В каждом из нас живёт немного гения. Просто порой руки не доходят до реализации идеи, или обстоятельства оказываются сильнее нас, или... Этих "или" может быть сотни и тысячи.
Для примера. Миллионы людей пишут стихи, тысячи - хорошие, сотни - великолепные, гениальные стихи пишут единицы. Но мы-то знаем только Пушкина!!! А ведь кто-то из этих гениальных единиц работает на стройке штукатуром и некому помочь нам узнать его гениальные стихи.
Вот я и решил попытаться написать об этих гениях. Пусть мир знает своих героев!
ЖыНЛ (читать одним словом), по аналогии с огромной библиотекой ЖЗЛ, жизнь незамеченных людей.
***
Звали его Мефодиевич. Нет, у него, конечно, были и имя, и фамилия. Но как-то не здорово звучит "Гений Вася Свистунов". А вот Мефодиевич звучит ёмко, капитально. Так вот, этот самый Мефодиевич жил в деревне.
Таких деревень тысячи по русскоговорящей Европе+Азии. Стоит она, деревенька, обязательно возле леса, потому что деревенька, возле которой нет леса, совсем уже не деревенька, а какой-то кишлак или аул. Или станица, на худой конец. И обязательно речушка. Неширокая, чистая, синяя-синяя. И в речушке рыба. А может и две. А может ещё и раки. И щука, щуку как-то неудобно писать вместе с остальными рыбами. И рядышком холм не холм, гора не гора. Возвышенность, одним словом. И деревенька обязательно небольшая и аккуратная. У нас, почему-то, последнее время слово "деревня" обязательно ассоциируется с пьянством и вымиранием. А ведь есть деревеньки, которые живут в дали от того, что мы называем цивилизацией, живут своей жизнью, живут тихо и счастливо.
И был этот Мефодиевич гением. Не то, чтобы с выкрутасами, а просто - гений. В его голове постоянно роились тысячи гениальных мыслей, а руки творили гениальные вещи. Чего стоили только самозатачивающаяся коса, которую он сделал соседу Пашке! С каждым взмахом она становилась острее и острее, острее и острее. Правда, после того, как Пашка нечаянно скосил арматурину, торчащую из земли, коса была доставлена в" тайное место" и закопана без свидетелей. Во избежание проблем, как сказала местная вертикаль.
А ещё у Мефодиевича за огородом было место, которое он называл "полигон". И был этот полигон усеян странными изделиями. И все они работали. И работали именно так, как говорил гений. Например, впритык к амбару стояла штуковина, в которой что-то постоянно крутилось, качалось и ухало. Мефодиевич называл её, конечно в шутку, "вечным двигателем". И этот вечный двигатель, непонятно как работающий, но работающий сам по себе, давал электричество. Да сколько! Вполне хватало и Мефодиевичу, и хватило бы всему посёлку. Правда приехали инспекторы из районных электросетей и сказали, что так не бывает. И хотя никаких диких линий к своим проводам они не нашли, наверное, на всякий случай, стали присылать счёт за потреблённую электроэнергию из расчёта две лампочки и приёмник. Больше никаких электропотребителей в хозяйстве гения они не обнаружили.
В общем, Мефодиевича боялись. И боялись его не потому, что он что-то взорвал или сжёг. А потому, что он всегда добивался того, что задумал. А задумывал он странное.
Особенно его боялись, когда он начинал здороваться со всеми несколько раз на дню. Это означало только одно - он что-то задумал. Вот и сейчас Мефодиевич шёл по деревне с совещания из правления, где работал истопником, и здороваясь направо и налево раздавал улыбки.
Деревня притихла.
А гений замыслил "полёт". Нет, не тот полёт, что на кукурузнике или на воздушном шаре. В конце концов, можно было бы просто доехать до района, оттуда - до области, а там и до столицы не далеко с её аэропортом. Правда, этот полёт, наверное, стоил бы кучу денег...
