаивавшего точку зрения защиты. Вы говорили, что присяжные просто развели руками и сказали: если уж специалисты не могут разобраться, то мы и подавно. И в конце концов они полностью проигнорировали весь этот комплекс улик.
     Дэйл развёл руками, словно имитируя присяжных.
     — Но Линда во время опроса своих свидетелей не представляла никаких аргументов в связи с отсутствующими частями тела, которые мы могли бы атаковать.
     — Это так, — сказал Фрэнк, — но что, если мы сами представим противоречивые свидетельства? Если мы выставим двух людей, которые дадут две противоречащие друг другу интерпретации, жюри и в этом случае может отказаться принимать их во внимание. В конце концов, тосокским инструментом мог воспользоваться и человек. Пропавшие части тела явным образом указывают на инопланетянина, так что заставить жюри их игнорировать — это лучшее, что мы можем сделать.
     Дэйл открыл было рот, чтобы что-то сказать, закрыл его, и глубоко задумался.

     На следующий день Дэйл Райс стоял на месте ведущего опрос в зале заседаний судьи Прингл на девятом этаже.
     — Защита вызывает доктора Джеймса Уиллса.
     Уиллс, белый мужчина под пятьдесят с каштановыми волосами, сидел в третьем ряду, разгадывая кроссворд в «Нью-Йорк Таймс» старинного вида чернильной ручкой с серебряным пером. Он надел на ручку колпачок, поднялся и был приведён к присяге.
     — Джеймс МакДональд Уиллс, — сказал он. — Джеймс как обычно, хотя меня чаще зовут Джейми, потом Эм-А-Ка, большая Дэ, и дальше «ональд», и Уиллс как обычно: У-И-Эл-Эл-Эс.
     Дэйл попросил Уиллса огласить свидетельства своей профессиональной квалификации — он был профессором анатомии в Университете Калифорнии в Ирвине. Фрэнк отметил, что он не носит часы, но для профессора исключительно хорошо одет.
     — Доктор Уиллс, — сказал Дэйл, — обвинение потратило много времени, обсуждая отсутствующие части тела — те части, которые, по-видимому, были изъяты из тела доктора Колхауна убийцей и унесены с собой. Давайте начнём с того, что вы объясните для жюри, какими особенными характеристиками обладают человеческие гортань и нижняя челюсть?
     — Конечно, — ответил Уиллс низким приятным голосом. — Именно благодаря форме образуемой гортанью и нижней челюстью впадины мы способны издавать тот сложный набор разнообразных звуков, из которых состоит наша речь. Другими словами, она даёт нам способность общаться.
     — Гортань выполняет ещё какие-либо функции?
     — Кадык также служит людям вторичным половым признаком; он гораздо заметнее у взрослых мужчин.
     — Что-нибудь ещё?
     — Не уверен, что понимаю, куда вы клоните.
     Дэйл был доволен разыгранным Уиллсом представлением; защита умела играть в игру «поглядите-ка, мы не репетировали опрос эксперта» не хуже, чем обвинение.
     — Рассмотрим, к примеру, — сказал Дэйл, — гортань человека и гортань шимпанзе. — В чём между ними разница?
     Уиллс поправил очки в проволочной оправе.
     — Угол изгиба дыхательного пути между губами и гортанью существенно различается. У людей воздух поворачивает под прямым углом; у шимпанзе это плавная кривая.
     — Создаёт ли это какие-то проблемы?
     — Не для шимпанзе, — ответил Уиллс, широко улыбнувшись и словно приглашая присяжных посмеяться шутке.
     — Что вы имеете в виду?
     — У людей над гортанью есть пространство, в которое может попасть пища. Мы можем подавиться едой и задохнуться; шимпанзе — нет.
     — Спасибо, доктор Уиллс. А что вы можете сказать про аппендикс? Мы все слышали о нём, разумеется, но вы можете рассказать о нём подробнее?
     — Конечно. Аппендикс — это полая трубка лимфоидной ткани от двух до двадцати сантиметров длиной и толщиной с карандаш. Другими словами, он выглядит, как червяк — вот почему мы называем его червеобразным отростком. Один конец этого червя прикреплён к слепой кишке — это начальный участок толстого кишечника. Другой его конец закрыт.
     — И для чего же он нужен?
     Уиллс могрнул своими голубыми глазами.
     — Общеизвестно, что он не нужен совершенно ни для чего; это рудиментарный орган. Наши предки-приматы были травоядными, и в своей изначальной форме аппендикс, должно быть, участвовал в пищеварении — современные травоядные имеют увеличенную слепую кишку, напоминающую растянутый вариант нашего аппендикса. Однако нам аппендикс не приносит совершенно никакой пользы.
     — Существуют ли опасности, связанные с аппендиксом?
     — О, да. Он подвержен инфицированию и воспалению. Примерно каждый пятнадцатый человек на протяжении своей жизни сталкивается с аппендицитом.
     — Но это ведь не опасно для жизни?
     — Ещё как опасно. Это тяжёлое, болезненное и потенциально смертельное заболевание. Обычно в таких случаях аппендикс хирургически удаляется.
     — Спасибо, профессор. Миз Зиглер, свидетель ваш.
     Зиглер коротко посовещалась со своей помощницей, Триной Даймонд, потом пожала плечами.
     — Обвинение вопросов не имеет.
     — Отлично, — сказала судья Прингл. — Ввиду позднего часа мы прервёмся до десяти утра завтрашнего дня. — Она посмотрела на присяжных. — Пожалуйста, помните о данных вам инструкциях. Не обсуждайте дело между собой; не составляйте определённого мнения о деле, не размышляйте о нём и не позволяйте никому говорить с вами на темы, касающиеся дела. — Она стукнула молотком. — Заседание закрыто.

     Хаск по-прежнему ночевал в своей комнате в Валкур-Холле. Как обычно, Фрэнк провожал его домой вместе с четырьмя полицейскими: двоими в той же машине, что и они с Хаском, и ещё двоими в машине сопровождения. Проблема с Валкур-Холлом состояла в том, что хотя само здание было полностью готово, стоянка перед ним ещё не была заасфальтирована, так что полицейским приходилось выводить Хаска из машины за двести метров от входа в здание. Вокруг всего здания в газон были вбиты колышки, и между ними натянута жёлтая полицейская лента. И каждый день по окончании судебного заседания сотни студентов, преподавателей и просто горожан собирались за лентой, чтобы поглазеть на Хаска. Фрэнк и Хаск выходили из полицейской машины вместе. Как всегда, Фрэнк с трудом поспевал за тосоком, чей шаг был намного шире. Было только 16:40, и солнце всё ещё стояло довольно высоко в синем безоблачном небе.
     Фрэнку показалось, что эти два звука он услышал одновременно, хотя, разумеется, один из них должен был прозвучать раньше другого. Первый был щелчком таким громким, что заболело в ушах, словно гром, или ломающаяся кость, или трескающийся под ногами лёд замерзшего озера. Он отражался от стеклянных и стальных стен, и его эхо не утихало несколько секунд.
     Второй звук был высокий и вибрирующий, непохожий ни на что, слышанное Фрэнком раньше. Это был отчасти звук бьющегося стекла, отчасти звук вагонных колёс, тормозящих о стальные рельсы, а отчасти гудки сотни телефонов, у которых забыли положить трубки.
     Фрэнк подумал — он надеялся — что первый звук был хлопком карбюратора, но это было не так. Двое из полицейских моментально сорвались с места и понеслись к столпившимся за пределами огороженной территории людям. Они почти тут же повалили стрелка на землю. Фрэнк же смотрел на собственную грудь, на розовые кляксы, расплескавшиеся по его пиджаку, рубашке и галстуку.
     И тогда он сообразил, что это был за второй звук.
     Хаск всё ещё стоял, но на глазах Фрэнка он, словно в замедленной съемке, рухнул на землю; каждая его ног подогнулась сначала в нижнем суставе, а потом в верхнем. Его туловище откинулось назад, и крик инопланетянина затих по мере того, как квадрат его рта уменьшился в размерах, пока от него не осталось ничего, кроме горизонтальной щели, обозначавшей внешнее отверстие. Он продолжал падать, наваливаясь на заднюю руку. Фрэнк бросился вперёд, пытаясь его подхватить, но тосок оказался на земле прежде, чем Фрэнк до него дотянулся.
     Стрелка — белого мужчину лет тридцати — прижали к земле. Он кричал:
     — Дьявол мёртв? Дьявол мёртв?
     Пулевое отверстие было ясно видно на жилетке Хаска, окружённое розовым цветком пропитавшей её крови. Что с этим делать, было не так очевидно. Фрэнк прошёл курс по оказанию первой помощи — он была обязателен для каждого, кто может оказаться наедине с президентом. Зеваки перестали обращать внимание на полицейское ограждение и хлынули к упавшему инопланетянину, образовав вокруг него тесный круг. Фрэнк наклонился и прижался ухом к одному из дыхательных отверстий Хаска. Из него выходил воздух — ухо ощущало дуновение.
     Однако он не имел ни малейшего понятия, как пощупать пульс. Из раны вылилось не так много крови — возможно, признак того, что одно из четырёх сердец остановилось.
     Фрэнк поднял взгляд, собираясь попросить кого-нибудь вызвать скорую, но полицейский уже делал это с помощью рации в машине. Фрэнк залез в карман пиджака и достал свой сотовый телефон. Он нажал кнопку быстрого набора, настроенную на номер телефона, выданного капитану Келкаду, а потом передал телефон одному из полицейских, женщине, не дожидаясь, пока Келкад ответит. Фрэнк снова склонился над Хаском.
     — Хаск, — сказал он. — Хаск, вы меня слышите?
     Хаск молчал. Фрэнк ослабил галстук и снял его через голову, потом сложил его несколько раз и наложил на рану давящую повязку. Он не знал, правильно ли это, он вообще очень мало знал о тосокской физиологии, но…
     — Фрэнк, — позвала его женщина-полицейский. — Келкад на связи. — Она протянула телефон ему. Он взял его левой рукой, правой продолжая прижимать сложенный галстук к ране.
     — Келкад, что мне делать? — спросил он. — В Хаска стреляли.
     Келкад и остальные тосоки ехали из здания суда на отдельной машине. В трубке потрескивало. Сначала была долгая пауза, потом поток слов на тосокской языке — но голос не Келкада, потом — тоже по-тосокски — заговорил Келкад. Наконец, голос транслятора:
     — Опишите ранение и способ, которым оно было нанесено. — Фрэнк вдруг понял, что Келкаду приходится подносить телефон то своей ушной прорези, то к транслятору.
     Фрэнк убрал руку с давящей повязки. Хотя галстук был испачкан в тосокской крови — которая кристаллизовалась, становясь похожей на тонкий слой льда, а не сворачивалась, как человеческая кровь — однако общий объём кровотечения был совсем небольшой.
     — В него выстрелили металлическим снарядом — вероятно, свинцовым. Он лежит на спине, он дышит, но как будто без сознания. Пуля вошла между передней рукой и левой ногой, где-то в восьми дюймах ниже дыхательного отверстия. Я не могу сказать, под каким углом. Я старался зажать рану, но кровотечение, похоже, прекратилось, и кровь кристаллизуется.
     В телефоне слышны издаваемые Келкадом звуки и слова транслятора, а так же уличный шум и завывание сирен. Автомобиль, в котором ехал Келкад, спешил на место преступления.
     — Вы, вероятно, не нанесёте ему большого время, если перевернёте его, — сказал Келкад. — Посмотрите, вышла ли пуля из тела.
     Фрэнк передал телефон одному из полицейских, схватился за верхнюю часть левой ноги Хаска обеими руками, ощутив под кожей странный непривычный скелет, а потом потянул, перевернув Хаска на бок. Он осмотрел обтянутую жилеткой спину Хаска, но выходного отверстия не обнаружил. Он посмотрел на женщину-копа. — Скажите, что мы не видим следов выхода пули.
     Она сказала, потом какое-то время слушала ответ.
     — Келкад просит вас подтвердить, что свинец имеет атомный номер сто два.
     — Что? — переспросил Фрэнк. — Господи, да я понятия не имею.
     — Он говорит, что свинец для тосоков очень ядовит. Он говорит, что пулю надо извлечь в течение часа.
     — Да где же эта чёртова скорая? — сказал Фрэнк.
     — Подъезжает, — ответил только что подошедший полицейский и указал куда-то рукой. К ним приближался белый фургон с включёнными мигалками.
     Фрэнк поднялся на ноги. Ещё один полицейский подошёл к ним.
     — Стрелка зовут Дональд Йенсен, согласно его документам. Я проверил — у него есть приводы по мелочи, в основном, за нарушение общественного порядка.
     Фрэнк посмотрел на стрелка, который уже стоял на ногах со скованными за спиной руками. У него были резкие черты лица и короткие светлые волосы; он был одет в спортивный пиджак с кожаными вставками на локтях. Левая сторона лица была сильно оцарапана после того, как полицейские силой уложили его на асфальт. Его голубые глаза встретили взгляд Фрэнка.
     — Смерть всем дьяволам! — закричал он.
     Скорая выехала на тротуар, и из неё выскочили два плотных мужчины. Они сразу же открыли заднюю дверь и разложили носилки для Хаска.
     Сразу за скорой на подъездную дорожку вырулили машины с остальными тосоками. Их дверцы одновременно раскрылись, и шестеро тосоков кинулись к Хаску гигантскими шагами. Полицейские, составлявшие их эскорт, сразу же остались далеко позади.
     Фрэнку показалось, что они собираются линчевать стрелка.
     — Увозите его, — приказал он полицейским, указывая на блондина. — Увезите его отсюда сию секунду.
     Копы кивнули и запихнули стрелка в машину. Тем временем двое санитаров положили пришельца на носилки и начали поднимать его с земли.
     Подбежали тосоки. Их дыхательные отверстия спазматически пульсировали, и все они держали руки на отлёте от туловища, должно быть, чтобы облегчить отвод тепла. Келкад и Стант немедленно подошли к Хаску и принялись осматривать рану. Сначала они переговаривались между собой, потом транслятор Станта произнёс:
     — Мы не успеем доставить его на звездолёт. Ваши микробы для нас не проблема, так что нам не нужно для работы какой-то особой стерильности. Но нам нужны хирургические инструменты.
     — Мы отвезём его в Университетский медицинский центр, — сказал один из санитаров. — Это огромная больница, там есть всё, что вам понадобится.
     — Я еду с вами, — сказал Фрэнк.
     Они погрузили пришельца в скорую, следом забрались Келкад и один из санитаров. Другой санитар сел за руль, а Фрэнк занял место пассажира. Скорая рванулась с места; её сопровождал полицейский автомобиль, в котором ехал Стант.
     — Фрэнк, — послышался сзади голос Келкада. Фрэнк повернулся к нему. — Фрэнк, кто это сделал?
     — Мы его взяли, — сказал Фрэнк. — Мне показалось, он какой-то религиозный фанатик. Не беспокойтесь, Келкад. Он за всё заплатит сполна.
     — Нападение на одного из наших людей может быть расценено как акт войны, — сказал Келкад.
     — Я знаю, я знаю. Поверьте, вам принесут все возможные извинения, и я обещаю, что преступника обязательно накажут.
     — Фанатик, вы говорите?
     — Он называл Хаска дьяволом — демоном, сверхъестественным существом.
     — Тогда его адвокат может потребовать признания его невменяемым.
     Покрышки скорой взвизгнули — водитель заложил слишком крутой вираж. Фрэнк пожал плечами.
     — Это возможно.
     — Постарайтесь, чтобы моя вера в то, что вы называете правосудием, не пошатнулась, — сказал Келкад.
     Остаток пути до больницы они проделали в молчании, под вой сирен.

*27*

     Фрэнк и Келкад выбрались из скорой у ворот в приёмное отделение.
     — Из всей команды хирургические навыки лучше всего у Станта, нашего биохимика.
     Буквально через пару секунд на одной из полицейских машин подъехал Стант. Он всё ещё потирал заднюю руку, которая всю дорогу упиралась в спинку неприспособленного для тосоков кресла, однако его щупальца на голове качнулись вперёд в знак согласия.
     — Я сделаю операцию, — сказал он, — однако мне понадобится ассистент-человек, чтобы помогать с оборудованием.
     Он оглядел большую толпу врачей и медсестёр, собравшуюся в приёмном покое скорой, а также множество ожидающих помощи пациентов, часто окровавленных, в основном латиноамериканцев и по большей части явно очень бедных.
     — Кто-нибудь согласится помочь?
     — Да, конечно, — ответил чернокожий мужчина лет пятидесяти.
     — Буду рад, — сказал белый мужчина под сорок.
     Третий доброволец тактично откашлялся.
     — Простите, ребята — должность имеет свои преимущества. Я Карла Эрнандес, завотделением хирургии. — Она посмотрела на Станта. — Почту за честь ассистировать вам.
     Эрнандес была женщиной лет сорока пяти, с коротко остриженными волосами с проседью.
     — Очень хорошо. За работу. У вас есть приборы, чтобы смотреть внутрь тела?
     — Рентген. Ультразвук.
     — Рентген подойдёт. Нам понадобится изображение, чтобы определить глубину проникновения пули.
     Эрнандес кивнула.
     — Я отвезу Хаска в рентгенологию, а потом подготовлю к операции. — Она указала на чернокожего мужчину, который первым вызвался ассистировать. — Пол, отведите Станта на склад хирургии, пусть он выберет инструменты, которые ему понадобятся.

     Операция прошла очень быстро. Стант явно был очень опытным хирургом — настолько опытным, подумал Фрэнк, стоя в забитой до отказа наблюдательной галерее над операционной, что вполне мог бы проделать вскрытие Колхауна.
     Крови было на удивление мало несмотря на глубокие надрезы, которые проделывал Стант. Другие врачи, наблюдающие за операцией вместе с Фрэнком, были восхищены тем, как он оперирует: задней рукой держит рентгеновский снимок перед задней парой глаз, а передние не отрывает от операционного поля, орудуя скальпелем передней рукой. На извлечение пули у него ушло восемь минут — он вытянул её щипцами и уронил в подставленный Эрнандес лоток из нержавейки.
     — Как вы закрываете раны? — спросил Стант. Фрэнк с трудом различал голос его транслятора сквозь трескучие громкоговорители наблюдательной галереи.
     — Накладываем швы, — ответила Эрнандес. — Просто сшиваем края раны.
     Стант секунду молчал, вероятно, поражённый варварством этого метода.
     — Ох, — сказал он, наконец. — Ну, тогда сделайте это. — Он отступил в сторону, Эрнандес придвинулась к ране, и через две минуты её края были плотно сомкнуты.
     — Когда он придёт в себя? — спросила Эрнандес.
     — У вас есть уксусная кислота?
     — Уксусная… Гмм, в кафетерии, должно быть, есть уксус.
     — Раздобудьте немного. Небольшое количество, принятое перорально, разбудит его. — Стант оглядел Эрнандес. — Спасибо за вашу помощь.
     — Это честь для меня, — ответила она.

     На следующий день Хаск всё ещё приходил в себя, так что судебное заседание перенесли; обвиняемый должен присутствовать при опросе каждого свидетеля. Однако день Дэйла и Линды Зиглер начался в кабинете судьи Прингл.
     — Ваша честь, — сказала Зиглер. — Обвинение ходатайствует о признании процесса несостоятельным.
     Судья Прингл явно этого ожидала. Она кивнула и начала что-то записывать в блокноте.
     — На каком основании?
     — На основании того, что, в отсутствие секвестрации жюри, присяжные, несомненно, узнают о том, что на жизнь обвиняемого было совершено покушение.
     — Ваша честь, — голос Дэйла был твёрд, — защиту вполне устраивает текущий состав жюри. Мы решительно возражаем против того, чтобы многие месяцы работы, не говоря уж о многих тысячах долларов простых налогоплательщиков, отправились на свалку.
     В голосе Зиглер также звучала решимость.
     — Ваша честь, вид подсудимого, который входит в зал суда, хромая и весь обмотанный бинтами, наверняка вызовет у присяжных излишнюю симпатию к нему, симпатию, которая может сказаться на их вердикте.
     Судья Прингл удивлённо вскинула брови.
     — Вы ведь не надеетесь найти где-то ещё двенадцать человек, которые бы не слышали о покушении на Хаска, миз Зиглер?
     — И, — добавил Дэйл, — разве знание о существовании человека, настолько убеждённого в том, что Хаск — воплощение зла, не может настроить присяжных против моего клиента?
     — Ваша честь, если бы защита в самом деле так считала, она бы ходатайствовала вместе с нами, — резко ответила Зиглер. — Причина, почему это не так, очевидна: этот фанатик, Йенсен, явно полагал, что Хаска собираются отпустить, иначе он не стал бы устраивать покушение. Его поступок — ясный сигнал для жюри о том, что люди думают об этом процессе.
     — Что думает один-единственный человек, — сказал Дэйл, глядя судье Прингл прямо в лицо. — Не думаю, что надо напоминать моей коллеге об этом, но Хаск находился под защитой полиции Лос-Анджелеса, когда на его жизнь было совершено покушение. Это вина штата; давайте же не будем её усугублять, заставляя моего клиента пройти через ещё один процесс.
     — Но влияние на присяжных…
     — Как миз Зиглер, несомненно, известно, ваша честь, я построил всю свою карьеру на вере в то, что присяжные способны подняться над своими предрассудками. Мы с миз Катаямой верим в текущий состав жюри.
     — А что говорят прецеденты? — спросила судья Прингл. — Я припоминаю несколько дел, в которых обвиняемого убивали в ходе процесса, но не могу вспомнить ни одного, где в него стреляли, но он выжил.
     — Мы также пока такого прецедента не нашли, — сказала Зиглер.
     — Что ж, если только мы не найдём чего-то убедительного, я склоняюсь к тому, чтобы согласиться с мистером Райсом. Повторные процессы очень дорого обходятся.
     — В таком случае, ваша честь, — сказала Зиглер, — могу я просить об особом инструктировании жюри?
     Друсилла Прингл нахмурилась, но кивнула.
     — Договорились. Я проинструктирую их не поддаваться чувству ложной симпатии, причиной которой является ранение обвиняемого. — Она повернулась к Дэйлу. — И я также проинструктирую их о том, что тот факт, что какой-то человек посчитал Хаска дьяволом, ни в малейшей мере не является признаком его вины.

*28*

     Карла Эрнандес никогда не была дома в рабочие часы, и поэтому никогда не смотрела прямой трансляции суда над Хаском. В девять вечера «Си-эн-эн» транслировал часовой обзор сегодняшних событий на процессе, но у неё никогда не находилось для этого времени: работа заведующего хирургией отнимала по меньшей мере восемьдесят часов в неделю. Кроме того, её начало воротить от Греты Ван Састерен и Роджера Коссака[73] ещё во время суда над Симпсоном. К счастью, ежевечерние обзоры событий дня на суде были на каждом канале в Лос-Анджелесе; в частности, ей нравились комментарии Боба Пагсли на тринадцатом в половине одиннадцатого вечера.
     Она думала, что после ассистирования Станту в его операции над Хаском её контакты с тосоками закончатся. Но во время подготовки Хаска к операции она увидела нечто, что её обеспокоило. Что-то, чего она не могла объяснить.
     Телевизор показывал Дэйла Райса перед входом в здание суда, окружённого сотней репортёров. Они выкрикивали вопросы о шансах его клиента и о влиянии, который неудачное покушение может оказать на процесс.
     Конечно, домашнего номера Райса в телефонном справочнике не было — врачи и адвокаты в этом сходны. Но у него должен быть рабочий номер — хотя Эрнандес понятия не имела, как называется адвокатская контора Райса. Ладно, попытка не пытка. Она поднялась и нашла свой телефонный справочник.
     Фирма под названием «Райс и партнёры» действительно имела офис на 2-й Западной улице.
     Она позвонит туда завтра.

     Фрэнк приходил в офис «Райса и партнёров» каждое утро в восемь-тридцать за кратким описанием стратегии на сегодняшний день. Когда он вошёл в кабинет Дэйла этим утром, Дэйл откинулся на спинку кресла и закинул руки за голову, переплетя пальцы на затылке.
     — Я думаю, это сделал Стант.
     Брови Фрэнка взлетели вверх.
     — Почему?
     — Он сослался на пятую поправку, когда давал показания относительно крови — стало быть, ему есть, что скрывать. Больше того, он квалифицированный хирург — ведь он вытащил из Хаска пулю. Убийца, совершенно очевидно, должен иметь медицинскую подготовку.
     — Но у него ведь алиби?
     Дэйл пожал плечами.
     — Его алиби подтверждается только тосоками. Они все сидели на заднем ряду лекционного зала — тосокские сидения установили позади последнего ряда обычных кресел. Лекция Стивена Джея Гулда иллюстрировалась слайдами и продолжалась семьдесят пять минут — только после этого свет в зале снова включили, и зрители начали задавать вопросы. Стант запросто мог выскользнуть из зала — сказав, к примеру, что ему нужно в туалет — сделать дело и вернуться. От общежития у него собственный ключ; он мог войти через чёрный вход.
     — Незамеченным? — сказал Фрэнк. — Пройдя через весь кампус?
     — Была тёмная ночь, и это было в канун Рождества. Кампус был практически пуст.
     Фрэнк поскрёб подбородок.
     — Полагаю, да. Так вы хотите продемонстрировать, что в выстроенной обвинением цепи событий достаточно пробелов, чтобы такое стало возможным?
     Дэйл кивнул.
     — Поздновато, конечно, для новой стратегии, но теневое жюри всё ещё считает, что Хаска непременно осудят, если только мы не выйдем с чем-то новым; я надесялся, что покушение на Хаска склонит их на его сторону, но, по-видимому, это не произошло.
     — Вы не получите никакой помощи от тосоков, если они покрывают Станта — и я не вижу, зачем им выгораживать Станта за счёт Хаска.
     — Хаск же сам это сказал. Он «первый» — наименее ценный член экипажа. Келкад мог решить, что если кому-то из-за этого придётся пострадать, то лучше пусть это будет Хаск.
     Фрэнк подумал об этом, затем кивнул.
     — И Хаск, как мне кажется, достаточно лоялен, чтобы подчиниться такому приказу.
     — Именно. — Дэйл поглядел на старинные бронзовые часы, стоящие у него на столе. — Нам пора идти.

