Старк Джерри : другие произведения.

Высокие небеса Тулузы Часть 3

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Школа кожевенного мастерства: сумки, ремни своими руками
 Ваша оценка:

  Автор: Джерри Старк.
  Соавторы и музы: Admiral zur See и Эльвюна.
  Название: "Высокие небеса Тулузы: Драма в трех актах".
  Фэндом: Ориджинал на исторической подкладке.
  Рейтинг: NC-17, причем неоднократно. Слэш жестокий и беспощадный.
  Размер и статус: макси!
  Жанр: Псевдоисторический порнороман с элементами детектива и мистики.
  Предупреждения: много слэша, рейтинговой энцы и бессмысленно-беспощадного флаффа. Также принуждение, условное согласие, насилие.
  
  Дополнение-1. Текст создан с использованием реальных исторических данных, однако историческим романом он ни в коей мере не является. Скорее, эта наша общая дань восхищения красотой минувших эпох.
  Дополнение-2: Текст весьма длинный, в трех частях. Выложен полностью.
  
  Благодарности: Огромное, бесконечное и нечеловеческое авторское спасибо соавторам, вдохновителям и пинателям, ибо: "Ничего бы не было, когда б не ты!" (с)
  
  Год 1775. Октябрь.
  
  Акт третий. "Серп золотой луны".
  
  Действие первое. "Интриги".
  
  Очередной сеанс позирования прошел без эксцессов, и мэтр Эшавель остался премного доволен зверским выражением лица господина прокурора. Карандашные эскизы живописца начали преобразовываться в наброски масляными красками: на светло-желтом холсте, словно сквозь густой туман, проступили очертания камня и неясных фигур рядом с ним. Влекомый ненасытным любопытством, Франсуа по уходу мэтра немедля кинулся смотреть, как продвигается работа. Ла Карваль, на сей раз изволивший скинуть камзол, встал у него за плечом, негромко известив:
  - Месье Моран, сегодня вы идете фиглярствовать в одиночестве. Обнаружились дела, которыми нельзя пренебречь. Не переживайте, без надзора вы не останетесь. И вот еще какое дело... - прокурор в задумчивости пожевал губами. - Если удастся, прихватите за шкирку мальчугана, который вчера так робел на репетиции, да притащите его сюда. Справитесь?
  - Сюда - в смысле, во дворец? - удивился распоряжению месье Моран. - На кой ляд он вам понадобился?
  - Зажарю и съем на ужин, - не пожелал раскрывать своих замыслов Ла Карваль. - Скажем так, мне будет спокойнее, когда он окажется под присмотром. Кстати, месье Моран, вы признали вчерашнего гостя, мецената и покровителя искусств? Это был месье Эшавель. Младший, само собой. Лично мне этот визит кажется весьма многообещающим, а вам?
  Франсуа сложил губы трубочкой, оскорбив уточенную обстановку Цветочной залы простецким свистом. Попытался отыскать черты сходства между мэтром Эшавелем и громогласно-требовательным посетителем "Театра Фортуны". Не нашел и задумался над тем, каким образом юному Мартину удалось привлечь внимание столь тонкого ценителя красоты, как монсеньор де Лансальяк.
  "Чего только жизнь не вытворяет с людьми. Каким-то я буду в его годы?"
  - Постарайтесь свести дружбу с мэтром Рийолем, расспросите о нем ваших коллег, - воспользовавшись оказией, Ла Карваль хозяйским жестом прихватил Франсуа пониже талии. - Помните, тут важны любые мелочи и сплетни. Не разочаровывайте меня - и успехов вам на поприще.
  - Взаимно, - буркнул Франсуа, выворачиваясь из-под тяжелой руки Ла Карваля.
  Одевшись попроще, месье Моран уже привычной дорогой оставил дворец, окунувшись в шумный людской водоворот на площади перед резиденцией. Подле фонтана с наядами и Нептуном на колеснице он наткнулся на Мари-Раймона, заигрывавшего с молоденькими прачками, и утащил его за собой. За пару улиц до "Театра Фортуны" парочка наткнулась на Армана. С совершенно потерянным видом чернявый юнец брел вверх по улице святого Оноре.
  Арман Шапри в самом деле ощущал себя потерянным и потерявшимся. Ему было всего восемнадцать лет, за плечами - сиротский приют в Пуату, за душой - ни гроша, за пазухой - ни камня. В беседах с самим собой он признавал: актер он тоже весьма посредственный, не сыгравший ни одной толковой роли и мыкающийся из труппы в труппу. Разбитной Лилия был совершенно прав, назвав Армана девственником - ну вот так, и здесь не сложилось. Одни не хотели его, других не желал он, потому в науке любви месье Шапри оставался исключительно теоретиком.
  Сходить на просмотр к Рийолю ему посоветовали актеры последней труппы, где Арману довелось служить - после того, как выяснилось: они уезжают, а месье Шапри за ненадобностью остается в Тулузе. Это было тем более обидно, что ему наконец-то обещали дебют. Арман с головой залез в долги, готовя себе костюм и пирушку для коллег, а теперь остался гол, как сокол. Арман держался, покуда за ним не захлопнулись двери "Театра Фортуны", где его подвергли такому унижению - но, едва завернув за угол, горько, по-детски расплакался от обиды и безысходности. Хорошо бы больше не возвращаться туда... но куда тогда идти? Где раздобыть денег? Как пережить грядущую осень и зиму?
  - Арман! - услышав свое имя, месье Шапри испуганно сжался, шарахнувшись к стене дома. - Эй! Стой, куда побежал?
  После слов прокурора Франсуа и в самом деле начал опасаться, как бы вчера с удравшим юнцом не приключилось чего скверного. Но вот он, жив-здоров, пусть и выглядит скверно.
  - Ты чего нас с Жанно вчера не дождался? Пообедали бы вместе, - он ловко и бесцеремонно подхватил юного сотоварища под руку, заглянул в лицо, нахмурился: - Э-э, что с тобой? Ты сегодня хоть спал или проревел всю ночь?
  Арман опустил глаза, стараясь не встречаться ни с кем взглядом. Лицо у него и впрямь было опухшее от рыданий в тощую подушку.
  - Я не спал, я роль учил, - пробубнил он себе под нос. Думая о своей полнейшей никчемности. Вон, Лилия откровенно таскается со страховидным "котом", а несчастным страдальцем отнюдь не выглядит. И одежда у него добротная, и сережки вон какие...
  - Ага, зубрил роль и до утра оплакивал участь несчастной Ариции, - беззлобно съязвил Раймон.
  - Утрись, - Франсуа пошарил по карманам, отыскав чистый платок и сунув его Арману. - Ты что, из-за вчерашнего так убивался? Тебя, между прочим, пальцем не тронули! Но своими выразительными стенаниями ты довел дело до того, что на тебя точно положили глаз. Из-за того, что ты трепещешь, аки свеча на ветру. Что теперь прикажешь с тобой делать?
  - Расслабиться и получать удовольствие, что ж еще, - высказал свое циничное мнение Мари-Раймон.
  - Я не такой! - с жаром выдохнул Арман, комкая в пальцах льняную тряпицу. - Мне противно! Я не смогу, меня стошнит!
  Раймон немедля изобразил, как именно стошнит несчастного Армана - в подробностях и со звуками. Франсуа хихикнул, с грустью подумав, что внимает сейчас отголоскам собственных давних стонов и жалоб.
  - Все мы... не такие поначалу, - буркнул он. - Да, противно. Могу тебя обрадовать, это еще и больно.
  - Больно? - одними губами переспросил Арман. Глаза у него сделались совсем уж на пол-лица, бездонные, как пропасти.
  - Если упадешь в обморок, мы тебя тащить не станем, - честно предупредил Мари-Раймон.
  - Раймон, - укоризненно протянул Франсуа. - Когда на небесах раздавали деликатность, ты точно опоздал к раздаче. Арман, не обращай на него внимания и хорош шмыгать носом. Меня тоже особо не слушай. Да, знаю, мне при рождении позабыли сунуть леденец под язык, и порой я становлюсь злюкой. Не пугайся ты так. Ну, не повезло тебе родиться красавчиком. У тебя ж на лице написано, большими буквами: "Ах, не трогайте меня..."
  - Но если я буду вести себя развязно, - в воздухе повисло не произнесенное "подобно вам", - наверное, выйдет еще хуже? - у Армана был вид тяжелобольного, которому лекари заботливо подсовывают омерзительное на вкус и вид зелье, суля быстрое и полное исцеление. Но, вместо того, чтобы залпом осушить пузырек с горькой микстурой, месье Шапри упрямо торговался: а можно подешевле? А если уменьшить порцию? А запить?
  - Хуже быть уже не может, - уверил его Франсуа. "Гм, я что, впрямь кажусь со стороны развязным типом? Вот не думал!" - Боюсь, с развязностью у тебя ничего сейчас не выйдет. Оставайся самим собой. Только не прикидывайся так откровенно трепетной ланью, пронзенной стрелой. Это привлечет к тебе целую стаю любителей... свежатинки. Которые перегрызутся за право стать первым, кто тебя подстрелит и освежует, прости за вульгарную метафору.
  - Франсуа у нас сегодня - сама деликатность, - хохотнул Мари-Раймон поверх головы Армана. - Арман, ты как, обрел уверенность в себе и умиротворение? Жизнь груба и жестока, так что устраивай побыстрее свое грехопадение и позабудь его, как страшный сон. Или вспоминай, коли оно выйдет удачным.
  - А как этого добиться? - простодушно спросил Арман. Месье Морану пришло на ум, что монсеньор был бы в восторге от этой невинности, уцелевшей в театральных вертепах. Было бы до крайности забавно устроить знакомство его эминенции и Армана, благо Ла Карваль все равно просил привести юного актера во дворец.
  Обозвав себя чокнутым сводником, Франсуа дал полезный совет:
  - Познакомься с кем-нибудь. Желательно обладающим хорошим вкусом и пухлым кошельком. С кем-нибудь, кто отнесется к тебе по-человечески. Конечно, не стоит надеяться на то, что тебя сочтут за равного - но хотя бы заплатят и не выкинут поутру из постели пинком под зад.
  Арман выслушал с величайшим вниманием, однако без энтузиазма, грустно поинтересовавшись по окончании прочувствованной речи:
  - Разве так бывает? Коли тебе платят, то разве станут относиться иначе, чем к арендованной вещи?
  - Платят же клиенты веселым девицам, - увильнул от прямого ответа Франсуа, мысленно признав правоту Армана. - И обращаются с ними недурно. Я не говорю об ублюдках навроде нашего вчерашнего гостя, которым только дай поизмываться над кем безответным. Но порой встречаются люди, которым просто... просто хочется необычного. Если с тобой приятно провести время, то зачем тебя обижать?
  - Чтобы посмотреть, как я буду просить пощади и плакать, - с видом полной покорности судьбе вздохнул Арман.
  - Есть и такие любители, - был вынужден признать Франсуа. - И нам нечего им противопоставить. Конечно, ты можешь сбежать при первых признаках опасности и наняться в другую труппу. Но и оттуда тебе придется вскоре сматываться. Ты ничего не приобретешь, только потеряешь.
  - А можно просто сдаться, сказав себе - пошло оно все к черту, от меня не убудет, - дополнил Раймон.
  - Покровителя бы тебе. Осознающего твою ценность, который умудрился бы тебя не сломать. Да где ж взять такого? - Франсуа в шутку потрепал Армана по волосам. За разговорами они подошли к входу в театр, открыв скрипучую дверь и обойдя спорящую группку мастеровых, подновлявших и красивших стены фойе. С потолка только что спустили старую, облепленную паутиной, потеками грязного воска и сажей люстру о двух десятках рожков, и теперь она боком лежала посреди вестибюля, мутно блестя медным ободом и перепутанными цепями. По соседству с ней громоздился широкий и плоский деревянный ящик, из всех щелей которого лезло обильно напиханное внутрь сено. Судя по большим красным буквами надписи, в театр доставили большое зеркало, призванное заменить прежнее, растрескавшееся и почерневшее по краям. Месье Шосселен всерьез взялся за благоустройство своего заведения.
   Репетиция началась с очередной перестановки. Мэтр Рийоль решил превратить "кормилицу Энонну" в комическую старуху, назначив на эту роль склонного к гримасничанию и передразниванию манер окружающих Дени. Прогнали первый акт - быстро, толково и почти без ошибок. Франсуа, как и Арман, невольно украдкой косились в зал: не пожаловал ли Эшавель-младший? Но тот, видимо, был всецело удовлетворен приватным спектаклем, и решил сегодня не удостаивать актеров своим визитом.
  Тем не менее, незримое присутствие мецената сделало свое черное дело - испуганный вчерашним представлением Арман неожиданно сменил рисунок роли. Мэтр Рийоль то и дело покрикивал на него, требуя вести себя живее и бойчее, а не отдавать концы прямо на сцене. Недовольство распорядителя повергало Армана в еще бОльшую растерянность. Он замямливал текст, нарушал расстановку мизансцен, стараясь держаться поближе к Франсуа, и вообще выглядел так, будто не понимает, с какой целью он влез на подмостки? Мэтр Рийоль не терял надежды, сызнова повторяя, откуда должен выйти Ипполит, куда перейти в течение монолога и с каким выражением произносить монолог. Арман судорожно кивал.
  По себе Франсуа знал, как опасно подобное состояние духа. Ухваченный было цельный образ персонажа теряется, рассыпаясь и превращаясь в набор написанных кем-то рифмованных фраз, за которыми не вырисовывается живой человек. Тут нужно либо остановиться - скажем, завалиться спать на целый день, или напиться в хлам, или провести веселую ночку с подружкой - либо пересилить себя и работать дальше. Но у Армана подобного опыта не было, да и крупная роль ему досталась впервые в жизни. Мальчишка просто-напросто растерялся.
  Результат был закономерен. Посреди длинной и трудной сцены объяснения с мачехой Армана постигла немота. Он открывал рот, нелепо шлепал губами, в точности вытащенная из воды рыба, не в силах вытолкнуть из себя ни единого слова. Черные глазища наполнились слезами, намертво сцепленные пальцы побелели. Зрелище было жутковатое и жалкое. Арман не слышал доносившихся со всех сторон подсказок, соляной статуей окаменев посреди пятачка сцены.
  - В чем дело? - мэтр Рийоль не повысил голоса, но чувствовалось, что он раздражен столь несуразным поведением актера, назначенного им на ведущую роль. - Перебрал вчера? Забыл текст?
  Арман отчаянно замотал головой, засипел в попытке оправдаться - дар речи к нему так и не вернулся. Мэтр Рийоль в задумчивости покрутил палочку-жезл с серебряным шариком:
  - Перерыв. Арман, поди сюда.
  Распорядитель удалился в дальнюю, темную часть зала. Понурившийся Арман неуклюже сполз со сцены и последовал за ним. Остальные плюхнулись на доски и скамейки реквизита, шурша листками с текстом и потихоньку жуя предусмотрительно захваченную с собой снедь.
  - Нашему Ипполиту сейчас станет до чрезвычайности хреново, - напророчил Франсуа.
  - Рийоль намажет его на хлеб заместо масла и съест! - сделал большие глаза Жанно, демонстрируя на примере своего пирожка, как будет выглядеть это устрашающее зрелище.
  - Лучше бы он забрал у него Ипполита, - буркнул Мари-Раймон. - Глянешь - с души воротит.
  - И отдал тебе? - язвительно заметил Дени, казалось, весь поглощенный изучением роли.
  - Мне чужого не надо, - проявил несвойственное ему великодушие Раймон. - Вон, пусть Филиппу отдадут. А то чего он недвижную статую в короне изображает?
  - Потом что мэтр знает: статуя в короне - его лучшее амплуа, - уверил общество добрая душа Франсуа. Добродушный и грузный Филипп проворчал, что сейчас он встанет, и после этого кое-кто ляжет.
  - Дети, не ссорьтесь, - томным голосом донельзя утомленной шалостями подопечных бонны протянула Николетт. Получилось столь похоже, что по сцене пробежал невольный смех.
  - У Армана ведь неплохо поначалу получалось, - заметил Дени, когда смешки затихли. - Трогательно так.
  - Он вообще трогательный. Трогать такого и трогать...
  - Жанно, а по зубам? - ласково осведомился Франсуа.
  - Лучше поцелуй меня, моя радость, - Жанно изобразил страдание.
  - Тьфу на вас обоих, - скривилась Зизиль, "царица Федра".
  - Мы ей не нравимся, - огорчился Франсуа. Прищурился в темный зал - легкий топоток оповестил общество о том, что мэтр Рийоль закончил воспитательную работу. Но вместо того, чтобы запрыгнуть на сцену, Арман юркнул в дверцу кулуаров и скрылся.
  - Чего это он?.. - недоуменно спросил Раймон. Франсуа сунул ему в руки свой недоеденный пирог, побежав следом за Арманом и крикнув: - Я сейчас!
  - Перерыв окончен, - оповестил молодежь мэтр Рийоль. - Где Лилия?
  - Пошел за Арманом, сейчас вернется, - с готовностью доложила Лоретта. Мэтр чуть скривился, но порицания не высказал, распорядившись:
  - Акт второй, с начала. Филипп, ты не занят, сходи и доставь их обратно. Скажи, если через полчаса не вернутся, оштрафую обоих.
  Когда Франсуа нагнал Армана в темном узком коридорчике, того трясло, как в ознобе, глаза снова были на мокром месте. Попытка выяснить, что, собственно, сказал ему мэтр Рийоль, привела к неразборчивому страдальческому лепету. Ничего толком не поняв, Франсуа сделал первое, что пришло ему в голову - обнял всхлипывающего юнца, немедля уткнувшегося зареванной физиономией ему в плечо.
  - Будет уже влаги на сегодня, - произнес месье Моран, сочтя, что дал Арману достаточно времени на проявление скорби. - Ну, обозвали бездарностью. Ну, отругали. Так ведь заслуженно. Что на тебя нашло с утра? Жизнь кончена или что?
  - Я действительно бездарность, - глухо отозвался Арман. - Бездарность и неудачник, даже продаться толком не сумел. Всего-то надо будет зажмуриться и потерпеть, а я не могу, у меня внутри все узлом скручивает... И уйти не могу, у меня же долгов... меня в тюрьму упекут для полного счастья... Кому я такой нужен? Лучше бы я умер!
  - Веревочку одолжить? - с безжалостным ехидством поинтересовался Франсуа. - Будешь висеть такой синенький, с вывалившимся языком и лужей под ногами. Правда, здорово? Раз ты все равно никому не нужен, то какая тебе разница?
  - Тебе хорошо говорить... - жалобно пискнул Арман.
  - Мне вообще все хорошо. И у меня все хорошо. А ты сейчас пойдешь на сцену и будешь работать, а не валять дурака, прикидываясь немым от рождения, - при желании Франсуа мог не хуже мэтра Рийоля или прокурора Ла Карваля подпустить в голос жесткости. - А после спектакля ты... ты пойдешь со мной.
  - Куда? - обомлел Арман. Почему-то ему представился роскошный притон, где заправляет "кот", сопровождавший Франсуа.
  - Домой, - как о само собой разумеющемся отозвался Франсуа. - Репетировать и талант раскрывать. Пожрем, как полагается достойным людям, и выпьем. Живешь-то, небось, в дыре с крышей, за которую дерут по пять ливров в месяц?
  - Ш-шесть... - машинально вякнул Арман. Франсуа наконец-то обратил внимание на выражение лица молодого человека и не удержался от смешка:
  - Арман, я даже отсюда вижу жуткие мысли, копошащиеся в твоей голове. Успокойся. Я живу не в самом обычном месте, но обещаю: там ничто и никто не будет угрожать твоей жизни и чести. Мы просто спокойно поговорим и попробуем привести тебя в порядок. Больше ничего. Ровным счетом ничего. Кроме того, мне за тебя неспокойно - гость давеча шептался с мэтром, похоже, касательно тебя. У меня дома ты будешь в безопасности. Ну, все? Мы можем возвращаться? Ты вытянешь сцену или будешь и дальше позориться у всех на глазах?
  - Я... я постараюсь, - покивал Арман, и в самом деле подобрался, приосанился, а заодно попытался вернуть на свою рожицу вменяемое выражение.
  - Так-то лучше, - одобрил Франсуа, - вот так и ходи.
  После вразумления блистать Арман не начал, однако больше не уподоблялся нервной девице в обществе клетки с мышами. Сбился с текста всего пару раз и даже удостоился одобрительного хмыканья Зизиль.
  Репетиция закончилась, следующая была назначена завтра на то же время, и Арман неуверенно приблизился к Франсуа, натягивающему камзол:
  - Так мне правда можно с тобой?
  - Конечно, о чем разговор! - Франсуа жизнерадостно заухмылялся, представив Армана в роскошных интерьерах архиепископской резиденции. - Пошли!
  На улице Франсуа удалось поймать наемный фиакр. Затолкав туда Армана и дав в качестве адреса Новую рыночную площадь, месье Моран с удобствами расположился на обитом вытершимся репсом сидении. Изумленный и недоумевающий Арман ерзал напротив, пытаясь выяснить, куда же они все-таки направляются. Экипаж остановился напротив палисадника за изящной решеткой, Франсуа протащил вяло сопротивлявшегося Армана за собой.
  Жизненного опыта юного месье Шапри вполне достало, чтобы понять: никакими меблирашками тут не пахнет, а особняк, в который они зашли, никак не могло быть борделем, пусть даже и очень дорогим. Его вели по коридорам настоящего дворца - со стенами цветного мрамора и фресками на потолках, со статуями на пьедесталах и мебелью розового дерева с позолоченными украшениями. Арман онемел, думая, что угодил в какую-то из пьес, а Франсуа и сопровождавший его Жан Пари - вовсе не те, за кого себя выдают. Может, они - скучающие наследники знатных и богатых семейств, в поисках острых ощущений развлекающиеся тем, что под чужими именами играют в дешевом театре? Мало зная о нравах великосветской молодежи, Арман полагал, что подобные забавы им как раз по нраву и по карману. Но зачем тогда здесь он?
  На пороге очередной, залитой светом и благоухающей жасмином гостиной Арман остановился, как вкопанный, жалобно и робко вопросив:
  - Франсуа, я ничего не понимаю. Кто ты? Что это за место?
  - Сын мой, я тоже ничего не понимаю, - из распахнувшихся напротив дверей явился его преосвященство. - Франсуа, что это? - де Лансальяк скептически воззрился на съежившегося юношу с видом добродетельного отца семейства, чьи дети притащили с улицы завшивленного помойного котенка и теперь хором умоляют разрешить взять его в дом.
  - Это Арман, - лаконично пояснил Франсуа. - Мой коллега по сцене. Месье прокурор невесть зачем попросил доставить его сюда. Монсеньор, в доброте своей вы ведь не станете возражать, если он несколько дней попользуется вашим гостеприимством? Он тихий, много не ест, чужого не берет и по углам лужиц не оставляет.
  - Я не... - от вида величественного пожилого священника, запросто обратившегося к Франсуа по имени, у Армана в голове что-то заклинило, как давеча на сцене. Только вместо немоты им овладело стремление лихорадочно говорить, пытаясь оправдаться невесть за что, в том числе и за свое появление здесь, где ему были совершенно не рады. - Пожалуйста, простите! Я не хотел, Франсуа просто предложил мне пойти к нему домой, я не знал, я... - он пятился, пока не уткнулся спиной в косяк, в ужасе всхлипывая и понимая: он совершил нечто невообразимое. Ему надо было еще вчера съехать с квартиры и затаиться, а не возвращаться в театр месье Шосселена.
  - Арман, не блажи, - с отвращением махнул рукой Франсуа. - Монсеньор, не гневайтесь на него. У бедняги, кажется, ум за разум зашел...
  - Вот только слабоумного фигляра мне недоставало для полного счастья, - искренне возмутился его эминенция. - Раз он понадобился Ла Карвалю, вот и отведи его туда! Эй, кто-нибудь! Пошлите за месье прокурором, да поскорее!
  - А, вы вернулись? - Кантен де Ла Карваль возник, как чертик из табакерки или явившийся по вызову демон из преисподней, захлопнув двери и пугнув своим оскалом метнувшихся на призыв монсеньора ливрейных. - Как прошла репетиция, месье Моран? Рад, что вы не позабыли о моей просьбе. Месье, я что-то не разобрал толком - как вас зовут? И не нужно так бледнеть, никто из нас не кусается.
  - Ш-шапри, Арман Ш-шапри, - заикаясь, представился юноша, не в силах оторваться от косяка. Появление в числе действующих лиц высокого и представительного брюнета, затянутого в мундир полицейского чина, окончательно выбило молодого актера из колеи. Особенно когда Арман признал в незнакомце "кота", сопровождавшего Франсуа в театре. Арман не знал теперь, что и думать, испуганно промямлив: - Я... я ни в чем не виноват, п-правда... Я н-никому ничего не с-скажу...
  Ла Карваль задумчиво обозрел тщедушное, встрепанное, крайне юное и, по-видимому, крайне голодное и запуганное создание - мальчик смотрел на него, как на ужас всей своей жизни, бессвязно лопоча. Он был такой жалкий, и в то же время такой хрупкий и милый, что у Ла Карваля на миг защемило сердце. Да еще глаза - большие, черные, как у него самого, только необыкновенно добрые и беспомощные.
  - Не нужно оправдываться, - прокурор постарался улыбнуться как можно приветливее. - Вы ни в чем не провинились. Разве что в нищете, ну так ведь это не порок? Месье Моран, как я понимаю, не стал вводить вас в курс дела - за что ему большое спасибо, - Франсуа шутливо раскланялся. Ла Карваль значительно покосился на де Лансальяка: - Месье Шапри может остаться здесь? Под мою ответственность.
  - Только после того, как вы дадите мне внятное и разумное объяснение причин, по которым вы решили превратить мою резиденцию в приют страждущих, - отчеканил его преосвященство. - Причем немедленно. Я слушаю.
  - А ты - заткни уши, - вполголоса посоветовал съежившемуся Арману Франсуа. - Ибо тут смешались дознание, столичная политика и черт знает что. Позволь представить: монсеньор де Лансальяк, архиепископ Тулузы. Месье Кантен Ла Карваль, прокурор Шатле, прибыл в Тулузу для расследования. Он же Жан Пари. Только в обморок не падай.
  Арман икнул, испытывая сильнейшее желание забраться под кресло и затаиться там. Он был не лишен сообразительности и мог сложить два и два, поняв: слишком многие тут не те, за кого себя выдают. Ему, волей случая угодившему в жернова тайн сильных мира сего, самое время прикинуться глухим, немым и слепым. Тяжелый черный взгляд фальшивого "кота", оказавшегося королевским прокурором, заставлял его чувствовать себя маленьким и ничтожным. Арман зажмурился, страдая от того, что был готов вот-вот расплакаться, как перепуганное насмерть дитя, и мимолетно позавидовав Франсуа: неужели он всякий день имеет дело с этим жутким человеком и не боится его?
  - Монсеньор, я полагаю, нам удалось разыскать ту личность, о которой мы давеча так познавательно беседовали, - поколебавшись, начал Ла Карваль. - Личность, которая, как мы полагали, сейчас проповедует заблудшим душам по ту сторону Атлантики.
  Монсеньор грузно подался вперед, вслушиваясь в каждое слово прокурора.
  - Наше предположение оказалось верным - он заведует театром. В числе покровителей труппы - Мартин Эшавель. Этот мальчик, - прокурор небрежно кивнул в сторону затаившего дыхание Армана, - очень подходит на роль кандидата на главную роль в грядущей трагедии. Я решил забрать его оттуда.
  - Полагаете, не будет... э-э... кандидатуры - сорвется представление? - монсеньор прекрасно умел понимать недосказанное.
  - Вряд ли, - отрицательно помотал головой Ла Карваль. - Я хочу, чтобы у них не было выбора. Не осталось иного кандидата, кроме того, что предложу им я. С помощью небезызвестной картины.
  - Это весьма рискованно, - пожевав губами, заявил преподобный.
  - Я знаю, - небрежно отмахнулся прокурор. - Так я забираю месье Шапри? Он может спать в моей приемной. Месье Шапри! - окликнул он молодого человека. - Я не прошу вас хранить молчание обо всем увиденном и услышанном здесь, это вам должно быть понятно и так, - он навис над юношей, как коршун над беззащитным цыпленком. Ла Карваля забавлял потерянный вид Армана. Прокурор не считал себя жестоким человеком, но привлекала чужая зависимость и беспомощность. - Благодарю за понимание, ваше преосвященство. Спасибо, месье Моран. Идемте, Арман. Хотите есть?
  "Ничего я не хочу!" - Арман поймал себя на сильнейшем желании вцепиться в раззолоченные подлокотники кресла, остаться в обществе Франсуа - единственного человека, решившего позаботиться о нем, пусть и таким диковинным образом.
  "А вот Лилия, небось, за милую душу всякий вечер ужинает с ним - и ничего, живой пока, - осторожно заикнулся здравый смысл, опомнившийся от испуга. - Для него этот Ла Карваль просто знакомец, единомышленник или кто он есть. Вот больше делать нечего королевскому прокурору, как запугивать мальчишку-актера из театра со скверной репутацией. Арман, сколько можно бояться, а?"
  - Благодарю вас, месье Ла Карваль, - сделав над собой усилие, осторожно выговорил Арман. Франсуа из-за плеча монсеньора подавал ему знаки, недвусмысленно означавшие: "Не спорь и соглашайся!"
  - Конечно, я... я с удовольствием разделю ваше общество, месье прокурор..
  Фраза прозвучала несколько двусмысленно. Впрочем, Армана больше занимала мысль о том, как бы не опозориться за столом: вид сияющих белизной и вышивкой скатертей, фарфоровых тарелок и сияющих приборов поверг юнца в некоторый ступор. Отыскав знакомые ложку и вилку, Арман уткнулся в дымящуюся тарелку с супом, стараясь лишний раз не поднимать взгляда на усевшегося напротив человека.
  "Экий заморыш!" - думал про себя Ла Карваль, наблюдая, как свалившийся ему на голову подопечный чинно, изо всех сил стараясь не торопиться, не хлюпать и соблюдать правила приличия, уписывает обильный обед с кухни его преосвященства.
  В своей жизни Кантен повидал сотни нищих, побирающихся, шатающихся по городским улицам подростков. На его взгляд, Арман немногим отличался от них - разве что ему недоставало прожженности и бойкости юных бродяжек. Да еще парень внешне отчасти походил на самого прокурора: черноглазый и черноволосый, лишь кожа, в отличие от оливковой смуглости Ла Карваля, была болезненно-белой.
  Когда юнец насытился и отложил ложку, Ла Карваль заговорил:
  - Давно вы на сцене, Арман? Ваши родители не возражали против вашего решения стать актером?
  - Я... я н-никогда не имел возможности узнать их м-мнение на сей счет, - от волнения, что с ним заговорили, Арман вновь начал заикаться. - Я н-никогда не в-видел моих р-родителей... Я вырос в сиротском доме в Пуату. Кто меня туда принес - неизвестно. Там принимают детей из корзины святого Ангела, знаете эту т-традицию? - Кантен снисходительно кивнул. - Пуату - большой город, так что они могли быть кем угодно, - молодой человек виновато пожал плечами, извиняясь за свое неказистое происхождение. - Мне было около пятнадцати, когда один из наших попечителей начал выказывать мне... э-э... он проявлял сугубую заинтересованность в моей судьбе и обещал обеспечить мое будущее. Его доброта показалась мне несколько натянутой - и я предпочел оставить приют. В Пуату я наткнулся на странствующий балаган, ставивший пантомимы в итальянском стиле, и вместе с ними поехал на Юг. У меня неплохо получалось, но я никак не мог найти постоянной работы, перебираясь из труппы в труппу, переезжая из города в город, пока не добрался до Тулузы. Вот и вся моя жизнь, - Арман обезоруживающе робко взглянул на столичного прокурора, добавив: - Да, вот и вся моя жизнь.
  Кантен взглянул на него с легким одобрением:
  - Молодец, что предпочли поруганию жизнь скитальца.
  А потом задумался, вздохнув:
  - Хотя не знаю. Может, вы избрали неверный путь.
  - У меня и не было особого выбора, - с обескураживающей прямотой признал Арман. Он с опаской попробовал вино, догадываясь, что оно наверняка дорогое и хорошее, намного лучше той кислятины, к которой он привык - и он не сумеет по достоинству оценить вкус. Вино тягучей сладкой каплей перекатывалось на языке, проскользнуло в горло, обожгло и растаяло. - Воспитанников приюта по достижении совершеннолетия отправляли на королевские мануфактуры либо в услужение попечителям приюта. На самом деле мне повезло, и мое ремесло мне нравится. Мне бы только найти кого-нибудь, кто согласился бы меня натаскивать. Отыграть толком хоть один сезон. Получить постоянный ангажемент... Я надеялся, что смогу проявить себя здесь, в "Театре Фортуны". Знаю, труппа месье Шосселена пользуется не лучшей репутацией. Я... - он нервно закрутил в руках скомканную салфетку, не понимая, с какой стати вдруг так разговорился. Столичному чиновнику нет до него никакого дела, он просто коротает время за малозначащей беседой: - Я уже почти собрался с духом, чтобы согласиться на их условия - лишь бы остаться там и учиться. Мне еще никогда не доставалась ведущая роль, а это - большая удача...
  Ла Карваль не знал, зачем он тратит время, выслушивая незамысловатую историю затюканного мальчишки. Сам по себе месье Шапри его ничуть не интересовал - лишь как фигура в партии, которую он разыгрывал, пешка, вероятная жертва. Теперь Арман в безопасности и недосягаем для цепких рук его противников. Надо только пристроить парня куда-нибудь на время процесса дознания, чтобы не путался под ногами.
  - Вот что, месье Шапри, - перебил он юношу, почти не прислушиваясь к тому, что говорил Арман. - Покамест путь в любезный вашему сердцу театр для вас закрыт. Недели на две, на три. Заняться вам все равно нечем, будете моим камердинером. Обязанности не слишком обременительные, зато получите жалование.
  Арман покраснел, не зная, как ответить на подобное предложение. С достоинством отказаться или, помявшись для приличия, согласиться? Спустя миг он сообразил: прокурора не интересует его согласие или отказ. Ла Карваль не спрашивал, Ла Карваль принял решение и поставил Армана в известность.
  - Марсель! - окликнул ординарца прокурор, поднимаясь из-за стола. - Марсель, этот молодой человек поступает ко мне в услужение. Покажешь ему, как и что.
  - Будет сделано, - прогудел Марсель, пребывая в некоторой озадаченности: зачем месье прокурору вдруг занадобился камердинер, да еще такой ледащий, кожа да кости? Однако Марсель никогда не задавал лишних вопросов и не спорил, полагая, что начальству виднее.
  
  
  Идея купить бочонок вина на всех и распить его принадлежала Мари-Раймону. Выбор компании пал на осеннее сотерне - молодое, только что перебродившее и обжигающее своей сладостью язык. Скинулись вшестером, взгромоздили запечатанную покупку на загривок Филиппу, как самому сильному и крепкому, и двинулись к старому монастырю доминиканцев. Туда, где в узких и пыльных, насквозь прокаленных солнцем улочках, располагались дешевые гостиницы с грязноватыми нумерами. В окнах здешних домов частенько не хватало стекол, а в мостовой - булыжников, краски на стенах давно выцвели и облупились. Здесь, в небогатых кварталах Тулузы, пахло прокисшей едой и гниющими фруктами. На покосившихся балконах в ящиках пышно отцветали последние розы, в кучах песка играли дети, и через темные щели переулков сварливо перекликались из открытых окон женщины.
  Здесь, в гостинице "Клубок и кошка" по соседству снимали комнаты Раймон, Николетт и Жанно, пригласившие к себе остальных, дабы прорепетировать в более уютных условиях, нежели пыльная сцена с торчащими из досок ржавыми гвоздями. Вдобавок на пару дней мэтр Рийоль вынужденно прекратил репетиции: плотники добрались до сцены и принялись рьяно ее разбирать. С актеров было взято клятвенное обещание упражняться самостоятельно - и они честно выполнили обещанное.
  - А сотерне вовсе не для пьянства. Это чтобы запоминалось крепче! - заявил Филипп, кряхтя на узкой лестнице под тяжестью бочонка, в котором глухо и заманчиво побулькивало молодое вино.
  Бочонок торжественно водрузили в центре комнаты, решив, что она будет символизировать трон. Не без мучений выбили клепку, подставили под кран кружки и приступили к репетиции.
  К наступлению сумерек бочка была опустошена на три четверти. Повсюду в комнатах валялись разбросанные листы со словами ролей. Упившийся Дени прикорнул в уголке на коврике. Филипп и Жанно несколько заплетающимися языками пытались объясниться в любви Зизиль, Раймон и Лоретта куда-то исчезли. Франсуа, чья голова слегка кружилась от выпитого, отправился на поиски, сыскав пропажу в комнате напротив. Парочка занималась любовью - избрав для своих игрищ не постель, а отчего-то письменный стол. Озадаченный Франсуа поинтересовался причиной столь странного выбора.
  - У кровати, мать ее, ножки подламываются, - не прерывая трудов по ублажению подружки, объяснил Мари-Раймон. - А теперь сгинь.
  Франсуа пожелал им всяческих успехов, закрыл дверь и побрел дальше - в поисках понимания и сочувствия. В подвыпившем виде месье Моран всегда начинал искать собеседника, дабы обрушить на него свои разнообразные переживания. Хотя особо переживать Франсуа Морану было не из-за чего: он обретался на всем готовом и занимался любимым делом. Его немного тревожил холодок, пробежавший в отношениях между ним и Шарлем, но актер списал все на постоянную занятость и усталость отца д'Арнье. Нелегко, наверное, быть викарием при такой важной и значительной персоне, как монсеньор. Дела и дела, бесконечные бумаги, улаживание споров между монастырями и светскими властями, налоги и прочее, несть ему числа. Неудивительно, что Шарлю не до любовника и не до страсти нежной.
  "Да и потом, в любви ведь самое интересное и волнующее - знакомство и обретение предмета своих интересов, - с уверенностью все повидавшего и испытавшего опытного ловеласа рассуждал Франсуа. - Д'Арнье получил от меня все, что желал. Он говорит, что не слишком нуждается в телесной близости, мол, ему достаточно моего присутствия, сознания того, что я рядом и никуда не денусь. Как знать, как знать. Может, и денусь... - однако мысль о возможной разлуке страшила Франсуа. Актер не слишком переживал об утрате апартаментов в архиепископском дворце, нарядов и лакомств, но ему становилось холодно и боязно от раздумий о том, как он будет жить без д'Арнье. - Ла Карваль поймает своих преступников и тоже уедет. Укатит в свой Париж, поминай как звали, на полдороге забудет и меня, и все, что он сгоряча наобещал... Какая причудливая у нас жизнь, вся сотканная из обещаний - невыполнимых и невыполненных".
  Пребывая в столь меланхолично-раздумчивом состоянии, Франсуа прошел коридором с обшарпанными бумажными обоями, выйдя на внутреннюю террасу гостиницы, углом выступавшую над двором с пыльной зеленью. Там, сложив руки на покосившемся деревянном ограждении, сидела Николетт Годен. Девушка рассеянно смотрела вниз, созерцая беготню детей, и оглянулась через плечо на звук шагов:
  - Месье Моран? Что остальные?
  - Допивают остатки вина и резвятся - в той степени, в какой ноги согласны поддерживать их, - Франсуа прислонился к деревянному косяку, расписанному некогда яркой, а сейчас выцветшей синей краской с красными зигзагами. - Вы так немилосердно оставили нас, милая Николетт...
  - Не люблю шумных застолий, - мадемуазель Годен строго поджала губы. - Понимаю, в нашей жизни не так много радостных мгновений и наши друзья склонны пользоваться им в ущерб здравому смыслу и своему здоровью. Не сознавая того, что их разгульное поведение пагубно сказывается на репутации актеров в целом.
  - Н-ну, наша братия с древнейших времен никогда не отличалась ни хорошими манерами, ни добродетелью, - попытался отшутиться Франсуа. Николетт отрицательно покачала головой, чуть качнулись воткнутые в узел темных волос бумажные цветы:
  - Такое положение вещей не может длиться вечно. Когда-нибудь мы добьемся того, чтобы наше ремесло уважалось, а нас не считали балаганными паяцами, нанимаемыми на вечер. Мы несем людям искусство и просвещение... Ну чему вы улыбаетесь, Франсуа? - с досадой оборвала она свою горячую речь. - Считаете, я гоняюсь за химерами пустых надежд?
  - Нет, но... - Франсуа была симпатична эта девица, так непохожая на большинство актрис странствующих театров. Ему было жаль разрушать ее искреннюю веру в лучшее.
  - Между прочим, я читаю столичные газеты, - Николетт верно истолковала смысл его недоверчивой улыбки. - Актеры "Комеди" почти добились освобождения от извечной зависимости театра от прихотей двора.
  - "Комеди" в столице, а у нас что? - Франсуа широким жестом обвел дворик и террасу с ползущим по стене вьюнком. - Провинция. Скажите спасибо, что у нас есть возможность ставить хоть что-то. Что нас не выгоняют всякий вечер за пределы городской стены, как того требует закон. Мы в куда лучшем положении, чем наши предшественники. Некоторым из нас даже удается привлечь внимание сильных мира сего.
  Николетт помолчала, обрывая лепестки увядших от жары цветов. Отвела взгляд и решительно заявила:
  - Я не верю, что это внимание сделало вас счастливым, месье Моран.
  - Франсуа, - поправил актер.
  - Хорошо, Франсуа, - девушка с досадой выбросила пригоршню лепестков во двор. - Да, я не могу похвастаться искушенностью в некоторых вопросах, подобно вам. Но я немного знаю мир, я не слепа, и я вижу - вы несчастны там. Вы предпочитаете проводить время с нами, вы не спешите возвращаться обратно. Так отчего бы вам не прекратить эту... это... - она замялась, подбирая нужные слова, - эту связь?
  - Николетт, - укоризненно протянул Франсуа. - О чем вы только говорите? Какую такую связь? Я работаю на его преосвященство, и только. Между нами существует определенная договоренность. Если я разорву ее, с чем я останусь? С пустыми руками!
  Мадемуазель Годен прикусила губку и решительно поднялась, расправив складки бледно-голубого дешевенького платья:
  - Франсуа, я хочу вам кое-что показать. Только обещайте, что никому не расскажете о том, что видели.
  - Клянусь! - с готовностью обещал заинтересованный месье Моран.
  Девушка привела его в свою комнатушку - скромную и прокаленную солнцем, как и все комнаты гостиницы "Клубок и кошка", обильно украшенную цветами, и тщательно заперла двери за задвижку. Из дорожного сундука Николетт вытащила большую плоскую шкатулку, запертую на сложный накладной замок и перетянутую для верности несколькими ремнями. Весь хмель из головы месье Морана давно выветрился, ему было донельзя любопытно узнать, что же за тайну такую хранит мадемуазель Годен - и почему она решила поделиться своим секретом?
  Николетт с видимым усилием провернула ключ в тугом замочке, откинула коробку шкатулки. Внутри лежала сафьяновая папка, которую девушка, после заметного внутреннего колебания, вручила Франсуа со словами:
  - Вот, прочтите. Хотя бы начало.
  Месье Морану хватило первых пяти страниц, чтобы понять - у него в руках истинный шедевр. Комедия, совершенно новая и незнакомая. Современная, искрометная, исполненная истинно мольеровского духа. написанная легким и запоминающимся языком. Франсуа охотно продал бы душу за умение писать - так. Такому таланту он не мог даже завидовать.
  - Что это? - выдохнул он, вцепившись в хрустнувшие под пальцами страницы и пожирая их взглядом. - Чье это сочинение, Николетт? Откуда у вас рукопись?
  Мадемуазель Годен вздохнула:
  - Эту пьесу написал супруг сестры моей матушки. Он уже пробовал себя на поприще драматурга, но его предыдущие творения провалились. Это его творение хотели ставить в столице еще года три тому, да король и цензура запретили, опасаясь скандала. До меня доходили слухи, что нынешней весной премьера в Париже все же состоялась. Но текста пьесы еще нет ни в одной книжной лавке, а мне... я ее просто-напросто выклянчила у месье Огюстена - тогда, когда планировалась первая постановка. Он отдал мне текст в обмен на обещание: если я попаду в хорошую труппу или найду достойных соратников, я постараюсь способствовать ее постановке. У меня есть официально заверенное нотариусом право на владение пьесой, которое я могу передать антрепренеру труппы... или моему супругу, если мне когда-нибудь вздумается выйти замуж.
  Франсуа благополучно пропустил мимо ушей историю, в результате которой мадемуазель стала обладательницей пьесы, однако за его слух зацепились слова "моему супругу". Как месье Морану ни хотелось читать пьесу дальше, он оторвал взгляд от исписанной мелким почерком страницы, проникновенно заявив:
  - Николетт, вы - чудо и истинное сокровище. Вы намерены ознакомить с этим шедевром месье Рийоля?
  - Еще не знаю, - мадемуазель Годен быстрым жестом подровняла листки в папке. - Я мечтала просто учиться и овладевать мастерством, но, чем дольше я наблюдаю за труппой, чем больше думаю... Как полагаете, Франсуа, может, мне так и поступить? Но я - всего лишь женщина. Где гарантия, что меня не обманут? Такая постановка сулит театру большую выгоду... наверняка связанную с изрядным скандалом. Одна я не справлюсь... - голос Николетт чуть дрогнул. Франсуа поймал себя на том, что втайне ожидал этой дрожи и жалобных интонаций. Прозвучавших столь правдоподобно, что любой бы охотно уступил бы зазывной песне очаровательной сирены. Располагавшей к тому же истинным сокровищем - и отлично осознававшей ценность содержимого своей шкатулки.
  - Вне всякого сомнения, вам потребуется помощь и поддержка, - Франсуа с сожалением проводил взглядом опустившуюся крышку шкатулки. Как наяву расслышав тихий щелчок механизма, представив себе вращение зубчатых шестеренок и валиков, запирающих замочек. Отделивших его от обладания искушающим секретом - разделенным теперь на двоих. Если только милая Николетт не сделала своего предложения еще кому-нибудь. Для гарантии. Она ведь такая рассудительная молодая особа. - И я... я приложу все усилия, чтобы помочь вам. Тулуза должна увидеть эту пьесу, а мы - мы должны стать теми, кто представит ее раньше всех прочих, - говоря, он словно бы невзначай все больше и больше наклонялся вперед, догадываясь - мадемуазель Годен не отстранится.
  Они поцеловались над шкатулкой с рукописью. Губы у девицы Николетт Годен, она же Акта и Ариция, были сухими и теплыми, с едва ощутимым вишневым привкусом модной помады. Она улыбалась - едва заметно, как подобает благовоспитанной девице, заключившей очень удачную сделку. Франсуа испытал странное, забытое ощущение, целуясь с женщиной вроде как именно это ему приличествовало от природы, так почему же он так удивлен мягкости ее губ?
  