Но он решил взлететь по-другому. В одной умной книге его завораживало слово "антигравитация". Вот на ней самой он и собрался взлететь. Тем более, дело даже не в антигравитации, а в том, что человек обязан летать. Ведь человек, летающий, станет добрее и светлее, что ли.
***
Прошло пару дней, как деревня с ужасом исподтишка наблюдала за происходящим на полигоне. А там рождалась странная конструкция, приводящая в трепет непосвящённых односельчан. Как и всякое творение гения Мефодиевича, по внешнему виду было просто невозможно определить, что это и для чего. Это и держало сельчан в напряжении.
Наступило утро. Оставляя след на росистой траве, Мефодиевич приблизился к лёту. Как не странно, у него хватило времени довести конструкцию до тестового полёта, а вот придумать ей название руки недошли.
"Непорядок", подумал он об этом и решил, что после пробного полёта обязательно даст лёту красивое и ёмкое имя. А пока...
Пока Мефодиевич обходил конструкцию. Вот сердцевина. Здесь расположен источник энергии и к нему прикреплены пять осей. Каждая ось заканчивается неподвижным диском, внутри которого находится диск на оси, к которому и будет подаваться энергия. Диск должен начать раскручиваться и создать вокруг себя тяготениенейтрализующее поле. Каждый диск управляется отдельно. Мефодиевич так сделал для того, чтобы регулировать равновесие. Кроме того, в конструкцию были включены всякие распорки и тяги для придания прочности, выравнивания направления и так далее. Также были трубопроводы для энергии, да мало ли чего там ещё было. Венчало конструкцию кресло от трактора "Беларусь". Именно с ним, кстати, Мефодиевич чуть не оплошал. Только в последние минуты он вдруг сообразил, что если лёт нейтрализует тяготение, то его просто выбросит из кресла. Поэтому к креслу, с двух сторон, были привязаны шпагатины, которые сходились в узел, и получалось что-то вроде строп парашюта, только кверху ногами. Шпагатины объяснялись крайне прозаично, под рукой не оказалось ничего серьёзного, а дюжина шпагатин с каждой стороны должны были удержать, по мнению Мефодиевича, его в кресле.
Гений вздохнул, про себя перекрестился и сел в кресло. Ещё раз про себя перекрестился, дал мысленную команду "ключ на старт" и щёлкнул выключателем. Несколько секунд ничего не происходило, затем диски начали вращаться и монотонно жужжать. Так прошло несколько минут, жужжание перешло в лёгкий свист, начавшая было раскачиваться конструкция замерла в устойчивом равновесии и...
И всё. Мефодиевич чувствовал десятки упёршихся в него из-за укрытий глаз. Чувствовал равномерную вибрацию лёта. Чувствовал дыхание восходящего солнца и уходящего тумана. Чувствовал проплывающую в речке рыбу. У него были сотни чувствований. Одного не было - чувства полёта.
Как заклинание, сначала про себя, а затем шёпотом, он начал повторять: "Лети, лети, лети...". И когда отчаяние готово было сбросить Мефодиевича на землю, он вдруг почувствовал лёгкое натяжение строп на плечах. Закрыв глаза, чтобы не спугнуть начавшую брезжить удачу, он уже не про себя и не шёпотом, а вслух продолжал: "Лети, лети...".
Шпагатины впивались в плечи все сильнее и сильнее, натягивались как струны, начинали петь и...
... дзинь, одна шпагатина лопнула. Опять, дзинь, лопнула вторая, дзинь, дзинь, Мефодиевич даже не успел испугаться...
***
Перед ошалевшими взглядами селян предстала невероятная картина. Сначала Мефодиевич поднялся над сиденьем сантиметров на пятьдесят, верёвки, которыми он привязал себя к креслу, натянулись. Затем, повиснув на этих верёвках, странный аппарат поднялся над землёй метра на два-три. Но так продолжалось недолго, шпагатины стали лопаться одна за другой, и Мефодиевич, как стрела из лука взвился в небо. Аппарат же с жутким шумом грохнулся на высокую траву полигона.
А Мефодиевич летел, и как летел! И, в сущности, ему было все равно, почему он летел. Ведь он летел.