     — «Райс и партнёры».
     — Здравствуйте. Дэйла Райса, пожалуйста.
     — Мистер Райс уже уехал в суд. Оставите для него сообщение?
     — Гмм… да. Конечно. Не могли бы вы ему сказать, что звонила доктор Карла Эрнандес. Я завотделением хирургии в Университетском медицинском центре, я ассистировала, когда оперировали его клиента Хаска.
     — Я ему передам.

     — Всем здравствуйте, — сказала судья Прингл. — Для протокола: слушается дело «Калифорния против Хаска». Присяжные присутствуют, так же как обвиняемый и его адвокаты мистер Райс и миз Катаяма. Обвинение присутствует в лице миз Зиглер и миз Даймонд.
     Судья Прингл подняла взгляд — и что-то привлекло её внимание. Какая-то возня на местах, где сидели тосоки. Стант согнул переднюю руку в верхнем и нижнем локте таким образом, чтобы она могла достать до области между этой рукой и левой ногой. Четырьмя пальцами этой руки он отколупывал в этом месте ромбовидную чешуйку; похоже, она там уже держалась непрочно. Чешуйка упала на пол. Стант поскрёб в том месте, откуда она отпала, и прилегающий к нему лоскут из шести или семи чешуек отслоился следом. Плотными уплощёнными кончиками пальцев Стант начал тереть показавшийся из-под чешуек участок белой кожи, и щупальца у него на голове задвигались, отображая какие-то эмоции, хотя судья Прингл и не могла сказать, какие именно.
     — Эй, вы там, — сказал она. — Тосок в середине первого ряда.
     Стант взглянул на неё.
     — Меня зовут Стант.
     — С вами всё в порядке?
     — Всё хорошо, только…
     — Что происходит с вашей кожей?
     На шкуре Станта начала формироваться трещина, распространяясь от места, откуда осыпались чешуйки. Трещина имела изломанные края — она шла точно по границе между соседними ромбовидными чешуйками.
     — Я линяю. Прошу прощения: я должен покинуть зал суда. — Он поднялся на ноги.
     — Этот процесс не является чем-то глубоко личным или интимным? — спросила Прингл.
     — Конечно, нет — ведь он происходит на наружной стороне тела. Тем не менее…
     — Тогда вы можете не покидать зал суда, если не хотите.
     Стант немного помедлил, потом снова сел. Но в ту же секунду, словно противовес, на ногах оказался Дэйл Райс.
     — Ваша честь, это не должно происходить на глазах присяжных.
     Линда Зиглер, по-видимому, не сообразила ещё, что происходит, но автоматически кинулась возражать против того, что говорит оппонент.
     — Наоборот, ваша честь, будь подобная демонстрация возможна во время опроса свидетелей обвинения, я бы обязательно её устроила.
     — Но опрос свидетелей обвинения завершён, — сказал Дэйл, — и сейчас…
     — Хватит, — сказала Прингл. — Вряд ли можно сказать, что мистер Стант намеренно вносит беспорядок в судебное заседание. Он может остаться в зале. Если потребуется, я сама вызову его в качестве свидетеля.
     Дэйл кипел от возмущения. На другом краю зала Стант дотянулся задней рукой до передней стороны тела и теперь обеими руками расширял трещину. Старая кожа отслаивалась без труда, хотя и производила звук, сходный со звуком отклеивающегося скотча. Стант энергично зашевелил руками и ногами, и в том месте, где они крепились к туловищу, появилась вторая, а затем третья трещина на его старой коже. Тем временем он почёсывался в тех местах, где новые отпадающие чешуйки открывали участки белой кожи.
     Чтобы сбросить всю старую кожу, Станту потребовалось около пятнадцати минут, и все в зале суда смотрели, не отрываясь. Большинство с интересом, хотя один сильно обгоревший на солнце мужчина непроизвольно вздрагивал. Старая кожа сошла четырьмя отдельными лоскутами. Стант свернул её и засунул лежащую под его сиденьем холщовую сумку.
     Теперь его кожа из жёлтой стала белой; она поблёскивала под ярким светом флуоресцентных ламп.
     Судья Прингл выглядела довольной.
     — Очень интересно, — сказала она. — Ну, вернёмся к сегодняшним показаниям. Мистер Райс, можете вызвать свидетеля.

*29*

     Дэйл толкнул дверь кабинета, вошёл и придержал её для Фрэнка, который тоже вошёл и уселся на своё обычное место. Дэйл глянул на часы — без двадцати шесть вечера — и достал из бара на дальнем краю кабинета бутылку бренди. Он повернул её так, чтобы Фрэнку была видна этикетка. Фрэнк кивнул, и Дэйл налил два коньячных бокала. Он вернулся к своему столу, протянул один из них Фрэнку, и затем уселся в своё кожаное кресло с высокой спинкой.
     Секретарша Дэйла оставила для на столе аккуратную стопку жёлтых листков с принятыми по телефону сообщениями. Отхлебнув бренди, Дэйл взял стопку и быстро её просмотрел. Его брокер. Из офиса Ларри Кинга. Кто-то из NAACP[74] с просьбой прочитать лекцию. А это что?
     — Фрэнк, простите, надо перезвонить. Это от Карлы Эрнандес.
     Губы Фрэнка уже сложились в вопрос «от кого?», но он оборвал себя, вспомнив имя.
     Дэйл набрал на своём телефоне семь цифр.
     — Алло, — сказал он. — Я Дэйл Райс, ищу доктора Эрнандес. Нет, я подожду… спасибо. — Он прикрыл трубку рукой. — Говорит по другому телефону, — сказал он Фрэнку, потом, в трубку: — Алло? Доктор Эрнандес? Это Дэйл Райс, вы просили перезвонить. Простите, что так поздно — весь день был в суде. Нет, нет, это нормально. Что? Нет, я думаю, будет правильно рассказать всё мне. Что-что? Их три? Вы уверены? — Дэйл тяжело налегал на столешницу, явно заинтригованный.
     — Они не могут оказаться где-нибудь ещё? Вы сделали снимки? Нет, полагаю, что нет. Их не видно на рентгенограммах? Но вы уверены, что это именно они? Хорошо. Нет, вы правильно сделали, что мне позвонили. Спасибо большое. Я дам вам знать. Спасибо. До свидания. — Он положил трубку.
     — Что там? — спросил Фрэнк.
     — Не уверен. Возможно, прорыв, которого мы искали.

     Дэйл уже использовал преподобного Орена Брисби в качестве свидетеля-эксперта в других делах — никто не завладеет вниманием присяжных так, как баптистский проповедник. Брисби был, конечно, несколько странным выбором, учитывая его шумные заявления о применимости к Хаску смертной казни. Впрочем, он их делал не по причине убеждённости в виновности Хаска.
     — Преподобный Брисби, — говорил Дэйл, — с места преступления пропал один из глаз доктора Колхауна. Расскажите, пожалуйста, суду, чем, на ваш взгляд, замечателен человеческий глаз?
     Брисби широко улыбнулся, словно радуясь любимой теме.
     — О, брат мой, человеческий глаз! Свидетельство гения Господнего! Доказательство божьего творения! Из всех чудес вселенной никакое другое не свидетельствует так ясно о ложности теории эволюции.
     — Почему же, преподобный?
     — Как же, брат Дэйл, да потому, что ничто столь сложное, как человеческий глаз, не может быть результатом случайной эволюции. Эволюционисты хотят нас заставить поверить, что жизнь совершенствуется крошечными шагами, постепенно накапливая изменения, вместо того, чтобы быть сотворённой Господом сразу во всём своём великолепии. Но глаз — это отличный контрпример. Он не мог развиваться шаг за шагом.
     Кто-то в зале хихикнул, видимо, представив себе шеренгу шагающих глаз. Брисби не обратил внимания.
     — Эволюционисты, — продолжал он; его голос заполнил зал суда так же, как до того множество церквей, — говорят, что сложные структуры, такие, как перья, развивались постепенно: сначала это была изолирующая чешуя, потом чешуйки удлинились, образовав бахрому, в которую, когда животное бежало, попадались мелкие насекомые, и лишь потом, случайно, протоптица обнаружила, что, гляди-ка, с помощью этого можно и летать. Я не верю в это ни единой секунды, но нас пичкают этой ерундой. Однако сомнения отпадают сами собой, когда мы задумываемся над божественным шедевром — человеческим глазом! Какая польза от половины глаза? Какая польза от четверти глаза? Глаз — это либо глаз, либо не глаз; он не может совершенствоваться шаг за шагом.
     Брисби обвёл зал суда торжествующим взглядом. Они все были его паствой.
     — Задумайтесь о самой лучшей фотокамере, какую возможно сегодня купить. Даже она и близко не так эффективна, как наш глаз. Наш глаз автоматически приспосабливается к разным уровням освещённости — мы можем видеть и при свете молодой луны, и на самом ярком солнце. Наши глаза с лёгкостью приспосабливаются к дневному свету, искусственному освещению, к свету ламп накаливания, флуоресцентных ламп, тогда как фотографу приходится менять фильтры и плёнку, чтобы снимать в этих условиях. И наши глаза способны воспринимать перспективу куда как лучше, чем любая пара камер, даже управляемых компьютером. Баскетболист легко определяет точное расстояние до кольца, укладывая в него мяч за мячом. Да, я могу понять желание тосока взять себе человеческий глаз в качестве сувенира…
     — Нет-нет, преподобный, — прервал его Дэйл. — Вы не знаете, что произошло на самом деле.
     — Я могу понять, — продолжил преподобный Брисби немного раздражённо, — почему кого угодно откуда угодно привёл бы в восторг человеческий глаз, этот безукоризненный пример Божьего мастерства.

     На следующее утро в девять утра Дэйл и Фрэнк вошли в кабинет судьи Прингл. Линда Зиглер уже была там, как и присяжная номер 209 — полная белая женщина сорока одного года, и мужчина, которого Дэйл много раз встречал в здании суда, но до сих пор не знал, кто он такой. Мгновение спустя вошла сама судья Прингл, сопровождаемая стенографисткой. Прингл жестом велела стенографистке сесть и сказала:
     — Мистер Вонг, представьтесь, пожалуйста.
     — Эрнест Вонг, представитель присяжной номер 209.
     — Спасибо, — сказала Прингл. — Для протокола: также присутствуют миз Зиглер от обвинения и мистер Райс от мистера Хаска, который отсутствует. Также с моего разрешения присутствует доктор Фрэнк Нобилио, американский делегат в группе сопровождения тосоков. Присяжная номер 209, доброе утро.
     — Доброе утро, судья, — ответила присяжная 209.
     — Присяжная 209, здесь присутствует ваш адвокат, — сказала Прингл. — Вы можете прервать меня в любой момент, чтобы проконсультироваться с мистером Вонгом, и вы, мистер Вонг, в любой момент, когда вы пожелаете высказать возражение или задать вопрос, вы имеете право это сделать.
     — Спасибо, — ответил Вонг.
     — Итак, присяжная 209, возникли кое-какие вопросы. — Прингл вскинула руку, предупреждая возражения. — Я не говорю, что вы сделали что-то плохое, однако когда возникают вопросы относительно действий присяжного или формирования состава жюри, апелляционные законы Калифорнии требуют от меня провести расследование, чем я сейчас и занимаюсь. Перед тем, как исполнять обязанности присяжного на этом процессе, вас попросили заполнить анкету, не так ли?
     — Да.
     — Вы заполняли её правдиво?
     — Возражение! — сказал Вонг. — Самооговор.
     Судья Принг нахмурилась.
     — Хорошо. Присяжная 209, у нас проблема. В вопросе номер 192 анкеты присяжного спрашивалось, видели ли вы когда-либо летающее блюдце. Вы помните этот вопрос?
     — Я не помню вопроса, в котором упоминался бы этот термин, нет, ваша честь.
     Судья Прингл помрачнела ещё больше.
     — Хорошо, я зачитаю вам этот вопрос. — Она пошарила на своём столе в поисках анкеты. Линда Зиглер поднялась на ноги с копией анкеты в руке. Прингл жестом подозвала её к своему столу. Судья перелистала пачку листов, нашла нужную страницу и зачитала: — «Видели ли вы когда-либо НЛО?» Вы помните этот вопрос?
     — Да.
     — Теперь вы вспомнили, — сказала Прингл.
     — Я всегда его помнила — но вы спрашивали меня про летающее блюдце, а не про НЛО.
     Прингл, судя по её виду, начинала закипать.
     — В чём разница?
     — НЛО — это неопознанный летающий объект. По определению, это нечто, чья природа неизвестна.
     — И вы указали в анкете, что никогда не видели НЛО.
     — Это так.
     — Суд получил письмо от члена северокалифорнийского отделения СОНЛО. Это…
     — Сообщество Очевидцев НЛО, — сказала присяжная 209.
     — Да, — сказала Прингл. — От члена северокалифорнийского отделения Сообщества Очевидцев НЛО, который сообщает, что вы выступали на одном из их собраний около восьми лет назад. Это правда?
     — Да. Я тогда жила в Сан-Рафаэле.
     — Какова была тема вашего выступления?
     — Я рассказывала о том, как меня украли.
     — Вы стали жертвой похищения? — спросила Прингл.
     — Не в том смысле. Меня взяли на борт корабля пришельцев.
     Судья Прингл заметно отстранилась от женщины, перенеся свой вес на заднюю сторону стула.
     — Взяли на борт корабля пришельцев, — повторила Прингл, словно не смогла понять с первого раза.
     — Именно так, ваша честь.
     — Но в анкете вы указали, что никогда не видели НЛО.
     — Так и есть. То, что я видела, было легко опознать. Это был корабль пришельцев.
     — Пришельцев — из другого мира?
     — Ну, я лично считаю, что то были пришельцы из другого измерения — из параллельного мира, так сказать. Это подтверждается множеством мелких деталей.
     — То есть вы делаете различие между НЛО — чем-то неизвестным, и кораблем пришельцев?
     — Да.
     — Вы занимаетесь казуистикой, присяжная 209.
     — Ни в коей мере, мэм.
     — То есть вы считали, что поступаете совершенно правильно, когда указывали в анкете, что никогда не видели НЛО?
     — Да.
     — Но ведь совершенно, понятно, что вопрос подразумевал…
     — Я не могу судить, что подразумевал вопрос, а что нет. Я просто ответила на вопрос, который мне задали.
     — Но вы знали, какого рода информация нам была нужна.
     — При всём уважении, ваша честь, в самой в вашей анкете сказано… можно посмотреть? Можно посмотреть в анкету? — Прингл протянула ей анкету. — Вот здесь, прямо на первой странице сказано: «Здесь нет правильных и неправильных ответов. Не пытайтесь угадать, какой ответ с большей вероятностью приведёт к вашему включению в состав жюри или исключению из него. Просто отвечайте на вопросы, как они были заданы, правдиво и в соответствии с тем, что вам известно».
     Прингл вздохнула.
     — И вы считаете, что дали правдивые ответы?
     — Возражение! — сказал Вонг. — Самооговор.
     — Ладно, — сказала Прингл. — Вы когда-либо…
     — Нет-нет, я могу ответить, — сказала 209-я. — Да, я считаю, что ответила правдиво.
     — Но вы же знаете, что суду нужна правда, вся правда, и ничего, кроме правды.
     — Простите меня, ваша честь, но на протяжении всего процесса было ясно как день, что вам нужно совсем не это. Я видела, как мистер Райс и миз Зиглер обрывают ответы свидетелей, потому что те говорят больше, чем они хотели донести до присяжных. Всё, что я видела на этом процессе, говорит о том, что суд хочет получить совершенно определённый ответ на заданный свидетелю конкретный вопрос — и я дала суду то, что он от меня хотел.
     — У вас были какие-то особые причины желать попасть в состав жюри?
     — Возражение! — сказал Вонг. — Снова самооговор.
     — Хорошо, хорошо, — сказала Прингл. — Присяжный номер 209, я глубоко в вас разочарована. Начиная с этого момента вы исключены из состава жюри.
     — Пожалуйста, не делайте этого, — сказала 209-я.
     — Вы не оставили мне выбора, — сказала Прингл. — Радуйтесь, что я не обвиняю вас в неуважении к суду. Помощник шерифа Гаррисон отвезёт вас домой. Мы постараемся сделать это прежде, чем пресса разнюхает, но я подозреваю, что к вечеру они будут вокруг вас кишмя кишеть. Я не могу приказать вам хранить молчание, но я прошу вас задумываться над тем, какое влияние окажут ваши заявления на дальнейший ход процесса. Договорились? Можете быть свободны. — Прингл вздохнула, потом повернулась к юристам. — Мы назначим вместо неё одного из запасных присяжных. Жду вас в зале суда через… — она взглянула на часы, — двадцать минут.
     Юристы встали и вышли из кабинета судьи. Фрэнк пристроился сбоку от Дэйла.
     — Такое часто случается? — спросил он.
     — Часто ли люди, преследующие личные цели, оказываются в составе жюри? — Дэйл пожал плечами. — В делах, подобных нашему, когда присяжных отбирают из большого количества кандидатов, это происходит сплошь и рядом. Очевидно, что вы не можете пойти в присяжные добровольцем, но если приглашают достаточно большое количество людей, то среди них наверняка окажется кто-то, кто хочет стать присяжным.
     Фрэнк подождал, пока Зиглер отойдёт достаточно далеко.
     — Эта женщина — она ведь была бы на нашей стороне, не так ли?
     Дэйл кивнул.
     — Вероятно. Настоящая любительница пришельцев. Но, так или иначе, её заменит один из запасных.
     — Будем надеяться, что это кто-то, симпатизирующий нам, но при этом не чокнутый.
     Дэйл хрюкнул.
     — Что? — спросил Фрэнк.
     Дэйл понизил голос.
     — Я до сих пор ещё не решил, что делать с информацией доктора Эрнандес, но, вполне возможно, что только чокнутые нас и поддержат.
     Фрэнк выглядел так, словно собрался возразить, но через секунду кивнул.
     — Да уж.

*30*

     Дэйл Райс вошёл в зал суда. Он оглядел нового присяжного. Конечно, тот присутствовал в зале с самого начала процесса, но сегодня был его первый день в качестве полноправного члена жюри. Это был мужчина азиатской внешности лет двадцати пяти или тридцати. По его лицу невозможно было определить, как он станет голосовать. Дэйл улыбнулся ему — тёплой, доверительной улыбкой, словно говорящей «мы вместе сидим в этом болоте». Не повредит.
     Этот день был посвящён опросу менее важных свидетелей и спорам о трактовках правовых норм.
     Дэйл добрался до дома лишь после девяти вечера, совершенно без сил. С каждым днём он уставал всё больше и больше — годы брали своё.
     Когда-то давным-давно, после вручения ему награды округа Лос-Анджелес «Адвокат года», репортёр спросил Дэйла, гордится ли он сегодня тем, что он афроамериканец.
     Дэйл смерил его своим убийственным взглядом, обычно приберегавшимся для полицейских, лгущих под присягой, и ответил, что он гордится этим каждый день своей жизни.
     И всё же принадлежность к чёрной расе нечасто становилась преимуществом. Он уже привык к тому, что в ресторане официантки путают его заказ с заказом единственного на весь ресторан другого чёрного клиента. Белые постоянно путали его с другими чёрными, которые, за исключением цвета кожи, были совершенно на него не похожи и частенько моложе его на десяток-другой лет.
     То, что он такой большой и чёрный, было полезно только для одного — для поздних прогулок. Даже здесь, в Брентвуде, большинство жителей опасались выходить на улицу после полуночи, но Дэйл знал, что никто не решится его ограбить, а поскольку он редко возвращался домой раньше девяти вечера, то был благодарен судьбе, что хотя бы ночные улицы для него не закрыты. Конечно, всегда оставалась проблема патрульных машин, которые останавливались возле него и просили показать документы единственно из-за того, что на дворе ночь, а он — чёрный, гуляющий по богатому белому предместью.
     Прогуливаясь сегодня, он размышлял о деле. Улики против Хаска были убедительны. Его отсутствие алиби; его линька в ночь убийства; тот факт, что он уже проводил вскрытие, изымая органы погибшей Селтар; видео, на котором он орудует как раз таким режущим инструментом, каким могло быть совершено убийство — и рассуждает о том, как много потерял его народ вследствие того, что ему больше нет необходимости охотиться.
     Дэйл шагал дальше. Далеко впереди навстречу шёл белый мужчина с маленькой собачонкой. Он заметил Дэйла и перешёл на другую сторону улицы. Дэйл покачал головой. Это никогда не прекратится — и всегда будет обидно.
     Судья Прингл не должна была позволять присяжным видеть, как Стант сбрасывает кожу. Возможно, одного этого хватит для апелляции, если произойдёт наиболее вероятное и присяжные признают Хаска виновным. И пусть Зиглер так и не смогла пока поднять этот вопрос в зале суда, она обязательно озвучит его в своём заключительном слове: Хаск и Стант, поскольку они сводные братья, и линять должны были почти синхронно. То, что этого не произошло, доказывало, что линька Хаска была вызвана искусственно — а зачем ещё делать это в день убийства, если только не из-за совершённого в тот вечер преступления?
     Эхо шагов Дэйла разносилось в ночи. Несколько собак залаяли на него из-за высоких каменных стен, но он не возражал; собаки на всех лают одинаково. Если бы Дэйл не был всё время так занят, он бы и сам завёл собаку.
     Или жену, если уж на то пошло.
     Он был обручён, когда учился на юридическом, но они с Келли разошлись ещё до окончания учёбы. Она тогда увидела, на что похожа его работа, как он ей предан, осознала, как мало в его жизни остаётся места для чего бы то ни было, кроме его карьеры. Дэйл часто о ней думал. Он понятия не имел, что с ней стало, но надеялся, что где бы она ни была, она нашла своё счастье.
     Он приближался к перекрёстку; круг света изливался на бетонный тротуар с уличного фонаря наверху. Он вышел на свет и продолжил путь по перпендикулярной улице.
     И вот тут его настигло озарение — как сложить вместе все кусочки головоломки.
     Боже, если он прав, то…
     Если он прав, то Хаск на самом деле невиновен.
     И он может это доказать.
     Конечно, Хаск не станет сотрудничать. Но это будет не первый раз, когда Дэйл спасает клиента вопреки его собственному желанию. Шагая вдоль по тёмной улице, Дэйл чувствовал, что знает, кого покрывает Хаск.
     Он уже назначил опрос Смазерса на завтра, однако после этого ему будет нужно позвонить доктору Эрнандес. А потом…
     Дэйл развернулся и зашагал домой так быстро, насколько позволяло ему его немолодое тело.