  
  Шарль д'Арнье смотрел в суровые глаза архангела Михаила, собственного зеркального отражения. Облаченного, как в броню, в сознание собственной вечной непогрешимости и знание вечной истины, и вооруженного, как мечом, правом карать неправедных. Ноги сами принесли его в капеллу, и теперь он неподвижно сидел на обитой багряным бархатом скамье, устало, по-крестьянски, навалившись грудью на спинку передней лавки. Размышляя, перебирая воспоминания, как скупец перебирает золотые монеты. Думая о Франсуа Моране - актера опять где-то носило где-то в городе. Месье Моран все чаще пребывал в обществе прокурора Ла Карваля - но связывали их, похоже, исключительно деловые отношения. Месье Морану нравилось разыгрывать роль помощника дознавателя, и Шарль д'Арнье ничего против этого не имел. Он готовил свою душу к этому испытанию - а оно оказалось слишком тягостным.
  В резиденции духовного пастыря Тулузы редко что могло укрыться от взора его эминенции - или от взглядов неслышно скользящей по коридорам прислуги. В свой через монсеньору де Лансальяку донесли о том, что отец д'Арнье пребывает в дворцовой капелле. Не молится, не встречается с кем-то - просто сидит, ведя безмолвный диалог со Всевышним. Что вероятнее всего - споря с самим собой.
  "Он справится, - повторял себе де Лансальяк, неплохо изучивший характер своего преданного викария. - Что бы не томило его, чем бы не была отягчена его душа, Антуан справится".
  Очередной слуга, отправленный в капеллу, вернулся с известием о том, что отец д'Арнье, несмотря на поздний час, по-прежнему остается в церкви. Роже де Лансальяк недовольно нахмурился. Закряхтел при мысли о том, что придется на ночь глядя тащиться в капеллу. На первый взгляд, было бы куда разумнее вытребовать Антуана д'Арнье немедленно пред очи покровителя.
  Разумнее - да не слишком...
  Шарль так ушел в свои мысли, что не заметил появления монсеньора. К слову сказать, при желании и необходимости преподобный мог ходить очень тихо и появляться там, где его не ждали. Грузно присев на соседнее сиденье, де Лансальяк оглядел своего былого фаворита и нынешнего вернейшего сподвижника. Испытав по результатам осмотра тягостное сожаление, лишь подтвердившее высказанное некогда монсеньором предположение. Вроде бы все было, как прежде - и уже не так. Замкнутый Антуан д'Арнье неосторожно позволил мимолетному увлечению перерасти в истинную страсть - а предмет его увлечений не обладал способностью по достоинству оценить сокровище, подаренное ему судьбой. Монсеньор де Лансальяк полагал, что разлука охладит чувства молодых людей, и внешне все выглядело именно так, месье Моран и д'Арнье вели себя как друзья, а не любовники, но преосвященный ни на миг не доверял этому впечатлению.
  - Мне казалось, я поручал тебе присматривать за месье Мораном, - обращаясь не к Шарлю, а к некоей точке за его плечом, осведомился его преосвященство. - Его нет во дворце. Где он?
  Шарль медленно повернул голову в сторону де Лансальяка, будто не вполне соображая, кто с ним говорит и где они вообще находятся. В свете мерцающих свечей прямые волосы д'Арнье вспыхнули рыжеватой бронзой.
  - Месье Моран... где-то в городе. Господин прокурор уверил меня в том, что к нему приставлено надлежащее сопровождение, - медленно проговорил он. - Полагаю, в данный миг месье Моран более занят своей сценической карьерой, нежели чьими-то чувствами.
  - Вы что, повздорили? - удивился монсеньор, недовольно проворчав: - Карьера у него... Какую еще карьеру выдумал себе этот юный проходимец? Почему ты вообще слушаешь то, что он несет - у него же мельница вместо языка, и всякий день - очередная гениальная идея!
  - Время от времени месье Моран изрекает дельные вещи, - угрюмо признал Шарль. - В чем-то я могу его понять. Он актер, и хочет заниматься своим ремеслом - несмотря на ту покойную и обеспеченную жизнь, которую предлагаете ему вы...
  - Антуан, мальчик мой, - не дослушав, перебил де Лансальяк, - сдается мне, с тобой в последнее время что-то не в порядке. Да, месье Моран очарователен, остроумен и на удивление сладок в постели... Но это еще не повод терять голову. Именно это с тобой в данный миг и происходит. Ты слушаешь его, потакаешь его выдумкам вместо того, чтобы удержать его от ошибок, прощаешь то, что спускать бы не следовало. Что он там вытворяет в своем театре, ты знаешь? Ты уверен, что он в театре - а не в чьей-либо постели, того же Ла Карваля, к примеру? Что, даже это не имеет для тебя ни малейшего значения?
  - Простите мне мою дерзость, отец мой, - склонил голову Шарль, - но... вы пожелали уложить Франсуа в свою постель - разве я дал вам каким-то образом понять, что ваше решение задело мои чувства? Почему тот предполагаемый факт, что месье Морану взбрело в голову разделить ложе со столичным прокурором, должен волновать меня в бОльшей степени?
  - Потому что есть же разница между мною и этим столичным выскочкой! - громыхнул преподобный, донельзя удивленный полным отсутствием сопротивления и апатией отца д'Арнье. - Потому что порой таких, как твой ненаглядный Франсуа Моран, надо брать за шкирку и против воли удерживать от некоторых поступков! Ибо сами они не задумываются над тем, что творят! Он занимается именно этим - ждет, когда ты остановишь его. Когда задашь ему трепку, доказав, что он тебе важен и что ты неравнодушен к тому, что он творит. Таких нельзя отпускать на свободу, полагаясь на их здравомыслие и сдержанность - ибо они немедля пускаются во все тяжкие. Но по злобе или стремлению досадить, но по несусветной глупости! Я рассчитывал на тебя, Антуан, на то, что ты удержишь это неразумное и резвое дитя подле себя, но он умудрился окрутить тебя и - теперь носится невесть где, а ты сидишь здесь и изображаешь аллегорию Отчаяния. Ты имел несомненное влияние на него, но утратил, потакая его желаниям и разрешив ему все, что угодно.
  Монсеньор перевел дух и с каким-то приглушенным отчаянием в голосе вопросил:
  - Ну что мне прикажете делать с вами? Посадить его под замок, пока не одумается? Выслать тебя куда-нибудь в Севенны? Или сунуть вам кошелек с ассигнациями и выгнать обоих за порог: гуляйте, пока не перебеситесь? Выправим тебе свидетельство о длительном отпуске от трудов праведных, благо ты нечасто вспоминаешь о Господе.
  - Моя вина, моя величайшая вина, но, боюсь, я и раньше не думал о Нем слишком много, - хмыкнул Шарль, - пожалуй, что теперь это случается куда чаще. Как мне поступить, монсеньор? Надавать Франсуа пощечин, потому что я сильнее? Наорать, потому что старше, и я точно знаю, в какой стороне солнышко встает?
  - Боюсь, время пощечин и криков уже безнадежно миновало, - язвительно хмыкнул преосвященный. - Твоему дружку, как ты сам признал, нельзя отказать в сообразительности... также как и в определенной юношеской наивности. И выпадает тут, заблудший сын мой, одно из двух. Либо ты проиграешь состязание за чужое сердце, либо тебе придется изыскать способ внятно и доступно растолковать месье Морану, где его место. Ты предоставил ему свободу - он вовсю пользуется этой свободой, и вскоре позабудет даже о том, чтобы оглянуться на тебя. Нет, коли в твоем сердце и вправду все перегорело... - де Лансальяк повел в воздухе пухлой ладонью, словно отметая нечто невидимое.
  - Даже если я выиграю это соревнование, ваше преосвященство, что мне делать с трофеем? - невесело усмехнулся Шарль. - Что я могу ему предложить, кроме постыдного, тайного сожительства, да еще за чужой счет? Не проклянет ли меня Франсуа за то, что я привяжу его к себе сердечными узами? Не сойду ли с ума от тревоги за него я сам? Может быть, для него будет лучше позабыть это лето и все, что было между нами. Я хочу, чтобы он был счастлив.
  - Что самое досадное, при ветреном характере этого дитяти он и в самом деле будет счастлив, - чуть нахмурился де Лансальяк. - Погорюет месяц-другой, вспоминая, как вам было хорошо вместе. Может, поплачет украдкой в подушку... и вскоре утешится с кем-нибудь другим или другой. Ты открыл ему тайну того, что между мужчинами и женщинами нет существенной разницы. Теперь его жизнь станет вдвое захватывающе и занимательнее. Может, вам и в самом деле уехать? Антуан, сынок, чего бы хотел ты сам - помимо того, чтобы наше общее несчастье и головная боль была счастлива? - монсеньор бросил на Шарля изучающий взгляд, короткий и цепкий.
  - Обрести покой, - почти не задумываясь, ответил Шарль. - Прежде я мечтал о богатстве и влиятельности, о том, чтобы иметь возможность заткнуть пасть любому, кто осмелится тявкнуть в мою сторону. Но сейчас - сейчас я мечтаю о покое. Я привык быть бессердечным и преданным - и я хочу снова стать им.
  - Так может, будет лучше дать месье Морану понять, что всему рано или поздно приходит конец - и плохому, и хорошему? - монсеньор в задумчивости покрутил толстыми пальцами. - Он мальчик умный и сообразительный, поймет. Конечно, я сам просил его остаться в Тулузе, но в свете нынешних событий... Вдруг он и в самом деле сумеет найти общий язык с Ла Карвалем, и тот пожелает захватить месье Морана в столицу? - преподобного явно интересовала реакция подчиненного на такое предположение.
  - У месье прокурора есть очаровательная манера думать за себя и за своего протеже, - чуть пожал плечами Шарль. - Но кто знает, вдруг Франсуа придется по душе такая опека? В сущности, он склонен подчиняться - не одному, так другому.
  - Каких только глупостей и преступлений не совершают люди ради того, что они называют любовью, - раздраженно буркнул монсеньор. - В любом случае, прокурор и его люди пробудут здесь еще не меньше двух недель. Мы со всей очевидностью узрим, смогут ли две столь противоречивые натуры поладить меж собой. Если нет - ну что ж, приищем для месье Морана местечко в Тулузе, которое придется ему по душе и где он не станет подвергать себя излишним опасностям и искушениям. Если да - тут Господь им судья, а мы ничего не сможем поделать. Может, присутствие Франсуа сумеет отчасти смягчить эту вечно смятенную душу и примирить ее с миром.
  - Быть по сему, аминь, - подняв глаза к легкому, парящему потолку капеллы, Шарль д'Арнье обрел уверенность в том, что поступает правильно. Сейчас он искренне сожалел о том, что не верует настолько искренне и глубоко, чтобы просить Господа о знаке или целиком положиться на волю Провидения. - Благодарю вас за все, монсеньор.
  - Благодарить будешь позже, - отмахнулся монсеньор де Лансальяк. На пальце сверкнуло тяжелым золотом пастырское кольцо. - Когда мы изопьем до конца эту горькую чашу и посмотрим, останемся ли мы в живых. Ступай спать, Антуан. Знаю, мой совет бесполезен, но все же постарайся не думать о своей ветреной Лилии. Я потолкую с ним, - он чуть ухмыльнулся. - Ступай, мой мальчик. Сегодня был тяжелый день, и я хочу побыть один. Иди-иди, - он мягко, но настойчиво выпроводил Шарля из капеллы.
  Вместо того, чтобы, как было велено, вернуться в свои апартаменты, Шарль д'Арнье невесть зачем свернул к комнатам Франсуа - зная, что обнаружит их пустыми, нарочно желая еще разок уязвить без того ноющее сердце. Он и не догадывался прежде, что оно способно так болеть - и так лихорадочно колотиться о ребра при виде полоски света из приоткрытой двери ванной комнаты и услышав знакомый голос. Голос, безмятежно и полусонно напевающий простонародную песенку под гулкий звон льющейся воды - месье Моран изволили вернуться и заниматься поздним туалетом. Камзол и жилет актера валялись на полу гостиной - Шарль подобрал их, бросив на кресла. Открыл дверцу в ванную. Замер на пороге, глядя на мокрые вьющиеся волосы, прилипшие к гибкой спине, следя за грациозностью обыденных движений - как Франсуа наклоняется за лежащим в лотке куском мыла, дорогого и твердого, пахнущего молотыми зернами кофе с примесью лаванды, как поднимает тяжелый фарфоровый кувшин. Как, извиваясь, сбегают по длинным ногам прозрачные струйки воды, разбиваясь о медное дно ванны - следы чьих рук так старательно смывал с себя ветреная Лилия, его радость и горечь?
  Шарль достал из комода чистую простыню, сзади набросив ее на плечи Франсуа. Актер не вздрогнул, видимо, он давно уже ощутил присутствие постороннего - и знал, кто именно этот посторонний, так поздно заглянувший к нему.
  - Мы... прости, я задержался, - Франсуа постарался, чтобы его голос звучал виновато. Ему хотелось, чтобы Шарль повысил на него голос, накричал, выясняя, за каким чертом он шатается по ночному городу и в чьей компании - но д'Арнье лишь молча прижал его к себе, не обращая внимания на промокшую ткань. Горло Шарля перехватило петлей невысказанных упреков и опасений, мешающей дышать и наслаждаться кратким мгновением близости Франсуа. - Ты сердишься? - актер обернулся, на удивлении ловко ткнувшись губами в вырез распахнутой на груди сорочки. - Мы просто заболтались, вот и все.
  - Я так и думал, - сухо и спокойно отозвался Шарль, без труда перенося Франсуа через высокий бортик ванны. - Я понимаю, у тебя есть жизнь за пределами дворца.
  - Ну-ка отпусти меня, - неожиданно резко потребовал Франсуа. Ощутив опору под ногами, обхватил ладонями лицо Шарля, чуть привстав на цыпочки и заставив более высокого д"Арнье наклониться к себе. Вгляделся в синие глаза, скорбно и трагично вздохнув: - Шарль, ты пробуждаешь во мне уснувшую было совесть. Что я с ней буду делать, в нынешние-то распущенные и безнравственные времена, когда можно заработать полсотни ливров за то, чтобы позволить всласть похватать себя за задницу? - он прижался всем телом, встряхнувшись и сбрасывая намокшую простыню на пол. - Ну прости. Я свиненок. Отнеси меня в спальню, пожалуйста. Или отнеси куда хочешь. И делай со мной, что хочешь. Я иногда забываю, что на самом деле я принадлежу тебе - как и прежде, - он улыбнулся, лукаво и чуточку смущенно.
  Шарль стиснул в ладонях его руки и прижал к своим губам:
  - Какая совесть, Франсуа, у меня у самого ее никогда не было. Иначе я никогда бы не покусился на твою невинность и не запугивал тебя...
  - Ах-ах, отцом д"Арнье овладело запоздалое раскаяние в совершенных грехах, - беззлобно поддел Франсуа. - Нет-нет, ты добился своего - я настолько перепугался, что мне не оставалось ничего другого, кроме как нападать. Я всегда так делаю, когда мне страшно: стараюсь не думать о последствиях и ломлюсь напрямик, в надежде, что повезет. И ах, как мне невообразимо повезло, я никогда и не мечтал о таком везении... - он пощекотал острым ногтем шею Шарля. - Ну ее к черту, эту невинность. От нее одни хлопоты, без нее намного легче... Стой, замри! - прежде чем Шарль успел остановить своего неуемного дружка, Франсуа по-кошачьи мягко прыгнул на него, обвив ногами талию.
  Шарля от этого маневра почти не шатнуло, он охотно подхватил Франсуа под ягодицы и, глубоко, жадно целуя его, попятился в спальню, рухнув спиной вперед на неразобранную постель.
  - Мое-мое-мое... - задыхаясь, умудрялся бормотать Франсуа в паузах между поцелуями. Оседлав бедра Шарля, он торопливо стаскивал с него, ластясь, зацеловывая, выглаживая собой - пальцами и всем телом, словно пытаясь проникнуть под кожу. Словно прося прощения за что-то невысказанное. - Мой. Больше ничей, правда? Шарль, я так тебя люблю... - смешки, бесконечные поцелуи, долгие и страстные, от которых так сладко болят и ноют распухшие губы...
  - Вот залюблю тебя до полного бессилия, и больше не будешь заполночь шататься по городу, - сделал зверское лицо Шарль, перекатываясь на живот и вминая Франсуа в пышные перины постели.
  - Ха! - бог весть, каким образом Франсуа умудрялся вкладывать в короткое восклицание столько презрения, недоверия и язвительности сразу. - Залюбит он меня, как же! - Франсуа завертелся, извиваясь под навалившимся на него тяжелым телом, пытаясь обрести свободу и обессиленно хихикая, запрокидывая голову, подставляя шею и плечи губам д'Арнье. Каштановые локоны рассыпались по белизне обшитых кружевом подушек, переливаясь в отсветах масляных ламп рыжими искрами.
  - Неужели это был вызов? - Шарль приподнял голову, прислушиваясь к воображаемому эхо слов Франсуа. - И ты думаешь, что после сомнений в моей мужской неотразимости я его не приму?
  - Какой вызов, о чем ты? - Франсуа в поддельном изумлении расширил бархатные глаза. - Святооой отец, о чем это вы начали рассуждать? Вы, если мне не изменяют зрение и слух, суетно заботитесь о впечатлении, которое производите... да еще занимаетесь блудодейством! Причем добро бы еще с падшей девицей, так нет, вы умудрились между делом совратить бестолкового юнца! - он обвил Шарля руками и ногами, скрестив лодыжки у него за спиной. - Нет-нет, никаких брошенных и принятых вызовов. Вам это просто невместно.
  - У меня такое ощущение, будто ты нахватался от нас с монсеньором церковной премудрости, а мы от тебя - театрального распутства, - резюмировал д'Арнье, просовывая руку между их сплетенными телами, чтобы приласкать Франсуа, - с кем переспишь, от того и наберешься....
  - Спи с книжкой, это намного безопаснее для репутации и нравственности, - посоветовал Франсуа. - И не смей винить меня в распутстве! Я таким не был - это все из-за тебя, только и исключительно из-за тебя! Уммм... - он слегка прикусил Шарля за плечо, вертя задиком и потираясь о ладонь, настойчиво оглаживавшую его промеж ног.
  - С "Декамероном", например, - предположил Шарль, охотно поддерживая предложенный Франсуа легкомысленно-игривый тон. Так было легче и проще, словно и в самом деле ничего не произошло. - Или с книжкой Апулея, а то еще можно почитать на сон грядущий этого новомодного... как бишь... маркиза де Сада. Весьма успокаивающее и душеполезное чтение.
  - Ну, если теперь твоя растревоженная душа требует итальянских развеселых сказочек и душераздирающих историй о падших девицах, то кто я такой, чтобы ограничивать твой круг чтения? - Франсуа подтянулся на локтях, зарывшись лицом в распущенные локоны Шарля и глубоко вздохнув: - Чем от тебя пахнет, а? Похоже на осенние листья... или на увядающие цветы...
  - От меня пахнет лилиями, - пояснил Шарль д'Арнье, - чем же еще. Тобой, Франсуа... Розами и корицей, имбирем и кардамоном, шоколадом и медом.
  - Выражаясь не столь изящно, кое-кто в последнее время жрет слишком много сладостей, а потому пропах ими насквозь, - беспечно рассмеялся Франсуа. - Забыл еще упомянуть духи, а я за них целый ливр выложил, за крохотную бутылочку, - он изгибался под рукой Шарля, безмолвно зовя его. Предлагая себя, как редкостное изысканное лакомство на светлом фарфоре простыней - и опасливо вспоминая обманчиво простодушную девушку с темными очами.
  - Да, - выдохнул Шарль, подхватывая его разведенные ноги под коленями и укладывая их себе на плечи, - конечно же, и безумно дорогие духи тоже...
  Он легонько, на пробу, толкнулся внутрь, обмирая от знакомого и каждый раз острого удовольствия.
  - Сильнее, - мягко и вместе с тем требовательно попросил Франсуа. Карие глазища неотрывно смотрели в темно-синие. Одной рукой Франсуа уцепился за переплетение деревянных ветвей резного изголовье постели, другой сжимал плечо Шарля, порой загоняя острые ноготки в живую плоть. Теперь он научился вовремя расслабляться, уступая партнеру - и почти свыкнувшись с неудобствами первых мгновений. Всего-то и хитростей: лежать спокойно, позволяя Шарлю распоряжаться собой. Глядя снизу вверх на знакомое до малейших черточек лицо в обрамлении медно-рыжих прядей, еле слышно подбадривая любовника - не словами, но интонацией неразборчиво-нежных звуков. Чуть подаваясь навстречу в тот миг, когда Шарль погружался в него - и ускользал, поддразнивая и не давая обещанного, пока Франсуа не выдержал, певуче простонав: - Ну Шааарль же...
  Д'Арнье, спасибо ему за это во веки веков, наконец перестал измываться над дружком, и Франсуа невольно вскрикнул, заметался, перекатывая голову по подушкам. Ощущая, как его раскрывают - не торопясь, позволяя насладиться всяким и каждым мгновением любви. Ему казалось, Шарль несет его на руках над пропастью, восходя по невидимой, звенящей под ногами лестнице - и грешный мир остается далеко внизу, а здесь только лижущее кожу, но не причиняющее боли прозрачно-алое пламя, которое можно зачерпнуть ладонью. Отдельные капли срывались с руки, сверкая искрами, как две капли воды похожими на рубин в подаренном кольце.
  Франсуа бормотал что-то пересохшими губами, молитвой повторяя имя возлюбленного. Прося не оставлять его - и показать, что там дальше, за бездымным пламенем и высокими белыми облаками. Тая под Шарлем, еще, глубже, снова, и еще раз, и так бесконечно, часами, которыми притворяются минуты, отпущенные смертным для блаженства.
  "Я хочу, чтобы ты был со мной. Долго, так долго, всегда. Ты не поймешь меня, Франсуа, но это неважно. Только будь со мной. Не уходи. Забавляйся с кем хочешь, играй в свой театр, но не уходи, не оставляй меня, иначе все, что я делаю, не имеет смысла..."
  Юности не свойственно помнить о чужих тревогах, ибо и собственная-то забывается на лету, превращаясь в сон. Потому месье Моран был очень удивлен тем, что его спозаранку безжалостно растолкал камердинер его преосвященства. Категорично и очень холодно потребовав немедля встать и явиться к монсеньору.
  Франсуа охнул. Схватился за голову. Вообразил те громы и молнии, которые сейчас обрушатся на его повинную голову. Но делать было нечего - пришлось торопливо одеваться и бежать.
  В спальне преподобного до сих пор царил полумрак, бархатные шторы были задернуты, сладковато пахло настоем валерьяны. Встав на пороге, Франсуа нерешительно переминался с ноги на ногу, маясь осознанием своей вины.
  - Нагулялся? - угрюмо вопросил его преосвященство, полулежащий на россыпи подушек, гневно хлопнув ладонью по стеганому атласному одеялу. - Вы не желаете объясниться, месье Моран? Где вас носило и почему вы не находите необходимым поставить меня в известность о том, что благополучно возвратились?
  - Я больше не буду, - скорбным голосом уверил преподобного Франса. Говоря по правде, месье Морану начала приедаться роль капризного и легкомысленного юного создания, в которой его желал видеть де Лансальяк. Франсуа полагал, что обладает правом на свою собственную жизнь и свои тайны. - Я просто задержался на репетиции - и думал, вам непременно доложат о моем возвращении.
  Он сложил ладони на груди, придав голосу и лицу самое умоляющее выражение из возможных:
  - Простите засранца, месье Роже, а? Пожаааалуйста...
  - Надеюсь, когда ты доживешь до моих лет, - ворчливо отозвался де Лансальяк, - никакой, прости Господи, засранец, не заставит тебя своими выходками провести такую ночь, какая нынче была у меня... И я очень надеюсь, что к вечеру у меня в гостиной не поселится твой балаган!
  - Если это хоть немного вас развлечет и приободрит, то я с удовольствием позову моих друзей, - с готовностью предложил Франсуа. Пересек спальню, грациозно опустившись на колени рядом с постелью преподобного и обеими ладонями накрыв кисть де Лансальяка. - Они будут рады воспользоваться вашим гостеприимством, а вы одним мановением руки получите личный маленький театр, готовый сыграть для вас все, что угодно. Месье Роже, я не хотел ничего плохого. Я не подумал, что вы будете переживать из-за меня.
  - Я не подууумал, - передразнил его виноватый голосок преосвященный, - какая очаровательная безмозглость! Я воображаю себе невесть какие ужасы, а он, видите ли, просто задержался на репетиции своего дурацкого спектакля! Может, запретить тебе шататься туда, огорчая отца д'Арнье? Пусть Ла Карваль занимается расследованием, - де Лансальяк запустил пальцы в густые пряди на затылке Франсуа, поднял его лицо к своему. - Я не желаю, чтобы ты пропадал невесть где. Я хочу тебя счастливого, здоровенького, чистенького, надушенного и красиво одетого.
  - И безумно скучающего посреди всей этой роскоши, - в тон его преосвященству подхватил Франсуа, капризно выпятив нижнюю губку. - Месье Роже, мне ровным счетом ничего не угрожает, и я хочу вернуться туда, на сцену. Я счастлив только там, - он невесело улыбнулся. - Уделите лучше часть своего внимания Арману. Не смотрите, что он похож на уличного оборвыша. Он куда спокойнее и покладистее меня, и когда ему говорят: "Сиди здесь!" - он ни за что не рискнет встать со стула, пока ему не разрешат.
  Монсеньор немного подумал, пожевал губами, вынужденный признать правоту любимца. Стоило Франсуа заскучать, как он делался дерзким и своевольным, а ослабленный поводок возвращал преосвященному игривое прелестное создание, ластящееся к его рукам.
  - Что он из себя представляет, этот твой Арман? - брюзгливо промолвил он наконец.
  - Чистый лист, на котором судьба вывела всего несколько строчек, - Франсуа решил, что достаточно постоял на коленях, удовлетворяя разобиженное самолюбие его высокопреосвященства, и вполне может присесть на край постели, не спрашивая разрешения. - Нетронутая, диковатая и пугливая красота. Особыми талантами по части подмостков не блещет - и, что удивительно, сам это осознает. В отличие от вашего покорного, Арман обладает на удивление покладистым нравом. Это кусок добротной глины, из которой опытный мастер может вылепить все, что угодно, - смешок, быстрый взмах отброшенной назад челки и блеск раскачивающихся жемчужин.
  - У меня такое ощущение, что ты подыскал себе замену. И теперь усердно пытаешься убедить меня в том, что это именно то, о чем я мечтал с младых ногтей, - де Лансальяк потрепал Франсуа по щеке.
  - Откуда мне знать, о чем вы мечтали с младых ногтей? - хмыкнул Франсуа. - Просто... просто он действительно хороший мальчик, в отличие от меня. К тому же... - он довольно ухмыльнулся, - если он надолго пропадет со сцены, ведущая роль достанется мне. Легко и просто.
  - Ах ты, мерзкий интриган, - преподобный не выдержал и рассмеялся, очарованный этим милым коварством. - Я ни на минуту и не поверил в твое человеколюбие, однако подозревал другой интерес. Думал, тебе пришло на ум завести собственного домашнего любимца о двух ногах, а ты всего лишь хочешь главную роль...
  - Чтобы играть и развлекаться, у меня есть Шарль, - безмятежно сообщил Франсуа. - От еще одной игрушки я приобрету только головную боль и бесконечные хлопоты. Жаль тратить на них время. Зато вы получите галантное развлечение, которое скрасит вам дни и вечера, и будет приносить пользу, а не сплошные неприятности, - он покосился в сторону отщелкивающих часы и минуты часов на камине. - Месье Роже, мне пора идти позировать. Вы соблаговолите присутствовать или на сей раз воздержитесь?
  - Воздержусь, - решил его эминенция. - Должен же я по-человечески позавтракать, коль скоро твое вчерашнее исчезновение лишило меня аппетита к ужину. Хм, и можешь кликнуть ко мне этого... Жермена? Армана. Взгляну вблизи, - смягчился монсеньор.
  - Как угодно вашей милости, - Франсуа свалился с постели, изобразил поклон с отмашкой, едва не свалив фарфоровую вазу, украшавшую покои преподобного. - Желаете - представим в лучшем виде.
  
  
  Арман пребывал в крайней растерянности. Вместо того, чтобы шагать через весь город на репетицию, жуя дешевый пирожок с требухой, он получил обильный завтрак, после чего ему было велено заняться приведением в порядок чужого гардероба. Месье прокурор, наскоро перекусив, ушел по своим делам, мимоходом буркнув, чтобы Арман не смел покидать дворца, Лилия тоже больше не глаза не показывался. Арману подумалось, что непоседливый Франсуа добивался именно этого, устранения конкурента со сцены. Впрочем, Арман был не в обиде, понимая, что как актер Лилия не в пример лучше него самого.
  Новоиспеченный камердинер возился с сорочками Ла Карваля, когда постучавшийся в дверь ливрейный потребовал от него немедля явиться к законному хозяину дворца, его преподобию де Лансальяку. Услышав имя, Арман затрепетал. Приглашение было не из тех, которыми можно пренебречь, а потому он зашагал, куда вели - замерев в конце пути под изучающим взглядом преподобного.
  Монсеньор де Лансальяк решил, что Франсуа на редкость точно описал своего театрального знакомца. Трепетный и невинный цветочек, с которого еще не стряхнули капли утренней росы. Маленький, испуганный, тронь пальцем - обморок, надо учить всему, начиная с поцелуев. Глазищи на пол-лица, в них ожидание, вопрос и мольба - да, мальчик, да, это именно то, что ты думаешь.
  - Итак, - преподобный отложил в сторону салфетку, - вы нуждаетесь в покровителе.
  Это был не вопрос - констатация факта.
  - Да, ваше высокопреосвященство, - обреченно признал свое незавидное состояние Арман. Он тоже исподтишка таращился на давешнего старика - сидевшего сейчас за кофейным столиком в невообразимо роскошном халате и смахивавшего не на первосвященника, заправлявшего всей духовной и отчасти светской жизнью провинции, но на стареющего дельца, у которого уже нет необходимости подсчитывать свои доходы и ограничивать расходы. Да, перед ним был старик - но старик властный, привыкший к тому, что его распоряжения выполняются беспрекословно и быстро, без малейших возражений, и способный удовлетворить любой свой каприз. - Простите меня за вторжение и за то, что я злоупотребил вашим гостеприимством. Если бы я знал, где живет Лилия, простите, Франсуа... я бы ни за что не отважился явиться незваным гостем в ваш дом. Простите, - он опустил глаза, печально подумав, сколь удивительно и прихотливо вьется нить человеческой жизни. Еще вчера никому не было дела до начинающего актера Армана Шапри, а сегодня могущественный человек намерен принять участие в его судьбе. И еще неизвестно, что хуже.
  В отличие от прокурора Ла Карваля, рассеянно внимавшего вполуха истории злоключений Армана Шапри, монсеньор Тулузский оказался слушателем внимательным и дотошным. Он выяснял и переспрашивал, уточняя и сызнова возвращаясь к уже сказанному. Заставляя Армана припоминать труппы, в которых ему довелось сыграть, и города, куда молодого актера забрасывала судьба. Приходя к неутешительному выводу: покамест Арман Шапри может похвалиться только хорошеньким лицом и фигурой, изящной более от постоянного недоедания, чем из врожденной грации. У него не было ни бойкого языка, ни бьющего через край таланта, ни душевного очарования, ни хотя бы внутренней силы. Если Франсуа был сияющей драгоценностью, несомненной, пусть и не знавшей резца мастера, то мальчишку Шапри можно было смело уподобить камню, не отделенному от породы. Имейся у него время, де Лансальяк, возможно, занялся бы духовным и телесным воспитанием юноши, превращая его в одного из своих земных ангелов. Но увы, именно времени монсеньору Тулузскому теперь отчаянно не хватало - а то, что имелось, требовалось посвятить иным предметам, нежели собственное удовольствие.
  "Этот красивый с виду сосуд пока наполнен только боязнью завтрашнего дня и опасениями быть разбитым, - вынес приговор монсеньор де Лансальяк. - Мне некогда с ним возиться".
  - Вы сказали, месье прокурор временно взял вас в услужение? - с подчеркнутой вежливостью обратился преподобный к юнцу, смиренно замершему подле стола с видом испуганной газели, готовой вот-вот броситься наутек. - Что ж, прекрасно. Господин прокурор пробудет у нас еще недели три. По его отбытию я займусь вашей участью - если, конечно, моя собственная звезда не склонится к закату. Ступайте, месье Арман.
  Не чуя под собой подгибающихся ног, месье Шапри вышел из гостиной. Испытывая сильнейшее желание сбежать из всей этой бьющей в глаза роскоши. Немедля, вот прямо сейчас. Вернуться в захламленную съемную квартирку под самой крышей, где жарко пахнет раскаленной черепицей и голубиным пометом. Спрятаться и затаиться, чтобы никто больше не обращал на него внимания. Почему бы всем этим важным и богатым людям не оставить его в покое? Он никто, он меньше чем никто. Господь не наделил его особыми талантами. У него даже не достанет нахальства преподнести себя подороже. Все, чего бы он хотел - иметь возможность зарабатывать столько, чтобы достало на жизнь. Он не мечтал о шумном успехе и известности любой ценой, с готовностью признавая свое скромное место на сцене.
  Но его подхватило и закружило пестрой круговертью жизни, увлекая невесть куда. Никто в целом мире не интересовался мнениями и робкими желаниями Армана Шапри.
  Он тишком вернулся в апартаменты господина прокурора - обнаружив, что месье Ла Карваль вернулся. Столичный гость был не один: на диване сидел незнакомый Арману молодой мужчина в черной шелковой сутане священника. Высокий, крепкого сложения, с густой шевелюрой медно-рыжего цвета, с холодным и холеным лицом прирожденного аристократа. Прокурор что-то горячо втолковывал визитеру, тот сдержанно кивал - и оба они раздраженно оглянулись, когда Арман робко, как-то виновато сунулся в дверь. Впрочем, ощущение постоянной вины невесть за что преследовало Армана Шапри всю его короткую жизнь.
  - Ага, вот и месье Шапри, - отрывисто бросил Ла Карваль. - Соберите мне багаж на пару дней, пусть Марсель вам поможет. Мы совершим небольшую вылазку в окрестности... и вы отправляетесь с нами, - эта мысль пришла в голову прокурору только что. Мальчишка не займет много места и будет на глазах, а то мало ли что. Тут же выбросив Армана из головы, прокурор обратился к собеседнику: - Так что скажете, отец д'Арнье? На случай непредвиденных обстоятельств мне необходим представитель церковной власти. У его преподобия с этим человеком связаны лучшие вспоминания, мне не хотелось бы беспокоить его такой просьбой.
  - Монсеньору лучше вообще не знать об этой поездке, - подтвердил мнение прокурора Шарль. - Хорошо, я согласен. Полагаю, будет нелишним составить официальную бумагу от имени его преосвященства и заверенную его печатью. Когда вы предполагаете отправиться?
  - Как только месте Шапри соберет мой саквояж, - прокурор украдкой перевел дух. В глубине души Ла Карваль почему-то ожидал, что отец д'Арнье наотрез откажется от рискованного предложения - но святой отец проявил свойственную ему холодную рассудительность, согласившись. Прокурору хотелось прихватить с собой месье Морана. Вдруг он узрит своим загадочным внутренним оком нечто любопытное? Однако Кантен не успел перехватить актера после утреннего сеанса позирования, тот удрал в своей наглядный балаган.
  В путь отправились не верхами, но в экипаже, позаимствованном в архиепископской каретной, выбрав наиболее скромный и неприметный, без гербов на дверцах. Арману было велено залезть на крышу, составив компанию ординарцу господина прокурора, чему молодой человек только порадовался. Следом за каретой скакали шестеро жандармов устрашающего вида, и с точки зрения Армана все это было донельзя интересно и захватывающе - только оставалось непонятным, куда же это они собрались. Месье Шапри болтался на крыше экипажа, мертвой хваткой вцепившись в медные поручни, восхищенно таращась по сторонам. Экипаж и жандармский кортеж миновали город, выехали в предместья, держа путь, как определил Марсель, в южном направлении. Пыльная дорога вилась между холмов, расчерченных грядами виноградников. Мелькали деревушки и мельницы, убранные поля и леса в порыжелой осенней листве. Иногда задувал сильный холодный ветер, напоминая о том, что на дворе уже октябрь. Лошади мотали гривами, фыркали, слаженно молотили копытами, устремляясь все вперед и вперед. Порой в отдалении проплывали смутные очертания замков, оседлавших скалы - бывших грозных крепостей, превращенных теперь в загородные резиденции тулузской аристократии. На перекрестке в безвестном городке возница придержал коней, уточняя дорогу - и Арман расслышал, что они направляются в местечко под названием Вилль-де-Брев.
  Впрочем, истинной цели путешествия Арман не увидел. Экипаж вкатил в деревушку с одноименным названием - Арман прочитал его на указателе при въезде - остановившись подле постоялого двора "Золотая подкова". Здесь мсье Шапри вместе с багажом высадили, велев снять в гостинице пару нумеров получше и почище, заказать ужин и ждать возвращения прокурора и его спутника. Когда месье прокурор вернется? А черт его знает, задумчиво отозвался Ла Карваль, захлопывая дверцу.
  Карета укатила, а растерянный Арман Шапри остался в незнакомом городе в обществе одного из жандармов, приставленных к юноше. Утешало одно - хозяин гостиницы, похоже, изрядно струхнул при виде важных господ, а потому робкие пожелания Армана были немедля выполнены. Убедившись, что две соседние комнаты приготовлены, в очагах разведен огонь, а белье на постелях относительно свежее, молодой человек заказал ужин и съел его, не почувствовав вкуса. Тщетно пытаясь сообразить, какое загадочное дело привело месье прокурора в уединенный городок - и скоро ли тот возвратится. Ничего не решив, забрался с ногами на узкий диванчик и задремал вполглаза, устав от тряски в дороге и обилия впечатлений.
  Вилль-де-Брев, владение маркизов де Муши, перешедший после замужества к супруге покойного графа де Вержьена, оказался единым в двух лицах. Первоначально это имя носил мрачный средневековый замок, от которого сейчас остались только живописные руины да несколько жилых строений, потом оно перешло к очаровательно-вычурному особняку, выстроенному в начале века на берегу живописного озера. По смерти всех представителей семейства де Вержьен и после тяжб с королевской казной поместье отошло дальнему родственнику семейства де Муши. Донельзя удивленному, когда на пороге его дома внезапно объявились королевский прокурор Шатле и викарий его преосвященства монсеньора Тулузского. Не имея привычки долго ходить вокруг да около, прокурор напрямую изложил свою просьбу, больше напоминавшую приказ: им необходимо увидеть место последнего упокоения графа Амори де Вержьена. Возможно... тут Ла Карваль чуть запнулся, однако продолжил: возможно, им потребуется осмотреть могилу не только снаружи, но и внутри. Да, вы совершенно верно поняли. Раскопать гроб и потревожить его обитателя. Святой отец проследит за тем, чтобы процедура была совершена с надлежащим благоговением. Да, его высокопреосвященство не возражает. Вот его дозволение. Нет, помощь не нужна, жандармы справятся - только потрудитесь одолжить им лопаты, доски, фонари и веревки. Вы желаете присутствовать, месье де Муши? Прекрасно, только помните - все увиденное должно умереть вместе с вами. Что, не пойдете? Я вас понимаю. Так где захоронение?
  Амори де Вержьен, былой Яблочный Ангел, обрел последнее пристанище в саду поместья, на берегу пруда. Под сенью ив, а не яблонь. Ла Карваль опасался, что госпожа графиня в стремлении увековечить память супруга возвела над могилой здоровенный монумент, который уж точно не сдвинуть силами блюстителей закона - и тогда все его планы летят к черту. Но могила графа де Вержьена оказалась украшена обычной мраморной плитой с золотыми буквами и рельефным изображением перевернутого факела. С кряхтением и сдавленной руганью ее отодвинули в сторону, принялись раскапывать слежавшуюся и прокаленную солнцем нынешнего жаркого лета землю.
  Ла Карваль и Шарль д'Арнье, не сговариваясь, отошли к берегу пруда. Вечерело, вода казалась темной и бездонной - хотя пруд изрядно обмелел за лето. Ла Карваль волновался. Страха перед мертвецами он не испытывал, пиетета и трепета перед разрытой могилой - тоже. Его больше тревожило, не ошибся ли он в своих предположениях. Сможет ли он оправдаться в столице, если осквернение могилы окажется напрасным? Если он просчитался, погнавшись за давно умершим призраком? Хорошо, что отец д'Арнье хранит молчание - Ла Карваль не выдержал бы расспросов, сорвавшись и наговорив того, чего говорить бы не стоило. Кантен искоса взглянул на профиль спутника - четкий, словно самой природой предназначенный для того, чтобы красоваться на монете, драгоценной камее или картине. Ах да, картина. Еще немного, и она будет завершена. Еще немного - и луна умрет, чтобы бессчетный раз возродиться, разрезав небо тонким золотым серпом. Интересно все же было бы знать, о чем сейчас думает отец д'Арнье. И вновь оказаться с ним в одной постели тоже было бы неплохо - но сейчас это ни к чему, не до того, незачем понапрасну бередить душу. У него есть миссия, которую он должен выполнить.
  Ивы печально шептались под ветром. Лезвие чьей-то лопаты глухо ударилось о доски. Шарль д'Арнье перекрестился - машинальным, привычным движением, окликнув Ла Карваля:
  - Пойдемте, взглянем.
  Жандармам пришлось зажечь фонари. Два стояли прямо на кучах вывернутой земли, один покачивался на ветке дерева. В этом качающемся свете Ла Карваль нетерпеливо заглянул в отрытую яму с торчащими из песчаных стен обрубками корней, увидев стоящий на дне гроб - большой, красного дерева с бронзовыми накладками и изображением креста на крышке. Места рядом с гробом как раз хватало, чтобы встать человеку - и, ухватившись за веревку, Ла Карваль прыгнул вниз, сопровождаемый приглушенным восклицанием д'Арнье: "Осторожнее".
  Прокурору спустили привязанный на веревку фонарь, трещавший и распространявший вокруг себя прогорклый запах сгорающего масла. При его свете Ла Карваль торопливо подковырнул ножом замки на крышке гроба де Вержьена, привязав к вычурным массивным ручкам сброшенные вниз веревки. Убедился в прочности узлов, махнул рукой - тяните.
  Одна из веревок звонко лопнула, остальные выдержали. Провернувшись на покрывшихся патиной шарнирах, крышка слегка приподнялась. Ла Карваль заранее прикрыл нос и рот шарфом - но зловония вроде не ощущалось. Он в нетерпении подтолкнул тяжелую крышку, спеша заглянуть внутрь, получить ответ на вопрос, жегший его, словно огнем.
  В недрах гроба, обитого изнутри атласом - то ли бледно-лиловым, то ли белым, в неверном свете фонаря было трудно точно определить свет - никого не было. Не доверяя глазами, Ла Карваль пошарил внутри рукой - плотная ткань высохла и трескалась при прикосновении, неприятно цепляясь за пальцы. Нет, никого. Ни малейшего следа усопшего.
  Граф Амори де Вержьен, скончавшийся десять лет тому от оспы, благополучно отсутствовал.
  Стоявший на краю раскопа д'Арнье наклонился вперед и слегка присвистнул, вполголоса заметив:
  - По-моему, Ла Карваль, вы ничуть не удивлены. Теперь, вдобавок к мертвым женщинам, у вас имеется еще и беглый покойник. Выбирайтесь-ка оттуда, - он протянул руку, за которую и уцепился Ла Карваль. Сухая земля под каблуками его сапог с шорохом осыпалась, стучась о стенки пустого гроба. - Господа, засыпайте могилу. От имени его преосвященства все получат по десять ливров, - посулил жандармам Шарль, надеясь, что так работа пойдет быстрее.
  - Ангел вознесся прямиком на небеса, минуя бренное состояние трупа, - констатировал столичный прокурор, отряхивая одежду от приставшей сухой травы и комочков земли. Мелькали лопаты, комьями летела вниз земля, насыщая разверстую в безмолвном крике пасть пустой могилы.
  - Возможно, он никогда не умирал, - подал плечами д'Арнье. - Либо воскрес в третий день и теперь шатается по миру в поисках пристанища. Не страшитесь, что однажды ночью Амори постучит в вашу дверь, возмущенный тем, что вы обшарили его гроб?
  - Тьфу на вас, святой отец, - с душой произнес Ла Карваль. Подумал и твердо добавил: - Мне нужно выпить. Едемте обратно. Надеюсь, месье Шапри справился с поручением.
  - Кто он такой, этот Шапри, и на кой предмет вы его подобрали? - рассеянно осведомился Шарль, пытаясь отвлечься от мрачных размышлений.
  - Бродячий актер. Выступает в одном дешевом и подозрительном балагане, - отмахнулся прокурор, шагая по темной аллее к видневшемуся вдали особняку. - Сам по себе он ничего не представляет, но...
  - Молод, хорош собой, наверняка одинок... и совершенно беззащитен, - угадал недосказанное Шарль д'Арнье. - Если ваши рассуждения касательно сущности скрывающейся в городе секты истинны, молодой человек наподобие вашего подопечного идеально подходит на роль вероятной жертвы. А если вдобавок ко всему он еще и невинен...
  - Я не проверял, - буркнул Ла Карваль, неприятно уязвленный тем, что святой отец так быстро раскусил истинную подоплеку его забот об Армане Шапри. Он запрыгнул в экипаж, качнувшийся под его весом, раздраженно крикнув кучеру: - В город!
  Заслышав шаги и хлопанье дверей, Арман шустрой белочкой спрыгнул с дивана. Пытаясь догадаться по выражениям лиц и обрывкам фраз, чем завершилась поездка господина прокурора и его спутника: успехом или неудачей. Месье Шапри немедля погнали за ужином и вином, а после выставили из комнаты, велев отправляться спать. Зевая в ладонь, Арман вернулся на облюбованный диванчик - отметив, что сквозь тонкую щелястую стену до него неразборчиво доносятся голоса из соседней комнаты. Довольно громкие, но вроде бы не предвещавшие ссоры.
  Поданная на стол курица в белом соусе с кислыми сливами оказалась весьма недурна, но Кантен уделял больше внимания винным бутылкам. Напряжение последних часов оставило его, сменившись вялостью и раздражением. Его быстрый и цепкий ум вроде бы сумел ухватить картину происходящего в Тулузе, но в складываемой им мозаике по-прежнему недоставало нескольких кусочков. Тех жизненно важных кусочков, без которых картина была не картина, а мешанина пестрых пятен с черными силуэтами загадочных фигур.
  "Снова картина, - подумалось Ла Карвалю. - В этом городе все создают картины. На холсте или из своей собственной жизни. Отец Антуан желает быть архангелом, бесстрастно взирающим на коловращение мира, месье Моран - успешным актером. Могила де Вержьена, убийцы и еретика - пуста. Черный ангел расправил крылья и улетел невесть куда. Знает ли об этом преподобный? Знает ли он, что в действительности происходило в Тулузе десять лет назад?" - он опрокинул бокал, почти не распробовав винного букета.
  Шарль д'Арнье пристально смотрел на него сквозь пламя стоящей на столе оловянной жирандоли, безуспешно пытающейся сойти за серебряную. Синие глаза грешного священнослужителя были спокойными и чуть прищуренными, словно он целился в далекую и маленькую цель.
  - Я подозревал, что рано или поздно вы отыщете эту могилу, - Шарль не пил, держал бокал перед собой, медленно вращая и следя за колебаниями бледно-рубиновой жидкости. - Но я хотел собственными глазами убедиться, достанет ли у вас решимости откинуть крышку гроба и заглянуть внутрь.
  - То есть вы с самого начала знали, что Амори де Вержьен жив? Знали - и молчали?! - Ла Карваль ухватился за край стола и начал медленно подниматься, наливаясь дурной кровью.
  - Успокойтесь, Ла Карваль, - д'Арнье примиряюще вскинул крупную, почти безупречных очертаний кисть. - До нынешнего дня я понятия не имел, что вы идете по следу покойного любимца монсеньора. Я даже имени его не знал. Но догадывался, что со смертью этого человека что-то нечисто - но и только. Ни к кому из своих ангелов его эминенция не был привязан так, как к нему. И покойный Лану... - Шарль замолчал, коснувшись губами ободка бокала.
  - Договаривайте, - потребовал Ла Карваль, падая на жалобно хрустнувший под ним стул. - Что не так с Лану? Я беседовал с его домашними и друзьями, его жизнь была у всех на виду. Образцовый семьянин, честнейший человек, преданный своему господину, но...
  - Вот именно, "но", - отчеркнул в воздухе пальцем д'Арнье. - Но. Ваши же собственные уверения перечеркиваются этим крохотным "но". Честнейший и преданный человек внезапно пытается оборвать жизнь того, кому обязан своей карьерой и состоянием. Оставляя при этом превесьма, я бы сказал, странную предсмертную записку.
  - Смерть дочери свела его с ума, - не слишком уверенно пробормотал прокурор.
  - Я так не думаю, - отрицательно качнул головой Шарль. - Какую должность занимал в штате преосвященного мэтр Лану?
  - Казначея, - не замедлил с ответом Кантен. - К сожалению, даже приказ его величества не позволит мне прикоснуться к тайнам финансов его преподобия монсеньора де Лансальяка. Я знаю, что мэтр Лану отлично справлялся со своими обязанностями - и, как цепной пес, хранил секреты преосвященного. Какие - теперь уже не выспросишь. К чему вы клоните, отец Шарль?
  - Дворец монсеньора отнюдь не был раем единомышленников, а его служащие - не ангелы, - медленно выговорил д'Арнье. - Среди множества денежных потоков, которыми управлял мэтр Лану от имени монсеньора, имелся один... один ручеек. Довольно внушительный такой ручеек, небольшая река. Не пересыхающая по меньшей мере вот уже лет пятнадцать и питающая некий потайной сад. Из врожденного любопытства я решил проследить, куда течет эта золотоносная река.
  - И? - Ла Карваль отхлебнул прямо из бутылочного горлышка, клацнув зубами по толстому стеклу.
  - Не обладая талантом дознавателя, я наделал множество ошибок, - признал свое несовершенство Шарль. - Однако кое-что разузнать мне удалось: один рукав этой реки находился в Тулузе, другой устремлялся в Италию. А года два назад положение дел изменилось - бывший итальянский рукав перемещается по Франции. Марсель, Ним, Фуа, Тулуза. Всегда и постоянно - Тулуза.
  - "Золото из рук его", - как завороженный, повторил Ла Карваль фразу записки из кармана покойного Пьера Лану. - "Золото да падет на головы их, оборотясь раскаленным свинцом. Да не будет им нигде укрытия..." Кого ссужал деньгами ваш патрон? Кого?! - ему хотелось сгрести д'Арнье за отвороты щегольского дорожного камзола и трясти, пока викарий не даст правдивый ответ.
  - Я не знаю, - д'Арнье встал, прошел по комнате от окна к двери, четыре шага по вытертому пестрому ковру. - Но можно догадаться, что эти люди или человек часто переезжали, - он остановился за спиной Ла Карваля, теперь его дыхание чуть ерошило волосы прокурора. - Я не лез в дела его преосвященства, всецело доверяя ему и исполняя то, что он считал нужным поручить мне. Я прекрасно знал, что не все его дела безупречны и честны, но таков весь мир. Кто я таков, чтобы воевать с общепринятым порядком? Монсеньор сделал меня тем, кто я есть теперь. Мне не хотелось прослыть неблагодарным, - ладони, словно невзначай опустившиеся на плечи Ла Карваля, были вескими и спокойными, руками уверенного в себе человека. - Но теперь... Я в сомнении. В сомнении и смятении. Я думал, в гробу де Вержьена будет лежать тело давно умершего человека. Но тела нет. Нет и никогда не было. А монсеньор и его верный казначей пересылают немалые деньги неведомо кому. Год за годом. Что они оплачивают, молчание? Возможность сохранить в неприкосновенности свои тайны - к примеру, о том, что на самом деле произошло десять лет назад в Тулузе и, возможно, творилось в других городах? Я священник, пусть и не слишком ревностный в своем служении, но я - не слуга закона. Зато вы, Кантен де Ла Карваль - королевский следователь.
  - Мне нужно имя. Хотя одно имя, - против воли Ла Карваль поддался убеждающей силе вкрадчивого, исполненного внутренней силы голоса. - Я устал гоняться за призраками.
  - Шосселен, - шепот, которым было выдохнуто над ухом имя, больше напоминал любовное признание. - Альфонс Шосселен. Я не знаю, настоящее это имя или поддельное. Не знаю, кто этот человек, но последние два года получателем денег является именно он. И сейчас я отважусь предположить: он каким-то образом связан с беспокойным мертвецом де Вержьеном, улетевшим Яблочным Ангелом. Если не является им - в ином обличье.
  - Этого не может быть, - с пьяной уверенностью заявил Кантен.
  - Почему? - пальцы Шарля бережно и умело разминали плечи Ла Карваля, прогоняя усталость из напряженных мышц, и в его голосе почти не слышалось тревоги. - Вы сталкивались с Амори де Вержьеном лицом к лицу?
  - Я знал его сына... - Кантен прикусил кончик языка. Перед глазами вспыхнули белые искры, рот наполнился солоноватой слюной, изгнавшей хмельной дурман. - Это давняя история. Ах, святой отец, чтобы вам не заговорить немного раньше! - он принудил себя рассмеяться, нетрезвым и злым смехом, потянулся к бокалу, но не смог его ухватить трясущейся рукой. - Довольно с меня на сегодня. Послушайте, Шарль, я должен подумать. Над всем, что вы сказали. Хорошо поразмыслить. На трезвую голову. Спасибо вам, но... - руки исчезли, Ла Карваль поднялся, не слишком твердо держась на ногах и честно признав: - Сейчас от меня никакого толку. Признаться, в моей практике это первое вскрытие могилы. К тому же незаконное. Вы же меня не выдадите?
  Шарль д'Арнье отступил в тень дальнего угла комнаты, обхватив ладонями локти. Кивнул, длинные прямые локоны упали вперед, скрыв часть лица.
  - Разумеется. Все сказанное и сделанное останется исключительно между нами, - заверил он, из-под приспущенных ресниц наблюдая за тем, как прокурор не слишком твердой рукой поворачивает ключ в замке. Как он уходит, локтем придерживая захваченную с собой бутыль, и как за ним закрывается дверь.
  Оказавшись у себя в комнате, Ла Карваль сунул бутылку в карман и выпрямился, тяжело привалившись спиной к двери гостиничного нумера. Ему хотелось кричать. Хотелось выть от отчаяния и бессилия. Зверь, с рождения обитавший в темных глубинах его души, чуял близкую добычу - но человек сегодня не поддался жаждущему рыку. И теперь разъяренная тварь клацала окровавленной пастью, полосовала когтями сердце, требуя схватки, близость которой она чуяла расширенными, дрожащими в предвкушении ноздрями. Кантену надо было сделать единственный шаг навстречу - и он получил бы желаемое, великолепное тело с перекатывающимися под светлой кожей мускулами, достойного соперника и любовника. Он заполучил бы Шарля д'Арнье - и кучу неприятностей. Шарль ничуть не желал его - но святому отцу зачем-то требовалась эта ночь близости. Как продолжение его внезапной откровенности. Его руки были подобны капкану, Ла Карваль даже ощутил холодок захлопнувшихся челюстей, чудом не сомкнувшимся на живой плоти.
  Он прикинулся захмелевшим и улизнул. Но Господь свидетель, как же ему сейчас хотелось обладать Шарлем. Пасть в пропасть и сгореть в огне, что бушует внутри бесстрастной мраморной статуи с синими глазами. Утолить свою безумную жажду, не думая о последствиях. Но - нельзя. Цепь, ловушка, клетка. Искушение, манящее к себе. Липкая паутина. Одно неосторожное, необдуманное движение - и его с головой замотают в плотный кокон невысказанных обещаний, взаимных одолжений, моральных долгов и молчаливых соглашений. Сеть, из которой не вырваться.
  - Месье прокурор? - разбуженный и встревоженный Арман зашевелился на диванчике, затеплил свечу. Прижал ладонь к губам, расширенными от испуга глазами глядя на растрепанного, терзаемого неудовлетворенным желанием и страстью столичного прокурора, еле слышно пролепетав: - Что случилось?
  - Ничего, - Ла Карваль содрал камзол, швырнув его прямо на пол. За камзолом последовали жилет и рубаха в расплывающихся винных пятнах. Избавившись от одежды, молодой прокурор, зло отфыркиваясь, принялся умываться в большом жестяном тазу, разбрызгивая воду и чертыхаясь про себя. Он совершенно позабыл об этой ходячей докуке, безмолвном месье Шапри, даже не сознающим, каких опасностей ему удалось избежать. Боже, почему он не оставил мальчишку под надежным присмотром Марселя и не позвал с собой Франсуа? Но может ли он теперь доверять актеру? Есть ли в этом двуликом городе хоть один человек, на которого можно положиться? Франсуа связан с д'Арнье - хотя черт их разберет, насколько прочна эта связь, ведь Моран вроде бы является живой собственностью преподобного... Которого актер тоже не балует вниманием... А мальчишка так диковато и опасливо косится издалека. Где случайные прохожие наткнулись бы на его труп с полуоторванной головой - у берега Гаронны или в какой-нибудь сточной канаве? - Ровным счетом ничего, Арман.
  - Но вы... С вами все в порядке? - меньше всего Арману хотелось ложится спать в обществе прокурора, пребывавшего в столь неуравновешенном состоянии духа. Сжавшись в комочек, он следил за тем, как тот затравленным зверем мечется по комнате, шипя сквозь зубы обрывки слов и ругательств, проклиная невесть кого - может быть, самого себя. По добросердечию Арман испытывал сочувствие к чужим страданиям - но предпочел бы, чтобы месье Ла Карваль исходил яростью в другом месте. Подальше от Армана Шапри. Желательно за крепкой дверью с надежными замками.
  Окончательно спятивший зверь ревел, задирая морду к окровавленной луне. Пусть его лишили достойной добычи, но в темном углу источала соблазнительный аромат сахарная косточка, доступная и беззащитная. Нужно всего лишь протянуть руку и взять ее. Косточки не способны защищаться, они рождены, чтобы жалко хрустнуть в клыках хищника, наполнив его пасть сладостью и кровью.
  "Но я не зверь, я - разумный человек!"
  - Нет, - Ла Карваль остановился посреди комнаты, несколько раз глубоко, со свистом, втянув воздух сквозь зубы. - Со мной не все в порядке. Мне очень жаль, месье Шапри, но для вашего же блага - проведите ночь в другом месте. Отец д'Арнье! - прокурор качнулся в сторону, ударив кулаком по тонкой стенке. От сотрясения с гвоздя сорвался и грохнулся на пол дрянной пейзажик.
  - Что такое? - приглушенно отозвался из-за стены Шарль.
  - Сделайте одолжение, приютите месье Шапри на ночь! - рявкнул Кантен. - Ступайте, месье Арман. Ступайте, кому говорят!
  Ничего не понимающий, донельзя перепуганный Арман вцепился в тонкое гостиничное одеяло, закутавшись в него наподобие плаща, и шмыгнул в коридор. Всей шкурой чуя: только что он чудом избежал весьма жутковатых неприятностей.
  Когда за мальчишкой захлопнулась дверь, Ла Карваль ничком рухнул на узкую гостиничную кровать, вжавшись всем телом в колкую упругость набитого сеном матраца. Вгрызся зубами в мягкую подушку, расшитую аляповатыми цветами, заглушив рвущийся наружу крик. Приказывая себе успокоиться. Успокоиться и взять себя в руки. Обдумать то, что он узнал сегодня. Решить, какими образом это может быть использовано в игре, которую он ведет.
  