*31*

     — Пожалуйста огласите своё имя и фамилию для протокола? — сказал клерк.
     Мужчина с квадратной головой, белыми волосами и такой же бородой склонился к микрофону свидетельской скамьи.
     — Смазерс, Паквуд. — Он продиктовал фамилию по буквам.
     Дэйл мог на этом этапе вызвать кого-нибудь другого, но, вызвав Смазерса в качестве эксперта-свидетеля защиты, он надеялся дать понять присяжным, до которых дошли слухи о попытках Смазерса разработать способ казни для тосока, что Смазерс не обязательно верит в виновность Хаска; было бы совсем плохо, если бы присяжные подумали, что кто-то из сопровождавшей пришельцев свиты земных учёных и впрямь считает Хаска убийцей Колхауна.
     Дэйл подошёл к месту ведущего опрос.
     — Сэр, какова ваша профессия?
     — Я профессор экзобиологии и эволюционной биологии в Университете Торонто.
     Дэйл приобщил к делу объёмистый послужной список Смазерса, потом спросил:
     — Доктор Смазерс, вы слышали рассуждения преподобного Брисби о человеческом глазе. Вы с ним согласны?
     — Нет, сэр, не согласен.
     — Вы не верите, что сложность человеческого глаза представляет собой неопровержимое доказательство божественного творения?
     — Нет, сэр.
     — Ваша честь, — сказала Зиглер, вставая. — Мы возражаем. Какое отношение природа человеческого глаза имеет к данному делу?
     — Ваша честь, — сказал Дэйл, — миз Зиглер сделала немалый акцент на пропавших частях тела доктора Колхауна. Мы, разумеется, чувствуем себя вправе исследовать возможные причины того, что данные части тела были унесены с места преступления.
     — Я склоняюсь к тому, чтобы дать защите возможность закончить, — сказала Прингл, — но не затягивайте с этим, мистер Райс.
     — Я буду сама краткость, ваша честь, — сказал Дэйл, слегка кланяясь. — Итак, доктор Смазерс, вы слышали утверждения преподобного Брисби, о том, что глаз никак не мог развиться постепенно. Я могу попросить секретаря суда зачитать вам точную цитату, однако, суть была примерно в следующем: «Какая польза от половины глаза? Какая польза от четверти глаза?» Вы с этим согласны?
     Смазерс улыбнулся и развёл руками.
     — В наши дни мы считаем одноглазого человека по крайней мере частично нетрудоспособным, или инвалидом: его поле зрения существенно уменьшено и не включает области периферийного ви́дения по одну из сторон от его тела, и, конечно же, он лишён восприятия глубины, поскольку это восприятие является функцией стереоскопического зрения — для которого требуется одновременно видеть одну и ту же сцену под несколько различным углом.
     Смазерс сделал паузу и отпил воды из стоящего перед ним стакана с водой.
     — Есть такая старая поговорка, сэр. В стране слепых и одноглазый — король. Если больше ни у кого нет двух глаз, то обладание даже одним глазом даёт громадное преимущество их отсутствием. Вас не будут считать инвалидом; скорее, посчитают, что природа необычайно щедро вас одарила.
     — И тем не менее, — сказал Дэйл, — этот единственный глаз — чудо творения, не так ли?
     — Не совсем. Человеческий глаз состоит из хрусталика — линзы для фокусирования света; из сетчатки — тонкой светочувствительной мембраны на задней стенке глаза, своего рода «фотоплёнки»; и из оптического нерва, который передаёт информацию в мозг. Преподобный, разумеется, прав, когда говорит, что три таких сложных конструкции не могли появиться в результате единственной мутации. Эволюция глаза началась с простой светочувствительной ткани, которая была способна лишь отличать свет от тьмы. Так вот, это не полглаза. Это не четверть глаза. Это мельчайшая, наименее важная частица глаза. В светочувствительных клетках нет ничего чудесного. Наша кожа полна их предшественниками — вы темнеете, когда подвергаетесь действию ультрафиолетовых лучей. То есть, я не имел в виду вас конкретно, сэр…
     — Продолжайте, доктор.
     — Так вот, эта крошечная, малейшая частичка глаза делает вас королём в мире, населённом исключительно слепыми. Какова польза от недоглаза? Если он позволяет вам обнаружить приближающегося хищника — существо, которое может вас съесть — если он позволяет вам заметить его, пусть даже в виде бесформенного пятна, и затем убежать прежде, чем он вас поймает — то да, это польза, и да, эволюция отберёт и закрепит этот признак.
     А потом, со временем, если над слоем этих светочувствительных клеток сформируется прозрачная мембрана, чтобы защитить их от повреждений, то эта мембрана позволит вам сохранить светочувствительные клетки в ситуациях, в которых другие их теряют, и да, это тоже преимущество, и да, эволюция отберёт этот признак и закрепит.
     А если эта мембрана случайно станет толще в центре и тоньше по краям, то это утолщение начнёт немного фокусировать свет, давая вам чуть более резкое изображение того, что к вам приближается, и это также даст вам преимущество, и эволюция отберёт и закрепит и этот признак тоже.
     Шаг за шагом, крошечное изменения за крошечным изменением, вы пройдёте путь от полного отсутствия зрения до весьма изощрённых зрительных органов, какими обладаем мы с вами. Из ископаемой летописи Земли можно заключить, что зрение в ходе эволюции возникало не единожды — похоже, это независимо происходило около шестидесяти раз. Зрение принимало множество различных форм: наши глаза с единственной линзой, составные глаза насекомых, безлинзовые камеры-обскуры наутилусов. Да, глаз эволюционировал сам по себе, без плана, без руководства, в ходе естественного отбора.
     — Но, доктор Смазерс, глаз так совершенен, так точен. Вы правда верите, что это не творение Господа?
     Смазерс оглядел зал суда.
     — Где-то половина людей, собравшихся сегодня здесь, носит очки; ручаюсь, что из оставшейся половины существенная часть носит контактные линзы. Это, безусловно, великое чудо, что в «LensCrafters»[75] вам могут изготовить очки за час, но от всемогущего Бога я бы ожидал сотворения глаз, способных нормально фокусироваться без помощи механических приспособлений.
     Конечно, можно заявить, что Бог сотворил нас не для того, чтобы ночь напролёт пялиться в телевизор, просиживать весь день перед компьютером или выполнять тонкую ручную работу. Но плохое зрение — это не бедствие современной эпохи. У древних индейцев Северной Америки существовали тесты для проверки зрения. Предпоследняя звезда в рукоятке Большого Ковша на самом деле двойная. Ясной ночью человек с нормальным зрением способен разглядеть вторую, очень тусклую звёздочку рядом с более яркой, и индейцы использовали этот факт, чтобы проверять остроту своего зрения.
     А древние греки использовали для той же цели семь Плеяд в созвездии Тельца — сможете ли вы увидеть все семь? Впрочем, сегодня даже с нормальным зрением вы увидите только шесть Плеяд — седьмая за прошедшие тысячелетия померкла. Но тот факт, что даже у древних людей были способы проверки зрения доказывает, что слабое зрение — это явление не только современной эпохи.
     Дэйл взглянул на присяжных, потом снова на канадского учёного.
     — И всё же, доктор Смазерс, вопрос фокусировки, несомненно, не так уж важен. Однако общая конструкция глаза, её совершенство разве не доказывает существование божественного творца?
     — Вовсе нет, — ответил Смазерс. — На самом деле конструкция глаза весьма неудачна. Ни один инженер не сконструировал бы его таким. Помните, я упоминал три основных компонента: хрусталик, сетчатку и оптический нерв? Так вот, было бы разумно и практично подвести оптический нерв к сетчатке сзади — чтобы оптический нерв не загораживал падающий с хрусталика на сетчатку свет.
     Но это подсоединение выполнено совершенно по-дебильному — простите, ваша честь — а именно — оптический нерв подводится к сетчатке спереди. Наше зрение было бы гораздо острее, если бы падающему от хрусталика свету не приходилось проходить через слои нервной ткани, чтобы добраться до сетчатки. Оно ещё более ухудшается от того факта, что поверх сетчатки располагается ещё и сеть кровеносных сосудов, питающих нервную ткань.
     И, как будто этого ещё не достаточно, оптический нерв, чтобы добраться до мозга, проделывает дыру в сетчатке. Это она создаёт в каждом глазу эффект слепого пятна. Обычно мы и не подозреваем о его существовании, потому что мозг заполняет область, где отсутствует визуальная информация, экстраполированным изображением, но я уверен, что многие из присутствующих производили над собой нехитрые эксперименты, позволяющие продемонстрировать, что в центре вашего поля зрения зияет дыра. Ухудшение качества зрения, которое я упоминал ранее, плюс слепое пятно попросту не были бы нужны, если бы конструкция наших глаз была логичной, если бы нервные волокна подключались к светочуствительным клеткам сетчатки сзади, и не спереди.
     Зиглер снова поднялась на ноги.
     — Ваша честь, я вынуждена повторить возражение. Как это относится к делу?
     — Суд недоумевает, мистер Райс, — сказала Прингл.
     — Мне осталось совсем чуть-чуть, и мы закончим с этим свидетелем, ваша честь.
     — Хорошо, мистер Райс. Чуть-чуть — но не больше.
     — Спасибо. — Дэйл обратился к Смазерсу. — Вы говорили об ухудшении качества изображения вследствие неудачной конструкции человеческого глаза. Однако очевидно, профессор, что на самом деле вы говорили о том, что не понимаете мудрости Божьего замысла. В конце концов, мы до сих пор не в состоянии создать искусственный глаз. Возможно, такое вот «нелогичное» подсоединение требуется для чего-то фундаментального, о чём мы пока не догадываемся?
     — Ничего подобного. Это правда, что мы не можем создать искусственный глаз, но природа делает это постоянно. И поскольку природа действует методом проб и ошибок, иногда она ошибается, как в случае с нашими глазами, но иногда она делает всё правильно. Часто говорят, что глаза осьминогов и кальмаров очень похожи на наши, и это и правда так. Но их глаза эволюционировали совершенно независимо от наших, и они сконструированы правильно — вся нервная ткань находится позади сетчатки. Ни осьминогу, ни кальмару не приходится смотреть сквозь нервную ткань и кровеносные сосуды, и у них нет слепого пятна. Человеческий глаз — не доказательство божественного творения; наоборот, это одно из лучших доказательств эволюции.

*32*

     — Дело «Калифорния против Хаска», протокол ведётся. Присяжные не присутствуют. Хорошо, мистер Райс, вы можете начинать.
     — Ваша честь, я хотел бы выступить в поддержку двух ходатайств защиты, поданных миз Катаямой вчера.
     — Продолжайте.
     — Во-первых, касательно нашего нового свидетеля…
     — Мне не нравится, когда новые свидетели вводятся в процесс на столь позднем этапе, — сказала Прингл.
     — Мне тоже. Но это особый случай. Свидетель — доктор Карла Эрнандес, которая ассистировала, когда Хаску делали операцию. Разумеется, она не была никак с ним связана, пока его не подстрелили, и поэтому не могла быть введена в процесс раньше.
     — Ваша честь, — сказала Зиглер, — это дело об убийстве доктора Клетуса Колхауна. Всё, что случилось после, не имеет значения в рамках данного разбирательства.
     — Показания доктора Эрнандес касаются событий, имевших место до убийства.
     — Хорошо, — сказала Прингл. — Разрешаю.
     — Спасибо, ваша честь. Теперь о моём ходатайстве о том, чтобы остальные тосоки были удалены из зала на время показаний доктора Эрнандес…
     — Я могу понять это в отношении тосоков, находящихся в списке свидетелей, если то, что собирается сказать Эрнандес, может повлиять на их показания, однако это касается только Келкада, Станта, Геда и Доднаскака.
     — Как указано в моей пояснительной записке, — сказал Дэйл, — в прямой зависимости от её показаний мне может понадобиться расширить список свидетелей.
     — Хорошо, — сказала Прингл. — Я прикажу удалить их всех из зала, и я попрошу их избегать сообщений прессы о показаниях Эрнандес.
     — Спасибо, ваша честь. Теперь, к ещё одной моей просьбе — чтобы сторонам процесса и жюри было позволено посетить звездолёт пришельцев.
     Линда Зиглер развела руками, словно взывая к здравому смыслу.
     — Обвинение решительно возражает против этой театральщины, ваша честь. Убийство имело место на Земле. Если бы мистер Райс предложил жюри посетить место преступления в Университете Южной Калифорнии, то обвинение могло бы поддержать такое ходатайство. Однако для чего везти присяжных на звездолёт? Только для того, чтобы произвести на них впечатление достижениями пришельцев?
     — Суд склонен согласиться, — сказала Прингл. — Мистер Райс, я не вижу в вашей пояснительной записке ничего, что могло бы склонить меня к согласию с вашей просьбой. Кроме того, на этапе расследования вы имели возможность затребовать любые улики, какие считали нужным.
     — Ваша честь, — сказал Дэйл, — защита имеет основания полагать, что показания доктора Эрнандес положат начало новой линии расследования, которая может быть осуществлена лишь на борту базового корабля. — Он повернулся к Зиглер. — Вообще-то полиция должна была обыскать жилище обвиняемого, и в том, что это не было сделано, виновато обвинение. Мы имеем право за компенсаторные меры за это упущение.
     Зиглер снова развела руками.
     — Господи, ваша честь, но ведь тосокский корабль находится вне юрисдикции полиции Лос-Анджелеса. Вообще вне чьей бы то ни было юрисдикции. Никто не в силах выдать ордер на его обыск, который имел бы законную силу.
     — Но если капитан Келкад согласится позволить присяжным…
     — Нет, — сказала Прингл, качая головой. — Нет, даже если он согласится, это ничего не изменит. Слишком большой риск. Если кто-то из присяжных пострадает, судебные иски будут неимоверные.
     — Мы могли бы попросить присяжных подписать отказ от претензий, — сказал Дэйл.
     — А если хотя бы один из них откажется? — спросила Прингл. — Тогда всё, несостоятельный процесс.
     — Есть запасные…
     — Я не собираюсь сама устраивать ситуацию, в которой мне придётся снова залезать в корзинку с запасными. Нет, мистер Райс, если вы думаете, что улики на борту звездолёта, найдите способ представить их мне в зале суда. А теперь зовите присяжных, и давайте работать.

     Дэйл оглядел два ряда пустых тосокских сидений, и повернулся лицом к судье.
     — Защита вызывает доктора Карлу Эрнандес.
     Женщину усадили на свидетельскую скамью и привели к присяге.
     — Доктор Эрнандес, — сказал Дэйл, — кем вы работаете?
     — Я завотделением хирургии в Университетском медицинском центре в Лос-Анджелесе.
     — И в этом качестве вы получили возможность принять участие в хирургической операции над пациентом-тосоком?
     — Да.
     — Опишите, пожалуйста, сопутствующие этому обстоятельства.
     — Обвиняемый Хаск получил огнестрельное ранение восемнадцатого мая. Ему требовалась немедленная операция по извлечению застрявшей в его теле пули. Другой тосок по имени Стант выполнил операцию, и мне посчастливилось ассистировать ему при этом.
     — Когда операция выполняется над человеком, он обычно в это время полностью одет?
     Эрнандес улыбнулась.
     — Нет.
     — То есть та часть тела, где производится хирургическое вмешательство, обычно обнажена, не так ли?
     — Да.
     — Была ли с Хаска перед операцией снята одежда?
     — Да, я сняла с него его жилетку, а потом накрыла его стерильными простынями так, чтобы оставить открытой только область вокруг входного отверстия.
     — Вы это сделали до или после того, как Стант вошёл в операционную?
     — До того. Стант в это время получал инструктаж относительно пользования нашими хирургическими инструментами в точно такой же соседней операционной.
     — То есть в тот день только вы видели тело Хаска полностью?
     — Нет, три медсестры также его видели.
     — Но Стант не видел?
     — Нет. Стант попросил меня сомкнуть рану после того, как пуля была удалена. К тому времени, как с тела Хаска были удалены накрывавшие его простыни, Стант уже покинул операционную.
     — Когда вы увидели обнажённый торс Хаска, вы заметили что-то необычное?
     — Ну, в тосокской анатомии для нас всё необычно. Мне как врачу была интересна каждая её деталь.
     — Конечно, конечно, — сказал Дэйл. — Я имел в виду вот что: было ли пулевое отверстие единственным следом недавнего ранения на торсе Хаска?
     — Нет.
     — Какие ещё следы вы заметили?
     — Я заметила три длинных приподнятых над поверхностью тела линии фиолетового цвета.
     — Эти линии напомнили вам что-то из виденного ранее?
     — Да.
     — Что же именно?
     — За исключением цвета они выглядели очень похоже на недавние шрамы.
     — Какого рода шрамы?
     — Ну, при обычных обстоятельствах я бы сказала, что это были шрамы от незашитых ран, но…
     — Что вы имеете в виду под «обычными обстоятельствами»?
     — По краям хирургических шрамов обычно имеются маленькие участки рубцовой ткани, образующиеся вследствие того, что на разрез накладывается шов.
     — То есть, то были не хирургические рубцы?
     — Да нет, наоборот, я думаю, как раз хирургические. Стант говорил, что его народ не пользуется швами — по крайней мере, сейчас — для смыкания раны. Но рану нужно же как-то сомкнуть, иначе она так и останется открытой. Эти линии были очень тонкими и очень ровными — такие, какие обычно оставляет скальпель. Их края явно были чем-то стянуты.
     Дэйл залез в лежащую на его столе сумку и извлёк из неё куклу-тосока; «Маттел» выбросила их на рынок вскоре после прибытия пришельцев на Землю.
     — Доктор Эрнандес, вы не могли бы показать на этой кукле, на каком месте были шрамы?
     — Конечно. — Она начала было вставать с о свидетельского места, но Дэйл остановил её жестом руки. Он подошёл сам и протянул ей куклу и фиолетовый маркер.
     — Один был здесь, — сказала она, проводя вертикальную линию между передней рукой и левой ногой в нижней части туловища.
     — Второй был здесь, — сказала она, рисуя горизонтальную линию под левым передним дыхательным отверстием.
     — И третий был здесь, — сказала она, проводя диагональную линию ниже и чуть-чуть левее передней руки. — Возможно, были и другие шрамы; я не видела его спины.
     — Значит, доктор Эрнандес, — сказал Дэйл, — вы — единственный человек, ассистировавший при хирургической операции над тосоком, не так ли?
     — Да.
     — Вы следили за информацией о тосокской анатомии, которая стала известна в ходе этого процесса?
     — Да. Как вы знаете, тосоки не слишком откровенны в таких вещах, но в интернете есть группы, пытающиеся собирать и суммировать то, что нам известно о физиологии тосоков; я участвую в работе одной из таких групп со дня её основания.
     — Если эти шрамы и правда оставлены хирургическим вмешательством, то, предположительно, на какие органы это вмешательство могло быть направлено?
     — Одно из тосокских сердец, одно из тосокских лёгких, и один из органов, которые, согласно тому, что нам удалось узнать, выполняют функции, сходные с нашими почками и селезёнкой.
     — Спасибо, доктор Эрнандес. Миз Зиглер, свидетель ваш.
     Зиглер неуверенно поднялась на ноги. Она явно не имела понятия, к чему Дэйл клонит. Однако её природный инстинкт дискредитировать всё, что защита вносит в качестве доказательств, взял своё.
     — Доктор Эрнандес, вы осматривали Хаска после того, как зашили пулевое отверстие на его теле?
     — Нет.
     — Он всё ещё носит наложенные вами швы?
     — Нет.
     — Что с ними стало?
     — Мне сказали, что Стант их удалил.
     Зиглер помедлила, видимо, ожидая от Дэйла возражения «C чужих слов!», но тот молчал. Она продолжила:
     — Но наложили эти швы вы сами?
     — Наложение швов требует определённой сноровки. Снять же их гораздо проще — просто разрезаете нить ножницами и вытягиваете обрезки. Стант спросил меня, как это делается, и я рассказала; он сказал, что справится сам.
     — То есть вы не можете сказать, что когда-либо видели тосокскую рубцовую ткань?
     — Я думаю, что видела, в тех трёх местах, что я показала на кукле.
     — Но вы никогда не видели того, о чём бы вы знали с полной уверенностью, что это тосокская рубцовая ткань.
     — Не со стопроцентной уверенностью, но исходя из всего моего медицинского опыта — это была она.
     — Но, доктор Эрнандес, мы все хорошо знаем, что тосоки сбрасывают кожу — мы даже наблюдали этот процесс воочию в этом самом зале. Разве старые шрамы не должны уйти вместе со старой кожей?
     — Все клетки кожи человека обновляются примерно за семь лет, миз Зиглер. Однако я до сих пор ношу шрамы, полученные в детстве. Из того, что я заметила при осмотре раны Хаска, я делаю вывод, что кожный покров у тосоков многослойный, и так называемой новой коже, которая становится видна после сброса старой, на самом деле к этому моменту уже несколько лет, просто до тех пор она была спрятана под старой. Собственно, так и должно быть, если принять во внимание, что линька может быть вызвана искусственно в любой момент. Если вы прорежете все эти внешние покровы, чтобы добраться до внутренних органов, то я уверена, что вы оставите шрам, который переживёт линьку.
     — Что вы можете сказать о способностях тосоков к регенерации? Ранее мы слышали показания капитана Келкада о том, что тосоки могут заново отращивать повреждённые органы. Разве у существ, способных на такое, будут на долгое время оставаться шрамы?
     — Одно с другим совершенно не связано, — сказала Эрнандес. — Рубцовая ткань — это не замена для кожи, которая там когда-то была, это добавка, попытка помочь закрыть рану и защитить её от повторного повреждения. Никто сможет сказать наверняка, разумеется, но моё профессиональное мнение таково, что шрамы на теле Хаска появились сравнительно недавно, но до последней линьки.

     Во время перерыва на ланч Фрэнк и Дэйл пошли прогуляться. Сначала им, конечно, пришлось протиснуться сквозь плотную толпу репортёров и зевак, но они сделали это и выбрались на Бродвей[76]. Было солнечно, так что как только они вышли из зала суда, Дэйл сразу же надел солнечные очки. Фрэнк же выудил из кармана пиджака пару дымчатых клипс и прицепил к своим обычным очкам.
     И после этого остановился, как вкопанный.
     — Вот что не давало мне покоя! — воскликнул он.
     — Прошу прощения? — не понял Дэйл.
     — Альфа Центавра — тосоки. Что-то в этой паре всё время не складывалось. — Фрэнк двинулся вперёд, и Дэйл зашагал следом. — Я даже съездил на «Пи-би-эс», чтобы пересмотреть одну старую передачу Клита об Альфе Центавра. Что вы знаете об Альфе Центавра?
     — Что туда летели Робинсоны в «Затерянных в космосе», — сказал Дэйл.
     — Что-нибудь ещё?
     Дэйл покачал головой.
     — Так вот, как вы слышали в зале суда, Альфа Центавра — это не одна звезда — это три звезды, очень близкие друг к другу. Мы называем эти звёзды A, B и C в порядке убывания яркости. Тосоки утверждают, что происходят с планеты, обращающейся вокруг Альфы Центавра A, и я склонен этому верить. Если бы они происходили с B, основное освещение на борту их корабля было бы оранжевым, а не жёлтым.
     — Допустим.
     — Альфа Центавра A — это практически близнец нашего Солнца. Мы относим её к классу G2V, к тому же спектральному классу, к которому относится Сол, и…
     — Сол?
     Фрэнк улыбнулся.
     — Простите. «Солнце» — это общий термин. Любая звезда, имеющая планеты, является для них солнцем. «Сол» — это собственное имя нашего солнца, взятое, как и положено, из римской мифологии — у них это солнечный бог.[77]
     Дэйл кивнул.
     — Так вот, как я сказал, — продолжил Фрэнк, — Альфа Центавра A — это практически близнец нашего солнца, Сола. У неё тот же цвет, та же температура и так далее. И она примерно того же возраста — разве что чуть-чуть старше. Но в одном весьма важном аспекте Альфа Центавра A отличается от Сола.
     — И в каком же?
     — В яркости. Альфа Центавра A гораздо ярче — на пятьдесят четыре процента ярче, чем наше солнце.
     — И что?
     — А то, что здесь, у нас, даже в пасмурный день все тосоки носят свои жукоглазые очки. Если они происходят из мира с более яркой звездой, наше более тусклое солнце не должно бы их беспокоить.
     — Может быть, у них другая атмосфера — не такая прозрачная, как наша.
     Фрэнк уважительно кивнул.
     — Это было бы отличное объяснение, если бы не один факт: тосоки прекрасно дышат в нашей атмосфере, и когда Клит был на их звездолёте, он там дышал их воздухом без затруднений. И как вы видели на той видеоплёнке, воздух этот совершенно прозрачен.
     — Ну, тогда, может, их планета находится дальше от их солнца, чем Земля — от нашего.
     Они подошли к парковой скамейке. Дэйл жестом предложил присесть.
     — Именно, — сказал Фрэнк, усаживаясь. — Когда я разговаривал с Келкадом о том, сколько времени понадобится на изготовление запчастей для их корабля, он очень расстроился, когда я сказал, что два года — но сразу успокоился, когда Хаск напомнил ему, что речь идёт о земных годах. Тосокский год, очевидно, гораздо дольше земного, а поскольку у Альфы Центавра A практически такая же масса и размер, как и у Сола, то чтобы иметь более длинный год, планета тосоков должна находиться на существенно более дальней орбите от своего солнца, чем мы от своего.
     — Я не разбираюсь в астрономии, — сказал Дэйл, — но звучит логично.
     — Так-то оно так… Но вспомните: Альфа Центавра A имеет тот же размер, но в 1,54 раза ярче, чем наше солнце. Таким образом, планета, обращающаяся вокруг неё на том же расстоянии, что Земля вокруг Сола, получит от неё в 1,54 раза больше света.
     — Допустим.
     — Но если вы удвоите расстояние, то станете получать вчетверо меньше света. Таким образом, планета, которая обращается вокруг Альфы Центавра A на расстоянии двух а.е. — на удвоенном расстоянии между Землёй и Солом — получит четверть от 1,54 того света, что Земля получает от Сола. Что составляет… сейчас прикину… где-то сорок процентов от того, что есть у нас.
     — Ну, это бы объяснило, почему они всюду носят очки, даже когда облачно. Но разве из-за этого их мир не будет гораздо холоднее нашего?
     Фрэнк улыбнулся.
     — Для того, кто не разбирается в астрономии, вы задаёте на удивление верные вопросы. Именно так: Клит говорил, что температура воздуха на их корабле, даже за пределами помещения для гибернации, была около пятидесяти градусов по Фаренгейту[78]. Но как далеко должна быть планета от звезды класса G2V, чтобы на её поверхности сохранялась такая температура? Ответ зависит от того, как много в атмосфере миры тосоков двуокиси углерода, водяного пара и метана. Вы слышали о парниковом эффекте? Он вызывается слишком высоким содержанием этих газов, которые, кстати, совершенно прозрачны и бесцветны. Это планетарные джокеры. Если парниковый эффект достаточно силён, планета может быть дальше от нашего солнца, и всё равно иметь температуру поверхности, сравнимую с земной — теоретически, землеподобная планета может существовать даже на орбите Юпитера, если на ней хватает парниковых газов, чтобы удерживать достаточно тепла.
     — То есть вот он, ваш ответ, — сказал Дэйл. — Тосоки происходят с планеты, которая отстоит от своей звезды гораздо дальше, чем наша — от своей.
     — А, но вы забываете ещё кое-что, когда говорите «от своей звезды», в единственном числе. Альфа Центавра — кратная система. Когда Альфа Центавра A и B сходятся на минимальное расстояние, то оказываются всего в одиннадцати а.е. друг от друга — чуть больше миллиарда миль.
     Дэйл нахмурился.
     — Вы хотите сказать, что звезда B может согревать планету тосоков, несмотря на то, что она отстоит далеко от звезды A?
     — Нет-нет, даже при наибольшем сближении Альфа Центавра B будет давать в сто раз меньше света, чем наше солнце. Это всё равно в миллион раз ярче полной луны — из чего следует, что ночи на планете тосоков, когда А уже села, а B ещё над горизонтом, довольно светлые, но вряд ли светлее, чем при нашем уличном освещении.
     — Вот как.
     — Нет, проблема не в свете Альфы Центавра B, а в её гравитации. Клит всё это объяснял в своей передаче. Согласно законам небесной механики планетарные орбиты в двойных системах стабильны лишь до тех пор, пока их радиусы не превышают пятой части минимального расстояния между компонентами. Поскольку A и B могут сближаться на одиннадцать а.е., орбита планеты вокруг A будет стабильна, если её радиус не больше двух а.е. с хвостиком — удвоенного расстояния между нашим солнцем и Землёй.
     — А если дальше, то нестабильна?
     Фрэнк кивнул.
     — А нестабильная орбита может грозить им полным уничтожением. И в этом случае возможно, что они явились не просто в гости. Возможно, тосоки ищут себе новый дом.
     — Хотите сказать, они собираются захватить наш?
     Фрэнк пожал плечами.
     — Возможно.
     — Господи…
     — Именно, — сказал Фрэнк. — И подумайте о пропавших частях тела. Глаз — это, безусловно, наиболее хрупкий компонент нашего организма. А гортань? Вы слышали, что сказал профессор Уилли — из-за его конструкции мы запросто можем подавиться и задохнуться. И аппендикс, орган, который способен лопнуть и убить хозяина, если помощь не будет оказана немедленно. — Он помолчал, пристально глядя на старого адвоката. — Вы знаете, чем Линда Зиглер заставила заниматься Паквуда Смазерса — искать способ убить тосока на случай, если присяжные вынесут смертный приговор. Возможно, тосоки заняты тем же самым — ищут путей уничтожить всех нас, чтобы освободить место для себя.