  
  - Хорошо ли это - никого не предупредили и укатили невесть куда? - капризно возмутился Франсуа, заглянув после сеанса позирования в комнаты прокурора и обнаружив, что Ла Карваль вернулся из своей загадочной поездки. - Оставили меня тут одного отдуваться перед мэтром Эшавелем... - актер приязненно кивнул Арману, сунувшемуся в кабинет за новыми распоряжениями, и без приглашения плюхнулся на диванчик. Выжидательно уставился на Кантена: - Куда вас носило и что вы там разузнали?
  - Что нового в вашем театре? - ответил вопросом на вопрос прокурор, усаживаясь рядом. Франсуа рассеянно дернул плечом:
  - Все по-прежнему. Мэтр Рийоль натаскивает труппу, месье Шосселен держится в тени. Новых актеров не принимали. Господин меценат больше не показывался. Ну не томите, я же вижу - вам есть о чем поведать! - он состроил умилительно-просящую рожицу. - Сейчас по вашей вине я умру от любопытства!
  - Я навещал могилу Яблочного Ангела, - коротко отозвался Ла Карваль.
  - И что, она действительно под яблонями? - в нетерпении подался вперед актер.
  - Под ивами. В ней пусто. Предвосхищая ваши расспросы - да, я видел это собственными глазами. Отец д'Арнье может выступить моим свидетелем, - прокурор сделал паузу, наблюдая, как воспримет новость месье Моран. Актер приоткрыл рот, собираясь что-то сказать или спросить. Передумал. Прикусил кончик ногтя на мизинце, и только после этого осторожно изрек:
  - Выходит, месье Амори отнюдь не на том свете, а на этом. А монсеньор догадывается об этом? Или - не догадывается, а знает точно?
  - Я имею все основания думать, что монсеньору известно местопребывание его любимца, - прокурор забил голосом последний гвоздь в крышку гроба. - И я знаю, мы дышим ему в затылок.
  - О-о, даже вот как... Наш театр? - без труда смекнул Франсуа. - Вы руководствовались случайным выбором - но попали точно в цель?
  - Как утверждают философы, вся наша жизнь состоит из мелких случайностей, соединенных Господом в единую нить или цепь, точно не помню, - в черных глазах Ла Карваля мелькнуло торжество. - Однако у меня по-прежнему нет веских доказательств. Поэтому вам, Франсуа, предстоит кое-что сделать.
  - Что именно? - актер склонил голову набок. Невесть почему эта его привычка нравилась Кантену. Как и житейская сметливость месье Морана, и манера смотреть на собеседника сквозь обманчиво-скромно опущенные ресницы. Если бы он мог без колебаний доверять месье Морану... Если бы Ла Карваль чуть больше верил людям - не раз получая доказательства того, что ради выгоды или спасения они с легкостью обманут и предадут, невзирая на все клятвы и обещания. Он симпатизировал де Лансальяку, но симпатии к подозреваемому имеют свои границы.
  Прокурор встряхнулся, отгоняя непрошенные размышления:
  - Вы пойдете сегодня на репетицию? Отлично, я так и думал. Найдите способ переговорить наедине с господами Шосселеном и Рийолем. Пригласите их взглянуть на незаконченное творение мэтра Эшавеля, что таится за стенами архиепископской резиденции.
  - Так они и пойдут со мной, - усомнился в своих силах Франсуа.
  - Придумайте что-нибудь! - Ла Карваль протянул руку, стиснув пальцы молодого человека и с неудовольствием взглянул на сверкающее гранями рубиновое сердце. - Вы же такой умник! Что вам стоит наврать им с три короба? Главное - чтобы они увидели картину.
  - Допустим, господа купятся на мою болтовню и придут. Что дальше? - пожелал узнать месье Моран.
  - Дальше вы проведете их в зал и скромно отойдете в сторонку. Станут расспрашивать - отвечайте кратко, четко и правдиво. Постарайтесь известить их, что сюжет картины был предложен лично господином столичным прокурором. Намекните, якобы прокурору ведомо нечто о древних божествах - и о связи, тянущейся через века к сегодняшним дням.
  - Связи навроде вашей золотой цепочки? - лукаво прищурился Франсуа. - Вы откроете когда-нибудь эту великую тайну - почему вы носите ее, не снимая?
  - Когда-нибудь - да, - скрепя сердце, посулил Ла Карваль. Надеясь, что его обещание послужит месье Морану эдаким задатком на будущее - ведь актеру так нравилось вызнавать чужие тайны. - Вы сделаете это?
  - Я просто не могу отказать в такой настойчивой просьбе, - рассмеялся Франсуа. - Ничего не обещаю, но постараюсь... Скажите, обязанности месье Шапри при вашей персоне сводятся только к накрыванию стола и своевременному подношению туфель, или постель на ночь он вам тоже согревает?
  - Месье Моран, запомните мои слова, - нарочито зловеще начал прокурор, - не стремитесь узнать больше того, что вам положено. Невинность сего кроткого агнца совершенно меня не волнует. Как и он сам. Я просто хочу, чтобы он... чтобы его не выудили из Гаронны с улыбкой от уха до уха. Чтобы он не разделил судьбу вашей несчастной знакомой, мадемуазель Люсьен. Когда все завершится, так или иначе, месье Шапри может отправляться на все четыре стороны.
  - Его преосвященство проявили заинтересованность в его судьбе, - прозрачно намекнул Франсуа.
  - Вот и пусть забирает его себе со всеми потрохами, - отмахнулся Ла Карваль. - Набьет из него чучело или пришьет ангельские крылья, мне нет до этого дела, - он с неохотой отпустил руку Франсуа, вспоминая, какое несказанное удовольствие смогла подарить ему эта тулузская лилия с нежным ароматом. Повторится ли это сызнова? Или стоит держать руки подальше от месье Морана? С такого станется проникнуть сладкоречивым змеем в душу и обвиться вокруг сердца так, что потом не отодрать и с кровью... - Перестаньте так интригующе улыбаться, месье Моран. Марш на репетицию.
  Сцену в "Театре Фортуны" перестелили - теперь доски мягко и упруго проседали под ногами, от них едва различимо пахло свежей сосной. Труппа привычно выстроилась подле рампы, и мэтр Рийоль с неудовольствием осведомился:
  - Кто-нибудь знает, где Арман?
  - Он больше не придет, - интонации голоса Франсуа прямо-таки сочились любезность и ядом. - Ежедневный труд оказался для бедного мальчика слишком тяжким испытанием. Он нашел себе местечко получше. Где его таланты оценят по достоинству.
  Жанно понимающе хмыкнул. Николетт недоуменно всплеснула руками, взглядом потребовав у Франсуа объяснения. Но месье Моран пребывал в убеждении: испробовав сладкой жизни в архиепископском дворце, Арман сам не захочет возвращаться. Эта тихая и кроткая душа не разрывается от противоречивых желаний и отлично скрасит последние годы монсеньора де Лансальяка.
  Мэтр Риойль рассеянно похлопал по ладони своей неизменной указующей тросточкой. Внезапно он вскинул голову, смерив Франсуа холодным взглядом бледно-зеленых глаз.
  - Перемена ролей, - спокойно объявил он. - Ипполит - Франсуа. Терамен - Мари-Раймон. Жанно будет Аркасом.
  Упомянутый Жанно не удержался и тихонько взвыл от восторга, ударив себя кулаком по ладони.
  - Если кто из вас наткнется на месье Армана, передайте ему, чтобы не трудился возвращаться - он уволен.
  Франсуа украдкой улыбнулся. Убеждая свою совесть в том, что не сделал ничего дурного. Все так поступают. У Армана не хватило бы умения достойно сыграть роль, и спектакль бы просто-напросто провалился. Их усилия пошли бы насмарку из-за неопытного мальчишки, лезущего на сцену, где ему вовсе не место. Арман не рожден для театра. Пусть лучше прислуживает монсеньору и подставляет ладошки под дождь чужой щедрости. Пусть вволю лопает пирожные с золотого блюдечка и валяется на шелковых простынях. А ему, Франсуа Морану, нужно жить, нужно добиваться места под солнцем, не зависящего от чужой преходящей милости.
  "Он меня еще благодарить должен! - твердил себе Франсуа. - У него все равно ничего бы не получилось, а у меня - получится! Еще как получится!"
  Вряд ли великий создатель "Федры" и безымянный, но не лишенный дарования писака, что потрудился над переделкой творения Расина, предполагали, что ясный и недвусмысленный образ царевича Ипполита можно истолковать столь удивительным и неожиданным образом. Персонаж, создаваемый Франсуа под незаметным, но настойчивым руководством мэтра Рийоля, произносил положенные речи - и вместе с тем разительно отличался от задуманного Расином. Ипполит в исполнении Франсуа с невинным видом язвительно высмеивал чувства влюбленной мачехи и опасно заигрывал с давним другом. Оправдывался перед отцом, намекая на неверность его супруги и вместе с тем не произнося ни единого слова прямой укоризны, дразнил подругу обещаниями, которые не собирался исполнять... Атмосфера на сцене сгущалась, хотя никто из актеров не мог прямо указать на причину своих тревог. Соглашаясь с тем, что с заменой главного действующего лица спектакль стал гораздо лучше. Пьеса обрела внутренний стержень и цельность, она стала насыщеннее - и опаснее, словно за каждой из движущихся по сцене фигур выросла огромная тень, зловещая и опасная. Словно всякое произнесенное героями спектакля слово таило в себе иной, куда более тревожный смысл.
  А Франсуа искренне наслаждался происходящим. Ловко уклоняясь от любых попыток заговорить с ним о чем-то, не касавшемся роли. Он давал свое представление для мэтра Рийоля - зная, что тот сумеет по достоинству оценить оригинальную трактовку образа, и всячески стараясь привлечь его внимание. Задержавшись по окончании репетиции и окликнув распорядителя: "Мэтр, можно с сами переговорить... по одному важному вопросу?"
  - Я так и понял: тебе сегодня что-то не дает покоя, - коротко кивнул Рийоль. - Надо отдать тебе должное, Лилия - ты так старательно тянул действие на себя, что порой это выглядело... просто забавно, - он бледно улыбнулся. - Жаль, что Арман покинул нас. Ему недоставало мастерства, но он был так естественен в своей неискушенности. Публика сочувствовала бы ему. Тогда как твое прочтение образа, несомненно, удивит зрителей - и озадачит. Ну, если у тебя и впрямь серьезный разговор, я предпочитаю вести его в более подходящем месте.
  Они ушли. Прислуга гасила свечи, погружая зал в гулкую темноту.
  Подходящим местом мэтра Рийоля оказался тот самый кабачок, где Франсуа недавно ужинал в обществе Жанно. Здесь и впрямь никто не обращал на соседей внимания. Хочешь - плети заговоры против короны, хочешь - делай непристойные предложения.
  Поначалу беседа двух новых посетителей кофейни шла на удивление благопристойно. Если бы кто посторонний дал себе труд прислушаться, то озадаченно пожал бы плечами: сколь удивительные вещи обсуждают между собой лицедеи, когда не выступают напоказ. Говоря о придуманных и никогда не существовавших людях, точно о давних знакомых, решая хитросплетения их судеб и всерьез переживая из-за их семейных и жизненных драм. Франсуа мялся, не представляя, как перейти к истинной цели своего разговора, не отрывая взгляда от замызганной скатерти и стараясь не встречаться взглядом с мутно-зеленоватыми зрачками мэтра Рийоля. Тот не собирался облегчать собеседнику задачу, вынуждая молодого актера сделать первый шаг.
  Франсуа наконец решился, рассеянно водя пальцем по краю оловянной кружки:
  - Мэтр, скажите... мне кажется, вы считаете меня небесталанным. Может, я ошибаюсь, но... я уверен, что заслуживаю бОльшего... Как и многие из нас, вынужденные прозябать там, где мы есть.
  Рийоль чуть откинул голову назад, смерив Франсуа оценивающим взглядом, будто впервые увидел его. Узкие губы тронула мудрая и неприязненная усмешка:
  - Видишь ли, мальчик... Твоя незаурядность кроется именно в том, что столичная сцена признает недостатком. Акцент. Подвижность. Мимика. Тебя можно научить чеканной декламации, приучить неподвижно стоять на месте, изящно помавая рукой в патетических моментах, и принимая благообразный вид. Все это, вместе взятое, превратит тебя в посредственность, каких на пятачок - пучок.
  - Пропади она пропадом, эта столица, - отмахнулся Франсуа. Ему очень хотелось показать себя не взбалмошным юнцом, а рассудительным и знающим человеком, но непосредственная натура брала свое. - Здесь, на Юге, всегда существовали свои традиции и свое мерило сценического таланта. Я не хочу превращаться в посредственность, я хочу сохранить себя, - он оставил кружку в покое, сцепил пальцы с такой силой, что костяшки побелели. - Но я слишком мало умею. У меня никогда не было толкового и постоянного наставника. Я хочу работать с вами и учиться у вас. Постоянно. Хотя бы пару сезонов. Я знаю, обучение стоит денег. Я могу заплатить! - он нервно сглотнул, повторив: - Да, могу. Не просто наличными. У меня... у нас с мадемуазель Годен хранится пьеса авторства ее родственника. Великолепная, острая, просто конфетка, которую совсем недавно поставили в столице, а в провинции о ней еще не слышали.
  - Я не держу постоянной труппы, - Рийоль небрежно пожал узкими плечами, поправил и без того безукоризненно сидящий парик. - Докажи, что на тебя стоит тратить время - тогда я, возможно, смогу дать тебе пару дельных советов, которые пригодятся в будущем.
  Франсуа зажмурился. Перевел дух, словно собираясь прыгнуть с обрыва в бездонный омут. Хотя здесь больше подошло бы сравнение с туго натянутым канатом, по которому он отважно вознамерился пройти над клокочущей огнем бездной. Если Ла Карваль прознает, какие именно переговоры он тут вел...
  - Я знаю причину, по которой вы не можете собрать постоянную труппу, - медленно, едва ли не по буквам выговорил он. - И почему вы часто переезжаете. Возможно, я знаю способ переменить эту ситуацию. Средство, которое даст вам возможность изменить давним правилам - не задерживаться нигде подолгу и устраивать судьбы нанятых вами актеров по своему усмотрению...
  Рийоль негромко рассмеялся:
  - Скверная формулировка, Франсуа. То ли угроза, то ли коммерческое предложение, то ли похвальба. Определись.
  - Упаси меня Боже от угроз, и тем более - от пустой похвальбы, - яростно замотал головой Франсуа, поняв, что от испуга и волнения перестарался с драматизмом. - Это предложение. Сулящее обоюдную выгоду. Особенно в свете того, что день премьеры неумолимо близится. События, которые должны произойти - они произойдут. Вопрос в том, чем они закончатся. Кто уцелеет, а кто - нет.
  - Ничего не понимаю, - благожелательно улыбнулся мэтр. - Это отрывок из той пьесы, о которой мы говорили? Которую ты предлагаешь поставить в надежде на невиданные барыши?
  - Это пролог к пьесе для малого круга ценителей, что будет поставлена очень и очень скоро, - Франсуа с трудом заставлял свой обычно бойкий язык ворочаться, порождая слова. Актер вынудил себя посмотреть в зеленовато-желтые глаза сидящего напротив человека, отделенного от него неширокой столешницей трактирного стола. - Она называется "Возмездие нечестивым, или Гнилые яблоки райского сада". В основу положены события, имевшие место здесь, в Тулузе, лет десять назад - а может, и еще раньше, задолго до моего рождения. Распорядитель и постановщик - месье Ла Карваль, он же Жан Пари, его милость королевский прокурор из Шатле. В ролях - графы де Вержьен, старший и младший, ныне покойные, и некоторое число живых лиц, предпочитающих оставаться неизвестными. Если вы и сейчас скажете, что якобы ничего не понимаете, я больше ни слова не скажу. Просто встану и уйду. Выкручивайтесь, как знаете. Только имейте в виду, господину прокурору нужны жертвы и процесс. Очень нужны. И в их поисках он не перед чем ни остановится.
  "Ой. Ну вот, сказал. Теперь все зависит от него - пожелает ли он схватить брошенный мяч или предпочтет сделать вид, будто никого мяча вовсе и не было. И тогда я просто не представляю, как быть..."
  Мэтр Рийоль продолжал улыбаться, но теперь веселья в его улыбке больше не было. Он не потешался над амбициозным и самонадеянным юнцом, рвущимся в его ученики, он приветствовал человека, только что занявшего первую строчку в списке кандидатов в неприятности.
  - Допустим,... только допустим, для поддержания нашей занимательной беседы, что мне доводилось слышать эти имена - де Вержьены и месье Ла Карваль, - медленно произнес он.
  - Раз вы знаете семейство де Вержьен, значит, от вашего внимания наверняка не укрылся тот факт, что у графа Амори, Яблочного Ангела, было двое отпрысков. Младший умер и похоронен в Париже. Что сталось с бастардом этого скандального семейства - старшим сыном Амори от танцовщицы Ля Мишлен? - Франсуа пер напролом, рассудив, что нападение будет сейчас наилучшей из возможных стратегий. - До меня доходили туманные слухи о Гвиане и Кайенне... Впрочем, все это неважно. Неважно, что там было в прошлом, кто кого любил и кто кого убил. Важно то, что происходит сейчас. Круг замыкается, да-да, я сам призываю неприятности на свою голову, но... но я уже усвоил, за необходимое порой приходится очень дорого платить. Я хочу, чтобы вы остались в живых, мэтр Рийоль... хотя на самом деле вас зовут совсем не так? Чтобы вы учили меня... нас. Чтобы мы поставили столичную пьесу раньше всех - и сорвали банк.
  - Вот как, - только и промолвил в ответ Рийоль. Его странные, бесстрастные глаза вновь скользнули по лицу и фигуре Франсуа, почти осязаемо. - Какое любопытное предложение. Для безработного актера, коим ты представляешься, Лилия, ты знаешь поразительно много такого, чего тебе знать совсем не положено. В том, что ты действительно актер, у меня сомнений нет. Но что касается всего остального... Должен ли я тебе верить? Не проще ли будет собрать саквояж и спешно покинуть прекрасную Тулузу?
  - В начале этого лета я участвовал в Фестивале Цветов и приглянулся местному архиепископу, - ошалев от собственного нахальства, Франсуа решил смешать правду с ложью, надеясь, что Рийоль не сможет разделить их. - Я ставил для него пьесу. Можете спросить Мари-Раймона и Николетт, они участвовали в постановке, им лгать совершенно незачем. Ну и... выполнял для преподобного иные обязанности, чего уж тут. Потом из столицы приехал прокурор Ла Карваль - ловить чернокнижников и дьяволопоклонников, которые якобы прячутся под рясой его преподобия. Месье прокурор мне доверяет. Я... я исполняю кое-какие его поручения.
  - Для господина прокурора ты тоже исполняешь те самые "иные обязанности"? - с понимающей усмешкой кивнул Рийоль. - Что ж, это многое объясняет.
  У Франсуа достало ума изобразить смущение.
  - Тебя приставили просто следить и вынюхивать, а ты решил проявить инициативу. Похвально, - одобрил мэтр. - Хотя грызут меня подозрения в том, что ты и сейчас не до конца откровенен
  - Все мы преследуем как тайные, так и явные цели, - Франсуа никак не мог решить, поверил ему этот загадочный человек или издевается. - Мои личные дела с месье Ла Карвалем касаются только меня и его.
  - Итак, месье прокурор копается в сточных канавах Тулузы, извлекая на свет давно похороненные кости десятилетней давности, - Рийоль пригубил немного вина, покатал его на языке, размышляя. - Много ли ему уже удалось обнаружить?
  - Пустую могилу графа де Вержьен и тот факт, что в Тулузе свили себе гнездо поклонники не Сатаны, но древних галльских богов, - Франсуа решил, что ничем не навредит расследованию прокурора, поделившись сведениями. - А еще он позирует мэтру Эшавелю. В весьма, я бы сказал, специфическом образе.
  - Что-что? - заинтересованно приподнял тонкие рыжеватые брови Рийоль. - Монсеньор архиепископ умудрился убедить несгибаемого мэтра прокурора стать натурщиком? Хм...
  - Ага, я знал, я знал, что это вас наверняка заинтересует! - довольный собой Франсуа хихикнул. - Еще неизвестно, кто там кого убедил. Послушайте, мэтр... Вам ведь нет никакого дела до этих столичных интриг, правда? Вы никого не убивали - ну, я надеюсь, что никого не убивали, - вкрадчиво произнес он. - Вы же наверняка предпочли бы остаться в стороне и заниматься театром. А я... я могу это устроить.
  - Не преувеличивай свои скромные возможности, - отрицательно качнул головой мэтр Рийоль. - Если предложение взглянуть на картину не попытка подкупа и не ловушка, а жест миролюбия, я бы не отказался взглянуть на творение месье Эшавеля. Прекрасный мастер. Его место - при дворе, а не в столице.
  - При двореее... - задумчиво-завистливо протянул Франсуа. - Наверное, его преосвященство полагает своё окружение ничем не хуже королевского двора. Мэтру щедро платят за каждое полотно его кисти, угождают его желаниям, чего же больше?.. Правда, никто не видит его картин, кроме малого числа избранных. Так и в Париже наверняка было бы то же самое - он работал бы для малого круга подлинных и понимающих ценителей, и более ни для кого... Нет, это не подкуп и не жест миролюбия. Это... - он задумался, почесывая кончик носа, - это... гм... ну, не знаю. Это мое сожаление. Ужасно жаль, что, кроме монсеньора, художника и моделей, никто не увидит эту картину, вот. Кстати, ваш компаньон не желает прогуляться в архиепископскую резиденцию?
  - Я не принимаю решения за других людей, - Рийоль выложил на край стола стопку монет, плату за ужин. - Но я потолкуем с ним. Ступай, Лилия.
  Франсуа извелся в ожидании завтрашнего дня и ответа Рийоля. Он бродил по дворцу, как злая осенняя муха, не зная, чем заняться. Все валилось из рук, на ум приходили отрывки из прочитанной пьесы - и Франсуа изводился сожалением, что успел прочитать так мало, всего несколько страниц. Он заставил себя сесть, попытался что-то написать - но вместо стихотворных строчек из-под его пера вышла непристойная картинка, которую месье Моран в раздражении порвал в мелкие клочки. Подумал, не нанести ли визит Шарлю - и загрустил еще больше. Из лучших побуждений д'Арнье начнет расспрашивать, чем опечален его любимец, а прокурор велел не распускать язык. Как это тяжело, жить в окружении постоянных секретов. Словно в комнате с натянутыми струнами, и к каждой привязан колокольчик. Малейшее неловкое движение - и раздастся назойливый трезвон.
  "Но ты по-прежнему любишь Шарля? - вопрошал отражение в темном оконном стекле Франсуа. - Ведь любишь? Или чувство к нему стало для тебя привычным, утратив прелесть новизны? Ты не знаешь, как быть и что сказать, чтобы ненароком не обидеть его. Догадываясь, что любой выбор будет неверным. Ни уйти, ни остаться. Ты больше не читаешь ему стихов по вечерам... да ты и сам стал другим. Между тобой и тем Франсуа Мораном, что нынешней весной приехал в Тулузу, осталось так мало общего... помимо серебряной лилии. Это горько... и неизбежно".
  Он так и не заснул толком, проворочавшись полночи, то и дело вставая - посмотреть на фарфоровый циферблат часов, выглянуть в темный парк под окном, прислушиваясь к шелесту листвы. И к дверям "Театра Фортуны" Франсуа Моран в кои веки тоже явился первым, неожиданно заметив на стене дома то, что заставило его сердце лихорадочно забиться.
  Афиша.
  Извещавшая горожан Тулузы о грядущей постановке "Федры". Афиша на дешевой бумаге, сквозь которую влажными полосами проступил клей, с изображениями греческих масок Комедии и Трагедии. Первая афиша в жизни Франсуа Морана де Лис, где его имя открывало список исполнителей. Первый толковый спектакль в его жизни, где он будет премьером. Пусть в довольно убогом театре, но не где-нибудь, а в Тулузе! С настоящими зрителями! Может быть, их представление даже удостоится пары строчек в выпуске местной газеты! Он все-таки смог чего-то добиться. Сам, без чьей-либо помощи. И он не намерен жертвовать явившейся ему перспективой ради расследования месье Ла Карваля и спасения монсеньора - тот достаточно богат и влиятелен, чтобы самому как-нибудь выкрутиться.
  Франсуа ощутил на своих губах глуповато-горделивую улыбку, которая никак не желала исчезать. Даже когда он пересек темный зал и поднялся по боковой лестнице на гулкую сцену. Побродил туда-сюда, вспоминая расстановку персонажей в мизансценах третьего акта. Вышел ближе к рампе, сглотнул, дожидаясь прозвучавшей в его воображении реплики Федры - и повел свой финальный монолог, увлекаясь с каждым словом все больше и больше.
  Когда же Франсуа выдохнул в сумрак зала последнюю реплику, призывая богов и людей справедливо рассудить его и мачеху, из полутемной пустоты эхом прозвучали одинокие аплодисменты. Мерные, уверенные хлопки подлинного ценителя. Рийоль, зажавший свою палочку распорядителя под мышкой, выступил в косую полосу света на авансцене:
  - Недурно, Лилия. Если сможешь отчитать столь же проникновенно на премьере - повышу жалование. И вот это твое придыхание при обращении к Тезею - очень выразительный штрих. Запомни его, но не злоупотребляй.
  - А... вы уже пришли? - растерявшись, Франсуа брякнул первое, что пришло в голову. - Спасибо, мэтр Рийоль... Я старался. Правда, старался, - он отступил назад, присев на деревянный ящик. Во время спектакля его накрывали потертыми отрезами бархата, превращая в царский трон. Откашлялся, нерешительно спросив: - Так что касательно вчерашнего, мэтр Рийоль?
  - Скажи-ка мне, Лилия, - Рийоль скупо усмехнулся, серебряным набалдашником жезла приподнял лицо Франсуа под подбородок, - осознаешь ли ты, что от твоего покровителя скоро мокрого места не останется? В том числе и благодаря твоим стараниям. Не заплачешь по пуховой перинке?
  - По перинке - нет, по Роже де Лансальяку - да, - не задумываясь, ответил Франсуа. - Послушайте, почему бы вам просто-напросто не бросить господину Ла Карвалю ту кость, которой он так алчет? Ведь монсеньор ничего не имеет лично против вас - до тех пор, пока ваши... кхм... представления остаются в рамках приличий и не тревожат жизнь провинции.
  - Видишь ли, Лилия... - Рийоль отвел жезл-тросточку в сторону, легко крутанул ее в пальцах, - по сути своей я человек незлопамятный. Я готов простить монсеньору мою загубленную молодость. И даже то, что преподобный не стал затруднять себя долгим и вдумчивым расследованием, покарав тех, до кого у него руки дотянулись. Оказавшись вынужденным сделать выбор между паршивой овцой и человеком, который был дорог ему по целому ряду причин, его высокопреосвященство предпочел отправить под нож овцу. Да и кто на его месте поступил бы иначе? Но человек, которого ты столь очаровательно именуешь Яблочным Ангелом, отнюдь не таков. Он полагает себя несправедливо обиженным, наказанным ни за что. Его лишили имени и достояния, и теперь он помнит каждое оскорбление, нанесенное ему, лелеет свою гордыню, старательно посыпая солью чужие и свои раны. Тогда я поневоле вспоминаю, как скверно мне было... и снова делаюсь зол на монсеньора архиепископа.
  - Никогда не понимал, на кой предмет нужно холить прежние обиды - особенно если понятно, что ничего все равно не изменить и не возвратить назад, - признался Франсуа.
  - Это потому, что ты молод и совершенно неискушен, - с пугающей мягкостью откликнулся Рийоль. Оглянулся на топот каблучков и шелест юбок, кивком поприветствовав вошедших в зал Зизиль и Николетт.
  Перед началом репетиции мэтр выстроил актеров на сцене, пройдясь перед ними туда сюда и осведомившись, все ли видели афишу. Радостный хор юных голосов вразнобой заверил его, что да, видели, осознали и прониклись - премьера грядет!
  - Стало быть, ни для кого не станет открытием - работать сегодня будем долго и упорно, пока не добьемся желаемого, - сделал вывод мэтр Рийоль и пристукнул концом палочки по досками подмостков. - Ну что ж, приступим. Акт первый, сцена первая.
  Репетиция превзошла все ожидания - молодежь безропотно повиновалась малейшему мановению руки Рийоля, зачарованная звучанием слова "премьера". Всем мечталось блеснуть, а постановщик пьесы точно знал, какими способами добиться желанного эффекта, и потому никто не нарекал на бесконечные "Снова!"
  С какого-то мгновения текущее мимо время потеряло свое значение. Смысл имели только произносимые слова и совершаемые движения. Никто не задумывался о том, который час. Не вспоминал о том. что хочется есть, что в горле пересохло, ноги болят, а глаза слезятся от свечного чада. Спектакль оживал, выдуманная история обретала плоть и кровь, чтобы вскоре заставить зрителей плакать и смеяться, ненавидеть и сострадать, ужасаться и верить в колдовство холщовых декораций и жестяных корон.
  - Неплохо для оборванцев с улицы, - наконец признал скупой на похвалы мэтр Рийоль. - Завтра начинаем репетиции в костюмах и подготовку к генеральному прогону. Помня, что даже провал вы должны встретить с достоинством - он будет для вас неплохим уроком. Лилия, задержись.
  Франсуа послушно сошел со сцены, плюхнувшись на первую скамейку в партере. Вытянул ноющие ноги, растирая икры и опасаясь, как бы их сейчас не свело приступом судороги. В голове у месье Морана царил туман усталости, и он не сразу осознал, о чем говорит мэтр Рийоль, растерянно переспросив:
  - Простите, что вы сказали?
  - Я обдумал твое предложение, - терпеливо повторил Рийоль. - Пойдем, взглянем на твою таинственную картину. Месье Шосселен составит нам компанию. Поднимайся.
  Бить усталые ноги о булыжники тулузских мостовых Франсуа не пришлось: владелец "Театра Фортуны" ожидал их на улице, восседая в наемной коляске. По дороге донельзя озадаченный Франсуа краем глаза приглядывался к облику месье Шосселена, тщетно ища в облике зрелого мужчины легкие, стремительные черты крылатого юноши с корзиной яблок.
  "Может, Ла Карваль ошибся или его ввели в заблуждение? Он совсем не похож на Яблочного Ангела... Потому что если Шосселен - это он, значит, именно он приказал убить Терезу. Именно он стоит за всем, что происходило и происходит в городе. Именно его я видел в образе темного ангела. Но у них же нет ничего общего! Опомнись, Франсуа - ты ищешь общие черты у реального человека и призрачной грезы. Ты сошел с ума. Предоставь лучше расследование Ла Карвалю, он в этом понимает побольше тебя..."
  Видимо, столичный прокурор заранее принял меры к возможному появлению в резиденции его преосвященства неожиданных и незваных гостей - месье Морану и его спутникам не задали не единого вопроса, укромными коридорами проведя в Цветочный Зал. В пустом и прозрачном зале Франсуа опустил шторы и зажег свечи, чтобы солнечный свет не мешал созерцанию картины. Жестом фокусника откинул белое покрывало со стоявшего на подставке-треножнике холста, невольно вздрогнув при виде картины. Почти завершенная, она ослепляла и подавляла, так сокрушительно и мощно написал ее мэтр Эшавель. Возможно, это полотно было лучшим его творением - не слащаво-прекрасное, как портреты ангелов в галерее монсеньора, но резкое, почти грубое, наотмашь бьющее зрителя прямо под дых, заставляя остановиться перед полотном и потрясенно замереть.
  Франсуа украдкой перевел дух, вглядываясь в фигуры на картине. Они, натурщики, больше не имели ничего общего со страшными богами прошлых веков и их жертвой. Тускло сиял литым золотом воздетый серп, лунный луч отражался от широких браслетов и камней в перстнях, огромных и скверно ограненных. Угловатый край поросшего мохом камня-алтаря, бледное, с тонкими чертами лицо нарисованного Шарля с бездонными провалами глаз, неотвратимо влекущими к себе неосторожных. Резкий излом распростертого на валуне гибкого тела, взлет руки, экстатическое, отчаянное выражение запрокинутого лица юноши, смутно напоминающего обликом Франсуа Морана. Повернутая в три четверти горделивая темноволосая голова Тараниса на мощном обнаженном торсе, забрызганном кровью. Невесть каким образом художник добился того, чтобы в черных очах замерцали багровые искры нездешнего пламени, движением кисти обратив смертного в бога.
  - Когда мэтр завершит ее, она будет просто восхитительной, - сглотнув, нарушил вязкую тишину Франсуа. - Но на ней никто никогда не умрет. Это будет просто старая страшная сказка былых времен. Может оно и к лучшему, как полагаете?
  Шосселен отмолчался, пристально рассматривая картину с видом судебного пристава, описывающего имущество должников. Ответил Рийоль:
  - Это истинный шедевр. Которому суждено кануть в безвестности - или погибнуть в огне после смерти владельца. Вряд ли преемник месье де Лансальяка отважится сохранить его коллекцию. А жаль.
  - Вот сущее преступление - уничтожать такие картины! - не выдержал Франсуа, и негодование его было вполне искренним. - Они могли бы пережить нас и наших детей, они важнее суеты дней и человеческих жизней. Они должны остаться. Должны, и все!
  - Какое ты все-таки еще наивное дитя, Лилия, - удрученно покачал головой мэтр Рийоль. - Это полотно опасно по сути своей. Не знаешь, кто выбрал для картины такой зловещий сюжет?
  - Месье прокурор, - с готовностью отозвался Франсуа. - Он бредит этими историями о друидах и древних богах. - Словно подталкиваемый в спину непреодолимым искушением поиграть с огнем, актер добавил: - Наверное, вы правы. Найдутся люди, которые в глубине души порадуются гибели Галереи Ангелов. Господин прокурор тут пытался выяснить, кто послужил натурщиками для этих картин - и кто из любимцев монсеньора до сих пор жив. Так дотошно выяснял, даже самую старую картину в покое не оставил - ту, с которой начиналась коллекция. Монсеньор столько убеждал его, что нарисованная на ней личность давным-давно в земле - но, мне кажется, месье Ла Карваль не поверил.
  - А как называлась эта картина? - через плечо осведомился месье Шосселен. - Вам доводилось ее видеть?
  - "Яблочный ангел", - не замедлил с ответом Франсуа. - Она такая старая, что монсеньор даже не помнит, какого именно святого на ней изобразили. Называет его просто "ангелом". Там такой красивый молодой человек сидит под деревом с корзиной яблок, - он чуть прижмурился, изображая умственный труд. - А, вспомнил. Монсеньор сказал, этого юношу звали Амори де Вержьеном. Он умер от какой-то болезни. Месье Ла Карваль на днях ездил на его могилу - она где-то в окрестностях города.
  Рийоль еле слышно зашипел сквозь зубы. Франсуа в его шипении послышалось отчетливое проклятие. Месье Шосселен же равнодушно кивнул, вернувшись к созерцанию картины. Всецело насладившись ею, он коротко и приязненно кивнул Франсуа, прихватив спутника под руку и поспешно удалившись. Франсуа подумалось: каково это, спустя столько лет посетить место, в котором ты некогда был счастлив? Если Шосселен и в самом деле Амори де Вержьен, архиепископский дворец должен быть для него вторым домом. А Рийоль совершенно на него не похож. Наверное, бастард пошел обликом и сложением в мать, а не в отца. Знает ли преподобный, что Яблочный Ангел жив? Если прокурор докажет, что де Лансальяку было доподлинно известно, что де Вержьен не умер десять лет тому... Тогда его преосвященству точно конец, бесповоротный и окончательный. Почему же преподобный пытается сохранить это в тайне? Из-за юношеской привязанности? Но ведь столько лет миновало...
  - Ты что здесь делаешь? - вырвал его из размышлений резкий голос Шарля д'Арнье. Франсуа испуганно вздрогнул, поперхнувшись воздухом и поразившись, как тихо порой ходит Шарль:
  - Смотрю...
  - Что за господа недавно так спешно удалились прочь отсюда? - потребовал ответа д'Арнье. - Как они вообще сюда попали?
  - Я привел, - признался Франсуа. - Это... гм... главные подозреваемые. Владелец театра, в котором я служу, и мэтр Рийоль, постановщик спектаклей. Ла Карваль попросил меня провести их потихоньку сюда и показать картину.
  - Франсуа, - Шарль нахмурился. - Я ценю твое усердие, но в своем стремлении помочь монсеньору ты заходишь слишком далеко. Свел знакомство с насквозь подозрительными личностями, привел их во дворец его высокопреосвященства... Каждый день таскаешься в этот свой театр на репетиции... Тебе не кажется, что пора одуматься и прекратить этот балаган?
  - Монсеньор мне разрешил! - возразил актер.
  - Монсеньор пообещает тебе звездочку с небес, если ты пожелаешь, - раздраженно отмахнулся д'Арнье. - Франсуа, я не вмешивался в твои дела, но подумай сам - что общего у тебя и этих проходимцев с большой дороги?
  - Неужели ты ничего не понимаешь?! - вспылил Франсуа, испытывая жгучее желание растолковать Шарлю, чтобы между ними не было никаких недоговоренностей, чтобы этот высокомерный и холодный хлыщ наконец-то его понял! - Шарль, я не могу ведь вечно оставаться при монсеньоре и тебе, прятаться в задних комнатах, не смея никому показываться на глаза! Я хочу заниматься своим ремеслом, хочу учиться новому - что в этом дурного? Я ведь не фарфоровая статуэтка, чтобы поставить меня в шкаф и запереть дверцу, я живой человек!
  - И, подобно всем людям, думаешь в первую очередь о своей собственной выгоде, - Шарль против воли залюбовался яростным выражением на лице Франсуа. Никогда прежде он не видел актера в таком состоянии, а значит - речь зашла о чем-то, что по-настоящему волновало и тревожило месье Морана. - В данный момент ты рассудил, что дело монсеньора проиграно, а для тебя настал подходящий случай подыскать новый приют и новых друзей. Понимаю. Поскольку я и сам таков, у меня нет ни малейших оснований, равно как и морального права, препятствовать тебе в намерении сгубить свою жизнь.
  - Да что ты знаешь о моей жизни, ты ей хоть когда-нибудь интересовался? - огрызнулся Франсуа. - Можешь сколько угодно строить из себя ханжу и святошу, но я-то знаю, что у тебя под этой сутаной! Ну и пожалуйста! - он захлебнулся, ощутив подступившие к самому горлу злые и горькие слезы. - Я думал, я для тебя что-то значу, а ты... - он ринулся к дверям Цветочной Залы.
  Убежать актер не сумел - д'Арнье с силой схватил его за плечи и резко развернул к себе, только сережки в ушах заколыхались.
  - А я? Я для тебя что-то значу, Франсуа?! Помимо твоих желаний и интрижек?
  - Я тебя люблю, - быстро и скомкано выдохнул Франсуа, отводя взгляд. - Я только... только не представляю, как это тебе доказать. Так, чтобы ты действительно поверил. Я сомневаюсь, боюсь чего-то, шарахаюсь из стороны в сторону, я не знаю, что мне нужно и чего от меня хотят... Я не знаю, не знаю! - слезы все-таки брызнули, он судорожно смахнул их манжетой, шарахнувшись назад, но не сумев вырваться. - Знаю, что не смогу остаться, но не могу и уйти!..
  - Я не держу тебя, - хрипло промолвил Шарль, вопреки собственным словам лишь сильнее стискивая пальцы на запястьях любовника. - Я готов отпустить, если ты скажешь. Но мне больно, Франсуа. Возможно, я еще просто не привык к мысли о том, что мы... потом будет проще.
  - А мне, значит, легко и просто?! - возмутился Франсуа. Понимая, что вот-вот сорвется, не выдержит, наорет на Шарля - или на себя, не имеет значения. Почему, почему все так случилось? Ты... ты правда способен отпустить меня?
  - Разве ты не этого хочешь, Франсуа? - покачал головой Шарль. - Никак иначе я твоих поступков истолковать не могу. Все, что я вижу в последние дни, говорит о том, что ты готов отстаивать свое место в этом треклятом балагане.
  - Но я не хочу расставаться с тобой!.. - Франсуа зажмурился, шумно и быстро втягивая воздух сквозь сомкнутые зубы, стараясь не расплакаться и овладеть своими чувствами. Выучка взяла свое, и, когда он поднял ресницы, слез больше не было. Взгляд карих глаз был печальным... но спокойным, очень спокойным. Франсуа не пытался вырваться из рук д'Арнье, заговорив спокойно и сдержанно: - Мне было так хорошо с тобой, и только с тобой... Но, наверное, мне больше не стоит тревожить тебя. Прости. Прости, что я не оправдал твоих надежд, что я такой...
  - Господи, Франсуа, - д'Арнье вдруг, словно подрубленный, рухнул перед ним на пол, обхватил обеими руками ноги Франсуа и прижался лбом к его коленям. - Что же мы с собой делаем...
  - Встань немедленно, что ты творишь?! - на сей раз Франсуа перепугался уже неподдельно и искренне, вцепившись в широкие плечи Шарля и безуспешно попытавшись поднять его на ноги. Ладони соскользнули с гладкого черного шелка сутаны, сорвались, ногти царапнули материал. - Шарль, ну пожалуйста... Не надо так, я не стою этого... Ну Шарль же... - он запустил пальцы в медно-рыжую шевелюру, ощутив мягкое тепло густых прядей, повторяя, как завороженный: - Шарль, любимый мой... Нам нельзя оставаться вместе, и невозможно быть порознь... Я почему-то решил, что так будет лучше - если я уйду к другому, и ты поймешь, насколько я ветреная и неблагодарная тварь. Но я не могу, меня все время тянет назад, к тебе, только к тебе... Шарль, встань, ну пожалуйста, ну я тебя прошу... Это нехорошо, это совсем тебе не к лицу, ну встань же...
  Уговоры не имели никакой силы, и Франсуа попытался присесть сам - но д"Арнье слишком сильно сжимал его, не позволяя согнуть колени. Так Франсуа и замер - растерявшись, испугавшись той бури чувств, которую невольно вызвал в другом человеке. Смотря сверху вниз на растрепавшиеся локоны, блестевшие на черной ткани, и сглатывая пересохшим горлом. Он не заслуживал такого почитания и такого восхищения, но ничего не мог с собой поделать - ему нравилось это молчаливое обожание его скромной персоны со стороны отца д"Арнье, он с ума сходил от одного его присутствия рядом, и понимал - ничего хорошего из этого не выйдет.
  