*33*

     На видеомониторах в зале суда судьи Прингл снова появились виды внутренних помещений корабля пришельцев. Но в этот раз то была не старая видеозапись — в этот раз шла прямая трансляция.
     Фрэнсис Антонио Нобилио плыл вдоль тёмного коридора корабля пришельцев. Его распирало от возбуждения. Он словно помолодел на десять лет. Поначалу его начало было подташнивать, но тело быстро привыкло к отсутствию тяжести, и сейчас это было чистое удовольствие. Воздух имел слегка солоноватый привкус, и в нём было ещё несколько едва уловимых запахов. Раньше Фрэнк никогда не замечал запахов тосокского тела, но после того, как они провели на этом корабле два столетия, обычно неощутимый запах, должно быть, достиг концентрации, заметной и для человеческого носа.
     Также здесь было множество звуков. Низкое электрическое гудение, случайный всплеск воды или какой-то другой жидкости, перекачиваемой по трубопроводам, и тихое потрескивание, которое, как объяснил сопровождавший Фрэнка Келкад, вызвано неравномерным нагреванием корпуса корабля, то ныряющего в тень Земли, то снова выходящего на солнце.
     У Фрэнка была с собой видеокамера, позаимствованная в «Суд-ТВ». На нём также был радиомикрофон и наушники. Келкад, на котором тоже были наушники, специально переделанные под тосокскую анатомию, устроил всё так, чтобы сигналы с корабля передавались прямиком в зал суда — проблема, которая не позволила Колхауну вести прямую трансляцию во время его визита на корабль пришельцев, как оказалось, имела тривиальное решение. Должно быть, больше миллиарда людей по всему земному шару смотрело сейчас эту трансляцию, но Фрэнка по-настоящему интересовала гораздо меньшая аудитория, состоящая из шести женщин и шести мужчин, собравшихся в здании уголовного суда округа Лос-Анджелес. Судья Прингл сказала Райсу найти способ представить свои улики, и Дэйл сделал то, что она просила.
     — Доктор Нобилио, — произнёс голос Дэйла в радионаушнике, — вы меня слышите?
     Фрэнк поправил наушники.
     — Да.
     — Отлично, — сказал голос Дэйла. — Присяжные присутствуют, и мы хотели бы продолжить опрашивать вас в качестве свидетеля. Капитан Келкад, не могли бы вы проводить доктора Нобилио в медицинский отсек?
     — Конечно, — ответил Келкад. Он ловко оттолкнулся от стены и полетел вдоль коридора. Снизу пришелец немного напоминал кальмара с недостатком щупалец: его четыре конечности равномерно распределялись вокруг тела. Фрэнк, изо всех сил стараясь держать камеру ровно, тоже оттолкнулся от стены в том же самом направлении. Келкаду удалось пролететь по оси коридора, не задевая его стен, Фрэнк же в конце концов начал стукаться о них и отскакивать. В один из таких моментов камера практически упёрлась в один из круглых жёлтых светильников на потолке. Фрэнк смущённо извинился перед зрительской аудиторией на Земле.
     Наконец, они добрались до корабельного лазарета — помещения, которое ни один человек раньше не видел, но которое тосокский биохимик Стант описал Дэйлу под присягой. В центре него был большой операционный стол с глубокой узкой выемкой вдоль продольной оси, куда укладывалась одна из рук. На потолке находилось что-то вроде механического осьминога, держащего в каждой из своих суставчатых рук какой-то хирургический инструмент; должно быть, их можно было подтягивать к себе во время операции. Все стены были заняты шестиугольными ячейками, каждая примерно восьмидесяти сантиметров в поперечнике. В цветовой гамме преобладал голубой, с серебристыми или красными деталями. Вместо обычных на корабле дискообразных светильников помещение освещалось гигантской световой панелью, занимавшей весь потолок и светившейся голубовато-белым светом.
     — Спасибо, — сказал голос Дэйла. — Келкад, как мне было сказано, это помещение, в котором Хаск выполнил изъятие органов погибшей Селтар, члена вашей команды, которая погибла в результате несчастного случая. Это так?
     Келкад парил между полом и потолком, удерживая себя на месте передней рукой, которая легко касалась операционного стола. Пучок щупалец у него на голове качнулся вперёд.
     — Да.
     — Доктор Нобилио, — сказал Дэйл, — пожалуйста, обведите камерой помещение и, делая это, будьте добры описать его с точки зрения чистоты и порядка.
     Фрэнк обвёл камерой стены и пол, после чего дал долгий крупный план операционного стола.
     — На мой взгляд всё выглядит безупречно чистым, — прокомментировал он. — Никаких следов беспорядка.
     — Никаких пятен крови? — спросил голос Дэйла. — Никаких следов вскрытия?
     — Никаких.
     — Теперь, доктор Нобилио, покажите нам, пожалуйста, вон те шкафчики на стенах.
     Фрэнк выполнил его просьбу.
     — Я хочу попросить вас показать крупно прикреплённые к ним таблички, а вас, Келкад — перевести нас, что на них написано.
     Голос Зиглер из наушников:
     — Возражение, ваша честь. Прошу разрешения на совещание без протокола.
     — Можете подо… — Судья Прингл, должно быть, отключила микрофоны; её голос оборвался на полуслове.
     Фрэнк, паря в воздухе, посмотрел на Келкада и попытался пожать плечами.
     — Простите, — сказал он.
     Пучок щупалец на голове Келкада сморщился.
     — Ваши суды тратят неимоверно много времени на процедурные вопросы.
     — Это вы ещё в правительстве не работали, — уныло ответил Фрэнк. — Такое ощущение, что мы только и делаем, что спорим.
     — По-моему, мистер Райс говорил, что вы идеалист?
     — По сравнению с Дэйлом — безусловно. Но я идеалист в том смысле, что верю в то, что идеал достижим, будь то эффективный суд или эффективное правительство. Кроме того…
     — …вернуться на свои места, — снова раздался голос Прингл. Какое бы юридическое затруднение они ни обсуждали, оно, по-видимому, было преодолено. — Мистер Райс, продолжайте.
     — Спасибо, ваша честь. Доктор Нобилио, вы показывали нам ячейки хранения.
     — О, простите, — Фрэнк снова нацелил камеру куда надо. — Теперь хорошо?
     — Спасибо, — сказал Дэйл. — Капитан Келкад, вы не могли бы перевести для нас?
     Фрэнк вдруг сообразил, что Келкад смотрит на верхнюю правую ячейку, тогда как он нацелил камеру на верхнюю левую — ещё одно маленькое культурное различие.
     — Здесь написано…
     — Нет, Келкад, — сказал Фрэнк. — Начните с левой верхней.
     — О, просите. — Тосок воспользовался передней рукой, чтобы продвинуть себя вдоль стены. — На этой написано «хирургические»… ну, вы назвали бы это «материалы», хотя наше слово имеет более общее значение. «Имеющее отношение к хирургии».
     — «Хирургические принадлежности», — подсказал голос Дэйла.
     — Да, это подойдёт.
     — А на соседнем?
     — По горизонтали или по вертикали? — спросил Келкад.
     — По горизонтали, — ответил Дэйл. — На следующем справа.
     — «Бинты и марля».
     — На следующем?
     — «Искусственные суставы».
     — Имеются в виду механические локти, колени и прочее, верно? — уточнил Дэйл.
     Щупальца на голове Келкада качнулись в утвердительной жесте.
     — Да.
     — На следующем?
     — Эта зелёная пометка — не буква; это знак, обозначающий холодное хранилище.
     — Иными словами, холодильник, правильно? — спросил Дэйл.
     — Да.
     — То есть содержимое этой ячейки хранится при низкой температуре?
     — Именно так.
     — Под зелёным символом что-то написано. Что именно?
     — Первая колонка означает: «органы для трансплантации». Вторая — «сердца».
     — Келкад, я вижу, что слова, которые вы только что прочитали, выглядят принципиально иначе, чем надписи, которые мы видели ранее. Вы можете это объяснить?
     — Надписи на прочих ячейках промышленного производства. Эти же написаны рукой.
     — Другими словами, так выглядит тосокское рукописное письмо, верно?
     — Да.
     — Вы узнаёте почерк? — спросил Дэйл.
     — Возражение! — голос Зиглер. — Келкад не является признанным экспертом по тосокской графологии.
     — Отклоняется, — голос Прингл. — Вы можете ответить на вопрос.
     — Это почерк Хаска, — сказал Келкад. — Его легко узнать — очень неряшливый.
     Фрэнк услышал в наушниках легкий смешок.
     — Можно ли утверждать, что эта ячейка была подписана после вашего отлёта с Альфы Центавра? — спросил Дэйл.
     — Несомненно. Когда мы отправлялись, то не имели органов для трансплантации.
     — Откуда взялись эти органы?
     — Из Селтар, погибшего члена моей команды.
     — Я знаю, что тосоки довольно чувствительны к холоду, — сказал Дэйл. — Если вы откроете холодильную ячейку, это не будет представлять для вас опасности?
     — Нет.
     — От этого не сработает ваш гибернационный рефлекс?
     — Нет.
     — Вы не могли бы открыть ячейку?
     — Я вынужден возражать, — сказал Келкад. — Внутренние органы не должны выставляться на обозрение с немедицинскими целями.
     — Я понимаю, — сказал Дэйл. Судя по голосу, он отвернулся от микрофона. — Вероятно, другие тосоки захотят удалиться из зала суда?
     В наушниках послышался приглушённый шум и шаги.
     — Другие тосоки больше не просматривают эту трансляцию, — сказал Дэйл. — Продолжайте, пожалуйста.
     — Если без этого никак, — сказал Келкад. Над самым краем нижней стороны шестиугольной крышки ячейки было четыре круглых углубления. Келкад вложил в них четыре пальца передней руки. Фрэнк сделал крупный план, чтобы показать процесс в подробностях. Пальцы Келкада согнулись в суставах, и раздался щелчок. Пришелец потянул руку на себя, и прозрачный шестиугольный модуль, словно гигантский кристалл кварца, выехал из стены. Келкад выдвинул его примерно на восемьдесят сантиметров; таким образом, видимая часть была одинакова в длину и в ширину. Волна холодного воздуха окатила Фрэнка, следуя за создаваемыми системой вентиляции воздушными потоками. Через видоискатель он заметил, как изображение на пару секунд затуманилось, но потом снова очистилось.
     — Доктор Нобилио, — сказал голос Дэйла, — не могли бы вы показать нам, что внутри камеры?
     С первой попытки Фрэнку это не удалось. Келкад протянул ему заднюю руку. Фрэнк ухватился за неё и подтянулся ближе к контейнеру.
     — Хорошо видно? — спросил он.
     — Да, — ответил Дэйл. — Келкад, вы можете идентифицировать объект, который мы видим?
     Холодильная камера содержала розоватую массу размером со сжатый кулак, по-видимому, завёрнутую в прозрачную плёнку и обложенную кусками льда.
     — Конечно. Это тосокское сердце.
     — Какое именно?
     Келкад вгляделся, потом повертел перед собой передней рукой, будто что-то прикидывая.
     — Думаю, правое переднее.
     — Очень хорошо, — сказал Дэйл. — Это всё, что содержится в холодильной камере?
     Келкад снова подцепил пальцами четыре углубления в крышке ячейки и вытянул прозрачный контейнер ещё дальше. Показалось второе тосокское сердце, упакованное точно так же.
     — Нет, — ответил Келкад. — Вот ещё одно сердце — по виду левое переднее. — Он потянул за крышку снова. — И третье — правое заднее, — сказал он. Ещё раз потянул. — И четвёртое — левое заднее.
     — Вы уверены, что это левое заднее, — спросил Дэйл, — или лишь ожидаете этого?
     Передние глаза Келкада сжались с боков — тосокский аналог прищура.
     — Нет, это в самом деле левое заднее сердце.
     — Там есть что-нибудь ещё? — спросил Дэйл.
     Келкад вытянул контейнер ещё немного. В нём оказались ещё два отделения, но оба пустые.
     — Нет.
     — То есть, чтобы у жюри не оставалось сомнений: холодильная ячейка содержит четыре сердца, верно?
     — Да.
     — И тело нормального тосока содержит четыре отдельных, независимых сердца, не так ли?
     — Да.
     — И каждое из этих сердец имеет отличную от других форму.
     — В целом их форма похожа, но расположение клапанов на каждом из четырёх уникально.
     — Спасибо. Перейдём к следующей ячейке.
     Фрэнк слегка оттолкнулся от стены и завис, положив руку на прохладный светящийся потолок.
     — Это также холодильная ячейка, — сказал Келкад. — И она тоже подписана Хаском от руки. Надпись означает «органы для трансплантации — лёгкие». — Произнося перевод надписи, он вёл по ней пальцем.
     — Откройте ячейку, пожалуйста.
     Келкад открыл.
     — Пожалуйста, вытяните её на всю длину, — сказал голос Дэйла.
     Капитал сильно дёрнул за крышку и отпустил её; прозрачный контейнер выкатился наружу по инерции. Фрэнк занял позицию для съёмки. Внутри контейнера было четыре полукруглых куска какой-то синей субстанции.
     — Что находится внутри этой ячейки? — спросил Дэйл с Земли.
     — Четыре тосокских лёгких, — ответил Келкад, снова паря между полом и потолком.
     — Это обычное число для тосокской анатомии, не так ли?
     — Это так.
     — Есть ли способ отличить правое переднее лёгкое от, скажем, правого заднего?
     — Без рассечения или сканирования тканей — нет, — ответил Келкад. — На самом деле они полностью взаимозаменяемы — лёгкие можно пересаживать с любой позиции на любую.
     — И эти четыре лёгких — их здесь не было, когда вы покидали свой мир?
     — Нет. Как я сказал, мы не брали с собой органов для пересадки. Эти лёгкие должны были быть изъяты из тела Селтар в то же самое время, что и сердца.
     — А соседняя ячейка — что содержит она?
     — Надпись на ней говорит, что там находятся жебарды — органы очистки, выполняющие у нас те же функции, что ваши почки и селезёнка.
     — Пожалуйста, вытяните эту ячейку на всю её длину.
     В этот раз Келкад сделал это, не сдвигаясь со своего места рядом с Фрэнком.
     — В ней четыре органа?
     Щупальца на голове качнулись в знаке согласия.
     — Да.
     — Спасибо, — сказал Дэйл. — Теперь, чтобы не тратить больше время суда, вместо того, чтобы обыскивать все ячейки по одной, я прошу вас показать ячейку, в которой хранится изъятый из тела Селтар киварт.
     Келкад задвинул ячейку с четырьмя жебардами, затем оглядел остальные.
     — Мы ждём, Келкад, — сказал голос Дэйла.
     — Я ищу её.
     — Я ведь не ошибся термином? — спросил Дэйл. — Киварт — это одиночный орган в тосокском теле, ответственный за производство свободно плавающих нервных кластеров?
     — Да, — ответил Келкад. — Но я его не вижу.
     — Киварт может быть изъят для последующей пересадки, не так ли?
     — Да.
     — Фактически, поскольку этот орган в теле тосока только один, то он — самый важный из изымаемых органов, не так ли?
     — Да.
     — Тосок может долгое время жить всего с тремя лёгкими, не так ли?
     — В преклонном возрасте нагрузка на организм, связанная с операцией по пересадке четвёртого лёгкого, в большинстве случаев превышает пользу от его наличия.
     — А правда ли, что если избегать перенапряжения, то можно прожить достаточно долго даже лишь с двумя лёгкими?
     — Да, это так.
     — И, опять же, при условии умеренности нагрузок, трёх сердец, или даже двух, вполне достаточно для того, чтобы продолжать жить, не так ли?
     — Да.
     — Однако если поражён киварт, то немедленно появляются серьёзные проблемы с координацией движений, верно?
     — Да, — ответил Келкад.
     — Без своего одного-единственного киварта тосок быстро умирает, не так ли?
     — Да.
     — Так что, — сказал Дэйл, — Хаск обязательно изъял бы из тела умершей Селтар киварт — самый важный из всех изымаемых органов, и…
     Какой-то приглушённый звук, затем голос судьи Прингл:
     — Мистер Райс, предупредите своего клиента. Я не потерплю в зале суда неподобающего поведения.
     — Прошу прощения, ваша честь. Хаск, успокойтесь…
     Голос Хаска, говорящего по-тосокски, и наложенный на него почти синхронный перевод, и то и другое не очень разборчиво, словно на большом расстоянии от микрофона:
     — Не задавайте больше вопросов на эту тему.
     — Простите, Хаск, — голос Дэйла. — Моя работа — защищать вас.
     — Я не хочу такой защиты.
     — Мистер Райс, — снова голос судьи Прингл. — Мистер Райс.
     — Одну секунду, ваша честь.
     — Мистер Райс, суд вас ждёт.
     — Хаск, — голос Дэйла. — Хаск, я должен закончить.
     — Но…
     Судья Прингл:
     — Мистер Райс…
     — Келкад, — сказал Дэйл, — правда ли, что киварт — жизненно важный орган?
     — Вне всякого сомнения.
     — И при этом он отсутствует в наборе изъятых частей тела, не так ли?
     — По-видимому.
     — Хаск знал, что он должен быть изъят, не так ли?
     — Несомненно. В любом случае, в ситуации с непредвиденной смертью Селтар он первым делом проконсультировался бы со сводом инструкций, где это чётко сказано.
     — То есть мы и здесь имеем дело с пропажей частей тела, не так ли? — спросил Дэйл. — Точно так же, как в случае с телом доктора Колхауна?
     — Я… полагаю, что так, — ответил Келкад.
     — Спасибо, — сказал Дэйл. — Миз Зиглер, свидетель ваш.
     — Гмм, вопросов не имею, — произнёс приглушённый голос Зиглер. Он звучал растерянно, и Фрэнк не мог её за это винить. Всё выглядело так, будто Дэйл обосновывал версию обвинения, а не защиты: что Хаск опробовал своё извращённое поведение на одном из своих, прежде чем попытать счастья с человеком.