  Умом понимал, а сердце твердило свое...
  - Шарль, - невесть в который раз жалобно окликнул Франсуа. - Ну Шарль же. Вставай.
  Д'Арнье молча прижимал его к себе, не в силах выговорить ни слова, утратив и красноречие, и уверенность - все выгоды их расставания, которые они обсуждали с Лансальяком, внезапно показались пустыми и совершенно не обязательными. Все его планы были готовы вот-вот разрушиться, погребая д'Арнье под обломками. Пусть с пустым желудком, в обносках и под дырявой крышей, лишь бы с ним. Пусть - прячась от властей, отрекшись от имени и сана, спрятавшись под собачьей кличкой, лишь бы слышать это "Шаарль", которое катается на языке у Франсуа, как карамелька.
  Шарль тяжело уронил будто налившиеся свинцом руки, отстранился, запрокидывая голову и заглядывая в глаза Франсуа, однако подняться не пытался.
  - Я тебя люблю, - яростно, требовательно проговорил он, словно кто-то с ним спорил.
  - Знаешь, этот неоспоримый факт как-то постепенно дошел даже до очень бестолкового меня, - Франсуа спиной съехал по стене, мимолетно ощутив зеркальную гладкость полированного дерева, и уселся рядом со стоящим на коленях Шарлем, пробормотав: - Если ты не желаешь вставать, то я тоже сяду, а то ноги не держат... Шарль, золото мое ледяное, еще немного - и я жить без тебя не смогу... Начну бросаться на стенки и выть ночами от отчаяния, но поделать ничего не сумею... Я не могу остаться с тобой, я зачахну здесь, а ты не можешь уйти со мной... Ты принадлежишь не мне и не себе самому, а вот этому всему, - он махнул рукой, пытаясь всеобъемлющим жестом обозначить резиденцию и подразумевая Церковь, которой формально принадлежало все это богатство, вкупе с душой и телом отца Шарля-Антуана д"Арнье. - Я не в силах одолеть то, к чему ты навсегда привязан. Я просто люблю тебя. Больше жизни, больше всего на свете, - он протянул руки, обнимая Шарля за шею, прижимаясь лицом к его плечу.
  Шарль обхватил его обеими руками, прижал к себе чуть ли не теснее, чем перед тем, прерывисто вздохнул, пряча лицо в его каштановой гривке.
  - Я не знаю, как буду без тебя. То есть, со временем, наверное, научусь... но представлять жутко.
  - У меня есть мысль, - после долгой паузы нерешительно выговорил Франсуа. - Безумная, как обычно. Ты только сразу меня не ругай, ты сперва выслушай, ладно? Если... если ты вправду говоришь, что хочешь и дальше оставаться со мной... Ты ведь вправду этого хочешь? Будешь слушать?
  Шарль чуть нахмурил брови, сосредоточенно кивнул:
  - Буду. Если, конечно, ты сам готов плюнуть на Рийоля и его науку.
  - Ни за что на свете! - упрямо замотал головой Франсуа. - Это не обсуждается, это с сожалением принимается, как данность. Мне нужно на что-то жить и чем-то жить. Так вот, мы изобразим, что смирились с участью, которую нам уготовили. Ты постараешься довести до сведения Ла Карваля, что не желаешь иметь ничего общего ни со мной, ни с ним. А я, напротив, буду на него вешаться и рассказывать, что ты разбил мне сердце, - Франсуа удрученно хихикнул. - Мы сыграем наш спектакль до конца, а потом, когда все уляжется... потом я дам тебе знать, где я, и ты приедешь ко мне.
  - В самом крайнем случае, один из нас сможет сделать вид, что письмо с приглашением затерялось между Нантом и Сомюром, - хмыкнул д'Арнье, - и оставить все, как есть, по здравом размышлении. Что же, Франсуа, это не так глупо. Нам в любом случае нужно закончить все дела в Тулузе...
  Он немного помолчал.
  - Ты будешь играть в театре, а чем стану заниматься я?
  - В смысле, когда уедешь отсюда и приедешь ко мне? - Франсуа накрутил на палец прядку светящихся осенним ржавым золотом волос Шарля. - Будешь присматривать за мной, чтобы я не вляпался в новые неприятности. Может, тоже научишься играть.... В театре, особенно странствующем, хватает разных дел. У тебя вроде есть голова на плечах, неужели ты не найдешь ремесла себе по вкусу? - Франсуа запоздало подумал о том, что д"Арнье, как это ни странно звучит, знает повседневную жизнь куда хуже его самого. Ну что он видел за прожитые годы? Что делал самостоятельно? Да ровным счетом ничего, Мать-Церковь предоставляла ему все полагающиеся блага приплачивая из исправление обязанностей. - Мы что-нибудь придумаем, Шарль, правда, мы обязательно придумаем!
  Шарль задумчиво усмехнулся.
  - На какое-то время я стану иждивенцем, и стану проедать все, что ты заработаешь каторжным трудом.
  - Еще какую-то долю станет забирать мэтр Рийоль - за свою науку и в общий котел, - беспечно отмахнулся Франсуа. - Какая каторга, мне нравится мое ремесло... А если ты будешь рядом со мной, мне не придется думать о всяких повседневных мелочах. Мы справимся, правда? - он извернулся, заглянул в глаза Шарля. - Ну правда же? - Франсуа убеждал то ли собеседника, то ли самого себя. - Все будет хорошо... Нам бы только выкрутиться из всей этой истории так, чтобы никто ничего не заподозрил, и потом все наладится... - он потянулся к Шарлю, обнимая его за шею, смешливо фыркнул в ухо: - Что, так и будем сидеть на полу?
  - Это генеральная репетиция нашей совместной жизни в мансардах, - ухмыльнулся Шарль, подымаясь и поднимая одновременно любимого, приобняв его за талию,- тех времен, когда нечем будет платить за мебель... Значит, ты будешь служить Мельпомене, а мне предстоит обеспечивать домашние тылы? Ой-ой, Франсуа.
  - Если я сейчас скажу, что у тебя есть немалый опыт в обслуживании... то есть ой, в обеспечении тылов, ты сильно разгневаешься? - ехидно ухмыльнулся Франсуа, поневоле крепче приникая к Шарлю. - Мне кажется, жить с тобой куда выгоднее и интереснее, чем с подружкой. Согласись, подружку в трактир не пригласишь. И возвращаться поздно вечером домой в твоей компании намного безопаснее, да-да!
  - Запугивать мной квартирных хозяев тоже удобнее. В ломбард посылать, пожалуй, тоже лучше меня. А на премьерах меня надо прятать под сцену, чтобы каждая девица в зале думала, что Франсуа Моран улыбается только и лично ей, а их мамаши и помыслить не могли, что эта прелесть - гнусный содомит, - согласился д'Арнье.
  - Никакой я не содомит, тем более гнусный, - с неожиданным упрямством в голосе заявил Франсуа, явно пытаясь отрицать очевидное. - Мне куда больше нравятся девушки. Ты - просто исключение из правил. Так что если не будешь со мной милым, я быстренько женюсь и выставлю тебя за дверь, - он тихонько рассмеялся, поблескивая мелкими зубками, привстал на цыпочки, целуя Шарля. - Не переживай и не верь, я тебя ни за что не брошу.
  - Содомиту положено быть гнусным, - серьезно пояснил д'Арнье, - это стойкий эпитет, сиречь художественное определение. Небо - лазурное, царствие - небесное, а содомит - гнусный.
  Он взял лицо Франсуа в ладони, кончиками пальцев провел по бровям:
  - И к женщинам я тебя ревновать не собираюсь. Я не верю в их прелесть.
  - Как тебе угодно. Только не призывай меня разделять твою веру в коварство, ветреность и неразумность женского пола, - Франсуа чуть пожал плечами, замер, запрокинув голову, наслаждаясь прикосновениями пальцев Шарля. - Все-таки мир отродясь не просто так разделен на два пола... Но ты мне нравишься, при всей своей якобы гнусности, уж не знаю, почему, - он обвил руками талию д"Арнье, подумав, каким причудливым контрастом они сейчас смотрятся: черный шелк сутаны Шарля и он сам, с его любовью к камзолам модных палевых оттенков. - Ну вот, мы все решили и даже распределили обязанности по дому. Осталось только удрать. Монсеньора жаль... - со вздохом добавил он. - Месье Роже дорожил нами, вот ему без нас придется тяжеловато. Ну да ничего, найдет еще кого-нибудь... Или не найдет.
  Шарль не без сожаления обвел взглядом роскошную обстановку залы:
  - Вынужден признать, многих приятных безделушек мне будет недоставать. Тощие тюфяки с клопами, надтреснутая чашка, башмаки на бумажной подошве, сорочки - прошу прощения одна сорочка - стиранная не чаще раза в месяц.
  - Ну-у, зря ты так, - укоризненно протянул Франсуа. - Будут хорошие сборы - и мы не станем бедствовать. В крайнем случае, - он многозначительно хмыкнул, - в крайнем случае у нас всегда есть опробованный и безотказный выход - дамы и господа, готовые распахнуть нам свои души и кошельки в обмен на капельку заботы и внимания. А еще перед уходом надо будет прихватить все, что можно запихнуть в сундук и пошарить в шкатулке монсеньора... Пары-тройки безделушек нам вполне хватит, чтобы протянуть осень и зиму, не страдая от холодов.
  - Какая блистательная карьера перед нами открывается! - подхватил д'Арнье. - От постели монсеньора Тулузского - к десяти ливрам в час, квартира ваша, сударь... не забудьте пересчитать столовое серебро... ах, что вы, какой сифилис, это просто насморк! - иронизируя и смеясь вместе с Франсуа, Шарль сознавал - их мечтам суждено остаться мечтами. Он не оставит Тулузу и дворец - даже ради внезапно вспыхнувшей любви. Слишком много сил и средств он вложил в осуществление своих планов, чтобы походя бросить их к ногам Франсуа Морана. Актер достаточно юн и неискушен, чтобы верить обещаниям возлюбленного, но вот он, Шарль д'Арнье, он не совершит этой ошибки. Не пойдет на поводу у собственных чувств, памятуя о сделанной однажды ошибке и последствиях, которые до сих преследуют его дурным кошмаром. Да, тогда ему было хорошо. Несколько месяцев он был счастлив - а плата за счастье оказалась слишком велика. Пусть Франсуа утешается надеждами на совместный побег. Наверное, в глубине души он тоже понимает всю химеричность их замыслов.
  Д'Арнье притянул актера к себе, накрыв его губы долгим, кусающим поцелуем. Запрещая себе думать о будущем.
  
  
  - Его нет, - запыхавшийся и багровый после долго бега Марсель перехватил Ла Карваля возле Цветочной Залы. Мэтр Эшавель отмывал кисти, слезшие с постамента натурщики одевались. Живописец только что оповестил всех присутствующих, что утомительные сеансы позирования подошли к концу. Завтра он наложит последние штрихи, покроет картину лаком - и полотно можно считать завершенным. - Он так и не появился.
  - Что значит - "нет"? - настроение господина прокурора в последние дни и так было ни к черту. Своей скверной новостью верный ординарец лишний раз провернул незримый ворот, на который были туго намотаны нервы Кантена. - А вы чем занимались, стервецы? Я кому велел глаз с него не спускать?!
  - Мы и не спускали, - попытался оправдаться Марсель. Понизив голос, торопливо перечислил: - Вчера часу в шестом вечера они приходили сюда, во дворец. Пробыли около часа. Вышли вдвоем, разделились. Наш начал петлять по городу. То в кофейню юркнет и улизнет через черный ход, то еще что выкинет. Мы - за ним. Поганец до самой ночи таскал нас по городу, а потом... потом исчез. Завернул в переулки за собором - и сгинул. Мы все окрестные улицы обшарили, но - нет его, как корова языком слизнула. В гостиницу свою не возвращался. В театр тоже не пришел - он обычно там с утра сидит...
  - Вы о чем? - привлеченный разговором, Франсуа подошел ближе.
  - Шосселен пропал, - озабоченно буркнул Ла Карваль, проводив взглядом удалившихся из Цветочного Зала живописца и монсеньора де Лансальяка. - Ты показал ему картину, как я велел?
  - В наилучшем виде, - уверил Франсуа. - Даже побеседовал. Рассказал, как увлеченно вы занимаетесь расследованием, и что истории о галльских друидах - ваша тайная страсть. Господа внимательно выслушали и даже поблагодарили.
  - Только это? - недоверчиво нахмурился прокурор. - Не добавляя ничего более сверх того? Что же тогда могло спугнуть Шосселена? Франсуа, ты уверен, что не сболтнул еще чего-нибудь?
  - Н-ну, я... - замялся актер.
  - Месье Моран! - рявкнул Ла Карваль.
  - Речь зашла о Галерее Ангелов. Я намекнул, мол, как порадуются ее уничтожению те, кто послужил прообразами для картин, - признался Франсуа, испуганно-удивленно косясь на прокурора, и понимая, что сболтнул что-то не то. - Сказал, что вы выясняли имена бывших ангелов и встречались с ними. И что вы знаете имя Яблочного Ангела - ну, его настоящее имя... Ла Карваль, что с вами? Вам плохо?
  - Парень, уносил бы ты ноги, пока не поздно, - вполголоса посоветовал Марсель.
  - Но я... - опешил Франсуа, попятившись. Потемневший от еле сдерживаемой ярости взгляд столичного блюстителя закона не сулил актеру ничего хорошего.
  - Язык бы тебе вырвать под самый корень! - загремел Кантен, хватая Франсуа за плечи с такой силой, что под пальцами хрустнули косточки, и встряхивая так, что актер отстранено удивился - как только у него голова не сорвалась с шеи и не запрыгала мячиком по навощенному паркету. - Ты хоть иногда думаешь, что ты творишь?! Проклятье, ты же спугнул его, остолоп безмозглый!
  - Ла Карваль, прекратите немедленно! - вмешался д'Арнье. Ординарец Марсель удержал его, пробормотав:
  - Не встревайте, святой отец. От греха подальше.
  - Да он уже убьет Франсуа! - Шарль рванулся из сдерживающих рук.
  - Убить не убьет. Вот прибьет - это наверняка, - согласился ординарец, неплохо изучивший вспыльчивый нрав своего патрона.
  - Где его теперь искать?! - орал в лицо Франсуа прокурор, тряся беспомощного актера, как тряпичную куклу. - Или... или ты, продажная душонка, нарочно их предупредил?! Ты, подстилка полоумная, ты хоть о чем-нибудь иногда думаешь, кроме денег и того, кому бы задницу подставить?!
  - Выбирайте выражения! - гаркнул д'Арнье. - Ла Карваль, вы спятили?
  В сущности, святой отец был недалек от истины. Прокурор Шатле именно что спятил, его разум заволокло кровавой пеленой безумия и гнева. На своих людей, упустивших важнейшего из подозреваемых. На слишком болтливого Франсуа - хотя вмешательство актера ничего бы не изменило, Шосселен не дурак и сам бы отлично смекнул, что к чему. На себя - за то, что уже вторую неделю топчется на месте, пробавляясь только подозрениями и догадками. Франсуа сейчас показался Кантену предателем, злонамеренно погубившим дело всей его жизни. А предатель должен быть наказан!
  Насмерть перепуганный обрушившимися на него обвинениями, видом перекошенного лица и кривящегося рта Ла Карваля, мерцающими темными омутами его глаз, Франсуа, плохо соображал, что творит. Он извернулся, изо всех имеющихся силенок пнув прокурора пяткой в низ живота. Угодив в мягкое и услышав глухое страдальческое "ох". Руки, удерживающие его мертвой хваткой, разжались.
  Вот чего меньше всего ожидала разгневанная столичная штука - получить сдачи. Боль плеснула так неожиданно, что Кантен чуть было не заорал, как пытаемый на дыбе. На несколько мгновений он ослеп, наблюдая фейерверк ярчайших искр, посыпавшихся из глаз.
  - Ммммерзавец, - выдохнул он, и едва боль чуть отпустила, схватил свой широкий кожаный ремень и с боевым, но совершенно нецензурным кличем, более приличествующем разбойнику с большой дороги, чем королевскому прокурору, обрушил его на плечи Франсуа - в облике которого для Ла Карваля воплотились сейчас все неурядицы последних дней.
  - Прекратите немедленно, что на вас нашло?! Ла Карваль, мать вашу! - тщетно взывал Шарль. На Ла Карваля накатило нечто вроде берсерка древних воителей, грызущих щиты в щепку и с голыми руками выходивших против десятков воинов противника. Он с размаху двинул локтем под дых сунувшемуся к нему ординарцу - Марсель сложился пополам и молча отлетел в сторону - и без труда отшвырнул д'Арнье. Потерявший равновесие Шарль в падении едва не сбил деревянную треногу мольберта с установленной на нем картиной. С грохотом разлетелись баночки и плошки с краской, марая разноцветными следами драгоценный паркет.
  Прежде в драках Франсуа никогда так не доставалось. На миг ему показалось - правая рука онемела навсегда и совершенно ничего не чувствует. Ремень оставил длинный рваный след поперек лопаток, немедля брызнувший кровью - вид этой крови подействовал на прокурора, как на разъяренного хищника в поисках жертвы. Франсуа оставалось только увертываться от полосующей воздух кожаной ленты с тяжелой кованой пряжкой и надеяться, что потерявший разум Ла Карваль не забьет его прямо здесь и сейчас. Он отступал, швырнув в Ла Карваля сперва подвернувшимся стулом, с грохотом опрокинув высокий подсвечник, удачно задев прокурора по ноге - а в следующий миг пряжка наискосок рванула Франсуа кожу над ребрами, заставив его заорать благим матом. Превратившийся в палаческий бич ремень сыпал удары направо и налево, Франсуа визжал, пытаясь спастись бегством, пока не поскользнулся на разлившейся краске и не растянулся носом в паркет. Ла Карваль отбросил ремень, пнул Франсуа босой ногой по ребрам и отошел в сторону, тяжело дыша и мотая головой, как оглушенный бык на бойне.
  В кои веки прокурор Шатле забыл о том, что нельзя оставлять за спиной поверженного и оскорбленного до глубины души врага. Пусть это даже молодой человек, намного уступавший Ла Карвалю в силе и ловкости. Обезумевший и остекленевший взгляд Франсуа остановился на валявшемся на полу ритуальном серпе. Пальцы протянутой руки сомкнулись на рукояти, убедившись, что вещица откована из настоящей тяжелой стали и лишь покрыта тонким слоем золота. Франсуа на удивление тихо поднялся на ноги, капая кровью из множества нанесенных и уже начавших вздуваться ран, оказавшись в нескольких шагах за спиной прокурора.
  Если бы он визжал или орал, может, на него бы обратили внимание раньше - но сейчас ошеломленный Шарль краем глаза успел заметить только низко пригнувшуюся фигурку с чем-то сверкающим в руках. Не успевая крикнуть, предупредить, остановить взбесившегося мальчишку.
  Ла Карваль почуял опасность не разумом, а шкурой, как большой крупный зверь. Он успел шарахнуться в сторону. Лезвие занесенного серпа проехалось по ребрам, оставляя кровавый след, зацепилось за золотую цепочку... дернуло... и порвало ее.
  Золотая змейка беззвучно соскользнула вниз, к ногам, невесть по какой причуде природы свернувшись знаком бесконечности.
  Франсуа, и впрямь выглядевший как жертва насилия, отскочил на шаг, шипя сквозь стиснутые зубы и вцепившись в рукоять серпа.
  Покачнувшись, Ла Карваль попытался ухватиться за край декоративного камина. Промахнулся, укоризненно-недоуменно глядя на окровавленного Франсуа с кривым сверкающим ножом в руках - и грузно рухнул в глубоком обмороке.
  - Я не х-хотел, я правда не хотел... - до Франсуа в полной мере дошло, что он натворил. Он выронил серп, тяжело ударившийся об пол рядом с босой ногой и оставивший глубокую выщерблину в паркете. Попятился, зажимая рот ладонями и в ужасе глядя на упавшего Ла Карваля. Шарль сгреб его за плечи, с силой прижав к себе. Опомнившийся Марсель бросился к прокурору, неловко пытаясь зажать фонтанирующую кровью рану и крикнув д'Арнье:
  - Зовите лекаря! Быстрее!
  Цветочную Залу охватила тихая суматоха. Слуги унесли пребывавшего без сознания месье Ла Карваля. Д'Арнье увел дрожавшего всем телом Франсуа, вполголоса проклиная столичного прокурора с его слишком бурным темпераментом. Полуослепнув от слез, Франсуа наступил босой ступней на золотую цепочку, подобрав ее с пола и сжав в пригоршне. Острые звенья впились в кожу, оставив по себе вмятинки.
  Опыта Шарля достало на то, чтобы промыть и перевязать многочисленные длинные раны и рваные царапины на спине и плечах Франсуа. Но его дар убеждения, столь безотказно действовавший на восхищенную паству, оказался бессилен перед упрямством молодого актера. Упреки, увещевания и логические доводы не достигли цели. Не помогла даже угроза пожаловаться монсеньору. Отлежавшись пару часов на диване в покоях д'Арнье и осушив бутылку вина, Франсуа ушел в театр. Скрипя зубами и передергиваясь при каждом неловком движении, но не в силах оставаться тут, под заботливым присмотром. Ему не хотелось видеть Шарля - и чтобы Шарль видел его в таком виде. На сцене ему было спокойнее. Репетируя, повторяя затверженные слова, Франсуа забывал о саднящих ранах, к которым намертво присох батист его нижней сорочки. Трудясь на износ, он изгонял боль из тела - пока мэтр Рийоль не окликнул его, сделав замечание: мол, таким образом Лилия добьется только того, что загубит себя накануне премьеры.
  - Легче, легче, - криво улыбнулся распорядитель и постановщик. - Конечно, мы ставим трагедию, но зрители вряд ли смогут по достоинству оценить настоящую смерть в разгар спектакля. И вообще, Франсуа, марш со сцены. Иди домой. Выспись как следует. Завтра - генеральный прогон, после чего до вечера пятницы все свободны. Путь в умеренности, блюсти себя в строгости, повторять роли и верить в Фортуну, что покровительствует всем ловцам удачи. В число коих, несомненно, входят и актеры.
  На улице стемнело, зажгли фонари, тускло освещавшие малый круг пространства вокруг себя. Франсуа переходил из одного неяркого светового пятна к другому, размышляя, следят ли за ним люди королевского прокурора. Если соглядатаи и имелись, он никак не мог отличить их от обычных прохожих. Боль в спине снова вернулась, вгрызлась с удвоенной силой - рука у Ла Карваля была тяжелая, экзекуцию он творил от души. Франсуа подумал о Шарле, от этих размышлений на душе становилось звонко и грустно. От д'Арнье его мысли перешли на месье прокурора - а что, если нанесенный удар оказался чрезмерным даже для многоопытного дознавателя? Что, если серп зацепил нечто жизненно важное, и Ла Карваль истек кровью?
  Франсуа невольно прибавил шагу. Архиепископский дворец был погружен в строгую темноту и тишину, стража на воротах открыла для него калитку, впустив запоздалого обитателя резиденции. В комнатах, отведенных Франсуа, было тихо и пусто. Никто не оставлял ему никаких записок, не поручал ничего передать на словах, никто не желал его видеть. Золотая цепочка Ла Карваля так и лежала на письменном столе, куда Франсуа бросил ее. Она оказалась неожиданно легкой, пара звеньев, между которыми пришелся удар, были перекручены и сломаны. Франсуа дотронулся до них пальцем, увидев темные следы крови - и понял, что вот прямо сейчас, немедленно, должен пойти к Ла Карвалю и собственными глазами убедиться - с тем ничего не случилось.
  Несмотря на поздний час, Кантен Ла Карваль не спал. Врач архиепископа оказал ему помощь, перетянув рану, и сейчас молодой прокурор полулежал на постели, набросив на себя легкое покрывало, закусив губы и с ненавистью глядя на приоткрытую дверь. Из соседней комнаты порой долетали легкие шаги Армана - время от времени новоиспеченный камердинер с озабоченным видом заглядывал к комнату, шепотом спрашивая, не нужно ли месье прокурору чего-нибудь. Ненавязчивая опека раздражала, но кричать на юнца, честно старающегося быть полезным, смысла не имело. Он и так сегодня отвел душу на невинном создании, неосторожно подвернувшемуся под руку.
  По здравом размышлении Ла Карваль признал, что его гнев на Франсуа Морана был вызван стечением обстоятельств, а отнюдь не виной актера. Что ж, вот он и утратил союзника - и человека, рядом с которым его душе было легко и свободно. Месье Моран достаточно сообразителен, чтобы больше не показываться ему на глаза и укрыться за спиной покровителя. Умеешь же ты заводить друзей, Кантен.
  В двери кто-то негромко постучал, донесся вежливо-приглушенный шепоток Армана, убеждающего кого-то, что месье прокурор устал и вряд ли желает видеть посетителя. На самом деле месье прокурор телесно чувствовал себя не так уж и скверно - лекарь архиепископа был мастером своего дела, рана оказалась поверхностной и жутковатой только с виду - страдая скорее душевно, нежели физически. Ему было тошно и одиноко. Это скверное состояние вкупе с угрызениями совести всегда наваливалось на него после чудовищных душевных срывов.
  - Арман, кто там? - чуть повысил голос Ла Карваль. - Пусть заходят, я не сплю.
  - Это я, - Франсуа вошел, осторожно привалившись спиной к дверям и замерев в обманчиво-расслабленной позе, готовый в любой миг броситься наутек. Раны немедленно заныли дружным хором, заставив месье Морана скривить рот, что не укрылось от пристального взора прокурора:
  - Доброй ночи. Ну, и чего вы так кривляетесь? Я и ударил-то всего пару раз. Две царапины - а у вас такой вид, будто ваша милость готова заказывать по себе панихиду.
  - Я не кривлюсь! - мгновенно вспыхнул задетый за живое и ожидавший совсем иного приема Франсуа. Он выпрямился, сердито тряхнув головой. - И, в отличие от вас, я не валяюсь с расслабленным видом в постели, алкая сочувствия! Надо было мне взять парой пальцев ниже - тогда б вам точно пришлось менять ремесло!
  - Я уже понял, что искать у вас сочувствия бесполезно, - ухмыльнулся Ла Карваль. Дерзость актера вернула ему пропавший было интерес к жизни. - Вы ведь человек жестокосердный, вам убить - раз плюнуть. Вам не кажется, что ваше возмездие было слегка... м-м... чрезмерным? За легкие синяки - серпом по ребрам?
  - Может, это для вас - легкие и незаметные. Вы человек привычный, а мне совсем не нравится, когда на меня поднимает руку любой и всякий. Которому шлея под хвост попала, - огрызнулся Франсуа.
  - Ну сделайте на сей раз одолжение - простите меня, - прокурор рассудил, что от него не убудет, коли он первым сделает шаг к примирению. Может, Лилия сменит гнев на милость и останется с ним? - Хорошо, признаю. Я был не прав. Выместил на вас свою досаду и дурное настроение. Удовлетворены? Тогда идите сюда.
  - Зачем? - подозрительно осведомился Франсуа, не трогаясь с места.
  - Вставать неохота, чтобы окончательно свернуть тебе шею, - охотно разъяснил Кантен. - Снимай камзол, будем тебя лечить подручными средствами. Куда только подевалась твоя грация?
  - Сдал в ломбард на подержание, на новые сережки не хватало, - Франсуа нервно дернулся, подобравшись и словно запахнувшись в невидимый плащ из остатков собственной гордости. - Большое спасибо за хлопоты, мсье прокурор, я как-нибудь обойдусь без вашего участия.
  - Иди сюда, кому сказано, - рыкнул Кантен, обманчиво-неспешно похлопав ладонью по одеялу. - И хватит спорить, - глаза прокурора полыхнули грозным мраком.
  "Если ты сейчас попытаешься выбежать в коридор - он точно бросится следом и притащит тебя обратно, пусть даже при этом его собственная рана откроется и он зальет тут все кровью, - очень отчетливо и ясно понял Франсуа. А еще он поймал себя на удивительно звонком, пугающем ощущении: ему нравится дразнить дьявола, забавляться с огнем, смотреть в бешеные черные очи Ла Карваль... и смеяться над его клокочущей злостью, наивно, чуть по-детски веря, что эта сила не сможет причинить ему вреда. - Но я не убегу... Пока не убегу... Это как качели над пропастью, то вверх, то вниз..."
  - Не кричите, ослабнете раньше времени, - с поразившей его самого холодной твердостью бросил актер. - Я не ваша собственность, чтобы распоряжаться мною, мол, приди-уйди... Захочу - приду, не захочу - пойду своей дорогой, - с показной небрежностью он повел плечами - расстегнутый камзольчик упал на пол, прямо ему под ноги. За ним последовал жилет - за день репетиций и хождений по городу сорочка на спине Франсуа промокла насквозь, превратившись в ком засохших бурых и свежих красных складок, отмечавших полосы от ремня Ла Карваля.
  Прокурор критически обозрел дело рук своих, чуть дернул бровями:
  - Арман, принеси теплой воды. Франсуа, сядь на пол... да не на ковер же монсеньора, камзол подложи.
  После того как рубашку Франсуа обильно пропитали водой, актеру не без труда удалось стащить через голову. Ла Карваль потребовал, чтобы месье Моран сел рядом с ним на край постели, звякнула откупориваемая склянка, остро и свежо запахло арникой. Кантен щедро ляпнул на исполосованную спину пригоршню чего-то липкого и влажного, Франсуа невольно съежился и ойкнул, втягивая голову в плечи и наклоняясь вперед.
  - Сначала сам отделает, потом сам же пытается залечить...
  - Брось, Франсуа, - Кантен с силой провел шершавой от эфеса ладонью по спине юноши - тот взвыл, - тебе еще и не то приходилось терпеть... Итак, чем вы занимались сегодня?
  По мере того, как растертая по спине мазь накрывала ранки и те переставали неумолчно зудеть, Франсуа успокаивался. Чему в немалой степени способствовало и непрестанное круговое скольжение ладони Ла Карваля по его спине. В конце концов, прокурор ради его душевного спокойствия совершил нешуточный подвиг - извинился.
  - Тем же, чем и вчера - репетировали, - почти вежливо отозвался Франсуа.
  - А Шосселен так и не появился... - пробормотал себе под нос Ла Карваль, энергично растирая спину Франсуа. Актер поднял голову, нашел взглядом молча застывшего Армана:
  - Кстати, тебя уволили. Не серчай, так вышло.
  - Теперь ты играешь Ипполита? - понятливо опустил глаза Арман. - Ты не думай, я знаю, актер из меня аховый. Просто...
  "Просто обидно, что ему отдали роль, которую я уже считал своей. И горько, что я такое ничтожество, ни на что не способное..."
  - Получившие роль премьеры так себя не ведут, - наставительно заметил Кантен, накрыв плечи молодого человека своими ладонями, массируя и разминая, гладя и лаская исхлестанную кожу, безмолвно заглаживая свою неуравновешенность. - Ты должен бы прыгать от счастья, а у тебя холодные руки, бегающий взгляд и мешки под глазами, - прокурор откинулся назад, прижав Морана к своей перебинтованной груди.
  Франсуа потянулся под лаской сильных пальцев, беззвучно хмыкнул:
  - Я устал. Мэтр Рийоль знает свое дело, но и требования его высоки. Потому я и не прыгаю от радости до потолка.
  Ла Карваль подтянул актера ближе, стиснул сильнее, не обращая внимания на резь под тугими повязками. Повернул лицо молодого человека к себе:
  - Сдается мне, ты что-то не договариваешь... Впрочем, черт с тобой. Молчи, если тебе так больше нравится. Все равно я узнаю, что ты такое от меня скрываешь, - он поцеловал протестующие губы, довольно ухмыльнулся: - Ах, до самой смерти мне не забыть этой картины: как вы извивались и плакали, лежа на полу... вы были так очаровательны и распутны, друг мой. Право, мне доставляло истинное наслаждение слегка помучить вас.
  - Я все больше начинаю сожалеть, что промахнулся и не взял чуть ниже... может, хоть это немного бы вас успокоило? - невзирая на гримаску праведного негодования, Франсуа не слишком-то рвался из рук Ла Карваля. Сопротивляясь и увертываясь от поцелуев более для проформы, нежели всерьез. - А позвольте узнать, на кой ляд я вам сдался, весь такой испорченный? - он приподнялся на коленях, встав над Ла Карвалем, стараясь не налегать на него и не дотрагиваться до повязки, и с неожиданной грустью заметив: - Кто теперь поверит, что всего несколько месяцев назад я был на удивление кротким и смиренным созданием? - он наклонился вперед, заглянув в глаза Кантена и спокойно-насмешливо сообщив: - Знаете, чем дальше, тем больше мне нравится быть именно тем, чем вы меня упорно желаете считать - распутным и испорченным мальчишкой. Это оказалось на удивление выгодно. Что же до моей падшей души... кого она волнует? Разве что Шарль о ней позаботится, - он резко наклонил голову, впившись кусающим поцелуем в рот королевского прокурора.
  Позабытый всеми Арман выскочил за дверь спальни, прихлопнув ее за собой. Чувствуя, как горят пунцовым румянцем щеки и уши. Он смутно подозревал, что отношения между Франсуа Мораном и господином королевским прокурором, к которому он столь неожиданно угодил в услужение, носят некий более сложный характер, нежели просто дружеские. А сейчас он получил убедительное тому доказательство, увидел собственными глазами - и не знал, как ему быть. Не выбегать же в коридор, вопя, мол, месье Ла Карваль целуется с Франсуа Мораном, а тот совсем не против!
  Арман плюхнулся на диванчик, низко опустив голову и зажав ладонями уши. Его трясло. Монсеньор де Лансальяк обещал позаботиться о его судьбе - вот к чему наверняка сведутся его заботы! Как они только могут - вот так, совершенно спокойно, не беспокоясь ни о своей репутации, ни о соглядатаях! Господи, Лилия наверняка останется там на всю ночь... Они будут спать друг с другом, как мужчина спит с женщиной... разговаривать и смеяться... никто никогда не давал себе труда поговорить толком с Арманом Шапри, никто не обнимал его... Арман думал, что должен испытать отвращение при виде подобной картины, но отвращения не было. Было только тихое восхищение и бесконечная, изматывающая сердце зависть: почему все лучшее в этом мире достается другим?
  ...Кожа к коже, плоть к плоти, живая золотистая ртуть рядом с темной античной бронзой. Ла Карваль приник к губам Франсуа в долгом, жадном, изматывающем поцелуе, словно забыл, каково это, целоваться - и теперь заново учился этому искусству. Сильные губы то ласкали, то пожирали податливый рот, язык то нежно, то требовательно и почти грубо врывался в горячую пещерку, вынуждая Морана все сильнее закидывать голову, задыхаясь.
  Подобные ласки очень быстро заставляли Франсуа чувствовать себя пойманной и настигнутой жертвой в когтях безжалостного хищника. Жертвой, готовой вот-вот прекратить сопротивление и сдаться на милость победителя. Но он еще держался, противостоял, не позволяя себе обратиться кусочком разогретой глины в руках Ла Карваля, желающего вылепить из него нечто себе на утеху. Не позволяя хищнику разорвать свое сердце на трепещущие кровоточащие ошметки. Франсуа перекатился на спину, безмолвно взвыв от боли в длинных ранках - боль отрезвляла, не позволяя окончательно впасть в сладостное беспамятство - обнимая Кантена за шею, зарываясь пальцами в густые и тяжелые волосы прокурора, жадно хватая пересохшими губами воздух в кратких промежутках между поцелуями. Снова и снова бросаясь в бездонный омут, в безнадежную схватку, зная, что проиграет, но не желая сдаваться без боя.
  - Мне кажется, - глухо произнес прокурор, на секунду оторвавшись от сладких губ, немедленно потянувшихся за ним, - вам и мне было бы удобней, если бы вы... станцевали свой танец, сидя на мне, Франсуа...
  Перекатившись на спину, Кантен подхватил на руки маленького месье и прижал к своим бедрам.
  - Танцуйте же! Представьте, что вы - обольстительная Саломея, решившая свести с ума бедного Ирода...
  Широкие, смуглые ладони гладили грудь и живот молодого человека, ласкали восставший член, нежно пробирались к маленькому, горячо пульсирующему отверстию, скользили к коленям - и вновь взлетали вверх, не упуская ни одного дюйма золотистого тела. Кантен шептал шальные, беспутные слова, от которых взрывалась кровь и ныла в сладком возбуждении каждая жилка.
  "Танцы ему! - мысль была далекой, раздраженной и вместе с тем игривой. Франсуа охотно подчинился рукам Ла Карваля, безошибочно определившего, в какой позе маленький месье Моран предпочитает заниматься предосудительной любовью. - Господи, что я с собой делаю, а?.. Почему Ты не остановишь меня - или Тебе и впрямь нет до нас никакого дела? Творите, что хотите, сходите с ума, как желаете... А чего я желаю и желал? Я получил все, о чем мечтал несколько месяцев назад, и многое, на что и не замахивался... Рано или поздно мне придется расплатиться за все дары - и какой платы с меня потребует судьба?"
  Он сгорал в огне собственной страсти, шального любопытства, толкавшего его познать темные стороны жизни, изнывая под настойчивыми ласками Ла Карваля. Вскрикнул и едва ли не до крови прокусил губу, чувствуя выступившие на глазах слезы - когда позволил Кантену овладеть собой, добровольно насадившись на его внушительное достоинство, принимая его в себя, слушая жаркий, безумный шепот, цена которому была - фальшивая монетка.
  Закинув руки за голову, Франсуа сцепил пальцы на затылке - открываясь, тяжело дыша и вытанцовывая на распростертом под ним человеке. Заставляя свое тело плыть сквозь плотское безумие и огонь вожделения, туда, где небеса обрушивались на землю.
  "Кого же ты на самом деле любишь, кого желаешь? Или ты любишь единственное существо на свете - себя?"
  Ла Карваль едва успевал подхватывать взлетающее к потолку гибкое тело. Моран громко стонал, хныкал, выгибался так сильно, что касался затылком прокурорских колен. Покрытая испариной золотистая кожа светилась в полумраке спальни, Кантен стонал в голос, лаская маленького возлюбленного всюду, куда только могли дотянуться руки и позволяла нанесенная им же рана.
  Франсуа наклонился вперед, глубоко вонзив острые ноготки в напряженные мускулы плеч Ла Карваля, нависнув над живым воплощением языческого божества, ловя бездонный черный взгляд, принимая вызов на шальную, головокружительную скачку. Яростно задвигал бедрами, подмахивая, стараясь навязать любовнику свой ритм движения - и не на мгновения не размыкая цепи взглядов. Карие глаза против черных, не зажмуриваясь и не отворачиваясь. Кидая себя в пламя чужой страсти, как швыряют жертву, почти беззвучно, с трудом шепча какие-то безумные, бессвязные, невесть откуда лезущие на язык слова, опаленные огнем:
  - Если бы не... если бы... ты мог бы быть моим божеством, если бы не... ах, если бы, Кантен, если бы все было не так, как было...
  - Судьба, Франсуа! - Ла Карваль, задыхаясь, выгибался все круче, совершенно не заботясь о собственной ране, которая могла вновь закровоточить, - нет, невозможно... я бы никогда не смирился с... с тем, что ты есть, с твоей жизнью... я сломал бы тебя, моя Лилия...
  Голова металась по подушке, длинные локоны, словно змеи Медузы Горгоны рассыпались по белоснежному шелку - Ла Карваль рывком притянул Морана к себе, обвил шею своими волосами, припал поцелуем к груди, а потом к губам... И в таком положении заставил Франсуа двигаться до тех пор, пока его член, зажатый меж их телами, не извергнул из себя горячее семя, и пока сам Кантен не выплеснулся в узкий, жаркий капкан желанной, обожаемой плоти.
  Когда все закончилось - проносясь по изнемогающей под бременем собственных страстей душе яростным, очищающим ураганом - Франсуа ощутил себя марионеткой с перерезанными нитями. Руки и ноги отказались его держать, и он неуклюже рухнул рядом с привольно раскинувшимся на скомканных простынях Ла Карвалем. По ногам стекали вязко-горячие капли, в воздухе витал кисловато-медный привкус выплеснувшегося семени и яростной любви.
  Кто победил, кто проиграл, какая разница...
  "Шарль, ах, Шарль, - Франсуа медленно приходил в себя, жадно и быстро дыша, наслаждаясь острыми укусами боли в растянутых мышцах, - зачем ты научил меня, зачем показал то, чего не стоило видеть?.. Посмотри, во что я превращаюсь теперь, останови меня прежде, чем я решу, что именно такой и должна быть моя жизнь..."
  - Может, вам бы удалось меня согнуть, но сломать - нет, ни за что, - актер приподнялся на локтях, мельком взглянув на перевязку Ла Карваля. На желтоватой материи выступила россыпь алых пятен, похожих на цветы полевой гвоздики. Франсуа коснулся губами влажного лба прокурора, нежно собрал кончиком языка солоноватую влагу. - Разве что убить. Вы так прекрасны в своей ярости и любви, Кантен. Жаль, я не тот человек, который мог бы долго оставаться рядом с вами.
  - Неужели вам хотелось бы остаться? - улыбнулся Ла Карваль, перебирая мягкие каштановые кудри Морана. - С таким зверем, как я? Что же мешает вам попытаться сделать это? Вы боитесь меня? Или себя? Боитесь потерять свободу... вернее, добровольно отказаться от нее, не правда ли? Но так ли уж нужна вам эта свобода? Ведь, насколько я понял, вы решили строить свою карьеру и наживать состояние, оказывая галантные услуги милым и богатым клиентам?
  - Не век же мне этим заниматься. Это всего лишь плата за возможность преодолеть несколько первых ступенек карьерной лестницы, ведущей туда, куда я мечтаю попасть, - Франсуа подозревал, что его рассуждения грешат наивностью, но перед ним прошло достаточно примеров того, как делается карьера на подмостках. А еще ему было невероятно приятно ощущать, как пальцы Ла Карваля поглаживают его затылок и ерошат волосы. - Вы ведь оплатили свою должность прокурора Шатле, и наверняка выложили за нее кругленькую сумму. Денег у меня нет, потому я расплачиваюсь единственным капиталом, который мне дан - собой. Но это - не навсегда. Это всего лишь первые шаги. Я не знаю, удастся ли мне стать известным, удастся ли когда-нибудь прославиться в столице, но... но я буду стараться, - он озорно блеснул глазами, - даже если мой путь наверх будет пролегать через чьи-то постели. Потому мне и нужна свобода, я задыхаюсь без нее. Я не могу быть чьей-то красивой вещью, чьей-то собственностью - разве что на время, на несколько дней или ночей. Вам же нужно владеть кем-то целиком, без остатка. Вы должны знать о человеке все: о чем он думает и мечтает, куда уходит и когда вернется, и чтобы он всегда был под рукой... Да, взамен вы можете предоставить заботу и защиту, кров и деньги в кошельке, и любовь, которая выжигает душу дотла... но мне лучше оставаться в своем балагане.
  - Почем вы знаете, что я могу предоставить взамен? - расхохотался Кантен и притянул Морана к груди, страстно целуя. - Быть может, кроме скверного настроения, вечных измен, исчезновений, ран и постоянных отлучек по служебным делам я не смогу подарить возлюбленному ничего... Сможет ли он довольствоваться одной лишь вечной благодарностью за долготерпение? Кто знает, Франсуа, быть может, по сравнению со мной вы сущий ангел! И балаган ваш - более безопасное место, чем дом ненавистного прокурора, личного врага Короля Двора Отбросов... ох, Боже Всемогущий, когда же Его Величество соизволит избавить Париж от этой язвы? Что же до красивых вещей... Быть вещью - позор для мужчины. Кажется, вы начали это понимать... Нет, живая игрушка мне не нужна... и гиря на ноге тоже. Я бы и не потерпел такого. Мне нужны крылья за спиной, Франсуа, крылья, а не груз. Вы могли бы быть этими крыльями, но... но вы сами не хотите, - с улыбкой закончил Ла Карваль, вновь целуя юношу.
  - Скорее уж "пока еще не умею", - на поцелуй Франсуа ответил охотно, но выражение его лица сделалось задумчивым. Словно он услышал нечто такое, мысли о чем покамест не посещали его взбалмошную голову. - Мне бы сейчас самому не пропасть и не упасть в пропасть. Куда мне поддерживать кого-то. Слишком уж я люблю себя, единственного и неповторимого, в этом вы правы, - он улыбнулся, вспомнив картинную галерею монсеньора. - Нет, положительно, я не гожусь в ангелы. Месье Роже заблуждался, пытаясь нацепить мне пару белоснежных крылышек, - он привстал, проведя ладонью по бедру Ла Карваля, машинально проверив состояние перевязки, и язвительно заметил: - Вы противоречите сами себе, господин прокурор. Или вы предоставляете своим спутникам свободу, такую же, как обладаете сами. Или превращаете их в свою собственность - ибо не раз заявляли, что не потерпите рядом с собой кого-то, кто будет возражать вам, не исполнять ваших повелений и не соглашаться с вашими мыслями. Вы - да, вы не можете быть ничьей собственностью. Но кто-то другой - вполне может быть вашей, сколько бы вы этого не отрицали. Не надо так сверкать на меня глазами, видите - не прошло и нескольких мгновений, а мы уже находим повод повздорить.
  - Вот в том-то и наслаждение, мой дорогой Франсуа, - поднял палец Кантен, - чтобы целиком и полностью обладать эфиром! Неужели вы думаете, что я, Кантен де Ла Карваль, буду рад запрятать в клетку райскую птичку? Что жалобные крики и стоны тоскующей по свободе птахи смогут усладить мой слух? Как мало вы меня знаете! Нет! Я хочу обладать свободным, гордым соколом, или лебедем... Чтобы эти прекрасные, вольные птицы, паря в небесах, думали обо мне, всегда и неизменно возвращаясь обратно. Только такая любовь мне по сердцу... вы понимаете? Либо Цезарь, Франсуа, либо ничто.
  - Угу, понимаю, а как же, - с готовностью закивал Франсуа. - Возвращаться за очередной трепкой и выдиранием перьев. И со своеручно начертанным подробном отчетом: где именно порхал, когда, с кем, сколько раз и при каких обстоятельствах. Возвращаться, чтобы угодить на сковородку. Или в птичник. Ибо первое же условие, которое вы ставите, к примеру: вы не желаете смириться и допустить той жизни, которую веду я и которая мне нравится. Стало быть, вряд ли вам захочется делить меня с кем-то. А мне не захочется всякий раз рассказывать вам, где я был и с кем, даже если повод для моего отсутствия был совершенно невинным, - он рассеянно улыбнулся, дотрагиваясь кончиками пальцев до лица Ла Карваля, пытаясь провести ногтем вдоль густой щеточки длинных ресниц. - Рано или поздно птицы улетают, господин прокурор, если вы искушаете их открытой дверцей золотой клетки. Улетают и не возвращаются, забывая о былой привязанности. А я даже не птица, я Лилия. Из их корней, говорят, варят ядовитые снадобья.
  - Та жизнь, которую вы ведете, подставляясь любому проходимцу, готовому оплатить вашу благосклонность - такая жизнь мне и впрямь не нравится, - пожал плечами Кантен и нахмурился. - Если бы взялись за ум... впрочем, сдается мне, мои увещевания, как и проповеди отца д"Арнье, для вас пустой звук. Ну да вам жить... Что же касается ядовитых зелий, то вы ошибаетесь. Из лилий, жизнь моя, делают потрясающее средство от мужской слабости. Быть может, повторим?
  - Его преосвященство сказал бы по этому поводу, что умеренность есть первейшая из всех добродетелей, - ханжески провозгласил актер. - Коли вы уже получили сегодня свою порцию удовольствия, этим и ограничьтесь. Иначе завтра будете руководить подчиненными, сидя в постели. Охая, стеная и жалуясь на превратности судьбы.
  Ла Карваль послал Морану самую лучезарнейшую из своих улыбок:
  - Благодарю, дорогой! Ваша забота обо мне наполняет глаза слезами умиления, а сердце - радостью!
  - Не вижу никаких слез, а вместо радости наблюдаю исключительно похотливый оскал. Ла Карваль, вы с рождения такой неугомонный, или служба королю вас таким сделала? - игриво откликнулся Франсуа. - Повторим?.. - он сделал вид, что размышляет, крутя на пальце рубиновое колечко и любуясь вспышками искорок. - Мне надо подумать, месье Ла Карваль. Такой сложный вопрос запросто не решается!..
  - Думайте быстрее, - посоветовал Кантен, - а то я истеку кровью от нанесенных вами ран, а вы погибнете от сожаления по упущенным возможностям. Изгрызете себе локти и искусаете лопатки. Так что времени у вас... дайте-ка прикинуть...
  - Сожалеть? Никогда! - Франсуа грациозно потянулся, забросив руки за голову - и неожиданно кувыркнулся вперед головой, оказавшись между широко разведенными ногами любовника. Наклонил голову, словно ныряя, рассыпав каштаново-рыжие прядки по бедрам и забинтованному животу прокурора. Прихватил губами начинавшее новь крепнуть сокровище, немедленно чуть прикусив острыми зубками мягкую головку - и загладив опасное озорство трепетными прикосновениями кончика языка.
  - Франсуа! - Кантен стонал и метался по одеялам, не замечая ничего вокруг, сосредоточившись лишь на нежных влажных прикосновениях обжигающе-горячего жала, извивающегося на его члене, высасывающего из него волю и разум, - Франсуа, ммм... ах, Франсуааа!
  Что бы он ни отдал, чтобы длить и длить эти мгновения интимнейшей ласки... "Впрочем, - мимолетно успел подумать Ла Карваль, - я заплатил за любовь месье Морана не презренным золотом, а своей кровью. Весьма достойная плата, королевская плата! И он должен остаться доволен!"
  А потом все исчезло в тяжелом, густом вихре любви - только руки, только губы и льнущее тело. Безумные карие глаза, не отрываясь глядевшие ему в лицо и вспышки колокольного звона в ушах.
  Кантен зарычал, чувствуя приближение финала, рывком подтянул молодого мужчину себе на грудь, впился в его рот, как шмель в мякоть цветка:
  - Дьявол! - низким, охрипшим голосом проговорил он. - Садись на свой трон... не медли!
  - Я не дьявол, я всего лишь чертенок... инкуб, в крайнем случае, - выдохнул Франсуа. Такая любовь пугала его - но и сводила с ума. Прежде он не испытывал ничего подобного - чтобы вот, нараспашку, выплескивая душу, сжигая в безумном пламени, чтобы воскреснуть, как воскресает легендарная птица Феникс. Он почти не испытывал боли, даже когда с размаху насадился на восставший жезл Кантена. Все иные чувства поглощала страсть, обезумевшая, клокотавшая в слишком узких для нее берегах переполненных вен, рвавшаяся наружу стонами и надрывными, в голос, криками в чужой требовательный рот. Франсуа ощущал себя деревцем в объятиях урагана, чудом умудряющимся не переломиться с хрустом пополам, но сгибающимся под чудовищными порывами ветра, флагом на ветру и птицей в небесах. Он не задумывался, ни зачем он это делает, ни о том, что испытывает к королевскому прокурору Ла Карвалю, просто наслаждаясь мгновением, чужой силой и страстью, и тем, что именно ему удалось вызвать эту страсть, обрушившуюся на него подобно струям водопада.
  Оторвавшись от губ Кантена, он взглянул в эти безумные, сумасшедшие очи цвета полуночного неба. Пытаясь что-то сказать - но растеряв все слова. Отдаваясь - но и забирая что-то себе, черпая чужую душу полными пригоршнями и смотря, как она рассыпается вихрем золотых и багряных искр.
  Финиш был настолько бурным, что Ла Карваль в буквальном смысле слова чуть не потерял сознание. А потом испугался - ему показалось, что во время экстаза он умудрился разорвать Франсуа, сломать ему позвоночник, ибо Моран лежал на нем, как кусочек золотистой тряпочки. Без движения и почти без дыхания, лишь пот водопадом стекал со спины.
  Ла Карваль в ужасе ощупал его, позвал:
  - Франсуа... ты живой? Мадонна, что же я опять наделал!
  - Вашу бы, мать ее, духовную энергию - да на полезные государству цели, цены бы вам не было... - не открывая глаз и почти не двигаясь, пробормотал Франсуа. У него возникло твердое и четкое ощущение: только что его пропустили через раскаленные вальки для сушения и глажения белья, а потом внутри него взорвался по меньшей мере вулкан - и капли раскаленной лавы из этого фонтана до сих пор стекают по ногам. Франсуа хотелось умереть - прямо сейчас и немедленно, пока внутри него еще клокочет невозможное, обезумевшее счастье, и сердце панически колотится о ребра. - Не трогайте меня... - он вяло попытался воспротивиться тому, что в представлении Ла Карваля было заботливым осмотром. - Все со мной в порядке, от любви еще никто не помирал, вот честное слово...
  - Много ты знаешь, - еле слышно пробормотал Кантен и вдруг разрыдался.
  Вид охваченного столь немужской слабостью прокурора был настолько поразителен, что в первое мгновение Франсуа вообще не понял, что случилось. Во вторую решил: "Притворяется!" - и только на третий удар сердца сообразил: все происходит на самом деле, без малейшего притворства и фальши. Актер машинально дернулся в поисках платка или салфетки, запоздало сообразив, что это сейчас ни к чему. Единственное, что он мог сделать - потянуться навстречу Ла Карвалю, обхватив широкие вздрагивающие плечи и прижав голову прокурора к своей груди. Ожидая, когда прольются копившиеся невесть сколько лет слезы, и догадываясь, что вряд ли кому из близких и знакомых Ла Карваля доводилось заставать прокурора в таком беспомощном состоянии. Актер молча полулежал, как можно крепче прижимая к себе бьющегося в судорогах Кантена, гладя его по плечам и спине. Невольно думая о том, что держит сейчас в объятиях опасное хищное животное, впервые доверившееся человеку.
  - Волки, - икал Ла Карваль, - волки объели ему лицо и руки, а остальное... о Господи! Эти руки, его руки! Зачем. Франсуа, зачем? Я.. я был молод и глуп, не хотел ничего понимать... Дерзил, не слушал разумных советов, шатался невесть где и невесть с кем... А он, он все прощал, он... - слез уже не было, лишь спазмы, сотрясавшие все тело, точно приступы падучей болезни. Молодой прокурор прильнул к Морану, уткнулся в его плечо, спрятав лицо. На Кантена снизошло нечто вроде катарсиса древних греков. Потеря крови и отчаянная любовь выпустили на свободу то, что он так тщательно скрывал: уязвленного давней потерей, страдающего от неудач молодого человека, сильного и одинокого, как крест, несущего свою броню несгибаемого существа. Прокурору было очень стыдно, и в то же время он испытал небывалое ощущение - будто с его плеч свалился горный кряж, все это время пригибавший его к земле.
  "Тише, тише", - Франсуа не стал произносить банально-успокаивающих слов, уловив из полузадушенного бормотания Ла Карваля, что тот оплакивает своего былого возлюбленного, Рауля де Вержьена - погибшего не самой лучшей смертью.
  - Ты ни в чем не виноват, - наконец тихонько прошептал он в ухо под угольно-черными локонами. - Молодость не склонна прислушиваться к чужим советам, пусть даже данным с лучшими намерениями. Даже если ты был не прав, ты не виновен в том, что он погиб. Он любил тебя и был счастлив этим, но теперь его нет... Ты плачь, это ничего, это можно - когда никто не видит...
  - Я понятия не имел, что он задумал, - Кантен откинулся на подушки, глубоко дыша и унимая истерику. Закрыл глаза, мертвой хваткой стиснув руку Франсуа: - Поначалу мне казалось, это просто забава распущенных аристократов. Мысленно я покатывался со смеху, глядя, как они молятся над кострами, произносят свою тарабарщину на языке, которого сами-то не разумеют. А потом... потом мне стало жутко. Я перестал смотреть в рот Раулю, воспринимая каждое его слово за откровение. Я понял, что могу сделать с ним все, что захочу... и не только с ним. Мужчины, женщины - я мог завладеть любой душой. Власть пьянила, я стал по-иному относиться к Раулю... Однажды он заявил, что я не имею права ему приказывать, а я избил его и запер... Он клялся мне порвать с той паршивой компанией и порвал... а потом убил себя, исполнив один из безумных друидических ритуалов! Рауль на моих глазах сходил с ума, а я - я не понимал этого! Моя глупость привела его к гибели! Он вбил себе в голову, что отдает свою жизнь ради меня, и...
  - Чтобы очаровывать и покорять сердца, тебе не требуется никакая магия, - Франсуа дотянулся до скомканного одеяла, накрыл им себя и вроде бы успокоившегося Ла Карваля. - Послушай... мне еще не приходилось терять кого-то, кого я любил, но я стоял над могилами друзей, которых унесли болезни или судьба. Кантен, ты не в состоянии взять на себя ответственность за судьбы тех, с кем ты связан или кто пожелал оказаться рядом с тобой. Иначе тебе и в самом деле придется держать своих любимых под замком. Вскоре они возненавидят тебя за это. У Рауля была своя судьба. Свой взгляд на мир и свое место в нем. Его решение не зависело от тебя и твоих поступков. Ты не можешь, не в силах заставить людей поступать так, как угодно тебе - пусть даже и руководствуясь благими намерениями.
  Актер повернулся, нежно коснувшись губами век Кантена:
  - Кстати, я принес твой талисман. Цепочка порвалась, но в городе наверняка отыщется ювелир, способный ее починить.
  - Не нужно, - ровным, отстраненным голосом произнес Ла Карваль. - Ты прав. Что было - то прошло. Если хочешь, можешь забрать ее себе. Ты ведь любишь собирать... трофеи на память о побежденных.
  - Но я так и не знаю, что он символизирует, этот амулет, - вкрадчиво напомнил Франсуа. - Вдруг на нем лежит какое-нибудь жуткое древнее проклятие?
  - И да, и нет, - прокурор медленно, тягостно вздохнул. Взгляд черных, как южное небо глаз стал задумчивым: - У друидов существует поверье. В самые страшные и разрушительные для Галлии времена или накануне таких времен, бог смерти и войны Таранис возрождается в человеческом облике и сокрушает все, что душит эту землю. Бога нельзя призвать обычной жертвой, девственным созданием, тут требуется особый дар... Жрецы находят человека, внешне, по лишь им известным приметам похожего на Тараниса, благословляют избранника и... убивают на большом ритуальном сборище. Тело и отрубленную голову погружают в чан с кипящим молоком... и ждут, не восстанет ли Таранис в мощи своей.
  У Франсуа отпала челюсть.
  - Ты действительно в это верил? - осторожно спросил он, будто говорил с буйным сумасшедшим или испуганным ребенком.
  - Нет, - равнодушно пожал плечами Кантен. - Но позволил Раулю выполнить первую часть обряда - в качестве вознаграждения за близость. Все равно для меня это была лишь игра в древнюю, давно умершую религию. Я не единого мига не верил, что сборище манерных псевдоязычников решится в действительности осуществить жертвоприношение, да и Рауль уверял, что так далеко дело не зайдет. Меня признали воплощением Тараниса, освятили и приготовили в жертву пять лет назад... а потом Рауль умер.
  Франсуа было весьма затруднительно представить себе буйного прокурора настолько размякшим и покладистым, чтобы тот ради каприза любовника согласился принять участие в языческом богослужении.
  - Но теперь, когда де Вержьена нет в живых, этот поясок обязывает тебя к чему-нибудь?
  - Теперь это просто память, - раздумчиво промолвил Ла Карваль. - И знак для посвященных. Думаю, тебе ничего не грозит, если ты вздумаешь его носить - но лучше отнеси цепочку в ювелирную лавку. Пусть переделают на что-нибудь другое... - он не договорил, замерев. Франсуа ощутил, как напряглись мускулы лежащего рядом человека: - Мои люди так и не нашли Шосселена. Я опасаюсь, как бы он не залег на дно, унеся с собой все свои тайны. И тогда... тогда я останусь ни с чем! Все мое пребывание в Тулузе ни к чему не приведет. Я не смог ни подтвердить донос князя Сомбрея, ни убедительно опровергнуть его - что в юридической практике доказывает виновность обвиняемого, сиречь монсеньора де Лансальяка. Понимаешь меня?
  - Еще бы не понять, - удрученно согласился Франсуа, передернувшись при воспоминании о полученной взбучке.
  - Конечно, остаются еще Рийоль со своим театром, младший Эшавель и баронесса де Рамси. Однако у меня нет ни единого весомого доказательства их виновности и причастности, - увлекшись рассуждениями, прокурор уселся на постели. - Допустим, я арестую их и допрошу. Если им достанет ума и стойкости держать язык за зубами, придется их отпустить ни с чем. Ибо сейчас я не имею права применять к ним более суровые методы дознания... Слушай, Франсуа! - Кантен вскинулся, азартно блеснув глазами. - Ты все это натворил, тебе и исправлять. Отправляйся к даме Изольде. Покажи ей цепочку. Расскажи, что давно намеченная жертва пытается избежать своей участи. Запугай ее. Скажи, что преподобный отчаялся получить помощь от столичного прокурора, решив действовать на свой страх и риск. Что в попытке оправдаться перед королем Лансальяк намерен взвалить всю вину на нее - пусть станет главной обвиняемой на процессе о ведьмовстве! Процессе не светском, но церковном! Ты сделаешь это? - Ла Карваль встряхнул Франсуа за плечи. - Смотри, если де Рамси известно убежище Шосселена, она непременно даст ему знать о твоих словах. Он должен, должен устроить церемонию, дабы покарать отступника, иначе какой он, к черту, жрец и друид?
  - Не тряси меня, - с трудом выговорил Франсуа, едва не прикусив язык.
  Ла Карваль, опомнившись, разжал ладони, перевел дух:
  - Прости. Да, и вот еще что. Когда мы были в гостях у Изольды, на ней было очень красивое платье. Фасон этого платья придумали в Париже - и сшили его под большим секретом по заказу мадам де Сомбрей. Княгиня никому его не показывала, берегла к Осеннему балу у королевы. Однако какая-то дамочка из Тулузы задолго до бала расхаживала в точно таком же наряде!
  - Каким способом она сумела его заполучить? - удивился Франсуа, быстро ухватив нить рассуждений прокурора. - Эй, господин хороший, а ты-то сам откуда прознал про секреты княгини де Сомбрей? Ты с ней знаком?
  - Э-э, как бы тебе сказать... - глубокомысленно протянул Кантен.
  - Очень близко знаком, - догадался Франсуа. - Раз она показала платье тебе, могла показать и кому-то другому. Когда оно было закончено?
  - Где-то в конце июня. Я видел его как раз перед отъездом, - прикинул Ла Карваль. - Получается, у мадам де Рамси имеется близкий и доверенный друг, который одновременно пользуется доверием княгини... Убью плутовку!
  - Платье могли показать без ее ведома, - вступился за неведомую ему парижскую даму Франсуа. - Мало ли на свете продажных горничных и лакеев? Говоришь, наряд мадам де Рамси в точности копировал платье твоей парижской знакомой? Мужчины редко запоминают подробности дамских одежд, да еще столь дотошно. Скорее, кто-то подкупил художника, придумавшего наряд. Или портниху. А потом привез рисунки в Тулузу и одарил ими мадам де Рамси. Кто из знакомых мадам месяца два тому посещал Париж?
  - Понятия не имею, - честно признался Кантен. - Но хотел бы, чтобы ты попытался это выяснить. Завтра же. С утра. Франсуа...- в его голосе прозвучала так несвойственная столичному прокурору робость. Впрочем, эта ночь и так все и вся поставила с ног на голову: - Не уходи. Останься, если можешь.
  - Я никуда не уйду, - заверил его Франсуа.
  Кантен повернулся набок, долго-долго смотрел на Франсуа, прижимаясь щекой к его ладони, и, наконец, смежил веки и уснул - тихо и спокойно. В кои веки Рауль не тревожил его сны, маня к себе из небытия.
  В отличие от Ла Карваля, Франсуа долго еще не удавалось заснуть. Он глядел в темное небо за окнами, думал о грядущем дне и предстоящих разговорах, о Шарле д'Арнье и спавшем на диванчике в приемной Армане, о себе и будущем спектакле. И снова - о Кантене и Шарле, о своем месте между двумя этими мужчинами и траве под каштанами, о пьесе из римской жизни и его преосвященстве... С этими мыслями он и заснул, ткнувшись лицом в изгиб руки Кантена.
  