*34*

     Камера выключена. Фрэнк парил в воздухе посреди корабельного лазарета, глядя на Келкада. Сейчас они были наедине в большей степени, чем любые другие два человека в солнечной системе; даже на «Мире» сейчас было больше людей, и они находились в постоянном контакте с центром управления в Калининграде.
     — Нам нужно возвращаться на планету, — сказал Келкад.
     На планету. Не «на Землю». Не «домой». На планету. Пропасть между ними была поистине гигантской.
     И всё же Фрэнк знал, что в его жизни, возможно, не будет другого такого шанса — вдали от других тосоков, вдали от репортёров, вдали от остальных членов группы сопровождения, вдали от суда.
     — Келкад, — сказал Фрэнк, — с глазу на глаз, только между нами: вы верите, что Хаск убил Клита?
     Келкад ответил без промедления:
     — Да.
     Фрэнк удивился. Он ожидал отрицания — но, возможно, это лишь человеческая слабость.
     — Но почему? Почему он его убил? Он… он безумен?
     Щупальца на голове Келкада качнулись назад в знаке несогласия.
     — Не более чем любой из нас.
     — Тогда почему он это сделал?
     Келкад мягко оттолкнулся от стены.
     — Нам нужно идти.
     — Нет, прошу. Только между нами. Я должен знать.
     — Вы не поймёте.
     Фрэнк думал об этом. Всегда остаётся возможность того, что психология пришельцев окажется настолько иной, настолько странной, что люди никогда не смогут понять смысла их действий.
     — Я готов попробовать, — сказал он.
     Келкад тем временем доплыл до дальнего края помещения. Он выставил вперёд переднюю руку, чтобы затормозить. Коснувшись стены, он медленно-медленно поплыл в обратном направлении. Казалось, он задумался, словно решая, как можно облечь идею в слова, которые человек смог бы понять.
     — Как и вы, — сказал он, наконец, — мы верили в то, что Бог создала нас по своему образу и подобию — из чего следовало, что мы — совершенные существа, безукоризненно спроектированные и безупречно изготовленные. Это знание давало нам великое утешение — насколько легче переносить жизненные проблемы, когда знаешь, что ты — дитя Бога.
     Фрэнк подумал о своём собственном католическом воспитании. Потом слегка кивнул.
     — Но потом, — продолжил Келкад, — мы, как и вы, открыли принципы эволюции. — Он снова достиг ближней стены. В этот раз он схватился за крышку одной из ячеек и повис на месте.
     — В нашем случае эволюция была совсем другой. Вы, люди, живёте в мире, в основном покрытом водой, где массивы суши отделены друг от друга, образуя изолированные местообитания, в которых эволюция может идти независимо. Нас очень удивило то, что ваша раса лишь недавно узнала об эволюции — на наш взгляд, вы должны были о ней догадаться ещё сотни лет назад.
     Нас же, тосоков, можно, наверное, простить за то, что на разгадку этой головоломки нам понадобилось больше времени. Вода покрывает лишь около двадцати процентов нашего мира, и изолированных массивов суши у нас нет. Многие виды расселились по всей планете. Тем не менее, и у нас есть ископаемая летопись — хотя в таком сухом мире, как наш, накопление осадков и фоссилизация происходят медленнее; наша ископаемая летопись более фрагментарна, хотя её иногда дополняют находки останков, подвергшихся природной мумификации. Но она, тем не менее, содержит намёки на то, что между древними формами жизни и современными имеется цепочка переходных форм.
     И всё же доказательство эволюции пришло не как в вашем мире, из наблюдения за специфическими адаптациями в изолированных популяциях, а на гораздо более позднем этапе нашего интеллектуального развития, через биохимию и анализ отличий генетического материала родственных видов.
     — Мы этим тоже занимаемся, — сказал Фрэнк. — Хотя ископаемая летопись приматов очень скудна, мы знаем, к примеру, что человекообразные обезьяны и люди разделились пять миллионов лет назад, проанализировав степень различия их ДНК и нашей.
     — Именно: то, что для вас было независимым подтверждением эволюции, для нас стало главным её свидетельством. Однако независимо от того, какими путём мы шли к этому знанию, в конце концов мы пришли к одному и тому же заключению: и вы, и я — продукт естественного отбора, а не божественного творения.
     — Полагаю, что это такой же универсальный закон природы, как и закон всемирного тяготения, — сказал Фрэнк.
     — Не кощунствуйте! — сказал Келкад. Он явно рассердился, даже отцепился от крышки ячейки, за которую держался. Сейчас он висел всего в метре от человека.
     — Я… прошу прощения? — сказал Фрэнк.
     — К нашему вечному стыду, это правда, что тосоки, как и всё живое на нашей планете, являются продуктом эволюции. И, как нам удалось установить, вся жизнь на Земле также является продуктом эволюции. Но где-то — где-то — в огромной вселенной должны быть подлинные дети Бога, созданные по её совершенному образу и подобию.
     Слова вырвались у Фрэнка прежде, чем он осознал, как они бестактны:
     — Келкад, вы же не можете всерьёз в это верить?
     — Я верю в это каждой частичкой моего существа, — сказал Келкад. Щупальца у него на голове возбуждённо двигались. — Бог должен существовать, иначе у вселенной не будет смысла и цели. Поскольку последнее неприемлемо, первое — существование высшего существа — должно быть правдой.
     Фрэнк изо всех сил пытался понять.
     — И что же, обнаружив, что не являетесь произведением божественного творения, вы явились на Землю в поисках таковых произведений?
     — Да, это часть нашего задания.
     — И что заставило вас думать, что мы — не они?
     Пучок щупалец распался посередине в аналоге пожатия плечами.
     — Поначалу нам казалось, что вы и правда можете быть ими — ведь вы так на нас непохожи! Эволюция произвела тосоков, и мы считали, что представляем собой что-то вроде обобщенного результата случайного процесса — не какого-то там идеала, вы понимаете, но мы считали, что общая четырёхсторонняя симметрия, с ногами слева и справа и руками впереди и позади — это та модель, к которой приводит в конечном итоге эволюционный процесс. Но ваша форма — двухсторонняя симметрия, руки сверху, ноги снизу — была настолько странной, что мы подумали: возможно, мы взираем на миниатюрное подобие Бога, на истинный образ творца. Однако потом…
     — Потом?
     Келкад, видимо, не был уверен, стоит ли продолжать, но в конце концов заговори:
     — Когда мы открыли биохимические свидетельства эволюции, мы не могли не увидеть себя и другие формы жизни нашего мира в совершенно ином свете. Внутреннее устройство тосоков, ранее считавшееся идеальным, как оказалось, имело ряд фундаментальных недостатков. К примеру, наши сердца позволяют насыщенной кислородом крови смешиваться с ненасыщенной.
     — Как у наших земных рептилий, — сказал Фрэнк. — У них трёхкамерное сердце; у людей — четырёхкамерное, которое полностью изолирует только что насыщенную кислородом кровь от той, что уже отдала свой кислород.
     — Удачное решение, — сказал Келкад.
     — Удачнее, чем у рептилий, — согласился Фрэнк. — С другой стороны, рептилии холоднокровны. Они не поддерживают такой высокий уровень метаболизма. Однако теплокровные формы земной жизни — млекопитающие и птицы — независимо пришли к идее более эффективного четырёхкамерного сердца.
     — Им повезло, — сказал Келкад. — Мы до такого не дошли. О, мы тоже поддерживаем высокий уровень метаболизма, но скорее за счёт того, что у нас четыре сердца, работающих синхронно, чем за счёт эффективной внутренней организации каждого из них. Такого рода изъяны и убедили нас в том, что мы — не продукт божественного творения. Подобные же изъяны позволили установить то же самое относительно вас.
     — Какие изъяны? — спросило Фрэнк.
     — Ну, строение вашей гортани, к примеру. Пища может закупорить дыхательные пути, и вы…
     — О мой Бог! — воскликнул Фрэнк, чувствуя, как вдруг заколотилось сердце. — Боже! И наши глаза — они подсоединены к нервам задом наперёд. А кишечник содержит аппендикс, который вообще ничего полезного не делает. Когда Хаск вскрывал доктора Колхауна, он искал изъяны конструкции, которые доказывали бы, что мы не были созданы по заранее разработанному разумному плану.
     — Вообще-то, — сказал Келкад, — я думаю, он искал прямо противоположного: доказательств вашего божественного происхождения, того, что вы — истинные дети Божьи, живущие по соседству с нами. Каково же было его разочарование, когда стало ясно, что вы тоже появились в результате неэффективного процесса эволюции методом проб и ошибок.
     — Погодите-ка, — сказал Фрэнк. — Если Хаск считал, что мы — дети Бога, как тогда он мог убить одного из нас? Разве он не испугался бы, что Бог накажет его за убийство одного из своих творений?
     — Хаск не собирался убивать Колхауна.
     — Да ладно! Божественное создание или нет, ни одно живое существо не переживёт того, что он сделал с Колхауном.
     — Вскрытие, разумеется, было проделано после смерти Колхауна.
     — Но он отрезал ему ногу!
     — Хаск отрезал Колхауну ногу, — согласился капитан пришельцев. — И Хаск, несомненно, очень удивился, когда Колхаун истёк кровью и умер.
     — Со вскрытой бедренной артерией? Разумеется, он истёк кровью и умер!
     — Это было для Хаска первым свидетельством того, что конструкция тела человека неэффективна.
     — Э-э… а что случится, если вам отрезать ногу?
     — Я не смогу ходить, пока нога не отрастёт снова или не будет возвращена на место.
     — А кровопотеря? Мы видели — у тосоков идёт кровь.
     — Небольшое количество крови вытечет, но клапаны в артериях быстро перекроют кровоток, и кровотечение остановится.
     — В наших артериях нет клапанов, — сказал Фрэнк.
     — Вообразите себе, в каком Хаск был шоке, узнав об этом.
     — Господи, — сказал Фрэнк. — Господи Иисусе. — Он закрыл глаза. У людей есть клапаны в венах, по которым кровь возвращается обратно в сердце, но не в артериях, по которым насыщенная кислородом кровь растекается по всему телу.
     Когда венозные клапаны не работают, как полагается, происходит варикозное расширение вен.
     — Чёрт, чёрт, чёрт, — сказал Фрэнк; всё становилось понятным. — Человеческое сердце расположено в верхней части тела; свежей крови на пути к ногам не нужна помощь — она течёт под действием силы тяжести. Только когда кровь возвращается назад, поднимаясь вверх на четыре, пять, даже шесть футов из ступни к сердцу — только тогда есть опасность, что она пойдёт назад — и тогда закрываются венозные клапаны и не дают ей этого сделать. Но четыре тосокских сердца — Стант в своих показаниях говорил, что все они расположены в нижней части туловища. Так что у вас кровь, идущая от сердца к мозгу, также может потечь назад. Конечно же у вас есть клапаны и в венах, и в артериях. — Он покачал головой, словно укоряя себя, что не догадался об этом раньше. — Но зачем Хаск стал бы отреза́ть Колхауну ногу?
     — В нашем мире ампутация ноги — стандартный способ лишить пленника возможности передвигаться.
     — Пленника! — воскликнул Фрэнк.
     — Да. Хаску, очевидно, нужно было остановить Колхауна, когда тот собрался куда-то пойти — предположительно, ко мне, его старшему офицеру. У него при себе не было никакого обездвиживающего оборудования, однако был мономолекулярный резак.
     — Но зачем ему понадобилось останавливать Колхауна?
     — Об этом, — сказал Келкад, — я не имею ни малейшего понятия.

*35*

     Как только Фрэнк вернулся на Землю, Хаск потребовал личной встречи с ним и Дэйлом Райсом. Фрэнк с Дэйлом приехали в университетский кампус и встретились с Хаском в его комнате.
     — Я хочу признать вину, — сказал Хаск.
     Лицо Дэйла осталось бесстрастным.
     — Признать вину, сейчас?
     — Это моё право, разве не так?
     Дэйл посмотрел на Фрэнка, брови которого взобрались на самый лоб.
     — Вы понимаете, — спросил он, снова поворачиваясь к Хаску, — что если вы признаете вину, представление доказательств будет завершено, и судья Прингл попросит присяжных вынести решение?
     — Да.
     — И, — продолжил Дэйл, — это решение, вероятнее всего, будет включать в себя требование смертной казни. Часто это требование не включается, даже если тяжесть преступления ему соответствует, если остаётся хотя бы тень сомнения. Присяжные могут не чувствовать сомнений, приговаривая вас к пожизненному заключению, но приговаривая к смерти захотят большей уверенности. Однако если вы просто признаете вину, это устранит все оставшиеся у присяжных сомнения.
     — Я готов к любым последствиям.
     Дэйл пожал плечами.
     — Это, как вы сказали, ваша прерогатива. Как ваш адвокат, я должен проинформировать вас о том, что лучшим вариантом для вас будет просто послать меня в офис Линды Зиглер и сказать ей, что мы можем согласиться на признание вины. Мы можем заключить сделку — вы признаёте вину, а дело переквалифицируют из умышленного убийства в причинение смерти по неосторожности — тогда вас совершенно точно не казнят, а вы, возможно, отделаетесь пятью годами тюрьмы.
     — Можно и так, — сказал Хаск. — Если прекратится преставление доказательств.
     — Хорошо, — сказал Дэйл. — Но, послушайте, я потратил массу усилий, готовя это дело и своё заключительное слово. Вы по крайней мере обязаны мне возможностью выступить с ним — пусть даже только перед вами и Фрэнком.
     Щупальца Хаска сплелись в выражении озадаченности.
     — Не улавливаю, для чего.
     — Доставьте мне удовольствие, — сказал Дэйл.
     — Но ведь нет никакого смысла…
     — Я думаю, есть, — сказал Дэйл. — Прошу.
     Хаск издал вздох, очень похожий на человеческий.
     — Ну, хорошо.
     — Спасибо, — сказал Дэйл, поднимаясь на ноги. Он засунул большие пальцы под подтяжки и повернулся лицом к несуществующему жюри.
     — Дамы и господа присяжные, я хотел бы поблагодарить вас за внимание, проявленное вами к этому весьма непростому делу. Это было дело, непохожее ни на какие другие, касавшееся вопросов, выходящих далеко за стены этого здания… — Дэйл, замолк. — В этом месте Линда должна вскочить и заявить протест, — сказал он и улыбнулся. — Я не должен побуждать присяжных принимать во внимание что-либо, кроме фактов, установленных в ходе судебного разбирательства. — Он снова переключился в режим зала суда. — Там или иначе, дамы и господа, давайте снова рассмотрим улики.
     Мы слышали слова капитана Келкада о том, что изначально команда звездолёта состояла из восьми тосоков, включая его самого. Мы также слышали, что одна из этих тосоков, по имени Селтар, умерла во врёмя полёта к Земле, и что обвиняемый, Хаск, выполнил изъятие её органов, что было нормальной, предусмотренной инструкциями процедурой в случае, когда умирает один из членов команды.
     Обвинение хотело бы заставить вас поверить в то, что этот непредвиденный случай — необходимость вскрыть мёртвое тело — оказал на Хаска такое возбуждающее действие, что им овладела непреодолимая тяга испытать это снова. И когда такая возможность представилась, согласно версии обвинения, Хаск и правда повторил этот опыт, убив Клетуса Роберта Колхауна и жестоко расчленив его тело.
     Мы также слышали, что на месте преступления была найдена тосокская кровь — но улики, несомненно связывающие эту кровь с Хаском, представлены не были. Также на месте преступления был кровавый отпечаток, который мог быть отпечатком тосокской ноги, но, опять же, обвинение так и не смогло доказать, что след этот принадлежал Хаску.
     Далее, известно, что мой клиент действительно сбросил кожу примерно в то же самое время, когда был убит доктор Колхаун. Обвинение подчёркивало этот факт, предполагая, что Хаск ускорил наступление момента линьки, потому что запачкался кровью доктора Колхауна.
     На первый взгляд, то, что линька Хаска была вызвана искусственно, подтверждают показания Станта, ещё одного тосока, который оказался сводным братом обвиняемого. Выяснилось, что в соответствии с особенностями тосокской биологии Хаск и Стант родились с разницей от силы в несколько часов, и что линька у них должна происходить практически синхронно. Однако, как мы все видели в этот самом зале суда, — Дэйл подмигнул, давая Фрэнку и Хаску понять, что он не полностью погрузился в фантазию своей заключительной речи, — сам Стант сбросил кожу без какой-либо видимой стимуляции через пять месяцев после Хаска.
     Затем нормальный ход разбирательства был прерван ужасным событием — психически больной человек стрелял в обвиняемого. Судья Прингл без сомнений проинструктирует вас, и с полным на то основанием, что сам факт того, что это событие имело место, не должен влиять на ваш вердикт. То, что кому-то пришло в голову выстрелить в Хаска, не делает его виновным. Но и симпатия к его ранению также не должна подводить вас к мысли о его невиновности. В самом деле, будет лучше всего, если вы это событие полностью проигнорируете.
     Кого вы не можете просто проигнорировать, так это доктора Карлу Эрнандес, хирурга, помогавшего тосоку по имени Стант доставать пулю из тела Хаска. Доктор Эрнандес готовила Хаска к операции и заметила на его теле нечто, в чём она опознала рубцовую ткань — рубцовую ткань, образовавшуюся после предыдущего хирургического вмешательства.
     Мы все, конечно, слышали о способностях тосоков к регенерации. Мы даже знаем из показаний свидетелей о том, что они могут заново отращивать не только конечности, но и повреждённые органы. Так что само собой разумеется, что эти отчётливые, выглядящие вполне свежими шрамы на теле Хаска появились сравнительно недавно — со временем они бы полностью исчезли.
     Но что могло оставить эти шрамы? Ответ, дамы и господа присяжные, очевиден: они появились в результате хирургического изъятия органов из тела Хаска.
     Когда доктор Нобилио и капитан Келкад вернулись на корабль пришельцев, они подтвердили то, что я уже давно подозревал: что несколько органов, которые Хаск должен был изъять из тела Селтар, также отсутствуют.
     Так что же, Хаск — это какой-то межзвёздный монстр, настолько жадный до частей тела, что он не только пожрал некоторые из тех, что изъял из тела своей мёртвой коллеги, но и зашёл так далеко, что с этой целью вырезал органы из своего собственного? — Дэйл замолчал и посмотрел сначала на Фрэнка, потом на Хаска.
     Конечно же, нет. Это было бы просто смешно. В конце концов, эта рука на спине, может быть, и даёт Хаску определённое преимущество перед людьми в выполнении тонких манипуляций, но это преимущество совершенно точно не делает его способным производить хирургическое вмешательство в собственное тело.
     А это, дамы и господа, означает, что хирургические шрамы на теле Хаска были оставлены кем-то ещё. И кто же это мог быть? Явно не кто-то из людей, иначе Хаск просто назвал бы нам его — какая бы это была ирония для наших помешанных на НЛО друзей! Пришельцы являются на Землю, и люди вырезают из них органы, а не наоборот. Но в нашем случае произошло не это. Нет, операцию Хаску явно делал другой тосок — и тот факт, что края разрезов были стянуты не швами, а чем-то неизвестным, доказывает это. Но зачем? И кто из оставшихся шестерых членов команды мог это сделать?
     Конечно, как мы видели, Стант также очень квалифицирован в области хирургии — в конце концов, не кто иной, как он, извлёк пулю из тела Хаска в операционной Университетского медицинского центра. В самом деле, Стант воспользовался пятой поправкой, чтобы избежать ответа на вопрос, можно ли определить принадлежность тосокской крови с помощью химического анализа.
     Дэйл заговорщицки понизил голос.
     — В этом месте Линда тоже будет решительно протестовать — мне и правда не полагается касаться мотивов, по которым свидетель воспользовался пятой поправкой. — Он снова подцепил подтяжки большими пальцами, входя в образ выступающего в суде адвоката. — Было бы очевидным заключить, что Стант считал Хаска, своего сводного брата, виновным, однако знал, что он, как близкий родственник, обладает сходным типом крови, и любой анализ крови, который изобличил бы Хаска, мог быть также использован в качестве улики против самого Станта.
     Возможна и более прямолинейная интерпретация: что тосокская кровь на месте преступления принадлежала самому Станту — который, разумеется, не хотел рассказывать о том, что она может быть идентифицирована как таковая. Но я склоняюсь к первой версии: Стант думает, что Хаск виновен, но знает, что кровь в качестве улики может указать как на Хаска, так и на самого Станта. Да, я уверен, что Стант считает убицей Хаска, но я сам, леди и джентльмены, так не считаю.
     Я не верю, что Хаск убил Клетуса Роберта Колхауна, и я не верю, что его линька была вызвана искусственно. Нет, я считаю, что Хаск сбросил свою кожу в полном соответствии с природными циклами. Это произошло на пять месяцев раньше, чем у его сводного брата, потому что Хаск вышел из гибернации не на те несколько дней, что были нужны для оценки повреждений, полученных при столкновении в поясе Койпера — а потому что он провёл вне гибернации почти полгода!
     Фрэнк Нобилио чуть не подпрыгнул в своём кресле.
     — Боже!
     — А зачем, — продолжал Дэйл, — было ему оставаться вне гибернации дольше, чем он говорит? Ответ прост: для того, чтобы удалённые из его тела органы успели регенерировать.
     Мы слышали, дамы и господа присяжные, что тосок длительное время может жить всего с двумя сердцами вместо четырёх, и двумя лёгкими вместо четырёх — и шрамы, замеченные доктором Эрнандес на левой стороне тела Хака, означают, что были извлечены два его левых сердца и два левых лёгких, равно как две его левые жебарды.
     Доктор Нобилио обнаружил в тосокском лазарете четыре тосокских сердца, четыре тосокских лёгких и четыре тосокских жебарды — но ни одного из органов, которые находятся в тосокском теле в единственном экземпляре. И у меня нет сомнений, дамы и господа, что если провести генетическое тестирование хранящихся там правых сердец и правых лёгких, то анализ покажет, что они и правда принадлежали Селтар. Однако я утверждаю, что левые лёгкие и левые сердца принадлежат не Селтар, а самому Хаску.
     Правда состоит в том, дамы и господа присяжные, что Селтар не погибла в той аварии в поясе Койпера, а инсценировала свою смерть в сговоре с Хаском. Он изъял два её сердца, два её лёгких, и две её жебарды, а она изъяла те же органы из него. Потом они вдвоём оставались вне гибернации, пока на месте удалённых органов не выросли новые. Поверхностный осмотр обнаружил бы примерно такое количество замороженных органов, какое и должно было быть для подтверждения рассказа Хаска о гибели Селтар, но на самом деле она не умерла. Она спряталась на борту тосокского звездолёта, и пока Хаск являлся землянам со всей помпой, проносясь в небесах всех континентов и под конец приводняясь посреди Атлантики так, чтобы все заметили, она совершила менее эффектную посадку где-то в другом месте, воспользовавшись для этого посадочным модулем, который, как Хаск сказал своим товарищам и нам, был якобы утерян в результате аварии.
     — Призываю вас, дамы и господа, вынести единственно возможный справедливый вердикт: снять с Хаска обвинение в преступлении, которого он совершенно точно не совершал, и позволить нам начать поиски настоящей убийцы — где бы она ни скрывалась.

*36*

     Дэйл опустил своё массивное тело на стул в комнате Хаска.
     — Ну как? — спросил он.
     — Боже, — снова сказал Фрэнк. — Боже. Хаск, это правда?
     Щупальца на голове Хаска складывались в фигуры, которых Дэйл никогда раньше не видел.
     — Хаск, — снова спросил Фрэнк, — это правда? Селтар жива?
     — Есть сложности, — медленно произнёс Хаск, — о которых ни один из вас не имеет представления. Дэйл, никому не рассказывайте о своих рассуждениях.
     — Это процесс столетия, — сказал Дэйл. — Я не собираюсь его проиграть.
     Щупальца Хаска мотнулись в знаке отрицания.
     — Это процесс тысячелетия, — сказал он. — Это процесс всех времён — и он разыгрывается не в крошечном зале судьи Прингл. Я заклинаю вас, Дэйл, не делайте этого.
     — Но почему, Хаск? Мне нужна причина.
     Хаск какое-то время молчал, затем сказал:
     — Фрэнк, вы ведь влиятельное лицо в вашем мире, не так ли?
     — Точнее будет сказать, что я работаю на влиятельное лицо.
     — Так или иначе, вы имеете доступ к экстраординарным ресурсам. Если бы я попросил вас отвести меня кое-куда, вы бы могли организовать эту поездку, не привлекая всеобщего внимания?
     — Вы просите убежища? — спросил Фрэнк.
     — Нет. Но если я должен ответить на вопрос Дэйла, то здесь это невозможно. Мы должны быть в другом месте.
     — Где?
     — На севере Канады.
     — Почему?
     — Организуйте поездку. Я съезжу туда с вами и Дэйлом, а потом, обещаю, я вернусь в Лос-Анджелес и отдам себя в руки правосудия.

     На следующий день Дэйл послал в суд Митико Катаяму с просьбой объявить перерыв в заседаниях, потому что у Хаска якобы случилось обострение после перенесённого ранения. Фрэнк устроил так, чтобы Хаска вывезли из общежития в контейнере для грязного белья и переправили на авиабазу Марч в девяти милях к юго-востоку от Риверсайда. Оттуда самолёт американских ВВС отвёз Фрэнка, Дэйла и Хаска на авиабазу канадских ВВС в Колд-Лейк, Альберта. Там они пересели на канадский самолёт и отправились на нём вглубь Северо-Западных Территорий.
     Фрэнк не особенно любил летать, особенно на небольших самолётах. Он поддерживал присутствие духа, думая о своей двенадцатилетней дочери, Марии, вспоминая её красивое большеглазое лицо. Так много всего произошло, и, похоже, так многому ещё суждено произойти. Всю свою жизнь он пытался сделать мир лучшим местом, но не для себя — для неё, для детей, для будущего. Как повлияет исход этого процесса на дальнейшие отношения человечества и тосоков? Какой мир он оставит Марии после того, как огласят вердикт? Он поёжился в тесной кабине самолёта, и вовсе не от холода.
     Канадский пилот едва не пропустил корабль. Посадочный модуль Хаска эффектно продемонстрировал свою способность менять цвет, когда попеременно становился красным, оранжевым, жёлтым, зелёным, голубым, синим и фиолетовым, качаясь на волнах Атлантики. Этот аппарат тоже изменил цвет — так, чтобы слиться с окружающей его тундрой и покрытыми лишайниками скалами. Однако когда Хаск указал на него, его щитовидная форма стала легко различима. У самолёта имелись поплавки; канадский пилот опустил его на поверхность озера в четверти мили от корабля. Найти парку такого размера, чтобы Дэйл в неё влез, было непростой задачей, однако её удалось решить. Хаск был одет в тосокский скафандр, позаимствованный из посадочного модуля, оставшегося в Лос-Анджелесе. Он был бледно-зелёного цвета и плотно облегал его тело, однако, по словам Хаска, обеспечивал более чем достаточную изоляцию от окружающих минусовых температур.
     Они выбрались на берег на надувной резиновой лодке и пошли к кораблю пешком; их дыхание обращалось в клубы пара. С помощью радио в своём скафандре Хаск заранее связался с обитателем корабля, так что когда они к нему подошли, внешняя дверь входного шлюза уже была открыта.
     Они прошли шлюз — и увидели её.
     Селтар.
     Её кожа была серой с фиолетовым оттенком; глаза — розовый и оранжевый с одной стороны и угольно-чёрный и тёмно-синий с другой.
     Хаск прикоснулся к чему-то на своём скафандре, и тот сполз с него, словно сброшенная кожа.
     Он кинулся к Селтар. Его передняя рука вытянулась вперёд, её рука сделала то же самое, и их восемь пальцев переплелись. Тем временем его задняя рука протянулась из-за спины и коснулась пучка щупалец на голове Селтар; она в то же время поглаживала его по голове своей задней рукой.
     — Боже, как долго я… — сказал Хаск. Должно быть, заметив, что его транслятор включён, он на мгновение оторвался от Селтар, чтобы отключить его. После этого они продолжили обниматься и оживлённо болтать в течение нескольких минут. Фрэнк поглядел на Дэйла, чувствуя себя несколько смущённым.
     Когда объятия закончились, Хаск снова обернулся к двоим людям. Они с Селтар по-прежнему держались передними руками, однако он снова включил транслятор задней рукой.
     — Простите нас, — сказал Хаск. — Я не упоминал о том, что мы с Селтар — супруги?
     Фрэнк ухмыльнулся.
     — Нет, не упоминали.
     — Так вот, это так. Больше того, она моя всесупруга — мы договорились, что когда придёт время, я оплодотворю все четыре её лона.
     — Да вы сердцеед, — с улыбкой заметил Дэйл.
     — Позвольте мне, — сказал Хаск, — представить вас друг другу как у вас принято. Селтар, это Дэйл Райс, человеческий адвокат. А это Фрэнк Нобилио, человеческий учёный и правительственный служащий. Они хорошие люди, и они мои друзья.
     — Здравствуйте, Селтар, — сказал Фрэнк.
     Голос её транслятора был такой же, как у транслятора Хаска — должно быть, Хаск просто скопировал программу перевода со своего карманного компьютера на её.
     — Приятно познакомиться, — ответила она.
     — Вы были здесь всё это время? — спросил Фрэнк.
     — Да, — ответила она.
     — Но почему здесь? Вам здесь не холодно?
     — Когда я выбираюсь за пределы корабля, от холода меня защищает скафандр, а свет здесь не такой яркий — в этих широтах солнце не поднимается высоко над горизонтом.
     — Поразительно, — сказал Дэйл. — И остальные считают вас мёртвой?
     — Да, — ответила Селтар. — И они должны продолжать так считать.
     — Почему?
     — Я — ваша единственная надежда.
     — На оправдание Хаска?
     Пучок её щупалец распался на две половинки в уже знакомом аналоге пожатия плечами.
     — Ваш язык не очень точен. Я — ваша единственная надежда. Я — единственная надежда для вас всех.
     — Простите?
     Хаск вмешался.
     — Она хочет сказать, что она — единственная надежда для всей человеческой расы.
     — Что? — брови Фрэнка удивлённо взметнулись вверх.
     — То, что мы вам расскажем, должно оставаться тайной, — сказала Селтар. — Вы не должны об этом никому рассказывать без нашего разрешения.
     — Мы обещаем, что никому не расскажем, — ответил Дэйл.
     Хаск повернулся к Селтар:
     — Он говорит правду.
     — Тогда скажи им.
     Хаск снова повернулся к людям.
     — Мы с Селтар принадлежим к иной, чем остальные шестеро тосоков, религии, хотя, возможно, правильнее было бы это назвать философской школой. — Он посмотрел на Фрэнка, потом на Дэйла. — Способ размножения, обычный для тосоков — когда большинство союзов заключается между одной женщиной и четырьмя мужчинами — ведёт к высокой степени родства внутри тосокской популяции. Результатом этого является тенденция считать выживание нашего вида более приоритетным, чем выживание конкретного индивидуума. Школа, к которой мы с Селтар принадлежим, осуждает это; мы видим, к каким бедствиям это может привести. Вот почему мы образуем лишь парные союзы.
     — Я не понимаю, — сказал Фрэнк. — Разве такое родство всех со всеми не играет положительную роль? Уверен, что у вас, к примеру, меньше войн, чем у нас.
     — На самом деле у нас вообще не бывает войн, — сказал Хаск. — Я был потрясён, узнав, насколько обычны они в вашем обществе. Но у всеобщего родства, как и у любого другого явления, есть две стороны, и в данном случае негативный аспект стремления защитить вид любой ценой перевешивает все преимущества.
     Он замолк, словно подбирая правильные слова.
     — Дэйл, на этом процессе нам встретился по крайней мере один присяжный, готовый сказать или сделать всё, что угодно, лишь бы попасть в состав жюри, предположительно, чтобы повлиять на его решение. Так вот, мы с Селтар также сделали всё, что могли, чтобы нас назначили в эту межзвёздную экспедицию. — Его передние глаза моргнули. — Подлинная трагедия в том, что несколько таких экспедиций отправились без наших представителей на борту.
     — О чём вы говорите? — Дэйл был явно растерян.
     — С какой, по-вашему, целью тосокская экспедиция прибыла в вашу систему?
     — С исследовательской, разве нет? — сказал Дэйл. — Посмотреть, что тут есть.
     — Нет. Целью экспедиции является обеспечение выживания — выживания тосоков как биологического вида.
     Фрэнк кивнул: его худшие предположения подтверждались.
     — То есть вы явились завоевать Землю.
     — Завоевать? — Щупальца на голове Хаска метнулись назад. — Нет. Мы определённо не хотели бы здесь жить. Ваше солнце слишком большое и яркое, а эти гадские насекомые! Нет, нет, тосоков вполне устраивает собственный дом.
     — Тогда что вы имеете в виду, говоря о выживании?
     — Мы происходим с планеты, которая обращается вокруг Альфы Центавра A на гораздо большем расстоянии от неё, чем ваш мир от своего солнца. Оно так велико, что наш мир фактически находится на внешней границе зоны стабильных орбит Альфы Центавра A — чуть дальше, и гравитационное воздействие звезды B станет ощутимым.
     — То есть вашей планете угрожает опасность? — сказал Фрэнк.
     — Планете? Нет, вовсе нет.
     — Тогда в чём же проблема?
     — В нашей системе есть третья звезда — Альфа Центавра C. Она обращается вокруг центра масс системы по чрезвычайно вытянутой орбите. Примерно каждые четыреста тысяч земных лет она приближается к нам. Когда это произошло в прошлый раз, Альфа Центавра A располагалась между C и центром масс системы A и B; когда она подойдёт к нам в следующий раз, между C и центром масс A и B окажется B. Поскольку орбитальный период C кратен орбитальному периоду системы A-B, то это происходит поочерёдно: при одном сближении между центром масс и C оказывается B, при другом — A, и так далее.
     — И что? — спросил Фрэнк.
     — Масса изгибает пространство, разумеется, и при каждом сближении с C этот изгиб становится достаточным для того, чтобы моя родная планета соскользнула с орбиты вокруг A и перешла на орбиту вокруг B или наоборот. Мы называем этот это событие «передачей». Конечно, «передача» связана с большими потрясениями. На орбите вокруг A наша планета находится в двух а.е. от звезды; на ней тепло и комфортно. Но переходя на орбиту B, она хотя и оказывается примерно на таком же расстоянии, но становится гораздо холоднее, потому что B — звезда гораздо более тусклая. На орбите вокруг A климат нашей планеты умеренный, но когда мы переходим к B, средняя температура поверхности падает, — он замолчал и что-то быстро подсчитал на карманном компьютере, — почти до минус пятидесяти по Цельсию.
     — Господи! — воскликнул Фрэнк. — Это ниже температуры замерзания углекислоты[79]. Такая температура убьёт всё живое.
     — Нет. Все формы жизни, населяющие наш мир, от природы способны впадать в гибернацию на этот период. Жизнь просто берёт тайм-аут на четыреста тысяч лет, пока Проксима снова не приблизится, вызвав обратную «передачу», и планета не окажется снова на орбите вокруг Альфы Центавра A. Температура поднимается, долгий сон прекращается, и всё продолжается, как ни в чём не бывало.
     — Это невероятно, — сказал Дэйл. — Ну, то есть, требуется невероятная удача, чтобы планета могла оказаться в стабильной конфигурации, подобной этой.
     — Невероятная? Нет. Маловероятная, возможно, но вероятная не меньше, чем то точное соответствие размеров и орбит, которое делает возможным на вашей планете полные солнечные затмения. Из всех обитаемых планет во всей вселенной, возможно, лишь на Земле можно наблюдать подобное зрелище.
     — Может быть, — сказал Дэйл. — Однако же…
     — И, конечно же, подобные гармонические явления в орбитальной механике не редкость. Орбиты небесных тел часто демонстрируют точные пропорции: два-к-трём, один-к-двум и так далее. К примеру, ближайшая к вашей звезде планета, Меркурий, обращается вокруг вашего солнца дважды за каждые три периода вращения вокруг своей оси; его сутки составляют в точности две трети его года. — Щупальца на голове Хаска разделились на два пучка. — Нет, наша конфигурация, возможно, так же уникальна, как та, что создаёт на Земле солнечные затмения, но она вполне вероятна. И хотя в прошлом, возможно, она не всегда была такой, и не всегда будет оставаться такой в будущем, она существует в современном виде в течение миллионов лет.
     — Во время «передачи» происходит землетрясения? — спросил Дэйл.
     — У планеты тосоков нет луны, — ответил Хаск. — Вероятно, она когда-то была, иначе парниковый эффект в нашем мире был бы ещё сильнее; Клит рассказывал мне, что без луны атмосфера Земли напоминала бы венерианскую, окутывая плотным одеялом всю планету. Тяготение нашей древней луны, по-видимому, стянуло с планеты часть её первичной атмосферы, но сама луна, должно быть, была утеряна во время одной из «передач». Так вот, без луны, чьи приливные возмущения постоянно взбалтывают внутренности вашей Земли, у вас не было бы тектонических плит; в конце концов, во всей вашей системе только на Земле существует подобное явление. Когда кора не состоит из отдельных плит, землетрясениям неоткуда взяться; в нашем мире они неизвестны. За исключением изменений климата «передачи» происходят без эксцессов.
     — Но если «передачи» случаются каждые четыреста тысяч лет, — сказал Фрэнк, — то ваше общество не может помнить предыдущую. Ну, то есть, вы, конечно, опережаете нас технологически, но на сотни лет, а не сотни столетий.
     — Это правда, — сказал Хаск. После паузы: — Наша ископаемая летопись во многих отношениях беднее вашей. Но поскольку у нас нет дрейфа континентальных плит, никакая часть коры нашей планеты не подвергается с течением времени субдукции и разрушению; хотя у нас меньше окаменелостей, в нашей летописи меньше пробелов. Мы были потрясены, когда наши геологи обнаружили в буровых кернах свидетельства того, что наша планета периодически подвергается колоссальным температурным колебаниям, и что это продолжается по меньшей мере последние десять миллионов лет. Но хотя ископаемая летопись показала, что некоторые виды вымирают в ходе каждого из этих похолоданий, большинство их продолжает существование сразу после очередной оттепели. Жизнь на нашей планете приспособилась к «передачам» — вернее, только те организмы, что сумели пережить первую в истории «передачу», смогли продолжить существование, и все современные виды произошли от них. — Он помолчал. — Должно быть, это не просто совпадение, что наши сердца устроены примитивнее ваших; как я понимаю, многие из земных рыб и амфибий — существа с подобным устройством сердца — способны переживать периоды низких температур.
     — Вот почему у вас на корабле не было никаких гибернационных устройств, — сказал Дэйл.
     — Именно. Простого охлаждения достаточно, чтобы спровоцировать погружение в гибернацию. Два столетия сна, в течение которых наш звездолёт летел к вам — это пустяк для нас; наши организмы способны провести в этом сне сотни тысяч лет.
     — Всё это хорошо, — сказал Фрэнк, — но вы говорили, что ваша экспедиция имеет отношение к выживанию вида?
     Щупальца на голове Хаска возбуждённо заплясали. Он ответил не сразу.
     — Наш народ разослал звездолёты ко всем окрестным звёздам, чтобы посмотреть, есть ли там жизнь. Солнце — ближайший наш сосед; мы отправили более быстрые корабли к другим звёздам, включая те, что вы зовёте Эпсилон Индейца и Эпсилон Эридана, с которых мы уже зарегистрировали радиосигналы. Как многие уже отметили, мы используем гораздо меньше металлов, чем вы; опять же, в отсутствие приливного воздействия значительно бо́льшая часть металлов погрузилась глубоко под кору нашей планеты. У нас попросту не хватало ресурсов для того, чтобы отправить одинаково хорошо снаряженные экспедиции к каждой из окрестных звёзд. Когда двести ваших лет назад мы покинули Альфу Центавра, вы ещё не изобрели радио, так что ваша звезда не была приоритетной целью.

     — И всё же мы не просто искали разумную жизнь — мы также искали потенциально разумную жизнь. В конце концов, четыреста тысяч лет назад вашего вида ещё не существовало — но существовали его предки. Экспедиции должны были установить, имеется ли в данный момент на окрестных мирах разумная жизнь, а если нет, то может ли она там появиться до тех пор, пока не закончится следующий период долгого сна. В течение эпох жизнь на нашей планете мирно переживала один период сна за другим — в конце концов, когда отключается вся экосистема, нечего бояться местных хищников. Но что если хищники явятся со звёзд? Что если враждебные миры затеят вторжение? Инопланетяне пока что не посещали наш мир, так что мы полагали себя наиболее продвинутой формой жизни в ближайших звёздных окрестностях. Но если мы прекратим развитие на четыреста тысяч лет, то кто знает, какие ныне примитивные формы жизни на других мирах смогут — как вы это говорили, Фрэнк? — обскакать нас за это время. Кто знает, какую они будут представлять угрозу, когда мы проснёмся? Кто знает, дадут ли они нам вообще проснуться, или перебьют нас во сне?
     — Боже, — сказал Дэйл. — Вы явились сюда, чтобы уничтожить всю жизнь на Земле.
     — Не всю, Дэйл — я сомневаюсь, что это возможно. Но мы намеревались по крайней мере уничтожить всех позвоночных — для пущей надёжности.
     Фрэнк почувствовал, как у него отвисает челюсть. Всех позвоночных. Боже милостивый. Катастрофа была так огромна, так непредставимо велика — и вдруг, внезапно, у неё оказалось человеческое лицо. Мария. Они убьют её вместе со всеми остальными.
     — Это… это чудовищно, — сказал Фрэнк срывающимся от ярости голосом. — Это уму непостижимо. Кто дал вам право летать по галактике и уничтожать целые планеты?
     — Очень хороший вопрос, — сказал Хаск. Он переглянулся с Селтар, затем продолжил: — Мы привыкли думать о себе как о божественно сотворённых детях Бога — и этого, разумеется, было бы достаточно, чтобы дать нам право делать всё, что мы посчитаем нужным; в конце концов, если Бог не хочет, чтобы мы это делали, она не даст нам это сделать. Но когда мы обнаружили, что это не так, что мы просто продукт эволюции, то вопрос о праве вообще перестал нас волновать. Выживает сильнейший, разве нет? Борьба за существование? Конкуренция? Если в наших силах дать своему виду преимущество, то наше право и обязанность сделать это.
     — Иисусе, — сказал Дэйл.
     — Полностью согласен, — ответил Хаск.
     — Что?
     — Я неправильно вас понял? Произнося имя вашего предполагаемого спасителя таким тоном, разве вы не высказываете отвращение?
     — Э-э… да.
     — И мы с этим согласны. Я разделяю ваше отвращение, и Селтар тоже. Мы надеялись, что когда остальные познакомятся с вами поближе, то поймут, что истреблять всю жизнь на вашей планете — это неправильно. Но они остались непоколебимы в своих планах. На самом деле, если бы не происшествие в поясе Койпера, они бы уже осуществили план: наш звездолёт оснащён мощными широкоугольными излучателями пучков частиц, которые могут быть нацелены на вашу планету с орбиты. За короткое время мы можем облучить всю поверхность планеты. Другие тосоки по-прежнему планируют сделать это, как только ремонтные работы будут завершены
     — Другие тосоки знают, что вы — э-э… — замялся Дэйл.
     — Предатель? — Хаск пожал передним и задним плечом, имитируя человеческий жест. — Можете не стесняться; этот термин меня не оскорбляет. Нет, не знают. У нас были две потенциальные возможности. Первая — доказать, что ваш вид является результатом божественного творения. Если бы было доказано, что вы — подлинные дети Бога, наш народ не причинил бы вам вреда. Но ваше строение так же несовершенно, как и наше.
     — А вторая?
     — Селтар. Когда ремонт звездолёта будет завершён и атака на Землю неминуема, она сможет устроить на диверсию — но только в том случае, если никто не будет подозревать о её существовании. Тогда мы ввосьмером навечно застрянем здесь, но это, как у вас говорится, не слишком большая жертва.
     — Вы проснулись первым; почему вы ещё тогда не повредили корабль? — спросил Дэйл.
     — Я хотел вернуться домой.
     — Вы могли убить остальных тосоков, пока они спали, — сказал Фрэнк.
     — Бог не вдохновил меня на это; несмотря на то, что случилось с Клитом, я не убийца.
     Голос Фрэнка отвердел.
     — А что, собственно, на самом деле случилось с Клитом?
     — Он обнаружил, что Селтар жива. Я был беспечен. Когда остальные ушли на лекцию того палеонтолога, я воспользовался возможностью, чтобы связаться с Селтар по радио; я так по ней скучал, что не мог больше терпеть. Хотя мой транслятор был отключён, Клит меня услышал: я не знал, что он не пошёл на лекцию, чтобы поработать над сценарием, а у него была привычка бродить по коридору, обдумывая то, что он собирается написать. Клит догадался, что я говорю не с одним из тосоков, ушедших на лекцию, и что мне отвечают в реальном времени. Я загнал его обратно в его комнату и попытался объяснить необходимость держать всё это в секрете. Он сказал, что никому не скажет — но я видел, что он лжёт; у него лицо стало ярче.
     — Что? — спросил Дэйл.
     — Его лицо стало ярче — у вас у всех так происходит, когда вы говорите неправду. Я это заметил ещё в самые первые дня на Земле.
     — Вы хотите сказать, что замечаете, как лицо краснеет? — спросил Дэйл.
     — Нет, лицо не меняет цвет. Просто становится ярче.
     — О чёрт, — сказал Фрэнк. — Мы подозревали, что вы, ребята, видите инфракрасный свет…
     — Что? — спросил Дэйл.
     Фрэнк посмотрел на адвоката.
     — Они видят инфракрасные лучи — видят тепло. Пусть лицо и не покраснело, но капилляры в ткани щёк расширились, и щёки стали немного теплее. Хаск — ходячий детектор лжи.
     — Как скажете, — продолжил Хаск. — У меня не было сомнений относительно намерений Клита. Как только бы я ушёл, он сразу побежал бы в лекционный зал, чтобы рассказать всё вам, доктор Нобилио. Я не мог этого позволить — я не мог пойти на риск того, чтобы Келкад обо всём узнал от вас или от кого-нибудь, с кем поделились вы. Помните — ведь другие тосоки тоже знают, когда вы лжёте. — Он помолчал. — Я… я просто хотел задержать Клита до тех пор, пока не предоставлю ему доказательства того, что тосоки собираются сделать, в надежде получить от него искреннее обещание молчать… так что я просто обмотал его ногу мономолекулярной нитью. Я сказал ему, что если он двинется, то нить отрежет ему в ногу, но… но он двинулся. — Хаск замолк снова; его щупальца шевелились в знаке печали. — Мне так жаль его. Я хотел лишь его задержать. Но кровь текла и текла. Я в жизни не видел столько крови.
     — И когда он умер, вы решили исследовать его тело, — сказал Фрэнк.
     — Да. Вы не понимаете? Я искал доказательств совершенства его строения. Я так хотел найти свидетельства этого — это могло бы спасти весь ваш вид. Но вместо этого я находил один изъян за другим. Я не мог избавиться от тела, но сумел украсть хотя бы наиболее очевидные доказательства эволюционного, а не божественного происхождения. Несовершенство строения гортани было очевидно с первого взгляда — ведь я раньше уже видел, как вы, Фрэнк, подавились глотком воды. С глазом было сложнее — но я просканировал его структуру карманным компьютером. А когда я проследил вашу пищеварительную систему — весьма грязное занятие, надо сказать, — то обнаружил закрытую трубку, которая, казалось, не нужна вообще ни для чего. Завернув всё это в тряпку и выбросив в мусор, я надеялся оттянуть момент, когда остальные узнают о вашем несовершенстве.
     — Но почему вы просто не вышли и не сказали миру правду? — спросил Дэйл. — Да ради бога, у вас брала интервью Барбара Уолтерс. Вы могли бы просто сказать прямо в камеры, что ваш народ пришёл, чтобы убить всех нас. Мы бы схватили остальных тосоков, и проблема решена.
     — Мистер Райс, — сказал Хаск, — вы же не думаете, что мы все спустились на планету, не имея возможности управлять звездолётом дистанционно? Да, наш главный двигатель повреждён, но термоядерный реактор не заглушен, и излучатели частиц также в рабочем состоянии. В Келкада хирургически имплантирован прибор, который может активировать излучатели прямо с земли. Конечно, если он сделает это, находясь на поверхности, то погибнет и сам вместе с остальными тосоками, но он посчитает это достойным завершением своей жизни, если будет выполнена главная задача: стерилизация поверхности вашей планеты. При любой попытке его арестовать Келкад, я уверен, приведёт оружие в действие.
     — Хорошо, тогда, — сказал Дэйл, — наши военные могли попросту застрелить Келкада.
     — Тот же самый прибор следит за его жизненными показателями. Если он умрёт, излучатели включатся автоматически.
     — Чёрт, — сказал Фрэнк.
     — Именно.
     — Так что же нам делать?
     — Пока не уверен, — ответил Хаск. — Но на этом суде решается больше, чем моя судьба. На весах судьба всего вашего мира.
     — Что если вывести из строя эти излучатели частиц? — спросил Фрэнк.
     — Ни у меня, ни у Селтар недостаточно для этого квалификации; они нацелились на ваш мир автоматически с того момента, как мы вошли в вашу систему, и мы боимся, что если попытаемся вмешаться в их работу, то случайно их активируем.
     — У вас, может быть, квалификации и недостаточно, — сказал Фрэнк, но у моего правительства есть множество людей, чья работа — разбираться с новейшим высокотехнологичным оружием. И большинству из них последние несколько лет было совершенно нечего делать.

*37*

     Детектив лейтенант Хесус Перес вышел из лифта в гостиную шестого этажа Валкур-Холла, сопровождаемый пятью офицерами лос-анджелесской полиции в форме. Шестеро тосоков — Келкад, Рендо, Доднаскак, Стант и Гед — сидели в гостиной и смотрели по телевизору фильм.
     — Кто из вас Келкад? — спросил Перес.
     Капитан пришельцев коснулся панели управления своего транслятора.
     — Я Келкад, — сказал он.
     — Келкад, — сказал Перес, — вы арестованы.
     Пучок щупалец на голове Келкада опал в знаке отвращения, когда он поднялся на ноги.
     — Так вот он, людское правосудие! Обвинение против Хаска разваливается, и вы решили вытащить на суд меня?
     — Вы имеете право хранить молчание, — прочитал Перес с карточки. — Если вы откажетесь от права хранить молчание, всё, что вы скажете, будет использовано против вас в суде. Вы имеете право на присутствие адвоката во время допроса. Если вам нужен адвокат, но вы не можете оплатить его услуги, он будет вам предоставлен бесплатно. Понимаете ли вы права, которые вам только что зачитали?
     — Это возмутительно! — сказал Келкад.
     — Вам понятные ваши права?
     — Да, но…
     — Отлично. Кто из вас Рендо?
     — Я Рендо.
     — Рендо, вы арестованы. Вы имеете право…
     — Что вы собираетесь сделать? — спросил Келкад. — Арестовать нас всех?
     — Точно так, — ответил Перес.
     — Но это безумие, — сказал Келкад. — Я изучал ваши законы. Вы не можете арестовать несколько подозреваемых за преступление, которое совершил один из них. Никто из нас не причастен к убийству доктора Колхауна.
     — А кто говорит про доктора Колхауна? — спросил Перес. — Вы арестованы по обвинению в заговоре с целью совершения убийства.
     — Убийства кого? — негодующе спросил Келкад.
     — Убийства всех, — ответил Перес.
     — Это смехотворно! Мы ваши гости. Мы не сделали ничего плохого.
     — После того, как ваш термоядерный двигатель будет отремонтирован, вы планировали обратить против Земли ваши излучатели частиц.
     Келкад несколько секунд молчал.
     — Откуда вы взяли такую дикую идею?
     — У вас будет шанс встретиться с вашим обвинителем на суде.
     — Но кто мог… — Келкад хлопнул передней рукой о заднюю с правой стороны. — Хаск! Хаск вам это рассказал. Да что за законы у вас такие? Хаск обвиняется в убийстве — он скажет всё, что угодно, чтобы отвлечь внимание от себя.
     — До сего момента вы публично заявляли, что Хаск невиновен.
     — Невиновен? Нет, он стопроцентный убийца. Явно не в своём уме. Вы слышали, как он давал показания — он неуравновешен по стандартам вашего народа. И я вам говорю — он неуравновешен и по нашим стандартам тоже.
     — Хаск, — единственный приличный тосок из всех. — Перес помедлил. — Вернее, один из двоих приличных тосоков.
     Келкад повернулся так, чтобы его взгляд встретился с глазами каждого из его товарищей по очереди.
     — Так один из вас в сговоре с Хаском? — спросил он.
     — О, не один из них, Келкад, — сказал Перес. — Майклсон, кассета у вас?
     — Вот она, сэр.
     — Поставьте её.
     Майклсон подошёл к видеомагнитофону, вытащил кассету, которую смотрели тосоки — это был «Стартрек II: Гнев Хана» — и вставил ту, что принёс с собой.
     — Это было записано час назад, — сказал Майклсон, включая воспроизведение.
     Изображение стабилизировалось через секунду. На экране возник вид помещения внутри тосокского звездолёта, очевидно, снятый камерой, укреплённой на туловище тосока: в кадр периодически попадала то рука, то U-образная ступня. Тосок плыл вдоль коридора; большие диски, светящие жёлтым светом — имитация света Альфы Центавра A — перемежались на потолке с маленькими оранжевыми, имитирующими Альфу Центавра B.
     Коридор закончился квадратной дверью, которая скользнула в сторону. Стоящий рядом с Пересом Келкад издал какой-то звук, оставшийся без перевода, но Перес предположил, что то был возглас удивления, когда Келкад разглядел, что это была за дверь.
     Изображение задёргалось — тосок с камерой несколько раз оттолкнулся от стен и потолка. Голос, звучащий на плёнке, был голосом транслятора; голос самого тосока был за ним почти неразличим.
     — Порядок, — сказал голос, — я в центре управления оружейными системами. Сейчас, один момент… — В кадре появилась рука, снимающая крышку с приборной панели. — Вот он, — сказал голос. — Видите этот красный блок в самом центре? Это контур, который принимает сигналы передатчика Келкада.
     Изображение снова несколько раз подпрыгнуло — тосок менял положение. Красный блок пропал за кадром.
     — К нему ведут три провода.
     Человеческий женский голос, на фоне потрескивания статики:
     — Как я и думала. Ничего сложного — проектировщики явно не ожидали, что к Келкадовой «мёртвой руке» подберутся с этого бока. Теперь с помощью вольтметра, который я вам дала…
     Женщина и тосок совещались минут десять. Наконец, женщина сказала:
     — Ну ладно, теперь можете перекусить синий провод.
     Тосок помедлил.
     — Конечно, — произнёс голос транслятора, — есть небольшая вероятность того, что я включу излучатели, когда прерву питание. На этот случай, я думаю, надо сказать какие-нибудь последние слова. — Пауза. — Как насчёт «вы можете выбирать себе друзей, но соседей не выбирают»?
     Руки снова появились в кадре — в этот раз они сжимали какие-то мелкие инструменты. Кадр сдвинулся, снова показав красный модуль.
     — Ну, начали… — Один из инструментов перерезал что-то похожее на подведённый к модулю оптоволоконный кабель.
     — Оружейные системы без изменений, — произнёс тосокский голос.
     — «Мёртвая рука» обезврежена, — ответил по радио женский голос
     В гостиной шестого этажа Торбат сказал:
     — Хаск умрёт за своё предательство.
     Словно в ответ на эту реплику голос на видеозаписи произнёс:
     — Как у вас, землян, говорится, это исторический момент, так что мне тоже хорошо бы попасть в кадр — для учебников истории. — Изображение потемнело, когда за камеру схватилась рука, потом раздался щелчок — видимо, её отсоединили от скафандра. Потом изображение метнулось в сторону — камера развернулась, и в кадре возник тосок…
     — Селтар! — сказал Келкад; без перевода имя звучало немного по-другому. — Кестадт пасталк ге-тонгк!
     — Если это было «я думал, ты мертва», — сказал Перес с явным удовольствием, — то вам стоит начать думать иначе.
     — Этого должно быть достаточно, — сказала Селтар с видеозаписи. — Теперь вы можете схватить остальных.
     Майклсон подошёл к видеомагнитофону и отключил его. Автоматически включился эфирный канал: показывали «Колесо Фортуны».
     — Продолжим, — сказал Перес. — Кто из вас Доднаскак?
     Передняя рука покорно поднялась.
     — Доднаскак, вы имеете право хранить молчание…
     — А где Хаск? — спросил Келкад.
     — Об этом не беспокойтесь, — ответил Перес.
     — Он ведь здесь, правда?
     — Это сейчас неважно, — сказал Перес. — Я советую вам не говорить ничего, пока вы не посоветуетесь с адвокатом.
     — Он здесь, — сказал Келкад. Его дыхательные отверстия расширились. — Я его чую.
     — Оставайтесь на месте, Келкад. — Перес сделал знак одному из полицейских, который положил руку на кобуру.
     — Не угрожай мне, землянин.
     — Я не могу позволить вам уйти, — сказал Перес.
     — Мы довольно подчинялись вашим примитивным глупостям, — сказал Келкад.
     Он зашагал назад, не сводя передних глаз с Переса.
     — Стойте, Келкад! — крикнул Перес. Майклсон выхватил из кобуры пистолет. Мгновением позже то же самое сделали остальные четверо полицейских. — Стойте, или мы будем стрелять.
     — Вы не убьёте посла, — сказал Келкад, своими широкими шагами уже преодолевший половину расстояния до лифта.
     — Нам разрешено применять силу для подавления сопротивления аресту, — сказал Перес.
     Майклсон целился в Келкада; остальные четверо держали под прицелом пятерых оставшихся тосоков, которые замерли неподвижно, лишь пучки щупалец на головах колыхались, как поле на ветру.
     — Я знаю, что Хаск в этом здании, — сказал Келкад, — и он должен ответить за всё.
     — Ни шагу больше, — сказал Перес.
     Майклсон немного сдвинул прицел, взяв на мушку кнопку вызова лифта. Он выстрелил один раз. Звук был очень громким; из дула пистолета выскочил язычок пламени. Панель вызова лифта взорвалась дождём искр.
     — Вы следующий, — предупредит Майклсон, снова прицеливаясь в капитана.
     — Очень хорошо, — сказал Келкад. Он остановился и потянулся передней рукой к потолку. Его задняя рука, скрытая туловищем, должно быть, тоже поднималась, и когда она показалась над макушкой его куполообразной головы, Перес внезапно осознал, что её четыре пальца сжимают что-то белое и блестящее.
     В руке Келкада вспыхнуло пламя, и раздался громкий звук, словно смяли металлический лист. Майклсона отбросило назад и ударило о стену.
     Перес обернулся к нему. В груди Майклсона была прожжена аккуратная дырка диаметром примерно с дюйм. Его тело сползало по стене на пол, оставляя на ней кровавый след.
     Ещё четыре коротких вспышки, четырёхкратный лязг сминаемого алюминия — и остальные полицейские тоже попадали замертво.
     — Не заставляйте меня убивать и вас, детектив Перес, — сказал Келкад. — Вы думали, после нападения на Хаска я стал бы ходить безоружным?
     Перес быстро нагнулся, чтобы поднять пистолет, который выронил Майклсон. К тому времени, как он снова поднялся, Келкад уже исчез в правом крыле здания. Перес попятился, не сводя пистолета с оставшихся пяти тосоков, которые, по-видимому, были безоружны. Он подобрал пистолет второго убитого полицейского. Однако третий пистолет лежал слишком близко от одного из тосоков. Перес не мог к нему подобраться так, чтобы не опасаться нападения, но и не мог отправиться в погоню за Келкадом, оставив тосоками этот пистолет и ещё два. Перес засунул один пистолет за пояс и, не сводя дула второго с тосоков, левой рукой достал из кармана пиджака телефон, чтобы вызвать подкрепление.