  
  Изольда де Рамси входила в число тех редко встречающихся женщин, что обладают талантом сохранять природное очарование даже с утра - в домашнем капоте, без косметики и с волосами, уложенными горничной в незатейливую прическу. Однако по мере того, как она выслушивала горячую речь Франсуа, выражение лица прекрасной Дамы Тулузы становилось все дурнее и дурнее. Тонкие брови сошлись к переносице, глаза цвета фиалок наполнились тревожным испугом. Иногда баронесса боязливо прикасалась острым ноготком к лежавшей на кофейном столике разорванной золотой цепочке, на звеньях которой были выкованы листья омелы и дуба.
  - Он сам ее разорвал, - в третий раз повторял месье Моран. - Сказал, что не больше не желает иметь с этим ничего общего. Что проклинает тот день, когда пошел на поводу у своего порочного любопытства. Что подвергнет пытке любого, на кого укажет его преосвященство, невзирая на титул и положение в обществе, лишь бы выбить нужные показания. Что, если возникнет такая необходимость, он, не колеблясь, уподобится Симону де Монфору и выжжет Тулузу от края до края, не различая правых и виновных. Он сумасшедший, госпожа баронесса. Да, я увлекся им, признаю, но это было ошибкой! - актер постарался придать своим интонациям всю возможную убедительность и трогательность. - Я не знал, к кому обратиться за помощью. Вы показались мне знающей и разумной женщиной, способной остановить этого зверя в человеческом обличье. Сделайте же что-нибудь, пока на город и всех нас не снизошел кошмар!
  - Но что я могу? - риторически вопросила баронесса де Рамси.
  - Все! - убежденно заявил Франсуа, преданно взирая на прекрасную даму Изольду. - Подобно той бесстрашной женщине, имя которой вы носите, вы способны повелевать ветрами и людьми. Вы можете сделать так, чтобы этот безумец получил по заслугам. Пав от рук тех, кого он безнадежно пытался настигнуть, расплатившись кровью за свое предательство и отступничество. Мадам Изольда, я знаю, вы не доверяете мне, у вас есть на это все основания, но...
  - Вы один из нас, месье Моран, а он - пришлый чужак, - пресекла его возражения мадам де Рамси. Судя по сведенным в нитку ярким губам, женщина что-то напряженно обдумывала, решая. - Послушайте, а вы не хотели бы... исчезнуть на несколько дней?
  - И рад бы, да не могу, - отрицательно качнул головой Франсуа. - У меня премьера. Стоит мне надолго сгинуть с его глаз, как месье прокурор немедля бросится меня разыскивать. Не найдя, примется карать. И начнет с вас, госпожа.
  - Почему именно с меня? - баронесса вновь непроизвольно дотронулась до золотой змейки.
  - Вы были крайне неосторожны, решившись явиться на вечер в подарке вашего друга, - объяснил Франсуа. - В наряде, который вам доставили из Парижа. Ла Карваль, оказывается, водит тесную дружбу с княгиней де Сомбрей. Он узнал платье. Само по себе оно ничего не доказывает. Просто бархат, шелк и кружево. Но следы, которое оно оставило за собой...
  - Я поняла, - Изольда быстрым движением прижала ладонь к губам. Жест вышел манерно-отточенным, поневоле напомнив Франсуа почти такое же движение тонкой руки призрачной дамы из пропахшего кровью и страхом дома Амалии Лану. Теперь он окончательно уверился в том, что видел на месте убийства именно Изольду де Рамси. И кольцо с сапфиром наверняка принадлежало ей - и к ней же вернулось. - Боже, мне просто не приходило в голову, что у де Сомбрей настолько дурной вкус, что она способна завести интрижку с судейской ищейкой! Я уничтожу платье, - торопливо решила она. - Нет улики, нет и подозреваемого, правильно?
  - А как же ваш друг? - мысленно Франсуа умолял Изольду проговориться, бросить хоть один намек на личность таинственного дарителя.
  - Он в безопасности, - твердо заявила мадам баронесса. - Прокурор не догадается, а в Тулузе никто не знает, что он посещал столицу. Вы ведь увидите его сегодня? - женщина по-змеиному подалась вперед, пристально глядя чуть расширившимися от волнения фиалковыми очами прямо в душу Франсуа. - Пожалуйста, передайте ему, что я сделаю все, чтобы наш замысел удался. Что я верна ему и я буду очень осторожна. И вы - пообещайте мне, что будете осторожны, месье Моран... Франсуа!
  Она дотронулась тонкими, прохладными пальцами до руки Франсуа. В другое время актер умер бы ради такой милости, сейчас же почти не обратил внимания, донельзя озадаченный вопросом - кого же подразумевала прекрасная Изольда? Кому она преданно хранит верность - ведь Франсуа, как она полагает, часто встречает этого человека и знаком с ним? Недомолвки, повсюду одни только сплошные недомолвки и секреты!
  - Ступайте же! Ваш столь ранний визит ко мне может вызвать ненужные подозрения, - заторопилась Изольда де Рамси, поднимаясь. Шелковые складки капота облаком окутали ее, плотная ткань была палевого и сливового оттенков, но Франсуа она казалась черной. Черной и прозрачной, как облако. Как тонкая газовая вуаль во сне наяву. Чего недоставало этой богатой, знатной и прекрасной женщине, окруженной сонмом поклонников? Что вынудило ее пренебречь спокойствием и достатком, ринувшись в опасные тенета интриг? Или вопрос был неверно задан: не "что", а "кто"?
  "Она следует за кем-то, кого любит, - рассудил Франсуа, выйдя из особняка де Рамси на утренний уличный холодок. Под ногами шуршали опавшие листья, Франсуа поддел носком туфли колючий плод каштана, покатившийся вдоль мостовой. - Госпожа Изольда влюблена в темного ангела? Прокурор считает, Ангел - это Шосселен. Хоть убейте меня - не верю! Не верю, чтобы такая требовательная дама, как де Рамси, могла найти в нем что-то! Да, на самом деле он граф де Вержьен, но все это осталось в прошлом. Сейчас он - никто. Ему никогда не вернуть утраченного титула. Изольде нужен Тристан, равный ей во всем, а то и превосходящий. Но, если это не Шосселен, кто тогда? Кто? Кто?"
  ...Поначалу его долго не хотели пускать пред очи столичного прокурора, но настойчивость и несколько ливров, украдкой перешедших из рук просителя в руки служителей Ратуши, сделали свое дело. Мэтр Рийоль, он же Гийом Ля Мишлен и непризнанный наследник графа де Вержьен, получил возможность попасть на прием к господину Кантену де Ла Карвалю, королевскому прокурору Шатле.
  Нынешней ночью Рийоль проспал от силы два-три часа, размышляя над узнанным и услышанным, додумывая недосказанное и составляя планы, в котором каждому из участников отводилось свое место - как в мизансцене будущего спектакля, в соответствии с его амплуа, талантом и возможностями. Мэтр Рийоль скромно гордился своим талантом безошибочно определять, чего ожидать от человека. Он мог с уверенностью предсказать, как он поступит в затруднительной ситуации и какой выбор сделает - и почти всегда оказывался прав. Для него даже не стало неожиданностью появление маленького месье Морана с его прелюбопытными откровениями, мэтр ожидал выхода на сцену жизни подобного персонажа. Вольно или невольно юнец бросил тот камешек, что сдвинул с места огромную лавину, грозившую вот-вот сойти на беззащитные поселения. Мэтр Рийоль дал себе слово, что по окончании тулузской свистопляски возьмет мальчишку под свою руку. При надлежащем обучении из Франсуа выйдет толк.
  Мэтру доводилось немало слышать о королевском прокуроре, и, столкнувшись с ним лицом к лицу, он одобрил выбор младшего брата. Именно такой человек мог привлечь Рауля и заслужить его привязанность. Жаль, что Ла Карвалю не удалось спасти эту смятенную душу. Но сейчас господин прокурор желают заполучить голову Гийома Рийоля. Можно даже не на серебряном блюде. А мэтр Рийоль был полон решимости сохранить свою голову на плечах, и потому сумел сохранить показное равнодушие под устремленным на него грозным взглядом. Даже слегка поклонился.
  - Месье Ла Карваль. Полагаю, вы не очень рады моему появлению. Однако в силу некоторых обстоятельств я решил сам приискать встречи с вами, - не дожидаясь приглашения, он сделал пару шагов, усевшись на массивный стул с витыми ножками. - Догадываюсь, что не внушаю вам приязненных чувств - но не могли бы вы сделать мне крохотное одолжение и перестать так гневно сверлить меня взглядом? Мы могли быть полезны друг другу. Добившись своих целей, мы мирно разойдемся - и более вы обо мне не услышите.
  - Верно ли я понял: вам нанесла видит донельзя встревоженная мадам де Рамси? - наконец изволил заговорить прокурор. - Кто-то бросил камень в болото, и лягушки запрыгали во все стороны... Что вам нужно, Рийоль?
  - Мадам предпочла написать мне письмо, полное восклицательных знаков и проклятий вашей персоне, - признал распорядитель маленького театра и притворно удивился: - Мне? Я нуждаюсь в тех же вещах, что и большинство живущих. В спокойствии, безопасности и возможности получать свой скромный доход. Вопрос в другом. Что нужно вам, месье Ла Карваль? Вы и впрямь мечтаете восстановить справедливость, невзирая на лица, чины и обстоятельства?
  - Вы много себе позволяете, месье беглый каторжник, - ощерился Кантен. - В своем стремлении восстановить справедливость я могу кликнуть стражу и арестовать вас прямо сейчас. А потом - и всех остальных участников ваших светских развлечений, так осуждаемых нашей матерью католической Церковью.
  - Безусловно, можете, - доброжелательно согласился мэтр Рийоль. - Однако в точности вы ничего не знаете. Вы подозреваете. Вы догадываетесь. Вы делаете верные выводы. Но у вас нет окровавленной тряпки, которую можно сунуть под нос гончим и крикнуть "Ату их!" Предположим, вы исполните свою угрозу, арестуете меня. Мои документы в полном порядке, вам не в чем меня обвинить. Предположим, - он брезгливо скривился, - вы примените ко мне те методы дознания, которыми славится парижское Шатле. Боюсь, что в этом случае вы добьетесь только одного - моей смерти. Кайенна, как понимаете, не лучшее место для укрепления здоровья, - он многозначительно откашлялся. - Труп не сможет давать показания, в отличие от живого человека. Так не проще ли нам договориться?
  - Вы предоставляете мне улики и сообщников, взамен же требуете свободы и неприкосновенности? - Ла Карваль встал за стулом, занятым Рийолем, оперся о спинку локтями, нависнув грудью над своим гостем. Чтобы не запутаться париком в бронзовых пуговицах прокурорского мундира, мэтру пришлось склониться вперед и замереть в таком неловком положении. - Что ж, я обещаю вам свободу, мэтр. Свободу выбрать, на какой веревке вас повесят, на тонкой или толстой, конопляной или пеньковой. Ну разве я не милосерден к врагами короны и Церкви? Да я попросту святой!
  - Вы рискуете оказаться в положении развенчанного святого, - в нарочитом сокрушении вздохнул Рийоль. - Проявляя такое неразумное недружелюбие, вы рискуете впустую пробегать по Тулузе, всякий раз опаздывая... ловя пустоту. Впрочем, вам не впервой опаздывать туда, где вас понапрасну ожидали, - он говорил, не оглядываясь и не наблюдая за выражением лица Ла Карваля. - Можно сказать, в этом занятии вы преуспеваете. А ведь могли бы получить то, за чем давно охотитесь... Виновника ваших бед и дурных слов. Вам ведь частенько снятся скверные сны, господин королевский прокурор? И как вы спасаетесь от них?
  Ла Карваль непроизвольно дернулся.
  - Интересно, какие сны снятся вам, Рийоль! - рыкнул он. - Как бы вы не юлили, прикрываясь фальшивым именем, и я, и вы знаем - вы убийца! Вы повинны в том, что творилось в Тулузе десять лет назад!
  - Я знаю, - мэтр Рийоль с видом полной покорности судьбе изящно развел руками. - Когда-нибудь я отвечу за это, но только не перед вами и вашим судилищем. Тогда я совершил ошибку, доверившись человеку, обещавшему вернуть мне мое законное место. Вы - признанное дитя своего отца, месье де Ла Карваль, наследник фамилии, которую никто не в силах у вас отобрать. К сожалению, не могу сказать того же о себе. Нам трудно понять друг друга, но помните - время играет против вас. Каждый уходящий час и день приближает ваш проигрыш. Уповайте на помощь Всевышнего, которому нет до вас и ваших хлопот никакого дела. Позируйте в свободное время для коллекции монсеньора - да позаботьтесь, чтобы его высокопреосвященство тщательно припрятал сей шедевр от посторонних глаз. Ройте носом улицы, зная, что никто вам не поможет, а вы сами ежечасно рискуете жизнями ваших знакомых.
  Ла Карваль медленно обошел стол и уселся в свое высокое кресло - прямо напротив Рийоля.
  - Вы что-то сказали о картине и моих знакомых? Рийоль, за первое - я отрежу вам язык, а за второе - голову. Вы отдаете себе отчет в том, что делаете? И не надо кивать на кого-то неизвестного! Я знаю, что главарь шайки друидов - именно вы!
  - Если вы все так хорошо знаете, отчего же вы до сих сидите здесь, а не везете свою добычу в Париж, празднуя триумф? - впервые за время разговора едва заметно улыбнулся мэтр Рийоль. - Самоуверенность вас погубит, месье Ла Карваль. Вы распределили роли, назначили героев и злодеев - но вам даже не пришло в голову, что вы можете ошибаться или заблуждаться. Да, в отличие от вас, я прекрасно знаю, что делаю. Иначе я бы не пришел сюда, не поддался на ваши неуклюжие уловки с приманкой. Кстати, спасибо за приманку. Ваша Лилия мне пригодится - в будущем. Итак, будем и дальше ходить вокруг да около - или все же вы сделаете над собой усилие и попытаетесь рассуждать как разумный человек? Я слышал, порой вы способны на такие подвиги.
  - Вы так не любите суеты, Рийоль, и так дорожите своим балаганом, - пожал плечами Кантен, - не хотите покидать Тулузу, не хотите уезжать в Париж в цепях. Наверняка не желаете, чтобы вас случайно пристрелили ретивые полицейские во время, скажем так, сопротивления при аресте. Чтобы избежать всего этого, нужно уплатить немалую цену. Вы должны быть уверены в подлинности свои серебряников. Что же такого вы намерены сообщить, отчего я, воспылав благодарностью, отпущу вас на все четыре стороны? Давайте, выкладывайте, поглядим, что там у вас припрятано в кошеле.
  - Такой разговор мне нравится куда больше, - Рийоль покосился на запертую дверь. Слегка приподнял бровь в безмолвном вопросе, мол, вы уверены, что наш разговор более никто не слушает? - За одним только маленьким исключением. У меня нет никаких оснований доверять королевскому правосудию. Если я сейчас выложу вам все, как на исповеди, вы вряд ли захотите порадовать меня своим обществом еще разок. Посему я, как разумный торговец и человек, в самом деле не терпящий суеты, преподнесу вам нечто вроде залога, - он поднял на Ла Карваля глаза темно-зеленого цвета, обманчиво казавшиеся безжизненными и равнодушными. - Вот он, мой залог: ваши воспоминания о прошлом - фальшивы. Человек, которого некогда звали Яблочным Ангелом, жив и ныне пребывает здесь, в Тулузе. У него есть друзья и сторонники, которые мне просто-напросто надоели. Своими рассуждениями о том, в чем они не смыслят ни уха, ни рыла. Своими потугами на знание тайн, в которых они ни черта не смыслят. Своей бестолковой кровожадностью и скудоумием.
  - Представляю, - медленно протянул Ла Карваль, стараясь не дрогнуть голосом - что, впрочем, у него не слишком получилось, - какой фурор произведет суд над внезапно воскресшим графом де Вержьен. Его допросы будут собирать толпы публики, какие и не снились успешным столичным театрам. И ваше имя тоже прозвучит, не боитесь этого?
  - Ничуть, - невозмутимо покачал головой Рийоль. - То, что происходит между мной и моим отцом, наша застарелая ненависть и вынужденный союз - это только наше дело. Мне судить, какой кары он заслуживает, ибо я знаю о нем и его делах больше, чем кто-либо из живущих. Вы не довезете его до Парижа, но не волнуйтесь - вам хватит участников для спектакля в честь Фемиды и спасения гибнущей репутации преподобного де Лансальяка. А я... я скромно постою в тени кулис, ибо там мое место. Могу даже поаплодировать вам - издалека.
  "Постоишь, а как же, - улыбнулся Ла Карваль, - в тени виселицы...Вот уж именно там твое подлинное место!"
  Охотничий азарт захватил все его существо - Кантен едва сидел, сжимая и разжимая кулаки, готовый прямо из этого кабинета броситься арестовывать убийц, выслеживать и уничтожать, отшвыривая со своего пути любого, кто попытается встать между ним и его дичью. Истина восторжествует, убийства прекратятся, он в который раз докажет миру и самому себе, что нет ничего под этим небом, чего бы он не смог совершить!
  - Так какие же улики вы мне представите, Рийоль? Кстати, не забывайте, мне нужны все остальные члены вашей милой компании! Слышите? Все! Начиная с Эшавелей и Изольды. И письма князя, конечно. Надеюсь, Рийоль, вы понимаете, о ком я говорю?
  - Ваша жадность столь же непомерна, как и ваши амбиции. Как ваше стремление доказать всем и каждому тот факт, что только вы и исключительно вы являетесь победителем, - мэтр еле слышно хмыкнул. - Нет-нет, улики и все прочее собирайте сами. Я укажу вам место, где вы сможете все это найти, и час, когда вы должны прибыть туда. Дальнейшее будет зависеть только и исключительно от вас. Кстати, на памятной картине я заметил изображение некоего чудодейственного талисмана, принадлежащего вам. Не одолжите ли мне его на время? Для пущей убедительности.
  - Э, мэтр, - покачал головой Кантен, - вы требуете от меня слишком многое... Я вам - вещь, которую не положено иметь прокурору короля, а вы мне - туманные обещания? Давайте так: вы отведете меня на ваше сборище - ведь речь идет о священной службе, не так ли? - и я сам покажу пояс Тараниса жрецам.
  Последовала долгая пауза - Гийом Рийоль взвешивал все за и против, прикидывая силы натяжения нитей в своей незримой паутине. Передвигая фигурки по доске в той партии, которую он всю жизнь вел с непредсказуемой Судьбой, то отдавая ей фигуры, то отыгрывая их обратно.
  - Завтра у нас премьера, - наконец произнес он. - Приходите. Мы начинаем около пяти вечера. Возможно, вы даже получите определенное удовольствие - на сей раз моя труппа не столь бесталанна, как обычно. После спектакля для актеров будет устроена небольшая вечеринка, а потом... потом будет то, что будет, и чему суждено случиться. Все, что вы сделаете или скажете, будет зависеть только от вас и больше ни от кого. Видите, мне тоже приходится полагаться на ваши обещания и на ваше честное слово, - в глубине светло-зеленых глаз на миг сверкнула и пропала яркая искорка. - И не стоит так точить на меня зуб, месье Ла Карваль. Я знаю, вы мечтаете увидеть меня на виселице. Может быть, я вполне ее заслуживаю, но... - он хмыкнул, скривив тонкие губы, поднялся. - Есть одна вещь, которая ускользает от вашего внимания и над которой вы не задумывались. Подумайте вот над чем: несмотря ни на что, я любил Рауля. Да, он знал о моем существовании и о моей судьбе - знал правду. Мы переписывались, но никогда не виделись. Он не мог ничего для меня сделать, но я благодарен ему за то, что он не пытался взять на себя роль карающего судии. Отец посеял в его душе ядовитые семена, в свой срок они дали всходы - и убили его. Я ненавижу его за это. А вас - за что, что вы не вмешались и не спасли того, кого якобы любили.
  Мэтру удалось оставить последнее слово за собой. Ошеломленный Кантен только проводил взглядом бесшумно закрывшуюся дверь.
  
  
  Действие второе. "Развалины замка Монфоров".
  
  
  Ночь перед премьерой Франсуа провел в одиночестве. Он наплел Шарлю д'Арнье об актерских дурных приметах, запрещающих заниматься любовью накануне первой постановки. Сумел удержаться от искушения пореветь в подушку над своей несчастной судьбой. Даже поразмыслил над тем, что в своих неприятностях виноват только он сам. Стало быть, некого винить и нечего расстраиваться.
  Но снился ему полнейший провал, вонючие пятна от тухлых овощей на декорациях и Рийоль, с мрачным видом строго выговаривающий ему за срыв спектакля.
  Кончилось все тем, что невыспавшийся Франсуа удрал из дворца и отправился шататься по Тулузе, завершив долгую прогулку по рассветному городу подле дверей театра гг. Шосселена и Рийоля. У главного входа стоял крытый прилавок, где торговали билетами на представление. Оценив не слишком бойкую с утра торговлю, Франсуа юркнул внутрь.
  Оказалось, почти вся труппа явилась заранее. В разных углах сцены и гримерок вполголоса репетировались дуэты и отчитывались монологи. Наскоро подшивались оторвавшиеся ленты и банты к костюмам. Воздух был пропитан гремучей смесью паники и нервного восторга. Франсуа немедля вовлекли в очередной прогон финальной сцены. Когда молодые актеры начали эпизод по третьему разу, явился Рийоль и разогнал всех, приговаривая: "Заставь дураков богу молиться - весь лоб расшибут!"
  Месье Морана он придержал, перегородив дверной проем своей палочкой распорядителя с серебряным набалдашником.
  - Я обдумал твое предложение, - без обиняков заявил мэтр Рийоль. - Оно разумно, и я согласен. Задержись после спектакля. Мне понадобится твоя помощь в одном деле, - он хмыкнул. - У нас будет небольшое представление на свежем воздухе. Из древних времен. Положись на меня и ничего не бойся. Твоя задача - выйти и произвести впечатление на благородное собрание. С этим ты справишься, - мэтр удалился, оставив Франсуа маяться догадками и предположениями.
  Прокурор Ла Карваль тоже готовился к вечерней премьере. Отряд жандармов, тайно собранный в Ратуше, получил подробнейшие указания и выжидал, когда по цепи курьеров, расставленных по городу, придет известие о месте и времени проведения ритуала.
  Кантен бросил последний взгляд в зеркало в тяжелой золотой раме. Черный камзол обвивала перевязь с прицепленной боевой шпагой. За поясом притаились два пистолета, за голенищами тщательно начищенных сапог - стилеты в замшевых ножнах. Ла Карваль размял мускулы, побрился, расчесал густую черную гриву, написал исполненное почтительности письмо монсеньору де Лансальяку, напомнив тому о данном обещании выступить душеприказчиком прокурора, и покатил в театр. В качестве спутника прокурор прихватил с собой Армана - уступив робким просьбам молодого человека, страстно желавшего увидеть премьерную постановку, и рассудив, что месье Шапри лучше остаться под присмотром.
  Вечер обещал быть долгим и крайне занимательным. Сегодня все должно было решиться, и Ла Карваль не верил в свое поражение.
  Время шло. В "Театре Фортуны" зажгли свечи в настенных жирандолях и в большой люстре, со страшным скрипом спущенной на тросах вниз с потолка, а потом поднятой обратно. Сменили декорации, в последний раз обрызгали сцену водой. Подожгли фитили толстых свечей, запущенных плавать в широком желобе с водой, отражаясь в начищенных листах жести и освещая сцену. Начали появляться и рассаживаться первые зрители. Актерская молодежь таращилась на них сквозь прорехи в занавеси и щели в кулисах, не веря своим глазам - кто-то пришел смотреть на них!
  Ла Карваль выбрал себе место получше: сбоку в одном из первых рядов, предназначенных для богатых посетителей, где стояли не простые деревянные скамейки, но обитые потертым бархатом кресла. Оглядел публику и помещение, задумчиво кивнул - по возможности актеры привели зал в порядок. Городская знать не пожелала украсить своим присутствием премьеру в неизвестном театрике. Оценить искусство мэтра Рийоля и его труппы явились обычные горожане: мещане и небогатое дворянство Тулузы. Люди, алчущие новых развлечений и искренне любопытствовавшие, что смогут им предложить в новом театре, только что распахнувшем свои двери. Мнение этих людей, впечатление, которое произведет на них грядущий спектакль и которым они завтра поделятся с друзьями и соседями, во многом станет решающим для "Театра Фортуны". Именно от них зависит, сможет ли труппа остаться в городе и завоевать себе место под солнцем. Или актерам придется, несолоно хлебавши, убираться прочь по разбитым дорогам провинции, выступая в сенных сараях перед туповатыми крестьянами, перебиваясь с хлеба на воду и тщетно мечтая о возвращении в город.
  По залу пробежали нанятые мальчишки с колокольчиками, оповещая о начале представления. Негромко, таинственно запела флейта - мэтр Рийоль решил, что спектакль должна сопровождать музыка, создающая у зрителей надлежащее настроение. Музыка из глубины веков, под которую и надлежит развиваться выдуманной истории о том, чего не было - но могло бы быть.
  Неизбежное приближалось. Чем ближе становилась роковая минута начала спектакля, тем, как ни странно, больше успокаивался месье Моран. Неважно, что будет потом и в какие передряги он умудрится влипнуть в будущем. Сейчас труппу ожидают два часа спектакля, на подготовку к которому они затратили столько усилий - только это имеет значение.
  Мэтр Рийоль собрал актеров на крошечном пятачке за декорациями, оглядел с ног до головы и кивнул:
  - Начали. Служанки, воины, Федра, Энонна - на сцену. Все будет хорошо, - последняя фраза ничуть не вязалась с привычным образом строгого наставника, безжалостного к малейшим промахам молодежи, и оттого прозвучала неожиданно приязненно. - Все будет хорошо. Вы справитесь.
  И девушки пошли, подхватив длинные тяжелые юбки, совершенно не напоминавшие легкие одеяния греческих статуй. Со сцены долетел проникновенный голос Федры - Зизиль, скорбящей о своей запретной страсти.
  "Господи, ну пожалуйста, если ты есть! Не дай мне опозориться у всех на виду!" - Франсуа ждал, когда распорядитель назовет его имя, краем уха отслеживая реплики со сцены, но все равно вздрогнул, услышав негромкое:
  - Ипполит, Терамен, Ариция - на сцену!
  Они поднялись по трем ступенькам. Влюбленная парочка, царевич и его подруга, еще не подозревающие о сгущающихся над ними грозовых тучах, и их общий приятель. Франсуа, Мари-Раймон, Николетт. Никогда не существовавшие люди, разыгрывавшие свою историю на фоне грубо намалеванной на подранной холстине площади древнего города. Лица под масками, подхваченные течением пьесы. Выставленные напоказ перед глубиной зала, перед сотнями глаз публики, шуршавшей обертками кульков с засахаренным миндалем и печеными яблоками, сплетничающей и заигрывающей с соседями по скамье, пересмеивающейся и ссорящейся, колющей орехи и краем глаза косящейся на сцену.
  Спустя какое-то время шорохи и перешептывания затихли. А может, Франсуа так показалось. Слова роли лились сами собой, нанизываясь на сверкающую золотую нить, не путаясь и не забываясь. Смеялась Ариция, звенели невидимые струны, соединяющие воедино трех молодых людей, флейте подпевали две расстроенные скрипки - спектакль шел. Шел, вовлекая участников и зрителей в свою незамысловатую мистерию из подручных средств.
  Кантен де Ла Карваль, завсегдатай парижской Оперы, варьете на Бульварах и "Комеди", знал толк не только в красоте актрис, но и в их искусстве. Господин прокурор был приятно поражен. Ни разу не видев месье Морана на сцене, он счел, что Франсуа, как актер, не представляет из себя ничего особенного. Звонкий голос и приятная мордашка при изящной фигуре еще не делают из человека талантливого исполнителя - но сейчас Ла Карваль был вынужден признать, что ошибся в своей оценке. Перед ним был истинный талант. Еще юный и не набравшийся сценического опыта, порой совершающий ошибки и допускающий промахи, но - талант, сиявший ярким огнем поддельного театрального алмаза из стекла и фольги. Перед ним все отступало на второй план, и королевский прокурор против воли оказался захваченным в плен, поддавшись чарам разыгрываемой на сцене трагедии.
  Федра признавалась пасынку в любви...
  Ах, как Кантен Ла Карваль понимал ее...
  Зрители молчали, напряженно глядя на сцену - лишь трепетали веера сидевших в партере мещанок да поблескивали редкие лорнеты их спутников. Публика внимала.
  - Молодец, - удивленно шептал Кантен, - вот не ожидал, Франсуа... молодец!
  Федра признавалась - и получала отказ, полный вежливого, тщательно сдерживаемого раздражения. Она и ее любовь были не нужны Ипполиту. Он не понимал и боялся клокочущего водоворота страстей женщины, не желая портить отношения с отцом и навлекать на себя гнев богов. Царевичу было достаточно своих подруг и друзей, он не нуждался еще и в Федре, предвидя, что пылкая и безумная любовь мачехи принесет ему только беды и горести. В характере жизнерадостного, любезного со всеми, разумного и почтительного молодого человека, истинного образца достоинств и мужества, сверкнула потаенная доселе грань холодного, точного расчета - опрокидывавшая все представления зрителей о нем.
  Занавес упал, первый акт завершился. В левом углу зала неуверенно захлопали. В правом - столь же неуверенно засвистели и зашикали. Привыкшая к традиционному прочтению трагедии, публика растерялась, не в силах решить, негодовать или восхищаться. Опешили и смутились даже знатоки, наизусть помнившие текст пьесы и видевшие не одну постановку, и несколько занесенных прихотью судьбы в "Театр Фортуны" газетных репортеров, считавших своим долгом опорочить любую новую труппу, обвинив ее в исключительной бесталанности.
  Ла Карваль в задумчивости откинулся на спинку потрепанного кресла.
  "Никому, ни мужчине, ни женщине, не по силам надолго завоевать маленькое и яростное сердце месье Морана, - с грустью подумалось ему. - Он лишь увлекается нами ненадолго. Собирает и засушивает, как экзотических бабочек в альбоме, чтобы рассматривать долгими зимними вечерами. А потом возвращается к ней, своей истинной и единственной любви, своей богине и своему проклятию - Мельпомене с ее масками, фальшивыми коронами и грязными подмостками. Вот кого он любит на самом деле, преданно и верно. В его глазах никто из нас не выдерживает сравнения с ней".
  Он вдруг представил Франсуа в Париже, на сцене Королевского театра. Может, плюнуть на все и уговорить актера вместе уехать в Париж? Черт с ним, пусть тащит с собой всю труппу вместе с Рийолем, коли ему жизнь не мила без этого балагана под покровительством нарисованной ангелицы с трубой. Они пробьются, они настойчивы и талантливы.
  - Как тебе спектакль? - спросил прокурор у притихшего Армана, сидевшего по левую руку от него.
  - Великолепно, - с вымученной улыбкой признал Арман. - Теперь я думаю - может, оно и к лучшему, что ведущая роль досталась не мне? Я не смог бы сыграть - так, и провалил бы все...
  - Ну, у тебя еще все впереди, - рассеянно ободрил его Ла Карваль, вполголоса пробормотав: - Пожалуй, его и в самом деле надо вытаскивать из провинции.
  - Что? - осмелился переспросить Арман, до сих пор не избывший страха перед грозным столичным прокурором. Ла Карваль не ответил, и Арман Шапри чуть повысил голос: - Месье прокурор, а можно... можно мне после спектакля навестить Франсуа и остальную труппу?
  - Конечно, - милостиво дозволил прокурор. - Только не засиживайся на всю ночь, они там намеревались учинить банкет в честь премьеры.
  Четверть часа законного перерыва Франсуа провел, как в тумане - сидел в закутке, гордо именуемом гримеркой, закрыв глаза и пытаясь сохранить будоражащее нервы ощущение единства с персонажем, возникшее на сцене. Кто-то окликнул его, подсунул чашку с горячим шоколадом, он выпил, даже не различив вкуса. Шелестя юбками и стуча каблучками, влетела Зизиль, над ухом послышался надтреснутый голос Рийоля:
  - Очень даже неплохо. Зизиль, чуть меньше надрыва, подлинно оскорбленная женщина не выказывает своих обид так явственно. Франсуа, не язви, это не красит ни тебя, ни роль. Между прочим, в зале торчит его милость королевский прокурор в обществе уволенного мною Армана. Что бы это значило, не растолкуешь?
  - Наверное, Армана взяли под крыло, - не открывая глаз, рассеянно сообщил Франсуа. - Месье Ла Карваль решил снять все пенки и сливки с этого лакомого кусочка.
  - И как, снял уже? - с неожиданным для него любопытством спросил Рийоль.
  - Понятия не имею, я им свечку не держал...
  - Ну-ну, - мэтр кашлянул, деловито распорядившись: - Время. На сцену, месье и мадам.
  Шарль д'Арнье до последнего мгновения колебался - идти или не идти на премьеру. Франсуа настойчиво приглашал его, но д'Арнье страшился. Его мучил вид новорожденной луны, тонким полумесяцем рассекшей бархатное небо над Тулузой, беспокоило расследование прокурора Ла Карваля и тревожные слухи вокруг этого дознания. У него имелись собственные планы на вечер, но д'Арнье не устоял перед искушением. Ему надо было увидеть Франсуа на сцене и услышать его голос, обладавший способностью изгонять тревожные мысли из разума Шарля. Он хотел окунуться в атмосферу спектакля и шуршащее-шелестящую, томно вздыхающую темноту зала. Увидеть, как месье Моран на глазах восхищенной публики проживет судьбу Ипполита, вложив в велеречивые реплики свою беспокойную и страстную душу. Хотел вновь насладиться умением Франсуа перевоплощаться в иного человека. Шарлю д'Арнье требовалось укрепиться в верности принятого решения и убедить себя в том, что пути назад отрезаны. Мосты сожжены, и, если бы Шарль умел, он станцевал бы в пламени пожаров под надрывный стон флейты.
  К третьему акту трагедия Расина зазвучала так, как ей надлежало звучать по замыслу мэтра Рийоля. Не галантной скрипкой нынешних времен с манерно-нежными переливами, но варварским перебором жильных струн, натянутых меж отполированных бычьих рогов. Очаровывая против воли смотрящего, затягивая в происходящее, словно в водоворот. Стенобитным тараном проламываясь сквозь современную искушенность и пресыщенность зрителей, вынуждая не оценивать искусство актеров, но сопереживать персонажам. Чадили сгорающие свечи, строфы звенели и резали душный воздух, паутина страсти и ненависти затягивалась все туже - и освободить от уз могла только смерть. Уже произнесены все роковые слова и обвинения, уже ничего нельзя исправить и повернуть назад, уже не осталось иного выбора...
  Традиционно о гибели сорвавшегося со скалы Ипполита сообщал вбегающий вестник, после чего следовала картина всеобщего плача и горестных стенаний. Мэтр Рийоль и здесь рассудил по-своему.
  "Упадешь здесь, - на досках углем нарисовали крест, невидимый со стороны зала. - Обойдемся без разбившейся колесницы за кулисами. Дадим Федре кинжал - и пусть вершит отмщение".
  Кинжал был театральным, с убирающимся в рукоять лезвием. Вошедшая в образ Зизиль перестаралась, так яростно треснув Франсуа промеж лопаток, что завтра на спине точно должен был появиться синяк. Актер немного промахнулся, упав слишком близко к огибающему рампу широкому жестяному желобу со свечами. От них тянуло жаром, Франсуа показалось, у него трещат волосы и дымится край распахнувшегося одеяния - но двигаться было нельзя, требовалось дождаться мизансцены, в которой его "труп" оттаскивали к дальнему краю сцены. Оцепеневшая Федра с ужасом глядела на дело рук своих, и в тишине оттуда-то из зала донеслось испуганно-жалобное девичье: "Ой!.."
  "Вот именно, что ой. Читай монолог быстрей, пока я не изжарился заживо!"
  Федра опомнилась, заговорив с необходимыми рыдающими интонациями. На сцену явился Терамен в сопровождении стражи, и финал спектакля Франсуа наблюдал со смертного одра Ипполита, чувствуя, как потихоньку отпускает сведенные судорогой мышцы, и сладко кружится голова. Спектакль удался. Это угадывалось в затаившем дыхание зале, в темпе игры, в репликах и голосах актеров. Может, потом очарование премьеры неуловимо пропадет, развеется в воздухе, но сейчас - сейчас все получилось.
  Франсуа хотелось смеяться от восторга - жаль, ему полагалось еще четверть часа лежать неподвижно, отдыхая и медленно приходя в себя. Труппа доигрывала финал с самоубийством Федры и монологом Тезея, сильной и цельной натуры, измученной противоречивыми чувствами к супруге и пытавшимся оправдать перед богами ее поступок. Обессиленного и страдающего царя сменяла потерявшая любимого Ариция. Девушка расстелила подле тела Ипполита свой черный траурный плащ, бросив на него меч - дерево, обернутое сияющей фольгой - и царский скипетр из позолоченной жести.
  Меч воина и скипетр правителя оказались бессильны против гибельной женской страсти. Страсть превыше доводов рассудка, превыше чести и мнения общества. Страсть не ведает пределов, губя сама себя - ей нет места в этом мире, ей дозволено лишь иногда опалять людей своим жарким дыханием. Страсть ослепляет и оглушает, вынуждая нас творить жуткие вещи - и над ее жертвами Ариция, прощаясь, негромко и безыскусно пела простенькую песенку, сочиненную Франсуа.
  В последний раз всхлипнула и умолкла флейта.
  Ибо дальше - ничего, кроме тишины.
  - Все, - осипшим голосом произнес мэтр Рийоль. - Спектакль окончен.
  Первые робкие аплодисменты в тишине.
  - Вставай, - вполголоса окликнула Николетт, вымученно улыбаясь и потрепав Франсуа по плечу. - Вставай. Общий выход на поклоны.
  - Мы поставим твою пьесу, - почти шепотом выговорил Франсуа. - Очень скоро. Я договорился с мэтром.
  Мадемуазель Годен просияла улыбкой. Искренней, лишенной фальши - и Франсуа поймал себя на том, что готов влюбиться в эту предприимчивую девушку. В ее дразнящий взгляд и ее преданность сцене.
  Зал, наконец разобравшийся в своих эмоциях и вынесший решение, взорвался аплодисментами. Они набирали силу, как весенний разлив, как катящаяся в горы лавина, и у Армана Шапри звенело в ушах от грохота - от награды зрителей актерам, к которой он тоже мог иметь отношение, да вот не сложилось. А ведь он мог стоять там, на сцене. Мог раскланиваться, улыбаться и принимать букеты - тяжелые букеты с влажными листьями и одурманивающим запахом поздних роз.
  - Беги, конечно, - отмахнулся в ответ на его невысказанный вопрос Ла Карваль. Прокурор переволновался, его била нервная дрожь, которую он тщетно пытался скрыть. Он был там, на сцене, рядом с Франсуа - в своем воображении, конечно, но ему порой казалось, что он видит зрителей так, как на них смотрят актеры со сцены. Он обмирал перед всякой репликой Ипполита - ведь легкомысленный Моран мог забыть текст, или споткнуться, или завалить сцену. И теперь, когда пыльный занавес лежал на облупленных досках сцены, а актеры в который раз вышли на поклон, Кантен испытал невероятное облегчение. Два часа зловредный бесенок водил его по тонкому льду, по иголкам, по обнаженным нервам, по острому страху за себя, ведь Кантен ни в коем случае не желал Морану провала, наоборот, он молился, чтобы премьера прошла удачно. В глубине души Ла Карваль мечтал о возможности остаться сейчас наедине с Франсуа. Овладеть им, пока еще не сгинула горячность и душевный надрыв сыгранной пьесы, пока актер Моран де Лис являет общее со своим персонажем, Ипполитом. Заглянуть в бархатно-карие шальные глаза, затуманенные осознанием успеха и усталостью, насладиться вкусом его губ - наверное, сейчас они будут сухими и напряженными, не желающими отвечать на поцелуи. Как было бы приятно быть с ним, ощущать, как Франсуа Моран возвращается к самому себе - и начинает чутко откликаться на подаренную ему ласку, звеня натянутой серебряной струной...
  Спустя пару ударов сердца Ла Карваль вспомнил, зачем он здесь. Долг сковал забывшееся сердце железной броней - ибо в полутьме бокового прохода рядом с прокурором объявился Рийоль, вынырнувший из неприметной дверцы.
  - Судя по выражению вашего лица, вы остались довольны нашим представлением, - сухо заметил мэтр. - Думаю, грядущий спектакль тоже придется вам по вкусу. Около театра бдят ваши люди? Сообщите им: мы едем к старому дворцу Монфоров, более известному как Пустырь Монфоров. Северная часть города, руины вдоль бывшей крепостной стены - местные уроженцы хорошо их знают. Я должен сказать пару слов моим юным подопечным, приложившим столько сил, а через полчаса ожидаю вас в вестибюле.
  За кулисами дым стоял коромыслом. В ближайшую лавку послали за вином, фруктами, лакомствами и цветами, устроив небольшое пиршество для избранного общества. Франсуа по праву героя вечера досталось кресло, однако он уступил место Зизиль, усевшись на подлокотнике, размахивая бокалом, смеясь в голос и рассказывая о том, как он перепугался, поняв, что вот-вот задымится. Все пытались перекричать друг друга, бурно восхищаясь, хваля, восторгаясь, пребывая в уверенности, что мир лежит у их ног. Скромного появления Армана никто не заметил, пока его не углядел Жанно и не присвистнул: "Беглец явился!"
  - Посидишь с нами? - успевший слегка захмелеть Франсуа решил проявить великодушие.
  - Я рад, что ушел, - тихонько признал Арман, - иначе загубил бы всю пьесу. Поздравляю, Лилия... это было... у меня просто слов нет. Вы молодцы!
  Мари-Раймон снисходительно хлопнул его по плечу - месье Шапри аж присел:
  - Что не делается, все к лучшему! Девочки, налейте мальчику. Филипп, твое царское величество, подвинь задницу, пусть Арман сядет... Слушай, ты не думаешь вернуться к нам?
  - Мне надо идти, меня ждут, - вяло попытался сопротивляться Арман, хотя уходить ему совсем не хотелось, атмосфера триумфа, пусть и чужого, пьянила не хуже вина. Жанно усадил его, Николетт вручила бокал, Дени сказал длинный и совершенно бредовый тост за Мельпомену, который всем понравился и веселье пошло своим чередом.
  - Пустырь Монфоров, - тихо произнес прокурор, минуя на лестнице театра неприметного старичка, по виду - зажиточного еврея, решившего на старости лет чуточку изменить заповедям Иеговы и посетить театр. Старичок, не изменившись в лице, побрел прочь. Вскоре пустырь, и подступы к нему будут надежно окружены жандармами - даже самая юркая мышь не проскочит. Теперь стоило бы отправить домой и Франсуа, и Армана, но молодые люди наверняка предпочтут праздновать в театре ночь напролет, и за них можно не волноваться.
  К пятому или шестому тосту Франсуа слегка подзабыл, на каком он свете находится, о данных обещаниях и своих былых страданиях. Премьера удалась, все было замечательно. Кто-то чувствительно встряхнул его за плечо, отобрав недопитый бокал. Франсуа хотел было возмутиться, но столкнулся взглядом с болотно-зелеными зрачками мэтра Рийоля. Это почти мгновенно его протрезвило.
  - Выйдем, - одними губами позвал Рийоль, и Франсуа послушно вскочил, бросив: "Я ненадолго". В коридоре кто-то открыл окно, снаружи тянуло промозглой ночной прохладой.
  - Что, уже пора? - Франсуа совершенно не хотелось бросать начавшуюся вечеринку, где ему было так хорошо и радостно, и тащиться невесть куда. Пусть даже в интересах правосудия, месье Ла Карваля и его преосвященства.
  - Пора, - кивнул мэтр. Сунул Франсуа в руки полотняный мешочек, звякнувший чем-то металлическим. - Выйдешь через черный ход, там тебя ожидает экипаж. Тебя отвезут на место и доставят обратно в целости и сохранности, обещаю. Не паникуй и ничего не бойся, - он сделал движение, словно желая дотронуться до плеча Франсуа, но отдернул руку. - Кстати, где твой дружок, уже ушел?
  - Какой дружок? Арман? - Франсуа попытался вспомнить. Какое-то время Арман сидел рядом с ним, потом отошел, потом тощенькая фигурка в золотистом камзольчике мелькала где-то рядом, пока не исчезла с глаз долой. - А-а... я не знаю, мэтр. Он говорил, что ему надо бы поскорее вернуться, может, улизнул потихоньку?
  Рийоль поджал узкие губы:
  - Он бы попрощался.
  - Перебрал вина и вышел подышать свежим воздухом? - Франсуа с каждым мгновением становилось все тревожнее.
  - Хорошо бы, если так... ладно, я разберусь, куда он делся. Ступай и не подведи меня.
  Франсуа ушел, оглядываясь через плечо. В узком пустынном переулке его и в самом деле ожидал фиакр с задернутыми изнутри окошками и покачивающимся фонариком на углу крыши. Месье Моран забрался внутрь, приглушенно щелкнул кнут, зацокала копытами лошадь.
  Убедившись, что Лилия благополучно отбыл, мэтр Рийоль еще раз заглянул к веселящимся актерам и актрисам. Нет, никто не видел, как уходил Арман, да вон вроде мгновение назад стоял вот тут и говорил вот с тем...
  Рийоль нахмурился, покусывая губу. Колеса божьих мельниц должны были вращаться, и он спустился в вестибюль, к ожидающему прокурору.
  Ехали долго, через незнакомые Франсуа кварталы, забирая вверх по склонам холмов. По дороге месье Моран распустил завязки врученного мешочка, понимающе хмыкнув. Внутри оказалась горстка украшений - браслеты, цепи, перстни и широкое ожерелье с крупными алыми и синими камнями, выглядевшими подозрительно настоящими. Судя по всему, предстояла церемония в духе тех, которые живописал прокурор Ла Карваль, с песнопениями и кровавыми человеческими жертвоприношениями.
  "Хрен вам, а не меня в жертву, - Франсуа примерил один из перстней на средний палец, тот оказался велик. - Не дамся".
  Фиакр прогромыхал по неровной мостовой еще немного и остановился. Возница постучал в стекло на передней дверце:
  - Прибыли, сударь. Ступайте на свет, вас встретят.
  
  
  До пустыря Кантен и Рийоль добирались пешком, будто бы директор театра решил прежде измотать своего спутника или дать время своим сообщникам подготовиться. Впрочем, Кантен давно привык к долгим пешим переходам, а сапоги его были легки и удобны.
  Город менялся. Остались позади роскошные особняки знати, дома богатых горожан и ярко освещенные кофейни, претендующие на звание самых шикарных заведений в столице провинции. Теперь прокурора окружал весьма убогий пейзаж - лачуги бедноты, скверный запах и кучи грязи под ногами.
  Идти оставалось чуть меньше четверти часа - Ла Карваль чуть ли не в первый же день по приезде в Тулузу подробно изучил карту города и прекрасно знал, где расположен Пустырь Монфоров, некогда покоривших мятежную столицу провинции.
  - Кто станет вашей жертвой на этот раз? - тихо спросил он Рийоля, - опять какая-нибудь влюбленная малолетняя дурочка? Кстати, расскажете, как умерла малышка Полетт? Она была влюблена в одного из ваших соучастников... в кого? Случайно, не в вас, Рийоль?
  - Полетт Лану и ее тетка Амалия Лану, - мэтр привычно лавировал в сумраке по узким переулкам, перешагивая канавы. - Несусветная дурость в голове и мечты о том, как досадить своим подружкам, как разбогатеть, не приложив к тому никаких усилий. С ней крутил шашни Мартин, сынок Эшавеля. Ему нравится собственными руками разрушать чью-то девственность, неважно, девичью или мужскую. Полагаю, на сей раз все закончится раньше, чем жертва будет принесена. Я нашел кое-кого, кто возьмет на себя эту роль, но ему... - Рийоль на миг осекся, однако договорил с уверенностью, - ему ничего не грозит. Его не тронут и пальцем, обещаю.
  Почти в то же время Франсуа Моран, спотыкаясь в темноте о булыжники и выбоины, пересек обширный пустырь, приблизившись к темному зданию с готическими стрелками башен. Впереди замерцал раскачивающийся фонарик, Франсуа, как ему велел кучер фиакра, побрел на свет - оказавшись в полуразрушенном вестибюле, где маячила закутанная в черный плащ с капюшоном фигура. Судя по голосу, молодой мужчина, довольно вежливо поприветствовавший позднего гостя и велевший идти следом. Они поднялись по деревянной лестнице, положенной поверх развалившейся мраморной, вошли в пустую комнатушку с чисто выметенным полом и уголком, отгороженным пестрой ширмой. Провожатый сообщил, что здесь месье может подготовиться - и вышел, оставив Франсуа в обществе фонаря и свечей.
  За ширмой пряталось большое качающееся зеркало с маленьким столиком, уставленным баночками с гримом. На придвинутом табурете лежал сложенный черный плащ, шелковый и скользкий. Месье Моран пожал плечами и принялся разоблачаться, уже понимая, что от него требуется - нацепить на себя горстку звенящих украшений и продефилировать во время церемонии. После чего юркнуть куда в укрытие и затаиться, дабы не быть зарезанным или подстреленным не в меру бдительными жандармами. В том, что визит жандармерии в заброшенный ветшающий дворец вскоре состоится, он не сомневался. Что ж, он сделает то, что зависит от него, а о всем прочем позаботится Ла Карваль. Интересно, бравый господин прокурор уже скрывается где-то неподалеку?
  Его не торопили. Присев к зеркалу, Франсуа принялся сооружать себе новое лицо, подходящее для грядущего представления. Диковатое, пугающее лицо жертвы древних богов.
  - Мы пришли, - мэтр Рийоль махнул рукой в сторону громоздившегося в ночи темного здания путаных очертаний - сплошные острые углы, загогулины и резкие изломы. - Полагаю, ваши люди уже здесь? Что ж, представление начинается.
  Он скинул капюшон плаща, стянул с головы аккуратный паричок, повертел в руках и неожиданно забросил в колючие кусты.
  - Так будет лучше. Идемте, месье Ла Карваль.
  "С Богом" - чуть не откликнулся прокурор, на секунду забыв, что рядом с ним убийца и беглый каторжник, а не капитан жандармерии. Привычное, радостное чувство азарта вновь взбодрило кровь, прогнав боль в едва поджившем шраме под сердцем. В голове стучало "К бою!", рука сжала рукоять пистолета - выстрел должен был послужить сигналом его людям.
  Прокурор шел за Рийолем крадучись, как большая, осторожная кошка - лишь глаза горели дьявольским огнем да ноздри раздувались. Ах, как хотелось ткнуть мэтра ребром ладони по шее, повалить, заткнуть рот и ринуться к убийцам... Но следовало повременить - вдруг друиды выставили дельных часовых и за ними следят?
  - За домом? - шепотом вопросил Кантен, вспомнив, что друиды служили своим богам непременно под открытым небом.
  - Во внутреннем дворе особняка, - не особо стараясь приглушить голос, откликнулся мэтр Рийоль. - Послушайте, что вы прячетесь? Вы - гость. Если не станете выставлять оружие напоказ, можете просто подойти вместе со мной и представиться, - он царапающе хмыкнул. Из темных глубин давно покинутого здания поплыли отголоски музыки - ритмичное постукивание барабана, тоскливое, стонущее хныканье флейты. - Они уже начали. Господа прихожане смотрят церемонию и на ваше экстравагантное появление просто-напросто никто не обратит внимания, - снова короткий, царапающий ухо смешок. - Я приложил все усилия к тому, чтобы им было на что поглазеть.
  Рийоль убыстрил шаг, нырнув в обглоданную безжалостным временем арку, почти потерявшую былую безупречно-стрельчатую форму. Арка выводила в большой двор, окруженный смутно белевшими в темноте длинными галереями двухэтажных флигелей. Горели факелы, воткнутые в землю и укрепленные на стенах, кучками держались темные тени, выстукивал рваный ритм барабан.
  - Таких гостей как я, - хмыкнул прокурор, - в бандитских сообществах принято вздергивать. Высоко и сразу, как сказали бы англичане. А вы обзавелись обширной паствой, как я погляжу.
  Действительно, во внутреннем дворе, в центре круга, отмеченного горящими плошками, белел огромный камень, который, как понял прокурор, служил здесь жертвенником. Заполнившие двор фигуры были тщательно закутаны в темные накидки.
  - Вы не следуете канону, - заметил Ла Карваль, - посвященные в таинство должны быть в белых плащах и без капюшонов - дети Священных Рощ не скрывают лиц от своих богов.
  Перед глазами всплыло минувшее. Старинная бронзовая тренога, символизирующая костер, легкая шелковая ткань хламиды, облегающая обнаженное тело, сладко нывшее после любви, которой предавались они с Раулем прямо на траве в ожидании жрецов, и песнопения, прославляющие грозного Тараниса и его нынешнее воплощение... Тогда ему было весело и интересно - ах, он так любил театр, что с радостью согласился принять участие в представлении... И знатные дамы, уже успевшие побывать в его постели - в качестве почтительных жриц. И их кавалеры, ласкающие взглядами его прекрасную фигуру, и граф де Вержьен, улыбавшийся искусанными строптивым любовником губами...
  Нет, сейчас было иное. Сейчас здесь пахло убийством - никакой любви, никакого театра. Смерть и кровь.
  - Здесь уже давным-давно не существует никаких канонов... да и не было. Мне нужно подойти к ним, - мэтр Рийоль переступил с ноги на ногу. - Оставляю дальнейшее в ваших руках. Полагаюсь на ваше слово, другого выбора у меня все равно нет. Надеюсь, к утру мы останемся в живых, но я, уж простите, не приду, дабы поздравить вас с успешным завершением дела. Удачи вам, - мэтр Рийоль шагнул вперед, став еще одной безликой тенью среди теней, войдя в тесный круг, внутри которого что-то происходило, оставив Ла Карваля в безопасном укрытии черного провала арки, откуда еще можно было улизнуть незамеченным.
  
  - Пора, - сопровождающий заглянул в комнатушку, где месье Моран заканчивал наносить последние мазки косметики и застегивал последний замочек на браслете. Франсуа закутался в плащ, скривился - от здешней музыки у него зубы ломило. Невесть почему его неожиданно качнуло, состоящий из темных и серых теней мир куда-то поплыл.
  Провожатый поддержал его под руку, повел дальше, вниз по лестнице в обширный двор. Франсуа запоздало осознал, что его одурманили - подмешав зелье то ли в косметику, то ли в стоявшие на столики духи с тяжелым, мускусным ароматом, которыми он машинально воспользовался. Музыка уже не казалась ему заунывной, она влекла за собой, манила и дразнила - но провожатый цепко держал его за локоть, не отпуская.
  Тени с шелестом расступились перед ними, открыв большую, очищенную от сорняков каменную площадку, освещенную воткнутыми в землю факелами. Голова у Франсуа кружилась, голос флейты влек за собой... Чьи-то руки стянули с него плащ, легонько толкнули в спину, он ощутил под босыми ногами щербатые, холодные плиты. Музыка звенела, сознание Франсуа воспринимало происходящее как закономерное продолжение только что сыгранного спектакля. Мистерия, в которой мог бы принимать участие Ипполит. Тяжесть золотых браслетов и камни под ногами. Танец, торжественная ритуальная непристойность, голоса, низко тянущие вибрирующие ноты непонятных слов, чей-то настойчивый шепот, вливающийся в уши: "Ищи. Ищи. Выбери достойного, укажи его нам.... Ищи, найди, укажи..." Франсуа двигался по кругу безликих силуэтов, звенели украшения, плыла музыка, кружилась голова. Он должен был отыскать кого-то, узнать, выбрать и позвать за собой. Туда, к новорожденной луне. Увести в грезы, после которых не будет пробуждения.
  Голоса вкрадчиво перешептывались, руки прикасались к нему, дотрагивались, поглаживали, подталкивали Франсуа невесть куда, в темноту. Он и пошел, уступив убедительному шепоту, обходя по кругу обтесанный белый камень, прислушиваясь к своей душе - а она влекла, тянула, заманивала в черный омут... Черный, темный, цвета полуночного агата и чьих-то глаз.
  "Опомнись, опомнись..."
  Призывы внутреннего голоса были напрасны. Франсуа кружил, точно зная, где скрывается цель его поисков, но не догадываясь, насколько смахивает со стороны на сомнамбулу, вытанцовывающую на краю пропасти.
  Когда Ла Карваль увидел обнаженного, увешанного варварскими драгоценностями Франсуа, медленно бредущего среди вставших в круг адептов, он едва справился с желанием вытащить шпагу, ринуться на этих людей и перерезать их одного за другим, как взбесившихся свиней.
  - Мать твою! - взвыл он, стискивая рукоять пистолета с такой силой, что дерево и перламутр чуть не треснули под пальцами. - Рано! Еще рано, брать нужно с поличным, когда кто-нибудь из них возьмет серп...
  Кантен готов был грызть камень, за который прятался, рвать в кровь собственные пальцы - ну почему он не догадался? Почему решил, что Рийоль не осмелится привести суда Морана? Только потому, что тот лучший его актер? Почему он, опытный следователь, не догадался, что непризнанный де Вержьен сделает все, чтобы королевский прокурор разметал секту в пыль? Ведь Ла Карваль не сложит оружие, пока последний из покусившихся на принадлежавшую ему любимую собственность, не будет изничтожен!..
  Пусть лучше убьют его, слугу закона! Его смерть не будет напрасной. Впрочем, Кантен не думал, что эти мягкотелые сибариты смогут тягаться с ним в поединке, хотя их много и у них могли оказаться умелые подручные. Но молодой прокурор был слишком взбешен, чтобы рассуждать холодно и здраво, как неизменно учил его мэтр Тарнюлье.
  Ла Карваль скрипнул зубами и, покинув убежище, начал подбираться поближе к жертвенному кругу.
  - Приветствуйте лунного быка, приветствуйте божество! - Франсуа не знал, с какой радости ему на язык навернулись эти слова. Видимо, в затуманенной памяти всплыли отрывки рассказов Ла Карваль о древней религии. Он развернулся, приподнимаясь на цыпочках и распахивая объятия навстречу стремительной тени, тяжеловесно врезавшейся в круг черных плащей и на миг прорвавшей казавшееся нерушимым кольцо. Только на мгновение, потому что тени сбились в комок, откуда доносились невнятные восклицания и глухие звуки ударов, неизменно сопровождающие любую потасовку. - Божество спускается на землю, божество идет, дабы покарать недостойных!..
  - Беги, мать твою, беги! - орал Кантен, пытаясь стряхнуть с себя одурманенных каким-то зельем и оттого неуместно смелых жрецов. Последний нападавший, полуодетый, нарумяненный и напомаженный, от которого к тому же разило дорогими духами, полетел на землю, рука уже тянулась, чтобы ухватить Франсуа за запястье, когда на Ла Карваля навалилось что-то тяжелое, одетое в самую настоящую кирасу.
  Присев и развернувшись, королевский прокурор понял, что влип. На него смотрели абсолютно трезвые и совершенно разбойничьи рожи - человек пятнадцать при пистолетах и саблях окружили его, занесли оружие... Рука прицелилась сама собой, но условленного выстрела не прозвучало - осечка! Тяжелый сапог наступил на запястье, а об голову прокурора со звоном что-то разбилось.
  - Готов, - послышался густой, прокуренный бас, и Кантен де Ла Карваль потерял сознание.
  "Бежать? Куда мне бежать и зачем, ведь мое место здесь..." - Франсуа с полусонным изумлением глазел на стычку явившегося божества и смертных, на то, как смутно знакомый и пытавшийся отчаянно сопротивляться черноволосый человек после удара по голове мешком рухнул на землю. Смысл творящихся вокруг него событий доходил до него не сразу, пробиваясь сквозь ядовитые туманы полуночной мистерии. Возможно, церемония должна проходить именно так? Он указал нужную жертву, узрел смертное воплощение божества, служители повергли его и сейчас... сейчас...
  Что происходит после того, как божество упадет с небес на землю? Ла Карваль говорил об отсеченных головах и золотом серпе...
  Додумать мысль толком Франсуа не сумел. Кто-то сгреб его за плечи, шумно и жадно сопя в ухо, настойчиво прижимая спиной к себе, потащил назад, не позволяя рассмотреть, что творится там, где лежал упавший.
  - Тааам... - заплетающимся языком выговорил Франсуа.
  - Это неважно, - пропыхтели ему на ухо. - Тебя это не касается. Не смотри туда. Идем, идем со мной... - лежавшая на плече рука сползла ниже, пальцы цепко ухватили безвольного Морана за локоть, оттаскивая в сторону, к белеющему камню.
  Рийоль, наблюдавший с безопасного расстояния, удрученно помотал головой. Он держал королевского прокурора за человека хладнокровного и расчетливого, ожидая, что тот выждет до последнего, убедится в совершении преступления и подаст сигнал к атаке. Да, он показал ему Франсуа - чтобы прокурор точно знал, что поставлено на кон и не забывал о данном обещании. Но мэтр даже не предполагал, что Ла Карваль бросится в безнадежный бой, пытаясь в одиночку спасти своего любимчика. Рийоль намеревался увести одурманенного Лилию в сторонку сразу же, как начнется сумятица появления жандармов, но теперь... Вокруг старого дворца топчется не меньше полусотни блюстителей, и некому дать им условленный сигнал, некому позвать на помощь!
  Ла Карваля подняли на ноги. Он на удивление быстро приходил в себя, мотал головой и сдавленно чертыхался. Нанятая среди тулузского дна охрана показала себя как нельзя лучше, скрутив королевского прокурора и умело обшарив его в поисках припрятанного оружия. Пистолеты, шпага и кинжалы Ла Карваля валялись на выщербленных плитах.
  
  - Остановитесь.
  Голос прозвучал достаточно громко, чтобы его услышали все присутствующие, но без надрыва. Холодно и уверенно, как опытный дрессировщик обращается к вышедшему из повиновения животному. Шарль д'Арнье выступил из теней. Несмотря на то, что он был облачен в светский костюм, из-за накинутого поверх черного плаща казалось, что на нем полагающаяся по его рангу сутана. Он был неуместен на языческом богослужении и одновременно прекрасно вписывался в жутковатую картину - христианский святой, явившийся возвестить о грядущей каре Господней.
  "О Боже", - напрочь позабывший, когда он обращался к Господу последний раз мэтр Гийом Рийоль скривился, как от зубной боли. На пустыре рядом с развалинам старого дворца этой ночью явно был назначен аншлаг и всеобщий бенефис. Надо было заказать в типографии афиши с оповещением о грядущей церемонии и развесить по городу, заодно и денег бы заработали. Впрочем, было бы удивительно, если доверенное лицо архиепископа и его правая рука остался бы в стороне от происходящего. Викарий д'Арнье должен был появиться здесь. Что ж, будет занимательно взглянуть, каким образом святой отец намерен остановить грядущее кровопролитие. Здесь собралось слишком много людей, которым не положено знать о происходящем. Слишком много лиц, предпочитавших скрываться под масками. Воистину, как верно заметил английский литератор, весь мир нынче стал театром.
  Голос Шарля оказал воздействие и еще на одну личность - на Франсуа, от холодного ночного воздуха начавшего приходить в себя. Моран остановился, как вкопанный, вяло пытаясь высвободиться из державших его рук. Закрутил растрепанной головой, соображая, где он находится, и вспоминая, каким образом сюда попал.
  - Я нахожусь здесь от лица его преосвященства Роже де Лансальяка, архиепископа Тулузского, - все тем же спокойным и ровным голосом произнес Шарль, глядя поверх голов на серп золотой луны, поднявшийся над иззубренными стенами заброшенного замка. Надеясь, что прокурор Ла Карваль пребывает в достаточно ясном уме, чтобы запомнить каждое из произнесенных им слов. Что нанесенный удар по голове не отбил у прокурора способности осознавать, кто здесь враг, а кто - друг. Или пытается быть таковым.
  - Принесла нелегкая, - раздраженно пробормотали над ухом у Франсуа, и чуть громче добавили: - Заткните пасть святоше!
  - Нет, пусть говорит, - возразил из темноты другой голос, вроде бы смутно узнаваемый, но звучавший несколько по-другому, более внушительно и требовательно. - Луна еще высоко, у нас есть время. Мне любопытно знать, насколько далеко готов зайти старый боров в стремлении сохранить свою голову на плечах. Коли он рискнул прислать своего любимчика для переговоров, выслушаем его.
  - Его преосвященство предлагает вам сделку, господа, - Шарлю подумалось, что, узнай монсеньор о его похождениях нынешней ночью, он бы точно распорядился вздернуть "дорогого мальчика" на воротах резиденции. Но что поделать, если месье Роже в добросердечии своем склонен считать любого из живущих лучше, чем он есть на самом деле? - Условия просты. Вы предаете в руки королевского правосудия Амори де Вержьена, он же Альфонс Шосселен. Он позорит и компрометирует сообщество друидов Прованса своей излишней жесткостью. Прочим, как и ранее, будет дозволено отправлять свои обряды в окрестностях Тулузы - с соблюдением поставленных условий, разумеется. Мы пересмотрим заключенный прежде договор, и...
  Извивавшийся в руках бандитов Ла Карваль безуспешно пытался дотянуться до пистолета. Но увы, его руки, стянутые кожаным ремнем, были заведены за спину, конец ремня держали два человека, а еще один, тот, что в кирасе, сжимал громадной ручищей плечи - не вырваться.
  Когда на адскую сцену явился Шарль д'Арнье, Кантен не задался вопросом, откуда взялся святой отец, но возликовал. Рассчитывая, что первым делом отец д'Арнье вытащит пистолет и начнет палить во всех подряд, а во вторую - призовет подмогу. Но белокурый архангел предложил спятившим друидам соглашение - то ли в отважной попытке потянуть время, то ли и впрямь выступая от лица своего покровителя.
  - Вот дерьмо, - простонал Ла Карваль, в безумном гневе опускаясь на землю. Впрочем, его тут же вздернули обратно на ноги. - Меня окружают одни безумцы и фигляры! Шарль, если мы выживем, я лично вас прибью!
  - Предлагаю начать прямо сейчас, - Франсуа окончательно опомнился, осознав крайне незавидное положение собственной скромной персоны и своих знакомцев. - Мы вполне это заслужили, - он в панике заозирался, пытаясь изобрести хоть какой-нибудь способ побега. Рийоль обещал ему, что с ним ничего не случится, если месье Моран не поддастся страху и не утратит способности здраво соображать. Невесть отчего Франсуа казалось: такого поворота событий хитроумный мэтр никак не предусмотрел.
  - Позвольте уж нам самим решать, что именовать излишней жестокостью, а что - достаточной, и каковы должны быть обряды, к которым ваша овечья религия не имеет ну ни малейшего отношения, - с прежней язвительной снисходительностью откликнулась тень в островерхом капюшоне, распорядившись: - Прошу прощения, святой отец, что пренебрегаю вашим рангом посланника, но наш ответ - "нет". Взять его.
  Со стороны галереи появились и направились к алтарю еще несколько темных силуэтов, между которыми судорожно дергался некто светлый.
  ...Арман пришел в себя от холода. Все было так замечательно, они мило поболтали с Николетт о премьере, потом Жанно налил ему последнюю. Однако стоило Арману выйти в узкий темный коридорчик, как кто-то набросился на юношу сзади, прижимая к его лицу смоченный вонючей дрянью платок. Арман даже вякнуть не успел прежде, чем провалился в темноту.
  Сейчас он тщетно пытался понять, где находится и что, собственно, произошло. Нагой, связанный по рукам и ногам тонким, но прочным шнуром, как ягненок, Арман лежал на каменном полу в каком-то темном и сыром помещении. Над ухом раздавалась заунывная мелодия, от которой становилось жутко. Он ничего не понимал, сходя с ума от ужаса - особенно когда вошедшие личности в темных плащах вздернули его с пола и повлекли куда-то.
  "Я не хочу умирать! - жалобно причитал про себя Арман. - Пожалуйста, во имя милосердного Господа и всех святых его, неужели никто не вмешается и не спасет меня... нас?"
  Его тащили, как куклу в человеческий рост, куклой он и был - вроде того соломенного чучела, что жгут на Масленицу, и с каждым шагом надежда Армана на спасение таяла, подобно снегу на солнце.
  Шарля связали, святой отец стоял неподвижно, опустив глаза и шевеля губами - видимо, читал молитву. Прокурор невольно залюбовался им - ну чистой воды святой, готовый к растерзанию на арене дикими зверями за веру Христову.
  "Не надейся, - хмыкнул про себя Ла Карваль. - Не канонизируют".
  Но тут же ему стало не до смеха. Появившиеся со стороны дворца тени ввели в освещенный круг и швырнули на алтарь обнаженного связанного человека, в котором Ла Карваль, к ужасу своему, признал Армана Шапри.
  - Эй, ты! - зычно окликнул прокурор и тут же качнулся от хлесткой пощечины, рассекшей губу - кто-то из стражников решил проучить королевскую ищейку. - Ты, ублюдок! Отпусти мальчишку, падаль, будь мужчиной - хотя бы раз в жизни! - рот наполнился кровью, и Кантен с отвращением сплюнул под ноги бывшему графу де Вержьену. Разъяренному Ла Карвалю удалось сделать несколько шагов, волоча за собой потерявших равновесие охранников, споткнувшихся о поверженного Кантеном на землю ударом сапога в пах старшего в кирасе - пока кто-то не накинул на горло прокурору прочную удавку. Ла Карваль вскрикнул, падая на колени - до обморока дело не дошло, придушили не сильно, но зато держали уже пятеро, а красный от дикой боли кирасир намеревался пересчитать строптивцу зубы рукоятью пистолета.
  - Не сметь, - голос Шосселена, вернее, бывшего графа Амори де Вержьена удержал занесенную руку. - Чтобы волос с его головы не упал!
  В руках Амори Кантен увидел свой золотой поясок. Золотые звенья языческого украшения сверкали в свете факелов столь же ярко и опасно, как и изогнутое лезвие серпа, лежащего на краю обтесанной белой глыбы. Камня, на который бросили скрученного по рукам и ногам Армана. Стоявший рядом Франсуа видел его расширенные темные глаза и перекошенную страхом мордашку.
  Они встретились здесь, во дворе заброшенного замка, и запах застоявшейся воды с разлагающимися, умирающими водорослями наполнял воздух столь плотно, что его можно было резать ножом. Запах забивался в ноздри, лишал разума и воли к сопротивлению. Запах, стократно более сильный, чем тот, что Франсуа обонял на островке Гаронны.
  Запах смерти, запах безумия, запах древности.
  - Возьми серп, - рука обхватила запястье Франсуа, подтащила к серпу, накрыла рукоять его ладонью. - Бери-бери, не бойся. Вот так, - он машинально взял тяжелый серп, вспомнив, как ударил похожим Кантена по ребрам. Похожим - или тем же самым? Показалось, или с другой стороны алтаря, из темноты за ним наблюдали глаза мэтра Эшавеля-старшего, старческие, но умевшие подмечать мельчайшую мелочь, умевшие заглядывать в человеческую душу? Мэтр писал с него жертву древним богам, но сейчас он был не жертвой, а жрецом, и его ягненком был Арман. - Ударь его. Это просто, он же не сопротивляется... Покончи с ним, он стоит у тебя на пути, не бойся, покончи с ним...
  Арман извивался, как гусеница, едва не слетев с алтарной плиты, но его тут же накрепко придавили к ней несколько пар рук, и тогда он истошно заблажил, как зверушка, чующая охотничий нож. Звать на подмогу ему было некого. "Боже"? Господь что-то не торопился покарать убийц и идолопоклонников. "Мама"? Он никогда не знал женщины, родившей его на свет. Арман просто вопил, истошно и отчаянно, невидящими глазами таращась в бледное лицо Франсуа.
  - Нет! - голос едва слушался прокурора, уши заложил смертный ужас. Кантен понял - сначала убьют одного мальчишку, потом другого. Пощады не будет. Рийоль обманул. Или обманули его. Во всяком случае, ситуация вышла из-под контроля. Теперь мэтр и его подопечные - в руках взбесившегося Амори, ангела, превратившегося в демона. А тот рассматривал Кантена такими глазами, какими и волк постеснялся бы смотреть на раненую жертву. - Франсуа, не делай этого! - Кантен старался говорить твердо и отчетливо. - Он твой друг, он младше, он ни в чем не виноват, он не заслуживает такой смерти! Франсуа, дорогой, погляди на меня... Франсуа! Шарль, черт побери, скажите ему хоть что-нибудь!
  - Я не ваш дорогой, - Франсуа улыбнулся, с трудом разомкнув непослушные губы. - Но это совершенно не имеет значения, месье Кантен... ну ни малейшего! - пронзительный визг Армана едва достигал ушей Франсуа, доносясь словно из-за толстой стены. Месье Морана никто не держал, сектанты пребывали в уверенности, что тот до сих пор одурманен и не станет сопротивляться. Франсуа сделал крохотный шажок назад, замахиваясь - и развернулся, наотмашь хлестнув серпом того, кто держал его, шипел в ухо и украдкой непристойно терся о его задницу. Он то ли промазал, то ли слегка зацепил адепта - но этого хватило, чтобы тот с паническим взвизгом отступил назад, запнулся о выщербленную плиту и с размаху сел задницей на камень. Капюшон свалился с его головы, открыв перекошенную физиономию Мартина Эшавеля, любителя неприличных зрелищ и нетронутых юнцов и юниц. Франсуа наступал, неуклюже размахивая золотым полумесяцем, пронзительно и яростно выкрикивая:
  - Да пошли вы все! Вы просто смешны, вы идиотски нелепы, не более того! Нет никаких древних богов, ничего нет, ничего!..
  На очередном взмахе оружие выбили у него из рук. Серп отлетел в сторону, звеня по камням. Эшавель отползал спиной вперед, держась за рассеченную физиономию и скуля, кто-то голосил, кто-то распоряжался.
  - Молодец! - взвился прокурор, как только яростная золотая молния полоснула по роже Эшавеля-младшего. - Бей их, беги! - он охнул, получив пинок под дых. Франсуа снова подволокли к жертвеннику, серпа в его тонкой руке уже не было. Арман то ли сорвал голос или потерял сознание, и теперь молчал. Морана ткнули лицом в камень, Амори подобрал оружие, вцепившись растопыренной пятерней в волосы актера и вынуждая запрокинуть голову. Серп блестел, почти касаясь человеческой плоти, одно движение - и кровь волной зальет белый искристый камень, стекая в пыль, в грязь, в выгоревшую за лето полынь.
  - Выкуп! - на Ла Карваля снизошло запоздалое озарение. - Слышишь, ты?! Выкуп - за обе головы!
  - Не смей! - это закричал уже Франсуа, яростно выкручиваясь из державших его рук. - Да помолчи ты, заткнись!
  Кто-то зажал ему рот ладонью, Франсуа, не долго думая, цапнул широкую ладонь зубами, с удовольствием прислушался к воплями и ругательствам укушенного. Однако на другой руке, закрывшей ему всю нижнюю часть лица, уже была толстая кожаная перчатка и, кусаясь, он рисковал сломать себе зубы. Актера обхватили поперек груди, и, казалось, медвежья хватка сейчас раздавит ему ребра.
  Суматоха постепенно утихала. Возмутителя спокойствия и нарушителя обряда, Франсуа, удерживали рядом с алтарем, Арман еле слышно всхлипывал.
  - Выкуп? - повторил Амори де Вержьен. - Что есть у тебя, чтобы предложить в обмен на невинность и порок?
  - Он - Таранис! - неожиданно заверещал Франсуа, сообразив, что к чему. - Твой сын признал в нем воплощенного бога, ты торгуешься с собственным божеством!
  По кругу теней пробежал тревожный шепоток.
  - Поджилки затряслись? - громко хохотнул Ла Карваль. Укушенный Франсуа стражник заткнулся, даже перестал истошно причитать получивший глубокую царапину поперек лица Эшавель-младший. - Что, сучий выкидыш, боишься призвать на землю свое божество? Правильно боишься, ибо тебе первому он голову и оторвет, никакое бессмертие не поможет!
  "- Призывая на землю Тараниса, верховный жрец испивает крови его земного воплощения и становится доподлинно бессмертным... - Бред, Рауль! Этого не может быть! - Наши предки верили в силу ритуала. Говорят, сам Цезарь незадолго до мартовских ид распорядился доставить в Рим верховного жреца из Галлии, да поздно было. - Неужели ты веришь в эти полоумные россказни?.. - Кантен, богохульник! Не смей рассуждать о вере таким тоном!.. - Так как все же вызывают Тараниса? - Человек, признанный воплощением божества, должен был овладеть на жертвенном камне врагом друидов. В прежние времена таких было, хоть отбавляй. Бургунды, саксы, римляне... Потом обесчещенного убивали. Однако, страшась последствий, жрецы поступали проще, пренебрегая этой частью ритуала. Воплощение Тараниса растягивали на жертвенном камне, отрезали серпом голову и собирали кровь в серебряную чашу. Жрец пил ее и, если становился бессмертен, значит, жертвоприношение удалось, Таранис ступил на землю. - А если бессмертие не наступало? - Значит, либо воплощение было ложным, либо жрец - отступник, недостойный стать сосудом для бога. - И что, находились те, кому достало нахальства вызвать бога? - Немногие. Ибо явление в мир Бога Войны означал конец эпохи, голод, мор, смерть и разрушение. - Прости на честном слове, Рауль, ну и ерунду ты плетешь!.."
  - Это еще надо доказать, - резонно заметил бывший Яблочный Ангел. - По юношеской вспыльчивости Рауль был склонен принимать желаемое за действительное, увлекаясь красивой внешней оболочкой в ущерб внутренней сущности. Он с удовольствием объявил тебя божественным воплощением - так ему было не зазорно подставлять тебе задницу!
  - Трус! - выкрикнул Ла Карваль, и глаза его полыхнули воистину дьявольским гневом, - я знал, что ты трус! Смотрите, смотрите, дети священных рощ, кого называете вы своим Отцом и Светочем! Подлый, лживый человечишка, боящийся открыть вам ворота к бессмертию, боящийся проложить мне тропу на землю Галлии, боящийся оказаться ничтожным слизняком под моими стопами - и этот должен испить святого напитка? О, нет! Никогда мои губы не прочтут священного текста-ключа, никогда я не лягу на жертвенный камень - вы не достойны моего прихода! Ничтожные людишки, какие из вас потомки славных воинов? Дерьмо!
  Адепты зашептались, склоняя друг к другу головы в капюшонах и как-то сторонясь своего духовного вождя - они так много слышали о Таранисе и обещанном с его приходом бессмертии...
  - В конце концов, единственный способ изведать истину - провести ритуал, - суховатый, чуть надтреснутый голос мэтра Рийоля врезался в сдавленные перешептывания, как нож в масло. Мэтр, словно в противовес прочим адептам, скинул капюшон, и свет факелов поблескивал на гладко зачесанных рыжеватых волосах. - Это вызов, а вызов любо принимают, либо отвергают. Страшась ответить, мы признаем себя побежденными еще до начала боя, а все наши церемонии становятся не более чем пустыми забавами. Пустить кровь паре мальчишек - много ли в том заслуги, много ли в том силы и чародейства? Уведите их, это и в самом деле просто смешно. Рауль мог быть сколько угодно влюблен, но чувства никогда не затмевали его рассудка... в отличие от многих здесь присутствующих.
  Черные плащи и скрывавшиеся под капюшонами маски заволновались. Шло стихийное разделение, кое-кто перебрался ближе к мэтру Рийолю, кто-то попятился под незримую защиту Шосселена. Мартину Эшавелю помогли подняться, его вой перешел в непрерывные ругательства - похоже, острый кончик серпа изрядно пробороздил его смазливую физиономию.
  Кантен старался унять дыхание - неужели получилось? Только бы Арман и Франсуа спаслись, а он... Может быть, в последний момент безумцы опомнятся, сообразят, на кого поднимают руку? Если его убьют в ходе расследования, монсеньор добьется, чтобы из столицы прислали целую карательную экспедицию. Впрочем, черт с ним самим - присяга королевского прокурора требует отдать жизнь за короля и правосудие, и присягу придется исполнять. Хорошо бы еще отпустили Шарля...
  Старшему Вержьену бросили вызов, который нельзя было пропускать мимо ушей и просто не обратить внимания. Его власть в секте в кои веки подвергалась нешуточному испытанию, и откуда же, спрашивается, возникла неожиданная угроза? Со стороны собственного отпрыска, вытащенного из болот Гвианы, незаконного отпрыска, упрямого и несговорчивого, который вечно имел собственное мнение по любому вопросу, но прежде разумно держал его при себе. Но сейчас мэтр Рийоль, он же Гийом Ля Мишлен, несколькими точными словами умудрился расколоть доселе сплоченное сообщество на несколько фракций. Вдобавок адепты были не на шутку испуганы, кое-кто, пользуясь суматохой, уже выскользнул из круга факелов, затерявшись среди теней заброшенного особняка.
  В руках у старшего Вержьена находилась ценная и опасная добыча, человек, чью кровь он бы с удовольствием пролил, да еще и растянул удовольствие. По мнению Амори, королевский прокурор заслуживал долгой и мучительной смерти. Также как и юный архиепископский прихвостень, слишком живо напомнивший Амори давние и полузабытые времена нежной дружбы с еще молодым Роже де Лансальяком.
  - На алтарь его! - загремел Амори.
  - Э-э... кого именно? - робко осведомился кто-то из подчиненных.
  - Святошу! Будет вам... будет вам пришествие Тараниса! - Амори, кажется, не совсем соображал, что говорил.
  Мэтр Рийоль поднял оброненный серп и, поскольку никто ему не возразил, перерезал путы на руках и ногах Армана, стащив обомлевшего юнца с холодной каменной глыбы. Подтолкнул Шапри к Франсуа и его стражнику, вполголоса распорядившись:
  - Суньте обоих под замок. Потом решим, что с ними делать.
  Кажется, Лилия понял его замысел, потому как перестал вырываться и беспрекословно позволил себя увести.
  Молодых людей втолкнули в каморку, где до начала церемонии держали Армана, даже оставив им свечку. Армана колотило мелкой дрожью, Франсуа слышал, как он постукивает зубами.
  - Это твое? - на колченогом столе валялась кучка нарядной одежды. - Одевайся быстрее. Ла Карваль меня живьем на кусочки разрежет, если с тобой что-то случится.
  - Думаешь, он... он... Его убьют? - шмыгнул носом Арман.
  - Он выкрутится, - заявил Франсуа с уверенностью, которой вовсе не ощущал. - И мы тоже. Коли нас там не зарезали - значит, выберемся.
  