     Хаск был в своей комнате на втором этаже Валкур-Холла, собирая личные вещи. После того, как остальных шестерых тосоков посадят в тюрьму, ему уже не будет смысла жить в этом огромном здании, которое, вообще-то, уже было нужно университету для других целей.
     Оказаться предателем собственного народа и знать, что он никогда больше не увидит родных звёзд, было достаточно скверно, но по крайней мере некоторые вещи будут напоминать ему о его прежней жизни. Хаск взял в руки диск лостардта, украшавший его комнату. Трещину, по которой он раскололся, а потом был склеен, можно было заметить, только повернув диск под острым углом к свету. Он осторожно уложил его в чемодан, который дал ему Фрэнк, завернув для сохранности в две своих жилетки.
     Внезапно послышался звук выстрела. Похоже, стреляли где-то на верхних этажах.
     Хаск почувствовал, как четыре его сердца вдруг забились вразнобой — звук напомнил ему о пуле, попавшей в него самого на лужайке перед этим самым зданием. Мгновение спустя он услышал звук пяти выстрелов тосокского бластера. Так один из них взял в путешествие бластер? Хаск не знал, что где-то на корабле имелось ручное оружие: в конце концов, прямых контактов с аборигенами вообще не предполагалось.
     Наконец значение этого звука достигло сознания — кто-то из тосоков сопротивлялся аресту. Ещё один звук, слабый и далёкий, достиг чутких ушей: гулкие шлепки тосокских ступней по бетону. Один из тосоков спускался по лестнице.
     Было пять выстрелов из бластера — должно быть, пять человек лежали где-то мёртвыми. И тосок с бластером, возможно, шёл сейчас к нему.
     Здание Валкур-Холла обширно. Если Келкад — кто ещё, как не капитан, взял бы с собой в полёт бластер? — был в гостиной шестого этажа, ему пришлось бы спуститься на четыре лестничных пролёта вниз. Звук определённо доносился со стороны лестницы в конце другого крыла — это означало, что Келкаду нужно пробежать по всей длине обоих крыльев здания: комната Хаска находилась на противоположном его краю.
     Хаск подумал о том, чтобы бежать, выбив окно комнаты и выпрыгнув из него. Тяжесть на Земле меньше, чем дома; прыгать высоко, но выжить можно. После этого Хаск мог бы попытаться скрыться в кампусе. Вот только бластер бьёт на несколько сот метров — Келкад, вероятно, легко его подстрелит. Нет, обороняться придётся здесь.
     Хаск теперь хорошо знал земные законы. На него собираются напасть с высокоэнергетическим оружием, и он с полным на то основанием может полагать, что его жизни угрожает опасность.
     Он имеет право применить для защиты смертоносное насилие.
     Если б только у него тоже было оружие…
     Капитан Келкад пробежал один лестничный пролёт, потом другой. Несколько раз он едва не потерял равновесие: ступени у людей были слишком узкие для его ног, а поручни для него бесполезны. Но он продолжал спуск, минуя площадку за площадкой, пока не достиг двери на второй этаж. Он нажал передней рукой на дверную ручку, поворачивая её вниз, пока не щёлкнул отпирающий механизм. Он сделал шаг назад и распахнул дверь, оставаясь прикрытым ею. Потом выглянул из-за неё: ни Хаска, ни кого-то ещё. Он на мгновение застыл. Его дыхательные отверстия расширялись и сокращались, заглатывая в воздух — и вместе с ним поглощая запахи. Он чувствовал запах Хаска, доносящийся с той стороны — Хаск, должно быть, в своей комнате на дальнем конце этого этажа. Подходящее место, что расправиться с предателем.

     Ему потребовалась минута, чтобы собраться, но теперь Хаск был готов. Он слышал топот ног Келкада, бегущего по перпендикулярной секции коридора.
     Хаск выглянул из своей двери вдоль своей части коридора. В десяти метрах от него была одна из тех дверей из стекла и металла, что обычно служила для звукоизоляции; когда Валкур-Холл заполнится студентами, здесь понадобится всё, что способно приглушать звуки. Пока в здании располагались тосоки, эти двери практически всегда оставались открытыми; между створками и полом были вбиты деревянные клинья, не дававшие им закрыться.
     Келкад, несомненно, знал, что Хаск безоружен; судя по звуку шагов, Келкад бежал по коридору на максимальной скорости. Но Хаск хорошо знал своего капитана: Келкад не сразу начнёт стрелять. Сперва он захочет поговорить с Хаском, проклясть за его предательство…
     Внезапно Келкад появился в холле между двумя крыльями здания. Хаск был практически скрыт за стеной своей комнаты, лишь голова высовывалась наружу. Келкад несколько сбросил скорость, меняя направление движения, но тут же ринулся в перпендикулярный коридор, зная, что времени у него мало, зная, что другие полицейские уже спешат к кампусу.
     — Хаск, — закричал Келкад. Одним из преимуществ раздельных органов речи и дыхания было то, что вы говорите разборчиво, даже когда запыхались. — Ты гнусный дисталб! Ты полный…
     И тут он достиг открытого дверного проёма в середине коридора…
     И внезапно замолчал.
     Инерция Келкада — его скорость, его гнев, его масса — бросили его в дверной проём.
     Как более-менее как единое целое он двигался за порогом ещё примерно метр, а потом начал рассыпаться, словно фигура, построенная ребёнком из кубиков; кубики плоти, кости и мускулов с идеально ровным гранями, розовыми от тосокской крови, посыпались на пол, прилипая или подпрыгивая…
     Хаск вышел из своей комнаты и подошёл к кускам размером примерно фут на фут, которые только что были его капитаном. Некоторые части подёргивались, но большинство были совершенно неподвижны.
     Конечно, крови было немного; клапаны в артериях и венах до сих пор работали, даже в мёртвом организме.
     Хаск дотянулся задней рукой до пучка щупалец на голове, ощутил ладонью их шевеление. Он посмотрел на дверной проём и на приклеенные к суперклеем к левому косяку примерно в четырёх футах от пола ручки мономолекулярного резака.
     Также можно было разглядеть двенадцать крупных бусин, приклеенных тем же клеем к правому косяку, притолоке и невысокому порогу.
     Чего он не мог видеть — это самого мономолекулярного волокна, натянутого между косяками так, чтобы образовать прямоугольную решётку.
     Хаску вспомнились слова его хорошего друга покойного Клетуса Колхауна:
     — Нарезает! — говорил Клит. — Измельчает!
     Так и случилось.
     Хаск посмотрел на свою переднюю руку. Один из его пальцев был отрезан; он так торопился, устраивая эту ловушку, что зацепился им за моноволокно. Но палец скоро отрастёт.
     Новый звук достиг ушей Хаска: завывание сирен. Скоро здесь будет полиция.
     По крайней мере, это преступление сойдёт ему с рук.

*38*

     И снова процесс по делу «Народ штата Калифорния против Хаска».
     После ареста остальных тосоков история Хаска и Селтар получила огласку, и Хаск снова занял место на скамье свидетелей, чтобы рассказать её всю. Теперь не осталось никаких сомнений в том, что он и в самом деле убил Клетуса Колхауна — Дэйл был неправ, полагая, что Селтар была непосредственно к этому причастна.
     Линда Зиглер выступила с заключительным словом, Дэйл выступил со страстным призывом проявить снисходительность в подсудимому, потом — калифорнийские законы такое позволяли — Зиглер получила финальное слово, подведя итог процесса и напомнив присяжным, что Клетус Колхаун умер, и, невзирая на прочие обстоятельства, кто-то должен за это ответить.
     Наконец, судья Прингл провела присяжных через CALJIC — «Свод инструкций присяжным штата Калифорния — уголовное производство».
     — Дамы и господа присяжные, — начала она, — вы выслушали все аргументы сторон, и теперь моей обязанностью является проинструктировать вас относительно положений законов, применяемых в данном деле. Вы получите эти инструкции в письменном виде в комнате присяжных и будете иметь возможность сверяться с ними, принимая ваше решение. Ваше решение должно быть основано на фактах и положениях закона.
     Вы должны выполнять следующие два условия. Во-первых, вы должны устанавливать факты только на основании сведений, полученных в ходе процесса, а не из каких-либо других источников. «Факт» — это то, что прямо или косвенно доказывается свидетельством, или устанавливается соглашением между представителями сторон.
     Во-вторых, вы должны применить закон в той форме, которую я озвучу, к фактам, установленным вами, и таким образом вынести вердикт.
     Учтите следующее: вы должны принять положения закона и следовать им в той форме, в которой я вам их изложу, независимо от того, согласны ли вы с ними. Если что-либо из сказанного относительно закона представителями сторон во время опроса свидетелей или при любых других обстоятельствах противоречит моему изложению положений закона, вы обязаны следовать моим инструкциям…
     Инструктирование жюри заняло весь остаток дня, однако в конце концов завершилось и оно.
     — Теперь вы должны удалиться, — сказала Друсилла Прингл; её голос заметно охрип, — и выбрать из вашего числа одного, кто будет исполнять обязанности вашего старшины. Он или она будет руководить вашим обсуждением. Для того, чтобы вердикт был вынесен, с ним должны согласиться все двенадцать присяжных. Как только вы все согласитесь с вердиктом таким образом, что, будучи спрошенными, каждый из вас сможет правдиво утверждать, что вердикт выражает его или её мнение, вы заполните формы, подписанные и датированные вашим старшиной, и вернётесь с ними в этот зал.

     — Что если присяжные признают его виновным? — спросил Дэйл. Они с Фрэнком вернулись в офис Дэйла; невозможно было сказать, сколько часов или дней понадобится присяжным на раздумья. Хаск удалился, чтобы провести, возможно, свои последние часы на свободе с Селтар.
     — Тогда мы подадим апелляцию, разве нет? — сказал Фрэнк.
     Дэйл вздохнул.
     — Все так говорят. Но, знаете ли, мы не можем подавать апелляцию на вердикт присяжных per se. Он не подлежит пересмотру. Вы можете подать апелляцию лишь в том случае, если судья совершит одишбку. На процессе данного типа это должна быть ошибка с точки зрения закона. Если Прингл приняла возражение, которое должна была отклонить, или не приобщила к делу улику, которую должна была приобщить, или если в её инструкциях жюри был изъян, то мы сможем добиться апелляционного слушания — но нет никаких гарантий, что вердикт по делу отменят.
     — О, — сказал Фрэнк. — Просто всегда говорят об апелляции. Я думал, это что-то вроде автоматического второго шанса.
     — Нет. Почему я и спросил: что мы будем делать, если вердикт будет «виновен»?
     — Я не знаю, — сказал Фрэнк. — А есть идеи?
     — Да. Надо переговорить с вашим боссом.
     — Простите?
     — В мире есть всего два человека, которые сильнее, чем жюри. Один из них — губернатор Калифорнии, второй — президент Соединённых Штатов.
     Фрэнк кивнул.
     — Помилование.
     — Именно. Губернатор никогда не пойдёт против Монти Эйджакса, зная, что Эйджакс собирается участвовать в следующей губернаторской кампании. Так что остаётся президент.
     — Чёрт. Я не знаю. Он терпеть не может такие вещи, особенно в предвыборный год.
     — У нас на руках клиент, который в самом деле убил человека, — сказал Дэйл. — Это может быть единственной надеждой Хаска, а…
     Интерком Дэйла зажужжал. Он нажал кнопку.
     — Да, Карен?
     — Звонили из суда. У жюри готов вердикт.
     Фрэнк вскочил на ноги, и Дэйл Райс последовал за ним, казалось, позабыв о своём немалом весе.

     — Дамы и господа присяжные, вынесли ли вы вердикт? — спросила судья Прингл.
     Фрэнк сидел позади Дэйла и Митико. Хаск тоже вернулся; его головные щупальца оживлённо шевелились. Он не отводил передних глаз от жюри; задние же были направлены на Селтар, одиноко сидящую в пустом тосокском секторе. По рядам зрителей прокатился шорох; все — и зрители, и репортёры — невольно подались вперёд.
     Старшина присяжных, худой чернокожий мужчина лет тридцати, поднялся.
     — Да, ваша честь.
     — Передайте его секретарю суда, пожалуйста.
     Бумага перекочевала к клерку, который отнёс её к столу судьи. Друсилла Прингл развернула бумагу и прочла вердикт. Судьи, по идее, должны иметь каменные лица — они знают, что такие моменты все взгляды в зале суда направлены на них. Но Прингл не сумела удержаться от того, чтобы удивлённо приподнять бровь. Она снова сложила бумагу и вернула её клерку.
     — Можете зачитать вердикт, мистер Ортис.
     Клерк откашлялся.
     — Мы, жюри вышеозначенного процесса, нашли обвиняемого, Хаска, не виновным в убийстве первой степени Клетуса Колхауна, в нарушение статьи 187 уголовного кодекса, означенном в пункте 1 обвинения.
     — Также мы нашли, что обвиняемый не использовал смертоносное оружием, а именно инопланетный режущий инструмент, для совершения данного преступления.
     — Мы также нашли, что в процессе совершения или попытки совершения вышеупомянутого преступления обвиняемый, Хаск, не нанёс лично тяжких телесных повреждений Клетусу Роберту Колхауну, и не был соучастником вышеупомянутого преступления в смысле статьи 12022.7 уголовного кодекса.
     Фрэнк испустил радостный вскрик и, перегнувшись через ограждение, хлопнул Дэйла по спине. Митико Катаяма обхватила своего босса, насколько хватило рук, и теперь увлечённо обнимала его. Селтар кинулась к Хаску и обняла его через деревянный барьер между зрительскими местами и столом защиты.
     Линда Зиглер, со своей стороны, была совершенно потрясена; она сидела с выпученными глазами и отвисшей челюстью. Сидящая рядом с ней помощница, Трина Даймонд, лишь непонимающе моргала.
     — Это ваш вердикт, и как говорит один, так говорят все? — спросила судья Прингл.
     Присяжные кивнули.
     — Да, — ответили они в унисон.
     — Защита, вы желаете опросить присяжных?
     — Нет, мадам, — ответил Дэйл, улыбаясь от уха до уха.
     — Обвинение? — спросила судья.
     — Э-э… нет, — ответила Зиглер после некоторого колебания. — Нет, ваша честь.
     — Дамы и господа присяжные, хотите ли вы обратиться к сторонам?
     Присяжные запереглядывались. Разумеется, они не обязаны были этого делать, но штат Калифорния давал им такую возможность. Старшина присяжных повернулся к Прингл.
     — Ничто из того, что мы скажем, не сможет ослабить законную силу нашего вердикта?
     — Совершенно верно, — ответила Прингл. — Что сделано, то сделано.
     Старшина кивнул.
     — Тогда да, мы хотели бы сказать несколько слов.
     — Пожалуйста, мистер старшина.
     Мужчина сделал глубокий вдох, потом посмотрел на Зиглер.
     — Простите, миз Зиглер. Вы должны были выиграть это дело. Вы надёжно его прижали. То есть, я хочу сказать, мы все согласились, что да, он это сделал. Он убил мистера Колхауна.
     Зиглер выпучила глаза ещё больше.
     — Нуллифицирующий вердикт, — произнесла она.
     Старшина снова посмотрел на Прингл.
     — Ваша честь, вы дали нам чёткие инструкции. Но, в общем, мы не смогли заставить себя их придерживаться. — Он снова посмотрел на Зиглер. — Хаск не хотел убивать доктора Колхауна, так что это не было предумышленным убийством. Мы могли бы признать его виновным по менее тяжкому обвинению — скажем, в неумышленном причинении смерти. Но признай мы его виновным, была бы апелляция — защита может оспорить обвинительный вердикт, но обвинение не может оспорить оправдательный, ведь так?
     Прингл кивнула.
     — В большинстве случаев это в принципе верно.
     — Поэтому мы его отпустили. Отпустили, чтобы он не попал в тюрьму; в конце концов, мы все согласились, что он не представляет собой угрозы кому бы то ни было. — Старшина взглянул на остальных членов жюри, потом снова повернулся к судье. Он слегка пожал плечами. — Да, остальная их команда в тюрьме — однако Келкад послал сообщение на свою планету, так что тосоки рано или поздно явятся на Землю снова. Кто знает, как изменилось общество тосоков за двести лет? Мы подумали, что если эти новые тосоки увидят, что мы — благоразумный, сопереживающий и великодушный народ, то, возможно — возможно — они не станут стирать нас с лица Земли.

     — Я не понимаю, — сказал Фрэнк. Он остановил не перестающего улыбаться Дэйла прежде, чем тот направился к выходу из зала суда, к ожидающей его толпе репортёров. — Что такое — как Зиглер это назвала? — «нуллифицирующий вердикт»? Что это такое?
     — Присяжные — это совесть общества, — сказал Дэйл. — Они могут творить всё, что им захочется.
     — Но судья сказала, что они обязаны следовать закону, согласны они с ним или нет.
     — Дэйл пожал плечами.
     — Судья всегда им это говорит — но, видите ли, нет законов, которые бы это обеспечивали, и имеется множество прецедентов обратного. Присяжные не обязаны объяснять или обосновывать своё решение кому бы то ни было, и нет механизмов наказания присяжных, вынесших вердикт, противоречащий уликам. Если они хотят кого-то отпустить, они вправе это сделать.
     — Спаси Господь наш суд присяжных, — с чувством произнёс Фрэнк.
     — В данном случае, — сказал Дэйл, по-прежнему улыбаясь, — я с вами соглашусь.

*39*

     Никто не ожидал следующего тосокского корабля сколько-нибудь скоро. В конце концов, сообщению, которое послал Келкад на Альфу Центавра, требовалось 4,3 года, чтобы достичь назначения, и любой ответ, будь то корабль или ответное сообщение — не мог вернуться быстрее, чем ещё через 4,3 года.
     По крайней мере, так всем казалось.
     Однако за последние двести лет тосоки, должно быть, придумали, как перехитрить Эйнштейна. Новый корабль без предупреждения появился на орбите поблизости от тосокского звездолёта всего через четыре с половиной года после того, как Келкад отослал своё сообщение. Некоторые астрономы заявляли, что зарегистрировали вспышку черенковского излучения в момент появления корабля, а другие бормотали что-то насчёт гиперпространства и тахион-тардионных переходов.
     Новоприбывший имел восемьдесят метров в длину, и в его конструкции полностью отсутствовали прямые углы. Его корпус был совершенно гладким — ни отверстий, ни выступов, ничего, похожего на окна — и на нём было что-то нарисовано. Рисунок был сугубо абстрактный, и поначалу никто не мог понять, что он изображает. Лишь после того, как корабль был сфотографирован камерами, диапазон чувствительности которых распространялся далеко в область ультрафиолета, смысл рисунка стал очевиден.
     Правый борт корабля изображал пейзаж кристаллических гор, с чем-то вроде деревьев со стволами, сделанными из цепочек сфер, и озером с гигантским плавучим городом, либо кораблём, либо островом, каждый сантиметр которого был застроен величественными шпилями и башнями.
     Левая часть показывала то, в чём без труда узнавалась галактика Млечный Путь, а также галактика Андромеды и два Магеллановых облака.
     Корабль пришельцев просто летал вокруг Земли в течение двух дней, после чего на его корпусе вздулся небольшой полупрозрачный пузырь, скоро превратившийся в сферу и отпочковавшийся от корабля.
     Сфера эта просто упала на Землю со скоростью около пятисот километров в час — быстро, но совершенно не достаточно для того, чтобы образовать в атмосфере огненный след. На высоте примерно трёх километров она замедлилась и легко, как пёрышко, опустилась на Ю-Эн Плаза — площадь перед штаб-квартирой ООН, рядом с одним из тосокских посадочных модулей; Хак и Селтар много времени проводили в ООН. Знали ли новые пришельцы о значении штаб-квартиры ООН, или просто обнаружили тосокский аппарат и сели возле него — никто не мог сказать.
     Ооновские и американские войска ожидали сферический корабль. Танки и базуки держали его на прицеле. Вряд ли им удастся уничтожить аппарат, но если тосоки выйдут наружу, то Земля попытается дать им бой.
     Нынешний американский президент находился на подземном командном пункте в Виргинии, построенном на случай атомной войны. Фрэнк Нобилио был там вместе с ним.
     Они поддерживали контакт с войсками в Нью-Йорке через спутник связи, а также смотрели прямую трансляцию «Си-эн-эн».
     Корабль пришельцев находился на земле уже десять минут, когда на его корпусе материализовалась дверь. Секунду назад изогнутая поверхность была абсолютно гладкой, и вот на ней уже квадратный люк. Люк откинулся наружу, образовав пандус. Картинка на мгновение расплылась — оператор «Си-эн-эн» попытался дать крупный план того, что находилось внутри.
     Это был не тосок.
     Ростом существо было примерно метр-двадцать. Радиальная симметрия, как у морской звезды. Шесть ног стоят на земле. Вперемежку с ними шесть рук или щупальцев, которые, к всеобщему удивлению, подняты над туловищем существа, словно оно собирается сдаться.
     — Это живое существо? — спросил президент. — Или какой-то робот?
     Фрэнк был советником по научным вопросам при этом президенте, так же, как и при его предшественнике. Оператор находился в нескольких сотнях футов от корабля, и от каждого крошечного подрагивания камеры сильно увеличенное изображение неприятно дёргалось. Фрэнк кивнул президенту.
     — Оно кажется металлическим…
     Существо шагнуло вперёд, на пандус. «Си-эн-эн» на секунду переключился на камеру, показывающую войска. Всё оружие было нацелено на морскую звезду. Существо двинулось вниз по пандусу. Фрэнк всмотрелся в экран.
     — Нет. Нет, это не робот. На нём скафандр. Видите? — Он указал на ноги существа. К одной из них был пристёгнут цилиндр, по-видимому, содержащий пригодный для его дыхания воздух.
     — Но тосоки могут дышать земным воздухом… — сказал президент.
     Фрэнк кивнул.
     — Из чего следует, что это не просто не тосок — он даже не с одной с ними планеты.
     — Почему он поднял руки вверх вот так?
     Фрэнк пожал плечами.
     — Чтобы показать, что безоружен? — Пауза. — Мистер президент, если это не тосок и он не вооружён, то нужно дать войскам отбой.
     Президент поглядел на одного из сидящих рядом генералов.
     — Мы всё ещё не знаем, что оно такое, — ответил генерал.
     — Да ради Бога, Карл, — сказал Фрэнк генералу, — вы видели их базовый корабль — если бы он хотел нас убить, то сделал бы это с орбиты.
     Президент заговорил в телефонную трубку:
     — Мы рекомендуем командующему войсками ООН дать войскам отбой боевой тревоги.
     Пришелец продолжал идти вперёд.
     — Фрэнк, — сказал президент, — нам нужно поговорить с этим существом. Мы сможем с ним общаться так же, как с тосоками?
     Фрэнк пожал плечами.
     — Понятия не имею. То есть, конечно, сможем, по крайней мере, о каких-то основах математики, но… — Его брови взмыли вверх. — Пусть он не тосок, но готов поспорить, что он знает тосокский язык. В конце концов, они прилетели на сигнал Келкада.
     — И что?
     — Пусть Хаск пойдёт с ним поздоровается.