  Снаружи опять завели прежнюю тоскливую мелодию, сопровождаемую стуком барабана и перезвоном колокольцев. Дверь в комнатушке оказалась неожиданно крепкой, Франсуа первым делом подергал ее - и створка внезапно распахнулась.
  В маленькое пространство ворвался Мартин Эшавель - половина его лица была залита запекшейся кровью из разошедшейся раны. Стоявший на его пути Франсуа был безжалостно отшвырнут в сторону, упав на груду прогнивших деревянных обломков и ударившись затылком по стену. Эшавель сгреб жалобно вякнувшего Армана, опрокинув его спиной вперед на стол и заломив ему ноги к голове. Из невнятной, но экспрессивной речи отпрыска живописца следовало, что сейчас он вставит жертвенному агнцу так, что тому мало не покажется - и в рот, и зад, и куда угодно - сперва одному, а потом другому. А потом собственноручно свернет обоим шеи, и наплевать, что скажет по этому поводу великий Мастер.
  Мартин был куда сильнее и тяжелее, но Армана, похоже, захватило всеобщее безумие - он визжал, отбиваясь руками и ногами, как сумасшедший. Теперь, когда угроза погибнуть от рук безумцев на алтаре вроде бы отодвинулась на неопределенный срок, месье Шапри совершенно не улыбалось стать жертвой насилия. Он сопротивлялся изо всех силенок - которых хватило ненадолго. Боль пронзила все тело - Арман истошно заверещал, отплевываясь и напрасно пытаясь отбиваться. Силы оставляли его, после еще одной попытки сорваться с горячего вертела, на который было насажено его беспомощное тело, Арман затих. Совсем затих, распластавшись на столе дохлым зверьком, задравшим лапки к потолку, и лишь вздрагивал в такт толчкам полыхающей боли, разрывающей его надвое.
  Что-то хрустнуло, словно на обернутый в полотенце стакан с размаху опустили тяжелый камень. Вколачивавший в податливое тело обеспамятевшего мальчишки свой внушительный кол Эшавель обмяк, придавив Армана к столу. Неуклюжим мешком он сполз вниз, на грязный пол, оставшись лежать неподвижно. Франсуа поднял руку, недоуменно глядя на широкий и тяжелый браслет с многочисленными камнями. Золото испятнали грязно-алые следы и несколько прилипших волосков.
  Арман сглотнул. Всхлипнул, поняв, что не ощущает своего тела ниже пояса.
  - Встать можешь? - Франсуа протянул ему руку, помогая сесть.
  - Ты его убил? - обрел дар речи Арман.
  - Надеюсь, что да, - Франсуа потряс головой, истерически хихикнул. Распластавшийся на полу человек не шевелился, из разодранного виска текла густая, медленная кровь. - Как думаешь, его сапоги мне подойдут?
  От неожиданности и неуместности вопроса Арман только рот разинул.
  - Там камни острые, - обманчиво спокойно пояснил Франсуа. - Вон твои туфли, а я не могу босиком.
  Он присел и попытался стянуть с ноги Эшавеля невысокий сапожок. Тот задергался. Лилия поднялся на ноги, задумчиво нахмурился... и еще разок с размаху приложил его тяжелым браслетом по виску. Арман тихо ойкнул. Мартин больше не двигался. Кажется, он и не дышал. Франсуа стащил с адепта оба сапога, камзол и черный плащ, закутавшись в него с головой, и рявкнул на Армана:
  - Что расселся? Потом будешь страдать, а сейчас надо сматываться! Одевайся шустрее, мать твою!
  - Но как мы сбежим? - Арман подобрал свою скомканную рубашку, вытерся ею, равнодушно взглянув на размытые пятна крови. Как он не дорожил своей невинностью, лишился ее он незамысловато и банально - на грязном замызганном столе. К ногам вроде возвращалась чувствительность, Арман сполз на пол и принялся неловко натягивать на себя одежду. Франсуа нашел почти целый стул и подпер им ручку двери.
  - Вон в потолке дыра, - задрал голову месье Моран. - Подтащим под нее стол и попробуем вылезти.
  Стол был добротной работы, тяжелый и отчаянно скрипел ножками по облупившимся доскам пола. Арман, кряхтя, взгромоздил на столешницу табурет, подождал, пока Франсуа подтянется на руках и втиснется в пролом.
  - Что там? - крикнул ему снизу Арман. Невесть почему ему хотелось, чтобы Франсуа начал расписывать, как жандармы во главе с месье Ла Карвалем разбрасывают всех этих страшных людей и бегут спасать его, маленького несчастного Армана. Но Лилия промолчал. Арман, скрипя зубами и дрожа, тоже вскарабкался на стул и сунул голову в щерившееся зазубринами щепок отверстие. Сил перебраться на гнилые доски чердака у него не доставало, да еще в довершение всех бед с ноги свалилась нарядная туфля с бантом. Арман хотел было вернуться за ней, но Франсуа злобно зашипел, ухватил его за шиворот и втащил наверх.
  Из их убежища видно было мало - скопление черных фигур в отблесках факелов, и больше ничего толком не разглядеть. Криков слышно не было, значит, оставалась надежда, что королевский прокурор и отец д"Арнье живы. Франсуа прищурился, всматриваясь до солоноватой рези в глазах - но разглядел только мелькнувший между черными плащами край синевато-белого камня и больше ничего. Скорбно вздыхающий Арман вертелся рядом, переступая по зловеще хрустящим доскам, грозившим в любой миг сломаться - и тогда лететь им с грохотом вниз, считая переломанные кости.
  - Стоя здесь, глазея и страдая, мы ничего не добьемся, - Франсуа попытался вспомнить, каким путем он вошел в старый замок и где дожидается его возвращения экипаж, на котором он приехал. Впервые в жизни месье Моран ощутил ответственность за кого-то. Юнца надо было вытащить из этого кошмара. - Пойдем.
  - Куда? - нерешительно вякнул Арман.
  - Туда. Куда-нибудь. Наверх.
  С изрядными мучениями, стараясь ступать как можно тише и прислушиваясь к звукам церемонии, они выбрались на крышу низкой пристройки. Старая черепица хрустела и ломалась под ногами. С крыши они перебрались на галерею - потерявший туфлю Арман начал прихрамывать, наступив на острый край, но пока не жаловался и героически терпел. На галерее Франсуа вздохнул с некоторым облегчением: их бегства пока не заметили. Песнопения, летевшие над алтарем, стали громче, яростнее и требовательнее, от них хотелось заткнуть уши и бежать подальше. Арман обернулся, его мордочку перекосила страдальческая гримаска.
  - Мы выберемся, - упрямо повторил Франсуа. - И их тоже вытащим, только шевелись, ради Бога...
  Пробежка по галерее вывела их к запертой решетке, но замок настолько проржавел, что Франсуа удалось сбить его подобранным обломком кирпича. У алтаря кто-то вскрикнул - единственный раз, звонко и пронзительно. Арман остановился, как вкопанный, и затрясся, прижимая стиснутые кулачки к губам.
  - Я тебя сейчас стукну, - с досадой пообещал Лилия. - Человек перед смертью так не кричит, поверь мне. Все останутся живы, если ты будешь пошевеливаться. Если нет - я тебя тут брошу. Честное слово, брошу.
  - Нет, не бросай меня! - испуганно залепетал Арман и вцепился скрюченными пальцами в локоть Франсуа. - Это все из-за вас! - вдруг в голос разревелся насмерть перепуганный мальчишка. - Если бы я не пошел за кулисы, то ничего бы не было! Все из-за вас!
  - Арман, - очень мягко окликнул Франсуа. - Я считаю до трех, и, если ты не прекратишь рыдать, получишь затрещину. Если твой рев услышат, я тебя сам придушу. Лично. И пусть потом Кантен из меня ремней нарежет. Если бы да кабы... Если бы у монсеньора не было завистливого родственника, если бы месье Ла Карваль лет пять тому не втюрился по уши, если бы не то, если бы не это... Если бы ты не пошел за кулисы, они схватили бы кого-нибудь другого. Идем, - он силком поволок спотыкающегося Армана за собой, вниз по полуобрушенной лестнице, неожиданно сворачивающей то влево, то вправо, спотыкаясь в темноте о камне и монотонно чертыхаясь. Арман вроде сумел взять себя в руки и не отставал, пусть и хромал все сильнее.
  Лестница неожиданно закончилась, они прошмыгнули сквозь дверной проем - и оказались на пустыре под темным небом. Лунный полумесяц клонился к горизонту, вдалеке мелькали золотистые квадраты окон дремлющей Тулузы. Не верилось, что всего в сотне шагов от спящих людей кучка полоумных поклонников старой религии пытается призвать на землю свое божество. Франсуа огляделся, едва не завизжав от радости - всего в нескольких десятках шагов от него покачивался фонарь на фиакре и смутно виднелись очертания опустившей морду лошади.
  - Арман, бежим! - он потащил мальчишку за собой, тот запутался в бурьяне и грохнулся на землю. - О-о, вот наказание на мою голову!
  Когда Арман поднялся на ноги, выяснилось, что он потерял и вторую туфлю, вдобавок, порвал кюлоты, оцарапался и вообще являет собой воплощенное страдание. Франсуа доволок его до экипажа и ткнул мордашкой в лакированную дверцу. Кучер, кажется, вовсе не удивился их появлению в столь растерзанном и непотребном виде, только спросил:
  - Уезжаем?
  - Да, - брякнул Франсуа то, что хотелось ему больше всего на свете. Уехать, спрятаться и затаиться в безопасности.
  Но там, во дворе обветшавшего дворца Монфоров, оставались Кантен и Шарль.
  Франсуа огляделся: тишина, запустение, окраины города.
  "Все зависит от того, повезет мне или нет... Фортуна, ты любишь меня?"
  Попытка свистнуть в два пальца оказалась неудачной, и Франсуа просто заорал во все горло:
  - Эй, есть тут кто-нибудь?! Марсеееель! Марсель, который служит у прокурора Ла Карваль! Вашего начальника сейчас зарежууут!
  Кусты высохшего бурьяна неподалеку заколыхались, словно меж ними продиралось нечто тяжелое и стремительное.
  - Ты откуда?! - Марсель, здоровенная темная тень в осенних сумерках, наконец выдрался из бурьянных колючек и сгреб Франсуа за плечо. - Вы оба - откуда вас нелегкая принесла? Что там? Где месье Ла Карваль? - в такт всякому вопросу он встряхивал Франсуа, как терьер трясет пойманную крысу.
  - Пустите, а то я сейчас язык прикушу! - наконец возмутился молодой актер. - И ничего не смогу толком сказать!
  Его отпустили. Со стороны пустыря подтягивались другие тени, полукругом окружавшие экипаж.
  - Вашего Ла Карваля поймали. Он не может подать вам никакого сигнала, потому что в плену. Там где-то человек тридцать... гм... глупцов-чернокнижников в черных плащах, но у них есть охрана. Не знаю, сколько их. Вооруженные. Собрались во внутреннем дворе, смотрят церемонию. Вы бы поторопились, а то в финале этой мистерии точно кого-нибудь прирежут... - Франсуа перевел дух и жалобно спросил: - Выпить у вас, конечно, не найдется?
  Ему сунули глухо булькнувшую фляжку в кожаной оплетке. Арман забрался в фиакр, сидел, съежившись в испуганный комочек и выглядывая в распахнутую дверь. Во фляжке оказался дрянной коньяк, Франсуа раскашлялся после двух глотков. Арман от предложения хлебнуть отказался, неотрывно смотрел в сторону темной громады особняка. Жандармы совещались - похоже, они не очень доверяли словам Франсуа. В итоге молодым людям приказали не двигаться с места, а цепочка блюстителей потянулась через пустырь к стенам обветшавшего дворца.
  - Видишь, все обошлось, - Франсуа присел на узкую ступеньку экипажа. - Всех спасут, и все будет хорошо. Ты не обижайся, я не со зла на тебя кричал, просто боюсь очень... за них.
  Месье Моран бодрился, но на самом деле ему было совсем не весело. Он замерз, устал, перепугался. У него на глазах изнасиловали человека, он только что впервые в жизни кого-то убил - или по крайней мере, ударил до потери сознания. От коньяка Франсуа подташнивало, украденный шелковый плащ не грел, украшения казались слишком холодными и тяжелыми. Франсуа вяло подумал, что надо бы их снять, но боялся потерять, твердо решив прибрать друидические сокровища в свою пользу.
  
  
  С Шарля грубо сорвали одежду, бросили грудью на камень... Он извернулся, попытавшись сесть - его вновь ударили по лицу и вернули в прежнее положение. Золотые волосы рассыпались по голым плечам и спине, святой отец дергался, напрягая мускулы - прекрасный даже сейчас, перед мучительной смертью.
  Амори тем временем подошел к Кантену и взмахом руки перерезал удерживающую его за горло веревку.
  - Ритуал ждет, - прошипел он на ухо прокурору, - и если что-то пойдет не так... у нас останется еще парочка живых мешков с костями, на кого бы мы смогли примерить маску Тараниса...
  - Только тронь их, падаль! - рыкнул Ла Карваль, поднимаясь с колен и стряхивая удерживающие его руки.
  Стражники обнажили широкие ножи-тесаки и Кантен понял - малейшая попытка к бегству, и его разорвут на куски. До пистолетов не добраться, значит, придется как-то тянуть время, пока кто-нибудь из его людей не догадается заглянуть во внутренний дворик полуразрушенного дворца.
  Амори, усмехаясь, глядел в черные глаза Кантена Ла Карваля:
  - Вот твоя жертва, Таранис. Возьми ее и начни обряд!
  Серп в его руке угрожающе дернулся, охранники сделали шаг к прокурору, адепты замерли.
  Дьявольщина, подумал Кантен, он так мечтал сыграть на подмостках, но не на таких же. Увы, кажется, судьба не устает насмехаться над ним - какой актер отказался бы сыграть языческое божество, вкушающее прекрасную жертву? Кто бы устоял перед молитвенно протягиваемыми руками зрителей и взглядами, полными восхищения?
  Лишь тот, кто знает, чем завершается подобный спектакль.
  "Пропади она пропадом, эта шлюха Мельпомена!" - ругнулся про себя Ла Карваль, и, гордо вздернув подбородок, играя мускулами, отбросив за спину буйные локоны, неторопливо направился к жертвенному камню.
  - Шарль, - позвал он. Отец д'Арнье дернулся, сел на камне, озираясь. Кантен перешел на шепот: - Нам нужно выиграть время. Мои люди рядом, но я не могу подать им знак, - его тяжелая, смуглая ладонь опустилась на выпуклую, атлетическую грудь преподобного, снова опрокидывая его на языческое ложе, только уже лицом вверх. Шарлю казалось, его опоили той же дрянью, что и Франсуа. Он слышал и не слышал шепот Кантена, отстраненно констатируя: им предстоит соитие на глазах у изумленной публики, дабы новоявленное божество подтвердило свою мужскую силу. Надо сделать так, чтобы никто не посмел вмешаться и прервать извращенное поклонение. Резко приподнявшись на локтях, Шарль впился в губы Ла Карваля - как сделал это в полусумраке Галереи Ангелов, терзая его рот, давая понять, что еще не решено окончательно, кому будет принадлежать ведущая роль в нынешнем спектакле.
  Жертвенный камень, страх за судьбу мальчишек, гнев на недогадливых подчиненных и самого себя, толпа пускающих слюни извращенцев, блеск обнаженных сабель и факельный чад - невообразимая какофония ощущений совершенно не располагали к любовным играм. Глаза Амори жгли спину, буравили будто вскипающую под раскаленными сверлами плоть - Вержьен готов был броситься на него в любую минуту, если с выполнением обряда произойдет хоть какая-то заминка.
  "Друг, ты все понял? - вопросил Ла Карваль того, кто еще ни разу в жизни его не подвел. - Или ты союзник, или мы оба в могиле. Так что вставай, мой дорогой... и за дело!"
  Пламя факелов плясало в глазах бывшего Яблочного Ангела, и они казались красными, как у самого Вельзевула. Он взобрался чуть ли не на жертвенный камень, наблюдая за обнаженными, целующимися мужчинами. Языки огня освещали алтарь, оставляя во мраке зрителей, чье присутствие Кантен угадывал по шелесту ткани и тяжким вздохам. Тени начали странно перемещаться, сбиваясь в кучи, громоздясь одна на другую - кажется, им с отцом д'Арнье выпало сомнительное удовольствие подать сигнал к оргии. Истерически закричала женщина, но после звонкого шлепка по явно обнаженному телу - умолкла. Лишь самые важные или самые старые адепты остались стоять - кто на коленях, кто на ногах, бормоча молитвы и раскачиваясь. Стражники переминались с ноги на ногу, молчали, поблескивали глазами, но сабель не выпускали.
  - Святой отец, - прошептал Кантен, безуспешно пытаясь вызвать в себе хотя бы тень страсти, - сейчас меня признают бессильным и прикончат во имя Тараниса. ОтпустИте грехи, пока не поздно.
  Шарль не ответил. Его странным образом возбуждало происходящее. Огни, темные фигуры вокруг, готовые поклоняться своему избранному, холодный мрак осенней ночи... Он не испытывал смущения, что так некстати охватило Ла Карваля. Смотрят? Пусть их. Он силен и прекрасен, пусть пускают слюни от зависти! Пусть ему не суждено быть божеством, лишь падшим ангелом со сломанными крыльями - он добьется своего.
  - Таранис забавляется... - послышался с земли свистящий шепот. Амори выпрямился, подобрав с земли оброненный Франсуа серп. Теперь в него в руках было два золотых полумесяца, остро блеснувших при соударении. Медлить становилось опасно.
  Кантен прикрыл глаза, вызывая в памяти недавние видения. Франсуа спасся, наверняка спасся, он достаточно сметлив, чтобы придумать выход. Сладостная лилия с лукавым взглядом из-под длинных ресниц и гибким, исполненным страсти телом. Его соблазн, чужое сокровище, так пылко целовавшее его, дразнившее обещанием любви...
  Шарль тяжело дышал, распростершись на спине, следя за Кантеном холодными, как лед, глазами. Рывок, еще рывок - и темно-рыжие локоны словно оттягивают голову назад, запрокидывая искаженное от боли лицо. Д"Арнье выгнулся, инстинктивно пытаясь освободиться от живого орудия пытки, но усилием воли заставил себя замереть на камне. Ла Карваль почувствовал, как дрожат закинутые ему на плечи гладкие ноги, и, наконец, испытал подлинное желание. Все исчезло - Вержьен, факелы, сабли, адепты - только отблески на медовой, влажной коже и проклятия, слетающие с гордых губ... Шарль не стонал - рычал низко, с угрозой, а ногти чуть ли не по лунки вонзились в бедные предплечья Кантена, раздирая их до самого мяса.
  Постепенно неуемный темперамент королевского прокурора проявился в полную мощь. А смертельная опасность, притаившаяся за спиной в виде человека с двумя серпами наготове, лишь обострила природную чувственность Кантена. Да и Шарль не уступал - воистину, священник превратился в дьявола. Он отдавался прокурору с таким вызывающим бесстыдством, что даже душегубы-стражники, повидавшие на своем бандитском веку всякое - и те смотрели на падре чуть ли не осуждающе. Д'Арнье извивался на жертвенном камне, как золотой бог-змей Нового Света, стонал, как умирающий в страшной агонии, а потом бросался на Кантена с жадностью и силой голодного леопарда. Кантен отвечал - и телом, и сердцем. В эти минуты он видел только Шарля, жил Шарлем, дышал Шарлем, отдаваясь столь же, сколь и получая, сплетая с ним свою плоть, вдыхая его и растворяясь в нем. Зная, что больше этого не повторится - второй такой встречи у них никогда больше не будет.
  Шосселен и прочие заворожено смотрели на неистовую пляску любви. Амори облизывался, сам не замечая того. На алтаре бились насмерть уже не жрец и жертва, но два яростно-прекрасных божества, две половины единого целого, расколотые чьей-то властной рукой, а теперь вновь встретившие друг друга. Шарль уже не думал ни о чем - ни об исполнении своих замыслов, ни о Франсуа, ни о том, что они с Ла Карвалем занимаются любовью не для собственного удовольствия и даже не на потеху публике. Он отдавался прокурору с таким откровенным желанием, что трудно было и помыслить о том, что подобным способом можно протянуть время.
  Острые углы камня расцарапали спину д"Арнье. Кантен потянул его на траву - им не посмели помешать, лишь расступились, давая место. Шарль тяжело дышал, озирался по сторонам, наблюдая за разгоравшейся вокруг него оргией. Мужчины, женщины, старики и совсем подростки - паства де Вержьена, захваченная зрелищем соития божеств, предавалась хмельному разгулу.
  Таранис уложил своего брата, Диспатера, на услужливо расстеленный кем-то из адептов плащ и, повернув на бок, принялся неторопливо ласкать шею и гибкую спину. Шарль глухо зарычал, откидывая голову на плечо Ла Карвалю, прижимаясь к нему спиной, и ощущая, как тот сызнова погружается в его растянутую задницу. Д'Арнье то подавался к Кантену, то соскальзывал с его возбужденного члена - Ла Карваль придерживал Шарля за колено, нависая над плечом, целуя лицо невольного любовника.
  - Мой герой, - Кантен поднял глаза на звук женского голоса. Изольда де Рамси, с ног до головы увешанная сияющими драгоценностями, Изольда с распущенными волосами и широким золотым поясом на тонкой талии, заменявшим ей одежду. Женщина смотрела сквозь прокурора, сосредоточившись только и исключительно на Шарле д'Арнье. Она изящно опустилась на колени, протянув руку - Шарль вцепился в ее длинные локоны, принуждая наклониться к себе и причиняя боль. Сомнамбулическое выражение фиолетовых глаз баронессы не изменилось. Изольда упала на один локоть рядом с д'Арнье, прильнула поцелуем к его губам. Ее тело, невесть отчего вызывавшее у Ла Карваля раздражение, теперь виделось как сквозь молочный туман, и казалось даже привлекательным. Она обнимала Шарля, обвивалась вокруг него, как змея, но, стоило Кантену протянуть к ней руку, дотронувшись до гладкого плеча, как на тыльной стороне ладони прокурора немедля возникла длинная кровоточащая царапина. Де Рамси с презрением смотрела на него снизу вверх, шипя:
  - Не тронь! Пугай профанов, я знаю - ты падешь и умрешь, как всякое фальшивое божество!
  - Изольда, - почти по слогам простонал Шарль.
  - Я твоя, - откликнулась женщина. - Я с тобой. Я всегда пребуду с тобой.
  Отуманенный и завороженный любовью и опасностью рассудок Ла Карваля на миг, очнулся, тревожно возопив. Пытаясь довести до сведения своего хозяина некую мысль - безнадежно потерявшуюся в бурном финале и осознании того, что на Пустырь Монфоров наконец-то явились запоздавшие жандармы.
  - Стоять на месте, никому не двигаться! - надрывно заорали в разных углах просторного внутреннего двора. - Все арестованы!
  - Смерть тебе! - завизжал недорезанной свиньей де Вержьен, и бросился на прокурора, размахивая золотыми серпами. Кантен едва успел откатиться, подножкой сбив Яблочного Ангела, грохнувшегося прямо под ноги примчавшемуся спасть начальство Марселю. Жандармы хватали и вязали оравших и отбивавшихся адептов, перемазанных травой и семенем, полупьяных от опийного настоя, развязно грозивших карами и местью. Амори успел зацепить кого-то серпами, и, пока его волокли к арестантской карете, выкрикивал проклятия своим сыновьям - которые, по его словам, оба оказались предателями.
  Кантен в одиночестве сидел на траве - опустошенный и немой. Из него будто высосали все силы. В конце концов он подтянул ноги к голове, уткнулся лбом в колени, закрыл глаза и замер. Марсель набросил ему на плечи плащ, уговаривая подняться, прокурор не слышал ординарца.
  Все кончилось. Серп не срезал его голову. Значит, предсказанная ему Раулем де Вержьеном смерть на многолюдной площади от невиданного оружия убийства еще впереди. Он жив. Он будет жить - и жить долго.
  
  
  Мэтр Рийоль созерцал непристойный ритуал, кривя губы и постепенно, по шажочку, отступая в тень. В силу невесть каких особенностей физическая любовь не привлекала его вообще - ни в юных годах, ни в зрелости. Он не испытывал плотской тяги ни к женщинам, ни к мужчинам. Разве что порой на него снисходило эстетическое наслаждение - от созерцания молодых людей любого пола, играющих на сцене или занятых повседневными, но никоим образом не интимными делами. То, что творилось во дворце старого замка Монфоров, плоть и кровь, которые обожествлял его свихнувшийся отец, внушало Рийолю сугубое отвращение. Он пятился, незамеченный никем, и благополучно добрался до уединенной пристройки, куда заперли предполагаемые жертвы. Дверь была подперта обломком доски, но не охранялась, внутри обнаружился неподвижный Мартин Эшавель с рассеченным виском и залитой кровью физиономией. Франсуа и Арман пропали. Судя по отодвинутому в угол столу и табурету на нем, молодые люди бежали через крышу.
  Мэтр Рийоль одобрительно качнул головой. Хотя бы здесь он не ошибся в своих расчетах и верно оценил характер месье Морана.
  Ожидание в фиакре становилось невыносимым. От всякого звука Франсуа подпрыгивал на истертом плюшевом сидении, а Арман вздрагивал и сжимался, обхватывая себя руками. Они ждали хоть чего-нибудь: криков со стороны руин, блеска и грохота выстрелов, топота шагов убегающих адептов и их преследователей. Огромное черное здание изломанных очертаний помалкивало, рьяно сохраняя свои тайны и не позволяя им вырваться наружу. Франсуа боролся с искушающим желанием отправить Армана в город, а самому вернуться туда, во двор посреди развалин.
  "Что ты станешь там делать? - настойчиво вопрошал здравый смысл. - Метаться под ногами, рискуя схлопотать случайную пулю? Ты вытащил Армана, сделал хоть что-то полезное. Довольствуйся этим. Сиди и жди".
  Но ждать было так нестерпимо тяжело.
  Вдобавок, стоило на мгновение прикрыть глаза, в темноте под веками всплывала призрачная картина. Белый камень, перепутавшиеся черные и золотые локоны, сплетшиеся то ли в объятии, то ли в борьбе тела, смуглая кожа и белая - и взлетающий золотой полумесяц серпа, разрубающий сверкающую нить... Франсуа стиснул ладони между коленями, чтобы не дрожали и не выдавали той паники, в которой он сейчас пребывал. Беспокоясь за всех, к кому был привязан и кто говорил, что любит его. Арман ерзал рядом, вздыхал, шмыгал носом, но хотя бы не рыдал, спасибо ему за это.
  В руинах выстрелили - сухой треск и бело-золотистая вспышка. Арман взвился, словно укушенный осой в трепетное, Франсуа едва успел поймать его за руку прежде, чем мальчишка выпрыгнул из фиакра, собираясь нестись невесть куда сломя голову. Из темноты беззвучно возникла невысокая тень, ловко запрыгнула в экипаж и захлопнула дверцу.
  - Так и думал, что вы поблизости, - невозмутимо сообщил изумленно вскрикнувшим молодым людям мэтр Рийоль. Он приподнялся, постучав в стекло переднего оконца, крикнув вознице: "Едем к Цепной". - Второстепенные персонажи сходят со сцены, предоставляя главным героям выяснять отношения в эпилоге.
  Экипаж тяжело запрыгал по выбоинам пустыря. Франсуа глянул в окно: зловещие очертания старого заброшенного замка Монфоров постепенно удалялись, оставаясь позади.
  - Что там у них творится? - нерешительно спросил Франсуа. - С ними... с ними все в порядке?
  - А что с ними может быть не в порядке? - мэтр, погрузившийся в собственные размышления, изумленно поднял бровь: - Господин королевский прокурор в роли языческого божества увлеченно оприходовал на алтаре посланца его преподобия. Удивляюсь телесным дарованиям некоторых отдельных представителей рода человеческого. Воистину, для них ни время, ни место, ни партнер не имеют на малейшего значения, они всегда готовы к подвигам во имя страсти. Когда я удалялся, на сцену как раз шумно ворвались представители закона. Думаю, где-то через час-другой господин Ла Карваль прибудет в Ратушу - беспощадно карать, распихивать задержанных по камерам и записывать обличающие показания. Ему удалось вытянуть из мутных вод Гаронны полную сеть злодеятелей, - Рийоль выглянул в окно, фиакр грохотал колесами по булыжным мостовым улиц Тулузы. - Здесь я с вами распрощаюсь, господа. Жаль, что придется временно закрыть театр, за один вечер мы сделали очень хороший сбор... Впрочем, можешь попробовать организовать следующее представление, опыта тебе хватит. Через неделю-другую я дам знать о себе. Удачи, Лилия.
  Он выскочил из мягко качнувшегося с боку на бок фиакра. Страдающий душевно и телесно Арман беззвучно точил слезы, которых, похоже, у него был неисчерпаемый запас. Франсуа приподнялся, стукнул в оконце:
  - К дворцу архиепископа.
  Стража на воротах резиденции воззрилась на двух оборванных молодых людей с изрядным подозрением, но все-таки пропустила. Во дворце царила приглушенная суматоха, в коридорах мелькало подозрительно много фигур в рясах и деловито-озабоченных жандармов в мундирах. Франсуа предпочел по стеночке просочиться в свои покои, не попадаясь никому на глаза, посоветовав Арману сделать то же самое: привести себя в порядок и сидеть тихо, ибо неизвестно, какими будут последствия случившегося на Пустыре Монфоров.
  Оказавшись в безопасности апартаментов, Франсуа первым делом запер дверь на ключ и все засовы. Торопливо обшарил шкафы и комоды, отыскав большую шкатулку с замочком и сложив в нее похищенные реликвии адептов старой религии. Прикинул их стоимость и невольно облизнулся - бенефис можно было считать удавшимся. Спрятал драгоценную шкатулку в глубине поместительного гардероба, прикрыв ее одеждой. Содрал с себя украденное имущество Эшавеля, прошлепал в будуар - где накачал в ванную горячей воды и с наслаждением рухнул отмокать. Ожидая новостей и триумфального возвращения победителей.
  
  
  В карете Ла Карваль оделся в свою, подобранную на пустыре Марселем одежду, быстрыми, жадными глотками осушил фляжку с коньяком - и приказал ехать в Ратушу, где царило истинное столпотворение и где распихивали по камерам арестованных на пустыре.
  - Соблюдать установленный протокол, - распорядился королевский прокурор, убедившись, что подчиненные и перепуганные таким наплывом задержанных служащие Ратуши справляются со своими обязанностями. - С дамами вести себя учтиво, не запугивать. Если кого привезли голышом - выдать каких-нито тряпок, пусть прикроются. Составить полный список всех задержанных - имена, фамилии, происхождений род занятий. Расспросить, каким образом они оказались на пустыре, кого знают из сообщников. Мужчинам не позволять говорить ничего, не касающегося дела, но рукоприкладством не злоупотреблять. К угрозам не прислушиваться. Узнаю, что кто-то повелся на посулы, принял деньги и покрыл мерзавца или мерзавку - лично изрублю в куски. Уразумели? Исполняйте.
  Прокурор одержал верх - но в архиепископском дворце отчего-то не наблюдалось всеобщего ликования по этому поводу. Вернувшийся ближе к утру Ла Карваль не обнаружил ни малейших признаков торжественной встречи. Казалось, во дворце воцарился траур, будто де Лансальяк разом позабыл: его былой сердечный друг Амори де Вержьен - убийца, заговорщик и закоснелый язычник, и теперь оплакивал горестную долю своего Яблочного Ангела. Прокурора известили, что его преосвященство желает немедля видеть его - да, именно немедля, как только месье Ла Карваль перешагнет порог резиденции.
  Кантен задержался лишь для того, чтобы плеснуть в лицо воды, мимоходом взглянув в зеркало. Вид у него был - что называется, краше в гроб кладут. Под глазами выступили темные круги, лицо осунулось, черные глаза полыхали нездоровым, сумрачным огнем, однако прокурор совершенно не чувствовал себя уставшим.
  Его провели не в привычную светлую гостиную, обильно украшенную свежими цветами, но в рабочий кабинет, где главенствовали палисандр и темная бронза. Из-за полураздвинутых бархатных штор сочился бледный жемчужно-серый свет - ночь миновала, в небесах Тулузы разгорался рассвет наступающего дня. Монсеньор де Лансальяк восседал за столом с видом Пантократора, Господа Карающего - хмурого, изрядно помятого и наверняка проведшего бессонную и крайне тревожную ночь - невесело приветствовав вошедшего прокурора:
  - Что ж, поздравляю с успешным завершением расследования, сын мой. Уверен, мой племянник высоко оценит ваше усердие и вознаградит вас по достоинству.
  - Благодарю, ваше высокопреосвященство, - сдержанно поклонился Ла Карваль. - Благодаря моему дознанию его величество узнает истину - но, боюсь, вашему племяннику она придется весьма не по вкусу.
  - Вы тонкий софист, мэтр де Ла Карваль, - преподобный грузно откинулся в кресле, глядя не на собеседника, но поверх его плеча - на старый портрет в растрескавшейся раме, изображавший крылатого юношу с корзиной яблок. - Многое зависит от мерки, с которой его величество подойдет к поступкам каждого из участников этого запутанного дела, а не от правосудия. То, что шокирует монахиню, вполне приемлемо для гренадера.
  - Все в руках Божьих, - нахмурился прокурор, опускаясь в кресло с высокой спинкой напротив монсеньора. - Мой долг - задержать виновных и установить факт злодейства. Дело королевского правосудия - принять решение и вынести приговор. Будет ли он законным? Несомненно. Будет ли справедливым? Хмм. Справедливость поступков короля должна основываться на интересах поданных и поддержании спокойствия в королевстве. Это не моя епархия. Впрочем, есть на земле сила, которая способна подсказать всехристианнейшему монарху правильный выход из любой щекотливой ситуации. Естественно, руководствуясь постулатом: "Скажи правду и посрами дьявола". Не так ли, монсеньор?
  - В самом деле, дьявол мог бы покраснеть, если казенным языком, избегая всякого упоминания о любви и страсти, описать все, происходившее минувшим летом в моем доме и вверенном моему попечению городе, - склонил тяжелую голову де Лансальяк. - Ну-ка, прикинем. Архиепископ Тулузский - закосневший в своем грехе мужеложец, на протяжении сорока лет предававшийся преступному сожительству с молодыми людьми. Под его крышей беззаботно обитает молодой наложник, который спит со стариком из алчности, с его викарием - из похоти, а с мэтром прокурором - из тщеславия. Это сказано о нас, Ла Карваль? Мы - именно таковы? Что общество между канцелярскими оборотами и живым, подлинным месье Мораном - который вам вроде бы не безразличен? Король не знает ни Франсуа, ни Антуана д'Арнье, и ваши бумаги не послужат им защитой. Он увидит лишь бесстыжих развратников, которых надо истребить без всякой жалости - как Господь некогда поступил с жителями Содома.
  - Бездоказательно, - пренебрежительно отмахнулся Ла Карваль. - Заинтересованные лица промолчат, месье Морана на время будет лучше удалить из дворца, а вы припрячьте свои красивые картины подальше. Кому в столице будут интересны молодой священник и какой-то актер?
  - Тому, кому небезынтересны старый архиепископ, засидевшийся на своем месте, и подающий надежды прокурор, - де Лансальяк чуть поморщился. - Могу я узнать, о чем уже успели поведать ваши арестованные?
  - Покамест ругаются, страдая от похмелья и холода в камерах, грозятся страшными карами - и осознают всю тяжесть своего положения, - довольно ухмыльнулся прокурор. - Ближе к вечеру я задушевно побеседую с ними. Думаю, по меньшей мере половина горе-друидов к тому времени смекнет, что лучшим способом для них вновь увидеть своих родных будет честное и откровенное сотрудничество с властями. Что касается особенно несговорчивых и главарей секты... - Ла Карваль многозначительно пожал плечами. - Будут покладистыми - отнесусь к ним со всем пониманием, я же не зверь. Станут запираться - что ж, у меня есть право применить к ним особенные методы допроса. Не беспокойтесь, мои люди знают свое дело. Никто особенно не пострадает, до Парижа все доедут в целости и сохранности, а в Шатле ими займутся всерьез. Шосселен признАется в том, что действовал под влиянием вашего племянника и на его деньги. Князю Сомбрею придется умерить притязания, вы останетесь на своем месте, - уверяя монсеньора в благополучном исходе дела, Кантен ощущал себя не в своей тарелке. Не все нити дознания были увязаны между собой, что-то беспокоило совесть молодого прокурора и не давало ему покоя.
  - Я бы не хотел, чтобы Амори... чтобы месье Шосселен предстал перед королевскими дознавателями Парижа, - тихо и прямо промолвил его эминенция.
  Ла Карваль помолчал, задумчиво разглядывая бронзовые завитки позумента на обрамлении массивного стола преподобного и письменный прибор серебряного литья.
  - Понимаю, - сухо проговорил он. - Однако негодяй должен понести наказание. Он - истинный зачинщик. Если Шосселен исчезнет, остальные без зазрения совести свалят вину на него, всячески обеляя себя в глазах правосудия. И что тогда? Кого покарают за смерти невинных - и те, что произошли в этом году, и те, что остались неотомщенными в прошлом? Шосселен, ваш прОклятый темный ангел, должен дать ответ за все, что сотворил.
  Монсеньор выдвинул ящик стола, порылся в нем. Положил перед Ла Карвалем обитую шелком коробочку, в которой покоился маленький плоский флакон лилового стекла, похожий на склянку дорогих духов:
  - Тогда пусть Амори де Вержьен явится сразу на Господень суд, не тратя времени на человеческую комедию.
  Прокурор коротко взглянул на яд, потом - на монсеньора, и, не вынеся тоскливо-умолящего выражения на осунувшемся и потекшем складками лице преподобного, отвернулся к окну, где серость рассвета сменилась прозрачной голубизной осеннего утра. День обещал быть превосходным.
  - Если бы я не знал вас так хорошо, как знаю сейчас... если бы не некоторые обстоятельства и не мое уважение к вам, монсеньор... - сквозь зубы процедил он. - Я готов списать ваше предложение на треволнения минувшей ночи.
  - Я не оскверню вашу честь соучастием в преступлении, - глухо промолвил де Лансальяк. - Я сам дам яд Амори. Ведь я тоже заслуживаю кары - за то, что не пресек все это сорок лет назад. За то, что дал ему возможность бежать, не уничтожив его. Мне жаль не тех безымянных мальчишек и девчонок, что стали его жертвами, а моего Яблочного Ангела, предавшегося Сатане. Дай вам Бог никогда не узреть в любимом чудовище, Ла Карваль.
  - Вы позволите сказать мне правду, монсеньор? - горячо и убедительно заговорил Кантен, твердо глядя в выцветшие глаза преосвященного. - Правду о том, что тяготит мое сердце? Позволите говорить с вами так, как я говорил бы с родным отцом? Говорить так, как самый близкий человек может говорить о чести того, кого искренне почитает? Вы позволите? Ибо, если я не скажу вам этого, я никогда себе не прощу!
  - Говорите, - удрученно кивнул преподобный. - Хотя в общих чертах я представляю, что вы думаете обо мне. Дитя мое, я пятьдесят лет говорю проповеди.
  - Тогда слушайте! - Ла Карваль судорожно перевел дух. - Вы поступаете, как последний трус. Где ваша гордость, ваша прославленная выдержка? Ваша изворотливость и расчетливость, если на то пошло? Может, вам жаль Амори, но больше всего вы боитесь за себя, монсеньор! Страшитесь до такой степени, что даже решились на уголовное преступление! - Кантен вскочил, закружил по кабинету. Остановился перед де Лансальяком, гневно раздувая ноздри и хмуря черные брови: - О чем вы думали, когда предлагали этот выход, монсеньор? Я знаю, у князя есть сообщники в городской полиции - они не преминут установить причину смерти так называемого мэтра Шосселена. "Старый хрыч убирает свидетелей своей оплошности, боится, что выдадут его на суде!" - вот что станет наговаривать ваш племянник его величеству.
  Ла Карваль опустился перед архиепископом на одно колено, приложился к пастырскому перстню.
  - Я с вами, монсеньор. И вместе нам нужно... нужно придумать то, что оставит незапятнанной вашу честь, не оскорбит мою гордость и любовь к вам, но и будет благоприятствовать вашим интересам.
  Преподобный машинально осенил крестным знамением склоненную перед ним чернокудрую макушку столичного прокурора:
  - Это не страх, сын мой. Усталость. Стыд. Попытка подвести жизненные итоги, если угодно. Я... - голос архиепископа предательски дрогнул, - я весьма ценю ваше участие и для меня чрезвычайно лестна ваша приязнь.
  - Они искренни, отец мой, - прошептал Ла Карваль. Он вернулся в кресло и нахмурился, раздумывая. Монсеньор, кажется, взял себя в руки и теперь способен рассуждать здраво.
  - Скажите, ваше преосвященство, вы давно ли проводили в своей епархии церковный суд? - Кантен решил, что отыскал достойный выход из затруднительной ситуации. - То, что творил де Вержьен - жутчайшая ересь. Его величество весьма религиозен и не потерпит распространения языческой заразы. Да, церковные суды, а уж тем более наказания давно уже не применялись в королевстве, мы же не испанские мракобесы, в конце концов. Но совершенные Шосселеном преступления столь ужасны, что король поймет ваше рвение. Тем более, если светская власть поддержит вас и уступит Церкви право спасти заблудшую душу. Церковный суд приговорит еретика к казни. Если вы решитесь на этот шаг, монсеньор, вам придется принять на себя ответственность, - Ла Карваль сжал кулаки. - Ведь если Амори подпадет под юрисдикцию светских властей, мне придется везти его в Париж. Иначе я поступить не могу. Станет ли король осуждать вас за служение Богу? Вряд ли, ибо преступления слишком ужасны. За Вержьена никто не вступится, ибо парижские язычники, - Кантен смутно улыбнулся, - предпочитают умалчивать о своих невинных увлечениях. У вас будет возможность провести суд келейно, используя лишь те материалы, что подтвердят вину Шосселена. Монсеньор, убийца должен быть осужден! Должен!
  - Превосходный замысел, месье Ла Карваль, - чуть улыбнулся де Лансальяк. - Как я понимаю, прежде вам не доводилось сталкиваться с тонкостями церковного судопроизводства. Не вдаваясь в подробности, отмечу основное: в основе суда инквизиции, как это не парадоксально для светского служителя закона, лежит милосердие к обвиняемому. В пределы полномочий церковного суда входит заслушивание свидетелей, проведение допроса - с пристрастием, если понадобится - и вердикт по завершении следствия, обвинительный или оправдательный. В ходе следствия обвиняемый может добровольно признать свои грехи, передавая тем самым свою душу под защиту Церкви. Упорное отрицание вины дает церковному суду основание апеллировать к суду светскому, предавая обвиняемого в руки королевского правосудия. Которое выносит и совершает смертный приговор. Без пролития крови. Через повешение или сожжение, - преподобный нервно дернул щекой.
  - Что ж, хорошо, монсеньор! - глаза Ла Карваля недобро сузились. - Тогда почему бы вам не созвать паству и с паперти собора Сен-Серпен не объявить толпе о преступлениях де Вержьена? Вы славитесь умением ставить неплохие спектакли - так создайте еще один! С неуправляемой толпой, горящей праведным негодованием, и волнениями в Тулузе. Светская власть в этом случае поспешит вам на помощь, свершив утвержденный Церковью приговор. Жизнь Амори оборвется - именно этого я и пытаюсь добиться!
  - Вы ничего не поняли, мальчик мой, - скорбно вздохнул преподобный. - Я не виню вас. Вы живете своим умом и жаждете справедливости - такой, какой ее видите вы. Я не желаю убивать Амори. Я хочу помочь ему уйти с достоинством, не под свист и улюлюканье разъяренной черни. Он заслуживает смерти... и он не сможет остановиться, если ему повезет остаться в живых. Он снова кого-нибудь убьет.... Или сведет с ума, как он поступил с Раулем. Но я - я любил его. Это чувство до сих пор теплится в моем сердце. Оно не позволяет мне отдать моего ангела на позор и посмеяние - несмотря ни на что.
  - Из-за памяти о своей былой любви вы столько лет снабжали его золотом! - не выдержал Кантен. - Амори платит вам чернейшей неблагодарностью, перейдя под руку вашего врага и делая все, чтобы очернить вас! Но вы продолжаете добровольно лезть головой в петлю в стремлении защитить его, и вот этого - этого я не могу понять! Он недостоин вашего милосердия, неужели вы этого не понимаете?
  - Каким золотом? - недоуменно воздел седые брови де Лансальяк. - Да, признаю, десять лет тому я способствовал устроению фальшивой смерти Амори и его бегству в Новый Свет, дав ему с собой изрядную сумму. Но с тех пор я больше ничего ему не посылал. Не знал, чем он занят и где проживает. Клянусь, я даже не знал, что он вернулся в Европу!
  - И о том, что разжалованный и сосланный вашей властью каноник Гийом Ля Мишлен бежал из Кайенны и последние года два скрывался в Италии, вы тоже не имели ни малейшего представления? - презрительно скривился Ла Карваль. - Полно, ваше преосвященство. Я готов закрыть на это глаза, но зачем же так настойчиво отрицать содеянное?
  - Я не лгу, - в явной растерянности продолжал настаивать его эминенция. - Я не давал Амори никаких денег...
  - Значит, их от вашего имени давал ваш покойный казначей, - махнул рукой прокурор. - Но месье Лану мертв, он не может ни подтвердить ваши заверения, ни опровергнуть их, предъявив счета и расписки.
  - Погодите, - де Лансальяк подался вперед. Вид у него был - как у оглушенного быка на бойне. - Месье Ла Карваль! Как бы вы не относились ко мне - откройте, с какой стати вам вообще пришло в голову, что я помогаю Амори деньгами? Кто вам сказал - месье Лану?
  - Теперь это больше не имеет значения, - прокурор надменно вздернул подбородок. - Амори де Вержьен уедет в Париж. Это приказ короля и министра полиции, и я его исполню. Советую вам навести порядок в ваших владениях и быть готовым ко всему. Я сделаю все для того, чтобы оправдать вас во мнении двора и Шатле... но гарантировать ничего не могу.
  - Тогда мне остается лишь поблагодарить вас за внимание, к которым вы отнеслись к моей просьбе, - преподобный нервно дотронулся толстыми пальцами до коробочки с флаконом.
  - За Шосселеном отныне будут следить и днем, и ночью, - внимательно глядя на монсеньора, предупредил Ла Карваль. И неожиданно для себя добавил: - Между прочим, каковы отношения между вашим викарием и мадам де Рамси? Как вы не пытались убедить меня в ее непричастности и невиновности, мы задержали мадам баронессу среди прочих участников церемонии. Интересно будет послушать ее рассказ. Сдается мне, мадам известно куда больше, чем она желает показать.
  - Между отцом Антуаном и мадам Изольдой? - оторопел преподобный. - Да нет между ними никаких отношений. Мне казалось, они терпеть друг друга не могут, уж не знаю, почему. Значит, она тоже за решеткой? Если я удержусь на своем месте, в Тулузе грядут изрядные потрясения и перемены...
  - Надеюсь, вы исполните свое обещание, - прокурор встал, сухо и коротко кивнув, и поразившись сентиментальности де Лансальяка. Он уже шагнул к дверям, когда те сами распахнулись, явив слабо протестующего ливрейного и удрученного Марселя, с порога рявкнувшего:
  - Она мертва! А он - совсем плох!
  - Кто мертв? - не понял краткости верного ординарца Ла Карваль.
  - Баронесса Рамси, - увидев выражение лица прокурора, Марсель зачастил: - Спозаранку пришла служанка из ее дома. Сказала, ей поручено передать госпоже одежду и корзинку с продуктами. Вы передач не запрещали, надзиратель осмотрел корзину, не сыскал ни денег, ни записок каких - ну, и передал. Мадам поела чуток, прилегла на койку, вроде как задремала... и все. Скончалась путем сна.
  - Служанку задержали? - раздраженно осведомился прокурор. - Какая, мать ети, служанка? Как в городе могли так быстро прознать, что Рамси за решеткой?
  - Нет, не задержали...
  Ла Карваль возвел очи горе.
  - А плох - кто?
  - Мартин Эшавель, - с готовностью доложил Марсель. - Так хорошо ему врезали, что кончается вроде... Может, толкового лекаря к нему позвать? Ведь еще часок-другой - и помрет...
  - Зови, - распорядился прокурор. Ординарец торопливо забухал тяжелыми сапогами по турецкому ковру в коридоре, Ла Карваль, пылая гневом, развернулся к преподобному:
  - Надеюсь, смерть мадам Изольды - не ваших рук дело?
  - Не моих, - отрекся монсеньор. - Ла Карваль, ваши люди что... допросили с пристрастием Мартина и перестарались?
  - Мы его пальцем не тронули, - честно признался прокурор. - Ночью кто-то ударил его по голове. Подозреваю, одна из вероятных жертв сектантов защищалась от посягательств. Либо Арман, либо, как я склонен полагать, месье Моран.
  - А месье Моран как там оказался? - де Лансальяк схватился за сердце, наливаясь нездоровой бледностью. - Вы склонили его к соучастию в вашей авантюре? Господи, Ла Карваль, у вас есть совесть или вы сдали ее на подержание, когда поступили на королевскую службу?
  - С месье Мораном все в порядке, - отрезал прокурор. - Он сам поделится с вами впечатлениями от нового приключения. Господи, что такого могла знать эта женщина, что ее убили прежде, чем я поговорил с ней? - Ла Карваль невольно скривился, задрав верхнюю губу и, словно рычащая собака, обнажив крупные белые клыки. Неужели его опять пытаются обвести вокруг пальца? Невидимый противник снова нанес удар - значит, он вывернулся из рук жандармов, он не схвачен на Пустыре Монфоров и остался на свободе? Кто ты, где ты, треклятый темный ангел? - Я... Я отправляюсь в Ратушу, - Кантен тряхнул головой, широким шагом выйдя из кабинета и не прислушиваясь к расспросам преподобного.
  Когда слуги аккуратно прикрыли дверь за прокурором, одна из отделанных полированным деревом панелей в стене кабинета бесшумно приоткрылась. В низкую дверцу боком протиснулся Шарль д'Арнье. Он благополучно вернулся во дворец с пустыря в одном из жандармских фиакров, убедился, что Франсуа Моран жив-здоров, привел себя в порядок - и теперь явился в кабинет патрона. Безупречный, холодно-сдержанный, облаченный в черную сутану и с гладко зачесанными назад темно-рыжими локонами. Де Лансальяк был плох - но сердце пожилого священнослужителя, похоже, было выковано из отличной толедской стали, не сдавшись даже сейчас. Монсеньор полулежал в кресле, тяжело хрипя, булькая горлом и как нельзя более напоминая огромную жабу, по недоразумению облаченную в алый шелк. Узрев своего викария, его эминенция слабо пошевелил рукой:
  - Антуан, капли...
  - Что так возмутило месье прокурора? - Шарль откинул крышку ящика с лекарственными снадобьями, прикасаясь к резным пробкам многочисленных стеклянных флаконов, каждый из которых был ему хорошо знаком, и не спеша наполняя рюмку валерьяновым настоем.
  - В тюрьме Ратуши отравили мадам де Рамси, - преподобный тяжко вздохнул, словно вынырнувший на поверхность кит.
  - Госпожу Изольду сгубила излишняя доверчивость, - пожал широкими плечами д'Арнье. - Она была умна для женщины, но так глупо и наивно уповала, что я вытащу ее из любых неприятностей. Но зачем бы мне это делать? Мертвые не болтают. Кто знает, что мадам могла бы наговорить господину прокурору, пригрози он ей допросом с пристрастием? Теперь она тиха и на удивление молчалива, она не выдаст - а прочие знают лишь то, что им надлежит знать.
  - Антуан, о чем ты? - умоляюще окликнул де Лансальяк. - Антуан, мальчик мой...
  - Да-да, вот именно, - согласно кивнул горделиво посаженной головой Шарль. - Всегда только оно одно: "Антуан, мальчик мой". Люди так легко верят тому, во что им хочется верить. Изольда вбила себе в голову, что станет моей любовницей. Амори - что своими убийствами свалит вас. Кантен Ла Карваль - в то, что героически изловил преступников. Князь Сомбрей - в то, что получит ваши деньги и отдаст долги, тянущие его ко дну. Вы, монсеньор, столько лет верили в мою безоговорочную преданность и верность. А я верю лишь в бесконечность людской глупости и доверчивости.
  Шарль поставил наполненную снадобьем серебряную рюмку рядом со стеклянно блестящим флаконом яда. Преосвященный оставил свои безнадежные попытки выбраться без посторонней помощи из кресла, пристально, с болезненной нежностью следя за движениями д'Арнье. Пожирая его взглядом, словно стараясь запомнить его навсегда. Одними губами выговорив простой вопрос:
  - Почему, Антуан? Я любил тебя и заботился о тебе. Я потакал всем твоим желаниям, после моей смерти ты стал бы богат и независим... Почему же ты решил так поступить со мной, мальчик мой?
  - Все эти годы вы использовали меня, прикрываясь словами о заботе и долге. Но я не в обиде, таков весь мир, - д'Арнье отодвинул тяжелый стул, на котором сидел прокурор, встав напротив преподобного. - Мне надоело дожидаться вашей смерти, монсеньор. Надоело быть приживалом и нахлебником, подстилкой, на которую вы укладываете тех, кто вам нужен. Надоело побираться и красть... Да-да, именно красть. Год за годом я запускал руку в вашу казну, и Лану поймал меня на этом. Он пригрозил рассказать вам, я же в ответ посулил расправиться с его обожаемой дочуркой, если он вякнет хоть слово. Лану молчал, пока малютку Полетт и в самом деле не прикончили. Тогда он рванулся к вам, намереваясь выдать меня - ну что ж, пришлось и его отправить на тот свет. Вы же сами говорили, у меня нет сердца.
  - Почему ты не обратился ко мне? Я бы дал тебе денег - столько, сколько требуется, - просипел де Лансальяк. Цвет его лица сменился на иссиня-зеленоватый с багровыми пятнами. - И никогда не стал бы требовать возвращения долга...
  - Вы бы дали мне денег на содержание моей семьи? - сдержанно усмехнулся Шарль. - На... на моего ребенка? Мой брат оказался неспособен дать продолжение роду, не мог же я допустить, чтобы наша фамилия оборвалась на нем? Камилл болен, он угасает, ему осталось уже недолго. Его жена требует от меня все больше и больше, а я... я не могу ей отказать. Элеонора - моя слабость и моя ошибка.
  Преподобный глухо всхрапнул, жадно хватая дрожащими губами воздух. Шарль продолжал, безжалостно и четко роняя слова:
  - Когда же судьба проявила ко мне снисхождение и послала мне Франсуа, вы, посмеявшись, отобрали его у меня. Пустяк, но этот пустяк стал последней каплей. Вы отправили меня в Бордо, я побывал там - но заодно навестил и Париж. Найдя единомышленников - вернее, союзников, чьи цели совпадали с моими. Я сговорился с кардиналом де Роганом - и с князем Сомбреем, мечтающим о вашей скорой гибели. Действуя от имени Сомбрея, я вытащил Шосселена из его убежища и натравил его на Тулузу, указывая ему нужные жертвы. Я добился того, чтобы из Шатле к нам прислали именно прокурора Ла Карваля - честного до мозга костей, въедливого и проницательного, но, к сожалению, страдающего от потери любовника и своего одиночества. Я свел его с Франсуа, дабы он сызнова почувствовал себя счастливым. Влюбленные и счастливые глупеют - одуревший от своих чувств господин прокурор с готовностью ринулся по кровавому следу, что я проложил для него. Вы сами себя погубили, монсеньор, так рьяно заступаясь за Амори. Когда Ла Карваль получит неоспоримые доказательства того, что вы покрыли былое преступление де Вержьена, фальсифицировали его кончину, помогали ему все эти годы и закрывали глаза на его нынешние преступления - он забудет о своем хорошем отношении к вам. Вержьен на допросах будет говорить лишь то, что выгодно мне. Он не выдаст меня - по той причине, что не подозревает о моем соучастии в деле, ошибочно полагая устроительницей всего мадам Изольду и князя Сомбрея. Ныне покойную мадам Изольду, - д'Арнье с показным сожалением развел руками. - Выбор за вами, монсеньор. Вы запасливо приберегли яд для своего падшего ангела. Почему бы вам самому им не воспользоваться? Впрочем, вы можете остаться в живых и попытаться обвинить меня. Это вам не удастся, говорю сразу. Я стану все отрицать и всемерно помогать слуге закона. Вас протащат через все круги ада и с позором вышвырнут в отдаленный убогий приход в Севеннах, доживать остатки вашей никчемной жизни. Я же стану вашим преемником на посту тулузского архиепископа. Что скажете, месье Роже? Вы были отличным наставником, а я, смею надеяться, оказался неплохим учеником, осуществив достойную вас интригу.
  Де Лансальяк почти не слышал завершающих фраз Шарля. Мир в глазах преосвященного мутнел, затмеваясь серой пеленой. Сквозь эту пелену он видел безупречную фигуру Шарля, объятую солнечным пламенем нарождающегося дня и осененную тьмой трепещущих за его спиной прозрачно-черных крыльев - в его угасающем воображении Шарль д'Арнье сливался с Амори де Вержьеном, становясь одним и тем же человеком.
  - Мой темный ангел, - Роже де Лансальяк не держал зла на своего викария. Он сожалел лишь о том, что уходит, видя перед собой Шарля-Антуана д'Арнье, а не месье Франсуа Морана. Смотреть на молодого человека, воистину не желавшего ему зла и скрасившего последние месяцы жизни преподобного, было куда приятнее. Он пожинает урожай с тех семян, что сам же и посеял. Может, он и в самом деле был слишком суров и требователен к Антуану. Совершил непростительную ошибку, не пожелав чуть получше приглядеться к человеку, столько лет бывшему рядом с ним - и теперь всецело расплатился за нее. Дай Боже, чтобы Антуану посчастливилось больше. Сердце стучит теперь так редко, как часы с заканчивающимся заводом, еще один или два оборота стрелок - и все...
  - Монсеньор? - приглушенно окликнул Шарль. Де Лансальяк пристально, цепко смотрел на него, жизнь покидала выцветшие серые глаза под дряблыми веками. Архиепископ тулузский умирал без всякого яда, сдавшись той, что в конце концов подводит окончательную черту под всякой и каждой жизнью. Д'Арнье прикоснулся к руке преподобного - она была еще теплой, но тяжелого свистящего дыхания было больше не слышно, грузное чрево под алым шелком не колыхалось от дыхания. Шарль испытал легкую досаду от того, что все кончилось так просто и банально: монсеньор беззвучно ускользнул от него. Ускользнул в смерть от всех должников и кредиторов, наконец избавив Шарля д'Арнье от своего угнетающего присутствия.
  Поразмыслив, Шарль оставил флакон с ядом на столе. Коли сочтут, что монсеньор в страхе перед разоблачением сам покончил с собой - так тому и быть. Он удалился в ту же незаметную дверцу, в которую пришел, прикидывая, что нужно будет сделать в ближайшие часы и дни, как организовать похороны архиепископа и как избавиться от происков конкурентов - в глазах Парижа он должен остаться единственным достойным претендентом на вакантное место. Впрочем, он позаботился об этом во время пребывания в столице, произведя хорошее впечатление на его величество, но что немаловажно - на ее величество. На мгновение ему вспомнилась Изольда, ее руки и изумительные глаза - но Шарль приказал себе выбросить женщину из памяти. Она ровным счетом ничего для него не значила. Всего лишь инструмент, исчерпавший свою полезность. Не забыть бы распорядиться насчет Франсуа. Пожалуй, на месяц-другой актеру надо будет перебраться из дворца в город.
  