*40*

     По здравом размышлении всё-таки было решено послать на встречу с пришельцем человека. Многие всё ещё не доверяли Хаску и Селтар, да и двоим тосокам могла угрожать опасность от новоприбывшего пришельца — в конце концов, они были предателями собственного народа.
     Поскольку Фрэнк Нобилио был единственным из ныне живущих людей с опытом первого контакта с инопланетянами, эту задачу возложили на него. Его доставили из Виргинии к штаб-квартире ООН на «харриере»[80] корпуса морской пехоты, вызванном из тренировочной эскадрильи в Черри-Пойнт, Северная Каролина.
     По прибытии в Нью-Йорк он встретился с Хаском и Селтар в офисе внутри серого монолита здания Секретариата.
     — Рад тебя видеть, Фрэнк, — сказал Хаск.
     — И я тоже, — ответил Фрэнк. — Ты узнаёшь корабль? — Корабль пришельцев был хорошо виден из окна офиса.
     — Нет, — ответил Хаск. — Но это ничего не значит. Столько могло измениться за двести лет, с тех пор, как мы улетели. — Пучок щупалец на его голове колыхнулся. — Что бы ни случилось сейчас, Фрэнк — с тобой или всем твоим миром — я благодарен тебе за твою помощь, и прошу тебя помнить, что у человечества есть хотя бы несколько друзей за пределами вашей планеты.
     Фрэнк кивнул.
     — Обязательно, Хаск.
     Селтар подняла переднюю руку и осторожно приблизила её к волосам Фрэнка.
     — Можно? — спросила она.
     Фрэнк на мгновение растерялся, но потом замер и улыбнулся. Уплощённые кончики четырёх пальцев Селтар взъерошили волосы Фрэнка, сейчас уже почти полностью седые.
     Когда она закончила, Фрэнк быстро пригладил волосы и, приведя инопланетян в замешательство, коснулся рукой щупалец на голове Хаска.
     — Я должен идти, — сказал Фрэнк. — Гость и так уже заждался.
     Хаск вытащил из кармана свой компьютер с крестообразной клавиатурой и вручил его Фрэнку. Фрэнк спустился на лифте на нижний этаж и медленно пошёл через стоянку перед зданием ООН к инопланетному кораблю. Двенадцатищупальцевый инопланетянин некоторое время назад снова скрылся в своём корабле. Фрэнк опасался, что ему придётся подойти к нему вплотную и постучать, однако когда он был метрах в пятидесяти, дверь снова открылась, и инопланетянин — тот же, или очень на него похожий — вышел наружу.
     Фрэнк держал перед собой тосокский карманный компьютер, надеясь, что инопланетянин его узнает. Шансы были небольшие: сам Фрэнк, к примеру, вряд ли опознал бы итальянское сельскохозяйственное орудие XIX века, не говоря уж о таковом, происходящем из чужой для него культуры; не было никаких оснований считать, что пришелец знает, как выглядели тосокские компьютеры двести лет назад.
     Пришелец протянул одну из своих длинных рук — судя по её движениям, это и правда была скорее рука с суставами через каждые двадцать пять сантиметров, а не состоящее из одних мышц щупальце. Фрэнк сделал глубокий вдох и приблизился вплотную. На пришельце и впрямь было что-то вроде скафандра, сделанного из серебристой ткани. Однако в месте, где ноги соединялись с туловищем, была прозрачная полоса, и сквозь неё Фрэнк мог разглядеть настоящую кожу существа — чешуйчатую и золотисто-жёлтую. Прозрачная полоса, очевидно, была сделана для того, чтобы через неё смотреть — Фрэнк заметил на каждой ноге два овальной формы глаза, расположенных один над другим. У глаз были веки, которые закрывались слева направо, однако глаза, расположенные на одной ноге, моргали вразнобой. Газовые баллоны на ногах находились у их основания; должно быть, здесь располагались дыхательные отверстия существа.
     Фрэнк продолжал держать компьютер перед собой. Из-за малого роста пришельца он смотрел на него практически сверху.
     Он и правда обладал идеальной радиальной симметрией; если у него и была предпочтительная передняя сторона, то Фрэнк не заметил никаких признаков этого. Одна из шести рук протянулась к Фрэнку. Она была затянута в тот же самый серебристый материал, но её конец раздваивался. Два отростка легко взяли компьютер из рук Фрэнка. Скафандр был тёплым на ощупь, он излучал избыточное тепло — существо, должно быть, происходило из более холодного мира, чем Земля.
     Пришелец согнул руку и поднёс компьютер к одной из вертикальных пар глаз. Он повертел его в разные стороны, по-видимому, неуверенный, как его правильно держать.
     У Фрэнка упало сердце — похоже, общение придётся налаживать с чистого листа.
     Внезапно из сферического аппарата появился ещё один похожий на морскую звезду пришелец. Он быстрым шагом подошёл к Фрэнку; по мере продвижения вперёд его тело поворачивалось вокруг оси. Когда он подошёл ближе, Фрэнк рассмотрел, что он что-то держит в руках — прибор, оканчивающийся точно таким же трёхконтактным коннектором, который он привык ассоциировать с тосокскими технологиями. Второй пришелец забрал компьютер Хаска у первого и подключил к прибору, который принёс. На обоих приборах замигали огоньки.
     Фрэнк вдруг осознал, что слышит какой-то тонкий, едва слышимый писк. Сначала он подумал, что его издаёт компьютер Хаска, но, прислушавшись, он смог точнее определить источник. Двое пришельцев, по-видимому, общались друг с другом, используя по большей части ультразвук. Писк попеременно доносился то от одного из них, то от другого.
     Огоньки на компьютере Хаска перестали мигать. Второй пришелец отцепил его от прибора, который принёс, и протянул его Фрэнку. Фрэнк удивился, но взял его. Пришелец передал второй прибор своему коллеге, затем отбежал, вращаясь, на десяток метров.
     Первый пришелец снова начал издавать писк, и через пару секунд синтезированный голос, который Фрэнк привык ассоциировать с Хаском, раздался из прибора, который похожий на морскую звезду пришелец держал в руках.
     — Вы меня понимаете? — спросил голос.
     — Да, — потрясённо ответил Фрэнк; его сердце возбуждённо колотилось.
     — Не существует приемлемого способа воспроизвести моё личное имя в той части тосокского вокального диапазона, которым пользуетесь вы. Пожалуйста, присвойте мне имя, звуки которого вы сможете воспроизводить.
     Фрэнк на мгновение растерялся.
     — Гмм… Тони? Я буду звать вас Тони.
     — Тони. А ваше имя?
     — Фрэнк.
     — Мы прибыли сразу, как только получили тосокское сообщение. С орбиты я увидел, что мы прибыли не слишком поздно.
     — Поздно для чего?
     — Для того, чтобы спасти жизнь на вашей планете от полного уничтожения.
     — Вы прилетели, чтобы спасти нас?
     — Да. Тосоки пытались уничтожить и нас тоже. Мы оказались… живучими. Мы их победили.
     Фрэнк ощутил, как его губы разъезжаются в широчайшей улыбке.
     — Добро пожаловать на Землю, друг.

     Новые пришельцы — уже окрещённые корреспондентом «Си-эн-эн» карусельниками — происходили из системы звезды, известной людям под названием Эпсилона Индейца, которая, располагаясь в одиннадцати световых годах от Земли, от Альфы Центавра находится лишь в девяти. Карусельники начали пользоваться радио за сотни лет до людей, так что к их звезде был направлен скоростной тосокский звездолёт, добравшийся туда всего за тридцать один год. Карусельникам удалось одолеть тосоков, хотя на это ушли десятилетия.
     На их изящном звездолёте прибыло двадцать шесть карусельников, но всё общение с человечеством шло через Тони. И сегодня Тони выступал перед генеральной ассамблеей ООН. Он стоял за той же трибуной, за которой пять лет назад стоял Келкад, на фоне огромной эмблемы с изображением планеты, на которую он только что прибыл, обрамленном оливковыми ветвями.
     Тони больше не пользовался голосом Хаска; как только ему это объяснили, он попросил образец нового голоса, который он мог бы использовать как свой собственный.
     Фрэнк, подумав над этой просьбой, послал помощника в видеопрокат за копией «Убить пересмешника», и теперь пришелец говорил голосом Грегори Пека в роли Аттикуса Финча.
     — Народы Земли, — говорил Тони. — Моё правительство шлёт вам свои приветствия. Мы очень рады, что планы тосоков были разрушены и вы не пострадали. Однако другим мирам не так повезло. Мы нашли три мира, уничтоженных тосоками, и два континента на нашей собственной планете стали необитаемыми в результате войны с ними. Вы, разумеется, злы на тосоков, прилетевших к вам, но, я надеюсь, понимаете, что фактически они не нанесли Земле никакого вреда, кроме убийства нескольких индивидуумов. В содружестве с двумя другими разумными расами, чьим планетам угрожали тосоки, мой народ планирует судить немногих оставшихся в живых тосоков за геноцид и попытку геноцида — в том числе пятерых из оставшихся в живых на Земле, которые участвовали в заговоре. Мы приглашаем вам принять участие в этом предприятии, если у вас будет такое желание, либо вы можете оставить это нам. Однако я обращаюсь к вам с официальной просьбой об экстрадиции тосоков, известных как Рендо, Торбат, Доднаскак, Стант и Гед. Заверяю вас: они ответят за свои преступления.
     Я заявляю об этом здесь, в Организации Объединённых Наций, с чьей короткой и, скажем прямо, трудной историей я уже успел познакомиться. ООН, при всех одолевающих её проблемах, представляет собой идеал, абстракцию, которую попытались воплотить в жизнь, веру в то, что общими усилиями можно достичь мира. Это не всегда удавалось, и не всегда будет удаваться в будущем, но этот идеал — обещание, надежда, концепция — это то общее, что ваш народ разделяет с моим и с народами тех двух обитаемых миров, о которых я упоминал.
     — Наши три мира уже начали создавать что-то наподобие Организации Объединённых Планет, представляющей наши общие интересы, чьей задачей будет сделать так, чтобы никогда больше война не бушевала меж звёзд.
     — Ваша планета, если говорить начистоту, весьма отсталая по сравнению с нынешними членами организации. Однако я вижу, что здесь, у вас, ООН в течение долгого времени занимается улучшением стандартов жизни своих самых бедных и отсталых членов. Это также идеал, разделяемый Объединёнными Планетами, и я, обращаясь к вам, представителям как вашего мира в целом, так и составляющих его стран, уполномочен предложить Земле присоединиться к нам. — Тони сделал паузу, глядя на лица людей — белые и чёрные, красные и жёлтые. — Друзья мои, — сказал он, — мы предлагаем вам звёзды.

Эпилог

     Оказавшись следующий раз в Лос-Анджелесе, Фрэнк Нобилио зашёл в офис «Райс и партнёры», чтобы поздороваться. К его изумлению, он застал Дэйла Райса за упаковкой своих дипломов, книг и собранных пазлов в рамках.
     — Что вы делаете? — спросил Фрэнк. — Вас же не могут уволить — вы здесь босс.
     — Я уезжаю, — сказал Дэйл. — Здесь мои дела закончены.
     — Мистер Райс уходит победителем, — сказал Фрэнк, кивнув. — Перебираетесь в ту хижину в Джорджии, о которой всё время рассказывали?
     — Не в Джорджию, — ответил Райс. — И я не выхожу на пенсию. Семьдесят два — это ещё не возраст, внучок.
     — А что тогда?
     Дэйл ткнул пальцем в потолок.
     — Решили стать судьёй?
     Он рассмеялся.
     — Нет. Перебираюсь наверх.
     — Наверх? — Тут Фрэнка осенило. — Улетаете с карусельниками?
     — Да.
     — Но почему?
     Дэйл пожал плечами.
     — Может быть, на меня перешло немного вашего идеализма. Или, может, не вашего, а Аттикуса Финча. Может быть, где-то в глубине, даже после всех этих лет, я верю в идеалы справедливости. А это значит, что тосоки, неважно, виноватые или невиновные, заслуживают на суде самой лучшей защиты, какую они могут получить.
     У Фрэнка отвисла челюсть.
     — Господи — вы собираетесь защищать тосоков?
     Дэйл улыбнулся.
     — Я вчера посетил тосокское отделение окружной тюрьмы и поговорил с Доднаскак, которая после смерти Келкада стала их капитаном. Она очень обрадовалась моему предложению возглавить их защиту. Так что да, когда карусельники отправятся домой, я полечу с ними.
     — Невероятно, — сказал Фрэнк. — Желаю вам удачи. У меня такое чувство, что она вам понадобится.
     На несколько секунд повисла тишина.
     — Знаете, — прервал её Дэйл, — это, наверное, будет как в Нюрнберге. Будут судьи с каждого из миров, которым угрожали тосоки, но Тони сказал, что судьи не обязательно должны быть юристами — в конце концов, правовые концепции разных разумных рас слишком различны. Возможно, вам стоит попытаться стать представителем Земли на этом суде.
     Фрэнк вскинул брови.
     — Мне? Ну уж нет. Это будет неправильно. Я ведь уже решил, каким должен быть вердикт.
     Дэйл посмотрел на него.
     — Вы неисправимый идеалист, ведь правда? Вы бы их отпустили.
     Фрэнк лишь улыбнулся в ответ.
Примечания

1
Американский комик, пародирующий голоса актёров и других знаменитостей.

2
Американский сериал, транслировавшийся с 1977 по 1986, действие которого происходит на круизном лайнере.

3
Американский сериал, транслировавшийся в 1965–1968 годах, о приключениях семьи космических робинзонов.

4
Персонаж рассказа Вашингтона Ирвинга «Легенда о Сонной лощине» (1820).

5
Астрономическая обсерватория в Лос-Анджелесе.

6
Океанографический институт Скриппса в Сан-Диего, Калифорния — подразделение Университета Калифорнии в Сан-Диего.

7
Американские комики, ведущие популярной передачи о кино.

8
Резкое увеличение биоразнообразия, отмечаемое в ископаемой летописи примерно 542 млн. лет назад.

9
North American Aerospace Defense Command — Североамериканское командование воздушно-космической обороны.

10
Бродвейский мюзикл Ллойда Дж. Уэббера.

11
«Близкие контакты третьего рода» — фильм Стивена Спилберга (1977), в котором инопланетяне общаются с помощью языка жестов.

12
Самая долгоживущая регулярная развлекательная программа в США, вечернее ток-шоу со знаменитостями. Выходит с 1954 года.

13
Звездолёт из телесериала «Звёздный путь» («Стартрек»).

14
+10®C

15
University of California, Los Angeles — Университет Калифорнии в Лос-Анджелесе.

16
Карусель для самых маленьких детей с местами в виде расписных чайных чашек и заварочным чайником посередине.

17
Знаменитый кинотеатр на голливудской «Аллее славы», где устраиваются премьеры многих голливудских фильмов. В 2013 году был продан и поменял название на «Китайский театр TCL».

18
Имеется в виду фильм Стивена Спилберга «Инопланетянин» (E.T. the Extra-Terrestrial, 1982).

19
Американская аэрокосмическая корпорация, разработчик и производитель ракет и автоматических космических станций.

20
Американская компания, производившая, среди прочего, космические корабли «Аполлон».

21
Американская авиастроительная корпорация, известная своими гидросамолётами, а так же посадочными модулями программы «Аполлон».

22
Американский палеонтолог, биолог-эволюционист и историк науки, автор научно-популярных книг.

23
Вулканцы — раза разумных существ из телесериала «Стартрек». Вулканский салют — поднятая ладонь с указательным пальцем, прижатым к среднему, и безымянным, прижатым к мизинцу; между средним и безымянным широкий промежуток.

24
Комедийный сериал (1975–1982) о жизни нью-йоркского полицейского участка.

25
5,68 л.

26
Известный американский астрофизик и популяризатор, ведущий популярного телесериала о космосе, умерший в 1996 году, за год до выхода книги.

27
Разновидность герметично застёгивающихся пластиковых пакетов.

28
Оба имени — Иисус и Хесус — по-английски пишутся одинаково (Jesus), но читаются по-разному.

29
В политическом жаргоне США — вторник в феврале или марте года президентских выборов, когда в наибольшем количестве штатов проводятся выборы делегатов партийных конференций, на которых происходит официальное выдвижение кандидатов в президенты. В этот день потенциальный кандидат может завоевать наибольшее число сторонников своего выдвижения.

30
Ежедневное новостное шоу, в разном формате выходит в эфир с 1989 года и по сей день (2014).

31
Широко известный эпизод в истории борьбы чернокожих США за гражданские права.

32
Гражданские активисты, которые специально ездили на междугородних автобусах в южные штаты, отказывавшиеся выполнять решение Верховного Суда США о незаконности сегрегации на общественном транспорте при попустительстве центральных властей.

33
Знаменитая речь Мартина Лютера Кинга-младшего «У меня есть мечта», произнесённая 28 августа 1963 года в Вашингтоне и ставшая поворотным моментом в движении за гражданские права чернокожих.

34
Активист движения за права чернокожих. Активист радикальной организации «Нация ислама», проповедовавшей превосходство чёрной расы и призывавшей чернокожих обращаться в мусульманство. Был убит после того, как разочаровался в целях организации и вышел из неё.

35
Активист движения за права чернокожих и баптистский проповедник, в 1984 и 1988 годах выдвигался в качестве внепартийного кандидата на выборах президента США.

36
Активист и многолетний лидер организации «Нация ислама».

37
Знаменитый американский актёр, в частности, озвучивавший Дарта Вейдера в «Звёздных войнах».

38
Прозвище команды адвокатов, защищавших О. Дж. Симпсона (род. 1947), знаменитого чернокожего футболиста и актера, на нашумевшем процессе по обвинению его в убийстве своей жены в 1995–96 годах. Тот процесс закончился оправдательным вердиктом, однако в 2007 году Симпсон был приговорён к 33 годам тюрьмы за грабёж и похищение.

39
Программа поздних новостей на канале «Эй-би-си».

40
Американский военный и государственный деятель, первый чернокожий четырёхзвёздочный генерал и первый чернокожий госсекретарь (2001–2005, в администрации Джорджа Буша-младшего).

41
Президент США в 1977–1981 годах.

42
Известный американский тележурналист, работавший на канале «Си-би-эс».

43
Процессуальный термин, обозначающий официальное ознакомление судьи, представителей защиты и обвинения с кандидатурами присяжных при их отборе из группы кандидатов для выяснения их беспристрастности и непредубежденности. Выражение весьма древнее и происходит из старофранцузского языка. Слово voir, несмотря на совпадение с глаголом «видеть» современного французского, в данном случае происходит от латинского «verum» и означает «правда»; таким образом, всё выражение означает «говорить правду».

44
Столица штата Калифорния.

45
Популярный антацид (средство против изжоги).

46
Первый и на данный момент (2014) единственный американский президент, покинувший пост до окончания срока своих полномочий в связи с Уотергейтским скандалом.

47
Сенатор от Орегона, лишённый в 1995 году сенаторских полномочий в результате скандала с обвинениями в сексуальных домогательствах.

48
Американский военный, фигурант скандала Иран-контрас в конце 1980-х.

49
С 1997 года, когда была написана книга, в этой сфере произошли некоторые изменения: сейчас (2014) присяжные на процессах в судах штата получают 15 долларов в день (в федеральных судах — 40 долларов) плюс небольшая компенсация на транспортные расходы. Однако денежные выплаты присяжным по-прежнему несравнимы с дневным заработком большинства из них. В целом исполнение этой обязанности считается общественным долгом, а не оплачиваемой услугой. Работодатель не имеет права увольнять сотрудника из-за того, что он выполняет обязанности присяжного, однако не обязан платить ему в это время зарплату.

50
Презрительное прозвище чернокожих, добившихся успеха, либо просто интегрировавшихся в общество белых. Изначально торговая марка бисквита, состоящего из двух шоколадных печений с белым кремом между ними.

51
Сено по-английски «hay» — «хэй». Кот в Шляпе — персонаж популярной детской книги, написанной и иллюстрированной американским писателем Доктором Сьюзом (Теодор Гейзель).

52
Во вселенной сериалов «Стартрек» — особый материал, не поддающийся репликации, и по этой причине используемый в качестве денег.

53
По-английски слова «century» (столетие) и «Centauri» (Центавра) звучат очень похоже.

54
Популярный американский комический актёр и телеведущий.

55
Популярные американские тележурналисты.

56
Популярная марка бисквитного пирожного с кремовой начинкой.

57
Статуя античного воина в центре кампуса Университете Южной Калифорнии, неформальный символ учебного заведения.

58
Судьи на соответственно гражданском и уголовном процессах О. Джей Симпсона. На уголовном процессе адвокатам была дана полная свобода превращать процесс в цирк и топить его в бессмысленных разговорах (процесс длился девять месяцев); на гражданском же процессе, который проходил после уголовного, судья с самого начала жёстко пресекал подобные попытки. Гражданский процесс О. Джей Симпсона считается образцом эффективного судопроизводства.

59
Pitchfork (англ.) — вилы.

60
Американский режиссёр, чьи фильмы отличались натурализмом в изображении сцен насилия.

61
Американская кантри-певица.

62
На этапе опроса свидетелей представители сторон должны только задавать вопросы. Высказывать собственное мнение, делать выводы, демонстрировать взаимосвязи они могут только в своём заключительном слове.

63
Имеется в виду степень Philosophy Doctor (Ph.D.), которая, несмотря на название, присуждается во всех областях науки и примерно соответствует степени кандидата наук.

64
По шкале Фаренгейта; по Цельсию +24®.

65
Полной ясности нет, но, по-видимому, это как-то связано с музыкой кантри (Колхаун, в конце концов, из горной части Теннесси, родины этого музыкального стиля). http://youtu.be/N_cQuBSo_jk

66
Фраза из заставки к сериалу «Стартрек» («Звёздный путь»).

67
Название передачи доктора Колхауна позаимствовано из популярного шлягера 1957 года в исполнении Джерри Ли Льюиса «Great Balls of File!»

68
Оно, в свою очередь, происходит от восклицания удивления, распространённого среди приверженцев пентекостаизма — христианской деноминации, распространённой на юге США.

69
«Кистоун» — название киностудии немого кино, на которой начинал свою карьеру Чарли Чаплин. Кистоунские копы — полицейские из комедийных фильмов этой киностудии, которые постоянно бегали туда-сюда, создавая беспорядок и панику.

70
Имеются в виду длинные, заковыристые, «учёные» слова.

71
Непереводимая игра слов. AU — astronomical unit — астрономическая единица. По-английски «AU» произносится почти так же, как «hey, you!» — «эй, вы!»

72
По-английски название планеты Уран (Uranus) произносится так же, как «your anus» — «ваш анус».

73
Обозреватели канала «Си-эн-эн», освещавшие процесс Симпсона.

74
National Association for the Advancement of Colored People — Национальная ассоциация содействия прогрессу цветного населения.

75
Крупнейшая в Северной Америке сеть магазинов оптики.

76
Наиболее широко известен нью-йоркский Бродвей, однако улица с таким названием есть во многих американских городах, в том числе и в Лос-Анджелесе.

77
Разумеется, в русском языке это не так, хотя производные слова «солярный» и «инсоляция» в нём прижились.

78
+10® С.

79
По-видимому, авторская ошибка. Углекислота замерзает при –78,5® C.

80
Реактивный истребитель с вертикальным взлётом и посадкой.

 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"