  
  Оставив апартаменты преосвященного и кипя гневом на монсеньора, Ла Карваль решил, что Ратуша с ее заключенными вполне может обождать часок. Коли дама Изольда скончалась, королевский прокурор уже ничем ей не поможет.
  "Не мудрено, что с эдакими пастырями паства совсем распустилась, - с юношеской самоуверенностью думал молодой прокурор. - Потеряла страх Божий и вытворяет черт знает что! Нет, правильно говорят, от распутных гуляк в рясах надобно избавляться, да поскорее. Если бы де Лансальяк так не напоминал мэтра Тарнюлье, я бы распорядился взять его под домашний арест и говорил бы с ним совсем по-другому..."
  Ла Карваль намеревался сменить одежду, позавтракать, может, заглянуть к Франсуа и удостовериться, что у актера все в порядке - и отправится с визитом к арестованным. Которые уже должны проникнуться своей горестной участью и сделаться шелковыми. С Шосселеном, конечно, придется труднее всего, ну да ничего, и не с такими справлялись. Жаль, что младший Эшавель пребывает без сознания. Если выкарабкается, будет еще один полезный свидетель.
  - Арман! - окликнул прокурор, влетая в отведенные ему комнаты. - Горячей воды, завтрак, чистую одежду. Кстати, как вы себя чувствуете? - он в недоумении оглянулся, ибо тихий и безотказный месье Шапри не кинулся привычно ему навстречу. - Арман?
  Полностью одетый Арман ничком лежал на диванчике, где обычно проводил ночь, уткнувшись лицом в диванный валик. Судя по нервному подергиванию спины и плеч, молодой человек горько плакал.
  - Арман? - оторопел прокурор. - Что с вами? Все в порядке, ваши бедствия закончились. Злоумышленники арестованы и находятся за решеткой. Вы можете возвращаться в ваш театр.
  - Меня выгнали оттуда, - глухо отозвался Арман, не поднимая лица. Кантен ощутил сильнейшее желание недоуменно поскрести в затылке - да что такое случилось с мальчишкой? Перепугался вчера, что ли?
  - Арман, - сделал он вторую попытку договориться, присев на табурет рядом с диванчиком. - Послушайте, у меня выдалась отвратительная ночь, а впереди ждет не менее отвратительный день. Мне жаль, что вы подверглись опасности, но все завершилось благополучно. Больше здесь никого не убьют... Если вы пребываете в удручении и не в силах выполнять свои обязанности, то я все пойму. Полежите и отдохните. Завтра встанете и...
  - И вы тоже меня уволите, - прорыдал Арман, наконец-то приподняв голову и взглянув на Ла Карваля блестящими глазищами, черными и скорбными, как у святого мученика на иконе. Слезы текли по его лицу, оставляя влажные дорожки. - Мне было так хорошо у вас, но теперь вы уезжаете, а меня непременно вышвырнут на улицу... Я не хочу больше жить. Не могу. Я никому не нужен! Даже вы обращаете на меня не больше внимания, чем на мебель!
  Прокурор вздохнул, поняв, что завтрака точно не получит. И горячей воды тоже. Юнец не привык оказываться в подобных переделках, неудивительно, что он паршиво себя чувствует.
  - Обещаю, Арман, я вас не выгоню. Я доволен тем, как вы справлялись с ролью камердинера, и собирался предложить вам постоянное место. С жалованием и прочими благами. Вы едете со мной в Париж, довольны? - мысленно Ла Карваль пожал плечами. Ну что ж, одним ртом больше, одним меньше, какая разница. Марсель не годится в камердинеры, бывший вор со Двора Отбросов - не слуга, но доверенный помощник, тот, кто всегда прикроет спину в драке. А месье Шапри - самое оно, чтобы следить за имуществом.
  - Его вы тоже возьмете с собой? - напряженно спросил Арман, садясь.
  - Кого? - не понял Ла Карваль.
  - Франсуа, Лилию...
  - А Лилия-то здесь при чем? - искренне удивился Кантен. - Мне казалось, вы приятели. Это он тебя вчера вытащил из замка?
  - Он, - Арман опустил голову, невнятно пробормотав: - Он... я... я боюсь его... не хочу находиться рядом с ним...
  - С чего бы это? - прокурор начал испытывать раздражение. - Объяснитесь, Арман. Знаю, у Лилии острый язычок, но вас он вроде бы ничем не задевал и не огорчал. Что случилось, черт бы вас побрал?
  - Я не могу сказать! - выпалил Арман, бледнея.
  - Арман, ради всех святых, не морочьте мне голову, - потребовал Ла Карваль. - Что у вас стряслось с Лилией, в смысле, с месье Мораном? Говорите же толком!
  - Он спас мне жизнь, я благодарен ему, но... - начал Арман и запнулся, вновь разрыдавшись: - Я не могу говорить об этом! Лучше выгоните меня, выбросьте в канаву, но не выспрашивайте!
  - Арман, - устало произнес Кантен. - Я и в самом деле вас выгоню, если вы немедленно не перестанете ходить вокруг да около и не расскажете, в чем дело. Ну? - он мрачно зыркнул на съежившегося Армана.
  - Когда нас увели и заперли вместе... - нерешительно заговорил Арман, смущаясь и ерзая по упругой мягкости дивана. - К нам ворвался какой-то человек... Он вел себя как сумасшедший, одержимый... Он пожелал меня - ну, как мужчина хочет приглянувшуюся женщину. Ударил Франсуа и тот упал, а потом схватил меня, опрокинул на стол и стал... стал... - Арман сглотнул. Кантен ободряюще похлопал его плечу, уразумев, наконец, в чем дело и при каких обстоятельствах пострадал Мартин Эшавель. - Я отбивался, как мог, но... у меня не хватило сил, а потом... потом... Лилия ударил его чем-то тяжелым, он упал и больше не шевелился. А Лилия... Лилия сказал, что я - как хорошенькая девчонка и что я должен быть ему благодарен... Я просил его пощадить, а он был как шальной, ничего не хотел слушать. Лег на меня и сделал все, что хотел... - из глаз Армана вновь потекли слезы.
  Ла Карваль молчал, под смуглой кожей скул перекатывались желваки. Он намеревался похвалить Франсуа за несомненную отвагу, проявленную минувшей ночью, может, даже завести разговор о том, не желает ли месье Моран вместе со своими балаганом оставить Тулузу и перебраться в Париж - а он вон что выкинул... Спас мальчишку - и попользовался им, рассчитывая, что испуганный донельзя юнец промолчит. Или пребывая в уверенности, что Ла Карваль простит ему любую выходку. Чего еще ожидать от сумасброда с подмостков? Для него вчерашний кошмар в заброшенном замке, небось, был как представление, затеянное специально в его честь. А он ведь мечтал о Лилии, желал его завораживающей близости - сейчас и всегда... Воспользоваться чужой слабостью и беззащитностью, мимоходом сломать человеческую судьбу - как это мерзко.
  Шрам под сердцем болел, ныл, чесался, не позволяя забыть о себе.
  - Я поговорю с месье Мораном, - наконец тяжело изрек Кантен, вставая. - Лежите, Арман.
  Послушно свернувшийся на диване Шапри позволил себе короткую торжествующую улыбку в спину уходящему прокурору. Никто не верил в его актерские способности, однако ж месье Ла Карваль не усомнился в правдивости его трагического рассказа. Не будет Лилии никакого Парижа, нечего было нос задирать и хвастаться. Месье прокурор еще наверняка и поколотит его как следует. А он, Арман Шапри, поедет с господином прокурором в столицу! Уж там-то он точно найдет себе место!
  Однако поговорить с Франсуа прокурору не удалось. В коридоре его настигла весть о безвременной кончине его преосвященства - и Ла Карваль поневоле облегченно вздохнул. Смерть де Лансальяка, пожалуй, и в самом деле стала наилучшим исходом из всех возможных. Мертвецу все едино, что станут говорить о нем живые, Шосселен отправится на виселицу, которая давно его дожидается, а что касается мэтра Рийоля, оставшегося на свободе... ну и черт с ним. Пусть гуляет.
  Когда же спустя пару дней Ла Карваль заявился в апартаменты месье Морана, то обнаружил полное и вопиющее отсутствие жильца. Вещи были на своих местах, за исключением тех, что принадлежали лично Франсуа, в комнатах царила аккуратная нежилая пустота. Даже расшитые шелком домашние туфли стояли на положенном месте. Актер удалился в неизвестном направлении. Люди прокурора больше не следили за ним, так что никто не мог дать Ла Карвалю точный ответ, куда подевался месье Моран. К отцу д'Арнье в эти дни было не подступиться. Викарий принимал соболезнования от всех сословий горожан Тулузы, искренне оплакивавших потерю своего пастыря, организовывал церемонию пышного отпевания в дворцовой капелле и похорон - спокойный, строгий и возвышенно-прекрасный в своей утрате, все знающий и везде успевающий. Он даже прислал человека - справиться о ходе дознания, но, как показалось Кантену, сделал это исключительно проформы ради. Монсеньор умер, поиски убийц и сектантов успешно завершены, чего же еще? Судя по вопросам, которые задавал посланец викария, отец д'Арнье желал знать одно: когда же господин прокурор вкупе с арестованными изволят отбыть в столицу?
  ...Монсеньор Роже де Лансальяк умер, а заказанная им картина так и стояла посреди Цветочной Залы на своей треноге. Исполненная яростной чувственности и похоти, тревоги и тайны, жажды крови и упоения гибельным восторгом смерти от руки божества, она мерцала искрами нарисованных украшений, влекла и манила к себе. Смотря на нее, Франсуа поневоле вспоминал то, что увидел с чердака пристройки в брошенном замке Монфоров и то, что привиделось ему в дурманном ядовитом тумане над островком на Гаронне. Его видение сбылось - но как причудливо и странно...
  Монсеньор умер, прокурор Ла Карваль завершил свое расследование, никому не было дела до Франсуа Морана. Слуги по-прежнему приносили актеру завтраки и обеды с дворцовой кухни, убирались в его комнатах - но никто не посылал за ним, никто не желал его видеть. Все были так заняты ужасно важными делами, позабыв о маленьком месье Моране.
  Может, оно было и к лучшему.
  Тело монсеньора, выпотрошенное, забальзамированное и подготовленное к погребению, лежало в маленькой внутренней часовне дворца, позже его должны были перенести в дворцовую капеллу для церемонии отпевания. Никто не препятствовал Франсуа, пришедшему проститься с покровителем - но месье Моран не узнал в восковой мумии, втиснутой в торжественно-мрачный гроб черного дерева с позолотой, монсеньора де Лансальяка. Его эминенция любил жизнь и искренне восхищался ее красотой. Ему бы не понравились все эти тяжелые черные ленты, золотые позументы с кистями, запах увядающих цветов, вкрадчивые перешептывания и заунывный голос чтеца. Франсуа оставил в гробу свое скромное подношение, букет алых роз, последних роз Тулузы, срезанных им в саду и перевязанных кружевной лентой, и ушел. Ему больше нечего было тут делать, незачем оставаться в золотой клетке с распахнутой дверцей. Он должен был сам перевернуть эту страницу своей жизни - но, прежде чем уйти, месье Моран хотел увидеть картину.
  А увидев ее вновь, он возжелал уничтожить полотно. Изрезать холст в клочья, сжечь и развеять пепел с моста над Гаронной - чтобы не осталось никакой памяти о той иллюзии счастья, на миг возникшей между ними.
  Актер и в самом деле разыскал нож, плоский нож, которым мэтр Эшавель растирал краски. Кривя губы и глотая слезы, подступил к подрамнику - и после изрядных мучений вырезал кусок с изображением богов и их жертвы. Осторожно свернул в трубку и унес с собой, оставив на деревянной треноге зияющий прорехой холст.
  Уйти из охваченного скорбью и трауром архиепископского дворца оказалось проще простого. Имущества у Франсуа набралось не слишком много. Он прихватил свои записи, памятную пьесу и все побрякушки, затолкал в дорожные кофры несколько подаренных его преподобием дорогих костюмов и пар хорошего белья. Оглядел нарядную гостиную с видом на облетающий сад, пожал плечами, внезапно поняв: он расстается с этим местом без особого сожаления. Шарлю д'Арнье теперь не до него. Пришел, ушел - какая разница... Из него не вышло красивой живой игрушки для богатого покровителя. Ему лучше вернуться туда, откуда он взялся. Теперь у него есть деньги, много денег - и возможность заниматься любимым ремеслом. Когда пыль уляжется и вернется мэтр Рийоль, труппа "Театра Фортуны" начнет учиться театральному мастерству по-настоящему.
  Свою серебряную лилию Франсуа тщательно прикрепил пониже узла шейного платка. Мельком бросил взгляд в зеркало - изящный молодой человек, франтовато одетый и с вызывающе вольно разлетевшимися каштановыми локонами. Почти такой же, как в начале лета - да не такой. Что-то новое появилось во взгляде, и Франсуа никак не мог решить - нравятся ему эти новые черты характера месье Морана или нет. По душе ли ему Франсуа де Лис, Лилия Тулузы, непостоянный, продажный... так и не научившийся любить?
  Располагая средствами, актер без труда снял квартирку в переулке по соседству с улицей святого Оноре, неподалеку от театра, который мысленно уже называл "своим". Две комнатки с кухней и узким балконом, выходящим на шумную рыночную площадь со старинным позеленевшим фонтаном посредине. Впервые за столько месяцев Франсуа вновь остался один, в жилище, которое принадлежало только ему. Сразу выяснилось, что он от многого отвык, в том числе и заботиться о себе, но Франсуа знал - вскоре прежние навыки вернутся. Главное, осознать и свыкнуться с мыслью, что теперь он вновь должен полагаться только на самого себя. Постараться не тосковать ночью оттого, что, просыпаясь, не прикоснешься к руке спящего рядом человека, не услышишь его тихого дыхания. Больше не будет чашечки горячего шоколада по утрам в постель... не будет и прогорклого привкуса чужого вожделения во рту, и сладко-яростной боли порочного соития, раздирающего душу и тело.
  "Все, что не делается - все к лучшему, - убеждал себя Франсуа, следя сквозь потрескавшееся стекло, как торговки на рынке убирают лотки и судачат меж собой, размахивая руками. - Шарлю будет лучше без меня. Ла Карваль... он сильный, он тоже справится. А я как-нибудь выкручусь".
  Он посетил "Театр Фортуны", место их недавнего триумфа. Труппа пребывала в сборе и недоумении - один из директоров и владельцев театра оказался под арестом по обвинению в каких-то жутких преступлениях, второй попросту бесследно исчез. Молодые люди чувствовали себя потерянными и брошенными на произвол судьбы, Мари-Раймон громко и шумно страдал от похмелья послепраздничного банкета, в растерянных взглядах актеров и актрис читалось: "Что же нам теперь делать? Неужели все потеряно, нужно опять идти и искать новое место?"
  Моран решительно хлопнул в ладоши, привлекая внимание:
  - Ну вот что! Хватит сидеть и страдать! Завтра у нас должен был идти второй спектакль. Не вижу причин его отменять. Аренда помещения оплачена на месяц вперед. Билеты и афиши заказаны, у нас есть, кому их продавать. Утром проведем репетицию, вечером выйдем на сцену. В конце концов, это не так уж сложно! У нас всех есть опыт. Поработаем на свой кошелек, пока мэтр Рийоль не вернулся.
  Слова "поработать на свой кошелек" оказались решающими. Франсуа вел себя так, будто мэтр Рийоль и впрямь оставил дело на него. Эта самоуверенность далась актеру нелегко, но все же принесла нужные плоды. После криков, взаимных обвинений, панических призывов бросить все, пойти в ближайший трактир и устроить попойку было решено повторить "Федру". Никто не заявил о своем желании разорвать контракт и уйти на поиски лучшей доли, все обещали придти завтра на репетицию.
  Обсуждая пьесу, труппа невесть каким образом переместилась из помещения "Театра Фортуны" в кабачок на набережной. К общему сожалению, трактир оказался закрыт, а в ответ на возмущение посетителей владелец развел руками, растолковав, что в Тулузе на три дня объявлен траур по усопшему архиепископу. Сегодня его преосвященство хоронят - слышите колокола?
  Берущий за душу перезвон медленно тек над притихшими городскими кварталами, то затихая, то вновь усиливаясь. Колокола пели, тягуче и плавно, раскачиваясь на своих балках, ударяясь боками о чугунные и бронзовые языки. Кувыркаясь под куполом хмурых небес, колокола оплакивали пастыря душ человеческих, столько лет ко всеобщему удовольствию правившего Тулузой - а теперь покинувшего свой любимый город на произвол судьбы.
  - Он умер, тот старик, для которого мы ставили римскую пьесу? - удивленно спросила Николетт. Приподняла голову, прислушиваясь к тягучему благовесту, перекрестилась: - Жаль его. Для священника он был очень милым.
  - А еще он любил театр, - добавил Франсуа, подумав, что для преподобного эта незамысловатая эпитафия, произнесенная девушкой-актрисой, была бы наилучшей. Но на надгробии могилы преосвященного, наверное, начертают золотом по мрамору множество других слов. Громких, помпезных и ровным счетом ничего не говорящих о том, каким человеком был месье Роже де Лансальяк. - Мир его праху.
  - Если он умер, то почему ты здесь, а не там, на похоронах? - поинтересовалась Николетт, когда они, распрощавшись с остальной шумной компанией, неспешно побрели вдоль набережной. Мутно-желтая быстрая вода Гаронны несла к далекому океану всякий сор, закручиваясь водоворотами грязной пены.
  - Меня туда не приглашали, - пожал плечами Франсуа. - Да и нечего мне там больше делать. Можно сказать, меня вежливо попросили удалиться и не компрометировать более память усопшего.
  - А мне казалось... - не очень уверенно произнесла мадемуазель Годен, - что тот молодой священник, ну, который участвовал в постановке и играл Тигеллина... Что между ним и тобой что-то есть, - она смутилась.
  - Что-то и в самом деле было - а потом перестало быть, - признал Франсуа. Опавшие листья каштанов цеплялись за кружевной подол платья Николетт, шуршали под ногами. - Горело-горело - и погасло. Думаю, я больше туда не вернусь.
  - Так это же замечательно! - одобрила его поступок Николетт.
  - Ну да... - как-то не слишком твердо согласился Франсуа. Подумал и добавил: - Раз мы все равно не попали в кофейню... Не хочешь сделать мне одолжение и заглянуть в гости? Я снял квартирку, только в ней пока все вверх дном. А еще я умею варить кофе по-мароккански, честно-честно. И рядом с моим домом есть кондитерская, где продают удивительного вкуса булочки с корицей и заварным кремом. И с орехами.
  Разумеется, благовоспитанная барышня никогда бы не согласилась нанести визит холостому молодому человеку, к тому же живущему отдельно от семьи. К счастью для Франсуа, мадемуазель Годен была актрисой и полагала большинство правил и предписаний, которые надлежит соблюдать воспитанным девушкам из хороших семей, замшелыми, устаревшими и сковывающими свободу человеческой личности.
  Вдобавок к свежим, только что из печи булочкам они купили бутылку вина - и провели удивительный вечер, болтая, смеясь, импровизируя и разыгрывая отрывки из читанных когда-то пьес. Франсуа не хотелось, чтобы Николетт уходила - и он точно знал: ей тоже не хочется уходить, ей приятно быть здесь, с ним. Без двусмысленных причин и сложных взаимных обязательств, но просто потому, что возникшее между ними чувство было простым, понятным и самым естественным в мире. Он был молодым мужчиной, она - юной женщиной, их тянуло друг к другу, вино кончилось, за окнами сгущалась ночь и колокола больше не рыдали бронзовыми голосами над ушедшим из мира монсеньором де Лансальяком.
  С Николетт оказалось так легко и просто. Она не была невинной девушкой - но Франсуа не стал выспрашивать, кто был ее первым мужчиной, для него это не имело никакого значения. Важно, что сейчас Николетт была с ним, ее руки обнимали его, она дарила ему простое и безыскусное наслаждение - может, не столь острое и терпкое, какое Франсуа доводилось испытывать с любовниками-мужчинами - но ее любовь была исполнена обычного человеческого тепла, которого порой так не хватает людям в их извечном одиноком пути от рождения к смерти.
  Они заснули на узкой кровати, обнявшись, вокруг них дремал огромный город - и сквозь прозрачный, утекающий сон Франсуа расслышал осторожный, но настойчивый стук в дверь. Сперва он принял постукивания за продолжение сна, ибо никто, кроме Николетт Годен, не знал его нового местожительства - но стук продолжался, и он был реальным. Моран тихонько сполз с постели, опасаясь разбудить спящую девушку, на ощупь разыскал среди валяющихся на полу вещей камзол и панталоны, влез в них и побрел в маленькую прихожую. Спросонья он испугался, что в "Театре Фортуны" что-то случилось - только бы не пожар от упавшей свечки!
  Голос, отозвавшийся из-за запертой двери на вопросительное: "Кого там принесло?", принадлежал Шарлю д'Арнье.
  Франсуа оторопел, едва не выронив свечу и пытаясь левой рукой провернуть ключ в замке. Наконец ему это удалось, и Шарль шагнул через порог - Шарль, закутанный в длинный черный плащ, такой знакомый и одновременно далекий, любовник и наставник, которого Франсуа делил с другими, божество и жертва.
  - Ты откуда взялся? - растерянно промолвил Франсуа, тут же добавив: - Не шуми. У меня... у меня друзья ночуют.
  - Хорошо, - полушепотом согласился Шарль, сбрасывая плащ. На добротной шерстяной ткани поблескивали мокрые разводы - видимо, над Тулузой пролился дождь. - Прости, я приставил к тебе соглядатая. Должен же я был знать, куда ты запропастился.
  - Идем, - в растерянности Франсуа провел ночного гостя в маленькую гостиную, предусмотрительно прикрыв дверь в спальню. Не ведая о том, какая боль пронзала сейчас сердце д'Арнье - ведь все, что он видел, так напоминало их с Франсуа первые встречи. Милый творческий беспорядок повсюду, еще не разложенные по местам вещи, разбросанные листки со стихами, пустая бутылка на столе и витающий повсюду запах крепчайшего кофе с орешками кардамона. Все, как было прежде. Все, как могло быть у них - в безумных, наивных мечтах. Мансарда под крышей и свобода.
  - Я решил, что буду лишним там - и удалился, - объяснил Франсуа. Он зажег свечи и остался стоять, прислонившись плечом к стенке горки-буфета, д'Арнье уселся на скрипнувший под его тяжестью продавленный диванчик. Моран отметил, каким уставшим и опустошенным выглядит его былой возлюбленный. - Что, справедливость восторжествовала? Месье прокурор добился того, чего хотел? - Шарль кивнул. - Злодеи повержены, второстепенные плуты успели вовремя смыться, занавес. Можно выходить на поклон. Вот все и закончено, Шарль.
  - Ничто не закончено, - твердо заявил д'Арнье. - Монсеньор отныне покоится с миром и я... - он на миг замялся, - в общем, у меня есть все основания полагать, что спустя месяц-другой мне предстоит воспринять на себя весь груз земных забот, что прежде влачил его преосвященство.
  - Проще говоря, ты займешь его место, - перевел Франсуа. - Мои поздравления, Шарль. Ты будешь очень хорошо смотреться в роли архиепископа прекрасной Тулузы. Горожане полюбят тебя - может, не сразу, но полюбят.
  - Монсеньор оставил мне весьма дурное наследство, - с оттенком заметной горечи в голосе признался д'Арнье. - Его образ жизни был далек от благочестивого, отчего и нравы в городе стали весьма и весьма распущенными. Мне придется весьма сурово отделять зерна от плевел, и являть собой образец неподкупной и неподвластной порокам добродетели. Дабы на меня не пал и краешек тени предыдущего пастыря душ.
  - Надеюсь, ты не собираешься закрыть все театры в Тулузе? - искренне обеспокоился Франсуа. - Если вздумаешь, то хоть предупреди заранее!.. И имей в виду - мы будем протестовать против церковного произвола!
  - Никто не тронет твой театр, - вздохнул Шарль. - Сделай одолжение, Франсуа, выслушай. Я пришел сюда, дабы сделать тебе предложение. Ты разумный человек и понимаешь: я не могу оставить Тулузу. Даже ради тебя. Слишком многое поставлено на кон, чтобы поступаться этим. Но теперь... теперь я могу исполнить любое твое желание. Только вернись ко мне. Не сейчас, позже, когда все уляжется. Ты получишь все, что захочешь - деньги, драгоценности, наряды. Только будь рядом со мной. Всегда. Каждый день.
  - А как же тогда быть с твоей безупречной репутацией? - напомнил Франсуа.
  - Я создам для тебя должность при моем дворе, - мгновенно нашелся с ответом д'Арнье, из чего следовало, что он заранее обдумал свой план беседы с актером. Синие глаза исполнились одержимости, стремления любой ценой добиться своего. Он пожирал Франсуа взглядом - от босых ног до обнаженной груди и сережек в ушах. - Никто ничего не заподозрит. Я укрою тебя от слухов и сплетен, и ты....
  - Ты будешь жить где-нибудь в задних комнатах твоего дворца, - согласно покивал Франсуа. - Таиться днем, выходить только по ночам, быть твоей желанной и порочной тайной за семью печатями. Всякий час опасаясь быть раскрытым и обнаруженным. Но - в полной роскоши и довольстве. Нет, Шарль. Благодарю, но - нет. Да, конечно, я понимал: ты никогда не последуешь за мной. Это была ложь, ложь во спасение и ради самообмана. Мечты, красивые и пустенькие, как мыльные пузыри, что пускают дети. Но и эта твоя идея - она тоже мыльный пузырь.
  - Я мог бы тебя заставить, - Шарль сцепил пальцы на колене, костяшки побелели от напряжения. - Мог бы завтра же разогнать ко всем чертям ваш треклятый балаган и привезти тебя во дворец.
  - Шарль, ты ли это? - изумленно вздернул брови Франсуа. - Кому, как не тебе, знать - невозможно добиться любви силой. Может, ты добьешься того, что я буду спать с тобой, но я перестану уважать тебя. А не это ли для тебя самое главное? Я все еще люблю тебя, Шарль, мой золотой лев. Ради этой любви, ради всего, что было между нами - не пытайся удерживать меня против воли. Я мог бы встречаться с тобой иногда - хочешь? - неуверенно предложил он.
  - Нет, - судорожно дернул головой д'Арнье. - Или все, или ничего.
  - Франсуа, что слу... - их голоса все-таки достигли спальни, разбудив мадемуазель Годен. Девушка сунулась в гостиную - облаченная в нижнюю сорочку Морана, доходившую ей до колен, с небрежно скрученными на затылке волосами, недоуменно моргающая и беззащитная. Будучи актрисой, Николетт тщательно продумала свой драматический выход на сцену, безошибочно подгадав решающий момент. Она совершенно не собиралась уступать Франсуа этому ледяному красавцу в рясе - или делиться с ним. Месье Моран будет принадлежать ей - вкупе со всеми его талантами и прочими достоинствами.
  - И я не желаю довольствоваться объедками с твоего стола, - Шарль резко поднялся, сделав вид, что никакой босоногой и растрепанной девицы в комнате вовсе не существует. - До свидания, Франсуа. Вернее - прощай. Не трудись меня провожать, - он прошел мимо Николетт, не удостоив актрису и взглядом. Хлопнула закрывшаяся дверь.
  - Вот и попрощались, - пробормотал Франсуа. Умом он понимал, что разлука с Шарлем была неизбежна, не сейчас, так через день, не при этих обстоятельствах, так при других, но их разговор все равно бы состоялся. Исход его был бы таким же, как сегодня. Франсуа Моран не желал возвращаться в золотую клетку. Ни на каких условиях. Даже к Шарлю. Он не солгал, говоря, что все еще любит д'Арнье и не в силах отказаться от своего чувства - только любовь его стала другой. Хрупкой, как лист обгоревшей бумаги, где едва-едва просматриваются отдельные слова, готовый при любом неосторожном движении рассыпаться в прах, марая углем пальцы.
  С этим нельзя было ничего поделать - только смириться, пожелав Шарлю д'Арнье удачи в его служении Господу.
  - Франсуа? - Николетт настороженно смотрела темными глазами, тиская пальцами батистовые складки ворота слишком большой для нее мужской рубашки. - Все хорошо?
  - Все плохо, но это не имеет значения, - отмахнулся Франсуа. - Когда в моей жизни хоть что-то было хорошо? Идем спать. У нас завтра репетиция, не забыла?
  - Конечно, я помню, - согласно кивнула мадемуазель Годен, и от резкого движения узел ее волос рассыпался по плечам.
  
  
  Отыскать живую пропажу для Ла Карваля не составило большого труда. Рыба ищет, где глубже, раненый зверь забивается в нору, злобно щелкая челюстями на приближающихся собак и охотников, пса тянет к собственной блевотине, актер неизменно возвращается на сцену.
  - Марсель, сходи в "Театр Фортуны" на улице святого Оноре. Отыщи там Лилию, возьми за шкирку и притащи ко мне. Если заартачится, разрешаю дать ему пинков по заднице. Не больше трех. Но с чувством.
  Ординарец месье прокурора в театр как раз к началу репетиции. Франсуа, заметив в зале массивную фигуру подручного Ла Карваля, мысленно ухмыльнулся - что ж, столичный блюститель закона наконец вспомнил о нем. Изволив прислать вестника с приглашением. Не слишком куртуазным, конечно, но чего еще ожидать от месье прокурора.
  - Я вернусь через час или два, - заверил труппу Франсуа, спрыгивая со сцены. - Раймон, остаешься за старшего. Прогоните третий акт в более быстром темпе, что-то он в третьем и четвертом действиях начинает нехорошо провисать.
  В Ратуше визитера провели по выкрашенным скучной блекло-желтой краской, усадили перед дверью кабинета, обитой потрескавшейся зеленой кожей в медных гвоздиках, и велели ждать. Марсель сунулся внутрь, сообщив: "Я его привел", и, браво стуча каблуками, удалился. Франсуа пожал плечами и уныло вздохнул. А он-то самоуверенно полагал, что смог отвоевать себе крохотное местечко в сердце Кантена де Ла Карваля.
  - Входите, - крикнули из кабинета. Франсуа послушно зашел. Мрачный Ла Карваль просматривал некий длиннющий список, делая заметки на полях, и даже не поднял глаз, буркнув: - Что ж, с вами все в порядке, месье Моран. Я так и думал.
  - Вашими молитвами, - Франсуа постарался убедить себя, что его ничуть не задевает холодность прокурора. Ла Карваль таков, каким его сотворили Господь и природа. К тому же он сейчас находится при исполнении обязанностей, ему некогда тратить время на нежности и долгие расспросы. - Я жив, вы тоже, вы поймали своих злодеев, а монсеньор скончался. Предваряя ваш вопрос: я не знаю, где мэтр Рийоль. Клянусь, я понятия не имел, что он собирается притащить меня на полуночное бдение.
  - На котором ваше выступление было оценено по достоинству, - хмуро заметил прокурор.
  - Ваше тоже, - отпарировал Франсуа. - Примите мои комплименты. Какой артист в вас умер, перефразируя покойного императора Нерона. Сцена по вам плачет...
  - А по вам плачет тюрьма и галеры! - неожиданно озлился Ла Карваль, отшвыривая перо так, что оно улетело со стола. - Мать вашу, Франсуа! Я держал вас за человека с изрядным ветром в голове, но все-таки не лишенного крупицы порядочности и чести!
  - Не понимаю, - опешил Франсуа. - Месье Ла Карваль, вы это... с вами точно все в порядке? Я видел, вас там здорово приложили по голове... Вы к лекарю наведывались?
  Прокурор медленно воздвигся над столом во весь рост. Под его пальцами, сомкнувшимися на закраине, скорбно похрустывал ломающийся деревянный бордюрчик. Франсуа испытал сильное желание юркнуть куда-нибудь под шкаф - хотя под огромное вместилище бумаг и отощавшая крыса бы не протиснулась. Тем не менее, актер не отвел взгляда и собрал все оставшееся у него мужество:
  - Месье Ла Карваль, я не понимаю, чем заслужил столь сильное неудовольствие. Мне пришлось нанести телесные повреждения одному из господ друидов, но, даю вам слово, я защищался! Вернее, защищал. Этот скот, месье Эшавель, совсем свихнулся от воздержания и полез на Армана. Что мне оставалось делать - стоять и смотреть, как он пялит мальчишку? Я не рвался в герои, мне не оставили другого выхода! Я его что, убил? Вот черт.
  - Да, вы спасли месье Шапри... но зачем же было доделывать за ублюдка его грязную работу? - грохнул прокурор. - На кой ляд вы сами...
  Франсуа сморгнул. Удивленно склонил голову набок. Откашлялся, подавив истеричный смешок.
  - Месье Ла Карваль. Можете мне не верить, можете передать вашим допросных дел мастерам - но я не совершал того, что мне пытаются приписать. Послушайте, ну представьте сами. Нас едва не прикончили. Вокруг орут, прыгают и размахивают оружием. Вас и д'Арнье тащат на алтарь. Нас запихивают в какую-то каморку, и тут вваливается одержимое похотью животное в человеческом обличье. Я пытаюсь его остановить и мне это вроде удается. Я понятия не имею: вдруг сейчас к нам явится еще десяток его полоумных собратьев по вере? Все, о чем я мог думать - как поскорее унести ноги, и желательно в комплекте с головой, а отнюдь не о поспешном удовлетворении порочных страстей. Может, вы на такое и способны. Я - категорически нет. К тому же месье Арман совершенно не в моем вкусе, чтобы силой домогаться его сомнительной благосклонности. Это что, он вам такое рассказал?
  - Да, - сокрушенно кивнул Ла Карваль. Франсуа не выдержал и расхохотался, уткнувшись лицом в ладони. Слыша, как над его головой столичный прокурор нервно чертыхается и проклинает весь мир с его обитателями, актеров - в особенности. Потом что-то звякнуло, нежно булькнуло и рядом с локтем месье Морана возник до краев наполненный серебряный стаканчик, источающий аромат хорошего рейнвейна. Актер немедля схватил его, наблюдая сквозь мокрые ресницы за мечущимся по тесному кабинету Ла Карвалем: - А я ведь поверил, я ни мгновения не усомнился... Прибью гаденыша... Хрен ему, а не Париж, я ведь посулил взять его с собой... Франсуа, вы... ты простишь меня?
  - У меня даже сил сердиться на вас нет, - честно признался Франсуа. - Лучше постарайтесь простить Армана. Ему действительно досталось. Может, у него от страха и боли в голове помутилось. Он хороший мальчик, но... слегка завидущий. Ему не пробиться в театре дальше вторых ролей, а в столице... может, из него еще и выйдет толк. Он теперь ваша прислуга?
  - Вроде того, - Ла Карваль прихватил второй стул и уселся напротив Франсуа, налив и себе. Горлышко бутылки тоненько звякало по серебру. - Франсуа, ответь... Допустим, я предложил бы тебе составить мне компанию в путешествии в столицу - что бы ты ответил?
  - Только мне одному? - прищурился Франсуа, все еще задыхаясь от нервного смеха и пытаясь представить, как он в замызганной каморке пытается изнасиловать Армана. Картинка выходила живописная, но непристойная.
  - Разумеется, а кому же еще? - заломил черную бровь прокурор.
  - Нашему театру в полном составе, - не замедлил с ответом месье Моран.
  Кантен замолчал, вращая чарку в сильных пальцах и глядя на протершийся казенный ковер у себя под ногами.
  - У меня есть определенные знакомства, и я мог бы пристроить тебя в хорошую столичную труппу, - наконец раздумчиво проговорил он. - Я видел тебя на сцене и понял - тебе без твоей Мельпомены жизнь не мила. На первые роли, конечно, тебя бы не взяли, но через год-другой твое имя точно бы стало известным. Но я не всемогущ, к сожалению. Я могу похлопотать о твоей судьбе, но пристраивать целый провинциальный театр - уволь.
  - У нас есть деньги, - напомнил Франсуа и тут же прикусил язык, потому что взгляд Ла Карваля стал прицельно-твердым:
  - Кстати, друг мой! Куда подевались все те побрякушки, в которых ты щеголял на церемонии?
  - Потерял по дороге, - месье Моран весьма схоже изобразил Жанно-дурачка.
  - Будь осторожен, когда начнешь пристраивать их по ломбардам, - от души посоветовал Кантен. - И вот еще что... - он пошарил по карманам черного камзола, выложив поверх документов памятную золотую цепочку. - Жандармы нашли ее около алтаря. Она твоя, я же обещал. Возьми, сделай одолжение, - он пальцем подвинул украшение к Франсуа и вздохнул: - Я так понимаю, твой ответ - нет.
  - Или едут все, или что мне там делать одному? - Франсуа отставил стакан, протянул руку, сцепив свои пальцы с пальцами Ла Карваля. - Поймите, я пока еще ничего из себя не представляю. Мне нужно учиться. К тому же, - он смешливо фыркнул: - У меня, кажется, появилась невеста. В юбке. С отличным приданым - пьесой, о которой в провинции еще не слышали. Мы добьемся признания здесь - и уж тогда сами отправимся завоевывать столицу. Вы поможете нам, если через год-другой наш табор объявится у порога Шатле? - он состроил умоляющую рожицу.
  - Я подумаю, - Ла Карваль не выпускал тонкой ладони Франсуа, поглаживая ее, смотря на завораживающую игру света в глубинах рубинового сердца. - Твоя невеста - это Николетт, что ли? Хорошая барышня. Держись ее, Лилия и оставь мужчин в покое, а то они от тебя головы теряют... Кстати, о потерянных головах, - мысли прокурора неуклонно возвращались к почти завершенному делу. - Ты знаешь, что Изольда де Рамси умерла в тюрьме от яда? Она действительно была убийцей дам Лану - тут ты оказался абсолютно прав. А Терезу убил Эшавель - кстати, он все-таки остался жив, хотя ты крепко его отделал. До Парижа и суда дотянет, а там... - Ла Карваль выразительно черкнул большим пальцем по воздуху.
  - Нет, я не знал о смерти мадам, - Франсуа вздрогнул, заметив: - Она мне нравилась. Несмотря ни на что. Так и не выдала, от кого получила фасон украденного платья. Только намекнула, что я тоже знаком с этим человеком и часто его вижу. Теперь я ломаю голову - кого она имела в виду? Кто был ее Тристаном, которому она хранила верность?
  - Почему - Тристаном?: - не понял прокурор. - Ах да, Тристан и Изольда. В легенде, помнится, Изольда извела Тристана, чтобы тот не достался другой женщине. А в нынешние времена Тристан покончил с Изольдой, чтобы та не проболталась. Я не верю, что ее рыцарем и темным ангелом был Шосселен. Может, Рийоль? Но тому, похоже, плевать на женщин и мужчин скопом, он любит только сцену. Дело же обстояло так: Шосселена и его ублюдков-сподвижников действительно натравил на дядюшку князь де Сомбрей, задолжавший монету кардиналу де Рогану. Кардинал посулился простить княжеские долги в обмен на...
  Ла Карваль осекся. Взгляд черных глаз остекленел.
  - В обмен на что? - потребовал продолжения заинтригованный Франсуа.
  - Неважно, - пробормотал Кантен. - Не нужно тебе этого знать, целее будешь. Ты виделся с д'Арнье в последние дни?
  - Виделся, - не стал отрицать Франсуа. - Мы... мы расстались, - актер допил последние капли рейнвейна и встал. - Месье прокурор, полагаю, вам надо работать на благо закона и справедливости. Мне тоже. По вашей милости я бросил труппу в разгар репетиции. Кстати, мы сегодня снова открыты и даем "Федру". Приходите, если пожелаете. Если нет - удачи вам в Париже. Надеюсь, вам понравилось ваше пребывание в Тулузе, - он хихикнул и тут же пожалел об этом - стремительно поднявшийся на ноги Ла Карваль сгреб его, крепко притиснув к себе. Не целуя, просто удерживая актера рядом с собой, зарывшись лицом в крутые завитки каштаново-рыжих локонов. Вдыхая их аромат и едва слышно бормоча в ухо с тяжелой жемчужной сережкой:
  - Ты только живи. Слышишь? Живи, пожалуйста. Обещай, что не умрешь, как он... Напиши мне - хотя бы одну строчку в год, чтобы я знал: с тобой все хорошо. Обещай, Франсуа!
  - Обещаю, - с легкостью согласился месье Моран. - Я буду писать. Чаще, чем раз в год.
  Ла Карваль так и не поцеловал его. Стиснул еще раз, до треска в ребрах, и оттолкнул, сухо проговорив: "Ступайте, месье Моран, всяческих вам благ и успехов".
  На ступеньках Ратуши Франсуа обнаружил парочку подозрительно знакомых личностей. Мари-Раймон и Николетт Годен, как два воробышка, сидели рядком и ели засахаренный изюм из бумажного фунтика.
  - Вы почему тут? - грозно вопросил Франсуа. - Я на кого театр оставил?
  - А я попросил Филиппа присмотреть за порядком, - безмятежно сообщил Раймон. - Это все она, - он обличающее ткнул пальцем в мадемуазель. Николетт улыбнулась и развела руками. - Решила, что тебя арестовали и мы больше никогда тебя не увидим. Ну, мы остановили фиакр и поехали сюда.
  - Месье прокурор Ла Карваль, которому я оказывал определенную помощь в ведении следствия, просто хотел меня поблагодарить, - чопорно заявил месье Моран, отбирая лакомство. - Нечего здесь рассиживаться. Пошли репетировать. Кстати, милая моя Николетт... Как ты смотришь на то, чтобы выйти за меня замуж?
  - Это предложение? - деловито осведомилась барышня Годен. - Если да, то я должна подумать. Если вы шутить изволите, то с вашей стороны, месье, дурно дразнить бедную честную девушку!
  - Это предложение, бедная, но честная девушка, - хмыкнул Франсуа. - Между прочим! Никогда не мог понять, что, богатая девушка уже не может быть честной? Или бедная - нечестной?
  Держась под руки и легкомысленно болтая, троица актеров пересекла Ратушную площадь. Торопясь на репетицию, спеша навстречу своему будущему, устрашающе прекрасному и пугающему, о котором они сейчас даже не подозревали. Навстречу радости и гибели, предательству и верности, навстречу всему, что уготовила им жизнь под мирным и высокими небесами, еще не осененными трехцветными знаменем Революции и ее затмевающим горизонт дымным пожаром.
  В тот год они были еще молоды - и счастливы.
  И новая пьеса обещала дать хорошие сборы.
   Конец!!!
 Ваша оценка:

Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"